Автор: Платон
Теги: литература литературоведение мировая литература философия
ISBN: 978-5-699-35229-6
Год: 2015
Текст
Платон
Платон
Избранные
диалоги
Избранные диалоги
Гомер
Льюис Кэрролл
Жан-Батист Мольер
Г РИММЕЛЬСГАУЗЕН
Виктор Гюго
Иоганн Вольфганг Гёте
Даниель Дефо
Дени Дидро
Джонатан Свифт
Джон Мильтон
Марсель Пруст
Библиотека Всемирной Литературы
Библиотека Всемирной Литературы
Серия основана издательством
ЭКСМО в 2002 году
Платон
Избранные диалоги
Перевод с древнегреческого
Москва
§
2015
эксмо
УДК 82*01
ББК 84(0)3
П 37
Перевод с древнегреческого С. К. Апта, Я. М. Боровского,
Т. В. Васильевой, А. Н. Егунова, С. П. Маркиша, М. С. Соловьева,
С. Я. Шейнман-Топштейн
Вступительная статья и примечания Л. Сумм
В оформлении суперобложки использованы
работы Рафаэля, Лоуренса Альма-Тадема
Разработка серийного оформления
художника А. Бондаренко
Платон
П 37 Избранные диалоги / Платон ; [пер. с древнегреч. С. К. Апта,
Я. М. Боровского, Т. В. Васильевой, А. Н. Егунова, С. П. Маркиша,
М. С. Соловьева, С. Я. Шейнман-Топштейн; вступ. ст., комм. Л. Сумм]. —
М.: Эксмо, 2015. — 768 с. — (Библиотека Всемирной Литературы).
I8ВN 978-5-699-35229-6
Платон — родоначальник европейской философии, каждый, кто собирает¬
ся читать его диалоги, знает: из них вырос и загадочный неоплатонизм, и сред¬
невековая схоластика, и классическая философия. Зачастую древних авторов
перестают читать, предполагая, что это потребует особой подготовки, однако
диалоги Платона ошеломляют своей неожиданной простотой.
Диалогам Платона свойственна почти комедийная энергия, его персона¬
жи либо куда-то бегут за мудростью, либо натыкаются на нее неожиданно, по до¬
роге к другим делам. Жанр диалога на редкость удачен для умной книги: присут¬
ствуя при разговоре собеседников, слушая их вопросы, разделяя недоумение,
мы незаметно втягиваемся в происходящее, и проблема «непонятности» отсту¬
пает сама собой.
УДК 82’01
ББК 84(0)3
© С. К. Апт, перевод. Наследники, 2015
© ПереводЯ. М. Боровского. Наследники, 2015
© Перевод С. П. Маркиша. Наследники, 2013
© Перевод С. Я. Шейнман-Топштейн.
Наследники, 2015
© Вступительная статья, примечания.
Л. Сумм, 2015
© Издание на русском языке.
I8ВN 978-5-699-35229-6 ООО «Издательство «Эксмо», 2015
Содержание
Охотничья тропа
Л. Сумм
7
Апология Сократа
Перевод М. С. Соловьева
23
Критон
Перевод М. С. Соловьева
54
Алкивиад I
Перевод С.Я.Шейнман-Топштейп
72
Евтифрон
Перевод С.Я.Шейнман-Топштейн
128
Лисид
Перевод С.Я. Шейнман- Топштейн
Ион
Перевод Я. М. Боровского
1Й2
Протагор
Перевод Вл. С. Соловьева
199
Кратил
Перевод Т. В. Васильевой
265
Фвдон
Перевод С. И Маркиша
ъФ
Пир
Перевод С.К.Апта
43°
Федр
Перевод А.Н.Егунова
492
Государство
Перевод А.Н.Егунова
559
Примечания
719
Охотничья ТРОПА
Вьючные ослы, кузнецы, сапожники и дубильщики... Ученых мужей
V века до нашей эры (софистов) чрезвычайно раздражала Сокра¬
това манера подменять солидный разговор о справедливости и
благе, о царской речи и значении слов такими вот повседневны¬
ми пустяками. Ошеломляет эта манера и современного читателя.
Иной раз прекрасных древних поэтов перестают читать, предпо¬
лагая, что чтение потребует особой подготовки. Обилие мифоло¬
гических имен, комментированные реалии, стилистические
приемы, производившие впечатление на современников авто¬
ра, — все это принадлежит иному, ушедшему миру. Утраченный
звук, отсутствие непосредственного контакта с текстом, вполне
могут отвратить от знакомства с книгой. От Платона может от¬
вратить его простота — неожиданная простота, неправильная.
Платон, как-никак, родоначальник европейской (через Арис¬
тотеля также мусульманской) философии, а заодно — искусствове¬
дения (теория подражания) и психологии (тройственная структу¬
ра души, переданная образом колесницы), создатель множества
научных терминов, по сей день разрабатываемых и уточняемых
концепций.
Читатель, берущий в руки солидный том, знает, что из этого
тома вырос загадочный и притягательный неоплатонизм, средне¬
вековая схоластика, классическая философия, гносеология и уче¬
ние о языке XX века; что в ту самую минуту, когда он приступает к
чтению, где-нибудь в России, Великобритании, штате Мэн или в
Салерно выходит очередное исследование диалектики Платона,
его поэтики, медицинских, педагогических, политических воз¬
зрений и прочая и прочая, не говоря уж о парадигмах и мифах на-
7
Любовь Сумм
шей культуры, которые в значительной мере определяют воспри¬
ятие современного читателя, но заданы именно Платоном.
Не простодушно ли — перелистывать страницы без предвари¬
тельной подготовки, не разобравшись, где на самом деле была Ат¬
лантида и насколько достоверен исторический образ Сократа, как
трактуются “идеи” и что стоит за мифом пещеры? Возможно ли не¬
посредственное понимание древнего автора — и не просто писате¬
ля, а величайшего философа? Не обернется ли самостоятельное
чтение первоисточника внедрением, “вчитыванием” в текст этим
же текстом порожденной традиции? Человек, еще не читавший
диалоги Платона, что-то слышал об “идеях” и “платонической
любви”, о бессмертии и круговороте душ, о знании как припоми¬
нании, об иронии и “гении” Сократа. Наше заведомое знание (зна¬
ние как припоминание, сказал бы Платон) сродни любви (опять
же в платоновском смысле), любви, неудержимо влекущейся к сли¬
янию со своим предметом. Поеживаясь — очень уж много наслои¬
лось за две с половиной тысячи лет — читатель решается на труд¬
ное, насущное чтение.
И натыкается на вьючных ослов и сапожников. На жизнь,
полную повседневных интересов, среди которых тяга к философ¬
ствованию, безусловно, важнее прочих — настолько, что молодые
люди до рассвета ломятся в дом, прослышав о приезде знаменито¬
го наставника, и мальчики прекращают спортивные игры, чтобы
послушать умный разговор, а серьезный человек останавливается
на пороге суда потолковать о Справедливости. Но эта философия
как-то подозрительно легка и снисходительна, она строится не
уединенно и рассудительно, а за компанию, попутно.
Все персонажи Платона либо куда-то бегут за мудростью, либо
натыкаются на нее неожиданно, по дороге к другим делам. Фило¬
софский спор не происходит по расписанию в стенах учебного за¬
ведения. Учебного заведения как такового еще и нет — Платон соз¬
даст первую в Европе высшую школу, купив участок в роще, посвя¬
щенной местному полубогу, герою Академу. Афинская Академия
просуществует без малого тысячу лет и будет закрыта в 529 году,
чуть ли не последней из всех языческих институтов. Во времена
Сократа Академия и Ликей — спортивные клубы, палестры. В этих
палестрах, где греки любили проводить свободное время, часто
выступали с публичными лекциями софисты. Выступали они и на
празднествах — искусным ораторам присуждались награды нарав¬
8
Охотничья ТРОПА
не с поэтами или победителями в спортивных состязаниях, — и в
частных домах, превращавшихся в “мыслильни”. Такую “мыслиль-
ню” приписывает Аристофан Сократу в комедии “Облака”. Но пла¬
тоновский Сократ за всю свою жизнь не написал ни строчки (и это
подчеркивается), не держал “мыслильни”, не сочинял речей. Он
обычно говорил на ходу.
Чаще всего ранние диалоги Платона проходят в палестре.
Умные разговоры стали частью досуга наравне со спортом. Даже
в палестру Сократ попадает мимоходом. “Я направлялся из Ака¬
демии прямо в Ликей дорогой, коя окаймляет городскую стену
снаружи и тесно к ней примыкает”. Так начинается рассказ Со¬
крата в диалоге “Лисид”. По дороге обнаруживается еще одна,
недавно выстроенная палестра, куда молодой Гиппотал зазывает
Сократа поболтать с подростками и влюбленными в них юноша¬
ми. Завязавшийся разговор о дружбе внезапно обрывается, когда
мальчиков уводят рабы-педагоги, вероятно, перепившиеся на
празднике, “сердито лопоча что-то на своем варварском наре¬
чии” — характерная комическая черта.
Проходящего мимо Сократа Гермоген и Кратил заманивают
в свой спор о правильности имен. С вопроса “Куда и откуда” начи¬
наются и “Федр”, и “Протагор”, и многие другие диалоги. Даже
скованное, формализованное “Государство” открывается интер¬
медией: накануне Сократ ходил в Пирей на празднество, а когда
уже собирался домой, раб его приятеля дернул Сократа за плащ и
попросил подождать. Так, вернувшись с полпути и экспромтом
зайдя в гости, Сократ вступает в очередной диалог, который, судя
по его объему, должен был бы длиться не один день. Вот уж что не
беспокоит Платона, так это точный хронометраж. Не реалистич¬
ная длительность диалога интересует его, а момент — момент в
биографии Сократа (об этом позднее), момент в пути.
Диалогам Платона свойственна почти комедийная энергия,
основные действующие лица словно вышли из новой аттической
комедии. Мы мало знаем этот жанр по первоисточникам — в отли¬
чие от древней аттической комедии, представителем которой был
знаменитый Аристофан, новая почти полностью утрачена (лишь
к 1968 году были найдена и опубликована единственная уцелев¬
шая комедия Менандра). О новой аттической комедии можно су¬
дить преимущественно по латинским переводам. Герой — юноша,
влюбленный, обычно ссорящийся с отцом, скупым, забывшим,
9
Любовь Сумм
что такое любовь, отсталым; стариковской отсталости противо¬
стоит юношеская подвижность — герои комедии, как и герои пла¬
тоновских диалогов, вечно спешат, бегут, энергично скачут по сце¬
не, отыскивая способ обойти бесстыдного сводника, выкупить
или отбить у него предмет своей любви. Софистов, продающих
ложную мудрость, заманивающих к себе слушателей сладкими по¬
сулами, Платон, определяя ремесла, относит к одной категории со
сводниками. Велеречивые ораторы самовосхвалениями и склон¬
ностью к пышным словам весьма напоминают “хвастливого вои¬
на” — этот персонаж часто выступает в комедии соперником влюб¬
ленного юноши. Не случайно удачная реплика сравнивается с бое¬
вым или борцовским приемом, а в диалоге “Евтидем”
братья-софисты оказываются еще и специалистами по сражению
во всеоружии.
Двойная любовь, любовь к внешней красоте отрока (плато¬
ническая любовь однопола) и любовь к мудрости, руководит все¬
ми действиями Сократа. “Откуда и куда, — окликают его в начале
очередного диалога. — С охоты за красотой Алкивиада?” (“Прота¬
гор”). Нет, отвечает Сократ, нашелся некто притягательнее —
только что приехавший в город философ Протагор. Узнав о его
приезде, юный Гиппократ не мог дождаться рассвета и стал ло¬
миться в дом Сократа, чтобы вместе с ним бежать к Протагору
(ночной стук в чужую дверь обуянного страстью юнца — опять-та¬
ки из комедии). А под конец разговора с Протагором Сократ, во¬
преки прежним уверениям, заявляет софисту, будто затягивал бе¬
седу не ради него, а ради безмолвно присутствовавшего при ней
“красавца Каллия”. Поди уследи за этим ветреником.
Комический фон как ничто другое способствует разомкнуто-
сти текста. Сам по себе жанр диалога на редкость удачен для ум¬
ной книги: присутствуя при разговоре двоих или нескольких со¬
беседников, слушая их вопросы, разделяя недоумение, мы почти
незаметно втягиваемся в происходящее, и проблема “понятнос¬
ти” или “непонятности” смягчается хотя бы на время — пока чи¬
таю, пока я с ними и они со мной, я понимаю. Избранная Сокра¬
том и увековеченная Платоном, а также Ксенофонтом манера
совместного поиска истины (и не манера это, а насущная потреб¬
ность — не нужна им истина, если она не может быть сообщена и
разделена) породила жанр философского “сократического” диа¬
лога. Однако платоновский диалог этим не исчерпывается. Сов¬
10
Охотничья ТРОПА
местный поиск истины, потребность греков в общении, их вера в
могущество речи, совпадение любви к мудрости и любви к собе¬
седнику объясняют принадлежность к драматическому жанру, но
не к комедии.
Рискну предположить, что Платон органически связан с коме¬
дией. Только родством, от которого невозможно отречься, можно
объяснить приязнь к Аристофану, позволившему себе высмеять
Сократа, изобразить его каким-то карикатурным безбожником-со-
фистом (в “Апологии” Аристофан поименован среди пусть косвен¬
ных, но гонителей, причем от этой клеветы Сократу за давностью
лет особенно трудно оправдываться). Комедия — прекрасный жи¬
вой язык, какой мы застаем и в диалогах Платона. Ради чистоты
языка эти диалоги, как и комедии Аристофана, читали строгие ви¬
зантийские иерархи, отнюдь не одобрявшие ни языческой фило¬
софии, ни языческого блуда. Комедия — движение, множество бы¬
товых подробностей, пестрая жизнь, от которой глубокий и тон¬
кий философ, создавший учение об идеях и иллюзорности
материального мира, отнюдь не хотел отречься. Для читателя
платоновский диалог оборачивается введением не только в фило¬
софию, но и в современную Платону жизнь — вот уж приятная не¬
ожиданность. Эпос и трагедия слишком возвышенны, но комедия
и в особенности диалоги, полные “кузнецов и дубильщиков”, пи¬
ров, палестр, упоминаний афинских улиц и портиков, ручьев и ду¬
бов, дают нам яркое впечатление о каждодневной жизни Афин, о
праздниках и досуге.
Впервые древние греки проступают перед нами “как живые”.
Греческая лирика описывала чувства, любовь, жажду мщения, тор¬
жество, горе, но не их носителя. Если мы что-то знаем о Сафо или
Анакреонте, то либо из поздних сообщений, либо сами домысли¬
вая, каким должен быть автор любовной поэзии. Гомер являл нам
эпических, мифических героев. Они занимают огромное место в
культуре и в нашем сознании, но в них не будет черточек, подроб¬
ностей. Греческая трагедия также имеет дело с масштабными,
сверхчеловеческими личностями, хотя в драме Еврипида уже про¬
ступает намек на индивидуальный характер, на переливы чувств и
человеческую неоднозначность. Наиболее высвечен характер —
или, по крайней мере, типаж — в современной Платону комедии.
Не напомнить ли, что на самом деле Платона звали Аристокл,
а прозвище “Платон”, “Широкий”, было дано отнюдь не за все-
11
Любовь Сумм
охватность мысли, а за ширину груди и плеч, причем дано трене¬
ром, под чьим руководством Аристокл-Платон брал первые места
на Олимпийских и Истмийских играх. Это, быть может, послед¬
ний из “гармоничных греков”, какими мы их себе представляем,
сочетавший физическое и интеллектуальное превосходство, воз¬
вышенное и бытовое, напряженную работу мысли с игрой. И ведь
нам тоже гораздо легче вступить в круг людей, праздно беседую¬
щих за вином, между дел, на отдыхе после тренировки, чем присо¬
единиться к секте посвященных или даже к студенческому семина¬
ру. Платоновский диалог прост и общечеловечен, как комедия.
Лишь бы только комическая простота не отпугнула читателя,
ожидавшего насупленного разговора. Однако в Афинах и коме¬
дия — сакральный жанр, посвященный Аполлону, и за комической
маской, как мы предупреждены, может скрываться нечто божест¬
венное.
“Хвалить же, друзья мои, Сократа я попытаюсь путем сравнений.
Он, верно, подумает, что я хочу посмеяться над ним, но к сравнени¬
ям я намерен прибегать ради истины, а совсем не для смеха” (курсив
наш, читатель). Так начинает в “Пире” восхваление Сократа краса¬
вец Алкивиад, уподобляя Сократа глиняной фигурке безобразного
силена (персонаж комедии или Сатаровой драмы): “если раскрыть
такого силена, то внутри у него оказываются изваяния богов”. И
если первоначально Сократ был поклонником красавца Алкивиа-
да, то теперь уже Алкивиад с пылкостью влюбленного преследует
Сократа.
В комедийной системе персонажей Сократ, конечно, берет
на себя порой роль влюбленного или возлюбленной (это же игра,
еще живее и веселее, чем написанная комедия, здесь все могут ме¬
няться местами), но на самом-то деле он, с притворным простоду¬
шием посрамляющий софистов, вызволяющий юношей, помога¬
ющий найти общий язык между поколениями, скорее может при¬
тязать на роль хитроумного раба.
Сходство Сократа с рабом подчеркнуто всячески. С одной
стороны — его обликом, босыми ногами, поношенным плащом. С
другой стороны, в “Апологии”, единственном у Платона моноло¬
ге, Сократ говорит о своем “служении”. Оракул Аполлона назвал
простого и необразованного Сократа мудрейшим из людей. Что¬
бы проверить и истолковать неожиданные слова оракула, Сократ
12
Охотничья ТРОПА
вступает в беседу со всеми, кого считают знающими и искусными,
чтобы убедиться: их мудрость стоит не более его собственной, но
он, по крайней мере, признает свое невежество. “Я знаю, что я
ничего не знаю”, — вот на такую-то малость он мудрее всех. Мно¬
голетнее изобличение самодовольной мудрости осуществляется
не ради славы, а как служение богу, не оставлявшее времени для
заработка и участия в городских делах, превращающее Сократа в
бедняка и почти не-гражданина, “идиотес”, по греческому сужде¬
нию, а в итоге приводящее его на суд и смерть.
Для полноты сходства в тюрьме Сократ вспоминает другое
наставление оракула — “трудиться на поприще муз” — и хотя преж¬
де понимал это “поприще” именно как философские беседы, на
всякий случай, чтобы не оставить повеление божества неиспол¬
ненным, принимается перелагать в стихи басни Эзопа.
Фригийский раб Эзоп — конечно же, первый, с кем придет на
ум сравнить Сократа. Один из Семи Мудрецов, сосредоточенный
на устройстве человека и людских отношений. Автор басен —
жанра, целиком построенного на снижающих сравнениях (вьюч¬
ные ослы, кузнецы, дубильщики... черепахи, лисы, вороны). Урод¬
ливый с виду (смешная, если не отталкивающая, наружность Со¬
крата, под которой прячется “сокровище”).
Эзоп, как и Сократ, был умерщвлен по несправедливому об¬
винению. Его убили в Дельфах, священном городе Аполлона, и
Аполлон потребовал суровой кары за гибель своего служителя.
Занявшись перед казнью переложением басен, Сократ заявляет и
о своем мученичестве, и о своем статусе “раба божьего”. Только
будем писать все с маленькой буквы.
Мы накрепко связаны друг с другом, эти связи простираются
и в прошлое, и в будущее. Центральное событие нашей культуры
по-новому высвечивает смерть Сократа: мы видим в ней то, чего
не видели современники. К счастью, отсутствие мессианского
смысла совершенно очевидно. Нигде, никогда Платон не придает
смерти Сократа даже слабого оттенка жертвенности, искупле¬
ния, мистики. Этой смерти, в отличие от христианского мучени¬
чества, присуще достоинство: насильственный, но спокойный и
безболезненный уход старого человека в кругу друзей, после глу¬
бокой и осмысленной беседы. Смерть — единственный нетороп¬
ливый поступок Сократа: только в “Апологии”, выступлении на
суде, он разбирает свой особый способ жить и искать истину; и
*3
Любовь Сумм
только в “Федоне”, завершающемся чашей с цикутой* Сократ по¬
дробно излагает собственное учение и спокойно разбирает возра¬
жения слушателей. Христианские мученики как раз в смерти
больше похожи на порывистых персонажей Платона: они пови¬
сают на кресте вниз головой или, природе вопреки, делают лиш¬
ний шаг, зажав под мышкой отрубленную голову. Лучший из языч¬
ников умирает без мук и непристойных телодвижений. Он не вос¬
кресает, смертью смерть поправ, — он выздоравливает, завещая
друзьям принести жертву Акслепию-целителю.
Платоновский сборник традиционно начинается с “Аполо¬
гии Сократа”. Нет безусловной уверенности в том, что это самое
раннее из произведений Платона. Некоторые короткие диалоги
могли быть набросаны еще при жизни Сократа. Но традиция —
безусловно, на благо читателю, который таким образом сразу же
соприкасается с самой трогательной стороной мифа о Сократе и
с ключевым моментом творчества Платона.
Зачем и почему приговорили Сократа — об этом написано
много исследований, а сущность дела до обидного скудна. Афин¬
ская демократия потерпела поражение. В соперничестве со Спар¬
той великое историческое достижение Афин — свободная речь,
участие всех граждан в жизни полиса — обернулось роковым изъ¬
яном. Демагогия и спор честолюбий привели город к разгрому.
Война продолжалась двадцать семь лет (431-404 гг. до н.э.), жизнь
целого поколения.
В тех диалогах, действие которых совпадает с кануном Пело¬
понесской войны, мы видим юношей прежнего призыва, одержи¬
мых жаждой власти и уверенных в своем праве господствовать,
праве, основанном на молодости, красоте, принадлежности к луч¬
шим афинским семьям и владении убедительной речью. Собст¬
венно, за этой убедительной речью и стремятся к софистам маль¬
чики, которых Сократ перехватывает на пути и основательно
сбивает с толку, показав и некоторую преждевременность таких
претензий на превосходство (но как быть, если основа их — моло¬
дость), и нравственную несостоятельность, а потому опасность
прежде всего для души и блага юного претендента.
Платон, родившийся в 427 г. до н.э., по возрасту принадлежал
к следующему поколению, по семейным же симпатиям и через Со¬
крата он свой среди той легендарной “золотой молодежи”. Ведь он
создал не только миф о Сократе, но и миф об Алкивиаде, предте-
ч
Охотничья ТРОПА
че Александра Македонского. Гармоническое единство внешней и
внутренней красоты, уверенность в своем предназначении, гени¬
альная одаренность — Алкивиад достойная пара Сократу. Правда,
вопрос о соотношении внутренней и внешней красоты решается
своеобразно, и бедный безобразный старик подчас оказывается
притягательнее юного красавца-аристократа. Но воспринимались
они парой. А сколько еще таких молодых честолюбивых (от них
все зло и государству гибель) числилось в собеседниках Сократа.
Теперь они мертвы. Стали знаменитыми полководцами, а потом
потерпели поражение и были убиты. Недолгое время правили
Афинами в составе Диктатуры Тридцати (404 г. до н.э.) и были из¬
гнаны. Погибли на войне.
Новые, подросшие честолюбцы уже не находят себе дела в
Народном собрании. У Афин осталась лишь тень самоуправле¬
ния. Зато по-прежнему действуют суды из пятисот человек, кото¬
рые вправе и творить, и применять законы. Здесь молодой афи¬
нянин Мелет, по аттическому обычаю обвиняющий Сократа в го¬
сударственном преступлении, пренебрежении к отеческим богам
и порче юношества, что-то еще значит в собственных глазах,
здесь зрелые граждане и старики, отлученные от возможности
вершить судьбы мира, еще могут поверить в афинскую демокра¬
тию, могут вершить чью-то судьбу и ощущать общественную важ¬
ность своего приговора.
И вот, раскрыв книгу, на первой же странице читаем: “Как по¬
действовали мои обвинители на вас, о мужи афиняне, я не
знаю...” — и эти слова обращены к нам. Не требуется специально¬
го исследования исторических причин гибели Сократа, не стоит
далеко искать те импульсы и побуждения, которыми руководство¬
вались приговорившие. Они — в нас, мужи афиняне.
Смерть Сократа Платон не позволяет забыть никому, в том
числе и нам. Четыре диалога составляют тетралогию, непосредст¬
венно приуроченную к этому событию: “Апология”, “Критон”, в
котором Сократ отказывается бежать, “Федон”, где все узлы разре¬
шаются и Сократ умирает, и “Евтифрон”, беседа на пороге суда.
Этот последний диалог более всего напоминает сатирову драму,
которая в афинском театре ставилась вместе с трагической трило¬
гией и легко, фривольно обыгрывала ее темы, вместо людей выпу¬
ская на сцену хоры сатиров. Сатирова драма шла после трагедий,
давая разрядку напряженным чувствам, “Евтифрон” же переносит
!5
Любовь Сумм
нас в ситуацию непосредственно перед “Апологией”, в самый дра¬
матический момент, когда “все можно было изменить”, пока Со¬
крат еще не переступил порог суда. Но в этой инверсии, вероятно,
есть существенный смысл: обычный, не слишком даже заинтере¬
сованный сократический диалог оказывается завязкой трагедии.
Трагическое завершение жизни Сократа при организации сбор¬
ника предпосылается жизнерадостным диалогам, отнесенным к
счастливым давним годам. И в этих диалогах в самые приятные
моменты Платон напоминает, чем дело кончилось (или — для не¬
го — началось). Иногда собеседники откровенно обсуждают не¬
приязнь многих афинян к Сократу и возможные последствия та¬
кой неприязни. Чаще тонкие намеки нуждаются в комментарии.
Например, среди действующих лиц диалога присутствуют послед¬
ние собеседники Сократа, или в товарищи ему подобраны люди,
также умершие насильственной смертью. Или же бросающийся в
глаза современнику анахронизм вдруг выявляет, что собеседник
Сократа — мертвец. Вот для чего свободному читателю пригодит¬
ся комментарий.
Кроме философской неисчерпаемости, неистощима и художе¬
ственная сторона платоновских диалогов. Двадцать четвертый век
кропотливой читательской работы на исходе, и работа эта по-
прежнему интенсивна и благотворна. Не так уж давно отечествен¬
ный исследователь греческой трагедии и платоновского диалога
Гасан Гусейнов открыл, что диалоги эти — разговоры в царстве
мертвых. В зрелых диалогах, где присутствует рассказчик, переска¬
зывающий давнюю беседу, выстраивается целая цепочка с единст¬
венной целью: показать, что к “настоящему моменту”, то есть мо¬
менту рассказа, все собеседники мертвы, и рассказчик передает эту
беседу со слов последнего, недавно ушедшего из жизни участника.
Если мы посмотрим на эти диалоги как на разговоры в царст¬
ве мертвых, для нас многое прояснится. Авторитетность, с какой
описывается загробное царство и жребии умерших. Сопоставле¬
ния “истинной” и “нашей” Земли. Тема первой и второй реальнос¬
ти, материального мира как подражания миру идей. Миф о пеще¬
ре, где мы видим лишь тени на стенах, а вышедший наверх и вер¬
нувшийся к нам с вестью о настоящем мире разделяет участь
непризнанных пророков. Конечно, это сложное философское и
религиозное учение, сочетающее греческую традицию, восточ¬
1б
Охотничья ТРОПА
ные влияния и гениальное видение Платона, но не лежит ли в ос¬
нове всего человеческое и художественное событие: личным уси¬
лием, усилием своей памяти и таланта Платон возвращает Сокра¬
та к жизни. Забытое припоминается (Платон не присутствовал
при тех разговорах, но знает, как говорил Сократ, что он должен
был сказать — знание как припоминание) Умерший продолжает
жить среди людей. Все, что написано в этих диалогах, написано
еще живущим человеком, заглянувшим вместе со своим учителем
по ту сторону. Все, что сказано, сказано Сократом после смерти, с
той стороны, хотя речь, дыхание, — признак живых.
Пространство литературы и есть царство мертвых. Вергилий
опишет подземное царство (во многом — по географии Платона)
и у входа туда оставит разрозненные, вырванные из книг листы
судеб. Диалогами в царстве мертвых — философическими и коми¬
ческими — будет забавляться Лукиан. С писателей и философов,
знакомых ему по книгам, а также с персонажей этих книг начнет
освоение загробного мира Данте. “Я общаюсь с книгами, как с мо¬
им отцом, — напишет Монтень. — Не все ли равно, что Плутарх
умер? Мой отец тоже умер”. Вергилиевы листы, и Лукианова па¬
родия — в пространстве письменной литературы. Понадобились
две тысячи лет и книжник Монтень, чтобы объяснить: в мире
книг все живы, все равны. Для устной культуры, в которой родил¬
ся Платон, это вовсе не было очевидно.
Платон — писатель, обдуманно и последовательно строивший
свой книжный мир. Он так и умер на 81-м году жизни (367 г. до н.э.)
со стилом в руках. Р1а1о 8спЬеп8 топиш е81, Платон умер, когда пи¬
сал, завидовал его доле римлянин Цицерон. Но Аристотеля, бли¬
жайшего ученика и соперника, Платон сильно дразнит за склон¬
ность к собиранию книг, за манеру сверять выписки. Сам он про¬
должает воспринимать чтение на слух, нефиксирующей памятью,
отчего в его цитатах полно неточностей. Он стоит между двух ми¬
ров: одним, где слово, произнесенное вслух, растворяется в возду¬
хе, а умерший уходит безвозвратно, и другим, к которому и мы при¬
надлежим, где Ннега 8спр1а тапе1, пребывает написанная буква,
пребывает каждый, вступивший в общение. Он создает эту возмож¬
ность, он творит ее, после смерти Сократа начиная все заново.
Так началом жизни для платоновского Сократа становится
смерть, из трагедии рождается жизнеутверждающая комедия ха¬
рактеров. Уверенный в себе и не любящий терпеть поражение,
!7
Любовь Сумм
но сохраняющий достоинство Протагор; резкий Горгий и опас¬
ный, склонный к насилию Калликл; наивный Ион, талантливый
исполнитель Гомера, ничего не смыслящий в собственном даре;
Аристодем, воплощающий учение Сократа в рваном плаще и бо-
соногости; преданный друг, немолодой Критон; застенчивые
мальчики, боящиеся, как все подростки во все времена, и слиш¬
ком выделиться и остаться незамеченными; божественно одарен¬
ный Алкивиад, который мог бы овладеть всем миром, когда бы ов¬
ладел собой... А за комедией и фарсом сквозит трагедия.
В эпилоге “Пира” рассказчик, при всей своей преданности
Сократу и потребности подбирать каждое его слово, к прискор¬
бию будущих литературоведов проспал рассуждение о единстве
трагедии и комедии. Подпаивая трагика Агафона и комедиогра¬
фа Аристофана, “Сократ вынудил их признать... что искусный
трагический поэт является также и поэтом комическим”. Аристо¬
дем основные доводы Сократа пропустил, Аристофан и Агафон
со всем согласились, “уже не очень следя за его рассуждениями”,
и поспешили уснуть, сам же Платон отнюдь не считал себя обя¬
занным развернуть аргументацию в отдельный диалог. Об этом
только под круговую чашу, мертвецки пьяным и спящим.
Уже в юности Платона греческая трагедия научилась вклю¬
чать в себя комические элементы. У Еврипида есть пьесы с благо¬
получным финалом, где герои избегают смерти именно благода¬
ря переключению в комический регистр. Упившийся в гостях Ге¬
ракл вступает в борьбу с богом смерти и вырывает у него только
что умершую царицу; в “Ионе” Аполлон подсовывает бездетному
царю совершеннолетнего наследника, успешно убедив царя в от¬
цовстве (“должно быть, по молодости созорничал, напившись на
празднике, теперь уж и не припомню”). Но Платона, вероятно,
интересовала не возможность смягчить и разбавить трагедию ко¬
медией, а единая их природа, которая так близка сократическому
диалогу, этой трагедии и комедии познания.
Мы выделили курсивом оговорку Алкивиада, что он-де намерен
использовать сравнения не ради насмешки, а ради истины. Смех и
открытие одной природы: в основе “реакции а-ха” и “реакции ха-
ха”, как назвал их один из великих мыслителей XX века Артур Кё-
стлер, лежит один и тот же механизм, а именно, сравнение, сопо¬
ложение двух прежде несовместимых понятий, явлений из раз¬
18
Охотничья ТРОПА
ных сфер. Соль хорошего анекдота заключается в переносе “хоро¬
ших” в иных случаях манер, правил, выражений в неподходящую
для этого ситуацию. “Вы уж не сердитесь, учитель, что мой сын
больше не посещает школу. Он, видите ли, умер”, — извиняется Пе¬
дант в собрании древнегреческих анекдотов. Можно вспомнить
комедию Аристофана, где герои легко, одним лишь усилием слова,
переносятся на небеса или в Аид, женщины присваивают себе пра¬
ва мужчин, а мужчины решают жить как птицы. Знаменитые пла¬
тоновские мифы сочетают обе стороны сравнения: комическую
рискованность и раскованность (“мы живем во впадинах Земли,
словно лягушки на болоте”, “боги разрежут нас пополам, и мы за¬
скачем на одной ножке”) и потрясающее, преображающее душу
открытие: так значит, существует высший мир, “истинная земля”,
так значит, человек был задуман цельным, высшим единством, а
то, что бродит теперь по земле, — лишь осколок, “символ”, предъ¬
являемая для опознания половинка.
Само слово “символ” служит примером того, как обыденное
слово наполняется новым содержанием. Глагол “сюмбалло” озна¬
чает “соединить, совпасть”, и в “совпасть” отчетливо слышен ко¬
рень “падать”. Тонкую медную монетку или глиняную табличку
приятели из разных городов разламывали пополам, с тем чтобы в
следующем поколении, сложив совпадающие части, их потомки
могли узнать друг друга и возобновить отношения. Каждая из по¬
ловинок называлась “сюмболон”, и сами по себе они оставались
жалкими, лишенными даже утилитарного назначения обломка¬
ми. Вместе они обретали смысл. Это надо учитывать, толкуя сим¬
волы Платона: в позднейшей философии померещилась возмож¬
ность трактовать символ как знак чего-то высшего, превратив од¬
ну половинку в служебное обозначение другой. Отсюда и соблазн
обойтись без символов, излагать премудрость прямо, научно или
выдавать “символы” скопом в эзотерической литературе. Древне¬
греческий символ не есть “символ чего”. Обе половинки равны и
важнее всего — их отношения, скрепляющие зазубрины, внезап¬
ное узнавание двух разошедшихся в мире половин.
К тому же Платон и не может “излагать прямо”. Его материя
не есть оболочка идеи, слова — не подспорье для передачи мысли.
Материя и идея, слово и мысль — символы, совпавшие половин¬
ки. Идея не вселяется в материю, как в готовый и презренный со¬
суд, она ее оформляет. Платоновская “идея”, напоминает нам
19
Любовь Сумм
крупнейший отечественный исследователь Платона А.Ф. Лосев,
это, прежде всего, в словарном значении слова — “внешний вид”.
Идея — это форма. Если слово — внешняя форма мысли, значит
оно — ее “идея”. Что такое первичные идеи, находящиеся у бога,
о которых Платон рассуждает в “Государстве”? Если идея первич¬
на по отношению к материи, если это некий образ, по которому
творится предмет, идея должна быть у каждой вещи. У каждого
стола — своя идея. Но почему-то оказывается одна-единственная
“идея стола” для всех столов и столиков. Не потому ли, что имя у
них одно? Что “идея стола” и есть слово “стол”?
При этом Платон продолжает использовать слово “идея” в са¬
мом обычном бытовом значении: “Да, идея этого мальчика хоро¬
ша. А каков-то он душой?”. Дразнит он нас, что ли, в очередной
раз смешивая погоню за мудростью с погоней за физической кра¬
сотой? Или гораздо занятнее конечного результата сам процесс,
это пре-следование, ис-следование слов?
Слово приобрело новое значение, но не утратило старое.
Оно продолжает колебаться между двумя пластами лексики — раз¬
говорным и терминологическим, между разными контекстами.
Прежде чем стать термином, обыденное слово должно не просто
приобрести какой-то новый оттенок значения, но выломиться из
привычного ряда, “умереть”, перейти в другой словоряд.
Акт переноса мы вслед за Аристотелем именуем “метафо¬
рой”. Но уже Аристотель, поскольку он пишет трактаты, то есть
излагает мысли прямо и зачастую готовыми словами, предполага¬
ет, будто метафора есть акт использования, а не творения. Есть
подходящее слово, есть смысл, который я хочу передать, впечат¬
ление, которое я хочу произвести, для них нет термина или доста¬
точно выразительного названия — возьму это. Все равно как чело¬
век, долгое время искавший во всем мире свою вторую половину,
сказал бы: единственного друга нет и не предвидится, а вот по¬
близости есть неплохой человек, приложу-ка я свою глиняную по¬
ловинку таблички к его медному обломку.
Греческая метафора — дивное, божественное совпадение. И
если создается образ “моря судьбы”, “пути познания”, то не для то¬
го лишь, чтобы через понятное и повседневное “море” или “путь”
приблизить нас к пониманию таинственных законов судьбы и сде¬
лать наглядным интеллектуальный процесс — нет, тем самым в “мо¬
ре”, и в “путь” возвращается первичная “идея”, которую мы будем
20
Охотничья ТРОПА
переживать столь же интенсивно, как “судьбу” и “познание”. Это
“символ”, то есть слово “волна”, “стрела”, “дорога” вышло из свое¬
го “города”, покинуло прежних знакомцев, отправилось в другой
полис, предъявило зазубрины, оставшиеся, когда оно выдиралось
из прежнего ряда, — и было узнано, было принято.
Платоновский диалог “Кратил” демонстрирует “науку об ис¬
тине” — “этимологию”, как называли ее греки. Звук и смысл долж¬
ны узнать друга в слове. Такими поисками “этимона” занимался
“отец трагедии” Эсхил, обнаруживая в племенном именовании
“персов” сходство с греческим глаголом “разрушать” и обращаясь
к сгубившей Трою Елене: “Имя твое истинно — Плена”.
Греческая трагедия — трагедия узнавания. В качестве важней¬
шей перипетии Аристотель указывает взаимное узнавание родст¬
венников или друзей, которые считали друг друга за врагов. Глубин¬
нее — узнавание человеком самого себя, кто он есть и что он наде¬
лал, к чему пришел. В самой основе трагедии — осмысление связей
между поступками людей и волей богов, между причиной и следст¬
вием (да, для полудетского сознания эта связь — открытие), связей
между словами. Сказанное в одном месте отзовется в другом, про¬
звучавшее на одном уровне проступит на другом. Эсхил находит и
звуковые совпадения (“невод — неволи”), и совпадения сценичес¬
кие (Агамемнона опутали одеждой, как сетью), совпадение собы¬
тий, отмеченных одним и тем же образом (плен Трои — гибель Ага¬
мемнона — ловушка, подстроенная его убийцам — все сеть).
Осмыслить взаимосвязь событий, то есть судьбу, и даже отча¬
сти сам процесс познания — за это греческая трагедия взялась, не
располагая подходящим языком. Это нам кажется, что эллинский
как нельзя более пригоден для философии. Пригоден-то он пото¬
му, что прошел через горнило греческой трагедии и платоновско¬
го диалога. В трагедии Эсхила началось взаимное узнавание гре¬
ческих слов, а завершилось — в диалогах Платона. По выражению
С.С. Аверинцева, слова раскаляются и обретают небывалую по¬
движность, а затем философ, погружая образы в ледяную воду, за¬
каляет их и превращает в термины, еще менее подвижные, чем
слова обыденного ряда.
Унаследованная от трагедии платоновская охотничья и мор¬
ская образность, метафоры пути, войны, борьбы, подробно иссле¬
дованы западными филологами, эти исследования систематизиро¬
ваны в “Истории античной эстетики” А. Ф. Лосева, индивидуально
21
Любовь Сумм
(и близко душе заинтересованного читателя) осмыслены Аверин¬
цевым. Много прекрасного выяснилось, в том числе — вспомни¬
лась этимология слова “исследование” и был прослежен его путь
от греческого через созданную Цицероном латинскую кальку
“туезп^або” и немецкое 11п1ег8исЬип§ прямиком в наши ученые
штудии. А слово “метод”, “тенЬосЬз” оказалось “дорогой вослед”,
“охотничьей тропой”.
“Охота” помещена в центре всей символики, поскольку пред¬
ставляет собой и “путь”, и “борьбу”, а вместе с тем причастна иг¬
ре и танцу. Собеседники у Платона кружат подле предмета бесе¬
ды, норовя поддеть друг друга на крючок, догнать ускользающую
мысль, словить слово.
Нам почти невозможно представить себе время, когда слово
было настолько подвижным. Вернуться в начало, когда слово бы¬
ло Словом. Тот танец, который мы застаем в трагедии и у Плато¬
на, вряд ли повторится когда-нибудь еще. О происходящем в этих
текстах мы вынужденно судим с точки зрения привычного нам со¬
стояния языка, и потому не только неверно понимаем, не только
не отдаем должного — бог бы с ним, великие и без этой дани обой¬
дутся, — но не подключаемся к творческому процессу, не пережи¬
ваем ошеломленность, реакцию “а-ха” или “ха-ха”, ту, ради кото¬
рой “символ человека” отправился в путь.
Можно вспомнить сакральное значение этого пути, охотничь¬
ей тропы. Не с охоты ли началась первобытная религия, тотемизм
и первобытное искусство, рисунки на стенах пещеры, танцы в жи¬
вотных масках? По этой тропе шел первобытный охотник, созву¬
чиями заклинавший зверя. Шел жрец, искавший правильное имя
бога. Охота напоминала человеку о единстве всего живого. О его
зависимости от сил природы. О необходимости искупительной
жертвы. Да, можно отнестись к этой тропе со всей серьезностью.
Это высокая трагедия.
Или представить себе веселье, избыток молодых сил. Азарт
поиска и изумление открытия. Вечно возобновляемую игру. Раз¬
говоры в дороге. Пьянку на пикнике. Что-то комичное есть в этой
охоте.
У каждого своя охотничья тропа. Метод-те1Ьос1о8. Свой путь
вослед ускользающему Платону.
Л. Сумм
Апология Сократа
После обвинительных речей*
Как подействовали мои обвинители на вас, о мужи афиня¬
не, я не знаю; что же меня касается, то от их речей я чуть
было и сам себя не забыл: так убедительно они говорили.
Тем не менее, говоря без обиняков, верного они ничего не
сказали. Но сколько они ни лгали, всего больше удивился я
одному — тому, что они говорили, будто вам следует остере¬
гаться, как бы я вас не провел своим ораторским искусст¬
вом; не смутиться перед тем, что они тотчас же будут опро¬
вергнуты мною на деле, как только окажется, что я вовсе не
силен в красноречии, это с их стороны показалось мне все¬
го бесстыднее, конечно, если только они не считают силь¬
ным в красноречии того, кто говорит правду; а если это
они разумеют, то я готов согласиться, что я — оратор, толь¬
ко не на их образец. Они, повторяю, не сказали ни слова
правды, а от меня вы услышите ее всю. Только уж, клянусь
Зевсом, афиняне, вы не услышите речи разнаряженной, ук¬
рашенной, как у этих людей, изысканными выражениями,
а услышите речь простую, состоящую из первых попавших¬
ся слов. Ибо я верю, что то, что я буду говорить, — правда,
и пусть никто из вас не ждет ничего другого; да и неприлич¬
но было бы мне в моем возрасте выступать перед вами, о
мужи, наподобие юноши с придуманною речью.
* Все подзаголовки в диалогах представляют собой издательские добав¬
ления к тексту.
23
Платон
Так вот я и прошу вас убедительно и умоляю, о мужи
афиняне: услыхавши, что я защищаюсь теми же словами,
какими привык говорить и на площади у меняльных лавок,
а где многие из вас слыхали меня, и в других местах, не удив¬
ляйтесь и не поднимайте из-за этого шума. Дело-то вот в
чем: в первый раз пришел я теперь в суд, будучи семидеся¬
ти лет от роду; так ведь здешний-то язык просто оказывает¬
ся для меня чужим, и как вы извинили бы меня, если бы я,
18 будучи в самом деле чужеземцем, говорил на том языке и
тем складом речи, к которым привык с детства, так и те¬
перь я прошу у вас не более, чем справедливости, как мне
кажется, — позволить мне говорить по моему обычаю, хо¬
рош он или нехорош — все равно, и смотреть только на то,
буду ли я говорить правду или нет; в этом ведь и заключает¬
ся долг судьи, долг же оратора — говорить правду.
Два рода обвинителей
И вот правильно будет, о мужи афиняне, если сначала я бу¬
ду защищаться против обвинений, которым подвергался
раньше, и против первых моих обвинителей, а уж потом
ь против теперешних обвинений и против теперешних обви¬
нителей. Ведь у меня много было обвинителей перед вами и
раньше, много уже лет, и все-таки ничего истинного они не
сказали; их-то опасаюсь я больше, чем Анита с товарищами.
И эти тоже страшны, но те еще страшнее, о мужи! Большин¬
ство из вас они восстановляли против меня, когда вы были
детьми, и внушали вам против меня обвинение, в котором
не было ни слова правды, говоря, что существует некий Со¬
крат, мудрый муж, который испытует и исследует все, что
с над землею, и все, что под землею, и выдает ложь за правду.
Вот эти-то люди, о мужи афиняне, пустившие эту молву, и
суть страшные мои обвинители, потому что слушающие их
думают, что тот, кто исследует подобные вещи, тот и богов
не признает. Кроме того, обвинителей этих много и обви¬
няют они уже давно, да и говорили они с вами в том возрас¬
те, когда вы больше всего верили на слово, будучи детьми,
24
Апология Сократа
некоторые же юношами, словом — обвиняли заочно, в от-
а сутствие обвиняемого. Но всего нелепее то, что и по имени¬
то их никак не узнаешь и не назовешь, разве вот только со¬
чинителей комедий. Ну а все те, которые восстановляли вас
против меня по зависти и злобе или потому, что сами были
восстановлены другими, те всего неудобнее, потому что ни¬
кого из них нельзя ни привести сюда, ни опровергнуть, а
просто приходится как бы сражаться с тенями, защищаться
и опровергать, когда никто не возражает. Так уж и вы тоже
согласитесь, что у меня, как я сказал, два рода обвинителей:
е одни — обвинившие меня теперь, а другие — давнишние, о
которых я сейчас говорил, и признайте, что сначала я дол¬
жен защищаться против давнишних, потому что и они обви¬
няли меня перед вами раньше и гораздо больше, чем тепе¬
решние. Хорошо.
Критика прежних обвинителей
19 Итак, о мужи афиняне, следует защищаться и постараться в
малое время опровергнуть клевету, которая уже много вре¬
мени держится между вами. Желал бы я, разумеется, чтобы
гак оно и случилось и чтобы защита моя была успешной, ко¬
нечно, если это к лучшему и для вас, и для меня. Только я ду¬
маю, что это трудно, и для меня вовсе не тайна, какое это
предприятие. Ну да уж относительно этого пусть будет, как
угодно богу, а закон следует исполнять и защищаться.
Припомним же сначала, в чем состоит обвинение, от
ь которого пошла обо мне дурная молва, полагаясь на кото¬
рую Мелет и подал на меня жалобу. Хорошо. В каких имен¬
но выражениях клеветали на меня клеветники? Следует
привести их показание, как показание настоящих обвини¬
телей: Сократ преступает закон, тщетно испытуя то, что
с под землею, и то, что в небесах, выдавая ложь за правду и
других научая тому же. Вот в каком роде это обвинение. Вы
и сами видели в комедии Аристофана, как какой-то Сократ
болтается там в корзинке, говоря, что он гуляет по воздуху,
и несет еще много разного вздору, в котором я ничего не
Платон
смыслю. Говорю я это не в укор подобной науке и тому, кто
достиг мудрости в подобных вещах (недоставало, чтобы
Мелет обвинил меня еще и в этом!), а только ведь это, о му-
а жи афиняне, нисколько меня не касается. А в свидетели
этого призываю большинство из вас самих и требую, что¬
бы это дело обсудили между собою все те, кто когда-либо
меня слышал; ведь из вас много таких. Спросите же друг у
друга, слышал ли кто из вас когда-либо, чтобы я хоть сколь¬
ко-нибудь рассуждал о подобных вещах, и тогда вы узнаете,
что настолько же справедливо и все остальное, что обо мне
говорят.
А если еще кроме всего подобного вы слышали от кого-
е нибуць, что я берусь воспитывать людей и зарабатываю
этим деньги, то и это неправда; хотя мне кажется, что и это
дело хорошее, если кто способен воспитывать людей, как,
например, леонтинец Горгий, кеосец Продик, элидец Гип-
пий. Все они, о мужи, разъезжают по городам и убеждают
20 юношей, которые могут даром пользоваться наставления¬
ми любого из своих сограждан, оставлять своих и поступать
к ним в ученики, платя им деньги, да еще с благодарностью.
А вот и еще, как я узнал, проживает здесь один ученый муж
с Пароса. Встретился мне на дороге человек, который пере¬
платил софистам денег больше, чем все остальные вмес¬
те, — Каллий, сын Гиппоника; я и говорю ему (а у него двое
сыновей): “Каллий! Если бы твои сыновья родились жере¬
бятами или бычками, то нам следовало бы нанять для них
ь воспитателя, который бы усовершенствовал присущую им
породу, и человек этот был бы из наездников или земледель¬
цев; ну а теперь, раз они люди, кого думаешь взять для них
в воспитатели? Кто бы это мог быть знатоком подобной до¬
блести, человеческой или гражданской? Полагаю, ты об
этом подумал, приобретя сыновей? Есть ли таковой, спра¬
шиваю, или нет?” “Конечно, — отвечает он, — есть”. “Кто же
это? — спрашиваю я. — Откуда он и сколько берет за обуче¬
ние?” “Эвен, — отвечает он, — с Пароса, берет по пяти мин,
Сократ”. И благословил я этого Эвена, если правда, что он
с обладает таким искусством и так недорого берет за обуче-
26
Апология Сократа
ние. Я бы и сам чванился и гордился, если бы был искусен в
этом деле; только ведь я в этом не искусен, о мужи афиняне!
Может быть, кто-нибудь из вас возразит: “Однако, Со¬
крат, чем же ты занимаешься? Откуда на тебя эти клеветы?
В самом деле, если бы сам ты не занимался чем-нибудь осо-
а бенным, то и не говорили бы о тебе так много. Скажи нам,
что это такое, чтобы нам зря не выдумывать”. Вот это, мне
кажется, правильно, и я сам постараюсь вам показать, что
именно дало мне известность и навлекло на меня клевету.
Слушайте же. И хотя бы кому-нибудь из вас показалось, что
я шучу, будьте уверены, что я говорю сущую правду. Эту из¬
вестность, о мужи афиняне, получил я не иным путем, как
благодаря некоторой мудрости. Какая же это такая муд¬
рость? Да уж, должно быть, человеческая мудрость. Этой
е мудростью я, пожалуй, в самом деле мудр; а те, о которых я
сейчас говорил, мудры или сверхчеловеческой мудростью,
или уж не знаю, как и сказать; что же меня касается, то я,
конечно, этой мудрости не понимаю, а кто утверждает об¬
ратное, тот лжет и говорит это для того, чтобы оклеветать
меня. И вы не шумите, о мужи афиняне, даже если вам по¬
кажется, что я говорю несколько высокомерно; не свои
слов^ буду я говорить, а сошлюсь на слова, для вас досто¬
верные. Свидетелем моей мудрости, если только это муд¬
рость, и того, в чем она состоит, я приведу вам бога, кото¬
рый в Дельфах. Ведь вы знаете Херефонта. Человек этот
21 смолоду был и моим, и вашим приверженцем, разделял с
вами изгнание и возвратился вместе с вами. И вы, конечно,
знаете, каков был Херефонт, до чего он был неудержим во
всем, что бы ни затевал. Ну вот же, приехав однажды в
Дельфы, дерзнул он обратиться к оракулу с таким вопро¬
сом. Я вам сказал не шумите, о мужи! Вот он и спросил, есть
ли кто-нибудь на свете мудрее меня, и Пифия ему ответила,
что никого нет мудрее. И хотя сам он умер, но вот брат его
засвидетельствует вам об этом.
ь Посмотрите теперь, зачем я это говорю; ведь мое наме¬
рение — объяснить вам, откуда пошла клевета на меня. Ус¬
лыхав это, стал я размышлять сам с собою таким образом:
27
Платон
что бы такое бог хотел сказать и что это он подразумевает?
Потому что сам я, конечно, нимало не сознаю себя мудрым;
что же это он хочет сказать, говоря, что я мудрее всех?
Ведь не может же он лгать: не полагается ему это. Долго я
недоумевал, что такое он хочет сказать; потом, собравшись
с силами, прибегнул к такому решению вопроса: пошел я к
с одному из тех людей, которые слывут мудрыми, думая, что
тут-то я скорее всего опровергну прорицание, объявив ора¬
кулу, что вот этот, мол, мудрее меня, а ты меня назвал са¬
мым мудрым. Ну и когда я присмотрелся к этому человеку —
называть его по имени нет никакой надобности, скажу
только, что человек, глядя на которого я увидал то, что я
увидал, был одним из государственных людей, о мужи афи¬
няне, — так вот, когда я к нему присмотрелся (да побеседо¬
вал с ним), то мне показалось, что этот муж только кажется
мудрым и многим другим, и особенно самому себе, а чтобы
в самом деле он был мудрым, этого нет; и я старался дока¬
зать ему, что он только считает себя мудрым, а на самом де-
с! ле не мудр. От этого и сам он, и многие из присутствовав¬
ших возненавидели меня. Уходя оттуда, я рассуждал сам с
собою, что этого-то человека я мудрее, потому что мы с
ним, пожалуй, оба ничего в совершенстве не знаем, но он,
не зная, думает, что что-то знает, а я коли уж не знаю, то и
не думаю, что знаю. На такую-то малость, думается мне, я
буду мудрее, чем он, раз я, не зная чего-то, и не воображаю,
что знаю эту вещь. Оттуда я пошел к другому, из тех, кото-
е рые кажутся мудрее, чем тот, и увидал то же самое; и с тех
пор возненавидели меня и сам он, и многие другие.
Ну и после этого стал я уже ходить по порядку. Замечал
я, что делаюсь ненавистным, огорчался этим и боялся это¬
го, но в то же время мне казалось, что слова бога необходи¬
мо ставить выше всего. Итак, чтобы понять, что означает
изречение бога, мне казалось необходимым пойти ко всем,
22 которые слывут знающими что-либо. И, клянусь собакой, о
мужи афиняне, уж вам-то я должен говорить правду, что я
поистине испытал нечто в таком роде: те, что пользуются
самою большою славой, показались мне, когда я исследовал
28
Апология Сократа
дело по указанию бога, чуть ли не самыми бедными разу¬
мом, а другие, те, что считаются похуже, — более им одарен¬
ными. Но нужно мне рассказать вам о том, как я странство¬
вал, точно я труд какой-то нес, и все это для того только,
чтобы прорицание оказалось неопровергнутым. После го-
ь суцарственных людей ходил я к поэтам, и к трагическим, и
к дифирамбическим, и ко всем прочим, чтобы на месте ули¬
чить себя в том, что я невежественнее, чем они. Брал я те из
их произведений, которые, как мне казалось, всего тща¬
тельнее ими отработаны, и спрашивал у них, что именно
они хотели сказать, чтобы, кстати, и научиться от них кое-
чему. Стыдно мне, о мужи, сказать вам правду, а сказать все-
таки следует. Ну да, одним словом, чуть ли не все присутст¬
вовавшие лучше могли бы объяснить то, что сделано этими
поэтами, чем они сами. Таким образом, и относительно по¬
этов вот что я узнал в короткое время: не мудростью могут
с они творить то, что они творят, а какою-то прирожденною
способностью и в исступлении, подобно гадателям и прори¬
цателям; ведь и эти тоже говорят много хорошего, но сов¬
сем не знают того, о чем говорят. Нечто подобное, как мне
показалось, испытывают и поэты; и в то же время я заме¬
тил, что вследствие своего поэтического дарования они
считали себя мудрейшими из людей и в остальных отноше¬
ниях, чего на деле не было. Ушел я и оттуда, думая, что пре¬
восхожу их гем же самым, чем и государственных людей.
Под конец уж пошел я к ремесленникам. Про себя я
(1 знал, что я попросту ничего не знаю, ну а уж про этих мне
было известно, что я найду их знающими много хорошего.
И в этом я не ошибся: в самом деле, они знали то, чего я не
знал, и этим были мудрее меня. Но, о мужи афиняне, мне
показалось, что они грешили тем же, чем и поэты: оттого,
что они хорошо владели искусством, каждый считал себя
е самым мудрым также и относительно прочего, самого важ¬
ного, и эта ошибка заслоняла собою ту мудрость, какая у
них была; так что, возвращаясь к изречению, я спрашивал
сам себя, что бы я для себя предпочел, оставаться ли мне
так, как есть, не будучи ни мудрым их мудростью, ни неве-
29
Платон
жественным их невежеством, или, как они, быть и тем и
другим. И я отвечал самому себе и оракулу, что для меня вы¬
годнее оставаться как есть.
Вот от этого самого исследования, о мужи афиняне, с
23 одной стороны, многие меня возненавидели, притом как
нельзя сильнее и глубже, отчего произошло и множество
клевет, а с другой стороны, начали мне давать это название
мудреца, потому что присутствующие каждый раз думают,
что сам я мудр в том, относительно чего я отрицаю муд¬
рость другого. А на самом деле, о мужи, мудрым-то оказыва¬
ется бог, и этим изречением он желает сказать, что челове¬
ческая мудрость стоит немногого или вовсе ничего не сто-
ь ит, и, кажется, при этом он не имеет в виду именно
Сократа, а пользуется моим именем для примера, все равно
как если бы он говорил, что из вас, о люди, мудрейший тот,
кто, подобно Сократу, знает, что ничего-то по правде не
стоит его мудрость. Ну и что меня касается, то я и теперь,
обходя разные места, выискиваю и допытываюсь по слову
бога, не покажется ли мне кто-нибудь из граждан или чуже¬
земцев мудрым, и, как только мне это не кажется, спешу
поддержать бога и показываю этому человеку, что он не
мудр. И благодаря этой работе не было у меня досуга сде¬
лать что-нибудь достойное упоминания ни для города, ни
с для домашнего дела, но через эту службу богу пребываю я в
крайней бедности.
Кроме того, следующие за мною по собственному почи¬
ну молодые люди, у которых всего больше досуга, сыновья
самых богатых граждан, рады бывают послушать, как я ис¬
пытываю людей, и часто подражают мне сами, принимаясь
пытать других; ну и я полагаю, что они находят многое мно¬
жество таких, которые думают, что они что-то знают, а на
деле ничего не знают или знают одни пустяки. От этого те,
а кого они испытывают, сердятся не на самих себя, а на меня
и говорят, что есть какой-то Сократ, негоднейший человек,
который развращает молодых людей. А когда спросят их,
что он делает и чему он учит, то они не знают, что сказать,
но, чтобы скрыть свое затруднение, говорят то, что вооб-
30
Апология Сократа
ще принято говорить обо всех любителях мудрости: он-де
занимается тем, что в небесах и под землею, богов не при¬
знает, ложь выдает за истину. А сказать правду, думаю, им не
очень-то хочется, потому что тогда оказалось бы, что они
только делают вид, будто что-то знают, а на деле ничего не
е знают. Ну а так как они, думается мне, честолюбивы, могу¬
щественны и многочисленны и говорят обо мне согласно и
убедительно, то и переполнили ваши уши, клевеща на меня
издавна и громко. От этого обрушились на меня и Мелет, и
Анит, и Ликон: Мелет, негодуя за поэтов, Анит — за ремес-
24 ленников, а Ликон — за риторов. Так что я удивился бы, как
говорил вначале, если бы оказался способным опроверг¬
нуть перед вами в столь малое время столь великую клеве¬
ту. Вот вам, о мужи афиняне, правда, как она есть, и говорю
я вам без утайки, не умалчивая ни о важном, ни о пустяках.
Хотя я, может быть, и знаю, что через это становлюсь не¬
навистным, но это и служит доказательством, что я сказал
ь правду и что в этом-то и состоит клевета на меня и таковы
именно ее причины. И когда бы вы ни стали исследовать
это дело, теперь или потом, всегда вы найдете, что это так.
Критика новых обвинителей
Итак, что касается первых моих обвинителей, этой моей
защиты будет для вас достаточно; а теперь я постараюсь
защищаться против Мелета, любящего, как он говорит,
наш город, и против остальных обвинителей. Опять-таки,
конечно, примем их обвинение за формальную присягу
других обвинителей. Кажется, так: Сократ, говорят они,
с преступает закон тем, что развращает молодых людей и
богов, которых признает город, не признает, а признает
другие, новые божественные знамения. Таково именно об¬
винение; рассмотрим же каждое слово этого обвинения
отдельно. Мелет говорит, что я преступаю закон, развра¬
щая молодых людей, а я, о мужи афиняне, утверждаю, что
преступает закон Мелет, потому что он шутит важными ве¬
щами и легкомысленно призывает людей на суд, делая вид,
З1
Платон
что он заботится и печалится о вещах, до которых ему ни¬
когда не было никакого дела; а что оно так, я постараюсь
показать это и вам.
— Ну вот, Мелет, скажи-ка ты мне: не правда ли, для тебя
а очень важно, чтобы молодые люди были как можно лучше?
— Конечно.
— В таком случае скажи-ка ты вот этим людям, кто имен¬
но делает их лучшими? Очевидно, ты знаешь, коли забо¬
тишься об этом. Развратителя ты нашел, как говоришь: при¬
вел сюда меня и обвиняешь; а назови-ка теперь того, кто де¬
лает их лучшими, напомни им, кто это. Вот видишь, Мелет,
ты молчишь и не знаешь что сказать. И тебе не стыдно? И
это не кажется тебе достаточным доказательством, что тебе
нет до этого никакого дела? Однако, добрейший, говори
же: кто делает их лучшими?
— Законы.
е — Да не об этом я спрашиваю, любезнейший, а о том,
кто эти люди, что прежде всего знают их, эти законы.
— А вот они, Сократ, — судьи.
— Что ты говоришь, Мелет! Вот эти самые люди способ¬
ны воспитывать юношей и делать их лучшими?
— Как нельзя более.
— Все? Или одни способны, а другие нет?
— Все.
— Хорошо же ты говоришь, клянусь Герой, и какое мно-
25 жество людей, полезных для других! Ну а вот они, слушаю¬
щие, делают юношей лучшими или же нет?
— И они тоже.
— А члены Совета?
— Да, и члены Совета.
— Но в таком случае, Мелет, не портят ли юношей те,
что участвуют в Народном собрании? Или и те тоже, все до
единого, делают их лучшими?
— И те тоже.
— По-видимому, кроме меня, все афиняне делают их
добрыми и прекрасными, только я один порчу. Ты это хо¬
чешь сказать?
32
Апология Сократа
— Как раз это самое.
— Большое же ты мне, однако, приписываешь несчас-
ь тье. Но ответь-ка мне: кажется ли тебе, что так же бывает и
относительно лошадей, что улучшают их все, а портит кто-
нибудь один? Или же совсем напротив, улучшать способен
кто-нибудь один или очень немногие, именно знатоки вер¬
ховой езды, а когда ухаживают за лошадьми и пользуются
ими все, то портят их? Не бывает ли, Мелет, точно так же
не только относительно лошадей, но и относительно всех
других животных? Да уж само собою разумеется, согласны
ли вы с Анитом на это или не согласны, потому что это бы¬
ло бы удивительное счастье для юношей, если бы их пор-
с тил только один, остальные же приносили бы им пользу.
Впрочем, Мелет, ты достаточно показал, что никогда не за¬
ботился о юношах, и ясно обнаруживаешь свое равноду¬
шие: тебе нет никакого дела до того самого, из-за чего ты
привел меня в суд.
А вот, Мелет, скажи нам еще, ради Зевса: что приятнее,
жить ли с хорошими гражданами или с дурными? Ну, друг,
отвечай! Я ведь не спрашиваю ничего трудного. Не причи¬
няют ли дурные какого-нибудь зла тем, которые всегда с ни¬
ми в самых близких отношениях, а добрые — какого-нибудь
добра?
— Конечно.
а — Так найдется ли кто-нибудь, кто желал бы скорее полу¬
чать от ближних вред, чем пользу? Отвечай, добрейший,
ведь и закон повелевает отвечать. Существует ли кто-нибудь,
кто желал бы получать вред?
— Конечно, нет.
— Ну вот. А привел ты меня сюда как человека, который
портит и ухудшает юношей намеренно или ненамеренно?
— Который портит намеренно.
— Как же это так, Мелет? Ты, такой молодой, настолько
мудрее меня, что тебе уже известно, что злые причиняют
своим ближним какое-нибудь зло, а добрые — добро, а я, та¬
кой старый, до того невежествен, что не знаю даже, что ес¬
ли я кого-нибудь из близких сделаю негодным, то должен
33
Платон
опасаться от него какого-нибудь зла, и вот такое-то великое
зло я добровольно на себя навлекаю, как ты утверждаешь!
В этом я тебе не поверю, Мелет, да и никто другой, я думаю,
26 не поверит. Но или я не порчу, или если порчу, то ненаме¬
ренно; таким образом, у тебя-то выходит ложь в обоих слу¬
чаях. Если же я порчу ненамеренно, то за такие невольные
проступки не следует по закону приводить сюда, а следует,
обратившись частным образом, учить и наставлять; потому,
ясное дело, что, уразумевши, я перестану делать то, что де¬
лаю ненамеренно. Ты же меня избегал и не хотел научить, а
привел меня сюда, куда по закону следует приводить тех, ко¬
торые имеют нужду в наказании, а не в научении.
Но ведь это уже ясно, о мужи афиняне, что Мелету, как
ь я говорил, никогда не было до этих вещей никакого дела; а
все-таки ты нам скажи, Мелет, каким образом, по-твоему,
порчу я юношей? Не ясно ли, по обвинению, которое ты
против меня подал, что я порчу их тем, что учу не почитать
богов, которых почитает город, а почитать другие, новые
божественные знамения? Не это ли ты разумеешь, говоря,
что своим учением я врежу?
— Вот именно это самое.
— Так ради них, Мелет, ради этих богов, о которых те¬
перь идет речь, скажи еще раз то же самое яснее и для ме-
с ня, и для этих вот мужей. Дело в том, что я не могу понять,
что ты хочешь сказать: то ли, что некоторых богов я учу
признавать, а следовательно, и сам признаю богов, так что
я не совсем безбожник и не в этом мое преступление, а
только я учу признавать не тех богов, которых признает го¬
род, а других, и в этом-то ты меня и обвиняешь, что я при¬
знаю других богов; или же ты утверждаешь, что я вообще
не признаю богов, и не только сам не признаю, но и других
этому научаю.
— Вот именно, я говорю, что ты вообще не признаешь
богов.
а — Удивительный ты человек, Мелет! Зачем ты это гово¬
ришь? Значит, я не признаю богами ни Солнце, ни Луну, как
признают прочие люди?
34
Апология Сократа
— Право же так, о мужи судьи, потому что он утвержда¬
ет, что Солнце — камень, а Луна — земля.
— Берешься обвинять Анаксагора, друг Мелет, и так
презираешь судей и считаешь их столь несведущими по ча¬
сти литературы! Ты думаешь, им неизвестно, что книги
Анаксагора Клазоменского переполнены подобными мыс¬
лями? А молодые люди, оказывается, узнают это от меня,
е когда они могут узнать то же самое, заплативши за это в ор¬
хестре иной раз не больше драхмы, и потом смеяться над
Сократом, если бы он приписывал эти мысли себе, к тому
же еще столь нелепые! Но скажи, ради Зевса, так-таки я,
по-твоему, никаких богов и не признаю?
— То есть вот ничуточки!
— Это невероятно, Мелет, да, мне кажется, ты и сам
этому не' веришь. Что касается меня, о мужи афиняне, то
мне кажется, что человек этот большой наглец и озор¬
ник и что он подал на меня эту жалобу просто по наглос-
27 ти и озорству да еще по молодости лет. Похоже, что он
придумал загадку и пробует: заметит ли Сократ, наш муд¬
рец, что я шучу и противоречу сам себе, или мне удастся
провести и его, и прочих слушателей? Потому что мне ка¬
жется, что в своем обвинении он сам себе противоречит,
все равно как если бы он сказал: Сократ нарушает закон
тем, что не признает богов, а признает богов. Ведь это же
шутка!
Ну вот посмотрите, так ли он это говорит, как мне ка¬
жется. Ты, почтеннейший Мелет, отвечай нам, а вы помни-
ь те, о чем я вас просил вначале, — не шуметь, если я буду го¬
ворить по-своему. Есть ли, Мелет, на свете такой человек,
который дела бы людские признавал, а людей не призна¬
вал? Скажите ему, о мужи, чтобы он отвечал, а не шумел бы
то и дело. Есть ли на свете кто-нибудь, кто бы лошадей не
признавал, а все лошадиное признавал бы? Или: флейтис¬
тов бы не признавал, а игру на флейте признавал бы? Не су¬
ществует такого, любезнейший! Если ты не желаешь отве¬
чать, то я сам буду говорить тебе, а также вот и им. Ну а уж
с на следующее ты должен сам ответить: есть ли на свете кто-
35
Платон
нибудь, кто бы знамения божественные признавал, а гени¬
ев бы не признавал?
— Нет.
— Наконец-то! Как это хорошо, что они тебя заставили
ответить! Итак, ты утверждаешь, что божественные знаме¬
ния я признаю и научаю других признавать — новые или
старые все равно, только уж самые-то божественные знаме¬
ния признаю, как ты говоришь, и ты подтвердил это клят¬
вою; а если я признаю божественные знамения, то мне уже
никак невозможно не признавать гениев. Разве не так? Ко-
а нечно, так. Принимаю, что ты согласен, если не отвеча¬
ешь. А не считаем ли мы гениев или богами, или детьми бо¬
гов? Да или нет?
— Конечно, считаем.
Итак, если гениев я признаю, как ты утверждаешь, а ге¬
нии суть своего рода боги, то оно и выходит так, как я ска¬
зал, что ты шутишь и предлагаешь загадку, утверждая, что я
не признаю богов и в то же время что я признаю богов, по¬
тому что гениев-то я по крайней мере признаю. А с другой
стороны, если гении вроде как побочные дети богов, от
нимф или каких-то еще существ, как это и принято думать,
то какой же человек, признавая божьих детей, не будет
признавать богов? Это было бы так же нелепо, как если бы
е кто-нибудь признавал, что существуют мулы — лошадиные
и ослиные дети, а что существуют лошади и ослы, не при¬
знавал бы. Нет, Мелет, не может быть, чтобы ты подал это
обвинение иначе, как желая испытать нас, или же ты недо¬
умевал, в каком бы настоящем преступлении обвинить ме¬
ня. А чтобы ты мог убедить кого-нибудь, у кого есть хоть не¬
много ума, что один и тот же человек может и признавать
и демоническое, и божественное и в то же время не при-
28 знавать ни демонов, ни богов, это никоим образом невоз¬
можно.
Впрочем, о мужи афиняне, что я невиновен в том, в
чем меня обвиняет Мелет, это, мне кажется, не требует
дальнейших доказательств, довольно будет и сказанного. А
что у многих явилось против меня сильное ожесточение, о
Зб
Апология Сократа
чем я и говорил вначале, это, будьте уверены, истинная
правда. И если что погубит меня, так именно это; не Мелет
ъ и не Анит, а клевета и недоброжелательство многих — то,
что погубило уже немало честных людей, думаю, что и еще
погубит. Не думайте, что дело на мне остановится!
Сократ о самом себе
Но пожалуй, кто-нибудь скажет: не стыдно ли тебе, Сократ,
заниматься таким делом, от которого, может быть, тебе
придется теперь умереть? А на это я по справедливости мо¬
гу возразить: нехорошо ты это говоришь, мой милый, буд¬
то человеку, который приносит хотя бы малую пользу, сле¬
дует принимать в расчет смерть, а не думать всегда лишь о
с том, делает ли он дела справедливые или несправедливые,
дела доброго человека или злого. Плохими, по твоему рас¬
суждению, окажутся все те полубоги, которые пали под
Троей, в том числе и сын Фетиды, который из страха сде¬
лать что-нибудь постыдное до того презирал опасность,
что, когда мать его, богиня, видя, что он горит желанием
убить Гектора, сказала ему, помнится, так: “Дитя мое, если
ты отомстишь за убийство друга твоего Патрокла и убьешь
Гектора, то сам умрешь: “Скоро за сыном Приама конец и
а тебе уготован”, — он, услыхав это, не посмотрел на смерть
и опасность, а гораздо больше убоялся оставаться в живых,
будучи трусом и не мстя за друзей. “Умереть бы, — говорит
он, — мне тотчас, покарав обидчика, только бы не оставать¬
ся еще здесь, у кораблей дуговидных, посмешищем для на¬
рода и бременем для земли”. Кажется ли тебе, что он поду¬
мал при этом о смерти и об опасности? Вот оно как бывает
поистине, о мужи афиняне: где кто поставил себя, думая,
что для него это самое лучшее место, или же поставлен на¬
чальником, там и должен переносить опасность, не прини¬
мая в расчет ничего, кроме позора, — ни смерти, ни еще че¬
го-нибудь.
е Было бы ужасно, о мужи афиняне, если бы, после того
как я оставался в строю, как и всякий другой, и подвергал-
37
Платон
ся опасности умереть тогда, когда меня ставили начальни¬
ки, вами выбранные для начальства надо мною, — под По-
тидеей, Амфиполем и Делием, — если бы теперь, когда ме¬
ня поставил сам бог, для того, думаю, чтобы мне жить, зани¬
маясь философией, и испытывать самого себя и других,
29 если бы теперь я испугался смерти или еще чего-нибудь и
бежал из строя; это было бы ужасно, и тогда в самом деле
можно было бы по справедливости судить меня за то, что я
не признаю богов, так как не слушаюсь оракула, боюсь
смерти и считаю себя мудрым, не будучи таковым, потому
что бояться смерти есть не что иное, как думать, что зна¬
ешь то, чего не знаешь. Ведь никто же не знает ни того, что
такое смерть, ни того, не есть ли она для человека величай¬
шее из благ, а все боятся ее, как будто знают наверное, что
ь она есть величайшее из зол. Но не самое ли это позорное
невежество — думать, что знаешь то, чего не знаешь? Что
же меня касается, о мужи, то, пожалуй, я и тут отличаюсь от
большинства людей только одним: если я кому-нибудь и ка¬
жусь мудрее других, то разве только тем, что, недостаточно
зная об Аиде, так и думаю, что не знаю. А что нарушать за¬
кон и не слушаться того, кто лучше меня, будь это бог или
человек, нехорошо и постыдно — это вот я знаю. Никогда
поэтому не буду я бояться и избегать того, что может ока-
с заться и благом, более, чем того, что наверное есть зло. Так
что если бы вы меня отпустили, не поверив Аниту, кото¬
рый сказал, что или мне вообще не следовало приходить
сюда, а уж если пришел, то невозможно не казнить меня, и
внушал вам, что если я уйду от наказания, то сыновья ваши,
занимаясь тем, чему учит Сократ, развратятся уже вконец
все до единого, — даже если бы вы меня отпустили и при
этом сказали мне: на этот раз, Сократ, мы не согласимся с
Анитом и отпустим тебя, с тем, однако, чтобы ты больше
не занимался этим исследованием и оставил философию, а
(1 если еще раз будешь в этом уличен, то должен будешь уме¬
реть, — так вот, говорю я, если бы вы меня отпустили на
этом условии, то я бы вам сказал: “Желать вам всякого доб¬
ра — я желаю, о мужи афиняне, и люблю вас, а слушаться бу-
38
Апология Сократа
ду скорее бога, чем вас, и, пока есть во мне дыхание и спо¬
собность, не перестану философствовать, уговаривать и
убеждать всякого из вас, кого только встречу, говоря то са¬
мое, что обыкновенно говорю: о лучший из мужей, гражда¬
нин города Афин, величайшего из городов и больше всех
е прославленного за мудрость и силу, не стыдно ли тебе, что
ты заботишься о деньгах, чтобы их у тебя было как можно
больше, о славе и о почестях, а о разумности, об истине и о
душе своей, чтобы она была как можно лучше, не заботишь¬
ся и не помышляешь?” И если кто из вас станет возражать
и утверждать, что он об этом заботится, то я не оставлю его
и не уйду от него тотчас же, а буду его расспрашивать, пы-
зо тать, опровергать и, если мне покажется, что в нем нет до¬
блести, а он только говорит, что есть, буду попрекать его за
то, что он самое дорогое не ценит ни во что, а плохое це¬
нит дороже всего. Так я буду поступать со всяким, кого
только встречу, с молодым и старым, с чужеземцами и с ва¬
ми, с вами особенно, потому что вы мне ближе по крови.
Могу вас уверить, что так велит бог, и я думаю, что во всем
городе нет у вас большего блага, чем это мое служение бо¬
гу. Ведь я только и делаю, что хожу и убеждаю каждого из
ь вас, молодого и старого, заботиться раньше и сильнее не о
телах ваших или о деньгах, но о душе, чтобы она была как
можно лучше, говоря вам: не от денег рождается доблесть,
а от доблести бывают у людей и деньги и все прочие блага,
как в частной жизни, так и в общественной. Да, если бы та¬
кими словами я развращал юношей, то слова эти были бы
вредными. А кто утверждает, что я говорю что-нибудь дру¬
гое, а не это, тот несет вздор. Вот почему я могу вам ска¬
зать, афиняне: послушаетесь вы Анита или нет, отпустите
с меня или нет — поступать иначе, чем я поступаю, я не буду,
даже если бы мне предстояло умирать много раз.
Не шумите, мужи афиняне, исполните мою просьбу —
не шуметь по поводу того, что я говорю, а слушать; слушать
вам будет полезно, как я думаю. Я намерен сказать вам и
еще кое-что, от чего вы, наверное, пожелаете кричать,
только вы никоим образом этого не делайте. Будьте увере-
39
Платон
ны, что если вы меня такого, как я есть, убьете, то вы боль¬
ше повредите себе, нежели мне. Мне-то ведь не будет ника-
01 кого вреда ни от Мелета, ни от Анита, да они и не могут
мне повредить, потому что я не думаю, чтобы худшему бы¬
ло позволено вредить лучшему. Разумеется, он может
убить, изгнать из отечества, отнять все права. Но ведь это
он или еще кто-нибудь считает все подобное за великое
зло, а я не считаю; гораздо же скорее считаю я злом имен¬
но то, что он теперь делает, замышляя несправедливо осу¬
дить человека на смерть. Таким образом, о мужи афиняне,
я защищаюсь теперь совсем не ради себя, как это может ка-
е заться, а ради вас, чтобы вам, осудивши меня на смерть, не
проглядеть дара, который вы получили от бога. В самом де¬
ле, если вы меня убьете, то вам нелегко будет найти еще та¬
кого человека, который, смешно сказать, приставлен к го¬
роду как овод к лошади, большой и благородной, но обле¬
нившейся от тучности и нуждающейся в том, чтобы ее
31 подгоняли. В самом деле, мне кажется, что бог послал меня
городу как такого, который целый день, не переставая,
всюду садится и каждого из вас будит, уговаривает, упрека¬
ет. Другого такого вам нелегко будет найти, о мужи, а меня
вы можете сохранить, если вы мне поверите. Но очень мо¬
жет статься, что вы, как люди, которых будят во время сна,
ударите меня и с легкостью убьете, послушавшись Анита, и
тогда всю остальную вашу жизнь проведете во сне, если
только бог, жалея вас, не пошлет вам еще кого-нибудь. А
ь что я такой как будто бы дан городу богом, это вы можете
усмотреть вот из чего: похоже ли на что-нибудь человечес¬
кое, что я забросил все свои собственные дела и сколько
уже лет терпеливо переношу упадок домашнего хозяйства,
а вашим делом занимаюсь всегда, обращаясь к каждому ча¬
стным образом, как отец или старший брат, и убеждая забо¬
титься о добродетели. И если бы я от этого пользовался
чем-нибудь и получал бы плату за эти наставления, тогда бы
еще был у меня какой-нибудь расчет, а то сами вы теперь ви¬
дите, что мои обвинители, которые так бесстыдно обвиня¬
ли меня во всем прочем, тут по крайней мере оказались не-
4о
Апология Сократа
с способными к бесстыдству и не представили свидетеля, ко¬
торый показал бы, что я когда-либо получал какую-нибудь
плату или требовал ее; потому, думаю, что я могу предста¬
вить верного свидетеля того, что я говорю правду, — мою
бедность.
Может в таком случае показаться странным, что я по¬
даю эти советы частным образом, обходя всех и во все вме¬
шиваясь, а выступать всенародно в вашем собрании и да¬
вать советы городу не решаюсь. Причина этому та самая, о
которой вы часто и повсюду от меня слышали, а именно
что мне бывает какое-то чудесное божественное знамение;
а ведь над этим и Мелет посмеялся в своей жалобе. Началось
у меня это с детства: вдруг — какой-то голос, который вся¬
кий раз отклоняет меня от того, что я бываю намерен де¬
лать, а склонять к чему-нибудь никогда не склоняет. Вот
этот-то голос и не допускает меня заниматься государствен¬
ными делами. И кажется, прекрасно делает, что не допуска¬
ет. Будьте уверены, о мужи афиняне, что если бы я попро¬
бовал заниматься государственными делами, то уже давно
е бы погиб и не принес бы пользы ни себе, ни вам. И вы на
меня не сердитесь, если я вам скажу правду: нет такого че¬
ловека, который мог бы уцелеть, если бы стал откровенно
противиться вам или какому-нибудь другому большинству и
хотел бы предотвратить все то множество несправедливо-
32 стей и беззаконий, которые совершаются в государстве.
Нет, кто в самом деле ратует за справедливость, тот, если
ему и суждено уцелеть на малое время, должен оставаться
частным человеком, а вступать на общественное поприще
не должен.
Доказательства этого я вам представлю самые веские,
не рассуждения, а то, что вы цените дороже, — дела. Итак,
выслушайте, что со мною случилось, и тогда вы увидите,
что я и под страхом смерти никого не могу послушаться во¬
преки справедливости, а не слушаясь, могу от этого погиб¬
нуть. То, что я намерен вам рассказать, досадно и скучно
ь слушать, зато это истинная правда. Никогда, афиняне, не
занимал я в городе никакой другой должности, но в Совете
41
Платон
я был. И пришла нашей филе Антиохиде очередь заседать
в то время, когда вы желали судить огулом десятерых стра¬
тегов, которые не подобрали пострадавших в морском сра¬
жении, — судить незаконно, как вы сами признали это впос¬
ледствии. Тогда я, единственный из пританов, восстал про¬
тив нарушения закона, и в то время, когда ораторы готовы
были обвинить меня и посадить в тюрьму и вы сами этого
требовали и кричали, — в то время я думал, что мне скорее
с следует, несмотря на опасность, стоять на стороне закона и
справедливости, нежели из страха перед тюрьмою или
смертью быть заодно с вами, желающими несправедливо¬
го. Это еще было тогда, когда город управлялся народом, а
когда наступила олигархия, то и Тридцать в свою очередь
призвали меня и еще четверых граждан в Круглую палату и
велели нам привезти из Саламина саламинца Леонта, что¬
бы казнить его. Многое в этом роде приказывали они де¬
лать и многим другим, желая отыскать как можно больше
а виновных. Только и на этот раз опять я доказал не словами,
а делом, что для меня смерть, если не грубо так выразить¬
ся, — самое пустое дело, а вот воздерживаться от всего без¬
законного и безбожного — это для меня самое важное. Та¬
ким образом, как ни могущественно было это правительст¬
во, а меня оно не испугало настолько, чтобы заставить
сделать что-нибудь несправедливое, но, когда вышли мы из
Круглой палаты, четверо из нас отправились в Саламин и
привезли Леонта, а я отправился домой. И по всей вероят¬
ности, мне пришлось бы за это умереть, если бы правитель-
е ство не распалось в самом скором времени. И всему этому у
вас найдется много свидетелей.
Кажется ли вам после этого, что я мог бы прожить
столько лет, если бы занимался общественными делами, за¬
нимался бы притом достойно порядочного человека, спе¬
шил бы на помощь к правым и считал бы это самым важ¬
ным, как оно и следует? Никоим образом, о мужи афиняне!
зз И никому другому это не возможно. А я всю жизнь оставал¬
ся таким, как в общественных делах, насколько в них участ¬
вовал, так и в частных, никогда и ни с кем не соглашаясь во-
42
Апология Сократа
преки справедливости, ни с теми, которых клеветники
мои называют моими учениками, ни еще с кем-нибудь. Да я
и не был никогда ничьим учителем, а если кто, молодой
или старый, желал меня слушать и видеть, как я делаю свое
дело, то я никому никогда не препятствовал. И не то чтобы
ь я, получая деньги, вел беседы, а не получая, не вел, но оди¬
наково как богатому, так и бедному позволяю я меня спра¬
шивать, а если кто хочет, то и отвечать мне и слушать то,
что я говорю. И за то, хороши ли эти люди или дурны, я по
справедливости не могу отвечать, потому что никого из
них никогда никакой науке я не учил и не обещал научить.
Если же кто-нибудь утверждает, что он частным образом
научился от меня чему-нибудь или слышал от меня что-ни¬
будь, чего бы не слыхали и все прочие, тот, будьте уверены,
говорит неправду.
с Но отчего же некоторые любят подолгу бывать со
мною? Слышали вы это, о мужи афиняне; сам я вам сказал
всю правду: потому что они любят слушать, как я пытаю
тех, которые считают себя мудрыми, не будучи таковыми.
Это ведь не лишено удовольствия. А делать это, говорю я,
поручено мне богом и через прорицания, и в сновидениях,
вообще всякими способами, какими когда-либо еще обнару¬
живалось божественное определение и поручалось челове-
а ку делать что-нибудь. Это не только верно, афиняне, но и
легко доказуемо. В самом деле, если одних юношей я раз¬
вращаю, а других уже развратил, то ведь те из них, которые
уже состарились и узнали, что когда-то, во время их моло¬
дости, я советовал им что-то дурное, должны были бы те¬
перь прийти мстить мне и обвинять меня. А если сами они
не захотели, то кто-нибудь из их домашних, отцы, братья,
другие родственники, если бы только их близкие потерпе¬
ли от меня что-нибудь дурное, вспомнили бы теперь об
этом. Да уж, конечно, многие из них тут, как я вижу: ну вот,
е во-первых, Критон, мой сверстник и из одного со мною де-
ма, отец вот его, Критобула; затем сфеттиец Лисаний, отец
вот его, Эсхина; еще кефисиец Антифон, отец Эпигена; а
еще вот братья тех, которые ходили за мною, — Никострат,
43
Платон
сын Феозотида и брат Феодота; самого Феодота уже нет в
живых, так что он по крайней мере не мог упросить брата,
чтобы он не говорил против меня; вот и Парал, Демодоков
34 сын, которому Феаг приходился братом; а вот Адимант,
Аристонов сын, которому вот он, Платон, приходится бра¬
том, и Эантодор, брат вот этого, Аполлодора. Я могу на¬
звать еще многих других, и Мелету в его речи всего нужнее
было выставить кого-нибудь из них как свидетеля; а если
тогда он забыл это сделать, то пусть сделает теперь, я ему
разрешаю, и, если он может заявить что-нибудь такое,
пусть говорит. Но вы увидите совсем противоположное, о
мужи, увидите, что все готовы броситься на помощь ко
мне, к тому развратителю, который делает зло их домаш-
ь ним, как утверждают Мелет и Анит. У самих развращен¬
ных, пожалуй, еще может быть основание защищать меня,
но у их родных, которые не развращены, у людей уже ста¬
рых, какое может быть другое основание защищать меня,
кроме прямой и справедливой уверенности, что Мелет
лжет, а я говорю правду.
Но об этом довольно, о мужи! Вот приблизительно то,
что я могу так или иначе привести в свое оправдание. Воз-
е можно, что кто-нибудь из вас рассердится, вспомнив о себе
самом, как сам он, хотя дело его было и не так важно, как
мое, упрашивал и умолял судей с обильными слезами и,
чтобы разжалобить их как можно больше, приводил своих
детей и множество других родных и друзей, а вот я ничего
такого делать не намерен, хотя подвергаюсь, как оно мо¬
жет казаться, самой крайней опасности. Так вот возможно,
что, подумав об этом, кто-нибудь не сочтет уже нужным
а стесняться со мною и, рассердившись, подаст в сердцах
свой голос. Думает ли так кто-нибудь из вас в самом деле, я
этого не утверждаю; а если думает, то мне кажется, что я от¬
вечу ему правильно, если скажу: есть и у меня, любезней¬
ший, кое-какие родные; тоже ведь и я, как говорится у Гоме¬
ра, не от дуба родился и не от скалы, а произошел от людей;
есть у меня и родные, есть и сыновья, о мужи афиняне, це¬
лых трое, один уже взрослый, а двое — младенцы; тем не ме-
44
Апология Сократа
нее ни одного из них не приведу я сюда и не буду просить
вас о помиловании. Почему же, однако, не намерен я ниче-
е го этого делать? Не по презрению к вам, о мужи афиняне,
и не потому, что я бы не желал вас уважить. Боюсь ли я или
не боюсь смерти, это мы теперь оставим, но для чести мо¬
ей и вашей, для чести всего города, мне кажется, было бы
нехорошо, если бы я стал делать что-нибудь такое в мои го¬
да и при том прозвище, которое мне дано, верно оно или
неверно — все равно. Как-никак, а ведь принято все-таки
35 думать, что Сократ отличается кое-чем от большинства
людей; а если так будут вести себя те из вас, которые, по-
видимому, отличаются или мудростью, или мужеством,
или еще какою-нибудь доблестью, то это будет позорно.
Мне не раз приходилось видеть, как люди, казалось бы, по¬
чтенные проделывали во время суда над ними удивитель¬
ные вещи, как будто они думали, что им предстоит испы¬
тать что-то ужасное, если они умрут; можно было поду¬
мать, что они стали бы бессмертными, если бы вы их не
убили! Мне кажется, эти люди позорят город, так что и ка-
ь кой-нибудь чужеземец может заподозрить, что у афинян
люди, которые отличаются доблестью и которых они сами
выбирают на главные государственные и прочие почет¬
ные должности, ничем не отличаются от женщин. Так вот,
о мужи афиняне, не только нам, людям как бы то ни было
почтенным, не следует этого делать, но и вам не следует
этого позволять, если мы станем это делать, — напротив,
вам нужно делать вид, что вы гораздо скорее признаете ви¬
новным того, кто устраивает эти слезные представления и
навлекает насмешки над городом, нежели того, кто ведет
себя спокойно.
с Не говоря уже о чести, мне кажется, что это и непра¬
вильно, о мужи, — просить судью и избегать наказания
просьбою, вместо того чтобы разъяснять дело и убеждать.
Ведь судья посажен не для того, чтобы миловать по произ¬
волу, но для того, чтобы творить суд; и присягал он не в
том, что будет миловать кого захочет, но в том, что будет су¬
дить по законам. А потому и нам не следует приучать вас на-
45
Платон
рушать присягу, и вам не следует к этому приучаться, а ина¬
че мы можем с вами одинаково впасть в нечестие. Так уж
вы мне не говорите, о мужи афиняне, будто я должен про-
а делывать перед вами то, чего я и так не считаю ни хоро¬
шим, ни правильным, ни согласным с волею богов, да еще
проделывать это теперь, когда вот он, Мелет, обвиняет ме¬
ня в нечестии. Ибо очевидно, что если бы я вас уговаривал
и вынуждал бы своею просьбою нарушить присягу, то на¬
учал бы вас думать, что богов не существует, и, вместо того
чтобы защищаться, попросту сам бы обвинял себя в том,
что не почитаю богов. Но на деле оно совсем иначе; почи¬
таю я их, о мужи афиняне, больше, чем кто-либо из моих
обвинителей, и предоставляю вам и богу рассудить меня
так, как будет всего лучше и для меня, и для вас.
После обвинительного приговора
е Многое, о мужи афиняне, не позволяет мне возмущаться
36 тем, что сейчас случилось, тем, что вы меня осудили, меж¬
ду прочим и то, что это не было для меня неожиданностью.
Гораздо более удивляет меня число голосов на той и на дру¬
гой стороне. Что меня касается, то ведь я и не думал, что бу¬
ду осужден столь малым числом голосов, я думал, что буду
осужден большим числом голосов. Теперь же, как мне ка¬
жется, перепади тридцать один камешек с одной стороны
на другую, и я был бы оправдан. Ну а от Мелета, по-моему,
я и теперь ушел; да не только ушел, а еще вот что очевидно
ь для всякого: если бы Анит и Ликон не пришли сюда, чтобы
обвинять меня, то он был бы принужден уплатить тысячу
драхм как не получивший пятой части голосов.
Ну а наказанием для меня этот муж полагает смерть.
Хорошо. Какое же наказание, о мужи афиняне, должен я
положить себе сам? Не ясно ли, что заслуженное? Так какое
же? Чему по справедливости подвергнуться или сколько
должен я уплатить за то, что ни с того ни с сего всю свою
жизнь не давал себе покоя, за то, что не старался ни о чем
46
Апология Сократа
таком, о чем старается большинство: ни о наживе денег, ни
о домашнем устроении, ни о том, чтобы попасть в страте¬
ги, ни о том, чтобы руководить народом; вообще не участ-
с вовал ни в управлении, ни в заговорах, ни в восстаниях, ка¬
кие бывают в нашем городе, считая себя, право же, слиш¬
ком порядочным человеком, чтобы оставаться целым,
участвуя во всем этом; за то, что я не шел туда, где я не мог
принести никакой пользы ни вам, ни себе, а шел туда, где
мог частным образом всякому оказать величайшее, повто¬
ряю, благодеяние, стараясь убеждать каждого из вас не за¬
ботиться ни о чем своем раньше, чем о себе самом, — как
бы ему быть что ни на есть лучше и умнее, не заботиться
также и о том, что принадлежит городу, раньше, чем о са-
с1 мом городе, и обо всем прочем таким же образом. Итак, че¬
го же я заслуживаю, будучи таковым? Чего-нибудь хороше¬
го, о мужи афиняне, если уже в самом деле воздавать по за¬
слугам, и притом такого хорошего, что бы для меня
подходило. Что же подходит для человека заслуженного и
в то же время бедного, который нуждается в досуге вашего
же ради назидания? Для подобного человека, о мужи афи¬
няне, нет ничего более подходящего, как получать даровой
обед в Пританее, по крайней мере для него это подходит
гораздо больше, нежели для того из вас, кто одержал побе-
е ду в Олимпии верхом, или на паре, или на тройке, потому
что такой человек старается о том, чтобы вы казались сча¬
стливыми, а я стараюсь о том, чтобы вы были счастливы¬
ми, и он не нуждается в даровом пропитании, а я нуждаюсь.
37 Итак, если я должен назначить себе что-нибудь мною заслу¬
женное, то вот я что себе назначаю — даровой обед в При¬
танее.
Может быть, вам кажется, что я и это говорю по высо¬
комерию, как говорил о просьбах со слезами и с колено¬
преклонениями; но это не так, афиняне, а скорее дело вот
в чем: сам-то я убежден в том, что ни одного человека не
обижаю сознательно, но убедить в этом вас я не могу, пото¬
му что мало времени беседовали мы друг с другом; в самом
деле, мне думается, что вы бы убедились, если бы у вас, как
47
Платон
у других людей, существовал закон решать дело о смерт-
ь ной казни в течение не одного дня, а нескольких; а теперь
не так-то это легко — в малое время снимать с себя великие
клеветы. Ну так вот, убежденный в том, что я не обижаю
ни одного человека, ни в каком случае не стану я обижать
самого себя, говорить о себе самом, что я достоин чего-ни¬
будь нехорошего, и назначать себе наказание. С какой ста¬
ти? Из страха подвергнуться тому, чего требует для меня
Мелет и о чем, повторяю еще раз, я не знаю, хорошо это
или дурно? Так вот вместо этого я выберу и назначу себе
наказанием что-нибудь такое, о чем я знаю наверное, что
с это — зло? Вечное заточение? Но ради чего стал бы я жить
в тюрьме рабом Одиннадцати, постоянно меняющейся вла¬
сти? Денежную пеню и быть в заключении, пока не уплачу?
Но для меня это то же, что вечное заточение, потому что
мне не из чего уплатить. В таком случае не должен ли я на¬
значить для себя изгнание? К этому вы меня, пожалуй,
охотно присудите. Сильно бы, однако, должен был я тру¬
сить, если бы растерялся настолько, что не мог бы сообра¬
зить вот чего: вы, собственные мои сограждане, не были в
а состоянии вынести мое присутствие и слова мои оказались
для вас слишком тяжелыми и невыносимыми, так что вы
ищете теперь, как бы от них отделаться; ну а другие легко
их вынесут? Никоим образом, афиняне. Хороша же в таком
случае была бы моя жизнь — уйти на старости лет из отече¬
ства и жить, переходя из города в город, будучи отовсюду
изгоняемым. Я ведь отлично знаю, что, куда бы я ни при¬
шел, молодые люди везде будут меня слушать так же, как и
е здесь; и если я буду их отгонять, то они сами меня выгонят,
подговорив старших, а если я не буду их отгонять, то их от¬
цы и домашние выгонят меня из-за них же.
В таком случае кто-нибудь может сказать: “Но разве, Со¬
крат, уйдя от нас, ты не был бы способен проживать спо¬
койно и в молчании?” Вот в этом^го и всего труднее убедить
некоторых из вас. В самом деле, если я скажу, что это зна-
38 чит не слушаться бога, а что, не слушаясь бога, нельзя оста¬
ваться спокойным, то вы не поверите мне и подумаете, что
48
Апология Сократа
я шучу; с другой стороны, если я скажу, что ежедневно бесе¬
довать о доблестях и обо всем прочем, о чем я с вами бесе¬
дую, пытая и себя, и других, есть к тому же и величайшее
благо для человека, а жизнь без такого исследования не
есть жизнь для человека, — если это я вам скажу, то вы по¬
верите мне еще меньше. На делено оно как раз так, о мужи,
как я это утверждаю, но убедить в этом нелегко. Да к тому
ь же я и не привык считать себя достойным чего-нибудь дур¬
ного. Будь у меня деньги, тогда бы я назначил уплатить
деньги сколько полагается, в этом для меня не было бы ни¬
какого вреда, но ведь их же нет, разве если вы мне назначи¬
те уплатить столько, сколько я могу. Пожалуй, я вам могу
уплатить мину серебра; ну столько и назначаю. А вот они, о
мужи афиняне, — Платон, Критон, Критобул, Аполлодор —
велят мне назначить тридцать мин, а поручительство берут
на себя; ну так назначаю тридцать, а поручители в уплате
денег будут у вас надежные.
После смертного приговора
с Немного не захотели вы подождать, о мужи афиняне, а
вот от этого пойдет о вас дурная слава между7 людьми, жела¬
ющими хулить наш город, и они будут обвинять вас в том,
что вы убили Сократа, известного мудреца. Конечно, кто
пожелает вас хулить, тот будет утверждать, что я мудрец,
пусть это и не так. Вот если бы вы немного подождали, то¬
гда бы это случилось для вас само собою; подумайте о моих
с! годах, как много уже прожито жизни и как близко смерть.
Это я говорю не всем вам, а тем, которые осудили меня на
смерть. А еще вот что хочу я сказать этим самым людям:
быть может, вы думаете, о мужи, что я осужден потому, что
у меня не хватило таких слов, которыми я мог бы склонить
вас на свою сторону, если бы считал нужным делать и гово¬
рить все, чтобы уйти от наказания. Вовсе не так. Не хва-
тить-то у меня, правда что, не хватило, только не слов, а
дерзости и бесстыдства и желания говорить вам то, что вам
49
Платон
е всего приятнее было бы слышать, вопия и рыдая, делая и
говоря, повторяю я вам, еще многое меня недостойное —
все то, что вы привыкли слышать от других. Но и тогда, ко¬
гда угрожала опасность, не находил я нужным делать из-за
этого что-нибудь рабское, и теперь не раскаиваюсь в том,
что защищался таким образом, и гораздо скорее предпочи¬
таю умереть после такой защиты, нежели оставаться жи¬
вым, защищавшись иначе. Потому что ни на суде, ни на вой¬
не, ни мне, ни кому-либо другому не следует избегать смер¬
ти всякими способами без разбора. Потому что и в
39 сражениях часто бывает очевидно, что от смерти-то можно
иной раз уйти, или бросив оружие, или начавши умолять
преследующих; много есть и других способов избегать смер¬
ти в случае какой-нибудь опасности для того, кто отважится
делать и говорить все. От смерти уйти нетрудно, о мужи, а
ь вот что гораздо труднее — уйти от нравственной порчи, по¬
тому что она идет скорее, чем смерть. И вот я, человек ти¬
хий и старый, настигнут тем, что идет тише, а мои обвини¬
тели, люди сильные и проворные, — тем, что идет провор¬
нее, — нравственною порчей. И вот я, осужденный вами,
ухожу на смерть, а они, осужденные истиною, уходят на зло
и неправду; и я остаюсь при своем наказании, и они — при
своем. Так оно, пожалуй, и должно было случиться, и мне ду¬
мается, что это правильно.
с А теперь, о мои обвинители, я желаю предсказать, что
будет с вами после этого. Ведь для меня уже настало то вре¬
мя, когда люди особенно бывают способны пророчество¬
вать, — когда им предстоит умереть. И вот я утверждаю, о
мужи, меня убившие, что тотчас за моей смертью придет
на вас мщение, которое будет много тяжелее той смерти,
на которую вы меня осудили. Ведь теперь, делая это, вы ду¬
мали избавиться от необходимости давать отчет в своей
с1 жизни, а случится с вами, говорю я, совсем обратное! боль¬
ше будет у вас обличителей — тех, которых я до сих пор
сдерживал и которых вы не замечали, и они будут тем не¬
выносимее, чем они моложе, и вы будете еще больше него¬
довать. В самом деле, если вы думаете, что, убивая людей,
50
Апология Сократа
вы удержите их от порицания вас за то, что живете непра¬
вильно, то вы заблуждаетесь. Ведь такой способ самозащи¬
ты и не вполне возможен, и не хорош, а вот вам способ и
самый хороший, и самый легкий: не закрывать рта другим,
а самим стараться быть как можно лучше. Ну вот, предска¬
завши это вам, которые меня осудили, я ухожу от вас.
е Ас теми, которые меня оправдали, я бы охотно побесе¬
довал о самом этом происшествии, пока архонты заняты
своим делом и мне нельзя еще идти туда, где я должен уме¬
реть. Побудьте пока со мною, о мужи! Ничто не мешает нам
40 поболтать друг с другом, пока есть время. Вам, друзьям мо¬
им, я хочу показать, что, собственно, означает теперешнее
происшествие. Со мною, о мужи судьи, — вас^го я по спра¬
ведливости могу называть судьями — случилось что-то уди¬
вительное. В самом деле, в течение всего прошлого време¬
ни обычный для меня вещий голос слышался мне постоян¬
но и останавливал меня в самых неважных случаях, когда я
намеревался сделать что-нибудь не так; а вот теперь, как вы
сами видите, со мною случилось то, что может показаться
ь величайшим из зол, по крайней мере так принято думать;
тем не менее божественное знамение не остановило меня
ни утром, когда я выходил из дому, ни в то время, когда я
входил в суд, ни во время всей речи, что бы я ни хотел ска¬
зать. Ведь прежде-то, когда я что-нибудь говорил, оно не¬
редко останавливало меня среди слова, а теперь во всем
этом деле ни разу оно не удержало меня от какого-нибудь
поступка, от какого-нибудь слова. Как же мне это пони¬
мать? А вот я вам скажу: похоже, в самом деле, что все это
произошло к моему благу, и быть этого не может, чтобы мы
с правильно понимали дело, полагая, что смерть есть зло.
Этому у меня теперь есть великое доказательство, потому
что быть этого не может, чтобы не остановило меня обыч¬
ное знамение, если бы то, что я намерен был сделать, не
было благом.
А рассудим-ка еще вот как — велика ли надежда, что
смерть есть благо? Умереть, говоря по правде, значит одно
из двух: или перестать быть чем бы то ни было, так что
51
Платон
умерший не испытывает никакого ощущения от чего бы то
ни было, или же это есть для души какой-то переход, пере¬
селение ее отсюда в другое место, если верить тому, что об
а этом говорят. И если бы это было отсутствием всякого ощу¬
щения, все равно что сон, когда спят так, что даже ничего
не видят во сне, то смерть была бы удивительным приобре¬
тением. Мне думается, в самом деле, что если бы кто-ни¬
будь должен был взять ту ночь, в которую он спал так, что
даже не видел сна, сравнить эту ночь с остальными ночами
е и днями своей жизни и, подумавши, сказать, сколько дней
и ночей прожил он в своей жизни лучше и приятнее, чем ту
ночь, то, я думаю, не только всякий простой человек, но и
сам Великий царь нашел бы, что сосчитать такие дни и но¬
чи сравнительно с остальными ничего не стоит. Так если
смерть такова, я со своей стороны назову ее приобретени¬
ем, потому что таким-то образом выходит, что вся жизнь
ничем не лучше одной ночи. С другой стороны, если
смерть есть как бы переселение отсюда в другое место и ес¬
ли правду говорят, будто бы там все умершие, то есть ли
41 что-нибудь лучше этого, о мужи судьи? В самом деле, если
прибудешь в Аид, освободившись вот от этих так называе¬
мых судей, и найдешь там судей настоящих, тех, что, гово¬
рят, судят в Аиде, — Миноса, Радаманта, Эака, Триптолема,
и всех тех полубогов, которые в своей жизни отличались
справедливостью, — разве это будет плохое переселение? А
чего бы не дал всякий из вас за то, чтобы быть с Орфеем,
Мусеем, Гесиодом, Гомером! Что меня касается, то я желаю
ь умирать много раз, если все это правда; для кого другого, а
для меня было бы удивительно вести там беседы, если бы я
встретился, например, с Паламедом и Теламоновым сыном
Аяксом или еще с кем-нибудь из древних, кто умер жертвою
неправедного суда, и мне думается, что сравнивать мою
судьбу с их было бы не неприятно. И наконец, самое глав¬
ное — это проводить время в том, чтобы распознавать и
разбирать тамошних людей точно так же, как здешних, а
именно кто из них мудр и кто из них только думает, что
мудр, а на самом деле не мудр; чего не дал бы всякий, о му-
52
Апология Сократа
с жи судьи, чтобы узнать доподлинно человека, который
привел великую рать под Трою, или узнать Одиссея, Сиси-
фа и множество других мужей и жен, которых распозна¬
вать, с которыми беседовать и жить вместе было бы неска¬
занным блаженством. Не может быть никакого сомнения,
что уж там-то за это не убивают, потому что помимо всего
прочего тамошние люди блаженнее здешних еще и тем,
что остаются все время бессмертными, если верно то, что
об этом говорят.
Но и вам, о мужи судьи, не следует ожидать ничего дур¬
ного от смерти, и уж если что принимать за верное, так это
с! то, что с человеком хорошим не бывает ничего дурного ни
при жизни, ни после смерти и что боги не перестают забо¬
титься о его делах; тоже вот и моя судьба устроилась не са¬
ма собою, напротив, для меня очевидно, что мне лучше уж
умереть и освободиться от хлопот. Вот почему и знамение
ни разу меня не удержало, и я сам не очень-то пеняю на тех,
кто приговорил меня к наказанию, и на моих обвинителей.
Положим, что они выносили приговор и обвиняли меня не
е по такому соображению, а думая мне повредить; это в них
заслуживает порицания. А все-таки я обращаюсь к ним с та¬
кою маленькою просьбой: если, о мужи, вам будет казаться,
что мои сыновья, сделавшись взрослыми, больше заботят¬
ся о деньгах или еще о чем-нибудь, чем о доблести, ото¬
мстите им за это, преследуя их тем же самым, чем и я вас
преследовал; и если они будут много о себе думать, будучи
ничем, укоряйте их так же, как и я вас укорял, за то, что
они не заботятся о должном и воображают о себе невесть
42 что, между тем как на самом деле ничтожны. И, делая это,
вы накажете по справедливости не только моих сыновей,
но и меня самого. Но вот уже время идти отсюда, мне — что¬
бы умереть, вам — чтобы жить, а кто из нас идет на лучшее,
это ни для кого не ясно, кроме бога.
Критон
Сократ, Критон
43 Сократ. Что это ты в такое время, Критон? Или уже не
рано?
Критон. Очень рано.
Сократ. А как?
Критон. Едва светает.
Сократ. Удивляюсь, как это сторож согласился впустить
тебя.
Критон. Уж он меня знает, Сократ, потому что я часто сю¬
да захожу; к тому же я отчасти и ублаготворил его.
С о к р ат. А ты сейчас только пришел или давно?
Критон. Довольно давно.
ь Сократ. Почему же ты не разбудил меня тотчас, а сидишь
себе возле меня и молчишь?
Критон. Сохрани меня Зевс, Сократ! Я бы и сам не желал —
в такой беде да еще не спать. На тебя же давно удивля¬
юсь, глядя, как ты сладко спишь, и нарочно тебя не бу¬
дил, чтобы тебе было как можно приятнее. Разумеется,
мне и прежде, во время всей твоей жизни, нередко при¬
ходилось удивляться твоему нраву, но особенно я удив¬
ляюсь ему теперь, при этом несчастий, как ты его лег¬
ко и терпеливо переносишь.
С о к р ат. Да ведь это было бы и нелепо, Критон, в мои го¬
ды — роптать на то, что приходится умереть.
с Критон. И другим, Сократ, случается попадать на старо¬
54
К р и т о н
сти лет в такую беду, однако же старость нисколько не
мешает им роптать на свою судьбу.
Сократ. Это правда. Но зачем же ты так рано пришел?
КрИтон. Я пришел с печальным известием, Сократ, пе¬
чальным и тягостным не для тебя, как я вижу, а для ме¬
ня и для всех твоих близких, — с известием, которое мне
кажется непереносимым.
С о к р ат. С каким это? Уж не пришел ли с Делоса корабль,
а с приходом которого я должен умереть?
К р и т о н. Прийти-то еще не пришел, но думается мне, что
придет сегодня, судя по словам тех, которые прибыли
с Суния и оставили его там. Ну вот из того, что они пе¬
редают, очевидно, что он придет сегодня, и завтра, Со¬
крат, тебе необходимо будет окончить жизнь.
С о к р ат. Да в добрый час, Критон! Если богам угодно так,
пусть будет так. Только я не думаю, чтобы он пришел се¬
годня.
44 К р и т о н. Из чего ты это заключаешь?
С о к р ат. Я тебе скажу. Ведь мне следует умереть на другой
день после того, как придет корабль.
Критон. Так по крайней мере говорят ведающие этим.
С о к рат. В таком случае я думаю, что он придет не сегодня,
а завтра. Заключаю же я это из некоторого сна, который
видел этой ночью незадолго перед тем, как проснуться,
и, пожалуй, было кстати, что ты не разбудил меня.
К р и т о н. А какой же это был сон?
Сократ. Мне казалось, что подошла ко мне какая-то пре-
ь красная и величественная женщина в белых одеждах,
позвала меня и сказала: “Сократ!
В третий ты день, без сомнения, Фтии достигнешь
холмистой”
Критон. Какой странный сон, Сократ!
С о к р ат. А ведь смысл его как будто ясен, Критон.
Аргументы Критона в пользу бегства Сократа из тюрьмы
Критон. Слишком, кажется. Но, дорогой мой Сократ, и
теперь еще говорю тебе: послушайся ты меня и не от-
55
Платон
называйся от своего спасения. Ведь меня, если ты ум¬
решь, постигнет не одна беда: кроме того, что я ли¬
шусь друга, какого мне никогда и нигде больше не най-
с ти, еще многим из тех, которые не близко знают нас с
тобою, покажется, что я не позаботился спасти тебя,
будучи в состоянии сделать это, если бы захотел истра¬
тить деньги. Ну а может ли быть хуже такой славы, ко¬
гда о нас думают, что мы ценим деньги больше, чем
друзей? Ведь большинство не поверит, что ты сам не
захотел уйти отсюда, несмотря на наши старания.
Сократ. Но для чего же нам так заботиться о мнении боль¬
шинства, мой милый Критон? Люди со смыслом, кото¬
рых скорее стоит принимать в расчет, будут думать, что
это случилось так, как это случилось,
а Критон. Но ведь ты уже видишь, Сократ, что необходимо
также заботиться и о мнении большинства. Теперь-то
оно ясно, что большинство способно причинять не ка¬
кое-нибудь маленькое, а пожалуй что и величайшее зло
тому, кто перед ним оклеветан.
Сократ. О, если бы, Критон, большинство способно бы¬
ло делать величайшее зло, с тем чтобы быть способ¬
ным и на величайшее добро! Хорошо бы это было! А то
ведь оно не способно ни на то, ни на другое: оно не мо¬
жет сделать человека ни разумным, ни неразумным, а
делает что попало.
е Критон. Положим, что это так, Сократ, но вот ты мне
что скажи: уж не боишься ли ты за меня и за прочих
близких, что, если ты уйдешь отсюда, доносчики при¬
чинят нам неприятности за то, что мы тебя отсюда по¬
хитили, и что мы должны будем потерять довольно
много денег, а то и все наше состояние или даже под-
45 вергнуться, сверх того, еще чему-нибудь? Если ты бо¬
ишься чего-нибудь такого, то оставь это, потому что
справедливость требует, чтобы мы ради твоего спасе¬
ния подверглись подобной опасности, а если понадо¬
бится, то и большей. Нет, послушайся ты меня и не де¬
лай иначе.
56
Критон
Сократ. Не этого одного я опасаюсь, Критон, но и много¬
го другого.
Критон. Этого уж ты не бойся. Да и немного просят де¬
нег за то, чтобы спасти тебя и вывести отсюда. Что же
касается наших доносчиков, то разве ты не знаешь, ка¬
кой это дешевый народ и что для них вовсе не может
ь понадобиться много денег. Ты же можешь вполне рас¬
полагать моим имуществом, и я думаю, что его будет до¬
статочно. Если, наконец, заботясь обо мне, ты дума¬
ешь, что не нужно тратить моего имущества, то вот
твои иноземные друзья, которые здесь, готовы за тебя
заплатить; один уже и принес необходимые для этого
деньги — Симмий Фиванец. То же самое готов сделать и
Кебет, и еще очень многие. Повторяю я тебе — не бойся
ты этого и не отказывайся от своего спасения; не сму¬
щайся тоже и тем, о чем ты говорил на суде, что, уйдя
отсюда, ты не знал бы, на что себя употребить: и во мно-
с гих других местах, куда бы ты ни пришел, тебя будут лю¬
бить. А если бы ты пожелал отправиться в Фессалию, то
у меня там есть друзья, которые будут тебя высоко це¬
нить и оберегать, так что во всей Фессалии ни один че¬
ловек не доставит тебе огорчения.
А к тому же, Сократ, ты затеял, мне кажется, несправед¬
ливое дело — предавать самого себя, когда можешь спа¬
стись. Ведь ты добиваешься для себя того же самого,
чего могли бы добиваться — да и добились уже — твои
враги, желая погубить тебя. Мало того, мне кажется,
что ты предаешь и своих собственных сыновей, остав-
а ляя их на произвол судьбы, между тем как мог бы и про¬
кормить и воспитать их, и твоя это вина, если они бу¬
дут жить как придется; придется же им испытать, разу¬
меется, то самое, что выпадает обыкновенно сиротам
на их сиротскую долю. В самом деле, или не нужно и за¬
водить детей, или уж нести все заботы о них — кормить
и воспитывать, а ты, мне кажется, выбираешь самое
легкое; следует же тебе выбирать то, что выбирает че¬
ловек добросовестный и мужественный, особенно ес-
57
Платон
е ли говоришь, что всю жизнь заботишься о добродете¬
ли. Что касается меня, то мне стыдно и за тебя, и за нас,
твоих близких, если станут думать, что все это случи¬
лось с тобою по какой-то трусости с нашей стороны: и
то, что дело поступило в суд, — ты явился, хотя мог и не
являться, — и самый суд, как он происходил, и, нако-
46 нец, эта нелепая развязка, как будто бы мы отступили
по какой-то негодности и трусости с нашей стороны,
ибо ни мы тебя не спасли, ни сам ты себя не спас, меж¬
ду тем как это было вполне возможно, если бы мы толь¬
ко на что-нибудь годились. Вот ты и смотри, Сократ,
как бы все это не оказалось не только вредным, но и по¬
зорным для нас с тобою. Однако подумай; вернее, впро¬
чем, что и думать^го уже некогда, а нужно решить, ре¬
шение же может быть одно, потому что в следующую
ночь все уже должно быть сделано, а если еще будем
ждать, то уже ничего нельзя будет сделать. Но умоляю
тебя всячески, Сократ, послушайся меня и ни в каком
случае не поступай иначе.
ь С о к р ат. О милый Критон, твое усердие стоило бы доро¬
гого, если бы оно было направлено сколько-нибудь вер¬
но, а иначе, чем оно больше, тем тяжелее. А потому сле¬
дует обсудить, нужно ли нам это делать или нет. Таков
уж я всегда, а не теперь только, что из всего, что во мне
есть, я не способен руководствоваться ничем, кроме
того разумного убеждения, которое, по моему расчету,
оказывается наилучшим. Ате убеждения, которые я вы¬
сказывал прежде, я не могу отбросить и теперь, после
того как случилось со мною это несчастье; напротив,
с они кажутся мне как будто все такими же, и я почитаю
и уважаю то же самое, что и прежде, и если в настоящее
время мы не найдем ничего лучшего, то можешь быть
уверен, что я с тобою отнюдь не соглашусь, даже если
бы всесильное большинство вздумало устрашать нас,
как детей, еще большим количеством пугал, чем те¬
перь, когда оно насылает на нас оковы, казни и лише¬
ние имущества. Как же бы в таком случае исследовать
5»
Критон
нам это дело всего правильнее? Не вернуться ли снача¬
ла к тому, о чем ты говорил, — к вопросу о мнениях — и
посмотреть, хорошо ли говаривали мы неоднократно,
с1 что на одни мнения следует обращать внимание, а на
другие нет; или, может быть, это было хорошо говоре-
но в то время, когда мне еще не нужно было умирать, ну
а теперь уже стало ясно, что мы это так только говори¬
ли, а что по правде это были сущие пустяки? Что каса¬
ется меня, Критон, то я очень желаю рассмотреть вме¬
сте с тобою, покажутся ли мне эти слова сколько-ни¬
будь иными, после того как я попал в настоящую беду,
или они покажутся мне все такими же, и захотим ли мы
их оставить или последовать им. Как-никак, а люди, ко¬
торые знали, что говорили, неоднократно, мне думает¬
ся, утверждали то самое, что я сейчас сказал, — что из
е мнений, какие бывают у людей, одни следует, а другие
не следует высоко ценить. Скажи мне, ради богов, Кри¬
тон, разве это, по-твоему, не хорошо было говорено?
47 Ведь тебе, судя по-человечески, не предстоит завтра
умереть, и у тебя нет в настоящее время такого несчас-
тия, которое могло бы сбивать тебя с толку; так посмо¬
три же, правильно ли это, по-твоему, говорят люди, что
не все человеческие мнения следует уважать, но одни
следует уважать, а другие нет. Как по-твоему? Не хоро¬
шо ли это говорят?
Критон. Хорошо.
Сократ. Значит, хорошие мнения нужно уважать, а дур¬
ные не нужно?
Критон. Да.
Сократ. Но хорошие мнения — это мнения людей разум¬
ных, а дурные — неразумных?
Критон. Как же иначе?
ь Сократ. Ну а как мы решали такой вопрос: тот, кто зани¬
мается гимнастикой, обращает ли внимание на мне¬
ние, похвалу и порицание всякого или только одного, а
именно врача или учителя гимнастики?
Критон. Только его одного.
59
Платон
Сократ. Значит, ему нужно бояться порицаний и радо¬
ваться похвалам одного того, а не всех?
К р и т о н. Очевидно.
Сократ. Стало быть, он должен вести себя, упражнять
свое тело, ну и, разумеется, есть и пить так, как это ка¬
жется нужным одному — тому, кто к этому делу пристав¬
лен и понимает в нем, а не так, как это кажется нужным
всем остальным.
К р и т о н. Это верно.
с Сократ. Хорошо. А если он этого одного не послушается
и не будет ценить его мнения, а будет ценить слова
большинства или тех, которые в этом ничего не пони¬
мают, то не потерпит ли он какого-нибудь зла?
К р и т о н. Конечно, потерпит.
Сократ. Какое же это зло? Чего оно касается? Из того,
что принадлежит ослушнику, чего именно?
К р и т о н. Очевидно, тела, ведь его оно и разрушает.
Сократ. Ты хорошо говоришь. Уж не так ли и в осталь¬
ном, Критон, чтобы не перечислять всех случаев? Ну
вот, конечно, и относительно справедливого и неспра¬
ведливого, безобразного и прекрасного, доброго и зло-
а го — того самого, о чем мы теперь совещаемся, нужно
ли нам относительно всего этого бояться и следовать
мнению большинства или же мнению одного, если
только есть такой, кто это понимает, и кого должно
стыдиться и бояться больше, чем всех остальных, вме¬
сте взятых? Ведь если мы не последуем за ним, то мы
испортим и уничтожим то самое, что от справедливос¬
ти становится лучшим, а от несправедливости погиба¬
ет, как мы и раньше это утверждали. Или это не так?
Критон. Думаю, что так, Сократ.
С о к р ат. Ну а ежели, последовав мнению невежд, мы погу¬
бим то, что от здорового становится лучше, а от нездо-
е рового разрушается, будет ли стоить жить, после того
как оно будет разрушено? Я говорю это о теле, не прав¬
да ли?
Критон. Да.
бо
Критон
Сократ. Так стоит ли нам жить с негодным и разрушен¬
ным телом?
Критон. Никоим образом.
С о к р ат. Ну а стоит ли нам жить, когда разрушено то, чему
48 несправедливость вредит, а справедливость бывает на
пользу? Или, может быть, то, к чему относятся справед¬
ливость и несправедливость, — что бы это там ни бы¬
ло — мы ценим меньше, нежели тело?
Критон. Никоим образом.
С о к р ат. А напротив, ценим больше?
Критон. Да, и много больше.
Сократ. Стало быть, уже не так-то должны мы заботиться
о том, что скажет о нас большинство, мой милый, а
должны заботиться о том, что скажет о нас тот, кто по¬
нимает, что справедливо и что несправедливо, — он
один да еще сама истина. Таким образом, в твоем рас¬
суждении неправильно, во-первых, то, что ты утвержда¬
ешь, будто мы должны заботиться о мнении большин¬
ства относительно справедливого, прекрасного, добро¬
го и им противоположного. “Да, но ведь большинство, —
скажут на это, — способно убивать нас”,
ь Критон. Ты прав, Сократ, так могут сказать.
Сократ. Но, мой милейший, не знаю как тебе, а мне отно¬
сительно этого рассуждения сдается, что подобное ему
было у нас и раньше. Подумай-ка ты опять вот о чем: сто¬
им ли мы еще или не стоим за то, что всего больше нуж¬
но ценить не жизнь как таковую, а жизнь достойную?
Критон. Конечно, стоим.
Сократ. А что хорошее, прекрасное, справедливое, что
все это одно и то же — стоим ли мы за это или не стоим?
Критон. Стоим.
Сократ. Так вот на основании того, в чем мы согласны,
нам и следует рассмотреть, будет ли справедливо, если
с я буду стараться уйти отсюда вопреки воле афинян, или
же это будет несправедливо, и если окажется, что спра¬
ведливо, то попытаемся это сделать, а если нет, то оста¬
вим. Что же касается твоих соображений относитель-
61
Платон
но расходов, общественного мнения, воспитания де¬
тей, то, говоря по правде, Критон, не есть ли это сооб¬
ражения людей, которые одинаково готовы убивать, а
потом, если бы это было можно, воскрешать, так себе,
ни с того ни с сего, — соображения того же самого боль¬
шинства? Но нам с тобою, как этого требует наше рас¬
суждение, следует, кажется, рассмотреть только то, о
чем мы сейчас говорили, — справедливо ли мы посту-
а пим, если будем платить деньги и благодарить тех, ко¬
торые меня отсюда выведут, или если будем сами выво¬
дить и сами выходить, или же, наоборот, делая все это,
мы поистине нарушим справедливость; и если бы ока¬
залось, что поступать таким образом — несправедливо,
тогда бы уж не следовало беспокоиться о том, что, оста¬
ваясь здесь и ничего не делая, мы должны умереть или
подвергнуться еще чему-нибудь, если уж иначе прихо¬
дится нарушить справедливость.
Критон. Говорить-то, мне кажется, ты хорошо говоришь,
но разбери-ка, что нам следует делать, Сократ.
Сократ. Разберем-ка, милейший, сообща, и если у тебя
найдется возразить что-нибудь на мои слова, то возра¬
жай и я тебя послушаюсь; а если не найдется, то уж ты
е перестань, мой милейший, говорить мне одно и то же,
будто я должен уйти отсюда вопреки афинянам, ибо
что меня касается, то я очень дорожу тем, чтобы посту¬
пать в этом деле с твоего согласия, а не вопреки тебе.
49 Заметь же особенно начало исследования, покажется
ли оно тебе удовлетворительным, и постарайся отве¬
чать по чистой совести.
К р и т о н. Я постараюсь.
Сок рат. Полагаем ли мы, что ни в каком случае не следу¬
ет добровольно нарушать справедливость или что в од¬
ном случае следует, а в другом нет? Или же мы полага¬
ем, что уж нарушать справедливость никоим образом
не может быть хорошо или честно, в чем мы и прежде
нередко с тобою соглашались? Или все эти наши преж¬
ние соглашения улетучились за несколько последних
62
Критон
ь дней, и вот оказывается, что мы, люди немолодые,
Критон, давно уже беседуя друг с другом как будто о де¬
ле, и не замечали того, что мы ничем не отличаемся от
детей? Или же, всего вероятнее, что, как мы тогда гово¬
рили, так оно и есть: согласно или не согласно с этим
большинство, пострадаем ли мы от этого больше или
меньше, чем теперь, а уж нарушение справедливости
во всяком случае вредно и постыдно для того, кто ее на¬
рушает. Полагаем мы это или нет?
Критон. Полагаем.
Сократ. Значит, ни в каком случае не следует нарушать
справедливость?
с Критон. Нет, конечно.
Сократ. Значит, вопреки мнению большинства нельзя и
воздавать несправедливостью за несправедливость, ес¬
ли уж ни в каком случае не следует нарушать справедли¬
вость?
Критон. Очевидно, нет.
Сократ. А теперь вот что, Критон: делать зло — должно
или нет?
Критон. Разумеется, не должно, Сократ.
Сократ. Ну а воздавать злом за зло, как этого требует
большинство, справедливо или несправедливо?
Критон. Никоим образом не справедливо.
Сократ. Потому, кажется, что делать людям зло или нару¬
шать справедливость — одно и то же.
Критон. Верно говоришь.
а Сократ. Стало быть, не должно ни воздавать за неспра¬
ведливость несправедливостью, ни делать людям зло,
даже если бы пришлось и пострадать от них как-нибудь.
Только ты смотри, Критон, как бы не оказалось, что,
соглашаясь с этим, ты соглашаешься вопреки общепри¬
нятому мнению, потому что я знаю, что так думают и
будут думать немногие. Впрочем, когда одни думают
так, а другие не так, тогда уже не бывает общего совета,
а непременно каждый презирает другого за его образ
мыслей. То же вот и ты, рассмотри-ка это как можно
бЗ
Платон
лучше, согласен ли ты со мной, кажется ли это тебе так
же, как и мне, и можем ли мы начать совещание с того,
что ни нарушать справедливость, ни воздавать за не¬
справедливость несправедливостью, ни воздавать злом
за претерпеваемое зло ни в каком случае не правильно?
е Или ты отступаешься и не согласен с этим началом?
Мне же и прежде так казалось, и теперь еще кажется, а
если, по-твоему, это иначе как-нибудь, то говори и на¬
учай. Но если ты останешься при прежних мыслях, то¬
гда слушай дальше.
К р и т о н. И остаюсь при прежних мыслях, и думаю то же,
что и ты. Говори же.
Сократ. Ну уж после этого, разумеется, я скажу или, вер¬
нее, спрошу: ежели ты признал что-либо справедливым,
нужно ли это исполнять или не нужно?
Критон. Нужно.
50 Сократ. Вот ты и смотри теперь: уходя отсюда без согла¬
сия города, не причиняем ли мы этим зло кому-нибудь,
и если причиняем, то не тем ли, кому всего менее мож¬
но его причинять? И исполняем ли мы то, что призна¬
ли справедливым, или нет?
К р и т о н. Я не могу отвечать на твой вопрос, Сократ: я это¬
го не понимаю.
Речь Законов в поддержку возражений Сократа
С о к р ат. Ну так посмотри вот на что: если бы, в то время
как мы собирались бы удрать отсюда — или как бы это
там ни называлось, — если бы в это самое время пришли
сюда Законы и Государство и, заступив нам дорогу, спро-
ь сили: “Скажи-ка нам, Сократ, что это ты задумал делать?
Не задумал ли ты этим самым делом, к которому присту¬
паешь, погубить и нас, Законы, и все Государство, на¬
сколько это от тебя зависит? Или тебе кажется, что еще
может стоять целым и невредимым то государство, в ко¬
тором судебные приговоры не имеют никакой силы, но
по воле частных лиц становятся недействительными и
64
К р и т о н
уничтожаются?” Что скажем мы на это или на что-ни¬
будь подобное, Критон? Ведь не одни только риторы
могут сказать многое в защиту того закона, который мы
отменяем и который требует, чтобы судебные решения
с сохраняли силу. Или, может быть, мы возразим, что
ведь это же город поступил с нами несправедливо и ре¬
шил дело неправильно? Это мы, что ли, им скажем?
Критон. Разумеется это самое, Сократ!
Сократ. “Как же это так, — могут сказать Законы, — разве
у нас с тобою, Сократ, был еще какой-нибудь договор
кроме того, чтобы твердо стоять за судебные решения,
которые вынесет город?” И если бы мы стали этому
удивляться, то, вероятно, они сказали бы: “Ты нашим
словам не удивляйся, Сократ, но отвечай; кстати, это
твое обыкновение — пользоваться вопросами и ответа-
а ми. Отвечай же нам: за какую нашу вину собираешься
ты погубить нас и город? Не мы ли, во-первых, родили
тебя, и не с нашего ли благословения отец твой полу¬
чил себе в жены мать твою и произвел тебя на свет? Ну
вот и скажи: порицаешь ли ты что-нибудь в тех из нас,
которые относятся к браку?” “Нет, не порицаю”, — ска¬
зал бы я на это. “Но, может быть, ты порицаешь те, ко¬
торые относятся к воспитанию родившегося и к его об¬
разованию, каковое ты и сам получил? Разве не хорошо
распорядились те из нас, которые этим заправляют,
е требуя от твоего отца, чтобы он дал тебе мусическое и
гимнастическое воспитание?” “Хорошо”, — сказал бы я
на это. “Так. Ну а после того, что ты родился, воспитан
и образован, можешь ли ты отрицать, во-первых, что
ты наше порождение и наш раб — и ты и твои предки?
Если же это так, то думаешь ли ты, что по праву мо¬
жешь с нами равняться? И что бы мы ни намерены бы¬
ли с тобою делать, находишь ли ты справедливым и с
нами делать то же самое? Или, может быть, ты думаешь
так, что если бы у тебя был отец или господин, то по от¬
ношению к ним ты не был бы равноправным, так что
если бы ты от них терпел что-нибудь, то не мог бы ни
65
Платон
51 воздавать им тем же самым, ни отвечать бранью на
брань, ни побоями на побои и многое тому подобное,
ну а уж с Отечеством и Законами все это тебе позволе¬
но, так что если мы, находя это справедливым, возна¬
меримся тебя уничтожить, то и ты, насколько это от те¬
бя зависит, вознамеришься уничтожить нас, Отечество
и Законы, и при этом будешь говорить, что поступаешь
справедливо, — ты, который поистине заботишься о до¬
бродетели? Или уж ты в своей мудрости не замечаешь
того, что Отечество драгоценнее и матери, и отца, и
ь всех остальных предков, что оно неприкосновеннее и
священнее и в большем почете и у богов, и у людей — у
тех, у которых есть ум, и что если Отечество сердится,
то его нужно бояться, уступать и угождать ему больше,
нежели отцу, и либо его вразумлять, либо делать то, что
оно велит, и если оно приговорит к чему-нибудь, то
нужно претерпевать это спокойно, будут ли то розги
или тюрьма, пошлет ли оно на войну, пошлет ли на ра¬
ны или на смерть, — что все это нужно делать, что это
справедливо и что отнюдь не следует сдаваться врагу,
или бежать от него, или бросать свое место, но что и на
войне, и на суде, и повсюду следует делать то, что велит
с Город и Отечество, или же вразумлять их, когда этого
требует справедливость, учинять же насилие над мате¬
рью или над отцом, а тем паче над Отечеством есть не¬
честие?” Что мы на это скажем, Критон? Правду ли го¬
ворят Законы или нет?
Критон. Мне кажется, правду.
С о крат. “Ну вот и рассмотри, Сократ, — скажут, вероятно,
Законы, — правду ли мы говорим, что ты задумал не¬
справедливо то, что ты задумал теперь с нами сделать.
В самом деле, мы, которые тебя родили, вскормили,
<1 воспитали, наделили всевозможными благами, и тебя
и всех прочих граждан, — в то же время мы предупреж¬
даем каждого из афинян, после того как он занесен в
гражданский список и познакомился с государственны¬
ми делами и с нами, Законами, что если мы ему не нра-
66
К р и т о н
вимся, то ему предоставляется взять свое имущество и
идти, куда он хочет, и если мы с городом кому-нибудь из
вас не нравимся и пожелает кто-нибудь из вас ехать в
колонию или поселиться еще где-нибудь, ни один из
нас, Законов, не ставит ему препятствий и не запреща¬
ет уходить куда угодно, сохраняя при этом свое имуще-
е ство. О том же из вас, кто остается, зная, как мы судим
в наших судах и ведем в городе прочие дела, о таком мы
уже говорим, что он на деле согласился с нами испол¬
нять то, что мы велим; а если он не слушается, то мы го¬
ворим, что он втройне нарушает справедливость: тем,
что не повинуется нам, своим родителям, тем, что не
повинуется нам, своим воспитателям, и тем, что, согла¬
сившись нам повиноваться, он и не повинуется нам и
не вразумляет нас, когда мы делаем что-нибудь нехоро-
52 шо, и хотя мы предлагаем, а не грубо повелеваем испол¬
нять наши решения и даем ему на выбор одно из двух:
или вразумлять нас, или исполнять — он не делает ни
того ни другого.
Таким-то вот обвинениям, говорим мы, будешь под¬
вергаться и ты, если сделаешь то, что у тебя на уме, и
притом не меньше, а больше, чем все афиняне”. А если
бы я сказал: “Почему же?”, то они, пожалуй, справедли¬
во заметили бы, что ведь я-то крепче всех афинян усло-
ь вился с ними насчет этого. Они сказали бы: “У нас, Со¬
крат, имеются великие доказательства тому, что тебе
нравились и мы, и наш город, потому что не сидел бы
ты в нем так, как не сидит ни один афинянин, если бы
он не нравился тебе так, как ни одному афинянину; и
никогда-то не выходил ты из города ни на праздник, ни
еще куца бы то ни было, разве что однажды на Истм да
еще на войну, и никогда не путешествовал, как прочие
люди, и не нападала на тебя охота увидать другой город
и другие законы, с тебя было довольно нас и нашего го-
с рода — вот до чего предпочитал ты нас и соглашался
жить под нашим управлением; да и детьми обзавелся ты
в нашем городе потому, что он тебе нравится. Наконец,
67
Платон
если бы хотел, ты еще на суде мог бы потребовать для
себя изгнания и сделал бы тогда с согласия города то са¬
мое, что задумал сделать теперь без его согласия. Но в
то время ты напускал на себя благородство и как будто
бы не смущался мыслию о смерти и говорил, что пред¬
почитаешь смерть изгнанию, а теперь и слов этих не
стыдишься, и на нас, на Законы, не смотришь, намере-
а ваясь нас уничтожить, и поступаешь ты так, как мог бы
поступить самый негодный раб, намереваясь бежать
вопреки обязательствам и договорам, которыми ты
обязался жить под нашим управлением. Итак, прежде
всего отвечай нам вот на что: правду ли мы говорим или
неправду, утверждая, что ты не на словах, а на деле со¬
гласился жить под нашим управлением?” Что мы на это
скажем, мой милый Критон? Не согласимся ли мы с
этим?
Критон. Непременно, Сократ,
е Сократ. “В таком случае, — могут они сказать, — не нару¬
шаешь ли ты обязательства и договоры, которые ты с
нами заключил, не бывши принужденным их заклю¬
чать и не бывши обманутым и не имевши надобности
решить дело в короткое время, но за целые семьдесят
лет, в течение которых тебе можно было уйти, если бы
мы тебе не нравились и если бы договоры эти казались
тебе несправедливыми. Ты же не предпочитал ни Лаке¬
демона, ни Крита, столь благоустроенных, как ты по-
53 стоянно это утверждаешь, ни еще какого-нибудь из эл¬
линских или варварских государств, но выходил отсю¬
да реже, чем выходят хромые, слепые и прочие
калеки, — так, особенно по сравнению с прочими афи¬
нянами, нравился тебе и наш город, и мы, Законы. А
вот теперь ты отказываешься от наших условий? По¬
следовал бы ты нашему совету, Сократ, и не смешил бы
ты людей своим уходом из города!
Подумай-ка, в самом деле: нарушив эти условия и
оказываясь виновным в чем-нибудь подобном, что сде-
ь лаешь ты хорошего для себя самого и для своих близ-
68
Критон
ких? Что твоим близким будет угрожать изгнание, что
они могут лишиться родного города или потерять иму¬
щество, это по меньшей мере очевидно. Что же касает¬
ся тебя самого, то если ты пойдешь в один из ближай¬
ших городов, в Фивы или Мегару, так как они оба, Со¬
крат, управляются хорошими законами, то ты придешь
туда врагом государственного порядка этих городов, и
всякий, кому дорог его город, будет на тебя коситься,
считая тебя разрушителем законов, и ты утвердишь за
с твоими судьями славу, будто бы они правильно решили
дело, потому что разрушитель законов весьма может
показаться развратителем молодежи и людей неразум¬
ных. Так не намерен ли ты избегать и городов, которые
управляются хорошими законами, и людей самых до¬
стойных? Но в таком случае стоит ли тебе продолжать
жить? Или ты пожелаешь сблизиться с этими людьми и
не постыдишься с ними беседовать? Но о чем же бесе¬
довать, Сократ? Или о том же, о чем и здесь, — о том,
что для людей нет ничего дороже, чем доблесть и пра-
а ведность, соблюдение уставов и законов? И ты не пола¬
гаешь, что это было бы недостойно Сократа? Надо бы
полагать. Но допустим, ты ушел бы дальше от этих мест
и прибыл в Фессалию, к друзьям Критона; это точно,
что беспорядок там и распущенность величайшие, и,
вероятно, они с удовольствием стали бы слушать твой
рассказ о том, как это было смешно, когда ты бежал из
тюрьмы переряженный, надевши козлиную шкуру или
еще что-нибудь, что надевают обыкновенно при побе¬
ге, и изменив свою наружность. А что ты, старый чело¬
век, которому, по всей вероятности, недолго осталось
жить, решился так малодушно цепляться за жизнь, это¬
го тебе никто не заметит? Может быть, и не заметит, ес¬
ли ты никого не обидишь, а иначе, Сократ, ты услы¬
шишь много такого, чего вовсе и не заслужил. И вот бу¬
дешь ты жить, заискивая у всякого рода людей, и
ничего тебе не останется делать, кроме как наслаждать¬
ся едой, все равно как если бы ты отправился в Фесса-
69
54
Платон
лию на ужин. А беседы о справедливости и прочих доб¬
родетелях, они куда денутся? Но разумеется, ты жела¬
ешь жить ради детей, для того, чтобы вскормить и вос¬
питать их? Как же это, однако? Вскормишь и воспита¬
ешь, уведя их в Фессалию, и вдобавок ко всему прочему
сделаешь их чужеземцами? Или ты этого не думаешь де¬
лать, а думаешь, что они получат лучшее воспитание и
образование, если будут воспитываться при твоей жиз¬
ни, хотя бы и вдали от тебя? Или ты думаешь, что твои
близкие будут о них заботиться, если ты переселишься
ь в Фессалию, а если переселишься в Аид, то не будут?
Надо полагать, что будут, если они только на что-ни¬
будь годятся, твои так называемые близкие.
Нет, Сократ, послушайся ты нас, своих воспитате¬
лей, и не ставь ничего впереди справедливости — ни де¬
тей, ни жизни, ни еще чего-нибудь, чтобы, придя в Аид,
ты мог оправдаться этим пред тамошними правителями.
В самом деле, если ты сделаешь то, что намерен сделать,
то и здесь не будет хорошо ни для тебя, ни для кого-ни¬
будь из твоих — не будет ни справедливо, ни согласно с
с волею богов, да и после того, как придешь туда, будет не
лучше; и если ты уйдешь теперь, то уйдешь обиженный
не нами, Законами, а людьми. Если же выйдешь из тюрь¬
мы, столь постыдно воздавши за несправедливость и
зло, нарушивши заключенные с нами договоры и обяза¬
тельства и причинив зло как раз тем, кому всего менее
следовало причинять его, — самому себе, друзьям, Оте¬
честву, нам, то и мы будем на тебя сердиться при твоей
жизни, да и там наши братья, законы Аида, не примут те¬
бя с радостью, зная, что ты и нас готов был уничтожить,
с1 насколько это от тебя зависело. Но да не убедит тебя
Критон послушаться скорее его, нежели нас”.
Заключение: отказ Сократа от бегства
Уверяю тебя, милый друг, что мне кажется, будто я все
это слышу, подобно тому как корибанствующим кажет¬
70
К р и т о н
ся, что они слышат флейты, и от этих-то вот речей
звон стоит у меня в ушах и не позволяет мне слышать
ничего другого. Вот ты и знай — так по крайней мере
кажется мне теперь, — что если ты будешь говорить
противное, то будешь говорить понапрасну. Впрочем,
если думаешь сказать сильнее, говори.
К р и т о н. Но мне нечего говорить, Сократ,
е Сократ. Оставим же это, Критон, и сделаем так, как бог
указывает.
Алкивиад I
Сократ, Алкивиад
юз Сократ. Сын Клиния, я полагаю, ты дивишься тому, что я,
став первым твоим поклонником, продолжаю оставать¬
ся им и теперь, когда другие от тебя отвернулись, а так¬
же и тому, что, тогда как все прочие досаждали тебе
своими беседами, я в течение стольких лет не сказал те¬
бе ни единого слова. Причина тому была не человечес-
ь кого, но божественного свойства; позже ты сможешь
оценить ее значение. Но теперь, когда она больше не
служит препятствием, я пришел к тебе: я полон надеж¬
ды, что и впредь это препятствие не возникнет. Все это
время я примечал, как ты ведешь себя по отношению к
твоим поклонникам: сколь много их ни было и как ни
были они заносчивы, не было среди них ни одного, ко¬
торого ты не отвадил бы своей высокомерной горды-
Ю4 ней. Причину твоего высокомерного превосходства я
тебе сейчас объясню. Ты утверждаешь, что тебе не ну¬
жен никто из людей: мол, присущее тебе величие — как
телесное, так и душевное — таково, что ты ни в ком не
нуждаешься. Ты считаешь, что ты — первый среди лю¬
дей по красоте и росту, причем для каждого очевидно,
что это правда. Далее, по твоему мнению, ты происхо¬
дишь из самого отважного рода в своем городе, самом
ь великом из греческих городов, и потому у тебя есть по
отцу множество достойнейших друзей и сородичей, ко-
72
Ал к и в иад I
торые в случае нужды придут тебе на помощь, и не
меньшее число столь же достойных родственников по
матери. Самый же сильный из них покровитель, как ты
считаешь, — Перикл, сын Ксантиппа, коего твой отец
оставил после себя вашим опекуном — твоим и твоего
брата: ведь он не только в этом городе волен вершить
все, что захочет, но и по всей Элладе и среди многочис-
с ленных и могущественных варварских племен. Добав¬
лю еще, что ты — из богатых; впрочем, как кажется, это
менее всего питает твою гордыню. Чванясь всем этим,
ты подавил своих поклонников, а они, будучи посла¬
бее, признали свое поражение. Для тебя это не прошло
незамеченным. Поэтому я уверен, что ты удивляешься
настроению, мешающему мне отречься от моей любви,
и спрашиваешь себя, на что глядя я сохраняю твер¬
дость там, где все остальные бежали.
Алкивиад. Но быть может, тебе невдомек, Сократ, что
а ты лишь чуточку меня упредил: я ведь еще раньше пред¬
полагал подойти к тебе и спросить, что тебе от меня на¬
до и чего ради ты меня не оставляешь в покое, пресле¬
дуя меня на каждом шагу. Ведь и в самом деле я див¬
люсь, какое у тебя ко мне дело, и с величайшей охотой
получил бы ответ на этот вопрос.
Сократ. Значит, можно предполагать, что ты со внимани¬
ем меня выслушаешь, коль скоро, как ты говоришь, те¬
бе желательно узнать мои намерения: слова мои будут
обращены к терпеливому слушателю.
Ал к и в и ад. Несомненно. Говори,
е Сократ. Смотри же, пусть тебе не покажется удивитель¬
ным, если, с трудом начав этот разговор, я с таким же
трудом его и окончу.
Алкивиад. Говори же, почтеннейший; я готов тебя вы¬
слушать.
Сократ. Пусть будет так. Нелегкое это дело — объясняться
в любви человеку, ни в чем не уступающему своим по¬
клонникам; однако надо решиться и изложить тебе мои
намерения. Если бы я, мой Алкивиад, видел, что ты при-
73
Платон
вержен ко всему тому, что я только что перечислил, и
намерен продолжать жить так и дальше, я давно бы
Ю5 простился со своей влюбленностью, по крайней мере я
в это верю. Но я хочу доказать тебе самому, что у тебя
совсем другие замыслы, и ты увидишь из этого, на¬
сколько внимательно я все это время за тобою следил.
Мнится мне, что, если бы кто-нибудь из богов тебе рек:
“Алкивиад, желаешь ли ты жить тем, чем жил прежде,
или предпочел бы тотчас же умереть, коль скоро не
сможешь рассчитывать в жизни на большее?” — ты из¬
брал бы смерть. И я скажу тебе сейчас, в какой надежде
ты продолжаешь жить. Ты полагаешь, что, если вскоро-
ь сти выступишь перед афинским народом — а это пред¬
стоит в самый короткий срок, — ты сумеешь ему дока¬
зать, что достоин таких почестей, каких не удостаива¬
лись ни Перикл и никто из его предшественников;
доказав это, ты обретешь великую власть в городе, а уж
коли здесь, то и во всей Элладе ты станешь самым могу¬
щественным, да и не только среди эллинов, но и среди
варваров, обитающих на одном с нами материке. А ес¬
ли бы тот же самый бог сказал, что тебе следует пра-
с вить лишь здесь, в Европе, в Азию же тебе путь закрыт
и ты не предназначен для тамошних дел, то, думаю я,
жизнь была бы тебе не в жизнь на этих условиях, коль
скоро ты не сможешь, так сказать, заполонить своим
именем и могуществом все народы. Я полагаю, ты не
считаешь достойным упоминания никого, кроме Кира
и Ксеркса. А что ты питаешь такую надежду, я не пред¬
полагаю, но точно знаю. Быть может, сознавая, что я
говорю правду, ты спросишь: “Какое отношение имеет
с1 это, Сократ, к тому, что ты собирался мне сказать о тво¬
ей неотступной привязанности ко мне?” Я же тебе от¬
вечу: “Милый сын Клиния и Диномахи, без меня невоз¬
можно осуществить все эти твои устремления: такова
моя власть, как я думаю, над твоими делами и тобою са¬
мим. Потому-то, полагаю я, бог и запретил мне беседо¬
вать с тобой, и я ожидал на это его дозволения. Но по-
74
Алкивиад I
скольку ты лелеешь надежду доказать городу свое пра¬
во на всевозможные почести, а доказав это, тотчас же
е забрать в свои руки власть, то и я надеюсь получить
при тебе величайшую власть, доказав, что представляю
собой для тебя весьма ценного человека, вплоть до то¬
го, что ни твой опекун, ни твои родичи и никто другой
не может обеспечить тебе желанного могущества, кро¬
ме меня, но, конечно, с помощью бога. Атак как ты был
очень юн и еще не обременен такими надеждами, то
бог, как я думаю, запрещал мне с тобой разговаривать,
Ю6 чтобы не сказать тебе что-то впустую. Ныне же он раз¬
решил меня от запрета, и теперь ты меня послушаешь”.
Ал к и в и ад. Мой Сократ, ты кажешься мне гораздо более
странным теперь, когда ты со мной заговорил, чем
раньше, когда молча за мною следовал, хотя и тогда ты
казался мне весьма необычным. Ты уже разобрался, как
кажется, в моих замыслах — лелею я их или нет, и если
я с тобой и не соглашусь, я все равно не сумею тебя ра¬
зубедить. Что ж, пусть. Но если бы я и действительно
питал подобные замыслы, каким образом они осущест¬
вятся у меня с твоей помощью и не получат свершения
без тебя? Можешь ты мне это объяснить?
ь Сократ. Ты спрашиваешь, могу ли я произнести длинную
речь — в том роде, как ты привык слушать? Но такая
речь не в моем духе. Однако, думаю, я мог бы тебе до¬
казать, что дело обстоит именно таким образом, если
только ты в одной малости придешь мне на помощь.
Алкивиад. Коли то, о чем ты просишь, не трудно, я го¬
тов.
Сократ. Что же, тебе кажется трудным отвечать на во¬
просы?
Алкивиад. Нет, не кажется.
Сократ. Так отвечай же.
А л к и в и ад. А ты спрашивай.
с Сократ. Значит, я буду задавать тебе вопросы так, как ес¬
ли бы ты в самом деле замышлял то, о чем я сейчас го¬
ворил?
75
Платон
Алкивиад. Да, если тебе так угодно; хотел бы я знать,
каковы будут твои вопросы.
Необходимость осознанной справедливости
в делах государственного правления
С о к р ат. Ну что ж. Я утверждаю, что ты намерен в самый
короткий срок выступить перед афинянами со свои¬
ми советами. Итак, если бы в тот миг, как ты собирал¬
ся взойти на трибуну, я остановил бы тебя и спросил:
“Алкивиад, о чем же собираются совещаться афиняне,
что ты намерен давать им советы? Видимо, о вещах,
известных тебе лучше, чем им?” — что бы ты мне отве¬
тил?
а Алкивиад. Я конечно же сказал бы, что о вещах, более
известных мне, чем им.
Сократ. Следовательно, ты способен быть хорошим со¬
ветчиком в вещах, кои ты знаешь?
Алкивиад. Как же иначе?
С о к р ат. А знаешь ты только то, чему научился от других
или открыл сам?
Алкивиад. Что же еще мог бы я знать?
Сократ. Но возможно ли, чтобы ты выучился чему-либо
или что-то открыл, не желая учиться или заниматься
сам поиском?
Алкивиад. Нет, невозможно.
Сократ. Ну а желал бы ты искать то, что ты, по твоему
мнению, уже знаешь, или учиться таким вещам?
Алкивиад. Конечно, нет.
е Сократ. Значит, было время, когда ты не считал, будто
знаешь то, что ты знаешь сейчас?
Ал к и в и ад. Разумеется.
Сократ. Но в общем^го я могу сказать, чему ты учился; ес¬
ли я что-либо упущу, ты мне подскажи. Насколько я при¬
поминаю, ты обучался грамоте и игре на кифаре, а так¬
же борьбе. Учиться игре на флейте ты не пожелал. Вот
и весь твой запас знаний, разве что ты обучился еще че¬
76
Алкивиад I
му-то тайком от меня; но значит, ты это делал, не выхо¬
дя из дому ни днем, ни ночью.
Ал к и в и ад. Нет, никаких других занятий, кроме тех, что
ты указал, у меня не было.
Ю7 Сократ. Итак, ты собираешься выступить с советами пе¬
ред афинянами, когда они станут совещаться относи¬
тельно грамотности — как им правильно писать?
Ал к и в и ад. Нет, клянусь Зевсом, не собираюсь.
Сократ. Но тогда ты будешь давать советы, как ударять по
струнам кифары?
Алкивиад. Ни в коем случае.
С о крат. Но ведь у них нет также привычки совещаться в
народном собрании о приемах борьбы?
Ал к и в и ад. Конечно, нет.
Сократ. Тогда о чем же им совещаться? Уж, наверное, не
о строительстве?
Алкивиад. Нет, нет.
С о крат. Ведь на этот счету зодчего найдутся лучшие сове¬
ты, чем у тебя?
ь Алкивиад. Да.
Сократ. Разумеется, и не тогда ты взойдешь на помост, ко¬
гда они станут совещаться о прорицаниях?
Алкивиад. Нет, не тогда.
Сократ. Ведь прорицатель это знает лучше тебя?
Алкивиад. Да.
Сократ. При этом ведь неважно, высок он или низок, кра¬
сив или безобразен, благородного рода или же нет?
Ал к и в и ад. Конечно.
С о к р ат. Ну а давать советы о чем бы то ни было подобает
ведь знатоку, а не богатому человеку?
Ал к и в и ад. Конечно.
Сократ. Когда афиняне совещаются относительно здоро¬
вья своих сограждан, им неважно, беден или богат тот,
с кто их убеждает, но они заинтересованы в том, чтобы со¬
ветчик их был врачом.
Алкивиад. Это естественно.
77
Платон
Сократ. Но в каком же тогда случае будет правильным с
твоей стороны выступить перед ними с советами?
Ал киви ад. Тогда, когда они станут совещаться о своих
делах.
Сократ. Ты имеешь в виду судостроение — какие именно
им следует сооружать суда?
Ал к и в и ад. Да нет же, Сократ, совсем не это.
Сократ. Я полагаю, ты не разбираешься в таком деле.
Именно поэтому ты воздержишься или по какой-то
иной причине?
Ал кивиад. Нет, именно по этой,
а Сократ. Но какие же их дела ты имеешь в виду, о которых
они станут совещаться?
Алкивиад.Я имею в виду, Сократ, войну или мир или дру¬
гие подобные же дела государства.
Сократ. Точнее говоря, когда они станут советоваться, с
кем заключить мир, а с кем воевать и каким образом?
Ал кивиад. Да.
Сократ. Разве не нужно это делать наилучшим образом?
Алкивиад. Да.
е Сократ. Ив наиболее благоприятное время?
Алкивиад. Несомненно.
Сократ. Ив течение такого срока, какой представляется
наивыгоднейшим?
Алкивиад. Да.
С о крат. А если бы афиняне совещались о том, с кем надо
вести борьбу в палестре — обычную или на кулаках — и
каким образом, кто дал бы при этом лучший совет — ты
или учитель гимнастики?
Алкивиад. Конечно, учитель гимнастики.
Сократ. А можешь ли ты мне сказать, что принимает во
внимание учитель гимнастики, когда собирается дать
совет, с кем следует бороться, а с кем нет, а также когда
это надо делать и каким способом? Я вот что имею в ви¬
ду: ведь бороться надо с теми, с кем это стоит делать?
Разве не так?
Алкивиад. Так.
78
Ал к и в иад I
108 С о к р а т. И делать это надо по возможности лучше?
Ал к и в и ад. Да, по возможности.
Сократ. Ив самое благоприятное для этого время?
Ал к и в и ад. Разумеется.
Сократ. А певцу разве не приходится временами сопро¬
вождать свое пение игрой на кифаре и ритмическими
движениями?
Алкивиад. Приходится.
С о к р ат. И именно тогда, когда это лучше всего подобает?
Алкивиад. Да.
С о к р ат. И столько раз, сколько это будет наилучшим?
Алкивиад. Конечно.
Сократ. Далее. Поскольку ты прилагаешь “лучшее” к обо-
ь им случаям — и к музыкальному сопровождению, и к
борьбе, что ты назовешь лучшим в игре на кифаре, по¬
добно тому как я называю в борьбе лучшим ее видом
борьбу гимнастическую? Какой ты в этом случае назо¬
вешь вид?
Алкивиад. Я тебя не понимаю.
Сократ. Но попробуй мне подражать. Мои слова означа¬
ли тот вид, который являет собой совершенство: со¬
вершенно то, что делается в соответствии с правилами
искусства. Разве не так?
Алкивиад. Так.
С о к р ат. А гимнастика разве не искусство?
Алкивиад. Конечно, искусство,
с Сократ. Я же сказал, что наилучшим в борьбе является ее
гимнастический вид.
Алкивиад. Да, сказал.
Сократ. Так разве я был не прав?
Алкивиад. Я думаю, прав.
С о крат. Давай же и ты — ибо и тебе подобает правильно
рассуждать — скажи прежде всего, что это за искусство,
в котором уместны одновременная игра на кифаре, пе¬
ние и ритмические движения? Как все это вместе зо¬
вется? Можешь ты это сказать?
Алкивиад. Право, не могу.
79
Платон
С о крат. Но попробуй подойти к этому так: какие богини
покровительствуют этому искусству?
Ал к и в и ад. Ты разумеешь Муз, мой Сократ?
а Сократ. Да. Смотри: каково же наименование этого искус¬
ства по Музам?
Алкивиад. Мне кажется, ты имеешь в виду мусическое
искусство.
Сократ. Да, именно его. Что же бывает в нем совершен¬
ным? Подобно тому как я тебе раньше определил пра¬
вильность в гимнастическом искусстве, так и ты сейчас
дай определение в отношении искусства мусического:
в чем заключена его правильность?
Ал к и в и ад. Я думаю, в гармоничности.
Сократ. Отлично. Давай же назови теперь лучшее в деле
е войны и мира, подобно тому как ты раньше назвал гар¬
монию лучшим в одном из искусств и гимнастические
упражнения — в другом. Попытайся же и здесь назвать
лучшее.
Алкивиад. Но я не очень-то это разумею...
Сократ. Да ведь это позор. Представь, если кто обратит¬
ся к тебе за советом по поводу питания — мол, какое бу¬
дет получше и сколько и когда оно будет уместнее, а за¬
тем тебя спросит: “Что ты разумеешь под лучшим, Ал¬
кивиад?” — ты ведь сможешь ответить, что разумеешь
более здоровое питание, хотя ты и не выдаешь себя за
Ю9 врача. А тут, выдавая себя за знатока и выступая совет¬
чиком, как человек знающий, ты не сумеешь ответить
на заданный тебе вопрос! И ты не почувствуешь при
этом стыда? И не покажется тебе это позорным?
Ал к и в и ад. Очень даже покажется.
Сократ. Смотри же, постарайся сказать, к чему тяготеет
наилучшее при заключении мира и с кем следует сра¬
жаться во время войны.
Алкивиад. Но я, хоть и стараюсь, не могу этого уразуметь.
Сократ. Значит, ты не знаешь, какие взаимные обвине¬
ния выдвигаются при объявлении войны сторонами и
с какими словами мы начинаем обычно войну?
8о
Ал к и в иад I
ь Ал киви ад. Нет, знаю: мы утверждаем при этом, что мы
обмануты, ограблены либо потерпели насилие.
Сократ. Довольно! А говорим ли мы о том, каким образом
потерпели все это? Попытайся сказать, в чем различие
того или другого случая.
Ал киви ад. Под “случаем”, мой Сократ, ты подразумева¬
ешь, происходит ли это справедливым образом или не¬
справедливым?
Сократ. Вот именно.
Ал киви ад. Но это целиком и полностью отличается од¬
но от другого.
Сократ. Прекрасно. Что же ты посоветуешь афинянам —
сражаться против обидчиков или против тех, кто дей¬
ствует справедливо?
с Ал к и в и ад. Вопрос твой коварен: ведь даже если кому-ли¬
бо придет в голову, что следует воевать против тех, кто
действует справедливо, афиняне на это не пойдут.
Сократ. По-видимому, потому, что это противоречит
обычаю.
Ал к и в и ад. Разумеется, ведь это было бы неблагородно.
Сократ. Следовательно, твои речи будут соответствовать
этому справедливому обычаю?
Алкивиад. Безусловно.
С о к р ат. В таком случае на мой вопрос, что является луч¬
шим — воевать или нет, с кем именно воевать и в какое
именно время, — ответом будет, что лучшее — это более
справедливое. Не так ли?
Алкивиад. Кажется, так.
а Сократ. Но как же, милый Алкивиад? Мог ли ты сам не
знать, что ты это знаешь, или же ты скрыл от меня, что
обучался этому у учителя, научившего тебя различать
более или менее справедливое? Кто же этот учитель?
Скажи мне, чтобы ты и меня мог определить к нему в
ученики.
Алкивиад. Сократ, ты надо мной насмехаешься!
Сократ. Нет, клянусь твоим и моим богом дружбы! И ме¬
нее всего я хотел бы нарушить такую клятву. Но если ты
знаешь такого учителя, скажи мне, кто он?
81
Платон
е А л к и в и ад. А что, если я не знаю? Почему ты не веришь,
что я иным путем мог узнать, что такое справедливость
и несправедливость?
Сократ. Конечно, мог, если открыл это сам.
А л к и в и ад. А ты полагаешь, что на это я не способен?
Сократ. Нет, наоборот, если только ты будешь искать.
Алкивиад. Значит, ты думаешь, что я не мог бы искать?
Сократ. Разумеется, мог бы, если бы считал, что чего-то
не знаешь.
Алкивиад. И ты полагаешь, что со мной этого никогда
не бывало?
Сократ. Ты хорошо сказал. Можешь ли ты назвать мне то
но время, когда ты считал, что не знаешь, что такое спра¬
ведливость и несправедливость? Например, в прошлом
году ты считал, что не знаешь этого, и искал? Или ты
считал, что уже это знаешь? Отвечай правду, чтобы бе¬
седа наша не была бесплодной.
Ал к и в и ад. Я считал, что уже это знаю.
Сократ. Ав позапрошлом году или четыре-пять лет назад
ты так не считал?
Алкивиад. Нет, считал.
Сократ. Но ведь до этого ты был еще мальчиком, не так ли?
Алкивиад. Да.
С о к р ат. А ведь я хорошо знаю, что ты тогда думал, будто
тебе эти вещи ведомы.
Ал к и в и ад. Как можешь ты быть в этом уверен?
ь Сократ. Я часто слышал твои речи, когда ты был мальчи¬
ком, — в школе и в других местах, во время игры в баб¬
ки или во время прочих забав: ты не затруднялся в во¬
просах справедливости и несправедливости, но, наобо¬
рот, весьма уверенно и отважно высказывал свое
мнение о любом из мальчишек — что, мол, он мошен¬
ник и негодяй и играет нечестно. Разве я лгу?
Ал к и в и ад. Но что еще должен был я делать, Сократ, ес¬
ли кто-то меня надувал?
Сократ. Однако, если тогда ты не знал, надувают тебя или
нет, уместно ли тебе спрашивать, что ты мог сделать?
82
Ал к и в и ад I
с Ал киви ад. Клянусь Зевсом, я не только знал, но точно
был уверен, что меня надувают.
Сократ. Похоже, значит, ты считаешь, что и мальчиком
знал, что такое справедливость и несправедливость?
Ал киви ад. Да, знал!
Сократ. Так когда же ты это открыл? Ведь не тогда же, ко¬
гда считал, что ты это знаешь?
А л к и в и ад. Конечно, нет.
Сократ. А когда же ты считал, что этого не знаешь? Вот
видишь — ты никак не найдешь такого времени.
Алкивиад. Клянусь Зевсом, Сократ, не знаю, что и ска¬
зать.
а Сократ. Значит, не открытие помогло тебе это узнать.
Ал к и в и ад. Да, совсем не оно, как видно.
Сократ. Но недавно ты сказал, что знаешь, не обучавшись
этому. А если ты и не открывал этого и этому не учился,
каким образом и откуда ты это знаешь?
Алкивиад. Но быть может, я неверно тебе ответил, когда
сказал, что знаю это благодаря собственному откры¬
тию.
С о к р ат. А как это обстоит на самом деле?
Алкивиад. Я думаю, что обучился этому так же, как и дру¬
гие.
Сократ. Мы снова вернулись к тому, с чего начали. От ко¬
го ты этому научился? Поделись со мной,
е А Л К И В И АД. От МНОГИХ.
Сократ. Ссылаясь на многих, ты прибегаешь не к очень-
то серьезным учителям.
Ал к и в и ад. Почему же? Разве они не способны обучить?
Сократ. Даже игре в шашки — и то не способны. А ведь
это куда легче, чем внушить понятие о справедливости.
Что ж, ты считаешь иначе?
Алкивиад. Нет, я с тобою согласен.
Сократ. Что же, те, кто не способны обучить менее серь¬
езным вещам, способны обучить более серьезным?
Ал к и в и ад. Да, я так думаю: они способны обучить вещам
значительно более важным, чем игра в шашки.
83
Платон
С о к р ат. И что же это за вещи?
ш Ал киви ад. Например, я научился у них правильной эл¬
линской речи: здесь я никак не могу назвать себя своим
собственным учителем, но должен сослаться на тех, ко¬
го ты называешь несерьезными учителями.
Сократ. В самом деле, благородный мой друг, многие —
хорошие учители этого предмета и по справедливости
должны быть прославлены за свою науку.
А л к и в и ад. Почему же?
С о к р ат. А потому, что они владеют здесь тем, чем и долж¬
ны владеть хорошие учители.
Ал киви ад. Что ты имеешь в виду?
Сократ. Разве ты не знаешь, что те, кто собираются чему-
ь либо научить, должны прежде всего знать это сами? Не
так ли?
А л к и в и ад. Как же иначе?
Сократ. Но знатоки должны ведь быть между собой со¬
гласны по поводу того, что они знают, и не расходить¬
ся во мнениях?
Ал киви ад. Да.
С о к р ат. А если они по какому-либо вопросу разойдутся во
мнениях, скажешь ли ты, что они этот предмет знают?
Алкивиад. Нет, конечно.
С о к р ат. В самом деле, могли бы они этому обучать?
Ал к и в и ад. Никоим образом.
Сократ. Что ж, разве тебе кажется, будто многие расхо¬
дятся между собой во мнении, что именно следует назы¬
вать камнем или деревом? И если ты кому-либо задашь
с этот вопрос, разве все не согласятся между собой и не
протянут руку к одному и тому же предмету — камню или
же дереву? То же самое относится и к остальным подоб¬
ным вещам. Ведь именно это, как я понимаю, ты назы¬
ваешь правильным знанием эллинской речи? Не так ли?
Алкивиад. Так.
Сократ. Значит, как мы сказали, они бывают согласны по
этим вопросам друг с другом и сами с собой, выступая и
как частные лица и от имени государства: ведь не ста¬
84
Алкивиад I
нут же государства спорить между собой, называя эти¬
ми именами одни — одно, а другие — другое.
Алкивиад. Нет-нет.
Сократ. Значит, они, эти многие, естественно, могут
быть хорошими учителями,
с! Алкивиад. Да.
Сократ. И следовательно, если мы пожелаем сделать ко¬
го-либо знающим эти вещи, то правильно поступим,
послав его в обучение к этим многим.
Алкивиад. Несомненно.
С о к р а т. Ну а если бы мы захотели узнать не только что та¬
кое люди или лошади, но и какие из них быстры в беге,
а какие медленны, окажутся ли многие в состоянии нас
этому научить?
Алкивиад. Конечно, нет.
Сократ. Достаточным ли для тебя свидетельством того,
е что они этого не знают и не являются дельными учите¬
лями в этом вопросе, будет их несогласие между собой
при его решении?
Алкивиад. Да, вполне достаточным.
С о к р а т. Ну а если мы захотим узнать не только каковы лю¬
ди, но и какие из них бывают здоровыми или больны¬
ми, окажутся ли в этом случае многие достаточно сведу¬
щими для нас учителями?
Ал к и в и ад. Конечно, нет.
Сократ. Будет ли для тебя свидетельством непригодности
их для этого дела несогласие многих между собой?
Ал к и в и ад. Несомненно.
С о к р ат. К чему же мы пришли? Тебе кажется, что многие
согласны сами с собой и друг с другом относительно
112 справедливых людей и дел?
Ал к и в и ад. Менее всего, клянусь Зевсом, Сократ!
С о крат. Не думаешь ли ты, что именно по этим вопросам
между ними больше всего разногласий?
Ал к и в и ад. Очень даже думаю.
Сократ. Однако, полагаю, тебе никогда не случалось ви¬
деть или слышать настолько резкие споры между людь¬
85
Платон
ми относительно здоровья или болезни, чтобы это за¬
ставляло их хвататься за оружие и убивать друг друга.
Ал к и в и ад. Конечно, нет.
Сократ. Что же касается справедливости и несправедли-
ь вости, я знаю, что если ты даже этого не видел, то на¬
верняка слышал рассказы и Гомера и многих других:
ведь ты знаком и с “Одиссеей” и с “Илиадой”.
Ал к и в и ад. Разумеется, мой Сократ.
С о к р ат. А ведь поэмы эти посвящены разногласию по во¬
просам справедливости и несправедливости.
Ал киви ад. Да.
С о к р ат. И все битвы и смерти воспоследовали из-за этого
разногласия среди ахейцев и троянцев, а также между
женихами Пенелопы и Одиссеем,
с А л к и в и ад. Ты говоришь правду.
Сократ. Думаю также, что у тех, кто пал при Танагре, — у
афинян, лакедемонян и беотийцев, а также и у тех, кто
позже погиб при Коронее (среди них был и твой отец
Клиний), спор шел не о чем ином, как о справедливом
и несправедливом, и именно этот спор был причиной
смертей и сражений. Не так ли?
Ал киви ад. Ты прав.
Сократ. Назовем ли мы знатоками какого-либо предмета
а людей, столь сильно расходящихся во мнениях по по¬
воду этого предмета, что в пылу спора они чинят друг
другу крайние насилия?
Алкивиад. Конечно, нет.
С о к р ат. А ты ссылаешься на подобных учителей, относи¬
тельно которых сам признаешь, что они невежды!
Алкивиад. Похоже, что так.
Сократ. Как же может быть, что тебе ведомы справедли¬
вость и несправедливость, если ты блуждаешь в этом
вопросе вокруг да около и, как это очевидно, ни у кого
этому не обучался и сам не пришел к такому открытию?
Ал к и в и ад. Судя по твоим словам, это невозможно,
е Сократ. Не замечаешь ли ты, Алкивиад, что ты не прав?
Ал к и в и ад. А в чем?
86
Ал к и в иад I
Сократ. Ты утверждаешь, что так выходит по моим сло¬
вам.
Алкивиад. Как это? Разве не ты говоришь, будто мне не¬
ведомы справедливость и несправедливость?
Сократ. Нет, не я.
Алкивиад. Значит, я?!
Сократ. Да.
Алкивиад. Но каким это образом?
Сократ. Смотри же: если я спрошу, что больше — единица
или двойка, ты ведь ответишь, что двойка?
Алкивиад. Конечно.
Сократ. Насколько больше?
Ал к и в и ад. На единицу.
Сократ. Так кто же из нас утверждает, что двойка больше
единицы на единицу?
Алкивиад. Я.
Сократ. Значит, я задал вопрос, а ты мне ответил?
Алкивиад. Да.
из Сократ. Итак, относительно этих вещей я задаю вопрос,
а ты отвечаешь?
Алкивиад. Да, я.
С о к р ат. А если я спрошу тебя, из каких букв состоит сло¬
во “Сократ”, а ты мне ответишь, кому будет принадле¬
жать утверждение?
Алкивиад. Мне.
Сократ. Давай же, скажи вообще: когда есть вопрос и от¬
вет, кто является лицом утверждающим — спрашиваю¬
щий или дающий ответ?
Ал к и в и ад. Мне кажется, Сократ, что дающий ответ,
ь С о к р ат. Ну а до сих пор во всей нашей беседе спрашива¬
ющим был я?
Алкивиад. Да.
Сократ. Ты же мне отвечал?
Алкивиад. Несомненно.
Сократ. Кто же из нас изрек сказанное?
Алкивиад. Как это очевидно из нашей договореннос¬
ти — я.
87
Платон
Сократ. А разве не было сказано о справедливом и не¬
справедливом, что Алкивиад, красивый сын Клиния,
этого не знает, однако питает намерение выступить в
народном собрании перед афинянами с советами о
том, чего он не знает? Разве дело обстоит не так?
с Ал к и в и ад. Видимо, так.
Сократ. Здесь очень уместен, мой Алкивиад, стих Еври¬
пида: “Не от меня, но от себя ты слышала”. В самом де¬
ле, ведь не я это утверждаю, но ты сам, и напрасно ты в
этом меня обвиняешь. Но утверждение твое истинно:
безумную ты лелеешь затею, добрейший мой, учить
других тому, чего не знаешь сам, отказываясь вдобавок
этому научиться.
а Алкивиад. Я думаю, мой Сократ, что афиняне, да и все
остальные эллины редко задаются вопросом, что спра¬
ведливо, а что несправедливо, они считают, что это са¬
мо собою ясно. Поэтому, отложив попечение о справед¬
ливости, они заботятся лишь о пользе дела. Ведь спра¬
ведливое и полезное, как я полагаю, — это не одно и то
же: скольким людям, чинившим величайшую неспра¬
ведливость, это принесло выгоду, в то время как дру¬
гим, хоть и вершившим справедливые дела, по-моему,
не повезло.
е Сократ. Но что же, если даже допустить, что справедли¬
вое и полезное весьма друг от друга отличны, не дума¬
ешь ли ты, будто тебе известно, что именно полезно
людям и почему?
Алкивиад. А отчего же и нет, Сократ? Только не спраши¬
вай меня снова, от кого я этому научился или каким об¬
разом я пришел к этому сам.
Сократ. Но как ты можешь это требовать? Когда ты что-
либо неправильно утверждаешь и есть возможность до¬
казать тебе это с помощью прежних доводов, ты вдруг
желаешь получить какие-то новые доказательства —
так, как если бы прежние стали подобны изношенным
платьям, кои ты уже больше не можешь носить? Тебе,
П4 видишь ли, требуется свежее и незапятнанное доказа-
88
Алкивиад I
тельство! Я же пропущу мимо ушей твои словесные
уловки и снова спрошу, откуда к тебе пришла наука о
пользе, кто твой учитель, и еще обо всем том спрошу
тебя сразу, о чем спрашивал раньше. Однако и теперь
ясно, что ты пришел к тому же, что я, и не сумеешь мне
доказать ни того, что ты сам открыл значение пользы,
ни того, что этому научился. Но поскольку ты избало¬
ван и с неудовольствием примешь повторение преж¬
них речей, я оставлю пока в стороне вопрос о том, зна¬
ешь ты или нет, что полезно афинянам. Однако почему
ь же ты не показал, одно ли и то же справедливое и по¬
лезное или это разные вещи? Ты мог это сделать, если
тебе угодно, либо задавая мне вопросы, как я задавал их
тебе, либо связно изложив это в собственном рассужде¬
нии.
Ал к и в и ад. Но я не знаю, мой Сократ, сумею ли я тебе это
изложить.
С о к р ат. А ты, мой милый, представь себе, что я — народ¬
ное собрание: ведь там тебе нужно будет убедить каждо¬
го. Не так ли?
Алкивиад. Да.
Сократ. Разве один и тот же человек не способен убеж¬
дать людей — как поодиночке, так и всех вместе — в
с том, что он знает, подобно тому как учитель граммати¬
ки убеждает в правильности письма как одного, так и
многих?
Алкивиад. Ты прав.
Сократ. Точно так же и в правильности чисел один и тот
же человек убеждает и одного и многих.
Алкивиад. Да.
С о к р ат. И этим человеком будет знаток арифметики?
Ал к и в и ад. Конечно.
Сократ. Значит, и ты можешь в чем-то убедить как одного
человека, так и многих?
Алкивиад. Естественно.
Сократ. Разумеется, в том, что тебе известно?
Алкивиад. Да.
89
Платон
а Сократ. Значит, отличие участника беседы, подобной на¬
шей, от оратора, выступающего перед народом, состо¬
ит только в том, что последний убеждает всех скопом,
первый же — лишь одного?
Ал к и в и ад. По-видимому.
Сократ. Так давай же, поскольку явно безразлично, убеж¬
дать ли многих или одного, поупражняйся на мне и по¬
пробуй мне доказать, что справедливое не всегда быва¬
ет полезным.
Ал к и в и ад. Ты очень заносчив, Сократ.
Сократ. Что ж, сейчас из заносчивости я попытаюсь тебе
доказать противоположное тому, что ты мне доказать
не пожелал.
Ал киви ад. Говори же.
Сократ. Ты только отвечай на вопросы,
е Ал к и в и ад. Нет, говори ты сам.
Сократ. Значит, тебе не очень желательно, чтобы я тебя
убедил?
Алкивиад. Желательно во всех отношениях.
Сократ. Не правда ли, коль скоро ты утверждаешь, что де¬
ло обстоит таким именно образом, ты в высшей степе¬
ни в этом убежден?
Алкивиад. Мне кажется, да.
Сократ. Отвечай же: ведь, если ты не сам от себя услы¬
шишь, что справедливость полезна, а от другого, ты
ему не поверишь?
Ал к и в и ад. Нет, конечно. Но мне следует отвечать: ничто,
как я полагаю, мне здесь не повредит.
Н5 Сократ. Да ты провидец! Скажи мне: ты утверждаешь,
что из справедливого одно полезно, другое же — нет?
Алкивиад. Да.
Сократ. Но как же это? Значит, одни справедливые вещи
прекрасны, другие же — нет?
Алкивиад. Что ты имеешь в виду?
Сократ. Я спрашиваю тебя, видел ли ты когда-нибудь че¬
ловека, совершающего безобразные, но справедливые
поступки?
90
Ал к и в иад I
Алкивиад. Нет, не видел.
Сократ. Наоборот, все справедливое было одновременно
прекрасным?
Алкивиад. Да.
С о к р а т. А что мы скажем о прекрасных поступках? Все ли
они хороши, или одни хороши, другие же — нет?
Алкивиад. Я полагаю, Сократ, что некоторые из пре¬
красных поступков дурны.
Сократ. Значит, и некоторые безобразные поступки хо¬
роши?
Алкивиад. Да.
ь Сократ. Утверждая подобное, ты имеешь в виду, напри¬
мер, случаи, когда многие во время войны, придя на по¬
мощь другу или сородичу, получали ранения и умирали,
другие же, хоть и должны были помочь, не помогали и
оставались живы-здоровы?
Ал к и в и ад. Да, именно это.
Сократ. Значит, ты считаешь подобную помощь и попыт¬
ку спасти тех, кого должно, прекрасной: ведь это про¬
явление мужества, не так ли?
Алкивиад. Так.
Сократ. Дурно же это из-за последующих ранений и смер¬
ти. Так ты полагаешь?
Алкивиад. Да.
с Сократ. Но ведь мужественное поведение и смерть — это
разные вещи?
Ал к и в и ад. Безусловно.
Сократ. Значит, помощь, оказываемая друзьям, прекрас¬
на и дурна не в одном и том же отношении.
Алкивиад. Видимо, так.
Сократ. Посмотри же, не оказывается ли вообще то, что
прекрасно, одновременно и хорошим, как в приведен¬
ном сейчас случае: ведь ты согласился, что мужествен¬
ная помощь прекрасна. Так рассмотри само мужество —
хорошо оно или дурно? Исследуй это так: что тебе бо¬
лее желанно — хорошее или дурное?
Алкивиад. Хорошее.
91
Платон
а Сократ. И предпочтительно самое лучшее?
Алкивиад. Да.
Сократ. При этом ты менее всего хотел бы этого ли¬
шиться?
Алкивиад. Как же иначе?
Сократ. Что же ты скажешь относительно мужества? Це¬
ною чего ты согласился бы его лишиться?
Алкивиад. Да мне и жизнь не мила будет, если я окажусь
трусом!
Сократ. Следовательно, ты считаешь трусость величай¬
шим из зол?
Ал к и в и ад. Разумеется.
Сократ. Столь же великим злом, как и смерть, — так мне
кажется.
Ал к и в и ад. Несомненно.
Сократ. Значит, жизнь и мужество в высшей степени про¬
тивоположны смерти и трусости?
Алкивиад. Да.
е Сократ.И одно ты бы очень себе пожелал, другое же — на¬
оборот?
Алкивиад. Да.
Сократ. Потому что одно ты считаешь наилучшим, а дру¬
гое — наихудшим?
<Ал к и в и ад. Разумеется.
Сократ. Следовательно, ты относишь мужество к наилуч¬
шим вещам, а смерть — к наихудшим?>
Алкивиад. Именно так.
Сократ. Следовательно, помогать на войне друзьям, по¬
скольку это прекрасный и достойный подвиг мужества,
ты назвал прекрасным?
Алкивиад. Это очевидно.
С о к р ат. А как злодеяние смерти это — зло?
Алкивиад. Да.
Сократ. Значит, так следует именовать каждое из деяний:
если с его помощью совершается зло, мы его называем
116 дурным, если добро — хорошим.
Ал к и в и ад. Да, я с этим согласен.
92
Ал к и в иад I
Сократ. Но ведь деяние, ведущее к добру, мы называем так¬
же прекрасным? А то, что ведет ко злу, — безобразным?
Алкивиад. Да.
Сократ. Следовательно, утверждая, что помощь, оказан¬
ная на войне друзьям, прекрасна, но в то же время дур¬
на, ты тем самым называешь ее одновременно и пре¬
красной и скверной.
Ал к и в и ад. Мне кажется, ты прав, Сократ.
С о крат. Итак, ничто прекрасное, поскольку оно прекрас¬
но, не есть дурное и ничто безобразное, поскольку оно
безобразно, не есть хорошее,
ь Алкивиад. Это очевидно.
Сократ. Рассмотри же еще следующее: тот, кто поступает
прекрасно, разве не поступает тем самым и хорошо?
Алкивиад. Да, это так.
С о к р ат. А разве те, кто поступают хорошо, не счастливы?
Алкивиад. Как же иначе?
Сократ. Счастливы же они благодаря тому, что обретают
благо?
А л к и в и ад. Безусловно.
Сократ. А обретают они его благодаря прекрасным по¬
ступкам?
Алкивиад. Да.
Сократ. Значит, поступать хорошо — это благо?
Ал к и в и ад. Именно так.
Сократи хороший образ действий прекрасен?
Алкивиад. Да.
с Сократ. Следовательно, мы снова пришли к тому, что хо¬
рошее и прекрасное — это одно и то же.
Алкивиад. Да, это очевидно.
Сократ. Значит, согласно этому рассуждению, то, что мы
сочтем прекрасным, мы тем самым сочтем и хорошим.
Алкивиад. Это неизбежно.
С о к р ат. Ну а хорошее приносит пользу или же нет?
Ал к и в и ад. Приносит.
Сократ. А припоминаешь ли ты, что мы решили относи¬
тельно справедливого?
93
Платон
Ал киви ад. Мы решили, что те, кто поступают справед¬
ливо, в силу необходимости поступают прекрасно.
С о к р ат. И точно так же мы решили, что те, кто поступа¬
ют прекрасно, творят благо?
Ал киви ад. Да.
а С о к р ат. Ну а благо приносит пользу?
Алкивиад. Да.
Сократ. Следовательно, мой Алкивиад, справедливое по¬
лезно.
Алкивиад. Похоже, что так.
Сократ. Что же? Разве не ты утверждаешь это, а я задаю
вопросы?
Алкивиад. В самом деле: отвечаю ведь я.
Сократ. Так что если кто выступит с советами перед афи¬
нянами или перед пепарефийцами, считая, что ему ве¬
домы справедливость и несправедливость, и скажет,
что справедливое иногда бывает дурным, разве ты сам
не поднимешь его на смех — ты, утверждающий, что
е справедливое и полезное — это одно и то в же?
Алкивиад. Но клянусь богами, Сократ, я уже сам не по¬
нимаю, что именно я утверждаю; я оказался в нелепей¬
шем положении: когда ты спрашиваешь, мне кажется
верным то одно, то другое.
С о к р ат. А ты не понимаешь, мой милый, что означает по¬
добное состояние?
Алкивиад. Ничуть.
Сократ. Как ты думаешь, если бы кто-нибудь тебя спросил,
сколько у тебя глаз — два или три или рук — две их у тебя
или четыре, или задал бы тебе другие подобные же во¬
просы, ты колебался бы в ответах, говоря то одно, то
другое, или всегда отвечал бы одно и то же?
П7 Алкивиад. Я уже теперь в себе не уверен, но полагаю,
что отвечал бы одно и то же.
Сократ. Потому что знал бы это? Ведь по этой причине?
Алкивиад. По крайней мере я так думаю.
Сократ. А то, относительно чего ты поневоле давал бы
противоречивые ответы? Ясно ведь, что этого ты не
знаешь.
94
Ал к и в иад I
ь А л к и в и ад. Вероятно, да.
Сократ. Ты ведь признаёшь, что и относительно справед¬
ливого и несправедливого, прекрасного и безобразно¬
го, хорошего и дурного, полезного и бесполезного ты
колеблешься в своих ответах? И не объясняются ли
твои колебания тем, что всего этого ты не знаешь?
А л к и в и ад. Я с тобою согласен.
Сократ. Вот таким-то образом и обстоит дело: если кто-
либо чего-то не знает, душа его по необходимости в
этом колеблется.
Алкивиад. Иначе и быть не может.
С о крат. С другой стороны, знаешь ли ты, каким образом
можно взойти на небо?
А л к и в и ад. Клянусь Зевсом, вот этого-то я не знаю.
Сократи что же, колеблешься ты в своем мнении по это¬
му поводу?
Ал к и в и ад. Разумеется, нет.
С о к р ат. А догадываешься ли почему? Или мне сказать?
Алкивиад. Скажи.
Сократ. Причина, мой друг, состоит в том, что, не зная
этого, ты и не думаешь, будто знаешь,
с А л к и в и ад. Что же все-таки ты имеешь в виду?
Сократ. Рассмотри это вместе со мною: если ты чего-то не
знаешь и уверен в том, что этого не знаешь, станешь ли
ты колебаться в этом отношении? Например, ты же хо¬
рошо знаешь, что ничего не смыслишь в приготовле¬
нии пищи, не так ли?
Алкивиад. Разумеется.
Сократ. Так имеешь ли ты собственное мнение по поводу
готовки и вызывает ли это у тебя колебания, или же ты
доверяешь это дело знатоку?
Алкивиад. Доверяю знатоку.
Сократ. Ну а если ты плывешь на корабле, думаешь ты о
а том, надо ли повернуть кормило к себе или от себя, и
колеблешься ли, не зная этого, или же спокойно дове¬
ряешь эту задачу кормчему?
Алкивиад. Доверяю кормчему.
95
Платон
Сократ. Значит, ты не колеблешься по поводу того, чего
не знаешь, если уверен в своем незнании?
Ал к и в и ад. Да, похоже, я в этом случае не колеблюсь.
Сократ. Берешь ли ты в толк, что ошибки в различного
рода деятельности проистекают именно от такого вот
заблуждения — когда невежда воображает, что он зна¬
ток?
Ал к и в и ад. Скажи, что означают эти твои слова?
Сократ. Разве мы не тогда беремся за какое-то дело, когда
полагаем, что нам известно то, что мы делаем?
Ал кивиад. Да.
е Сократ. Если же кто полагает, что дело ему неизвестно,
он поручает его другим?
Алкивиад. Как же иначе?
Сократ. Значит, такого рода незнающие люди живут, не
совершая ошибок, ибо они поручают свое дело другим?
Алкивиад. Да.
С о к р ат. А кто же ошибается? Ведь не знатоки же.
А л к и в и ад. Конечно, нет.
С о к р ат. Ну а если это и не знатоки, и не те из невежд, что
П8 сознают свое невежество, то ведь не остается никого,
кроме невежд, воображающих себя знатоками?
А л к и в и ад. Да, остаются они.
Сократ. А ведь подобное непонимание — причина всех
бед и невежество, достойное порицания?
Алкивиад. Да.
С о к р ат. И чем важнее вопрос, тем это невежество злокоз¬
ненней и позорней?
Алкивиад. Несомненно.
Сократ. Что ж, можешь ли ты назвать что-либо более важ¬
ное, чем справедливое, прекрасное, благое и полезное?
Ал к и в и ад. Разумеется, нет.
С о к р ат. А ведь ты утверждаешь, что колеблешься именно
в этом?
Алкивиад. Да.
Сократ. Но если ты колеблешься, то не ясно ли из сказан-
ь ного раньше, что ты не только не ведаешь самого важ-
96
Алкивиад I
ного, но вдобавок, не ведая этого, воображаешь, будто
ты это знаешь?
Ал к и в и ад. Возможно.
Сократ. Увы, мой Алкивиад, в каком же ты пребываешь тя¬
гостном состоянии! Я боюсь даже дать ему имя; однако,
поскольку мы с тобой здесь одни, пусть оно будет назва¬
но: итак, ты сожительствуешь с невежеством, мой ми¬
лейший, причем с самым крайним, как это изобличает
наше рассуждение и твои собственные слова. Вот ты и
бросаешься очертя голову в политику раньше, чем ус¬
пел этому обучиться. Но ты в этом не одинок: то же са¬
мое происходит со многими берущимися за дела наше-
с го государства, и можно назвать лишь несколько исклю¬
чений, к которым, возможно, относится и твой опекун
Перикл.
А л к и в и ад. Но ведь говорят, Сократ, что он не сам собою
стал мудрым, а потому что общался со множеством муд¬
рых людей — и с Пифоклидом, и с Анаксагором, да и те¬
перь еще, в свои-то годы, обучается у Дамона с той же
самой целью.
Сократ. Что же, знаешь ли ты какого-нибудь мудреца, кото¬
рый был бы не в состоянии сделать другого мудрым в
том деле, в каком он мудр сам? Например, тот, кто обучал
тебя грамоте, был мудр сам и сделал искусными в этом
деле и тебя и всех остальных, кого пожелал. Не так ли?
Алкивиад. Так.
а Сократ. Значит, и ты, научившись у него, сумеешь обу¬
чить другого?
Алкивиад. Да.
С о к р ат. И кифарист, и учитель гимнастики также смогут?
Алкивиад. Конечно.
Сократ. Ведь это прекрасное свидетельство знания свое¬
го дела — каким бы это дело ни было, — если человек в
состоянии передать свои знания другому.
Алкивиад. Я с этим согласен.
С о к р ат. Ну а можешь ли ты сказать, что Перикл сделал ко¬
го-либо мудрым, например, своих сыновей?
97
Платон
е Ал к и в и ад. Да нет же, мой Сократ: ведь оба его сына ока¬
зались глупцами.
С о к р ат. А твоего брата Клиния?
Ал киви ад. Зачем же ты упоминаешь Клиния, этого без¬
рассудного человека?
Сократ. Но если Клиний безрассуден, а собственные сы¬
новья Перикла глупцы, в чем же причина того, что он
пренебрег тобою и оставил тебя в таком состоянии?
Ал к и в и ад. Я думаю, что причина во мне самом: я к нему
не прислушивался.
П9 Сократ. Назови же кого-либо другого из афинян либо чу¬
жеземцев — раба или свободного, — кто стал бы более
мудр благодаря общению с Периклом, — так, как я могу
тебе назвать Пифодора, сына Исолоха, и Каллия, сына
Каллиада, ставших мудрее в общении с Зеноном: каж¬
дый из них, уплатив Зенону сто мин, стал мудрым и про¬
славленным человеком.
Ал к и в и ад. Но я не могу тебе никого назвать.
Сократ. Пусть. Однако что ты собираешься делать с са¬
мим собою? Остаться таким, каков ты есть, или про¬
явить о себе некоторую заботу?
ь Ал к и в и ад . Мы должны это решить сообща, мой Сократ.
Впрочем, я понял твои слова и с тобою согласен: те, кто
вершат у нас государственные дела, за исключением не¬
многих, — люди необразованные.
С о к р ат. Ну и что же дальше?
Ал киви ад. Если бы они были хоть сколько-нибудь обра¬
зованны, тому, кто попытался бы с ними соперничать,
следовало бы выступать против них во всеоружии зна¬
ний и навыков, как выступают против атлетов. Но по¬
скольку и они совсем неумело приступают к государст¬
венным делам, для чего же мне биться над обучением и
с упражнениями? Ведь я уверен, что весьма сильно пре¬
восхожу их своими природными свойствами.
С о к р ат. Ну и ну, мой милейший! Что за речи? Сколь недо¬
стойны они как твоей красоты, так и прочих твоих до¬
стоинств!
98
Ал к и в иад I
Алкивиад. Как мне понимать эти твои слова, Сократ?
С о к р ат. Я досадую на тебя и на свою собственную к тебе
любовь!
Ал к и в и ад. Почему же?
С о к р ат. Да потому, что здешних людей ты считаешь свои¬
ми достойными соперниками.
Алкивиад. Но кого же я должен такими считать?
а Сократ. Разве достойно мужа, приписывающего себе ве¬
личие духа, задавать подобный вопрос?
Алкивиад. Что ты говоришь?! Значит, я должен сопер¬
ничать не с ними?
Сократ. Послушай: если бы тебе пришло на ум повести в
бой морскую триеру, достаточно ли было бы тебе ока¬
заться самым искусным кормчим в команде? Или же ты
считал бы, что это необходимое условие, но надо еще
считаться с истинными противниками, а не так, как ты
это полагаешь сейчас, — только со своими соратника¬
ми? Этих последних ты должен превосходить настоль-
е ко, чтобы они и думать не смели с тобою соперничать,
но, наоборот, чувствуя твое превосходство, содейство¬
вали бы твоей борьбе с врагом — коль скоро ты дейст¬
вительно задумал блеснуть славным подвигом, достой¬
ным и тебя и нашего города.
А л к и в и ад. Да, именно это я и задумал.
Сократ. Значит, ты будешь вполне удовлетворен, если ока¬
жешься сильнее наших воинов, и не станешь стремить¬
ся к тому, чтобы превзойти вождей наших противников,
наблюдая их и примеряясь к ним в своих упражнениях?
120 Алкивиад. Каких противников ты имеешь в виду, мой
Сократ?
Сократ. Разве ты не знаешь, что город наш всякий раз
вступает в борьбу с лакедемонянами и Великим царем?
Алкивиад. Да, ты прав.
Сократ. Следовательно, коли ты решил стать предводите¬
лем этого города, как, по-твоему, прав ли ты будешь, ес¬
ли задумаешь вступить в соперничество с царями лаке¬
демонян и царем персов?
99
Платон
Ал к и в и ад. Как видно, да.
Сократ. Нет, мой милый! На самом деле ты должен бу-
ь дешь брать пример с Мидия, любителя перепелов, и с
других людей такого же сорта, хватающихся за государ¬
ственные дела, хотя, как сказали бы женщины, их души
можно понять по рабской прическе, настолько они не¬
воспитанны и еще не отрешились от своей прирожден¬
ной грубости; варвары в душе, они явились сюда, что¬
бы угождать городу, а не управлять им. Итак, если ты
хочешь вступить в подобное состязание, тебе надо
брать пример именно с них, забыв о самом себе, об изу¬
чении всего того, что можно изучить, об упражнении
с во всем том, в чем надо упражняться, и о любой подго¬
товке, и вот таким образом взяться за государственное
кормило.
Ал к и в и ад. Однако, Сократ, мне кажется, ты молвишь ис¬
тину. Впрочем, я полагаю, что лакедемонские воена¬
чальники и персидский царь мало чем отличаются от
всех прочих.
Сократ. Но, милейший, рассмотри повнимательней это
свое мнение.
Ал киви ад. Мнение о чем?
Сократ. Прежде всего, как ты думаешь: проявишь ты
а большую заботу о себе, если будешь их страшиться и
считать для себя опасными или если будешь придер¬
живаться противоположного мнения?
Ал к и в и ад. Ясно, если буду считать их опасными.
Сократ. Полагаешь ли ты, что понесешь какой-то урон,
если позаботишься о себе?
Алкивиад. Отнюдь. Наоборот, я извлеку из этого вели¬
кую пользу.
Сократ. Значит, высказанное тобой прежде мнение име¬
ет уже одну весьма вредную для тебя сторону.
Ал к и в и ад. Ты прав.
Сократ. Второе — это его ложность: рассмотри это на ос¬
нове вероятного предположения.
Алкивиад. Каким образом?
ЮО
Ал к и в и ад I
Сократ. Вероятнее ли рождение более достойных натур в
е благородных родах или нет?
Алкивиад. Разумеется, для благородных родов это более
вероятно.
Сократ. Значит, благороднорожденные, если к тому же
они и достойно воспитаны, будут обладать совершен¬
ной добродетелью?
Алкивиад. Это неизбежно.
Сократ. Посмотрим же прежде всего, сопоставив наши и
их достоинства, из худших ли родов происходят цари
лакедемонян и персов, или мы не знаем, что первые ве¬
дут свой род от Геракла, вторые же — от Ахемена и что
оба этих рода восходят к Персею, сыну Зевса?
121 Алкивиад. Но мой род, Сократ, восходит к Еврисаку, а
род Еврисака — к Зевсу.
С о к р ат. Да и мой род, благородный Алкивиад, восходит к
Дедалу, Дедал же происходит от Гефеста, сына Зевса.
Однако все их потомство — цари, происходящие от ца¬
рей, вплоть до Зевса — и правители Аргоса и Лакедемо¬
на, и цари Персиды, правившие во все времена, а час¬
то, как в наше время, и правители всей остальной
Азии; мы же, напротив, частные лица, равно как и на-
ь ши отцы. И если бы ты вздумал указать на своих пред¬
ков Артаксерксу, сыну Ксеркса, и сказать ему, что Сала-
мин был родиной Еврисака, а Эгина — родиной еще бо¬
лее древнего твоего предка, Эака, тогда бы ты услышал
в ответ громовой хохот! Смотри, как бы нашему роду
не оказаться ниже тех по величию наших мужей, а так¬
же по их воспитанию. Разве ты не знаешь, сколь вели¬
ко могущество лакедемонских царей и что жены в их
государстве охраняются эфорами, дабы по возможнос¬
ти предотвратить тайное рождение царя не от потом-
с ков Геракла? А персидский царь обладает таким превос¬
ходством, что никто не смеет и подозревать, будто его
сын родился не от него, и посему для охраны царской
жены достаточно одного только страха. Когда рождает¬
ся старший сын, коему будет принадлежать власть, тот-
Ю1
Платон
час все подданные устроят празднество, а в последую¬
щие времена в этот же день вся Азия совершает жерт¬
воприношения и празднует рождение царя. Когда же,
а Алкивиад, появляемся на свет мы, то, по выражению
комического поэта, едва ли и соседи наши это замеча¬
ют. Затем царский сын воспитывается не никудышной
женщиной, но избранными евнухами из приближен¬
ных царя. При этом им поручается всевозможная забо¬
та о новорожденном, в том числе и умелое формирова¬
ние мальчишеских членов и фигуры, — благодаря этой
е своей задаче они находятся в особой чести. Когда же
наследникам исполняется семь лет, они обучаются вер¬
ховой езде и к ним приставляют для этого учителей;
кроме того, они начинают ходить на охоту. После того
как им стукнет четырнадцать, мальчиков отдают в руки
тех, что именуются у них царскими наставниками; это
четверо избранных достойнейших людей среди пер¬
сов, достигших преклонного возраста: наимудрейший,
наисправедливейший, наирассудительнейший и наи-
122 храбрейший. Один из них преподает магию Зороастра,
сына Ормузда; суть ее в почитании богов. Кроме того,
он преподает царскую науку. Самый справедливый
учит правдивости в течение всей жизни. Самый рассу¬
дительный — не подчиняться никаким наслаждениям,
дабы выработать у себя привычку быть свободным че¬
ловеком и истинным царем, в первую очередь властвуя
над своими собственными порывами, а не рабски им
повинуясь; тот же, что мужественнее всех, делает юно¬
шу храбрым, не знающим страха, ибо, если он боится,
ь он раб. А тебе, Алкивиад, Перикл дал в учители слугу,
совсем непригодного к этому делу по старости, — фра¬
кийца Зопира. Я бы еще подробнее рассказал тебе о
воспитании и обучении твоих противников, но это бу¬
дет чересчур долго; однако и сказанного довольно для
того, чтобы стало ясно все остальное. Никого, можно
сказать, не заботит, мой Алкивиад, ни твое происхож¬
дение, воспитание или образование, ни какого-либо
102
Алкивиад I
другого афинянина. Это интересует разве лишь кого-
нибудь из твоих поклонников. Если же ты бросишь
взгляд на богатство и пышность персов, их влачащиеся
с по земле одеяния и благовонные мази, на толпы сле¬
дующих за ними слуг и прочую роскошь, тебе станет
стыдно от сознания собственной отсталости. А если
вдобавок обратишь внимание на рассудительность и
скромность, ловкость и подвижность, а также на вели¬
чавость, дисциплинированность, мужественность,
воздержность, трудолюбие, честолюбие и стремление
побеждать у лакедемонян, ты сочтешь самого себя ре-
а бенком во всем том, что я перечислил. Если же ты
придаешь значение богатству и думаешь, что уж здесь-
то ты что-то собой представляешь, пусть и об этом бу¬
дет сказано — каково тут твое положение. Если ты об¬
ратишь внимание, как богаты лакедемоняне, ты пой¬
мешь, насколько мы их беднее. Никто не может
соперничать с ними — обладателями своей земли и зем¬
ли в Мессении — по обширности и добротности этих
земель, по количеству рабов, в том числе и илотов, а
также лошадей и другого скота, пасущегося в Мессе¬
нии. Но если даже оставить все это в стороне, у всех эл-
е линов нет столько золота и серебра, сколько у одного
только Лакедемона: ведь уже в течение многих поколе¬
ний золото течет туда из всех эллинских государств, а
часто и от варваров, обратно же никуда не уходит; в
123 точности по Эзоповой басне, если вспомнить слова ли¬
сицы, обращенные ко льву, вполне можно заметить сле¬
ды монет в направлении к Лакедемону, но никто никог¬
да не видел подобных следов, ведущих оттуда. Так что
надо хорошенько понять, что лакедемоняне богаче
всех эллинов и золотом и серебром, а среди них самих
самый богатый — царь, ибо из всех этих поборов самые
большие и частые достаются царям, да, кроме того, не-
ь мала по размеру и царская подать, уплачиваемая им ла¬
кедемонянами. Но доля лакедемонян, огромная в срав¬
нении с богатством остальных эллинов, ничто по срав-
103
Платон
нению с богатством персов и их царей. Я слышал рас¬
сказ заслуживающего веры человека — из тех, что со¬
вершили путешествие к царскому двору; по его словам,
он проехал в течение дня обширнейшую и богатую зем¬
лю, которую местные жители именовали “поясом цар-
с ской жены”; была там и другая земля, именовавшаяся
ее “покрывалом”; кроме того, он видел еще прекрасные
и плодоносные земли, предназначенные для украше¬
ния царицы, и каждое из мест носило имя какой-либо
части ее убора. Так что, думаю я, если бы кто сказал ма¬
тери царя Аместриде, жене Ксеркса, что сын Динома-
хи, чей убор стоит самое большее пятьдесят мин, заду¬
мал поднять оружие против ее сына, притом что соб¬
ственные его угодья в Эрхии равняются менее чем
а тремстам плетрам, она изумилась бы, на что надеется
этот Алкивиад, думая затеять борьбу с Артаксерксом.
И полагаю, она ответила бы себе, что единственной на¬
деждой этого мужа в его предприятии могут быть лишь
прилежание и мудрость: ведь только они настоящие до¬
стоинства эллинов. Но если она узнает, что этот Алки¬
виад принимается за дело, не будучи еще полных двад¬
цати лет от роду, и что он совершенно необразован, да
вдобавок, несмотря на уверения его поклонника в том,
е что в подобную борьбу с царем ему следует вступать не
раньше, чем он обучится, проявит прилежание и по¬
упражняется, не желает к этому прислушиваться, но
твердит, что ему довольно и того, что у него есть, я по¬
лагаю, она изумится и скажет: “Так на что же надеется
этот юнец?” И если мы ответим ей, что он полагается
на свою красоту и статность, на родовитость, богатство
и природные свойства своей души, она несомненно со¬
чтет, мой Алкивиад, что мы не в своем уме, если срав¬
нит все это с подобными же качествами у персов. Ду-
124 маю также, что и Лампидо, дочь Леотихида, жена Ар-
хидама и мать Агиса — а все они были царями — была бы
удивлена, сравнивая твои данные с преимуществами
своих сородичей, и задавалась бы вопросом, каким об-
104
Алкивиад I
разом рассчитываешь ты, будучи столь скверно воспи¬
тан, бороться с ее сыном. А не позор ли это, если жены
наших врагов лучше нас самих судят о том, какими мы
должны быть, чтобы с ними сражаться?
Первостепенная роль знания того, что есть справедливость,
обретаемого через самопознание
Послушай же, милый, меня и того, что начертано в
Дельфах: познай самого себя и пойми, что противни-
ь ки твои таковы, как я говорю, а не такие, какими ты
их себе мыслишь. Мы ничего не можем им противопо¬
ставить, кроме искусства и прилежания. Если ты этим
пренебрежешь, то потеряешь возможность просла¬
вить свое имя среди эллинов и варваров, а ты, кажет¬
ся мне, жаждешь этого более, чем кто-либо другой че¬
го-то иного.
Алкивиад. Но в чем, мой Сократ, должно заключаться
мое стремление к прилежанию? Можешь ты мне это
объяснить? Ведь ты, как никто, похож на человека, го¬
ворящего правду.
Сократ. Да, могу. Но мы должны вместе искать путь к наи-
с высшему совершенству. Ведь мои слова о необходимос¬
ти учения относятся столько же ко мне, сколь и к тебе:
разница между нами состоит лишь в одном.
Алкивиад. В чем же?
Сократ. Мой опекун лучше и мудрее, чем твой Перикл.
А л к и в и ад. А кто же он такой, Сократ?
Сократ. Бог, мой Алкивиад, запрещавший мне до сего дня
с тобой разговаривать. Доверяя ему, я утверждаю, что
почет придет к тебе ни с чьей иной помощью, но лишь
с моей.
Алкивиад. Ты шутишь, Сократ,
а Сократ. Быть может. Однако я говорю правду, что мы
нуждаемся в прилежании: оно необходимо всем людям,
нам же обоим — особенно.
Алкивиад. В том, что касается меня, ты не ошибаешься.
105
Платон
С о к р ат. Я не ошибаюсь и в том, что касается меня.
Алкивиад. Так что же мы станем делать?
Сократ. Нам не следует ни отрекаться, ни колебаться, мой
друг.
Алкивиад. В самом деле, Сократ, не следует.
Сократ. Решено. Значит, надо подумать вместе. Скажи
е мне: мы ведь говорим, что хотим стать как можно луч¬
ше. Не так ли?
Алкивиад. Да.
С о к р ат. К какой добродетели мы стремимся?
Алкивиад. Ясно, что к добродетели достойных людей.
Сократ. Достойных в чем?
Ал к и в и ад. Ясно, что в умении вершить дела.
Сократ. Какие дела? Имеющие отношение к верховой
езде?
Алкивиад. Конечно, нет.
Сократ. Ибо в этом случае мы обратились бы к мастерам
верховой езды?
Алкивиад. Да.
Сократ. Может быть, ты имеешь в виду корабельное ис¬
кусство?
Алкивиад. Нет.
Сократ. Ведь тогда нам нужно было бы обратиться к мо¬
рякам?
Алкивиад. Да.
Сократ. Но о каких делах идет речь? Кто эти дела вершит?
Ал к и в и ад. Лучшие люди Афин.
125 Сократ. А лучшими ты называешь разумных или же без¬
рассудных?
Алкивиад. Разумных.
Сократ. Значит, в чем каждый разумен, в том он и добро¬
детелен?
Алкивиад. Да.
Сократ. Неразумный же человек порочен?
Алкивиад. Как же иначе?
Сократ. Следовательно, сапожник разумен в деле изго¬
товления обуви?
Алкивиад. Несомненно.
!Об
Алкивиад I
Сократ. Значит, и добродетелен в этом?
Алкивиад. Да.
Сократ. Ну ав деле изготовления плащей разве не будет
он неразумным?
Алкивиад. Будет.
ь Сократ. И значит, порочным в этом?
Алкивиад. Да.
Сократ. Согласно этому рассуждению, один и тот же чело¬
век оказывается и добродетельным и порочным?
Алкивиад. По-видимому.
Сократ. Значит, ты утверждаешь, что добродетельные
люди одновременно также порочны?
Алкивиад. Нет, конечно.
Сократ. Но кого же ты именуешь добродетельными?
Алкивиад. Тех, кто способен повелевать в государстве.
Сократ. Повелевать... не лошадьми же?
Алкивиад. Разумеется, нет.
Сократ. Значит, людьми?
Алкивиад. Да.
Сократ. Какими людьми — больными?
Алкивиад. Нет.
Сократ. Может быть, теми, кто находится в плавании?
Алкивиад. Да нет же!
Сократ. Или снимающими урожай?
Алкивиад. Нет.
с Сократ. Все же теми, кто ничего не делает, или теми, кто
делает что-то?
Алкивиад. Я говорю о тех, кто имеет занятия.
Сократ. Какие же именно? Попробуй мне объяснить.
Ал к и в и ад. Речь идет о людях, общающихся друг с другом
и вступающих между собою в деловые отношения, как
это происходит в нашей государственной жизни.
Сократ. Значит, ты говоришь о тех, что повелевают людь¬
ми и используют их в своих интересах?
Алкивиад. Да.
Сократ. Ты имеешь в виду старших над гребцами, повеле¬
вающих ими?
107
Платон
Ал к и в и ад. Конечно, нет.
Сократ. Ведь это была бы добродетель кормчего?
Алкивиад. Да.
а Сократ. Может быть, ты говоришь о людях, повелеваю¬
щих флейтистами, руководящих пением хора и исполь¬
зующих хоревтов?
Ал к и в и ад. Нет, конечно, нет.
Сократ. Ибо это была бы добродетель постановщика хора?
Алкивиад. Несомненно.
Сократ. Но в каком же смысле говоришь ты, что люди мо¬
гут повелевать другими людьми, которых они использу¬
ют в своих интересах?
Алкивиад. Я имею в виду, что именно тем, кто принима¬
ют участие в государственных делах и сталкиваются на
этом поприще с другими людьми, и надлежит повеле¬
вать в государстве.
Сократ. В чем же суть этого искусства? Как если бы, на¬
пример, я тебя снова спросил: какое искусство учит по¬
велевать теми, кто участвуют в морских путешествиях?
Алкивиад. Искусство кормчего,
е Сократ. А какая наука — мы об этом сейчас говорили —
учит повелевать участниками хора?
Ал к и в и ад. Та, о которой ты недавно сказал: наука поста¬
новщика хора.
Сократ. Ну а как ты назовешь науку тех, кто занимается
государственными делами?
Ал к и в и ад. Я бы назвал ее наукой о здравомыслии.
Сократ. Как? Разве наука кормчих кажется тебе бессмыс¬
лицей?
Алкивиад. Нет, конечно.
Сократ. Значит, наоборот, она полна смысла?
126 Ал к и в и ад. Мне кажется, да, особенно когда речь идет о
безопасности плывущих.
Сократ. Прекрасно. Далее: то здравомыслие, о котором
ты говоришь, на что оно направлено?
Алкивиад. На то, чтобы наилучшим образом управлять
государством и обеспечивать его безопасность.
ю8
Алкивиад I
С о к р ат. А присутствие или отсутствие каких вещей обес¬
печивает государству наилучшее управление и сохран¬
ность? Если бы, например, ты у меня спросил: “Присут¬
ствие или отсутствие каких вещей обеспечивает луч¬
шее управление нашим телом и его сохранность?” — я
бы ответил тебе: “Присутствие здоровья и отсутствие
болезни”. Ты с этим согласен?
ь Алкивиад. Да.
Сократ.А если бы ты опять-таки у меня спросил: “Присут¬
ствие каких вещей делает наши глаза лучшими?” — я от¬
ветил бы: “Присутствие зрения и отсутствие слепоты”.
Уши улучшает отсутствие глухоты, а благодаря присут¬
ствию слуха они становятся лучше и уход за ними облег¬
чается.
Алкивиад. Это правильно.
Сократ.А что скажем мы о государстве? Благодаря присут-
с ствию и отсутствию каких вещей становится оно лучше
и легче поддается управлению и заботе?
Алкивиад. Мне кажется, мой Сократ, что этому способ¬
ствуют дружелюбные взаимоотношения и отсутствие
ненависти и мятежей.
Сократ. Итак, дружелюбием ты называешь единодушие
или раздор?
Алкивиад. Единодушие.
С о к р ат. А благодаря какому искусству государства прихо¬
дят к согласию относительно числа?
Алкивиад. Благодаря искусству арифметики.
Сократ. Ну а частные лица? Разве не благодаря тому же
искусству?
Алкивиад. Да, так.
Сократ. И каждый с самим собой согласен относительно
числа благодаря этому же искусству?
Алкивиад. Да.
С о к р ат. Ну а благодаря какому искусству каждый согласен
с! с самим собой относительно пяди и локтя — какая из
этих мер больше? Разве не благодаря измерительному?
Алкивиад. Как же иначе?
109
Платон
С о крат. И благодаря ему же согласны между собою част¬
ные лица и государства?
Алкивиад. Да.
С о к р ат. Ну а относительно веса разве дело обстоит не та¬
ким же образом?
Ал к и в и ад. Конечно, таким.
Сократ. А то единодушие, о котором ты говоришь, — в
чем его суть и к чему оно относится, а также какое ис¬
кусство его обеспечивает? Причем одинаково ли обес¬
печивает оно согласие не только государству, но и част¬
ным лицам — как с самими собой, так и с другими част¬
ными лицами?
Ал к и в и ад. Похоже, что одинаково.
С о к р ат. Но что же это за искусство? Не надо колебаться в
е ответе, смело скажи.
Ал к и в и ад. Я имею в виду то дружелюбие и единодушие,
с какими отец и мать относятся к любимому сыну,
брат — к брату и жена — к мужу.
Сократ. Ты полагаешь, Алкивиад, что муж может быть
единодушен с женой относительно шерстопрядения,
хотя он не разбирается в этом деле, а она разбирается?
Алкивиад. Конечно, нет.
С о к р ат. Да в этом и нет нужды: ведь наука эта — женская?
Алкивиад. Да.
127 С о к р ат. Ну а может ли жена быть единодушной с мужем
относительно искусства владеть тяжелым вооружени¬
ем? Ведь она этому не обучалась.
Алкивиад. Конечно, не может.
Сократ. Наверное, ты скажешь, что это — мужское заня¬
тие?
Алкивиад. Разумеется, я так скажу.
Сократ. Следовательно, по твоему слову, существуют нау¬
ки мужские и женские?
Алкивиад. Именно так.
Сократ. Значит, в этих вещах не бывает единодушия меж¬
ду женами и мужьями.
Алкивиад. Не бывает.
но
Ал к и в иад I
С о к р ат. А следовательно, не бывает и дружбы, если друж¬
ба — это единодушие.
Ал киви ад. Видимо, нет.
Сократ. Значит, жены, поскольку они заняты женскими
делами, не пользуются любовью своих мужей,
ь Алкивиад. Очевидно, нет.
Сократи мужья в подобном же случае не пользуются лю¬
бовью жен.
Ал киви ад. Да, не пользуются.
Сократ. Таким образом получается, что государства не
благоденствуют, если каждый из граждан занимается
собственным делом?
Алкивиад. Да, Сократ, получается так.
Сократ. Однако как можешь ты это допустить, если мы со¬
гласились, что наличие дружбы — причина благоденст¬
вия государств, отсутствие же ее ведет к обратному?
Алкивиад. Но мне кажется, что дружелюбие возникает в
государствах и благодаря тому, что каждый занимается
своим делом.
с Сократ. Однако только что ты говорил иначе. А теперь ка¬
ково твое мнение? Дружелюбие возникает и там, где нет
единодушия? Но может ли существовать единодушие в
тех вещах, которые одним ведомы, другим же — нет?
А л к и в и ад. Это невозможно.
Сократ. Правильно ли поступают или неправильно те,
кто занимаются каждый своими делами?
А л к и в и ад. Правильно. Как же иначе?
Сократ. А если граждане в государстве поступают пра¬
вильно, разве между ними не возникает дружба?
Алкивиад. Мне кажется, непременно возникает, Сократ,
а С о крат. Так чем же в конце концов является эта дружба,
или единодушие, относительно которого мы должны
проявлять мудрость и здравый смысл, если хотим быть
достойными людьми? Я никак не могу взять в толк ни в
чем его суть, ни среди каких людей оно встречается: то
мне кажется, если верить твоим словам, что оно прису¬
ще одинаковым людям, то — нет.
111
Платон
Ал к и в над. Но клянусь богами, Сократ, я и сам не знаю,
что говорю; видно, я давно уже не замечаю, насколько
постыдно мое положение.
Сократ. Ну, выше голову! Если бы ты заметил это свое со-
е стояние в пятьдесят лет, тебе трудно было бы попра¬
вить дело прилежанием. А сейчас ты как раз в том воз¬
расте, когда необходимо чувствовать такие вещи.
А л к и в и ад. А тому, Сократ, кто это почувствует, что следу¬
ет делать?
Сократ. Отвечать тому, кто задает тебе вопросы, Алкиви-
ад. И если ты так поступишь, то, коль пожелает бог и ес¬
ли меня не обманывает предчувствие (а я должен на не¬
го полагаться), тебе и мне станет лучше.
Алкивиад. Если дело лишь за моими ответами, пусть бу¬
дет так.
Сократ. Скажи же, что это означает — прилежно забо¬
титься о себе? Разве не бывает часто, что мы о себе не
128 заботимся, хоть и думаем, что делаем это? В каких слу¬
чаях человек это делает? И когда он проявляет заботу о
своих вещах, заботится ли он тем самым и о себе?
Алкивиад. Мне кажется, да.
Сократ. Что же, выражается это в заботе человека о сво¬
их ногах или же о том, что им принадлежит?
Алкивиад. Я не понимаю тебя.
Сократ. Что ты называешь принадлежностью руки? На¬
пример, кольцо является принадлежностью пальца
или какой-либо иной части человека?
Алкивиад. Конечно, пальца.
С о к р ат. И то же самое можно сказать о башмаке в отноше¬
нии ноги?
Алкивиад. Да.
<С о крат. Равно как и о плащах и накидках в отношении
остальной части тела?
ь Алкивиад. Да.>
Сократ. Но когда мы заботимся о башмаках, мы тем са¬
мым заботимся и о ногах?
Ал к и в и ад. Я не очень-то возьму в толк, Сократ.
112
Ал ки виад I
Сократ. Как так, Алкивиад? Ты понимаешь, что значит
правильно заботиться о чем бы то ни было?
Алкивиад. Да, разумеется.
Сократ. Но ведь ты называешь правильной заботой, ко¬
гда кто-то что-либо улучшает?
Алкивиад. Да.
Сократ. Так какое же искусство делает лучшими башмаки?
Алкивиад. Сапожное.
Сократ. Значит, мы заботимся о башмаках с помощью са¬
пожного искусства?
с Алкивиад. Да.
Сократ. Ио ногах мы заботимся с его помощью? Или же
с помощью того искусства, что улучшает ноги?
Ал к и виад. Да, с помощью этого последнего.
Сократ. Но ведь то же самое искусство делает лучшим и
все остальное тело?
Ал к и виад. Мне кажется, да.
Сократ. Разве это делает не искусство гимнастики?
Алкивиад. Именно оно.
Сократ. Значит, с помощью гимнастики мы заботимся о
ногах, с помощью же сапожного искусства о том, что
ногам принадлежит?
Ал к и виад. Безусловно.
Сократ. Ис помощью гимнастики мы заботимся о руках,
а с помощью искусства резьбы — о том, что принадле¬
жит руке?
Алкивиад. Да.
а Сократ. Далее, с помощью гимнастики мы заботимся о на¬
шем теле, а с помощью ткачества и других искусств — о
том, что ему принадлежит?
Ал к и виад. Несомненно.
Сократ. Итак, одно искусство помогает нам заботиться о
каждом из нас, другое же — о том, что каждому принад¬
лежит?
Алкивиад. Очевидно.
Сократ. Значит, забота о своих принадлежностях еще не
будет заботой о самом себе?
ИЗ
Платон
Ал к и в и ад. Ни в коей мере.
Сократ. Следовательно, это разные искусства — то, с по¬
мощью которого мы заботимся о себе, и то, с помощью
которого заботимся о своих принадлежностях.
Ал к и в и ад. Ясно, что разные,
е Сократ. Скажи же, что это за искусство, которое помога¬
ет нам заботиться о себе?
Ал киви ад. Не знаю...
Сократ. Но ведь мы согласились хотя бы, что искусство
это улучшает не то, что принадлежит нам, — чем бы это
ни было — а нас самих?
Ал к и в и ад. Ты молвишь правду.
С о к р ат. С другой стороны, знали бы мы, какое искусство
улучшает башмаки, если бы не знали, что представляют
собою эти последние?
Алкивиад. Это было бы невозможно.
Сократ. Точно так же мы не знали бы, какое искусство
улучшает кольца, если бы не знали, что такое кольцо.
Ал к и в и ад. Это верно.
Сократ. Что же? Можем ли мы знать, какое искусство нас
улучшает, если не знаем, что мы такое?
129 Алкивиад. Нет, не можем.
Сократ. Легко ли познать самого себя (ведь не первый же
встречный начертал это на Пифийском храме!)? Или,
наоборот, это трудно и доступно не всякому?
Ал к и в и ад. Часто мне казалось, Сократ, что это доступно
всем, а часто, наоборот, представлялось весьма труд¬
ным делом.
Сократ. Но, Алкивиад, легко ли это или нет, с нами про¬
исходит следующее: познав самих себя, мы одновре¬
менно познаем заботу, в которой нуждаемся, а без тако¬
го познания мы никогда этого не поймем.
Ал к и в и ад. Истинно так.
ь Сократ. Послушай же: каким образом могли бы мы отыс¬
кать самое “само”? Ведь так мы, быть может, узнали бы,
что мы собой представляем, не зная же первого, мы не
можем знать и себя.
114
Алкивиад I
Ал киви ад. Ты прав.
Сократ. Будь же внимателен, ради Зевса! С кем ты сейчас
беседуешь? Не со мной ли?
Алкивиад. С тобой.
Сократ. Значит, и я веду беседу с тобой?
Алкивиад. Да.
Сократ. Следовательно, ведущий беседу — это Сократ?
Ал к и в и ад. Несомненно.
С о к р ат. А слушает Сократа Алкивиад?
Алкивиад. Да.
С о к рат. Не с помощью ли речи ведет беседу Сократ?
с Ал к и в и ад. Само собой разумеется.
Сократ. А беседовать и пользоваться словом, по твоему
мнению, это одно и то же?
Алкивиад. Несомненно.
С о к рат. Ну а пользующийся чем-то и то, чем он пользует¬
ся, разве не разные вещи?
Алкивиад. Как ты говоришь?!
С о к рат. К примеру, сапожник работает резаком, ножом и
другими инструментами.
Алкивиад. Да.
Сократ. Значит, тот, кто работает и пользуется резаком, и
то, чем работающий пользуется, — это разные вещи?
Ал к и в и ад. Как же иначе?
Сократ. Тогда, следовательно, инструмент, на котором
играет кифарист, и сам кифарист — это тоже разные
вещи?
Алкивиад. Да.
а Сократ. Вот об этом я только что и спрашивал — а всегда
ли представляются отличными друг от друга тот, кто
пользуется чем-либо, и то, чем он пользуется?
Алкивиад. Всегда.
Сократ. Что же мы скажем о сапожнике: работает он
только инструментами или также и руками?
Алкивиад. Также и руками.
Сократ. Значит, и ими он пользуется?
Алкивиад. Да.
И5
Платон
Сократ. Но когда он сапожничает, он ведь пользуется и
глазами?
Алкивиад. Да.
Сократ. Следовательно, сапожник и кифарист — это не то,
е что руки и глаза, с помощью которых они работают?
Алкивиад. Это очевидно.
Сократ. Но ведь человек пользуется и всем своим телом?
Алкивиад. Несомненно.
Сократ. А ведь мы говорили, что пользующееся чем-то и
то, чем оно пользуется, это разные вещи?
Алкивиад. Да.
Сократ. Значит, человек — это нечто отличное от своего
собственного тела?
А л к и в и ад. Похоже, что да.
Сократ. Что же это такое — человек?
А л к и в и ад. Не умею сказать.
Сократ. Но во всяком случае ты уже знаешь: человек — это
то, что пользуется своим телом.
Алкивиад. Да.
130 С о к р ат. А что иное пользуется телом, как не душа?
Алкивиад. Да, это так.
Сократ. Значит, она им управляет?
Алкивиад. Да.
Сократ. Полагаю, что никто не думает иначе вот о чем...
Алкивиад. О чем же?
Сократ. Человек — не является ли он одной из трех ве¬
щей?
Алкивиад. Какие же это вещи?
Сократ. Душа, тело и целое, состоящее из того и другого.
А л к и в и ад. Это само собой разумеется.
Сократ. Но ведь мы признали человеком то самое, что уп¬
равляет телом?
ь Алкивиад. Да.
Сократ. Что же, разве тело само управляет собой?
Алкивиад. Ни в коем случае.
Сократ. Мы ведь сказали, что оно управляемо.
Алкивиад. Да.
иб
Алкивиад I
Сократ. Вряд ли поэтому оно то, что мы ищем.
Ал киви ад. Видимо, да.
Сократ. Но значит, телом управляют совместно душа и те¬
ло, и это и есть человек?
Ал кивиад. Возможно, конечно.
Сократ. На самом же деле менее всего: если одно из двух,
составляющих целое, не участвует в управлении, нико¬
им образом не могут управлять оба вместе.
Ал кивиад. Это верно.
с С о к р ат. Ну а если ни тело, ни целое, состоящее из тела и
души, не есть человек, остается, думаю я, либо считать
его ничем, либо, если он все же является чем-то, заклю¬
чить, что человек — это душа.
А л к и в и ад. Безусловно, так.
Сократ. Нужно ли мне с большей ясностью доказать тебе,
что именно душа — это человек?
Алкивиад. Нет, клянусь Зевсом, мне кажется, что сказан¬
ного достаточно.
Сократ. Даже если доказательство было не вполне безу¬
пречным, однако в меру достаточным, этого нам до¬
вольно. Безупречно осведомлены мы будем тогда, когда
(1 выясним то, что пока опустили из-за необходимости
подробного рассмотрения.
А л к и в и ад. А что это такое?
Сократ. Перед этим было сказано, что прежде всего надо
рассмотреть самое “само”. Теперь же вместо “самого”
как такового мы рассмотрели каждую “самость” — что
она собой представляет, — и, быть может, этого нам бу¬
дет довольно: мы ведь отметили, что в нас нет ничего
главнее души.
Алкивиад. Разумеется, нет.
Сократ. Значит, правильным будет считать, что, когда мы
общаемся друг с другом и пользуемся при этом речью,
это душа говорит с душою?
е Ал к и в и ад. Несомненно.
С о к р ат. В этом и заключалось значение того, что я сказал
несколько раньше: когда Сократ беседует с Алкивиадом,
117
Платон
пользуясь речью, он обращается со своими речами не к
лицу Алкивиада, как можно было бы думать, но к само¬
му Алкивиаду, то есть к его душе.
А л к и в и ад. Я с этим согласен.
Сократ. Следовательно, тот, кто велит нам познать самих
себя, приказывает познать свою душу.
131 А л к и в и ад. По-видимому.
Сократ. Значит, тот, кому известно что-либо о частях сво¬
его тела, знает то, что ему принадлежит, но не самого
себя.
Ал к и в и ад. Это так.
Сократ. Следовательно, ни один врач не знает себя как
врача, и ни один учитель гимнастики не знает себя как
такового.
Ал к и в и ад. Видимо, нет.
Сократ. Значит, далеко до того, чтобы земледельцы и дру¬
гие ремесленники знали самих себя; вдобавок они, по-
видимому, не знают и своих собственных свойств, но
понимают лишь то, что более отдаленно относится к
ь их ремеслу. Они разбираются только в том, что имеет
отношение к телу и помогает за ним ухаживать.
Алкивиад. Ты прав.
Сократ. Если же рассудительность заключается в позна¬
нии самого себя, то никто из них не разумеет этого ис¬
кусства.
Алкивиад. Видимо, нет.
Сократ. Потому-то ремесла эти кажутся благородному че¬
ловеку пошлыми и недостойными изучения.
Алкивиад. Да, безусловно.
Сократ. Значит, мы снова пришли к тому, что человек, за¬
ботящийся о своем теле, заботится о том, что ему при¬
надлежит, но не о себе самом?
Алкивиад. По-видимому.
Сократ. Тот же, кто проявляет заботу об имуществе, забо¬
тится и не о себе и не о том, что ему принадлежит, но о
с вещах еще более отдаленных.
Ал к и в и ад. Я с этим согласен.
и8
Алкивиад I
Сократ. Ведь любитель наживы занимается даже не свои¬
ми вещами.
Ал к и в и ад. Это верно.
С о к р ат. И если бы кто был влюблен в Алкивиадово тело,
он любил бы не Алкивиада, но что-то из принадлежа¬
щих Алкивиаду вещей.
Алкивиад. Ты говоришь правду.
С о к р ат. А тот, кто влюблен в твою душу?
Алкивиад. Вывод напрашивается сам собой.
Сократ. Значит, тот, кто любит твое тело, покидает тебя
тотчас же, как только тело твое перестает цвести?
Алкивиад. Очевидно.
с1 Сократ. Ну а кто любит твою душу, тот, видно, не покинет
ее до тех пор, пока она будет стремиться к совершенст¬
вованию?
Ал кивиад. По всей вероятности.
Сократ. Вот я и не ухожу, но остаюсь, хотя тело твое начи¬
нает увядать и другие тебя покинули.
Алкивиад. Ты хорошо поступаешь, Сократ, не уходи же.
Сократ. Так позаботься о том, чтобы стать по возможнос¬
ти совершеннее.
Алкивиад. Да, я позабочусь об этом,
е Сократ. Значит, вот как обстоит твое дело: не было и нет,
как видно, приверженца у Алкивиада, сына Клиния,
кроме единственного и любезного ему Сократа, сына
Софрониска и Фенареты.
Алкивиад. Воистину так.
Сократ. Не сказал ли ты, что я, подойдя к тебе, лишь не¬
много тебя упредил, поскольку ты первым хотел подой¬
ти и спросить, по какой причине лишь я один тебя не
покидаю?
Алкивиад. Да, так оно и было.
Сократ. Итак, причина заключается в том, что я был
единственным твоим поклонником, все же остальные
поклонялись не тебе, а тому, что тебе принадлежит. Но
красота твоя увядает, ты же, напротив, начинаешь цве-
132 сти. И теперь, если только ты не дашь развратить себя
^9
Платон
афинскому народу и не станешь уродлив, я тебя не ос¬
тавлю. А я очень опасаюсь того, чтобы ты, став привер¬
женцем народа, не развратился: ведь это приключи¬
лось уже со многими достойными афинянами. “Народ
отважного Эрехфея” на вид очень хорош, но надо сор¬
вать личину, чтобы он предстал в своем истинном све¬
те; прими же предосторожность, какую я тебе посове¬
товал.
Алкивиад. Какую именно?
ь Сократ. Прежде всего упражняйся, мой милый, учись то¬
му, что следует знать, чтобы взяться за государствен¬
ные дела. А до этого не берись, чтобы не лишиться про¬
тивоядия и не попасть в опасное положение.
Алкивиад. Мне кажется, ты прав, Сократ. Но попытайся
объяснить мне, каким именно образом следует нам о
себе заботиться.
Сократ. Быть может, мы уже сделали к этому первый шаг:
мы пришли к надлежащему согласию относительно то¬
го, что мы собой представляем. Ведь было опасение,
как бы, обманываясь на этот счет, мы нечаянно не ста¬
ли заботиться о чем-то другом, а не о себе.
Ал к и в и ад. Это так.
с Сократ. А затем мы поняли, что надо заботиться о душе и
именно на нее обращать внимание.
Алкивиад. Это ясно.
Сократ. Ну а заботу о наших телах и имуществе следует
предоставить другим.
Алкивиад. Само собой разумеется.
Сократ. Каким же образом мы всё это яснее познаем? Ведь,
познав это, мы, очевидно, познаем себя самих. Но во
имя богов, постигли ли мы значение прекрасной дель¬
фийской надписи, о которой мы вспоминали недавно?
Алкивиад. Что ты имеешь в виду, мой Сократ?
а Сократ. Я скажу тебе, о чем, как я подозреваю, говорит
нам и что советует эта надпись. Правда, боюсь, что не
подберу достаточного количества примеров, разве вот
только пример зрения.
120
Ал ки в иад I
А л к и в и ад. Как ты это понимаешь?
Сократ. Посмотри и ты: предположим, что изречение
это советовало бы нашему глазу, как человеку: “Увидь
самого себя!” Как восприняли бы мы подобный совет?
Не так ли, что глаз должен смотреть на то, что позво¬
лит ему увидеть самого себя?
Алкивиад. Это понятно.
е Сократ. Представим же себе ту вещь, глядя на которую
мы одновременно увидим и ее и себя самих.
Алкивиад. Ясно ведь, Сократ, что это зеркало или нечто
подобное.
Сократ. Ты прав. Но значит, и в глазу, которым мы смот¬
рим, также содержится нечто подобное?
Ал к и в и ад. Несомненно.
Сократ. Ты ведь заметил, что, когда мы смотрим кому-то
1зз в глаза, наше лицо, как в зеркале, отражается в глазах
лица, находящегося напротив? В так называемом зрач¬
ке появляется изображение того, кто в него смотрит.
Алкивиад. Да, это правда.
Сократ. Следовательно, когда глаз смотрит в глаз и вгля¬
дывается в лучшую его часть — ту, которой глаз видит, —
он видит самого себя.
А л к и в и ад. Это очевидно.
Сократ. Если же он будет смотреть на какую-либо другую
часть человека или на любую из вещей, кроме тех, ко¬
торым подобен глаз, он себя не увидит,
ь Алкивиад. Ты прав.
Сократ. Следовательно, если глаз желает увидеть себя, он
должен смотреть в [другой] глаз, а именно в ту его
часть, в которой заключено все достоинство глаза; до¬
стоинство это — зрение.
Алкивиад. Так.
Сократ. Значит, мой милый Алкивиад, и душа, если она
хочет познать самое себя, должна заглянуть в душу, осо¬
бенно же в ту ее часть, в которой заключено достоинст¬
во души — мудрость, или же в любой другой предмет, ко¬
ему душа подобна.
121
Платон
Ал к и в и ад. Я согласен с тобой, Сократ,
с Сократ. Можем ли мы назвать более божественную часть
души, чем ту, к которой относится познание и разуме¬
ние?
Ал к и в и ад. Нет, не можем.
С о крат. Значит, эта ее часть подобна божеству, и тот, кто
всматривается в нее и познает всё божественное — бога
и разум, таким образом лучше всего познает самого себя.
Алкивиад. Это очевидно.
<С о к р ат. И подобно тому как зеркала бывают более ясны¬
ми, чистыми и сверкающими, чем зеркало глаз, так и
божество являет себя более блистательным и чистым,
чем лучшая часть нашей души.
Алкивиад. Это правдоподобно, Сократ.
Сократ. Следовательно, вглядываясь в божество, мы
пользуемся этим прекраснейшим зеркалом и определя¬
ем человеческие качества в соответствии с добродете¬
лью души: именно таким образом мы видим и познаем
самих себя.
Алкивиад. Да.>
С о к р ат. Ну а познавать самого себя, как мы согласились, —
значит быть рассудительным?
Ал к и в и ад. Несомненно.
С о к р а т. А не познавая самих себя и не будучи рассудитель¬
ными, можем ли мы понять, что в нас есть хорошего и
плохого?
Ал к и в и ад. Но как, мой Сократ, могло бы это статься?
а Сократ. Тебе ведь, наверное, показалось бы невозмож¬
ным, чтобы тот, кто не знает Алкивиада, знал бы, что
именно принадлежит Алкивиаду как его неотъемлемое
свойство?
Алкивиад. Да, невозможным, клянусь Зевсом.
Сократ. Точно так же ведь невозможно знать наши свой¬
ства, если мы не знаем самих себя?
Алкивиад. Конечно.
Сократ. А если мы не знаем собственных свойств, то не
знаем и того, что к ним относится?
122
Ал к и в иад I
Ал к и в и ад. Ясно, что не знаем.
Сократ. Но тогда мы не вполне верно признали недавно,
что есть люди, не знающие себя, но знающие свои
свойства, а также люди, знающие, что относится к
е этим свойствам: ведь постигать все это — себя, свои
свойства и то, что к ним относится, — по-видимому, де¬
ло одного и того же искусства.
Алкивиад. Похоже, ты прав.
Сократ. При этом всякий, кто не знает своих свойств, не
может знать соответственно и свойств других людей.
Алкивиад. Совершенно верно.
Сократ. А если он не знает свойств других людей, он не
будет знать и свойств государства.
Алкивиад. Это неизбежно.
Сократ. Такой человек не может стать государственным
мужем.
Алкивиад. Конечно, нет.
С о к р ат. А также и хозяином дома.
134 Алкивиад. Никоим образом.
Сократ. Ведь он не будет даже понимать, что он делает.
Алкивиад. Разумеется.
Сократ. Ну а тот, кто этого не понимает, не будет разве
подвержен ошибкам?
Алкивиад. Несомненно, будет.
Сократ.А ошибаясь, разве не скверно будет он вести как
домашние, так и общественные дела?
А л к и в и ад. Разумеется, скверно.
Сократ. Ведя же их скверно, не будет ли он выглядеть жал¬
ким?
Алкивиад. И даже очень.
Сократ. А те, для которых он будет трудиться?
Алкивиад. И они также.
Сократ. Значит, невозможно быть счастливым, не будучи
разумным и достойным,
ь Алкивиад. Да, невозможно.
Сократ. Значит, порочные люди несчастливы.
Алкивиад. Именно так.
123
Платон
Сократ. Следовательно, и разбогатевший человек не из¬
бегнет несчастья; его избежит лишь человек рассуди¬
тельный.
Алкивиад. Это очевидно.
Сократ. Значит, государства для своего благополучия,
мой Алкивиад, не нуждаются ни в стенах, ни в трие¬
рах, ни в корабельных верфях, ни в многонаселенно-
сти, ни в огромных размерах, если они лишены добро¬
детели.
Ал к и в и ад. Да, это так.
Сократ. Если же ты желаешь правильно и достойно зани-
с маться государственными делами, ты должен приви¬
вать своим согражданам добродетель.
Алкивиад. Как же иначе?
Сократ. Но может ли кто привить другому то, чего он сам
не имеет?
Алкивиад. Как мог бы он это сделать?
Сократ. Поэтому прежде всего ему надо самому обрести
эту добродетель. Это также долг каждого, кто намерен
не только управлять собой и тем, что ему принадлежит,
и проявлять об этом заботу, но и заботиться о государ¬
стве и его интересах.
А л к и в и ад. Ты говоришь правду.
Сократ. Поэтому ты должен уготовить себе не свободу
властвовать, делая для себя и для города все, что тебе
угодно, но рассудительность и справедливость.
Алкивиад. Это очевидно.
а Сократ. Ибо если вы — ты и город — будете действовать
справедливо и рассудительно, ваши действия будут угод¬
ны богам.
Алкивиад. По всей вероятности.
С о к р ат. И как мы говорили раньше, вы будете в этом слу¬
чае действовать, вглядываясь в ясный блеск божества.
Алкивиад. Это понятно.
С о к р ат. А имея этот блеск перед глазами, вы узрите и по¬
знаете самих себя и то, что является для вас благом.
Алкивиад. Да.
124
Ал к и в иад I
Сократ. Значит, вы будете действовать правильно и до¬
стойно.
Ал киви ад. Да.
е Сократ. Но я могу поручиться, что, действуя таким обра¬
зом, вы наверняка будете счастливы.
Алкивиад. Ты — верный поручитель.
Сократ. Если же вы будете действовать несправедливо и
брать в пример все безбожное и темное, то, естествен¬
но, и дела ваши будут такими и самих себя вы не по¬
знаете.
Алкивиад. По-видимому.
С о крат. В самом деле, мой милый Алкивиад, если у кого-
либо (будь то частное лицо или государство) есть воз¬
можность делать все, что ему вздумается, а ума при этом
нет, какая ему может быть уготована судьба? Например,
если бы больному была предоставлена возможность де-
135 лать все, что он вздумает, при том, что он не обладает
разумом врача, и он будет действовать как тиран, то
есть не сумеет себя обуздать, каков будет его удел? Разве
не погубит он скорее всего свое тело?
Ал киви ад. Ты прав.
Сократ. А если на корабле любому будет дана возмож¬
ность делать все, что ему угодно, при том, что у него
нет разума и добродетели кормчего, — понимаешь ли
ты, что приключилось бы с ним и его спутниками по
плаванию?
Алкивиад. Да, в этом случае все они погибли бы.
Сократ. Точно таким же образом обстоит дело в государ-
ь стве и при всех видах неограниченной власти: как толь¬
ко исчезает добродетель, наступает несчастье.
Алкивиад. Да, это неизбежно.
Сократ. Следовательно, достойнейший мой Алкивиад, те¬
бе надо уготавливать как себе, так и городу, если вы на¬
мерены процветать, не тиранию, но добродетель.
Алкивиад. Это правда.
С о к р ат. И раньше чем будет обретена добродегель, не то
что ребенку, но и зрелому мужу лучше не властвовать,
125
Платон
но отдать себя под водительство более достойного че¬
ловека.
Ал киви ад. Ясно, что лучше.
С о к р ат. А то, что лучше, разве не прекраснее?
Ал к и в и ад. Прекраснее.
С о к р ат. То же, что прекраснее, разве не более подобает?
с Ал киви ад. Как же иначе?
Сократ. Следовательно, дурному человеку подобает раб¬
ствовать: так будет лучше.
Ал киви ад. Да.
Сократ. Ведь порочность — это рабское свойство.
Ал к и в и ад. Очевидно.
Сократ.А добродетель присуща свободе.
Ал киви ад. Да.
Сократ. Так разве, мой друг, не следует избегать всего раб¬
ского?
А л к и в и ад. И даже очень, Сократ.
Сократ. Чувствуешь ли ты теперь свое состояние? Подо¬
бает оно свободному человеку или нет?
Алкивиад. Мне кажется, я его даже очень чувствую.
Сократ. Знаешь ли ты, как можно избежать того, что с то¬
бою сейчас творится? Мне не хочется давать имя этому
твоему состоянию — ты так красив,
а Алкивиад. Но я и сам знаю.
Сократ. Ну и как же?
Алкивиад. Я избегну этого состояния, если ты пожела¬
ешь, Сократ.
Сократ. Нехорошо ты говоришь, Алкивиад.
Алкивиад. Но как же надо сказать?
Сократ. “Если захочет бог”.
Алкивиад. Вот я и говорю это. А кроме того, я опасаюсь,
что мы поменяемся ролями, мой Сократ: ты возьмешь
мою личину, я — твою. Начиная с нынешнего дня я, мо¬
жет статься, буду руководить тобою, ты же подчинишь¬
ся моему руководству.
е Сократ. Благородный Алкивиад, любовь моя в этом в слу¬
чае ничем не будет отличаться от любви аиста: взлеле-
126
Ал к и в иад I
яв в твоей душе легкокрылого эроса, она теперь будет
пользоваться его заботой.
Ал киви ад. Но решено: с этого момента я буду печься о
справедливости.
Сократ. Хорошо, если б ты остался при этом решении.
Страшусь, однако, не потому, что не доверяю твоему
нраву, но потому, что вижу силу нашего города — как бы
он не одолел и тебя, и меня.
Евтифрон
Евтифрон, Сократ
2 Евтифрон. Что это за новость, Сократ? Оставив свои бе¬
седы в Ликее, ты теперь проводишь время здесь, у цар¬
ского портика? Нет ли и у тебя какой-нибудь жалобы к
царю, как у меня?
Сократ. Но афиняне, Евтифрон, называют это не жало¬
бой, а иском.
ь Евтифрон. Что ты говоришь? Кто-то вчинил тебе иск?
Ведь не могу же я поверить, что, наоборот, ты сам обви¬
няешь кого-то.
Сократ. Конечно, нет.
Евтифрон. Значит, кто-то другой обвиняет тебя?
Сократ. Вот именно.
Евтифрон. Кто же это?
Сократ. Я и сам, Евтифрон, не очень-то знаю этого чело¬
века: мне представляется, он из молодых и малоизвест¬
ных; зовут же его, как мне кажется, Мелетом, а родом
он из дема Питфа. Можешь ты вообразить себе такого
питфейца Мелета — длинноволосого и жидкобородого
да к тому же еще и курносого?
Евтифрон. Нет, мой Сократ, такого я не припомню. Но
с какой же он вчинил тебе иск?
Сократ. Какой иск? Да, на мой взгляд, нешуточный. Ведь
это не пустяк — в молодые годы распознать подобное
дело. Ему-де известно, говорит он, почему развращают-
128
Евтифрон
ся молодые люди и кто именно их развращает. Выхо¬
дит, что он-де мудрец, а я, как он усмотрел, невежда и
развращаю его сверстников, потому-то он и выступает
перед городом-матерью с обвинением против меня.
Мне мнится, что среди всех государственных мужей он
а единственный действует правильно: в самом деле, ведь
правильно прежде всего проявить заботу о молодых
людях, чтобы они были как можно лучше, как хороше¬
му земледельцу подобает прежде всего позаботиться о
молодых побегах, а уж после обо всем остальном. По-
з добным же образом и Мелет, возможно, сначала хочет
выполоть нас, из-за которых гибнут ростки юности, —
так он говорит, — а уж затем, как это ясно, он позабо¬
тится и о старших и учинит для города множество ве¬
личайших благ: по крайней мере так обычно бывает с
теми, кто выступает с подобными начинаниями.
Евтифрон. Хотел бы я, Сократ, чтобы было так. Однако
боюсь, как бы не вышло прямо противоположного:
ведь мне решительно кажется, что, замышляя непра¬
вое дело против тебя, он начинает разрушать свой дом
с очага. Но скажи мне, каким образом, утверждает он,
развращаешь ты юношей?
ь Сократ. Странные вещи делаю я, если его послушать, мой
милый. Он утверждает, что я творю богов. И обвине¬
ние его состоит в том, что я ввожу новых богов, старых
же не почитаю, как он говорит.
Евтифрон. Понятно, Сократ: ведь ты сам утверждаешь,
что тебе часто является твой гений. Значит, он строит
свое обвинение на твоих предполагаемых нововведе¬
ниях в божественных вопросах и выступает в суде с кле¬
ветой, хорошо понимая, что подобные вещи легко ста¬
новятся предосудительными в глазах большинства.
Ведь и надо мною потешаются, как над безумцем, когда
с я предсказываю в народном собрании что-либо относи¬
тельно божественных предначертаний. И хотя все мои
предсказания были правдивыми, все же людям, подоб¬
ным мне, всегда завидуют; однако надо не обращать на
129
Платон
завистников никакого внимания и смело идти против
них.
Сократ. Милый Евтифрон, то, что они высмеивают ме¬
ня, — это пустяк. Афинян, как мне кажется, не слишком
задевает, если кто-либо считается сильным в филосо¬
фии, лишь бы он был не способен передать свою муд-
а рость другим. Но вот когда они думают, что кто-то дела¬
ет и других подобными себе, они приходят в ярость —
либо из зависти, либо по какой-то иной причине.
Евтифрон. Тут-то мне мало дела до того, как они ко мне
относятся.
Сократ. Быть может, они полагают, что ты воздержива¬
ешься от поучений и не желаешь передавать свою муд¬
рость другим. Что до меня, то боюсь, они считают, буд¬
то я по человеколюбию щедро рассыпаю перед всеми
свое достояние, не только не требуя вознаграждения,
но вдобавок и от души приплачивая за то только, что¬
бы меня пожелали слушать. Если бы, я повторяю, они
е собирались надо мной посмеяться, как, по твоим сло¬
вам, они смеются над тобою, то ничего не было бы тя¬
гостного в том, чтобы провести время в суде за шутка¬
ми и смехом; но коли они начинают дело всерьез, то
совсем не ясно, чем это может кончиться, — разве толь¬
ко это видно вам, прорицателям.
Евтифрон. Скорее всего, мой Сократ, это ничем серьез¬
ным не кончится, и ты успешно выиграешь свою тяжбу,
как и я, полагаю, свою.
Сократ. Ау тебя, Евтифрон, тоже какая-то тяжба? И ты
выступаешь в ней ответчиком или истцом?
Евтифрон. Истцом.
Сократ. Против кого?
4 Евтифрон. Против такого человека, что и здесь могу по¬
казаться безумцем.
Сократ. Каким же образом? Может быть, ты гонишься за
тем, кто неуловим?
Евтифрон. Куда уж там быть неуловимым такому старцу!
Сократ. Кто же это такой?
130
Евтифрон
Евтифрон. Мой отец.
Сократ. Твой отец, почтеннейший?
Евтифрон. Вот именно.
С о к р ат. В чем же состоит жалоба и из-за чего идет тяжба?
Евтифрон. Из-за убийства, Сократ.
Сократ. Клянусь Гераклом! Разумеется, Евтифрон, боль¬
шинству здесь неведомо, прав ты или не прав. Не ду-
ь маю, чтобы первому встречному было по плечу пра¬
вильно решить это дело, разве только тому, кто достиг
высокой степени мудрости.
Евтифрон. Да, клянусь Зевсом, тому, кто достиг.
Сократ. Без сомнения, умерший по вине твоего отца —
кто-либо из домашних? Это ведь ясно. Ведь не стал бы
ты привлекать отца к судебной ответственности из-за
чужого?
Евтифрон. Смехотворно, Сократ, если ты думаешь, буд¬
то есть разница, из домашних ли убитый или чужой, и
не считаешь, что надо заботиться лишь о том, по праву
ли умертвил его убивший или же нет, и если по праву,
то отпустить его с миром, а если нет, то преследовать
с по суду, будь даже убийца твоим домочадцем и сотрапез¬
ником. Ведь ты подвергаешься осквернению не мень¬
ше, чем он, если будешь общаться с таким человеком,
зная о его провинности, и не очистишь себя самого и
его, обратившись в суд. Впрочем, убитый был из моих
поденщиков; когда мы обрабатывали землю на Наксо¬
се, он там у нас работал. Напившись пьяным, он рассер¬
дился на одного из наших рабов и зарезал его. Отец
мой, связав его по рукам и ногам, бросил в какой-то ров
и послал сюда человека, дабы узнать у экзегета, что де-
а лать дальше. Тем временем он не обращает на связанно¬
го никакого внимания и не проявляет о нем никакой за¬
боты: дескать, это убийца, и ничего не случится, если
он умрет. А он-то возьми и умри. От голода и холода и
от того, что был связан, умер он раньше, чем вернулся
вестник от экзегета. Вот за это-то и гневается мой отец
и другие домашние, что из-за убийцы я обвиняю в убий-
131
Платон
стве отца, который и не убивал-то вовсе, а если бы и
убил, то, поскольку убитый сам убил человека, о нем не
е стоит и беспокоиться: мол, нечестиво со стороны сына
преследовать по суду своего отца за убийство. А ведь
они просто плохо знают божественный закон, касаю¬
щийся благочестия и нечестия.
Что такое благочестие ?
Сократ. Скажи, ради Зевса, Евтифрон, ты-то себя счита¬
ешь настолько точно осведомленным в божественных
законах и в вопросах благочестия и нечестия, что не
страшишься — даже если все было так, как ты гово¬
ришь, — сам совершить нечестивое дело, преследуя от¬
ца по суду?
5 Евтифрон. Мало было бы от меня пользы, Сократ, и ни¬
чем не отличался бы Евтифрон от большинства людей,
если бы я не был точно осведомлен о подобных вещах.
Сократ. Пожалуй, уважаемый Евтифрон, для меня самое
лучшее — стать твоим учеником и, прежде чем состоит¬
ся моя тяжба с Мелетом, возбудить против него ходатай¬
ство со своей стороны, заявив, что я и раньше высоко
ценил познание божественных законов, теперь же, ко¬
гда он обвиняет меня в том, что я погрешаю против этих
законов, самовольничая и вводя различные новшества,
я стал твоим учеником. “И вот, — сказал бы я, — если ты,
ь Мелет, признаешь Евтифрона мудрым в этих вопросах,
то считай и меня человеком правильно мыслящим и не
преследуй меня по суду; если же нет, то, прежде, чем
мне, вчини иск ему, моему наставнику, за то, что он губит
стариков, меня и своего отца, тем, что меня обучает, а
его — проучает и наказывает”. И если он мне не поверит
и не освободит меня от обвинения или не вчинит иск
вместо меня тебе, я смогу в суде выставить то же хода¬
тайство, с которым я выступил перед ним.
Евтифрон. Клянусь Зевсом, Сократ, если только он по-
с пробует вчинить мне иск, то я уж отыщу, я думаю, его
132
Евтифрон
слабое место, и скорее всего дело в суде пойдет у нас о
нем, а не обо мне.
Сократ. Вот и я, дорогой мой друг, понимая это, жажду
стать твоим учеником, ибо знаю, что ни этот Мелет, ни
кто-либо другой тебя вроде бы и не замечают, меня же
он разглядел так легко и ясно, что даже обвинил в нече¬
стии. Поведай же мне, ради Зевса, то, относительно че¬
го ты сейчас настойчиво утверждал, будто доподлинно
это знаешь, а именно: в чем заключается благочестие и
а нечестие как в отношении убийства, так и во всем ос¬
тальном? Разве же в любом деле благочестивое не тож¬
дественно самому себе, и, с другой стороны, разве не¬
честивое не противоположно всему благочестивому,
самому же себе подобно, и разве не имеет оно некоей
единственной идеи, выражающей нечестие для всего,
что по необходимости бывает нечестивым?
Евтифрон. Само собой разумеется, Сократ.
Общая идея благочестия
Сократ. Так скажи же, что именно ты называешь благоче¬
стивым и неблагочестивым?
Евтифрон. Я утверждаю: благочестиво то, что я сейчас
делаю, а именно благочестиво преследовать по суду
преступника, совершившего убийство, либо ограбив¬
шего храм, либо учинившего еще какое-нибудь подоб-
е ное нарушение, будь этим преступником отец, мать или
кто бы то ни было другой; не преследовать же по суду в
таких случаях — нечестиво. Смотри же, Сократ, сколь
сильное доказательство я приведу тебе в пользу того,
что закон именно таков (я говорил об этом уже и дру¬
гим). Правильно было бы не поощрять преступника,
кем бы он ни был: ведь признают же сами люди Зевса
6 наилучшим и справедливейшим из богов, а в то же вре¬
мя все они верят, что он заключил в оковы собственно¬
го отца за то, что он преступно пожирал своих сыновей,
а тот в свою очередь оскопил своего отца за подобные
*33
Платон
же деяния. А на меня они негодуют за то, что я пресле¬
дую по суду своего преступного отца, и, таким образом,
противоречат сами себе в вопросе о богах и обо мне.
Сократ. Так, значит, Евтифрон, именно потому я высту¬
паю ответчиком, что, когда рассказывают нечто подоб¬
ное о богах, меня это раздражает? Вот поэтому, видно,
найдутся такие, которые скажут, что я нарушаю закон,
ь Теперь же, раз и тебе, столь хорошо разбирающемуся в
этих вещах, все это кажется верным, похоже, что мне
надо уступить. Да и что могу я сказать, если сам призна¬
юсь, что ничего об этом не знаю? Но поведай мне, ради
Покровителя дружбы, ты-то в самом деле полагаешь,
что все это было так?
Евтифрон. Мало того, все это было еще более порази¬
тельным, хотя большинство ничего об этом не знает.
Сократ. Значит, ты полагаешь, будто между богами и в са¬
мом деле бывают войны, жестокая вражда, битвы и
прочее в том же роде, как об этом рассказывают поэты,
с а хорошие живописцы расписывают этими чудесами
священную утварь? Например, во время Великих Пана-
финей в Акрополь вносят облаченье богини, расцве¬
ченное такими рисунками. И мы признаем, Евтифрон,
что все это правда?
Евтифрон. Не только это, Сократ, но и то, о чем я сказал
недавно; да и многое другое я могу порассказать тебе,
если желаешь, о божественных делах, так что, услышав
это, я уверен, ты будешь ошеломлен.
Сократ. Да и неудивительно! Но об этом ты мне расска¬
жешь в другой раз, на досуге, а сейчас постарайся яснее
изложить то, о чем я тебя недавно просил. Ведь ты,
а мой друг, перед этим неудовлетворительно ответил на
мой вопрос, что такое благочестивое вообще, сказав
лишь, будто благочестивым является то, что ты сейчас
делаешь, преследуя отца по суду за убийство.
Евтифрон. И правду сказал я тебе, Сократ.
Сократ. Положим. Но ведь ты же признаешь, Евтифрон,
что и многое другое бывает благочестивым?
134
Евтифрон
Евтифрон. Конечно, бывает.
Сократ. Так припомни же, что я просил тебя не о том, что¬
бы ты назвал мне одно или два из благочестивых дея¬
ний, но чтобы определил идею как таковую, в силу кото¬
рой все благочестивое является благочестивым. Ведь
е ты подтвердил, что именно в силу единой идеи нечести¬
вое является нечестивым, а благочестивое — благочес¬
тивым. Разве ты этого не помнишь?
Евтифрон. Помню, конечно.
Сократ. Так разъясни же мне относительно этой идеи,
что именно она собой представляет, дабы, взирая на
нее и пользуясь ею как образцом, я называл бы что-ли¬
бо одно, совершаемое тобою либо кем-то другим и по¬
добное этому образцу, благочестивым, другое же, не по¬
добное ему, таковым бы не называл.
Евтифрон. Но если ты желаешь, Сократ, я тебе это скажу!
Сократ. Да, я желаю.
Евтифрон. Итак, благочестиво то, что угодно богам, не-
7 честиво же то, что им неугодно.
Сократ. Великолепно, Евтифрон! Ты дал мне именно тот
ответ, которого я от тебя добивался. Правда, я не знаю,
правильно ли это, но ясно, что ты докажешь в дальней¬
шем истинность своих слов.
Евтифрон. Разумеется.
Сократ. Давай же рассмотрим заново то, что мы говорим:
итак, угодное богам и угодный им человек — это благо¬
честивые вещи, а неугодное богам и неугодный им че¬
ловек — нечестивые, и, значит, благочестивое и нечес¬
тивое не тождественны между собою, а прямо противо¬
положны друг другу. Не так ли?
Евтифрон. Именно так.
Сократ. Как тебе кажется, хорошо это сказано?
ь Евтифрон. Думаю, да, Сократ, я ведь это уже подтвердил.
Сократ. Значит, и то, что у богов бывает противоборство,
междоусобицы и взаимная вражда, — это тоже ты под¬
тверждаешь?
Евтифрон. Да, подтверждаю.
чь
Платон
С о крат. А какие разногласия вызывают гнев и вражду? И
о чем идет спор? Давай рассмотрим следующее: если
бы, например, у нас с тобою возникло разногласие от¬
носительно чисел — какое из них больше, — то разве
это разногласие породило бы между нами вражду и вза¬
имный гнев, или же, занявшись вычислением, мы
с очень скоро пришли бы к согласию в этом деле?
Евтифрон. Конечно, пришли бы.
Сократ. Значит, и если бы мы разошлись во мнении от¬
носительно большего и меньшего размера предмета,
то, занявшись измерением, мы быстро прекратили бы
спор?
Евтифрон. Да, это так.
Сократ. А перейдя к взвешиванию, мы бы, думаю я, при¬
шли к решению, какой предмет тяжелее, а какой легче?
Евтифрон. Как же иначе?
Сократ. Так из-за какого же разногласия, не позволяюще¬
го нам принять решение, могли бы мы прийти в гнев и
стать друг другу врагами? Быть может, тебе это не
(1 очень доступно, но проследи за тем, что я говорю: раз¬
ве это не будет справедливое и несправедливое, пре¬
красное и постыдное, доброе и злое? И не из-за этого
ли мы спорим и не можем прийти к удовлетворитель¬
ному решению, становясь друг другу врагами во время
таких раздоров — и я, и ты, и все остальные люди?
Евтифрон. Да, Сократ, разногласие может касаться и
этого.
Сократ. Ну а боги, Евтифрон? Разве когда между ними
происходит раздор, он происходит не из-за таких ве¬
щей?
Евтифрон. Безусловно, из-за таких,
е Сократ. А среди богов, благороднейший Евтифрон, одни,
по твоим словам, почитают одно справедливым, пре¬
красным, постыдным, добрым и злым, а другие — дру¬
гое: ведь не восставали бы они друг на друга, если бы не
спорили из-за этого. Как ты думаешь?
Евтифрон. Ты прав.
136
Евтифрон
Сократ. Итак, каждый, считая что-либо прекрасным, доб¬
рым и справедливым, именно это и любит, противопо¬
ложное же ненавидит?
Евтифрон. Конечно.
Сократ. Но ведь одно и то же, по твоим словам, одни счи-
8 тают справедливым, другие — несправедливым? Из-за
этих-то споров между ними и происходят междоусоби¬
цы и войны. Разве не так?
Евтифрон. Так.
Сократ. Похоже, что одно и то же боги и любят и ненави¬
дят, и оно одновременно является богоугодным и бого¬
противным.
Евтифрон. Похоже.
Сократ. Но, Евтифрон, согласно этому рассуждению, бла¬
гочестивое и нечестивое — это одно и то же.
Евтифрон. Видимо, так.
Сократ. Значит, почтеннейший, ты не ответил на мой во¬
прос: ведь я спрашивал не о том, что оказывается одно¬
временно и благочестивым и нечестивым; тут же полу¬
чилось, что богоугодное одновременно является бого-
ь противным. Таким образом, Евтифрон, нет ничего
удивительного, если то, что ты сейчас делаешь, стре¬
мясь покарать отца, окажется деянием, угодным Зевсу,
но ненавистным Крону и Урану, любезным Гефесту, но
противным Гере; то же самое получится и в отношении
других богов, если между ними существуют расхожде¬
ния по этому вопросу.
Евтифрон. Но я полагаю, Сократ, что здесь ни один из
богов не расходится в мнении с другим и никто из них
не считает, будто несправедливо убивший другого че¬
ловека не должен держать за это ответ.
С о к р ат. В самом деле, Евтифрон? А тебе разве не доводи-
с лось слышать, как кто-либо из людей оспаривает необ¬
ходимость наказания человека, незаконно убившего
другого или совершившего что-либо незаконное?
Евтифрон. Да люди без конца затевают такие споры — и
в суде, и где угодно еще. Совершая множество незакон¬
137
Платон
ных деяний, они говорят и делают все, чтобы избежать
кары.
Сократ. Как же так, Евтифрон? Они признают, что нару¬
шили закон, и в то же время, признавая это, не хотят
быть в ответе?
Евтифрон. Уж это-то ни в коем случае.
Сократ. Значит, они говорят и делают не все, что угодно.
Ведь, полагаю я, они не осмеливаются оспаривать не-
а обходимость нести наказание за совершенный ими
проступок: я думаю, они просто не соглашаются с тем,
что они преступники. Как ты считаешь?
Евтифрон. Ты прав.
Сократ. Следовательно, они оспаривают не то, что пре¬
ступнику следует нести наказание, но, по-видимому, спо¬
рят о том, кто является преступником, что он совершил
и когда?
Евтифрон. Ты говоришь верно.
Сократ. То же самое, думаю я, относится и к богам, коль
скоро, по твоим словам, они враждуют из-за справедли¬
вого и несправедливого и одни говорят, что другие чи¬
нят им несправедливость, те же опровергают это обви¬
нение. Потому что, почтеннейший, ведь никто ни из
е богов, ни из людей не посмеет сказать, будто виновный
не должен нести наказание.
Евтифрон. Да, в общем ты это правильно говоришь, Со¬
крат.
Сократ. Но по каждому отдельному случаю, Евтифрон, я
думаю, спорщики спорят — и люди и боги, если только
боги и вправду спорят: расходясь в мнении по поводу
какого-либо деяния, одни говорят, что оно законно,
другие — что нет. Разве не так?
Евтифрон. Конечно же.
9 Сократ. Так вот, друг мой Евтифрон, объясни ты мне, да¬
бы стал я мудрее: какое у тебя доказательство того, что
все боги считают безвинно погибшим человека, кото¬
рый, служа по найму, стал убийцей и, будучи связан гос¬
подином убитого, скончался в оковах раньше, чем тот,
138
Евтифрон
кто его сковал, получил распоряжение от экзегета, и
что они полагают правильным, чтобы из-за этого сын
преследовал по суду и обвинял в убийстве своего отца?
ь Прошу тебя, постарайся мне ясно доказать, что все бо¬
ги считают наиболее правильным твое поведение, и,
если ты мне это удовлетворительно докажешь, я никог¬
да не перестану восхвалять твою мудрость.
Евтифрон. Но, пожалуй, это нешуточное дело, Сократ,
хотя я мог бы доказать тебе это очень ясно.
Сократ. Я понимаю, что кажусь тебе менее понятливым,
чем судьи: им же ты, очевидно, докажешь, что поступок
твоего отца — незаконный, и все боги ненавидят подоб¬
ные дела.
Евтифрон. И докажу как нельзя более ясно, Сократ, если
только они станут меня слушать,
с Сократ. Но они станут слушать, если им покажется, что
ты говоришь дело. Однако вот что пришло мне в голо¬
ву, пока ты говорил, и о чем я подумал про себя: “Если
даже Евтифрон докажет мне наилучшим образом, что
все боги считают подобную гибель несправедливой,
что нового узнаю я у него относительно сущности бла¬
гочестивого и нечестивого? По-видимому, оказалось
бы, что дело это богопротивно; однако благочестивое
и нечестивое, как недавно выяснилось, определяются
не этим, ибо богопротивное оказалось одновременно и
богоугодным”. Итак, я освобождаю тебя от этого, Евти-
а фрон: пусть, коли тебе угодно, все боги считают это
противозаконным и ненавидят. Но давай внесем сей¬
час такую поправку в рассуждение: нечестиво ненави¬
стное всем богам, а угодное всем им — благочестиво, ес¬
ли же что-либо одни из них любят, а другие ненавидят,
то это либо ни то ни другое, либо и то и другое одно¬
временно. Желаешь ли ты, чтобы у нас теперь было та¬
кое определение благочестивого и нечестивого?
Евтифрон. А что этому мешает, Сократ?
Сократ. По мне, ровно ничего, но ты будь внимателен к
своему делу: не получится ли, что, выдвинув такое пред-
т
Платон
положение, ты не сумеешь мне с легкостью объяснить
обещанное?
е Евтифрон. Но и я бы назвал благочестивым то, что лю¬
бят все боги, и, наоборот, нечестивым то, что все они
ненавидят.
Недостаточность частных определений
Сократ. Что же, Евтифрон, посмотрим, хорошо ли мы
сказали, или оставим это и будем воспринимать свои и
чужие речи — если кто что-либо утверждает — как тре¬
бующие немедленного согласия? Или надо все^гаки рас¬
смотреть, что именно утверждает говорящий?
Евтифрон. Надо рассмотреть. Однако я считаю, что ска¬
занное сейчас сказано хорошо.
ю Сократ. Скоро, добрейший мой, мы это лучше узнаем. Но
подумай вот о чем: благочестивое любимо богами пото¬
му, что оно благочестиво, или оно благочестиво потому,
что его любят боги?
Евтифрон. Я не понимаю, о чем ты, Сократ?
Сократ. Что ж, постараюсь выразиться яснее. Называем
мы нечто несомым и несущим, ведомым и ведущим, рас¬
сматриваемым и смотрящим? И понимаешь ли ты, что
все подобные вещи между собою различны и в чем со¬
стоит это различие?
Евтифрон. Мне кажется, я понимаю.
Сократ. Значит, существует нечто любимое и соответст¬
венно нечто отличное от него, любящее?
Евтифрон. Как же иначе?
ь Сократ. Скажи же мне, несомое является таковым пото¬
му, что его несут, или по другой какой-то причине?
Евтифрон. Нет, разумеется, именно поэтому.
С о к р ат. А ведомое — потому, что его ведут, и рассматрива¬
емое — потому, что на него смотрят?
Евтифрон. Безусловно.
Сократ. Следовательно, на него не потому смотрят, что
оно является рассматриваемым, но, наоборот, оно яв-
140
Евтифрон
ляется рассматриваемым, поскольку на него смотрят;
и не потому ведомое ведут, что оно является ведомым,
но оно потому и ведомо, что его ведут; наконец, не по¬
тому несомое несут, что оно несомо, но оно несомо по-
с тому, что его несут. Значит, ясно, Евтифрон, что я хо¬
чу сказать, а именно: если нечто является чем-то и что-
то испытывает, то не потому оно является, что бывает
являющимся, но оно являющееся потому, что являет¬
ся; и не из-за того оно нечто испытывает, что бывает
страдающим, но страдает из-за того, что нечто испы¬
тывает. Или ты с этим не согласен?
Евтифрон. Нет, я согласен.
Сократ. Значит, и любимым бывает либо нечто являюще¬
еся чем-то, либо испытывающее что-либо, от чего-то?
Евтифрон. Конечно.
С о к р ат. А значит, и здесь все обстоит так же, как в преж¬
них случаях: не потому его любят любящие, что оно лю¬
бимое, но оно любимое, раз его любят?
Евтифрон. Безусловно.
а Сократ. Что же мы скажем, Евтифрон, о благочестивом?
Любят ли его все боги, как ты утверждал?
Евтифрон. Да.
Сократ. Но потому ли они его любят, что оно благочести¬
во, или за что-то другое?
Евтифрон. Нет, именно за это.
Сократ. Значит, его любят потому, что оно благочестиво,
а не потому оно благочестиво, что его любят?
Евтифрон. Очевидно.
Сократ. Ну а богоугодное ведь является таковым потому,
что оно угодно богам?
Евтифрон. Как же иначе?
Сократ. Значит, богоугодное, Евтифрон, — это не благо¬
честивое и благочестивое — это не богоугодное, как ты
утверждаешь, но это две различные вещи.
е Евтифрон. Как же так, Сократ?
Сократ. Ведь мы признали, что благочестивое любимо по¬
тому, что оно благочестиво, а не благочестиво потому,
что оно любимо. Не правда ли?
141
Платон
Евтифрон. Так.
С о к р ат. С другой стороны, мы признали, что богоугодное
является таковым, потому что его любят боги, но не по¬
тому оно любимо, что богоугодно.
Евтифрон. Ты прав.
Сократ. Ведь если бы, дорогой Евтифрон, богоугодное и
благочестивое было одним и тем же, то как и благочес-
н тивое любили бы за то, что оно благочестиво, так и бо¬
гоугодное любили бы за то, что оно богоугодно; с дру¬
гой стороны, если бы богоугодное было богоугодным
потому, что его любят боги, то и благочестивое было бы
благочестивым потому, что они его любят. У нас же по¬
лучилось нечто противоположное — между богоугод¬
ным и благочестивым существует полное различие: од¬
ному свойственно быть любимым, потому что его лю¬
бят, другое любят, потому что ему свойственно быть
любимым. Похоже, Евтифрон, ты не желаешь разъяс¬
нить мне вопрос о том, что такое благочестивое, и пока¬
зать его сущность, а говоришь лишь о некоем состоя¬
нии, претерпеваемом благочестивым, а именно о том,
ь что оно любимо всеми богами; сущность же его ты не
раскрываешь. Послушай, если тебе угодно, не таись от
меня, но скажи мне снова, с самого начала, в чем состо¬
ит сущность благочестивого, из-за которой оно любимо
богами или испытывает еще какое-то состояние? Ведь
из-за этого у нас с тобой не возникнет спора. Скажи же
откровенно, что такое благочестивое и нечестивое?
Евтифрон. Но, Сократ, я как-то не могу объяснить тебе,
что именно я разумею. Наше предположение все блуж¬
дает вокруг да около и не желает закрепиться там, куда
мы его водружаем.
Сократ. Евтифрон, то, что ты сказал, было бы уместно в
с устах Дедала, нашего предка; однако, если бы это были
мои слова и положения, ты, пожалуй, мог бы и посме¬
яться надо мной — мол, ввиду моего с ним родства мои
словесные построения от меня ускользают и не желают
оставаться там, куда я их поставил; но ведь предположе-
142
Евтифрон
ния эти принадлежат тебе, а потому и насмешка эта бу¬
дет совсем не по адресу: именно твои положения оказы¬
ваются неустойчивыми — ты видишь это и сам.
Евтифрон. Но мне как-то представляется, Сократ, что та¬
кая насмешка прямо относится к сказанному: ведь не я
вложил в наши слова эту способность блуждать и не ос-
а таваться на месте, но именно ты кажешься мне Деда¬
лом. У меня-то они уж стояли бы твердо.
Сократ. Боюсь, мой друг, я окажусь искуснее этого мужа:
ведь он придавал подвижность только своим творени¬
ям, я же — не только своим, но похоже, что и чужим. Од¬
нако особая тонкость моего искусства заключена в том,
что я мудр поневоле: ведь больше, чем обладать искусст-
е вом Дедала да еще вдобавок и богатством Тантала, желал
бы я, чтобы мои слова оставались твердо водруженными
на месте. Но довольно об этом. Поскольку, мне кажется,
ты слабоват, я сам постараюсь показать тебе, как надо
мне разъяснить благочестие; но смотри, не падай духом
прежде времени. Ну вот, не думаешь ли ты, что все бла¬
гочестивое необходимо должно быть справедливым?
Евтифрон. Да, я так думаю.
12 Сократ. Значит, и все справедливое должно быть благоче¬
стивым или же все благочестивое будет справедливым,
справедливое же не все будет благочестивым, но в од¬
них случаях будет, а в других — нет?
Евтифрон. Сократ, я не поспеваю за твоими словами.
Сократ. Но ведь ты настолько же моложе меня, по край¬
ней мере, насколько мудрее! Говорю я тебе, что ты рас¬
слабился от избытка мудрости. Однако, милейший,
прошу тебя, подтянись: ведь не так уж трудно постичь
то, что я говорю; говорю же я прямо противоположное
тому, что сочинил поэт, молвивший:
Зевса, который все создал и сам все устроил, —
Ь Зевса не хочешь назвать: знать, со страхом стыд неразлучен.
Я же вот чем отличаюсь от этого поэта... Сказать тебе?
43
Платон
Евтифрон. Конечно.
С о к р ат. Мне не кажется, что “там, где страх, там и стыд”.
Многие, думается мне, страшащиеся болезней, беднос¬
ти и всего другого в таком же роде, страшатся, однако
не стыдятся ни одной из пугающих их вещей. Ты не со¬
гласен?
Евтифрон. Конечно, согласен.
Сократ. Но зато там, где стыд, там и страх. Разве возмож¬
но, чтобы совестящиеся и стыдящиеся чего-либо лю-
с ди не страшились и не избегали бы при этом дурной
молвы?
Евтифрон. Да, они страшатся.
Сократ. Поэтому неверно говорить, “где страх, там и
стыд”; наоборот, где стыд, там и страх, но вовсе не так
обстоит дело, что всюду, где страх, там и стыд, ибо
страх встречается чаще, чем стыд. Стыд ведь есть как
бы часть страха, подобно тому как нечетное есть часть
числа, однако дело обстоит не так, чтобы там, где было
число, было и нечетное; наоборот, где нечетное, там и
число. Теперь-то ты поспеваешь за мною?
Евтифрон. Да, конечно.
а Сократ. Нечто подобное я говорил и тогда, спрашивая те¬
бя: где справедливое, там и благочестивое, или же где
благочестивое, там и справедливое, — так что не всюду,
где справедливое, там и благочестивое? Ведь благочес¬
тивое — часть справедливого: так мы скажем, или ты
считаешь иначе?
Евтифрон. Нет, именно так. Мне кажется, ты правильно
говоришь.
Сократ. Посмотри же еще и следующее: если благочести¬
вое — часть справедливого, нам следует выяснить, ка¬
кой именно частью справедливого оно является. Вот
если бы ты спросил меня о чем-то таком, — к примеру,
какою частью числа будет четное и что оно собой пред¬
ставляет, я ответил бы, что это число, не припадающее
на одну ногу, но ровно стоящее на обеих ногах. Или ты
иного мнения?
44
Евтифрон
Евтифрон. Нет, я думаю именно так.
е Сократ. Вот и постарайся таким образом разъяснить мне,
какою частью справедливого будет благочестивое, дабы
я и Мелету мог сказать, чтобы он не чинил нам неспра¬
ведливости и не обвинял нас в нечестии, ибо мы уже как
следует у тебя обучились тому, что является праведным
и благочестивым, а что — нет.
Евтифрон. Итак, Сократ, мне представляется, что пра¬
ведным и благочестивым является та часть справедли¬
вого, которая относится к служению богам; та же, что
относится к заботе о людях, будет остальною частью
справедливого.
Сократ. Прекрасно, как мне кажется, ты это молвил, Ев-
13 тифрон, но мне недостает здесь самой малости: я не
вполне уразумел, о каком служении и какой заботе идет
речь; не хочешь же ты сказать, что забота о богах носит
такой же характер, как забота обо всем прочем. Ну, к
примеру, говорим же мы, что не любой человек умеет
заботиться о лошадях, но лишь наездник. Не так ли?
Евтифрон. Конечно.
Сократ. Ведь искусство верховой езды — это и есть забота
о лошадях?
Евтифрон. Да.
Сократ. И за собаками ведь не всякий умеет ходить, но
только охотник?
Евтифрон. Так.
Сократ. Следовательно, охота связана с уходом за соба¬
ками.
ь ЕвтиФРОН.Да.
Сократ. А искусство ухода за рогатым скотом — это забота
о скоте?
Евтифрон. Конечно.
С о к р ат. Ну а благочестие и праведность — это забота о бо¬
гах, Евтифрон? Ты так утверждаешь?
Евтифрон. Именно так.
Сократ. Но ведь не всякая забота направлена на одно и то
же. Например, она служит некоему добру и пользе для
45
Платон
того, на кого направлена: так, лошади под заботливым
воздействием искусства верховой езды, как ты замеча¬
ешь, получают пользу и становятся лучше. Или ты этого
не думаешь?
Евтифрон. Нет, думаю.
С о к р ат. То же самое и собаки под воздействием охотничь-
с его искусства, и быки — от ухода за ними, и так далее.
Ведь не думаешь же ты, что забота приносит тому, о ком
заботятся, вред?
Евтифрон. Нет, клянусь Зевсом.
Сократ. Значит, она приносит пользу?
Евтифрон. Как же иначе?
Сократ. Так, значит, и благочестие, будучи заботой о бо¬
гах, приносит богам пользу и делает их лучшими? И ты
согласишься с тем, что, когда ты совершаешь что-то бла¬
гочестивое, ты делаешь кого-то из богов лучшим?
Евтифрон. Конечно, нет, клянусь Зевсом!
С о к рат. Да я и не думаю, Евтифрон, чтобы ты это утверж¬
дал, вовсе нет! Но именно поэтому я и спросил тебя,
а что ты разумеешь под служением богам. Я и не предпо¬
лагал, что ты имеешь в виду такого рода заботу.
Евтифрон. И верно, Сократ, я имею в виду не такую за¬
боту.
С о крат. Так скажи же, какого рода служение богам явля¬
ется благочестивым?
Евтифрон. А такое, каким служат рабы своим господам.
Сократ. Понимаю: значит, это своего рода искусство слу¬
жить богам.
Евтифрон. Несомненно.
Сократ. Можешь ли ты тогда сказать, к какому созиданию
приводит искусство услужения врачам? Не приносит ли
оно здоровье?
Евтифрон. Да, конечно.
е Сократ. Ну а искусство услужения корабельным мастерам
служит какому делу?
Евтифрон. Ясно, Сократ, что созданию корабля.
146
Евтифрон
С о к р ат. А искусство услужения зодчим служит созданию
домов?
Евтифрон. Да.
Сократ. Так скажи же, добрейший, к какому созиданию ве¬
дет искусство услужения богам? Ясно, что ты это зна¬
ешь, коль скоро ты утверждаешь, что тебе лучше других
людей ведомы божественные дела.
Евтифрон. Ия говорю правду, Сократ.
Сократ. Но скажи, ради Зевса, что это за расчудесное де¬
ло, которое вершат боги, пользуясь нами как слугами?
Евтифрон. Многие чудесные дела они вершат, Сократ,
н Сократ. И военачальники тоже, мой друг; однако и ты лег-
ко можешь сказать, что главное их дело — достижение
победы в войне. Не так ли?
Евтифрон. Как же иначе?
С о к р ат. И землевладельцы, думаю я, совершают много чу¬
десных дел; но главная их забота — добывание из земли
пищи.
Евтифрон. Конечно.
С о к р ат. Ну и что же? Из множества чудесных дел, верши¬
мых богами, какое дело является главным?
Евтифрон. Но я ведь только недавно сказал тебе, Со-
ь крат, что немалое дело в точности понять, как с этим
всем обстоит. Скажу тебе лишь попросту, что если кто
умеет говорить или делать что-либо приятное богам,
вознося молитвы и совершая жертвоприношения, то
это благочестиво и подобные действия оберегают и
собственные дома, и государственное достояние; дей¬
ствия же, противоположные угождению богам, нече¬
стивы и направлены на всеобщее разрушение и ги¬
бель.
Сократ. Но ты мог бы, Евтифрон, если бы пожелал, гораз¬
до более кратко назвать то, о чем я тебя спросил. Одна-
с ко у тебя, видно, нет охоты меня научить. Вот и сейчас,
лишь только приблизился ты к самой сути, как снова ус¬
кользнул в сторону. А если бы ты мне это ответил, я бы
достаточно много узнал от тебя о благочестии. Теперь
47
Платон
же — поскольку вопрошающий вынужден следовать за
вопрошаемым, куда бы он ни повел, — поясни, как же
ты все-таки понимаешь благочестивое и благочестие?
Уж не есть ли это некое умение приносить жертвы и
возносить молитвы?
Евтифрон. Вот именно.
Сократ. Но ведь приносить жертвы — это значит одарять
богов, а возносить мольбы — значит у них что-то про¬
сить?
Евтифрон. Конечно же, Сократ,
а Сократ. Итак, согласно твоему слову, получается, что бла¬
гочестие — это наука о том, как просить и одаривать
богов.
Евтифрон. Ты отлично понял, Сократ, то, что я сказал.
С о к р ат. Да ведь я жажду, мой друг, приобщиться к твоей
мудрости и весь обратился в слух, так что ни одно твое
словечко не пропадет даром. Но скажи мне, в чем со¬
стоит эта служба богам? Ты говоришь, что следует про¬
сить их и одаривать?
Евтифрон. Да, вот именно.
Сократ. Так не будет ли правильным просить их о том, в
чем мы нуждаемся?
Евтифрон. Конечно, о чем же еще?
е С о к р ат. А правильно ли будет одаривать их взамен тем, в
чем у них от нас есть нужда? Ведь какого неловко одари¬
вать кого-либо тем, в чем он вовсе и не нуждается.
Евтифрон. Ты говоришь правду, Сократ.
Сократ. Итак, Евтифрон, благочестие — это некое искус¬
ство торговли между людьми и богами.
Евтифрон. Что ж, пусть это будет искусство торговли, ес¬
ли тебе так нравится.
Сократ. Мне-то это совсем не нравится, коль скоро это
неверно. Молви же, какую пользу извлекают боги из по-
15 лучаемых от нас даров? Что дают нам они, это любому
ясно, ибо нет у нас ни единого блага, которое исходило
бы не от них. Но какая им польза от того, что они полу¬
чают от нас? Или уж мы так наживаемся за их счет при
148
Евтифрон
этом обмене, что получаем от них все блага, они же от
нас — ничего?
Евтифрон. Но неужели ты думаешь, Сократ, что боги из¬
влекают какую-то пользу из того, что получают от нас?
Сократ. Но тогда что же это такое, Евтифрон, — наши да¬
ры богам?
Евтифрон. Что же иное, полагаешь ты, как не почетные
награды, приятные им, как я сказал раньше?
ь Сократ. Значит, Евтифрон, благочестивое — это прият¬
ное, а не полезное и угодное богам?
Евтифрон. Думаю, что, несомненно, это угодное им.
Сократ. Значит, вот оно что такое, благочестивое, — это
угодное богам.
Евтифрон. Несомненно.
Сократ. И после всего этого ты удивляешься тому, что
твои слова как бы не стоят на месте, но бродят вокруг
да около, и обвиняешь меня в том, что я, как Дедал, за¬
ставляю их так бродить, а сам куда искуснее Дедала го¬
няешь слова по кругу! Или ты не замечаешь, что наше
с рассуждение, описав круг, вернулось к исходной точке?
Припомни же, что вначале благочестивое и богоугод¬
ное оказались у нас не одним и тем же, но двумя различ¬
ными вещами. Или ты не припоминаешь?
Евтифрон. Припоминаю.
С о к р ат. А сейчас разве ты не замечаешь, что угодное бо¬
гам ты называешь благочестивым? Разве угодное бо¬
гам — это не богоугодное? Как ты считаешь?
Евтифрон. Конечно же.
Сократ. Значит, либо мы недавно пришли к неправильно¬
му решению, либо если тогда мы решили правильно, то
сейчас мы не правы.
Евтифрон. Да, похоже.
Сократ. Следовательно, нам надо с самого начала пере¬
смотреть, что такое благочестивое: ведь, пока я этого
а не узнаю, я не отступлюсь. Прошу тебя, не пренебрегай
мною, но изо всех сил постарайся сосредоточиться и
ответить мне правду. Ведь если кто и знает ее, так это
49
Платон
именно ты, и тебя не следует отпускать, как Протея, по¬
ка ты не дашь ответ. Если бы ты не имел ясного пред¬
ставления о благочестивом и нечестивом, ты никоим
образом не мог бы из-за поденщика преследовать пре¬
старелого отца за убийство, но убоялся бы и богов — не
отважился ли ты на ложный шаг — и людей постыдил-
е ся бы тоже. Ну а теперь-то я уверен, что ты ясно пред¬
ставляешь себе благочестивое и нечестивое. Скажи
же, любезнейший Евтифрон, что ты об этом думаешь,
не таясь.
Евтифрон. В другой раз, Сократ. Сейчас же я тороплюсь
в одно место, и мне пора уходить.
Сократ. Что ж это ты делаешь, друг мой! Уходишь, лишая
меня великой надежды узнать от тебя о благочестивом
и нечестивом и избежать Мелетова иска, доказав ему,
16 что я стал мудрым в божественных вопросах благодаря
Евтифрону и никогда уже не буду заниматься невежест¬
венной болтовней и вводить в этом деле различные
новшества, но впредь стану жить самой достойной жиз¬
нью!
Лисид
Сократ
230 Я направился из Академии прямо в Ликей дорогой, коя
окаймляет городскую стену снаружи и тесно к ней примы¬
кает. Когда я оказался у небольшого входа — того, что рас¬
положен у Панопова источника, — я встретил там Гиппота-
ла, сына Гиеронима, Ктесиппа из Пэании и других толпив¬
шихся вокруг них молодых людей.
Гиппотал, увидев, что я подхожу, молвил:
— Сократ мой, откуда ты держишь путь и куда?
ь — Из Академии, — отвечал я, — а иду я в Ликей.
— Значит, — отозвался он, — ты идешь туда же, куда и
мы. Не присоединишься ли к нам? Это стоило бы сделать.
— Куда именно, — спросил я, — ты хочешь меня повести
и к кому я должен присоединиться?
— Сюда, — отвечал он, указывая мне на расположенное
напротив стены крытое помещение с отворенной дверью. —
Мы здесь проводим время — мы и многие другие прекрас¬
ные юноши.
204 — А что это за постройка и в чем состоит ваше время¬
препровождение здесь?
— Это, — отвечал он, — недавно выстроенная палестра.
Проводим же мы время большей частью в беседах, к кото¬
рым с радостью привлечем и тебя.
— И прекрасно сделаете, — отозвался я. — А кто здесь на¬
ставник?
Платон
— Твой приятель и поклонник, — отвечал он, — Микк.
— Клянусь Зевсом, — сказал я, — это муж не без досто¬
инств и способный софист.
— Так не хочешь ли последовать за нами, — спросил Гип-
потал, — и посмотреть, кто там собрался?
ь — Сначала я охотно услышал бы от тебя, для чего ты ме¬
ня приглашаешь и кто среди собравшихся там выделяется
своей красотой?
— На этот счет мнения наши расходятся, Сократ, — от¬
вечал он.
— Но тебе-то кто кажется красивым, Гиппотал? Ответь
мне.
Однако он, услышав этот вопрос, покраснел, и тогда я
сказал:
— Сын Гиеронима, Гиппотал! Можешь и не говорить,
влюблен ты в кого-нибудь или нет: я вижу, что ты не только
влюблен, но и далеко зашел в этой своей любви. И хотя во
с всем остальном я человек неспособный и бесполезный, это
даровано мне самим богом — немедленно распознавать
влюбленного и любимого.
Но, услышав мои слова, он покраснел еще больше.
Тут Ктесипп сказал:
— Мой Гиппотал, что ты краснеешь и не решаешься от¬
крыть Сократу имя любимого — это свидетельство изыс¬
канного воспитания. Но если он хоть недолго с тобой побе¬
седует, то пресытится до отвала бесконечным твоим повто-
а рением этого имени. Наши же уши уже до отказа забиты и
переполнены именем Лисида, а если Гиппотал вдобавок
выпьет немножко вина, то даже тогда, когда мы внезапно
пробуждаемся от сна, нам будет мерещиться имя Лисида. И
хотя рассказы, которые он ведет, невероятно докучливы,
еще страшнее бывает, когда он пытается обрушить на нас
стихи и прозу. Но самое ужасное, что он воспевает своего
любимца в песнях пронзительным голосом и мы должны
терпеливо это выслушивать. А вот теперь, когда ты его
спрашиваешь, он краснеет!
152
Л и с ид
е — Лисид этот, — сказал я, — видно, совсем еще юн. Я су¬
жу по тому, что имя его показалось мне незнакомым.
— Это из-за того, — возразил Ктесипп, — что его не час¬
то называют по имени, но величают пока по отцу, который
весьма известен. Я ведь хорошо знаю, что облик мальчика
тебе достаточно знаком, а этого одного довольно, чтобы
его признать.
— Скажи же, — молвил я, — чей он сын?
— Он — старший сын Демократа из дема Эксоны.
— Что ж, — сказал я, — ты, Гиппотал, избрал себе любовь
великолепную и дерзновенную во всех отношениях! Иди
205 же сюда и покажи мне свое искусство, как показывал его им,
дабы я увидел, знаешь ли ты, как влюбленному надлежит го¬
ворить о своем любимце — и ему самому и остальным.
— Веришь ли ты, Сократ, хоть одному слову из того, что
здесь наговорил Ктесипп? — возразил Гиппотал.
— Что ж, — отозвался я, — ты будешь отрицать и лю¬
бовь, о которой он нам поведал?
— Нет, не любовь, — возразил он, — но то, будто я сочи¬
няю в честь своего любимца стихи и прозу.
— Он не в своем уме, — вмешался Ктесипп. — Это бред и
болтовня!
Но я сказал:
— Мой Гиппотал, мне нет нужды слушать стихи и пес-
ь ни, даже если ты сочинил их в честь юноши, но меня инте¬
ресует твой образ мыслей: я хочу знать, как обращаешься
ты к своему любимцу.
— А вот Ктесипп тебе скажет, — бросил он. — Ведь он хо¬
рошо это знает и помнит, если, как он утверждает, я посто¬
янно утомляю своими песнями его слух.
— Да, клянусь богами, — сказал Ктесипп, — и даже слиш¬
ком: славословия-то эти достойны смеха. И как не быть им
смехотворными, если влюбленный, уделяющий особое вни-
с мание мальчику, не умеет сказать ничего своего, но повто¬
ряет лишь то, что доступно любому ребенку? Ведь все его со¬
чинения и речи о том, что весь город твердит о Демократе
и Лисиде, деде этого мальчика, а также обо всех его пред-
153
Платон
ках — их богатстве, конюшнях, о победах на Пифийских,
Истмийских и Немейских играх на четырехконных колес¬
ницах и верхом — и вдобавок о еще более древних вещах.
Вчера в одной из таких поэм он подробно поведал о госте¬
приимстве, оказанном Гераклу: мол, ввиду своего родства с
а Гераклом один из предков Лисида (родившийся якобы от
Зевса и дочери основателя его дома) принимал у себя героя;
это же россказни старух, и все прочее в том же духе, Сократ;
вот какие речи и песни принуждает он нас выслушивать.
Услышав это, я молвил:
— Чудак ты, Гиппотал! Что же ты поешь себе славу
раньше, чем одержал победу?
— Но, Сократ, — возразил он, — я пою песни не в свою
честь.
— Ты просто не подумал об этом, — сказал я.
— А на самом деле? — спросил он.
е — Да все эти песнопения прежде всего относятся к тебе
самому, — отвечал я. — Ведь если ты покоришь такого лю¬
бимца, то все сказанное и спетое тобою послужит к вящей
твоей славе и воистину станет хвалебным гимном в твою
честь как победителя, коль скоро ты добился расположе¬
ния этого мальчика. Если же он от тебя ускользнет, то, чем
более возвышенными были славословия, пропетые тобой
206 в честь твоего любимца, тем в более смешном виде пред¬
станешь ты, утратив для себя все его прелести. Ведь тот,
мой друг, кто искушен в любовных делах, не восхваляет лю¬
бимого до того, как одержит над ним победу, страшась не¬
ожиданностей в будущем. Вместе с тем и красавцы, когда
кто-либо восхваляет их и превозносит, преисполняются
высокомерием и самомнением. Ты не согласен?
— Нет, конечно, согласен, — отвечал он.
— И чем они самонадеяннее, тем ведь труднее поймать
их в сети?
— Видимо, да.
— Каким же тебе покажется охотник, во время погони
лишь спугивающий дичь и делающий ее тем самым неуло¬
вимой?
154
Л исид
ь — Ясно, он покажется мне негодным охотником.
— А разве это не безвкусица, когда слова и песни не оча¬
ровывают, но лишь возбуждают? Ведь так?
— Мне кажется, да.
— Смотри же, Гиппотал, как бы ты не оказался винов¬
ным во всем этом из-за своей поэзии; я думаю, тот, кто по¬
эзией вредит себе самому, не может считать себя хорошим
поэтом: ведь он себе враг.
— Ты прав, клянусь Зевсом, — сказал Гиппотал. — Это бы-
с ло бы страшной бессмыслицей. Но раз так, я хочу посовето¬
ваться с тобой, Сократ: если тебе что-либо известно на этот
счет, скажи мне, с помощью каких слов и действий можно
стать милым своему любимцу?
— Нелегко, — возразил я, — на это ответить. Но если ты
согласен склонить его к беседе со мною, быть может, я смо¬
гу тебе показать, что надо ему говорить вместо тех слов и
песен, какие, по словам других, ты к нему обращаешь.
— Нет ничего легче, — сказал он. — Если ты войдешь вме¬
сте с нашим Ктесиппом и, сев, начнешь беседу, я думаю, Ли-
а сид сам к тебе подойдет: ведь он необычайно внимательный
слушатель, Сократ, да, кроме того, в честь Гермеса мальчики
совершают все обряды совместно с юношами. Он подойдет
к тебе, конечно. Если же нет, то знай, что он знаком с Кте¬
сиппом через его родича, Менексена, последнему же он луч¬
ший друг. Итак, если он не подойдет сам, Ктесипп его под¬
зовет.
— Так надо сделать, — сказал я.
е С этими словами, увлекая за собой Ктесиппа, я напра¬
вился к палестре; остальные последовали туда за нами.
Когда мы вошли, мы увидели, что мальчики уже совер¬
шили жертвоприношение, почти покончили с торжествен¬
ными обрядами и, одетые все по-праздничному, играют в
бабки. Многие резвились снаружи, во дворе, а некоторые в
углу раздевальни играли в чёт и нечет с помощью кучи ба¬
бок, которые они извлекали из нескольких плетеных кор¬
зин. Их окружала толпа зрителей; среди последних был и
207 Лисид: он стоял в кругу мальчиков и юношей с венком на
*55
Платон
голове, выделяясь всем своим видом — не только заслужи¬
вающей хвалы красотою, но и явными внутренними досто¬
инствами.
Мы направились в противоположный угол, поскольку
там царила тишина, и, сев, начали о чем-то между собою бе¬
седовать. Лисид же, обернувшись, часто на нас взглядывал,
и было ясно, что ему не терпится подойти. Однако он еще
колебался, не решаясь приблизиться один. Тут вошел со
ь двора в круг играющих Менексен и, едва только завидел ме¬
ня и Ктесиппа, приблизился с намерением сесть рядом. За¬
метив его, Лисид последовал за ним и уселся около нас с
ним вместе. Подошли тут и другие, а также и Гиппотал, ко¬
гда увидел, что многие нас окружили: не желая, чтобы его
видел Лисид, и опасаясь навлечь его гнев, он использовал
их как прикрытие. Так он нас слушал, стоя рядом.
Тут я, взглянув на Менексена, спросил его:
с — Сын Демофонта, кто из вас двоих старше?
— Мы на этот счет спорим, — отвечал он.
— Так вы, видно, спорите и о том, кто из вас знатнее?
— Да, конечно, — отвечал он.
— Что же, и о том, кто красивее?
Тут они оба рассмеялись.
— Но я не стану спрашивать, — продолжал я, — который
из вас богаче, ведь вы друзья. Не так ли?
— Несомненно, — отвечали оба.
— Не говорится ли, что у друзей — все общее, так что в
этом они ничуть не отличаются друг от друга, если только
правду молвят о своей дружбе?
Оба согласились с моими словами,
а После этого я хотел было спросить, кто из них более
справедлив и разумен, но тут некий человек подошел и от¬
вел в сторону Менексена, говоря, что его зовет учитель
гимнастики: мне показалось, что он был озабочен жертво¬
приношением.
Итак, Менексен удалился. Я же спросил Лисида:
156
Л и с ид
Что такое любовь и дружба ? Постановка вопроса
— Наверное, мой Лисид, тебя очень любят твои отец и мать?
— Да, очень, — отвечал он.
— Значит, они хотели бы видеть тебя как можно более
счастливым?
— Конечно.
е — А думаешь ли ты, что счастлив человек, пребываю¬
щий в рабстве и которому не дано совершить ничего из то¬
го, к чему он стремится?
— Нет, клянусь Зевсом! — отвечал он.
— Значит, если отец и мать тебя любят и стремятся к
твоему счастью, ясно во всех отношениях, что они проявля¬
ют заботу о том, чтобы тебе было хорошо.
— Да и как же иначе? — молвил он.
— Следовательно, они разрешают тебе делать все, что
заблагорассудится, и не бранят тебя и не препятствуют ис¬
полнять твои желания?
— Нет, клянусь Зевсом, бранят и многое мне запрещают.
— Что ты говоришь? — воскликнул я. — Желая тебе сча-
208 стья, они мешают исполнению твоих желаний? Скажи же
мне вот что: если ты пожелаешь покататься на одной из ко¬
лесниц твоего отца, взяв вожжи, когда он участвует в состя¬
зании, разрешит он это тебе или запретит?
— Клянусь Зевсом, не разрешит, — отвечал он.
— А кому он это разрешит?
— У отца есть возница, которому он платит.
— Что ты говоришь? Наемнику доверяют больше, чем
тебе, разрешают делать с лошадьми все, что угодно, и вдо-
ь бавок платят ему за это деньги?
— Но что же тут удивительного? — спросил Лисид.
— Однако, думаю я, упряжкой мулов тебе разрешают
править и, если ты пожелаешь, стегать их кнутом?
— Да как же, — воскликнул он, — можно мне это разре¬
шить?!
— Что же, — спросил я, — никому не разрешается их
стегать?
157
Платон
— Конечно, разрешается, — сказал он, — погонщику
мулов.
— Свободному или рабу?
— Рабу.
— Похоже, что раба они ставят выше тебя, своего сына,
и доверяют ему свое имущество больше, чем тебе, разрешая
ему делать все, что он пожелает; тебе же они это запреща-
с ют. Но скажи мне еще: позволяют они тебе управлять самим
собою или и этого тебе не доверяют?
— Но как, — возразил он, — могут они мне это дове¬
рить?
— Однако кто-то тобой управляет?
— Вот он, мой воспитатель, — отвечал Лисид.
— Будучи рабом?
— Что ж тут такого? Ведь это наш раб, — сказал он.
— Чудно это, — молвил я, — когда свободный человек на¬
ходится под властью раба. А что же делает он в качестве тво¬
его воспитателя?
— Он отводит меня в школу, к учителю.
а — Значит, тобою управляют также учители?
— Разумеется.
— Много же над тобой поставлено повелителей и гос¬
под волею твоего отца. Но когда ты возвращаешься домой,
к своей матери, она разрешает тебе, когда ткет, делать все,
что тебе угодно, с шерстью или ткацким станком, чтобы ты
был у нее счастливым? Наверное, она не запрещает тебе
хвататься за ее станок, челнок или другие шерстопрядиль¬
ные инструменты?
— Нет, клянусь Зевсом! — воскликнул он, рассмеяв-
е шись. — Не только запрещает, но был бы я бит, если бы поз¬
волял себе это.
— О Геракл! — вскричал я. — Уж не обидел ли ты чем-ни¬
будь своего отца или мать?
— Нет, клянусь Зевсом, никоим образом, — отвечал он.
— Но за что же они столь ужасным образом мешают те¬
бе быть счастливым и делать, что тебе вздумается, и воспи¬
тывают тебя так, что в течение целого дня ты кому-то под-
158
Л и с ид
чиняешься, — одним словом, так, что ты не имеешь воз¬
можности делать почти ничего из того, что ты хочешь?
209 Получается, что тебе нет никакой пользы ни от обладания
большим состоянием, ибо все остальные распоряжаются
им больше, чем ты, ни от твоего столь благородного тело¬
сложения, ибо тело твое находится на попечении и под
присмотром кого-то другого. Ты же ничем не владеешь, Ли-
сид, и не свершаешь ничего из того, что тебе желанно.
— Но, Сократ, ведь я еще недостаточно взрослый, —
возразил он.
— Не это, сын Демократа, служит тебе препятствием,
ибо кое в чем отец и мать доверяют тебе и не ждут, пока ты
повзрослеешь. Ведь когда им нужно, чтобы им что-нибудь
ь прочитали или написали, они во всем доме тебе первому
это поручают. Не так ли?
— Да, конечно.
— Значит, ты можешь при этом поставить первой ту бук¬
ву, какую сам пожелаешь, и вторую также на свой выбор; по¬
добным же образом можешь ты и читать. И думаю я, когда
ты берешь в руки лиру, ни отец, ни мать не мешают тебе на¬
тянуть или ослабить какую угодно струну и перебирать и уда¬
рять плектром по струнам. Или мешают?
— Нет, конечно.
— Так какая же причина, Лисид, что в этих делах они
с тебе не мешают, а в том, о чем мы говорили недавно, пре¬
пятствуют?
— Думаю, та, что эти вещи я знаю, те же, другие, нет.
— Прекрасно, — сказал я, — мой доблестный друг. Зна¬
чит, отец твой дожидается не твоего повзросления, чтобы
доверить тебе все дела, а того дня, когда он сочтет, что ты
разумеешь все лучше его: тогда он доверит тебе и себя само¬
го и свое достояние.
— Да, я так думаю, — отозвался он.
— Отлично. Как же, полагаешь ты, обстоит дело с сосе¬
дом? Разве для него будет действительна не та же мерка в от¬
ношении тебя, что и для твоего отца? Не мыслишь ли ты,
а что он доверит тебе управление своим домом, когда сочтет,
х59
Платон
что ты лучше разбираешься в хозяйстве, чем он, или, по-
твоему, он и тогда сохранит управление за собой?
— Я думаю, он передаст его мне.
— Ну а афиняне, полагаешь ты, не передадут тебе уп¬
равление своими делами, если почувствуют, что ты вполне
разумен?
— Я полагаю, передадут.
— Во имя Зевса, — спросил я, — а как же Великий царь?
Доверит ли он старшему7 сыну, который наследует власть
е над всей Азией, добавить что-либо в суп по своему усмотре¬
нию, когда варится мясо, или же нам, если мы, придя к не¬
му, докажем, что лучше его сына разбираемся в приготовле¬
нии мясных блюд?
— Ясно, что нам, — отвечал он.
— А своему сыну он не позволит добавить в суп ничего,
даже самой малости; нам же, какую пригоршню соли мы ни
схватили бы по своему усмотрению, он, верно, дозволил бы
положить ее целиком.
— Как же иначе?
— А если бы у его сына болели глаза, дозволил бы он ему
2Ю прикоснуться к своим глазам, зная, что тот не сведущ в ле¬
чении, или бы запретил?
— Запретил бы.
— Нам же, если бы он понял, что мы умеем лечить, по¬
лагаю, он не препятствовал бы, даже если бы мы вздумали,
открыв глаза его сына, насыпать ё них пепла: он считал бы,
что мы понимаем, что делаем.
— Ты правильно говоришь.
— Следовательно, и во всем остальном он доверился бы
нам скорее, чем самому себе или своему сыну, — в том, отно¬
сительно чего мы показались бы ему более сведущими, чем
они.
— Да, безусловно, Сократ, — отозвался он.
— Вот как, следовательно, обстоит дело, милый Ли-
ь сид, — сказал я. — В том, в чем мы бываем разумны, все нам
доверяют — эллины и варвары, мужчины и женщины; мы
делаем здесь все, что нам вздумается, и никто добровольно
160
Л и с ид
не станет нам ставить палки в колеса, но мы будем и сами
свободно действовать на всех этих поприщах и повелевать
другими, поскольку это — наши владения, от которых мы бу¬
дем получать прибыль. Но в том, чего мы не умеем, никто
не окажет нам доверия и не позволит делать все, что нам по-
с кажется правильным; наоборот, все будут нам в этом пре¬
пятствовать, насколько смогут, и не только чужие, но и род¬
ные отец с матерью, и даже еще более близкие, если это воз¬
можно, люди; мы в этих делах будем подчиняться другим, и
дела эти будут чужим достоянием, ибо мы от них не полу¬
чим никакой выгоды. Ты с этим согласен?
— Согласен.
— Но при таких обстоятельствах будем ли мы кому-то
угодны и будет ли нас хоть кто-то любить, коль скоро мы в
этих делах проявим себя непригодными?
— Конечно, никто, — отвечал он.
— Значит, и твой отец не любит тебя, как никто обычно
не любит человека, оказывающегося бесполезным.
— Похоже, что так, — отозвался он.
а — Если же ты станешь более сведущим, мой мальчик,
все будут тебя любить и станут тебе близкими друзьями:
ведь ты окажешься человеком полезным и достойным. А
коль не поумнеешь, тебе ни твой отец и никто другой не бу¬
дут друзьями — ни даже мать, ни другие твои домочадцы.
Но возможно ли кому-то, Лисид, сильно чваниться тем, в
чем он ничего не смыслит?
— Да могло ли бы это статься? — отозвался он.
— А ведь если ты нуждаешься в учителе, ты пока еще не¬
смышленыш.
— Это правда.
— Следовательно, ты не очень-то мнишь о себе, коль
скоро ты еще не умен.
— Клянусь Зевсом, Сократ, — отвечал он, — я и сам тако¬
го же мнения.
е Услышав его ответ, я обернулся к Гиппоталу, чуть было
не допустив оплошность; я едва не сказал: вот так, мол, Гип-
потал, надо разговаривать со своим любимцем, стараясь его
1б1
Платон
унизить и подавить, а не так, как ты это делаешь, кружа ему
голову похвалами и тем самым расслабляя его. Но заметив,
как он взволнован и смущен всем сказанным, я вспомнил,
что, хоть он и находится рядом, он не желает, чтобы Лисид
его заметил. Поэтому я сдержался и ничего не сказал.
211 Тут как раз вернулся к нам Менексен; он сел рядом с Ли-
сидом, на то место, с которого раньше встал. А Лисид с ми¬
лой ребячьей шутливостью тайком от Менексена тихо мне
шепнул:
— Мой Сократ, скажи и Менексену то, что ты сказал
мне.
А я в ответ:
— Ты сам скажешь ему это, Лисид: ты ведь очень внима¬
тельно меня слушал.
— Да, не сомневайся, — отозвался он.
— Попытайся же, — сказал я, — по возможности лучше
ь это припомнить, чтобы передать ему все поточнее. Если
же что-либо от тебя ускользнет, переспроси меня об этом
при первом же случае.
— Но я все именно так и сделаю, Сократ, и очень усерд¬
но, будь совершенно спокоен, — заверил он меня, — но ска¬
жи ему еще что-нибудь, чтобы и я мог послушать, пока не
настало время идти домой.
— Что ж, надо так сделать, раз и ты на этом настаива¬
ешь. Но смотри, приди мне на помощь, если Менексен по¬
пытается меня опровергнуть. Или ты не знаешь, какой он
спорщик?
— Да, клянусь Зевсом, он к этому очень склонен. Пото-
с му-то я и хочу, чтобы ты с ним побеседовал.
— Для того, — заметил я, — чтобы стать посмешищем?
— Нет, клянусь Зевсом, — сказал он, — но чтобы его про¬
учить.
— Каким образом? — спросил я. — Это нелегко, ведь он
ученик Ктесиппа и человек весьма искушенный. Да Ктесипп
и сам здесь присутствует. Или ты не видишь?
— Пусть тебя это совсем не заботит, Сократ, — возразил
Лисид. — Пожалуйста, побеседуй с ним.
162
Л и с ид
— Что ж, побеседую, — сказал я.
Так мы разговаривали между собою, но тут вмешался
Ктесиип:
— Что это вы оба наслаждаетесь разговором между со-
а бой и не приглашаете нас участвовать в вашей беседе?
— Да нет же, примите, пожалуйста, в ней участие. Ведь
Лисид не понимает того, о чем я ему толкую, и говорит, что
скорее всего в этом разберется Менексен. Поэтому он на¬
стаивает, чтобы я его расспросил.
— Так что же, — сказал Ктесипн, — ты его не расспраши¬
ваешь?
— Но сейчас я начну задавать ему вопросы, — возразил
я. — Ответь же мне, Менексен, на то, что я у тебя спрошу. Слу¬
чилось так, что с детства у меня было страстное стремление
к некоему приобретению, как это бывает и с другими людь¬
ми, желающими одни — одного, другие — другого. Один стре-
е мится приобрести лошадей, другой — собак, третий — золо¬
то, четвертый — почет. Я же к подобным вещам равнодушен,
но зато весьма алчен в приобретении друзей и желал бы
иметь хорошего друга гораздо больше, чем самого лучшего в
мире перепела или же петуха либо, клянусь Зевсом, коня
или собаку; и полагаю, клянусь собакой, я гораздо скорее,
чем сокровище Дария, взял бы себе товарища (предпочтя
его самому Дарию) — так страстно жажду я дружбы. И вот,
212 видя вас вместе с Лисидом, я поражен волнением и почи¬
таю вас счастливыми: несмотря на свою молодость, вы оба
сумели легко и быстро сделать это приобретение; и ты, та¬
ким образом, быстро и верно приобрел в качестве друга Ли-
сида и он — тебя; я же столь далек от подобного приобрете¬
ния, что даже не знаю, как один человек становится другом
другому, и хочу спросить об этом тебя: ведь у тебя есть опыт.
Так скажи мне: когда один человек любит другого, кто
ь из них кому становится другом: тот, кто любит, — любимо¬
му или любимый — тому, кто любит? Или же тут нет ника¬
кой разницы?
— Мне кажется, — отвечал он, — разницы здесь нет ни¬
какой.
163
Платон
— Что ты говоришь? — спросил я. — Значит, если один
любит другого, они оба становятся друзьями друг другу?
— Да, — отвечал он, — по крайней мере таково мое мне¬
ние.
— Как, разве не бывает, что любящий не встречает от¬
ветной любви со стороны того, кого он любит?
— Бывает.
— Но, значит, бывает даже и ненависть к любящем)?
Иногда ведь, думается, влюбленные испытывают это со сто-
с роны своих любимцев: любя очень сильно, они чувствуют,
что не встречают ответной любви, другим же их любимцы
попросту отвечают ненавистью. Разве тебе не кажется, что
так бывает?
— Да, и даже очень, — отвечал он.
— Разве в подобном случае дело обстоит не так, что
один любит, другой же — любим?
— Да, так.
— Но кто же из них кому друг? Любящий — любимому,
даже если он не пользуется взаимностью или ему платят не¬
навистью, или любимый — любящему? Или при таких об¬
стоятельствах ни один из них не бывает другому другом, ко¬
гда нет взаимной любви между обоими?
— Видимо, дело обстоит именно так.
а — Значит, мы пришли к иному мнению, чем раньше. То¬
гда мы считали, что если один из двух любит, то они оба —
друзья. Теперь же нам кажется, что если нет взаимной люб¬
ви, то ни один из двоих не может считаться другом.
— Это похоже на правду, — отвечал Менексен.
— Значит, любящему ничто не мило, если он не встре¬
чает взаимности?
— По-видимому, да.
— Значит, нельзя назвать любителями лошадей тех, ко¬
му лошади не отвечают любовью, или любителями перепе¬
лов, а также собак, вина, телесных упражнений или мудро¬
сти, если (в последнем случае) мудрость не платит им вза-
е имностью? Или каждый из них любит эти вещи, хотя они
им не дружественны, и солгал поэт, сказавший:
164
Л и с ид
Счастлив, кто любит детей и коней однокопытных,
Гончих псов и странника — чужеземного гостя.
— Нет, мне думается, он не лжет, — сказал Менексен.
— Значит, ты считаешь, что он говорит правду?
-Да.
— Похоже, следовательно, что любимое мило любяще¬
му, если оно и не отвечает ему взаимностью или даже его не
навидит? Это видно и в случае с новорожденными детьми:
213 одно они еще не любят, другое даже ненавидят — когда, к
примеру, их наказывает отец или мать, — но, и питая нена¬
висть, они в эту пору милее всего на свете своим родителям.
— Да, — подтвердил Менексен, — мне кажется, это так.
— Следовательно, по этому слову, другом оказывается
не любящий, но любимый.
— По-видимому.
— И врагом оказывается ненавидимый, а не тот, кто не¬
навидит.
— Это ясно.
— А следовательно, многие бывают любимы своими
врагами и ненавидимы друзьями и, таким образом, бывают
ь друзьями своих врагов и врагами своих друзей, коль скоро
друг — любимый, а не любящий. Однако это в высшей сте¬
пени нелепо, мой милый товарищ, более того, думаю я, не¬
возможно быть врагом своему другу и другом своему врагу.
— Похоже, что ты говоришь правду, Сократ, — сказал
Менексен.
— Значит, если это невозможно, любящее должно быть
мило любимому.
— Очевидно.
— И с другой стороны, ненавидящее должно быть враж¬
дебно ненавидимому.
— Это неизбежно.
— И все-таки мы вынуждены будем признать то, с чем
с согласились раньше, а именно будто часто мы бываем дру¬
зьями тому, кто нам не друг, а нередко и враг, — тогда, когда
кто-либо любит не любящего или даже ненавидящего, — и
165
Платон
будто нередко мы бываем врагами тем, кто нам не вражде¬
бен или даже нас любит, — тогда, когда кто-либо ненавидит
того, кто к нему не питает ненависти или любит его.
— Видимо, ты прав, — сказал он.
— Но какой же у нас будет выход, — спросил я, — если ни
любящие не окажутся друзьями, ни любимые, ни любящие
и любимые? Можем ли мы помимо них всех назвать еще и
других, кому дано стать друзьями друг другу?
— Клянусь Зевсом, Сократ, — отвечал Менексен, — мне
очень трудно тебе на это ответить.
а — Быть может, мой Менексен, — сказал я, — мы вообще
шли неверным путем в нашем исследовании?
— Да, мне кажется, что неверным, Сократ, — сказал тут
Лисид.
При этих словах он покраснел, и мне показалось, что
сказанное вырвалось у него невольно из-за того, что он
очень внимательно вслушивался в нашу беседу: по нему бы¬
ло видно, что он весь обратился в слух.
Итак, я, желая дать передышку Менексену и радуясь в
то же время любознательности, которую проявил его друг,
обернулся к Лисиду и продолжал разговор уже с ним. Я
сказал:
е — Мой Лисид, думается мне, ты говоришь правду, ибо,
если бы мы вели рассмотрение правильно, мы не впали бы
в такое заблуждение. Не будем же продолжать в подобном
роде — исследование это рисуется мне в виде трудной доро¬
ги, но, кажется мне, надо идти тем путем, на который мы
214 уже встали, а именно надо обратиться к поэтам: ведь они
для нас как бы отцы премудрости и наши вожатые. Несо¬
мненно, они совсем неплохо высказываются относительно
друзей: так, они утверждают, что само божество делает их
друзьями, сводя вместе. Вот как, думается мне, они пример¬
но говорят:
Бог, известно, всегда подобного сводит с подобным
ь и знакомит их между собой. Тебе не встречались эти стихи?
166
Л и с ид
— Встречались, — отвечал Лисид.
— Так, значит, тебе попадались и сочинения мудрейших
мужей, в которых говорится то же самое — что подобное не¬
избежно будет дружественным подобному? Я имею в виду
тех, кто рассуждает и пишет о природе и о вселенной.
— Да, — отвечал он, — ты верно на них ссылаешься.
— Так как же, — спросил я, — говорится там правда?
— Быть может, — отвечал он.
— Возможно, эти изречения истинны наполовину, а мо¬
жет быть, и совсем, только мы этого не постигаем. Ведь
с нам кажется, что, чем ближе и теснее негодный человек об¬
щается с другим негодным человеком, тем большим врагом
он ему становится. Ведь он чинит ему несправедливость, а
между обидчиком и обиженным невозможна дружба. Разве
не так?
— Так, — отвечал Лисид.
— Таким образом, половина приведенного высказыва¬
ния неверна, коль скоро дурные люди подобны друг другу.
— Ты прав.
— Но мне кажется, что сочинители эти считают хоро¬
ших людей подобными и дружественными друг другу, что
же касается людей дурных, то, как о них говорится, они ни-
с1 когда не бывают в ладу даже с самими собою, напротив,
они безрассудны и неуравновешенны; а тот, кто не в ладу с
самим собою, но, наоборот, в разладе, едва ли может быть
в ладу и дружбе с другим. Не такого ли и ты мнения?
Дружба как диалектическое стремление неподобия
к взаимному подобию и к добродетели
— Да, я с этим согласен, — сказал Лисид.
— Те, мой друг, кто утверждают, что подобное дружест¬
венно подобному, кажется мне, дают только понять, что
хороший человек может быть другом лишь хорошему че¬
ловеку, дурной же человек никогда не достигнет истинной
дружбы ни с хорошим человеком, ни с дурным. Ты с этим
согласен?
167
Платон
Лисид кивнул утвердительно.
— Теперь мы уже понимаем, кто такие друзья: наше рас-
е суждение показывает нам, что это — хорошие люди.
— Да, это очень похоже на правду, — подтвердил Лисид.
— Мне тоже так кажется, — добавил я, — хотя кое-чем я и
недоволен в сказанном: давай, во имя Зевса, посмотрим,
что я подозреваю. Дружит ли подобный с подобным, на¬
сколько он ему подобен, и полезен ли такой человек друго¬
му, подобному ему человеку? Или лучше вот так: какую мо¬
жет принести пользу или вред любое подобное любому дру¬
гому подобному, кои оно не принесло бы себе самому? Либо
что оно может претерпеть, если не то, что и от самого себя?
215 Как могут такие подобные люди тянуться друг к другу, если
они не могут оказать друг другу никакой помощи? Возмож¬
но ли это?
— Нет, невозможно.
— Но может ли быть милым то, к чему нет тяготения?
— Ни в коем случае.
— Значит, подобный подобному — не друг. А хороший
человек может быть другом хорошему в той мере, в какой
он хорош, а не в той, в какой он ему подобен?
— Возможно.
— Далее, хороший человек, в той мере, в какой он хо¬
рош, не довлеет ли настолько же самому себе?
— Да, довлеет.
— Тот же, кто довлеет себе, ни в чем не нуждается по
причине этого самодовления.
— Несомненно.
ь — А тот, кто ни в чем не нуждается, ни к чему и не тяго¬
теет.
— Да, это так.
— Далее, кто не тяготеет к чему-то, тот и не любит.
— Конечно, нет.
— Тот же, кто не любит, — не друг.
— Ясно, что это так.
— Каким же образом — начнем с этого — могут быть хо¬
рошие люди друзьями хорошим, если они, будучи далеки
168
Л и с и д
друг от друга, не испытывают взаимного тяготения и до¬
влеют самим себе, живя порознь, да и находясь вместе, не
могут принести друг другу никакой пользы? И какое ухищ¬
рение может заставить таких людей высоко друг друга це¬
нить?
— Да никакое, — отвечал Лисид.
с — Ну а не ценя друг друга, они не могут быть и друзьями.
— Это правда.
— Вникни же, мой Лисид, насколько мы отклонились от
истины. Пожалуй, мы находимся полностью в заблуждении.
— Как же это? — спросил он.
— Мне случилось некогда слышать от кого-то — сейчас я
это припоминаю, — будто подобное подобному и хорошие
хорошим в высшей степени враждебны; при этом он ссы¬
лался в качестве свидетеля на Гесиода, сказавшего, что
Гончар гончара ненавидит, аэд не выносит аэда,
а А нищего — нищий...
И относительно всего остального он таким же образом
утверждал, будто неизбежно, что, чем более одно подобно
другому, тем более оба они исполнены взаимной неприяз¬
ни, зависти и вражды, в то время как самое между собой не¬
сходное преисполнено дружбы. Поэтому бедный неизбеж¬
но будет другом богатому, слабый — сильному, ибо они могут
в таком случае рассчитывать на помощь, болезненный же
человек будет другом врачу, и точно так же всякий несведу-
е щий человек будет любить и уважать сведущего. В еще более
возвышенных выражениях он рассуждал о том, что подоб¬
ное никак не бывает дружественно подобному, но дело об¬
стоит прямо противоположным образом: величайшая
дружба существует между крайними противоположностя¬
ми. И каждый вожделеет именно к своей крайней противо¬
положности, но не к своему подобию: сухое стремится к
влажному, холодное — к горячему, горькое — к сладкому, ост¬
рое — к тупому, пустота — к наполненности, а наполнен¬
ность — к пустоте, и все прочее — таким же точно порядком.
169
Платон
Ведь противоположное питает противоположное, тогда
216 как подобное не получает ничего от подобного. В самом де¬
ле, мой друг, говоря это, он показал себя весьма изыскан¬
ным человеком: прекрасно ведь это сказано. А вам, — спро¬
сил я, — как нравится его речь?
— Очень нравится — в том виде, как мы ее сейчас слы¬
шим, — сказал Менексен.
— Итак, скажем мы, что противоположное в высшей
степени дружественно противоположному?
— Да, конечно.
— Но, — возразил я, — не странно ли это, Менексен?
Ведь тут же на нас, ликуя, набросятся все эти высокомудрые
ь мужи — любители противоречий, вопрошая, не в высшей
ли степени противоположны между собою вражда и друж¬
ба? И что мы им ответим? Быть может, необходимо при¬
знать, что здесь они правы?
— Да, это необходимо.
— Так что же, — спросят они, — враждебное дружествен¬
но дружественному или дружественное — враждебному?
— Ни то ни другое, — отвечал Менексен.
— А справедливое — несправедливому, скромное — не¬
воздержному или благое — дурному дружественны?
— Нет, мне кажется, это неверно.
— Однако, — возразил я, — если что-либо бывает друже¬
ственным чему-то в силу крайней противоположности, не¬
обходимо и этим вещам быть дружественными?
— Необходимо.
— Следовательно, ни подобное подобному, ни противо¬
положное противоположному не бывает дружественным.
— Похоже, что не бывает.
с — Рассмотрим же еще вот что, дабы от нас впредь не
утаилось, что дружественное поистине не имеет отноше¬
ния ко всем этим вещам, но то, что и не хорошо и не дурно,
бывает дружественным хорошему.
— Что ты имеешь в виду? — спросил Менексен.
— Клянусь Зевсом, — отвечал я, — я и сам этого хоро¬
шенько не знаю, но испытываю настоящее головокружение
170
Л и с ид
из-за сложности рассуждения. Быть может, согласно древ¬
ней поговорке, нам мило прелестное: слова эти напомина-
а ют что-то легкое, гладкое, лоснящееся; возможно, поэтому-
то они от нас всячески ускользают. Итак, я утверждаю, что
благо прекрасно. Ты не согласен?
— Нет, согласен.
— Далее, я утверждаю как своего рода пророчество, что
прекрасному и благому дружественно то, что и не хорошо
и не дурно. Послушай же, к чему относится мое прорица¬
ние. Мне представляется, что существуют как бы неких три
рода — хорошее, дурное и третье — ни хорошее ни дурное.
А ты как считаешь?
— Точно так же, — отвечал Менексен.
— И при этом ни хорошее хорошему, ни дурное дурно¬
му, ни хорошее дурному не бывают дружественными — это
е запрещает наше прежнее рассуждение. Таким образом, ес¬
ли что и бывает дружественным другому, то остается ни хо¬
рошее ни плохое в качестве дружественного либо хороше¬
му, либо такому же, как оно само. Ведь плохому ничто не
может быть дружественным.
— Это правда.
— Но и подобное не может быть дружественным подоб¬
ному, как мы сказали недавно. Не так ли?
-Да.
— Значит, ни хорошее ни плохое не будет дружествен¬
ным такому же, как оно само.
— Очевидно, нет.
217 — Таким образом, одно только то, что и не хорошо и не
плохо, может оказаться дружественным хорошему.
— Похоже, что это неизбежно.
— Итак, мои мальчики, теперешнее рассуждение указа¬
ло нам, по-видимому, прекрасный путь? — спросил я. — Если
мы пожелаем представить себе здоровое тело, то поймем,
что оно не нуждается ни во врачебном искусстве, ни в полу¬
чении какой-либо пользы; оно довлеет себе, так что ни один
здоровый человек не будет другом врачу: ведь он здоров. Не
так ли?
171
Платон
— Именно так.
— А больной человек из-за своей болезни будет в нем
нуждаться?
— Как же иначе?
ь — Ведь болезнь — это зло, врачебное же искусство — не¬
что полезное и благое.
-Да.
— Тело же само по себе — это ни благо ни зло.
— Правильно.
— А бывает оно вынуждено из-за своей болезни тянуть¬
ся к врачебному искусству и его любить?
— Мне кажется, да.
— Следовательно, ни дурное ни хорошее становится
дружественным хорошему из-за присутствующего в нем
зла?
— Похоже, что так.
— Ясно, что оно становится дружественным хорошему
с раньше, чем оказывается плохим из-за наличного в нем зла.
Ведь оно стремится к хорошему и дружески тянется к нему
до того, как само станет плохим: мы же сказали, что дурное
не может быть другом хорошему.
— Да, не может.
— Посмотрите же, что именно я утверждаю: некоторые
вещи, говорю я, сами уподобляются тому, что в них присут¬
ствует, другие же нет. Например, если кто пожелает выкра¬
сить некий предмет какой-нибудь краской, то краска эта бу¬
дет присутствовать в том, что ею выкрашено.
— Конечно.
— В этом случае выкрашенный предмет будет иметь та¬
кой же цвет, как положенная на него краска?
а — Я не совсем тебя понимаю, — молвил Менексен.
— Но я вот что имею в виду, — продолжал я. — Если кто-
нибудь твои рыжие волосы покрасит белилами, станут они
от этого белыми или лишь будут казаться такими?
— Будут казаться, — отвечал он.
— Но в них будет присутствовать белизна.
-Да.
172
Лисид
— Однако от этого они ничуть не станут белыми, но, не¬
смотря на присутствие белизны, окажутся ни белыми ни
черными.
— Э го правда.
— Когда же, мой друг, старость выкрасит их в тот же
цвет, они станут такими же, как то, что к ним добавилось, —
белыми от присутствия белизны.
е — Как же иначе?
— Вот о том я тебя сейчас и спрашиваю: если к чему-то
присоединится нечто, уподобится ли то, что получило дан¬
ный признак, этому последнему? Или же это будет зависеть
от способа, каким произошло это присоединение?
— Скорее именно так, — отвечал Менексен.
— Значит, и то, что ни плохо ни хорошо, иногда от при¬
соединения плохого не становится плохим до поры до вре¬
мени, а бывает, что и становится.
— Несомненно.
— И пока это еще не стало плохим от присоединения
плохого, присутствие последнего заставляет то, что и не
плохо и не хорошо, стремиться к хорошему. То же, что де¬
лает его плохим, лишает его одновременно и такого стрем-
218 ления и любви к добру. И это не будет уже ни плохим ни хо¬
рошим, но оказывается плохим, а плохое не может быть,
как мы видели, другом хорошему.
— Нет, не может.
— Поэтому мы должны сказать, что те, кто уже мудры, не
стремятся более к мудрости, боги они или люди. Не стремят¬
ся к ней и те, кого крайнее невежество делает плохими людь¬
ми: ни один дурной и невежественный человек не тяготеет
к мудрости. Остаются те, в ком хоть и гнездится это зло — не¬
вежество, однако не делает их совсем неразумными и неве-
ь жественными: они еще понимают, что не знают того, что им
неизвестно. Поэтому-то стремится к мудрости тот, кто не хо¬
рош и не плох; плохие же люди к ней не стремятся и точно
так же хорошие, ибо, как показало наше прежнее рассужде¬
ние, ни противоположное не дружественно противополож¬
ному, ни подобное — подобному. Припоминаете ли вы это?
173
Платон
— Разумеется, — отвечали оба.
— Теперь, — продолжал я, — Лисид и Менексен, мы наи¬
лучшим образом установили, что есть дружественное, а
что таковым не является. Мы утверждаем, что и не хоро-
с шее и не плохое — идет ли речь о душе, теле или о чем бы
то ни было другом — оказывается дружественным хороше¬
му в силу присутствия в нем плохого.
Оба они согласились с тем, что это во всех отношениях
верно.
Сам я также очень обрадовался, подобно охотнику, на¬
стигшему наконец свою добычу. Но потом — не знаю отку¬
да — пришло мне в голову нелепейшее подозрение, что наш
общий вывод неверен. Сразу опечалившись, я молвил:
— Увы, Лисид и Менексен, кажется, богатство наше нам
только приснилось!
Какова первоприрода дружбы ?
а — Да как же так? — спросил Менексен.
— Боюсь, — отвечал я, — не уподобились ли мы лживым
бахвалам, попусту бросающимся такими вот словами отно¬
сительно дружбы.
— Что ты имеешь в виду? — спросил он.
— А вот что, — сказал я, — давайте посмотрим: тот, кто
является другом, является им кому-то или же нет?
— Разумеется, кому-то, — отвечал он.
— Без всякой причины и цели или по какой-то причине
и ради чего-то?
— По какой-то причине и ради чего-то.
— А тому, ради чего друг является другом своему другу,
он дружествен или же не дружествен и не враждебен?
е — Я не совсем понимаю, — промолвил Менексен.
— Это неудивительно, — сказал я. — Но, быть может, те¬
бе будет яснее, да и сам я лучше осмыслю свои слова, если
скажу так: мы только что утверждали, что больной человек
бывает другом врачу. Не так ли?
-Да.
174
Л и с ид
— Значит, он друг ему по причине своей болезни и ради
выздоровления?
-Да.
— А болезнь — это зло?
— Ну конечно.
— А здоровье? — спросил я. — Благо или зло или ни то
ни другое?
— Благо, — отвечал он.
219 — Итак, мы говорили, если я не ошибаюсь, что тело, не
являясь ни благом ни злом, бывает дружественно врачебно¬
му искусству по причине болезни, то есть по причине зла.
Врачебное же искусство — благо, ему дарят дружбу ради здо¬
ровья, а здоровье — это также благо. Ты согласен с этим?
-Да.
— Так другом или недругом бывает здоровье?
— Другом.
— А болезнь — это враг?
— Разумеется.
ь — Значит, то, что не есть ни благо ни зло, становится
другом хорошему по причине зла и вражды и ради блага и
дружбы.
— Это очевидно.
— Следовательно, друг становится другом во имя друж¬
бы и по причине вражды.
— По-видимому.
— Ну что ж, дети мои, — сказал я. — Коль скоро мы к это¬
му пришли, давайте будем внимательны, чтобы не промах¬
нуться. Ведь то, что дружественное оказалось дружествен¬
ным дружественному и подобное оказывается таким обра¬
зом дружественным подобному, я оставляю пока в покое —
мы же признаём это невозможным. Но давайте проследим,
чтобы нас не обмануло наше теперешнее рассуждение.
с Итак, мы сказали, что врачебное искусство дружественно
во имя здоровья?
-Да.
— Значит, и здоровье дружественно также?
— Конечно.
175
Платон
— А если дружественно, то ведь ради чего-то?
-Да.
— Ради чего-то дружественного, если придерживаться
прежнего решения?
— Разумеется.
— Но значит, и это последнее будет дружественным ра¬
ди чего-то дружественного?
-Да.
— Однако, став на такой путь, не должны ли мы будем в
конце концов неизбежно остановиться, то есть прийти к
некоему первоначалу, которое уже не приведет нас более к
другому дружественному, но окажется тем первичным дру-
а жественным, во имя которого мы и считаем дружествен¬
ным все остальное?
— Да, это неизбежно.
— Вот это и есть то, что я имею в виду: я опасался, как бы
не обмануло нас все, что, по нашим словам, дружественно на
основе этого первоначала и представляет собой как бы его
отображение, в то время как само это первоначало есть ис¬
тинно дружественное. Давайте поразмыслим вот над чем:
когда кто-нибудь ценит что-либо чрезвычайно высоко — на¬
пример, когда отец всему своему достоянию предпочитает
е своего сына, — он ведь должен из предпочтения к своему сы¬
ну высоко ценить и что-то еще? Например, если бы он уви¬
дел, что тот выпил цикуту, он ведь выше всего ценил бы то¬
гда вино, считая, что оно может спасти его сыну жизнь?
— Несомненно, — откликнулся Менексен.
— А также и сосуд, в котором содержалось бы это вино?
— Конечно.
— Но значит ли это, что в таких обстоятельствах он не
делает никакого различия между глиняным кубком и своим
сыном или между своим сыном и тремя мерами вина? Или
же в действительности дело обстоит так: все эти усилия де¬
лаются не ради средств, употребляемых для достижения
поставленной цели, но ради цели, во имя которой пускают-
220 ся в ход эти средства? Часто мы говорим, что высоко це¬
ним золото и серебро; однако это не вполне верно: выше
176
Л и с ид
всего мы ценим то, во имя чего мы копим и золото и все ос¬
тальные средства. Так ли мы скажем?
— Разумеется, так.
— Но не то же ли самое относится к дружественному?
Все то, что мы называем дружественным нам из-за некоего
ь иного дружественного, дружественно не в собственном
смысле этого слова: на самом деле дружественно, как вид¬
но, лишь то самое, к чему устремляется все это так называ¬
емое дружественное.
— По-видимому, так оно и есть, — сказал Менексен.
— Значит, то, что дружественно по существу, дружест¬
венно не из-за какого-то другого дружественного?
— Это верно.
— Значит, следует исключить то, что дружественное
дружественно по причине какого-то другого дружественно¬
го. А благо — это нечто дружественное?
— Мне кажется, да.
— Итак, благо любят по причине зла, и дело обстоит
с следующим образом: если бы из грех вещей, сейчас нами
перечисленных, — блага, зла и того, что не есть ни благо ни
зло, — остались бы только две, причем зло бы исчезло и ни¬
чему больше не грозило — ни телу, ни душе, ни всему осталь¬
ному, что мы определили как само по себе ни плохое ни хо¬
рошее, то благо не принесло бы нам никакой пользы, но
оказалось бы бесполезным? Если ничто не наносит нам бо¬
лее ущерба и мы не ожидаем для себя никакой пользы,
именно тогда становится ясным, что мы любим и ценим
благо из-за присутствия зла, как некое лекарство от этого
зла, зло же приравниваем к болезни; а при отсутствии бо¬
лезни нет нужды ни в каком лекарстве. Такова природа бла¬
га, и любим мы его по причине зла, когда сами находимся
посредине между благом и злом; само же по себе — как само¬
цель — оно ведь не приносит никакой пользы?
— Похоже, что нет, — отозвался Менексен.
— Итак, нам дружественно то, к чему устремляется все
е остальное, именуемое нами дружественным из-за иного
дружественного, кое ничем не напоминает остальных. По¬
*77
Платон
следние именуются дружественными из-за того дружест¬
венного, кое в полную противоположность остальному
оказывается истинно дружественным, дружественным по
самой своей природе: ведь остальное для нас дружественно
по причине враждебного; если же враждебное исчезает,
оно, по-видимому, не будет больше нам дружественным.
— По крайней мере, — сказал Менексен, — если верить
сказанному сейчас.
— Но, — спросил я, — во имя Зевса, если зло погибнет,
221 исчезнут ли также голод и жажда или другие подобные ве¬
щи? Или, коль скоро существуют люди и другие живые су¬
щества, голод останется, хотя он и не будет вредоносным?
Также и жажда и другие вожделения не будут больше злом,
ибо ведь зло погибло? Или вообще вопрос о том, что тогда
будет или чего не будет, смехотворен? Кому ж это может
быть ведомо? Однако одно мы знаем, а именно что в насто¬
ящее время голодающий человек может испытывать и урон
и пользу. Не так ли?
— Разумеется.
ь — Значит, и терпящий жажду или испытывающий дру¬
гие подобные вожделения может иногда испытывать их с
пользой для себя, иногда — во вред, а иногда и не так и не
этак?
— Несомненно.
— Что ж, если зло погибнет, следует ли из этого, что
вместе с ним должно погибнуть и то, что не является злом?
— Вовсе нет.
— Значит, вожделения, кои не хороши и не дурны, оста¬
нутся и тогда, когда погибнет зло?
— Очевидно.
— Так вот, возможно ли, испытывая к чему-либо вожде¬
ление и страсть, не любить то, что вызывает эти страстные
вожделения?
— Мне кажется, нет.
с — Значит, и после исчезновения зла останется что-то
дружественное?
-Да.
178
Л и с и д
— Но ведь если зло — причина того, что нечто является
дружественным, то после его гибели ничто не может быть
дружественным чему-то другому. Коль скоро причина по¬
гибла, не может продолжать существование то, чему она
служила причиной.
— Ты прав.
с1 — А разве мы не признали, что дружественное дружест¬
венно чему-то и по какой-то причине? Мы ведь считали то¬
гда, что причина эта — зло, и именно по причине зла то,
что и не хорошо и не плохо, дружественно хорошему.
— Это правда.
— А вот теперь, похоже, обнаруживается какая-то иная
причина взаимной дружбы.
— Да, похоже, что так.
— Значит, и в самом деле, как мы говорили недавно,
вожделение есть причина дружбы и вожделеющее дружест¬
венно тому, к чему оно вожделеет, и тогда, когда оно вожде¬
леет, а то, что мы прежде говорили относительно дружест¬
венного, оказывается вздором, словно поэма, изобилующая
длиннотами?
— Это возможно.
— Однако вожделеющее вожделеет к тому, в чем оно
нуждается. Не так ли?
е -Да.
— Значит, нуждающееся дружественно тому, в чем оно
нуждается?
— Мне так кажется.
— Нуждается же оно в том, чего оно каким-то образом
лишено?
— Как же иначе?
— Итак, Менексен и Лисид, похоже, что любовь, друж¬
ба и вожделение оказываются чем-то внутренне нам прису¬
щим.
Они с этим согласились.
— Значит, коль скоро вы между собою друзья, вы по сво¬
ей природе друг другу родственны.
— Да, несомненно! — воскликнули они в один голос.
т
Платон
— И если, мальчики, — сказал я, — кто-либо из двух вож-
222 делеет к другому или любит его, то, следовательно, он не
вожделел, не любил бы его и не испытывал бы к нему друже¬
ского чувства, если бы не был каким-то образом родствен
любимому — душою ли или неким свойством, привычкой
либо особенностью души.
— Несомненно, — отозвался Менексен; Лисид же про¬
молчал.
— Далее, — заметил я, — мы, естественно, должны лю¬
бить родственное нам по своей природе.
— Да, это естественно, — сказал Менексен.
— А посему подлинно любящему, а не делающему вид,
что он любит, любимец должен отвечать любовью.
ь На это Лисид и Менексен едва кивнули, Гиппотал же от
радости то бледнел, то краснел.
А я, желая пересмотреть сказанное заново, говорю:
— Если нечто родственное отлично от подобного, то,
как мне кажется, Лисид и Менексен, мы говорим дело отно¬
сительно дружбы. Если же подобное и родственное — одно
и то же, нелегко нам будет отбросить наше прежнее рассуж¬
дение, ибо тогда окажется, что подобное подобному вовсе
не бесполезно в силу своей подобности; и уж совсем чистым
вздором выглядело бы допущение, будто бесполезное дру-
с жественно. Итак, не желаете ли вы, — продолжал я, — по¬
скольку мы уже почти пьяны от слов, согласиться с утверж¬
дением, что родственное чем-то отлично от подобного?
Существенные трудности в определении понятия дружбы
— Конечно, желаем.
— Не предположим ли мы также, что благо родственно
всему, зло же, наоборот, чуждо? Или что зло родственно
злу, благо — благу, а то, что не есть ни благо ни зло, — тому,
что не есть ни благо ни зло?
Они согласились со всеми членами этого положения,
а — Итак, мальчики, — сказал я, — мы снова впали в то не¬
доразумение относительно дружбы, которое отбросили
180
Л и с и д
раньше: получается, что несправедливый человек неспра¬
ведливому и дурной дурному будет таким же другом, как хо¬
роший человек хорошему.
— Похоже, что так, — откликнулся Менексен.
— Далее, если мы утверждаем, что благое и родствен¬
ное тождественны, разве это не то же самое, что сказать:
только хороший человек — друг хорошему?
— Конечно, то же самое.
— Однако припоминаете ли вы, что и по этому пункту
мы, как нам казалось, себя опровергли?
— Припоминаем.
е — Но как же еще можем мы воспользоваться нашим
рассуждением? Не ясно ли, что никак? У меня возникла по¬
требность, подобно мудрым судьям, пересмотреть с самого
начала все нами сказанное. Итак, если ни любящие, ни лю¬
бимые, ни подобные, ни неподобные, ни добрые люди, ни
родственные, равно как и все прочее, что мы перечисли¬
ли, — я уж и не упомню всего, такое этих вещей было мно¬
жество, — если ничто из этого не является дружественным,
мне нечего больше сказать.
223 Говоря это, я имел в виду привлечь к нашей беседе ко¬
го-нибудь из тех, кто постарше. Но тут, подобно злым демо¬
нам, приблизились воспитатели Менексена и Лисида, ведя
за собою их братьев; они позвали мальчиков и приказали
им идти домой. Было уже позднее время. Мы и все стояв¬
шие вокруг нас хотели было их прогнать, но, поскольку
они не обращали на нас никакого внимания и, сердито ло¬
поча что-то на своем варварском наречии, продолжали их
ь звать, нам показалось, что они перепились на празднестве
Гермеса и не в состоянии с нами разговаривать; побежден¬
ные, мы прервали нашу беседу. Однако, когда они уже ухо¬
дили, я сказал:
— Вот видите, Лисид и Менексен, я, старик, вместе с ва¬
ми оказался в смешном положении. Ведь все, кто уйдет от¬
сюда, скажут, что мы, считая себя друзьями — я и себя отно¬
шу к вашим друзьям, — оказались не в состоянии выяснить,
что же это такое — друг.
Ион
Сократ, Ион
530 Сократ. Иону привет! Откуда ты теперь к нам? Не из до¬
му ли, из Эфеса?
Ион. Совсем нет, Сократ, из Эпидавра, с празднеств Аск-
лепия.
Сократ. Разве эпидаврийцы устраивают в честь этого бо¬
га и состязания рапсодов?
Ион. Как же! Да и в других мусических искусствах там со¬
стязаются.
Сократ. Что же, и мы выступали в состязании? И с каким
успехом?
ь Ион. Мы получили первую награду, Сократ.
Сократ. Вот это хорошо! Смотри же, чтобы мы победили
и на Панафинеях!
Ион. Так и будет, если захочет бог.
Сократ. Да, Ион, часто я завидовал вашему искусству, рап¬
содов. Оно всегда требует, чтобы вы выглядели как
можно красивее и были в нарядном уборе; вместе с тем
вам необходимо заниматься многими отличными по¬
этами, и прежде всего — Гомером, самым лучшим и бо¬
жественнейшим из поэтов, и постигать его замысел, а
с не только заучивать стихи. Как вам не позавидовать!
Ведь нельзя стать хорошим рапсодом, не вникая в то,
что говорит поэт; рапсод должен стать для слушателей
истолкователем замысла поэта, а справиться с этим то¬
182
Ион
му, кто не знает, что говорит поэт, невозможно. Да, тут
есть чему позавидовать!
Ион. Ты прав, Сократ. Для меня это и было самым труд¬
ным в моем искусстве; все же, мне думается, я объяс¬
няю Гомера лучше всех, так что ни Метродор Ламп-
а сакский, ни Стесимброт Фасосский, ни Главкон, ни
другой кто из живших когда-либо не был в состоянии
высказать о Гомере так много прекрасных мыслей,
как я.
Сущность художественного творчества
Сократ. Это хорошо, Ион! Ведь ты верно, не откажешься
сообщить их мне.
Ион. Да, Сократ, действительно стоит послушать, в какой
великолепный убор я одеваю Гомера: по-моему, я до¬
стоин того, чтобы гомериды увенчали меня золотым
венком.
Сократ. Я непременно выберу время, чтобы послушать
тебя. А сейчас скажи мне вот что: только ли в Гомере ты
531 силен или также и в Гесиоде и Архилохе?
Ион. Нет, нет, только в Гомере; мне кажется, и этого доста¬
точно.
С о к р а т. А есть ли что-нибудь такое, о чем и Гомер и Геси¬
од говорят одно и то же?
И о н. Я думаю, есть, и даже многое.
С о к р а т. И то, что об этом говорит Гомер, ты лучше истол¬
ковал бы, чем то, что говорит Гесиод?
ь И о н. То, о чем они говорят одно и то же, Сократ, я истол¬
ковал бы одинаково.
С о к р а т. А то, о чем они говорят по-разному? Например, о
прорицании говорят ли что-нибудь Гомер и Гесиод?
Ион. Конечно.
Сократ. Так что же? Кто разъяснил бы лучше сходство и
различие в том, что оба поэта говорят о прорицании, —
ты или кто-нибудь из хороших прорицателей?
Ион. Кто-нибудь из прорицателей.
183
Платон
С о к р а т. А если бы ты был прорицателем, разве ты не мог
бы истолковать и то, что сказано по-разному, раз уж ты
умеешь толковать сказанное одинаково?
Ион. Ясно, смог бы.
с Сократ. Как же это ты силен в том, что касается Гомера, а
в том, что касается Гесиода и остальных поэтов, не си¬
лен? Разве Гомер говорит не о том же, о чем все осталь¬
ные поэты? Разве он не рассказывает большей частью
о войне и общении между собой людей, хороших и пло¬
хих, простых и умудренных? О богах — как они общают¬
ся друг с другом и с людьми? О том, что творится на не-
а бе и в Аиде, и о происхождении богов и героев? Не об
этом ли сложил свои творения Гомер?
Ион. Ты прав, Сократ.
С о к р а т. А что ж остальные поэты? Разве они говорят не о
том же самом?
Ион. Да, Сократ, но они говорят не так, как Гомер.
Сократ. Что же? Хуже?
Ион. Да, гораздо хуже.
С о к р ат. А Гомер лучше?
Ион. Конечно, лучше, клянусь Зевсом.
Сократ. Не правда ли, милый мой Ион, когда, например,
о числе станут говорить многие, а один будет говорить
лучше всех, то ведь кто-нибудь отличит хорошо говоря¬
щего?
И о н. Я полагаю.
е Сократ. Будет ли это тот же самый, кто отличит и говоря¬
щих плохо, или другой человек?
Ион. Конечно, тот же самый.
Сократ. Не тот ли это, кто владеет искусством арифме¬
тики?
Ион. Да.
С о к р а т. А если многие станут обсуждать, какая пища здо¬
ровее, и кто-нибудь из них будет говорить лучше дру¬
гих, то отличит говорящего лучше всех какой-то один
человек, а говорящего хуже — другой или обоих — один
и тот же?
184
Ион
Ион. Конечно, один и тот же; эго ясно.
Сократ. Кто же он? Как его назвать?
Ион. Это врач.
Сократ. Итак, получается: если многие говорят об одном
и том же, то всегда один и тот же человек отличит, кто
532 говорит хорошо, а кто плохо; а тот, кто не отличит го¬
ворящего плохо, ясно, не отличит и говорящего хоро¬
шо, раз они говорят об одном и том же.
Ион. Это так.
Сократ. Значит, один и тот же человек способен судить о
них обоих?
Ион. Да.
Сократ. Но ты ведь говоришь, что Гомер и остальные по¬
эты — среди них Гесиод и Архилох — говорят хотя и об
одном, но не одинаково: Гомер хорошо, а те хуже.
Ион. Да, и я прав.
Сократ. Итак, если ты отличаешь говорящих хорошо, то
ь отличил бы и говорящих хуже, то есть мог бы понять,
что они хуже говорят.
И о н. Само собой разумеется.
Сократ. Значит, милейший, мы не ошибемся, если ска¬
жем, что Ион одинаково силен и в Гомере, и в осталь¬
ных поэтах, раз он сам признает, что один и тот же че¬
ловек может хорошо судить обо всех, кто говорит об
одном и том же; а ведь поэты почти все воспевают од¬
но и то же.
И о н. В чем же причина, Сократ, что, когда кто-нибудь го-
с ворит о другом поэте, я в это не вникаю и не в силах до¬
бавить ничего значительного, а попросту дремлю, меж¬
ду тем лишь только кто упомянет о Гомере, как я тотчас
же пробуждаюсь, становлюсь внимателен и знаю, что
сказать?
Сократ. Об этом нетрудно догадаться, друг мой. Всякому
ясно, что не от выучки и знания ты способен говорить
о Гомере; если бы ты мог делать это благодаря выучке,
то мог бы говорить и обо всех остальных поэтах: ведь
поэтическое искусство есть нечто цельное. Не так ли?
185
Платон
Ион. Да.
а Сократ. А если взять любое другое искусство в его целом,
то разве не один и тот же способ рассмотрения приме¬
ним к каждому из них? Хочешь послушать, как я это по¬
нимаю, Ион?
Ион. Очень хочу, Сократ, клянусь Зевсом! Я люблю слу¬
шать вас, мудрецов.
Сократ. Хотелось бы мне, Ион, чтобы ты был прав; но му-
дрецы-то скорее вы, рапсоды, актеры и те, чьи творе¬
ния вы поете, а я всего только говорю правду, как это
е подобает обычному человеку. Вот и в том, о чем я тебя
спросил, — посмотри, как легко и просто всякий может
понять мои слова, что способ рассмотрения останется
тем же, если взять искусство в целом. В самом деле, раз¬
берем по порядку: существует ли, например, искусство
живописи как целое?
Ион. Да.
С о к р а т. И много было и есть художников, хороших и пло¬
хих?
Ион. Совершенно верно.
Сократ. Так вот, видал ли ты кого-нибудь, кто превосход¬
но может объяснить, что хорошо рисует сын Аглао-
533 фонта Полигнот, а что нет, а когда дело коснется дру¬
гих художников — бессилен? Такого, который дремлет,
недоумевает и слова не может вставить, когда кто-ни¬
будь говорит о творениях всех прочих художников, а
когда нужно высказать мнение о Полигноте или о дру¬
гом, но только каком-нибудь одном художнике, вдруг
просыпается, становится внимателен и речист?
Ион. Нет, клянусь Зевсом, такого человека я не видал.
Сократ. Ну а если говорить о ваянии, видал ли ты кого-
ь нибудь, кто толково разбирает достоинства творений
Дедала, сына Метиона, или Эпея, сына Панопея, или
Феодора самосца, или одного кого-нибудь из прочих ва¬
ятелей, а глядя на творения других ваятелей, недоуме¬
вает, дремлет и не знает, что сказать?
Ион. Нет, клянусь Зевсом, такого не видывал.
186
Ион
Сократ. И наверное, думаю я, если говорить об игре на
флейте и на кифаре, либо о пении под кифару, или об
искусстве рапсодов, ты никогда не видал человека, ко¬
торый может искусно говорить об Олимпе, о Фамире,
с об Орфее или о Фемии, итакийском рапсоде, а слушая
Иона эфесца, становится в тупик и не может сообра¬
зить, что в его пении хорошо, а что нет.
Ион. Мне нечего тебе возразить на это, Сократ. Я только
уверен, что о Гомере я говорю лучше всех и при этом бы¬
ваю находчив; и все другие подтверждают, что о Гомере
я хорошо говорю, а об остальных нет. Вот и сообрази, в
чем тут дело.
Сократ. Соображаю, Ион, и сейчас объясню тебе, что
с1 это, по-моему, значит. Твоя способность хорошо гово¬
рить о Гомере — это, как я сейчас сказал, не искусство,
а божественная сила, которая тобою движет, как сила
того камня, что Эврипид назвал магнесийским, а боль¬
шинство называет гераклейским. Камень этот не толь¬
ко притягивает железные кольца, но и сообщает им си-
е лу делать в свою очередь то же самое, то есть притяги¬
вать другие кольца, так что иногда получается очень
длинная цепь из кусочков железа и колец, висящих од¬
но за другим, и вся их сила зависит от того камня.
Так и Муза — сама делает вдохновенными одних, а
от этих тянется цепь других одержимых божествен¬
ным вдохновением. Все хорошие эпические поэты сла¬
гают свои прекрасные поэмы не благодаря искусству, а
лишь в состоянии вдохновения и одержимости; точно
так и хорошие мелические поэты: подобно тому как ко-
534 рибанты пляшут в исступлении, так и они в исступле¬
нии творят эти свои прекрасные песнопения; ими ов¬
ладевают гармония и ритм, и они становятся вакханка¬
ми и одержимыми. Вакханки, когда они одержимы,
черпают из рек мед и молоко, а в здравом уме не черпа¬
ют; так бывает и с душою мелических поэтов, как они
сами о том свидетельствуют. Говорят же нам поэты, что
они летают, как пчелы, и приносят нам свои песни, со-
187
Платон
ь бранные у медоносных источников в садах и рощах
Муз. И они говорят правду: поэт — это существо легкое,
крылатое и священное; и он может творить лишь тогда,
когда сделается вдохновенным и исступленным и не бу¬
дет в нем более рассудка; а пока у человека есть этот дар,
он не способен творить и пророчествовать. И вот по¬
эты творят и говорят много прекрасного о различных
с вещах, как ты о Гомере, не с помощью искусства, а по бо¬
жественному определению. И каждый может хорошо
творить только то, на что его подвигнула Муза: один —
дифирамбы, другой — энкомии, этот — гипорхемы,
тот — эпические поэмы, иной — ямбы; во всем же про¬
чем каждый из них слаб. Ведь не от умения они это го¬
ворят, а благодаря божественной силе; если бы они бла¬
годаря искусству могли хорошо говорить об одном, то
могли бы говорить и обо всем прочем; но ради того бог
а и отнимает у них рассудок и делает их своими слугами,
божественными вещателями и пророками, чтобы мы,
слушая их, знали, что не они, лишенные рассудка, гово¬
рят столь драгоценные слова, а говорит сам бог и через
них подает нам свой голос.
Лучшее подтверждение этому — Тинних халкидец:
он никогда не создал ничего достойного памяти, кроме
одного лишь пеана, который все поют, — почти пре¬
краснейшее из всех песнопений; как он сам говорит, то
е была просто “находка Музы”. Тут, по-моему, бог яснее
всего показал нам, что мы не должны сомневаться, что
не человеческие эти прекрасные творения и не людям
они принадлежат; они — божественны и принадлежат
богам, поэты же — не что иное, как толкователи воли
богов, одержимые каждый тем богом, который им вла-
535 деет. Чтобы доказать это, бог нарочно пропел прекрас¬
нейшую песнь устами слабейшего из поэтов. Разве я,
по-твоему, не прав, Ион?
Ион. По-моему, прав, клянусь Зевсом; твои речи проника¬
ют мне в душу, Сократ, и мне кажется, что хорошие по¬
эты нам вещают все это, следуя божественному наитию.
188
Ион
С о к р а т. А вы, рапсоды, толкуете творения поэтов?
И о н. И в этом ты прав.
Сократ. Стало быть, вы оказываетесь толкователями тол¬
кователей?
Ион. Совершенно верно.
ь Сократ. Так скажи мне, Ион, и не утаивай от меня того, о
чем я тебя спрошу: всякий раз, как ты хорошо испол¬
нишь поэму и особенно поразишь зрителей рассказом о
том, как Одиссей вскакивает на порог, открывая себя
женихам, и высыпает себе под ноги стрелы, или как
Ахилл ринулся на Гектора, или что-нибудь жалостное об
с Андромахе, о Гекубе или Приаме, в уме ли ты тогда или
вне себя, так что твоей душе в исступлении кажется, буд¬
то она находится там, где вершатся события, о которых
ты говоришь, — на Итаке, в Трое или еще где-нибудь?
Ион. Как наглядно подтвердил ты свои слова, Сократ! От¬
вечу тебе, не таясь. Когда я исполняю что-нибудь жало¬
стное, у меня глаза полны слез, а когда страшное и гроз¬
ное — волосы становятся дыбом от страха и сильно
бьется сердце.
а Сократ. Что же, Ион? Неужели в здравом рассудке тот че¬
ловек, который, нарядившись в расцвеченные одежды
и надев золотой венок, плачет среди жертвоприноше¬
ний и празднеств, ничего не потеряв из своего убранст¬
ва, или испытывает страх, находясь среди двадцати и
даже более тысяч дружественно расположенных к не¬
му людей? Ведь никто его не грабит и не обижает!
Ион. Клянусь Зевсом, Сократ, такой человек, по правде
сказать, совсем не в своем рассудке.
Сократ. Знаешь ли ты, что вы доводите до того же само¬
го состояния и многих из зрителей?
е Ион. Знаю, и очень хорошо: я каждый раз вижу сверху, с
возвышения, как зрители плачут и испуганно глядят, по¬
раженные тем, что я говорю. Ведь я должен вниматель¬
но следить за ними: если я заставлю их плакать, то сам,
получая деньги, буду смеяться, а если заставлю смеять¬
ся, сам буду плакать, лишившись денег.
189
Платон
Сократ. Теперь ты понимаешь, что такой зритель — по¬
следнее из звеньев, которые, как я говорил, получают
одно от другого силу под воздействием гераклейского
536 камня. Среднее звено — это ты, рапсод и актер, пер¬
вое — сам поэт, а бог через вас всех влечет душу челове¬
ка куда захочет, сообщая одному силу через другого. И
тянется, как от того камня, длинная цепь хоревтов и
учителей с их помощниками: они держатся сбоку на
звеньях, соединенных с Музой. И один поэт зависит от
одной Музы, другой — от другой. Мы обозначаем это
ь словом “одержим”, и это почти то же самое: ведь Муза
держит его. А от этих первых звеньев — поэтов — зави¬
сят другие одержимые: один — от Орфея, другой — от
Мусея, большинство же одержимо Гомером, или, что
то же самое, он их держит. Один из них — ты, Ион, и Го¬
мер держит тебя.
Когда кто-нибудь поет творения другого поэта,
ты спишь и не находишь, что сказать, а когда зазвучит
песнь этого поэта, ты тотчас пробуждаешься, душа твоя
пляшет, и ты нисколько не затрудняешься, что сказать.
Ведь то, что ты говоришь о Гомере, все это не от искус-
с ства и знания, а от божественного определения и одер¬
жимости; как корибанты чутко внемлют только тому
напеву, который исходит от бога, каким они одержи¬
мы, и для этого напева у них довольно и телодвижений,
и слов, о других же они не помышляют, так и ты, Ион,
когда кто-нибудь вспомнит о Гомере, искусен, о других
а же не знаешь, что сказать. А причина того, о чем ты ме¬
ня спрашиваешь — почему ты Гомера знаешь, а осталь¬
ных нет, — та, что не от выучки, а по божественному оп¬
ределению ты — искусный хвалитель Гомера.
Ион. Хорошо говоришь ты, Сократ, а все же я удивился
бы, если бы тебе удалось убедить меня, что я восхваляю
Гомера в состоянии одержимости и неистовства. Я ду¬
маю, что и тебе не казалось бы так, если бы ты послу¬
шал, как я говорю о Гомере.
190
Ион
Критика утилитарного подхода
к художественному творчеству
Сократ. Да яи хочу послушать, только не раньше чем ты
е ответишь мне вот на какой вопрос: из того, что расска¬
зывает Гомер, о чем ты хорошо говоришь? Ведь не обо
всем же, конечно.
Ион. Будь уверен, Сократ, что обо всем без исключения.
Сократ. Но ведь не о том же, чего тебе случится не знать,
хотя Гомер об этом и упоминает?
И о н. О чем же это Гомер говорит, а я не знаю?
537 Сократ. Гомер часто и много говорит о различных искус¬
ствах, например об управлении колесницей, — сейчас
скажу тебе, если вспомню место.
И о н. Да я сам скажу, я помню.
Сократ. Так скажи мне, что говорит Нестор своему сыну
Антилоху, советуя ему быть осторожным на поворотах
при состязании колесниц на тризне Патрокла.
Ион. “Сам же... — говорит Нестор, —
...крепко держась в колеснице красивоплетеной,
ь Влево легко наклонись, а коня, что под правой рукою,
Криком гони и бичом и бразды попусти совершенно.
Левый же конь твой пускай подле самой меты обогнется
Так, чтоб, казалось, поверхность ее колесо очертило
Ступицей жаркою. Но берегись, не ударься о камень”.
с Сократ. Достаточно. Вот здесь, Ион, кто лучше мог бы су¬
дить, правильно ли говорит Гомер или нет, — врач или
возничий?
Ион. Вероятно, возничий.
Сократ. Потому ли, что владеет этим искусством, или по
другой причине?
Ион. Нет, именно благодаря своему искусству.
Сократ. И каждому искусству дано от бога ведать одним
каким-нибудь делом? Ведь то, что мы узнаём из искусст¬
ва кормчего, мы не можем узнать из искусства врача?
Платон
а Ион. Конечно, нет.
С о к р а т. А из искусства врача мы можем узнать то, что уз¬
наём из искусства строителя?
Ион. Конечно, нет.
Сократ. Не так ли и во всех искусствах: что мы узнаём с
помощью одного искусства, того мы не узнаем с помо¬
щью другого? Но сначала скажи мне вот что: не называ¬
ешь ли ты одно искусство так, а другое — иначе?
Ион. Да.
С о к р а т. Я, замечая, что одно искусство есть знание одних
вещей, а другое — других, называю одно так, а другое —
е иначе. Значит, так же поступаешь и ты?
Ион. Да.
Сократ. Ведь если бы и то и другое искусство было знани¬
ем одних и тех же вещей, то зачем стали бы мы назы¬
вать одно так, а другое — иначе, раз можно было бы уз¬
нать одно и то же с помощью любого из двух? Вот, на¬
пример, я знаю, что здесь пять пальцев, и ты знаешь то
же самое; и если бы я тебя спросил, с помощью одного
и того же иску сства — арифметики — познаем мы одно
и то же — и я, и ты — или же с помощью разных, ты, ко¬
нечно, сказал бы, что с помощью одного и того же.
Ион. Да.
538 Сократ. Вот теперь и скажи мне то, о чем я хотел только
что спросить: думаешь ли ты, что это относится ко
всем искусствам и, изучая один предмет, ты неизбежно
познаешь его с помощью какого-то одного искусства, а
изучая нечто иное, познаешь его с помощью другого
искусства, если оно и впрямь другое?
И о н. Я думаю, что так, Сократ.
С о к р ат. А кто не овладеет каким-либо искусством, тот не
ь в состоянии будет хорошо знать, что говорится или де¬
лается согласно этому искусству?
Ион. Правда твоя.
С о к р а т. А кто лучше знает, правильно ли говорит Гомер в
стихах, приведенных тобой, — ты или возничий?
Ион. Возничий.
102
Ион
Сократ. Ведь ты — рапсод, а не возничий.
Ион. Да.
С о к р а т. А искусство рапсода иное, нежели искусство воз¬
ничего?
Ион. Да.
С о к р а т. И раз оно иное, то оно есть знание иных вещей?
Ион. Да.
Сократ. Ну а когда Гомер говорит о том, как Гекамеда, на¬
ложница Нестора, дает раненому Махаону питье, при-
с близительно в таких словах:
...растворила
Смесь на вине прамнийском, натерла козьего сыра
Теркою медной и лук на закуску к питью предложила, —
то, чтобы узнать, правильно ли говорит Гомер или нет,
требуется врачебное искусство или иску сство рапсода?
Ион. Врачебное.
С о к р а т. А когда Гомер говорит:
Быстро, подобно свинцу, в глубину погрузилась богиня,
Ежели он, прикрепленный под рогом вола полевого,
<1 Мчится, коварный, рыбам прожорливым гибель несущий, —
как мы ответим на вопрос, чье нужно искусство — рыбо¬
лова или рапсода, — чтобы разобрать, что он говорит и
правильно ли он это говорит или нет?
И о н. Ясно, Сократ, что иску сство рыболова.
Сократ. Посмотри же, если бы ты задавал мне такой во-
е прос: “Раз ты, Сократ, находишь у Гомера то, что подле¬
жит ведению каждого из искусств, то найди мне и для
прорицателя и его искусства что-нибудь такое, о чем он
мог бы судить, хорошо или плохо это сочинено”, — по¬
смотри, как легко и правильно я бы тебе ответил: у Го¬
мера это часто встречается в “Одиссее”, например то,
что говорит женихам прорицатель Феоклимен из рода
Мелампа:
193
Платон
539 “Вы, злополучные, горе вам, горе! Невидимы стали
Головы ваши во мгле, и невидимы ваши колени;
Слышен мне стон ваш, слезами обрызганы ваши ланиты;
И привиденьями, в бездну Эреба бегущими, полны
Сени и двор, и на солнце небесное, вижу я, всходит
Ь Страшная тень, и под ней вся земля покрывается мраком”,
часто и в “Илиаде”, например в “Сражении у стен”; ведь
и там Гомер говорит:
Ров перейти им пылавшим явилася вещая птица,
Свыше летящий орел, рассекающий воинство слева.
с Мчащий в когтях обагренного кровью огромного змея:
Жив еще был он, крутился и брани еще не оставил;
Взвившись назад, своего похитителя около выи
В грудь уязвил, и, растерзанный болью, на землю добычу,
Змея, отбросил орел, уронил посреди ополченья,
а Сам же, крикнувши звучно, понесся по веянью ветра.
от это, скажу я, и тому подобные вещи подлежат рас¬
смотрению и суждению прорицателя.
И о н. И ты будешь прав, Сократ.
С о к р а т. Да и ты прав, Ион, говоря об этом. Ну-ка, теперь
и ты, подобно тому как я тебе выбрал из “Одиссеи” и из
“Илиады” то, что относится к прорицателю, к врачу и к
е рыболову, выбери мне — ты же опытнее в Гомере, — что
относится к рапсоду и к его искусству, что должен рас¬
сматривать и о чем должен судить рапсод предпочти¬
тельно пред всеми другими людьми.
И о н. Я утверждаю, Сократ, что решительно обо всем.
Сократ. Нет, не это ты утверждал, Ион, неужто ты так за¬
бывчив? А не следовало бы рапсоду быть забывчивым.
540 Ион. Что же я забыл?
Сократ. Не помнишь разве, как ты говорил, что искусст¬
во рапсода — иное по сравнению с искусством возни¬
чего?
Ион. Помню.
194
Ион
С о к р а т. И ты соглашался, что раз оно иное, то и знает оно
иные вещи?
Ион. Да.
Сократ. Значит, по твоим же собственным словам, не всё
будет входить в ведение рапсода и его искусства.
И о н. Ну разве кроме вот таких вещей, Сократ...
ь Сократ. Под “такими вещами” ты понимаешь, видимо, то,
что имеет какое-то отношение к другим искусствам; но
если не всем, то чем же именно будет он ведать?
Ион. По-моему, тем, какие речи приличны мужчине и ка¬
кие — женщине, какие — рабу и какие — свободному, ка¬
кие — подвластному и какие — властителю,
с Сократ. А какие распоряжения надо сделать, если корабль
в море застигнут бурей, по-твоему, рапсод будет знать
лучше, чем кормчий?
Ион. Нет, это лучше знает кормчий.
Сократ. Или как надо распорядиться в случае болезни,
рапсод будет знать лучше, чем врач?
Ион. Нет.
Сократ. Но по-твоему, ты знаешь, как должен говорить
раб?
Ион. Да.
Сократ. Например, то, что должен сказать раб-волопас,
укрощающий взбесившихся быков, по-твоему, будет луч¬
ше знать рапсод, чем волопас?
Ион. Конечно, нет.
Сократ. Или то, что должна сказать женщина-пряха, пря¬
дущая шерсть?
с1 Ион. Нет, этого я не знаю.
С о к р а т. А может быть, рапсод знает, что должен сказать
военачальник, ободряя воинов?
Ион. Да, вот это рапсоду известно.
Сократ. Что ж, искусство рапсода — это искусство воена¬
чальника?
Ион. Я^го по крайней мере знал бы, какие речи подобают
военачальнику.
Сократ. Потому что ты, вероятно, и в искусстве воена¬
чальника сведущ, Ион. Ведь если бы, например, ты не
*95
Платон
только умел играть на кифаре, но был бы и искусным
е возничим и распознавал бы хорошее и плохое управле¬
ние конями, а я бы спросил тебя: “С помощью какого
же искусства, Ион, распознаешь ты хорошее управле¬
ние конями — того ли, благодаря которому ты возни¬
чий, или того, благодаря которому играешь на кифа¬
ре?” Что бы ты мне ответил?
Ион. С помощью того искусства, благодаря которому я
возничий, сказал бы я.
С о к р ат. И если бы ты отличал, кто хорошо играет на ки¬
фаре, ты согласился бы, что делаешь это с помощью то¬
го искусства, благодаря которому ты кифарист, а не то¬
го, благодаря которому ты возничий?
Ион. Да.
Сократ. А если ты знаешь толк в воинском деле, то при
помощи ли того искусства, благодаря которому ты све¬
дущий военачальник или благодаря которому ты хоро¬
ший рапсод?
Ион. По-моему, это совершенно безразлично.
541 Сократ. Как, совершенно безразлично?! Искусство рапсо¬
да и искусство военачальника — одно искусство или
два? Что ты скажешь?
Ион. По-моему, одно.
Сократ. Значит, кто хороший рапсод, тот и хороший вое¬
начальник?
Ион. Непременно, Сократ.
Сократ. И кто хороший военачальник, тот и хороший
рапсод?
Ион. Этого-то я не думаю.
ь Сократ. Но ты же думаешь, что, кто хороший рапсод, тот
и хороший военачальник?
Ион. Конечно.
С о к р а т. Не лучший ли ты рапсод, чем любой из греков?
И о н. И намного, Сократ.
Сократ. Так ты и военачальник, Ион, лучший среди гре¬
ков?
Ион. Будь уверен, Сократ, а научился я этому по Гомеру.
196
Ион
Сократ. Ради богов, Ион, почему же в таком случае ты,
лучший военачальник и лучший рапсод из греков, толь¬
ко поешь, разъезжая среди эллинов, а не командуешь
с войском? Неужели ты думаешь, что рапсод, увенчан¬
ный золотым венком, очень нужен грекам, а военачаль¬
ник не нужен?
Ион. Наш город, Сократ, находится под вашей властью —
и гражданской и военной — и потому вовсе не нуждает¬
ся в военачальнике, а ваш город и город лакедемонян
не выберут меня военачальником: вы ведь считаете,
что и сами справитесь с этим.
Сократ. Добрейший мой Ион, не знаешь ли ты Аполлодо-
ра из Кизика?
И о н. Какого это?
Сократ. Того, кого афиняне много раз избирали своим
с! стратегом, хоть он и чужестранец; и Фаносфену с Анд¬
роса, и Гераклиду из Клазомен наш город поручает и
стратегию и другие должности, так как они, хоть и чу¬
жеземцы, показали себя достойными этого. Почему же
нашему городу не избрать военачальником и не поч¬
тить этим званием Иона эфесца, если он окажется его
достойным? Что ж? Разве вы, эфесцы, не афиняне из-
е древле? Или Эфес уступает какому-нибудь другому горо¬
ду? Если правда, что ты, Ион, благодаря своему искусст¬
ву и знанию способен восхвалять Гомера, тогда ты ви¬
новат вот в чем: пообещав показать, как много
прекрасного ты знаешь о Гомере, ты обманываешь ме¬
ня и далек от того, чтобы это мне показать. Ты не жела¬
ешь ответить мне даже на то, чего я давно добиваюсь: в
чем же ты на самом деле силен? Вместо того ты, прямо-
таки как Протей, всячески изворачиваешься, принима¬
ешь всевозможные обличья и в конце концов ускольза¬
ешь от меня, оказавшись даже военачальником, лишь
542 бы только не показать, как ты силен в Гомеровой пре¬
мудрости. Если ты искусен — о чем я только что гово¬
рил, — то обманываешь меня, не сдержав обещания по¬
казать это на Гомере, и поступаешь не по правде; если
*97
Платон
же ты не искусен и, ничего не зная, высказываешь о Го¬
мере много прекрасного, одержимый от него божест¬
венным наитием — как я о тебе говорил, — то ты ни в
чем не виноват. Итак, вот тебе на выбор: кем ты хо¬
чешь у нас прослыть — неправедным человеком или бо¬
жественным?
ь Ион. Большая разница, Сократ, ведь куца прекраснее про¬
слыть божественным.
Сократ. Вот это, более прекрасное, и останется у нас за
тобою, Ион: ты божественный, а не искусный хвали¬
тель Гомера.
Протагор
с
ОКРАТ И ЕГО ДРУГ
Вступление
309 Друг. Откуда ты, Сократ? Впрочем, и так ясно: с охоты за
красотою Алкивиада! А мне, когда я видел его недавно,
он показался уже мужчиной — хоть и прекрасным, но
все же мужчиной: ведь, между нами говоря, Сократ, у
него уже и борода пробивается.
Сократ. Так что же из этого? Разве ты не согласен с Гоме-
ь ром, который сказал, что самая приятная пора юнос¬
ти — это когда показывается первый пушок над губой —
то самое, что теперь у Алкивиада?
Друг. Как же теперь твои дела? От него ты идешь? И как
расположен к тебе юноша?
Сократ. Хорошо, по-моему, особенно сегодня; он немало
говорил нынче в мою пользу и очень мне помог. От не¬
го я сейчас и иду. Но хочу сказать тебе невероятную
вещь: в его присутствии я не обращал на него внима¬
ния, а частенько и просто забывал про него,
с Друг. Какая же это такая огромная преграда могла стать
между вами? Неужто ты нашел в нашем городе кого-ни¬
будь красивее, чем он?
С о к р ат. И намного красивее.
Друг. Что ты говоришь? Здешнего или чужого?
Сократ. Чужого.
т
Платон
Друг. Откуда он?
Сократ. Абдерит.
Друг. И до того красив, по-твоему, этот чужеземец, что он
тебе показался даже прекраснее сына Клиния?
Сократ. А почему бы, дорогой друг, тому, кто мудрее, не
казаться и более прекрасным?
Друг. Так, значит, ты пришел к нам сюда, Сократ, после
встречи с каким-то мудрецом?
с! С о к р ат. С самым что ни на есть мудрейшим из нынешних,
если и ты полагаешь, что всех мудрее теперь Протагор.
Друг. Что ты говоришь? Протагор у нас здесь?
С о к р ат. Да уж третий день.
Друг. И ты только что беседовал с ним?
зю Сократ. Вволю наговорился и наслушался.
Друг. Так что же ты не расскажешь нам об этой беседе, ес¬
ли ничто тебе не мешает? Садись-ка вот тут, вели маль¬
чику встать и дать тебе место.
Сократ. Расскажу с большой охотой и еще буду благода¬
рен, если вы меня выслушаете.
Друг. Дай мы тебе, если расскажешь.
Сократ. Так пусть благодарность будет обоюдной. Итак,
слушайте.
Минувшей ночью, еще до рассвета, Гиппократ, сын
Аполлодора, брат Фасона, вдруг стал стучать изо всех сил ко
ь мне в дверь палкой и, когда ему отворили, ворвался в дом и
громким голосом спросил:
— Сократ, проснулся ты или спишь?
А я, узнав его голос, сказал:
— Это Гиппократ. Уж не принес ли какую-нибудь но¬
вость?
— Принес, — отвечал он, — но только хорошую.
— Ладно, коли так. Но какая же это новость, ради кото¬
рой ты явился в такую рань?
Тут Гиппократ, подойдя поближе, говорит:
— Протагор приехал.
— Позавчера еще, — сказал я, — а ты только теперь уз¬
нал?
200
Протагор
с — Клянусь богами, только вчера вечером. — И с этими
словами, ощупавши кровать, Гиппократ сел у меня в ногах. —
Да, только вчера, очень поздно, когда я пришел из Энои.
Ведь слуга мой, Сатир, сбежал от меня. Я было хотел сказать
тебе, что собираюсь в погоню за ним, да почему-то забыл. А
как пришел я к себе, мы поужинали и уже собрались на по¬
кой, но вдруг брат говорит мне, что приехал Протагор. Я
хотел тотчас же к тебе идти, но потом показалось мне, что
а слишком уж поздний час ночи; а лишь только выспался по¬
сле такой усталости, как сейчас же встал и пошел сюда.
Я, зная его мужество и пылкость, сказал:
— Да что тебе в этом, уж не обижает ли тебя чем-нибудь
Протагор?
А он, улыбнувшись, ответил:
— Да, Сократ, клянусь богами, тем, что он сам мудр, а
меня мудрым не делает.
— Но клянусь Зевсом, если дать ему денег и уговорить
его, он и тебя сделает мудрым.
— Да, если бы за этим стало дело, — сказал Гиппократ, —
е так Зевс и все боги свидетели — ничего бы я не оставил ни
себе, ни друзьям. Но из-за того-то я теперь к тебе и пришел,
чтобы ты поговорил с ним обо мне. Я ведь и моложе, и при¬
том никогда не видал Протагора и не слыхал его, потому
что был еще ребенком, когда он в первый раз приезжал сю¬
да. А ведь все, Сократ, расхваливают этого человека и гово¬
рят, что он величайший мастер речи. Ну отчего бы нам не
зп пойти к нему, чтобы застать его еще дома? Он остановился,
как я слышал, у Каллия, сына Гиппоника. Так идем же!
А я сказал:
— Пойдем, только не сразу, дорогой мой, — рано еще;
встанем, выйдем во двор, погуляем и поговорим, пока не
рассветет, а тогда и пойдем. Протагор большею частью про¬
водит время дома, так что не бойся, мы скорее всего его за¬
станем.
С этими словами мы поднялись и стали прохаживаться
ь по двору. Чтобы испытать выдержку Гиппократа, я, посмо¬
трев на него пристально, спросил:
201
Платон
— Скажи мне, Гиппократ, вот ты теперь собираешься ид¬
ти к Протагору, внести ему деньги в уплату за себя, а, собст¬
венно говоря, для чего он тебе нужен, кем ты хочешь стать?
Скажем, задумал бы ты идти к своему тезке, Гиппократу Кос-
скому, одному из Асклепиадов, чтобы внести ему деньги в уп¬
лату за себя, и кто-нибудь тебя спросил бы: “Скажи мне, Гип-
с пократ, ты вот хочешь заплатить тому Гиппократу, но поче¬
му ты платишь именно ему?” — что бы ты отвечал?
— Сказал бы, потому, что он врач.
— “А ты кем хочешь сделаться?”
— Врачом.
— А если бы ты собирался отправиться к Поликлету ар¬
госцу или Фидию афинянину, чтобы внести им за себя пла¬
ту, а кто-нибудь тебя спросил, почему ты решил заплатить
им столько денег, что бы ты отвечал?
— Сказал бы, потому, что они ваятели.
— Значит, сам ты хочешь стать кем?
— Ясно, что ваятелем.
а — Допустим, — сказал я. — А вот теперь мы с тобой от¬
правляемся к Протагору и готовы отсчитать ему деньги в
уплату за тебя, если достанет нашего имущества на то, что¬
бы уговорить его, а нет, то займем еще и у друзей. Так вот,
если бы, видя такую нашу настойчивость, кто-нибудь спро¬
сил нас: “Скажите мне, Сократ и Гиппократ, кем считаете
вы Протагора и за что хотите платить ему деньги”, — что
е бы мы ему отвечали? Как называют Протагора, когда гово¬
рят о нем, подобно тому как Фидия называют ваятелем, а
Гомера — поэтом? Что в этом роде слышим мы относитель¬
но Протагора?
— Софистом называют этого человека, Сократ.
— Так мы идем платить ему деньги, потому что он со¬
фист?
— Конечно.
312 — А если бы спросили тебя еще и вот о чем: “Сам-то ты
кем намерен стать, раз идешь к Протагору?”
Гиппократ покраснел, — уже немного рассвело, так что
это можно было разглядеть.
202
Протагор
— Если сообразоваться с прежде сказанным, — отвечал
он, — то ясно, что я собираюсь стать софистом.
— А тебе, — сказал я, — не стыдно было бы, клянусь бо¬
гами, появиться среди эллинов в виде софиста?
— Клянусь Зевсом, стыдно, Сократ, если говорить то,
что я думаю.
— Но пожалуй, Гиппократ, ты полагаешь, что у Прота-
ь гора тебе придется учиться иначе, подобно тому как учил¬
ся ты у учителя грамоты, игры на кифаре или гимнастики?
Ведь каждому из этих предметов ты учился не как будущему
своему мастерству, а лишь ради своего образования, как это
подобает частному лицу и свободному человеку.
— Конечно, — сказал Гиппократ, — мне кажется, что Про-
тагорово обучение скорее такого рода.
— Так сам-то ты знаешь, что собираешься делать, или
тебе это неясно? — спросил я.
— О чем это ты?
— Ты намерен предоставить попечение о твоей душе
с софисту, как ты говоришь; но, право, я бы очень удивился,
если бы ты знал, что такое софист. А раз тебе это неизвест¬
но, то ты не знаешь и того, кому ты вверяешь свою душу и
для чего — для хорошего или дурного.
— Я думаю, что знаю, — сказал Гиппократ.
— Так скажи, что такое софист, по-твоему?
— Я полагаю, что, по смыслу этого слова, он — знаток в
мудрых вещах.
— Да ведь это можно сказать и про живописцев, и про
строителей: они тоже знатоки в мудрых вещах; но если бы
кто-нибудь спросил у нас, в каких именно мудрых вещах
знатоки живописцы, мы бы сказали, что в создании изобра¬
жений; и в других случаях ответили бы так же. А вот если
а бы кто спросил, чем мудр софист, что бы мы ответили? В
каком деле он наставник?
— А что если бы мы так определили его, Сократ: это
тот, кто наставляет других в искусстве красноречия?
— Может быть, — говорю я, — мы и верно бы сказали, од¬
нако недостаточно, потому что этот наш ответ требует даль-
203
Платон
нейшего вопроса: если софист делает людей искусными в
е речах, то о чем эти речи? Кифарист, например, делает чело¬
века искусным в суждениях о том, чему он его научил, — то
есть об игре на кифаре. Не так ли?
-Да.
— Допустим. Ну а софист, в каких речах он делает искус¬
ным? Не ясно ли, что в речах о том, в чем он и сам сведущ?
— Похоже на то.
— А в чем же софист и сам сведущ, и ученика делает све¬
дущим?
— Клянусь Зевсом, не знаю, что тебе ответить.
313 На это я сказал:
— Как же так? Знаешь, какой опасности ты собираешь¬
ся подвергнуть свою душу? Ведь когда тебе бывало нужно
вверить кому-нибудь свое тело и было неизвестно, пойдет
ли это на пользу или во вред, ты и сам немало раздумывал,
вверять его или не вверять, и друзей и домашних призывал
на совет и обсуждал это дело целыми днями. А когда речь
зашла о душе, которую ты ведь ставишь выше, чем тело, по¬
тому что от того, будет она лучше или хуже, зависит, хоро¬
шо или дурно пойдут все твои дела, ты ни с отцом, ни с бра-
ь том и ни с кем из нас, твоих друзей, не советовался, вве¬
рять ли тебе или не вверять свою душу этому пришлому
чужеземцу. Лишь вчера ввечеру, по твоим словам, услыхав
о нем, ты уже сегодня идешь спозаранку, не поразмыслив и
не посоветовавшись о том, нужно ли вверять ему себя или
нет, и сразу готов потратить и собственные деньги, и день¬
ги друзей, как будто ты уже дознался, что тебе нужно непре¬
менно сойтись с Протагором, которого, как ты говоришь,
ты и не знаешь и не разговаривал с ним никогда. Ты назы-
с ваешь его софистом, а что такое софист, оказывается, сов¬
сем не ведаешь, хоть и собираешься вверить себя ему.
Гиппократ, выслушав, сказал:
— Так оно и выходит, Сократ, как ты говоришь.
— А что, Гиппократ, не будет ли наш софист чем-то вро¬
де торговца или разносчика тех припасов, которыми пита¬
ется душа? По-моему, во всяком случае, он таков.
204
Протагор
— Но чем же питается душа, Сократ?
— Знаниями, разумеется, — сказал я. — Только бы, друг
мой, не надул нас софист, выхваляя то, что продает, как те
а купцы или разносчики, что торгуют телесною пищей. По-
тому что и сами они не знают, что в развозимых ими това¬
рах полезно, а что вредно для тела, но расхваливают все ра¬
ди продажи, и покупающие у них этого не знают, разве слу¬
чится кто-нибудь сведущий в гимнастике или врач. Так же и
те, что развозят знания по городам и продают их оптом и в
розницу всем желающим, хоть они и выхваляют все, чем
торгуют, но, может быть, друг мой, из них некоторые и не
знают толком, хорошо ли то, что они продают, или плохо
е для души; и точно так же не знают и покупающие у них, раз¬
ве лишь случится кто-нибудь сведущий во врачевании ду¬
ши. Так вот, если ты знаешь, что здесь полезно, а что — нет,
тогда тебе не опасно приобретать знания и у Протагора, и
у кого бы то ни было другого; если же нет, то смотри, друг
ни мой, как бы не проиграть самого для тебя дорогого. Ведь
гораздо больше риска в приобретении знаний, чем в покуп¬
ке съестного. Съестное-то и напитки, купив их у торговца
или разносчика, ты можешь унести в сосудах, и, прежде
чем принять в свое тело в виде еды и питья, их можно хра¬
нить дома и посоветоваться со знающим человеком, что
следует есть или пить и чего не следует, а также сколько и
в какое время. При такой покупке риск не велик. Знания же
ь нельзя унести в сосуде, а поневоле придется, уплатив цену,
принять их в собственную душу и, научившись чему-нибудь,
уйти либо с ущербом для себя, либо с пользой. Это мы и
рассмотрим, причем вместе с теми, кто нас постарше, по¬
тому что мы еще молоды, чтобы разобраться в таком деле.
А теперь пойдем, как мы собирались, и послушаем того че¬
ловека; послушавши же его, и с другими побеседуем: Прота-
с гор ведь там не один, с ним и Гиппий Элидский, и, думаю,
Продик Кеосский, да и много еще других мудрецов.
Порешив так, мы отправились; когда же мы очутились
у дверей, то приостановились, беседуя о том, что пришло
нам в голову дорогой. Чтобы не бросать этот разговор и по-
205
Платон
кончить с ним, прежде чем войти, мы так и беседовали,
стоя у дверей, пока не согласились друг с другом. И видимо,
а привратник — какой-то евнух — подслушивал нас, а ему,
должно быть, из-за множества софистов опротивели посе¬
тители этого дома. Когда мы постучали в дверь, он, отво¬
ривши и увидев нас, воскликнул:
— Опять софисты какие-то! Ему некогда! — И сейчас же,
обеими руками схватившись за дверь, в сердцах захлопнул
ее изо всей силы.
Мы опять постучали, а он в ответ из-за запертой двери
крикнул:
— Эй, вы! Не слышали, что ли: ему некогда.
— Но, любезный, — говорю я, — не к Каллию мы при-
е шли, да и не софисты мы. Успокойся: мы пришли потому,
что хотим видеть Протагора. Доложи о нас!
Человек насилу отворил нам дверь. Когда мы вошли, то
застали Протагора прохаживающимся в портике, а с ним
315 прохаживались по одну сторону Каллий, сын Гиппоника,
его единоутробный брат Парал, сын Перикла, и Хармид,
сын Главкона, а по другую сторону — второй сын Перикла,
Ксантипп, далее Филлипид, сын Филомела, и Антимер
мендеец, самый знаменитый из учеников Протагора, обу¬
чавшийся, чтобы стать софистом по ремеслу. Те же, что за
ними следовали позади, прислушиваясь к разговору, боль¬
шею частью были, видимо, чужеземцы — из тех, кого Про¬
тагор увлекает за собою из каждого города, где бы он ни бы-
ь вал, завораживая их своим голосом, подобно Орфею, а они
идут на его голос, завороженные; были и некоторые из ме¬
стных жителей в этом хоре. Глядя на этот хор, я особенно
восхищался, как они остерегались, чтобы ни в коем случае
не оказаться впереди Протагора: всякий раз, когда тот со
своими собеседниками поворачивал, эти слушатели строй¬
но и чинно расступались и, смыкая круг, великолепным ря¬
дом выстраивались позади него.
Потом “оного мужа узрел я”, как говорит Гомер, — Гип-
пия Элидского, сидевшего в противоположном портике
с на кресле. Вкруг него сидели на скамейках Эриксимах, сын
2о6
Протагор
Акумена, Федр мирринусиец, Андрон, сын Андротиона,
еще несколько чужеземцев, его сограждан, и другие. По-ви¬
димому, они расспрашивали Гиппия о природе и разных ас¬
трономических, небесных явлениях, а он, сидя в кресле, с
каждым из них разбирал и обсуждал их вопросы.
“Также и Тантала, да, и его я тоже увидел”, ведь и Про-
а дик Кеосский прибыл сюда; он занимал какое-то помеще¬
ние, которое прежде служило Гиппонику кладовою, теперь
же, за множеством постояльцев, Каллий очистил его и сде¬
лал пристанищем для гостей. Продик был еще в постели,
укрытый какими-то овчинами и покрывалами, а на одной
из соседних с ним кроватей расположился керамеец Павса-
ний, а с Павсанием — совсем еще мальчик, безупречный,
е как я полагаю, по своим природным задаткам, а на вид
очень красивый. Кажется, я расслышал, что имя ему Ага¬
фон, и я бы не удивился, если бы оказалось, что он люби¬
мец Павсания. Кроме этого мальчика были тут и оба Ади-
манта — сын Кепида и сын Левколофида, и некоторые дру¬
гие тоже были там, а о чем они разговаривали, этого я не
мог издали разобрать, хоть и жаждал слышать Продика,
316 считая его человеком премудрым и даже божественным; но
из-за того что голос его низок, только гул раздавался по
комнате, а слов его уловить нельзя было.
Чуть только мы вошли, как вслед за нами — красавец Ал-
кивиад, как ты его называешь (да и я вслед за тобою), и Кри-
тий, сын Каллесхра. Войдя, мы еще немного помедлили, а
ь осмотревшись кругом, подошли к Протагору, и я сказал:
— К тебе, Протагор, мы пришли, я и вот он, Гиппократ.
— Как же вам угодно, — сказал он, — разговаривать со
мною: наедине или при других?
— Для нас, — отвечал я, — гут нет разницы, а тебе само¬
му будет видно, когда выслушаешь, ради чего мы пришли.
— Ради чего же, — спросил Протагор, — вы пришли?
— Этот вот юноша — Гиппократ, здешний житель, сын
Аполлодора, из славного и состоятельного дома; да и по сво¬
им природным задаткам он не уступит, мне кажется, любо-
с му из своих сверстников. По-моему, он стремится стать че-
207
Платон
ловеком выдающимся в нашем городе, а это, как он полага¬
ет, всего скорее осуществится, если он сблизится с тобою.
Вот ты и решай: надо ли, по-твоему, разговаривать с нами об
этом наедине или при других.
— Ты правильно делаешь, Сократ, что соблюдаешь ос¬
торожность, говоря со мной об этом, — сказал Протагор. —
Чужеземцу, который, приезжая в большие города, убежда¬
ет там лучших из юношей, чтобы они, забросив всех — и
а родных и чужих, и старших и младших, — проводили время
с ним, чтобы благодаря этому стать лучше, нужно быть ос¬
торожным в таком деле, потому что из-за этого возникает
немало зависти, неприязни и всяких наветов.
Хотя я и утверждаю, что софистическое искусство
очень древнее, однако мужи, владевшие им в стародавние
времена, опасаясь враждебности, которую оно вызывало,
всячески скрывали его: одним служила прикрытием поэзия,
как Гомеру, Гесиоду и Симониду, другим — таинства и прори¬
цания, как ученикам Орфея и Мусея, а некоторым, я знаю,
е даже гимнастика, как, например, Икку тарентинцу и одному
из первых софистов нашего времени, селимбрийцу Гёроди-
ку, уроженцу Мегар; музыку же сделал прикрытием ваш Ага-
фокл, великий софист, и Пифоклид Кеосский, и многие дру¬
гие. Все они, как я говорю, опасаясь зависти, прикрывались
этими искусствами.
317 Я же со всеми ними в этом не схож, ибо думаю, что они
вовсе не достигли желаемой цели и не укрылись от тех, кто
имеет в городах власть, а только от них и применяются эти
прикрытия. Толпа ведь, попросту говоря, ничего не пони¬
мает, и что те затянут, тому и подпевает. А пускаться в бег¬
ство, не имея сил убежать, — это значит только изобличить
ь самого себя: глупо даже пытаться, у людей это непременно
вызовет еще большую неприязнь, так как они подумают,
что такой человек помимо всего еще и коварен.
Вот я и пошел противоположным путем: признаю, что
я софист и воспитываю людей, и думаю, что эта предосто¬
рожность лучше той: признаваться лучше, чем запираться.
Я принял еще и другие предосторожности, так что — в доб-
208
Протагор
с рый час молвить! — хоть я и признаю себя софистом, ниче¬
го ужасного со мной не отучилось. А занимаюсь я этим де¬
лом уже много лет, да и всех-то моих лет уже очень много:
нет ни одного из вас, кому я по возрасту не годился бы в от¬
цы. Итак, мне гораздо приятнее, чтобы вы, если чего хоти¬
те, говорили об этом перед всеми присутствующими.
А я подметил, что он хотел показать себя и Продику, и
Гиппию и порисоваться перед ними, — дескать, мы пришли
а к нему как поклонники, и говорю ему:
— А что, не позвать ли нам Продика и Гиппия и тех, кто
с ними, чтобы они слышали нас?
— Конечно, — сказал Протагор.
— Хотите, — сказал Каллий, — устроим общее обсужде¬
ние, чтобы вы могли беседовать сидя?
Это всем показалось дельным, и мы, радуясь, что послу¬
шаем мудрых людей, сами взялись за скамьи и кровати и рас¬
ставили их около Гиппия, так как там уже и прежде стояли
е скамьи. В это время пришли Критий и Алкивиад, ведя Про¬
дика, которого они подняли с постели, и всех тех, кто был
с Продиком.
Когда мы все уселись, Протагор начал:
— Теперь, Сократ, повтори в их присутствии то, что ты
сейчас говорил мне об этом юноше.
Происхождение добродетели
в обществе и у индивидуумов
318 — Я начну, Протагор, с того же самого, что и тогда, — с то¬
го, ради чего я пришел. Вот Гиппократ — он жаждет прово¬
дить с тобою время; и он говорит, что хотел бы узнать, ка¬
кая для него будет из общения с гобой польза. Вот и все.
— Юноша, — подхватил Протагор, — вот какая польза
будет тебе от общения со мной: в тот же день, как со мной
сойдешься, ты уйдешь домой, ставши лучше, и завтра то же
самое; и каждый день будешь ты получать что-нибудь, от че¬
го станешь еще совершеннее.
ь Я, услыхав это, сказал:
209
Платон
— В том, Протагор, нет ничего удивительного: вероят¬
но, и ты — хоть ты и пожилой человек и такой мудрец — то¬
же стал бы лучше, если бы тебя кто-нибудь научил тому, что
тебе не довелось раньше знать. Но дело не в этом. Положим,
тот же самый Гиппократ вдруг переменил решение и поже¬
лал познакомиться с тем юношей, который недавно сюда пе¬
реселился, с гераклейцем Зевксиппом, и, придя к нему, как
с вот теперь к тебе, услышал от него то же самое, что и от те¬
бя, — что, общаясь с ним, Гиппократ каждый день будет ста¬
новиться лучше и совершеннее; так вот, если бы он его спро¬
сил: “В чем, по-твоему, я буду лучше и совершеннее?” — Зевк-
сипп ответил бы ему, что в живописи. И если бы, сойдясь с
фиванцем Орфагором и услышав от него то же самое, что от
тебя, Гиппократ спросил его, в каком отношении будет он
каждый день становиться лучше, общаясь с ним, тот ответил
бы, что в игре на флейте. Так вот и ты ответь юноше и мне
а на мой вопрос: Гиппократ, сойдясь с Протагором, в тот са¬
мый день, как сойдется, уйдет от него, сделавшись лучше, и
каждый следующий день будет становиться в чем-то еще со¬
вершеннее, но в чем же именно, Протагор?
Протагор, услышав это от меня, сказал:
— Ты, Сократ, прекрасно спрашиваешь, а тем, кто хоро¬
шо спрашивает, мне и отвечать приятно. Когда Гиппократ
придет ко мне, я не сделаю с ним того, что сделал бы кто-
нибудь другой из софистов: ведь те просто терзают юно-
е шей, так как против воли заставляют их, убежавших от уп¬
ражнений в науках, заниматься этими упражнениями, уча
их вычислениям, астрономии, геометрии, музыке (тут
Протагор взглянул на Гиппия), а тот, кто приходит ко мне,
научится только тому, для чего пришел. Наука же эта —
смышленость в домашних делах, уменье наилучшим обра-
319 зом управлять своим домом, а также в делах общественных:
благодаря ей можно стать всех сильнее и в поступках, и в
речах, касающихся государства.
— Верно ли я понимаю твои слова? — спросил я. — Мне
кажется, ты имеешь в виду искусство государственного уп¬
равления и обещаешь делать людей хорошими гражданами.
210
Протагор
— Об этом как раз я и объявляю во всеуслышание, Со¬
крат.
— Прекрасным же владеешь ты искусством, если толь¬
ко владеешь: ведь в разговоре с тобой я не должен говорить
того, что не думаю. Я полагал, Протагор, что этому искус-
ь ству нельзя научиться, но, раз ты говоришь, что можно, не
знаю, как не верить. Однако я вправе сказать, почему я счи¬
таю, что этому искусству нельзя научиться и что люди не
могут передать его людям.
Я, как и прочие эллины, признаю афинян мудрыми. И
вот я вижу, что когда соберемся мы в Народном собрании,
то, если городу нужно что-нибудь делать по части строе¬
ний, мы призываем в советники по делам строительства
зодчих, если же по корабельной части, то корабельщиков,
с и так во всем том, чему, по мнению афинян, можно учиться
и учить; если же станет им советовать кто-нибудь другой,
кого они не считают мастером, то, будь он хоть красавец,
богач и знатного рода, его совета все-таки не слушают, но
поднимают смех и шум, пока либо он сам не оставит своих
попыток говорить и не отступится ошеломленный, либо
стража не стащит и не вытолкает его вон по приказу прита-
нов. Значит, в делах, которые, как они считают, зависят от
мастерства, афиняне поступают таким образом,
а Когда же надобно совещаться о чем-нибудь касающем¬
ся управления городом, тут всякий, вставши, подает совет,
будь то плотник, медник, сапожник, купец, судовладелец,
богатый, бедняк, благородный, безродный, и никто его не
укоряет из-за того, что он не получил никаких знаний и, не
имея учителя, решается все же выступать со своим сове¬
том, потому что, понятно, афиняне считают, что ничему
такому обучить нельзя.
е И не только в общественной жизни города, но и в част¬
ной у нас мудрейшие и лучшие из граждан не в состоянии
передать другим ту самую добродетель, которой владеют са¬
ми. Взять хоть Перикла, отца этих вот юношей: во всем, что
зависело от учителей, он дал им прекрасное и тонкое воспи-
320 тание, а в чем сам он мудр, в том ни сам их не воспитал, ни
211
Платон
другим того не поручил, и бродят они тут вокруг, словно па¬
сутся на воле, — не набредут ли невзначай на добродетель.
Если угодно, еще пример: тот же самый человек, Перикл,
будучи опекуном Клиния, младшего брата вот этого Алки-
виада, и опасаясь, чтобы не развратил его Алкивиад, разлу¬
чил их и отдал Клиния на воспитание в дом Арифрона, но
ь не прошло и шести месяцев, как тот вернул его обратно, не
зная, что с ним делать. Да и множество других людей могу
тебе назвать, которые, будучи сами хороши, никого не суме¬
ли сделать лучше — ни из своих домашних, ни из чужих. Так
вот, Протагор, глядя на это, я и не верю, чтобы можно бы¬
ло научить добродетели; однако, слыша твои слова, я усту¬
паю и думаю, что ты говоришь дело: я полагаю, у тебя боль¬
шой опыт, ты многому научился, а кое-что и сам открыл. Так
с что, если ты в состоянии яснее нам показать, что доброде¬
тели можно научиться, не скрывай этого и покажи.
— Скрывать, Сократ, я не буду, — сказал Протагор. — Но
как мне вам это показать: с помощью ли мифа, какие расска¬
зывают старики молодым, или же с помощью рассуждения?
Многие из присутствовавших отвечали, что, как ему хо¬
чется, так пусть и излагает.
— Тогда, мне кажется, — решил он, — приятнее будет
рассказать вам миф.
Было некогда время, когда боги-то были, а смертных ро-
а дов еще не было. Когда же и для них пришло предназначен¬
ное время рождения, стали боги ваять их в глубине Земли
из смеси земли и огня, добавив еще и того, что соединяется
с огнем и землею. Когда же вознамерились боги вывести их
на свет, то приказали Прометею и Эпиметею украсить их и
распределить способности, подобающие каждому роду.
Эпиметей выпросил у Прометея позволение самому занять¬
ся этим распределением. “А когда распределю, — сказал
он, — тогда ты посмотришь”. Уговорив его, он стал распре¬
делять: при этом одним он дал силу без быстроты, других
е же, более слабых, наделил быстротою; одних он вооружил,
другим же, сделав их безоружными, измыслил какое-нибудь
иное средство во спасение: кого из них он облек малым рос-
212
Протагор
том, тем уделил птичий полет или возможность жить под
321 землею, а кого сотворил рослыми, тех тем самым и спас; и
так, распределяя все остальное, он всех уравнивал. Все это
он измыслил из осторожности, чтобы не исчез ни один род.
После же того как он дал им различные средства избегнуть
взаимного истребления, придумал он им и защиту против
Зевсовых времен года: он одел их густыми волосами и тол¬
стыми шкурами, способными защитить и от зимней стужи,
и от зноя и служить каждому, когда он уползет в свое логово,
ь собственной самородной подстилкой; он обул одних копы¬
тами, других же — когтями и толстой кожей, в которой нет
крови. Потом для разных родов изобрел он разную пищу:
для одних — злаки, для других — древесные плоды, для тре¬
тьих — коренья, некоторым же позволил питаться, пожирая
других животных. При этом он сделал так, что они размно¬
жаются меньше, те же, которых они уничтожают, очень
плодовиты, что и спасает их род.
Но был Эпиметей не очень-то мудр, и не заметил он,
с что полностью израсходовал все способности, а род чело¬
веческий еще ничем не украсил, и стал он недоумевать, что
теперь делать. Пока он так недоумевал, приходит Проме¬
тей, чтобы проверить распределение, и видит, что все про¬
чие животные заботливо всем снабжены, человек же наг и
не обут, без ложа и без оружия, а уже наступил предназна¬
ченный день, когда следовало и человеку выйти на свет из
Земли; и вот в сомнении, какое бы найти средство помочь
(1 человеку, крадет Прометей премудрое искусство Гефеста и
Афины вместе с огнем, потому что без огня никто не мог
бы им владеть или пользоваться. В том и состоит дар Про¬
метея человеку. Так люди овладели уменьем поддерживать
свое существование, но им еще не хватало уменья жить об¬
ществом — этим владел Зевс, — а войти в обитель Зевса, в
его верхний град, Прометею было нельзя, да и страшна бы¬
ла стража Зевса. Прометею удалось проникнуть украдкой
е только в общую мастерскую Гефеста и Афины, где они пре¬
давались своим искусным занятиям. Украв у Гефеста уменье
обращаться с огнем, а у Афины — ее уменье, Прометей дал
213
Платон
322 их человеку для его благополучия, самого же Прометея по¬
сле постигло из-за Эпиметея возмездие за кражу, как гово¬
рят сказания.
С тех пор как человек стал причастен божественному
уделу, только он один из всех живых существ благодаря сво¬
ему родству с богом начал признавать богов и принялся
воздвигать им алтари и кумиры; затем вскоре стал члено¬
раздельно говорить и искусно давать всему названия, а так¬
же изобрел жилища, одежду, обувь, постели и добыл пропи-
ь тание из почвы. Устроившись таким образом, люди снача¬
ла жили разбросанно, городов еще не было, они погибали
от зверей, так как были во всем их слабее, и одного мастер¬
ства обработки, хоть оно и хорошо помогало им в добыва¬
нии пищи, было мало для борьбы со зверями: ведь люди
еще не обладали искусством жить обществом, часть кото¬
рого составляет военное дело. И вот они стали стремиться
жить вместе и строить города для своей безопасности. Но
чуть они собирались вместе, как сейчас же начинали оби¬
жать друг друга, потому что не было у них уменья жить со¬
обща; и снова приходилось им расселяться и гибнуть,
с Тогда Зевс, испугавшись, как бы не погиб весь наш род,
посылает Гермеса ввести среди людей стыд и. правду, чтобы
они служили украшением городов и дружественной связью.
Вот и спрашивает Гермес Зевса, каким же образом дать
людям правду и стыд. “Так ли их распределить, как распре¬
делены искусства? А распределены они вот как: одного,
владеющего искусством врачевания, хватает на многих не
а сведущих в нем; то же и со всеми прочими мастерами. Зна¬
чит, правду и стыд мне таким же образом установить среди
людей или же уделить их всем?”
“Всем, — сказал Зевс, — пусть все будут к ним причаст¬
ны; не бывать государствам, если только немногие будут
этим владеть, как владеют обычно искусствами. И закон по¬
ложи от меня, чтобы всякого, кто не может быть причаст¬
ным стыду и правде, убивать как язву общества”.
Так-то, Сократ, и вышло по этой причине, что афиняне,
как и все остальные люди, когда речь заходит о плотничьем
214
Протагор
уменье или о каком-нибудь другом мастерстве, думают, что
е лишь немногим пристало участвовать в совете, и, если кто
не принадлежит к этим немногим и подаст совет, его не слу¬
шают, как ты сам говоришь — и правильно делают, замечу я;
когда же они приступают к совещанию по части граждан-
323 ской добродетели, где все дело в справедливости и рассуди¬
тельности, тут они слушают, как и следует, совета всякого
человека, так как всякому подобает быть причастным к
этой добродетели, а иначе не бывать государствам. Вот в
чем, Сократ, здесь причина.
А чтобы ты не думал, будто я тебя обманываю, вот тебе
еще доказательство того, что все люди в сущности считают
всякого человека причастным к справедливости и прочим
гражданским доблестям. Ведь насчет других качеств дело
обстоит так, как ты говоришь: если кто скажет про себя,
что он хороший флейтист, или припишет себе другое ка¬
кое-нибудь мастерство, какого у него нет, то его либо под-
ь нимают на смех, либо сердятся, и даже домашние приходят
и увещевают его как помешанного. Когда же дело касается
справедливости и прочих гражданских добродетелей, тут
даже если человек, известный своей несправедливостью,
вдруг станет сам о себе говорить всенародно правду, то та¬
кую правдивость, которую в другом случае признавали рас¬
судительностью, все сочтут безумием: ведь считается, что
каждый, каков бы он ни был на самом деле, должен провоз¬
глашать себя справедливым, а кто не прикидывается спра-
с ведливым, тот не в своем уме. Поэтому необходимо всяко¬
му так или иначе быть причастным справедливости, в про¬
тивном случае ему не место среди людей.
Вот я и говорю: раз считается, что всякий человек при¬
частен к этой добродетели, значит, можно всякого призна¬
вать советчиком, когда о ней идет речь. А еще я попытаюсь
тебе доказать, что добродетель эта не считается врожден¬
ной и возникающей самопроизвольно, но что ей научают¬
ся, и если кто достиг ее, так только прилежанием.
Никто ведь не сердится, не увещевает, не поучает и не
наказывает тех, кто имеет недостатки, считающиеся врож-
215
Платон
а денными или возникшими по воле случая, с тем чтобы они
от них избавились, напротив, этих людей жалеют. Кто, на¬
пример, будет настолько неразумен, что решится так посту¬
пить с некрасивыми, малорослыми или бессильными? Ведь
все знают, я полагаю, что подобные вещи — красота и то,
что ей противоположно, — достаются людям от природы и
е по случаю; но если у кого нет тех добрых свойств, которые,
как считают, приобретаются старанием, упражнением и
обучением, зато есть противоположные им недостатки, это
влечет за собою гнев, наказания и увещевания. К таким не-
324 достаткам относятся несправедливость, нечестие и вообще
все противоположное гражданской доблести: здесь-то уже,
понятно, всякий сердится на другого и вразумляет его, по¬
тому что эту добродетель можно приобрести старанием и
обучением.
Если ты пожелаешь, Сократ, вдуматься, в чем смысл
наказания преступников, то увидишь, что люди считают
добродетель делом наживным. Никто ведь не наказывает
преступников, имея в виду лишь уже совершённое беззако-
ь ние: такое бессмысленное мучительство было бы зверей
вом. Кто старается наказывать со смыслом, тот казнит не
за прошлое беззаконие — ведь не превратит же он совер¬
шённое в несовершившееся, — но во имя будущего, чтобы
снова не совершил преступления ни этот человек, ни дру¬
гой, глядя на это наказание. Кто держится подобного обра-
с за мыслей, тот признает, что добродетель можно воспи¬
тать: ведь он карает ради предотвращения зла. Такого мне¬
ния держатся все, кто наказывает, и в частном быту, и в
общественном. Афиняне же, твои сограждане, наказыва¬
ют и карают тех, кого признают преступниками, ничуть не
меньше, чем все прочие люди, так что, согласно нашему
рассуждению, афиняне принадлежат к числу тех, кто при¬
знает, что добродетель — дело наживное и ее можно воспи¬
тать.
Итак, Сократ, мне кажется, я достаточно ясно показал
тебе, что твои сограждане не без основания выслушивают
советы по общественным вопросам и от медника, и от са¬
216
Протагор
пожника и считают добродетель тем, что можно подгото¬
вить и привить воспитанием.
а Еще остается у тебя одно недоумение: ты не возьмешь
в толк, как это хорошие люди научают своих сыновей все¬
му, что зависит от учителей, и в этом делают их мудрыми,
но не могут добиться, чтобы их сыновья хоть кого-нибудь
превзошли в добродетели, которой они отличаются сами.
По этому поводу, Сократ, я уже не миф тебе расскажу, а при¬
веду разумное основание. Подумай вот о чем: существует ли
нечто единое, в чем необходимо участвовать всем гражда-
е нам, если только быть государству? Именно этим, а не чем
иным разрешается твое недоумение. Если только существу¬
ет это единое и если это не плотницкое, не кузнечное и не
325 гончарное ремесло, но справедливость, рассудительность
и благочестие — одним словом, то, что я называю человече¬
ской добродетелью, и если это есть то, чему все должны
быть причастны, и всякий человек, что бы он ни желал изу¬
чить или сделать, должен все делать лишь в соответствии с
этим единым, а не вопреки ему, и того, кто к нему неприча¬
стен, надо учить и наказывать — будь то ребенок, мужчина
или женщина, — пока тот, кого наказывают, не исправит¬
ся, и если, наконец, он, несмотря на наказания и поуче¬
ния, не слушается и его надо как неизлечимого изгонять
ь из городов или убивать, — если так обстоит дело по самой
природе, а между тем хорошие люди учат своих сыновей
всему, только не этому, суди сам, как чудно все получается
у хороших людей! Мы доказали, что они считают возмож¬
ным обучать этой добродетели и в домашнем быту, и в об¬
щественном. Но если возможно учить добродетели и раз¬
вивать ее, неужели эти люди начнут учить своих сыновей
лишь тем вещам, неведение которых не карается смерт¬
ной казнью, между тем как их детям, если они не научены
с добродетели и не воспитаны в ней, угрожает смерть, изгна¬
ние и, кроме того, потеря имущества — словом, полное ра¬
зорение дома? Неужто же они не станут учить их этому со
всей возможной заботливостью? Надо полагать, что ста¬
нут, Сократ.
217
Платон
Пока родители живы, они с малолетства учат и вразум¬
ляют своих детей и делают это до самой своей смерти. Чуть
только ребенок начинает понимать слова, и кормилица, и
а мать, и наставник, и отец бьются над тем, чтобы он стал
как можно лучше, уча его и показывая ему при всяком деле
и слове, что справедливо, а что несправедливо, что пре¬
красно, а что гадко, что благочестиво, а что нечестиво, что
можно делать, а чего нельзя. И хорошо, если ребенок доб¬
ровольно слушается; если же нет, то его, словно кривое, со¬
гнувшееся деревцо, выпрямляют угрозами и побоями.
А потом, когда посылают детей к учителям, велят учи-
е телю гораздо больше заботиться о благонравии детей, чем
о грамоте и игре на кифаре. Учители об этом и заботятся;
когда дети усвоили буквы и могут понимать написанное,
как до той поры понимали с голоса, они ставят перед ними
творения хороших поэтов, чтобы те их читали, и заставля-
326 ют детей заучивать их — а там много наставлений и поучи¬
тельных рассказов, содержащих похвалы и прославления
древних доблестных мужей, — и ребенок, соревнуясь, под¬
ражает этим мужам и стремится на них походить.
И кифаристы, со своей стороны, заботятся об их рассу¬
дительности и о том, чтобы молодежь не бесчинствовала; к
ь тому же, когда те научатся играть на кифаре, они учат их
творениям хороших поэтов-песнотворцев, согласуя слова с
ладом кифары, и заставляют души мальчиков свыкаться с
гармонией и ритмом, чтобы они стали более чуткими, со¬
размерными, гармоничными, чтобы были пригодны для ре¬
чей и для деятельности: ведь вся жизнь человеческая нужда¬
ется в ритме и гармонии.
Кроме того, посылают мальчиков к учителю гимнасти¬
ки, чтобы крепость тела содействовала правильному мыш-
с лению и не приходилось бы из-за телесных недостатков ро¬
беть на войне и в прочих делах.
Так поступают особенно те, у кого больше возможнос¬
тей, а больше возможностей у тех, кто богаче. Их сыновья,
начав ходить к учителям с самого раннего возраста, позже
всех перестают учиться. После того как они перестают хо-
218
Протагор
дить к учителям, государство в свою очередь заставляет их
а изучать законы и жить сообразно с предписаниями этих за¬
конов, чтобы не действовать произвольно и наудачу. По¬
добно тому как учители грамоты сперва намечают грифе¬
лем буквы и лишь тогда дают писчую дощечку детям, еще
не искусным в письме, заставляя их обводить эти буквы,
точно так же и государство, начертав законы — изобрете¬
ние славных древних законодателей, — сообразно им за¬
ставляет и повелевать, и повиноваться. А преступающего
законы государство наказывает, и название этому наказа-
е нию и у вас, и во многих других местах — исправление, по¬
тому что возмездие исправляет. И при таком-то и частном,
и общественном попечении о добродетели ты все же удив¬
ляешься, Сократ, и недоумеваешь, можно ли ей обучить!
Не этому надо удивляться, а скорее уж тому, если бы оказа¬
лось, что ей нельзя обучить.
Почему же многие сыновья доблестных отцов все-таки
выходят плохими? Узнай в свою очередь и это. Ничего
здесь нет удивительного, коли я верно сейчас говорил, что
327 в этом деле — в добродетели — не должно быть невежд или
же иначе не быть государству; если в самом деле так оно и
есть, как я говорю, — а оно уж, наверное, обстоит не ина¬
че, — то поразмысли об этом, взяв для примера другое ка¬
кое угодно занятие или науку. Допустим, государство не
могло бы существовать, если бы все мы — каждый, насколь¬
ко может, — не были бы флейтистами; и допустим, что лю¬
бого, кто нехорошо играет, всякий стал бы учить и бранить
от своего лица и от лица народа; и положим, что в этом де¬
ле никто не стал бы завидовать другим (подобно тому как
ь теперь никто не завидует справедливости других, их послу¬
шанию законам) и не делал бы секрета из своего мастерст¬
ва, как поступают обычно теперь различные мастера (ведь
нам, я думаю, полезна взаимная справедливость и доброде¬
тель, вот почему всякий усердно толкует другому о справед¬
ливом и законном и дает наставления), — так вот, если бы и
в игре на флейте у нас была полная готовность усердно и
без зависти учить друг друга, думаешь ли ты, Сократ, что и
219
Платон
тогда сыновья хороших флейтистов, становились бы хоро¬
шими флейтистами скорее, чем сыновья плохих? Думаю,
что нет: кто от природы оказался бы очень способен к иг*
с ре на флейте, тот бы с летами и прославился, чей бы он ни
был сын, а кто не способен — остался бы в безвестности: ча¬
сто от хорошего флейтиста происходил бы плохой, а от
плохого — хороший, однако все они были бы сносными
флейтистами по сравнению с неучами, с теми, кто ничего
не смыслит в игре на флейте. Примени это и здесь: если ка¬
кой-нибудь человек представляется тебе самым несправед¬
ливым среди тех, кто воспитан меж людьми в повиновении
законам, он все-таки справедлив и даже мастер в вопросах
а законности, если судить о нем по сравнению с людьми, у ко¬
торых нет ни воспитания, ни судилищ, ни законов, ни осо¬
бой необходимости во всяком деле заботиться о добродете¬
ли — например с какими-нибудь дикарями вроде тех, что в
прошлом году поэт Ферекрат вывел на Ленеях. Наверно,
очутившись среди таких людей, и ты, подобно человеконе¬
навистникам в его хоре, рад был бы встретить хоть Евриба-
та или Фринонда и рыдал бы, тоскуя по испорченности
е здешних жителей. Ты избалован, Сократ, потому что здесь
все учат добродетели кто во что горазд, и ты никем не до¬
волен: точно так же если бы ты стал искать учителя эллин-
328 ского языка, то, верно, не нашлось бы ни одного; я думаю,
что если бы ты стал искать, кто бы у нас мог обучить сыно¬
вей ремесленников тому самому ремеслу, которое они пе¬
реняли от своего отца в той мере, в какой владели им отец
и его товарищи по ремеслу, — словом, искать того, кто мог
бы их еще поучить, — я думаю, нелегко было бы отыскать
им учителя; зато, будь они вовсе не сведущи, это было бы
ь очень легко. То же самое, когда дело касается добродетели
и всего прочего. Но если кто хоть немного лучше нас умеет
вести людей вперед по пути добродетели, нужно и тем
быть довольным. Думаю, что и я из таких и что более про¬
чих людей могу быть полезен другим и помочь им стать до¬
стойными людьми; этим я заслуживаю взимаемой мною
платы и даже еще большей по усмотрению моих учеников.
220
Протагор
Поэтому оплату я взимаю вот каким образом: кто у меня
с обучается, тот, если хочет, платит, сколько я назначу; если
же он не согласен, пусть пойдет в храм, заверит там клят¬
венно, сколько, по его мнению, стоят мои уроки, и столько
мне и внесет.
Итак, Сократ, сказал он, я изложил тебе и миф, и дока¬
зательство того, что можно научить добродетели; таково
же мнение и афинян, и нет ничего удивительного, если у
хороших отцов бывают негодные сыновья, а у негодных —
хорошие: вот, например, сыновья Поликлета, сверстники
Парала и нашего Ксантиппа, ничего не стоят по сравне¬
нию со своим отцом; то же самое и сыновья некоторых дру-
а гих мастеров. Но не надо их в этом винить — они еще не
безнадежны, ведь они молоды.
Произнеся напоказ нам такую длинную речь, Протагор
замолк, а я, уже давно им завороженный, все смотрел на не¬
го, словно он сейчас еще что-то скажет, и боялся это пропу¬
стить. Когда же я заметил, что он в самом деле кончил, я
кое-как насилу очнулся и, взглянув на Гиппократа, сказал:
Смысловая структура добродетели
— Как мне благодарить тебя, сын Аполлодора, что ты угово¬
рил меня прийти сюда? Нет для меня ничего дороже воз-
е можности услышать то, что я услышал от Протагора.
Прежде я считал, что хорошие люди становятся хорошими
не от человеческого попечения. А теперь я убедился в об¬
ратном. Разве только одна мелочь мешает мне, но ясно, что
Протагор и ее без труда разъяснит, после того как разъяс¬
нил уже столь многое. Правда, если кто начнет беседу об
этом же самом предмете с кем-нибудь из тех, кто умеет го-
329 ворить перед народом, он, пожалуй, услышит речи, до¬
стойные Перикла или любого другого из мастеров красно¬
речия, но стоит ему обратиться к ним с вопросом, они,
словно книги, бывают не в состоянии вслух ни ответить,
ни сами спросить; а когда кто-нибудь переспросит хоть ка¬
кую-то мелочь из того, что они сказали, они отзываются,
221
Платон
словно медные сосуды, которые, если по ним ударить, изда¬
ют долгий протяжный звук, пока кто-нибудь не ухватится
за них руками. Вот так и бывает с ораторами: даже когда их
ь спрашивают о мелочах, они растягивают свою речь, как
долгий пробег. А вот Протагор хоть и умеет, само собой яс¬
но, говорить длинные и прекрасные речи, однако умеет и
кратко отвечать на вопросы, а задавая вопросы сам, выжи¬
дать и выслушивать ответ; это дано лишь немногим.
Сейчас, Протагор, мне недостает одной мелочи, но я
получу всё, если только ты мне ответишь вот что: ты гово¬
ришь, что добродетели можно учить, а уж кому-кому, а тебе-
с то я верю. Но одному я удивлялся во время твоей речи, и
вот это пустое местечко в моей душе ты и заполни. Ты ведь
говорил, что Зевс послал людям справедливость и стыд, и
потом много раз упоминались в твоей речи справедли¬
вость, рассудительность, благочестие и прочее в том же ро¬
де так, словно это вообще нечто единое, то есть одна доб¬
родетель. Так вот это самое ты мне и растолкуй в точных
выражениях: есть ли добродетель нечто единое, а справед¬
ливость, рассудительность и благочестие — ее части, или
а же все то, что я сейчас назвал, — только обозначения того
же самого единого. Вот что еще я жажду узнать.
— Да ведь на это легко ответить, Сократ, — сказал Про¬
тагор. — Добродетель едина, а то, о чем ты спрашиваешь, —
ее части.
— В таком ли смысле части, — спросил я, — как вот час¬
ти лица — рот, нос, глаза, уши или же как части золота, ко¬
торые ничем не отличаются друг от друга и от целого, кро¬
ме как большею либо меньшею величиною?
е — Кажется мне, Сократ, что в первом смысле — как час¬
ти лица относятся ко всему лицу.
— А имеют ли люди эти части добродетели — один одну,
другой другую, или же тот, кто обладает одной, непремен¬
но имеет и все?
— Никоим образом, — сказал Протагор, — потому что
ведь многие бывают мужественны, а между тем они неспра¬
ведливы, и опять-таки другие справедливы, но не мудры.
222
Протагор
ззо — Так, значит, — сказал я, — и мудрость, и мужество —
это части добродетели?
— Совершенно несомненно, — ответил он, — притом му¬
дрость — величайшая из частей.
— И каждая из них есть нечто особое?
-Да.
— И назначение каждая из них имеет свое собственное,
как и части лица? Ведь глаза не то, что уши, и назначение у
них не то же самое; и из остальных частей ни одна не похо-
ь жа на другую ни по своему назначению, ни по всему осталь¬
ному; не так же ли разнятся и части добродетели — как са¬
ми по себе, так и по своему назначению? Разве не ясно, что
это так, если действительно они сходны с тем, что мы при¬
вели в пример?
— Да, это так, Сократ, — согласился Протагор.
А я на это:
— Значит, ни одна из частей добродетели не совпадает
с остальными — с знанием, справедливостью, мужеством,
рассудительностью или благочестием?
— Не совпадает, — подтвердил Протагор.
— Так давай, — сказал я, — посмотрим сообща, какова
с каждая из этих частей. Сперва вот что: справедливость есть
нечто или это ничто? Мне кажется, она — нечто, а тебе как?
— И мне тоже, — сказал Протагор.
— Ну а если бы кто спросил нас с тобою: “Скажите-ка
мне, Протагор и Сократ, то, что вы сейчас назвали справед¬
ливостью, само по себе справедливо или несправедливо?” —
я бы ответил ему, что оно справедливо; а ты бы как решил —
так же, как я, или иначе?
— Так же, — сказал Протагор.
— “Справедливость”, следовательно, означает то же,
что “быть справедливым” — так отвечал бы я спрашиваю-
с! щему; не так ли и ты бы ответил?
-Да.
— А если бы он затем спросил нас: “Не утверждаете ли
вы, что существует и благочестие?” — мы бы ответили, ду¬
маю я, утвердительно.
223
Платон
— Да, — сказал Протагор.
— “Значит, вы утверждаете, что и оно есть нечто?” Ут¬
вердительно мы бы ответили на это или нет?
Протагор сказал, что утвердительно.
— “А какой природы, по-вашему, это нечто: то же это, что
быть нечестивым, или то же, что быть благочестивым?” Я-то
вознегодовал бы на такой вопрос и ответил бы: “Тише ты,
человече! Что еще может быть благочестивым, если не бла-
е гочестиво само благочестие?” А ты как? Не то же самое ты
отвечал бы?
— Конечно, то же.
А если бы затем спрашивающий нас сказал: “А как же
вы только что говорили? Или я вас неверно расслышал?
Мне казалось, вы уверяли, что части добродетели находят¬
ся в таком отношении между собою, что ни одна из них не
похожа на другую”. Я бы ему на это сказал: “В общем ты вер¬
но расслышал, но если ты полагаешь, будто и я это гово-
331 рил, так ты ослышался, ведь то были ответы его, Протаго¬
ра, а я только спрашивал”. Если бы он спросил: “Правду ли
говорит Сократ? Ты, Протагор, считаешь, что ни одна из
частей добродетели не походит на другую? Твое это ут¬
верждение?” — что бы ты ему на это ответил?
— Поневоле бы с ним согласился, Сократ, — сказал Про¬
тагор.
— А что же, Протагор, мы, подтвердив это, ответили бы
ему, если бы он нас снова спросил: “Следовательно, благоче¬
стие — это не то же самое, что быть справедливым, и спра-
ь веддивость — не то же самое, что быть благочестивым, на¬
против, это означает не быть благочестивым? А благочес¬
тие значит ‘не быть справедливым’, следовательно, ‘быть
несправедливым’, справедливость же значит ‘быть нечес¬
тивым’?” Что ему на это ответить?! Я-то сам за себя ответил
бы, что и справедливость благочестива, и благочестие спра¬
ведливо. Да и за тебя, если ты мне позволишь, я ответил бы
точно так же — что справедливость и благочестие либо од¬
но и то же, либо они весьма подобны друг другу: справедли¬
вость как ничто другое бывает подобна благочестию, а бла¬
224
Протагор
гочестие — справедливости. Смотри же, запрещаешь ли ты
мне ему так ответить, или ты и с этим согласен.
— Мне кажется, Сократ, — сказал Протагор, — нельзя
с так просто допустить, что справедливость совпадает с бла¬
гочестием и благочестие — со справедливостью; я думаю,
здесь есть некоторое различие. Впрочем, эго неважно. Ес¬
ли тебе угодно, пусть будет у нас и справедливость благоче¬
стивою, и благочестие справедливым.
— Ну уж нет, — сказал я, — мне вовсе нет нужды разби¬
раться в этих “если тебе угодно” или “если ты так думаешь”.
а Давай просто говорить: “я думаю” и “ты думаешь”. Я говорю
в том смысле, что, если отбросить всякое “если”, можно луч¬
ше всего разобраться в нашем вопросе.
— Однако, — сказал Протагор, — справедливость в чем-
то подобна благочестию. Ведь всё подобно всему в каком-
нибудь отношении. Даже белое в чем-то подобно черному,
твердое — мягкому, и так все остальные вещи, по-видимому,
совершенно противоположные друг другу. И то, чему мы
тогда приписывали различное назначение, утверждая, что
одно из них не таково, как другое (я имею в виду части ли¬
ца), — и эти части в каком-то отношении подобны одна дру-
е гой и чем-то одна на другую походят. Так что таким спосо¬
бом и на этих примерах ты мог бы доказать, если бы захо¬
тел, что все подобно одно другому. Но мы не вправе
называть вещи подобными, если имеется лишь частичное
подобие, или называть их неподобными, если есть только
частичное несходство, пусть даже сходство их будет очень
незначительным.
Я удивился и сказал Протагору:
— Разве, по-твоему, справедливость и благочестие нахо¬
дятся в таком отношении друг к другу, что в них имеется
лишь незначительное сходство?
332 — Не совсем так, — отвечал Протагор, — однако и не так,
как ты, видимо, думаешь.
— Ладно, — сказал я, — раз ты в этом, как мне кажется,
затрудняешься, оставим это и рассмотрим другое твое вы¬
сказывание. Называешь ли ты что-нибудь безрассудством?
225
Платон
— Да, называю.
— Не полная ли ему противоположность — мудрость?
— По-моему, так.
— Когда люди действуют правильно и с пользой, тогда
они в своих действиях обнаруживают рассудительность
или, может быть, наоборот?
— Нет, в этом сказывается их рассудительность.
ь — Они поступают рассудительно благодаря рассудитель¬
ности?
— Несомненно.
— А те, кто действует неправильно, поступают безрас¬
судно и в этих своих действиях не обнаруживают рассуди¬
тельности?
— Мне тоже так кажется.
— Значит, безрассудные поступки противоречат рассу¬
дительности?
-Да.
— Безрассудные поступки совершаются по безрассудст¬
ву, а рассудительные — благодаря рассудительности?
— Согласен.
— Стало быть, если что совершается с силой, это будет
исполнено силы, а бессильное действие — это слабость?
— Видимо, так.
— И если действуют быстро, то это быстрый поступок,
а если медленно — медленный?
-Да.
с — И если что совершается одинаковым образом, то, зна¬
чит, совершается по одной и той же причине, а противопо¬
ложным образом — то по противоположным причинам?
Протагор согласился.
— Скажи-ка мне, пожалуйста, — продолжал я, — бывает
ли что-нибудь прекрасным?
Протагор допустил, что бывает.
— Существует ли иная его противоположность, кроме
безобразного?
-Нет.
— Дальше: бывает ли что-нибудь хорошим?
226
Протагор
— Бывает.
— Существует ли иная его противоположность, кроме
плохого?
— Нет.
— Пойдем еще дальше. Бывает ли звук высоким?
-Да.
— Но ему нет ведь другой противоположности, кроме
низкого звука?
-Нет.
— Не значит ли это, — сказал я, — что каждой вещи про¬
тивоположно только одно, а не многое?
Протагор согласился.
а — Так давай же, — сказал я, — подведем итог тому, в чем
мы согласились. Согласны мы, что одному противополож¬
но только одно, и не больше?
-Да.
— Мы согласны, что совершаемое противоположным
образом совершается по противоположной причине?
-Да.
— А согласны мы, что все безрассудные поступки проти¬
воположны рассудительным?
-Да.
— И что рассудительные поступки совершаются благо¬
даря рассудительности, а безрассудные — по безрассудству?
Протагор допустил и это.
е — И если что противоположно по образу действия, то
оно противоположно и по своей причине?
-Да.
— Делается же кое-что рассудительно, а кое-что и без¬
рассудно?
-Да.
— То есть противоположным образом?
— Конечно.
— Значит, на противоположных основаниях?
-Да.
— Следовательно, безрассудство противоположно рас¬
судительности?
227
Платон
— Очевидно.
— А помнишь, ведь раньше-то мы согласились, что без¬
рассудство противоположно мудрости?
ш Протагор подтвердил.
— И что одно бывает противоположно только одному?
— Да, я это утверждаю.
— От какого же из двух утверждений нам отказаться,
Протагор? От того ли, что одному противоположно только
одно, или от того, которое гласило, что мудрость есть не¬
что иное, чем рассудительность, между тем как и то и дру¬
гое — части добродетели, хотя и разные; они не похожи
друг на друга, и назначение их различно, все равно как час¬
тей лица. Так от чего же мы откажемся? Ведь оба этих ут¬
верждения, вместе взятые, звучат не слишком складно —
они не ладят и не соглашаются между собою. Да и как им ла-
ь дить, если необходимо, чтобы одному было противопо¬
ложно только одно, и не больше, а вот оказывается, что од¬
ному только безрассудству противоположны и мудрость, и
рассудительность. Так ли, Протагор, или нет?
Протагор согласился, хотя и очень неохотно.
— Так не получится ли, что рассудительность и муд¬
рость — одно и то же? Ведь и раньше у нас оказалось, что
справедливость и благочестие — почти то же самое. Но не
будем унывать, Протагор, а давай разберемся и в осгаль-
с ном. Ведь ты не думаешь, что человек, творящий неправду,
поступая так, поступает согласно рассудку?
— Стыдно было бы мне, Сократ, — сказал Протагор, —
признать это, хотя многие люди это и утверждают.
— Ну так к ним обращать мне мою речь или к тебе?
— Если тебе угодно, сперва разбери это утверждение
многих.
— Лишь бы только ты мне отвечал, а твое ли это мнение
или нет, мне неважно. Для меня самое главное — исследова¬
ние вопроса, хотя может случиться, что при этом мы иссле¬
дуем и того, кто спрашивает, го есть меня самого, и того,
кто отвечает.
228
Протагор
а Протагор сперва стал было ломаться перед нами, ссы¬
лаясь на то, что вопрос труден, однако потом согласился от¬
вечать.
— Так изволь, — сказал я, — отвечать мне с самого нача¬
ла. Полагаешь ли ты, что некоторые, хоть и творят неправ¬
ду, все же не лишены здравого смысла?
— Пусть будет так.
— А обладать здравым смыслом — значит, по-твоему, хо¬
рошо соображать?
Протагор подтвердил.
— А хорошо соображать — это значит отдавать себе от¬
чет в том, что творишь неправду?
— Пусть будет так.
— Бывает ли это в том случае, когда дела у творящих не¬
правду идут хорошо или когда дурно?
— Когда хорошо.
— Считаешь ли ты, что существует благо?
— Считаю.
— А не то ли есть благо, что полезно людям?
е — Клянусь Зевсом, — сказал Протагор, — я лично назы¬
ваю благо благом, даже если оно и не полезно людям.
Мне показалось, что Протагор уже раздражен, взволно¬
ван и изготовился к ответам, словно к бою. Когда я заметил
такое его состояние, то с осторожностью тихо спросил:
334 — О том ли ты говоришь, Протагор, что никому из лю¬
дей не полезно, или о том, что вообще бесполезно? И по¬
добные вещи ты называешь благом?
— Ничуть, — сказал Протагор, — но я знаю много таких
вещей — и кушаний, и напитков, и снадобий, и еще тысячу
предметов, — из которых одни бесполезны людям, другие
полезны. А кое-что из того, что людям ни полезно, ни вред¬
но, полезно лошадям, другое полезно только быкам, тре¬
тье — собакам, четвертое — ни тем ни другим, зато полезно
ь деревьям. Да и там одна и та же вещь для корней хороша, а
для ветвей плоха, как, например, навоз: для всех растений,
если обложить им корни, он хорош, а попробуй накидать
его на побеги и молодые отростки — и он все погубит; олив-
229
Платон
ковое масло для всех растений вещь самая вредная, да и во¬
лосам животных оно величайший враг, а для волос челове¬
ка, да и для всего тела оно целебно. Благо до такой степени
разнообразно и многовидно, что и тут одна и та же вещь
с при наружном употреблении есть благо для человека, а при
внутреннем — величайшее зло; потому-то все врачи и отго¬
варивают больных от употребления оливкового масла в пи¬
щу — разве только в самом малом количестве, какого доволь¬
но, чтобы заглушить неприятный для обоняния запах куша¬
ний и приправ.
Когда Протагор это произнес, присутствующие зашу¬
мели: как хорошо он говорит! А я сказал:
Интермедия: спор о способе ведения беседы
— Протагор! Я, на беду, человек забывчивый и, когда со
а мною говорят пространно, забываю, о чем речь. Вот слу¬
чись мне быть тугим на ухо, ты бы ведь счел нужным, соби¬
раясь со мной разговаривать, громче произносить слова,
чем когда говоришь с другими, так и теперь, имея дело с че¬
ловеком забывчивым — ты расчленяй для меня ответы и де¬
лай их покороче, чтобы я мог за тобой следить.
— Но как же прикажешь мне отвечать тебе кратко? Ко¬
роче, чем нужно?
— Никоим образом, — сказал я.
— Значит, так, как нужно?
е -Да.
— А насколько кратко я буду тебе отвечать: насколько
мне кажется нужным или насколько тебе?
— Я слышал, — сказал я, — что ты и сам умеешь и другого
можешь научить говорить об одном и том же по желанию
335 либо так длинно, что речи твоей нет конца, либо так корот¬
ко, что никто не превзойдет тебя в краткости. Если хочешь
со мною беседовать, применяй второй способ — немного-
словие.
— Сократ! — сказал Протагор. — Я уже со многими людь¬
ми состязался в речах, но если бы я поступал так, как ты тре¬
230
Протагор
буешь, и беседовал бы так, как мне прикажет противник, я
никого не превзошел бы столь явно, и имени Протагора не
было бы меж эллинами.
А я — ведь я понял, что ему самому не понравились его
ь прежние ответы и что по доброй воле он не станет беседо¬
вать, если ему придется отвечать на вопросы, — решил, что
это уж не мое дело присутствовать при его беседах, и сказал:
— Но ведь и я не настаиваю, Протагор, на том, чтобы
наша беседа шла вопреки твоим правилам. Если бы ты захо¬
тел вести беседу так, чтобы я мог за тобою следить, тогда я
стал бы ее поддерживать. Про тебя говорят, да и сам ты ут-
с верждаешь, что ты способен беседовать и пространно, и
кратко — ведь ты мудрец, — я же в этих длинных речах бес¬
силен, хотя желал бы и к ним быть способным. Но ты си¬
лен и в том и в другом и должен бы нам уступить, чтобы на¬
ша беседа продолжилась. Однако ты не хочешь, а у меня
есть кое-какие дела, и я не могу оставаться, пока ты растя¬
гиваешь свои длинные речи. Я должен отсюда уйти и ухо¬
жу, хотя, пожалуй, не без удовольствия выслушал бы тебя.
С этими словами я встал, как бы уходя. Но только что я
с1 встал, Каллий схватил меня за руку своею правой рукой, а
левой ухватился за этот мой плащ и сказал:
— Не пустим тебя, Сократ! Если ты уйдешь, не та уж у
нас будет беседа. Прошу тебя, останься с нами, для меня нет
ничего приятнее, чем слушать твою беседу с Протагором:
сделай нам всем удовольствие.
И я сказал, хоть уже было встал, чтоб уйти:
— Сын Гиппоника, ты всегда был мне приятен своею
е любовью к мудрости; я и теперь хвалю тебя и люблю, так
что хотел бы сделать тебе удовольствие, если бы ты просил
у меня возможного. Но сейчас это все равно что просить
меня следовать вдогонку за Крисоном гимерейцем, бегу¬
ном в расцвете сил, или состязаться с кем-нибудь из участ¬
ников большого пробега, а то и с гонцами и не отставать от
ззб них. Я бы тебе сказал, что сам к себе предъявляю еще гораз¬
до более высокие требования и хотел бы поспевать за ни¬
ми в беге, да только не могу. Но если уж вам непременно хо-
231
Платон
чется видеть, как я бегу нога в ногу с Крисоном, то ты про¬
си его принороаляться ко мне, потому что я-то скоро бе¬
жать не могу, а он медленно может. Точно так же, если ты
желаешь слушать меня и Протагора, проси его, чтобы он и
теперь отвечал мне так же кратко и прямо на вопросы, как
ь сначала. Если же он не хочет, что это будет за беседа? Я по
крайней мере полагал, что взаимное общение в беседе —
это одно, а публичное выступление — совсем другое.
— Но видишь ли, Сократ, — сказал Каллий, — кажется,
Протагор прав, считая, что ему разрешается разговаривать,
как он хочет, а тебе — как ты хочешь.
Тут вмешался Алкивиад:
— Нехорошо ты говоришь, Каллий; Сократ ведь при¬
знается, что не умеет вести длинные речи и уступает в этом
Протагору, что же касается ведения беседы и умения зада-
с вать вопросы и отвечать на них, то я бы удивился, если бы
он в этом хоть кому-нибудь уступил. Если бы и Протагор
признал, что он слабее Сократа в уменье вести беседу, Со¬
крату этого было бы довольно. Но раз Протагор этого не
признает, пусть он беседует, спрашивая и отвечая, а не про¬
износит в ответ на каждый вопрос длиннейшую речь, отре-
а каясь от своих утверждений, не желая их обосновывать и
так распространяясь, что большинство слушателей забыва¬
ет даже, в чем состоял вопрос. Впрочем, за Сократа я руча¬
юсь: он-то не забудет, это он шутя говорит, будто забывчив.
Итак, мне кажется, Сократ прав: нужно, чтобы каждый по¬
казал, к чему он склонен.
После Алкивиада, сколько помнится, взял слово Кри-
тий:
— Продик и Гиппий! Каллий, мне кажется, на стороне
е Протагора, Алкивиад же всегда стремится настоять на сво¬
ем. Нам не следует ни к кому примыкать — ни к Сократу, ни
к Протагору, но сообща просить обоих, чтобы они не пре¬
рывали беседу на середине.
337 На эти слова отвечал Продик:
— Прекрасно, по-моему, говоришь гы, Критий: тем, ко¬
му случается присутствовать при таких обсуждениях, нуж-
232
Протагор
но быть для обоих собеседников общими, а не безразлич¬
ными слушателями — ведь это не одно и то же. Слушать сле¬
дует их сообща, но оценивать по-разному: более мудрого
надо ценить больше, а неумелого — меньше. Я тоже, Прота¬
гор и Сократ, прошу вас уступить друг другу: можно спо-
ь рить о таких вопросах, но не ссориться. Спорят ведь и дру¬
зья, которые хорошо относятся друг к другу, а ссорятся
противники и враги. Так-то и вышла бы у нас великолепная
беседа, и вы, собеседники, заслужили бы от нас, слушате¬
лей, величайшее одобрение, но не восхваление: одобрение
возникает в душах слушателей искренне, без лицемерия,
словесное же восхваление часто бывает лживым и проти-
с воречиг подлинному мнению людей; с другой стороны, и
мы, слушатели, получили бы, таким образом, величайшую
радость, но не наслаждение: радоваться ведь свойственно
познающему что-нибудь и приобщающемуся к разуму с по¬
мощью мысли, наслаждаться же — тому, кто что-нибудь ест
или испытывает другое телесное удовольствие.
Эти слова Продика были приняты многими с величай¬
шим одобрением. После Продика выступил Гиппий-мудрец:
— Мужи, собравшиеся здесь! — сказал он. — Я считаю,
что вы все тут родственники, свойственники и согражда-
а не — по природе, а не по закону: ведь подобное родственно
подобному по природе, закон же — тиран над людьми —
принуждает ко многому, что противно природе. Так стыд¬
но было бы нам, ведающим природу вещей, мудрейшим из
эллинов, именно поэтому сошедшимся теперь здесь, в этом
средоточии эллинской мудрости, в величайшем и благопо-
е лучнейшем доме этого города, — стыдно было бы нам не
высказать ничего достойного такой чести, но спорить друг
с другом подобно самым никчемным людям. Так вот я про¬
шу вас и советую вам, Протагор и Сократ, чтобы вы, при¬
няв нас в посредники, сошлись под нашим руководством на
ш середине пути. Тебе, Сократ, не надо, если это неприятно
Протагору, стремиться к такому виду беседы, который ог¬
раничен чрезмерной краткостью: отпусти и ослабь пово¬
дья речей, дабы они явились перед нами в великолепном и
233
Платон
благообразном обличье. Протагору же в свою очередь не
надо натягивать все канаты и пускаться с попутным ветром
в открытое море слов, потеряв из виду землю. Обоим вам
надо держаться какой-то середины. Так вы и сделайте. По¬
слушайтесь меня: выберите себе судью, распорядителя и
ь председателя, который наблюдал бы за соразмерностью ва¬
ших речей.
Это понравилось присутствующим, и последовало все¬
общее одобрение; Каллий заявил, что не отпустит меня, и
все стали просить выбрать распорядителя. Тут я сказал,
что стыдно было бы выбирать третейского судью для ре¬
чей: если выбранный будет хуже нас, тогда не дело, чтобы
худший руководил лучшими; если же он одинаков с нами,
это будет тоже неправильно, потому что одинаковый оди¬
наково с нами будет и действовать, так что незачем и выби-
с рать. Быть может, вы выберете лучшего, чем мы? По прав-
де-то, я думаю, невозможно вам выбрать кого-нибудь муд¬
рее вот его, Протагора. Если же выберете вы нисколько не
лучшего, а только объявите его таким, то снова выйдет
обидно для Протагора, что ему, словно человеку никчемно¬
му, выбираете вы наставника. Что касается меня, то мне все
равно. Но вот как прошу вас сделать, чтобы наше общение
г1 и беседа состоялись, как вы этого желаете: если Протагор
не хочет отвечать, пусть он спрашивает, а я буду отвечать и
вместе с тем попытаюсь ему показать, как, по моему мне¬
нию, это следует делать. Когда же я отвечу на все вопросы,
которые ему угодно будет задать, пусть он обещает мне от¬
вечать подобным же образом. Если же он не расположен
будет отвечать именно на заданный ему вопрос, тогда и я, и
вы будем сообща его просить (как вы просили меня) не
е портить беседы. Ради этого вовсе не требуется особого ру¬
ководителя — вы будете руководить сообща.
Все решили, что так и следует сделать. А Протагор, не¬
смотря на то что ему очень не хотелось, все-таки вынужден
был согласиться задавать вопросы и, после того как он их
довольно задаст, снова приводить для них основания, отве¬
чая кратко и понемногу.
2 34
Протагор
Принцип структуры смысловой добродетели
Протагор начал спрашивать так:
— Думаю я, Сократ, что для человека в совершенстве
339 образованного очень важно знать толк в стихах: это значит
понимать сказанное поэтами, судить, что правильно в их
творениях, а что нет, и уметь разобрать это и дать объясне¬
ние, если кто спросит. Так вот и теперь вопрос будет о том
самом, о чем мы только что говорили, — о добродетели, но
мы перенесем его в область поэзии; только в этом одном и
будет разница. Итак, Симонид говорит где-то, обращаясь к
Скопасу, сыну Креонта фессалийца, что
ь Трудно поистине стать человеком хорошим (а^а1;Ьо8).
Руки, и ноги, и ум чтобы стройными были,
Весь же он не имел никакого изъяна.
Ты знаешь эту песню или привести тебе ее всю?
А я в ответ:
— Не нужно, я знаю эту песню, да и немало я с ней пово¬
зился.
— Хорошо, — сказал Протагор. — Так как тебе кажется:
удачно это сказано и правильно или нет?
— Вполне правильно.
— Что же, по-твоему, хорошо, когда поэт сам себе про¬
тиворечит?
— Нет, нехорошо.
с — Присмотрись внимательнее.
— Да я, дорогой мой, уже достаточно смотрел.
— Значит, ты знаешь, что дальше в той же песне он го¬
ворит:
Вовсе неладным сдается мне слово Питтака,
Хоть его рек и мудрец: “добрым (е81:Ыо8) быть нелегко”.
Замечаешь, что тот же самый поэт говорит и это, и то,
что раньше?
235
Платон
— Знаю.
— Как тебе кажется, это и то — в согласии между собой?
— Мне-то кажется именно гак, — отвечал я, но призна¬
юсь, я побаивался в то же время, не скажет ли Протагор еще
что-нибудь. — Ну а по-твоему, это не так?
а —Как может казаться согласным с самим собою тот,
кто высказал оба этих суждения, кто сперва сам признал,
что поистине трудно человеку стать хорошим, а немного
спустя в том же стихотворении забывает это и порицает
Питтака, утверждающего так же, как он, что человеку труд¬
но быть хорошим. Симонид отказывается принять утверж¬
дение Питтака, который говорит то же самое, что и он. Раз
он порицает того, кто говорит одно с ним, ясно, что он и
себя самого порицает, так что либо первое, либо второе
его утверждение неверно.
Эти слова Протагора вызвали у многих слушателей
е громкую похвалу: А у меня сперва, когда он это произнес, а
прочие зашумели, закружилась голова и потемнело в гла¬
зах, точно ударил меня здоровенный кулачный боец; потом
я, — по правде говоря, чтобы выиграть время и обдумать,
что, собственно, утверждает поэт, — обращаюсь к Продику
и взываю к нему:
340 — Продик! Ведь Симонид — твой земляк; ты обязан по¬
могать ему. Я, кажется, призываю тебя так, как, по словам
Гомера, Скамандр, теснимый Ахиллом, призывал Симоэн-
та, говоря:
Брат мой, воздвигайся! Мужа сего совокупно с тобою
Мощь обуздаем.
Вот и я тебя призываю, дабы Протагор не разнес нам Симо¬
нида. Чтобы вызволить Симонида, требуется твое уменье,
ь посредством которого ты различаешь слова “хотеть” и “же¬
лать” (что не одно и то же) и которое помогло тебе сегодня
сказать так много прекрасного. А теперь посмотри, не ка¬
жется ли тебе то же, что и мне. Я ведь не думаю, чтобы Си¬
монид противоречил сам себе. Ты, Продик, выскажи спер-
236
Протагор
ва свое мнение вот о чем: считаешь ли ты, что “стать” и
“быть” — одно и то же, или это не одно и то же?
— Клянусь ЗевсОхМ, не одно и то же, — сказал Продик.
— Не выразил ли в первых стихах сам Симонид мнение,
с что трудно человеку поистине стать хорошим?
— Ты прав, — сказал Продик.
— А Питтака он порицает не за такое же высказывание,
как думает Протагор, а за другое. Ведь Питтак сказал, что
трудно не “стать добрым”, а “быть” им, а это, Протагор, не
одно и то же, как подтверждает и Продик. Поскольку “быть”
и “стать” не одно и то же, Симонид не противоречит сам се-
<1 бе. И может быть, Продик сказал бы — и вместе с ним мно¬
гие другие, — что, согласно Гесиоду, хотя и трудно стать хоро¬
шим, —
Ведь добродетель от вас отделили бессмертные боги
Тягостным потом,
но, если кто достигнет вершины,
Легкой и ровною станет дорога, тяжкая прежде, —
дорога приобретения добродетели.
Продик, выслушав это, похвалил меня, Протагор же
сказал:
— В твоей поправке, Сократ, еще больше погрешнос¬
тей, чем в том, что ты хочешь ею исправить.
е — Плохо, как видно, мое дело, Протагор, и я — как по¬
тешный лекарь: врачуя, только усугубляю болезнь.
— Да, гак оно и есть.
— Но почему же, однако?
— Велико было бы невежество поэта, если бы он объя¬
вил таким пустяком приобретение добродетели — дело са¬
мое трудное, как признается всеми людьми.
А я сказал:
— Клянусь Зевсом, кстати случился Продик при наших
М1 рассуждениях. Мудрость Продика, Протагор, есть, пожа-
237
Платон
луй, нечто издревле божественное, пошла ли она от Симо¬
нида или от еще более древних времен. А ты, опытный во
многом другом, в ней оказываешься неопытным, не то что
я, у меня именно в ней есть опыт, так как я ученик вот этого
Продика. Мне кажется, ты сейчас не понимаешь, что слово
“трудно” Симонид, возможно, берет не в том значении, в ка¬
ком берешь его ты. Это вроде того, как по поводу слова
“страшный” тот же самый Продик делает мне внушение вся¬
кий раз, когда я, хваля тебя (или кого другого), говорю, на¬
пример: “Протагор — человек страшно мудрый”. Тут Про-
ь дик спрашивает меня обычно, не стыдно ли мне называть
хорошее страшным. Потому что страшное, говорит он, это
дурное. Никто ведь не говорит: “страшное богатство”,
“страшное перемирие”, “страшное здоровье”, но говорят о
страшной болезни, войне, бедности, так как страшное —
это зло. Так вот, может быть, и под словом “трудно” кеосцы
и Симонид тоже подразумевают либо зло, либо что-нибудь
другое, тебе непонятное. Поэтому спросим Продика — ведь
о языке Симонида надо спрашивать именно его: что же ра-
с зумел Симонид под “трудным”, Продик?
— Зло.
— За это, Продик, и порицает Симонид Питтака, кото¬
рый сказал, что “трудно быть добрым”. Это все равно как ус¬
лышать от Питтака, что “дурно быть добрым”.
— А что же еще, — сказал Продик, — как не это, разумел,
по-твоему, Симонид, браня Питтака? Тот не умел правиль¬
но различать слова, как лесбосец, воспитанный на варвар¬
ском наречии.
с1 — Слышишь, Протагор, что говорит Продик: можешь
ты что-нибудь на это возразить?
— Ну, это далеко не так, Продик, — сказал Протагор, —
я отлично знаю, что Симонид трудным называл, как и все
мы, не дурное, а то, что не легко и дается лишь после боль¬
ших усилий.
— Да ведь и я думаю, Протагор, что Симонид так пони¬
мает, да и Продику это известно; он шутит и, по-видимому,
хочет убедиться, способен ли ты отстоять свое мнение. А
238
Протагор
е что Симонид не считает “трудное” “дурным”, тому сильное
доказательство в изречении, которое прямо затем следует:
ведь он говорит, что
Богу лишь одному дан этот дар.
А ведь если бы он считал, что “дурно быть хорошим”, то не
стал бы говорить, что одному лишь богу это дано, не стал бы
ему одному уделять этот дар; тогда Продику пришлось бы
признать, что Симонид какой-то наглец, а вовсе не кеосец.
Но каков, по-моему, смысл этой песни Симонида, я охотно
тебе скажу, если ты хочешь проверить, хорошо ли я, как ты
342 выражаешься, разбираюсь в поэзии. А хочешь, я, наоборот,
послушаю тебя.
Протагор на эти мои слова молвил:
— Пожалуйста, скажи, Сократ, сам.
Продик и Гиппий тоже очень настаивали, да и все ос¬
тальные.
— Так я попытаюсь, — сказал я, — изложить вам мое пони¬
мание этой песни. Раньше и больше всего философия у элли-
ь нов была распространена на Крите и в Лакедемоне, и самое
большое на Земле число софистов было там же; но критяне
и лаконцы подобно тем софистам, о которых говорил Про¬
тагор, отрицают это и делают вид, будто они невежествен¬
ны, чтобы не обнаружилось, что они превосходят мудрос¬
тью всех эллинов; они хотят, чтобы их считали самыми луч¬
шими воинами и мужественными людьми, думая, что, если
узнают, в чем именно их превосходство, все станут упраж¬
няться в том же, то есть в мудрости. Теперь же, скрывши на¬
стоящее, они обманули тех, кто подражает лаконцам в дру-
с гих государствах, уродуя подобно им уши, обматывая руки
ремнями, усердствуя в гимнастике и нося короткие плащи,
как будто именно благодаря этому лаконцы властвуют над
эллинами. А когда лаконцам надоедает тайно общаться со
своими софистами и они хотят это делать открыто, они из¬
гоняют чужеземцев — как подражающих им, так и всех ос¬
тальных — и тогда свободно общаются с софистами втайне
239
Платон
а от чужих. Они, как и критяне, не позволяют своим юношам
отправляться в другие земли, чтобы те не разучились тому,
чему они учат их сами. И в этих двух государствах не только
мужчины гордятся воспитанием, но и женщины.
А что я говорю правду и лаконцы действительно отлич¬
но воспитаны в философии и искусстве слова, это вы може-
е те узнать вот из чего: если бы кто захотел сблизиться с са¬
мым никчемным из лаконцев, то на первый взгляд нашел
бы его довольно слабым в речах; но вдруг, в любом месте
речи, метнет он, словно могучий стрелок, какое-нибудь
точное изречение, краткое и сжатое, и собеседник кажется
перед ним малым ребенком. Вот поэтому-то кое-кто из ны¬
нешних, да и из древних догадались, что подражать лакон-
цам — это значит гораздо более любить мудрость, чем теле¬
сные упражнения; они поняли, что уменье произносить та¬
кие изречения свойственно человеку в совершенстве
343 образованному. К таким людям принадлежали и Фалес Ми¬
летский, и Питтак Митиленский, и Биант из Приены, и
наш Солон, и Клеобул Л индский, и Мисон Хенейский, а
седьмым между ними считается лаконец Хилон. Все они
были ревнителями, любителями и последователями лакон-
ского воспитания; и всякий может усвоить их мудрость, раз
она такова, что выражена каждым из них в кратких и досто¬
памятных изречениях. Сойдясь вместе, они посвятили их
ь как начаток мудрости Аполлону, в его храме, в Дельфах, на¬
писавши то, что все прославляют: “Познай самого себя” и
“Ничего сверх меры”.
Но ради чего я это говорю? А ради того, что таков был
у древних способ философствовать: лаконское немного-
словие. Между некоторыми лаконцами имело хождение и
это восхваляемое мудрецами изречение Питтака: “Трудно
с быть добрым (ез^Ыоз)”. Симонид, честолюбиво стремив¬
шийся к мудрости, понял, что, сокрушив это изречение,
словно знаменитого атлета, и превзойдя его, он и сам про¬
славится среди современников. Вот по такому-то побужде¬
нию — стремясь принизить это изречение — сочинил он,
как мне кажется, всю эту песню.
240
Протагор
Рассмотрим же все сообща, правду ли я говорю. Ведь
прямо с начала песни обнаружилась бы нелепость, если
а бы, желая сказать, что трудно стать хорошим, он в конце
подставил бы частицу ведь (11еу). Она была бы вставлена без
малейшего разумного основания, если только мы не пред¬
положим, что Симонид как бы спорит против изречения
Питтака: Питтак утверждает, что “трудно быть хорошим”;
противореча этому, Симонид говорит: “Нет, Питтак, труд¬
но и статъ-тохорошим”, — поистине трудно, а не поистине хо-
е рогиим. Не в том смысле говорит он об истине, будто одни
бывают поистине хорошими, а другие хотя и хорошими,
но не поистине, ведь это было бы явно простовато и не по-
симонидовски. Надо полагать, что в песне слово “поисти¬
не” переставлено, причем подразумевается изречение
344 Питтака, как если бы это сам Питтак говорил, а Симонид
ему отвечал. “Трудно, о люди, — говорит Питтак, — быть хо¬
рошим, а Симонид отвечает: “Неправду ты говоришь, Пит¬
так: не быть, а и стать человеком хорошим, руки, и ноги, и
ум чтобы стройными были, весь же он не имел никакого
изъяна, поистине трудно”. Таким образом, и частица ведь
окажется вставленною со смыслом, и слово “поистине”
правильно станет на самом конце. И последующее все под¬
тверждает, что именно так было сказано. Много бы на-
ь шлось, и в любых местах этой песни, такого, на чем можно
было бы показать, как она хорошо сочинена; она ведь отли¬
чается и изяществом, и тщательностью отделки. Но долго
было бы разбирать ее всю таким образом; возьмем лишь ее
общий смысл и убедимся, что главным намерением Симо¬
нида на протяжении всей песни было опровергнуть изре¬
чение Питтака.
Продолжение у Симонида звучит так, будто он высказы¬
вает следующее утверждение: “Стать-то хорошим челове¬
ком поистине трудно, однако все же возможно, хотя бы на
с некоторое время, но, ставши таким, пребывать в этом со¬
стоянии, то есть быть, как ты, Питтак, говоришь, хорошим
человеком, — это уж невозможно и не свойственно челове¬
ку, и разве лишь бог один владеет таким преимуществом”:
241
Платон
Нет возможности зла избежать человеку
В тяжкой беде, злобной, необоримой.
Кого подавляет необоримая беда, например, при уп¬
равлении кораблем? Ясно, что незаурядного человека, за¬
урядный человек и без того всегда подавлен. Не лежачего
мог бы свалить кто-нибудь, а того, кто стоит — чтобы он
упал: ведь не того же, кто уже лежит. Точно так же необори-
а мая беда может подавить того, кто борется, но не того, кто
никогда не был способен к борьбе. Налетевшая буря может
побороть кормчего, внезапное ненастье — земледельца. То
же самое и с врачом. Хорошему человеку возможно стать
дурным, как засвидетельствовано и другим поэтом, сказа¬
вшим:
Но и доблестный муж то дурным, то хорошим бывает.
е А дурному человеку невозможно становишься дурным: он
неизбежно всегда будет таким; между тем тому, кто борется,
кто мудр и хорош, если его подавит необоримая беда, “нет
возможности зла избежать [не быть дурным]”. Ты, Питтак,
утверждаешь, что трудно быть хорошим, на самом же деле
трудно становиться таким, хотя это и возможно, но бъшьхо¬
рошим — невозможно:
Добрый поступок свершая, всякий будет хорошим,
Зло свершая, будет дурным.
345 Что значит, например, “хорошо поступать” при овладе¬
нии чтением и письмом? Что делает человека хорошим в
этом деле? Ясно, что изучение чтения и письма. А какие хо¬
рошие поступки создают хорошего врача? Ясно, что изуче¬
ние того, как лечить больных. “Зло свершая, будет дурным”:
значит, кто бы мог стать дурным врачом? Ясно, что тот, кто,
во-первых, уже врач, а затем еще и хороший врач, он-то и
мог бы стать дурным врачом; а мы, невежды в искусстве вра¬
чевания, не стали бы, как бы дурно мы ни действовали, ни
242
Протагор
ь врачами, ни плотниками и ничем в этом роде; а кто, посту¬
пая дурно, не станет врачом, ясное дело, тот не станет и дур¬
ным врачом. Таким же образом и хороший человек стано¬
вится иногда дурным — от времени ли, от напряжения, от
болезни или по какой-нибудь несчастной случайности; это
самое и есть единственное дурное дело — лишиться знания,
а дурной человек не может стать когда-либо дурным, раз он
всегда дурен: чтобы стать дурным, он должен сперва стать
хорошим.
с Значит, и это место песни подтверждает, что быть чело¬
веку хорошим, то есть постоянно хорошим, невозможно,
стать же хорошим можно; но тот же самый человек спосо¬
бен стать и дурным, а всего дольше и всех более хороши те,
которых любят боги.
Все это сказано против Питтака, а дальше в песне это
еще яснее. Ведь Симонид говорит:
Жизнь, что судьба мне дала, потому я не трачу впустую
Ради надежды тщетной найти средь людей совершенство:
Сколько б ни было нас, плодами сытых земными,
Нет человека такого; а если б нашел я — сказал бы.
а С такой же силой Симонид выступает против изречения
Питтака на протяжении всей своей песни:
Всех и хвалю и люблю я также охотно,
Злого кто не свершил. А с судьбой не воюют и боги.
И это сказано против того же самого изречения. Симо¬
нид не был до такой степени необразован, чтобы заявлять,
что он хвалит тех, кто с охотою не делает ничего дурного,
как будто бывают такие, что охотно делают дурное. Я по
е крайней мере думаю: никто из мудрых людей не считает,
что какой-нибудь человек может охотно заблуждаться или
охотно творить постыдные и злые дела; они хорошо знают,
что все делающие постыдное и злое делают это невольно.
И Симонид не объявляет себя хвалителем тех, кто будто бы
243
Платон
добровольно не делает дурного, он к себе самому относит
это слово “охотно”. Он полагает, что достойный человек
346 часто принуждает себя относиться к кому-нибудь друже¬
любно и хвалить его, как это нередко случается, например,
когда дело идет о заслуживающих осуждения отце, матери,
отечестве или о чем-нибудь еще в этом роде. Плохие-то лю¬
ди, когда с теми что-нибудь такое случится, смотрят на это
чуть ли не с удовольствием, они все замечают за ними и по¬
рицают и винят за негодность родителей или отечество;
чтобы другие не обвиняли их самих и не бранили за нера¬
дение, они даже усугубляют порицания и к своей вынуж¬
денной враждебности прибавляют еще и добровольную.
Между тем хорошие люди, напротив, многое прячут в себе
ь и принуждают себя к похвалам, если же гневаются за обиду
на родителей или отечество, то сами себя унимают и ми¬
рятся с этим, заставляя себя относиться к ним дружелюбно
и даже хвалить их, потом)7 что эго — свое. Я думаю, что и
Симонид нередко считал нужным — не по своей воле, а но
необходимости — хвалить и прославлять тирана или ему
с подобных. Об этом он и Питтаку говорит: мол, я тебя пори¬
цаю не потому, что склонен к порицанию,
Мне довольно того, чтобы не был дурным он [человек],
Вовсе негодным, но знал бы правду и пользу
Города, здравый ум бы имел — такого не осужу я.
Я не любитель корить: глупцов ведь бесчисленно племя —
так что, если кому доставляет удовольствие порицать, тот
может делать это досыта.
Все прекрасно, в чем примеси нету дурного.
а Это Симонид говорит не в том смысле, что, к примеру, все
бело, к чему не примешалось черное, — это было бы совсем
смешно, — а в том смысле, что он и среднее принимает без
порицания. “И не ищу я, — говорит он, — средь людей совершен¬
ства: сколько б ни было нас, плодами сытых земными, нет челове-
244
Протагор
ка такого; а если б нашел я - сказал бы. Так что за это я никого
не буду хвалить, а довольно с меня того, чтобы человек был
средним и ничего плохого не делал, вот тогда всех и люблю
и хвалю я”. Здесь поэт и наречие употребляет митилен-
е ское, как бы обращая именно к Питтаку эти слова: “Всех и
хвалю и люблю я также охотно (тут произносящему надо от¬
делить слово “охотно” от дальнейшего), злого кто не свер¬
шил, а бывает, что я и поневоле хвалю и люблю кого-ни-
347 будь. И тебя, Питтак, если бы ты сказал нечто хоть в какой-
то мере подобающее и верное, я бы не порицал. Теперь
же, так как ты, высказав явную ложь, и притом об очень
важном предмете, считаешь, будто сказал правду, я тебя
порицаю”.
Вот, Продик и Протагор, какой, мне кажется, смысл
вложил Симонид в эту песню.
А Гиппий сказал на это:
— Хотя, мне кажется, и ты, Сократ, хорошо разобрал эту
ъ песню, есть, однако, и у меня хорошо составленная речь на
этот предмет, и я произнесу вам ее, если хотите.
Но Алкивиад молвил:
— Да, Гиппий, только после; а теперь должны выпол¬
нить свой уговор Протагор и Сократ; если Протагор еще
хочет задавать вопросы, пусть отвечает Сократ, а если, на¬
против, он хочет отвечать Сократу, пусть тот спрашивает.
А я сказал:
— Я предоставляю Протагору выбрать, что ему прият¬
нее. Если ему угодно, прекратим говорить о песнях и сти¬
хотворениях, а вот то, о чем я тебя, Протагор, вначале
с спрашивал, я с удовольствием довел бы до конца, обсуждая
это вместе с тобой.
Потому что, мне кажется, разговоры о поэзии всего бо¬
лее похожи на пирушки невзыскательных людей с улицы.
Они ведь не способны но своей необразованности общать¬
ся за вином друг с другом своими силами, с помощью собст¬
венного голоса и своей собственной речи, и потому ценят
с1 флейтисток, дорого оплачивая заемный голос флейт, и об¬
щаются друг с другом с помощью их голосов. Но где за ви-
45
Платон
ном сойдутся люди достойные и образованные, там не уви¬
дишь ни флейтисток, ни танцовщиц, ни арфисток, — там
общаются, довольствуясь самими собой, без этих пустяков
и ребячеств, беседуя собственным голосом, по очереди
говоря и слушая, и все это благопристойно, даже если и
е очень много пили они вина. И собрания, подобные наше¬
му, когда сходятся такие люди, какими признает себя боль¬
шинство из нас, ничуть не нуждаются в чужом голосе, ни
даже в поэтах, которых к тому же невозможно спросить,
что они, собственно, разумеют. Люди из толпы ссылаются
на них в своих речах, но одни утверждают, что поэт хотел
сказать одно, а другие — совсем другое. Так они рассуждают
о предмете, который не в состоянии разъяснить. Люди же
образованные отказываются от таких бесед и общаются
348 друг с другом собственными силами, своими, а не чужими
словами испытывают друг друга и подвергаются испыта¬
нию. Подобным людям, кажется мне, должны больше под¬
ражать и мы с тобою и, отложивши поэтов в сторону, сами
собственными нашими силами вести беседу друг с другом,
проверяя истину, да и себя самих. Если ты хочешь продол¬
жить вопросы, я готов тебе отвечать, а если хочешь, отве¬
чай мне ты, чтобы закончить то, что мы прервали на сере¬
дине.
ь Так и в этом роде я говорил, но Протагор ничем не об¬
наружил своего выбора.
Тогда Алкивиад сказал, взглянув на Каллия:
— Как, по-твоему, Каллий, Протагор и теперь хорошо
поступает, не желая объявить, будет ли отвечать или нет?
По-моему, совсем нехорошо. Пусть он или продолжает бесе¬
ду, или скажет, что не хочет беседовать, чтобы и мы это зна¬
ли; тогда и Сократ, и всякий желающий станут беседовать с
кем-нибудь другим.
с Протагор, пристыженный, как мне показалось, слова¬
ми Алкивиада и просьбами Каллия и почти всех присутст¬
вующих, наконец согласился беседовать и велел, чтобы его
спрашивали, а он будет отвечать.
Вот я и сказал:
246
Протагор
— Не думай, Протагор, чтобы, разговаривая с тобой,
имел я какое-нибудь иное намерение, кроме одного: рассмо¬
треть то, что каждый раз вызывает у меня недоумение. Я по¬
лагаю, что полон смысла стих Гомера:
а Ежели двое идут, то придумать старается каждый, —
потому что все мы, люди, вместе как-то способнее ко всяко¬
му делу, слову и мысли. “Один же, хотя бы и мыслил”, сей¬
час же озирается в поисках, кому бы сообщить свою мысль
и у кого бы найти ей поддержку. Я тоже из-за этого охотнее
беседую с гобой, чем с любым другим, полагая, что ты всех
лучше можешь исследовать как вообще все то, что надле-
е жит исследовать порядочному человеку, так особенно и во¬
прос о добродетели. Кто же другой, как не ты? Ведь ты не
только считаешь себя человеком безукоризненным и дей¬
ствительно являешься достойным, но думаешь, что мо¬
жешь сделать хорошими и других, не в пример некоторым
иным людям, которые сами по себе порядочны, однако не
способны сделать других такими же. И ты до такой степени
уверен в себе, что, в то время как другие скрывают это свое
уменье, открыто возвестил о нем перед всеми эллинами и,
назвав себя софистом, объявил себя наставником образо-
349 ванности и добродетели и первым признал себя достой¬
ным взимать за это плату. Так как же не привлечь тебя к рас¬
смотрению этого вопроса, не спрашивать тебя и не совето¬
ваться с тобою? Никак без этого невозможно.
Вот и теперь я очень хочу, чтобы ты мне снова напо¬
мнил кое-что из того, о чем я сперва спрашивал, а кое-что
мы бы рассмотрели вместе. Вопрос, по-моему, состоял в
ь следующем: мудрость, рассудительность, мужество, спра¬
ведливость, благочестие — пять ли это обозначений одной
и той же вещи, или, напротив, под каждым из этих обозна¬
чений кроется некая особая сущность и вещь, имеющая
свое особое свойство, так что они не совпадают друг с дру¬
гом? Ты сказал, что это не обозначения одного и того же,
с но каждое из этих обозначений принадлежит особой ве-
247
Платон
щи, однако они все-таки части добродетели — не так, как ча¬
сти золота, похожие друг на друга и на то целое, которое
они составляют, а как части лица: они не похожи ни на то
целое, которое составляют, ни друг на друга и имеют каж¬
дая свое особое свойство. Если ты об этом думаешь еще и
теперь, как тогда, скажи; если же как-нибудь иначе, дай это¬
му определение. Я вовсе не поставлю тебе в вину, если ты
теперь будешь утверждать иное: для меня не будет ничего
с1 удивительного, если окажется, что тогда ты говорил так,
чтобы меня испытать.
— Но я, — отвечал Протагор, — повторяю тебе, Сократ,
что все это — части добродетели и четыре из них действи¬
тельно близки между собой, мужество же сильно отличает¬
ся от них всех. А что я прав, ты поймешь вот из чего: мож¬
но найти много людей самых несправедливых, нечести¬
вых, необузданных и невежественных, а вместе с тем
чрезвычайно мужественных.
е — Постой, — сказал я, — твое утверждение стоит рассмо¬
треть. Называешь ли ты мужественных смелыми или как-
нибудь иначе?
— Да, они отваживаются на то, к чему большинство бо¬
ится и приступиться, — сказал Протагор.
— Пусть так. А добродетель ты признаешь чем-то пре¬
красным и предлагаешь себя именно как учителя этого пре¬
красного?
— Самого что ни на есть прекрасного, если только я не
сошел с ума.
— Что же, в ней кое-что безобразно, а кое-что прекрас¬
но или все целиком прекрасно?
— Целиком прекрасно, насколько возможно.
350 — Ну а известно ли тебе, кто смело погружается в водо¬
емы?
— Разумеется, водолазы.
— Потому ли, что они люди умелые, или по другой при¬
чине?
— Потому, что умеют.
— А кто смел в конной схватке — всадники или пешие?
248
Протагор
— Всадники.
— А с легкими щитами кто смелее: пельтасты или про¬
чие воины?
— Пельтасты. И во всем остальном это так, если ты то¬
го доискиваешься: сведущие смелее несведущих и даже сме-
ь лее, чем сами были до того, как обучились.
— А видел ли ты таких, кто вовсе не сведущ ни в чем
этом, однако ж бывает смел в любом деле?
— Да, видел, и притом даже чересчур смелых.
— Значит, эти смельчаки мужественны?
— Такое мужество было бы, однако, безобразным, пото¬
му что это люди исступленные.
— А разве ты не назвал смелых мужественными?
— Я это утверждаю и сейчас.
с — И все же эти смельчаки оказываются не мужественны¬
ми, а исступленными? А немного раньше было сказано, что
всего смелее самые сведущие, а раз они самые смелые — они
и наиболее мужественные. На этом основании вышло бы,
что мужество — это знание?
— Ты неверно припоминаешь, Сократ, что я говорил и
отвечал тебе. Ты спросил меня, смелы ли мужественные; я
признал, что это так. Но ты не спрашивал, мужественны ли
смелые; если бы ты тогда задал такой вопрос, я сказал бы,
а что не все. Ты ничуть не доказал, будто я говорил тогда не¬
правильно, что мужественные не смелы. Далее ты указыва¬
ешь, что люди умелые смелее неумелых и смелее, чем были
сами до обученья, и отсюда ты выводишь, что мужество и
знание — одно и то же. Применяя такой способ, ты мог бы
вывести, что и крепость тела — это тоже знание. Ведь спер¬
ва по этому твоему способу ты задал бы мне вопрос: сильны
е ли крепкие люди? Я сказал бы, что да. Затем ты спросил бы:
сильнее ли опытные в борьбе, нежели не умеющие бороть¬
ся, и нежели были они сами до того, как научились? Я отве¬
тил бы, что да. После того как я это признал, ты мог бы,
пользуясь точно такими же доводами, сказать, что, соглас¬
но моему утверждению, знание есть телесная крепость.
Между тем я ни здесь, ни вообще нигде не признаю, будто
249
Платон
сильные люди — крепки. Зато крепкие — сильны, это ведь
351 не одно и то же — сила и крепость: первое, то есть сила, воз¬
никает и от знания, и от неистовства и страсти, крепость
же — от природы и правильного питания тела. Точно так
же и в том случае: смелость и мужество — не одно и то же,
поэтому мужественные бывают смелыми, однако не все
ь смелые мужественны, ведь смелость возникает у людей и
от мастерства, и от страсти и неистовства, как и сила, му¬
жество же — от природы и воспитания души.
— Считаешь ли ты, Протагор, что одним людям живет¬
ся хорошо, а другим плохо? — сказал я.
— Да, считаю.
— Хорошо ли, по-твоему, живется человеку, если жизнь
его полна огорчений и страданий?
— Конечно, нет.
— А если он окончил жизнь, прожив ее приятно, не ка¬
жется ли тебе, что, таким образом, он хорошо ее прожил?
— Разумеется.
с — Значит, жить приятно — благо, а жить неприятно — зло.
— Да, если человек живет, наслаждаясь прекрасным.
— Что же дальше, Протагор? Называешь ли и ты вслед
за большинством некоторые удовольствия злом, а некото¬
рые страдания благом? Я вот что хочу сказать: разве все
приятное не благо только потому, что оно приятно, а не по¬
тому, что может повлечь за собой другие последствия? И то
же самое с тягостным: ты думаешь, будто оно не зло только
потому, что оно тягостно?
— Не знаю, Сократ, должен ли и я ответить так же про¬
сто, как ты спрашиваешь: все вообще приятное — хорошо,
с1 а все тягостное — плохо. Мне кажется, что не только для от¬
вета сейчас, но и для дальнейшей моей жизни надежнее
мне сказать, что бывают и такие удовольствия, которые не
хороши, и в свою очередь такие тяготы, которые не плохи,
но бывает и наоборот. Третий же случай — ни то ни другое,
ни зло ни добро.
е — Не называешь ли ты приятным то, что причастно
удовольствию или его доставляет?
250
Протагор
— Совершенно верно.
— Так вот об этом я и говорю: поскольку удовольствия
приятны, не есть ли они что-то нехорошее? Я имею в вид);
не есть ли что-то нехорошее удовольствие само по себе?
— Давай, Сократ, рассмотрим и этот вопрос так, как ты
всегда требуешь, и, если наше исследование будет призна¬
но основательным и окажется, что приятное и хорошее —
э го одно и то же, допустим это; если же нет, будем это оспа¬
ривать.
— Хочешь ли ты дать направление исследованию, или
мне его вести?
— Право вести его принадлежит тебе — ведь ты зачин¬
щик этого обсуждения.
352 — Не станет ли дело для нас яснее на примере? Если
кому надо определить по наружному виду человека, здо¬
ров ли тот, или еще зачем-то осмотреть его тело, но видит
он только лицо и кисти рук, то он говорит: “Ну-ка, открой
и покажи мне грудь и спину, чтобы я мог лучше все рассмо¬
треть”. Того же и я желаю для нашего рассмотрения. Уви¬
дев из твоих слов, как ты относишься к хорошему и при-
ь ятному, я хотел бы сказать примерно так: “Ну-ка, Прота¬
гор, открой мне вот какую свою мысль: как относишься
ты к знанию? Думаешь ли ты об этом так же, как большин¬
ство людей, или иначе? Большинство считает, что знание
не обладает силой и не может руководить и начальство¬
вать, потому-то о нем и не размышляет. Несмотря на то что
человеку нередко присуще знание, они полагают, что не
знание им управляет, а что-либо другое: иногда страсть,
иногда удовольствие, иногда скорбь, иной раз любовь, а ча-
с ще — страх. О знании они думают прямо как о невольнике:
каждый тащит его в свою сторону. Таково ли примерно и
твое мнение о знании, или ты полагаешь, что знание пре¬
красно и способно управлять человеком, так что того, кто
познал хорошее и плохое, ничто уже не заставит поступать
иначе, чем велит знание, и разум достаточно силен, чтобы
помочь человеку?”
251
Платон
а — Кажется, — сказал Протагор, — дело обстоит так, как
ты говоришь, и притом кому другому, а уж мне-то стыдно
было бы не ставить мудрость и знание превыше всех чело¬
веческих дел.
— Прекрасны твои слова и истинны, — сказал я, — но
знаешь, люди большею частью нас с тобою не слушают и ут¬
верждают, будто многие, зная, что лучше всего, не хотят так
поступать, хотя бы у них и была к тому возможность, а по¬
ступают иначе; и, скольких я ни спрашивал, что же этому
причиной, все утверждают, что делают так потому, что усту¬
пают силе удовольствия или страдания или чему-нибудь из
того, о чем я сейчас говорил.
е — Да ведь я думаю, Сократ, что и многое другое люди ут¬
верждают неправильно.
— Так давай вместе с тобой попытаемся убедить людей и
разъяснить им, что же с ними происходит, когда они, по их
353 словам, уступают удовольствиям и не поступают наилучшим
образом, хотя и знают, что такое высшее благо. Может
быть, если мы им скажем: “Люди, вы не правы, вы обманы¬
ваетесь”, — они нам ответят: “А если, Протагор и Сократ, де¬
ло тут не в том, что мы уступаем удовольствиям, то в чем же
оно и что об этом думаете вы — скажите нам”.
— К чему, Сократ, нам обязательно рассматривать мне¬
ние людской толпы, говорящей что попало?
ь — Думаю, что это как-то поможет нам понять отноше¬
ние мужества к прочим частям добродетели. Если ты согла¬
сен соблюдать принятое нами только что условие — чтобы я
руководил, — следуй за мной в том напраачении, на кото¬
ром, по-моему, всего лучше выяснится дело; а не хочешь, так
я, пожалуй, оставлю это.
— Нет, — сказал Протагор, — ты правильно говоришь;
продолжай, как начал.
с — Итак, если бы они снова спросили нас: “Что же, по-ва-
шему, есть то, о чем мы говорили, будто это — уступка удо¬
вольствиям”, — я бы отвечал им: “Слушайте же, вот мы с
Протагором попробуем вам это растолковать. Ведь вы, лю¬
ди, разумеете под этим только одно: нередко бывает, что пи-
252
Протагор
ща, питье и любовные утехи, будучи приятными, заставля¬
ют и тех, кто знает, что это дурно, все-таки им предаваться”.
Они сказали бы, что это так. А мы с тобой разве не спроси-
<1 ли бы их снова: “А что же тут, по-вашему, дурного? То, что в
первый миг получаешь удовольствие и каждое из этих дей¬
ствий приятно, или же то, что в будущем они ведут к болез¬
ням и бедности и приносят с собой еще многое в этом роде?
Или даже в том случае, если удовольствия ничем не грозят
впоследствии и только приятны, они все-таки дурны имен¬
но потому, что заставляют того, кто их познает, наслаждать¬
ся чем попало?” Так неужели же мы подумаем, Протагор,
е будто они не ответят, что не из-за минутного действия само¬
го удовольствия дурны эти состояния, а из-за их последст¬
вий, то есть болезней и прочего?
— Думаю, — сказал Протагор, — что большинство отве¬
тит так.
— “Но то, что вызывает болезни, вызывает в свою оче¬
редь страдания, и то, что ведет к бедности, также ведет к
страданиям”. С этим они согласились бы, я полагаю.
Протагор подтвердил.
— “Так разве вам не кажется, люди, что эти удовольст¬
вия, как и утверждаем мы с Протагором, дурны только тем,
354 что они заканчиваются страданиями и лишают нас других
удовольствий?” Ведь они согласились бы?
— Да, и мы уже оба признали, что это так.
— А если бы мы снова задали им вопрос, но уже проти¬
воположный: “Вы, люди, считающие страдания чем-то хо¬
рошим, не имеете ли вы в виду такие вещи, как телесные
упражнения, военные походы, лечебные прижигания, раз¬
резы, прием лекарств и голодание, — все то, что хотя и хо¬
рошо, однако мучительно?” Подтвердили бы они это?
Протагор согласился.
ь — “Так потому ли вы это называете благом, что в насто¬
ящем оно вызывает резкую боль и страдания, или потому,
что в последующее время оно принесет здоровье, крепость
тела, пользу для государства, владычество над другими и
обогащение?” Они подтвердили бы второе, я думаю.
253
Платов
Протагор согласился.
— “И все это не потому разве благо, что кончается удо¬
вольствием, прекращением и предотвращением страда¬
ний? Или вы могли бы указать другое какое-нибудь следст-
с вие помимо удовольствия и страдания, из-за которого вы
называете что-либо благом?” Они, я думаю, не смогли бы.
— И мне так кажется, — сказал Протагор.
— “Так не гоняетесь ли вы за удовольствием, как за бла¬
гом, и не избегаете ли страдания, как зла?”
Протагор подтвердил.
— “Значит, злом вы считаете страдание, а благом — удо¬
вольствие, так как вы только тогда называете приятное
злом, когда оно лишает вас больших удовольствий, чем те,
а что в нем заключаются, или готовит страдания более силь¬
ные, чем удовольствия; потому что если бы вы по какой-ли¬
бо другой причине и имея в виду какое-нибудь иное следст¬
вие называли приятное само по себе злом, то вы могли бы и
нам это сказать, однако вы не сможете”.
— И мне кажется, что не смогут, — сказал Протагор.
— “Опять-таки, если говорить о страдании самом по се¬
бе, разве мы придем к чему-нибудь иному? Вы ведь тогда на¬
зываете страдание само по себе благом, когда оно либо уст¬
раняет большие страдания, чем те, что в нем заключены,
либо подготавливает удовольствия большие, чем эти стра¬
дания. Если вы, называя страдания благом, имели бы в ви-
е ду какое-то иное следствие, чем то, о котором я говорю, то
вам было бы что сказать. Но сказать-то вам нечего!”
— Ты прав, — молвил Протагор.
— И опять-таки, — сказал я, — если бы вы, люди, меня
спросили: “Чего же ради ты об этом так много говоришь,
рассматривая это с разных сторон?” “Извините уж меня, —
ответил бы я, — во-первых, ведь совсем нелегко показать,
что именно вы называете уступкой удовольствиям; а затем
как раз в этом состоят все доказательства. Но еще и теперь
355 у вас есть возможность отступиться, если вы можете ка¬
ким-либо образом утверждать, что благо — нечто иное, не¬
жели удовольствие, и зло — нечто иное, нежели страдание.
254
Протагор
Или для вас достаточно прожить свою жизнь приятно и
без скорбей? Если этого вам достаточно и вы не можете ут¬
верждать, что благо или зло нечто иное и ведет к иным
следствиям, то слушайте дальше. Я заявляю вам: если это
так, то смешно ваше утверждение, будто нередко человек,
зная, что зло есть зло, и имея возможность его не совер-
ь шать, все-таки совершает его, влекомый и сбитый с толку
удовольствиями, и будто он, ведая благо, не хочет творить
его, пересиленный мимолетными удовольствиями.
А что это смешно, будет вполне ясно, если мы не ста¬
нем употреблять всевозможные названия — “приятное”,
“тягостное”, “благо”, “зло”, но так как дело сводится к
двум вещам, то и будем обозначать их двумя названиями —
с “благом” и “злом”, а уже во вторую очередь — “приятным”
и “тягостным”. Условившись таким образом, мы скажем:
“Человек, зная, что зло есть зло, все-таки его совершает”.
А если кто нас спросит: “Почему же?” — мы ответим: “По¬
тому что он побежден”. “Чем?” — спросят нас. А нам уже
нельзя сказать, что удовольствием, потому что вместо удо¬
вольствия мы приняли другое название — “благо”. Но, от¬
вечая, мы все-таки скажем, что он был побежден... “Да чем
же?” — спросят. “Благом, клянусь Зевсом!” — скажем мы. И
а если случится, что вопросы задавал человек надменный,
он рассмеется и скажет: “Право, смешное это дело: вы го¬
ворите, будто тот, кто делает зло, зная, что это зло и что не
следует ему этого делать, побежден благом! Каким же бла¬
гом? — спросит он. — Таким, которое хоть и побеждает в
вас зло, однако неравноценно ему, или же таким, которое
равноценно?” Ясно, что мы скажем в ответ: таким бла¬
гом, которое неравноценно, потому что иначе не ошибся
бы то г, про кого мы говорим, что он побежден удовольст¬
виями.
“В каком же отношении, — пожалуй, зададут нам во¬
прос, — благо бывает неравноценно злу или зло неравно-
е ценно благу: в том, что одно из них больше, а другое мень¬
ше, или в том, что одного из них много, а другого мало? Или
еще в каком-нибудь?” И нечего нам будет сказать, пришлось
255
Платон
бы подтвердить все это. “Значит, ясно, — скажут нам, — что
“быть побежденным” у вас означает вместо меньшего блага
брать большее зло”. Вот как здесь обстоит дело.
Теперь переменим обозначения того же самого, взяв
слова “приятное” и “тягостное”, и скажем, что человек де¬
лает тягостное (тогда мы говорили “зло”, теперь же скажем
так), зная, что оно тягостно, но при этом он побежден удо-
356 вольствиями, понятно, такими, которым не должно побеж¬
дать. Да и как можно сравнить и оценить удовольствия и
страдания, как не по большей или меньшей их величине?
Ведь они бывают больше или меньше друг друга, обильнее
или скуднее, сильнее или слабее. Потому что, если бы кто
сказал: “Однако, Сократ, большая разница между прият¬
ным сейчас и тем, что в будущем будет то ли приятным, то
ли тягостным”, — я бы отвечал: “Неужели здесь разница не
в том же самом — не в удовольствии и страдании, а в чем-ни¬
будь еще? Ведь другое какое-либо различие невозможно,
ь Ты, как человек, умеющий хорошо взвешивать, сложи все
приятное и сложи все тягостное, как ближайшее, так и от¬
даленное, и, положив на весы, скажи, чего больше? Если
же ты сравниваешь между собою разные удовольствия, из¬
бирай для себя всегда более значительное и обильное, а
сравнивая разные страдания — незначительное и неболь¬
шое. Когда же ты сравниваешь удовольствие со страдани¬
ем, если приятное перевешивает тягостное, — ближайшее
ли перевешивает отдаленное или наоборот, — нужно совер-
с шать то, что содержит в себе приятное; если же, наоборот,
тягостное перевесит приятное, его не следует совершать.
Разве иначе обстоит дело, люди?” — сказал бы я им. Знаю,
что они не могли бы мне возразить.
С этим согласился и Протагор.
— “Раз все это так, — скажу я далее, — то ответьте мне вот
на что: одно и то же по величине кажется вам на вид вблизи
больше, а вдали меньше, не так ли?” Они подтвердят. “И
точно так же по толщине и численности? И звуки, одинако¬
во сильные, вблизи сильнее, а вдали слабее?” Они подтвер-
с! дили бы. “Так если наше благополучие заключается в том,
256
Протагор
чтобы и создавать, и получать большее, а мелочей избегать
и не создавать, то что полезнее нам в жизни: искусство из¬
мерять или влияние видимости? Последняя разве не вводи¬
ла бы нас в заблуждение, не заставляла бы нередко одно и то
же ставить то выше, то ниже, ошибаться и в наших действи¬
ях, и при выборе большого и малого? Искусство измерять
е лишило бы значения эту видимость и, выяснив истину, дава¬
ло бы покой душе, пребывающей в этой истине, и оберега¬
ло бы жизнь”. Так разве не согласились бы с нами люди, что
искусство измерять благотворно, или они указали бы на ка¬
кое-нибудь другое искусство?
— Нет, именно на искусство измерять, — подтвердил
Протагор.
— “А если бы благополучие нашей жизни зависело от
правильного выбора между четным и нечетным — от того,
что один раз правильно будет выбрать большее, а другой —
меньшее независимо от того, больше оно само по себе или
по сравнению с чем-нибудь другим, вблизи ли оно находит-
357 ся или вдали, — то что сберегло бы нам жизнь? Не знание
ли? И не искусство ли определять, что больше, что меньше?
А так как дело идет о нечетных и четных числах, то это не
что иное, как арифметика”. Согласились ли бы с нами люди
или нет?
Протагор решил, что согласились бы.
— “Пусть так, люди! Разу нас выходит, что благополучие
нашей жизни зависит от правильного выбора между удо¬
вольствием и страданием, между великим и незначитель-
ь ным, большим и меньшим, далеким и близким, то не высту¬
пает ли тут на первое место измерение, поскольку оно рас¬
сматривает, что больше, что меньше, а что между собою
равно?”
— Да, это неизбежно.
— А раз здесь есть измерение, то неизбежно будет так¬
же искусство и знание.
— С этим все согласятся, — сказал Протагор.
— “Каково это искусство и знание, мы рассмотрим в дру-
с гой раз. А теперь хватит: ведь для доказательства, которое
257
Платон
мы с Протагором должны вам представить, чтобы ответить
на ваш вопрос, достаточно признать, что тут во всяком слу¬
чае речь идет о знании. Помните, о чем вы спрашивали?
Мы с ним согласились, что нет ничего сильнее знания, оно
всегда и во всем пересиливает и удовольствия, и все прочее;
по вашим же словам, удовольствие нередко одолевает и зна¬
ющего человека; и после того как мы с вами не согласились,
вы спросили нас: “А если, Протагор и Сократ, дело тут не в
том, что мы уступаем удовольствиям, то в чем же оно и что
об этом думаете вы? Скажите нам”,
а Если бы мы тогда вам прямо сказали, что дело тут в не¬
ведении, вы бы над нами посмеялись; теперь же, если вы
станете смеяться над нами, вы посмеетесь лишь над собой.
Вы ведь сами согласились, что те, кто ошибается в выборе
между удовольствием и страданием, то есть между благом и
злом, ошибаются по недостатку знания, и не только знания
вообще, но, как вы еще раньше согласились, знания изме¬
рительного искусства. А ошибочное действие без знания,
е вы сами понимаете, совершается по неведению, так что ус¬
тупка удовольствию есть не что иное, как величайшее неве¬
дение. Вот Протагор и заявляет, что он излечивает от него;
то же самое и Продик, и Гиппий. Вы же, полагая, что тут
нечто другое, чем просто неведение, и сами не идете, и де¬
тей своих не шлете к учителям этого дела, вот к этим софи¬
стам, — как будто этому нельзя научить; заботясь о деньгах
и не отдавая их таким учителям, вы плохо поступаете и как
частные лица, и как граждане”.
358 Вот что ответили бы мы людям. К вам же, Гиппий и
Продик, я обращаюсь теперь вместе с Протагором (пусть
это обсуждение будет у нас общим): как, по-вашему, прав я
или заблуждаюсь?
Все нашли, что сказанное совершенно верно.
— Значит, вы соглашаетесь, — спросил я, — что приятное
есть благо, а тягостное — зло? Различение наименований, ко¬
торое делает Продик, я прошу тут оставить в стороне. Назо-
ь вешь ли ты это “приятным”, “милым” или “желанным” — ты
ведь любишь, добрейший мой Продик, давать всевозмож-
258
Протагор
ные названия и откуда только их ни берешь, — отвечай мне
именно в этом смысле на мой вопрос.
Продик со смехом согласился, а также все остальные.
— Так что же, друзья мои, дальше? Все действия, направ¬
ленные на то, чтобы жить беспечально и приятно, разве не
прекрасны? А осуществление прекрасного разве не благо и
польза?
Все согласились.
— Раз приятное есть благо, то никто — если он знает
с или предполагает, что нечто иное, и притом выполнимое,
лучше, чем то, что он совершает, — не станет делать того
же, что раньше, коль скоро возможно нечто лучшее. Быть
ниже самого себя — это не что иное, как невежество, а быть
выше самого себя — не что иное, как мудрость.
Все согласились с этим.
— Так как же? Значит, вы считаете невежеством иметь
ложное мнение и обманываться, когда дело идет об очень
важных предметах?
И с этим все согласились.
— А разве не так обстоит дело, — сказал я, — что никто
не стремится добровольно к злу или к тому, что он считает
а злом? По-видимому, не в природе человека по собственной
воле идти вместо блага на то, что считаешь злом; когда же
люди вынуждены выбирать из двух зол, никто, очевидно,
не выберет большего, если есть возможность выбрать
меньшее.
Со всем этим мы все согласились.
— Далее, — сказал я, — ведь есть нечто такое, что вы на¬
зываете боязнью и страхом? Разве не то же самое, что и я?
(Это к тебе относится, Продик.) Я имею в виду некое ожи¬
дание зла, как бы вы его ни называли: страхом или боязнью.
Протагор и Гиппий согласились, что эго и боязнь, и
е страх, Продик же отвечал, что это боязнь, но не страх.
— Это, Продик, неважно, — сказал я, — а вот что важно:
если верно сказанное раньше, то захочет ли кто-нибудь из
людей пойти на то, чего он боится, когда он волен выбрать
то, что не страшно? Или это невозможно на основании то¬
259
Платон
го, в чем мы согласились? Ведь нами признано, что человек
считает злом то, чего он боится, а того, что считается злом,
никто и не делает и не принимает добровольно.
359 И с этим все согласились.
— Раз все это, — сказал я, — положено у нас в основу, Про-
дик и Гиппий, то пусть Протагор защищает перед нами пра¬
вильность своих прежних ответов — но не самых первых:
тогда ведь он утверждал, что из пяти частей добродетели ни
одна не подобна другой, но каждая имеет свое собственное
значение. Я сейчас говорю не об этом, а о том, что он выска¬
зал позже, когда стал утверждать, что четыре из них доволь-
ь но близки друг другу, а одна — именно мужество — очень
сильно отличается от других, в чем я будто бы могу убедить¬
ся посредством следующего доказательства: “Ты встре¬
тишь, Сократ, людей, чрезвычайно нечестивых, несправед¬
ливых, необузданных и невежественных, однако же очень
мужественных, из чего ты убедишься, что мужество очень
сильно отличается от других частей добродетели”.
Я и тогда очень удивился этому ответу, а еще больше по¬
сле того, как мы с вами все разобрали. Вот я его и спросил:
с считает ли он мужественных смелыми? А он ответил: “Да, и
отважными”. Помнишь, Протагор, такой свой ответ?
Протагор подтвердил.
— Так скажи нам, на что отваживаются мужественные:
на то же, на что и робкие?
-Нет.
— Значит, на другое?
-Да.
— Не идут ли робкие на то, что безопасно, а мужествен¬
ные — на то, что страшно?
— Люди говорят, что так, Сократ.
а — Ты прав, — сказал я, — но не об этом я спрашиваю.
Как, по-твоему, на что с отвагою идут мужественные: на то
ли страшное, что они считают страшным, или на то, что та¬
ковым не считают?
— Но первое невозможно, как было доказано только
что в твоих рассуждениях.
260
Протагор
-Ив этом ты прав, Так что, если это правильно было
доказано, никто не идет на то, что считает страшным, ведь
мы нашли, что быть ниже самого себя — это невежество.
Протагор согласился.
— С другой стороны, когда люди осмеливаются на чго-
е нибудь, то идут все — и робкие, и мужественные, и. таким
образом, и робкие, и мужественные идут на одно и то же.
— Но все-таки, Сократ, совершенно противоположно
то, на что идут робкие, и то, на что идут мужественные. Вот
хоть на войну — одни желают идти, а другие не желают.
— Идти на войну — это прекрасно или безобразно?
— Прекрасно.
— А ведь если прекрасно, то и хорошо, по прежнему на¬
шему условию: мы ведь согласились, что все прекрасные
действия хороши.
— Ты прав, таково и мое всегдашнее мнение.
360 — И правильно. Но кто же из них, как ты утверждаешь,
не хочет идти на войну, хотя это прекрасно и хорошо?
— Робкие.
— А ведь если это прекрасно и хорошо, го оно и при¬
ятно?
— С этим мы были согласны.
— Так, значит, люди робкие сознательно не хотят идти
на то, что прекраснее, лучше и приятнее?
— Но если бы мы и с этим согласились, мы нарушили
бы все то, в чем мы раньше были согласны.
— А что же мужественный человек? Не идет ли он на то,
что прекраснее, лучше и приятнее?
— Необходимо это признать.
ь — Значит, вообще говоря, мужественные проявляют не
дурной страх, когда боятся, и не дурную отвагу; когда отва¬
живаются?
— Это правда.
— Если же то и другое не безобразно [постыдно], зна¬
чит, прекрасно?
-Да.
— А если прекрасно, то и хорошо?
261
Платон
-Да.
— А робкие, и смельчаки, и неистовые, напротив, про¬
являют дурной страх, когда боятся, и дурную отвагу, когда
отваживаются?
Протагор согласился.
— И отваживаются они на постыдное и плохое только
по незнанию и невежеству?
— Так оно и есть.
с — Ну а то, почему робкие бывают робки, называешь ты
робостью или мужеством?
— Робостью, конечно.
— А не выяснили ли мы, что робких делает робкими не¬
ведение того, что страшно?
— Вполне выяснили.
— Значит, из-за этого неведения они и робки?
Протагор согласился.
— А ведь, по твоему признанию, то, в силу чего они роб¬
ки, есть робость?
Протагор подтвердил.
— Так именно неведение того, что страшно и что не
страшно, есть робость?
Протагор кивнул.
а — Но ведь мужество противоположно робости.
-да.
— А понимание того, что страшно, а что не страшно,
противоположно неведению всего этого?
Здесь Протагор опять кивнул.
— Стало быть, неведение этого — робость?
Тут Протагор кивнул весьма неохотно.
— Значит, понимание того, что страшно и что не страш¬
но, и есть мужество в противоположность неведению этого?
Тут Протагор уже не захотел кивать в знак согласия и
замолчал. Я же сказал:
— Что же, Протагор, ты и не подтверждаешь, и не от¬
рицаешь того, что я говорю?
— Ты заканчивай сам, — сказал Протагор.
е — Я спрошу у тебя только еще об одном, — сказал я. — Ка-
262
Протагор
жется ли тебе по-прежнему, что бывают люди хотя и очень
невежественные, но в то же время в высшей степени муже
ственные?
— Кажется мне, Сократ, — сказал Протагор, — что ты
упорно настаиваешь на том, чтобы я отвечал; так и быть,
сделаю тебе приятное и скажу, что на основании прежде
признанного мне это кажется невозможным.
— Да ведь я спрашиваю обо всем этом, — сказал я, —
только ради того, чтобы рассмотреть, как обстоит дело с
добродетелью и что это такое — добродетель. Я знаю, если
361 это будет раскрыто, тогда всего лучше выяснится и то, о
чем каждый из нас держал столь длинную речь: я — когда ут¬
верждал, что добродетели нельзя научиться, ты же — когда
утверждал, что можно. И мне кажется, что недавний вывод
наших рассуждений, словно живой человек, обвиняет и вы¬
смеивает нас, и, если бы он владел речью, он бы сказал:
Сократ и Протагор приходят к выводам,
противоречащим их исходным посылкам
“Чудаки вы, Сократ и Протагор! Ты утверждавший прежде,
что добродетели нельзя научиться, теперь вопреки себе
ь усердствуешь, пытаясь доказать, что всё есть знание: и спра¬
ведливость, и рассудительность, и мужество. Но таким пу¬
тем легче всего обнаружится, что добродетели можно на¬
учиться. Ведь если бы добродетель была не знанием, а чем-
нибудь иным, как пытался утверждать Протагор, тогда она,
ясно, не поддавалась бы изучению; теперь же, если обнару¬
жится, что вся она — знание (на чем ты так настаиваешь, Со¬
крат), странным было бы, если бы ей нельзя было обучить¬
ся. С другой стороны, Протагор, тогда полагавший, что ей
можно обучиться, теперь, видимо, настаивает на противо-
с положном: она, по его мнению, оказывается чем угодно,
только не знанием, а следовательно, менее всего поддается
изучению”.
Меня же, Протагор, когда я вижу, как все тут перевер¬
нуто вверх дном, охватывает сильное желание все это вы-
263
Платон
яснить, и хотелось бы мне, после того как мы это разберем,
разобраться и в том, что такое добродетель, и снова рас-
а смотреть, можно ей научить или нет. Только бы не сбивал
нас то и дело и не вводил в заблуждение при этом тот са¬
мый Эпиметей, который обошел нас, по твоим словам, уже
при распределении даров. Мне в этом мифе больше понра¬
вился Прометей, чем Эпиметей. И всеми этими вопросами
я занимаюсь, пользуясь помощью Прометея, и всю свою
жизнь стараюсь не быть опрометчивым; так что, если тебе
будет угодно, я, как и говорил об этом в самом начале, с ве¬
личайшим удовольствием разберу это вместе с тобою.
Протагор ответил так:
— Я одобряю, Сократ, и твое рвение, и ход твоих рас-
суждений. Да и я, думается мне, не такой уж дурной чело-
е век, а зависти у меня меньше, чем у кого бы то ни было. Я
многим говорил о тебе, что из тех, с кем я встречаюсь, я
всего более восхищаюсь тобой, особенно между твоими
сверстниками. Я даже утверждаю, что не удивился бы, если
бы и ты стал одним из людей, прославленных мудростью.
О наших вопросах мы поговорим в другой раз, когда тебе
будет угодно, а теперь пора обратиться к иным делам.
362 — Так и поступим, раз ты этого мнения, — сказал я. —
Ведь и мне давно пора идти, куда я собирался. Я оставался
здесь только в угоду красавцу Каллию.
Сказав и выслушав это, мы разошлись.
Кратил
Гермоген, Кратил, Сократ
383 Ге р м о г е н. Хочешь, давай Сократа тоже пригласим к на¬
шему разговору?
Кратил. Как тебе угодно.
Гермоген. Кратил вот здесь говорит, Сократ, что суще¬
ствует правильность имен, присущая каждой вещи от
природы, и вовсе не та произносимая вслух частица
нашей речи, которой некоторые из нас договорились
называть каждую вещь, есть имя, но определенная
ь правильность имен прирождена и эллинам, и варва¬
рам, всем одна и та же. Я его тогда спрашиваю, правда
ли ему Кратил имя? Он подтвердил. “А Сократу как
имя?” — спросил я. “Сократ”, — молвил он. “В таком
случае и все другие люди, каким именем мы их зовем,
такое и будут носить?” А он: “Во всяком случае, тебе не
Гермоген имя, сколько бы ни звали тебя так все люди”.
Тут стал я его выспрашивать, стараясь все-таки узнать,
384 что он, собственно, разумеет, но он не стал ничего
объяснять, да еще и издевается, делая вид, будто у не¬
го что-то есть на уме. Можно подумать, он знает об
этом нечто такое, что, захоти он ясно сказать, заста¬
вил бы и меня согласиться и говорить то же, что гово¬
рит он. Так вот, если ты можешь как-то истолковать
это Кратилово пророчество, я бы выслушал с удоволь¬
ствием. А лучше, с еще большим удовольствием я уз¬
265
Платон
нал бы, что сам ты думаешь о правильности имен. Ко¬
нечно, если у тебя есть желание.
Сократ. О сын Гиппоника Гермоген! Стара пословица:
ь прекрасное дело трудно, когда ему нужно учиться. Так
вот, оказывается, и об именах немалая есть наука. Ко¬
нечно, если бы я успел прослушать у Продика пятидеся-
тидрахмовый урок, после чего, по его словам, можно и
самому стать учителем, ничто не помешало бы тебе тот¬
час досконально узнать всю истину о правильности
с имен. Да вот такого-то урока я не слыхал, а прослушал
всего лишь драхмовый. Поэтому я и не знаю, что будет
истинным в делах такого рода. Однако я готов исследо¬
вать этот вопрос сообща, вместе с гобой и Кратилом. А
что он говорит, будто не Гермоген тебе истинное имя,
гак я подозреваю, что он шутит. Может быть, он имеет
в виду, что в погоне за деньгами ты всякий раз упуска¬
ешь случай. Однако я уже говорил: узнать вещи такого
рода трудно, а нужно сообща сопоставить наши мнения
и посмотреть, так ли обстоит дело, как говоришь ты
или как Кратил.
Гермоген. Так ведь что до меня, Сократ, то я часто и с
ним разговаривал, и со многими другими, но ни разу
с1 меня не убедили, будто правильность имени есть что-то
другое, нежели договор и соглашение. Ведь мне кажет¬
ся, какое имя кто чему-либо установит, такое и будет
правильным. Правда, если он потом установит другое,
а тем, прежним, именем больше не станет это назы¬
вать, то новое имя будет ничуть не менее правильным,
нежели старое; ведь когда мы меняем имена слугам,
вновь данное имя не бывает же менее правильным, чем
данное прежде. Ни одно имя никому не врождено от
природы, оно зависит от закона и обычая тех, кто при-
е вык что-либо так называть. Если же это не так, то я все¬
гда готов поучиться и послушать не только Кратила, но
и кого угодно другого.
266
Кратил
Критика теории условного происхождения имен
385 Сократ. Может быть, ты и дельно говоришь, Гермоген. А
все же давай посмотрим. Как решил кто-то называть
каждую вещь, такое, говоришь, и будет ей имя?
Гермоген. Мне так кажется.
Сократи если кто-то один назовет, и если целый город?
Гермоген. Это я и говорю.
Сократ. Как это? Если то из сущих вещей, что мы теперь
называем человеком, я стану именовать лошадью, а то,
что теперь лошадью, — человеком, значит, для всех че¬
ловеку будет имя “человек” и только для меня — “ло¬
шадь” и, наоборот, для меня “лошадь” будет “человек”,
а для всех — “лошадь”? Так ты хотел сказать?
ь Гермоген. Мне так кажется.
Сократ. Тогда ты мне вот что скажи — случается ли тебе
о чем-нибудь говорить: это истинно сказано, а это
ложно?
Гермоген. Мне — да.
С о к р ат. А посему одна речь может быть истинная, а дру¬
гая ложная?
Гермоген. Разумеется.
Сократ. В таком случае тот, кто говорит о вещах в соот¬
ветствии с тем, каковы они есть, говорит истину, тот
же, кто говорит о них иначе, лжет?
Гермоген. Да.
Сократ. Получается, можно вести речь и о том, что есть,
и о том, чего нет?
Гермоген. Верно.
с Сократ. А истинная речь истинна целиком или при этом
части ее могут быть неистинными?
Гермоген. Нет, и части тоже будут истинными.
Сократ. А как? Большие части будут истинными, а ма¬
лые — нет? Или все будут истинными?
Гермоген. Все. Я по крайней мере так думаю.
Сократ. Так вот: то, что ты называешь малой частью на¬
шей речи, отличается от имени?
267
Платон
Гермоген. Нет. Имя и есть наименьшая часть.
Сократ. И предполагается, что имя есть часть истинной
речи?
Гермоген. Да.
Сократ. Истинное имя, по крайней мере как ты гово¬
ришь.
Гермоген. Да.
С о к р а т. А часть ложной речи разве не ложна?
Гермо ген. Это и я утверждаю.
Сократ. Можно, значит, говорить об имени истинном и
ложном, раз так можно говорить о речи?
с! Гермо ген. А как же иначе?
Сократ. Так ты говоришь, какое имя кто-нибудь чему-то
укажет, такое имя этой вещи и будет?
Гермоген. Да.
Сократ. И сколько имен кто-либо укажет каждой из ве¬
щей, столько и будет? И тогда, когда укажет?
Гермоген. Во всяком случае, по мне, Сократ, нет иной
правильности имен, кроме этой: я могу называть лю¬
бую вещь одним именем, какое я установил, ты же —
е другим, какое дал ты. То же самое я наблюдаю и в горо¬
дах — иногда одни и те же вещи в каждом городе назы¬
ваются особо, у одних эллинов не так, как у других, и у
эллинов не так, как у варваров.
Сократ. Что ж, давай посмотрим, Гермоген. Молсет быть,
тебе и относительно вещей все представляется так же,
а именно, что сущности вещей для каждого человека
386 особые, по слову Протагора, утверлсдающего, что “мера
всех вещей — человек”, и, следовательно, какими мне
представляются вещи, такими они и будут для меня, а
какими тебе, такими они будут для тебя? Или ты полага¬
ешь, что сущность вещей составляет некую прочную ос¬
нову их самих?
Гермоген. Я могу сказать, Сократ, что уже одналсды в по¬
исках выхода я пришел было к тому, чему учит Прота¬
гор; однако мне вовсе не кажется, что дело обстоит
именно так.
268
К РАТ ИЛ
Сократ. Что ж, уж не приходил ли ты к тому, что тебе ни
ь один человек не казался дурным?
Ге р м о г е и. Нет, клянусь Зевсом. Со мной как раз частень¬
ко случалось, что некоторые люди казались мне очень
дурными, и даже весьма многие.
С о кр ат. А что, очень хорошими тебе люди не казались?
Гермоген. Разве что весьма немногие.
С о к р ат. А все-таки казались?
Гермоген. По крайней мере на мой взгляд.
Сократ. Тогда как ты это решишь: очень хорошие, они же
будут и очень разумные, а очень дурные — очень нера¬
зумные?
с Герм о ген. Мне кажется, да.
Сократ. Так что же, если Протагор говорил правду и прав¬
да также то, что, какими каждому кажутся вещи, такие
они и есть, возможно ли, чтобы одни из нас были ра¬
зумными, другие же — неразумными?
Гермоген. Нет, конечно.
Сократ. Тогда вот это, я думаю, ты и вовсе должен при¬
знать: коль скоро есть разум и неразумие, никак невоз¬
можно, чтобы Протагор говорил правду. Ведь по прав-
а де-то сказать, один нисколько не будет разумнее друго¬
го, если что бы каждому ни показалось, то для каждого
и будет истинным.
Гермоген. Это так.
Сократ. Однако, я думаю, ты не считаешь также вместе с
Евтидемом, что все вещи постоянно для всех людей
одинаковы. Ведь не было бы людей ни хороших, ни
дурных, если бы сразу и одинаково для всех и всегда су¬
ществовали добродетель и порочность.
Ге р м о г е н. Это правда.
Сократ. Итак, если не все сразу одинаково для всех и все¬
гда и если не особо для каждого существует каждая
е вещь, то ясно, что сами вещи имеют некую собствен¬
ную устойчивую сущность безотносительно к нам и не¬
зависимо от нас и не по прихоти нашего воображения
269
Платон
их влечет то туда, то сюда, но они возникают сами по
себе, соответственно своей сущности.
Гермоген. Я полагаю, Сократ, так оно и есть.
Сократ. Тогда, может быть, сами они возникли таким об¬
разом, а вот действия их происходят иным способом?
Или и сами они представляют собою один какой-то вид
сущего, эти действия?
Гермоген. Ну конечно же и они сами.
387 С о к р а т. В таком случае и действия производятся в соответ¬
ствии со своей собственной природой, а не согласно на¬
шему мнению. Например, если бы мы взялись какую-ли¬
бо вещь разрезать, то следует ли это делать так, как нам
заблагорассудится, и с помощью того орудия, какое нам
заблагорассудится для этого выбрать? Или только в том
случае, если мы пожелаем разрезать вещь в соответст¬
вии с природой разрезания, то есть в соответствии с
тем, как надо резать и подвергаться разрезанию, и с по¬
мощью какого орудия, данного для этого от природы, —
лишь тогда мы сможем эту вещь разрезать и у нас что-то
получится, и мы поступим правильно? И с другой сторо¬
ны, если мы будем действовать против природы, то со¬
вершим ошибку и ничего не добьемся?
ь Гермоген. Я думаю, это так.
Сократ. Следовательно, и если мы возьмемся что-либо
сжечь, то не всякое мнение нам здесь поможет, но толь¬
ко правильное? Последнее же состоит в том, как и с по¬
мощью чего нужно сжигать или подвергаться сжига¬
нию исходя из природы этого действия?
Гермоген. Это так.
Сократ. Значит, и со всем остальным обстоит так же?
Гермоген. Разумеется.
С о к р ат. А говорить — не есть ли одно из действий?
Гермоген. Да.
с Сократ. В таком случае если кому покажется нужным что-
то сказать, то пусть так и говорит, и это будет правиль¬
но? Или же если он станет говорить так, как нужно ска¬
зать или должно быть сказано в соответствии с приро¬
270
Кратил
дой этого действия и с помощью того, что для этого
природою предназначено, то тогда лишь у него это по¬
лучится и он сумеет что-то сказать, а в противном слу¬
чае совершит ошибку и ничего не добьется?
Гермоген. По-моему, дело обстоит так, как ты гово¬
ришь.
С о к р ат. А давать имена — не входит ли это как часть в на¬
шу речь? Ведь те, кто дает имена, так или иначе гово¬
рят какие-то слова.
Гермоген. Верно.
Сократ. Следовательно, и давать имена тоже есть некое
действие, коль скоро говорить было действием по от¬
ношению к вещам?
Гермоген. Да.
а Сократ. Эти действия, как мы уже выяснили, существуют
безотносительно к нам и имеют какую-то свою особую
природу?
Гермоген. Верно.
С о к р а т. В таком случае и давать имена нужно так, как в со¬
ответствии с природой вещей следует их давать и полу¬
чать, и с помощью того, что для этого природою пред¬
назначено, а не так, как нам заблагорассудится, если,
конечно, мы хотим, чтобы это согласовалось с нашим
прежним рассуждением? И тогда у нас что-то получит¬
ся и мы сумеем дать имя, в противном же случае — нет?
Гермоген. По-моему, это так.
С о к р ат. А скажи, то, что нужно разрезать, нужно, как мы
говорим, чем-то разрезать?
Ге р м о г е н. Да.
Сократ. А что нужно ткать, нужно чем-то ткать? И что
с нужно сверлить, нужно тоже чем-то сверлить?
Гермоген. Разумеется.
С о к р ат. И что нужно называть, нужно назвать с помощью
чего-то?
388 Ге р м о г е н. Это так.
С о к р ат. А что же это такое, чем нужно сверлить?
Гермоген. Сверло.
271
Платон
Сократ. А ткать?
Гермоген. Челнок.
С о к р ат. А называть?
Ге р м о г е н. Имя.
Сократ. Прекрасно. Следовательно, и имя есть какое-то
орудие?
Гермоген. Верно.
Сократ. Так вот если бы я спросил тебя, что за орудие чел¬
нок? Не то ли, чем ткут?
Ге р м о г е н. Да.
ь Сократ. А что мы делаем, когда ткем? Не распределяем ли
мы уток но основе?
Гермоген. Да.
Сократ. Тогда и о сверле ты можешь так же сказать, и обо
всем другом?
Гермоген. Разумеется.
Сократ. В таком случае и об имени можно так сказать.
Коль скоро имя есть некое орудие, то что мы делаем,
давая имена?
Гермо ген. Не могу сказать.
Сократ. Может быть, мы учим друг друга и распределяем
вещи соответственно способу их существования?
Ге р м о г е н. Верно.
Сократ. Выходит, имя есть некое орудие обучения и рас-
с пределения сущностей, как, скажем, челнок — орудие
распределения нити?
Гермоген. Да.
Сократ. Итак, челнок — орудие ткацкое?
Гермо ген. А какое же еще?
Сократ. Следовательно, ткач будет хорошо пользоваться
челноком, то есть как должно ткачу. А учитель будет хо¬
рошо пользоваться словом. Хорошо — это значит, как
должно учителю.
Ге р м о г е н. Да.
С о к р ат. А вот чьим трудом хорошо пользуется ткач, когда
пользуется челноком?
Ге р м о г е н. Мастера.
272
Кратил
Сократ. А всякий ли человек такой мастер или тот, кто
владеет этим искусством?
Гермоген. Кто владеет этим искусством.
а Сократ. А чьим трудом хорошо пользуется сверлильщик,
когда пользуется сверлом?
Гермоген. Кузнеца.
Сократ. Так вот всякий ли человек — кузнец или тот, кто
знает это искусство?
Ге р м о г е н. Тот, кто его знает.
Сократ. Так. А чьим же трудом пользуется учитель, когда
пользуется именем?
Гермоген. Этого я не знаю.
Сократ. Ты не знаешь, кто передал нам имена, которыми
мы пользуемся?
Гермоген. Право, не знаю.
Сократ. Не кажется ли тебе, что их дал закон?
Гермоген. Похоже, что так.
е Сократ. В таком случае учитель, когда пользуется именем,
пользуется трудом законодателя?
Гермоген. Я полагаю.
Сократ. А как ты полагаешь, законодателем может быть
любой человек или тот, кто знает это искусство?
Гермоген. Тог, кто его знает.
Сократ. Таким образом, не каждому человеку, Гермоген,
дано устанавливать имена, но лишь такому кого мы на-
389 звали бы творцом имен. Он же, видимо, и есть законо¬
датель, а уж этот-то из мастеров реже всего объявляет¬
ся среди людей.
Гермоген. Похоже, что это верно.
Сократ. Итак, давай посмотрим, на что обращает внима¬
ние законодатель, устанавливая имена. А рассмотрим
мы это, исходя из ранее сказанного. На что обращает
внимание мастер, делая челнок? Вероятно, на что-ни¬
будь такое, что самой природой предназначено для
тканья?
Гермоген. Разумеется.
ь Сократ. Что же, а если во время работы челнок у него рас¬
колется, то, делая новый, станет ли он смотреть на рас¬
27 3
Платон
коловшийся челнок или на тот образец, по которому
он его делал?
Гермоген. На тот образец, я думаю.
Сократ. Не вправе ли мы сказать, что этот образ и есть то,
что мы называем челноком?
Гермоген. Мне кажется, да.
Сократ.А посему, если нужно сделать челнок для легкой
ткани, либо для плотной, льняной, шерстяной, или ка¬
кой-нибудь другой, разве не должны все эти челноки
прежде всего иметь образ челнока, а затем уже, какой
челнок по своей природе лучше всего подходит для
с каждого вида ткани, такие свойства при обработке ему
и придать?
Гермоген. Да, конечно.
Сократ. Так вот и с другими орудиями: отыскав для каждо¬
го дела орудие, назначенное ему от природы, человек
должен и тому, из чего он создает изделие, придать не
какой угодно образ, но такой, какой назначен приро¬
дой. И в каждом случае, как видно, нужно уметь вопло¬
щать в железе то сверло, какое определено природой.
Гермоген. Несомненно.
С о крат. И значит, в каждом случае и в дереве воплощать
определенный природой челнок?
Гермоген. Это так.
й Сократ. Ведь мы видели, что для каждого вида ткани от
природы назначены различные челноки; и в осталь¬
ных случаях дело обстоит так же.
Гермоген. Да.
Сократ. Таким образом, бесценнейший мой, законода¬
тель, о котором мы говорили, тоже должен уметь во¬
площать в звуках и слогах имя, причем то самое, какое
в каждом случае назначено от природы. Создавая и ус¬
танавливая всякие имена, он должен также обращать
внимание на то, что представляет собою имя как тако¬
вое, коль скоро он собирается стать полновластным
учредителем имен. И если не каждый законодатель во-
е площает имя в одних и тех же слогах, это не должно
274
К РАТИЛ
вызывать у нас недоумение. Ведь и не всякий кузнец
воплощает одно и то же орудие в одном и том же желе¬
зе: он делает одно и то же орудие для одной и той же
390 цели; и пока он воссоздает один и тот же образ, пусть
и в другом железе, это орудие будет правильным, сде¬
лает ли его кто-то здесь или у варваров. Так?
Гермоген. Разумеется.
Сократ. Следовательно, ты так же судишь и о законодате¬
ле, будь он здешний или из варваров. Пока он воссозда¬
ет образ имени, подобающий каждой вещи, в каких бы
то ни было слогах, ничуть не хуже будет здешний зако¬
нодатель, чем где-нибудь еще.
Гермоген. Разумеется.
ь С о к р ат. А кто будет знать, подходящий ли образ челнока
воплощен в каком-либо дереве? Тот, кто его делал, мас¬
тер, или тот, кто будет им пользоваться, ткач?
Гермоген. Скорее, Сократ, это пристало тому, кто будет
им пользоваться.
Сократ. Хорошо. А трудом мастера, делающего лиры, кто
будет пользоваться? Не тот ли, кто умеет лучше других
присмотреть за его работой и судить о сделанном, хо¬
рошо это сделано или нет?
Гермоген. Разумеется.
Сократ. Кто же это?
Гермоген. Кифарист.
С о к р ат. А кто способен судить о деле кораблестроителя?
с Гермоген. Кормчий.
С о к р ат. А кто смог бы лучше других присмотреть за рабо¬
той законодателя и судить о сделанном здесь и у варва¬
ров? Не тот ли, кто будет этим пользоваться?
Гермоген. Да.
Сократ. Так не тот ли это, кто умеет ставить вопросы?
Гермоген. Верно.
Сократ. Он же — и давать ответы?
Гермоген. Да.
С о к р ат. А того, кто умеет ставить вопросы и давать отве¬
ты, мы называем диалектиком?
275
Платон
Гермоген. Да, это так.
а Сократ. Значит, мастеру должно изготовлять руль под
присмотром кормчего, если он намерен сделать хоро¬
ший руль?
Гермоген. Очевидно.
Сократ. А законодатель, видимо, должен создавать имя
под присмотром диалектика, если он намерен как сле¬
дует установить имена?
Гермоген. Это так.
Сократ. Вот потому, Гермоген, боюсь, что не такое уж это
ничтожное дело — установление имени, и не дело лю¬
дей неискусных или случайных. И Кратил прав, гово-
е ря, что имена у вещей от природы и что не всякий мас¬
тер имен, а только тот, кто обращает внимание на при¬
сущее каждой вещи по природе имя и может воплотить
этот образ в буквах и слогах.
Гермоген. Я не могу, Сократ, должным образом возра-
391 зить на твои слова, и в то же время нелегко так внезап¬
но чему-то поверить. Но мне сдается, я поверил бы те¬
бе скорее, если бы ты мне показал, что, собственно, ты
называешь правильностью имени от природы.
Сократ. Ято, дорогой мой Гермоген, ни о какой такой
правильности не говорю; ты забыл, что я говорил не¬
многим раньше: я этого, пожалуй, не знаю, но исследую
вместе с тобой. Теперь же, пока мы это рассматривали,
ты и я, многое уже прояснилось в сравнении с преж¬
ним: и что у имени есть какаято правильность от при-
ь роды, и что не всякий человек способен правильно ус¬
тановить это имя для какой-либо вещи. Не так ли?
Гермоген. Именно так.
Вопрос о правильности имен
Сократ. В таком случае нам нужно продолжить наше ис¬
следование, если, конечно, ты желаешь знать, в чем со¬
стоит правильность имени.
Ге р м о г е н. Как раз это я и желаю знать.
276
К Р А Т И Л
Сократ. Тогда смотри.
Гермоген. Как же нужно смотреть?
Сократ. Правильнее всего, дружище, делать это вместе со
знающими людьми, изводя на них уйму денег и всячес¬
ки их ублажая. А люди эти — софисты, на которых и
с брат твой, Каллий, извел много денег и слывет теперь
мудрецом. Но поскольку ты не располагаешь отцовским
имуществом, тебе остается упрашивать и уговаривать
брата научить тебя правильному взгляду на эти вещи,
который он перенял у Протагора.
Гермо ген. Нелепа была бы моя просьба, Сократ, когда я
и истину-то Протагора целиком не принимаю, а ска¬
занное согласно его истине оценил бы как нечто стоя¬
щее.
Сократ. Ну если тебе и это не нравится, остается учить-
а ся у Гомера и у других поэтов.
Гермоген. А что, Сократ, говорит Гомер об именах? И
где?
Сократ. Во многих местах. А больше и лучше всего там,
где он различает, какими именами одни и те же вещи
называют люди и какими боги. Или ты не находишь,
что как раз здесь им сказано нечто великое и удивитель¬
ное по поводу правильности имен? Ведь совершенно
ясно, что уж боги-то называют вещи правильно — теми
е именами, что определены от природы. Или ты не нахо¬
дишь?
Гермоген. О, конечно, я прекрасно знаю, что если они
что-то называют, то называют правильно. Но о чем
именно ты говоришь?
Сократ. Разве ты не знаешь, что тот поток в Трое, кото¬
рый единоборствовал с Гефестом, боги, по словам Го¬
мера, называют Ксанфом, а люди — Скамандром?
Ге р м о г е н. А, это я помню.
392 Сократ. Так как же? Не находишь ли ты, что очень важно
знать, почему, собственно, более правильно этот по¬
ток называть Ксанфом, нежели Скамандром? Или если
угодно, почему Гомер говорит о птице:
277
Платон
В сонме бессмертных слывущей халкидой, у смертных —
киминдой.
Пустая, по-твоему, будет наука о том, насколько пра¬
вильнее одной и той же птице называться халкидой, не¬
жели киминдой? Или же Батиея и Мирина, и многое
ь другое у этого же поэта и у других? Правда, это может
оказаться несколько выше нашего с тобой понимания.
А вот имена Скамандрий и Астианакт вполне в челове¬
ческих силах рассмотреть, как мне кажется. Имена эти,
по словам Гомера, были у Гекторова сына. Так вот здесь
легче определить, на какую правильность этих имен
указывает Гомер. Ты ведь, конечно, знаешь стихи, в ко¬
торых заключается то, о чем я говорю?
Гермоген. Разумеется.
Сократ. Так вот, которое из имен, по-твоему, Гомер считал
более правильным для мальчика, Астианакт или Ска¬
мандрий?
с Гермоген. Не знаю, что и сказать.
Сократ. А попробуй рассмотреть вот как: если бы тебя
спросили, кто, по-твоему, правильнее дает имена — лю¬
ди более разумные или менее разумные?
Гермоген. Ясно, конечно, что более разумные, сказал
бы я.
Сократ. Ну а как тебе кажется, в городах более разумны
женщины или мужчины, если говорить о том и другом
роде в целом?
Гермоген. Мужчины.
а Сократ. А знаешь, Гомер говорит, что троянцы зовут Гек¬
торова мальчика Астианактом; отсюда ясно, что Ска-
мандрием зовут его женщины, раз мужчины его звали
Астианактом.
Гермоген. Похоже, что так.
Сок р ат. А ведь и Гомер, вероятно, троянцев считал более
разумными, чем их жен.
Гермоген. Я полагаю, да.
Сократ. В таком случае он думал, что более правильно
звать мальчика Астианактом, нежели Скамандрием?
278
К РАТ ИЛ
Гермоген. Очевидно.
Сократ. Посмотрим же, почему это так. Ведь он говорит:
е Ибо один защищал ты врата и троянские стены,
[Гектор...]
Именно поэтому, как видно, правильно называть сына
хранителя города Астианактом, то есть владыкой того
города, который, по словам Гомера, защищал его отец.
Гермоген. По-моему, да.
393 Сократ. Так в чем же тут дело? Ведь сам-то я здесь ничего
не пойму, Гермоген. А ты понимаешь?
Гермоген. Клянусь Зевсом, тоже нет.
Сократ. Однако, добрый мой друг, имя Гектора ; тоже ус¬
тановил сам Гомер?
Гермоген. Ну и что?
С о к р ат. А то, что, мне кажется, оно чем-то близко имени
Астианакта, и оба этих имени похожи на эллинские.
Слова апах (владыка) и Ьекгог (держитель) значат поч¬
ти одно и то же, имена эти — царские. Ведь над чем кто
ь владыка, того же он и держитель. Ясно ведь, что он вме¬
сте и властвует, и обладает, и держит. Или тебе кажется,
что я говорю вздор и обманываю себя, думая, что напал
на след Гомерова представления о правильности имен?
Гермоген. Клянусь Зевсом, вовсе нет. Как мне кажется,
ты и правда на что-то такое напал.
Сократ. Так вот, справедливо, по-моему, порождение льва
называть львом, а порождение коня — конем. Я не гово¬
рю о том случае, когда от коня родится какой-нибудь
с урод, а вовсе не конь, речь идет о естественном продол¬
жении своего рода. Если же конь вопреки природе про¬
изведет теленка — что вообще-то естественно для бы¬
ка, — то это порождение нужно звать не жеребенком, а
теленком. Так же если от человека родится не человек,
то это порождение, я думаю, не стоит называть челове¬
ком. То же самое относится и к деревьям, и ко всему ос¬
тальному. Или ты не согласен?
Гермоген. Согласен.
279
Платон
Сократ. Прекрасно. Вот и последи за мной, чтобы я как-
нибудь не сбил тебя с толку. По тем же самым соображе-
с! ниям, если у царя появится потомок, его следует назы¬
вать царем. А теми же ли слогами или другими будет
обозначено одно и то же — не имеет значения. И если
какая-то буква прибавится или отнимется, неважно и
э го, доколе остается нетронугой сущность вещи, выра¬
женная в имени.
Ге р м о г е н. Как это?
С о к р ат. Здесь нет ничего хитрого. Напротив, ты знаешь,
когда мы перечисляем буквы, мы обычно произносим
их названия, а не самые буквы. Только четыре мы про-
е износим просто: Е, У, О, П. Остальные же мы обставля¬
ем другими гласными и согласными, так что получают¬
ся имена этих букв. И пока имя выражает вложенный в
него смысл, оно остается правильным для того, что
оно выражает. Как, скажем, “бета”. Ты видишь, что
прибавление эты, теты, альфы не мешает имени в це¬
лом выражать природу этой буквы, как того и хотел за¬
конодатель: настолько хорошо умел он устанавливать
буквам названия.
Гермоген. Мне сдается, ты говоришь правду.
394 С о крат. Значит, и в случае с царем рассуждение будет то
же самое? Ведь от царя будет царь, от доброго — доб¬
рый и от славного — славный. И во всем остальном так
же — от каждого рода будет другое такое же порожде¬
ние, и если не выродок какой-нибудь родится, то его
следует называть тем же именем. Можно, правда, раз¬
нообразить слоги, чтобы человеку неискушенному ка¬
залось, что это разные имена, в то время как они одни
и те же. Как, скажем, снадобья врачей, разнообразные
по цвету и запаху, кажутся нам разными, в то время как
ь они одни и те же, а для врача, когда он рассматривает
их возможности, они кажугся тождественными и не
сбивают его с толку своими примесями. Так же, навер¬
но, и сведущий в именах рассматривает их значение, и
его не сбивает с толку, если какая-то буква приставляет-
280
Кратил
ся, переставляется или отнимается или даже смысл
этого имени выражен совсем в других буквах. Точно
так же обстоит с гем, о чем мы здесь говорили: имена
с Астианакс и Гектор не имеют ни одной одинаковой бук¬
вы, кроме теты, но тем не менее означают одно и то лее.
Да и что общего в буквах имеет с ними Археполис? А
выралсает тем не менее то же. И есть много других
имен, которые означают не что иное, как “царь”. А еще
другие имена значат “воевода”, как Агис, Полемарх или
Евполем, иные же — “врач”: Иатрокл и Акесимврот. Ве¬
роятно, мы найдем и много других имен, которые раз¬
нятся буквами и слогами, а смысл имеют один и тот же.
Это очевидно. Не так ли?
а Гермоген. Да, весьма очевидно.
Сократ. Итак, рожденным согласно природе следует да¬
вать такие же имена?
Гермоген. Разумеется.
С о к ра г. А как же быть с теми, что вопреки природе оказа¬
лись выродками? Например, когда от человека доброго
и благочестивого рождается нечестивец? Не так ли сле¬
дует поступить, как мы говорили прежде, то есть когда
от коня ролсдается подобие быка, то не по родителю,
конечно, следует давать ему наименование, но по роду;
к которому он принадлелсит?
Гермоген. Разумеется.
е Сократ. И нечестивцу, родившемуся от благочестивого
человека, следует дать имя нечестивого рода?
Ге р м о г е н. Да, это так.
Сократ. И назвать его не Феофилом (“Боголюбом”), как
подобало бы, и не Мнесифеем (“Богобоязненным”), и
не другими подобными именами, но таким именем, ко¬
торое означало бы нечто противопололеное, если, ко¬
нечно, имена достигали бы правильности.
Гермоген. Скорее всего это так, Сократ.
Сократ, Вот и Орест — возможно, Гермоген, это имя пра¬
вильное, случай ли установил его или какой-то поэт; а
указывает оно на свирепость его природы и дикость —
281
Платон
таков бывает разве что житель гористой (огетоз)
страны.
395 Ге р м о г е н. Очевидно, это так, Сократ.
Сократ. Похоже, и отцу его дано имя, соответствующее
его природе.
Гермоген. Очевидно.
Сократ. Ведь возможно, что Агамемнон означает такого
человека, который если уж решил чего-то добиться, то
своей храбростью и упорством доводит дело до конца.
Свидетельство его страстного упорства — длительное
пребывание под Троей. Имя Агамемнон, мне кажется,
и означает, что этот муж удивлял неизменной отвагой
(а^а^Ьоз, ка1а 1ёп ершюпёп). Вероятно, и Атрей — тоже
ь правильное имя. Ведь убийство Хрисиппа и свирепая
расправа с Фиестом — все это вредоносно и пагубно
(а1ега) для добродетели. Так что это имя лишь немного
отклонилось от первоначального значения и несколь¬
ко затемнилось, чтобы не всякому открылась природа
этого мужа. А тому, кто уже что-то слыхал об именах, до¬
статочно ясно, о чем говорит имя Атрей, ведь оно близ¬
ко к словам “неукротимое” (а^ешез) и “бестрепетное”
с (а1гез1оп), так же как и к слову “пагубное” (а1егоп); как
бы то ни было, э го имя установлено правильно. Я пола¬
гаю, что и Пелопу его имя дано не зря. Ведь оно означа¬
ет человека близорукого, а уж он-то достоин такого
прозвища.
Гермоген. Почему?
Сократ. Об этом человеке рассказывают, например, будто
убивая Миртила, он не был даже способен предугадать,
что станется дальше, или предвидеть, причиной каких
с1 несчастий будет он для всего своего рода, а видел он
лишь то, что в данное мгновение находилось у него пе¬
ред глазами, а это можно выразить словом “пелас”
(ре1аз); так же было и тогда, когда он захотел любой це¬
ной взять в жены Гипподамию. И имя Тантала всякий
сочтет правильным и соответствующим природе, если
то, что о нем рассказывают, правда.
282
Кратил
Гермо ген. А что именно?
Сократ. Еще при жизни с ним приключилось много ужас¬
ных несчастий, после чего в конце концов все отечест-
е во его было полностью разорено, да и в Аиде это болта¬
ние (1а1ап1е1а) камня туда-сюда над его головой удиви¬
тельно созвучно его имени. А просто, видимо, кто-то,
желая назвать самого уж бесталанного (ЫаШоюз) чело¬
века, слегка скрыл свое намерение, назвав его Танта¬
лом. Это имя и закрепила за ним прихоть молвы. Мне
представляется, что и тому, кто по преданию был от-
396 цом его, Зевсу, прекрасно подходит его имя. Понять
это, правда, не очень легко. Дело в том, что имя Зевса
есть как бы целое выражение, а мы, расчленив его на
две части, пользуемся то одной, то другой. Ведь одни
его называют Днем (01а), другие же Дзеном (2ёпа). А
сложенные вместе, эти имена открывают нам природу
этого бога, что, как мы говорили, и подобает всякому
имени. В самом деле, ни для нас, ни для всех остальных
людей нет большего виновника жизни, властителя и
царя надо всем. Так что, оказывается, этот бог назван
ь правильно — ведь всегда благодаря ему [день и] жизнь
выпадает на долю всего живого. И как я говорил, это
имя разделено на две части, на имя Дий и имя Дзен, хо¬
тя оно и едино. Тому, кто его слышит, сначала может
показаться кощунственным, что Зевс — сын Кроноса:
более последовательно было бы, если бы Зевс называл¬
ся “порождением великой мысли”. Ведь слово “корос”
(кого$), [слышащееся в имени “Кронос”], означает не
“отрок”, но нетронутую (акёгаюп) чистоту (ка1Ьагоп)
с ума. Сам же Кронос — сын Урана, как говорит преда¬
ние. А имя Уран, так же как Урания (Ьогбка 1а апо), пре
красно выражает “взгляд вверх”, который, Гермоген, по
словам людей, изучающих небесные явления, сохраня¬
ет в чистоте человеческий ум. По небу и дано правиль¬
но имя Урану.
Если б я помнил всю родословную Гесиода, каких
еще далеких предков богов он называет, я мог бы без
283
Платон
конца рассуждать о том, насколько правильно даны им
имена. И так до тех пор, пока не испытал бы, откажет
а наконец или нет эта мудрость, которая сегодня так вне¬
запно сошла на меня не знаю откуда.
Ге р м о г е н. Да и то сказать, Сократ, ты стал вдруг изре¬
кать пророчества совсем как одержимый.
С о к р ат. Я по крайней мере убежден, Гермоген, что эта му¬
дрость снизошла на меня скорее всего от Евтифрона из
Проспалт. Ведь с утра, заслушавшись его, я пробыл с
ним довольно долго. Так что, боюсь, он в своей одержи¬
мости наполнил мне божественной мудростью не одни
только уши, но захватил и душу. Я полагаю, нам нужно
е сделать так: сегодня уж мы позволим себе воспользо¬
ваться этой мудростью и рассмотрим, что нам осталось
рассмотреть в связи с именами, а завтра, если и вы со¬
гласны, мы принесем за это искупительную жертву и
397 совершим очищение, отыскав кого-нибудь, кто это го¬
разд делать, среди жрецов или среди софистов.
Гермоген. Я-то во всяком случае присоединяюсь, потому
что с удовольствием выслушал бы и все остальное об
именах.
Сократ. Да будет так. Откуда, по-твоему, нам следует те¬
перь начать рассмотрение? Ведь мы нашли уже некий
образец, следуя котором)7 можно в самих именах отыс¬
кать подтверждение того, что не произвольно устанав-
ь ливается каждое имя, а в соответствии с некоей пра¬
вильностью. Что же касается имен героев и людей, ко¬
торые сохранило предание, то они нас могут и
обмануть. Ведь многие из них даны в честь предков и
кому-то совсем не подходят, как мы говорили вначале.
А многие имена даются как бы в пожелание: Евтихид —
в пожелание счастья, Сосия — здоровья, Теофил — ради
милости богов и так далее. Так что подобные имена, я
полагаю, нужно оставить в стороне. Пожалуй, наибо¬
лее правильными мы сочтем имена, установленные для
того, что существует вечно, для исконного. Ведь как
с раз здесь устанавливать имена следует особенно тща-
284
К РАТ ИЛ
тельно. И некоторые из них установлены, возможно,
даже более высокой силой, нежели человеческая, — бо¬
жественной.
Ге р м о г е н. Мне кажется, это ты прекрасно сказал, Сократ.
Сократ. Так не справедливо ли будет начать наше исследо¬
вание с богов и выяснить, насколько правильно назы¬
ваются они этим именем?
Гермоген. Похоже, что справедливо.
Сократ. Итак, вот что я здесь подозреваю. Мне представ-
а ляется, что первые из людей, населявших Элладу, почи¬
тали только тех богов, каких и теперь еще почитают
многие варвары: Солнце, Луну, Землю, Звезды, Небо. А
поскольку они видели, что все это всегда бежит, совер¬
шая круговорот, то от этой-то природы бега (1Ьет) им
и дали имя богов (1Ъео1). Позднее же, когда они узнали
всех других богов, они стали их величать уже этим го¬
товым именем. Ну как? Похоже на правду то, что я го¬
ворю? Или нисколько?
Гермоген. Очень похоже, я бы сказал.
Сократ. Тогда что бы нам рассмотреть после этого? Демо-
е нов (сЫтопез), героев и людей?
Гермоген. Конечно, сначала демонов.
Сократ. А в самом деле, Гермоген, что может означать
имя “демон”? Смотри, дело ли я говорю.
Гермоген. Говори, говори только.
Сократ. Ты знаешь, о каких демонах рассказывает Гесиод?
Гермоген. Не вспомню.
Сократ. И не знаешь, что он говорит, будто первое поко¬
ление людей было золотым?
Ге р м о г е н. А, это я знаю.
Сократ. Так вот как он об этом говорит:
После того как земля поколение это покрыла,
В благостных демонов все превратились они наземельных
398 Волей великого Зевса: людей на земле охраняют.
Гермоген. Так что из этого следует?
285
Платон
Со крат. А то, я думаю, что не потому он говорит о золо¬
том роде, что род этот был из золота, но потому, что
это был достойный и славный род. А доказывается это
тем, что нас он называет родом железным.
Гермоген. Это правда.
Сократ. Как ты думаешь, если бы кто-нибудь из нынеш-
ь них оказался человеком достойным, он и его бы при¬
числил к тому золотому роду?
Гермоген. Пожалуй.
Сократ. А достойные люди одновременно ведь и разум¬
ны?
Гермоген. Разумны.
Сократ. Так вот, по-моему, это он и подразумевает скорее
всего, говоря о демонах. Дело в том, что они были ра¬
зумны и все было им ведомо, за что он и назвал их “ве-
демонами”. В нашем древнем языке именно такое зна¬
чение было у этого слова. Поэтому прекрасно говорит
и Гесиод да и другие поэты, что достойному человеку
после смерти выпадает великая доля и честь и он ста-
с новится демоном, заслужив это имя своей разумнос¬
тью. Вот и я поэтому всякого человека, если он человек
достойный, и при жизни и по смерти приравниваю к
этим божествам и считаю, что ему правильно называть¬
ся демоном.
Гермоген. Мне кажется, Сократ, здесь я с тобою вполне
согласен. А вот “герой” — что это будет такое?
Сократ. Понять это нетрудно. Ведь имя это изменилось
не сильно и ясно обнаруживает происхождение от
“Эрота”.
Гермоген. Как это?
С о к р ат. А разве ты не знаешь, что герои — полубоги?
Гермоген. Ну так что же?
а С о к р а т. Да ведь все они произошли либо от бога, влюблен¬
ного в смертную, либо от смертного и богини. Так что
если и на это имя ты посмотришь с точки зрения древне¬
го аттического наречия, то скорее сможешь его понять.
Ты обнаружишь, что прелесть этого слова в небольшом
286
К РАТ ИЛ
отклонении от имени Эрота, благодаря которому и ро¬
дились герои. И либо поэтому герои так называются, ли¬
бо потому что они были мудрецами и искусными ритора¬
ми, а к тому же еще и диалектиками, умевшими ловко
ставить вопросы, а это выражается глаголом “говорить”
(ейет). Таким образом, как мы только что сказали, те,
е кого на аттическом наречии называют героями, были
своего рода риторы, искусные в спорах, так что род ри¬
торов и софистов оказывается героическим племенем.
Это уразуметь нетрудно; но вот из названия “люди” слож¬
нее узнать, почему люди так называются. Или у тебя есть
что сказать по этому поводу?
399 Ге р м о г е н. Откуда же, друг мой, у меня? Да если бы я сам
был способен найти ответ, я не стал бы приставать к те¬
бе, считая, что ты его скорее найдешь, чем я.
Сократ. Ты, видимо, веришь Евтифронову вдохновению?
Гермоген. Без сомнения.
Сократ. Что же, и правильно делаешь. Мне кажется, что
и сейчас я рассуждаю складно и если не остерегусь, то
боюсь, что еще сегодня могу стать мудрее, чем следует.
Итак, следи за тем, что я говорю. Ведь что касается
имен, то здесь прежде всего нужно иметь в виду, что к
тому слову, каким мы хотим что-то назвать, мы часто
добавляем одни буквы, отнимаем другие, а также меня¬
ем ударения. Например, чтобы из выражения “милый
ь Зевсу” (Ий рЫ1оз) получилось имя Дифил, из первой
его части изъяли вторую йоту, а средний слог стал про¬
износиться как тяжелый вместо острого. В других же
словах, напротив, мы прибавляем буквы и придаем сло¬
гам с тяжелым ударением острое.
Гермоген. Это правда.
Сократ. Так вот, мне кажется, одно из этих изменений
претерпело и слово “человек” (атЬгороз). Ведь это сло¬
во получилось из целого выражения, после того как [из
середины] была изъята одна буква — альфа и конец сло¬
ва стал произноситься как тяжелый.
Гермоген. Как это?
287
Платон
с С о к р ат. А так. Имя “человек” означает, что, тогда как ос¬
тальные животные не наблюдают того, что видят, не
производят сравнений, ничего не сопоставляют
(апасЪгет), человек, как только увидит что-то, а можно
также сказать “уловит очами”, тотчас начинает пригля¬
дываться и размыщлять над тем, что уловил. Поэтому-
то он один из всех животных правильно называется
“человеком”, ведь он как бы “очеловец” того, что видит.
Гермоген. Так что же дальше? Спросить тебя о том, что
я послушал бы с особым удовольствием?
Сократ. Конечно.
а Гермоген. Мне кажется, теперь важно рассмотреть все
по порядку. Например, ведь что-то мы называем душой,
а что-то — телом человека.
Сократ. Конечно.
Гермоген. Давай попробуем и это разобрать, как мы ра¬
зобрали прежнее.
Сократ. Ты говоришь, исследовать душу — насколько по¬
добает ей это имя? А затем придет очередь и тела?
Гермоген. Да.
Сократ. Чтобы сказать это сразу, недолго думая, вероят¬
но, давший это имя подразумевал что-нибудь в таком
роде: пока она присутствует в теле, она — причина его
жизни и доставляет ему возможность дышать и отды-
е хать. Когда же это отдохновляющее начало покидает
тело, последнее, погибая, умирает. Поэтому, мне кажет¬
ся, она и называется душой. А если хочешь знать... по¬
стой: мне кажется, я вижу нечто более убедительное
400 для сподвижников Евтифрона. Ведь к этому объясне¬
нию, мне кажется, они могут отнестись с пренебреже¬
нием и счесть его грубоватым. А вот посмотри, не по¬
нравится ли тебе такое.
Гермоген. Говори, не медли.
Сократ. Что, как не душа, по-твоему, поддерживает и не¬
сет на себе природу всякого тела, так что оно может и
жить, и двигаться?
Ге р м о г е н. Именно она.
288
К РАТИЛ
Сократ. Так как же? Ты веришь вместе с Анаксагором, что
и всякую другую природу тоже поддерживает и упоря¬
дочивает одновременно с умом душа?
Ге р м о г е н. Я — да, верю.
ь Сократ. В таком случае по этой силе, что поддерживает и
несет на себе природу [вещей], она правильно называ¬
ется “природоносительница” (рЬизекЬё), а для красо¬
ты можно говорить просто “душа” (рзикЬё).
Гермоген. Разумеется, можно. И по-моему, это ты более
искусно придум&ч.
С о к р ат. Да ведь так оно и есть. А все же забавным кажет¬
ся, когда ее называешь тем правильным именем, какое
для нее установлено.
Ге р м о 1 е н. Однако как обстоит со всем остальным?
Сократ. Ты имеешь в виду тело?
Гермоген. Да.
Сократ. Мне представляется, что вот это как раз имеет
разные объяснения, а если хоть чуть-чуть отклониться,
с то даже очень разные. Многие считают, что тело подоб¬
но могильной плите (зета), скрывающей погребенную
под ней в этой жизни душу. В то же время эта плита
представляет собою также и знак (зета), ибо с ее помо¬
щью душа обозначает то, что ей нужно выразить, и по¬
тому тело правильно носит также название “сома”
(зота). И все же мне кажется, чго скорее всего это имя
установил кто-то из орфиков вот в каком смысле: душа
терпит наказание — за что бы там она его ни терпела, —
а плоть служит ей оплотом, чтобы она смогла уцелеть,
находясь в теле, как в застенке. Так вот, тело есть так на¬
зываемая плоть для души, пока та не расплатится спол¬
на, и тут уж ни прибавить, ни убавить ни буквы.
с1 Гермоген. Мне кажется, Сократ, об этом сказано доста¬
точно. Не могли бы мы рассмотреть имена богов по то¬
му7 же способу, как мы сегодня говорили об имени Зев¬
са? Какие правила их установления?
Сократ. Клянусь Зевсом, Гермоген! Пока мы в здравом
уме, для нас существует только один способ, по крайней
289
Платон
мере наилучший: сказать, что о богах мы ничего не зна¬
ем — ни о них, ни об их именах, как бы там каждого ни
звали. Ясно ведь, что они-то уж называют себя истин-
е ными именами. Есть, правда, и второй способ — посту¬
пить так, как в молитвах: ведь существует для нас закон,
какие и когда богам угодны наименования, и мы так об-
401 ращаемся к ним в молитвах, будто никаких других имен
не знаем, и, я полагаю, это заведено прекрасно. Так что,
если хочешь, давай рассмотрим эти имена, как бы пре¬
дупредив сначала богов, что о них мы ни в коем случае
не будем рассуждать, поскольку не считаем себя достой¬
ными это делать, но будем рассуждать о людях и выяс¬
нять, какое представление о богах те имели, когда уста¬
навливали для них имена. Ведь это не возбраняется.
Гермоген. Мне кажется, Сократ, ты говоришь ладно. Так
мы и сделаем.
ь Сократ. Давай же начнем с Гестии — уж так это заведено.
Ге р м о г е н. Да это и справедливо.
Сократ. Итак, что имел в виду тот, кто установил имя Гес¬
тии?
Гермоген. Нет, нелегко это узнать, клянусь Зевсом!
Сократ. Так вот, я думаю, милый мой Гермоген, что пер¬
вые учредители имен не были простаками, но были
вдумчивыми наблюдателями небесных явлений и, я бы
сказал, тонкими знатоками слова.
Гермоген. Почему ты так думаешь?
Сократ. Мне сдается, что установление имен — дело таких
с вот людей. И ведь даже если рассмотреть чужеземные
имена, то и тогда можно не хуже определить, что каж¬
дое из них значит. Так и здесь: имя сущности вещей, ко¬
торое мы произносим “усйя” (ошга), одни произносят
как “гесйя” (Ье581а), другие же как “осйя” (051а). Так вот,
прежде всего исходя из второго звучания имени есть ос¬
нование называть Гестией сущность окружающих нас
вещей. А с другой стороны, ведь и мы называем также
нечто причастное существованию глаголом “есть”
(езйп), и в таком случае этой богине правильно дано ее
290
КР А1 И Л
имя. И похоже, что в древности мы то же имя сущности
произносили не “усйя” (ои81а), но “эсйя” (е881а). А еще,
с1 сопоставив это имя с названием жертвоприношения
(йпша), кто-нибудь мог бы счесть, что именно это име¬
ли в виду люди, установившие такое имя, ведь, вероят¬
но, те, кто сущность всего называл этим именем —
“эсйя” (е881а), прежде всех богов приносили жертвы Ге-
стии. Те же, кто называют ее Осией, возможно, почти
по Гераклиту считают, что все сущее движется и ничто
не остается на месте. А началом и первопричиной они
считают толчок (“толкать” будет “отун” [ойюип]), и в
таком случае этой богине прекрасно подходит название
е Осия. И пусть это будет сказано так, как если бы мы
больше ничего не знали. А после Гестии по справедли¬
вости следует рассмотреть имена Реи и Кроноса. Прав¬
да, имя Кроноса мы уже разобрали, хотя, может быть,
то, что я говорю, и вздор.
Гермоген. А что ты хотел сказать, Сократ?
Сократ. Друг мой, я замечаю, что в голове моей целый
рой мудрости.
Гермоген. Что за рой?
402 Сократ. Смешно сказать, но я даже думаю, что в этом со¬
держится нечто убедительное.
Гермоген. Что же именно?
Сократ. Мне кажется, я вижу Гераклита, как он изрекает
древнюю мудрость о Кроносе и Рее; у Гомера, впрочем,
тоже есть об этом.
Гермоген. Это ты о чем?
Сократ. Гераклит говорит где-то: “все движется и ничто
не остается на месте”, а еще, уподобляя все сущее тече¬
нию реки (гоё), он говорит, что “дважды тебе не войти
в одну и ту же реку”.
Гермоген. Это так.
ь С о крат. Что же? Ты полагаешь, далек был от этой мысли
Гераклита тот, кто установил прародителям всех осталь¬
ных богов имена Реи и Кроноса? Или, по-твоему, у Герак¬
лита случайно, что имена обоих означают течение? Да
291
Платон
и Гомер в свою очередь указывает на происхождение
всех богов от Океана и “матери Тефии”. Думаю, что и Ге¬
сиод тоже. И Орфей где-то говорит:
Первым браку почин положил Океан плавнотечный,
с Взяв Тефию, сестру единоутробную, в жены.
Так что все свидетельства между собой согласны, и все
это соответствует учению Гераклита.
Гермоген. Мне кажется, ты дельно говоришь, Сократ.
Впрочем, не пойму, что значит имя Тефии?
Сократ. А ведь без малого это значит то же самое, а так
а как в нем скрывается значение: “поток, стекающий по
капле” (сВаПотепоп кт ёнЬоитепоп); из этих-то двух
слов и складывается имя Тефии.
Ге р м о г е н. Это великолепно, Сократ!
С о к р а г. А почему бы и не так? Однако что у нас за этим?
О Зевсе мы уже говорили.
Гермоген. Да.
Сократ. Тогда давай поговорим о его братьях, Посейдоне
и Плутоне, и о том друтом имени, которым называют
Плутона.
Ге р м о г е н. Разумеется.
С о крат. Итак, мне кажется, что первый, кто дал имя “По-
е сейдон”, сделал это потому, что, когда он вступал в воду,
силы моря его удерживали и не позволяли идти вперед,
становясь как бы путами для его стоп. Поэтому бога,
властителя этой силы, он назвал Посейдоном
(РозекГоп), так как тот был для него Стоиутидон
(РозкГезтоз), а буква эпсилон [перед йотой] уже впос¬
ледствии была прибавлена для благозвучия. А возмож¬
но, он и не так говорил, но вместо сигмы вначале про-
403 износил две ламбды — не Посейдон, а Поллейдон, под¬
разумевая бога, много ведающего (ро11а егсГоз). Может
быть и то, что Посейдон называется так от слова “со¬
трясать” ($е1ет), как сотрясающий морские глубины, а
пи и дельта прибавились позднее. Имя же Плутона по¬
292
К Р А Т И Л
шло от богатства (р]оию8), так как богатство приходит
из-под земли. Что же до его имени Аид (НаЫёз), то мно¬
гие, я думаю, подозревают, что этим именем обознача¬
ется “невидимое” (аеЫёз), причем люди, опасаясь тако¬
го имени, зовут его Плутоном.
ь Гермоген. А как тебе кажется, Сократ?
Сократ. По-моему, люди глубоко заблуждаются насчет си¬
лы этого бога и боятся его незаслуженно. Ведь боятся
они того, что, когда раз кто-то из нас умрет, он уже и ос¬
танется там навечно. И еще они напуганы тем, что ду¬
ша, освободившаяся от тела, улетает туда как бы обна¬
женной. Но мне кажется, что и власть этого бога, и его
имя — все устремлено к одному и тому же.
Гермоген. Как это?
с Сократ. Я объясню тебе, как мне это представляется.
Ведь скажи: для любого живого существа, чтобы где-то
его удержать, какая цепь будет крепче — необходимость
или желание?
Гермоген. Это очень разные вещи, Сократ. Конечно, же¬
лание привязывает крепче.
Сократ. Итак, ты думаешь, не убежали бы разве многие от
Аида, если бы приходящих туда он не связывал креп¬
чайшей цепью?
Гермоген. Пожалуй, это так.
Сократ. Тогда, видно, их связывает какое-то желание, коль
скоро их связывает сильнейшая цепь, а вовсе не необхо¬
димость?
Гермоген. Очевидно.
Сократ. Но ведь желаний всяких много?
Ге р м о г е н. Да.
а Сократ. В таком случае он их связывает сильнейшим из
желаний, если собирается удержать сильнейшей це¬
пью.
Гермоген. Да.
Сократ. Так вот, есть ли более сильное желание, чем, об¬
щаясь с кем-нибудь, стать благодаря ему лу чше?
Гермоген. Клянусь Зевсом, более сильного нет, Сократ.
293
Платон
Сократ. Значит, мы можем сказать, Гермоген, что никто
пока еще не захотел оттуда уйти, даже сами Сирены, но
е и они, и все другие словно зачарованы там — столь пре¬
красные слова, как видно, знает Аид. По этим-то сло¬
вам можно судить, что бог этот — совершенный софист
и великий благодетель для тех, кто у него пребывает,
коль скоро он посылает им столько благ. Плотно насе¬
лены его владения, так что и имя Плутона он носит от
этого. А то, что он не ищет общества людей, пока у тех
404 есть тело, но сближается с ними только тогда, когда ду¬
ша их чиста от всех сопряженных с телом зол и жела¬
ний, как, по-твоему, разве недостоин философа этот
благой умысел? Ведь в этом случае он может связать их
желанием добродетели. Тех же, кто подвластен волне¬
ниям и безумию тела, и Кронос-отец не смог бы задер¬
жать у себя, даже связав их теми узами, какие ему при¬
писывает предание.
Гермоген. Видимо, ты дельно говоришь, Сократ,
ь Сократ. Да и самое это имя — Аид — едва ли, Гермоген,
происходит от “невидимый”, но гораздо скорее от “ве¬
дать (ек!епа1) все прекрасное”. Потому-то и назвал его
законодатель Аидом.
Гермоген. Пусть будет так. А что же Деметра, Гера, Апол¬
лон, Гефест, Арес и другие боги — что мы о них скажем?
Сократ. Ну Деметра-то, мне кажется, называется Демет-
рой от дарения пищи, которую она раздает, подобно
матери. А вот 1ера — как прелестная и одержимая эро-
с сом (ега1ё): ведь говорят же, что Зевс был в нее влюб¬
лен. А может быть, наблюдая небесные явления, зако¬
нодатель тайно назвал Геру именем воздуха (аёг), пере¬
ставив первую букву в конец. Ты заметишь это, если
несколько раз подряд повторишь имя Геры. Что касает¬
ся имени Феррефатта, — надо сказать, многие боятся
его, как и имени Аполлона, — то оно произошло, види¬
мо, от незнания правильности имен. Ведь те, кто его
дал, получают, переставив буквы, имя Ферсефона, а в
этом имени им чудится погибель. Однако оно указыва-
294
К РАТ ИЛ
с1 ет на мудрость этой богини. Ведь когда все вещи несут¬
ся в каком-то порыве, тогда то, что перехватывает их на
лету, осязает и может их проследить, и должно считать¬
ся мудростью. Следовательно, за мудрость и перехваты¬
вание, осязание несущегося (ера!е №и рЬегоишепои)
правильнее было бы эту богиню называть Перепафой
или еще как-нибудь в этом роде. И Аид, который и сам
мудр, связан с ней потому, что и она такова. Теперь же
ее имя отклонилось от прежнего звучания, и те, кто
благозвучие предпочитает истине, зовут ее Феррефат-
той. То же самое, говорю я, и с Аполлоном: многие на-
е пуганы именем этого бога, как будто оно указывает на
что-то ужасное. Или ты не замечал?
Гермоген. Да, это верно. Ты говоришь правду.
С о к р ат. А ведь это имя, по крайней мере мне так кажется,
наилучшим образом выражает силу этого бога.
Гермоген. Как?
Сократ. Я попытаюсь тебе объяснить, как мне это пред-
405 ставляется. Ведь имя это, оставаясь единым, как нельзя
лучше соответствует четырем способностям этого бо¬
га, так что затрагивает и каким-то образом выражает
их все: способность к музыке, к пророчеству, к врачева¬
нию и к стрельбе из лука.
Гермоген. Растолкуй, пожалуйста. Ведь из твоих слов я
пока только вижу что это какое-то странное имя.
С о к р ат. Да ведь в нем прекрасная гармония, как это и по¬
добает имени бога музыки. Прежде всего ведь обряды
очищения и очистительные жертвы, как это принято и
ь у врачей, и у прорицателей, равно как окуривание це¬
лебными и разными волшебными снадобьями при про¬
рицаниях, а кроме того, омовения и окропления в том
и другом случае, — все это, вероятно, имеет одну цель:
чтобы человек стал чист телом и душой. Или не так?
Гермоген. Да, это верно.
Сократ. Так разве нельзя сказать, что это очищающий бог
как бы выполаскивает душу человека и вызволяет ее из
плена всякого рода зол?
295
Платон
Ге р м о г е н. Можно, конечно.
Сократ. Так вот от этого выполаскивания (аро1ош15) и
с вызволения (аро1и$15), исцеляющего от всех такого
рода бед, правильно было бы назвать его “Выполон”,
а по его пророческому искусству, за неложность и под¬
линность (Ьар!оип) — а это одно и то же — его прори¬
цаний, правильнее всего было бы назвать его так, как
зовут его фессалийцы: ведь все фессалийцы называют
этого бога “Аплун” (Ар1оип). А так как он властен по¬
стоянно посылать стрелы, то по отношению к его ис¬
кусству стрелка следовало бы его называть “вечно по¬
сылающим стрелы” (Ае1Ьа11оп). Что же касается музы¬
ки, то нужно иметь в виду, что альфа [в начале слова]
может часто значить то же, что “с”, “со-”, как, напри¬
мер, в слове “спутник” (акоЫсЬоз) или “соложница”
(акоШ§); так и здесь, она может означать совместное
а вращение в небе того, что мы называем небесными
полюсами (рокл), а в несенной гармонии — созвучи¬
ем. Все это, по словам тонких знатоков астрономии и
музыки, вращается вместе в некоей гармонии, а бог
этот надзирает за гармонией, осуществляя всеобщее
вращение и у богов, и у людей. И как в словах “спут¬
ник” и “супруга” мы присоединяли альфу в значении
“вместе”, так же мы зовем и этого бога Аполлоном
е вместо “Однополона”, прибавляя к тому же вторую
ламбду, ибо иначе это имя будет звучать в точности,
как тягостное слово “губитель” (ароШп). Да и теперь
еще многие подозревают в его имени это значение
“погибели” и боятся его из-за собственного непра-
406 вильного толкования. На самом же деле оно, как я го¬
ворил раньше, наилучшим образом охватывает все
способности этого бога — подлинность его прорица¬
ний, постоянное метание стрел, “выполаскивание” и
способность объединять полюсы. А Музы и вообще
мусические искусства названы, видимо, этим именем
от страстного стремления (т5$1Ьа1) к философской
мудрости. Лето — за мягкость этой богини, поскольку
296
Кратил
она благоволит к мольбам молящих. Но может быть,
более верно то имя, каким зовут ее чужеземцы, ведь
многие называют ее Лефо: в этом случае, видимо, под-
ь черкивается, что нрав ее (ё1Ьоз) не колюч, но кроток и
ласков (1еюп). А вот Артемида, мне кажется, названа
гак за нетронутую чистоту (алетея) и скромность и
еще за привязанность к девичеству (рапЬеша). А мо¬
жет быть, назвавший ее так особо подчеркнул ее испы¬
танную добродетель или то, что она как бы этой добро¬
детели страж (аге1ёя ЫзШг). Наконец, возможно, он
подчеркнул и то, что она возненавидела (ппзёзаза) в
женщине пашню (агоЮз) мужа. Либо за что-нибудь од¬
но из этого, либо за все вместе присвоил это имя боги¬
не присвой гель имен.
Ге р м о г е н. А что же Дионис и Афродита?
Сократ. Сын Гиппоника, ты спрашиваешь о трудных ве-
с щах! Можно строго исследовать имена этих богов, а
можно и для забавы. Так вот о строгом способе спроси
кого-нибудь другого, а познакомиться с забавным нам
ничто не мешает: ведь забавы милы и богам. Итак, Ди¬
онис как “дающий вино” (сНйоия Соп отоп) ради заба¬
вы, возможно, был назван “Дайвинисом” (Вк1оти$оз).
А самое вино за то, что оно большинство пьющих, даже
и глупцов, заставляет видеть себя умными, справедли¬
во было бы назвать “видумно” (оюпоия). Ну а об имени
пенорожденной Афродиты не стоит спорить с Гесио-
с1 дом, а должно согласиться, что она так называется по¬
том)7, что была рождена из пены (арЬгоя).
Герм о ген. Однако нс забудь об Афине, Сократ, ведь ты
афинянин, да и о Гефесте и об Аресе.
Сократ. Да, мне это не пристало бы.
Ге р м о г е н. Конечно, нет.
Сократ. Ко всяком случае, другое ее имя нетрудно объяс¬
нить, почему оно ей присвоено.
Гермоген. Какое?
С о к р ат. Да ведь иногда ее называют еще Палладой.
Гермо ген. Конечно, как же иначе!
297
Платон
Сократ. Так вот, я думаю, правильно было бы считать, что
е это имя ей дано от “пляски с копьем и в латах”. Ведь ко¬
гда кто-то либо сам воспаряет над землей, либо что-то
подбрасывает руками, то мы называем это одним и тем
407 же словом (ра11ет, ра11е81Ьа1), не различая, сам он пры¬
гает или что-то подкидывает.
Гермоген. Да, это верно.
Сократ. Так что “Паллада” — отсюда.
Гермоген. Да, это правильно. Однако о первом ее имени
что ты скажешь?
Сократ. Об имени Афина?
Гермоген. Да.
Сократ. Это будет потруднее, друг мой. Похоже, древние
видели в Афине то же, что и нынешние знатоки Гомера,
ь Ведь многие из них, толкуя слова поэта, говорят, что
Афина воплощает ум и самое мысль. Тот, кто присваивал
имена, видимо, сам мыслил о ней нечто в этом роде, но
выразил это еще сильнее, ведь он назвал ее “раздумьем
бога” (1Ьеои поё818): вместо эты он поставил взятую из
чужого наречия альфу, а сигму и йоту отбросил. А может
быть, он назвал ее так — Теоноей (ТЬеопоё) — в отличие
от других за то, что она помышляет о божественном. Ни¬
что также не запрещает нам считать, что он хотел на¬
звать ее Этоноей (ЕсЬопоё), потому что размышление
с было как бы в самом характере (ёсЬоз) этой богини. И
уже впоследствии то ли сам законодатель, то ли какие-
нибудь другие люди, изменяя это имя к лучшему, как они
полагали, стали звать ее Афина (АЛёпаа).
Гермоген. А как же Гефест? Что ты о нем скажешь?
Сократ. Ты спрашиваешь о благородном “знатоке света”
(рЬаеоз ЫзШг)?
Гермоген. Да, я это имею в виду.
Сократ. Разве не ясно вполне, что он должен называться
Фест (РЬае8Ю8), а 1е — просто так притянуто?
Гермоген. Вероятно, так, если только ты не захочешь
растолковать это как-нибудь иначе.
С о к р ат. А чтобы я не захотел, спроси об Аресе.
298
К РАТ ИЛ
Гермоген. Спрашиваю.
а Сократ. Так вот, если угодно, он называется Аресом, веро¬
ятно, от ярой мужской силы и храбрости (ю агтеп, ю
апйгеюп); а если даже он назван так из-за суровости и
непоколебимости, из-за того, что ему, можно сказать,
несвойственно содрогаться (аггаЮз), то и тогда во всех
отношениях подобает богу войны имя Ареса.
Гермоген. Да, это верно.
С о крат. Все же, ради богов, оставим богов в покое — я бо¬
юсь о них рассуждать. Предлагай что угодно другое,
“пока не изведаешь, каковы кони” Евтифрона.
е Гермоген. Так я и сделаю, да вот только одно еще спро¬
шу у тебя — о Гермесе, поскольку Кратил сказал, что не
Гермоген мне имя. Давай попытаемся рассмотреть имя
Гермеса — что, собственно, оно означает, — дабы уз¬
нать, есть ли смысл в словах Кратила.
С о к р ат. Да ведь это имя, видимо, имеет отношение к сло¬
ву: он толкователь воли богов — герменевт и вестник, он
408 и вороват, и ловок в речах, он же покровитель рынка, а
все эти занятия связаны с властью слова. Мы уже гово¬
рили, что “эйрейн” (ешет) означает “пользоваться сло¬
вом”, а Гомер часто употребляет слово “эмэсато”
(етёзаЮ), что значит “измыслил”. Так вот из этих двух
слов законодатель и составил имя бога, который измыс¬
лил речь (Ье§ет) и слово (1о§05) (ведь “эйрейн” - то же
самое, что и “легейн” (1е§ет), как бы говоря: “Люди до-
ь брые! Тот, кто измыслил речь, по праву может называть¬
ся у нас Говоремыслом (Ешётёз)”. Теперь же для красо¬
ты, я думаю, мы произносим это имя как “Гермес”. Да и
Ирида, пожалуй, тоже получила имя от глагола “эй¬
рейн”, поскольку она была вестницей.
Гермоген. Клянусь Зевсом, тогда, как я вижу, Кратил
верно сказал, что я не Гермоген: я ведь вовсе не скор
на слово.
С о к р ат. И что Пан — сын Гермеса — отличается двойствен¬
ной природой, в этом тоже есть смысл, мой друг,
с Гермоген. Какой же?
299
Платон
Сократ. Ты знаешь, ведь это слово (рап) означает “всё",
его можно повернуть и так, и этак, почему оно и оказы¬
вается двойственным: истинным и ложным.
Гермоген. Верно.
Сократ, Так вот, истинная часть его гладкая, божественная
и витает в горних высях, среди богов, а ложная находит¬
ся среди людской толпы — косматая, козлиная. Отсюда и
большинство преданий и вся трагическая ложь.
Ге р м о г е н. Очень верно.
Сократ. Значит, видимо, правильно слово “пан’\ означаю¬
щее постоянный круговорот (ае1 ро1оп), дало Пану имя
а “козопаса” (Рап а1ро1о$) — сына Гермеса, у которого
двойная природа: гладкая верхняя часть и косматая,
козлоподобная нижняя. И одновременно этот Пан —
слово или брат слова, коль скоро он сын Гермеса, а что
брат похож на брата — это не удивительно. Однако, как
я уже говорил, оставим богов.
Ге р м о г е н. Пожалуй, Сократ, о таких вещах помолчим. А
вот что тебе мешает рассуждать об этом: о Солнце и о
е Луне, о звездах и о Земле, об эфире и воздухе, об огне
и воде, о временах года и о самом годе?
Сократ. Уж очень многого ты от меня хочешь. Но если те¬
бе это будет приятно, я готов.
Ге р м о г е н. Доставь мне удовольствие.
Сократ. С чего же ты хочешь начать? С Солнца (Нё1ю$),
как ты сказал?
Гермоген. Конечно.
Сократ. Итак, сдается мне, нам станет это яснее, если мы
409 воспользуемся дорийским его именем. Ведь дорийцы
называют Солнце “Галиос”: эго имя, возможно, дано
ему от его восхода (ЬаИо§), когда люди собираются на
сходку (ЬаНс12ет). А может быть, Солнце потому так на¬
зывается, что оно, вечно вращаясь вокруг Земли, как
бы вокруг нее слоняется (ЬеПе1); а может, и потому, что,
обходя Землю, оно разукрашивает или расцвечивает
(аю1е1) все, что выходит из ее лона.
Гермоген. А как же Луна ($е1ёпё)?
300
К Р АТ II Л
Сократ. Это имя, мне кажется, уязвляет Анаксагора.
Гьрмоген. Как это?
Сократ. Похоже, он нечто старое выдал за новое, сказав,
ъ что Луна получает свет от Солнца.
Ге р м о г е н. Что ты имеешь в виду?
Сократ. Ведь “свет” и “луч” ($е!а5) — одно и то же.
Ге р м о г е н. Да.
Сократ. Так вот этот свет у Луны как-то всегда бывает и
тем же самым, и новым, если правду говорят последо¬
ватели Анаксагора: потому что [Солнце], обходя Луну
вокруг, всегда посылает ей новый свет, а прошлый оста¬
ется от предыдущего месяца.
Гермоген. Верно.
С о к р А Г. А поскольку она имеет один и тот же и вечно но¬
вый луч, то правильнее всего было бы ей называться
с “лучеединоновая”, а сокращенно, но врастяжку ее назы¬
вают “лу-на”.
Ге р м о г е н. Это имя, Сократ, звучит гак, будто оно взято
из дифирамба. А про месяц и звезды что ты скажешь?
Сократ. Месяц (те1§), вероятно, правильно был назван
“менесяцем” (те1ё8) от “уменьшаться” (теюи81Ьа1), а
звезды (а8*га) называются так, видимо, по сходству с
молнией (а81гарё). Сама же молния, поскольку она,
словно молот, ударяет по глазам, возможно, называ¬
лась “моломния”, теперь же для красоты зовется “мол¬
ния”.
Гермоген. А как же огонь и вода?
а Сократ. Огонь? Затрудняюсь сказать. Боюсь, либо муза
Евтифрона меня оставила, либо это уж очень сложно.
А все же смотри, какое ухищрение я придумал для все¬
го того, что я затруднился бы объяснить.
Ге р м о г е н. Какое же?
Сократ, Сейчас скажу: А вот ответь мне, можешь ли ты
сказать, почему так называется огонь?
Ге р м о г е н. Клянусь Зевсом, не могу никак.
Сократ. Смотри же, что я здесь подозреваю. Мне пришло
е в голову, что многие имена эллины заимствовали у вар-
301
ПЛА гон
варов, особенно же те эллины, что живут под их влас¬
тью.
Гермоген. Так что же?
Сократ. Если кто-либо возьмется исследовать, насколько
подобающим образом эти имена установлены, исходя
из эллинского языка, а не из того, из которого они, как
оказывается, взяты, то понятно, что он встанет в ту¬
пик.
Гермоген. И поделом.
4Ю Сократ. Взгляни теперь, может быть, и это имя — “огонь”
(риг) — варварское? Ведь эллинскому наречию и спра¬
виться с ним нелегко, да к тому же известно, что так его
называют фригийцы, лишь немного отступая от этого
произношения; то же самое относится к именам “вода”
(Ьи<1ог), “собаки” (кипез) и многим другим.
Гермоген. Это верно.
Сократ. Тогда не нужно учинять насилие над этими слова¬
ми, если кто-то другой может их объяснить. Поэтому
ь огонь и воду мы оставим. А вот воздух (аёг), Гермоген,
разве не от того ли, что что-то воздымает (а1ге1) от зем¬
ли, называется воздухом? Или, может быть, оттого, что
он находится в вечном течении (ае1 ге1)? Или потому,
что от его течения возникают ветры, а ветры поэты на¬
зывают дуновениями (аёЫ)? Поэтому, вероятно, это
слово произносилось “воздухопоток”, обозначая, что
воздух как бы гоним ветром. А слово “эфир” (акЬёг) я
понимаю вот как: это — верхний слой воздуха, который
все время извне обегает самый воздух (ае11Ье1 реп Юп
аега гебп), и, вероятно, это правильно. Имя же “гея” —
“земля” лучше обнаруживает, что оно значит, если про-
с износить его “гайа”. Возможно, что как раз Гайа — пра¬
вильное ее имя и означает оно “прародительница”
(^еппёсена), если верить Гомеру. Ведь он близкое это¬
му слово “гегаасин” (§е§аазт) употребляет в значении
“родиться”. Ну ладно. Что же у нас было за этим?
Гермоген. Времена года, Сократ. А также два слова: “го¬
ды” и “лета”.
3°2
К РАТИЛ
Сократ. “Времена года” (Ьога1) нужно произносить по-ат¬
тически (Ьога1), как и встарь, если хочешь знать веро-
6. ятное их значение. Они так называются по праву, ибо
как бы отгораживают (Ьопскошт) зиму от лета, время
бурь от времени, когда земля дает плоды. А “годы” (еш-
аиНл) и “лета” (е1ё), думаю, есть нечто единое. Ведь это
то, что всё рождающееся и возникающее, каждое в
свой черед, выводит на свет и через самое себя выявля¬
ет (ещскоп) до конца. И как прежде мы говорили, что,
разделив на две части имя Зевса, одни звали его Дзе-
ном, а другие Днем, так же и здесь: то говорят “годы”
(тешаи1:о1), подчеркивая этим значение “само в себе”
(еп ЬеаиГо), то “лета” (е1ё), оттеняя значение “выяв¬
лять” (ещЗгет), а в целом эго слово означает “самовы¬
явление”. Но произносится оно двояко, хотя и остается
е единым, так что возникают два имени: “годы” и “лета”.
Ге р м о г е н. Однако, несомненно, Сократ, ты сделал боль¬
шие успехи.
Сократ. Думаю, тебе кажется, что в мудрости я уже далеко
ушел.
Ге р м о г е н. Да, это верно.
Сократ. Скоро не то еще скажешь!
4П Гермоген. Но после вещей этого рода я бы с удовольстви¬
ем рассмотрел, по каким правилам установлены те слав¬
ные имена, что относятся к добродетели: “рассудитель¬
ность”, “сметливость”, “справедливость” и все осталь¬
ное в том же роде.
Сократ. Друг мой, ты пробуждаешь к жизни целый рой
имен. А поскольку теперь я уже облачился в шкуру льва,
мне не следует бояться, а нужно рассмотреть, видимо,
“разумение”, “сметливость”, “понимание”, “познание”
ь и остальные, как ты говоришь, славные имена.
Гермоген. Разумеется, нам не следует отступать.
Сократ. И правда, клянусь собакой, я, кажется, неплохой
гадатель, а пришло мне в голову вот что: самые древние
люди, присваивавшие имена, как и теперь большинст¬
во мудрецов, от непрерывного вращения головой в по-
303
Платон
исках объяснений вещам всегда испытывали голово¬
кружение, и поэтому им казалось, что вещи вращаются
с и несутся в каком-то вихре. И разумеется, и те и другие
считают, что причина такого мнения не внутренний их
недуг, но таковы уж вещи от природы: в них нет ничего
устойчивого и надежного, но все течет и несется, все в
порыве и вечном становлении. Я говорю это, имея в
виду все упомянутые тобою сейчас имена.
Гермоген. Как это, Сократ?
Сократ. Может быть, ты замечал, что только что назван¬
ные слова присвоены так, как если бы имелось в виду,
что все вещи несутся, текут и испытывают постоянное
становление?
Ге р м о г е н. Нет, мне это совсем не приходило в голову.
с1 Сократ. Во-первых, то имя, что мы назвали первым, судя
по всему; установлено именно так.
Гермоген. Какое?
Сократ. “Разумение” (рЬгопё818). Ведь это помышление
умом того, кто судит о вихре, или течении, вещей
(рЬогая ка1 гои поё81$); а может быть, это нужно пони¬
мать так, что есть определенный расчет в этом тече¬
нии, что оно полезно (опё818 рЬогаз). Во всяком случае,
это связано с движением. И если угодно, “понимание”
(дпотё), судя по всему, означает рассмотрение возник¬
новения (§опё8 8кер818 ка1 потё818), поскольку “рассма¬
тривать” и “понимать” — одно и то же. Если же угодно, и
самое имя “мышление” (поё818) означает улавливание
е нового (пеои Ье818), а новое (пеа) в свою очередь означа¬
ет вечное возникновение; так вот, знаком того, что душа
улавливает это вечное изменение или возникновение
нового, и установил законодатель имя “меноловление”.
Ведь оно произносилось в древности иначе — с двумя эп¬
силонами (е) вместо эты (ё) (поее818). “Целомудрие” же
(8брЬго8ипё) означает, что “разумение” — это имя мы с
тобой уже сегодня рассматривали — сохраняется здра¬
вым (8о*е/па рЬгопё8еб8). Да и слово “познание”
412 (ер181ётё) говорит о том, что душа, значение которой в
304
К Р А Т И Л
этом деле велико, следует (Ьеротепё) за несущимися ве¬
щами, не отставая от них и их не опережая. Поэтому,
вставив е1, нужно говорить “гепеистэмэ” (ере151ёшё)
(не “познать”, а “позанять”.). Сметливость же, как мо¬
жет оказаться, означает “умозаключение”. Ведь когда
говорят “смекнуть” (8ишета1), э го совершенно совпа¬
дает со значением слова “познать”: “смекнуть” показы¬
вает, что душа сопровождает вещи, мечется вместе с ни-
ъ ми. Ведь даже слово “мудрость” ($орЫа) означает “захва¬
тить порыв” (рЬогаз ерЬар1е$(:Ьа1). Имя эго, правда,
довольно темное и скорее всего чужое. Однако следует
вспомнить, что у поэтов во многих местах употребля¬
ется близкое по звучанию слово “эсютэ” (езтЪе) в зна¬
чении “поспешно ушел”. А одному из прославленных
лаконских мужей даже было такое имя — Сус, посколь¬
ку лакедемоняне так именуют быстрый натиск. Так вот
имя София и означает захватывание (ерарЬё) такого
порыва, поскольку все сущее как бы несется. Да и имя
с “добро” (ю а§а1Ьоп) словно бы установлено для того, в
чем изумительнее всего (а§а81Ьоп) проявилась приро¬
да. Ведь когда все вещи находятся в движении, одно
движется быстрее, другое — медленнее: и не все быст¬
рое изумляет, но лишь кое-что из него, и от такого ро¬
да быстроты (ю 1Ьооп) самому изумительному присво¬
ено это имя — “добро”.
Что же до “справедливости” (сйкаю8ипё), то легко до¬
гадаться, что имя это установлено ведению права
(сйкаюи 8ипе818), а вот самое имя “право” понять труд¬
но. Видимо, дело в том, что до некоторого предела поч-
<\ ти все единодушны, а вот дальше начинаются разногла¬
сия. Те, кто считает, что все находится в пути, полагают
также, что большая часть вещей просто движется, а
есть еще нечто такое, что проникает все остальное,
благодаря чему и возникает все рождающееся. Это не¬
что есть также самое быстрое и самое тонкое: ведь ина¬
че оно не могло бы проникать сквозь все идущее, не
будь оно столь тонким, что его ничто не задерживает, и
3°5
Платон
столь быстрым, что оно распоряжается остальными ве¬
щами так, как если бы они стояли на месте. Следова-
е тельно, если это проникающее начало (сИаюп) правит
всем остальным, то оно справедливо называется “пра¬
вом” (сНкаюп), а каппа здесь прибавлена для благозву¬
чия. Так вот до этого предела, до которого и мы сейчас
413 дошли в нашем рассуждении, все соглашаются, что
именно это и означает “право”. Я же, Гермогеи, будучи
человеком в этом деле дотошным, разведал хорошень¬
ко то, что не подлежит огласке: право есть то же, что и
причина (акюп), ведь то, что правит возникновением
вещей, это же одновременно и их причина, и кто-то да¬
же сказал, что и Зевс правильно так назван. Когда же, ус¬
лыхав это, я тем не менее спокойно переспросил: “Что
же, милейший мой, в таком случае есть все-таки пра¬
во?”, то оказалось, что я спрашиваю больше, чем поло-
ь жено, и напоминаю человека, перескакивающего через
ров. Ведь они мне сказали, что я уже достаточно разуз¬
нал и услышал, и если они захотят наполнить меня до
краев, то каждый начнет говорить свое и более уже со¬
гласия между ними не будет. Так, например, один гово¬
рит, что право — это Солнце, ведь оно одно, проходя
сквозь вещи и спаляя их (сИа1оп ка1 кабп), управляет
всем сущим. Когда же я с восторгом сообщил это кому-
то другому, словно узнал нечто прекрасное, тот, услыхав
это, поднял меня на смех и спросил, не думаю ли я, что
с у людей не остается ничего справедливого после захода
Солнца. А после того как я стал ему надоедать, выпыты¬
вая, что же он в свою очередь скажет, он сказал, что пра¬
во — это огонь, а постичь это нелегко. Другой сказал,
что это не самый огонь, но тепло, заключенное в огне.
Третий же поднял их всех на смех и заявил, что право —
это ум, как указывает Анаксагор, ибо ум, независимый и
ни с чем не смешанный, все упорядочивает, проникая
все вещи. Вот почему, мой друг, я теперь в гораздо боль-
а шем затруднении, нежели прежде, чем я принялся узна¬
вать, что же такое, собственно, право. Однако то, ради
306
К Р А Т И Л
чего мы затеяли это рассмотрение, — имя права, — по-
видимому, присвоено ему по этой причине.
Гермоген. Мне кажется, Сократ, ты все это уже от кого-
то слышал и не только что пришло тебе это в голову.
С о к р ат. А все остальное?
Гермоген. Нет, разумеется.
С о к р ат. Ну ладно, слушай внимательно: ведь может быть,
я и в дальнейшем тебя обману — мол, вот я говорю то,
чего ни от кого доселе не слышал. Что же нам остается
после “справедливости”? Мужества, я думаю, мы еще не
затрагивали. Ведь “несправедливость” — имя ясное, и
е означает оно по существу помеху на пути всепроникаю¬
щей (сИа1бп) справедливости; а вот “мужество” (апс1ге1а)
имеет такое значение, как если бы это имя дано было в
борьбе. По отношению к сущему, коль скоро оно течет,
борьба будет значить не что иное, как встречное тече¬
ние (епапйа гоё). Если отнять дельту у слова “андрэйа”
(апйгеха), то остальное даст имя “анрэйа” (апгега), то
есть “встречное течение”. Ну и ясно также, что мужест-
414 во есть преграда не всякому течению, а тому, которое
сопротивляется справедливости, иначе оно не было бы
похвальным. Да и слова “мужественность” (ю аггеп) и
“мужчина” (апёг) очень близки чему-то такому, что ме¬
шает неразумному течению вещей (1ё аио гоё). А имя
“жена” (§ипё), мне кажется, указывает на роженицу
(§опё). Всякая же самка (1Ьё1и), как мне кажется, полу¬
чила имя ог сосца (1Ьё1ё), ну а сосец назван так, Гермо¬
ген, за то, что, питая, он заставляет все наливаться и
расцветать (1е1Ьё1епа1).
Гермоген. Как будто бы так, Сократ.
Сократ. А самое это слово “расцветать” (1Ьа11ет), мне ка¬
жется, означает прирост новых сил, как если бы что-то
быстро, внезапно расцвело. Имя это как бы подражает
ь сочетанию слов “бежать” (1Ьет) и “прыгать” (ЬаПезсЬа!).
Однако не замечаешь ли ты, что я как бы соскальзываю
с пути, когда касаюсь более легкого. У нас же осталось
много трудных, важных имен.
з°7
Платон
Гермоген. Это правда.
Сократ. Такое слово, например, “искусство” (секЬпё):
очень важно узнать, что оно значит.
Гермоген. Да, это верно.
Сократ. Не значит ли это слово “иметь ум” (Ьех15 пои). Ес-
с ли переставить и изменить некоторые буквы, то и полу¬
чится “искусство”.
Гермоген. Это уж очень скользко, Сократ.
С о к р ат. Милый мой, разве ты не знаешь, что имена, при¬
своенные первоначально, уже давно погребены под
грудой приставленных и отнятых букв усилиями тех,
кто, составляя из них трагедийные песнопения, вся¬
чески их изменял во имя благозвучия: тому виной тре¬
бования красоты, а также течение времени. Так, в сло¬
ве “зеркало” (касорггоп) разве не кажется тебе неуме¬
стной вставка этого р? Однако, я думаю, это делают
с! те, кто не помышляет об истине, но стремится лишь
издавать звуки, так что, прибавляя все больше букв к
первоначальным именам, они иод конец добились то¬
го, что ни один человек не догадается, что же, собст¬
венно, данное имя значит. Так, например, Сфинкса
вместо “Финке” (РЫх) зовут “Сфинкс” (8рЫп§а) и так
далее.
Гермоген. Да, это верно, Сократ.
Сократ. Так вот, если кто и впредь позволит добавлять и
отнимать у имен буквы как кому заблагорассудится, то
с еще большим удобством всякое имя можно будет при¬
ладить ко всякой вещи,
е Гермоген. Это правда.
Сократ. Конечно, правда. Однако, я думаю, тебе, мудрому
наставник); следует соблюдать меру и приличие.
Гермоген. Охотно бы соблюдал.
Сократ. Да ия бы, Гермоген, охотно это вместе с тобою
делал. Однако, бесценнейший мой, не требуй слишком
415 строгого рассмотрения, иначе
Ты обессилишь меня, потеряю я крепость и храбрость.
308
Кратил
Ведь я подойду к вершине всего того, о чем я говорил,
когда вслед за искусством мы рассмотрим всякое ухищ¬
рение вообще. Ухищрение (тёкЬапё), мне кажется,
есть знак устремления к большему (Ьапет ер1 ро1и),
слово же “величина” (тёко$) близко к слову “много”
(ро1и). Так вот, из этих двух слов — “мекос” (тёко§) и
“анейн” (апет) — и состоит это слово — “ухищрение”
(текЬапё). Однако, как я уже здесь говорил, следует по¬
дойти к вершине нашего рассуждения: нужно исследо¬
вать, что значат имена “добродетель” и “порочность”,
ъ В первое из них я еще не проник своим взором, второе
же мне кажется вполне ясным, так как оно согласуется
со всем, что было сказано раньше. Ведь раз вещи дви¬
жутся, то все, что в этом движении плохо, порочно
(какоз юп), и есть порочность (как1а). И когда нашей
душе случается неправильно устремиться к вещам, то и
это как частный случай носит наименование порочно¬
сти. А что это значит — “порочно двигаться”, мне ка¬
жется, ясно выражено и в слове “трусливость” (йеИа),
с которое мы еще не разбирали, как бы перескочив че¬
рез него, тогда как следовало рассмотреть его после
“мужества”. Мне кажется, мы перескочили и через мно¬
гое другое. Так вот “трусливость” означает “чрезмерно
крепкие узы души”, ведь приблизительно такой смысл
заложен в слове “чрезмерно” (Нап), выражающем не¬
кую “мощь”. Так что трусливость, вероятно, и есть ве¬
личайшая, чрезмерная скованность (скзтоз Ьо Пап) ду¬
ши, как, скажем, и затруднение, недоумевание (аропа)
есть зло, а также, видимо, все, что мешает идти вперед
и передвигаться. Так что ясно: “порочно двигаться” вы¬
ражает сдерживаемое и затрудненное передвижение,
и, когда это происходит с душой, та преисполняется
порчи. Если же всем этим вещам будет имя “пороч-
а ность”, то противоположное ему, видимо, будет “добро¬
детель”. “Добродетель” (агегё) означает прежде всего
легкое передвижение, а затем и вечно свободное те¬
чение, полет доброй души, гак что, видимо, “доброде-
309
Платон
тель” получила имя от вечного, неудержимого и бес¬
препятственного течения и полета. Правильно поэто¬
му было бы называть ее “вечная добродетель” (аеиекё),
а может быть, “избранная” (ЬанеСё) как наиболее же¬
ланное состояние, сокращенно же она зовется “добро¬
детель”. Может быть, ты опять скажешь, что все это я
сочинил. Но я утверждаю: если сказанное прежде об
е имени “порочность” правильно, то и это имя — “добро¬
детель” — правильно.
416 Ге р м о г е н. А что такое “зло”, которое ты много раз упо¬
минал в связи с прежним? В чем значение этого име¬
ни?
Сократ. Клянусь Зевсом, это имя мне кажется странным,
и разгадать его трудно. Все же и к нему я применю свое
ухищрение.
Гермоген. Какое?
С о к р ат. Да скажу, что и в этом имени есть что-то варвар¬
ское.
Гермоген. И похоже, что ты правильно говоришь. Но
раз ты так считаешь, мы это оставим и давай попробу¬
ем бросить взгляд на “прекрасное” и “постыдное” (а18-
сЬгоп) — насколько разумно установлены эти имена?
ь Сократ. Итак, “постыдное” как раз представляется мне
вполне ясным, ведь то, что здесь подразумевается, со¬
гласуется с прежде сказанным. Учредитель имен, мне
думается, порицал то, что препятствует потоку вещей и
его сдерживает, и вот тому, что постоянно останавлива¬
ет этот поток (ае118кЬопН юп гоип), он определил имя
“постоостыдное” (ае18кЬогоип); теперь же сокращен¬
ное его название — “постыдное”.
Гермоген. А как обстоит дело с “прекрасным” (ка1оп)?
С о к р ат. О, это уразуметь труднее всего. Хотя говорят, что
оно отклонилось только в своем звучании и по долготе
[звука] о.
Гермоген. Как это?
Сократ. Видимо, это слово есть какое-то наименование
(ка1бп) мысли.
310
Кратил
Гермоген. Что ты имеешь в виду?
с Сократ. Скажи, что, по-твоему, служит причиной наиме¬
нования каждой вещи? Разве не то, что устанавливает
имена?
Гермо ген. Судя по всему, именно это.
Сократ. Разве нельзя сказать, что это — мысль богов, либо
людей, либо и тех и других?
Гермоген. Да.
Сократ. Так, значит, то, что именует вещи (ю ка1е5ап), и
прекрасное — это одно и то же, то есть мысль?
Гермоген. Очевидно.
Сократ. А ведь то, что создают ум и мысль, похвально,
прекрасно, то же, что исходит не от них, постыдно?
Гермоген. Разумеется.
а Сократ. Так вот, врачебное искусство создает врачебное
дело, плотницкое искусство — плотницкое? Или как ты
скажешь?
Гермоген. Я скажу так же.
Сократ. Значит, прекрасная речь создает прекрасное?
Гермоген. Должно быть, так.
С о к р ат. И то же самое, говорили мы, делает разум?
Гермоген. Верно.
Сократ. Значит, верно, что “прекрасное” — это имя разу¬
ма, так как именно он делает такие вещи, которые мы с
радостью так называем.
Гермоген. Очевидно.
е С о к р ат. В таком случае что еще у нас осталось?
Гермоген. Имена, связанные с “добрым” и “прекрас-
417 ным”: “подходящее”, “целесообразное”, “полезное”,
“прибыльное”, и то, что им противоположно.
С о к р ат. Во всяком случае, имя “подходящее” (зитрЬегоп)
ты уже и сам сможешь определить исходя из рассмот¬
ренного ранее. Ибо оно — как бы брат познания. Ведь
оно выражает не что иное, как хождение души подле ве¬
щей (5шпрепрЬеге81Ьа1), и результат этого хождения и
называется “подходящим”, или “удачей” (зитрЬога). А
вот “корыстное” (кегс!а1еоп) названо от корысти (кег-
311
Платон
ь с!оп). Если же ты заменишь дельту в этом слове на ню,
станет ясно, что оно значит, поскольку оно другим спо¬
собом называет доброе и прекрасное. Ведь оно, кроме
того, проникает все вещи, смешиваясь с ними (кегап-
пипЦп), и установивший это имя подчеркнул эту его
способность. Когда же вместо ню вставили дельту, эго
имя стали произносить как теперь — “кёрдос” (кепкю).
Гермо ген. А что ты скажешь о “целесообразном”?
Сократ. Видимо, Гермоген, “целесообразное” имеет не
тот смысл, какой вкладывают в него торговцы, когда
с хотят возместить расходы, но тог, что оно быстрее
всех вещей и не позволяет им стоять на месте. Порыв
не прекращается в своем движении и не задерживает¬
ся именно потому, что целесообразное отвращает от
него все то, что может привести его к завершению, и
делает его нескончаемым, бессмертным: вот поэтому,
мне кажется, и нарекли доброе “целесообразным”
(1шке1оип), — ведь так называется то, что сообразует
порыв с целью, ее отдаляя (1иоп ю се1о8). А “полезное”
(орЬеНпюп) — это имя чужое. Есть слово “офёлейн”
(орЬеПет), которым часто пользовался Гомер, оно
значит “приумножать”. Так что “полезное” — это наи¬
менование увеличения и созидания,
а Ге р м о I е н. А что же у нас будет противоположно этому ?
Сократ. Имена, содержащие отрицание чего-либо, мне
кажется, нет нужды рассматривать.
Ге р м о г е н. Что именно?
С о крат. “Неподходящее”, “бесполезное”, “нецелесообраз¬
ное” и “неприбыльное”.
Ге р м о г е н. Это правда.
Сократ. Однако нужно рассмотреть “вредное” и “пагуб¬
ное”.
Ге р м о г е н. Да.
Сократ. Так вот, “вредное” (ЫаЬегоп) означает то, что вре-
е дит несущемуся поток)7 (Ыар1оп гоп гоап). А “вредить”
означает “желающее схватить” (Ьои1отепоп Ьар1ет),
или, что то же самое, “обвить веревкой”, что во всех от-
З1*
К РАТ ИЛ
ношениях вредит. Так что, видно, наиболее точно было
бы назвать то, что связывает поток, “вередным”, а “вред¬
ным”, мне представляется, это зовут красоты ради.
Герм о ген. Затейливые имена выходят у тебя, Сократ.
Мне сейчас кажется, будто ты выводишь на свирели
вступление к священной песне Афины, когда ты выго¬
вариваешь это слово “вередное”.
418 С о к р ат. Так ведь это не я виноват, Гермоген, а те, кто уста¬
новил эти имена.
Гермоген. Это правда. Однако что же такое “пагубное”?
Сократ. Что бы такое могло быть “пагубное”? Смотри,
Гермоген, насколько я прав, когда говорю, что добав¬
ленные и отнятые буквы сильно изменили смысл имен,
так что чуть перевернешь слово, и ему можно придать
ь прямо противоположное значение. Так, например, об¬
стоит со словом “должное”, оно пришло мне в голову, и
я вспомнил в связи с ним, что собирался тебе сказать.
Наше великолепное новое наречие перевернуло вверх
ногами значение слов “обязанность” и “пагуба”, затем¬
нив их смысл, старое же позволяет видеть, что они оба
значат.
Ге р м о г е н. Как это?
Сократ. Сейчас скажу. Ты знаешь, наши предки довольно
часто пользовались йотой и дельтой, да и сейчас жен-
с щины ими пользуются не меньше, а ведь они лучше дру¬
гих сохраняют старую речь. А потом вместо йоты нача¬
ли вставлять эпсилон или эту, а вместо дельты — дзету,
будто бы ради торжественности.
Гермоген. Как это?
Сократ. Например, древние называли день “гимера”
(Ытега), или другие — “гемера” (Ьетега), а теперь его
зовут “гэмера” (Ьётега).
Гермоген. Да, это так.
С о крат. А знаешь ли ты, что лишь старое имя выражает
а замысел учредителя? Ибо на радость и усладу людям
возникал свет из тьмы, поэтому его и назвали “сладень”
(Ытега).
3*3
Платон
Гермоген. Очевидно.
Сократ. Теперь же у этих трагедийных певцов и не сообра¬
зишь, что значит слово “день”. Впрочем, некоторые ду¬
мают, что он так назван от слова “кроткий” (Ьётегоз),
потому что своей мягкостью укрощает все живое.
Гермоген. Мне это нравится.
Сократ. Точно так же ты знаешь, что иго (ски^оп) древ¬
ние называли “двоиго” (<1ио§оп).
Гермоген. Да, да.
Сократ. Так вот, слово “иго” ничего не выражает; справед-
е ливее называть его “двоиго”, так как в него впряжены
двое, чтобы что-то двигать. А теперь говорят “иго”. Да
и со многим другим обстоит так же.
Гермоген. Очевидно.
Сократ. Поэтому, во-первых, то, что мы называем словом
“обязанность” (ю <1еоп), означает нечто противопо¬
ложное всему тому, что относится к добру, И хотя обя¬
занность — это вид добра, все же она представляется
как бы уздой и помехой движению, словно одновре¬
менно она сестра вредного.
Гермоген. Во всяком случае, это очень правдоподобно,
Сократ.
Сократ. Так нет же, если воспользоваться старым име-
419 нем. Оно, видимо, более правильно установлено, неже¬
ли теперешнее, поскольку согласуется с рассмотренны¬
ми выше добрыми именами, если вместо эпсилона по¬
ставить йоту, как, вероятно, это и было в древности.
Ведь такое слово будет значить не “связывающее”
(<1еоп), но “проникающее” (сШоп), а это — добро, и
[присвоитель имени] это хвалит. Таким образом, он не
противоречит сам себе, но и “обязанность”, и “польза”,
и “целесообразность”, и “выгода”, и “добро”, и “подхо¬
дящее”, и “доступное” — все представляется одним и тем
же, обозначающим упорядочивающее и всепроникаю¬
щее [начало], лишь приукрашенное разными именами,
ь А то, что удерживает и связывает, он порицает. Так и “гу¬
бительное” (скёпиоскз): если в согласии с древним на-
34
Кратил
речием поставить вместо дзеты дельту, тебе станет яс¬
но, что это имя — “дземиодес” (скёпибскз) — присвое¬
но тому, что связывает идущее (<1еоп ю юп).
Гермоген. А что же “удовольствие”, “печаль”, “вожделе¬
ние” и тому подобное, Сократ?
Сократ. Это представляется мне не очень трудным, Гер¬
моген. Ведь то, что называется удовольствием (Ьё-
<1опё), выражает, видимо, действие, направленное на
пользу (опё$15), а дельта здесь вставная, так что это зо-
с вется удовольствием вместо “удовольствия” (Ьёопё). А
вот печаль (1ирё) называется так, видимо, оттого, что
эта страсть печет наше тело. “Недуг” же (аша) — это то,
что мешает идти (1епа1). Что касается “болести” (а1§ё-
<1бп), то, мне кажется, это какое-то чуждое слово, обра¬
зованное, видимо, от “болезненного” (а1§етоп). “На¬
пасть” (о<1ипё), видимо, называется так от внезапного
нападения (епс!и818) печали. “Удрученность” вполне яс¬
но означает трудность порыва [движения]. “Восторг” —
исторгнутый и легко льющийся поток души. “Наслаж-
а дение” (1егр515) — от “услады” (ю югрпоп). Последняя
же названа так, как образ влекущегося (Ьегр818) сквозь
душу веяния (рпоёз), и по справедливости должна была
бы называться “проникновеянием” (Ьегрпоип), но со
временем превратилась в “наслаждеянье”. А вот “бла¬
женство” — нет нужды говорить, почему дано такое
имя: вполне ясно, что взято оно от благого шествова¬
ния души вместе с вещами, и справедливее было бы ему
называться “блаженношеством”, но тем не менее мы зо¬
вем его “блаженством”. Нетрудно и слово “вожделе¬
ние” (ерШшгта), ибо ясно, что оно названо так от ка¬
кого-то наваждения, воздействующего на дух (ер1 юп
е 1Ьитоп). А “дух” (1Ьито8), верно, носит это имя от “бу¬
шевания” (1Ьи818) и “кипения” (<12е818) души. “Влече¬
нием” же названа воля к течению, поскольку в своем
течении и устремлении к вещам оно и душу с силой
увлекает в этот поток, от этой-то способности оно и
называется “влечением”. Да вот даже и имя страсти оз-
Зг5
Платон
начает, что она направлена не на присутствующий
предмет и поток желания, но на отдаленный, “отстра-
420 ненный”, откуда она и называется страстью. Когда при¬
сутствует то, на что устремляется страсть, она называ¬
ется влечением, а страстью — когда это удалено. “Лю-
ь бовь” (егоз), поскольку она словно вливается извне (а
не есть внутренний поток для того, кто ею пылает),
причем вливается через очи, в древности, верно, назы¬
валась “льюбовь” (езгоз), ведь мы тогда пользовались о-
микроном вместо о-меги. Теперь же она называется
“любовь” — после подстановки о-меги вместо о-микрон.
Однако что еще ты предлагаешь рассмотреть?
Гермо ген. “Представление” (<1оха) и тому подобное. Что
ты об этом думаешь?
Сократ. Итак, представление названо так либо от пресле¬
дования (<Ибх18), которое совершает душа, чтобы уз¬
нать, каким образом существуют вещи, либо от паде¬
ния стрелы (Сохоп). Похоже, что скорее от последнего,
с Дело в том, что с этим согласуется и слово “мнение”
(о1ё818), ведь это — несение (01818) души по направлению
к вещи, любой из всего сущего. Также и “воля” (Ьои1ё)
некоторым образом означает полет стрелы (Ьо1ё), а
“соизволение” (ю Ьои1е81Ьа1) означает устремление и
совет (Ъоикиезйш). Все это, связанное с представле¬
нием, очевидно, являет образ стрельбы, так же как и
“безволие” (аЬоиИа), которое, напротив, представляет¬
ся несчастьем, как если бы кто-то не посылал стрел и не
достигал своей цели — того, что он хотел, о чем сове¬
щался и к чему стремился.
а Гермоген. Мне кажется, Сократ, это ты уже глубже захва¬
тываешь.
Сократ. Но ведь виден уже конец. Я хочу напоследок рас¬
смотреть еще “необходимость”, так как она следующая
в этом ряду, и “добровольное действие”, или “охоту”.
Так вот, “охота” (ю Ьекошюп) есть то, что отходит в
сторону и уступает идущему. Но я полагаю, имя это вы¬
ражает уступку тому, что идет и совершается согласно
316
К РАТИЛ
желанию. А вот “необходимое” (апа^каюп), противо¬
действуя, направлено, таким образом, против желания
и относится, вероятно, к заблуждению и невежеству,
е Это слово выражает движение через непроходимое
ущелье (а^коя), труднодоступное, бугристое и заросшее,
задерживающее движение. Отсюда, верно, и название
этого движения — “необходимое”, намекающее на то,
что ущелье это нельзя обойти.
Но пока есть во мне силы, используем их. Однако и ты
не отпускай поводья, спрашивай дальше.
421 Ге р м о г е н. Я спрошу7 у тебя о самом великом и прекрас¬
ном — об “истине”, о “лжи” и “сущем”, а также о том са-
мом, о чем у нас идет сейчас речь, — об “имени”. Откуда
эти имена?
Сократ. Так вот, называешь ли ты что-нибудь словом “пой¬
мать” (та1е51Ьа1)?
Гермоген. Называю. Это значит “искать”.
Сократ. Видно, это слово не что иное, как сокращенное
выражение, в которое входит слово “имя”, означающее
то сущее, коего достигает наш поиск. Скорее ты смог
бы это понять из выражения “называемое поименно”
(Ю опотазЮп): здесь ясно сказано, что сущее — это то,
ь что уже поймано. А что касается “истины” (а!е1Ье1а),
похоже, что и это имя составлено из других слов. Оче¬
видно, им назван божественный порыв сущего (1Ье1а
юи опСо5 рЬога) — так, как если бы это было божествен¬
ным наитием (1Ье1а а1е). А вот “ложь” — это имя проти¬
воположно порыву. Ведь все, что порицается, обраща¬
ется вспять и этой задержкой как бы принуждается к
покою. Поэтому имя “ложь” (рзеиёоя) выражает лежа¬
ние спящих (ка1Ьеис1оп1е$), а звук “пси”придан этому
слову, чтобы скрыть значение имени. “Сущее” же (ю оп)
и “сущность” (оима) согласуются с именем “истина”, гак
как здесь отнята йота, ибо “существующее” означает
“шествующее” (юп), а “не существующее” “не-сущее”, как
с выражаются некоторые, означает в свою очередь “не¬
шествующее” (оик юп).
317
Платон
Гермоген. Мне кажется, Сократ, ты это здорово разо¬
брал. Ну а если кто-нибудь спросил бы тебя: а “шествую¬
щее”, “текущее”, “обязывающее” — какая правильность)7
этих имен?
Сократ. Что бы мы ему ответили, говоришь ты? Так?
Гермоген. Вот именно.
Сократ. Так ведь одно мы уже изобрели, позволяющее
нам казаться людьми, рассуждающими дельно.
Гермоген. Что же это такое?
С о к р ат. А вот: считать чем-то варварским то, чего мы не
с1 знаем. Какие-то имена, может быть, и правда таковы;
но может быть, что причина недоступности смысла
первых имен — в их глубочайшей древности: ведь после
всевозможных извращений имен не удивительно, что
наш древний язык ничем не отличается от нынешнего
варварского.
Ге р м о г е н. Твои слова не лишены смысла.
С о к р ат. Да ведь я говорю очевидные вещи. Впрочем, мне
кажется, дело не терпит отлагательств, и нам нужно об¬
ратиться к его рассмотрению. Вдумаемся же: если кто-
то непрестанно будет спрашивать, из каких выражений
е получилось то или иное имя, а затем начнет так же вы¬
пытывать, из чего эти выражения состоят, и не прекра¬
тит этого занятия, разве не появится в конце концов
необходимость отказать ему в ответе?
Гермоген. Я допускаю это.
422 Сократ. Так когда же отвечающий вправе будет это сде¬
лать? Не тогда ли, когда дойдет до имен, которые уже
выступают как бы в качестве первоначал, из которых
состоят другие имена и слова? Ведь мы не вправе подо¬
зревать, что и они состоят из других имен, если они
действительно простейшие. Например, мы говорили,
что имя “добро” состоит из “достойного удивления” и
“быстрого”. Так вот мы могли бы сказать, что “быст¬
рое” состоит из других слов, те же — из третьих. Но ес-
ь ли мы возьмем слово, которое не состоит ни из каких
других слов, то мы вправе будем сказать, что подошли
318
К РАТ ИЛ
здесь к простейшей частице, которую уже не следует
возводить к другим именам.
Гермоген. Мне кажется, ты говоришь верно.
Сократ. Значит, и те имена, о которых ты спрашиваешь,
могут оказаться простейшими, и нужно уже другим ка¬
ким-то способом рассматривать, в чем состоит их пра¬
вильность?
с Гермоген. Похоже, что так.
Сократ. Конечно, похоже, Гермоген. Ведь все слова, о ко¬
торых мы уже говорили, видимо, восходят как раз к та¬
ким именам. Если это правильно, — а мне кажется, что
это так, — посмотри тогда вместе со мной, не вздор ли
я несу, рассуждая о том, какова правильность первых
имен?
Гермоген. Ты только говори, а я уж буду следить за рас¬
суждением вместе с тобой, насколько я в силах.
Сократ. Ну с тем, что у всякого имени, и у первого, и у
позднейшего, правильность одна и та же и ни одно из
них не лучше другого как имя, думаю я, и ты согласен?
Гермоген. Разумеется.
а Сократ. Далее, у тех имен, которые мы рассматривали,
правильность была чем-то таким, что указывало на ка¬
чества каждой вещи?
Гермоген. А как же иначе?
Со крат. Значит, это в равной степени должны делать и
первые, и позднейшие имена, коль скоро они суть
имена.
Гермоген. Верно.
Сократ. Но позднейшие, видно, были способны выра¬
жать это через посредство первых.
Ге р м о г е н. Видимо.
Сократ. Хорошо. А вот те, первые, которые не заключают
в себе никаких других, каким образом смогут они сде-
е лать вещи для нас предельно очевидными, если только
они действительно имена? Ответь мне вот что: если бы
у нас не было ни голоса, ни языка, а мы захотели бы
объяснить другим окружающие предметы, не стали бы
3*9
Платон
мы разве обозначать все с помощью рук, головы и вооб¬
ще всего тела, как делают это немые?
Ге р м о г е н. Другого способа я не вижу, Сократ.
423 Сократ. Я думаю, если бы мы захотели обозначить что-
то вышнее и легкое, мы подняли бы руку к небу, подра¬
жая природе этой вещи, если же что-то низкое и тяже¬
лое, то опустили бы руку к земле. Точно так же, если
бы мы захотели изобразить бегущего коня или какое-
нибудь другое животное, ты ведь знаешь, мы бы всем
своим телом и его положением постарались походить
на них.
Ге р м о г е н. Безусловно, это должно быть так.
С о к р ат. Таким образом, выражение чего-либо с помощью
ь з ела — это подражание тому, что выражает тело, кото¬
рому подражаешь.
Ге р м о г е н. Да.
Сократ. Когда ж мы хотим выразить что-то голосом, язы¬
ком и ртом, получается ли у нас выражение каждой ве¬
щи с помощью этих членов тела, раз мы с их помощью
подражаем чему бы то ни было?
Гермоген. Непременно, как мне кажется.
Сократ. В таком случае имя, видимо, есть подражание с
помощью голоса тому, чему подражаю!', и имя тому, че¬
му подражают, дается при помощи голоса.
Гермоген. Мне кажется, так.
с Сократ. Клянусь Зевсом, а вот мне не кажется, что я хоро¬
шо сказал это, друг.
Гермоген. Почему?
Сократ. Нам пришлось бы тогда признать, что те, кто под¬
ражает овцам, петухам и другим животным, дают им
имена тем самым, что им подражают?
Гермоген. Эго верно.
С о к р ат. И тебе кажется, здесь все в порядке?
Гермоген. Да нет, по правде сказать. Однако, Сократ, ка¬
кое подражание было бы именем?
С о к р ат. Ну прежде всего, мне кажется, не такое, какое бы-
а вает тогда, когда мы подражаем вещам музыкой, хотя и
320
К РАТИЛ
тогда мы подражаем с помощью голоса; далее, и не та¬
кое, какое бывает, когда мы подражаем тому же в вещах,
чему подражает музыка, мне не кажется, что тогда мы
даем имя. А утверждаю я вот что: у каждой вещи есть зву¬
чание, очертания, а у многих и цвет?
Гермоген. Разумеется.
Сократ. Искусство наименования, видимо, связано не с
таким подражанием, когда кто-то подражает подобным
свойствам вещей. Это дело, с одной стороны, музыки, а
с другой — живописи. Не так ли?
Гермоген. Да.
е Сократ.Аподражание, о котором мы говорим, что собой
представляет? Не кажется ли тебе, что у каждой вещи
есть еще и сущность, как есть цвет и все то, о чем мы
здесь говорили? Во-первых, у самого цвета или звука
нет разве какой-то сущности? Да и у всего другого, что
только заслуживает наименования бытия?
Гермоген. Я полагаю.
Сократ. Так что же? Если кто-то мог бы посредством букв
и слогов подражать в каждой вещи именно этому, сущ¬
ности, разве не смог бы он выразить каждую вещь, ко¬
торая существует? Или это не так?
424 Ге р м о г е н. Разумеется, так.
Сократ.А как бы ты назвал того, кто способен это делать,
если тех ты только что назвал: одного — музыкантом,
другого — живописцем? Как же мы назовем этого?
Гермоген. Мне кажется, Сократ, тот, кого мы давно уже
ищем, будет мастер давать имена.
Сократ. Если это верно, то теперь уже следует рассмот¬
реть те имена, о которых ты спрашивал, — “течение”,
ь “шествие”, “владение”: схватывает ли мастер с помо¬
щью букв и слогов сущность вещей, чтобы ей подра¬
жать, или же нет.
Гермоген. Да, это верно.
С о крат. Тогда давай посмотрим, только ли это — первые
имена, или есть еще много других?
Гермоген. Думаю, есть и другие.
321
Платон
Сократ. Видимо. Однако какой бы нам найти способ раз¬
личения того, где именно начинает подражать подра¬
жающий? Коль скоро это будет подражанием сущему по¬
средством слогов и б)кв, то не правильнее ли всего на¬
чать с различения простейших частиц, как это делают
с те, кто приступает к определению стихотворного раз¬
мера: сначала они различают значение звуков, затем
слогов и только после этого начинают рассматривать
размер, ведь верно?
Гермоген. Да.
Сократ. Не так ли и нам нужно сначала различать глас¬
ные, а затем в соответствии с го; видами остальные —
безгласные и беззвучные (ибо знатоки называют их так)
и, наконец, те, которые не назовешь ни беззвучными,
ни безгласными. Надо также посмотреть, сколько есть
а различных между собой видов гласных. И когда мы все
это различим как следует, тогда опять нужно будет воз¬
вратиться к сущностям и их именам и посмотреть, нет
ли таких имен, к которым бы все сводились как к состав¬
ным частям и из которых можно было бы видеть, что
они означают, а также не различаются ли эти имена по
видам подобно простейшим частицам. Хорошенько все
это рассмотрев, нужно уметь найти для каждой [вещи]
наиболее соответствующее ей [имя]: либо одно слово
связать с одной вещью, либо отнести к этой вещи смесь
из многих слов. Как живописцы, желая что-нибудь изоб-
е разить, иногда берут только пурпур, а иногда и другие
краски на выбор, а бывает и так, что смешивают многие
краски между собой, например когда пишут человече¬
ское лицо или что-нибудь в этом роде, так, по-моему, и
всякое изображение требует своих средств. И мы будем
примерять звуки к вещам — то один к одной вещи, како¬
го та потребует, то многие вместе, образуя то, что назы-
425 вают слогами, а затем соединять слоги, из которых уже
будут состоять слова и выражения. Далее из слов и вы¬
ражений мы составим некое большое, прекрасное це¬
лое наподобие живописного изображения, а затем и все
322
Кратил
рассуждение — по законам искусства присвоения имен,
красноречия или как бы его ни звать. Скорее же не
мы — это я просто увлекся: так составили имена еще
древние, и в таком виде они и посейчас остаются; если
же мы сумеем рассмотреть все эти имена со знанием де-
ь ла и установить, существует ли способ, по которому
присвоены и первые имена, и позднейшие, или такого
способа нет, наша задача будет выполнена. В противном
случае, как бы наш разговор не пропал впустую и не от¬
клонился бы в сторону, милый мой Гермоген.
Гермоген. Клянусь Зевсом, Сократ, это может случиться.
Сократ. Так что же? Ты уверен в себе, что ты можешь все
это именно так разобрать? Я, например, нет.
Гермоген. Так ведь и мне далеко до этого.
Сократ. Тогда оставим это. Или, хочешь, рассмотрим это
хотя бы так, как сможем, и если окажемся способными
обозреть хоть немногое, то давай возьмемся за это, ска-
с зав себе заранее, как немного раньше сказали богам,
что, не зная о них ничего истинного, мы прилагаем к
ним человеческие мерки: скажем себе, что если есть
хоть малая польза в том, чтобы мы или кто-то другой
это исследовал, то это, пожалуй, следует сделать. Те¬
перь же, как говорится, мы должны будем по мере сил
потрудиться на этом поприще. Ты согласен или нет?
Гермоген. Я полностью с тобою согласен,
а Сократ. Смешным, я думаю, должно казаться, Гермоген,
что из подражания посредством букв и слогов вещи
станут для нас совершенно ясными. Однако это неиз¬
бежно, ибо у нас нет ничего лучшего, к чему мы могли
бы прибегнуть для уяснения правильности первых
имен, если, конечно, ты не хочешь, чтобы мы, как это
делают трагические поэты в затруднительных случаях,
прибегли к специальным приспособлениям, с помо¬
щью которых они поднимают наверх богов; ты ведь не
хочешь, чтобы и мы так же отделались от нашего пред¬
мета, сказав, что первые имена установили боги и пото¬
му они правильны? Или и для нас это лучший выход? А
323
Платон
может быть, нам сказать, что они взяты у каких-нибудь
варваров, а варвары нас древнее? Или что за древнос-
426 тью лет эти имена так же невозможно рассмотреть, как
и варварские? Ведь все это были бы увертки, и доволь¬
но изящные, для того, кто не хочет рассуждать о пер¬
вых именах и допытываться, насколько правильно они
установлены. А между тем, если он почему бы то ни бы¬
ло не знает правильности первых имен, он не сможет
узнать и позднейшие, ибо по необходимости они выра¬
жаются через те самые первые, о которых он ничего не
знает. А ведь тот, кто заявляет, будто он сведущ в име-
ь нах, должен уметь особенно ясно показать свое искус¬
ство на первых именах или же хорошенько запомнить,
что и о позднейших он болтает вздор. Или ты так не ду¬
маешь?
Гермоген. Нет, Сократ, именно так.
С о к р ат. Но все-таки то, что я почувствовал в первых име¬
нах, кажется мне заносчивым и смешным. С тобой я,
конечно, этим поделюсь, коли хочешь. Если же ты мо¬
жешь где-то найти лучший ответ, постарайся и ты поде¬
литься со мной.
Гермоген. Так я и сделаю. Но говори смелей,
с Сократ. Итак, прежде всего ро представляется мне сред¬
ством [выразить] всякое движение. Кстати, мы не го¬
ворили, откуда это имя — “движение” (ктё$15). Однако
ясно, что слово это то же самое, что и “хождение”
(Ые$15), так как в древности мы употребляли не эту (ё),
а эпсилон. Начало же его — от слова 1ает: имя это чу¬
жое, а значит оно то же самое, что и слово “идти”. Так
что если бы кто-нибудь нашел древнее название движе¬
ния, соответствующее нашему языку, то правильнее он
назвал бы его “идение”. Теперь же от иноземного слова
после подстановки эты на место эпсилона и вставки ню
оно называется “движением” (ктё$15), хотя его следова-
с! ло бы называть “двигидение” (1аетё818). А слово “стоя¬
ние” (81а818) означает отсутствие движения (арорЬа818
1ои 1епа1) и называется “стоянием” для красоты. Так вот
324
Кратил
этот звук ро, как я говорю, показался при-своителю
имен прекрасным средством выражения движения, по¬
рыва, и он много раз использовал его с этой целью.
Прежде всего сами имена “река” — от слова гет (течь) —
и “стремнина” (гоё) подражают порыву благодаря
е этому звуку ро; затем слова “трепет” (1гото8), “обры¬
вистый” (1гакЬш), а еще такие глаголы, как “ударять”
(кгоиет), “крушить” (1гаиет), “рвать” (еге1кет),
“рыть” (1Ьгир1ет), “дробить” (кегтайскет), “вертеть”
(гитЪет), — все они очень выразительны благодаря
ро. Я думаю, законодатель видел, что во время произне¬
сения этого звука язык совсем не остается в покое и
сильнейшим образом сотрясается. Поэтому, мне кажет¬
ся, он и воспользовался им для выражения соответст¬
вующего действия. А йотой он воспользовался для вы¬
ражения всего тонкого, что могло бы проходить через
427 вещи. Поэтому “идти” (1епа1) и “ринуться” (Ые81Ьа1) он
изобразил с помощью йоты. Так же с помощью звуков
пси, сигмы и дзеты (это как бы “дышащие” звуки) он,
давая вещам названия, подражал сходным их свой¬
ствам. Например, так он обозначил “студеное”
(раисЬгоп), “шипучее” (<1хеоп), “тряску” (ю 8е1е8(;Ьа1)
и вообще всякое сотрясение. И когда, давая имена, он
подражал чему-либо вспенившемуся, то всюду, как пра¬
вило, вносил эти звуки. В свою очередь сжатие языка
ь при произнесении дельты и упор при произнесении
тау полезно, кажется, применить для выражения ско¬
ванности уздою и стояния. А так как при произнесении
ламбды язык очень сильно скользит, опускаясь вниз,
то, пользуясь уподоблением, он так дал имена “гладко¬
му” (1е1а), “скользящему” (оИ81Ьёго8), “лоснящемуся”
(Нрагоп), “смолистому” (ко11о<1е8) и прочим подобным
вещам. Скольжению же языка на звуке ламбда, когда он
подражает “клейкому” (§1о1ос1е8), “сладкому” (§1ики) и
“липкому” (§1о1о<1е8), препятствует сила звука гамма,
с Почувствовав внутренний отзвук голоса при звуке ню,
он, как бы отражая это в звуках, дал имена “внутрен-
325
Платон
нее” (еп<1оп) и “потаенное” (ето$). В свою очередь
альфу присвоил “громадному” (ше^аз), эту (ё) — “вели¬
чине” (тёкоз), поскольку это долгие звуки. А для вы¬
ражения “округлого” ему необходим был о-микрон,
его-то он и вставлял по большей части в подобные
имена. Так же, я думаю, и во всем остальном: он подби¬
рал по буквам и слогам знак для каждой вещи и таким
образом создавал имена. А последующие имена он со¬
ставлял уже из этих, действуя подобным же образом,
а Вот какова, мне кажется, Гермоген, должна быть пра¬
вильность имен, если только Кратил чего-нибудь не
возразит.
Гермоген. Много же забот, Сократ, доставил мне Кра¬
тил! Да ведь я тебе с самого начала об этом толковал.
Он говорил, что существует некая правильность имен,
хотя на вопрос, какова она, не отвечал ничего опреде¬
ленного, так что нельзя разобрать, с умыслом или нет
он каждый раз затемняет дело. Так вот, скажи же мне в
е присутствии Сократа, Кратил, доволен ли ты тем, что
говорит Сократ об именах, или ты можешь сказать луч¬
ше? Если можешь, скажи, чтобы тебе либо у Сократа
поучиться, либо научить нас обоих.
Кратил. Как, Гермоген? Тебе кажется, что это легко —
столь быстро выучиться или научить какому-либо делу,
вплоть до такого, которое относится уже к величай¬
шим?
428 Ге р м о г е н. Клянусь Зевсом, мне-то не кажется. Но по-мо¬
ему, прекрасно сказано у Гесиода, что если к малому
приложить даже малое, и то дело продвинется вперед.
Так что хоть малую толику ты можешь добавить: не со¬
чти это за труд и окажи милость нашему Сократу, а по
справедливости — и мне.
С о к р ат. Да к тому же, Кратил, заметь, я ведь ни на чем не
настаиваю из того, что говорил. Просто я рассмотрел с
Гермогеном вместе, как мне все это представлялось,
ь так что говори смело, если знаешь что-то лучшее, ведь
я приму это с охотой. Еще бы, я и не удивился бы, если
326
К РАТИЛ
бы ты умел лучше сказать об этом. Ведь мне сдается, ты
и сам над этим размышлял, и учился у других. Так что
если ты скажешь что-то лучшее, запиши и меня одним
из своих учеников в науке о правильности имен.
К рати л. Конечно, Сократ, занимайся я этим на самом де¬
ле, как ты говоришь, я может быть и сделал бы тебя
с своим учеником. Боюсь все же, как бы не получилось
наоборот, потому что мне пришло в голову применить
к тебе слова Ахилла, которые он произносит в “Моль¬
бах”, обращаясь к Аяксу. Говорит же он вот что:
Сын Теламонов, Аякс благородный, властитель народа!
Все ты, я чувствую сам, говорил по душе мне.
Так и мне, Сократ, будто прямо в душу запали твои про¬
рицания: то ли ты вдохновлен Евтифроном, то ли в те¬
бе давно уже таилась еще какая-то муза,
а Сократ. Добрый мой Кратил, я и сам давно дивлюсь своей
мудрости и не доверяю ей. Видимо, мне еще самому нуж¬
но разобраться в том, что я, собственно, говорю. Ибо
тяжелее всего быть обманутым самим собой. Ведь тогда
обманщик неотступно следует за тобой и всегда нахо¬
дится рядом, разве это не ужасно? И потому, видно, нам
следует чаще оглядываться на сказанное и пытаться, по
словам того же поэта, “смотреть одновременно и впе¬
ред и назад”. Вот и теперь давай посмотрим, что у нас
е уже сказано. Правильность имени, говорили мы, состо¬
ит в том, что оно указывает, какова вещь. Будем считать,
что этого достаточно?
Кратил. Мне кажется, вполне, Сократ.
Критика релятивизма в учении об именах
Сократ. Итак, имена даются ради обучения?
Кратил. Разумеется.
Сократ. Так не сказать ли нам, что это — искусство и что су¬
ществуют люди, владеющие им?
327
Платон
Кратил. Это верно.
Сократ. Кто же они?
429 Кратил. А вот те, о ком ты говорил вначале, учредители
[имен].
С о к р ат. А не скажем ли мы в таком случае, что это искус¬
ство бытует среди людей таким же образом, как все ос¬
тальные? Я хочу сказать вот что: случается, что одни
живописцы — хуже, другие — лучше?
Кратил. Разумеется.
Сократи одни из них создают лучшие живописные про¬
изведения, а другие — худшие? И домостроители так же:
одни строят дома лучше, другие — хуже?
Кратил. Да.
ь Сократ. Следовательно, так же и законодатели: у одних
то, что они делают, получается лучше, у других — хуже?
Кратил. Я этого пока не нахожу.
Сократ. Значит, ты не находишь, что одни законы быва¬
ют лучше, другие — хуже?
Кратил. Конечно, нет.
Сократ. Тогда, видимо, и имена ты не находишь одни худ¬
шими, другие — лучшими?
Кратил. Нет, конечно.
Сократ. Выходит, что все имена установлены правильно?
Кратил. По крайней мере те, что действительно суть
имена.
Сократ. Что же, дело обстоит так, как мы говорили об
с этом раньше: вот Гермогену его имя либо совсем не
принадлежит — если происхождение от Гермеса не име¬
ет к нему отношения, — либо, хотя оно ему и присвое¬
но, присвоено неверно?
Кратил. Мне кажется, оно не принадлежит ему, Сократ,
а только кажется принадлежащим; принадлежит же
оно другому человеку, чья природа соответствует его
имени.
Сократ. Так не лжет ли тот, кто называет его Гермогеном?
Или же вообще невозможно сказать, что он Гермоген,
если он не Гермоген?
328
Кратил
Крат ил. Почему?
а С о к р ат. Разве твое утверждение не означает, что вообще
невозможно произнести ложь? А ведь многие именно
это и утверждают, друг мой Кратил, — и теперь, и ут¬
верждали прежде.
Кратил. Как же можно, Сократ, говоря о чем-то, говорить
о том, что не существует? Или это не значит произно¬
сить ложь — говорить о вещах несуществующих?
Сократ. Это слишком хитро сказано, дружище, для меня
е и моих лет. Но скажи мне вот что: по-твоему, утвер¬
ждать что-либо ложное нельзя, а произнести вслух —
можно?
Кратил. Нет, мне кажется, и произнести вслух нельзя
также.
Сократ. Ни сказать и ни обратиться? Например, если
кто-нибудь встретил бы тебя на чужбине и, взяв за ру¬
ку, сказал: “Здравствуй, гость афинский, сын Смикрио-
на, Гермоген!”, то утверждал ли бы он это, или так про¬
сто высказался, или произнес в качестве обращения,
относилось бы это к тебе или вот к этому Гермогену?
Или вообще ни к кому?
Кратил. Мне кажется, Сократ, что он вообще напрасно
издавал бы все эти звуки.
430 Сократ. Заманчиво и это суждение. А все же истинные
звуки он издавал бы или ложные? Или часть их была бы
истинной, а часть ложной? Ведь и этим бы я удоволь¬
ствовался.
К р а т и л. Я бы сказал, что это пустой звук. Напрасный труд
ему себя тревожить, все равно как впустую размахивать
кулаками.
С о к р ат. Ну хорошо. Давай чуть-чуть отвлечемся, Кратил.
Может быть, ты согласишься, что одно дело — имя, а
другое — кому оно принадлежит?
К р а т и л. Ну положим.
ь Сократ. А согласен ли ты, что имя есть некое подражание
вещи?
Кратил. В высшей степени.
3^9
Платон
Сократ. Не полагаешь ли ты, что и живописные изобра¬
жения — это подражания каким-то вещам, но подража¬
ния, выполненные неким иным способом?
Кратил. Да.
С о к р ат. Ну хорошо... Может быть, я чего-то не улавливаю
в твоих словах, и, скорее всего, ты говоришь правиль¬
но. Скажи, можно ли различать эти изображения в их
отношении к вещам, подражания которым они собой
представляют, или же нет?
с Кратил. Можно.
Сократ. Итак, во-первых, смотри, может ли кто-то отнес¬
ти изображение мужчины к мужчине, а изображение
женщины — к женщине и остальное таким же образом?
Кратил. Разумеется.
Сократ. А наоборот — изображение мужчины отнести к
женщине, а изображение женщины — к мужчине?
Кратил. Может случиться и так.
Сократ. И оба этих распределения будут правильными?
Или только одно из двух?
Кратил. Только одно.
С о к р ат. Я думаю, только то, которое отнесет к каждой ве¬
щи то, что ей подобает и на нее похоже?
Кратил. Мне кажется, так.
а Сократ. Тогда, чтобы нам, друзьям, не препираться из-за
слов, прими то, что я говорю. Ведь в обоих случаях под¬
ражания, дружище, — и с помощью живописных изоб¬
ражений, и с помощью наименования — я назову пра¬
вильным только такое вот распределение, а в случае с
именами я назову его, кроме того, еще истинным; дру¬
гое же, которое соотносит и сопоставляет с вещами то,
что на них непохоже, я назову неправильным и вдоба¬
вок ложным, когда это касается имен.
Кратил. А ты не боишься, Сократ, что если в живописи
это и возможно — неправильно распределять изобра-
е жения, то в именах — никак, но распределение здесь
всегда непременно должно быть правильным?
Сократ. Ну как ты можешь так говорить! Какая же здесь
330
Кратил
разница? Разве нельзя подойти к мужчине и со слова¬
ми: “Вот твое изображение” — показать ему что придет¬
ся: либо его изображение, либо жены? Показать — я
имею в виду заставить его воспринять это зрительно.
Кратил. Разумеется, можно.
Сократ. А подойти к нему же и сказать: “Вот твое имя”?
Ведь имя тоже в некотором роде есть подражание, как
431 и картина. Так вот, сказать ему: “Это — твое имя”, а за¬
тем заставить его воспринять на слух что придется: ли¬
бо имя, подражающее ему, говоря при этом, что он
мужчина, либо имя какой-либо смертной жены, гово¬
ря, что он — женщина. Не кажется ли тебе, что это воз¬
можно и случается иногда?
Кратил. Мне хотелось бы согласиться с тобой, Сократ.
Пусть будет так.
Сократ. Вот и прекрасно, друг мой, если это и вправду
так. Ведь не следует нам уж очень из-за этого спорить,
ь Так что если существует какое-то распределение и
здесь, то один вид его нам нужно назвать истинным,
другой же — ложным. Далее, если это так и можно рас¬
пределять имена неверно, относя к вещам не то, что им
подобает, но иногда и то, что им не подходит, то таким
же образом можно составлять и выражения. Если же
можно так устанавливать выражения и имена, то не-
с пременно можно и целые высказывания. Ведь выска¬
зывание, я думаю, так или иначе из них состоит. Или не
так, Кратил?
Кратил. Так. Мне кажется, ты говоришь прекрасно.
С о крат. Если мы еще раз уподобим первые имена карти¬
нам, то скажем, что, как в живописи, в них можно во¬
плотить все подобающие цвета и очертания, а иной раз
и не все — некоторые можно опустить, некоторые доба¬
вить в большей или в меньшей мере. Или так сделать
нельзя?
Кратил. Можно.
Сократ. В таком случае тот, кто воссоздает все прекрас¬
ные черты, воссоздает и облик предмета, а тот, кто не-
331
Платон
которые черты добавляет или отнимает, хотя и отра¬
зит облик предмета, но сделает это худо,
а Кратил. Да.
С о к р ат. Ну а тот, кто подражает сущности вещей с помо¬
щью слогов и букв? С таким же успехом и он, если отра¬
зит все подобающие черты, получит прекрасное изоб¬
ражение, которое и будет именем; если же он какие-то
черты опустит, а иной раз и добавит, то, хотя и полу¬
чится какое-то изображение, оно не будет прекрасным!
Так что и среди имен одни будут хорошо сделаны, а дру¬
гие — худо?
Кратил. Возможно.
е Сократ. Значит, возможно, что один мастер имен будет
хорошим, другой же — плохим?
Кратил. Да.
Сократ. Но ведь мы назвали его “законодателем”?
Кратил. Да.
Сократ. Значит, возможно, клянусь Зевсом, чтобы, как и
в других искусствах, один законодатель был хорошим,
другой же — худым, коль скоро ты согласен с прежним
моим утверждением.
Кратил. Да, это так. Но взгляни и ты, Сократ, когда мы
эти буквы — альфу, бету и любую другую — присваиваем
именам по всем правилам грамматики, то, если мы что-
432 то отнимем или добавим, или переставим, ведь нельзя
будет сказать, что имя написано, хоть и неправильно:
ведь оно вообще не будет написано и тотчас станет дру¬
гим именем, если претерпит что-либо подобное.
С о к р ат. Ты не боишься, Кратил, что из такого рассмотре¬
ния у нас не выйдет ничего хорошего?
Кратил. Почему это?
Сократ. Может быть, с теми вещами, которые существу¬
ют или не существуют в зависимости от того или иного
количества, дело так и обстоит, как ты говоришь: ска¬
жем, если к десяти или любом)7 другому числу что-то
ь прибавить или отнять, тотчас получится другое число.
Но у изображения чего-то определенного и вообще у
332
К РАТ ИЛ
всякого изображения совсем не такая правильность,
но, напротив, вовсе не нужно воссоздавать все черты,
присущие предмету, чтобы получить образ. Смотри же,
так ли я рассуждаю? Будут ли это две разные вещи — Кра-
тил и изображение Кратила, если кто-либо из богов вос¬
произведет не только цвет и очертания твоего тела, как
это делают живописцы, но и все, что внутри, — воссоз-
с даст мягкость и теплоту, движения, твою душу и разум —
одним словом, сделает все, как у тебя, и поставит это
произведение рядом с тобой, будет ли это Кратил и изо¬
бражение Кратила, или это будут два Кратила?
Кратил. Два Кратила, Сократ. Мне, по крайней мере, так
кажется.
Сократ. Так что видишь, друг мой, нужно искать какой-то
иной правильности изображений и того, о чем мы
здесь говорим, и не следует настаивать на том, что если
а чего-то недостает или что-то есть в избытке, то это уже
не изображение. Или ты не чувствуешь, сколького не¬
достает изображениям, чтобы стать тождественными
тому, что они воплощают?
Кратил. Нет, я чувствую.
Сократ. Да ведь смешные вещи, Кратил, творились бы с
именами и вещами, которым принадлежат эти имена,
если бы они были во всем друг другу тождественны. То¬
гда все бы словно раздвоилось, и никто не мог бы ска¬
зать, где он сам, а где его имя.
Кратил. Это правда.
Сократ. Поэтому смелее допусти, благородный друг, что
е одно имя присвоено хорошо, другое же — нет. И не на¬
стаивай на том, что имя должно иметь лишь такие зву¬
ки, какие делали бы его полностью тождественным ве¬
щи, которой оно присвоено. Допусти, что и какая-то
неподходящая буква может тут быть добавлена. А если
может быть добавлена буква, то и имя в высказывании,
если же имя, то и не подобающее вещам выражение мо¬
жет встретиться в речи, но от этого ничуть не хуже
можно называть вещи и рассуждать о них, пока сохра-
333
Платон
няется основной облик вещи, о которой идет речь, как,
433 скажем, в названиях букв: ты, может быть, помнишь,
что именно мы с Гермогеном уже говорили здесь по
этому поводу
К рати л. Я хорошо это помню.
Сократ. Вот и отлично. Пока сохраняется этот основной
вид, пусть отражены и не все подобающие черты, все
равно можно вести речь о данной вещи. Если отраже¬
ны все подобающие черты — прекрасно, если же малая
часть их — то плохо. Так бросим, милый мой, этот раз¬
говор, чтобы нас не обвинили в том, что мы, подобно
ь эгинетам, поздней ночью обходящим дорогу, и в самом
деле вышли в путь позднее, чем следовало. Или уж по¬
ищи тогда какой-нибудь другой правильности и не со¬
глашайся, что имя есть выражение вещи с помощью
букв и слогов. Ведь если ты признаешь и то и другое, то
окажешься не в ладу с самим собой.
К рати л. Мне кажется, Сократ, ты говоришь ладно. Я с то¬
бою во всем согласен.
С о к р ат. Ну раз мы оба так думаем, давай теперь рассмот¬
рим вот что: если, скажем, имя установлено хорошо, то
с должно оно содержать подобающие буквы?
Кратил. Да.
С о к р ат. А подобают ему буквы, что подобны вещам?
Кратил. Разумеется.
Сократ. Следовательно, так присваивается хорошо состав¬
ленное имя. Если же какое-то имя присвоено плохо, то,
верно, в большей своей части оно будет состоять из по¬
добающих букв — подобных вещи, — раз оно все-таки ос¬
танется изображением, но при этом оно будет иметь и
неподобающие буквы, из-за чего мы скажем, что это не¬
правильное имя и присвоено худо. Так или нет?
Кратил. Я думаю, нам с тобой не стоит сражаться, Со¬
крат, хотя мне не нравится называть что-либо именем,
но говорить при этом, что оно плохо присвоено,
а Сократ. А может быть, тебе вообще не нравится, что имя
есть выражение вещи?
334
Кратил
Крат ил. Да, если говорить обо мне.
Сократ. Но то, что одни имена составлены из более ран¬
них, другие же — самые первые, это, по-твоему, хорошо
сказано?
Кратил. По-моему, да.
Сократ. Однако, если первые имена должны быть выра-
е жением чего-либо, знаешь ли ты иной, лучший способ
создать эти выражения, нежели сделать их возможно
более тождественными тому, что они должны выра¬
зить? Или тебе больше нравится вот этот способ — о
нем говорит Гермоген и многие другие, — что-де име¬
на — это результат договора и для договорившихся они
выражают заранее известные им вещи, и в этом-то и со¬
стоит правильность имен — в договоре, — и безразлич¬
но, договорится ли кто-то называть вещи так, как это
было до сих пор, или наоборот: например, то, что те¬
перь называется малым, он договорится звать великим,
а что теперь великим — малым. Так который из спосо¬
бов нравится тебе больше?
434 Кратил. Ну, это совсем разные вещи, Сократ, — выражать
что-то с помощью подобия или как попало.
Сократ. Ты говоришь отлично. В таком случае если имя
будет подобно вещи, то по природе необходимо, чтобы
и буквы, из которых составлены первые имена, были
подобны вещам. Разве не так? Я утверждаю, что никто
не смог бы сделать то, что мы теперь называем рисун¬
ком, подобным какой-либо из сущих вещей, если бы от
ь природы не существовало средств, из которых склады¬
вается живописное изображение, подобных тем вещам,
каким подражает живопись. Или это возможно?
Кратил. Нет, невозможно.
С о к р а т. В таком случае и имена так же точно не могли бы
стать чему-то подобными, если бы не существовало на¬
чал, содержащих какую-то исконную правильность, из
которых составляются имена для тех вещей, которым
они подражают. А эти начала, из которых нужно состав¬
лять имена, ведь не что иное, как звуки?
335
Платон
Кратил. Да.
Сократ. Теперь и ты признал то, что еще раньше признал
с Гермоген. Скажи, хорошо ли, по-твоему, говорить, что
буква ро соответствует порыву, движению и в то же
время твердости? Или нехорошо?
Кратил. По-моему, хорошо.
Сократ. А ламбда — гладкости, податливости, ну и всему
тому, о чем мы говорили?
Кратил. Да.
С о к р ат. А знаешь ли ты, что мы произносим “склеротэс”
(зЫёго^ёз), а эретрийцы говорят “склеротэр” (зЫёго-
1ёг)?
Кратил. Верно.
Сократ. Значит, ро и сигма похожи друг на друга? И это
слово выражает одно и то же для них, оканчиваясь на
ро, и для нас, оканчиваясь на сигму? Или для кого-то из
нас оно этого не выражает?
а Кратил. Но ведь оно выражает одно и то же для тех и дру¬
гих.
Сократ. Потому ли, что ро и сигма в чем-то подобны, или
потому, что нет?
Кратил. Потому что в чем-то подобны.
Сократ. Может быть, в таком случае они подобны во всех
отношениях?
Кратил. Вероятно, когда нужно выразить порыв.
С о к р ат. А вставленная ламбда? Разве она не выражает то¬
го, что противоположно твердости?
Кратил. Но ведь может быть, что она вставлена непра¬
вильно, Сократ, как это оказывалось недавно в тех слу¬
чаях, когда ты объяснял какие-то слова Гермогену, от¬
нимая и добавляя буквы где следует: мне казалось, что
ты делаешь это правильно. Так же и теперь, вероятно,
вместо ламбды нужно говорить ро.
е Сократ. Прекрасно. Так что же? Из того, что мы здесь ска¬
зали, получается, что мы не поймем друг друга, если
кто-то скажет “склерон” (зЫёгоп)? И ты тоже не понима¬
ешь, что я сейчас говорю?
ззб
Кратил
Кратил. Ну я-то понимаю уж по привычке, добрейший
мой.
Сократ. Вот ты говоришь “по привычке”: ты понимаешь
под этим нечто отличное от договора? Или ты называ¬
ешь привычкой что-то иное, не то, что я, то есть не то,
что, произнося какое-то слово, я подразумеваю нечто
определенное, ты же из моих слов узнаёшь, что я под¬
разумеваю именно это? Не так ли?
435 Кратил. Так.
Сократ. И если ты узнаёшь это тогда, когда я произношу
какое-то слово, то можно сказать, что я как бы сооб¬
щаю тебе что-то?
Кратил. Да.
Сократ. А я вдруг, подразумевая что-то, стану произно¬
сить непохожие на это звуки, — коль скоро ламбда не
похожа на то, что ты назвал “склеротэс” (зЫёгогёз). Ес¬
ли же это так, то ты сделал не что иное, как договорил¬
ся с самим собой, и правильность имен для тебя оказы¬
вается договором, коль скоро выражать вещи могут и
подобные и неподобные буквы, случайные, по привыч¬
ке и договору. А если под привычкой ты подразумева-
ь ешь вовсе не договор, то суди сам, хорошо ли говорить,
что выражение состоит в подобии, а не в привычке?
Ведь по привычке, видимо, можно выражать вещи как
с помощью подобного, так и с помощью неподобного.
Если же мы в этом согласимся, Кратил, — а твое молча¬
ние я принимаю за согласие, — нам необходимо дого¬
вор и привычку как-то соотнести с выражением того,
что мы подразумеваем, когда произносим слова. Затем,
милейший мой, если тебе угодно обратиться к числу
откуда, думаешь ты, взяты имена, подобающие каждо¬
му из чисел, если ты не допустишь, что условие и дого-
с вор имеют значение для правильности имен? Мне и са¬
мому нравится, чтобы имена по возможности были по¬
добны вещам, но, чтобы уж и впрямь не было слишком
скользким, как говорит Гермоген, это притягивание по¬
добия, необходимо воспользоваться и этим досадным
337
Платон
способом — договором — ради правильности имен. Мы,
верно, тогда говорили бы лучшим из всевозможных
способов, когда либо все, либо как можно большее чис¬
ло имен были подобными, то есть подходящими, и ху-
а же всего говорили бы, если бы дело обстояло наобо¬
рот. Но вот что скажи мне: какое значение имеют для
нас имена и что хорошего, как мы бы сказали, они вы¬
полняют?
Крати л. Мне кажется, Сократ, они учат. И это очень про¬
сто: кто знает имена, тот знает и вещи.
Сократ. Наверное, Кратил, ты имеешь в виду что-то в та¬
ком роде: когда кто-то знает имя, каково оно, — а оно та-
е ково же, как вещь, — то он будет знать и вещь, если
только она оказывается подобной имени, так что это
искусство одинаково для всех взаимоподобных вещей.
Мне кажется, именно поэтому ты сказал: кто знает име¬
на, знает и вещи.
Кратил. Эти слова — сама истина.
Сократ. Тогда давай посмотрим, что это за способ обуче¬
ния вещам, который ты здесь называешь, и нет ли како¬
го-нибудь другого способа — причем этот оставался бы
наилучшим, — или вообще нет никакого другого. Как
ты думаешь?
436 Кратил. Я по крайней мере считаю так: другого способа
не существует, этот способ единственный и наилучший.
Сократ. А может быть, в этом же состоит и постижение
вещей: кто постигнет имена, тот постигнет и то, чему
принадлежат эти имена. Или исследовать и постигать
вещи нужно иным каким-то способом? А это — способ
учиться вещам?
К р ат и л. Ну конечно, это способ исследования и постиже¬
ния вещей, и по той же самой причине.
Сократ. Тогда давай поразмыслим, Кратил. Если кто-то в
ь своем исследовании вещей будет следовать за именами
и смотреть, каково каждое из них, не думаешь ли ты,
что здесь есть немалая опасность ошибиться?
Кратил. Каким образом?
338
К РАТ И Л
Сократ. Ведь ясно, что первый учредитель имен устанав¬
ливал их в соответствии с тем, как он постигал вещи.
Мы уже говорили об этом. Или не так?
Кратил. Так.
Сократ. Значит, если он постигал их неверно, а установил
с имена в соответствии с тем, как он их постигал, то что
ожидает нас, доверившихся ему и за ним последовав¬
ших? Что, кроме заблуждения?
Кратил. Думаю, это не так, Сократ. Необходимо, чтобы
имена устанавливал знающий учредитель. В против¬
ном случае, как я уже говорил раньше, это не имена.
Да вот тебе вернейшее свидетельство того, что зако¬
нодатель не поколебал истины: ведь иначе у него не
могло бы все быть так стройно. Разве ты не видишь
этого — ты, который говорил, что все имена возникли
по одному и тому же способу и направлены к одному и
тому же?
Сократ. Но знаешь, друг мой Кратил, это не оправдание.
Ведь если учредитель обманулся в самом начале, то и
с1 остальное он поневоле делал уж так же, насильно согла¬
совывая дальнейшее с первым. В этом нет ничего
странного, так же ведь и в чертежах: иногда после пер¬
вой небольшой и незаметной ошибки все остальное
уже вынужденно следует за ней и с ней согласуется. По¬
этому каждому человеку нужно более всего вниматель¬
ным быть при начале всякого дела, и тогда нужно обду¬
мать, правильно или нет он закладывает основание. А
коль скоро это достаточно испытано, остальное уже
е явится следом. Я бы как раз не удивился, если бы имена
действительно согласовались друг с другом. Давай же
снова вернемся к тому, что мы уже разобрали. Мы гово¬
рили, что имена обозначают сущность вещей так, как
если бы все сущее шествовало, неслось и текло. Не ка¬
жется ли тебе, что они выражают что-то другое?
437 Кратил. Разумеется, нет. Это значение правильно.
Сократ. Тогда давай посмотрим, выбрав сначала из такого
рода имен слово “знание” (ер151ётё). Ведь оно двойст-
339
Платон
венно и скорее, видимо, означает, что душа стоит
(Ы81ё81$) подле (ер1) вещей, нежели что она несется
вместе с ними, и правильнее, вероятно, начало этого
слова произносить так, как мы теперь его произносим,
делая наращение не к эпсилону (ере181ётё), но к йоте.
Затем слово “устойчивость” (1о ЪеЪаюп) есть скорее
подражание каким-то устоям (Ъазе18) и стоянию (81а818),
ь а не порыву. Так же и “наука” (Ызшпа) обозначает неко¬
торым образом то, что останавливает течение реки
(Ы81ё811оп гоип). И “достоверное” (р181оп), судя по все¬
му, означает стояние (Ы81ап). Затем “память” (тпётё)
скорее всего указывает на то, что в душе унялись (топё
е81т) какие-то порывы. А “проступок” (ЬатаПта), если
угодно, и “несчастье” (зитрЬога), если кто проследит
эти имена, окажутся тождественными “сметливости”
(8ипе818), “познанию” (ер181ётё) и всем другим именам,
связанным с чем-то серьезным.
Но даже “невежество” и “беспутство” представля¬
ются близкими этим именам, так как “невежество”
с (атаиа) — это как бы шествие рядом с божеством
(Наша 1Ьео 1епа1), а “беспутство” (ако1а81а), судя по все¬
му, это как бы “сопутствие” (ако1ои(:Ыа) вещам. Таким
образом, имена, которые мы считаем названиями худ¬
ших вещей, могут оказаться названиями самых лучших.
Я думаю, если бы кто-нибудь как следует постарался, он
смог бы найти много других имен, которые бы показы¬
вали, что присвоитель имен обозначал не идущие или
несущиеся, но пребывающие в покое вещи,
а К рати л. Однако, Сократ, ты видишь, что у многих имен
все-таки первое значение.
Сократ. Что же из того, Кратил? Подсчитаем имена, слов¬
но камешки при голосовании, и в этом-то и будет состо¬
ять правильность? С каким значением окажется боль¬
ше имен, те имена и будут истинными?
Кратил. Нет, конечно, так делать не следует.
Сократ. Ни в коем случае, мой друг. Давай оставим это и
438 начнем оттуда, откуда мы уже начинали. Помнишь, ты
340
Кратил
только что сказал, что учредитель имен непременно
должен был знать вещи, которым устанавливал имя. Ты
все еще так же думаешь или нет?
Кратил. Все также.
Сократ. Тот, кто первый устанавливал имена, устанавли¬
вая их, говоришь ты, знал эти вещи?
Кратил. Знал.
Сократ. Но по каким именам он изучил или исследовал
ь вещи, если еще ни одно имя не было присвоено? Мы
ведь говорили раньше, что невозможно исследовать
вещи иначе, как изучив имена или исследовав их зна¬
чение?
Кратил. В том, что ты говоришь, что-то есть, Сократ.
Сократ. Тогда каким же образом, сказали бы мы, они мог¬
ли устанавливать со знанием дела имена или оказаться
законодателями, если еще не было присвоено ни одно¬
го имени, по которому они могли бы узнать, что вещи
нельзя постичь иначе как из имен?
с К р ат и л. Я думаю, Сократ, что справедливее всего говорят
об этом те, кто утверждает, что какая-то сила, высшая,
чем человеческая, установила вещам первые имена, так
что они непременно должны быть правильными.
Сократ. Ты думаешь, такой учредитель, будь он гений или
бог, мог бы сам себе противоречить? Или ты считаешь,
что до сих пор мы болтали вздор?
Кратил. Но противоположные имена исходили уже не от
них.
Сократ. Какие же именно, превосходнейший? Те, что сво¬
дят дело к стоянию, или те, что к порыву? Ведь если ис¬
ходить из ранее сказанного, вопрос решает здесь не ко¬
личество?
а Кратил. Конечно, это было бы неправильно, Сократ.
Сократ. Так что, если возмутятся имена и одни скажут,
что именно они — подобие истины, другие же — что
они, как мы сможем их рассудить, к чему мы прибег¬
нем? Не к другим же именам, отличным от этих, ведь
этого делать нельзя? Ясно, что нужно искать помимо
341
Платон
имен то, что без их посредства выявило бы для нас, ка¬
кие из них истинны, то есть показывают истину вещей,
е К р а т и л. Мне кажется, это так.
Сократ. Если это так, Кратил, то можно, видимо, изучить
вещи и без имен.
Кратил. Очевидно.
Гносеологические выводы
Сократ. Но с помощью чего же другого и как предложил
бы ты их изучать? Не так ли, как это было бы всего спра¬
ведливее: устанавливать родство между словами и изу¬
чать одно через другое, а также через самое себя? Ведь
что-то другое, от них отличное, и означало бы что-то
другое и отличное от них, но не их.
Кратил. Мне кажется, ты говоришь правду.
439 Сократ. Тогда, ради Зевса, слушай. Разве нам не приходи¬
лось уже много раз соглашаться, что хорошо установ¬
ленные имена подобны тем вещам, которым они при¬
своены, и что имена — это изображения вещей?
Кратил. Да.
С о к р ат. А если можно было бы с успехом изучать вещи из
имен, но можно было бы и из них самих — какое изуче¬
ние было бы лучше и достовернее? По изображению
изучать саму вещь — хорошо ли она изображена — и ис¬
тину, которую являет отображение, или из самой исти-
ь ны изучать и ее самое, и ее отображение, подобающим
ли образом оно сделано?
Кратил. Мне кажется, это надо изучать из самой истины.
Сократ. Так вот, узнать, каким образом следует изучать и
исследовать вещи, это, вероятно, выше моих и твоих
сил. Но хорошо согласиться и в том, что не из имен
нужно изучать и исследовать вещи, но гораздо скорее
из них самих.
Кратил. Очевидно, Сократ.
с Сократ. Тогда давай рассмотрим еще вот что, дабы нас
не обмануло множество имен, сводящихся к одному и
342
К РАТИЛ
тому же: если, давая имена сущему, учредители имен
имели в виду, что все всегда шествует и течет, — а мне
представляется, что именно это они и подразумева¬
ли, — если так и случилось, все же это не так, и сами
они, словно попав в какой-то водоворот, мечутся там и
увлекают нас за собою. Смотри же, бесценный друг
мой, что я часто вижу, словно бы в грезах. Могли бы
мы сказать, что есть что-то прекрасное и доброе само
с1 по себе и что это относится к каждой существующей
вещи? Или нет?
К рати л. Мне кажется, могли бы, Сократ.
Сократ. Тогда давай это рассмотрим. Я не о том говорю,
что, если прекрасно какое-то лицо или что-либо другое
в этом роде, значит, все это течет — вовсе нет. Но мож¬
но ли нам сказать, что и само прекрасное не остается
постоянно таким, каково оно есть?
К рати л. Безусловно, можно.
Сократ. Но можно ли тогда что-либо правильно имено¬
вать, если оно всегда ускользает, и можно ли сначала
сказать, что оно представляет собою то-то, а затем, что
оно уже такое-то, или же в тот самый момент, когда бы
мы это говорили, оно необходимо становилось уже дру¬
гим и ускользало и в сущности никогда бы не было та¬
ким, [каким мы его называли]?
К рати л. Именно так.
е Сократ. Но разве может быть чем-то то, что никогда не за¬
держивается в одном состоянии? Ведь если бы оно ко¬
гда-нибудь задержалось в этом состоянии, то тут же ста¬
ло бы видно, что оно нисколько не изменяется; с дру¬
гой стороны, если дело обстоит так, и оно остается
самим собой, как может оно изменяться или двигаться,
не выходя за пределы своей идеи?
К р а т и л. Никак не может.
Сократ. Ведь в первом случае оно не могло бы быть никем
440 познано. Ведь когда познающий уже вот-вот бы его на¬
стигал, оно тотчас становилось бы иным и отличным
от прежнего, и нельзя было бы узнать, каково же оно
343
Платон
или в каком состоянии пребывает; а никакое познание,
конечно, не познает того, о чем известно, что оно не
задерживается ни в каком состоянии.
К рати л. Да, это так.
Сократ. И видимо, нельзя говорить о знании, Кратил, ес¬
ли все вещи меняются и ничто не остается на месте.
Ведь и само знание — если оно не выйдет за пределы то¬
го, что есть знание, — всегда остается знанием и им бу-
ь дет; если же изменится самая идея знания, то одновре¬
менно она перейдет в другую идею знания, то есть [дан¬
ного] знания уже не будет. Если же оно вечно меняется,
то оно вечно — незнание. Из этого рассуждения следует,
что не было бы ни познающего, ни того, что должно
быть познанным. А если существует вечно познающее,
то есть и познаваемое, есть и прекрасное, и доброе, и
любая из сущих вещей, и мне кажется, что то, о чем мы
с сейчас говорили, совсем не похоже на поток или по¬
рыв. Выяснить, так ли это или так, как говорят после¬
дователи Гераклита и многие другие, боюсь, будет не¬
легко; и несвойственно разумному человеку, обратив¬
шись к именам, ублажать свою душу и, доверившись им
и их присвоителям, утверждать, будто он что-то знает
(между тем как он презирает и себя, и вещи, в которых
. будто бы нет ничего устойчивого, но все течет, как ды¬
рявая скудель, и беспомощно, как люди, страдающие
а насморком), и думать, и располагать вещи так, как ес¬
ли бы все они были влекомы течением и потоком. По-
этому-го, Кратил, дело обстоит, может быть, так, а мо¬
жет быть, и не так. Следовательно, здесь надо все му¬
жественно и хорошо исследовать и ничего не
принимать на веру: ведь ты молод и у тебя еще есть
время. Если же, исследовав это, ты что-то откроешь,
поведай об этом и мне.
Кратил. Так я и сделаю. Все же знай, Сократ, что и сего¬
дня я не в первый раз об этом размышляю, и, когда я
е рассматриваю и перебираю вещи, мне представляется,
что они гораздо скорее таковы, как говорит Гераклит.
344
К РАТИЛ
Сократ. Тогда, мой друг, ты и меня научишь в другой раз,
когда возвратишься. Теперь же ступай, отправляйся в
деревню, как собирался. Вот и Гермоген последует туда
за тобой.
К р ат и л. Так и будет, Сократ. Но и ты до того времени по¬
пытайся это еще раз обдумать.
Фед он
ЭХЕКРАТ, ФЕДОН
Вступление
57 Эхекрат. Скажи, Федон, ты сам был подле Сократа в тот
день, когда он выпил яд в тюрьме, или только слышал
обо всем от кого-нибудь еще?
Федон. Нет, сам, Эхекрат.
Эхекрат. Что же он говорил перед смертью? И как встре¬
тил кончину? Очень бы мне хотелось узнать. Ведь те¬
перь никто из флиунтцев подолгу в Афинах не бывает, а
ь из тамошних наших друзей, кто бы ни приезжал за по¬
следнее время, ни один ничего достоверного сообщить
не может, кроме того только, что Сократ выпил яду и
умер. Вот и все их рассказы.
58 Федон. Так, значит, вы и про суд ничего не знаете, как и
что там происходило?
Эхекрат. Нет, об этом-то нам передавали. И мы еще удив¬
лялись, что приговор вынесли давно, а умер он столько
времени спустя. Как это получилось, Федон?
Федон. По чистой случайности, Эхекрат. Вышло так, что
как раз накануне приговора афиняне украсили венком
корму корабля, который они посылают на Делос.
Эхекрат. А что за корабль?
Федон. По словам афинян, это тот самый корабль, на ко¬
тором Тесей некогда повез на Крит знаменитые семь
346
Ф Е Д О Н
ь пар. Он и им жизнь спас, и сам остался жив. А афиняне,
как гласит предание, дали тогда Аполлону обет: если все
спасутся, ежегодно отправлять на Делос священное по¬
сольство. С той поры и поныне они неукоснительно,
год за годом, его отправляют. И раз уж снарядили по¬
сольство в путь, закон требует, чтобы все время, пока
корабль не прибудет на Делос и не возвратится назад,
город хранил чистоту и ни один смертный приговор в
исполнение не приводился. А плавание иной раз затя-
с гивается надолго, если задуют противные ветры. Нача¬
лом священного посольства считается день, когда жрец
Аполлона возложит венок на корму корабля. А это слу¬
чилось накануне суда — я уже вам сказал. Потому-то и вы¬
шло, что Сократ пробыл так долго в тюрьме между при¬
говором и кончиною.
Эхе к р ат. Ну, а какова была сама кончина, Федон? Что он
говорил? Как держался? Кто был при нем из близких?
Или же власти никого не допустили и он умер в одино¬
честве?
с1 Ф е д о н. Да что ты, с ним были друзья, и даже много друзей.
Эхе крат. Тогда расскажи нам, пожалуйста, обо всем как
можно подробнее и обстоятельнее. Если, конечно, ты
не занят.
Федон. Нет, я совершенно свободен и постараюсь все вам
описать. Тем более что для меня нет ничего отраднее,
как вспоминать о Сократе, — самому ли о нем говорить,
слушать ли чужие рассказы.
Эхе крат. Но и слушатели твои, Федон, в этом тебе не ус¬
тупят! Так что уж ты постарайся ничего не упустить,
будь как можно точнее!
е Федон. Хорошо. Так вот, сидя подле него, я испытывал
удивительное чувство. Я был свидетелем кончины близ¬
кого друга, а между тем жалости к нему не ощущал — он
казался мне счастливцем, Эхекрат, я видел поступки и
слышал речи счастливого человека! До того бесстраш¬
но и благородно он умирал, что у меня даже являлась
мысль, будто и в Аид он отходит не без божественного
347
Платон
предопределения и там, в Аиде, будет блаженнее, чем
59 кто-либо иной. Вот почему особой жалости я не ощу¬
щал — вопреки всем ожиданиям, — но вместе с тем фи¬
лософская беседа (а именно такого свойства шли у нас
разговоры) не доставила мне привычного удовольст¬
вия. Это было какое-то совершенно небывалое чувство,
какое-то странное смешение удовольствия и скорби —
при мысли, что он вот-вот должен умереть. И все, кто
собрался в тюрьме, были почти в таком же расположе¬
нии духа и то смеялись, то плакали, в особенности один
ь из нас — Аполлодор. Ты, верно, знаешь этого человека и
его нрав.
Эхекрат. Какие знать!
Федон. Он совершенно потерял голову, но и сам я был
расстроен, да и все остальные тоже.
Эхекрат. Кто же там был вместе с тобою, Федон?
Федон. Из тамошних граждан — этот самый Аполлодор,
Критобул с отцом, потом Гермоген, Эпиген, Эсхин, Ан-
тисфен. Был и пэаниец Ктесипп, Менексен и еще кое-
кто из местных. Платон, по-моему, был нездоров,
с Эхекрат. А из иноземцев кто-нибудь был?
Федон. Да, фиванец Симмий, Кебет, Федонд, а из Мегар —
Евклид и Терпсион.
Эхекрат. А что же Клеомброт и Аристипп?
Федон. Их и не могло быть! Говорят, они были на Эгине в
ту пору.
Эхекрат. И больше никого не было?
Федон. Кажется, больше никого.
Эхекрат. Так, так, дальше! О чем же, ты говоришь, былау
вас беседа?
а Федон. Постараюсь пересказать тебе все с самого начала.
Мы и до того — и я, и остальные — каждый день непре¬
менно навещали Сократа, встречаясь ранним утром подле
суда, где слушалось его дело: суд стоит неподалеку от тюрь¬
мы. Всякий раз мы коротали время за разговором, ожидая,
пока отопрут тюремные двери. Отпирались они не так уж
рано, когда же наконец отпирались, мы входили к Сократу
348
Федон
и большею частью проводили с ним целый день. В то утро
е мы собрались раньше обыкновенного: накануне вечером,
уходя из в тюрьмы, мы узнали, что корабль возвратился с
Делоса. Вот мы и условились сойтись в обычном месте как
можно раньше. Приходим мы к тюрьме, появляется при¬
вратник, который всегда нам отворял, и велит подождать и
не входить, пока он сам не позовет.
— Одиннадцать, — сказал он, — снимают оковы с Сокра¬
та и отдают распоряжения насчет казни. Казнить будут се¬
годня.
Спустя немного он появился снова и велел нам войти.
60 Войдя, мы увидели Сократа, которого только что рас¬
ковали, рядом сидела Ксантиппа — ты ведь ее знаешь — с ре¬
бенком на руках.
Увидев нас, Ксантиппа заголосила, запричитала, по
женской привычке, и промолвила так:
— Ох, Сократ, нынче в последний раз беседуешь ты с
друзьями, а друзья — с тобою.
Тогда Сократ взглянул на Критона и сказал:
— Критон, пусть кто-нибудь уведет ее домой.
И люди Критона повели ее, а она кричала и била себя в
грудь.
ь Сократ сел на кровати, подогнул под себя ногу и потер
ее рукой. Не переставая растирать ногу, он сказал:
— Что за странная это вещь, друзья, — то, что люди зовут
“приятным”! И как удивительно, на мой взгляд, относится
оно к тому, что принято считать его противоположнос¬
тью, — к мучительному! Вместе разом они в человеке не ужи¬
ваются, но, если кто гонится за одним и его настигает, он
чуть ли не против воли получает и второе: они словно срос-
с лись в одной вершине. Мне кажется, — продолжал он, — что,
если бы над этим поразмыслил Эзоп, он сочинил бы басню
о том, как бог, желая их примирить, не смог, однако ж, поло¬
жить конец их вражде и тогда соединил их головами. Вот
почему, как появится одно — следом спешит и другое. Так и
со мной: прежде ноге было больно от оков, а теперь — вслед
за тем — приятно.
349
Платон
Тут Кебет перебил его:
— Клянусь Зевсом, Сократ, хорошо, что ты мне напом¬
нил! Меня уже несколько человек спрашивали насчет сти-
а хов, которые ты здесь сочинил, — переложений Эзоповых
притч и гимна в честь Аполлона, — и, между прочим, Евен
недавно дивился, почему это, попавши сюда, ты вдруг взял¬
ся за стихи: ведь раньше ты никогда их не писал. И если те¬
бе не все равно, как я отвечу Евену, когда он в следующий
раз об этом спросит — а он непременно спросит! — научи,
что мне сказать.
— Скажи ему правду, Кебет, — промолвил Сократ, что я
не хотел соперничать с ним или с его искусством — это бы-
е ло бы нелегко, я вполне понимаю, — но просто пытался,
чтобы очиститься, проверить значение некоторых моих
сновидений: не этим ли видом искусства они так часто по¬
велевали мне заниматься. Сейчас я тебе о них расскажу.
В течение жизни мне много раз являлся один и тот же
сон. Правда, видел я не всегда одно и то же, но слова слы¬
шал всегда одинаковые: “Сократ, твори и трудись на попри¬
ще Муз”. В прежнее время я считал это призывом и советом
61 делать то, что я и делал. Как зрители подбадривают бегу¬
нов, так, думал я, и это сновидение внушает мне продол¬
жать мое дело — творить на поприще Муз, ибо высочайшее
из искусств — это философия, а ею-то я и занимался. Но те¬
перь, после суда, когда празднество в честь бога отсрочило
мой конец, я решил, что, быть может, сновидение приказы¬
вало мне заняться обычным искусством, и надо не проти¬
виться его голосу, но подчиниться: ведь надежнее будет по-
ь виноваться сну и не уходить, прежде чем не очистишься по¬
этическим творчеством. И вот первым делом я сочинил
песнь в честь того бога, чей праздник тогда справляли, а
почтив бога, я понял, что поэт — если только он хочет быть
настоящим поэтом — должен творить мифы, а не рассужде¬
ния. Сам же я даром воображения не владею, вот я и взял
то, что было мне всего доступнее, — Эзоповы басни. Я знал
их наизусть и первые же, какие пришли мне на память, пе¬
реложил стихами. Так все и объясни Евену, Кебет, а еще ска-
350
Ф Е Д О Н
жи ему от меня “прощай” и прибавь, чтобы как можно ско-
с рее следовал за мною, если он человек здравомыслящий. Я-
то, видимо, сегодня отхожу — так велят афиняне.
Тут вмешался Симмий:
— Да как же убедить в этом Евена, Сократ? Мне много
раз приходилось с ним встречаться, и, насколько я знаю
этого человека, ни за что он не послушается твоего совета
по доброй воле.
— Почему же? Разве Евен не философ?
— По-моему, философ, — отвечал Симмий.
— Тогда он согласится со мною — и он, и всякий другой,
кто относится к философии так, как она того требует и за¬
служивает. Правда, руки на себя он, вероятно, не наложит:
это считается недозволенным.
С этими словами Сократ спустил ноги на пол и так си-
ё дел уже до конца беседы. Кебет спросил его:
— Как это ты говоришь, Сократ: налагать на себя руки
не дозволено, и все-таки философ соглашается отправить¬
ся следом за умирающим?
— Ну и что же, Кебет? Неужели вы — ты и Симмий — не
слышали обо всем этом от Филолая?
— Нет. По крайней мере, ничего ясного, Сократ.
— Правда, я и сам говорю с чужих слов, однако же охот¬
но повторю то, что мне случалось слышать. Да, пожалуй,
е оно и всего уместнее для человека, которому предстоит пе¬
реселиться в иные края, — размышлять о своем переселе¬
нии и пересказывать предания о том, что ждет его в конце
путешествия. В самом деле, как еще скоротать время до за¬
ката?
— Так почему же все-таки, Сократ, считается, что убить
самого себя непозволительно? Сказать по правде, я уже слы¬
шал и от Филолая, когда он жил у нас, — я возвращаюсь к
твоему вопросу, — и от других, что этого делать нельзя. Но
ничего ясного я никогда ни от кого не слыхал.
62 — Не надо падать духом, — сказал Сократ, — возможно,
ты еще услышишь. Но пожалуй, ты будешь изумлен, что сре¬
ди всего прочего лишь это одно так просто и не терпит ни¬
351
Платон
каких исключений, как бывает во всех остальных случаях.
Бесспорно, есть люди, которым лучше умереть, чем жить,
и, размышляя о них — о тех, кому лучше умереть, — ты бу¬
дешь озадачен, почему считается нечестивым, если такие
люди сами окажут себе благодеяние, почему они обязаны
ждать, пока их облагодетельствует кто-то другой.
Кебет слегка улыбнулся и отвечал:
— Зевс свидетель — верно!
Эти слова он произнес на своем наречии.
ь —Конечно, это может показаться бессмысленным, —
продолжал Сократ, — но, на мой взгляд, свой смысл здесь
есть. Сокровенное учение гласит, что мы, люди, находимся
как бы под стражей и не следует ни избавляться от нее сво¬
ими силами, ни бежать, — величественное, на мой взгляд,
учение и очень глубокое. И вот что еще, Кебет, хорошо ска¬
зано, по-моему: о нас пекутся и заботятся боги, и потому
мы, люди, — часть божественного достояния. Согласен ты
с этим или нет?
— Согласен, — отвечал Кебет.
с — Но если бы кто-нибудь из тебе принадлежащих убил
себя, не справившись предварительно, угодна ли тебе его
смерть, ты бы, верно, разгневался и наказал бы его, будь
это в твоей власти?
— Непременно! — воскликнул Кебет.
— А тогда, пожалуй, совсем не бессмысленно, чтобы
человек не лишал себя жизни, пока бог каким-нибудь об¬
разом его к этому не принудит, вроде как, например, сего¬
дня — меня.
— Да, это, пожалуй, верно, — сказал Кебет. — Но то, о чем
ты сейчас говорил, будто философы с легкостью и с охотою
а согласились бы умереть, — это как-то странно, Сократ, раз
мы только что правильно рассудили, признав, что бог печет¬
ся о нас и что мы — его достояние. Бессмысленно предпола¬
гать, чтобы самые разумные из людей не испытывали недо¬
вольства, выходя из-под присмотра и покровительства са¬
мых лучших покровителей — богов. Едва ли они верят, что,
очутившись на свободе, смогут лучше позаботиться о себе
352
Ф Е Д О Н
сами. Иное дело — человек безрассудный: тот, пожалуй, ре-
е шит как раз так, что надо бежать от своего владыки. Ему и в
голову не придет, что подле доброго надо оставаться до по¬
следней крайности, о побеге же и думать нечего. Побег был
бы безумием, и, мне кажется, всякий, кто в здравом уме, все
гда стремится быть подле того, кто лучше его самого. Но это
очевиднейшим образом противоречит твоим словам, Со¬
крат, потому что разумные должны умирать с недовольст¬
вом, а неразумные — с весельем.
Сократ выслушал Кебета и, как показалось, обрадовал¬
ся его пытливости. Обведя нас взглядом, он сказал:
63 — Всегда-то Кебет отыщет какие-нибудь возражения и
не вдруг соглашается с тем, что ему говорят.
А Симмий на это:
— Да, Сократ, и мне тоже кажется, что Кебет говорит де¬
ло. С какой стати людям поистине мудрым бежать от хозя¬
ев, которые лучше и выше их самих, и почему при расста¬
вании у них должно быть легко на сердце? И мне кажется,
Кебет метит прямо в тебя. Ведь ты с такой легкостью при-
ь нимаешь близкую разлуку и с нами, и с теми, кого сам при¬
знаешь добрыми владыками, — с богами.
— Верно, — сказал Сократ, — и, по-моему, я вас понял: вы
предъявляете обвинение, а я должен защищаться, точь-в-
точь как в суде.
— Совершенно справедливо! — сказал Симмий.
— Ну, хорошо, попробую оправдаться перед вами более
успешно, чем перед судьями. Да, Симмий и Кебет, если бы
я не думал, что отойду, во-первых, к иным богам, мудрым и
добрым, а во-вторых, к умершим, которые лучше живых,
тех, что здесь, на Земле, я был бы не прав, спокойно встре-
с чая смерть. Знайте и помните, однако же, что я надеюсь
прийти к добрым людям, хотя и не могу утверждать это со
всею решительностью. Но что я предстану пред богами, са¬
мыми добрыми из владык, — знайте и помните, это я ут¬
верждаю без колебаний, решительнее, чем что бы то ни
было в подобном же роде! Так что никаких оснований для
недовольства у меня нет, напротив, я полон радостной на¬
353
Платон
дежды, что умерших ждет некое будущее и что оно, как гла¬
сят и старинные предания, неизмеримо лучше для добрых,
чем для дурных.
— И что же, Сократ? — спросил Симмий. — Ты намерен
с1 унести эти мысли с собою или, может быть, поделишься с
нами? Мне, по крайней мере, думается, что и мы вправе по¬
лучить долю в этом благе. А вдобавок, если ты убедишь нас
во всем, о чем станешь говорить, вот тебе и оправдательная
речь.
— Ладно, попытаюсь, — промолвил Сократ. — Но сперва
давайте послушаем, что скажет наш Критон: он, по-моему,
уже давно хочет что-то сказать.
— Только одно, Сократ, — отвечал Критон. — Прислуж¬
ник, который даст тебе яду, уже много раз просил предупре¬
дить тебя, чтобы ты разговаривал как можно меньше: ожив¬
ленный разговор, дескать, горячит, а всего, что горячит,
е следует избегать — оно мешает действию яда. Кто этого пра¬
вила не соблюдает, тому иной раз приходится пить отраву
дважды и даже трижды.
А Сократ ему:
— Да пусть его! Лишь бы только делал свое дело, — пусть
даст мне яду два или даже три раза, если понадобится.
— Я так и знал, — сказал Критон, — да он давно уже мне
докучает.
— Пусть его, — повторил Сократ. — А вам, мои судьи, я
хочу теперь объяснить, почему, на мой взгляд, человек, ко-
64 торый действительно посвятил жизнь философии, перед
смертью полон бодрости и надежды обрести за могилой ве¬
личайшие блага. Как это возможно, Симмий и Кебет, сей¬
час попытаюсь показать. Те, кто подлинно предан филосо¬
фии, заняты на самом деле только одним — умиранием и
смертью. Люди, как правило, этого не замечают, но если
это все же так, было бы, разумеется, нелепо всю жизнь
стремиться только к этому, а потом, когда оно оказывается
рядом, негодовать на то, в чем так долго и с таким рвением
упражнялся!
ь Симмий улыбнулся.
354
Ф Е Д О Н
Душа и тело с точки зрения познания истины
— Клянусь Зевсом, Сократ, — сказал он, —мне не до смеха, но
ты меня рассмешил. Я думаю, большинство людей, услыхав
тебя, решили бы, что очень метко нападают на философов,
да и наши земляки присоединились бы к ним с величайшей
охотой: ведь философы, решат они, на самом деле желают
умереть, а стало быть, совершенно ясно, что они заслужива¬
ют такой участи.
— И правильно решат, Симмий, только вот насчет того,
что им ясно, — это неправильно. Им не понятно и не ясно, в
каком смысле желают умереть и заслуживают смерти истин¬
ные философы и какой именно смерти. Так что будем лучше
с обращаться друг к другу, а большинство оставим в покое.
Скажи, как мы рассудим: смерть есть нечто?
— Да, конечно, — отвечал Симмий.
— Не что иное, как отделение души от тела, верно? А
“быть мертвым” — это значит, что тело, отделенное от ду¬
ши, существует само по себе и что душа, отделенная от те¬
ла, — тоже сама по себе? Или, быть может, смерть — это что-
нибудь иное?
— Нет, то самое, — сказал Симмий.
— Теперь смотри, друг, готов ли ты разделить мой взгляд.
а Я думаю, мы сделаем шаг вперед в нашем исследовании, ес¬
ли начнем вот с чего. Как, по-твоему, свойственно философу
пристрастие к так называемым удовольствиям, например к
питью или к еде?
— Ни в коем случае, о Сократ, — отвечал Симмий.
— А к любовным наслаждениям?
— И того меньше!
— А к остальным удовольствиям из числа тех, что отно¬
сятся к уходу за телом? Как тебе кажется, много они значат
для такого человека? Например, щегольские сандалии, или
плащ, или другие наряды, украшающие тело, — ценит он
е подобные вещи или не ставит ни во что, разумеется, кроме
самых необходимых? Как тебе кажется?
— Мне кажется, ни во что не ставит. По крайней мере,
если он настоящий философ.
355
Платон
— Значит, вообще, по-твоему, его заботы обращены не
на тело, но почти целиком — насколько возможно отвлечь¬
ся от собственного тела — на душу?
— По-моему, так.
— Стало быть, именно в том прежде всего обнаружи-
65 вает себя философ, что освобождает душу от общения с
телом в несравненно большей мере, чем любой другой из
людей?
— Да, пожалуй.
— И наверное, Симмий, по мнению большинства лю¬
дей, тому, кто не находит в удовольствиях ничего приятно¬
го и не получает своей доли, и жить-то не стоит? Ведь он
уже на иолдороге к смерти, раз нисколько не думает о теле¬
сных радостях!
— Да, ты совершенно прав.
— А теперь взглянем, как приобретается способность
мышления. Препятствует ли этому тело или нет, если взять
ь его в соучастники философских разысканий? Я имею в виду
вот что. Могуз' ли люди сколько-нибудь доверять своему слу¬
ху и зрению? Ведь даже поэты без конца твердят, что мы ни¬
чего не слышим и не видим точно. Но если эти два телесных
чувства ни точностью, ни ясностью не отличаются, тем ме¬
нее надежны остальные, ибо все они, по-моему, слабее и ни¬
же этих двух. Или ты иного мнения?
— Нет, что ты!
— Когда же в таком случае, — продолжал Сократ, — душа
приходит в соприкосновение с истиной? Ведь, принимаясь
исследовать что бы то ни было совместно с телом, она — как
это ясно — всякий раз обманывается по вине тела.
— Ты прав.
с — Так не в размышлении ли — и только в нем одном —
раскрывается перед нею что-то от [подлинного] бытия?
— Верно.
— И лучше всего мыслит она, конечно, когда ее не трево¬
жит ничто из того, о чем мы только что говорили, — ни слух,
ни зрение, ни боль, ни удовольствие, когда, распростившись
с телом, она останется одна или почти одна и устремится к
356
Ф Е Д О Н
[подлинному] бытию, прекратив и пресекши, насколько это
возможно, общение с телом.
— Так оно и есть.
а — Значит, и тут душа философа решительно презирает
тело и бежит от него, стараясь остаться наедине с собою?
— Очевидно, так.
— Теперь такой вопрос, Симмий. Признаём мы, что су¬
ществует справедливое само по себе, или не признаём?
— Ну разумеется, признаём, клянусь Зевсом.
— А прекрасное и доброе?
— Как же не признать?
— А тебе случалось хоть раз видеть что-нибудь подоб¬
ное воочию?
— Конечно, нет, — сказал Симмий.
— Значит, ты постиг это с помощью какого-то иного те¬
лесного чувства? Я говорю сейчас о вещах того же рода — о
величине, здоровье, силе и так далее — одним словом, о
том, что каждая из этих вещей представляет собою по сво-
е ей сущности. Так как же, самое истинное в них мы обнару¬
живаем с помощью тела? Или же, напротив, кто из нас все¬
го тщательнее и настойчивее приучит себя размышлять о
каждой вещи, которую он исследует, тот всего ближе по¬
дойдет к ее истинному познанию?
— Именно так.
— Но в таком случае самым безукоризненным образом
разрешит эту задачу тот, кто подходит к каждой вещи сред¬
ствами одной лишь мысли (насколько это возможно), не
привлекая в ходе размышления ни зрения, ни иного како-
66 го чувства и ни единого из них ее не беря в спутники рас¬
судку, кто пытается уловить любую из сторон бытия самое
по себе, во всей ее чистоте, вооруженный лишь мыслью са¬
мой по себе, тоже вполне чистой, и отрешившись как мож¬
но полнее от собственных глаз, ушей и, вообще говоря, от
всего своего тела, ибо оно смущает душу всякий раз, как
они действуют совместно, и не дает ей обрести истину и ра¬
зумение. Разве не такой человек, Симмий, больше всех пре¬
успеет в исследовании бытия?
357
Платон
— Все, что ты говоришь, Сократ, — отвечал Симмий, —
совершенно верно.
ь — Да, — продолжал Сократ, — примерно такое убежде¬
ние и должно составиться из всего этого у подлинных фи¬
лософов, и вот что приблизительно могли бы они сказать
друг другу: “Словно какая-то тропа приводит нас к мысли,
что, пока мы обладаем телом и душа наша неотделима от
этого зла, нам не овладеть полностью предметом наших
желаний. Предмет же этот, как мы утверждаем, — истина.
В самом деле, тело не только доставляет нам тысячи хло-
с пот — ведь ему необходимо пропитание! — но вдобавок под¬
вержено недугам, любой из которых мешает нам улавливать
бытие. Тело наполняет нас желаниями, страстями, страха¬
ми и такой массою всевозможных вздорных призраков,
что, верьте слову, из-за него нам и в самом деле совсем не¬
возможно о чем бы то ни было поразмыслить! А кто винов¬
ник войн, мятежей и битв, как не тело и его страсти? Ведь
все войны происходят ради стяжания богатств, а стяжать
а их нас заставляет тело, которому мы по-рабски служим. Вот
по всем этим причинам — по вине тела — у нас и нет досуга
для философии.
Но что всего хуже: если даже мы на какой-то срок осво¬
бождаемся от заботы о теле, чтобы обратиться к исследова¬
нию и размышлению, тело и тут всюду нас путает, сбивает
с толку, приводит в замешательство, в смятение, так что из-
за него мы оказываемся не в силах разглядеть истину. И на¬
против, у нас есть неоспоримые доказательства, что до¬
стигнуть чистого знания чего бы то ни было мы не можем
е иначе как отрешившись от тела и созерцая вещи сами по
себе самою по себе душой. Тогда, конечно, у нас будет то, к
чему мы стремимся с пылом влюбленных, а именно разум,
но только после смерти, как обнаруживает наше рассужде¬
ние, при жизни же — никоим образом. Ибо если, не рас¬
ставшись с телом, невозможно достичь чистого знания, то
одно из двух: или знание вообще недостижимо, или же до¬
стижимо только после смерти. Ну, конечно, ведь только то¬
гда, и никак не раньше, душа остается сама по себе, без те-
358
Ф Е Д О Н
67 ла. А пока мы живы, мы, по-видимому, тогда будем ближе
всего к знанию, когда как можно больше ограничим свою
связь с телом и не будем заражены его природою, но сохра¬
ним себя в чистоте до той поры, пока сам бог нас не осво¬
бодит. Очистившись таким образом и избавившись от без¬
рассудства тела, мы, по всей вероятности, объединимся с
другими такими же, как и мы, [чистыми сущностями] и
ь собственными силами познаем все чистое, а это, скорее
всего, и есть истина. А нечистому касаться чистого не доз¬
волено”. Вот что, Симмий, мне кажется, непременно долж¬
ны говорить друг другу все подлинно стремящиеся к зна¬
нию и такого должны держаться взгляда. Ты согласен со
мною?
— Совершенно согласен, Сократ.
— Если же это верно, друг, — продолжал Сократ, — мож¬
но твердо надеяться, что там, куда я нынче отправляюсь,
именно там, скорее, чем где-нибудь еще, мы в полной мере
достигнем цели, ради которой столько трудились всю
с жизнь, так что назначенное мне путешествие я начинаю с
доброю надеждою, как и всякий другой, кто верит, что очи¬
стил свой ум и этим привел его в должную готовность.
— Да, это так, — сказал Симмий.
— А очищение — не в том ли оно состоит (как говори¬
лось прежде), чтобы как можно тщательнее отрешать душу
от тела, приучать ее собираться из всех его частей, сосредо-
а точиваться самой по себе и жить, насколько возможно, — и
сейчас и в будущем — наедине с собою, освободившись от те¬
ла, как от оков?
— Совершенно верно, — сказал Симмий.
— Но это как раз и называется смертью — освобожде¬
ние и отделение души от тела?
— Да, бесспорно.
— Освободить же ее, — утверждаем мы, — постоянно и с
величайшею настойчивостью желают лишь истинные фи¬
лософы, в этом как раз и состоят философские занятия — в
освобождении и отделении души от тела. Так или не так?
— Очевидно, так.
359
Платон
— Тогда мне остается повторить уже сказанное вначале:
е человек всю жизнь приучал себя жить так, чтобы быть как
можно ближе к смерти, а потом, когда смерть наконец при¬
ходит к нему, он негодует. Разве это не смешно?
— Конечно, еще бы не смешно.
— Да и в самом деле, Симмий, — продолжал Сократ, — ис¬
тинные философы много думают о смерти, и никто на све¬
те не боится ее меньше, чем эти люди. Суди сам. Если они
непрестанно враждуют со своим телом и хотят обособить
от него душу, а когда это происходит, трусят и досадуют, —
68 ведь это же чистейшая бессмыслица! Как не испытывать ра¬
дости, отходя туда, где надеешься найти то, что любил всю
жизнь, — любил же ты разумение, — и избавиться от обществ
ва давнего своего врага! Немало людей жаждали сойти в
Аид после смерти любимого, супруги или же сына: их вела
надежда встретиться там со своими желанными и больше с
ними не разлучаться. А человек, который на самом деле лю¬
бит разумение и проникся уверенностью, что нигде не при-
ь общится к нему полностью, кроме как в Аиде, — этот чело¬
век будет досадовать, когда наступит смерть, и отойдет, пол¬
ный печали?!
Вот как нам надо рассуждать, друг Симмий, если мы го¬
ворим о настоящем философе, ибо он будет совершенно уве¬
рен, что нигде в ином месте не приобщится к разумению во
всей его чистоте. Но когда так, повторяю, разве это не чис¬
тейшая бессмыслица, чтобы такой человек боялся смерти?
— Да, полная бессмыслица, клянусь Зевсом, — сказал
Симмий.
— А если ты увидишь человека, которого близкая
смерть огорчает, не свидетельствует ли это с достаточной
с убедительностью, что он любит не мудрость, а тело? А мо¬
жет, он окажется и любителем богатства, или любителем
почестей, или того и другого разом.
— Ты говоришь сущую правду, — сказал Симмий.
— Теперь ответь мне, Симмий: то, что называют муже¬
ством, не свойственно ли в наивысшей степени людям, о
которых идет у нас беседа?
збо
Ф Е Д О Н
— Да, несомненно.
— Ну, а рассудительность — то, что так называет обычно
большинство: умение не увлекаться страстями, но отно¬
ситься к ним сдержанно, с пренебрежением, — не свойст¬
венна ли она тем и только тем, кто больше всех других пре-
с1 небрегает телом и живет философией?
— Иначе и быть не может.
— Хорошо, — продолжал Сократ. — Если же ты дашь се¬
бе труд задуматься над мужеством и рассудительностью ос¬
тальных людей, ты обнаружишь нечто несообразное.
— Как так, Сократ?
— Ты ведь знаешь, что все остальные считают смерть
великим злом?
— Еще бы!
— И если иные из них — когда решатся ее встретить —
мужественно встречают смерть, то не из страха ли перед
еще большим злом?
— Правильно.
— Стало быть, все, кроме философов, мужественны от
боязни, от страха. Но быть мужественным от робости, от
страха — ни с чем не сообразно!
е — Да, разумеется.
— Взглянем теперь на людей умеренных. Если иные
умеренны, то и тут то же самое: они рассудительны в силу
особого рода невоздержности. “Это невозможно!” — ска¬
жем мы, а все же примерно так оно и обстоит с туповатой
рассудительностью. Те, кому она присуща, воздерживаются
от одних удовольствий просто потому; что боятся потерять
другие, горячо их желают и целиком находятся в их власти.
69 Хотя невоздержностью называют покорность удовольстви¬
ям, все же получается, что эти люди, сдаваясь на милость
одних удовольствий, побеждают другие. Вот и выходит так,
как мы только что сказали: в известном смысле они воз¬
держны именно благодаря невоздержности.
— Похоже, что так.
— Но, милый мой Симмий, если иметь в виду доброде¬
тель, разве это правильный обмен — менять удовольствие
361
Платон
на удовольствие, огорчение на огорчение, страх на страх,
разменивать большее на меньшее, словно монеты? Нет, су-
ь ществует лишь одна правильная монета — разумение, и
лишь в обмен на нее должно все отдавать; лишь в этом слу¬
чае буцут неподдельны и мужество, и рассудительность, и
справедливость — одним словом, подлинная добродетель:
она сопряжена с разумением, все равно, сопутствуют ли ей
удовольствия, страхи и все иное тому подобное или не со¬
путствуют. Если же все это отделить от разумения и обме¬
нивать друг на друга, как бы не оказалась пустою видимос¬
тью такая добродетель, поистине годная лишь для рабов,
хилая и подложная. Между тем, истинное — это действи¬
тельно очищение от всех [страстей], а рассудительность,
с справедливость, мужество и само разумение — средство та¬
кого очищения. И быть может, те, кому мы обязаны учреж¬
дением таинств, были не так уж просты, но на самом деле
еще в древности приоткрыли в намеке, что сошедший в
Аид непосвященным будет лежать в грязи, а очистившие¬
ся и принявшие посвящение, отойдя в Аид, поселятся сре¬
ди богов. Да, ибо, как говорят те, кто сведущ в таинствах,
с1 “много тирсоносцев, да мало вакхантов”, и “вакханты”
здесь, на мой взгляд, не кто иной, как только истинные фи¬
лософы. Одним из них старался стать и я — всю жизнь, все¬
ми силами, ничего не упуская. Верно ли я старался и чего
мы достигли, мы узнаем точно, если то будет угодно богу,
когда придем в Аид. Ждать осталось недолго, сколько я по¬
нимаю.
Вот вам моя защитительная речь, Симмий и Кебет; вот
почему я сохраняю спокойствие и веселость: я покидаю и
е вас, и здешних владык в уверенности, что и там найду доб¬
рых ачадык и друзей, как нашел их здесь. И если вам моя
речь показалась более убедительной, чем афинским судьям,
это было бы хорошо.
Когда Сократ закончил, заговорил Кебет:
— Вот это — по крайней мере на мой взгляд — сказано
прекрасно, кроме одного: то, что ты говорил о душе, вызы-
70 вает у людей большие сомнения. Они опасаются, что, рас-
362
Ф Е Д О Н
ставшись с телом, душа уже нигде больше не существует, но
гибнет и уничтожается в тот самый день, как человек уми¬
рает. Едва расставшись с телом, выйдя из него, она рассеи¬
вается, словно дыхание или дым, разлетается, и ее уже ре¬
шительно больше нет. Разумеется, если бы душа действи¬
тельно могла где-то собраться сама по себе и вдобавок
избавленная от всех зол, которые ты только что перечис¬
лил, это было бы, Сократ, источником великой и прекрас-
ь ной надежды, что слова твои — истина. Но что душа умер¬
шего продолжает существовать и обладает известной спо¬
собностью мыслить, — это, на мой взгляд, требует веских
доказательств и обстоятельных разъяснений.
— Верно, Кебет, — согласился Сократ. — Что же нам де¬
лать, однако? Не хочешь ли потолковать об этом: может так
быть или не может?
— Очень хочу, — сказал Кебет. — Хочу знать, что ты об
этом думаешь.
Четыре доказательства бессмертия души.
Аргумент первый: взаимопереход противоположностей
— Хорошо, — промолвил Сократ. — Мне кажется, что теперь
с никто, даже комический поэт, не решится утверждать, буд¬
то я попусту мелю языком и разглагольствую о вещах, кото¬
рые меня не касаются. Итак, если не возражаешь, присту¬
пим к рассуждению. Начнем, пожалуй, вот с какого вопро¬
са: что, души скончавшихся находятся в Аиде или же нет?
Есть древнее учение — мы его уже вспоминали, — что души,
пришедшие отсюда, находятся там и снова возвращаются
сюда, возникая из умерших. Если это так, если живые
с1 вновь возникают из умерших, то, по-видимому, наши души
должны побывать там, в Аиде, не правда ли? Если бы их там
не было, они не могли бы и возникнуть; и если бы мы с пол¬
ною ясностью обнаружили, что живые возникают из мерт¬
вых и никак не иначе, это было бы достаточным доказа¬
тельством нашей правоты. Если же все это не так, поищем
иных доводов.
363
Платон
— Отлично, — сказал Кебет.
—Тогда, — продолжал Сократ, — чтобы тебе было легче
понять, не ограничивайся одними людьми, но взгляни ши¬
ре, посмотри на всех животных, на растения — одним сло-
е вом, на все, чему присуще возникновение, и давай подума¬
ем, не таким ли образом возникает все вообще — противо¬
положное из противоположного — в любом случае, когда
налицо две противоположности. Возьми, например, пре¬
красное и безобразное, или справедливое и несправедли¬
вое, или тысячи иных противоположностей. Давай спро¬
сим себя: если существуют противоположные вещи, необ¬
ходимо ли, чтобы одна непременно возникала из другой, ей
противоположной? Например, когда что-нибудь становит¬
ся больше, значит ли это с необходимостью, что сперва оно
было меньшим, а потом из меньшего становится большим?
-Да.
— И, соответственно, если оно станет меньше, то мень-
71 шим станет из большего?
— Конечно, — подтвердил Кебет.
— И слабое возникает из сильного, а скорое из медлен¬
ного?
— Несомненно!
— Какой бы еще привести тебе пример? Если что стано¬
вится хуже, то не из лучшего ли? Если справедливее, то из
несправедливого? Так?
— А как же иначе?
— Значит, мы достаточно убедились, что все возникает
таким образом — противоположное из противоположного?
— Совершенно достаточно.
— Тогда двинемся дальше. Нет ли между любыми двумя
противоположностями как бы чего-то промежуточного?
Так как противоположностей две, то возможны два перехо¬
да — от одной противоположности к другой или, наоборот,
ь от второй к первой. Например, между большей вещью и
меньшей возможны рост и убывание, и об одной мы гово¬
рим, что она убывает, о другой — что растет.
— Да, ты прав, — сказал Кебет.
364
Ф Е Д О Н
— Но ведь не иначе обстоит дело с разъединением и со¬
единением, с охлаждением и нагреванием и во всех осталь¬
ных случаях; у нас не всегда может найтись подходящее к
случаю слово, но на деле это всегда и непременно так: про¬
тивоположности возникают одна из другой, и переход этот
обоюдный.
— Ты совершенно прав, — сказал Кебет.
с — Теперь ответь мне, есть ли что-нибудь противополож¬
ное жизни, как сон противоположен бодрствованию?
— Конечно, есть.
— Что же именно?
— Смерть, — отвечал Кебет.
— Значит, раз они противоположны, то возникают друг
из друга, и между двумя этими противоположностями воз¬
можны два перехода.
— Ну конечно!
— Тогда я назову тебе одну из двух пар, которые только
что упомянул, — сказал Сократ, — и самое пару, и связанные
с нею переходы, а ты назовешь мне другую. Я говорю: сон
(1 и бодрствование, и из сна возникает бодрствование, а из
бодрствования — сон, а переходы в этом случае называют¬
ся засыпанием и пробуждением. Достаточно тебе этого
или нет?
— Вполне достаточно.
— Теперь сам скажи так же о жизни и смерти. Ты при¬
знаёшь, что жизнь противоположна смерти?
— Признаю.
— И что они возникают одна из другой
-Да.
— Стало быть, из живого что возникает?
— Мертвое, — промолвил Кебет.
— А из мертвого что? — продолжал Сократ.
— Должен признать, что живое, — сказал Кебет.
— Итак, Кебет, живое и живые возникают из мертвого?
е — По-видимому, да.
— Значит, наши души имеют пребывание в Аиде?
— Похоже, что так.
з®5
Платон
— Не правда ли, из двух переходов, связанных с этой па¬
рой, один совершенно ясен? Ведь умирание — вещь ясная,
ты со мною согласен?
— Разумеется, согласен!
— Как же мы теперь поступим? Не станем вводить для
равновесия противоположный переход — пускай себе при¬
рода хромает на одну ногу? Или же мы обязаны уравнове¬
сить умирание каким-то противоположным переходом?
— Пожалуй, что обязаны.
— Каким же именно?
— Оживанием.
— Но если оживание существует, — продолжал Сократ, —
72 то чем оно будет, это оживание? Не переходом ли из мерт¬
вых в живые?
— Да, конечно.
— Значит, мы согласны с тобою и в том, что живые воз¬
никли из мертвых ничуть не иначе, чем мертвые — из жи¬
вых. Но если так, мы уже располагаем достаточным, на мой
взгляд, доказательством, что души умерших должны суще¬
ствовать в каком-то месте, откуда они вновь возвращаются
к жизни.
— Да, Сократ, мне кажется — это необходимый вывод из
всего, в чем мы с тобою согласились, — сказал Кебет.
— А вот взгляни, Кебет, еще довод в пользу того, что не
напрасно, на мой взгляд, пришли мы с тобою к согласию. Ес-
ъ ли бы возникающие противоположности не уравновешива¬
ли постоянно одна другую, словно описывая круг, если бы
возникновение шло по прямой линии, только в одном на¬
правлении и никогда не поворачивало вспять, в противопо¬
ложную сторону, — ты сам понимаешь, что все в конце кон¬
цов приняло бы один и тот же образ, приобрело одни и те
же свойства, и возникновение прекратилось бы.
— Нет, не понимаю. Как это? — спросил Кебет.
— Да очень просто! — отвечал Сократ. — Представь себе,
например, что существует только засыпание и что пробуж¬
дение от сна его не уравновешивает, — ты легко поймешь,
с что в конце концов сказание об Эндимионе оказалось бы
збб
Ф Е Д О Н
вздором и потеряло всякий смысл, потому что и все осталь¬
ное также погрузилось бы в сон. И если бы все только соеди¬
нялось, прекратив разъединяться, очень быстро стало бы
по слову Анаксагора: “Все вещи [были] вместе”. И точно так
же, друг Кебет, если бы все причастное к жизни умирало, а
умерев, оставалось бы мертвым и вновь не оживало, — раз¬
ве не совершенно ясно, что в конце концов все стало бы
с1 мертво и жизнь бы исчезла? И если бы даже живое возника¬
ло из чего-нибудь иного, а затем все-таки умирало, каким об¬
разом можно было бы избегнуть всеобщей смерти и уничто¬
жения?
— Никаким, сколько я могу судить, Сократ, — сказал Ке¬
бет. — А ты, мне кажется, рассуждаешь совершенно верно.
— Вот и мне кажется, Кебет, что это именно так, а не
как-нибудь иначе, — сказал Сократ, — и что мы нисколько не
обманываем себя, приходя к согласию. Поистине существу¬
ют и оживание, и возникновение живых из мертвых. Суще-
е ствуют и души умерших, и добрым между ними выпадает
лучшая доля, а дурным — худшая.
Аргумент второй: знание как припоминание того,
что было до рождения человека
— Постой-ка, Сократ, — подхватил Кебет, — твои мысли под¬
тверждает еще один довод, если только верно то, что ты так
часто, бывало, повторял, а именно, что знание на самом де¬
ле не что иное, как припоминание: то, что мы теперь при¬
поминаем, мы должны были знать в прошлом, — вот что с
необходимостью следует из этого довода. Но это было бы
73 невозможно, если бы наша душа не существовала уже в ка¬
ком-то месте, прежде чем родиться в нашем человеческом
образе. Значит, опять выходит, что душа бессмертна.
— Но как это доказывается, Кебет? — вмешался Сим-
мий. — Напомни мне, я что-то забыл.
— Лучшее доказательство, — сказал Кебет, — заключает¬
ся в том, что, когда человека о чем-нибудь спрашивают, он
сам может дать правильный ответ на любой вопрос — при
367
Платон
условии, что вопрос задан правильно. Между тем, если бы у
людей не было знания и верного понимания, они не могли
ь бы отвечать верно. И кроме того, поставь человека перед
чертежом или чем-нибудь еще в таком же роде — и ты с пол¬
нейшей ясностью убедишься, что так оно и есть.
— А если этого тебе недостаточно, Симмий, — сказал Со¬
крат, — погляди, не согласишься ли ты с другими соображе¬
ниями, вот примерно какими. Ты ведь сомневаешься, мо¬
жет ли то, что называют знанием, быть припоминанием?
— Нет, я-то как раз не сомневаюсь, — возразил Симмий. -
Мне нужно лишь одно, и как раз то, о чем сейчас идет речь:
припомнить. Кебеттолько принялся рассуждать- ияуже
почти все помню и почти что согласен с вами. И тем не
менее мне бы хотелось услышать, как примешься рассуж¬
дать ты.
с — Я? Да вот как, — сказал Сократ. — Мы оба, разумеет¬
ся, сходимся на том, что, если человеку предстоит что-ли¬
бо припомнить, он должен уже знать это заранее.
— Конечно.
— Тогда, может быть, мы сойдемся и на том, что знание,
если оно возникает таким образом, каким именно, я сейчас
скажу, — эго припоминание? Если человек, что-то увидев,
или услыхав, или восприняв иным каким-либо чувством, не
только узнает это, но еще и примыслит нечто иное, принад¬
лежащее к иному знанию, разве не вправе мы утверждать,
а что он вспомнил то, о чем мыслит?
— Как это?
— Вот тебе пример. Знать человека и знать лиру — это
ведь разные знания?
— Само собой.
— Но тебе, конечно, известно, что испытывают влюб¬
ленные, когда увидят лиру, или плащ, или иное что из вещей
своего любимца: они узнают лиру, и тут же в уме у них воз¬
никает образ юноши, которому эта лира принадлежит. Это
и есть припоминание. Так же точно, когда видят Симмия,
часто вспоминают Кебета. Можно бы назвать тысячи по¬
добных случаев.
368
Ф Е Д О Н
— Да, клянусь Зевсом, тысячи! — сказал Симмий.
е — Стало быть, это своего рода припоминание, — про¬
должал Сократ. — Но в особенности, мне кажется, нужно го¬
ворить о припоминании, когда дело касается вещей, забы¬
тых с течением времени или давно не виденных. Как, по-
твоему?
— Ты совершенно прав.
— Теперь скажи мне, возможно ли, увидев нарисован¬
ного коня или нарисованную лиру, вспомнить вдруг о чело¬
веке? Или, увидев нарисованного Симмия, вспомнить Ке-
бета?
— Вполне возможно.
— А увидев нарисованного Симмия, вспомнить самого
Симмия?
74 — И ЭТО ВОЗМОЖНО.
— Не следует ли из всего этого, что припоминание вы¬
зывается когда сходством, а когда и несходством?
— Следует.
— И если мы припоминаем о чем-то по сходству, не быва¬
ет ли при этом, что мы непременно задаемся вопросом, на¬
сколько полно или, напротив, неполно это сходство с при¬
поминаемым?
— Непременно бывает.
— Тогда смотри, верно ли я рассуждаю дальше. Мы при¬
знаем, что существует нечто, называемое равным, — я гово¬
рю не о том, что бревно бывает равно бревну, камень кам¬
ню и тому подобное, но о чем-то ином, отличном от всего
этого, — о равенстве самом по себе. Признаем мы, что оно
существует, или не признаем?
ь —Признаем, клянусь Зевсом, да еще как! — отвечал
Симмий.
— И мы знаем, что это такое?
— Прекрасно знаем.
— Но откуда мы берем это знание? Не из тех ли вещей,
о которых мы сейчас говорили? Видя равные между собою
бревна, или камни, или еще что-нибудь, мы через них по¬
стигаем иное, отличное ог них. Или же оно не кажется те¬
369
Платон
бе иным, отличным? Тогда взгляни вот так: бывает, что рав¬
ные камни или бревна хоть и не меняются нисколько, а
все ж одному человеку кажутся равными, а другому нет?
— Конечно, бывает.
с — Ну, а равное само по себе — не случалось ли, чтобы
оно казалось тебе неравным, то есть чтобы равенство пока¬
залось тебе неравенством?
— Никогда, Сократ!
— Значит, это не одно и то же, — сказал Сократ, — рав¬
ные вещи и само равенство.
— Никоим образом, на мой взгляд.
— И однако же, знание о нем ты примысливаешь и из¬
влекаешь как раз из этих равных вещей, как ни отличны
они от самого равенства, верно?
— Вернее не скажешь, — отвечал Симмий.
— И между ним и вещами может существовать либо
сходство, либо несходство?
— Разумеется.
— Впрочем, это не важно, — заметил Сократ. — Но вся-
а кий раз, когда вид одной вещи вызывает у тебя мысль о дру¬
гой, либо сходной с первою, либо несходной, — это припо¬
минание.
— Да, несомненно.
— А скажи, — продолжал Сократ, — с бревнами и други¬
ми равными между собою вещами, которые мы сейчас назы¬
вали, дело обстоит примерно так же? Они представляются
нам равными в той же мере, что и равное само по себе, или
им недостает этого равного, чтобы ему уподобиться?
— Недостает, и очень, — отвечал Симмий.
— Тогда представь себе, что человек, увидев какой-ни¬
будь предмет, подумает: “То, что у меня сейчас перед глаза¬
ми стремится уподобиться чему-то иному из существующе-
е го, но таким же точно сделаться не может и остается ниже,
хуже”. Согласимся ли мы, что этот человек непременно дол¬
жен заранее знать второй предмет, который он находит
схожим с первым, хоть и не полностью?
— Непременно согласимся.
37о
Ф Е Д О Н
— Прекрасно. А разве не такое же впечатление у нас со¬
ставляется, когда речь идет о равных вещах и равенстве са¬
мом по себе?
— Совершенно такое же!
— Ну, стало быть, мы непременно должны знать равное
75 само по себе еще до того, как впервые увидим равные пред¬
меты и уразумеем, что все они стремятся быть такими же,
как равное само по себе, но полностью этого не достигают.
— Да, верно.
— Но мы, конечно, согласимся и в том, что такая мысль
возникает и может возникнуть не иначе как при помощи
зрения, осязания или иного чувственного восприятия. То,
что я говорю, относится ко всем чувствам одинаково.
— Да, одинаково, Сократ. По крайней мере, до тех пор,
пока мы не упускаем из виду цель нашего рассуждения.
— Итак, именно чувства приводят нас к мысли, что все
ъ воспринимаемое чувствами стремится к доподлинно рав¬
ному, не достигая, однако, своей цели? Так мы скажем или
по-другому?
— Да, так.
— Но отсюда следует, что, прежде чем начать видеть,
слышать и вообще чувствовать, мы должны были каким-то
образом узнать о равном самом по себе — что это такое, раз
нам предстояло соотносить с ним равенства, постигаемые
чувствами: ведь мы понимаем, что все они желают быть та¬
кими же, как оно, но уступают ему.
— Да, Сократ, это с необходимостью следует из того,
что уже сказано.
— А видим мы, и слышим, и вообще чувствуем с того са¬
мого мига, как родились на свет?
— Конечно.
с — Но знанием равного мы должны были обладать еще
раньше, — так мы скажем?
— Так.
— Выходит, мы должны были обладать им еще до рож¬
дения?
— Выходит, что так.
371
Платон
— А если мы приобрели его до рождения и с ним появи¬
лись на свет, наверно, мы знали — и до рождения, и сразу
после — не только равное, большее и меньшее, но и все ос¬
тальное подобного рода? Ведь не на одно равное распрост¬
раняется наше доказательство, но совершенно так же и на
а прекрасное само по себе, и на доброе само по себе, и спра¬
ведливое, и священное — одним словом, как я сейчас ска¬
зал, на все, что мы в своих беседах, и предлагая вопросы, и
отыскивая ответы, помечаем печатью “бытия самого по се¬
бе” (аиГо Ьо е$п). Так что мы должны были знать все это,
еще не родившись.
— Да, верно.
— И если, узнав однажды, мы уже не забываем, то вся¬
кий раз мы должны рождаться, владея этим знанием, и хра¬
нить его до конца жизни. Ведь что такое “знать”? Приобре¬
сти знание и уже не терять его. А под забвением, если не
ошибаемся, Симмий, мы понимаем утрату знания.
е — Да, Сократ, совершенно верно, — сказал Симмий.
— Но если, рождаясь, мы теряем то, чем владели до рож¬
дения, а потом с помощью чувств восстанавливаем прежние
знания, тогда, по-моему, “познавать” означает восстанавли¬
вать знание, уже гебе принадлежавшее. И, называя это “при¬
поминанием”, мы бы, пожалуй, употребили правильное
слово.
— Совершенно правильное.
76 — Ну да, ведь, как выяснилось, вполне возможно, что¬
бы человек, увидев что-либо, или услыхав, или постигнув
любым иным чувством, вслед за тем помыслил о чем-то дру¬
гом, забывшемся в силу либо сходства, либо же несходства
двух этих предметов. Итак, повторяю, одно из двух: либо
все мы рождаемся, уже зная вещи сами по себе, и знаем их
до конца своих дней, либо те, о ком мы говорим, что они
познают, на самом деле только припоминают, и учиться в
этом случае означало бы припоминать.
— Так точно оно и есть, Сократ.
— И что бы ты выбрал, Симмий? Что мы рождаемся,
ь владея знанием, или что позже припоминаем уже извест¬
ное в прежние времена?
372
Ф Е Д О Н
— Пока я не могу еще сделать выбора, Сократ.
— Тогда вот тебе другой вопрос — скажи, что ты дума¬
ешь по этому поводу: если человек что-то знает, может он
выразить свои знания словами или не может?
— Несомненно может, Сократ, — отвечал Симмий.
— И ты думаешь, все могут ясно высказаться о вещах, о
которых мы сейчас говорили?
— Хотел бы я так думать, — возразил Симмий, — но
очень боюсь, что завтра, в этот час, уже не будет на свете че¬
ловека, который сумел бы это сделать по-настоящему.
с — Значит, ты не думаешь, Симмий, что эти вещи изве¬
стны каждому?
— Ни в коем случае.
— Значит, люди припоминают то, что знали когда-то?
— Должно быть.
— Но когда появляются у нас в душе эти знания? Ведь не
после того, как мы родились в человеческом облике?
— Конечно, нет!
— Значит, раньше?
-Да.
— Стало быть, Симмий, наши души и до того, как им до¬
велось оказаться в человеческом образе, существовали вне
тела и уже тогда обладали разумом.
— Да, если только мы не приобретаем эти знания в тот
самый миг, когда рождаемся, Сократ: вот время, которое
мы еще не приняли в расчет.
а — Будь по-твоему, друг, но тогда в какое же время мы их
теряем? Ведь мы не рождаемся с этими знаниями, как мы
только что с тобою согласились. Может быть, мы теряем их
в тот же миг, в который и приобретаем? Или ты укажешь
иное какое время?
— Нет, Сократ, не укажу. Теперь я понял, что сказал глу¬
пость.
— Тогда, Симмий, вот к чему мы пришли: если существу¬
ет то, что постоянно у нас на языке, — прекрасное, и доб¬
рое, и другие подобного рода сущности, к которым мы воз¬
водим все, полученное в чувственных восприятиях, при-
373
Платон
е чем обнаруживается, что все это досталось нам с самого на¬
чала, — если это так, то с той же необходимостью, с какой
есть эти сущности, существует и наша душа, прежде чем мы
родимся на свет. Если же они не существуют, разве не шло
бы наше рассуждение совсем по-иному? Значит, это так, и в
равной мере необходимо существование и таких сущнос¬
тей, и наших душ еще до нашего рождения, и, видимо, если
нет одного, то нет и другого?
— По-моему, это совершенно необходимо, Сократ, — от¬
ветил Симмий. — И какое прекрасное прибежище находит
77 наше рассуждение в том, что одинаково существуют и души
до рождения, и те сущности, о которых ты говоришь! Для
меня, по крайней мере, нет ничего более очевидного: да,
все эти вещи безусловно и неоспоримо существуют — и пре¬
красное, и доброе, и все остальное, о чем ты сейчас гово¬
рил. Что до меня, мне других доводов не надо!
— А как быть с Кебетом? — спросил Сократ. — Нужно
ведь и его убедить.
— Я думаю, и ему этого достаточно, — сказал Симмий, —
хотя нет на свете человека более упорного и недоверчиво-
ь го. И все же, я думаю, он вполне убедился, что душа наша су¬
ществовала до того, как мы родились. Но будет ли она суще¬
ствовать и после того, как мы умрем, — продолжал он, — это
и мне, Сократ, представляется еще не доказанным. Еще не
опровергнуто опасение большинства, о котором говорил
Кебет, что со смертью человека душа немедленно рассеива¬
ется и ее существованию настает конец. В самом деле, пусть
даже она возникла и образовалась где-то в ином месте и су¬
ществовала прежде, чем войти в человеческое тело, — разве
это мешает ей, после того как она наконец войдет в тело, а
затем избавится от него, погибнуть и разрушиться самой?
с — Ты прав, Симмий, — заметил Кебет. — Я бы сказал так:
доказана только половина того, что нужно, а именно что
наша душа существовала прежде, чем мы родились. Надо
еще доказать, что и когда мы умрем, она будет существо¬
вать ничуть не хуже, чем до нашего рождения. Иначе дока¬
зательство останется незавершенным.
374
Федон
— Оно уже и теперь завершено, Симмий и Кебет, — воз¬
разил Сократ, — если вы потрудитесь соединить в одно два
доказательства — это и другое, на котором мы сошлись рань¬
ше, то есть что все живое возникает из умершего. Раз наша
с1 душа существовала ранее, то, вступая в жизнь и рождаясь,
она возникает неизбежно и только из смерти, из мертвого
состояния. Но в таком случае она непременно должна суще¬
ствовать и после смерти: ведь ей предстоит родиться снова.
Значит, то, о чем вы говорите, уже доказано. И все же, мне
кажется, и ты, и Симмий были бы не прочь углубить это до¬
казательство потому, что испытываете детский страх, как
е бы и вправду ветер не разнес и не рассеял душу, когда она
выходит из тела, — в особенности если человеку выпало
умирать не в тихую погоду, а в сильную бурю.
Кебет улыбнулся.
— Ну что ж, Сократ, — сказал он, — постарайся переубе¬
дить трусов. А впрочем, не то чтобы мы сами трусили, но,
пожалуй, сидит и в нас какое-то малое дитя — оно-то всего
этого и боится. Постарайся же его разубедить, чтобы оно
не страшилось смерти, точно буки.
— Так ведь над ним придется каждый день произносить
заклинания, пока вы его совсем не исцелите, — сказал Со¬
крат.
78 — Но где же нам взять чародея, сведущего в таких за¬
клинаниях, если ты, Сократ, нас покидаешь?
— Греция велика, Кебет, и, конечно, сведущие люди най¬
дутся. А сколько племен и народов кроме греков! И в поис¬
ках такого чародея вам надо обойти их все, не щадя ни де¬
нег, ни трудов, ибо нет на свете ничего, на что было бы уме¬
стнее потратить деньги. Надо поискать и среди вас самих:
мне кажется, вы не так легко найдете человека, который су¬
мел бы исполнить эту задачу лучше вашего.
Аргумент третий: самотождество идеи(эйдоса) души
ь — Мы сделаем, Сократ, как ты говоришь, —сказал Кебет. —
Но вернемся к тому, от чего мы отвлеклись, если ты не
против.
375
Платон
— Нисколько не против, наоборот!
— Прекрасно.
— Вот какой вопрос нам нужно задать себе, по-моему, —
сказал Сократ. — Чему свойственно испытывать это состоя¬
ние, то есть рассеиваться, и каким вещам оно грозит, и за ка¬
кие, напротив, можно не опасаться? Потом нужно рассу¬
дить, куда отнести душу, и уж в зависимости от этого стра¬
шиться за нашу душу или быть за нее спокойным.
— Да, верно ты говоришь.
с — Не правда ли, рассеянию подвержено все составное и
сложное по природе — оно распадается таким же образом,
как прежде было составлено? И если только вообще воз¬
можно этой участи избежать, то лишь в одном случае: когда
вещь оказывается несоставной?
— Я думаю, так оно и есть, — сказал Кебет.
— Скорее всего можно предполагать, что несоставные
вещи — это те, которые всегда постоянны и неизменны, а
те, что в разное время неодинаковы и неизменностью во¬
все не обладают, — те составные.
— По-моему, так.
— Тогда давай обратимся к тому, о чем мы говорили
а раньше. Та сущность, бытие которой мы выясняем в наших
вопросах и ответах, — что же, она всегда неизменна и оди¬
накова или в разное время иная? Может ли равное само по
себе, прекрасное само по себе, все вообще существующее
само по себе, то есть бытие, претерпеть какую бы то ни бы¬
ло перемену? Или же любая из этих вещей, единообразная
и существующая сама по себе, всегда неизменна и одинако¬
ва и никогда, ни при каких условиях не подвержена ни ма¬
лейшему изменению?
— Они должны быть неизменны и одинаковы, Сократ, —
отвечал Кебет.
— А что мы скажем о многих прекрасных вещах, ну, до-
е пустим, о прекрасных людях, или конях, или плащах, что
мы скажем о любых других вещах, которые называют рав¬
ными или прекрасными, короче говоря, обо всем, что одно¬
именно упомянутым сущностям? Они тоже неизменны или,
376
Ф Е Д О Н
в полную противоположность тем, первым, буквально ни
на миг не остаются неизменными ни по отношению к са¬
мим себе, ни по отношению друг к другу?
— И снова ты прав, — ответил Кебет, — они все время из¬
меняются.
79 — Теперь скажи мне, ведь эти вещи ты можешь ощупать,
или увидеть, или ощутить с помощью какого-нибудь из
чувств, а неизменные [сущности] можно постигнуть только
лишь с помощью размышления — они безвидны и незримы?
— Да, ты совершенно прав!
— Итак, с твоего разрешения, мы установим два вида су¬
щего — зримое и безвидное.
— Согласен.
— Безвидное всегда неизменно, а зримое непрерывно
изменяется?
— Примем и это, — согласился Кебет.
ь — Пойдем дальше, — сказал Сократ. — В нас самих есть ли
что-нибудь — тело или душа — отличное [от этих двух видов] ?
— Ничего нет.
— К какому же из двух видов [сущего] ближе тело?
— Каждому ясно, что к зримому.
— А душа? Зрима она или незрима?
— [Незрима], по крайней мере для людей.
— Да ведь мы все время говорим о том, что зримо или
незримо для человеческой природы! Или, может, ты име¬
ешь в виду другую [природу]?
— Нет, человеческую.
— Что же мы скажем о душе? Можно ее видеть или
нельзя?
— Нельзя.
— Значит, она безвидна?
-Да.
— Значит, в сравнении с телом душа ближе к безвидно-
му, а тело в сравнении с душой — к зримому?
с — Несомненно, Сократ.
— А разве мы уже не говорили, что, когда душа пользует¬
ся телом, исследуя что-либо с помощью зрения, слуха или
377
Платон
какого-нибудь иного чувства (ведь исследовать с помощью
тела и с помощью чувства — это одно и то же!), тело влечет
ее к вещам, непрерывно изменяющимся, и от соприкосно¬
вения с ними душа сбивается с пути, блуждает, испытывает
замешательство и теряет равновесие, точно пьяная?
— Да, говорили.
а — Когда же она ведет исследование сама по себе, она
направляется туда, где все чисто, вечно, бессмертно и неиз¬
менно, и так как она близка и сродни всему этому, то всегда
оказывается вместе с ним, как только остается наедине с
собою и не встречает препятствий. Здесь наступает конец
ее блужданиям, и, в непрерывном соприкосновении с по¬
стоянным и неизменным, она и сама обнаруживает те же
свойства. Это ее состояние мы называем разумением, пра¬
вильно?
— Совершенно правильно, Сократ! Ты говоришь заме¬
чательно!
— Итак, еще раз: к какому виду [сущего] ближе душа, как
е ты рассудишь, помня и прежние доводы, и эти, самые по¬
следние?
— Мне кажется, Сократ, — ответил Кебет, — любой, даже
самый отъявленный тугодум, идя по этому пути, признает,
что душа решительно и безусловно ближе к неизменному,
чем к изменяющемуся.
— А тело?
— К изменяющемуся.
— Взгляни теперь еще вот с какой стороны. Когда душа
80 и тело соединены, природа велит телу подчиняться и быть
рабом, а душе — властвовать и быть госпожою. Приняв это
в соображение, скажи, что из них, по-твоему, ближе боже¬
ственному и что смертному? Не кажется ли тебе, что боже¬
ственное создано для власти и руководительства, а смерт¬
ное — для подчинения и рабства?
— Да, кажется.
— Так с чем же схожа душа?
— Ясно, Сократ: душа схожа с божественным, а тело со
смертным.
378
Ф Е Д О Н
— Теперь подумай, Кебет, согласен ли ты, что из всего
ъ сказанного следует такой вывод: божественному, бессмерт¬
ному, умопостигаемому, единообразному, неразложимому,
постоянному и неизменному самому по себе в высшей степе¬
ни подобна наша душа, а человеческому, смертному, постига¬
емому не умом, многообразному, разложимому и тленному,
непостоянному и несходному с самим собою подобно — и то¬
же в высшей степени — наше тело. Можем мы сказать что-ни¬
будь вопреки этому, друг Кебет?
— Нет, не можем.
— А если так, то не подобает ли телу быстро разрушать¬
ся, а душе быть вовсе неразрушимой или почти неразруши¬
мой?
с — Как же иначе?
— Но ведь ты замечаешь, что, когда человек умирает, ви¬
димая его часть — тело, принадлежащая к видимому [миру],
или труп, как мы его называем, которому свойственно раз¬
рушаться, распадаться, развеиваться, подвергается этой
участи не вдруг, не сразу, но сохраняется довольно долгое
время, если смерть застигнет тело в удачном состоянии и в
удачное время года. К тому же тело усохшее и набальзами¬
рованное, как бальзамируют в Египте, может сохраняться
6 чуть ли не без конца. Но если даже тело и сгниет, некото¬
рые его части — кости, сухожилия и прочие им подобные,
можно сказать, бессмертны. Верно?
-Да.
— А душа, сама безвидная и удаляющаяся в места слав¬
ные, чистые и безвидные — поистине в Аид, к благому и ра¬
зумному богу, куда—если бог пожелает — вскорости предсто¬
ит отойти и моей душе, — неужели душа, чьи свойства и при¬
роду мы сейчас определили, немедленно, едва расставшись
с телом, рассеивается и погибает, как судит большинство
е людей? Нет, друзья мои, Кебет и Симмий, ничего похожего,
но скорее всего вот как. Допустим, что душа разлучается с
телом чистою и не влачит за собою ничего телесного, ибо в
течение всей жизни умышленно избегала любой связи с те¬
лом, остерегалась его и сосредоточивалась в самой себе, по-
379
Платон
стоянно в этом упражняясь, иными словами, посвящала се
бя истинной философии и, по сути дела, готовилась уме
81 реть легко и спокойно. Или же это нельзя назвать подготов¬
кою к смерти?
— Бесспорно, можно.
— Такая душа уходит в подобное ей самой безвидное ме
сто, божественное, бессмертное, разумное, и, достигши
его, обретает блаженство, отныне избавленная от блужда¬
ний, безрассудства, страхов, диких вожделений и всех про¬
чих человеческих зол, и — как говорят о посвященных в та¬
инства— впредь навеки поселяется среди богов. Так мы
должны сказать, Кебет, или как-нибудь по-иному?
— Так, клянусь Зевсом, — ответил Кебет.
ь — Но, думаю, если душа разлучается с телом осквернен¬
ная и замаранная, ибо всегда была в связи с телом, угождала
ему и любила его, зачарованная им, его страстями и наслаж¬
дениями настолько, что уже ничего не считала истинным,
кроме телесного, — того, что можно осязать, увидеть, вы¬
пить, съесть или использовать для любовной утехи, а все
смутное для глаза и незримое, но постигаемое разумом и
философским рассуждением, приучилась ненавидеть, бо-
с яться и избегать, — как, по-твоему, такая душа расстанется с
телом чистою и обособленною в себе самой?
— Никогда!
— Я думаю, что она вся проникнута чем-то телесным: ее
срастили с ним постоянное общение и связь и долгие забо¬
ты о нем.
— Совершенно верно.
— Но ведь телесное, друг, надо представлять себе плот¬
ным, тяжелым, землеобразным, видимым. Ясно, что душа,
смешанная с телесным, тяжелеет, и эта тяжесть снова тянет
ее в видимый мир. В страхе перед безвидным, перед тем,
а что называют Аидом, она бродит среди надгробий и мо¬
гил — там иной раз и замечают похожие на тени призраки
душ. Это призраки как раз таких душ, которые расстались с
телом нечистыми; они причастны зримому и потому откры¬
ваются глазу.
з8о
Ф Е Д О Н
— Да, Сократ, похоже на то.
— Очень похоже, Кебет. И конечно же это души не доб¬
рых, но дурных людей: они принуждены блуждать среди мо¬
гил, неся наказание за дурной образ жизни в прошлом, и так
е блуждают до той поры, пока пристрастием к бывшему свое¬
му спутнику — к телесному — не будут вновь заключены в око¬
вы тела. Оковы эти, вероятно, всякий раз соответствуют тем
навыкам, какие были приобретены в прошлой жизни.
— О каких же навыках ты говоришь, Сократ?
— Ну, вот, например, кто предавался чревоугодию, бес¬
путству и пьянству, вместо того чтобы всячески их остере¬
гаться, перейдет, вероятно, в породу ослов или иных подоб-
82 ных животных. Как тебе кажется?
— Это вполне вероятно.
— А те, кто отдавал предпочтение несправедливости,
властолюбию и хищничеству, перейдут в волков, ястребов
или коршунов. Или же мы с тобою решим, что такие души
перейдут в иные какие-нибудь тела?
— Что ты! — сказал Кебет. — Конечно, в эти, которые ты
назвал.
— Тогда, по-моему, уже ясно, что и всем остальным
предназначены места, соответствующие их главной в жиз¬
ни заботе.
— Да уж куда яснее!
— А самые счастливые среди них, уходящие в самое луч¬
шее место, — это те, кто преуспел в гражданской, полезной
ь для всего народа добродетели: имя ей рассудительность и
справедливость, она рождается из повседневных обычаев и
занятий, без участия философии и ума.
— Чем же они такие счастливые?
— Да они, вероятно, снова окажутся в общительной и
смирной породе, среди пчел, или, может быть, ос, или му¬
равьев, а не то и вернутся к человеческому роду, и из них
произойдут воздержные люди.
— Да, похоже на то.
— Но в род богов не позволено перейти никому, кто не
с был философом и не очистился до конца, — никому, кто не
381
Платон
стремился к познанию. Потому-то, милые мои Симмий и
Кебет, истинные философы гонят от себя все желания тела,
крепятся и ни за что им не уступают, не боясь разорения и
бедности в отличие от большинства, которое корыстолю¬
биво, и, хотя они в отличие от властолюбивых и честолюби¬
вых не страшатся бесчестия и бесславия, доставляемых дур¬
ною жизнью, они от желаний воздерживаются.
-- Так ведь иное было бы и недостойно их, Сократ! —
воскликнул Кебет.
а — Да, недостойно, клянусь Зевсом. Кто заботится о сво¬
ей душе, а не холит тело, тот расстается со всеми этими же¬
ланиями. Остальные идут, сами не зная куда, а они следуют
своим путем: в уверенности, что нельзя перечить филосо¬
фии и противиться освобождению и очищению, которые
она несет, они идут за ней, куда бы она ни повела.
— Как это, Сократ?
— Сейчас объясню. Тем, кто стремится к познанию, хо-
е рошо известно вот что: когда философия принимает под
опеку их душу, душа туго-натуго связана в теле и прилепле¬
на к нему, она вынуждена рассматривать и постигать сущее
не сама по себе, но через тело, словно бы через решетки
тюрьмы, и погрязает в глубочайшем невежестве. Видит фи¬
лософия и всю грозную силу этой тюрьмы: подчиняясь
страстям, узник сам крепче любого блюстителя караулит
83 собственную темницу. Да, стремящимся к познанию изве¬
стно, в каком положении бывает их душа, когда философия
берет ее под свое покровительство и с тихими увещаниями
принимается освобождать, выявляя, до какой степени об¬
манчиво зрение, обманчив слух и остальные чувства, убеж¬
дая отдаляться от них, не пользоваться их службою, на¬
сколько это возможно, и советуя душе сосредоточиваться и
ь собираться в себе самой, верить только себе, когда, сама в
себе, она мыслит о том, что существует само по себе, и не
считать истинным ничего из того, что она с помощью дру¬
гого исследует из других вещей, иначе говоря, из ощути¬
мых и видимых, ибо то, что видит душа, умопостигаемо и
безвидно. Вот то освобождение, которому не считает нуж-
382
Ф Е Д О Н
ным противиться душа истинного философа, и потому она
бежит от радостей, желаний, печалей и страхов, насколько
это в ее силах, понимая, что, если кто сильно обрадован,
или опечален, или испуган, или охвачен сильным желани-
с ем, он терпит не только обычное зло, какого и мог бы ожи¬
дать, — например, заболевает или проматывается, потакая
своим страстям, — но и самое великое, самое крайнее из
всех зол и даже не отдает себе в этом отчета.
— Какое же это зло, Сократ? — спросил Кебет.
— А вот какое: нет человека, чья душа, испытывая силь¬
ную радость или сильную печаль, не считала бы то, чем вы¬
звано такое ее состояние, предельно ясным и предельно
подлинным, хотя это и не так. Ты, я думаю, со мною согла¬
сишься, что в первую очередь это относится к вещам види¬
мым.
— Охотно соглашусь.
а — А согласишься ли ты, что именно в таком состоянии
тело сковывает душу особенно крепко?
— То есть как?
— А вот как: у любой радости или печали есть как бы
гвоздь, которым она пригвождает душу к телу, пронзает ее
и делает как бы телесною, заставляя принимать за истину
все, что скажет тело. А разделяя представления и вкусы те¬
ла, душа, мне кажется, неизбежно перенимает его правила
и привычки, и уже никогда не прийти ей в Аид чистою —
она всегда отходит, обремененная телом, и потому вскоре
е вновь попадает в иное тело и, точно посеянное зерно, пус¬
кает ростки. Так она лишается своей доли в общении с бо¬
жественным, чистым и единообразным.
— Верно, Сократ, совершенно верно, — сказал Кебет.
— По этим как раз причинам, Кебет, воздержны и муже¬
ственны те, кто достойным образом стремится к познанию,
а вовсе не по тем, о которых любит говорить большинство.
Или, может, ты иного мнения?
84 — Нет, что ты!
— Да, душа философа рассуждает примерно так, как мы
говорили, и не думает, будто дело философии — освобож-
383
Платон
дать ее, а она, когда это дело сделано, может снова предать¬
ся радостям и печалям и надеть прежние оковы, наподобие
Пенелопы, без конца распускающей свою ткань. Внося во
все успокоение, следуя разуму и постоянно в нем пребывая,
ь созерцая истинное, божественное и непреложное и в нем
обретая для себя пищу, душа полагает, что так именно долж¬
но жить, пока она жива, а после смерти отойти к тому, что
ей сродни, и навсегда избавиться от человеческих бедст¬
вий. Благодаря такой пище и в завершение такой жизни,
Симмий и Кебет, ей незачем бояться ничего дурного, неза¬
чем тревожиться, как бы при расставании с телом она не
распалась, не рассеялась по ветру, не умчалась неведомо ку¬
да, чтобы уже нигде больше и никак не существовать,
с После этих слов Сократа наступило долгое молчание.
Видно было, что и сам он размышляет над только что ска¬
занным, и большинство из нас тоже. Потом Кебет и Сим¬
мий о чем-то коротко перемолвились друг с другом. Сократ
приметил это и спросил:
— Что такое? Вы, верно, считаете, что сказанного недо¬
статочно? Да, правда, остается еще немало сомнительных
и слабых мест, если просмотреть все от начала до конца с
нужным вниманием. Конечно, если у вас на уме что-нибудь
другое, я молчу. Но если вы в затруднении из-за этого, не
а стесняйтесь, откройте свои соображения, если они кажутся
вам более убедительными, наконец, примите в свой разго¬
вор и меня, если находите, что с моею помощью дело пой¬
дет лучше.
На это Симмий отозвался так:
— Я скажу тебе, Сократ, все как есть. Мы уже давно оба в
смущении и всё только подталкиваем друг друга, чтобы тебя
спросить, потому что очень хотим услышать, что ты отве¬
тишь, да боимся причинить тебе огорчение — как бы наши
вопросы не были тебе в тягость из-за нынешней беды.
Сократ слегка улыбнулся и сказал:
е —Ах, Симмий, Симмий! До чего же трудно было бы
мне убедить чужих людей, что я совсем не считаю бедою
нынешнюю свою участь, если даже вас я не могу в этом убе-
384
Ф Е Д О Н
дить и вы опасаетесь, будто сегодня я расположен мрачнее,
чем раньше, в течение всей жизни! Вам, верно, кажется,
85 что даром прорицания я уступаю лебедям, которые, как по¬
чуют близкую смерть, заводят песнь такую громкую и пре¬
красную, какой никогда еще не певали: они ликуют оттого,
что скоро отойдут к богу, которому служат. А люди из-за
собственного страха перед смертью возводят напраслину и
на лебедей, утверждая, что они якобы оплакивают свою
смерть и что скорбь вдохновляет их на предсмертную
песнь. Им и невдомек, этим людям, что ни одна птица не
поет, когда страдает от голода, или холода, или иной какой
нужды, — даже соловей, даже ласточка или удод, хотя про
них и рассказывают, будто они поют, оплакивая свое горе.
Но, по-моему, это выдумка — и про них, и про лебедей. Ле-
ь беди принадлежат Аполлону, и потому — вещие птицы —
они провидят блага, ожидающие их в Аиде, и поют, и раду¬
ются в этот последний свой день, как никогда прежде. Но я
и себя, вместе с лебедями, считаю рабом того же господи¬
на и служителем того же бога, я верю, что и меня мой вла¬
дыка наделил даром пророчества не хуже, чем лебедей, и
не сильнее, чем они, горюю, расставаясь с жизнью. Так что
вы можете говорить и спрашивать о чем хотите, пока вам
не препятствуют Одиннадцать, поставленные афинянами.
— Что ж, прекрасно, — начал Симмий, — в таком случае
с ия объясню тебе, в чем мои затруднения, и Кебет не скро¬
ет, что из сказанного сегодня кажется ему неприемлемым.
Мне думается, Сократ, — как, впрочем, может быть, и тебе
самому, — что приобрести точное знание о подобных вещах
в этой жизни либо невозможно, либо до крайности трудно,
но в то же время было бы позорным малодушием не испы¬
тать и не проверить всеми способами существующие на
этот счет взгляды и отступиться, пока возможности для ис¬
следования не исчерпаны до конца. Значит, нужно достиг¬
нуть одного из двух: узнать истину от других или отыскать
ее самому либо же, если ни первое, ни второе невозможно,
а принять самое лучшее и самое надежное из человеческих
учений и на нем, точно на плоту, попытаться переплыть че-
385
Платон
рез жизнь, если уже не удастся переправиться на более ус¬
тойчивом и надежном судне — на каком-нибудь божествен¬
ном учении. Поэтому я теперь наберусь смелости и задам
свой вопрос, тем более что ты и сам велишь: я не хочу по¬
том укорять себя за то, что теперь промолчал. Да, Сократ, я
и сам размышляю над твоими словами, и вместе с ним, с Ке-
бетом, и мне кажется, они не вполне убедительны,
е А Сократ на это:
— Может быть, тебе и правильно кажется, друг, но толь¬
ко скажи, в чем именно “не вполне”?
— А вот в чем, на мой взгляд: то же самое рассуждение
можно применить к лире, к ее струнам и гармонии. И вер¬
но, в настроенной лире гармония — это нечто невидимое,
86 бестелесное, прекрасное и божественное, а сама лира и
струны — тела, то есть нечто телесное, сложное, земное и
сродное смертному. Представь себе теперь, что лиру разби¬
ли или же порезали и порвали струны, — приводя те же до¬
воды, какие приводишь ты, кто-нибудь будет упорно дока¬
зывать, что гармония не разрушилась и должна по-прежне¬
му существовать. Быть того не может, скажет такой
человек, чтобы лира с разорванными струнами и сами стру¬
ны — вещи смертной природы — все еще существовали, а
гармония, сродная и близкая божественному и бессмертно¬
му, погибла, уничтожившись раньше, чем смертное. Нет,
ь гармония непременно должна существовать, и прежде ис¬
тлеют без остатка дерево и жилы струн, чем претерпит что-
нибудь худое гармония. И право же, Сократ, я думаю, ты и
сам отлично сознаешь, что наиболее частый взгляд на душу
таков: если наше тело связывают и держат в натяжении
тепло, холод, сухость, влажность и некоторые иные, по¬
добные им, [начала], то душа наша есть сочетание и гармо-
с ния этих [начал], когда они хорошо и соразмерно смеша¬
ны друг с другом. И если душа — это действительно своего
рода гармония, значит, когда тело чрезмерно слабеет или,
напротив, чрезмерно напрягается — из-за болезни или
иной какой напасти, — душа при всей своей божественнос¬
ти должна немедленно разрушиться, как разрушается лю¬
386
Ф Е Д О Н
бая гармония, будь то звуков или же любых творений ху¬
дожников; а телесные останки могут сохраняться долгое
а время, пока их не уничтожит огонь или тление. Пожалуй¬
ста, подумай, как нам отвечать на этот довод, если кто бу¬
дет настаивать, что душа есть сочетание телесных качеств
и потому в том, что мы называем смертью, гибнет первою.
Сократ, по всегдашней своей привычке, обвел собрав¬
шихся взглядом, улыбнулся и сказал:
— Симмий говорит дело. Если кто из вас находчивее мо¬
его, пусть отвечает. Кажется, Симмий метко поддел [наше]
е рассуждение. И все-таки, на мой взгляд, прежде чем отве¬
чать, нужно сперва выслушать еще Кебета, — в чем упрекает
[наши] доводы он, а мы тем временем подумаем, что нам
сказать. И тогда уже, выслушав обоих, мы либо уступим им,
если выяснится, что они поют в лад, а если нет — будем от¬
стаивать свое доказательство. Ну, Кебет, теперь твой черед:
говори, что тебя смущает.
— Да, Сократ, я скажу, — отозвался Кебет. — Мне кажет¬
ся, [наше] доказательство не сдвинулось с места, и упрек,
87 что мы делали ему раньше, можно повторить и теперь. Что
наша душа существовала и до того, как воплотилась в этом
образе, доказано — я не отрицаю — очень тонко и, смею ска¬
зать, очень убедительно. Но что она и после нашей смерти
продолжает где-то существовать, это мне представляется да¬
леко не столь убедительным. Правда, я не разделяю возра¬
жения Симмия, будто душа не сильнее и не долговечнее те¬
ла. Наоборот, сколько я понимаю, душа обладает огромным
преимуществом перед всем телесным. “Как же так? — спро-
ь сят меня. — Откуда же тогда твои сомнения, если ты
видишь, что после смерти человека даже более слабая его
часть продолжает существовать? Разве тебе не кажется, что
более долговечная часть непременно должна сохраняться в
целости все это время?” Смотри, есть ли толк в том, что я на
это отвечаю. Естественно, что и мне, как раньше Симмию,
понадобится какое-нибудь уподобление.
Так рассуждать, на мой взгляд, примерно то же самое,
что применить этот довод к умершему старику ткачу и ут-
387
Платон
верждать, будто он не погиб, но где-то существует, целый и
невредимый, и в подтверждение предъявить плащ, кото¬
рый старик сам себе соткал: плащ-то ведь цел, ему ничего не
сделалось, он невредим. А если кто усомнится, тогда спро-
с сить, что долговечнее, люди или плащи, которые постоян¬
но в употреблении, в носке, и, услыхав в ответ: “Разумеется,
люди”, — считать доказанным, что человек, соткавший этот
плащ, без всякого сомнения, цел и невредим, раз не погиб¬
ла вещь менее долговечная.
Но я думаю, Симмий, что на самом-то деле все обстоит
иначе. Следи и ты за тем, что я говорю. Кто так рассуждает,
судит нелепо — это каждому видно. Ведь наш ткач соткал и
а сносил много этаких плащей и пережил их все, за исключе¬
нием, правда, одного, последнего, но из этого никак не еле
дует, будто человек негоднее или бессильнее плаща.
То же самое уподобление, по-моему, применимо и к ду¬
ше, связанной с телом, и, кто говорит о душе и теле теми
же самыми словами, что о ткаче и плаще, мне кажется, го¬
ворит верно: он скажет, что душа долговечнее, а тело сла¬
бее и кратковременнее; к этому, однако ж, он должен при¬
бавить, что всякая душа снашивает много тел, в особеннос¬
ти если живет много лет: тело ведь изнашивается и
е отмирает еще при жизни человека, и, стало быть, душа бес¬
прерывно ткет наново, заменяя сношенное. И когда душа
погибает, последняя одежда на ней непременно должна
быть цела — она одна только и переживает душу. Лишь по¬
сле гибели души обнаруживает тело природную свою сла¬
бость и скоро истребляется тлением. Значит, приняв наше
88 доказательство, мы все еще не можем твердо надеяться,
что душа наша, когда мы умрем, будет где-то продолжать
свое существование.
Мало того, скажут мне, допустим, мы сделаем сторонни¬
ку этих доводов еще большие уступки, чем сделал ты, и со¬
гласимся, что душа существует не только до нашего рожде¬
ния, но, что вполне возможно, некоторые души существуют
и после того, как мы умрем, и будут существовать, и много
раз родятся, и снова умрут: ведь душа по природе своей на-
388
Ф Е Д О Н
столько сильна, что способна вынести много рождений. До¬
пустим, со всем этим мы согласимся, но не признаем, что ду¬
ша не несет никакого ущерба в частых своих рождениях и
не погибает однажды совершенно в какую-то из своих смер-
ь тей, — а никто не похвастается, будто знает хоть что-нибудь
об этой последней смерти и о разрушении тела, несущем ги¬
бель душе, ибо такое ощущение никому из нас не доступно.
Раз это так, не следует нам выказывать отвагу перед смер¬
тью; она просто безрассудна, такая отвага, — ведь доказать,
что душа совершенно бессмертна и неуничтожима, мы не
можем. А раз не можем, умирающий непременно будет бо¬
яться за свою душу, как бы, отделяясь от тела на этот раз,
она не погибла окончательно.
с Выслушав Симмия и Кебета, мы все помрачнели. По¬
том мы признавались друг другу, что прежние доводы пол¬
ностью нас убедили, а тут мы снова испытывали замеша¬
тельство и были полны недоверия не только к сказанному
прежде, но и к тому, что нам еще предстояло услышать. Мо¬
жет быть, это мы никуда не годны и не способны ни о чем
судить? Или же сам вопрос не допускает ясного ответа?
Эхекрат. Клянусь богами, Федон, я вас отлично понимаю.
Послушал я тебя, и вот что примерно хочется мне ска-
01 зать самому себе: “Какому же доказательству мы теперь
поверим, если Сократ говорил так убедительно, и, одна¬
ко же, все его рассуждения поколеблены!” До сих пор
меня всегда особенно привлекал взгляд на душу как на
своего рода гармонию. Когда об этом зашла речь, мне
словно напомнили, что я давно держусь такого мнения
и сам, и теперь снова, как бы с самого начала, мне до
крайности нужно какое-нибудь иное доказательство, ко¬
торое уверит меня, что душа не умирает вместе с телом.
Продолжай, ради Зевса! Как Сократ вернулся к своему
е доказательству? И был ли он заметно удручен — так же
как и вы — или же, напротив, спокойно помог вашему
исследованию? И вполне ли успешной была его по¬
мощь или не вполне? Расскажи нам обо всем как можно
точнее!
389
Платон
Федон. Знаешь, Эхекрат, я часто восхищался Сократом,
но никогда не испытывал такого восхищения, как в тот
89 раз. Он нашелся, что ответить, но в этом нет еще, по¬
жалуй, ничего странного. Если я был восхищен сверх
всякой меры, так это тем, во-первых, с какой охотой,
благожелательностью и даже удовольствием он встре¬
тил возражения своих молодых собеседников, далее,
тем, как чутко подметил он наше уныние, вызванное их
доводами, и, наконец, как прекрасно он нас исцелил.
Мы были точно воины, спасающиеся бегством после
поражения, а он ободрил нас и повернул назад, чтобы
вместе с ним и под его руководительством вниматель¬
но исследовать все сначала.
Эхе крат. Как же именно?
Федон. Сейчас объясню. Случилось так, что я сидел спра-
ь ва от Сократа, подле самого ложа — на скамеечке — и по¬
тому гораздо ниже его. И вот, проведя рукой по моей го¬
лове и пригладив волосы на шее — он часто играл мои¬
ми волосами, — Сократ промолвил:
— Завтра, Федон, ты, верно, острижешь эти прекрас¬
ные кудри?
— Боюсь, что так, Сократ, — отвечал я.
— Не станешь ты этого делать, если послушаешься
меня.
— Отчего же? — спросил я.
— Да оттого, что еще сегодня и я остригусь вместе с то¬
бою, если наше доказательство скончается и мы не сумеем
с его оживить. Будь я на твоем месте и ускользни доказатель¬
ство у меня из рук, я бы дал клятву, по примеру аргосцев, не
отращивать волосы до тех пор, пока не одержу победы в но¬
вом бою против доводов Симмия и Кебета.
— Но ведь, как говорится, против двоих даже Гераклу
не выстоять, — возразил я.
— Тогда кликни на помощь меня — я буду твоим Иолаем,
пока день еще не погас.
— Конечно, кликну, только давай наоборот: я буду Иола¬
ем, а ты Гераклом.
390
Ф Е Д О Н
— Это все равно, — сказал Сократ. — Но прежде всего да¬
вай остережемся одной опасности.
— Какой опасности? — спросил я.
с1 —Чтобы нам не сделаться ненавистниками всякого
слова, как иные становятся человеконенавистниками, ибо
нет большей беды, чем ненависть к слову. Рождается она та¬
ким же точно образом, как человеконенавистничество. А
им мы проникаемся, если сперва горячо и без всякого раз¬
бора доверяем кому-нибудь и считаем его человеком совер¬
шенно честным, здравым и надежным, но в скором време¬
ни обнаруживаем, что он неверный, ненадежный и еще то-
е го хуже. Кто испытает это неоднократно, и в особенности
по вине тех, кого считал самыми близкими друзьями, тот в
конце концов от частых обид ненавидит уже всех подряд и
ни в ком не видит ничего здравого и честного. Тебе, верно,
случалось замечать, как это бывает.
— Конечно, случалось, — сказал я.
— Но разве это не срам? — продолжал Сократ. — Разве
не ясно, что мы приступаем к людям, не владея искусством
их распознавать? Ведь кто владеет этим искусством по-на-
90 стоящему, тот рассудит, что и очень хороших и очень пло¬
хих людей немного, а посредственных — без числа.
— Как это? — спросил я.
— Так же точно, как очень маленьких и очень больших.
Что встретишь реже, чем очень большого или очень ма¬
ленького человека или собаку и так далее? Или что-нибудь
очень быстрое или медленное, безобразное или прекрас¬
ное, белое или черное? Разве ты не замечал, что во всех та¬
ких случаях крайности редки и немногочисленны, зато се¬
редина заполнена в изобилии?
— Конечно, замечал, — сказал я.
ь — И если бы устроить состязание в испорченности, то
и первейших негодяев оказалось бы совсем немного, не
так ли?
— Похоже, что так, — сказал я.
— Вот именно, — подтвердил он. — Но не в этом сходст¬
во между рассуждениями и людьми — я сейчас просто сле-
391
Платон
довал за тобою, куда ты вел, — а в том, что иногда мы пове¬
рим доказательству и признаем его истинным (хотя сами
искусством рассуждать не владеем), а малое время спустя
решим, что оно ложно, — когда по заслугам, а когда и неза¬
служенно, и так не раз и не два. Особенно, как ты знаешь,
с это бывает с теми, кто любит отыскивать доводы и за и про¬
тив чего бы то ни было: в конце концов они начинают ду¬
мать, будто стали мудрее всех на свете и одни только постиг
ли, что нет ничего здравого и надежного ни среди вещей,
ни среди суждений, но что все решительно испытывает
приливы и отливы, точно воды Еврипа, и ни на миг не оста¬
ется на месте.
— Да, все, что ты сказал, — чистая правда.
— А когда так, Федон, было бы печально, если бы, узнав
истинное, надежное и доступное для понимания доказа-
а тельство, а затем встретившись с доказательствами такого
рода, что иной раз они представляются истинными, а иной
раз ложными, мы стали бы винить не себя самих и не свою
неискусность, но от досады охотно свалили бы собствен¬
ную вину на доказательства и впредь, до конца дней упорно
ненавидели бы и поносили рассуждения, лишив себя истин¬
ного знания бытия.
— Да, клянусь Зевсом, — сказал я, — это было бы очень
печально.
— Итак, — продолжал он, — прежде всего охраним себя
е от этой опасности и не будем допускать мысли, будто в рас¬
суждениях вообще нет ничего здравого, скорее будем счи¬
тать, что это мы сами еще недостаточно здравы и надо му¬
жественно искать полного здравомыслия: тебе и осталь-
91 ным -- ради всей вашей дальнейшей жизни, мне же — ради
одной только смерти. Сейчас обстоятельства складывают¬
ся так, что я рискую показаться вам не философом, а завзя¬
тым спорщиком, а это уже свойство полных невежд. Они,
если возникает разногласие, не заботятся о том, как обсто¬
ит дело в действительности; как бы внушить присутствую¬
щим свое мнение — вот что у них на уме. В нынешних обсто¬
ятельствах, мне кажется, я отличаюсь от них лишь тем, что
392
Ф Е Д О Н
не присутствующих стремлюсь убедить в правоте моих
слов — разве что между прочим, — но самого себя, чтобы
ъ убедиться до конца. Вот мой расчет, дорогой друг, и погля¬
ди, какой своекорыстный расчет: если то, что я утверж¬
даю, окажется истиной, хорошо, что я держусь такого
убеждения, а если для умершего нет уже ничего, я хотя бы
не буду докучать присутствующим своими жалобами в эти
предсмертные часы, и, наконец, глупая моя выдумка тоже
не сохранится среди живых — это было бы неладно, — но
вскоре погибнет.
Вот как я изготовился, Симмий и Кебет, чтобы присту¬
пить к доказательству. А вы послушайтесь меня и поменьше
с думайте о Сократе, но главным образом — об истине; и если
решите, что я говорю верно, соглашайтесь, а если нет — воз¬
ражайте, как только сможете. А не то смотрите — я увлекусь
и введу в обман разом и себя самого, и вас, а потом исчезну,
точно пчела, оставившая в ранке жало.
Однако ж вперед! Раньше всего напомните мне, что вы
говорили, — на случай, если я что забыл. Симмий, если не
ошибаюсь, был в сомнении и в страхе, как бы душа, хотя она
6 и божественнее и прекраснее тела, все же не погибла пер¬
вою — по той причине, что она своего рода гармония. А Ке¬
бет, мне кажется, соглашается со мною в том, что душа дол¬
говечнее тела, но, по его мнению, никто не может быть уве¬
рен, что душа, после того как сменит и сносит много тел,
покидая последнее из них, не погибает и сама; именно ги¬
бель души и есть, собственно, смерть, потому что тело от¬
мирает и гибнет непрестанно. Это или что другое нужно
нам рассмотреть, Кебет и Симмий?
е Оба отвечали, что именно это.
— Скажите, — продолжал Сократ, — вы отвергаете все
прежние доводы целиком или же одни отвергаете, а другие
нет?
— Одни отвергаем, — отвечали они, — другие нет.
— А как насчет того утверждения, что знание — это при¬
поминание и что, если так, душа наша непременно должна
92 была где-то существовать, прежде чем попала в оковы тела?
393
Платон
— Я, — промолвил Кебет, — и тогда нашел это утвержде¬
ние на редкость убедительным, и сейчас ни в коем случае не
хочу от него отказываться.
— И я так считаю, — сказал Симмий, — и был бы очень
изумлен, если бы мое мнение вдруг переменилось.
Тогда Сократ:
— А между тем, друг-фиванец, тебе придется его переме¬
нить, если ты останешься при мысли, что гармония — это
нечто составное, а душа — своего рода гармония, слагаю-
ь щаяся из натяжения телесных начал. Ведь ты едва ли и сам
допустишь, что гармония сложилась и существовала преж¬
де, нежели то, из чего ей предстояло сложиться. Или все-та¬
ки допустишь?
— Никогда, Сократ! — воскликнул Симмий.
— Но ты видишь, что именно это ты нечаянно и утверж¬
даешь? Ведь ты говоришь, что душа существует до того, как
воплотится в человеческом образе, а значит, она существу¬
ет, сложившись из того, что еще не существует. Ведь гармо¬
ния совсем непохожа на то, чему ты уподобляешь ее сейчас:
с наоборот, сперва рождается лира, и струны, и звуки, пока
еще негармоничные, и лишь последней возникает гармо¬
ния и первой разрушается. Как же этот новый твой довод
будет звучать в лад с прежним?
— Никак не будет, — отвечал Симмий.
— А ведь если какому доводу и следует звучать стройно
и в лад, так уж тому, который касается гармонии.
— Да, конечно, — согласился Симмий.
— А у тебя не выходит в лад, — сказал Сократ. — Так что
гляди, какой из двух доводов ты выбираешь: что знание —
это припоминание или что душа — гармония.
— Первый, Сократ, несомненно, первый. Второй я усво-
а ил без доказательства, соблазненный его правдоподобием и
изяществом, то есть так же, как обычно принимает его
большинство людей. Но я прекрасно знаю, что доводы, до¬
казывающие свою правоту через правдоподобие, — это пус-
тохвалы, и, если не быть настороже, они обманут тебя са¬
мым жестоким образом. Так случается и в геометрии, и во
394
Ф Е Д О Н
всем прочем. Иное дело — довод о припоминании и знании:
он строится на таком основании, которое заслуживает дове¬
рия. Сколько я помню, мы говорили, что душа существует
до перехода своего в тело с такой же необходимостью, с ка-
е кою ей принадлежит сущность, именуемая бытием. Это ос¬
нование я принимаю как верное и достаточное и нимало в
нем не сомневаюсь. А если так, я, по-видимому, не должен
признавать, что душа есть гармония, кем бы этот взгляд ни
высказывался — мною или еще кем-нибудь.
— Ну, так и что же, Симмий? Как тебе кажется, может ли
93 гармония или любое другое сочетание проявить себя как-то
иначе, чем составные части, из которых оно складывается?
— Никак не может.
— Стало быть, как я думаю, ни действовать само, ни ис¬
пытывать воздействие как-нибудь иначе, чем они?
Симмий согласился.
— И значит, гармония не может руководить своими
составными частями, наоборот, она должна следовать за
ними?
Симмий подтвердил.
— И уж подавно ей и не двинуться, и не прозвучать во¬
преки составным частям, одним словом, никакого противо¬
действия им не оказать?
— Да, ни малейшего.
— Пойдем дальше. Всякая гармония по природе своей
такова, какова настройка?
— Не понимаю тебя.
— Ну, а если настройка лучше, полнее—допустим, что та-
ъ кое возможно, — то и гармония была бы гармонией в боль¬
шей мере, а если хуже и менее полно, то в меньшей мере.
— Совершенно верно.
— А к душе это приложимо, так чтобы хоть ненамного
одна душа была лучше, полнее другой или хуже, слабее
именно как душа?
— Никак не приложимо!
— Продолжим, ради Зевса. Про душу говорят, что одна
обладает умом и добродетелью и потому хороша, а другая
395
Платон
с безрассудна, порочна и потому дурна. Верно так говорится
или неверно?
— Да, верно.
— А если душу считать гармонией, как нам обозначить
то, что содержится в душах — добродетель и порочность?
Назовем первую еще одной гармонией, а вторую дисгармо¬
нией? И про хорошую душу скажем, что она гармонична и,
будучи сама гармонией, несет в себе еще одну гармонию, а
про другую — что она и сама негармонична, и другой гармо¬
нии не содержит?
— Я, право, не знаю, как отвечать, — промолвил Сим-
мий. — Однако же ясно: раз мы так предположили, то и ска¬
жем что-нибудь вроде этого.
а — Но ведь мы уже признали, — продолжал Сократ, — что
ни одна душа не может быть более или менее душою, чем
другая, а это означает признать, что одна гармония не мо¬
жет быть более, полнее или же менее, слабее гармонией,
чем другая. Так?
— Именно так.
— А что не есть гармония более или менее, то не долж¬
но быть и настроено более или менее. Верно?
— Верно.
— А что не настроено более или менее, будет ли это
причастно гармонии в большей или меньшей степени, не¬
жели что-то иное, или одинаково?
— Одинаково.
— Значит, душа, раз она всегда остается самой собою и
е не бывает ни более ни менее душою, чем другая душа, не бы¬
вает и настроенной в большей или меньшей степени?
— Да, не бывает.
— И если так, [одна душа] не может быть причастна гар¬
монии или дисгармонии более полно, [чем другая]?
— Выходит, что нет.
— Но повторяю, если так, может ли одна душа оказать¬
ся причастной порочности или добродетели более полно,
чем другая? Ведь мы признали, что порочность — это дис¬
гармония, добродетель же — гармония.
396
Федон
— Никак не может.
94 — А еще вернее, пожалуй, — если быть последователь¬
ными — ни одна душа, Симмий, порочности не причастна:
ведь душа — это гармония, а гармония, вполне оставаясь са¬
мой собою, то есть гармонией, никогда не будет причастна
дисгармонии.
— Да, конечно.
— И душа не будет причастна порочности, поскольку
она остается доподлинно душою.
— Можно ли сделать такой вывод из всего, что было
сказано?
— Из нашего рассуждения следует, что все души всех
живых существ одинаково хороши, коль скоро душам свой¬
ственно оставаться тем, что они есть, — душами.
— Мне кажется, что так, Сократ.
— Но кажется ли тебе это верным? Кажется ли тебе,
ь что мы пришли бы к такому выводу, будь наше исходное по¬
ложение — что душа э го гармония — верно?
— Ни в коем случае!
— Пойдем дальше, — продолжал Сократ. — Что правит
всем в человеке — душа, в особенности если она разумна,
или что иное, как, по-твоему?
— По-моему, душа.
— А правит она, уступая состоянию тела или противясь
ему? Я говорю вот о чем: если, например, у тебя жар и жаж¬
да, душа влечет тебя в другую сторону и не велит пить, если
с ты голоден — не велит есть, и в тысяче других случаев мы
видим, как она действует вопреки телу. Так или не так?
— Именно так.
— Но разве мы не согласились раньше, что душа, если
это гармония, всегда поет в лад с тем, как натянуты, или от¬
пущены, или звучат, или как-то еще размещены и располо¬
жены составные части? Разве мы не согласились, что душа
следует за ними и никогда не властвует?
— Да, — отвечал Симмий, — согласились.
— Что же получается? Ведь мы убеждаемся, что она дей¬
ствует как раз наоборот — властвует над всем тем, из чего,
397
Платон
<1 как уверяют, она состоит, противится ему чуть ли не во всем
и в течение всей жизни всеми средствами подчиняет своей
власти и то сурово и больно наказывает, заставляя испол¬
нять предписания врача или учителя гимнастики, то обна¬
руживает некоторую снисходительность, то грозит, то уве¬
щевает, обращаясь к страстям, гневным порывам и страхам
словно бы со стороны. Это несколько напоминает те стихи
Гомера, где он говорит об Одиссее:
В грудь он ударил себя и сказал раздраженному сердцу.
е Сердце, смирись; ты гнуснейшее вытерпеть силу имело...
Разве, по-твоему, у него сложились бы такие стихи, если
бы он думал, что душа — это гармония, что ею руководят со¬
стояния тела, а не наоборот — что она сама руководит и вла¬
ствует и что она гораздо божественнее любой гармонии?
Как тебе кажется?
95 — Клянусь Зевсом, Сократ, мне кажется, что ты прав!
— Тогда, дорогой мой, нам никак не годится утверж¬
дать, будто душа — своего рода гармония: так мы, пожалуй,
разойдемся и с божественным Гомером, и с самими со¬
бою.
— Верно, — подтвердил он.
— Вот и прекрасно, — сказал Сократ. — Фиванскую Гармо¬
нию мы как будто умилостивили. Теперь очередь Кадма, Ке-
бет. Как нам приобрести его благосклонность, какими до¬
водами?
— Мне кажется, ты найдешь как, — отозвался Кебет. —
Во всяком случае, твои возражения против гармонии меня
просто восхитили — настолько они были неожиданны. Слу¬
шая Симмия, когда он говорил о своих затруднениях, я все
ь думал: неужели кто-нибудь сумеет справиться с его довода¬
ми? И мне было до крайности странно, когда он не выдер¬
жал и первого твоего натиска. Так что я бы не удивился, ес¬
ли бы та же участь постигла и Кадмовы доводы.
— Ах, милый ты мой, — сказал Сократ, — не надо гром¬
ких слов — как бы кто не испортил наше рассуждение еще
398
Ф Е Д О Н
раньше, чем оно началось. Впрочем, об этом позаботится
божество, а мы по-гомеровски вместе пойдем и посмотрим,
дело ли ты говоришь.
Что ты хочешь выяснить? Главное, если я не ошиба¬
юсь, вот что. Ты требуешь доказательства, что душа наша
с неуничтожима и бессмертна; в противном случае, гово¬
ришь ты, отвага философа, которому предстоит умереть и
который полон бодрости и спокойствия, полагая, что за
могилою он найдет блаженство, какого не мог бы обрести,
если бы прожил свою жизнь иначе, — его отвага безрассуд¬
на и лишена смысла. Пусть мы обнаружили, что душа силь¬
на и богоподобна, что она существовала и до того, как мы
родились людьми, — все это, по-твоему, свидетельствует не
о бессмертии души, но лишь о том, что она долговечна и
уже существовала где-то в прежние времена неизмеримо
а долго, многое постигла и многое совершила. Но к бессмер¬
тию это ее нисколько не приближает, напротив, самое все¬
ление ее в человеческое тело было для души началом гибе¬
ли, словно болезнь. Скорбя проводит она эту свою жизнь,
чтобы под конец погибнуть в том, что зовется смертью. И
совершенно безразлично, утверждаешь ты, войдет ли она в
тело раз или много раз, по крайней мере для наших опасе¬
ний: если только человек не лишен рассудка, он непремен¬
но должен опасаться — ведь он не знает, бессмертна ли ду¬
ша, и не может этого доказать.
е Вот, сколько помнится, то, что ты сказал, Кебет. Я по¬
вторяю это нарочно, чтобы ничего не пропустить и чтобы
ты мог что-нибудь прибавить или убавить, если пожелаешь.
А Кебет в ответ:
— Нет, Сократ, сейчас я ничего не хочу ни убавлять, ни
прибавлять. Это все, что я сказал.
Сократ задумался и надолго умолк. Потом начал так:
— Не простую задачу задал ты, Кебет. Чтобы ее ре¬
шить, нам придется исследовать причину рождения и раз-
96 рушения в целом. И если ты не против, я расскажу тебе о
том, что приключилось со мной во время такого исследо¬
вания. Если что из этого рассказа покажется тебе полез¬
399
Платон
ным, ты сможешь использовать это для подкрепления тво¬
их взглядов.
— Конечно, я не против, — ответил Кебет.
Аргумент четвертый: теория души как эйдоса жизни
— Тогда послушай. В молодые годы,Кебет, у меня была
настоящая страсть к тому виду мудрости, который называ¬
ют познанием природы. Мне представлялось чем-то возвы¬
шенным знать причины каждого явления — почему что
рождается, почему погибает и почему существует. И я час-
ь то бросался из крайности в крайность и вот какого рода во¬
просы задавал себе в первую очередь: когда теплое и холод¬
ное вызывают гниение, не тогда ли, как судили некоторые,
образуются живые существа? Чем мы мыслим — кровью,
воздухом или огнем? Или же ни тем, ни другим и ни треть¬
им, а это наш мозг вызывает чувство слуха, и зрения, и обо¬
няния, а из них возникают память и представление, а из па¬
мяти и представления, когда они приобретут устойчи¬
вость, возникает знание?
с Размышлял я и о гибели всего этого, и о переменах, ко¬
торые происходят в небе и на Земле, и все для того, чтобы
в конце концов счесть себя совершенно непригодным к та¬
кому исследованию. Сейчас я приведу тебе достаточно вес¬
кий довод. До тех пор я кое-что знал ясно — так казалось и
мне самому, и остальным, — а теперь, из-за этих исследова¬
ний, я окончательно ослеп и утратил даже то знание, что
имел прежде, — например, среди многого прочего перестал
понимать, почему человек растет. Прежде я думал, что это
каждому ясно: человек растет потому, что ест и пьет. Мясо
а прибавляется к мясу, кости — к костям, и так же точно, по
тому же правилу, всякая часть [пищи] прибавляется к родст¬
венной ей части человеческого тела и впоследствии малая
величина становится большою. Так малорослый человек де¬
лается крупным. Вот как я думал прежде. Правильно, по-
твоему, или нет?
— По-моему, правильно, — сказал Кебет.
400
Ф Е Д О Н
— Или еще. Если высокий человек, стоя рядом с низко¬
рослым, оказывался головою выше, то никаких сомнений
е это у меня не вызывало. И два коня рядом — тоже. Или еще
нагляднее: десять мне казалось больше восьми потому, что
к восьми прибавляется два, а вещь в два локтя длиннее ве¬
щи в один локоть потому, что превосходит ее на половину
собственной длины.
— Ну, хорошо, а что ты думаешь обо всем этом теперь? —
спросил Кебет.
— Теперь, клянусь Зевсом, — сказал Сократ, — я далек от
мысли, будто знаю причину хотя бы одной из этих вещей.
Я не решаюсь судить даже тогда, когда к единице прибавля¬
ют единицу, — то ли единица, к которой прибавили другую,
стала двумя, то ли прибавляемая единица и та, к которой
97 прибавляют, вместе становятся двумя через прибавление
одной к другой. Пока каждая из них была отдельно от дру¬
гой, каждая оставалась единицей и двух тогда не существо¬
вало, но вот они сблизились, и я спрашиваю себя: в этом ли
именно причина возникновения двух — в том, что произо¬
шла встреча, вызванная взаимным сближением? И если кто
разделяет единицу, я не могу больше верить, что двойка по-
ь является именно по этой причине — через разделение, ибо
тогда причина будет как раз противоположной причине
образования двух: только что мы утверждали, будто едини¬
цы взаимно сближаются и прибавляются одна к другой, а
теперь говорим, что одна от другой отделяется и отнимает¬
ся! И я не могу уверить себя, будто понимаю, почем)7 и как
возникает единица или что бы то ни было иное — почему
оно возникает, гибнет или существует. Короче говоря, этот
способ исследования мне решительно не нравится, и я вы¬
бираю себе наугад другой.
Но однажды мне кто-то рассказал, как он вычитал в
с книге Анаксагора, что всему в мире сообщает порядок и
всему служит причиной Ум; и эта причина мне пришлась
по душе, я подумал, что это прекрасный выход из затрудне¬
ний, если всему причина — Ум. Я решил, что если так, то
Ум-устроитель должен устраивать все наилучшим образом
401
Платон
и всякую вещь помещать там, где ей всего лучше находить¬
ся. И если кто желает отыскать причину, по которой что-
либо рождается, гибнет или существует, ему следует выяс-
а нить, как лучше всего этой вещи существовать, действо¬
вать или самой испытывать какое-либо воздействие.
Исходя из этого рассуждения, человеку не нужно исследо¬
вать ни в себе, ни в окружающем ничего иного, кроме само¬
го лучшего и самого совершенного. Конечно, он непремен¬
но должен знать и худшее, ибо знание лучшего и знание
худшего — это одно и то же знание. Рассудивши так, я с удо¬
вольствием думал, что нашел в Анаксагоре учителя, кото-
е рый откроет мне причину бытия, доступную моему разуму,
и прежде всего расскажет, плоская ли Земля или круглая, а
рассказавши, объяснит необходимую причину — сошлется
на самое лучшее, утверждая, что Земле лучше всего быть
именно такой, а не какой-нибудь еще. И если он скажет, что
Земля находится в центре [мира], объяснит, почему ей луч¬
ше быть в центре. Если он откроет мне все это, думал я, я
готов не искать причины иного рода. Да, я был готов спро-
98 сить у него таким же образом о Солнце, Луне и звездах — о
скорости их движения относительно друг друга, об их по¬
воротах и обо всем остальном, что с ними происходит: ка¬
ким способом каждое из них действует само или подверга¬
ется воздействию. Я ни на миг не допускал мысли, что, на¬
звавши их устроителем Ум, Анаксагор может ввести еще
какую-то причину помимо той, что им лучше всего быть в
ь таком положении, в каком они и находятся. Я полагал, что,
определив причину каждого из них и всех вместе, он затем
объяснит, что всего лучше для каждого и в чем их общее
благо. И эту свою надежду я не отдал бы ни за что! С вели¬
чайшим рвением принялся я за книги Анаксагора, чтобы
поскорее их прочесть и поскорее узнать, что же всего луч¬
ше и что хуже.
Но с вершины изумительной этой надежды, друг Ке-
бет, я стремглав полетел вниз, когда, продолжая читать,
увидел, что Ум у него остается без всякого применения и
что порядок вещей вообще не возводится ни к каким при-
402
Ф Е Д О Н
с чинам, но приписывается — совершенно нелепо — воздуху,
эфиру, воде и многому иному. На мой взгляд, это все равно,
как если бы кто сперва объявил, что всеми своими дейст¬
виями Сократ обязан Уму, а потом, принявшись объяснять
причины каждого из них в отдельности, сказал: “Сократ
сейчас сидит здесь потому, что его тело состоит из костей
и сухожилий и кости твердые и отделены одна от другой
сочленениями, а сухожилия могут натягиваться и расслаб-
а ляться и окружают кости — вместе с мясом и кожею, кото¬
рая все охватывает. И так как кости свободно ходят в своих
суставах, сухожилия, растягиваясь и напрягаясь, позволя¬
ют Сократу сгибать ноги и руки. Вот по этой-то причине он
и сидит теперь здесь, согнувшись”. И для беседы нашей
можно найти сходные причины — голос, воздух, слух и ты¬
сячи иных того же рода, пренебрегши истинными причи-
е нами — тем, что, раз уж афиняне почли за лучшее меня осу¬
дить, я в свою очередь счел за лучшее сидеть здесь, счел
более справедливым остаться на месте и понести то нака¬
зание, какое они назначат. Да, клянусь собакой, эти жилы и
эти кости уже давно, я думаю, были бы где-нибудь в Мега-
рах или в Беотии, увлеченные ложным мнением о лучшем,
если бы я не признал более справедливым и более прекрас-
99 ным не бежать и не скрываться, но принять любое наказа¬
ние, какое бы ни назначило мне государство.
Нет, называть подобные вещи причинами — полная
бессмыслица. Если бы кто говорил, что без всего этого —
без костей, сухожилий и всего прочего, чем я владею, — я
бы не мог делать то, что считаю нужным, он говорил бы
верно. Но утверждать, будто они причина всему, что я де-
ь лаю, и в то же время что в данном случае я повинуюсь Уму,
а не сам избираю наилучший образ действий, было бы
крайне необдуманно. Это значит не различать между ис¬
тинной причиной и тем, без чего причина не могла бы
быть причиною. Это последнее толпа, как бы ощупью ша¬
ря в потемках, называет причиной — чуждым, как мне ка¬
жется, именем. И вот последствия: один изображает Зем¬
лю недвижно покоящейся под небом и окруженною неким
403
Платон
вихрем, для другого она что-то вроде мелкого корыта, под-
с держиваемого основанием из воздуха, но силы, которая
наилучшим образом устроила все так, как оно есть сей¬
час, — этой силы они не ищут и даже не предполагают за
нею великой божественной мощи. Они надеются в один
прекрасный день изобрести Атланта, еще более мощного и
бессмертного, способного еще тверже удерживать все на се¬
бе, и нисколько не предполагают, что в действительности
все связуется и удерживается благим и должным. А я с вели¬
чайшей охотою пошел бы в учение к кому угодно, лишь бы
узнать и понять такую причину. Но она не далась мне в руки,
а я и сам не сумел ее отыскать, и от других ничему не смог на¬
учиться, и тогда в поисках причины я снова пустился в пла¬
вание. Хочешь, я расскажу тебе, Кебет, о моих стараниях?
— Очень хочу! — отвечал Кебет.
— После того, — продолжал Сократ, — как я отказался от
исследования бытия, я решил быть осторожнее, чтобы ме¬
ня не постигла участь тех, кто наблюдает и исследует сол¬
нечное затмение. Иные из них губят себе глаза, если смот-
е рят прямо на Солнце, а не на его образ в воде или еще в
чем-нибудь подобном, — вот и я думал со страхом, как бы
мне совершенно не ослепнуть душою, рассматривая вещи
глазами и пытаясь коснуться их при помощи того или ино¬
го из чувств. Я решил, что надо прибегнуть к отвлеченным
понятиям и в них рассматривать истину бытия, хотя упо¬
добление, которым я при этом пользуюсь, в чем-то, пожа¬
то луй, и ущербно. Правда, я не очень согласен, что тот, кто
рассматривает бытие в понятиях, лучше видит его в упо¬
доблении, чем если рассматривать его в осуществлении.
Как бы там ни было, именно этим путем двинулся я вперед,
каждый раз полагая в основу понятие, которое считал са¬
мым надежным; и то, что, как мне кажется, согласуется с
этим понятием, я принимаю за истинное — идет ли речь о
причине или о чем бы то ни было ином, — а что не соглас¬
но с ним, то считаю неистинным. Но я хочу яснее выска¬
зать тебе свою мысль. Мне кажется, ты меня еще не пони¬
маешь.
404
Ф Е Д О Н
— Да, клянусь Зевсом, — сказал Кебет. — Не совсем.
ь — Но ведь я не говорю ничего нового, а лишь повторяю
то, что говорил всегда — и ранее, и только что в нашей бе¬
седе. Я хочу показать тебе тот вид причины, который я ис¬
следовал, и вот я снова возвращаюсь к уже сто раз слышан¬
ному и с него начинаю, полагая в основу, что существует
прекрасное само по себе, и благое, и великое, и все прочее.
Если ты согласишься со мною и признаешь, что так оно и
есть, я надеюсь, это позволит мне открыть и показать тебе
причину бессмертия души.
с — Считай, что я согласен, и иди прямо к цели, — отве¬
чал Кебет.
— Посмотри же, примешь ли ты вместе со мною и то,
что за этим следует. Если существует что-либо прекрасное
помимо прекрасного самого по себе, оно, мне кажется, не
может быть прекрасным иначе, как через причастность
прекрасному самому по себе. Так же я рассуждаю и во всех
остальных случаях. Признаёшь ты эту причину?
— Признаю.
— Тогда я уже не понимаю и не могу постигнуть иных
причин, таких мудреных, и, если мне говорят, что такая-то
а вещь прекрасна либо ярким своим цветом, либо очерта¬
ниями, либо еще чем-нибудь в таком же роде, я отметаю все
эти объяснения, они только сбивают меня с толку. Просто,
без затей, может быть даже слишком бесхитростно, я дер¬
жусь единственного объяснения: ничто иное не делает
вещь прекрасною, кроме присутствия прекрасного самого
по себе или общности с ним, как бы она ни возникла. Я не
стану далее это развивать, я настаиваю лишь на том, что
все прекрасные вещи становятся прекрасными через пре¬
красное [само по себе]. Надежнее ответа нельзя, по-моему,
е дать ни себе, ни кому другому. Опираясь на него, я уже не
оступлюсь. Да, я надежно укрылся от опасностей, сказавши
себе и другим, что прекрасное становится прекрасным бла¬
годаря прекрасному. И тебе тоже так кажется?
-Да.
405
Платон
— И стало быть, большие вещи суть большие и большие
суть большие благодаря большому [самому по себе], а мень¬
шие — благодаря малому?
-Да.
— И значит, если бы тебе сказали, что один человек го¬
ловою больше другого, а другой головою меньше, ты не
принял бы этого утверждения, но решительно бы его от-
Ю1 клонил, заявивши так: “Я могу сказать лишь одно — что вся¬
кая вещь, которая больше другой вещи, такова лишь благо¬
даря большому, то есть она становится больше благодаря
большому, а меньшее становится меньшим лишь благодаря
малому, то есть малое делает его меньшим”. А если бы ты
признал, что один человек головою больше, а другой мень¬
ше, тебе пришлось бы, я думаю, опасаться, как бы не встре¬
тить возражения: прежде всего в том, что большее у тебя
есть большее, а меньшее — меньшее по одной и той же при¬
чине, а затем и в том, что большее делает большим малое, —
ь ведь голова-то мала! А быть большим благодаря малому —
это уж диковина! Ну что, не побоялся бы ты таких возра¬
жений?
— Побоялся бы, — отвечал Кебет со смехом.
— Стало быть, — продолжал Сократ, — ты побоялся бы
утверждать, что десять больше восьми на два и по этой при¬
чине превосходит восемь, но сказал бы, что десять превос¬
ходит восемь количеством и через количество? И что вещь
в два локтя больше вещи в один локоть длиною, но не на
половину собственного размера? Ведь и здесь приходится
опасаться того же самого.
— Совершенно верно.
— Пойдем дальше. Разве не остерегся бы ты говорить,
что, когда прибавляют один к одному, причина появления
с двух есть прибавление, а когда разделяют одно — то разде¬
ление? Разве ты не закричал бы во весь голос, что знаешь
лишь единственный путь, каким возникает любая вещь, —
это ее причастность особой сущности, которой она должна
быть причастна, и что в данном случае ты можешь назвать
лишь единственную причину возникновения двух — это
406
Федон
причастность двойке. Все, чему предстоит сделаться дву¬
мя, должно быть причастно двойке, а чему предстоит сде¬
латься одним — единице. А всяких разделений, прибавле¬
ний и прочих подобных тонкостей тебе даже и касаться не
надо. На эти вопросы пусть отвечают те, кто помудрее те-
а бя, ты же, боясь, как говорится, собственной тени и собст¬
венного невежества, не расставайся с надежным и верным
основанием, которое мы нашли, и отвечай соответствен¬
но. Если же кто ухватится за само основание, ты не обра¬
щай на это внимания и не торопись с ответом, пока не ис¬
следуешь вытекающие из него следствия и не определишь,
в лад или не в лад друг другу они звучат. А когда потребует¬
ся оправдать само основание, ты сделаешь это точно та¬
ким же образом — положишь в основу другое, лучшее в
сравнении с первым, как тебе покажется, и так до тех пор,
е пока не достигнешь удовлетворительного результата. Но
ты не станешь все валить в одну кучу, рассуждая разом и об
исходном понятии, и о его следствиях, как делают завзя¬
тые спорщики: ведь ты хочешь найти подлинное бытие, а
среди них, пожалуй, ни у кого нет об этом ни речи, ни за¬
боты. Своею премудростью они способны все перепутать
и замутить, но при этом остаются вполне собою довольны.
Ю2 Ты, однако ж, философ и потому, я надеюсь, поступишь
так, как я сказал.
— Ты совершенно прав, — в один голос откликнулись
Симмий и Кебет.
Эхе крат. Клянусь Зевсом, Федон, иначе и быть не могло!
Мне кажется, Сократ говорил изумительно ясно, так
что впору понять и слабому уму.
Федон. Верно, Эхекрат, все, кто был тогда подле него, так
и решили.
Эхекрат. Вот и мы тоже, хоть нас там и не было, и мы лишь
сейчас это слышим. А о чем шла беседа после этого?
Федон. Помнится, когда Симмий и Кебет с ним согласи-
ь лись и признали, что каждая из идей существует и что
вещи в силу причастности к ним получают их имена,
после этого Сократ спросил:
407
Платон
— Если так, то, говоря, что Симмий больше Сократа и
меньше Федона, ты утверждаешь, что в Симмий есть и боль¬
шое и малое само по себе разом. Верно?
— Верно.
— Но ты, конечно, согласен со мною, что выражение
“Симмий выше Сократа” полностью истине не соответст-
с вует? Ведь Симмий выше не потому, что он Симмий, не по
природе своей, но через то большое, которое в нем есть. И
выше Сократа он не потому, что Сократ — это Сократ, а по¬
тому, что Сократ причастен малому — сравнительно с боль¬
шим, которому причастен Симмий.
— Правильно.
— И ниже Федона он не потому, что Федон — это Федон,
а потому, что причастен малому сравнительно с большим,
которому причастен Федон?
— Да, это так.
— Выходит, что Симмия можно называть разом и ма¬
леньким, и большим но сравнению с двумя другими: рядом
а с великостью одного он ставит свою малость, а над мало¬
стью второго воздвигает собственную великость.
Тут Сократ улыбнулся и заметил:
— Видно, я сейчас заговорю как по писаному. Но как бы
там ни было, а говорю я, сдается мне, дело.
Кебет подтвердил.
— Цель же моя в том, — продолжал Сократ, — чтобы ты
разделил мой взгляд. Мне кажется, не только большое ни¬
когда не согласится быть одновременно и большим и ма¬
лым, но и большое в нас никогда не допустит и не примет
малого, не пожелает оказаться меньше другого. Но в таком
е случае одно из двух: либо большое отступает и бежит, ко¬
гда приблизится его противник — малое, либо гибнет, ко¬
гда противник подойдет вплотную. Ведь, оставаясь на мес¬
те и принявши малое, оно сделается иным, чем было рань¬
ше, а именно этого оно и не хочет. Вот, например, я
принял и допустил малое, но остаюсь самим собою — я
прежний Сократ, маленький, тогда как то, большое, не
смеет быть малым, будучи большим. Так же точно и малое
408
Федон
в нас никогда не согласится стать или же быть большим, и
вообще ни одна из противоположностей, оставаясь тем,
что она есть, не хочет ни превращаться в другую противо-
юз положность, ни быть ею, но либо удаляется, либо при этом
изменении гибнет.
— Да, — сказал Кебет, — мне кажется, что именно так
оно и есть.
Услыхав это, кто-то из присутствовавших — я уже не по¬
мню точно кто — сказал:
— Ради богов, да ведь мы раньше сошлись и согласи¬
лись как раз на обратном тому, что говорим сейчас! Разве
мы не согласились, что из меньшего возникает большее, а
из большего меньшее и что вообще таково происхожде¬
ние противоположностей — из противоположного? А те¬
перь, сколько я понимаю, мы утверждаем, что так никогда
не бывает!
Сократ обернулся, выслушал и ответил так:
ь — Ты смело напомнил! Но ты не понял разницы между
тем, что говорится теперь и говорилось тогда. Тогда мы го¬
ворили, что из противоположной вещи рождается проти¬
воположная вещь, а теперь — что сама противоположность
никогда не перерождается в собственную противополож¬
ность ни в нас, ни в природе. Тогда, друг, мы говорили о ве¬
щах, несущих в себе противоположное, называя их имена¬
ми этих противоположностей, а теперь о самих противо-
с положностях, присутствие которых дает имена вещам: это
они, утверждаем мы теперь, никогда не соглашаются воз¬
никнуть одна из другой.
Туг он взглянул на Кебета и прибавил:
— Может быть, и тебя, Кебет, смутило что-нибудь из то¬
го, что высказал он?
— Нет, — отвечал Кебет, — нисколько. Но я не стану от¬
рицать, что многое смущает и меня.
— Значит, мы согласимся без всяких оговорок, что про¬
тивоположность никогда не будет противоположна самой
себе?
— Да, без малейших оговорок.
409
Платон
— Теперь взгляни, согласишься ли ты со мною еще вот
в каком вопросе. Ты ведь называешь что-либо холодным
или горячим?
— Называю.
— И это то же самое, что сказать “снег” и “огонь”?
а — Нет, конечно, клянусь Зевсом!
— Значит, горячее — это иное, чем огонь, и холодное —
иное, чем снег?
-Да.
— Но ты, видимо, понимаешь, что никогда снег (как мы
сейчас только говорили), приняв горячее, уже не будет тем,
чем был прежде, — снегом, и вместе с тем горячим: когда го¬
рячее приблизится, он либо отступит перед ним, либо по¬
гибнет.
— Совершенно верно.
— Равным образом ты, видимо, понимаешь, что огонь,
когда приближается холодное, либо сходит с его пути, ли¬
бо же гибнет: он и не хочет и не в силах, принявши холод,
быть тем, чем был прежде, — огнем, и, вместе, холодным.
е — Да, это так.
— Значит, в иных из подобных случаев бывает, что одно
и то же название сохраняется на вечные времена не только
за самой идеей, но и за чем-то иным, что не есть идея, но об¬
ладает ее формою во все время своего существования. Сей¬
час, я надеюсь, ты яснее поймешь, о чем я говорю. Нечет¬
ное всегда должно носить то имя, каким я его теперь обо¬
значаю, или не всегда?
— Разумеется, всегда.
— Но одно ли оно из всего существующего — вот что я
Ю4 хочу спросить, — или же есть еще что-нибудь: хоть оно и не
то же самое, что нечетное, все-таки кроме своего особого
имени должно всегда называться нечетным, ибо по приро¬
де своей неотделимо от нечетного? То, о чем я говорю, вид¬
но на многих примерах, и в частности на примере тройки.
Поразмысли-ка над числом “три”. Не кажется ли тебе, что
его всегда надо обозначать и своим названием, и названием
нечетного, хотя нечетное и не совпадает с тройкой? Но та-
410
Ф Е Д О Н
ь кова уж природа и тройки, и пятерки, и вообще половины
всех чисел, что каждое из них всегда нечетно и все же ни
одно полностью с нечетным не совпадает. Соответственно
два, четыре и весь другой ряд чисел всегда четны, хотя пол¬
ностью с четным ни одно из них не совпадает. Согласен ты
со мною или нет?
— Как не согласиться! — отвечал Кебет.
— Тогда следи внимательнее за тем, что я хочу выяс¬
нить. Итак, по-видимому, не только все эти противополож¬
ности не принимают друг друга, но и все то, что не проти¬
воположно друг другу, однако же постоянно несет в себе
противоположности, как видно, не принимает той идеи,
которая противоположна идее, заключенной в нем самом,
с но, когда она приближается, либо гибнет, либо отступает
перед нею. Разве мы не признаем, что число “три” скорее
погибнет и претерпит все, что угодно, но только не станет,
будучи тремя, четным?
— Несомненно, признаем, — сказал Кебет.
— Но между тем два не противоположно трем?
— Нет, конечно.
— Стало быть, не только противоположные идеи не вы¬
стаивают перед натиском друг друга, но существует и нечто
другое, не выносящее сближения с противоположным?
— Совершенно верно.
— Давай определим, что это такое, если сможем?
— Очень хорошо.
а — Не то ли это, Кебет, что, овладев вещью, заставляет ее
принять не просто свою собственную идею, но [идею] того,
что всегда противоположно тому, [чем оно овладевает]?
— Как это?
— Так, как мы только что говорили. Ты же помнишь,
что всякая вещь, которою овладевает идея троичности,
есть непременно и три, и нечетное.
— Отлично помню.
— К такой вещи, утверждаем мы, никогда не приблизит¬
ся идея, противоположная той форме, которая эту вещь со¬
здает.
411
Платон
— Верно.
— А создавала ее форма нечетности?
-Да.
— И противоположна ей идея четности?
-Да.
е — Стало быть, к трем идея четности никогда не прибли¬
зится.
— Да, никогда.
— У трех, скажем мы, нет доли в четности.
— Нет.
— Стало быть, три лишено четности.
-Да.
— Я говорил, что мы должны определить, что, не буду¬
чи противоположным чему-то иному, все же не принимает
этого как противоположного. Вот, например, тройка: она
не противоположна четному и тем не менее не принимает
его, ибо привносит нечто всегда ему противоположное.
Равным образом двойка привносит нечто противополож¬
на ное нечетности, огонь — холодному и так далее. Теперь гля¬
ди, не согласишься ли ты со следующим определением: не
только противоположное не принимает противоположно¬
го, но и то, что привносит нечто противоположное в дру¬
гое, приближаясь к нему, никогда не примет ничего сугубо
противоположного тому, что оно привносит. Вспомни-ка
еще разок (в этом нет вреда — слушать несколько раз об од¬
ном и том же): пять не примет идеи четности, а десять, уд¬
военное пять, — идеи нечетности. Разумеется, это — десят¬
ка, — хоть сама и не имеет своей противоположности, вме-
ь сте с тем идеи нечетности не примет. Так же ни полтора,
ни любая иная дробь того же рода не примет идеи целого,
ни треть, как и все прочие подобные ей дроби. Надеюсь,
ты поспеваешь за мною и разделяешь мой взгляд.
— Да, разделяю, и с величайшей охотой! — сказал Ке-
бет.
— Тогда вернемся к началу. Только теперь, пожалуйста,
отвечай мне не так. как я спрашиваю, но подражая мне. Де¬
ло в том, что помимо прежнего надежного ответа я усмот-
412
Федон
рел по ходу нашего рассуждения еще и другую надежность.
Если бы ты спросил меня, что должно появиться в теле,
с чтобы оно стало теплым, я бы уже не дал того надежного,
но невежественного ответа, не сказал бы, что теплота, но,
наученный нашим рассуждением, ответил бы потоньше —
что огонь. И если ты спросишь, от чего тело становится не¬
дужным, не скажу, что от недуга, но — от горячки. Подоб¬
ным же образом, если ты спросишь меня, что должно по¬
явиться в числе, чтобы оно сделалось нечетным, я отвечу,
что не нечетность, но единица. Ну и так далее. Теперь ты
достаточно ясно понимаешь, что я имею в виду?
— Вполне достаточно.
— Тогда отвечай: что должно появиться в теле, чтобы
оно было живым?
— Душа, — сказал Кебег.
с! — И так бывает всегда?
— А как может быть иначе? — спросил тот.
— Значит, чем бы душа ни овладела, она всегда привно¬
сит в это жизнь?
— Да, верно.
— А есть ли что-нибудь противоположное жизни или нет?
— Есть.
— Что же это?
— Смерть.
— Но — в этом мы уже согласились — душа никогда не
примет противоположного тому, что всегда привносит
сама?
— Без всякого сомнения! — отвечал Кебет.
— Что же выходит? Как мы сейчас назвали то, что не
принимает идеи четного?
— Нечетным.
— А не принимающее справедливости и то, что никогда
не примет искусности?
е — Одно — неискусным, другое — несправедливым.
— Прекрасно. А то, что не примет смерти, как мы на¬
зовем?
— Бессмертным.
413
Платон
— Но ведь душа не принимает смерти?
-Нет.
— Значит, душа бессмертна?
— Бессмертна, — сказал Кебет.
— Прекрасно. Будем считать, что это доказано? Или как
по-твоему?
— Доказано, Сократ, и к тому же вполне достаточно.
— Пойдем дальше, Кебет. Если бы нечетное должно бы¬
ло быть неуничтожимым, то, вероятно, было бы неуничто¬
жимо и три.
юб — Разумеется.
— Ну, а если бы и холодному непременно следовало
быть неуничтожимым, то, когда к снегу приблизили бы теп¬
ло, он отступил бы целый и нерастаявший, не так ли? Ведь
погибнуть он бы не мог, но не мог бы и принять теплоту, ос¬
таваясь самим собой.
— Правильно, — сказал Кебет.
— Точно так же, я думаю, если бы неуничтожимым бы¬
ло горячее, то, когда к огню приблизилось бы что-нибудь
холодное, он бы не гаснул, не погибал, но отступал бы не¬
вредимым.
— Непременно.
ь — Но не должны ли мы таким же образом рассуждать и
о бессмертном? Если бессмертное неуничтожимо, душа не
может погибнуть, когда к ней приблизится смерть: ведь из
всего сказанного следует, что она не примет смерти и не бу¬
дет мертвой! Точно так же, как не будет четным ни три, ни
[само] нечетное, как не будет холодным ни огонь, ни теп¬
лота в огне! “Что, однако же, препятствует нечетному, —
скажет кто-нибудь, — не становясь четным, когда четное
с приблизится, — так мы договорились — погибнуть и усту¬
пить свое место четному?” И мы не были бы вправе реши¬
тельно настаивать, что нечетное не погибнет, — ведь нечет¬
ное не обладает неуничтожимостью. Зато если бы было
признано, что оно неуничтожимо, мы без труда отстаивали
бы свой взгляд, что под натиском четного нечетное и три
спасаются бегством. То же самое мы могли бы решительно
4 Ч
Ф Е Д О Н
утверждать об огне и горячем, а равно и обо всем осталь¬
ном. Верно?
— Совершенно верно.
— Теперь о бессмертном. Если признано, что оно не¬
уничтожимо, то душа не только бессмертна, но и неуничто-
с1 жима. Если же нет, потребуется какое-то новое рассуждение.
— Нет, нет, — сказал Кебет, — ради этого нам нового рас¬
суждения не нужно. Едва ли что избегнет гибели, если даже
бессмертное, будучи вечным, ее примет.
— Я полагаю, — продолжал Сократ, — что ни бог, ни сама
идея жизни, ни все иное бессмертное никогда не гибнет, —
это, видимо, признано у всех.
— Да, у всех людей, клянусь Зевсом, и еще больше, мне
думается, у богов.
е — Итак, поскольку бессмертное неуничтожимо, душа,
если она бессмертна, должна быть в то же время и неунич¬
тожимой.
— Бесспорно, должна.
— И когда к человеку подступает смерть, то смертная
его часть, по-видимому, умирает, а бессмертная отходит це¬
лой и невредимой, сторонясь смерти.
— По-видимому, так.
— Значит, не остается ни малейших сомнений, Кебет,
Ю7 что душа бессмертна и неуничтожима. И поистине, наши
души будут существовать в Аиде.
— Что до меня, Сократ, то мне возразить нечего, я по¬
лон доверия к нашему доказательству. Но если Симмий или
кто другой хотят что-нибудь сказать, лучше им не таить
свои мысли про себя: ведь другого случая высказаться и ус¬
лышать твои разъяснения по этому поводу, пожалуй, не
представится, так что лучше не откладывать.
— Я тоже, — заметил Симмий, — не нахожу, в чем из ска¬
занного я мог бы усомниться. Но величие самого предмета
ь и недоверие к человеческим силам все же заставляют меня
в глубине души сомневаться в том, что сегодня говорилось.
— И не только в этом, Симмий, — отвечал Сократ, — твои
слова надо бы отнести и к самым первым основаниям. Хоть
4г5
Платон
вы и считаете их достоверными, все же надо их рассмот¬
реть более отчетливо. И если вы разберете их достаточно
глубоко, то, думаю я, достигнете в доказательстве результа¬
тов, какие только доступны человеку. В тот миг, когда это
станет для вас ясным, вы прекратите искать.
— Верно, — промолвил Симмий.
Этические выводы из учения о душе
с — А теперь, друзья, —продолжал Сократ, — правильно было
бы поразмыслить еще вот над чем. Если душа бессмертна,
она требует заботы не только на нынешнее время, которое
мы называем своей жизнью, но на все времена, и, если кто
не заботится о своей душе, впредь мы будем считать это
грозной опасностью. Если бы смерть была концом всему,
она была бы счастливой находкой для дурных людей: скон¬
чавшись, они разом избавлялись бы и от тела, и — вместе с
душой — от собственной порочности. Но на самом-то деле,
раз выяснилось, что душа бессмертна, для нее нет, видно,
а иного прибежища и спасения от бедствий, кроме единст¬
венного: стать как можно лучше и как можно разумнее. Ведь
душа не уносит с собою в Аид ничего, кроме воспитания и
образа жизни, и они-то, говорят, доставляют умершему ли¬
бо неоценихмую пользу, либо чинят непоправимый вред с са¬
мого начала его пути в загробный мир.
Рассказывают же об этом так. Когда человек умрет, его
гений, который достался ему на долю еще при жизни, уво¬
дит умершего в особое место, где все, пройдя суд, должны
е собраться, чтобы отправиться в Аид с тем вожатым, какому
поручено доставить их отсюда туда. Обретя там участь, ка¬
кую и должно, и пробывши срок, какой должны пробыть,
они возвращаются сюда под водительством другого вожа¬
того, и так повторяется вновь и вновь через долгие проме-
Ю8 жутки времени. Но путь их, конечно, не таков, каким его
изображает Телеф у Эсхила. Он говорит, что дорога в Аид
проста, но мне она представляется и не простою и не един¬
ственной: ведь тогда не было бы нужды в вожатых, потому
416
Ф Е Д О Н
что никто не мог бы сбиться, будь она единственной, эта
дорога. Нет, похоже, что на ней много распутий и перекре¬
стков: я сужу по священным обрядам и обычаям, которые
соблюдаются здесь у нас.
Если душа умеренна и разумна, она послушно следует за
вожатым, и то, что окружает ее, ей знакомо. А душа, кото-
ь рая страстно привязана к телу, как я уже говорил раньше,
долго витает около него — около видимого места, долго
упорствует и много страдает, пока наконец приставленный
к ней гений силою не уведет ее прочь. Но остальные души,
когда она к ним присоединится, все отворачиваются и бе¬
гут от нее, не желают быть ей ни спутниками, ни вожаты¬
ми, если окажется, что она нечиста, замарана неправед¬
ным убийством или иным каким-либо из деяний, которые
с совершают подобные ей души. И блуждает она одна во вся¬
ческой нужде и стеснении, пока не исполнятся времена, по
прошествии коих она силою необходимости водворяется в
обиталище, коего заслуживает. А души, которые провели
свою жизнь в чистоте и воздержности, находят и спутни¬
ков, и вожатых среди богов, и каждая поселяется в подоба¬
ющем ей месте. А на Земле, как меня убедили, есть много
удивительных мест, и она совсем иная, чем думают те, кто
привык рассуждать о ее размерах и свойствах.
Космологические выводы из учения о душе
(1 Тут Симмий прервал его:
— Как это, Сократ? Я ведь и сам много слышал о Земле,
но не знаю, в чем ты убедился, и охотно послушал бы тебя.
— Видишь ли, Симмий, просто пересказать, что и как, —
для этого, на мой взгляд, умения Главка не надо, но доказать,
что так именно оно и есть, никакому Главку, пожалуй, не под
силу. Мне-то, во всяком случае, не справиться, а самое глав¬
ное, Симмий, будь я даже на это способен, мне теперь, вер¬
но, не хватило бы и жизни на такой длинный разговор. Ка-
е ков, однако ж, по моему убеждению, вид Земли и каковы ее
области, я могу описать: тут никаких препятствий нет.
417
Платон
— Прекрасно! — воскликнул Симмий. — С нас и этого
хватит!
— Вот в чем я убедился. Во-первых, если Земля кругла и
находится посреди неба, она не нуждается ни в воздухе, ни
Ю9 в иной какой-либо подобной силе, которая удерживала бы
ее от падения, — для этого достаточно однородности неба
повсюду и собственного равновесия Земли, ибо однород¬
ное, находящееся в равновесии тело, помещенное посреди
однородного вместилища, не может склониться ни в ту, ни
в иную сторону, но останется однородным и неподвижным.
Это первое, в чем я убедился.
— И правильно, — сказал Симмий.
— Далее, я уверился, что Земля очень велика и что мы,
ь обитающие от Фасиса до Геракловых Столпов, занимаем
лишь малую ее частицу; мы теснимся вокруг нашего моря,
словно муравьи или лягушки вокруг болота, и многие дру¬
гие народы живут во многих иных местах, сходных с наши¬
ми. Да, ибо повсюду по Земле есть множество впадин, раз¬
личных по виду и по величине, куда стеклись вода, туман и
воздух. Но сама Земля покоится чистая в чистом небе со
с звездами — большинство рассуждающих об этом обычно
называют это небо эфиром. Осадки с него стекают посто¬
янно во впадины Земли в виде тумана, воды и воздуха.
А мы, обитающие в ее впадинах, об этом и не догадыва¬
емся, но думаем, будто живем на самой поверхности Земли,
все равно как если бы кто, обитая на дне моря, воображал,
будто живет на поверхности, и, видя сквозь воду Солнце и
а звезды, море считал бы небом. Из-за медлительности своей
и слабости он никогда бы не достиг поверхности, никогда
бы не вынырнул и не поднял голову над водой, чтобы уви¬
деть, насколько чище и прекраснее здесь, у нас, чем в его
краях, и даже не услыхал бы об этом ни от кого другого, кто
это видел.
В таком же точно положении находимся и мы: мы жи¬
вем в одной из земных впадин, а думаем, будто находимся
на поверхности, и воздух зовем небом в уверенности, что в
е этом небе движутся звезды. А все оттого, что, по слабости
418
Ф Е Д О Н
своей и медлительности, мы не можем достигнуть крайне¬
го рубежа воздуха. Но если бы кто-нибудь все-таки добрал¬
ся до края или же сделался крылатым и взлетел ввысь, то,
словно рыбы здесь, у нас, которые высовывают головы из
моря и видят этот наш мир, так же и он, поднявши голову,
увидел бы тамошний мир. И если бы по природе своей он
был способен вынести это зрелище, он узнал бы, что впер¬
вые видит истинное небо, истинный свет и истинную Зем¬
но лю. А наша Земля, и ее камни, и все наши местности размы¬
ты и изъедены, точно морские утесы, разъеденные солью.
Ничто достойное внимания в море не родится, ничто, мож¬
но сказать, не достигает совершенства, а где и есть земля —
там лишь растрескавшиеся скалы, песок, нескончаемый ил
и грязь — одним словом, там нет решительно ничего, что
можно было бы сравнить с красотами наших мест. И еще ку-
ь да больше отличается, видимо, тот мир от нашего! Если
только уместно сейчас пересказывать миф, стоило бы по¬
слушать, Симмий, каково то, что находится на Земле, под
самыми небесами.
— Ну конечно, Сократ, — отвечал Симмий, — мы были
бы рады услышать этот миф.
— Итак, друг, рассказывают прежде всего, что та Земля,
если взглянуть на нее сверху, похожа на мяч, сшитый из две¬
надцати кусков кожи и пестро расписанный разными цвета¬
ми. Краски, которыми пользуются наши живописцы, могут
служить образчиками этих цветов, но там вся Земля играет
с такими красками, и даже куда более яркими и чистыми. В
одном месте она пурпурная и дивно прекрасная, в другом
золотистая, в третьем белая — белее снега и алебастра; и ос¬
тальные цвета, из которых она складывается, такие же,
только там их больше числом и они прекраснее всего, что
мы видим здесь. И даже самые ее впадины, хоть и наполнен-
а ные водою и воздухом, окрашены но-своему и ярко блещут
пестротою красок, так что лик ее представляется единым,
целостным и вместе нескончаемо разнообразным.
Вот какова она, и, подобные ей самой, вырастают на
ней деревья и цветы, созревают плоды, и горы сложены по
419
Платон
ее подобию, и камни они гладкие, прозрачные и красиво¬
го цвета. Их обломки — это те самые камешки, которые так
ценим мы здесь: наши сердолики, и яшмы, и смарагды, и
е все прочие подобного рода. А там любой камень такой или
еще лучше. Причиною этому то, что тамошние камни чис¬
ты, неизъедены и неиспорчены — в отличие от наших, ко¬
торые разъедает гниль и соль из осадков, стекающих в на¬
ши впадины: они приносят уродства и болезни камням и
почве, животным и растениям.
Всеми этими красотами изукрашена та Земля, а еще —
золотом, и серебром, и прочими дорогими металлами. Они
ш лежат на виду, разбросанные повсюду в изобилии, и счаст¬
ливы те, кому открыто это зрелище.
Среди многих живых существ, которые ее населяют,
есть и люди: одни живут в глубине суши, другие — по краю
воздуха, как мы селимся по берегу моря, третьи — на остро¬
вах, омываемых воздухом, невдалеке от материка. Короче
говоря, что для нас и для нужд нашей жизни вода, море, то
ь для них воздух, а что для нас воздух, для них — эфир. Зной и
прохлада так у них сочетаются, что эти люди никогда не бо¬
леют и живут дольше нашего. И зрением, и слухом, и разу¬
мом, и всем остальным они отличаются от нас настолько же,
насколько воздух отличен чистотою от воды или эфир — от
воздуха. Есть у них и храмы, и священные рощи богов, и бо¬
ги действительно обитают в этих святилищах и через знаме-
с ния, вещания, видения общаются с людьми. И люди видят
Солнце, и Луну, и звезды такими, каковы они на самом деле.
И спутник всего этого — полное блаженство.
Такова природа той Земли в целом и того, что ее окру¬
жает. Но во впадинах по всей Земле есть много мест, то еще
более глубоких и открытых, чем впадина, в которой живем
мы, то хоть и глубоких, но со входом более тесным, чем зев
а нашей впадины. А есть и менее глубокие, но более прост¬
ранные. Все они связаны друг с другом подземными ходами
разной ширины, идущими в разных направлениях, так что
обильные воды переливаются из одних впадин в другие,
словно из чаши в чашу, и под землею текут неиссякающие,
420
Ф Е Д О Н
невероятной ширины реки — горячие и холодные. И огонь
под землею в изобилии, и струятся громадные огненные
реки и реки мокрой грязи, где более густой, где более жид-
е кой, вроде грязевых потоков в Сицилии, какие бывают пе¬
ред извержением лавы, или вроде самой лавы. Эти реки за¬
полняют каждое из углублений, и каждая из них в свою оче¬
редь всякий раз принимает все новые потоки воды или
огня, которые движутся то вверх, то вниз, словно какое-то
колебание происходит в недрах. Природа этого колебания
вот примерно какая. Один из зевов Земли — самый боль-
112 шой из всех; гам начало пропасти, пронизывающей Землю
насквозь, и об этом упоминает Гомер, говоря:
Пропасть далекая, где под землей глубочайшая бездна
И сам Гомер в другом месте, и многие другие поэты на¬
зывают ее Тартаром. В эту пропасть стекают все реки, и в
ней снова берут начало, и каждая приобретает свойства
ь земли, по которой течет. Причина, по какой все они выте¬
кают из Тартара и туда же впадают, в том, что у всей этой
влаги нет ни дна, ни основания и она колеблется — вздыма¬
ется и опускается, а вместе с нею и окутывающие ее воздух
и ветер: они следуют за влагой, куда бы она ни двинулась, —
в дальний ли конец той Земли или в ближний. И как при
дыхании воздух все время течет то в одном, то в другом на¬
правлении, так и там ветер колеблется вместе с влагой и то
врывается в какое-нибудь место, то вырывается из него, вы¬
зывая чудовищной силы вихри,
с Когда вода отступает в ту область, которую мы зовем
нижнею, она течет сквозь землю по руслам тамошних рек и
наполняет их, словно оросительные канавы; а когда уходит
оттуда и устремляется сюда, то снова наполняет здешние
реки, и они бегут подземными протоками, каждая к тому
месту, куда проложила себе путь, и образуют моря и озера,
дают начала рекам и ключам. А потом они снова исчезают
а в глубине той Земли и возвращаются в Тартар: иная — более
долгой дорогою, через многие и отдаленные края, иная —
421
Платон
более короткой. И всегда устье лежит ниже истока: иногда
гораздо ниже высоты, на какую вода поднималась при раз¬
ливе, иногда ненамного. Иной раз исток и устье на проти¬
воположных сторонах, а иной раз — по одну сторону от се¬
редины той Земли. А есть и такие потоки, что описывают
полный круг, обвившись вокруг той Земли кольцом или да¬
же несколькими кольцами, точно змеи; они спускаются в
саАмую большую глубину, какая только возможна, но впада-
е ют все в тот же Тартар. Спуститься же в любом из направ¬
лений можно только до середины Земли, но не дальше:
ведь откуда бы ни текла река, с обеих сторон от середины
местность для нее пойдет круто вверх.
Этих рек многое множество, они велики и разнообраз¬
ны, но особо примечательны среди них четыре. Самая
большая из всех и самая далекая от середины течет по кру¬
гу; она зовется Океаном. Навстречу ей, но по другую сторо-
нз ну от центра течет Ахеронт. Он течет по многим пустын¬
ным местностям, главным образом под землей, и заканчива¬
ется озером Ахерусиадой. Туда приходят души большинства
умерших и, пробыв назначенный судьбою срок — какая
больший, какая меньший, — отсылаются назад, чтобы снова
перейти в породу живых существ.
Третья река берет начало между двумя первыми и вско¬
ре достигает обширного места, пылающего жарким огнем,
и образует озеро, где бурлит вода с илом, размерами боль¬
ше нашего моря. Дальше она бежит по кругу, мутная и или-
ь стая, опоясывая ту Землю, и подходит вплотную к краю
озера Ахерусиады, но не смешивается с его водами. Описав
под землею еще много кругов, она впадает в нижнюю часть
Тартара. Имя этой реки — Пирифлегетонт, и она изрыгает
наружу брызги своей лавы повсюду, где коснется земной
поверхности.
В противоположном от нее направлении берет начало
четвертая река, которая сперва течет по местам, как гово¬
рят, диким и страшным, иссиня-черного цвета; их называют
с Стигийскою страной, и озеро, которое образует река, зо¬
вется Стикс. Впадая в него, воды реки приобретают гроз-
422
Ф Е Д О Н
ную силу и катятся под землею дальше, описывая круг в на¬
правлении, обратном Пирифлегетонту, и подступают к озе¬
ру Ахерусиаде с противоположного края. Они тоже нигде
не смешиваются с чужими водами и тоже, опоясав землю
кольцом, вливаются в Тартар — напротив Пирифлегетонта.
Имя этой реки, по словам поэтов, Кокит.
с1 Вот как все это устроено.
Когда умершие являются в то место, куда уводит каждо¬
го его гений, первым делом надо всеми чинится суд — и над
теми, кто прожил жизнь прекрасно и благочестиво, и над
теми, кто жил иначе. О ком решат, что они держались сере¬
дины, те отправляются к Ахеронту — всходят на ладьи, ко¬
торые их ждут, и на них приплывают на озеро. Там они оби¬
тают и, очищаясь от провинностей, какие кто совершал
при жизни, несут наказания и получают освобождение от
е вины, а за добрые дела получают воздаяния — каждый по за¬
слугам.
Тех, кого по тяжести преступлений сочтут неисправи¬
мыми (это либо святотатцы, часто и помногу грабившие в
храмах, либо убийцы, многих погубившие вопреки спра¬
ведливости и закону, либо иные схожие с ними злодеи), —
тех подобающая им судьба низвергает в Тартар, откуда им
уже никогда не выйти.
А если о ком решат, что они совершили преступления
тяжкие, но все же искупимые — например, в гневе подняли
П4 руку на отца или на мать, а потом раскаивались всю жизнь,
либо стали убийцами при сходных обстоятельствах, — те,
хотя и должны быть ввергнуты в Тартар, однако по проше¬
ствии года волны выносят человекоубийц в Кокит, а отцеу¬
бийц и матереубийц — в Пирифлегетонт. И когда они ока¬
зываются близ берегов озера Ахерусиады, они кричат и зо¬
вут, одни — тех, кого убили, другие — тех, кому нанесли
ъ обиду, и молят, заклинают, чтобы они позволили им выйти
к озеру и приняли их. И если те склонятся на их мольбы,
они выходят, и бедствиям их настает конец, а если нет — их
снова уносит в Тартар, а оттуда — в реки, и так они страда¬
ют до тех пор, пока не вымолят прощения у своих жертв: в
423
Платон
этом состоит их кара, назначенная судьями. И наконец, те,
о ком решат, что они прожили жизнь особенно свято: их
освобождают и избавляют от заключения в земных недрах,
с и они приходят в страну вышней чистоты, находящуюся
над той Землею, и там поселяются. Те из их числа, кто бла¬
годаря философии очистился полностью, впредь живут со¬
вершенно бестелесно и прибывают в обиталища еще более
прекрасные, о которых, однако же, поведать нелегко, да и
времени у нас в обрез.
И вот ради всего, о чем мы сейчас говорили, Симмий,
мы должны употребить все усилия, чтобы приобщиться,
пока мы живы, к добродетели и разуму, ибо прекрасна на¬
града и надежда велика!
а Правда, человеку здравомыслящему не годится утверж¬
дать с упорством, будто все обстоит именно так, как я рас¬
сказал. Но что такая или примерно такая участь и такие жи¬
лища уготованы нашим душам — коль скоро мы находим ду¬
шу бессмертной, — утверждать, по-моему, следует* и вполне
решительно. Такая решимость и достойна, и прекрасна — с
ее помощью мы словно бы зачаровываем самих себя. Вот
почему я так пространно и подробно пересказываю это
предание.
Но опять-таки в силу того, о чем мы сейчас говорили,
е нечего тревожиться за свою душу человеку, который в тече¬
ние целой жизни пренебрегал всеми телесными удовольст¬
виями, и в частности украшениями и нарядами, считал их
чуждыми себе и приносящими скорее вред, нежели пользу,
который гнался за иными радостями, радостями познания,
и, украсив душу не чужими, но доподлинно ее украшения-
115 ми — воздержностью, справедливостью, мужеством, свобо¬
дою, истиной, ожидает странствия в Аид, готовый пустить¬
ся в путь, как только позовет судьба.
Заключение. Смерть Сократа
— Вы, Симмий, Кебет и все остальные, тоже отправитесь
этим путем, каждый в свой час, а меня уже нынче “призыва¬
44
Ф Е Д О Н
ет судьба” — так, вероятно, выразился бы какой-нибудь ге¬
рой из трагедии. Ну, пора мне, пожалуй, и мыться: я думаю,
лучше выпить яд после мытья и избавить женщин от лиш¬
них хлопот — не надо будет обмывать мертвое тело.
ь Тут заговорил Критон.
— Хорошо, Сократ, — промолвил он, — но не хочешь ли
оставить им или мне какие-нибудь распоряжения насчет
детей или еще чего-нибудь? Мы бы с величайшею охотой
сослужили тебе любую службу.
— Ничего нового я не скажу, Критон, — отвечал Со¬
крат, — только то, что говорил всегда: думайте и пекитесь
о себе самих, и тогда, что бы вы ни делали, это будет доб¬
рою службой и мне, и моим близким, и вам самим, хотя бы
вы сейчас ничего и не обещали. А если вы не будете думать
о себе и не захотите жить в согласии с тем, о чем мы толко-
с вали сегодня и в прошлые времена, вы ничего не достигне¬
те, сколько бы самых горячих обещаний вы сейчас ни нада¬
вали.
— Да, Сократ, — сказал Критон, — мы постараемся ис¬
полнить все, как ты велишь. А как нам тебя похоронить?
— Как угодно, — отвечал Сократ, — если, конечно, сумее¬
те меня схватить и я не убегу от вас.
Он тихо засмеялся и, обернувшись к нам, продолжал:
— Никак мне, друзья, не убедить Критона, что я — это
только тот Сократ, который сейчас беседует с вами и пока
еще распоряжается каждым своим словом. Он воображает,
<1 будто я — это тот, кого он вскорости увидит мертвым, и вот
спрашивает, как меня хоронить! А весь этот длинный раз¬
говор о том, что, выпив яду, я уже с вами не останусь, но
отойду в счастливые края блаженных, кажется ему пусты¬
ми словами, которыми я хотел утешить вас, а заодно и се¬
бя. Так поручитесь же за меня перед Критоном, только дай¬
те ручательство, обратное тому, каким сам он ручался пе¬
ред судьями: он-то ручался, что я останусь на месте, а вы
поручитесь, что не останусь, но удалюсь отсюда, как только
умру. Тогда Критону будет легче, и, видя, как мое тело сжи¬
гают или зарывают в землю, он уже не станет негодовать и
4^5
Платон
убиваться, воображая, будто я терплю что-то ужасное, и не
будет говорить на похоронах, что кладет Сократа на погре¬
бальное ложе, или выносит, или зарывает. Запомни хоро¬
шенько, мой дорогой Критон: когда ты говоришь непра¬
вильно, это не только само по себе скверно, но и душе при-
116 чиняет зло. Так не теряй мужества и говори, что хоронишь
мое тело, а хорони как тебе заблагорассудится и как, по
твоему мнению, требует обычай.
С этими словами он поднялся и ушел в другую комнату
мыться. Критон пошел следом за ним, а нам велел ждать. И
мы ждали, переговариваясь и раздумывая о том, что услы¬
шали, но все снова и снова возвращались к мысли, какая по¬
стигла нас беда: мы словно лишались отца и на всю жизнь
оставались сиротами. Когда Сократ помылся, к нему приве-
ь ли сыновей — у него было двое маленьких и один поболь¬
ше; пришли и родственницы, и Сократ сказал женщинам
несколько слов в присутствии Критона и о чем-то распоря¬
дился, а потом велел женщинам с детьми возвращаться до¬
мой, а сам снова вышел к нам.
Было уже близко к закату: Сократ провел во внутренней
комнате много времени. Вернувшись после мытья, он сел и
уже больше почти не разговаривал с нами. Появился при¬
служник Одиннадцати и, ставши против Сократа, сказал:
с — Сократ, мне, видно, не придется жаловаться на тебя,
как обычно на других, которые бушуют и проклинают ме¬
ня, когда я по приказу властей объявляю им, что пора пить
яд. Я уж и раньше за это время убедился, что ты самый бла¬
городный, самый смирный и самый лучший из людей, ка¬
кие когда-нибудь сюда попадали. И теперь я уверен, что ты
не гневаешься на меня. Ведь ты знаешь виновников и на
них, конечно, и гневаешься. Ясное дело, тебе уже понятно,
с1 с какой вестью я пришел. Итак, прощай и постарайся как
можно легче перенести неизбежное.
Тут он заплакал и повернулся к выходу. Сократ взглянул
на него и промолвил:
— Прощай и ты. А мы всё исполним как надо. — Потом,
обратившись к нам, продолжал: — Какой обходительный
426
Ф Е Д О Н
человек! Он все это время навещал меня, а иногда и беседо¬
вал со мною, просто замечательный человек! Вот и теперь,
как искренне он меня оплакивает. Однако ж, Критон, по¬
слушаемся его — пусть принесут яд, если уже стерли. А если
нет, пусть сотрут,
е А Критон в ответ:
— Но ведь солнце, по-моему, еще над горами, Сократ,
еще не закатилось. А я знаю, что другие принимали отраву
много спустя после того, как им прикажут, ужинали, пили
вволю, а иные даже наслаждались любовью, с кем кто хотел.
Так что не торопись, время еще терпит.
А Сократ ему:
— Вполне понятно, Критон, что они так поступают, —
те, о ком ты говоришь. Ведь они думают, будто этим что-то
выгадывают. И не менее понятно, что я так не поступаю. Я
П7 ведь не надеюсь выгадать ничего, если выпью яд чуть по¬
позже, и только сделаюсь смешон самому себе, цепляясь за
жизнь и дрожа над последними ее остатками. Нет, нет, не
спорь со мною и делай, как я говорю.
Тогда Критон кивнул рабу, стоявшему неподалеку. Раб
удалился, и его не было довольно долго; потом он вернулся,
а вместе с ним вошел человек, который держал в руке чашу
со стертым ядом, чтобы поднести Сократу. Увидев этого че¬
ловека, Сократ сказал:
— Вот и прекрасно, любезный. Ты со всем этим знаком —
что же мне надо делать?
— Да ничего, — отвечал тот, — просто выпей и ходи до
ь тех пор, пока не появится тяжесть в ногах, а тогда ляг. Оно
подействует само.
С этими словами он протянул Сократу чашу. И Сократ
взял ее с полным спокойствием, Эхекрат, — не задрожал, не
побледнел, не изменился в лице, но, по всегдашней своей
привычке, взглянул на того чуть исподлобья и спросил:
— Как, по-твоему, этим напитком можно сделать возли¬
яние кому-нибудь из богов или нет?
— Мы стираем ровно столько, Сократ, сколько надо вы¬
пить.
427
Платон
с — Понимаю, — сказал Сократ. — Но молиться богам и
можно и нужно — о том, чтобы переселение из этого мира в
иной было удачным. Об этом я и молю, и да будет так.
Договорив эти слова, он поднес чашу к губам и выпил
до дна — спокойно и легко.
До сих пор большинство из нас еще как-то удержива¬
лось от слез, но, увидев, как он пьет и как он выпил яд, мы
уже не могли сдержать себя. У меня самого, как я ни кре¬
пился, слезы лились ручьем. Я закрылся плащом и оплаки¬
вал самого себя — да! не его я оплакивал, но собственное го-
<1 ре — потерю такого друга! Критон еще раньше моего разра¬
зился слезами и поднялся с места. А Аполлодор, который и
до того плакал не переставая, тут зарыдал и заголосил с та¬
ким отчаянием, что всем надорвал душу, всем, кроме Сокра¬
та. А Сократ промолвил:
— Ну что вы, что вы, чудаки! Я для того главным образом
и отослал отсюда женщин, чтобы они не устроили подобно-
е го бесчинства, — ведь меня учили, что умирать должно в бла¬
гоговейном молчании. Тише, сдержите себя!
И мы застыдились и перестали плакать.
Сократ сперва ходил, потом сказал, что ноги тяжеле¬
ют, и лег на спину: так велел тот человек. Когда Сократ лег,
он ощупал ему ступни и голени и немного погодя — еще раз.
Потом сильно стиснул ему ступню и спросил, чувствует ли
118 он. Сократ отвечал, что нет. После этого он снова ощупал
ему голени и, понемногу ведя руку вверх, показывал нам,
как тело стынет и коченеет. Наконец прикоснулся в по¬
следний раз и сказал, что, когда холод подступит к сердцу,
он отойдет.
Холод добрался уже до живота, и тут Сократ раскрыл¬
ся — он лежал, закутавшись, — и сказал (это были его по¬
следние слова):
— Критон, мы должны Асклепию петуха. Так отдайте
же, не забудьте.
— Непременно, — отозвался Критон. — Не хочешь ли
еще что-нибудь сказать?
Но на этот вопрос ответа уже не было. Немного спус-
428
Ф Е Д О Н
тя он вздрогнул, и служитель открыл ему лицо: взгляд Со¬
крата остановился. Увидев это, Критон закрыл ему рот и
глаза.
Таков, Эхекрат, был конец нашего друга, человека — мы
вправе это сказать — самого лучшего из всех, кого нам дове¬
лось узнать на нашем веку, да и вообще самого разумного и
самого справедливого.
Пир
Аполлодор И ЕГО ДРУГ
172 К вашим расспросам я, по-моему, достаточно подготовлен.
На днях, когда я шел в город из дому, из Фалера, один мой
знакомый увидал меня сзади и шутливо окликнул издали.
— Эй, — крикнул он, — Аполлодор, фалерский житель,
погоди-ка!
Я остановился и подождал.
— Аполлодор, — сказал он, — а ведь я как раз искал тебя,
ь чтобы расспросить о том пире у Агафона, где были Сократ,
Алкивиад и другие, и узнать, что же это за речи там велись
о любви. Один человек рассказывал мне о них со слов Фе¬
никса, сына Филиппа, и сказал, что ты тоже все это знаешь.
Но сам он ничего толком не мог сообщить, а потому расска-
жи-ка мне обо всем этом ты — ведь тебе больше всех приста¬
ло передавать речи твоего друга. Но сначала скажи мне,
присутствовал ли ты сам при этой беседе или нет?
И я ответил ему:
— Видимо, тот, кто тебе рассказывал, и впрямь не рас¬
сказал тебе ничего толком, если ты думаешь, будто беседа, о
с которой ты спрашиваешь, происходила недавно, так что я
мог там присутствовать.
— Да, именно так я и думал, — отвечал он.
— Да что ты, Главкон! — воскликнул я. — Разве ты не зна¬
ешь, что Агафон уже много лет здесь не живет? А с тех пор
как я стал проводить время с Сократом и взял за правило
43°
Пир
ежедневно примечать все, что он говорит и делает, не про-
173 шло и трех лет. Дотоле я бродил где придется, воображая,
что занимаюсь чем-то стоящим, а был жалок, как любой из
вас, — к примеру, как ты теперь, если ты думаешь, что лучше
заниматься чем угодно, только не философией.
— Не смейся, — ответил он, — а лучше скажи мне, когда
состоялась эта беседа.
— Во времена нашего детства, — отвечал я, — когда Ага¬
фон получил награду за первую свою трагедию, на следую¬
щий день после того, как он жертвоприношением отпразд¬
новал эту победу вместе с хоревтами.
— Давно, оказывается, было дело. Кто же рассказывал
об этом тебе, не сам ли Сократ?
ь — Нет, клянусь Зевсом, не Сократ, а тот же, кто и Фе¬
никсу, — некий Аристодем из Кидафин, маленький такой,
всегда босоногий; он присутствовал при этой беседе, пото¬
му что был тогда, кажется, одним из самых пылких почита¬
телей Сократа. Впрочем, и самого Сократа я кое о чем рас¬
спрашивал, и тот подтвердил мне его рассказ.
— Так почему бы тебе не поделиться со мной? Ведь по
дороге в город удобно и говорить и слушать.
Вот мы и вели по пути беседу об этом: потому я и чув-
с ствую себя, как я уже заметил вначале, достаточно подго¬
товленным. И если вы хотите, чтобы я рассказал все это и
вам, пусть будет по-вашему. Ведь я всегда безмерно рад слу¬
чаю вести или слушать философские речи, не говоря уже о
том, что надеюсь извлечь из них какую-то пользу; зато ко¬
гда я слышу другие речи, особенно ваши обычные речи бо¬
гачей и дельцов, на меня нападает тоска, и мне становится
а жаль вас, моих приятелей, потому что вы думаете, будто де¬
ло делаете, а сами только напрасно время тратите. Вы же,
может быть, считаете несчастным меня, и я допускаю, что
вы правы; но что несчастны вы — это я не то что допускаю,
а знаю твердо.
— Всегда-то ты одинаков, Аполлодор: вечно ты поно¬
сишь себя и других и, кажется, решительно всех, кроме Со¬
крата, считаешь достойными сожаления, а уже себя само¬
431
Платон
го — в первую голову. За что прозвали тебя бесноватым,
этого я не знаю, но в речах твоих ты и правда всегда таков:
ты нападаешь на себя и на весь мир, кроме Сократа.
е — Ну как же мне не бесноваться, милейший, как мне не
выходить из себя, если таково мое мнение и обо мне самом,
и о вас.
— Не стоит сейчас из-за этого пререкаться, Аполлодор.
Лучше исполни нашу просьбу и расскажи, какие там велись
речи.
— Они были такого примерно рода... Но я попытаюсь,
174 пожалуй, рассказать вам все по порядку, так же как и сам
Аристодем мне рассказывал.
Итак, он встретил Сократа — умытого и в сандалиях,
что с тем редко случалось, и спросил его, куда это он так вы¬
рядился. Тот ответил:
— На ужин к Агафону. Вчера я сбежал с победного тор¬
жества, испугавшись многолюдного сборища, но пообещал
прийти сегодня. Вот я и принарядился, чтобы явиться к
красавцу красивым. Ну а ты, — заключил он, — не хочешь ли
ь пойти на пир без приглашения?
И Аристодем ответил ему:
— Как ты прикажешь!
— В таком случае, — сказал Сократ, — пойдем вместе и,
во изменение поговорки, докажем, что “к людям достой¬
ным на пир достойный без зова приходит”. А ведь Гомер не
просто исказил эту поговорку, но, можно сказать, надру¬
гался над ней. Изобразив Агамемнона необычайно добле-
с стным воином, а Менелая “слабым копейщиком”, он заста¬
вил менее достойного Менелая явиться без приглашения к
более достойному Агамемнону, когда тот приносил жертву
и давал пир.
Выслушав это, Аристодем сказал:
— Боюсь, что выйдет не по-твоему, Сократ, а скорее по
Гомеру, если я, человек заурядный, приду без приглашения
на пир к мудрецу. Сумеешь ли ты, приведя меня, как-нибудь
оправдаться? Ведь я же не признаюсь, что явился незваным,
а а скажу, что пригласил меня ты.
432
Пир
— “Путь совершая вдвоем”, — возразил он, — мы обсу¬
дим, что нам сказать. Пошли!
Обменявшись такими примерно словами, они отправи¬
лись в путь. Сократ, предаваясь своим мыслям, всю дорогу
отставал, а когда Аристодем останавливался его подождать,
е Сократ просил его идти вперед. Придя к дому Агафона,
Аристодем застал дверь открытой, и тут, по его словам, про¬
изошло нечто забавное. К нему тотчас выбежал раб и отвел
его туда, где уже возлежали готовые приступить к ужину гос¬
ти. Как только Агафон увидел вошедшего, он приветство¬
вал его такими словами:
— А, Аристодем, ты пришел кстати, — как раз поужина¬
ешь с нами. Если же ты по какому-нибудь делу, то отложи его
до другого раза. Ведь я и вчера уже искал тебя, чтобы при¬
гласить, но нигде не нашел. А Сократа что же ты не привел
к нам?
— И я, — продолжал Аристодем, — обернулся, а Сократ,
гляжу, не идет следом; пришлось объяснить, что сам я при¬
шел с Сократом, который и пригласил меня сюда ужинать.
— И отлично сделал, что пришел, — ответил хозяин, —
но где же Сократ?
175 — Он только что вошел сюда следом за мною, я и сам не
могу понять, куда он девался.
— Ну-ка, — сказал Агафон слуге, — поищи Сократа и при¬
веди его сюда. Аты, Аристодем, располагайся радом с Эрик-
симахом!
И раб обмыл ему ноги, чтобы он мог возлечь; а другой
раб тем временем вернулся и доложил: Сократ, мол, повер¬
нул назад и теперь стоит в сенях соседнего дома, а на зов
идти отказывается.
— Что за вздор ты несешь, — сказал Агафон, — позови
его понастойчивей!
ь Но тут вмешался Аристодем.
— Не нужно, — сказал он, — оставьте его в покое. Такая
уж у него привычка — отойдет куда-нибудь в сторонку и ста¬
нет там. Я думаю, он скоро явится, не надо только его тро¬
гать.
433
Платон
— Ну что ж, пусть будет по-твоему, — сказал Агафон. — А
нас всех остальных, вы, слуги, пожалуйста, угощайте! Пода¬
вайте нам все, что пожелаете, ведь никаких надсмотрщи¬
ков я никогда над вами не ставил. Считайте, что и я, и все
с остальные приглашены вами на обед, и ублажайте нас так,
чтобы мы не могли на вас нахвалиться.
Затем они начали ужинать, а Сократа все не было. Ага¬
фон не раз порывался послать за ним, но Аристодем этому
противился. Наконец Сократ все-таки явился, как раз к се¬
редине ужина, промешкав, против обыкновения, не так уж
долго. И Агафон, возлежавший в одиночестве с краю, ска¬
зал ему:
— Сюда, Сократ, располагайся рядом со мной, чтобы и
а мне досталась доля той мудрости, которая осенила тебя в се¬
нях. Ведь конечно же ты нашел ее и завладел ею, иначе ты
бы не тронулся с места.
— Хорошо было бы, Агафон, — отвечал Сократ, садясь, —
если бы мудрость имела свойство перетекать, как только
мы прикоснемся друг к другу, из того, кто полон ею, к тому,
кто пуст, как перетекает вода по шерстяной нитке из пол-
е ного сосуда в пустой. Если и с мудростью дело обстоит так
же, я очень высоко ценю соседство с тобой: я думаю, что
ты до краев наполнишь меня великолепнейшей мудростью.
Ведь моя мудрость какая-то ненадежная, плохонькая, она
похожа на сон, а твоя блистательна и приносит успех: вон
как она, несмотря на твою молодость, засверкала позавче¬
ра на глазах тридцати с лишним тысяч греков.
— Насмешник ты, Сократ, — сказал Агафон. — Немного
погодя, взяв в судьи Диониса, мы с тобой еще разберемся,
кто из нас мудрей, а покамест принимайся за ужин!
176 — Затем, — продолжал Аристодем, — после того как Со¬
крат возлег и все поужинали, они совершили возлияние,
спели хвалу богу, исполнили все, что полагается, и присту¬
пили к вину. И тут Павсаний повел такую речь.
— Хорошо бы нам, друзья, — сказал он, — не напиваться
допьяна. Я, откровенно говоря, чувствую себя после вче¬
рашней попойки довольно скверно, и мне нужна некоторая
434
Пир
передышка, как, впрочем, по-моему, и большинству из вас:
вы ведь тоже вчера в этом участвовали; подумайте же, как
ь бы нам пить поумеренней.
И Аристофан ответил ему:
— Ты совершенно прав, Павсаний, что нужно всячески
стараться пить в меру. Я и сам вчера выпил лишнего.
Услыхав их слова, Эриксимах, сын Акумена, сказал:
— Конечно, вы правы. Мне хотелось бы только выслу¬
шать еще одного из вас — Агафона: в силах ли он пить?
— Нет, я тоже не в силах, — ответил Агафон.
— Ну, так нам, кажется, повезло, мне, Аристодему, Фед-
ру и остальным, — сказал Эриксимах, — если вы, такие мас¬
тера пить, сегодня отказываетесь, — мы-то всегда пьем по
капле. Сократ не в счет: он способен и пить и не пить, так
что, как бы мы ни поступили, он будет доволен. А раз никто
из присутствующих не расположен, по-моему, пить много,
я вряд ли кого-либо обижу, если скажу о пьянстве всю прав¬
ду. Что опьянение тяжело людям, это мне, как врачу, яснее
с1 ясного. Мне и самому неохота больше пить, и другим я не
советую, особенно если они еще не оправились от по¬
хмелья.
— Сущая правда, — подхватил Федр из Мирринунта, — я-
то и так всегда тебя слушаюсь, а уж когда дело касается вра¬
чевания, то и подавно, но сегодня, я думаю, и все осталь¬
ные, если поразмыслят, с тобой согласятся.
е Выслушав их, все сошлись на том, чтобы на сегодняш¬
нем пиру допьяна не напиваться, а пить просто так, для сво¬
его удовольствия.
— Итак, — сказал Эриксимах, — раз уж решено, чтобы
каждый пил сколько захочет, без всякого принуждения, я
предлагаю отпустить эту только что вошедшую к нам флей¬
тистку, — пускай играет для себя самой или, если ей угодно,
для женщин во внутренних покоях дома, а мы посвятим се¬
годняшнюю нашу встречу беседе. Какой именно — это я то¬
же, если хотите, могу предложить.
177 Все заявили, что хотят услыхать его предложение. И
Эриксимах сказал:
435
Платон
— Начну я так же, как Меланиппа у Еврипида: “Вы не
мои слова сейчас услышите”, а нашего Федра. Сколько раз
Федр при мне возмущался: “Не стыдно ли, Эриксимах, что,
сочиняя другим богам и гимны и пэаны, Эроту, такому мо¬
гучему и великому богу, ни один из поэтов — а их было мно-
ь жество — не написал даже похвального слова. Или возьми
почтенных софистов: Геракла и других они восхваляют в
своих перечислениях, как, например, достойнейший Про-
дик. Все это еще не так удивительно, но однажды мне попа¬
лась книжка одного мудреца, в которой превозносились
с полезные свойства соли, да и другие вещи подобного рода
не раз бывали предметом усерднейших восхвалений, а Эро¬
та до сих пор никто еще не отважился достойно воспеть, и
великий этот бог остается в пренебрежении!” Федр, мне
кажется, прав. А поэтому мне хотелось бы отдать Федру
должное и доставить ему удовольствие, тем более что нам,
собравшимся здесь сегодня, подобает, по-моему, почтить
а этого бога. Если вы разделяете мое мнение, то мы бы от¬
лично провели время в беседе. Пусть каждый из нас, спра¬
ва по кругу, скажет как можно лучше похвальное слово Эро¬
ту, и первым пусть начнет Федр, который и возлежит пер¬
вым, и является отцом этой беседы.
— Против твоего предложения, Эриксимах, — сказал
Сократ, — никто не подаст голоса. Ни мне, раз я утверждаю,
что не смыслю ни в чем, кроме любви, ни Агафону с Павса-
е нием, ни, подавно, Аристофану, — ведь все, что он делает,
связано с Дионисом и Афродитой, — да и вообще никому из
тех, кого я здесь вижу, не к лицу его отклонять. Правда, мы,
возлежащие на последних местах, находимся в менее вы¬
годном положении; но если речи наших предшественни¬
ков окажутся достаточно хороши, то с нас и этого будет до¬
вольно. Итак, в добрый час, пусть Федр положит начало и
произнесет свое похвальное слово Эроту!
178 Все, как один, согласились с Сократом и присоедини¬
лись к его пожеланию. Но всего, что говорил каждый, Ари-
стодем не запомнил, да и я не запомнил всего, что переска¬
436
Пир
зал мне Аристодем. Я передам вам из каждой речи то, что
показалось мне наиболее достойным памяти.
Речь Федра: древнейшее происхождение Эрота
Итак, первым, как я уже сказал, говорил Федр, а начал он с
того, что Эрот — это великий бог, которым люди и боги вос¬
хищаются по многим причинам, и не в последнюю очередь
ь из-за его происхождения: ведь почетно быть древнейшим
богом. А доказательством этого служит отсутствие у него
родителей, о которых не упоминает ни один рассказчик и
ни один поэт. Гесиод говорит, что сначала возник Хаос, а
следом
Широкогрудая Гея, всеобщий приют безопасный,
С нею Эрот...
В том, что эти двое, то есть Земля и Эрот, родились по¬
сле Хаоса, с Гесиодом согласен и Акусилай. А Парменид го¬
ворит о рождающей силе, что
Первым из всех богов она сотворила Эрота.
с Таким образом, весьма многие сходятся на том, что Эрот —
бог древнейший. А как древнейший бог, он явился для нас
первоисточником величайших благ. Я, по крайней мере, не
знаю большего блага для юноши, чем достойный влюблен¬
ный, а для влюбленного — чем достойный возлюбленный.
Ведь тому, чем надлежит всегда руководствоваться людям,
желающим прожить свою жизнь безупречно, никакая род¬
ня, никакие почести, никакое богатство, да и вообще ни-
& что на свете не научит их лучше, чем любовь. Чему же она
должна их учить? Стыдиться постыдного и честолюбиво
стремиться к прекрасному, без чего ни государство, ни от¬
дельный человек не способны ни на какие великие и доб¬
рые дела. Я утверждаю, что, если влюбленный совершит
какой-нибудь недостойный поступок или по трусости спус-
437
Платон
тит обидчику, он меньше страдает, если уличит его в этом
е отец, приятель или еще кто-нибудь, — только не его люби¬
мец. То же, как мы замечаем, происходит и с возлюблен¬
ным: будучи уличен в каком-нибудь неблаговидном поступ¬
ке, он стыдится больше всего тех, кто его любит. И если бы
возможно было образовать из влюбленных и их возлюб¬
ленных государство или, например, войско, они управляли
бы им наилучшим образом, избегая всего постыдного и со¬
ревнуясь друг с другом; а сражаясь вместе, такие люди даже
179 ив малом числе побеждали бы, как говорится, любого про¬
тивника: ведь покинуть строй или бросить оружие влюб¬
ленному легче при ком угодно, чем при любимом, и неред¬
ко он предпочитает смерть такому позору; а уж бросить
возлюбленного на произвол судьбы или не помочь ему, ко¬
гда он в опасности, — да разве найдется на свете такой трус,
в которого сам Эрот не вдохнул бы доблесть, уподобив его
ь прирожденному храбрецу? И если Гомер прямо говорит,
что некоторым героям “отвагу внушает бог”, то любящим
дает ее не кто иной, как Эрот.
Ну, а умереть друг за друга готовы одни только любя¬
щие, причем не только мужчины, но и женщины. У греков
убедительно доказала это Алкестида, дочь Пелия: она одна
решилась умереть за своего мужа, хотя у него были еще жи-
с вы отец и мать. Благодаря своей любви она настолько пре¬
взошла обоих в привязанности к их сыну, что всем показа¬
ла: они только считаются его родственниками, а на самом
деле — чужие ему люди; этот ее подвиг был одобрен не толь¬
ко людьми, но и богами, и если из множества смертных, со¬
вершавших прекрасные дела, боги лишь считанным даро-
а вали почетное право возвращения души из Аида, то ее душу
они выпустили оттуда, восхитившись ее поступком. Таким
образом, и боги тоже высоко чтут преданность и самоот¬
верженность в любви. Зато Орфея, сына Эагра, они спро¬
вадили из Аида ни с чем и показали ему лишь призрак же¬
ны, за которой тот явился, но не выдали ее самой, сочтя,
что он, как кифаред, слишком изнежен, если не отважился,
как Алкестида, из-за любви умереть, а умудрился пробрать-
438
Пир
ся в Аид живым. Поэтому боги и наказали его, сделав так,
е что он погиб от рук женщин, в то время как Ахилла, сына
Фетиды, они почтили, послав на Острова блаженных; уз¬
нав от матери, что он умрет, если убьет Гектора, а если не
убьет, то вернется домой и доживет до старости, Ахилл
смело предпочел прийти на помощь Патроклу и, отомстив
180 за своего поклонника, принять смерть не только за него,
но и вслед за ним. И за то, что он был так предан влюблен¬
ному в него, безмерно восхищенные боги почтили Ахилла
особым отличием. Эсхил говорит вздор, утверждая, будто
Ахилл был влюблен в Патрокла, ведь Ахилл был не только
красивей Патрокла, как, впрочем, и вообще всех героев,
но, по словам Гомера, и гораздо моложе, так что у него да-
ь же борода еще не росла. И в самом деле, высоко ценя доб¬
родетель в любви, боги больше восхищаются, и дивятся, и
благодетельствуют в том случае, когда любимый предан
влюбленному, чем когда влюбленный предан предмету сво¬
ей любви. Ведь любящий божественнее любимого, потому
что вдохновлен богом. Вот почему, послав Ахилла на Ост¬
рова блаженных, боги удостоили его большей чести, чем
Алкестиду.
Итак, я утверждаю, что Эрот — самый древний, самый
почтенный и самый могущественный из богов, наиболее
способный наделить людей доблестью и даровать им бла¬
женство при жизни и после смерти.
Речь Павсапия: два Эрота
с Вот какую речь произнес Федр. После Федра говорили дру¬
гие, но их речи Аристодем плохо помнил и потому, опустив
их, стал излагать речь Павсания. А Павсаний сказал:
— По-моему, Федр, мы неудачно определили свою зада¬
чу, взявшись восхвалять Эрота вообще. Это было бы пра¬
вильно, будь на свете один Эрот, но ведь Эротов больше, а
поскольку их больше, правильнее будет сначала условить-
с1 ся, какого именно Эрота хвалить. Так вот, я попытаюсь по¬
править дело, сказав сперва, какого Эрота надо хвалить, а
439
Платон
потом уже воздам ему достойную этого бога хвалу. Все мы
знаем, что нет Афродиты без Эрота; следовательно, будь на
свете одна Афродита, Эрот был бы тоже один; но коль ско¬
ро Афродиты две, то и Эротов должно быть два. А этих бо¬
гинь, конечно же, две: старшая, что без матери, дочь Ура¬
на, которую мы и называем поэтому небесной, и младшая,
дочь Дионы и Зевса, которую мы именуем пошлой. Но из
е этого следует, что и Эротов, сопутствующих обеим Афро¬
дитам, надо именовать соответственно небесным и пош¬
лым. Хвалить следует, конечно, всех богов, но я попытаюсь
определить свойства, доставшиеся в удел каждому из этих
двоих.
О любом деле можно сказать, что само по себе оно не
бывает ни прекрасным, ни безобразным. Например, все,
181 что мы делаем сейчас, пьем ли, поем ли или беседуем, пре¬
красно не само по себе, а смотря по тому, как это делается,
как происходит: если дело делается прекрасно и правиль¬
но, оно становится прекрасным, а если неправильно, то, на¬
оборот, безобразным. То же самое и с любовью: не всякий
Эрот прекрасен и достоин похвал, а лишь тот, который по¬
буждает прекрасно любить.
Так вот, Эрот Афродиты пошлой поистине пошл и спо-
ь собен на что угодно; это как раз та любовь, которой любят
люди ничтожные. А такие люди любят, во-первых, женщин
не меньше, чем юношей; во-вторых, они любят своих люби¬
мых больше ради их тела, чем ради души, и, наконец, любят
они тех, кто поглупее, заботясь только о том, чтобы добить¬
ся своего, и не задумываясь, прекрасно ли это. Вот почему
они и способны на что угодно — на хорошее и на дурное в
одинаковой степени. Ведь идет эта любовь как-никак от бо-
с гини, которая не только гораздо моложе другой, но и по
своему происхождению причастна и к женскому и к мужско¬
му началу. Эрот же Афродиты небесной восходит к богине,
которая, во-первых, причастна только к мужскому началу,
но никак не к женскому, — недаром это любовь к юношам, —
а во-вторых, старше и чужда преступной дерзости. Потому-
то одержимые такой любовью обращаются к мужскому но-
440
Пир
лу, отдавая предпочтение тому, что сильней от природы и
с1 наделено большим умом. Но и среди любителей мальчиков
можно узнать тех, кем движет только такая любовь. Ибо лю¬
бят они не малолетних, а тех, у кого уже обнаружился ра¬
зум, а разум появляется обычно с первым пушком. Те, чья
любовь началась в эту пору, готовы, мне кажется, никогда
не разлучаться и жить вместе всю жизнь; такой человек не
обманет юношу, воспользовавшись его неразумием, не пе¬
реметнется от него, посмеявшись над ним, к другому. Надо
е бы даже издать закон, запрещающий любить малолетних,
чтобы не уходило много сил неизвестно на что; ведь неиз¬
вестно заранее, в какую сторону пойдет духовное и теле¬
сное развитие ребенка — в дурную или хорошую. Конечно,
люди достойные сами устанавливают себе такой закон, но
надо бы запретить это и поклонникам пошлым, как запре-
182 щаем мы им, насколько это в наших силах, любить свобод¬
норожденных женщин. Пошлые эти люди настолько оск¬
вернили любовь, что некоторые утверждают даже, будто
уступать поклоннику предосудительно вообще. Но утверж-
дают-то они это, глядя на поведение как раз таких людей и
видя их назойливость и непорядочность, ибо любое дело,
если только оно делается непристойно и не так, как приня¬
то, не может не заслужить порицания.
Обычай насчет любви, существующий в других государ¬
ствах, понять нетрудно, потому что там все определено
ь четко, а вот здешний и лакедемонский куда сложней.
В Элиде, например, и в Беотии, да и везде, где нет привыч¬
ки к мудреным речам, принято просто-напросто уступать
поклонникам, для того, видимо, чтобы тамошним жите¬
лям — а они не мастера говорить — не тратить сил на уламы¬
вания, и никто там, ни старый, ни молодой, не усматрива¬
ет ничего предосудительного в этом обычае; в Ионии же и
во многих других местах, повсюду, где правят варвары, это
считается предосудительным. Ведь варварам из-за их тира-
с нического строя и в философии, и в занятиях гимнастикой
видится что-то предосудительное. Тамошним правителям,
я полагаю, просто невыгодно, чтобы у их подданных рож-
441
Платон
дались высокие помыслы и укреплялись содружества и
союзы, чему наряду со всеми другими условиями очень спо¬
собствует та любовь, о которой идет речь. На собственном
опыте узнали это и здешние тираны: ведь любовь Аристо-
гитона и окрепшая привязанность к нему Гармодия поло¬
жила конец их владычеству.
Таким образом, в тех государствах, где отдаваться по¬
клонникам считается предосудительным, это мнение уста-
01 новилось из-за порочности тех, кто его придерживается,
то есть своекорыстных правителей и малодушных поддан¬
ных; а в тех, где это просто признается прекрасным, этот
порядок идет от косности тех, кто его завел. Наши обычаи
много лучше, хотя, как я уже сказал, разобраться в них не
так-то легко. И правда, если учесть, что, по общему мне¬
нию, лучше любить открыто, чем тайно, юношей достой¬
ных и благородных, хотя бы они были и не так хороши со¬
бой; если учесть, далее, что влюбленный встречает у всех
удивительное сочувствие и ничего зазорного в его поведе-
е нии никто не видит, что победа в любви — это, по общему
мнению, благо, а поражение — позор; что обычай не толь¬
ко оправдывает, но и одобряет любые уловки домогающе-
183 гося победы поклонника, даже такие, которые, если к ним
прибегнуть ради любой другой цели, кроме этой, наверня¬
ка вызовут всеобщее осуждение (попробуй, например, ра¬
ди денег, должности или какой-нибудь другой выгоды вести
себя так, как ведут себя порою поклонники, донимающие
своих возлюбленных униженными мольбами, осыпающие
их клятвами, валяющиеся у их дверей и готовые выполнять
такие рабские обязанности, каких не возьмет на себя по¬
следний раб, и тебе не дадут проходу ни друзья, ни враги:
первые станут тебя отчитывать, стыдясь за тебя, вторые
ь обвинят тебя в угодничестве и подлости; а вот влюбленно¬
му все это прощают, и обычай всецело на его стороне,
словно его поведение поистине безупречно), если учесть
наконец — и это самое поразительное, — что, по мнению
большинства, боги прощают нарушение клятвы только
влюбленному, поскольку, мол, любовная клятва — это не
442
Пир
с клятва, и что, следовательно, по здешним понятиям, и бо¬
ги и люди предоставляют влюбленному любые права, — ес¬
ли учесть все это, вполне можно заключить, что и любовь
и благоволение к влюбленному в нашем государстве счита¬
ются чем-то безупречно прекрасным. Но если, с другой сто¬
роны, отцы приставляют к своим сыновьям надзирателей,
чтобы те прежде всего не позволяли им беседовать с по¬
клонниками, а сверстники и товарищи сыновей обычно ко-
с1 рят их за такие беседы, причем старшие не пресекают и не
опровергают подобные укоры как несправедливые, то, ви¬
дя это, можно, наоборот, заключить, что любовные отно¬
шения считаются у нас чем-то весьма постыдным.
А дело, по-моему, обстоит вот как. Тут все не так про¬
сто, ибо, как я сказал вначале, ни одно действие не бывает
ни прекрасно, ни безобразно само по себе: если оно совер¬
шается прекрасно — оно прекрасно, если безобразно — оно
безобразно. Безобразно, стало быть, угождать низкому че¬
ловеку, и притом угождать низко, но прекрасно — и челове-
е ку достойному, и достойнейшим образом. Низок же тот по¬
шлый поклонник, который любит тело больше, чем душу;
он к тому же и непостоянен, поскольку непостоянно то,
что он любит. Стоит лишь отцвести телу, а тело-то он и лю¬
бил, как он “упорхнет, улетая”, посрамив все свои много¬
словные обещания. А кто любит за высокие нравственные
достоинства, тот остается верен всю жизнь, потому что он
привязывается к чему-то постоянному.
184 Поклонников у нас принято хорошенько испытывать и
одним угождать, а других избегать. Вот почему наш обычай
требует, чтобы поклонник домогался своего возлюбленно¬
го, а тот уклонялся от его домогательств: такое состязание
позволяет выяснить, к какому разряду людей принадлежат
тот и другой. Поэтому считается позорным, во-первых, бы¬
стро сдаваться, не дав пройти какому-то времени, которое
и вообще-то служит хорошей проверкой; во-вторых, позор-
ь но отдаваться за деньги или из-за политического влияния
поклонника, независимо от того, вызвана ли эта уступчи¬
вость страхом перед нуждой или же неспособностью пре-
443
Платон
небречь благодеяниями, деньгами или политическими рас¬
четами. Ведь такие побуждения ненадежны и преходящи,
не говоря уже о том, что на их почве никогда не вырастает
благородная дружба. И значит, достойным образом угож¬
дать поклоннику можно, по нашим обычаям, лишь одним
путем. Мы считаем, что если поклонника, как бы рабски ни
служил он по своей воле предмету любви, никто не упрек-
с нет в позорном угодничестве, то и другой стороне остает¬
ся одна непозорная разновидность добровольного рабст¬
ва, а именно рабство во имя совершенствования.
И в самом деле, если кто-нибудь оказывает кому-нибудь
услуги, надеясь усовершенствоваться благодаря ему в какой-
либо мудрости или в любой другой добродетели, то такое
добровольное рабство не считается у нас ни позорным, ни
унизительным. Так вот, если эти два обычая — любви к юно-
а шам и любви к мудрости и всяческой добродетели — свести
к одному, то и получится, что угождать поклоннику — пре¬
красно. Иными словами, если поклонник считает нужным
оказывать уступившему юноше любые, справедливые, по
его мнению, услуги, а юноша в свою очередь считает спра¬
ведливым ни в чем не отказывать человеку, который делает
его мудрым и добрым, и если поклонник способен сделать
е юношу умнее и добродетельней, а юноша желает набраться
образованности и мудрости, — так вот, если оба на этом схо¬
дятся, только тогда угождать поклоннику прекрасно, а во
всех остальных случаях — нет. В этом случае и обмануться не
позорно, а во всяком другом и обмануться и не обмануться —
185 позор одинаковый. Если, например, юноша, отдавшийся
ради богатства богатому, казалось бы, поклоннику, обманы¬
вается в своих расчетах и никаких денег, поскольку поклон¬
ник окажется бедняком, не получит, этому юноше должно
быть тем не менее стыдно, ибо он-то все равно уже показал,
что ради денег пойдет для кого угодно на что угодно, а это
нехорошо. Вместе с тем, если кто отдался человеку на вид
порядочному, рассчитывая, что благодаря дружбе с таким
поклонником станет лучше и сам, а тот оказался на поверку
ь человеком скверным и недостойным, — такое заблуждение
444
Пир
все равно остается прекрасным. Ведь он уже доказал, что
ради того, чтобы стать лучше и совершеннее, сделает для
кого угодно все, что угодно, а это прекрасней всего на све¬
те. И стало быть, угождать во имя добродетели прекрасно в
любом случае.
Такова любовь богини небесной: сама небесная, она
очень ценна и для государства, и для отдельного человека,
поскольку требует от любящего и от любимого великой за-
с боты о нравственном совершенстве. Все другие виды люб¬
ви принадлежат другой Афродите — пошлой. Вот что,
Федр, — заключил Павсаний, — могу я без подготовки при¬
бавить насчет Эрота к сказанному тобой.
Сразу за Павсанием завладеть вниманием — говорить та¬
кими созвучиями учат меня софисты — должен был, по сло¬
вам Аристодема, Аристофан, но то ли от пресыщения, то ли
от чего другого на него как раз напала икота, так что он не
(1 мог держать речь и вынужден был обратиться к ближайше¬
му своему соседу, врачу Эриксимаху с такими словами:
— Либо прекрати мою икоту, Эриксимах, либо говори
вместо меня, пока я не перестану икать.
И Эриксимах отвечал:
— Ну что ж, я сделаю и то и другое. Мы поменяемся оче¬
редью, и я буду держать речь вместо тебя, а ты, когда пре¬
кратится икота, — вместо меня. А покуда я буду говорить,
ты подольше задержи дыхание, и твоя икота пройдет. Если
е же она все-таки не пройдет, прополощи горло водой. А уж
если с ней совсем не будет сладу, пощекочи чем-нибудь в но¬
су и чихни. Проделай это разок-другой, и она пройдет, как
бы сильна ни была.
— Начинай же, — ответил Аристофан, — а я последую
твоему совету.
Речь Эриксимаха: Эрот разлит по всей природе
И Эриксимах сказал:
— Поскольку Павсаний, прекрасно начав свою речь, за-
186 кончил ее не совсем удачно, я попытаюсь придать ей завер-
445
Платон
шенность. Что Эрот двойствен, это, по-моему, очень вер¬
ное наблюдение. Но наше искусство — искусство врачева¬
ния — показывает мне, что живет он не только в человече¬
ской душе и не только в ее стремлении к прекрасным лю¬
дям, но и во многих других ее порывах, да и вообще во
многом другом на свете — в телах любых животных, в рас-
ь тениях, во всем, можно сказать, сущем, ибо он бог великий,
удивительный и всеобъемлющий, причастный ко всем де¬
лам людей и богов. И начну я с врачевания, чтобы нам,
кстати, и почтить это искусство.
Двойственный этот Эрот заключен в самой природе
тела. Ведь здоровое и больное начала тела, по общему при¬
знанию, различны и непохожи, а непохожее стремится к
непохожему и любит его. Следовательно, у здорового нача¬
ла один Эрот, у больного — другой. И если, как только что
с сказал Павсаний, угождать людям достойным хорошо, а
распутникам — плохо, то и в самом теле угождать началу хо¬
рошему и здоровому — в чем и состоит врачебное искусст¬
во — прекрасно и необходимо, а началу плохому и больно¬
му — позорно, безобразно, и нужно, наоборот, всячески ему
противодействовать, если ты хочешь быть настоящим вра¬
чом. Ведь врачевание — это, по сути, наука о вожделениях
тела к наполнению и к опорожнению, и кто умеет разли-
а чать среди этих вожделений прекрасные и дурные, тот све¬
дущий врач, а кто добивается перемены, стремясь заме¬
нить в теле одно вожделение другим, создавая нужное вож¬
деление там, где его нет, но где оно должно быть, и удаляя
оттуда ненужное, тот — великий знаток своего дела. Ведь
тут требуется умение установить дружбу между самыми
враждебными в теле началами и внушить им взаимную лю¬
бовь. Самые же враждебные начала — это начала совершен-
е но противоположные: холодное и горячее, горькое и слад¬
кое, влажное и сухое и тому подобное. Благодаря своему
умению внушать этим враждебным началам любовь и согла¬
сие наш предок Асклепий, как утверждают присутствую¬
щие здесь поэты, — а я им верю — и положил начало наше¬
му искусству.
446
Пир
Но, значит, кроме врачебного искусства, которое, как я
сказал, подчинено всецело Эроту, этот бог управляет также
187 гимнастикой и земледелием. Что касается музыки, то каж¬
дому мало-мальски наблюдательному человеку ясно, что с
нею дело обстоит точно так же, и именно это, вероятно,
хочет сказать Гераклит, хотя мысль его выражена не луч¬
шим образом. Он говорит, что единое, “расходясь, само с
собою сходится”, примером чего служит “гармония лука и
лиры”. Однако очень нелепо утверждать, что гармония —
это раздвоение или что она возникает из различных начал.
Вероятно, мудрец просто хочет сказать, что гармония воз-
ь никает из звуков, которые сначала различались по высоте,
а потом благодаря музыкальному искусству друг к другу при¬
ладились. Ведь не может же возникнуть гармония только
оттого, что один звук выше, а другой ниже. Гармония — это
созвучие, а созвучие — это своего рода согласие, а из начал
различных, покуда они различны между собой, согласия не
получается. И опять-таки, раздваивающееся и несогласное
нельзя привести в гармонию, что видно и на примере рит-
с ма, который создается согласованием расходящихся снача¬
ла замедлений и ускорений. А согласие во все это вносит
музыкальное искусство, которое устанавливает, как и ис¬
кусство врачебное, любовь и единодушие. Следовательно,
музыкальное искусство есть знание любовных начал, каса¬
ющихся строя и ритма. Впрочем, в самом строении гармо¬
нии и ритма нетрудно заметить любовное начало, и лю-
а бовь здесь не двойственна. Но когда гармонию и ритм нуж¬
но передать людям, то есть либо сочинить музыку, что
называется мелопеей, либо правильно воспроизвести уже
сочиненные лады и размеры, что достигается выучкой, то¬
гда эта задача трудна и требует большого искусника.
Ведь тут снова вступает в силу известное положение,
что угождать следует людям умеренным, заставляя тех, кто
еще не отличается умеренностью, стремиться к ней, и что
любовь умеренных, которую нужно беречь, — это прекрас¬
ная, небесная любовь. Это — Эрот музы Урании. Эрот же
е Полигимнии пошл, и прибегать к нему, если уж дело дошло
447
Платон
до этого, следует с осторожностью, чтобы он принес удо¬
вольствие, но не породил невоздержности. Точно так же и
в нашем ремесле очень важно верно направить желания,
связанные с поварским искусством, чтобы удовольствие не
оказалось чревато заболеванием.
Итак, и в музыке, и во врачевании, и во всех других де¬
лах, и человеческих и божественных, нужно, насколько
это возможно, принимать во внимание обоих Эротов, ибо
188 и тот и другой там присутствуют. Даже свойства времен го¬
да зависят от них обоих. Когда началами, о которых я гово¬
рил, теплом и холодом, сухостью и влажностью овладевает
любовь умеренная и они сливаются друг с другом рассуди¬
тельно и гармонично, год бывает изобильный, он прино¬
сит людям, животным и растениям здоровье, не причиняя
им никакого вреда. Но когда времена года попадают под
власть разнузданного Эрота, Эрота-насильника, он многое
ь губит и портит. Ведь из-за этого обычно возникают зараз¬
ные и другие болезни, поражающие животных и растения.
Ибо и иней, и град, и медвяная роса происходят от таких
преувеличенных, неумеренных любовных вожделений,
знание которых, когда дело касается движения звезд и вре¬
мен года, именуется астрономией.
Но и жертвоприношения, и все, что относится к искус-
с ству гадания и в чем состоит общение богов и людей, тоже
связано не с чем иным, как с охраной любви, с одной сто¬
роны, и врачеванием ее — с другой. Ведь всякое нечестие
возникает обычно тогда, когда не чтут умеренного Эрота,
не угождают ему, не отводят ему во всем первого места, а
оказывают все эти почести другому Эроту, идет ли речь о
родителях — живых ли, умерших ли — или о богах. На то и
существует искусство гадания, чтобы следить за любящими
и врачевать их; вот и получается, что гадание — это творец
а дружбы между богами и людьми, потому что оно знает, ка¬
кие любовные вожделения людей благочестивы и освяще¬
ны обычаем.
Вот сколь большим и многообразным, вернее сказать,
неограниченным могуществом обладает всякий вообще
448
Пир
Эрот, но Эрот, который у нас и у богов ведет ко благу, к рас¬
судительности и справедливости, — этот Эрот обладает мо¬
гуществом поистине величайшим и приносит нам всячес¬
кое блаженство, позволяя ,цам дружески общаться между
собой и даже с богами, которые совершеннее нас.
е Возможно, что и я в своем похвальном слове Эроту мно¬
гого не сказал, хотя так получилось не по моей воле. Но ес¬
ли я что-либо упустил, твое дело, Аристофан, дополнить
мою речь. Впрочем, может быть, ты собираешься восхва¬
лять этого бога как-либо иначе — ну, что ж, изволь, кстати, и
твоя икота прошла.
189 И Аристофан ответил:
— Да, прошла, но только после того, как я расчихался, и
я даже удивляюсь, что пристойное поведение тела достига¬
ется таким шумным и щекотным способом: ведь икота сразу
прошла, стоило мне несколько раз чихнуть.
— Ну что ты делаешь, дорогой, — возразил Аристофану
Эриксимах, — ты острословишь перед началом речи, и мне
придется во время твоей речи следить, чтобы ты не зубо-
ь скалил, а ведь ты мог бы говорить без помех.
— Ты прав, Эриксимах, — отвечал со смехом Аристо¬
фан, — беру то, что сказал, обратно. А следить за мной тебе
не придется, ибо не того боюсь я, что скажу что-нибудь
смешное, — это было бы мне на руку и вполне в духе моей
Музы, — а того, что стану посмешищем.
— Так легко тебе от меня не отделаться, Аристофан, —
сказал Эриксимах. — Нет, будь начеку и говори так, словно
тебе предстоит держать ответ за свои слова. А впрочем, я
с тебе, может быть, еще и дам поблажку.
Речь Аристофана: Эрот как стремление человека
к изначальной целостности
— Конечно, Эриксимах, — начал Аристофан, — я намерен
говорить не гак, как ты и Павсаний. Мне кажется, что лю¬
ди совершенно не сознают истинной мощи любви, ибо, ес¬
ли бы они сознавали ее, они бы воздвигали ей величайшие
449
Платон
храмы и алтари и приносили величайшие жертвы, а меж
тем ничего подобного не делается, хотя все это следует де-
а лать в первую очередь. Ведь Эрот — самый человеколюби¬
вый бог, он помогает людям и врачует недуги, исцеление от
которых было бы для рода человеческого величайшим сча¬
стьем. Итак, я попытаюсь объяснить вам его мощь, а уж вы
будете учителями другим.
Раньше, однако, мы должны кое-что узнать о человече¬
ской природе и о том, что она претерпела. Когда-то наша
природа была не такой, как теперь, а совсем другой. Преж-
е де всего, люди были трех полов, а не двух, как ныне, — муж¬
ского и женского, ибо существовал еще третий пол, кото¬
рый соединял в себе признаки этих обоих; сам он исчез, и
от него сохранилось только имя, ставшее бранным, — анд-
рогины, и из него видно, что они сочетали в себе вид и на¬
именование обоих полов — мужского и женского. Тогда у
каждого человека тело было округлое, спина не отличалась
от груди, рук было четыре, ног столько же, сколько рук, и у
190 каждого на круглой шее два лица, совершенно одинаковых;
голова же у двух этих лиц, глядевших в противоположные
стороны, была общая, ушей имелось две пары, срамных ча¬
стей две, а прочее можно представить себе по всему, что
уже сказано. Передвигался такой человек либо прямо, во
весь рост, — так же как мы теперь, но любой из двух сторон
вперед, либо, если торопился, шел колесом, занося ноги
вверх и перекатываясь на восьми конечностях, что позво¬
ляло ему быстро бежать вперед. А было этих полов три, и
ь таковы они были потому, что мужской искони происходит
от Солнца, женский — от Земли, а совмещавший оба этих —
от Луны, поскольку и Луна совмещает оба начала. Что же
касается их шаровидности и соответствующего способа пе¬
редвижения, то и тут сказывалось сходство их с прародите¬
лями. Страшные своей силой и мощью, они питали вели¬
кие замыслы и посягали даже на власть богов, и то, что Го¬
мер говорит об Эфиальте и Оте, относится к ним: это они
с пытались совершить восхождение на небо, чтобы напасть
на богов.
450
Пир
И вот Зевс и прочие боги стали совещаться, как посту¬
пить с ними, и не знали, как быть: убить их, поразив род
людской громом, как когда-то гигантов, — тогда боги ли¬
шатся почестей и приношений от людей; но и мириться с
таким бесчинством тоже нельзя было. Наконец Зевс, наси¬
лу кое-что придумав, говорит:
— Кажется, я нашел способ и сохранить людей, и поло-
а жить конец их буйству, уменьшив их силу. Я разрежу каждо¬
го из них пополам, и тогда они, во-первых, станут слабее, а
во-вторых, полезней для нас, потому что число их увели¬
чится. И ходить они будут прямо, на двух ногах. А если они
и после этого не угомонятся и начнут буйствовать, я, — ска¬
зал он, — рассеку их пополам снова, и они запрыгают у ме¬
ня на одной ножке.
Сказав это, он стал разрезать людей пополам, как раз-
е резают перед засолкой ягоды рябины или как режут яйцо
волоском. И каждому, кого он разрезал, Аполлон, по прика¬
зу Зевса, должен был повернуть в сторону разреза лицо и
половину шеи, чтобы, глядя на свое увечье, человек стано¬
вился скромней, а все остальное велено было залечить. И
Аполлон поворачивал лица и, стянув отовсюду кожу, как
стягивают мешок, к одному месту, именуемому теперь живо¬
том, завязывал получавшееся посреди живота отверстие —
191 оно и носит ныне название пупка. Разгладив складки и при¬
дав груди четкие очертания, — для этого ему служило ору¬
дие вроде того, каким сапожники сглаживают на колодке
складки кожи, — возле пупка и на животе Аполлон оставлял
немного морщин, на память о прежнем состоянии. И вот
когда тела были таким образом рассечены пополам, каждая
половина с вожделением устремлялась к другой своей по¬
ловине, они обнимались, сплетались и, страстно желая сра-
ь стись, умирали от голода и вообще от бездействия, потому
что ничего не хотели делать порознь. И если одна полови¬
на умирала, то оставшаяся в живых выискивала себе любую
другую половину и сплеталась с ней, независимо от того,
попадалась ли ей половина прежней женщины, то есть то,
что мы теперь называем женщиной, или прежнего мужчи-
451
Платон
ны. Так они и погибали. Тут Зевс, пожалев их, придумыва¬
ет другое устройство, он переставляет вперед срамные их
части, которые до того были у них обращены в ту же сторо-
с ну, что прежде лицо, так что семя они изливали не друг в
друга, а в землю, как цикады. Переместил же он их срам¬
ные части, установив тем самым оплодотворение женщин
мужчинами, для того чтобы при совокуплении мужчины с
женщиной рождались дети и продолжался род, а когда
мужчина сойдется с мужчиной — достигалось все же удов¬
летворение от соития, после чего они могли бы передох¬
нуть, взяться за дела и позаботиться о других своих нуждах,
с! Вот с каких давних пор свойственно людям любовное вле¬
чение друг к другу, которое, соединяя прежние половины,
пытается сделать из двух одно и тем самым исцелить чело¬
веческую природу.
Итак, каждый из нас — это половинка человека, рассе¬
ченного на две камбалоподобные части, и поэтому каждый
ищет всегда соответствующую ему половину. Мужчины,
представляющие собой одну из частей того двуполого
прежде существа, которое называлось андрогином, охочи
до женщин, и блудодеи в большинстве своем принадлежат
е именно к этой породе, а женщины такого происхождения
падки до мужчин и распутны. Женщины же, представляю¬
щие собой половинку прежней женщины, к мужчинам не
очень расположены, их больше привлекают женщины, и
лесбиянки принадлежат именно к этой породе. Зато муж¬
чин, представляющих собой половинку прежнего мужчи¬
ны, влечет ко всему мужскому: уже в детстве, будучи долька¬
ми существа мужского пола, они любят мужчин, и им нра-
192 вится лежать и обниматься с мужчинами. Это самые лучшие
из мальчиков и из юношей, ибо они от природы самые му¬
жественные. Некоторые, правда, называют их бесстыдны¬
ми, но это заблуждение: ведут они себя так не по своему бес¬
стыдству, а по своей смелости, мужественности и храброс¬
ти, из пристрастия к собственному подобию. Тому есть
ъ убедительное доказательство: в зрелые годы только такие
мужчины обращаются к государственной деятельности.
452
Пир
Возмужав, они любят мальчиков, и у них нет природной
склонности к деторождению и браку; к тому и другому их
принуждает обычай, а сами они вполне довольствовались
бы сожительством друг с другом без жен. Питая всегда при¬
страстие к родственному, такой человек непременно стано¬
вится любителем юношей и другом влюбленных в него.
Когда кому-либо, будь то любитель юношей или всякий
другой, случается встретить как раз свою половину, обоих
охватывает такое удивительное чувство привязанности,
с близости и любви, что они поистине не хотят разлучаться
даже на короткое время. И люди, которые проводят вмес¬
те всю жизнь, не могут даже сказать, чего они, собственно,
хотят друг от друга. Ведь нельзя же утверждать, что только
ради удовлетворения похоти столь ревностно стремятся
с1 они быть вместе. Ясно, что душа каждого хочет чего-то дру¬
гого; чего именно, она не может сказать и лишь догадыва¬
ется о своих желаниях, лишь туманно намекает на них. И
если бы перед ними, когда они лежат вместе, предстал Ге¬
фест со своими орудиями и спросил их: “Чего же, люди, вы
хотите один от другого?” — а потом, видя, что им трудно от¬
ветить, спросил их снова: “Может быть, вы хотите как мож¬
но дольше быть вместе и не разлучаться друг с другом ни
днем, ни ночью? Если ваше желание именно таково, я го-
е тов сплавить вас и срастить воедино, и тогда из двух чело¬
век станет один, и, покуда вы живы, вы будете жить одной
общей жизнью, а когда вы умрете, в Аиде будет один мерт¬
вец вместо двух, ибо умрете вы общей смертью. Подумайте
только, этого ли вы жаждете и будете ли вы довольны, если
достигнете этого?” — случись так, мы уверены, что каждый
не только не отказался бы от подобного предложения и не
выразил никакого другого желания, но счел бы, что услы¬
хал именно то, о чем давно мечтал, одержимый стремлени¬
ем слиться и сплавиться с возлюбленным в единое сущест¬
во. Причина этому та, что такова была изначальная наша
природа и мы составляли нечто целостное.
193 Таким образом, любовью называется жажда целостнос¬
ти и стремление к ней. Прежде, повторяю, мы были чем-то
453
Платон
единым, а теперь, из-за нашей несправедливости, мы посе¬
лены богом порознь, как аркадцы лакедемонянами. Суще¬
ствует, значит, опасность, что, если мы не будем почтитель¬
ны к богам, нас рассекут еще раз, и тогда мы уподобимся не
то выпуклым надгробным изображениям, которые как бы
распилены вдоль носа, не то значкам взаимного гостепри¬
имства. Поэтому каждый должен учить каждого почтению
к богам, чтобы нас не постигла эта беда и чтобы нашим уде-
ь лом была целостность, к которой нас ведет и указывает нам
дорогу Эрот. Не следует поступать наперекор Эроту: посту¬
пает наперекор ему лишь тот, кто враждебен богам. Наобо¬
рот, помирившись и подружившись с этим богом, мы
встретим и найдем в тех, кого любим, свою половину, что
теперь мало кому удается. Пусть Эриксимах не вышучивает
с мою речь, думая, что я мечу в Агафона и Павсания. Может
быть, и они принадлежат к этим немногим и природа у них
обоих мужская. Но я имею в виду вообще всех мужчин и
всех женщин и хочу сказать, что наш род достигнет бла¬
женства тогда, когда мы вполне удовлетворим Эрота и каж¬
дый найдет соответствующий себе предмет любви, чтобы
вернуться к своей первоначальной природе. Но если это
вообще самое лучшее, значит, из всего, что есть сейчас,
наилучшим нужно признать то, что ближе всего к самому
лучшему: встретить предмет любви, который тебе сродни.
И следовательно, если мы хотим прославить бога, дарую-
а щего нам это благо, мы должны славить Эрота: мало того
что Эрот и теперь приносит величайшую пользу, направ¬
ляя нас к тому, кто близок нам и сродни, он сулит нам, если
только мы будем чтить богов, прекрасное будущее, ибо то¬
гда сделает нас счастливыми и блаженными, исцелив и вер¬
нув нас к нашей изначальной природе.
Такова, Эриксимах, — заключил он, — моя речь об Эро¬
те, она совсем не похожа на твою. Еще раз прошу тебя, не
вышучивай ее и дай нам послушать, что скажут остальные,
е вернее, двое оставшихся — Агафон и Сократ.
— Согласен, — сказал Эриксимах, — тем более что речь
твоя была мне приятна. Не знай я, что и Сократ и Агафон
454
Пир
великие знатоки любви, я бы очень боялся сейчас, что им
нечего будет добавить, ибо многое и о самом разном уже
сказано. А так я спокоен.
194 — Еще бы, — ответил ему Сократ, — ведь ты-то, Эрикси-
мах, состязался на славу. А очутись ты в том положении, в
каком я нахожусь или, вернее, окажусь, когда и Агафон про¬
изнесет свою речь, тебе было бы очень боязно, и ты чувст¬
вовал бы себя в точности так же, как я себя чувствую.
— Ты хочешь, Сократ, — сказал Агафон, — одурманить
меня, чтобы я сбился от одной мысли, что эти зрители ждут
от меня невесть какой прекрасной речи.
— У меня была бы очень скверная память, Агафон, — от-
ь вечал Сократ, — если бы я, видевший, как храбро и важно
всходил ты с актерами на подмостки и перед исполнением
сочиненных тобой же речей глядел в глаза тысячам зрите¬
лей без малейшего страха, мог подумать, что ты растеря¬
ешься перед небольшим нашим кружком.
— Неужели, Сократ, — сказал Агафон, — я, по-твоему,
так упоен театром, что не понимаю, насколько для челове¬
ка мало-мальски здравомыслящего несколько умных людей
страшнее многих невежд?
с — Нет, Агафон, — отвечал Сократ, — это было бы нехо¬
рошо с моей стороны, если бы я был о тебе такого нелепо¬
го мнения. Я не сомневаюсь, что, окажись ты в обществе
тех, кто, по-твоему, действительно умен, ты считался бы с
ними больше, чем с большинством. Но мы-то, боюсь я, к
ним не относимся: мы-то ведь тоже были в театре и принад¬
лежали к большинству. А вот окажись ты в обществе каких-
нибудь умных людей, ты, наверно, устыдился бы их, если
бы считал, что делаешь что-то постыдное, не так ли?
— Ты прав, — отвечал Агафон.
— Ну, а большинства ты не стал бы стыдиться, если бы
считал, что делаешь что-то плохо?
с1 —Дорогой мой Агафон, — вмешался в этот разговор
Федр, — если ты будешь отвечать Сократу, ему будет уже со¬
вершенно безразлично, что здесь происходит, лишь бы у не¬
го был собеседник, тем более еще и красивый. Хоть мне и
455
Платон
приятно слушать беседы Сократа, я должен позаботиться о
восхвалении Эрота и потребовать от каждого из вас речи.
Пусть каждый из вас обоих отдаст сначала дань этому богу, а
потом уж беседуйте друг с другом в свое удовольствие.
Речь Агафона: совершенства Эрота
е — Верно, Федр, — сказал Агафон, — и ничто не мешает мне
начать речь. А побеседовать с Сократом мне еще не раз
представится случай.
Но я хочу сначала сказать, как я должен говорить, а уж
потом говорить. Мне кажется, что все мои предшественни¬
ки не столько восхваляли этого бога, сколько прославляли
то счастье и те блага, которые приносит он людям. А каков
195 сам податель этих благ, никто не сказал. Между тем единст¬
венный верный способ построить похвальное слово кому
бы то ни было — это разобрать, какими свойствами облада¬
ет тот, о ком идет речь, и то, причиной чего он является.
Стало быть, и нам следовало бы воздать хвалу сначала само¬
му Эроту и его свойствам, а затем уже его дарам.
Итак, я утверждаю, что из всех блаженных богов Эрот —
если дозволено так сказать, не вызывая осуждения, — са¬
мый блаженный, потому что он самый красивый и самый
совершенный из них. Самым красивым я называю его вот
почему. Прежде всего, Федр, это самый молодой бог. Что я
ь прав, убедительно доказывает он сам; ведь он бегом бежит
от старости, которая явно не мешкает, — во всяком случае,
она приходит к нам быстрее, чем нужно. Так вот, Эрот по
природе своей ненавидит старость и обходит ее как можно
дальше. Зато с молодыми он неразлучен, — недаром исста¬
ри говорят, что подобное стремится к подобному. Соглаша¬
ясь с Федром во многом другом, я не согласен с ним, что
Эрот старше Иапета и Крона. Я утверждаю, что он самый
с молодой из богов и всегда молод, а что касается тех древ¬
них дел между богами, о которых повествуют Гесиод и Пар¬
менид, то причиной их, если эти поэты говорят правду, бы¬
ла Необходимость, а совсем не Любовь. Ведь боги не оскоп-
456
Пир
ляли бы и не заковывали друг друга и вообще не совершали
бы насилий, если бы среди них был Эрот, а жили бы в мире
и дружбе, как теперь, когда Эрот ими правит. Итак, он мо¬
лод и — вдобавок к своей молодости — нежен. Чтобы изобра-
(1 зить нежность бога, нужен такой поэт, как Гомер. Утверж¬
дая, например, что Ата богиня, и притом нежная, — по край¬
ней мере, стопы у нее нежны, Гомер выражается так:
Нежны стопы у нее: не касается ими
Праха земного она, по главам человеческим ходит.
Так вот, по-моему, он прекрасно доказал ее нежность, ска¬
зав, что ступает она не по твердому, а но мягкому. Тем же до-
е казательством воспользуемся и мы, утверждая, что Эрот
нежен. Ведь ходит он не по земле и даже не по головам, ко¬
торые не так-то уж и мягки, нет, он и ходит и обитает в са¬
мой мягкой на свете области, водворяясь в нравах и душах
богов и людей, причем не во всех душах подряд, а только в
мягких, ибо, встретив суровый нрав, уходит прочь, когда
же встретит мягкий — остается. А коль скоро всегда он ка¬
сается и ногами, и всем только самого мягкого в самом мяг¬
ком, он не может не быть необыкновенно нежным. Итак,
196 это самый молодой бог и самый нежный. К тому же он от¬
личается гибкостью форм. Не будь он гибок, он не мог бы
всюду прокрадываться и сперва незаметно входить в душу,
а потом выходить из нее. Убедительным доказательством
соразмерности и гибкости форм Эрота служит то ни с чем
не сравнимое благообразие, которым он, как все призна¬
ют, обладает. Ведь у любви и безобразия вечная распря. А о
красоте кожи этого бога можно судить по тому, что живет
ь он среди цветов. Ведь на отцветшее и поблекшее — будь то
душа, тело или что другое — Эрот не слетит, он останавли¬
вается и остается только в местах, где все цветет и благо¬
ухает.
О красоте этого бога сказано уже достаточно, хотя еще
далеко не все. Теперь надо сказать о его добродетелях, са¬
мая главная из которых состоит в том, что Эрот не обижа-
457
Платон
ет ни богов, ни людей и что ни боги, ни люди не обижают
Эрота. Ведь если он сам страдает, то не от насилия — Эрота
насилие не касается, а если он причиняет страдание, то
с опять-таки без насилия, ибо Эроту служат всегда добро¬
вольно, а что делается с обоюдного согласия, то “законы,
эти владыки государства”, признают справедливым. Кроме
справедливости ему в высшей степени свойственна рассу¬
дительность. Ведь рассудительность — это, по общему при¬
знанию, умение обуздывать свои вожделения и страсти, а
нет страсти, которая была бы сильнее Эрота. Но если стра¬
сти слабее, чем он, значит, они должны подчиняться ему, а
он — обуздывать их. А если Эрот обуздывает желания и
страсти, его нужно признать необыкновенно рассудитель-
а ным. Да и в храбрости с Эротом “и самому Аресу не тягать¬
ся бы”. Ведь не Арес владеет Эротом, а Эрот Аресом, — то
есть любовь к Афродите. А владеющий сильнее того, кем
он владеет, и, значит, Эрот, раз он сильнее того, кто храб¬
рее всех, должен быть самым большим храбрецом.
Итак, относительно справедливости, рассудительно¬
сти и храбрости этого бога сказано, остается сказать о его
мудрости. Ну что ж, попытаемся, насколько это возможно,
не осрамиться и тут. Прежде всего, чтобы и мне почтить
е свое искусство, как Эриксимах почтил свое, скажу: этот бог
настолько искусный поэт, что способен и другого сделать
поэтом. Во всяком случае, каждый, кого коснется Эрот, ста¬
новится поэтом, хотя бы “дотоле он и был чужд Музам”. А
это может нам служить доказательством, что Эрот хоро¬
ший поэт, сведущий вообще во всех видах мусических тво¬
рений. Ведь чего сам не имеешь, того и другому не пере¬
дашь, а чего сам не знаешь, тому и других не научишь. А уж
197 что касается сотворения всего живого, кто станет отри¬
цать, что благодаря мудрости Эрота возникает и образует¬
ся все, что живет?
И мастерство в искусстве и ремеслах — разве мы не зна¬
ем, что те, чьим учителем оказывается этот бог, достигали
великой славы, а те, кого Эрот не коснулся, прозябали в без¬
вестности? Ведь искусство стрельбы из лука, искусство вра-
458
Пир
чевания и прорицания Аполлон открыл тогда, когда им ру-
ь ководили любовь и страсть, так что его тоже можно считать
учеником Эрота, наставника Муз в искусстве, Гефеста — в
кузнечном деле, Афины — в ткацком, Зевса — в искусстве
“править людьми и богами”.
Вот почему и дела богов пришли в порядок только то¬
гда, когда среди них появилась любовь, разумеется, любовь
к красоте, ибо безобразие не вызывает любви. Дотоле, как
я уже сказал вначале, среди богов творилось, по преданию,
много ужасных дел, и виною тому было господство Необхо¬
димости. А стоило лишь появиться этому богу, как из люб-
с ви к прекрасному возникли всякие блага для богов и людей.
Таким образом, Федр, мне кажется, что Эрот, который сна¬
чала был сам прекраснейшим и совершеннейшим богом,
стал потом источником этих же качеств для прочих. Мне
хочется даже сказать стихами, что это он дарует
Людям мир и покой, безветрие в море широком,
Буйного вихря молчанье и сон безмятежный на ложе.
(1 Избавляя нас от отчужденности и призывая к сплоченнос¬
ти, он устраивает всякие собрания, вроде сегодняшнего, и
становится нашим предводителем на празднествах, в хоро¬
водах и при жертвоприношениях. Кротости любитель, гру¬
бости гонитель, он приязнью богат, неприязнью небогат. К
добрым терпимый, мудрецами чтимый, богами любимый;
воздыханье незадачливых, достоянье удачливых; отец рос¬
коши, изящества и неги, радостей, страстей и желаний;
благородных опекающий, а негодных презирающий, он и
е в страхах и в мученьях, и в помыслах и в томленьях лучший
наставник, помощник, спаситель и спутник, украшение бо¬
гов и людей, самый прекрасный и самый достойный
вождь, за которым должен следовать каждый, прекрасно
воспевая его и вторя его песне, завораживающей помыслы
всех богов и людей.
Вот какую речь, Федр, посвящаю я этому богу, в меру сме¬
шав в ней, насколько это в моих силах, серьезное и шутку.
459
Платон
198 Когда Агафон кончил, все присутствующие, по словам
Аристодема, одобрительно зашумели, находя, что молодой
человек говорил достойно себя и бога. Тогда Сократ повер¬
нулся к Эриксимаху и сказал:
— Ну, теперь-то тебе, сын Акумена, уже не кажется, что
прежние мои страхи были напрасны и что не был я прори¬
цателем, сказав, что Агафон произнесет великолепную
речь, а я окажусь в затруднении?
— Однако твое прорицание, — отвечал Эриксимах, —
что Агафон будет говорить превосходно, сбылось, а вот
что ты окажешься в затруднении, никак не верится.
ь — Да как же мне или любому другому, кто должен гово¬
рить после такой прекрасной и богатой речи, — восклик¬
нул Сократ, — не стать, милый ты мой, в тупик! И если на¬
чало ее еще не столь восхитительно, то какого слушателя
не поразит красота слов и подбор их в заключительной ча¬
сти? Я, например, как подумал, что мне не сказать ничего
такого, что хотя бы только приближалось по красоте к
с этой речи, готов был бежать от стыда, если бы можно бы¬
ло. Речь эта напомнила мне Горгия, и я, прямо-таки по Го¬
меру, боялся, что под конец своей речи Агафон напустит на
мою речь голову Горгия, этого великого говоруна, а меня
самого превратит в камень безгласный. И я понял, как был
я смешон, когда согласился произнести в очередь с вами
а похвальное слово Эроту и сказал, что знаю толк в любов¬
ных делах, хотя, оказывается, понятия не имею о том, как
надлежит строить похвальную речь. Я по своей простоте
думал, что о любом восхваляемом предмете нужно гово¬
рить правду, и это главное, а из правды выбрать самое заме¬
чательное и расположить в наиболее подходящем порядке.
Так вот, я был слишком самонадеян, когда полагал, что
скажу хорошую речь, раз знаю верный способ воздать хва¬
лу любому предмету. Оказывается, умение произнести пре¬
красную похвальную речь состоит вовсе не в этом, а в том,
е чтобы приписать предмету как можно больше прекрасных
качеств, не думая, обладает он ими или нет: не беда, стало
быть, если и солжешь. Видно, заранее был уговор, что каж-
460
Пир
дый из нас должен лишь делать вид, что восхваляет Эрота,
а не восхвалять его в самом деле. Поэтомуто вы, наверное,
и приписываете Эроту все, что угодно, любые свойства,
199 любые заслуги, лишь бы выставить его в самом прекрасном
и благородном свете — перед теми, разумеется, кто не зна¬
ет его, но никак не перед людьми осведомленными. И по¬
хвальное слово получается красивое и торжественное. Но
я-то не знал такого способа строить похвальные речи и по
неведению согласился говорить в очередь с вами. Стало
быть, “язык лишь дал согласье, но не сердце, нет”. А на нет
и суда нет. Строить свою речь по такому способу я не стану,
ь потому что попросту не могу. Правду, однако, если хотите,
я с удовольствием скажу вам на свой лад, но только не в лад
вашим речам, чтобы не показаться смешным. Решай же,
Федр, нужна ли тебе еще и такая речь, где об Эроте будет
сказана правда, и притом в первых попавшихся, взятых на¬
угад выражениях.
Тут Федр и все прочие стали просить его, чтобы он го¬
ворил так, как находит нужным.
— В таком случае, Федр, — сказал Сократ, — позволь мне
задать несколько вопросов Агафону, чтобы начать речь, уже
столковавшись с ним.
с — Разрешаю, — сказал Федр, — спрашивай.
Речь Сократа: цель Эрота - овладение благом
И Сократ, продолжал Аристодем, начал примерно так:
— Ты показал в своей речи поистине прекрасный при¬
мер, дорогой Агафон, когда говорил, что прежде надо ска¬
зать о самом Эроте и его свойствах, а потом уже о его делах.
Такое начало очень мне по душе. Так вот, поскольку ты пре¬
красно и даже блестяще разобрал свойства Эрота, ответь-ка
а мне вот что. Есть ли Эрот непременно любовь к кому-то или
нет? Я не спрашиваю, любовь ли это, скажем, к отцу или ма¬
тери — смешон был бы вопрос, есть ли Эрот любовь к мате¬
ри или отцу, — нет, я спрашиваю тебя так, как спросил бы ну,
например, об отце: раз он отец, то ведь он непременно до¬
461
Платон
водится отцом кому-то? Если бы ты захотел ответить на это
правильно, ты бы, вероятно, сказал мне, что отец всегда до¬
водится отцом дочери или сыну, не так ли?
— Конечно, — отвечал Агафон.
— И мать точно так же, не правда ли?
Агафон согласился и с этим.
е — Тогда ответь еще на вопрос-другой, чтобы тебе легче
было понять, чего я хочу. Если брат действительно брат, то
ведь он обязательно брат кому-то?
Агафон отвечал, что это так.
— Брату, следовательно, или сестре? — спросил Сократ.
Агафон отвечал утвердительно.
— Теперь, — сказал Сократ, — попытайся ответить на¬
счет любви. Есть ли Эрот любовь к кому-нибудь или нет?
— Да, конечно.
200 — Так вот, запомни это покрепче и не забывай, а пока
ответь, вожделеет ли Эрот к тому, кто является предметом
любви, или нет?
— Конечно, вожделеет, — отвечал Агафон.
— Когда же он любит и вожделеет: когда обладает пред¬
метом любви или когда не обладает?
— По всей вероятности, когда не обладает, — сказал Ага¬
фон.
— А может быть, — спросил Сократ, — это не просто ве-
ь роятность, но необходимость, что вожделение вызывает
то, чего недостает, а не то, в чем нет недостатка? Мне, на¬
пример, Агафон, сильно сдается, что это необходимость. А
тебе как?
— И мне тоже, — сказал Агафон.
— Отличный ответ. Итак, пожелал бы, например, рос¬
лый быть рослым, а сильный сильным?
— Мы же согласились, что это невозможно. Ведь у того,
кто обладает этими качествами, нет недостатка в них.
— Правильно. Ну, а если сильный, — продолжал Со¬
крат, — хочет быть сильным, проворный проворным, здоро¬
вый здоровым и так далее? В этом случае можно, пожалуй,
с думать, что люди, уже обладающие какими-то свойствами,
462
Пир
желают как раз того, чем они обладают. Так вот, чтобы не
было никаких недоразумений, я рассматриваю и этот слу¬
чай. Ведь если рассудить, Агафон, то эти люди неизбежно
должны уже сейчас обладать упомянутыми свойствами —
как же им еще и желать их? А дело тут вот в чем. Если кто-
нибудь говорит: “Я хоть и здоров, а хочу быть здоровым, я
хоть и богат, а хочу быть богатым, то есть желаю того, что
имею”, — мы вправе сказать ему: “Ты, дорогой, обладая бо-
а гатством, здоровьем и силой, хочешь обладать ими и в бу¬
дущем, поскольку в настоящее время ты все это волей-нево¬
лей имеешь. Поэтому, говоря: “Я желаю того, что у меня
есть”, ты говоришь в сущности: “Я хочу, чтобы то, что у ме¬
ня есть сейчас, было у меня и в будущем”. Согласился бы он
с нами?
Агафон ответил, что согласился бы. Тогда Сократ ска¬
зал:
— А не значит ли это любить то, чего у тебя еще нет и
чем не обладаешь, если ты хочешь в будущем этим владеть
и обладать?
е — Конечно, значит, — отвечал Агафон.
— Следовательно, и этот человек, и всякий другой же¬
лает того, чего нет налицо, чего он не имеет, что не есть он
сам и в чем испытывает нужду, и предметы, вызывающие
любовь и желание, именно таковы?
— Да, конечно, — отвечал Агафон.
— Ну, а теперь, — продолжал Сократ, — подведем итог
сказанному. Итак, во-первых, Эрот — это всегда любовь к
кому-то или к чему-то, а во-вторых, предмет ее — то, в чем
испытываешь нужду, не так ли?
201 — Да, — отвечал Агафон.
— Вспомни вдобавок, любовью к чему назвал ты в своей
речи Эрота? Если хочешь, я напомню тебе. По-моему, ты
сказал что-то вроде того, что дела богов пришли в порядок
благодаря любви к прекрасному, поскольку, мол, любви к
безобразному не бывает. Не таков ли был смысл твоих
слов?
— Да, именно таков, — отвечал Агафон.
463
Платон
— И сказано это было вполне справедливо, друг мой, —
продолжал Сократ. — Но не получается ли, что Эрот — это
любовь к красоте, а не к безобразию?
Агафон согласился с этим.
ь — А не согласились ли мы, что любят то, в чем нуждают¬
ся и чего не имеют?
— Согласились, — отвечал Агафон.
— И значит, Эрот лишен красоты и нуждается в ней?
— Выходит, что так, — сказал Агафон.
— Так неужели ты назовешь прекрасным то, что совер¬
шенно лишено красоты и нуждается в ней?
— Нет, конечно.
— И ты все еще утверждаешь, что Эрот прекрасен, — ес¬
ли дело обстоит так?
— Получается, Сократ, — отвечал Агафон, — что я сам не
знал, что тогда говорил.
с — А ведь ты и в самом деле прекрасно говорил, Агафон.
Но скажи еще вот что. Не кажется ли тебе, что доброе пре¬
красно?
— Кажется.
— Но если Эрот нуждается в прекрасном, а доброе пре¬
красно, то, значит, он нуждается и в добре.
— Я, — сказал Агафон, — не в силах спорить с тобой, Со¬
крат. Пусть будет по-твоему.
— Нет, милый мой Агафон, ты не в силах спорить с ис¬
тиной, а спорить с Сократом дело нехитрое.
а Но теперь я оставлю тебя в покое. Я попытаюсь пере¬
дать вам речь об Эроте, которую услыхал некогда от одной
мантинеянки, Диотимы, женщины очень сведущей и в
этом и во многом другом и добившейся однажды для афи¬
нян во время жертвоприношения перед чумой десятилет¬
ней отсрочки этой болезни, — а Диотима-то и просветила
меня в том, что касается любви, — так вот, я попытаюсь пе¬
редать ее речь, насколько это в моих силах, своими слова¬
ми, отправляясь от того, в чем мы с Агафоном только что
согласились.
Итак, следуя твоему, Агафон, примеру, нужно сначала
464
Пир
е выяснить, что такое Эрот и каковы его свойства, а потом
уже, каковы его дела. Легче всего, мне кажется, выяснить
это так же, как некогда та чужеземка, а она задавала мне
вопрос за вопросом. Я говорил ей тогда примерно то же,
что мне сейчас Агафон: Эрот — это великий бог, это лю¬
бовь к прекрасному. А она доказала мне теми же доводами,
какими я сейчас Агафону, что он вопреки моим утвержде¬
ниям совсем не прекрасен и вовсе не добр. И тогда я спро¬
сил ее:
— Что ты говоришь, Диотима? Значит, Эрот безобразен
и подл?
А она ответила:
— Не богохульствуй! Неужели то, что не прекрасно, не¬
пременно должно быть, по-твоему, безобразным?
202 — Конечно.
— И значит, то, что не мудро, непременно невежествен¬
но? Разве ты не замечал, что между мудростью и невежест¬
вом есть нечто среднее?
— Что же?
— Стало быть, тебе неведомо, что правильное, но не
подкрепленное объяснением мнение нельзя назвать знани¬
ем? Если нет объяснения, какое же это знание? Но это и не
невежество. Ведь если это соответствует тому, что есть на
самом деле, какое же это невежество? По-видимому, верное
представление — это нечто среднее между пониманием и
невежеством.
— Ты права, — сказал я.
ь — А в таком случае не стой на том, что все, что не пре¬
красно, безобразно, а все, что не добро, есть зло. И, при¬
знав, что Эрот не прекрасен и также не добр, не думай, что
он должен быть безобразен и зол, а считай, что он находит¬
ся где-то посредине между этими крайностями.
— И все-таки, — возразил я, — все признают его великим
богом.
— Ты имеешь в виду всех несведущих или также и сведу¬
щих? — спросила она.
— Всех вообще.
465
Платон
— Как же могут, Сократ, — засмеялась она, — признавать
с его великим богом те люди, которые и богом-то его не счи¬
тают?
— Кто же это такие? — спросил я.
— Ты первый, — отвечала она, — я вторая.
— Как можешь ты так говорить? — спросил я.
— Очень просто, — отвечала она. — Скажи мне, разве ты
не утверждаешь, что все боги блаженны и прекрасны? Или,
может быть, ты осмелишься о ком-нибудь из богов сказать,
что он не прекрасен и не блажен?
— Нет, клянусь Зевсом, не осмелюсь, — ответил я.
— А блаженными ты называешь не тех ли, кто прекра¬
сен и добр?
— Да, именно так.
а — Но ведь насчет Эрота ты признал, что, не отличаясь
ни добротою, ни красотой, он вожделеет к тому, чего у не¬
го нет.
— Да, я это признал.
— Так как же он может быть богом, если обделен добро¬
тою и красотой?
— Кажется, он и впрямь не может им быть.
— Вот видишь, — сказала она, — ты тоже не считаешь
Эрота богом.
— Так что же такое Эрот? — спросил я. — Смертный?
— Нет, никоим образом.
— А что же?
— Как мы уже выяснили, нечто среднее между бес¬
смертным и смертным.
— Кто же он, Диотима?
— Великий гений, Сократ. Ведь все гении представля-
е ют собой нечто среднее между богом и смертным.
— Каково же их назначение? — спросил я.
— Быть истолкователями и посредниками между людь¬
ми и богами, передавая богам молитвы и жертвы людей, а
людям наказы богов и вознаграждения за жертвы. Пребы¬
вая посредине, они заполняют промежуток между теми и
другими, так что Вселенная связана внутренней связью.
4бб
Пир
Благодаря им возможны всякие прорицания, жреческое
203 искусство и вообще все, что относится к жертвоприноше¬
ниям, таинствам, заклинаниям, пророчеству и чародейст¬
ву. Не соприкасаясь с людьми, боги общаются и беседуют с
ними только через посредство гениев — и наяву и во сне. И
кто сведущ в подобных делах, тот человек божественный, а
сведущий во всем прочем, будь то какое-либо искусство или
ремесло, просто ремесленник. Гении эти многочисленны и
разнообразны, и Эрот — один из них.
— Кто же его отец и мать? — спросил я.
ь — Рассказывать об этом долго, — отвечала она, — но все-
таки я тебе расскажу.
Когда родилась Афродита, боги собрались на пир, и в
числе их был Порос, сын Методы. Только они отобедали —
а еды у них было вдоволь, — как пришла просить подаяния
Пения и стала у дверей. И вот Порос, охмелев от нектара —
вина тогда еще не было, — вышел в сад Зевса и, отяжелев¬
ший, уснул. И тут Пения, задумав в своей бедности родить
с ребенка от Пороса, прилегла к нему и зачала Эрота. Вот по¬
чему Эрот — спутник и слуга Афродиты: ведь он был зачат
на празднике рождения этой богини; кроме того, он по са¬
мой своей природе любит красивое: ведь Афродита краса¬
вица. Поскольку же он сын Пороса и Пении, дело с ним об¬
стоит так: прежде всего он всегда беден и вопреки распро-
с1 страненному мнению совсем не красив и не нежен, а груб,
неопрятен, не обут и бездомен; он валяется на голой земле,
под открытым небом, у дверей, на улицах и, как истинный
сын своей матери, из нужды не выходит. Но с другой сторо¬
ны, он по-отцовски тянется к прекрасному и совершенно¬
му, он храбр, смел и силен, он искусный ловец, непрестан¬
но строящий козни, он жаждет разумности и достигает ее,
он всю жизнь занят философией, он искусный чародей,
е колдун и софист. По природе своей он ни бессмертен, ни
смертен: в один и тот же день он то живет и расцветает, ес¬
ли дела его хороши, то умирает, но, унаследовав природу
отца, оживает опять. Все, что Эрот ни приобретает, идет
прахом, отчего он никогда не бывает ни богат, ни беден.
467
Платон
Он находится также посредине между мудростью и не-
204 вежеством, и вот почему. Из богов никто не занимается фи¬
лософией и не желает стать мудрым, поскольку боги и так
уже мудры; да и вообще тот, кто мудр, к мудрости не стре¬
мится. Но не занимаются философией и не желают стать
мудрыми опять-таки и невежды. Ведь тем-то и скверно не¬
вежество, что человек и не прекрасный, и не совершен¬
ный, и не умный вполне доволен собой. А кто не считает,
что в чем-то нуждается, тот и не желает того, в чем, по его
мнению, не испытывает нужды.
— Так кто же, Диотима, — спросил я, — стремится к муд¬
рости, коль скоро ни мудрецы, ни невежды философией не
занимаются?
ь — Ясно и ребенку, — отвечала она, — что занимаются
ею те, кто находится посредине между мудрецами и невеж¬
дами, а Эрот к ним и принадлежит. Ведь мудрость — это од¬
но из самых прекрасных на свете благ, а Эрот — это любовь
к прекрасному, поэтому Эрот не может не быть филосо¬
фом, то есть любителем мудрости, а философ занимает
промежуточное положение между мудрецом и невеждой.
Обязан же он этим опять-таки своему происхождению:
ведь отец у него мудр и богат, а мать не обладает ни мудро¬
стью, ни богатством. Такова, дорогой Сократ, природа
с этого гения. Что же касается твоего мнения об Эроте, то в
нем нет ничего удивительного. Судя по твоим словам, ты
считал, что Эрот есть предмет любви, а не любящее нача¬
ло. Потому-то, я думаю, Эрот и показался тебе таким пре¬
красным. Ведь предмет любви в самом деле и прекрасен, и
нежен, и полон совершенства, и достоин зависти. А любя¬
щее начало имеет другой облик, такой примерно, как я сей¬
час описала.
Тогда я сказал ей:
— Пусть так, чужеземка, ты говорила прекрасно, но ес¬
ли Эрот таков, какая польза от него людям?
а — А это, Сократ, — сказала она, — я сейчас и попытаюсь
тебе объяснить. Итак, свойства и происхождение Эрота те¬
бе известны, а представляет он собой, как ты говоришь,
468
Пир
любовь к прекрасному. Ну, а если бы нас спросили: “Что же
это такое, Сократ и Диотима, любовь к прекрасному?” —
или, выражаясь еще точнее: “Чего же хочет тот, кто любит
прекрасное?”
— Чтобы оно стало его уделом, — ответил я.
— Но твой ответ, — сказала она, — влечет за собой следу¬
ющий вопрос, а именно: “Что же приобретет тот, чьим уде¬
лом станет прекрасное?”
Я сказал, что не могу ответить на такой вопрос сразу,
е — Ну, а если заменить слово “прекрасное” словом “бла¬
го” и спросить тебя: “Скажи, Сократ, чего хочет тот, кто лю¬
бит благо?”
— Чтобы оно стало его уделом, — отвечал я.
— А что приобретает тот, чьим уделом окажется благо? —
спросила она.
— На это, — сказал я, — ответить легче. Он будет счаст¬
лив.
205 - Правильно, счастливые счастливы потому, что обла¬
дают благом, — подтвердила она. — А спрашивать, почему
хочет быть счастливым тот, кто хочет им быть, незачем.
Твоим ответом вопрос, по-видимому, исчерпан.
— Ты права, — согласился я.
— Ну, а это желание и эта любовь присущи, по-твоему,
всем людям, и всегда ли они желают себе блага, по-твоему?
— Да, — отвечал я. — Это присуще всем.
— Но если все и всегда любят одно и то же, — сказала
ь она, — то почему же, Сократ, мы говорим не обо всех, что
они любят, а об одних говорим так, а о других — нет?
— Я и сам этому удивляюсь, — отвечал я.
— Не удивляйся, — сказала она. — Мы просто берем одну
какую-то разновидность любви и, закрепляя за ней назва¬
ние общего [понятия], именуем любовью только ее, а дру¬
гие разновидности называем иначе.
— Например? — спросил я.
— Изволь, — отвечала она. — Ты знаешь, творчество —
[понятие] широкое. Все, что вызывает переход из небытия
с в бытие, — творчество, и, следовательно, создание любых
469
Платон
произведений искусства и ремесла можно назвать творчест¬
вом, а всех создателей их — творцами.
— Совершенно верно, — согласился я.
— Однако, — продолжала она, — ты знаешь, что они не
называются творцами, а именуются иначе, ибо из всех ви¬
дов творчества выделена одна область — область музыки и
стихотворных размеров, к которой и принято относить на¬
именование “творчество”. Творчеством зовется только она,
а творцами-поэтами — только те, кто ей причастен.
— Совершенно верно, — согласился я.
а — Так же обстоит дело и с любовью. По сути, всякое же¬
лание блага и счастья — это для всякого великая и коварная
любовь. Однако о тех, кто предан таким ее видам, как коры¬
столюбие, любовь к телесным упражнениям, любовь к муд¬
рости, не говорят, что они любят или что они влюблены, —
только к тем, кто занят и увлечен одним лишь определен¬
ным видом любви, относят общие названия “любовь”, “лю¬
бить” и “влюбленные”.
— Пожалуй, это правда, — сказал я.
— Некоторые утверждают, — продолжала она, — что лю-
е бить — значит искать свою половину. А я утверждаю, что ни
половина, ни целое не вызовет любви, если не представля¬
ет собой, друг мой, какого-то блага. Люди хотят, чтобы им
отрезали руки и ноги, если эти части собственного их тела
покажутся им негодными. Ведь ценят люди вовсе не свое
(если, конечно, не называть все хорошее своим и родствен-
206 ным себе, а все дурное — чужим), нет, любят они только хо¬
рошее. А ты как думаешь?
— Я думаю так же, — отвечал я.
— Нельзя ли поэтому просто сказать, что люди любят
благо?
— Можно, — ответил я.
— А не добавить ли, — продолжала она, — что люди лю¬
бят и обладать благом?
— Добавим.
— И не просто обладать им, но обладать вечно?
— Добавим и это.
470
Пир
— Не есть ли, одним словом, любовь не что иное, как
любовь к вечному обладанию благом?
— Ты говоришь сущую правду, — сказал я.
ь — Ну, а если любовь — это всегда любовь к благу, — сказа¬
ла она, — то скажи мне, каким образом должны поступать
те, кто к нему стремится, чтобы их пыл и рвение можно бы¬
ло назвать любовью? Что они должны делать, ты можешь
сказать?
— Если бы мог, — отвечал я, — я не восхищался бы твоей
мудростью и не ходил к тебе, чтобы все это узнать.
— Ну, так я отвечу тебе, — сказала она. — Они должны
родить в прекрасном как телесно, так и духовно.
— Нужно быть гадателем, — сказал я, — чтобы понять,
что ты имеешь в виду, а мне это непонятно.
с — Ну что ж, —отвечала она, — скажу яснее. Дело в том,
Сократ, что все люди беременны как телесно, так и духов¬
но, и, когда они достигают известного возраста, природа
наша требует разрешения от бремени. Разрешиться она мо¬
жет только в прекрасном, но не в безобразном. Соитие
мужчины и женщины есть такое разрешение. И это дело
божественное, ибо зачатие и рождение суть проявления
бессмертного начала в существе смертном. Ни то ни другое
с1 не может произойти в неподходящем, а неподходящее для
всего божественного —это безобразие, тогда как прекрас¬
ное — это подходящее. Таким образом, Мойра и Илифия
всякого рождения — это Красота. Поэтому, приблизившись
к прекрасному, беременное существо проникается радо¬
стью и весельем, родит и производит на свет, а приблизив¬
шись к безобразному, мрачнеет, огорчается, съеживается,
отворачивается, замыкается и, вместо того чтобы родить,
тяготится задержанным в утробе плодом. Вот почему бере-
е менные и те, кто уже на сносях, так жаждут прекрасного —
оно избавляет их от великих родильных мук. Но любовь, —
заключила она, — вовсе не есть стремление к прекрасному,
как то тебе, Сократ, кажется.
— А что же она такое?
471
Платон
— Стремление родить и произвести на свет в прекрас¬
ном.
— Может быть, — сказал я.
— Несомненно, — сказала она. — А почему именно ро¬
дить? Да потому, что рождение — это та доля бессмертия и
вечности, которая отпущена смертному существу. Но если
207 любовь, как мы согласились, есть стремление к вечному об¬
ладанию благом, то наряду с благом нельзя не желать и бес¬
смертия. А значит, любовь — это стремление и к бессмер¬
тию.
Всему этому она учила меня всякий раз, когда беседова¬
ла со мной о любви. А однажды она спросила меня:
— В чем, по-твоему, Сократ, причина этой любви и этого
вожделения? Но замечал ли ты, в сколь необыкновенном
состоянии бывают все животные, и наземные и пернатые,
когда они охвачены страстью деторождения? Они пребыва-
ь ют в любовной горячке сначала во время спаривания, а по¬
том — когда кормят детенышей, ради которых они готовы и
бороться с самыми сильными, как бы ни были слабы сами,
и умереть, и голодать, только чтобы их выкормить, и вооб¬
ще сносить все, что угодно. О людях еще можно подумать, —
продолжала она, — что они делают это по велению разума,
с но в чем причина таких любовных порывов у животных, ты
можешь сказать?
И я снова сказал, что не знаю.
— И ты рассчитываешь стать знатоком любви, — спро¬
сила она, — не поняв этого?
— Но ведь я же, как я только что сказал, потому и хожу
к тебе, Диотима, что мне нужен учитель. Назови же мне
причину и этого и всего другого, относящегося к любви!
— Так вот, — сказала она, — если ты убедился, что лю¬
бовь по природе своей — это стремление к тому, о чем мы
не раз уже говорили, то и тут тебе нечему удивляться. Ведь
& у животных, так же как и у людей, смертная природа стре¬
мится стать по возможности бессмертной и вечной. А до¬
стичь этого она может только одним путем — порождени¬
ем, оставляя всякий раз новое вместо старого; ведь даже за
472
Пир
то время, покуда о любом живом существе говорят, что оно
живет и остается самим собой — человек, например, от мла¬
денчества до старости считается одним и тем же лицом, —
оно никогда не бывает одним и тем же, хоть и числится
прежним, а всегда обновляется, что-то непременно теряя,
е будь то волосы, плоть, кости, кровь или вообще все теле¬
сное, да и не только телесное, но и то, что принадлежит ду¬
ше: ни у кого не остаются без перемен ни его привычки и
нрав, ни мнения, ни желания, ни радости, ни горести, ни
страхи, всегда что-то появляется, а что-то утрачивается.
А еще удивительнее, однако, обстоит дело с нашими
знаниями: мало того что какие-то знания у нас появляются,
208 а какие-то мы утрачиваем и, следовательно, никогда не бы¬
ваем прежними и в отношении знаний, — такова же участь
каждого вида знаний в отдельности. То, что называется уп¬
ражнением, обусловлено не чем иным, как убылью знания,
ибо забвение — это убыль какогото знания, а упражнение,
заставляя нас вновь вспоминать забытое, сохраняет нам
знание настолько, что оно кажется прежним. Так вот, таким
же образом сохраняется и все смертное: в отличие от боже-
ъ ственного оно не остается всегда одним и тем же, но, уста¬
ревая и уходя, оставляет новое свое подобие. Вот каким спо¬
собом, Сократ, — заключила она, — приобщается к бессмер¬
тию смертное — и тело, и все остальное. Другого способа
нет. Не удивляйся же, что каждое живое существо по приро¬
де своей заботится о своем потомстве. Бессмертия ради со¬
путствует всему на свете рачительная эта любовь.
Выслушав ее речь, я пришел в изумление и сказал:
— Да неужели, премудрая Диотима, это действительно
так?
с И она отвечала, как отвечают истинные мудрецы:
— Можешь быть уверен в этом, Сократ. Возьми людское
честолюбие — ты удивишься его бессмысленности, если не
вспомнишь то, что я сказала, и упустишь из виду, как одер¬
жимы люди желанием сделать громким свое имя, “чтобы
на вечное время стяжать бессмертную славу”, ради кото¬
рой они готовы подвергать себя еще большим опасностям,
473
Платон
а чем ради своих детей, тратить деньги, сносить любые тяго¬
ты, умереть, наконец. Ты думаешь, — продолжала она, — Ал-
кестиде захотелось бы умереть за Адмета, Ахиллу — вслед за
Патроклом, а вашему Кодру — ради будущего царства своих
детей, если бы все они не надеялись оставить ту бессмерт¬
ную память о своей добродетели, которую мы и сейчас со¬
храняем? Я думаю, — сказала она, — что все делают всё ради
такой бессмертной славы об их добродетели, и, чем люди
е достойнее, тем больше они и делают. Бессмертие — вот че¬
го они жаждут.
Те, у кого разрешиться от бремени стремится тело, —
продолжала она, — обращаются больше к женщинам и слу¬
жат Эроту именно так, надеясь деторождением приобрес¬
ти бессмертие и счастье и оставить о себе память на веч-
209 ные времена. Беременные же духовно — ведь есть и та¬
кие, — пояснила она, — которые беременны духовно, и
притом в большей даже мере, чем телесно, — беременны
тем, что как раз душе и подобает вынашивать. А что ей по¬
добает вынашивать? Разумение и прочие добродетели. Ро¬
дителями их бывают все творцы и те из мастеров, которых
можно назвать изобретательными. Самое же важное и пре¬
красное — это разуметь, как управлять государством и до¬
мом, и называется это умение рассудительностью и справед-
ь ливостью. Так вот, кто смолоду вынашивает эти качества,
храня чистоту и с наступлением возмужалости, но испыты¬
вает страстное желание родить, тот, я думаю, тоже ищет
везде прекрасное, в котором он мог бы разрешиться от бре¬
мени, ибо в безобразном он ни за что не родит. Беремен¬
ный, он радуется прекрасному телу больше, чем безобразно¬
му, но особенно рад он, если такое тело встретится ему в со¬
четании с прекрасной, благородной и даровитой душой:
с для такого человека он сразу находит слова о добродетели,
о том, каким должен быть и чему должен посвятить себя до¬
стойный муж, и принимается за его воспитание. Проводя
время с таким человеком, он, я думаю, соприкасается с пре¬
красным и родит на свет то, чем давно беременен. Всегда
помня о своем друге, где бы тот ни был — далеко или близ-
474
Пир
ко, он сообща с ним растит свое детище, благодаря чему
они гораздо ближе друг другу, чем мать и отец, и дружба
между ними прочнее, потому что связывающие их дети пре¬
краснее и бессмертнее. Да и каждый, пожалуй, предпочтет
а иметь таких детей, а не обычных, если подумает о Гомере,
Гесиоде и других прекрасных поэтах, чье потомство достой¬
но зависти, ибо оно приносит им бессмертную славу и со¬
храняет память о них, потому что и само незабываемо и бес¬
смертно. Или возьми, если угодно, — продолжала она, —
детей, оставленных Ликургом в Лакедемоне, — детей, спас¬
ших Лакедемон и, можно сказать, всю Грецию. В почете у
е вас и Солон, родитель ваших законов, а в разных других ме¬
стах, будь то у греков или у варваров, почетом пользуется
много других людей, совершивших множество прекрасных
дел и породивших разнообразные добродетели. Не одно
святилище воздвигнуто за таких детей этим людям, а за
обычных детей никому еще не воздвигали святилищ.
Во все эти таинства любви можно, пожалуй, посвятить
2Ю и тебя, Сократ. Что же касается тех высших и сокровенней¬
ших, ради которых первые, если разобраться, и существу¬
ют на свете, то я не знаю, способен ли ты проникнуть в
них. Сказать о них я, однако, скажу, — продолжала она, — за
мной дело не станет. Так попытайся же следовать за мной,
насколько сможешь.
Кто хочет избрать верный путь ко всему этому, должен
начать с устремления к прекрасным телам в молодости. Ес¬
ли ему укажут верную дорогу, он полюбит сначала одно ка¬
кое-то тело и родит в нем прекрасные мысли, а потом пой-
ь мет, что красота одного тела родственна красоте любого
другого и что если стремиться к идее прекрасного, то неле¬
по думать, будто красота у всех тел не одна и та же. Поняв
это, он станет любить все прекрасные тела, а к тому одно¬
му охладеет, ибо сочтет такую чрезмерную любовь ничтож¬
ной и мелкой. После этого он начнет ценить красоту души
выше, чем красоту тела, и, если ему попадется человек хо-
с рошей души, но не такой уж цветущий, он будет вполне до¬
волен, полюбит его и станет заботиться о нем, стараясь ро-
475
Платон
дить такие суждения, которые делают юношей лучше, бла¬
годаря чему невольно постигнет красоту нравов и обычаев
и, увидев, что все это прекрасное родственно между собою,
будет считать красоту тела чем-то ничтожным. От нравов
а он должен перейти к наукам, чтобы увидеть красоту наук и,
стремясь к красоте уже во всем ее многообразии, не быть
больше ничтожным и жалким рабом чьей-либо привлека¬
тельности, плененным красотой одного какого-то маль¬
чишки, человека или характера, а повернуть к открытому
морю красоты и, созерцая его в неуклонном стремлении к
мудрости, обильно рождать великолепные речи и мысли,
пока наконец, набравшись тут сил и усовершенствовав¬
шись, он не узрит того единственного знания, которое ка-
с сается прекрасного, и вот какого прекрасного... Теперь, —
сказала Диотима, — постарайся слушать меня как можно
внимательнее.
Кто, наставляемый на пути любви, будет в правильном
порядке созерцать прекрасное, тот, достигнув конца этого
пути, вдруг увидит нечто удивительно прекрасное по при¬
роде, то самое, Сократ, ради чего и были предприняты все
предшествующие труды, — нечто, во-первых, вечное, то
2и есть не знающее ни рождения, ни гибели, ни роста, ни ос¬
кудения, а во-вторых, не в чем-то прекрасное, а в чем-то бе¬
зобразное, не когда-то, где-то, для кого-то и сравнительно с
чем-то прекрасное, а в другое время, в другом месте, для
другого и сравнительно с другим безобразное. Прекрасное
это предстанет ему не в виде какого-то лица, рук или иной
части тела, не в виде какой-то речи или знания, не в чем-то
другом, будь то животное, Земля, небо или еще что-нибудь,
ь а само по себе, всегда в самом себе единообразное; все же
другие разновидности прекрасного причастны к нему та¬
ким образом, что они возникают и гибнут, а его не стано¬
вится ни больше, ни меньше, и никаких воздействий оно
не испытывает. И тот, кто благодаря правильной любви к
юношам поднялся над отдельными разновидностями пре¬
красного и начал постигать само прекрасное, тот, пожалуй,
почти у цели.
476
Пир
с Вот каким путем нужно идти в любви — самому или под
чьим-либо руководством: начав с отдельных проявлений
прекрасного, надо все время, словно бы по ступенькам,
подниматься ради самого прекрасного вверх — от одного
прекрасного тела к двум, от двух — ко всем, а затем от пре¬
красных тел к прекрасным нравам, а от прекрасных нравов
к прекрасным учениям, пока не поднимешься от этих уче¬
ний к тому, которое и есть учение о самом прекрасном, и не
а познаешь наконец, что же это — прекрасное. И в созерца¬
нии прекрасного самого по себе, дорогой Сократ, — про¬
должала мантинеянка, — только и может жить человек, его
увидевший. Ведь, увидев его, ты не сравнишь его ни со зла¬
тотканой одеждой, ни с красивыми мальчиками и юноша¬
ми, при виде которых ты теперь приходишь в восторг, и,
как многие другие, кто любуется своими возлюбленными и
не отходит от них, согласился бы, если бы это было хоть
сколько-нибудь возможно, не есть и не пить, а только не¬
престанно глядеть на них и быть с ними. Так что же было
е бы, — спросила она, — если бы кому-нибудь довелось уви¬
деть прекрасное само по себе прозрачным, чистым, бес¬
примесным, не обремененным человеческой плотью, кра¬
сками и всяким другим бренным вздором, если бы это бо-
212 жественное прекрасное можно было увидеть во всем его
единообразии? Неужели ты думаешь, — сказала она, — что
человек, устремивший к нему взор, подобающим образом
его созерцающий и с ним неразлучный, может жить жал¬
кой жизнью? Неужели ты не понимаешь, что, лишь созер¬
цая прекрасное тем, чем его и надлежит созерцать, он суме¬
ет родить не призраки добродетели, а добродетель истин¬
ную, потому что постигает он истину, а не призрак? А кто
родил и вскормил истинную добродетель, тому достается в
удел любовь богов, и если кто-либо из людей бывает бес¬
смертен, то именно он.
ь Вот что — да будет и тебе, Федр, и всем вам известно —
рассказала мне Диотима, и я ей верю. А веря ей, я пытаюсь
уверить и других, что в стремлении человеческой природы
к такому уделу у нее вряд ли найдется лучший помощник,
477
Платон
чем Эрот. Поэтому я утверждаю, что все должны чтить Эро¬
та, и, будучи сам почитателем его владений и всячески в них
подвизаясь, я и другим советую следовать моему примеру и,
как могу, славлю могущество и мужество Эрота,
с Если хочешь, Федр, считай эту речь похвальным сло¬
вом Эроту, а нет — назови ее чем угодно, как заблагорассу¬
дится.
Когда Сократ кончил, все стали его хвалить, а Аристо¬
фан пытался что-то сказать, потому что в своем слове Со¬
крат упомянул одно место из его речи. Вдруг в наружную
дверь застучали так громко, словно явилась целая ватага гу¬
ляк, и послышались звуки флейты,
а — Эй, слуги, — сказал Агафон, — поглядите, кто там, и,
если кто из своих, просите. А если нет, скажите, что мы уже
не пьем, а прилегли отдохнуть.
Вскоре со двора донесся голос Алкивиада, который
был сильно пьян и громко кричал, спрашивая, где Агафон,
и требуя, чтобы его провели к Агафону. Его провели к ним
вместе с флейтисткой, которая поддерживала его под руку,
е и другими его спутниками, и он, в каком-то пышном венке
из плюща и фиалок и с великим множеством лент на голо¬
ве, остановился в дверях и сказал:
— Здравствуйте, друзья! Примете ли вы в компанию
очень пьяного человека, или нам уйти? Но прежде мы увен¬
чаем Агафона, ведь ради этого мы и явились! Вчера я не мог
прийти, — продолжал он, — зато сейчас я пришел, и на голо¬
ве у меня ленты, но я их сниму и украшу ими голову самого,
так сказать, мудрого и красивого. Вы смеетесь надо мной, по-
213 тому что я пьян? Ну что ж, смейтесь, я все равно прекрасно
знаю, что я прав. Но скажите сразу, входить мне на таких ус¬
ловиях или лучше не надо? Будете вы пить со мной или нет?
Все зашумели, приглашая его войти и расположиться
за столом, и Агафон тоже его пригласил.
И тогда он вошел, поддерживаемый рабами, и сразу же
стал снимать с себя ленты, чтобы повязать ими Агафона;
ленты свисали ему на глаза, а потому он не заметил Сокра-
ь та и сел рядом с Агафоном, между ним и Сократом, кото-
478
Пир
рый потеснился. Усевшись рядом с Агафоном, Алкивиад
поцеловал его и украсил повязками. И Агафон сказал:
— Разуйте, слуги, Алкивиада, чтобы он возлег с нами
третьим.
— С удовольствием, — сказал Алкивиад, — но кто же наш
третий сотрапезник?
И, обернувшись, он увидел Сократа и, узнав его, вско¬
чил на ноги и воскликнул:
— О Геракл, что же это такое? Это ты, Сократ! Ты устро-
с ил мне засаду и здесь. Такая уж у тебя привычка — внезапно
появляться там, где тебя никак не предполагаешь увидеть.
Зачем ты явился на этот раз? И почему ты умудрился воз¬
лечь именно здесь, не рядом с Аристофаном или с кем-ни¬
будь другим, кто смешон или нарочно смешит, а рядом с са¬
мым красивым из всех собравшихся?
И Сократ сказал:
— Постарайся защитить меня, Агафон, а то любовь это¬
го человека стала для меня делом нешуточным. С тех пор
(1 как я полюбил его, мне нельзя ни взглянуть на красивого
юношу, ни побеседовать с каким-либо красавцем, не вызы¬
вая неистовой ревности Алкивиада, который творит не¬
весть что, ругает меня и доходит чуть ли не до рукопри¬
кладства. Смотри же, как бы он и сейчас не натворил чего,
помири нас, а если он пустит в ход силу, заступись за меня,
ибо я не на шутку боюсь безумной влюбчивости этого чело¬
века.
— Нет, — сказал Алкивиад, — примирения между мной и
тобой быть не может, но за сегодняшнее я отплачу тебе в
е другой раз. А сейчас, Агафон, — продолжал он, — дай мне
часть твоих повязок, мы украсим ими и эту удивительную
голову, чтобы владелец ее не упрекал меня за то, что тебя я
украсил, а его, который побеждал своими речами реши¬
тельно всех, и притом не только позавчера, как ты, а все¬
гда, — его не украсил.
И, взяв несколько лент, он украсил ими Сократа и рас¬
положился за столом.
А расположившись, сказал:
479
Платон
— Э, друзья, да вы, кажется, трезвы. Это не годится, на¬
до пить, такой уж у нас уговор. Пока вы как следует не напье¬
тесь, распорядителем пира буду я. Итак, пусть Агафон велит
принести чару побольше, если такая найдется. А впрочем,
не нужно: лучше тащи-ка ты сюда, мальчик, вон ту холодиль-
214 ную чашу, — сказал он, увидев, что в нее войдет котил во¬
семь, если не больше.
Наполнив ее, он выпил сначала сам, а потом велел на¬
лить Сократу, сказав при этом:
— Сократу, друзья, затея моя нипочем. Он выпьет, сколь¬
ко ему ни прикажешь, и не опьянеет ничуточки.
Мальчик наполнил чашу, и Сократ выпил.
Тогда Эриксимах сказал:
ь — Что же это такое, Алкивиад? Неужели мы не будем ни
беседовать за чашей, ни петь, а станем просто пить, как
пьют для утоления жажды?
— А, Эриксимах, достойнейший сын достойнейшего и
благоразумнейшего отца! Здравствуй, Эриксимах, — ото¬
звался Алкивиад.
— Здравствуй, здравствуй, — сказал Эриксимах. — Но
как же нам быть?
— Как ты прикажешь. Ведь тебя надо слушаться.
Стоит многих людей один врачеватель искусный.
Распоряжайся, как тебе будет угодно.
— Так слушай же, — сказал Эриксимах. — До твоего при¬
хода мы решили, что каждый из нас по очереди, начиная
с справа, скажет, как можно лучше, речь об Эроте и просла¬
вит его. И вот все мы уже свое сказали. Ты же речи не гово¬
рил, а выпить выпил. Поэтому было бы справедливо, что¬
бы ты ее произнес, а произнеся, дал любой наказ Сократу,
а тот потом своему соседу справа, и так далее.
— Все это, Эриксимах, прекрасно, — отвечал Алкиви¬
ад, — но пьяному не по силам тягаться в красноречии с трез¬
вым. А кроме того, дорогой мой, неужели ты поверил всему,
а что Сократ сейчас говорил? Разве ты не знаешь: что бы он
тут ни говорил, все обстоит как раз наоборот. Ведь это он,
480
Пир
стоит лишь мне при нем похвалить не его, а кого-нибудь дру¬
гого, бога ли, человека ли, сразу же дает волю рукам.
— Молчал бы лучше, — сказал Сократ.
— Нет, что бы ты ни говорил, — возразил Алкивиад, — я
никого не стану хвалить в твоем присутствии, клянусь По¬
сейдоном.
— Ну что ж, — сказал Эриксимах, — в таком случае воз¬
дай хвалу Сократу.
е — Что ты, Эриксимах! — воскликнул Алкивиад. — Не¬
ужели, по-твоему, я должен напасть на него и при вас ото¬
мстить ему?
— Послушай, — сказал Сократ, — что это ты задумал? Уж
не собираешься ли ты высмеять меня в своем похвальном
слове?
— Я собираюсь говорить правду, да не знаю, позво¬
лишь ли.
— Правду, — ответил Сократ, — я не только позволю, но
и велю говорить.
Речь Алкивиада: панегирик Сократу
— Ну что ж, не премину, — сказал Алкивиад. —А ты поступай
вот как. Едва только я скажу неправду, перебей меня, если
захочешь, и заяви, что тут я соврал, — умышленно врать я не
215 стану. Но если я буду говорить несвязно, как подскажет па¬
мять, не удивляйся. Не так-то легко перечислить по поряд¬
ку все твои странности, да еще в таком состоянии.
Хвалить же, друзья мои, Сократа я попытаюсь путем
сравнений. Он, верно, подумает, что я хочу посмеяться над
ним, но к сравнениям я намерен прибегать ради истины, а
совсем не для смеха.
Более всего, но-моему, он похож на тех силенов, какие
ь бывают в мастерских ваятелей и которых художники изоб¬
ражают с какой-нибудь дудкой или флейтой в руках. Если
раскрыть такого силена, то внутри у него оказываются изва¬
яния богов. Так вот, Сократ похож, по-моему, на сатира Мар¬
сия. Что ты сходен с силенами внешне, Сократ, этого ты,
481
Платон
пожалуй, и сам не станешь оспаривать. А что ты похож на
них и в остальном, об этом послушай. Скажи, ты дерзкий че¬
ловек или нет? Если ты не ответишь утвердительно, у меня
найдутся свидетели. Далее, разве ты не флейтист? Флей¬
тист, и притом куца более достойный удивления, чем Мар-
с сий. Тот завораживал людей силой своих уст, с помощью ин¬
струмента, как, впрочем, и ныне еще любой, кто играет его
напевы. Те, которые играл Олимп, я, кстати сказать, тоже
приписываю Марсию, как его учителю. Так вот, только на¬
певы Марсия, играет ли их хороший флейтист или плохая
флейтистка, одинаково увлекают слушателей и, благодаря
тому что они сами божественны, обнаруживают тех, кто ис¬
пытывает потребность в богах и таинствах. Ты же ничем не
отличаешься от Марсия, только достигаешь того же самого
а без всяких инструментов, одними речами. Когда мы, напри¬
мер, слушаем речь какого-нибудь другого оратора, даже
очень хорошего, это никого из нас, правду сказать, не вол¬
нует. А слушая тебя или твои речи в чужом, хотя бы и очень
плохом, пересказе, все мы, мужчины, и женщины, и юно¬
ши, бываем потрясены и увлечены.
Что касается меня, друзья, то я, если бы не боялся пока¬
заться вам совсем пьяным, под клятвой рассказал бы вам,
что я испытывал, да и теперь еще испытываю, от его ре-
е чей. Когда я слушаю его, сердце у меня бьется гораздо силь¬
нее, чем у беснующихся корибантов, а из глаз моих от его
речей льются слезы; то же самое, как я вижу, происходит и
со многими другими. Слушая Перикла и других превосход¬
ных ораторов, я находил, что они хорошо говорят, но ни¬
чего подобного не испытывал, душа у меня не приходила в
смятение, негодуя на рабскую мою жизнь. А этот Марсий
216 приводил меня часто в такое состояние, что мне казалось —
нельзя больше жить так, как я живу. И ты, Сократ, не ска¬
жешь, что это неправда. Да я и сейчас отлично знаю, что
стоит лишь мне начать его слушать, как я не выдержу и впа¬
ду в такое же состояние. Ведь он заставит меня признать,
что при всех моих недостатках я пренебрегаю самим со¬
бою и занимаюсь делами афинян. Поэтому я нарочно не
482
Пир
слушаю его и пускаюсь от него, как от сирен, наутек, иначе
я до самой старости не отойду от него. И только перед ним
ъ одним испытываю я то, чего вот уж никто бы за мною не за¬
подозрил, — чувство стыда. Я стыжусь только его, ибо со¬
знаю, что ничем не могу опровергнуть его наставлений, а
стоит мне покинуть его, соблазняюсь почестями, которые
оказывает мне большинство. Да, да, я пускаюсь от него на¬
утек, удираю, а когда вижу его, мне совестно, потому что я
с ведь был с ним согласен. И порою мне даже хочется, чтобы
его вообще не стало на свете, хотя, с другой стороны, от¬
лично знаю, что, случись это, я горевал бы гораздо больше.
Одним словом, я и сам не ведаю, как мне относиться к это¬
му человеку. Вот какое действие оказывает на меня и на
многих других звуками своей флейты этот сатир. Послу¬
шайте теперь, как похож он на то, с чем я сравнил его, и ка¬
кой удивительной силой он обладает. Поверьте, никто из
а вас не знает его, но я, раз уж начал, покажу вам, каков он.
Вы видите, что Сократ любит красивых, всегда норовит
побыть с ними, восхищается ими, и в то же время ничего-де
ему не известно и ни в чем он не смыслит. Не похож ли он
этим на силена? Похож, и еще как! Ведь он только напуска¬
ет на себя такой вид, поэтому он и похож на полое изваяние
силена. А если его раскрыть, сколько рассудительности, до¬
рогие сотрапезники, найдете вы у него внутри! Да будет вам
известно, что ему совершенно неважно, красив человек или
е нет (вы даже не представляете себе, до какой степени это
безразлично ему), богат ли и обладает ли каким-нибудь дру¬
гим преимуществом, которое превозносит толпа. Все эти
ценности он ни во что не ставит, считая, что и мы сами —
ничто, но он этого не говорит, нет, он всю свою жизнь мо¬
рочит людей притворным самоуничижением.
Не знаю, доводилось ли кому-либо видеть таящиеся в
нем изваяния, когда он раскрывался по-настоящему, а мне
как-то раз довелось, и они показались мне такими божест-
217 венными, золотыми, прекрасными и удивительными, что я
решил сделать вскорости все, чего Сократ ни потребует.
Полагая, что он зарится на цветущую мою красоту, я счел ее
483
Платон
счастливым даром и великой своей удачей: ведь благодаря
ей я мог бы, уступив Сократу, услыхать от него все, что он
знает. Вот какого я был о своей красоте невероятного мне-
ь ния. С такими-то мыслями я однажды и отпустил провожа¬
того, без которого я до той поры не встречался с Сократом,
и остался с ним с глазу на глаз — скажу уж вам, так и быть,
всю правду, поэтому будьте внимательны, а ты, Сократ, если
совру, поправь меня.
Итак, друзья, мы оказались наедине, и я ждал, что вот-
вот он заговорит со мной так, как говорят без свидетелей
влюбленные с теми, в кого они влюблены, и радовался за¬
ранее. Но ничего подобного не случилось: проведя со мной
с день в обычных беседах, он удалился. После этого я пригла¬
сил его поупражняться вместе в гимнастике и упражнялся
с ним вместе, надеясь тут чего-то добиться. И, упражняясь,
он часто боролся со мной, когда никого поблизости не бы¬
ло. И что же? На том все и кончилось. Ничего таким путем
не достигнув, я решил пойти на него приступом и не отсту¬
пать от начатого, а узнать наконец, в чем тут дело. И вот я
приглашаю его поужинать со мной — ну прямо как влюблен¬
ный, готовящий ловушку любимом). Хотя и эту просьбу вы-
а полнил он не сразу, но в конце концов все-таки принял мое
приглашение. Когда он явился в первый раз, то после ужи¬
на пожелал уйти, и я, застеснявшись, тогда отпустил его.
Залучив его к себе во второй раз, я после ужина болтал с
ним до поздней ночи, а когда он собрался уходить, я сослал¬
ся на поздний час и заставил его остаться. Он лег на сосед-
е нее с моим ложе, на котором возлежал и во время обеда, и
никто, кроме нас, в комнате этой не спал...
Все, что я сообщил до сих пор, можно смело рассказы¬
вать кому угодно, а вот дальнейшего вы не услышали бы от
меня, если бы, во-первых, вино не было, как говорится
правдиво, причем не только с детьми, но и без них, а во-
вторых, если бы мне не казалось несправедливым замалчи¬
вать великолепный поступок Сократа, раз уж я взялся про¬
изнести ему похвальное слово. Вдобавок я испытываю сей¬
час то же, что человек, укушенный гадюкой. Говорят, что
484
Пир
тот, с кем это случилось, рассказывает о своих ощущениях
только тем, кто испытал то же на себе, ибо только они спо-
218 собны понять его и простить, что бы он ни наделал и ни на¬
говорил от боли. Ну, я был укушен чувствительнее, чем кто
бы то ни было, и притом в самое чувствительное место — в
сердце, в душу — называйте как хотите, укушен и ранен фи¬
лософскими речами, которые впиваются в молодые и до¬
статочно одаренные души сильней, чем змея, и могут заста¬
вить делать и говорить все, что угодно. С другой стороны,
ь передо мной сейчас такие люди, как Федр, Агафон, Эрикси-
мах, Павсаний, Аристодем, Аристофан и другие, не говоря
уже о самом Сократе: все вы одержимы философским неис¬
товством, а потому и слушайте все! Ведь вы простите мне
то, что я тогда сделал и о чем сейчас расскажу. Что же каса¬
ется слуг и всех прочих непосвященных невежд, то пусть
они свои уши замкнут большими вратами,
с Итак, друзья, когда светильник погас и слуги вышли, я
решил не хитрить с ним больше и сказать о своих намере¬
ниях без обиняков.
— Ты спишь, Сократ? — спросил я, потормошив его.
— Нет еще, — отвечал он.
— Ты знаешь, что я задумал?
— Что же? — спросил он.
— Мне кажется, — отвечал я, — что ты единственный до¬
стойный меня поклонник, и, по-моему, ты не решаешься за¬
говорить об этом со мной. Что же до меня, то, на мой
взгляд, было бы величайшей глупостью отказать тебе в
этом: ведь я не отказал бы тебе, нуждайся ты в моем имуще-
с1 стве или в моих друзьях. Для меня нет ничего важнее, чем
достичь как можно большего совершенства, а тут, я думаю,
мне никто не сумеет помочь лучше тебя. Вот почему, отка¬
жи я такому человеку, я гораздо больше стыдился бы людей
умных, чем стыдился бы глупой толпы, ему уступив.
На это он ответил с обычным своим лукавством:
— Дорогой мой Алкивиад, ты, видно, и в самом деле не
е глуп, если то, что ты сказал обо мне, — правда, и во мне дей¬
ствительно скрыта какая-то сила, которая способна еде-
485
Платон
лать тебя благороднее, — то есть если ты усмотрел во мне
какую-то удивительную красоту, совершенно отличную от
твоей миловидности. Так вот, если, увидев ее, ты стараешь¬
ся вступить со мною в общение и обменять красоту на кра¬
соту, — значит, ты хочешь получить куца большую, чем я,
выгоду, приобрести настоящую красоту ценой кажущейся и
219 задумал поистине выменять медь на золото. Но приглядись
ко мне получше, милейший, чтобы от тебя не укрылось мое
ничтожество. Зрение рассудка становится острым тогда,
когда глаза начинают уже терять свою зоркость, а тебе до
этого еще далеко.
На это я ответил ему:
— Ну что ж, я, во всяком случае, сказал то, что думал. А
уж ты сам решай, как будет, по-твоему, лучше и мне и тебе.
— Вот это, — сказал он, — правильно. И впредь мы будем
ь сначала советоваться, а потом уже поступать так, как нам
покажется лучше, — и в этом деле, и во всех остальных.
Обменявшись с ним такими речами, я вообразил, что
мои слова ранили его не хуже стрел. Я встал и, не дав ему
ничего сказать, накинул этот свой гиматий — дело было зи¬
мой, — лег под его потертый плащ и, обеими руками обняв
с этого поистине божественного, удивительного человека,
пролежал так всю ночь. И на этот раз, Сократ, ты тоже не
скажешь, что я лгу. Так вот, несмотря на все эти мои усилия,
он одержал верх, пренебрег цветущей моей красотой, пре¬
зрительно посмеялся над ней. А я-то думал, что она хоть
что-то да значит, судьи, — да, да, судьи Сократовой заносчи¬
вости, — ибо, клянусь вам всеми богами и богинями, — про-
а спав с Сократом всю ночь, я встал точно таким же, как если
бы спал с отцом или со старшим братом.
В каком я был, по-вашему, после этого расположении
духа, если, с одной стороны, я чувствовал себя обиженным,
а с другой — восхищался характером, благоразумием и му¬
жественным поведением этого человека, равного которо¬
му по силе ума и самообладанию я никогда до сих пор и не
чаял встретить? Я не мог ни сердиться на него, ни отказать-
е ся от его общества, а способа привязать его к себе у меня не
486
Пир
было. Ведь я же прекрасно знал, что подкупить его деньга¬
ми еще невозможнее, чем ранить Аякса мечом, а когда я пу¬
стил в ход то, на чем единственно надеялся поймать его, он
ускользнул от меня. Я был беспомощен и растерян, он по¬
корил меня так, как никто никогда не покорял. Все это про¬
изошло еще до того, как нам довелось отправиться с ним в
поход на Потидею и вместе там столоваться. Начну с того,
что выносливостью он превосходил не только меня, но и
вообще всех. Когда мы оказывались отрезаны и поневоле,
220 как это бывает в походах, голодали, никто не мог сравнить¬
ся с ним выдержкой. Зато когда всего бывало вдоволь, он
один бывал способен всем насладиться; до выпивки он не
был охотник, но уж когда его принуждали пить, оставлял
всех позади, и, что самое удивительное, никто никогда не
видел Сократа пьяным. Это, кстати сказать, наверно, и сей¬
час подтвердится. Точно так же и зимний холод — а зимы
там жестокие — он переносил удивительно стойко, и од-
ь нажды, когда стояла страшная стужа и другие либо вообще
не выходили наружу, либо выходили, напялив на себя не¬
весть сколько одежды и обуви, обмотав ноги войлоком и
овчинами, он выходил в такую погоду в обычном своем
плаще и босиком шагал по льду легче, чем другие обувшись.
И воины косо глядели на него, думая, что он глумится над
с ними... Но довольно об этом. Послушайте теперь
...что он,
Дерзко-решительный муж, наконец предпринял и исполнил
во время того же похода. Как-то утром он о чем-то задумал¬
ся и, погрузившись в свои мысли, застыл на месте, и, так
как дело у него не шло на лад, он не прекращал своих по¬
исков и все стоял и стоял. Наступил уже полдень, и люди,
которым это бросалось в глаза, удивленно говорили друг
другу, что Сократ с самого утра стоит на одном месте и о
чем-то раздумывает. Наконец вечером, уже поужинав, не-
а которые ионийцы — дело было летом — вынесли свои под¬
стилки на воздух, чтобы поспать в прохладе и заодно пона-
487
Платон
блюдать за Сократом, будет ли он стоять на том же месте и
ночью. И оказалось, что он простоял там до рассвета и до
восхода Солнца, а потом, помолившись Солнцу, ушел.
А хотите знать, каков он в бою? Тут тоже нужно отдать
ему должное. В той битве, за которую меня наградили вое-
е начальники, спас меня не кто иной, как Сократ: не захотев
бросить меня, раненого, он вынес с поля боя и мое оружие,
и меня самого. Я и тогда, Сократ, требовал от военачальни¬
ков, чтобы они присудили награду тебе, — тут ты не мо¬
жешь ни упрекнуть меня, ни сказать, что я лгу; — но они,
считаясь с моим высоким положением, хотели присудить
ее мне, а ты сам еще сильней, чем они, ратовал за то, что¬
бы наградили меня, а не тебя.
Особенно же стоило посмотреть на Сократа, друзья, ко¬
гда наше войско, обратившись в бегство, отступало от Де-
221 лия. Я был тогда в коннице, а он в тяжелой пехоте. Он ухо¬
дил вместе с Лахетом, когда наши уже разбрелись. И вот я
встречаю обоих и, едва их завидев, призываю их не падать
духом и говорю, что не брошу их. Вот тугто Сократ и пока¬
зал мне себя с еще лучшей стороны, чем в Потидее, — сам я
был в меньшей опасности, потому что ехал верхом. На-
ь сколько, прежде всего, было у него больше самообладания,
чем у Лахета. Кроме того, мне казалось, что и там, так же
как здесь, он шагал, говоря твоими, Аристофан, словами,
“чинно глядя то влево, то вправо”, то есть спокойно посма¬
тривал на друзей и на врагов, так что даже издали каждому
было ясно, что этот человек, если его тронешь, сумеет по¬
стоять за себя, и поэтому оба они благополучно завершили
с отход. Ведь тех, кто так себя держит, на войне обычно не
трогают, преследуют тех, кто бежит без оглядки.
В похвальном слове Сократу можно назвать и много
других удивительных его качеств. Но иное можно, вероят¬
но, сказать и о ком-либо другом, а вот то, что он не похож
ни на кого из людей, древних или ныне здравствующих, —
это самое поразительное. С Ахиллом, например, можно со-
а поставить Брасида и других, с Периклом — Нестора и Анте-
нора, да и другие найдутся; и всех прочих тоже можно та-
488
Пир
ким же образом с кем-то сравнить. А Сократ и в повадке
своей, и в речах настолько своеобычен, что ни среди древ¬
них, ни среди ныне живущих не найдешь человека, хотя бы
отдаленно похожего на него. Сравнивать его можно, как я
это и делаю, не с людьми, а с силенами и сатирами — и его
самого, и его речи.
Кстати сказать, вначале я не упомянул, что и речи его
больше всего похожи на раскрывающихся силенов. В са-
е мом деле, если послушать Сократа, то на первых порах ре¬
чи его кажутся смешными: они облечены в такие слова и
выражения, что напоминают шкуру этакого наглеца сати¬
ра. На языке у него вечно какие-то вьючные ослы, кузнецы,
сапожники и дубильщики, и кажется, что говорит он всегда
одними и теми же словами одно и то же, и поэтому всякий
неопытный и недалекий человек готов поднять его речи на
222 смех. Но если раскрыть их и заглянуть внутрь, то сначала
видишь, что только они и содержательны, а потом, что ре¬
чи эти божественны, что они таят в себе множество извая¬
ний добродетели и касаются множества вопросов, вернее
сказать, всех, которыми подобает заниматься тому, кто хо¬
чет достичь высшего благородства.
Вот что я могу сказать в похвалу Сократу, друзья, и, с
другой стороны, в упрек ему, поскольку попутно я расска¬
зал вам, как он меня обидел. Обошелся он так, впрочем, не
ь только со мной, но и с Хармидом, сыном Главкона, и с Ев-
тидемом, сыном Дикола, и со многими другими: обманы¬
вая их, он ведет себя сначала как их поклонник, а потом
сам становится скорее предметом любви, чем поклонни¬
ком. Советую и тебе, Агафон, не попадаться ему на удочку,
а, зная наш опыт, быть начеку, чтобы не подтвердить пого¬
ворки: “Горьким опытом дитя учится”.
Заключительная сцена
с Когда Алкивиад кончил, все посмеялись по повод)’ его от¬
кровенных признаний, потому что он все еще был, каза¬
лось, влюблен в Сократа. А Сократ сказал:
489
Платон
— Мне кажется, Алкивиад, что ты совершенно трезв.
Иначе бы так хитро не крутился вокруг да около, чтобы за¬
темнить то, ради чего ты все это говорил и о чем как бы не¬
взначай упомянул в конце, словно всю свою речь ты произ-
а нес не для того, чтобы посеять рознь между мною и Агафо¬
ном, считая, что я должен любить тебя, и никого больше, а
Агафона — ты и больше никто. Но хитрость эта тебе не уда¬
лась, смысл твоей сатиро-силеновской драмы яснее ясного.
Так не дай же ему, дорогой Агафон, добиться своего, смот¬
ри, чтобы нас с тобой никто не поссорил.
— Пожалуй, ты прав, Сократ, — сказал Агафон. — Навер-
с ное, он для того и возлег между мной и тобой, чтобы нас
разлучить. Так вот, назло ему, я пройду к тебе и возлягу ря¬
дом с тобой.
— Конечно, — отвечал Сократ, — располагайся вот здесь,
ниже меня.
— О Зевс! — воскликнул Алкивиад. — Как он опять со
мной обращается! Он считает своим долгом всегда меня
побивать. Но пусть тогда Агафон возляжет хотя бы уж меж¬
ду нами, поразительный ты человек!
— Нет, так не выйдет, — сказал Сократ. — Ведь ты же
произнес похвальное слово мне, а я в свою очередь должен
воздать хвалу своему соседу справа. Если же Агафон возля¬
жет ниже тебя, то ему придется воздавать мне хвалу во вто¬
рой раз, не услыхав моего похвального слова ему. Уступи
223 же, милейший, и не завидуй этому юноше, когда я буду хва¬
лить его. А мне очень хочется произнести в его честь по¬
хвальное слово.
— Увы, Алкивиад! — воскликнул Агафон. — Остаться
здесь мне никак нельзя, теперь-то уж я непременно переся¬
ду, чтобы Сократ произнес в мою честь похвальное слово.
— Обычное дело, — сказал Алкивиад. — Где Сократ, там
другой на красавца лучше не зарься. Вот и сейчас он без
труда нашел убедительный предлог уложить Агафона воз¬
ле себя.
ь После этого Агафон встал, чтобы возлечь рядом с Со¬
кратом. Но вдруг к дверям подошла большая толпа веселых
490
Пир
гуляк и, застав их открытыми — кто-то как раз выходил, —
ввалилась прямо в дом и расположилась среди пирующих.
Тут поднялся страшный шум, и пить уже пришлось без вся¬
кого порядка, вино полилось рекой. Эриксимах, Федр и не-
с которые другие ушли, по словам Аристодема, домой, а сам
он уснул и проспал очень долго, тем более что ночи тогда
были длинные.
Проснулся он на рассвете, когда уже пели петухи, а про¬
снувшись, увидел, что одни спят, другие разошлись по до¬
мам, а бодрствуют еще только Агафон, Аристофан и Со¬
крат, которые пьют из большой чаши, передавая ее по кру¬
гу слева направо, причем Сократ ведет с ними беседу. Всех
с1 его речей Аристодем не запомнил, потому что не слыхал
их начала и к тому же подремывал. Суть же беседы, сказал
он, состояла в том, что Сократ вынудил их признать, что
один и тот же человек должен уметь сочинить и комедию и
трагедию и что искусный трагический поэт является также
и поэтом комическим. Оба по необходимости признали
это, уже не очень следя за его рассуждениями: их клонило
ко сну, и сперва уснул Аристофан, а потом, когда уже сов¬
сем рассвело, Агафон.
Сократ же, оставив их спящими, встал и ушел, а он,
Аристодем, по своему обыкновению, за ним последовал.
Придя в Ликей и умывшись, Сократ провел остальную
часть дня обычным образом, а к вечеру отправился домой
отдохнуть.
Федр
Сократ, Федр
227 Сократ. Милый Федр, куда и откуда?
Ф е д р. От Лисия, Сократ, сына Кефала, иду прогуляться за
городской стеной: у него ведь я просидел очень долго,
с самого утра. А по совету нашего с тобой друга Акуме-
на я гуляю по загородным дорогам — он уверяет, что это
ь не так утомительно, как по городским улицам.
Сократ. Он верно говорит, друг мой. Так, значит, Лисий
уже в городе?
Федр. Да, у Эпикрата, в доме Морихия близ храма Олим¬
пийца.
Сократ. Чем же вы занимались? Лисий, конечно, угощал
вас своими сочинениями?
Федр. Узнаешь, если у тебя есть досуг пройтись со мной и
послушать.
Сократ. Как, разве, по-твоему, для меня не самое главное
дело — “превыше недосуга”, по выражению Пиндара, —
услышать, чем вы занимались с Лисием?
с Федр. Так идем.
Сократ. Только бы ты рассказывал!
Федр. А ведь то, что ты сейчас услышишь, Сократ, будет
как раз по твоей части: сочинение, которым мы там за¬
нимались, было — уж не знаю, каким это образом, — о
любви. Лисий написал о попытке соблазнить одного из
красавцев, — однако не со стороны того, кто был в него
492
Ф ЕД Р
влюблен, в этом-то и вся тонкость: Лисий уверяет, что
надо больше угождать тому, кто не влюблен, чем тому,
кто влюблен.
Сократ. Что за благородный человек! Если бы он написал,
что надо больше угождать бедняку, чем богачу, пожило¬
му человеку, чем молодому, и так далее — все это касает-
<1 ся меня и большинства из нас, — какие бы это были уч¬
тивые и полезные для народа сочинения! У меня такое
горячее желание тебя послушать, что я не отстану от те¬
бя, даже если ты продолжишь свою прогулку до самой
Мегары, а там, по предписанию Геродика, дойдя до го¬
родской стены, повернешь обратно.
Федр. Как это ты говоришь, дорогой Сократ, — неужели
ты думаешь, что я, такой неумелый, припомню достой-
228 ным Лисия образом то, что он, самый искусный теперь
писатель, сочинял исподволь и долгое время? Куда уж
мне, хоть бы и желал я этого больше, чем иметь груду
золота.
Сократ. Ох, Федр, я или Федра не знаю, или позабыл уже
и себя самого! Но нет — ни то, ни другое. Я уверен, что
он, слушая сочинение Лисия, не просто разок прослу¬
шал, но много раз заставлял его повторять, на что тот
ь охотно соглашался. А ему и этого было мало: в конце
концов он взял свиток, стал просматривать все, что его
особенно привлекало, а просидев за этим занятием с
утра, утомился и пошел прогуляться, вытвердив это со¬
чинение уже наизусть, — клянусь собакой, я, право, так
думаю, — если только оно не слишком было длинно. А
отправился он за город, чтобы поупражняться. Встре¬
тив человека, помешанного на том, чтобы слушать чте¬
ние сочинений, он при виде его обрадовался, что будет
с с кем предаться восторженному неистовству, и пригла¬
сил пройтись вместе. Когда же этот поклонник сочине¬
ний попросил его рассказать, он стал прикидываться,
будто ему не хочется. А кончит он тем, что станет пере¬
сказывать даже насильно, хотя бы его добровольно ни¬
кто и не слушал. Так уж ты, Федр, упроси его сейчас же
493
Платон
приступить к тому, что он в любом случае все равно сде¬
лает.
Федр. Правда, самое лучшее для меня — рассказать, как
умею. Ты, мне кажется, ни за что меня не отпустишь, по¬
ка я хоть как-то не расскажу.
С о к р ат. И очень верно кажется!
а Федр. Тогда я так и сделаю. Но в сущности, Сократ, я вовсе
не выучил это дословно, хотя главный смысл почти все¬
го, что Лисий говорит о разнице положения влюблен¬
ного и невлюбленного, я могу передать по порядку с са¬
мого начала.
Сок рат. Сперва, миленький, покажи, что это у тебя в ле¬
вой руке под плащом? Догадываюсь, что при тебе это
самое сочинение. Раз это так, то сообрази вот что: я те-
е бя очень люблю, но, когда и Лисий здесь присутствует,
я не очень-то склонен, чтобы ты на мне упражнялся.
Ну-ка, показывай!
Федр. Перестань! Ты лишил меня, Сократ, надежды, ко¬
торая у меня была: воспользоваться тобой для упраж¬
нения. Но где же, по-твоему, нам сесть и заняться чте¬
нием?
229 Сократ. Свернем сюда и пойдем вдоль Илиса, а там, где
нам понравится, сядем в затишье.
Федр. Видно, кстати я сейчас босиком. А ты-то всегда так.
Ногам легче будет, если мы пойдем прямо по мелково¬
дью, это особенно приятно в такую пору года и в эти
часы.
С о к р ат. Я за тобой, а ты смотри, где бы нам присесть.
Федр. Видишь вон тот платан, такой высокий?
Сократи что же?
ь Федр. Там тень и ветерок, а на траве можно сесть и, если
захочется, прилечь.
Сократ. Так я вслед за тобой.
Федр. Скажи мне, Сократ, не здесь ли где-то, с Илиса, Бо¬
рей, по преданию, похитил Орифию?
Сократ. Да, по преданию.
Федр. Не отсюда ли? Речка в этом месте такая славная, чи¬
494
Ф Е Д Р
стая, прозрачная, что здесь на берегу как раз и резвить¬
ся девушкам.
с Сократ. Нет, то место ниже по реке на два-три стадия, где
у нас переход к святилищу Агры: там есть и жертвенник
Борею.
Федр. Не обратил внимания. Но скажи, ради Зевса, Со¬
крат, ты веришь в истинность этого сказания?
Сократ. Если бы я и не верил, подобно мудрецам, ничего в
этом не было бы странного — я стал бы тогда мудрство¬
вать и сказал бы, что порывом Борея сбросило Ори-
фию, когда она резвилась с Фармакеей на прибрежных
скалах; о такой ее кончине и сложилось предание, будто
она была похищена Бореем. Или он похитил ее с холма
(1 Арея? Ведь есть и такое предание — что она была похи¬
щена там, а не здесь.
Впрочем, я-то, Федр, считаю, что подобные толкова¬
ния хотя и привлекательны, но это дело человека осо¬
бых способностей; трудов у него будет много, а удачи —
не слишком, и не по чему другому, а из-за того, что вслед
за тем придется ему восстанавливать подлинный вид
гиппокентавров, потом химер и нахлынет на него целая
орава всяких горгон и пегасов и несметное скопище раз-
е ных других нелепых чудовищ. Если кто, не веря в них, со
своей доморощенной мудростью приступит к правдопо¬
добному объяснению каждого вида, ему понадобится
много досуга. У меня же для этого досуга нет вовсе.
А причина здесь, друг мой, вот в чем: я никак еще
не могу, согласно дельфийской надписи, познать само¬
го себя. И по-моему, смешно, не зная пока этого, иссле-
230 довать чужое. Поэтому, распростившись со всем этим и
доверяя здесь общепринятому, я, как я только что и ска¬
зал, исследую не это, а самого себя: чудовище ли я, за¬
мысловатее и яростней Тифона, или же я существо бо¬
лее кроткое и простое и хоть скромное, но по своей
природе причастное какому-то божественному уделу?
Но между прочим, друг мой, не это ли дерево, к которо¬
му ты нас ведешь?
495
Платон
ь Ф е д р. Оно самое.
Сократ. Клянусь Герой, прекрасный уголок! Этот платан
такой развесистый и высокий, а разросшаяся, тенистая
верба великолепна: она в полном цвету, все кругом бла¬
гоухает. И что за славный родник пробивается под пла¬
таном: вода в нем совсем холодная, можно попробовать
ногой. Судя по изваяниям дев и жертвенным приноше-
с ниям, здесь, видно, святилище каких-то нимф и Ахелоя.
Да если хочешь, ветерок здесь прохладный и очень при¬
ятный; по-летнему звонко вторит он хору цикад. А са¬
мое удачное это то, что здесь на пологом склоне столь¬
ко травы — можно прилечь, и голове будет очень удоб¬
но. Право, ты отличный проводник, милый Федр.
Федр. А ты, поразительный человек, до чего же ты стра¬
нен! Ты говоришь, словно какой-то чужеземец, нужда-
01 ющийся в проводнике, а не местный житель. Из наше¬
го города ты не только не ездишь в чужие страны, но,
кажется мне, не выходишь даже за городскую стену.
Сократ. Извини меня, добрый мой друг, я ведь любознате¬
лен, а местности и деревья ничему не хотят меня на¬
учить, не то что люди в городе.
Впрочем, ты, кажется, нашел средство заставить ме¬
ня сдвинуться с места. Помахивая зеленой веткой или
каким-нибудь плодом перед голодным животным, ведут
его за собой — так и ты, протягивая мне свитки с сочи¬
нениями, поведешь меня чуть ли не по всей Аттике и во-
е обще куца тебе угодно. Но раз уж мы сейчас пришли сю¬
да, я, пожалуй, прилягу, а ты расположись, как тебе, по-
твоему, будет удобнее читать, и приступай к чтению.
Федр. Так слушай:
Речь Лисия
“О моих намерениях ты знаешь, слышал уже и о том, что я
считаю для нас с тобой полезным, если они осуществятся.
231 Думаю, не будет препятствием для моей просьбы то обстоя¬
тельство, что я в тебя не влюблен: влюбленные раскаивают-
496
Ф Е Д Р
ся потом в своем хорошем отношении, когда проходит их
страсть, а у невлюбленных никогда не наступит время рас¬
каяния: их ведь ничто не вынуждает относиться хорошо —
они делают это добровольно, по мере своих сил, так же как
принимают лишь самые лучшие решения и в своих домаш¬
них делах.
Далее, влюбленные смотрят, какой ущерб претерпели
они в своих делах из-за любви, а в чем они преуспели; при¬
бавив сюда исполненные ими труды, они считают, что дав-
ь но уже достойным образом отблагодарили тех, кого они
любят. А для невлюбленных нет повода под предлогом люб¬
ви пренебрегать домашними делами, перечислять свои
прошлые труды или винить кого-либо в своей размолвке с
родственниками. Раз отпадает столько неприятностей, ни¬
что не мешает им с большой готовностью делать все, чем
они рассчитывают кому-либо угодить,
с Далее, если влюбленных стоит будто бы высоко ценить
за то, что они, по их словам, чрезвычайно дружественно
расположены к тем, в кого влюблены, и готовы и словом и
делом навлечь на себя неприязнь посторонних, лишь бы
угодить тем, кого любят, — так тут легко распознать, правду
ли они говорят. Ведь в кого они впоследствии влюбятся,
тех они и станут предпочитать прежним, и ясно, что в уго¬
ду новым будут плохо относиться к прежним. Вообще ка-
а кой смысл доверять в подобном деле человеку, постигнуто¬
му таким несчастьем, что отвратить его не взялся бы ни¬
кто, будь он даже весьма опытен? Влюбленные сами
соглашаются с тем, что они скорее больны, чем находятся
в здравом рассудке, и знают, что плохо соображают, но не в
силах с собой совладать. Как же могут они, когда к ним сно¬
ва вернется рас^>док, считать хорошим то, на что они ре¬
шились в таком состоянии? К тому же, если бы ты стал вы¬
бирать лучшего из влюбленных, тебе пришлось бы выби¬
рать из небольшого числа, а если бы ты стал выбирать
наиболее для тебя подходящего среди прочих, выбор был
е бы велик. Так что гораздо больше надежды встретить сре¬
ди многих того, кто достоин твоей дружбы.
497
Платон
Если ты боишься установившегося обычая — как бы лю¬
ди, проведав, не стали тебя порицать, так тут естественно,
232 что влюбленные, считая, что их собственные восторги раз¬
деляются и остальными людьми, будут превозносить себя в
рассказах и с гордостью давать понять всем, что их стара¬
ния были не напрасны; а невлюбленные, владея собой, вме¬
сто людской молвы изберут нечто лучшее.
Далее, многие неизбежно слышат и видят, как влюб¬
ленные сопровождают тех, в кого влюблены, делая это сво¬
им постоянным занятием; поэтому чуть только кто заста¬
нет их в беседе друг с другом, у него сейчас же возникает
ь предположение, что это их общение вызвано влечением,
уже возникшим или намечающимся. А невлюбленным ни¬
кто и не пытается ставить в вину их общение, в увереннос¬
ти, что им необходимо бывает побеседовать по-дружески
или ради какого-то удовольствия.
Если же тебя охватывает страх при мысли, что дружбе
трудно быть постоянной, так ведь когда разлад возникает
с при обычных обстоятельствах, это несчастье касается обе¬
их сторон; если же только ты теряешь то, чем всего более
дорожишь, — большой для тебя получится урон; значит, ес¬
тественно было бы тебе опасаться именно влюбленных.
Многое их огорчает, они считают, будто все совершается
им во вред. Поэтому они отвращают тех, кого любят, от об¬
щения с остальными людьми, боясь, что богатые превзой¬
дут их средствами, а образованные — обхождением; они ос-
01 терегаются влияния всякого обладающего каким-либо пре¬
имуществом. Убедив тебя относиться неприязненно к
таким людям, они лишают тебя друзей. Если же ты, не за¬
бывая о себе, будешь разумнее их, это поведет к размолвке.
А кому не довелось влюбиться, но кто благодаря своим до¬
стоинствам добился того, в чем нуждался, тот не будет
иметь ничего против людей общительных, наоборот, ему
ненавистны нелюдимы: он ожидает с их стороны презре-
е ние, а от общительных людей — пользу. Поэтому гораздо
больше надежды, что из их отношений возникнет дружба,
а не вражда.
498
Ф Е Д Р
Далее, многих влюбленных привлекает тело еще до то¬
го, как они узнали характер и проверили остальные свойст¬
ва, поэтому им неясно, захотят ли они оставаться друзьями
и тогда, когда прекратится их влечение. А что касается не¬
влюбленных, которые испытали это и ранее, будучи между
233 собой друзьями, то невероятно, чтобы их дружба уменьши¬
лась от того, что им было приятно испытать, — напротив,
это останется памятным знаком и залогом будущего.
Следует ожидать, что ты и сам станешь лучше, если по¬
слушаешься меня, а не какого-нибудь влюбленного. Те ведь,
не считаясь с высшим благом, одобряют все, что бы ни го¬
ворилось и ни делалось, отчасти потому, что боятся вы¬
звать неприязнь, отчасти же потому, что им самим страсть
мешает разобраться.
ь Вот ведь что являет любовь: кто в ней несчастлив, тех
она заставляет считать мучением даже то, что вовсе не при¬
чиняет огорчений другим, а кто счастлив, тех она вынужда¬
ет хвалить то, что не заслуживает даже считаться удоволь¬
ствием. Поэтому следует скорее жалеть тех, в кого влюбля¬
ются, чем завидовать им.
Если ты меня послушаешься, я, общаясь с тобой, преж¬
де всего стану служить не мгновенному удовольствию, но и
с будущей пользе. Я не дам себя одолеть влюбленности, но бу¬
ду владеть собой; по пустякам не стану относиться к тебе с
резкой враждебностью и даже в случае чего-нибудь важного
лишь немножко посержусь; я извиню нечаянные провинно¬
сти и попытаюсь предотвратить умышленные; все это при¬
знаки долговечной дружбы.
Если тебе представляется, что не может возникнуть
крепкой дружбы, когда нет влюбленности, то тебе надо об-
<1 ратить внимание, что мы не ценили бы тогда ни наших сы¬
новей, ни отцов и матерей и не приобрели бы верных дру¬
зей, которые и стали-то нам друзьями не из-за такого рода
влечения, но в силу других привычек.
Далее, раз надо особенно угождать тем, кому это требу¬
ется, тогда и в других случаях следует оказывать помощь не
тем, кто благополучен, а тем, кто бедствует, потому что, из-
499
Платон
бавившись от величайших зол, такие люди будут особенно
благодарны. Раз так, то и при личных расходах стоит при-
е глашать не друзей, а просителей и нуждающихся в пище:
они с великой радостью будут это ценить, будут ходить за
тобой, стоять у твоих дверей, усердно тебя благодарить и
желать тебе всяких благ.
Но пожалуй, следует угождать не всякому, кому это тре¬
буется, а тем, кто всего более может отблагодарить, и не
234 просителям только, но лишь тем, кто этого достоин. Это не
те, кому лишь бы насладиться расцветом твоей молодости,
а те, кто уделит тебе от своих благ, когда ты постареешь; не
те, кто, добившись своего, станут хвастаться перед людьми,
а те, кто стыдливо будет хранить перед всеми молчание; не
те, кто лишь ненадолго займутся тобой, а те, что останутся
на всю жизнь неизменно твоими друзьями; не те, кто, чуть
только прекратится их влечение, будут искать предлог для
ь враждебности, а те, кто обнаружит свою добродетель как
раз тогда, когда минет твой расцвет.
Итак, помни о сказанном, подумай еще и о том, что
влюбленных увещевают друзья, считая, что в их затеях есть
что-то плохое, а невлюбленных никто из их близких никог*
да не корил, что они замышляют что-то себе во вред.
Возможно, ты спросишь меня, советую ли я тебе усту¬
пать всем невлюбленным. Думаю, что и влюбленный не по¬
советует тебе так относиться ко всем влюбленным. Ведь
с если он держится такого взгляда, он не заслуживает даже
этой равной для всех благосклонности, да и тебе, при всем
желании, невозможно в одинаковой мере утаиться от ос¬
тальных. Между тем, от этого не должно быть никакого
вреда, а лишь польза для обоих.
Так вот, я полагаю, что сказанного достаточно, если же
ты желаешь дополнений и находишь пропуски, тогда зада¬
вай вопросы”.
Как тебе кажется, Сократ, это сочинение? Не правда ли,
все превосходно сказано, особенно в смысле выражений?
а Сократ. Чудесно, друг мой, я прямо поражен. И ты тому
причиной, Федр: глядя на тебя, я видел, как ты, читая,
5°°
Ф Е Д Р
прямо-таки наслаждался этим сочинением. Считая, что
ты больше, чем я, знаешь толк в таких вещах, я следо¬
вал за тобой, а следуя за тобой, я приходил в неистовый
восторг вместе с тобой, удивительный мой человек.
Ф е д р. Ну, ты уж, кажется, шутишь.
Сократ. Тебе кажется, что я шучу? Разве я не говорю серь¬
езно?
е Федр. Конечно, нет, Сократ. Но, по правде, скажи, ради
Зевса, покровителя дружбы, неужели ты думаешь, что
кто-нибудь другой из эллинов мог бы сказать об этом
предмете иначе, больше и полнее?
Сократ. Что же? Значит, нам с тобой надо одобрить это
сочинение также и за то, что его творец высказал в нем
должное, а не только за то, что каждое выражение там
тщательно отточено, ясно и четко? Раз надо, приходит¬
ся уступить в угоду тебе, хотя я, по моему ничтожеству,
235 всего этого не заметил. Я сосредоточил свое внимание
только на его красноречии, а остальное, я думаю, и сам
Лисий признал бы недостаточным. По-моему, Федр, —
если только ты не возражаешь — он повторяет одно и
то же по два, по три раза, словно он не слишком распо¬
лагал средствами, чтобы об одном и том же сказать
многое, — или, возможно, это было для него неважно.
Мне показалось мальчишеством, как он выставляет на¬
показ свое умение выражать одно и то же то так, то ина¬
че — и в обоих случаях превосходно.
ь Федр. Ты говоришь пустяки, Сократ. Как раз это-то и есть
в его сочинении, и притом всего более: он ничего не
упустил из того, что в предмете его речи достойно упо¬
минания. Сравнительно с тем, что он высказал, никто
никогда не смог бы сказать ничего полнее и достойнее.
Сократ. В этом я уже не смогу согласиться с тобой: ведь
древние мудрые мужи и жены, высказывавшиеся и пи¬
савшие об этом, изобличат меня, если в угоду тебе я ус¬
туплю.
с Федр. Кто ж это такие? И где ты слышал что-нибудь луч¬
шее?
501
Платон
Сократ. Сейчас я не могу так сразу ответить. Но ясно, что
я от кого-то слышал, не то от прекрасной Сапфо, не то
от мудрого Анакреонта, не то от других писателей. А по¬
чему я так говорю? Грудь моя, чудесный друг, полна, я
чувствую, что могу сказать не хуже Лисия, но по-друго¬
му. А так как сам от себя я ничего такого не мог приду¬
мать — я в этом уверен, сознавая свое невежество, — то
остается, по-моему, заключить, что я из каких-то чужих
с1 источников, по слуху наполнился наподобие сосуда, но
по своей тупости позабыл, как и от кого я что слышал.
Ф е д р. Это, благороднейший друг мой, ты прекрасно ска¬
зал. От кого и как ты слышал — не говори мне, хоть бы
я и просил. Исполни только то, о чем ты говоришь: обе¬
щай сказать иначе, лучше и не меньше того, что в этом
свитке, и не делая оттуда заимствований, а я тебе обе¬
щаю, по примеру девяти архонтов, посвятить в Дельфы
е золотое во весь рост изображение — не только мое, но и
твое.
С о к р ат. До чего же ты мил, Федр, и воистину ты золотой,
если думаешь, будто я утверждаю, что Лисий во всем
ошибся и что можно все сказать по-другому. Такое не
случается, думаю я, даже с самым скверным писателем.
Например, хотя бы то, чего касается это сочинение.
Кто же, говоря, что надо больше уступать невлюблен¬
ному, чем влюбленному, упустит, по-твоему, похвалу ра-
236 зумности одного и порицание безрассудству другого?
Это ведь неизбежно, и разве тут скажешь иное? Думаю,
что такие вещи надо допустить и простить говорящему.
В подобных случаях нужно хвалить не изобретение, а
изложение; где же [доводы] не так неизбежны и трудно
их подыскать, там кроме изложения следует хвалить и
изобретение.
Федр. Соглашаюсь с тем, что ты говоришь, потому что,
мне кажется, это было тобой сказано правильно. Так я
ь и сделаю: позволю тебе исходить из того, что влюблен¬
ного скорее можно признать больным, чем невлюблен¬
ного; если же в остальном ты скажешь иначе, чем у Ли¬
502
Ф Е Д Р
сия, полнее и более ценно, тогда стоять твоему ковано¬
му изваянию в Олимпии рядом со священным прино¬
шением Кипселидов!
Сократ. Ты, Федр, принял всерьез, что я напал на твоего
любимца, подтрунивая над тобой, и думаешь, будто я в
самом деле попытаюсь равняться с его мудростью и ска¬
жу что-нибудь иное, более разнообразное?
Федр. Здесь, дорогой мой, ты попался в ту же ловушку! 1о-
с вори как умеешь, больше тебе ничего не остается, иначе
нам придется, как в комедиях, заняться тяжким делом
препирательств. Поберегись и не заставляй меня повто¬
рить твой же прием: “если я, Сократ, не знаю Сократа,
то я забыл и самого себя” или “он хотел говорить, но ло¬
мался”. Сообрази, что мы отсюда не уйдем, прежде чем
ты не выскажешь того, что у тебя, как ты выразился, в
груди. Мы здесь одни, кругом безлюдье, я посильнее и
а помоложе — по всему этому внемли моим словам и не до¬
води дела до насилия, говори лучше по доброй воле!
Сократ. Но, милый Федр, не смешно ли, если я, простой
человек, стану вдруг наобум состязаться с настоящим
творцом!
Федр. Знаешь что? Перестань рисоваться передо мной. У
меня, пожалуй, припасено кое-что: стоит мне это ска¬
зать, и ты будешь принужден заговорить.
Сократ. Так ни в коем случае не говори!
Федр. Нет, я непременно скажу, и мое слово будет клятвой.
Клянусь тебе — но кем, однако? Кем из богов? Ну, хо-
е чешь, вот этим платаном? Право же, если ты мне не про¬
изнесешь речи перед вот этим самым деревом, я никог¬
да не покажу и не сообщу тебе никакой и ничьей речи!
Сократ. Ох, негодный! Нашел ведь как заставить любите¬
ля речей выполнить твое требование!
Ф е д р. Да что с тобой? Почему ты все увертываешься?
Сократ. Уже нет, после такой твоей клятвы. Разве я спосо¬
бен отказаться от такого угощения!
237 Ф е д р. Так начинай.
Сократ. Знаешь, что я сделаю?
Федр. Что?
503
Платон
С о к р ат. Я буду говорить, закрыв лицо, чтобы при взгляде
на тебя не сбиваться от стыда и как можно скорее про¬
говорить свою речь.
Ф е д р. Лишь бы ты говорил, а там делай что хочешь.
Первая речь Сократа
Сократ. Так вот, сладкоголосые Музы — зовут ли вас так по
роду вашего пения или в честь музыкального племени
лигуров, — “помогите мне” поведать то, к чему принуж¬
дает меня этот превосходный юноша, чтобы его друг, и
ь ранее казавшийся ему мудрым, показался бы ему теперь
таким еще более!
Жил себе мальчик, вернее, подросток, красоты необы¬
чайной, и в него были влюблены очень многие. Один
из них был лукав: влюбленный не меньше, чем кто дру¬
гой, он уверил его в том, будто вовсе и не влюблен. И
как-то раз, домогаясь своего, он стал убеждать его в
этом самом, — будто невлюбленному надо скорее усту¬
пить, чем влюбленному. А говорил он вот как:
“Во всяком деле, юноша, надо для правильного его
с обсуждения начинать с одного и того же: требуется
знать, что же именно подвергается обсуждению, иначе
неизбежны сплошные ошибки. Большинство людей и
не замечает, что не знает сущности того или иного
предмета: словно она им уже известна, они не уславли¬
ваются о ней в начале рассмотрения; в дальнейшем же
его ходе это, естественно, сказывается: они противоре¬
чат и сами себе и друг другу. Пусть же с нами не случит¬
ся то, в чем мы упрекаем других. Раз перед тобой и пе¬
редо мной стоит вопрос, с кем лучше дружить, с влюб-
а ленным или с невлюбленным, нам надо условиться об
определении того, что такое любовь и в чем ее сила, а
затем, имея это в виду и ссылаясь на это, мы займемся
рассмотрением, приносит ли она пользу или вред.
Что любовь есть некое влечение, ясно всякому. А
что и невлюбленные тоже имеют влечение к красавцам,
504
Ф Е Д Р
это мы знаем. Чем же, по-нашему, отличается влюблен¬
ный от невлюбленного? Следует обратить внимание,
что в каждом из нас есть два каких-то начала, управляю¬
щие нами и нас ведущие; мы следуем за ними, куца бы
они ни повели; одно из них врожденное, это — влечение
к удовольствиям, другое — приобретенное нами мнение
относительно нравственного блага и стремления к не-
е му. Эти начала в нас иногда согласуются, но бывает, что
они находятся в разладе и верх берет то одно, то другое.
Когда мнение о благе разумно сказывается в поведении
и своею силою берет верх, это называют рассудитель-
238 ностью. Влечение же, неразумно направленное на удо¬
вольствия и возобладавшее в нас своею властью, назы¬
вается необузданностью. Впрочем, для необузданности
есть много названий, ведь она бывает разной и слож¬
ной: тот ее вид, которому доведется стать отличитель¬
ным, и дает свое название ее обладателю, хотя бы оно
было и некрасиво и не стоило бы его носить. Так, при¬
страстие к еде, взявшее верх над пониманием высшего
ь блага и остальными влечениями, будет чревоугодием, и
кто им отличается, получает как раз это прозвание. А ес¬
ли кем самовластно правит пристрастие к опьянению,
и только оно его и ведет, — понятно, какое прозвище он
получит. И в остальных случаях то же самое: название
берется от соответствующего влечения, постоянно пре¬
обладающего, — эго очевидно”.
Ради чего все это было сказано, пожалуй, ясно; во
всяком случае, сказанное яснее несказанного. Ведь вле¬
чение, которое вопреки разуму7 возобладало над мнени¬
ем, побуждающим нас к правильному [поведению], и ко-
с торое свелось к наслаждению красотой, а кроме того,
сильно окрепло иод влиянием родственных ему влече¬
ний к телесной красоте и подчинило себе все поведение
человека, — это влечение получило прозвание от своего
могущества, вот почему и зовется оно любовью.
Но, милый Федр, не кажется ли тебе, как и мне, что
я испытываю какое-то божественное состояние?
505
Платон
Ф е д р. И даже очень, Сократ: вопреки обыкновению, тебя
подхватил какой-то поток.
Сократ. Так слушай меня в молчании. В самом деле, место
а это какое-то божественное, так что не удивляйся, если
во время своей речи я, возможно, не раз буду охвачен
нимфами — даже и сейчас моя речь звучит как дифи¬
рамб.
Ф е д р. Ты совершенно прав.
Сократ. Причиной этому, однако, ты. Но слушай осталь¬
ное — а то как бы это наитие не покинуло меня; впро¬
чем, это зависит от бога, а нам надо в нашей речи сно¬
ва вернуться к тому мальчику.
Так-то, милый мой! То, что подлежит нашему обсужде¬
нию, уже указано и определено. Не упуская этого из ви-
е ду, поговорим об остальном: какую пользу или какой
вред получит, по всей вероятности, от влюбленного и
от невлюбленного тот, кто им уступает? Человек, под¬
чиняющийся влечению, раб наслаждения, непремен¬
но делает своего любимца таким, каким он ему будет
всего приятнее. Кто болен, тому приятно все, что ему
не противится, а что сильнее его или ему равно, то не-
239 навистно. Любящий добровольно не переносит, чтобы
его любимец превосходил его или был ему равен, но
всегда старается сделать его слабее и беспомощнее. Не¬
вежда слабее мудрого, трус — храбреца, неспособный
говорить — речистого, тупица — остроумного. Такие
или еще большие недостатки в духовном складе любим¬
ца, неизбежно ли возникающие или присущие ему от
природы, услаждают влюбленного, он даже старается
их развить, только бы не лишиться мгновенного на¬
слаждения.
Влюбленный неизбежно ревнив, и, отстраняя сво-
ь его любимца от многих других видов общения, притом
полезных, благодаря которым тот всего более бы мог
возмужать, он причиняет ему великий вред, но еще не¬
сравненно больший, если не дает приобщиться к тому,
от чего любимец всего более мог бы стать разумным; а
5°6
Ф Е Д Р
ведь именно такова божественная философия, к кото¬
рой влюбленный и близко его не подпускает, боясь,
как бы тот не стал им пренебрегать. Придумывает он и
многое другое, чтобы его любимец ничего не знал и ни
на что не глядел, кроме как на него, и этим был бы ему
в высшей степени приятен, хотя бы для самого юноши
это было и крайне вредно. Значит, попечения и обще-
с ство человека, охваченного любовью, никак не могут
быть полезными для духовного склада юноши.
Вслед за тем надо посмотреть, каково будет состоя¬
ние тела и уход за ним у того, чьим повелителем станет
человек, непременно стремящийся к удовольствию, а
не к благу, и мы увидим, что он ищет не юношу крепко¬
го сложения, а неженку, выросшего не на ясном солн¬
це, а в густой тени, не знакомого с мужскими трудами и
сухим потом, но знакомого с изысканным, немужест-
с1 венным образом жизни, прибегающего к искусствен¬
ным прикрасам и уборам за недостатком собственной
красоты и занимающегося всем остальным, что с этим
сопряжено. Это ясно, и не стоит дольше об этом рас¬
пространяться. Отметив здесь это главное, перейдем к
остальному: ведь на войне и в других важных случаях
подобное тело внушает неприятелю отвагу, а друзьям и
самим влюбленным — опасения.
Поскольку это ясно, оставим это в стороне и пого-
е ворим лучше о следующем: какую, по-нашему, пользу
или какой вред принесет общение с влюбленным и его
попечение достоянию [любимца]? Здесь ясно всякому,
а особенно самому влюбленному, что всего более он же¬
лал бы, чтобы его любимец был лишен самого дорого¬
го, верного и божественного достояния: он предпочел
бы, чтобы тот лишился отца, матери, родственников и
друзей, потому что он считает их всех докучливыми
240 хулителями этой столь сладостной для него близости.
Кто обладает состоянием — золотом или другим имуще¬
ством, — того он будет считать неподатливым, и, если
тот даже поддастся, он будет думать, что такого нелег-
507
Платон
ко будет удержать. Поэтому влюбленный неизбежно доса¬
дует, если его любимец обладает состоянием, и радуется,
если тот его теряет. Желая как можно дольше пользовать¬
ся тем, что ему сладостно, влюбленный хотел бы, чтобы
его любимец как можно дольше оставался безбрачным, без¬
детным, бездомным.
Есть тут и много других дурных сторон, но некий гений
ь примешал к большинству из них мимолетное удовольст¬
вие. Льстец, например, это страшное чудовище и великая
пагуба, однако природа примешала к лести какое-то удо¬
вольствие, очень тонкое. Можно порицать и гетеру, ибо и
она вредна, и многое другое в подобного рода существах и
занятиях, однако в повседневной жизни они бывают очень
приятны. Влюбленный же для своего любимца, кроме того
что вреден, еще и всего несноснее при каждодневном об-
с щении. По старинной пословице, сверстник радует сверст¬
ника. Думаю, что равенство возраста ведет к равным удо¬
вольствиям и вследствие сходства порождает дружбу. Впро¬
чем, даже общение со сверстниками вызывает иногда
пресыщение; между тем навязчивость признается тягост¬
ной для всякого и во всем. Что же до несходства, так оно
чрезвычайно велико между влюбленным и его любимцем.
Когда они вместе, старшему не хочется покидать младшего
а ни днем, ни ночью: его подстрекает неотступный ярост¬
ный овод, суля все время наслаждения его зрению, слуху,
осязанию; каждым ощущением ощущает он своего любимо¬
го, так что с удовольствием готов ему усердно служить. А в
утешение какое удовольствие доставит возлюбленному
влюбленный, заставляя того провести с ним ровно столько
же времени? Разве тот не дойдет до крайней степени отвра¬
щения, видя уже немолодое лицо, отцветшее, как и все ос¬
тальное, о чем неприятно даже слышать упоминание, не
е только что быть постоянно вынужденным соприкасаться
на деле. И все время над ним неусыпный надзор, его всяче¬
ски ото всех стерегут, он слышит неуместную, преувели¬
ченную похвалу, но точно так же и упреки, невыносимые и
от трезвого, а от пьяного, кроме того что невыносимые,
5°8
Ф Е Д Р
еще и постыдные из-за своей излишней и неприкрытой от¬
кровенности.
Пока кто влюблен, он вреден и надоедлив, когда же
пройдет его влюбленность, он становится вероломным.
Много наобещав, надавав множество клятв и истратив
столько же просьб, он едва-едва мог заставить своего лю-
241 бимца в чаянии будущих благ терпеть его общество — на¬
столько оно было тому тягостно. Теперь он должен распла¬
чиваться: вместо влюбленности и неистовства его власте¬
линами сделались ум и рассудительность, между тем его
любимец, не заметив происшедшей перемены, требует от
него прежней благосклонности, напоминает все, что было
сделано и сказано, и разговаривает с ним так, словно это
все гот же человек. От стыда то г не решается сказать, что
стал другим и что не знает, как выполнить клятвы и обеща¬
ния, данные им, когда он был под властью прежнего без-
ь рассудства. Теперь к нему вернулись ум и рассудительность,
так что он не способен стать снова похожим на то, чем он
был прежде, то есть стать тем же самым, хотя бы он все
еще совершал то же самое. Вот почему прежний влюблен¬
ный вынужден отречься и бежать: игральный черепок вы¬
пал другой стороной, и влюбленный, сделав крутой пово¬
рот, обращается в бегство. А прежний любимец вынужден,
негодуя и проклиная, преследовать его, не поняв с самого
начала, что никогда не надо уступать влюбленному, кото-
с рый наверняка безрассуден, но лучше уступать тому, кто не
влюблен, да зато в здравом уме. Иначе придется ему под¬
даться человеку неверному, сварливому, завистливому, про¬
тивному, вредному для имущества, вредному и для состоя¬
ния тела, а еще гораздо более вредному для воспитания ду¬
ши, ценнее которого поистине нет ничего ни у людей, ни у
богов. Все это надо учесть, мой мальчик, и понимать, что
дружба влюбленного возникает не из доброжелательства,
а но словно ради насыщения пищей: как волки ягнят, любят
влюбленные мальчиков.
Так-то, Федр, позволь больше не занимать тебя моими
рассуждениями — на этом я закончу свою речь.
509
Платон
Ф е д р. А я думал, что это только ее половина и что ты столь¬
ко же скажешь и о невлюбленном — о том, что надо ско¬
рее уступать ему, и укажешь на его хорошие стороны.
Ты же, Сократ, почему-то остановился,
е Сократ. Не заметил ли ты, дорогой мой, что у меня уже за¬
звучали эпические стихи, а не дифирамбы, хоть я толь¬
ко то и делал, что порицал? Если же я начну хвалить то¬
го, другого, что же я, по-твоему, буду делать? Знаешь ли
ты, что я буду наверняка вдохновлен нимфами, кото¬
рым ты не без умысла меня подбросил? Лучше уж я вы¬
ражу все одним словом: тот, другой, хорош всем тем,
что прямо противоположно свойствам, за которые мы
порицали первого. Стоит ли об этом долго говорить?
Достаточно сказано о них обоих: пусть с моим сказом
242 будет то, чего он заслуживает, а я удаляюсь — перейду на
тот берег речки, пока ты не принудил меня к чему-ни¬
будь большему.
Федр. Только не прежде, Сократ, как спадет жара. Разве
ты не видишь, что уже наступает полдень, который на¬
зывают недвижным? Переждем, побеседуем еще о том,
что было сказано, а как станет, быть может, прохлад¬
нее, мы и пойдем.
Сократ. По части речей ты, Федр, божественный и пря¬
мо-таки чудесный человек! Я думаю, что из всех речей,
ь появившихся за время твоей жизни, никто не сочинил
их больше, чем ты, — либо ты сам произносил их, либо
принуждал к этому каким-нибудь образом других; за ис¬
ключением фиванца Симмия, всех остальных ты на¬
много превзошел. Вот и сейчас, кажется, по твоей вине
я скажу речь!
Федр. Это еще не объявление войны. Но что за речь и по¬
чему?
Сократ. Лишь только собрался я, мой друг, переходить
речку, мой гений подал мне обычное знамение, — а оно
с всегда удерживает меня от того, что я собираюсь сде¬
лать: мне будто послышался тотчас же какой-то голос,
не разрешавший мне уйти, прежде чем я не искуплю не-
510
Ф Е Д Р
кий свой проступок перед божеством. Я хоть и прори¬
цатель, но довольно неважный, вроде как плохие гра¬
мотеи — лишь поскольку это достаточно для меня само¬
го. Так вот, я уже ясно понимаю свой проступок — ведь
и душа, друг мой, есть нечто вещее: еще когда я говорил
ту свою речь, меня что-то тревожило и я как-то смущал¬
ся: а вдруг я, по выражению Ивика, нерадение о богах
<1 ...сменяю на почесть людскую.
Теперь же я чувствую, в чем мой проступок.
Ф е д р. О чем ты говоришь?
Сократ. Ужасную, Федр, ужасную речь ты и сам принес, и
меня вынудил сказать.
Федр. Как так?
Сократ. Нелепую и в чем-то даже нечестивую — а какая
речь может быть еще ужаснее?
Федр. Никакая, если только ты прав.
Сократ. Да как же? Разве ты не считаешь Эрота сыном
Афродиты и неким богом?
Федр. Действительно, так утверждают.
Сократ. Но не Лисий и не ты в той речи, которую ты про-
е изнес моими устами, околдованными тобою. Если же
Эрот бог или как-то божествен — а это, конечно, так, —
то он вовсе не зло, между тем в обеих речах о нем, ко¬
торые только что у нас были, он представлен таким.
Этим они обе погрешили перед Эротом, вдобавок при
их недомыслии в них столько лоску, что хотя в них не
243 утверждалось ничего здравого и истинного, однако
они кичливо притязали на значительность, лишь бы
провести каких-то людишек и прославиться среди них.
Да, мой друг, мне необходимо очиститься. Для погре¬
шающих против священных сказаний есть одно древ¬
нее очищение. Гомер его не знал, а Стесихор знал: ли¬
шившись зрения за поношение Елены, он не был так
недогадлив, как Гомер, но понял причину и, будучи при¬
частен Музам, тотчас же сочинил:
5И
Платон
Не верно было слово это,
На корабли ты не всходила,
Ь В Пергам троянский не плыла, —
а сочинив всю так называемую “Покаянную песнь”, он
сразу же прозрел. Так вот в этом деле я буду умнее их:
прежде чем со мной приключится что-нибудь за поноше¬
ние Эрота, я попытаюсь пропеть ему покаянную песнь
уже с непокрытой головой, а не закрываясь от стыда, как
раньше.
Ф е д р. Для меня, Сократ, нет ничего приятнее этих твоих
слов.
с Сократ. Ты, конечно, понимаешь, добрый мой Федр, на¬
сколько бесстыдно были сказаны обе те речи — и моя и
та, что ты прочел по свитку. Если бы какому-нибудь бла¬
городному человеку, кроткого нрава, влюбленному или
в прошлом любившему такого же человека, довелось ус¬
лышать, как мы утверждали, что влюбленные из-за пус¬
тяков проникаются сильной враждой и тогда недобро¬
желательно относятся к своим любимцам и им вредят, —
разве он, по-твоему, не подумал бы, что слышит речи
людей, воспитывавшихся где-то среди моряков и не ви¬
давших никогда любви свободнорожденного человека,
6 и разве он согласился бы с нашей хулою Эрота?
Федр. Пожалуй, нет, клянусь Зевсом, Сократ!
С о к р ат. И вот, устыдившись такого человека и убоявшись
самого Эрота, я страстно желаю смыть с себя чистою
речью всю эту морскую соленую горечь, заполнившую
наш слух. Советую и Лисию как можно скорее написать,
что, исходя из тех же побуждений, надо больше угож¬
дать влюбленному, чем невлюбленному.
Федр. Поверь, это так и будет. Если ты скажешь похвальное
е слово влюбленному, я непременно заставлю и Лисия в
свою очередь написать сочинение о том же самом.
Сократ. Верю, пока ты останешься таким, как теперь.
Федр. Так начинай смелее!
Сократ. А где же у меня тот мальчик, к которому я обра-
51*
Ф Е Д Р
щался с речью? Пусть он и это выслушает, а то, не выслу¬
шав, он еще поспешит уступить тому, кто его не любит.
Ф е д р. Он возле тебя, совсем близко, всегда, когда ты захо¬
чешь.
Вторая речь Сократа
Сократ. Так вот, прекрасный юноша, заметь себе: первая
244 речь была речью Федра, сына Питокла, мирринусийца,
а то, что я собираюсь сказать, будет речью Стесихора,
сына Евфема, гимерейца. Он гласит так:
Неверно было слово это, —
будто при наличии влюбленного следует уступать ско¬
рее невлюбленному только из-за того, что влюбленный
впадает в неистовство, а невлюбленный всегда рассуди¬
телен. Если бы неистовство было попросту злом, то это
было бы сказано правильно. Между тем величайшие
для нас блага возникают от неистовства, правда, когда
оно уделяется нам как божий дар. Прорицательница в
ь Дельфах и жрицы в Додоне в состоянии неистовства
сделали много хорошего для Эллады — и отдельным ли¬
цам и всему народу, а будучи в здравом рассудке, — мало
или вовсе ничего. И если мы стали бы говорить о Си¬
вилле и других, кто с помощью божественного дара
прорицания множеством предсказаний многих напра¬
вил на верный путь, мы бы потратили много слов на то,
что всякому ясно и так. Но вот на что стоит сослаться:
те из древних, кто устанавливал значения слов, не счи¬
тали неистовство (тата) безобразием или позором —
иначе они не прозвали бы “маническим” (татке) то
с прекраснейшее искусство, посредством которого мож¬
но судить о будущем. Считая его прекрасным, когда оно
проявляется по божественному определению, они его
так и прозвали, а наши современники, по невежеству
вставив букву “тау”, называют его “мантическим” (тап-
513
Платон
акё). А гадание о будущем, когда люди, находящиеся в пол¬
ном рассудке, производят его по птицам и другим знамени¬
ям, в которых, словно нарочно, заключаются для человече¬
ского ума (опё515) и смысл (пош), и знания (ЫзЮпа), древ-
01 ние назвали “ойоноистикой” (оюшлзикё), а люди нового
времени кратко называют “ойонистикой” (о1бт$акё), с
омегой ради пышности. Так вот, насколько прорицание со¬
вершеннее и ценнее птицегадания — тут и название лучше
и само дело, — настолько же, по свидетельству древних, не¬
истовство, которое у людей от бога, прекраснее рассуди¬
тельности, свойства человеческого.
Избавление от болезней, от крайних бедствий, от тяго¬
тевшего издревле гнева богов бывало найдено благодаря
неистовству, появившемуся откуда-то в некоторых семейст-
е вах и дававшему прорицания, кому это требовалось. Неис¬
товство разрешалось в молитвах богам и служении им, и
человек, охваченный им, удостаивался очищения и посвя¬
щения в таинства, становясь неприкосновенным на все
времена для окружающих зол, освобождение от которых
245 доставалось подлинно неистовым и одержимым.
Третий вид одержимости и неистовства — от Муз, он ох¬
ватывает нежную и непорочную душу, пробуждает ее, застав¬
ляет выражать вакхический восторг в песнопениях и других
видах творчества и, украшая несчетное множество деяний
предков, воспитывает потомков. Кто же без неистовства,
посланного Музами, подходит к порогу творчества в уверен¬
ности, что он благодаря одному лишь искусству станет из¬
рядным поэтом, тот еще далек от совершенства: творения
здравомыслящих затмятся творениями неистовых,
ь Вот сколько — и еще больше — могу я привести приме¬
ров прекрасного действия неистовства, даруемого богами.
Так что не стоит его бояться, и пусть нас не тревожит и не
запугивает никакая речь, утверждающая, будто следует
предпочитать рассудительного друга тому, кто охвачен по¬
рывом. Пусть себе торжествуют победу те, кто докажет к
тому же, что не на пользу влюбленному и возлюбленному
ниспосылается богами любовь, — нам надлежит доказать,
54
Ф Е Д Р
с наоборот, что подобное неистовство боги даруют для вели¬
чайшего счастья. Такому доказательству наши искусники
не поверят, зато поверят люди мудрые. Прежде всего надо
вникнуть в подлинную природу божественной и человече¬
ской души, рассмотрев ее состояния и действия. Начало же
доказательства следующее.
Всякая душа бессмертна. Ведь вечнодвижущееся бес¬
смертно. А у того, что сообщает движение другому и при¬
водится в движение другим, это движение прерывается, а
значит, прерывается и жизнь. Только то, что движет само
себя, раз оно не убывает, никогда не перестает и двигать¬
ся и служить источником и началом движения для всего
с1 остального, что движется. Начало же не имеет возникно¬
вения. Из начала необходимо возникает все возникаю¬
щее, а само оно ни из чего не возникает. Если бы начало
возникло из чего-либо, оно уже не было бы началом. Так
как оно не имеет возникновения, то, конечно, оно и не¬
уничтожимо. Если бы погибло начало, оно никогда не
могло бы возникнуть из чего-либо, да и другое из него, так
как все должно возникать из начала. Значит, начало дви¬
жения — это то, что движет само себя. Оно не может ни по-
е гибнуть, ни возникнуть, иначе бы все небо и вся Земля, об¬
рушившись, остановились и уже неоткуда было бы взяться
тому, что, придав им движение, привело бы к их новому
возникновению.
Раз выяснилось, что бессмертно все движимое самим со¬
бою, всякий без колебания скажет то же самое о сущности и
понятии души. Ведь каждое тело, движимое извне, — неоду-
шевлено, а движимое изнутри, из самого себя, — одушевле¬
но, потому что такова природа души. Если это так и то, что
246 движет само себя, есть не что иное, как душа, из этого необ¬
ходимо следует, что душа непорождаема и бессмертна.
О ее бессмертии достаточно этого. А об ее идее надо ска¬
зать вот что: какова она — это всячески требует божествен¬
ного и пространного изложения, а чему она подобна — это
поддается и человеческому, более сжатому, так мы и будем
говорить.
5г5
Платон
Уподобим душу соединенной силе крылатой парной уп¬
ряжки и возничего. У богов и кони и возничие все благо¬
родны и происходят от благородных, а у остальных они
ь смешанного происхождения. Во-первых, это наш повели¬
тель правит упряжкой, а затем, и кони^го у него — один пре¬
красен, благороден и рожден от таких же коней, а другой
конь — его противоположность и предки его — иные. Неиз¬
бежно, что править нами — дело тяжкое и докучное.
Попробуем сказать и о том, как произошло название
смертного и бессмертного существа. Всякая душа ведает
всем неодушевленным, распространяется же она по всему
небу, принимая порой разные образы. Будучи совершен-
с ной и окрыленной, она парит в вышине и правит миром,
если же она теряет крылья, то носится, пока не натолкнет¬
ся на что-нибудь твердое, — тогда она вселяется туда, полу¬
чив земное тело, которое благодаря ее силе кажется движу¬
щимся само собой; а что зовется живым существом, — все
вместе, то есть сопряжение души и тела, получило прозва¬
ние смертного.
О бессмертном же нельзя судить лишь по одному этому
слову. Не видав и мысленно не постигнув в достаточной ме-
а ре бога, мы рисуем себе некое бессмертное существо, имею¬
щее душу, имеющее и тело, причем они нераздельны на веч¬
ные времена. Впрочем, тут, как угодно богу, так пусть и бу¬
дет и так пусть считается.
Мы же коснемся причины утраты крыльев, почему они
отпадают у души. Причина здесь, видимо, такая: крылу от
природы свойственна способность подымать тяжелое в вы¬
соту, туда, где обитает род богов. А изо всего, что связано с
е телом, душа больше всего приобщилась к божественному —
божественное же прекрасно, мудро, доблестно и так далее;
этим вскармливаются и взращиваются крылья души, а от
всего противоположного — от безобразного, дурного — она
чахнет и гибнет.
Великий предводитель на небе, Зевс, на крылатой ко¬
леснице едет первым, все упорядочивая и обо всем забо¬
тясь. За ним следует воинство богов и гениев, выстроенное
51б
Ф Е Д Р
247 в одиннадцать отрядов; одна только 1естия не покидает до¬
ма богов, а из остальных все главные боги, что входят в чис¬
ло двенадцати, предводительствуют каждый порученным
ему строем.
В пределах неба есть много блаженных зрелищ и пу¬
тей, которыми движется счастливый род богов; каждый из
них свершает свое, а [за ними] следует всегда тот, кто хо¬
чет и может, — ведь зависть чужда сонму богов.
Отправляясь на праздничный пир, они поднимаются к
ь вершине по краю поднебесного свода, и уже гам их колесни¬
цы, не теряющие равновесия и хорошо управляемые, легко
совершают путь; зато остальные двигаются с трудом, потому
что конь, причастный злу, всей тяжестью тянет к земле и уд¬
ручает своего возничего, если тот плохо его вырастил. От
этого душе приходится мучиться и крайне напрягаться.
Души, называемые бессмертными, когда достигнут вер¬
шины, выходят наружу и останавливаются на небесном
с хребте; они стоят, небесный свод несет их в круговом дви¬
жении, и они созерцают то, что за пределами неба.
Занебесную область не воспел никто из здешних поэ¬
тов, да никогда и не воспоет по достоинству. Она же вот ка¬
кова (ведь надо наконец осмелиться сказать истину, особен¬
но когда говоришь об истине): эту область занимает бес¬
цветная, без очертаний, неосязаемая сущность, подлинно
существующая, зримая лишь кормчему души — уму; на нее-то
и направлен истинный род знания.
(1 Мысль бога питается умом и чистым знанием, как и
мысль всякой души, которая стремится воспринять надле¬
жащее, узрев [подлинное] бытие, хотя бы и ненадолго, це¬
нит его, питается созерцанием истины и блаженствует, пока
небесный свод не перенесет ее по кругу опять на то же ме¬
сто. При этом кругообороте она созерцает самое справед¬
ливость, созерцает рассудительность, созерцает знание —
е не то знание, которому присуще возникновение и которое
как иное находится в ином, называемом нами сейчас суще¬
ствующим, но подлинное знание, содержащееся в подлин¬
ном бытии. Насладившись созерцанием всего того, что
517
Платон
есть подлинное бытие, душа снова спускается во внутрен¬
нюю область неба и приходит домой. По ее возвращении
возничий ставит коней к яслям, задает им амброзии и вдо¬
бавок поит нектаром.
248 Такова жизнь богов. Что же до остальных душ, то у той,
которая всего лучше последовала богу и уподобилась ему, го¬
лова возничего поднимается в занебесную область и несет¬
ся в круговом движении по небесному своду; но ей не дают
покоя кони, и она с трудом созерцает бытие. Другая душа то
поднимается, то опускается — кони рвут так сильно, что она
одно видит, а другое нет. Вслед за ними остальные души жад¬
но стремятся кверху, но это им не под силу, и они носятся по
ь кругу в глубине, топчут друг друга, напирают, пытаясь опе¬
редить одна другую. И вот возникает смятение, борьба, от
напряжения их бросает в пот. Возничим с ними не спра¬
виться, многие калечатся, у многих часто ломаются крылья.
Несмотря на крайние усилия, всем им не достичь созерца¬
ния [подлинного] бытия, и, отойдя, они довольствуются
мнимым пропитанием.
Но ради чего так стараются узреть поле истины, уви-
с деть, где оно? Да ведь как раз там, на лугах, пастбище для
лучшей стороны души, а природа крыла, поднимающего ду¬
шу, этим и питается. Закон же Адрастеи таков: душа, став¬
шая спутницей бога и увидевшая хоть частицу истины, бу¬
дет благополучна вплоть до следующего кругооборота, и,
если она в состоянии совершать это всегда, она всегда будет
невредимой. Когда же она не будет в силах сопутствовать и
видеть, но, постигнутая какой-нибудь случайностью, испол¬
нится забвения и зла и отяжелеет, а отяжелев, утратит кры-
<1 лья и падет на землю, тогда есть закон, чтобы при первом
рождении не вселялась она ни в какое животное. Душа, ви¬
девшая всего больше, попадает в плод будущего поклонника
мудрости и красоты или человека, преданного Музам и люб¬
ви; вторая за ней — в плод царя, соблюдающего законы, в че¬
ловека воинственного или способного управлять; третья —
в плод государственного деятеля, хозяина, добытчика; чет¬
вертая — в плод человека, усердно занимающегося упражне-
518
Ф Е Д Р
нием или врачеванием тела; пятая по порядку будет вести
жизнь прорицателя или человека, причастного к таинст-
е вам; шестой пристанет подвизаться в поэзии или другой ка¬
кой-либо области подражания; седьмой — быть ремесленни¬
ком или земледельцем; восьмая будет софистом или демаго¬
гом; девятая — тираном. Во всех этих призваниях тот, кто
проживет, соблюдая справедливость, получит лучшую до¬
лю, а кто ее нарушит — худшую.
Но туда, откуда она пришла, никакая душа не возвраща¬
ется в продолжение десяти тысяч лет — ведь она не окры-
249 лится раньше этого срока, за исключением души человека,
искренне возлюбившего мудрость или сочетавшего лю¬
бовь к ней с влюбленностью в юношей: эти души окрыля¬
ются за три тысячелетних круговорота, если три раза под¬
ряд изберут для себя такой образ жизни, и на трехтысяч¬
ный год отходят. Остальные же по окончании своей
первой жизни подвергаются суду, а после приговора суда
одни отбывают наказание, сошедши в подземные темни¬
цы, другие же, кого Дике облегчила от груза и подняла в не-
ь кую область неба, ведут жизнь соответственно той, какую
они прожили в человеческом образе. На тысячный год и те
и другие являются, чтобы получить себе новый удел и вы¬
брать себе вторую жизнь — кто какую захочет. Тут человече¬
ская душа может получить и жизнь животного, а из того
животного, что было когда-то человеком, душа может сно¬
ва вселиться в человека; но душа, никогда не видавшая ис¬
тины, не примет такого образа, ведь человек должен по¬
стигать [ее] в соответствии с идеей, исходящей от многих
с чувственных восприятий, но сводимой рассудком воедино.
А это есть припоминание того, что некогда видела наша ду¬
ша, когда она сопутствовала богу, свысока глядела на то,
что мы теперь называем бытием, и поднималась до подлин¬
ного бытия. Поэтому по справедливости окрыляется толь¬
ко разум философа: у него всегда по мере его сил память
обращена на то, чем божествен бог. Только человек, пра¬
вильно пользующийся такими воспоминаниями, всегда по¬
свящаемый в совершенные таинства, становится подлин-
5г9
Платон
а но совершенным. И так как он стоит вне человеческой суе¬
ты и обращен к божественному, большинство, конечно,
станет увещевать его, как помешанного, — ведь его исступ¬
ленность скрыта от большинства.
Вот к чему пришло все наше рассуждение о четвертом
виде неистовства: когда кто-нибудь смотрит на здешнюю
красоту, припоминая при этом красоту истинную, он ок¬
рыляется, а окрылившись, стремится взлететь; но, еще не
набрав сил, он наподобие птенца глядит вверх, пренебре¬
гая тем, что внизу, — это и есть причина его неистового со-
е стояния. Из всех видов исступленности эта — наилучшая
уже по самому своему происхождению, как для обладающе¬
го ею, так и для того, кто ее с ним разделяет. Причастный
к такому неистовству любитель прекрасного называется
влюбленным. Ведь, как уже сказано, всякая человеческая
250 душа по своей природе бывала созерцательницей бытия,
иначе она не вселилась бы в это живое существо.
Припоминать то, что там, на основании того, что есть
здесь, нелегко любой душе: одни лишь короткое время со¬
зерцали тогда то, что там; другие, упав сюда, обратились
под чужим воздействием к неправде и на свое несчастье за¬
были все священное, виденное ими раньше. Мало остается
таких душ, у которых достаточно сильна память. Они вся¬
кий раз, как увидят что-нибудь, подобное тому, что было
там, бывают поражены и уже не владеют собой, а что это за
состояние, они не знают, потому что недостаточно в нем
ь разбираются. В здешних подобиях нет вовсе отблеска спра¬
ведливости, воздержности и всего другого, ценного для ду¬
ши, но, подходя к этим изображениям, кое-кому, пусть и
очень немногим, все же удается, хотя и с трудом, разглядеть
при помощи наших несовершенных органов, к какому роду
относится то, что изображено.
Сияющую красоту можно было видеть тогда, когда мы
вместе со счастливым сонмом видели блаженное зрелище,
одни — следуя за Зевсом, а другие — за кем-нибудь другим из
с богов, и приобщались к таинствам, которые можно по пра¬
ву назвать самыми блаженными и которые мы совершали,
5 20
Федр
будучи сами еще непорочными и не испытавшими зла,
ожидавшего нас впоследствии. Допущенные к видениям
непорочным, простым, неколебимым и счастливым, мы со¬
зерцали их в свете чистом, чистые сами и еще не отмечен¬
ные, словно надгробием, той оболочкой, которую мы те¬
перь называем телом и которую не можем сбросить, как
улитка — свой домик.
Благодаря памяти возникает тоска о том, что было то¬
гда, — вот почему мы сейчас подробно говорили об этом.
с1 Как мы и сказали, красота сияла среди всего, что там бы¬
ло; когда же мы пришли сюда, мы стали воспринимать ее
сияние всего отчетливее посредством самого отчетливого
из чувств нашего тела — зрения, ведь оно самое острое из
них. Но разумение недоступно зрению, иначе разумение
возбудило бы необычайную любовь, если бы какой-нибудь
отчетливый его образ оказался доступен зрению; точно
так же и все остальное, что заслуживает любви. Только од-
е ной красоте выпало на долю быть наиболее зримой и при¬
влекательной. Человек, очень давно посвященный в таин¬
ства или испорченный, не слишком сильно стремится от¬
сюда туда, к красоте самой по себе: он видит здесь то, что
носит одинаковое с нею название, так что при взгляде на
это он не испытывает благоговения, но, преданный на¬
слаждению, пытается, как четвероногое животное, по¬
крыть и оплодотворить; он не боится наглого обращения
251 и не стыдится гнаться за противоестественным наслажде¬
нием. Между тем человек, только что посвященный в та¬
инства, много созерцавший тогда все, что там было, при
виде божественного лица, хорошо воспроизводящего [ту]
красоту или некую идею тела, сперва испытывает трепет,
на него находит какой-то страх, вроде как было с ним и то¬
гда; затем он смотрит на него с благоговением, как на бога,
и, если бы не боялся прослыть совсем неистовым, он стал
бы совершать жертвоприношения своему любимцу, слов¬
но кумиру или богу. А стоит тому на него взглянуть, как он
ь сразу меняется, он как в лихорадке, его бросает в пот и в
необычный жар.
521
Платон
Восприняв глазами истечение красоты, он согревается,
а этим укрепляется природа крыла: от тепла размягчается
вокруг ростка все, что ранее затвердело от сухости и меша¬
ло росту; благодаря притоку питания, стержень перьев на¬
бухает, и они начинают быстро расти от корня по всей ду-
с ше — ведь она вся была искони пернатой. Пока это происхо¬
дит, душа вся кипит и рвется наружу Когда прорезываются
зубы, бывает зуд и раздражение в деснах—точно такое же со¬
стояние испытывает душа при начале роста крыльев: она
вскипает и при этом испытывает раздражение и зуд, рождая
крылья.
Глядя на красоту юноши, она принимает в себя влекущи¬
еся и истекающие оттуда частицы — недаром это называют
влечением: впитывая их, она согревается, избавляется от му-
01 ки и радуется. Когда же она вдалеке от него, она сохнет: от¬
верстия проходов, по которым пробиваются перья, ссыха¬
ются, закрываются, и ростки перьев оказываются взаперти.
Запертые внутри вместе с влечением, они бьются наподо¬
бие пульса, трут и колют, ища себе выхода — каждый росток
отдельно для себя, — так что душа, вся изнутри исколотая, му¬
чается и терзается, но все же, храня память о прекрасном,
радуется.
Странность такого смешения ее терзает, в недоумении
она неистовствует, и от исступления не может она ни спать
е ночью, ни днем оставаться на одном месте. В тоске бежит
она туда, где думает увидеть обладателя красоты. При виде
его влечение разливается по ней, и то, что было ранее за¬
перто, раскрывается: для души это передышка, когда пре¬
кращаются уколы и муки, в это время вкушает она сладчай-
252 шее удовольствие. По доброй воле она никогда от него не
откажется, ее красавец для нее дороже всех; тут забывают
и о матерях, и о братьях, и о всех приятелях, и потеря — по
нерадению — состояния ей также нипочем. Презрев все
обычаи и приличия, соблюдением которых щеголяла
прежде, она готова рабски служить своему желанному и ва¬
ляться где попало, лишь бы поближе к нему — ведь помимо
благоговения перед обладателем красоты она обрела в нем
ь единственного исцелителя величайших страданий.
522
Ф ЕД Р
Состояние, о котором у меня речь, прекрасный мой
мальчик, люди зовут Эротом, а боги — ты, наверное, улыб¬
нешься новизне прозвания: думаю, это кто-то из гомеридов
приводит из отвергаемых песен два стиха об Эроте, при¬
чем один из них очень дерзкий и не слишком складный; по¬
ют же их так:
Смертные все прозвали его Эротом крылатым,
Боги ж — Птеротом, за то, что расти заставляет он крылья.
с Этому можно верить, можно и не верить. Как бы то ни было,
но причина такого состояния влюбленных именно в этом.
Если Эротом охвачен кто-нибудь из спутников Зевса, он
в силах нести и более тяжелое бремя этого тезки крыла. Слу¬
жители же Арея, вместе с ним совершавшие кругооборот,
бывают склонны к убийству, если их одолел Эрот и они вдруг
решат, что их чем-то обижает тот, в кого они влюблены; они
готовы принести в жертву и самих себя, и своего любимца,
с! Соответственно обстоит дело и с каждым богом: в сонме ко¬
го кто был, тот того и почитает и по мере сил подражает ему
и в своей жизни, пока еще не испорчен и пока живет здесь в
первом своем рождении, и в том, как он ведет себя и обща¬
ется со своим возлюбленным и с остальными людьми.
Каждый выбирает среди красавцев возлюбленного се¬
бе по нраву и, словно это и есть Эрот, делает из него для се¬
бя кумира и украшает его, словно для священнодействий,
е Спутники Зевса ищут Зевсовой души в своем возлюблен¬
ном: они смотрят, склонен ли он по своей природе быть
философом и вождем, и, когда найдут такого, влюбляются
и делают все, чтобы он таким стал. Если раньше они этим
не занимались, то теперь они за это берутся, собирают све-
253 дения откуда только могут и учатся сами. Они стремятся
выследить и найти в самих себе природу своего бога и до¬
биваются успеха, так как принуждены пристально в этого
бога всматриваться. Становясь прикосновенными ему при
помощи памяти, они в исступлении воспринимают от него
обычаи и нравы, насколько может человек быть причастен
523
Платон
богу. Считая, что всем этим они обязаны тому, в кого влюб¬
лены, они еще больше его ценят; черпая у Зевса, словно
вакханки, и изливая почерпнутое в душу любимого, они де-
ь лают его как можно более похожим на своего бога. Те же,
кто следовал за Герой, ищут юношу царственных свойств и,
найдя такого, ведут себя с ним точно так же.
Спутники Аполлона и любого из богов, идя по стопам
своего бога, ищут юношу с такими же природными задатка¬
ми, как у них самих, и, найдя его, убеждают его подражать
их богу, как это делают они сами. Приучая любимца к
стройности и порядку, они, насколько это кому но силам,
подводят его к занятиям и к идее своего бога. Они не обна¬
руживают ни зависти, ни низкой вражды к своему любим-
с цу, но всячески стараются сделать его похожим на самих се¬
бя и на бога, которого почитают. Если истинно влюблен¬
ные осуществят так, как я говорю, то, к чему они усердно
стремятся, то их усердие и посвященность в таинства ока¬
зываются прекрасными и благодетельными для того, кого
взял себе в друзья его неистовый от любви друг. Пленение
же избранника происходит следующим образом.
В начале этой речи мы каждую душу разделили на три
вида: две части ее мы уподобили коням по виду, третью —
а возничему. Пусть и сейчас это будет так. Из коней, говорим
мы, один хорош, а другой нет. А чем хорош один и плох дру¬
гой, мы не говорили, и об этом надо сказать сейчас. Так вот,
один из них прекрасных статей, стройный на вид, шея у не¬
го высокая, храп с горбинкой, масть белая, он черноокий,
любит почет, но при этом рассудителен и совестлив; он друг
истинного мнения, его не надо погонять бичом, можно на-
е правлять его одним лишь приказанием и словом. А другой —
горбатый, тучный, дурно сложен, шея у него мощная, да ко¬
роткая, он курносый, черной масти, а глаза светлые, полно¬
кровный, друг наглости и похвальбы, от косм вокруг ушей
он глухой и еле повинуется бичу и стрекалам.
Когда перед взором возничего предстает нечто достой¬
ное любви, чувство горячит ему всю душу и его терзают зуд
254 и жала возбуждения, тот конь, что послушен возничему,
5М
Ф Е Д Р
одолеваемый своей обычной стыдливостью, сдерживает
свой бег, чтобы не наскочить на любимого. А другого коня
возничему уже не свернуть ни стрекалом, ни бичом: он
вскачь несется изо всех сил. С ним мучение и его сотовари¬
щу по упряжке, и возничему, он принуждает их приступить
к любимцу с намеками на соблазнительность любовных
утех. Оба они сперва сопротивляются, негодуя, потому что
ь их принуждают к ужасным и беззаконным делам. В конце
же концов, так как беде нет предела, они подаются туда, ку¬
да он их тянет, уступают и соглашаются выполнить его ве¬
ления.
Вот они уже близко от любимого и видят его сверка¬
ющий взор. При взгляде на него память возничего несется
к природе красоты и снова видит ее, воздвигшуюся вместе
с рассудительностью на чистом и священном престоле, а
увидев, устрашается, от благоговейного стыда падает навз-
с ничь и тем самым неизбежно натягивает вожжи так силь¬
но, что оба коня заваливаются назад — один охотно, так как
он не противится, но другой, наглый, — совсем против во¬
ли. Отпрянув назад, один конь от стыда и потрясения в ду¬
ше обливается потом, а другой, чуть стихнет боль от узды и
падения, едва переведя дух, начинает в гневе браниться,
поносить и возничего, и сотоварища по упряжке за то, что
те из трусости и по отсутствию мужества покинули строй
с1 вопреки уговору. И снова он принуждает их подойти про¬
тив воли и с трудом уступает их просьбам отложить это до
другого раза.
С наступлением назначенного срока он напоминает им
об этом, а они делают вид, будто забыли. Он пускает в ход си¬
лу, ржет, тащит, принуждая приступить к любимцу с теми же
речами. Чуть только они приблизятся к нему, он изгибается,
вытягивает хвост и, закусив удила, бесстыдно тянет вперед,
е Возничий, еще более испытывая прежнее состояние,
откидывается назад, словно от бегового барьера, изо всех
сил натягивает узду между зубами наглого коня, в кровь ра¬
нит ему злоречивый его язык и челюсти, пригнетая его го¬
лени и бедра к земле и причиняя ему боль. После того как
525
Платон
дурной конь часто испытает это же самое и отбросит на¬
глость, он смиренно следует намерениям своего возничего
и при виде красавца погибает от страха. Тогда и получает¬
ся, что душа влюбленного следует за любимцем со стыдом
255 и боязнью. Тот, кто не прикидывается влюбленным, а под¬
линно это переживает, чтит его всячески как богоравного.
Да и сам юноша по своей природе — друг почитателю. Если
раньше его осуждали его школьные товарищи или еще кто-
нибудь, говоря, что постыдно сближаться с влюбленным, и
потому он отталкивал влюбленного, то с течением времени
ь юный возраст и неизбежность приведут его к этому обще¬
нию. Ведь нет такого определения судьбы, чтоб дурной дур¬
ному был другом, а хороший хорошему — нет. Когда юноша
допустит к себе влюбленного, вступит с ним в разговор и об¬
щение, близко увидит его благосклонность, он бывает пора¬
жен: он замечает, что дружба всех других его друзей и близ¬
ких, вместе взятых, ничего не значит в сравнении с его бо¬
говдохновенным другом. Он постепенно сближается с
с влюбленным, соприкасаясь с ним в гимнасиях и в других со¬
браниях, и тогда поток того истечения, которое Зевс, влюб¬
ленный в Ганимеда, назвал влечением, обильно изливаясь
на влюбленного, частью проникает в него, а частью, когда
он уже переполнен, вытекает наружу. Как дуновение или
звук, отраженные гладкой и твердой поверхностью, снова
несутся туда, откуда они исходили, так и поток красоты сно¬
ва возвращается в красавца чрез очи, то есть тем путем, по
а которому ему свойственно проникать в душу, теперь уже ок¬
рыленную; он орошает проходы крыльев, вызывает их рост
и наполняет любовью душу возлюбленного.
Он любит, но не знает, что именно. Он не понимает сво¬
его состояния и не умеет его выразить; наподобие заразив¬
шегося от другого глазной болезнью, он не может найти ее
причину — от него утаилось, что во влюбленном, словно в
зеркале, он видит самого себя; когда тот здесь, у возлюблен¬
ного, как и у него самого, утихает боль, когда его нет, воз¬
любленный тоскует по влюбленному так же, как тот по не-
е му: у юноши это всего лишь подобие, отображение любви,
526
Ф Е Д Р
называет же он это, да и считает, не любовью, а дружбой.
Как и у влюбленного, у него тоже возникает желание—толь¬
ко более слабое — видеть, прикасаться, целовать, лежать
вместе, и в скором времени он, естественно, так и поступа¬
ет. Когда они лежат вместе, безудержный конь влюбленно¬
го находит, ча о сказать возничему, и просит хоть малого на-
256 слаждения в награду за множество мук. Зато конь любимца
не находит, что сказать; в волнении и смущении обнимает
тот влюбленного, целует, ласкает его, как самого преданно¬
го друга, а когда они лягут вместе, он не способен отказать
влюбленному в его доле наслаждения, если тог об этом по¬
просит. Но товарищ по упряжке вместе с возничим снова
противятся этому, стыдясь и убеждая.
Если победят лучшие духовные задатки человека, его
склонность к порядку в жизни и к философии, то влюблен¬
ный и его любимец блаженно проводят здешнюю жизнь в
ь единомыслии, владея собой и не нарушая скромности, по¬
работив то, из-за чего возникает испорченность души, и
дав свободу тому, что ведет к добродетели. После смерти,
став крылатыми и легкими, они одерживают победу в од¬
ном из трех поистине олимпийских состязаний, а больше¬
го блага не может дать человеку ни человеческий здравый
смысл, ни божественное неистовство.
Если же они будут вести более грубую жизнь, чуждую
с философии и исполненную честолюбия, тогда, возможно,
их безудержные кони, застав души врасплох — в минуту ли
опьянения или просто беззаботности, — сведут их вместе и
заставят их выбрать и свершить то, что превозносится
большинством как самый блаженный удел. А свершив это,
они и впредь будут к этому прибегать, хотя и нечасто, пото¬
му что это не согласуется с их общим духовным складом.
Они тоже дружны, хотя и не так, как те, первые, и не рас¬
стаются не только пока влюблены, но и тогда, когда это
а пройдет, считая, что, раз они дали друг другу величайшие
клятвы в верности, их уже нельзя нарушать и идти на ссору.
При кончине они, хотя и бескрылые, покидают тело, уже
полные стремления окрылиться, так что они тоже получа-
527
Платон
ют немалую награду за свое любовное неистовство. Ведь
нет такого закона, чтобы сходили во мрак и странствовали
под землей те, кто уже вступил на путь поднебесного
странствия, — напротив, им назначена светлая жизнь и да-
е но быть счастливыми, вместе странствовать и благодаря
любви стать одинаково окрыленными, когда придет срок.
Вот сколько божественных даров даст тебе, мой маль¬
чик, дружба влюбленного. А близость с человеком, в тебя
не влюбленным, разбавленная здравым смыслом смерт¬
ных, руководствующаяся расчетливостью смертных, по¬
рождающая в душе милого низменный образ мыслей, вос¬
хваляемый большинством как добродетель, приведет толь-
257 ко к тому, что душа будет девять тысяч лет бессмысленно
слоняться по земле и под землей.
Вот, милый Эрот, дар тебе и возмещение: прекрасней¬
шая и наилучшая покаянная песнь — в меру наших сил. Это
из-за Федра пришлось ее пропеть, да еще в особо поэтиче¬
ских выражениях. Если ты прощаешь мне прежнюю речь и
тебе приятна эта, будь благосклонен и милостив: не отни¬
май у меня и не губи в гневе дарованное тобой же искусст¬
во любви. Дай, чтоб я стал дороже красавцам, чем до сих
ъ пор. Если в прежней речи мы с Федром сказали что-нибудь
тебе не созвучное, вини в этом Лисия: он отец той речи.
Отврати его от таких речей, обрати его к философии, как
уже обратился к ней его брат Полемарх, чтобы этот по¬
клонник Лисия не колебался более, как сейчас, но посвя¬
тил бы всю свою жизнь Эроту и философским речам!
Ф е д р. Я молюсь вместе с тобой, Сократ: раз так для нас луч-
с ше, пусть так и сбудется! А речи твоей я уже давно удив¬
ляюсь — насколько красивее она у тебя вышла, чем пер¬
вая. Я даже опасаюсь, как бы Лисий не показался мне
мелким, если бы он пожелал противопоставить ей ка¬
кую-нибудь другую речь. Да и в самом деле, удивитель¬
ный ты человек, недавно один из наших государствен¬
ных мужей бранил Лисия и попрекал, а ругая, все время
называл его сочинителем речей. Быть может, Лисий из
самолюбия воздержится теперь у нас от писательства.
528
Ф Е Д Р
Теория красноречия на основе учения о душе
Сократ. Ох, юноша, смешные вещи ты говоришь! Ты сов-
с1 сем ошибаешься насчет твоего приятеля, если думаешь,
что он так пуглив. По-твоему, и тот, кто его бранил, дей¬
ствительно высказывал порицание?
Ф е д р. Так казалось, Сократ. Ты и сам знаешь, что люди вли¬
ятельные и почитаемые в городе стесняются писать ре¬
чи и оставлять после себя сочинения, боясь, как бы мол¬
ва не назвала их потом софистами.
Сократ. Ты забыл, Федр, что сладостная излучина получи-
е ла свое название от большой излучины на Ниле. Кроме
этой излучины ты не замечаешь и того, что как раз го¬
сударственные мужи, много о себе воображающие, осо¬
бенно любят писать речи и оставлять после себя сочи¬
нения. Написав какую-нибудь речь, они так ценят тех,
кто ее одобряет, что на первом месте упоминают, кто и
в каком случае их одобрил.
Федр. Как ты говоришь, не понимаю?
Сократ. Разве ты не знаешь, что в начале каждого государ¬
ственного постановления указывается прежде всего,
кто его одобрил?
258 Федр. То есть?
Сократ. “Постановил” — так ведь говорится — “совет”, или
“народ”, или они оба; “такой-то внес предложение” —
здесь составитель речи с большой важностью и похва¬
лой называет свою собственную особу, затем он перехо¬
дит к изложению, выставляя напоказ перед теми, кто
его одобрил, свою мудрость, причем иногда его сочине¬
ние получается чрезвычайно пространным. Это ли, по-
твоему, не записанная речь?
ь Федр. Да, конечно.
С о к р ат. И вот, если его предложение будет принято, тво¬
рец речи уходит из театра, радуясь. Если же оно будет
отвергнуто, если он потерпит неудачу в сочинении ре¬
чей, и его речь не будет достойна записи, тогда горюет
и он сам и его приятели.
Федр. Конечно.
529
Платон
Сократ. Очевидно, они не презирают этого занятия, но,
напротив, восхищаются им.
Ф е д р. И даже очень.
Сократ. А если появится такой способный оратор или
с царь, что, обладая могуществом Ликурга, Солона, или
Дария, обессмертит себя в государстве и как состави¬
тель речей? Разве не будет он сам себя считать богорав¬
ным еще при жизни? И разве не будет то же считать и
потомство, взирая на его сочинения?
Федр. Конечно.
Сократ. Так, по-твоему, кто-либо из таких людей, как бы
неприятен ему ни был Лисий, стал бы порицать его за
то, что он пишет?
Ф е д р. Из твоих слов вытекает, что это невероятно, иначе
вышло бы, что он порицает то, к чему сам стремится,
а Сократ. Значит, всякому ясно, что писать речи само по се¬
бе не постыдно (ахзкЬгоп).
Ф е д р. А что же тогда постыдно?
Сократ. По-моему, постыдно говорить и писать не так,
как следует, а безобразно (а1 зкЬгоз) и злонамеренно.
Федр. Это ясно.
Сократ. Какой же есть способ писать хорошо или, напро¬
тив, нехорошо? Надо ли нам, Федр, расспросить об
этом Лисия или кого другого, кто когда-либо писал или
будет писать, — все равно, сочинит ли он что-нибудь об
общественных делах или частных, в стихах ли, как по¬
эт, или без размера, как любой из нас?
е Федр. Ты спрашиваешь, надо ли? Да для чего же, по прав¬
де говоря, и жить, как не для удовольствий такого рода?
Ведь не для тех же удовольствий, которым должно
предшествовать страдание, — иначе их и не ощутишь,
как это бывает чуть ли не со всеми телесными удоволь¬
ствиями (потому-то их по справедливости и называют
рабскими).
Сократ. Досуг у нас, правда, есть. К тому же цикады над
259 нашей головой поют, разговаривают между собой, как
это обычно в самый зной, да, по-моему, они и смотрят
530
Ф Е Д Р
на нас. Если они увидят, что и мы, подобно большинст¬
ву, не ведем беседы в полдень, а по лености мысли
дремлем, убаюканные ими, то справедливо осмеют нас,
думая, что это какие-то рабы пришли к ним в убежище
и, словно овцы в полдень, спят у родника. Если же они
увидят, что мы, беседуя, не поддаемся их очарованию и
ь плывем мимо них, словно мимо сирен, они, в восхище¬
нии, пожалуй, уделят нам тот почетный дар, который
получили от богов для раздачи людям.
Федр. Что же такое они получили? Я, по-видимому, и не
слыхал об этом.
Сократ. Не годится человеку, любящему Муз, даже и не
слыхать об этом! По преданию, цикады некогда были
людьми, еще до рождения Муз. А когда родились Музы
и появилось пение, некоторые из тогдашних людей
пришли в такой восторг от этого удовольствия, что сре-
с ди песен они забывали о пище и питье и в самозабвении
умирали. От них после и пошла порода цикад: те полу¬
чили такой дар от Муз, что, родившись, не нуждаются в
пище, но сразу же, без пищи и питья, начинают петь,
пока не умрут, а затем идут к Музам известить их, кто из
земных людей какую из них почитает. Известив Терпси¬
хору о тех, кто почтил ее в хороводах, они снискивают
а к ним у нее расположение; у Эрато — к тем, кто почтил
ее в любовных песнях, и то же с остальными Музами, со¬
ответственно виду почитания каждой из них. Самую
старшую из Муз — Каллиопу — и следующую за ней —
Уранию — они извещают о людях, посвятивших свою
жизнь философии и почитающих то, чем ведают эти
Музы. Ведь среди Муз эти две больше всех причастны
небу и учениям, божественным и человеческим, потому
их голос всего прекраснее. Значит, по многим причи¬
нам нам с тобой надо беседовать, а не спать в полдень.
Федр. Конечно, будем беседовать,
е Сократ. Стало быть, нам предстоит рассмотреть, как мы
только что и собирались сделать, от чего это зависит —
говорить и писать хорошо или нехорошо.
531
Платон
Ф е д р. Очевидно.
Сократ. Чтобы речь вышла хорошей, прекрасной, разве
разум оратора не должен постичь истину того, о чем он
собирается говорить?
Ф е д р. Об этом, милый Сократ, я так слышал: тому, кто на-
260 меревается стать оратором, нет необходимости пони¬
мать, что действительно справедливо, — достаточно
знать то, что кажется справедливым большинству, ко¬
торое будет судить. То же самое касается и того, что в
самом деле хорошо и прекрасно, — достаточно знать,
что таковым представляется. Именно так можно убе¬
дить, а не с помощью истины.
Сократ. “Мысль не презренная”, Федр, раз так говорят ум¬
ные люди, но надо рассмотреть, есть ли в ней смысл.
Поэтому нельзя оставить без внимания то, что ты сей¬
час сказал.
Федр. Ты прав.
Сократ. Рассмотрим это следующим образом.
Федр. Каким?
ь Сократ. Например, я убеждал бы тебя приобрести коня,
чтобы сражаться с неприятелем, причем мы с тобой
оба не знали бы, что такое конь, да и о тебе я знал бы
лишь то, что Федр считает конем ручное животное с
большими ушами...
Федр. Это было бы смешно, Сократ.
Сократ. Пока еще нет, но так было бы, если бы я стал все¬
рьез тебя убеждать, сочинив похвальное слово ослу,
называя его конем, что непременно стоит завести эту
скотинку не только дома, но и в походе, так как она
с пригодится в битве, для перевоза клади и еще многого
другого.
Федр. Вот это было бы совсем смешно!
С о к р ат. А разве не лучше то, что смешно да мило, чем то,
что страшно и враждебно?
Федр. Это очевидно.
Сократ. Так вот, когда оратор, не знающий, что такое до¬
бро, а что — зло, выступит перед такими же несведущи-
532
Ф Е Д Р
ми гражданами с целью их убедить, причем будет рас¬
хваливать не тень осла, выдавая его за коня, но зло, вы¬
давая его за добро, и, учтя мнения толпы, убедит ее
сделать что-нибудь плохое вместо хорошего, какие, по-
с1 твоему, плоды принесет впоследствии посев его крас¬
норечия?
Ф е д р. Не очень-то подходящие.
Сократ. Впрочем, друг мой, не слишком ли резко мы напа¬
даем на ораторское искусство? Оно, пожалуй, возрази¬
ло бы нам: “Что за вздор вы несете, странные вы люди!
Никого, кто не знает истины, я не принуждаю учиться
говорить, напротив, — если мой совет что-нибудь зна¬
чит, — пусть лишь обладающий истиной приступает за¬
тем ко мне. Я притязаю вот на что: даже знающий исти¬
ну не найдет помимо меня средства искусно убеждать”,
е Ф е д р. Разве не было бы оно право, говоря так?
Сократ. Согласен, если подходящие к случаю доказатель¬
ства подтвердят, что оно — искусство. Мне сдается, буд¬
то я слышу, как некоторые из них подходят сюда и сви¬
детельствуют, что красноречие не искусство, а далекий
от него навык. Подлинного искусства речи, сказал лако-
нец, нельзя достичь без познания истины, да и никогда
это не станет возможным.
261 Федр. Эти доказательства необходимы, Сократ. Приведи
их сюда и допроси: что и как они утверждают?
Сократ. Придите же сюда, благородные создания, и убе¬
дите Федра, отца прекрасных детей, что, если он ока¬
жется недостаточно искушен в философии, он никогда
не будет способен о чем-либо говорить. Пусть Федр от¬
вечает вам.
Федр. Спрашивайте.
Сократ. Искусство красноречия не есть ли вообще уме¬
ние увлекать души словами, не только в судах и других
общественных собраниях, но и в частном быту? Идет
ли речь о мелочах или о крупных делах, — оно все то
же, и, к чему бы его ни применять правильно — к важ-
ь ным ли делам или к незначительным, — оно от этого не
533
Платон
становится ни более, ни менее ценным. Или ты об этом
слышал не так?
Ф е д р. Клянусь Зевсом, не совсем так. Говорят и пишут ис¬
кусно прежде всего для тяжб, говорят искусно и в на¬
родном собрании. А о большем я не слыхал.
Сократ. Значит, ты слышал только о наставлениях в крас¬
норечии, которые написали в Ил ионе Нестор и Одис¬
сей, чтобы занять свой досуг, а о наставлениях Паламе¬
да ты не слыхал?
с Ф е д р. Да я, клянусь Зевсом, и о наставлениях Нестора не
слыхал, если только ты не сделаешь из Горгия какого-то
Нестора, а Одиссея — из какого-нибудь Фрасимаха и
Феодора.
Сократ. Может быть. Но оставим их. Скажи мне, что де¬
лают на суде тяжущиеся стороны? Не спорят ли они,
или назвать это как-то иначе?
Ф е д р. Нет, именно так.
Сократ. Спорят о том, что справедливо и что несправед¬
ливо?
Федр. Да.
Сократи тот, кто делает это искусно, сумеет представить
одно и то же дело одним и тем же слушателям то спра-
а ведливым, то, если захочет, несправедливым?
Федр. И что же?
Сократ. Да ив народном собрании одно и то же покажет¬
ся гражданам иногда хорошим, а иногда наоборот.
Федр. Это так.
Сократ. Разве мы не знаем, как искусно говорит элейский
Паламед: его слушателям одно и то же представляется
подобным и неподобным, единым и множественным,
покоящимся и несущимся.
Федр. Да, конечно.
Сократ. Следовательно, искусство спора применяется не
е только на суде и в народном собрании, но, по-видимо-
му, это какое-то единое искусство, — если уж оно искус¬
ство, — одинаково применимое ко всему, о чем бы ни
шла речь; при его помощи любой сумеет уподобить все,
534
Ф Е Д Р
что только можно, всему, что только можно, и вывести
на чистую воду другого с его туманными уподоблениями.
Ф е д р. Как, как ты говоришь?
Сократ. Тем, кто доискивается, можно, по-моему, разъяс¬
нить это так: обмануться легче при большой или при
малой разнице между вещами?
262 Ф е д р. При малой.
Сократ. Переход к противоположности разве не будет ме¬
нее заметен, если его совершать постепенно, чем если
резко?
Ф е д р. Как же иначе?
Сократ. Значит, кто собирается обмануть другого, не об¬
манываясь сам, тот должен досконально знать подобие
и неподобие всего существующего.
Ф е д р. Это необходимо.
Сократ.А может ли тот, кто ни об одной вещи не знает ис¬
тины, различить сходство непознанной вещи с други¬
ми вещами, будь оно малым или большим?
ь Ф е д р. Это невозможно.
Сократ. Значит, ясно: у тех, кто имеет неверные мнения о
существующем и поддается обману, причина их беды —
какое-то подобие между вещами.
Ф е д р. Да, так бывает.
Сократ. Может ли быть, чтобы тот, кто всякий раз уводит
от бытия к его противоположности, сумел искусно де¬
лать постепенные переходы на основании подобия
между вещами? И сам он избежит ли ошибки, раз он не
знает, что такое та или иная вещь из существующих?
Ф е д р. Этого никак не может быть,
с Сократ. Значит, друг мой, кто не знает истины, а гоняет¬
ся за мнениями, у того искусство речи будет, видимо,
смешным и неискусным.
Ф е д р. Пожалуй, так.
Сократ. Хочешь посмотреть, что в речи Лисия, которую
ты сюда принес, и в тех речах, которые мы с тобой
здесь произнесли, было, по нашему слову, неискусным и
что искусным?
535
Платон
Ф е д р. С превеликой охотой; а то мы сейчас говорим как-
то голословно, без достаточных примеров.
Сократ. Видимо, это просто случайность, что обе речи яв-
а ляют пример того, как человек хотя и знает истину, но
может, забавляясь в речах, завлечь своих слушателей. Я,
Федр, виню в этом здешних богов. А может быть, и эти
провозвестники Муз, певцы над нашей головой, вдохну¬
ли в нас этот дар — ведь я-то, по крайней мере, вовсе не
причастен к искусству речи.
Федр. Пусть это так, как ты говоришь, но только поясни
свою мысль.
Сократ. Ну-ка, прочти мне начало речи Лисия,
е Федр. “О моих намерениях ты знаешь, слышал уже и о
том, что я считаю для нас с тобой полезным, если они
осуществятся. Думаю, не будет препятствием для моей
просьбы то обстоятельство, что я в тебя не влюблен:
влюбленные раскаиваются потом...”
Сократ. Погоди. Ведь мы хотели указать, в чем Лисий до¬
пускает погрешность и что он делает неискусно, — не
так ли?
263 Федр. Да.
Сократ. Не ясно ли всякому, что кое с чем из этого мы со¬
гласны, а кое-что нас возмущает?
Федр. Кажется, я улавливаю твою мысль, но говори яснее.
Сократ. Когда кто-нибудь назовет железо или серебро,
разве мы не мыслим все одно и то же?
Федр. Конечно, одно и то же.
С о к р ат. А если кто назовет справедливость и благо? Разве
не толкует их всякий по-своему, и разве мы тут не расхо¬
димся друг с другом и сами с собой?
Ф е д р. И даже очень.
ь Сократ. Значит, кое в чем мы согласны, а кое в чем и нет.
Федр. Да, так.
Сократ. В чем же нас легче обмануть и где красноречие
имеет большую силу?
Федр. Видно, там, где мы блуждаем без дороги.
Сократ. Значит, тот, кто намерен заняться ораторским ис¬
536
Ф Е Д Р
кусством, должен прежде всего произвести правильное
разделение и уловить, в чем признак каждой его разно¬
видности — и той, где большинство неизбежно блужда¬
ет, и той, где этого нет.
с Ф е д р. Прекрасную его разновидность, Сократ, постиг бы
тот, кто уловил бы это!
Сократ. Затем, думаю я, в каждом отдельном случае он не
должен упускать из виду, но, напротив, как можно ост¬
рее чувствовать, к какому роду относится то, о чем он
собирается говорить.
Фед р. Конечно.
Сократ. Так что же? Отнесем ли мы любовь к тем предме¬
там, относительно которых есть разногласия, или нет?
Ф е д р. Да еще какие разногласия! Иначе как бы, по-твоему,
тебе удалось высказать о ней все то, что ты только что
наговорил: она — пагуба и для влюбленного и для того,
кого он любит, а с другой стороны, она — величайшее
благо.
с! Сократ. Ты совершенно прав. Но скажи еще вот что: я из-
за своего восторженного состояния не совсем помню,
дал ли я определение любви в начале моей речи?
Ф е д р. Клянусь Зевсом, да, и притом поразительно удачное.
Сократ. То-то же! Насколько же, по этим твоим словам,
нимфы, дочери Ахелоя, и Пан, сын Гермеса, искуснее в
речах, чем Лисий, сын Кефала! Или я ошибаюсь, или
Лисий в начале своей любовной речи заставил нас при¬
нять Эрота за одно из проявлений бытия — правда, та-
е кое, как ему самому было угодно, — и на этом построил
всю свою речь до конца. Хочешь, мы еще раз прочтем
ее начало?
Федр. Если тебе угодно. Однако там нет того, что ты
ищешь.
Сократ. Прочти, чтобы мне услышать его самого.
Федр. “О моих намерениях ты знаешь, слышал уже и о том,
что я считаю для нас с тобой полезным, если они осуще-
264 ствятся. Думаю, не будет препятствием для моей прось¬
бы то обстоятельство, что я в тебя не влюблен: влюб¬
537
Платон
ленные раскаиваются потом в своем хорошем отноше¬
нии, когда проходит их страсть”.
С о к р ат. У него, видно, совсем нет того, что мы ищем. Он
стремится к тому, чтобы его рассуждение плыло не с на¬
чала, а с конца, на спине назад. Он начинает с того, чем
кончил бы влюбленный свое объяснение с любимцем.
Или я не прав, милый ты мой Федр?
ь Федр. Действительно, Сократ, то, о чем он здесь говорит,
это — заключение речи.
Сократ.А остальное? Не кажется ли, что все в этой речи
набросано как попало? Разве очевидно, что именно
сказанное во-вторых, а не другие высказывания долж¬
но непременно занимать второе место? Мне, как не¬
вежде, показалось, что этот писатель отважно высказы¬
вал все, что ему приходило в голову. Усматриваешь ли
ты какую-нибудь необходимость для сочинителей рас¬
полагать все в такой последовательности, как у Лисия?
Федр. Ты слишком любезен, если думаешь, что я способен
с так тщательно разобрать все особенности его сочине¬
ния.
Сократ. Но по крайней мере вот что ты мог бы сказать:
всякая речь должна быть составлена, словно живое су¬
щество, — у нее должно быть тело с головой и ногами,
причем туловище и конечности должны подходить
друг другу и соответствовать целому.
Федр. Как же иначе?
Сократ. Вот и рассмотри, так ли обстоит с речью твоего
приятеля или иначе. Ты найдешь, что она ничем не от¬
личается от надписи, которая, как рассказывают, была
на гробнице фригийца Мидаса.
а Ф е д р. А какая это надпись и что в ней особенного?
Сократ. Она вот какова:
Медная девушка я, на гробнице Мидаса покоюсь.
Воды доколе текут и пышно древа расцветают,
Я безотлучно пребуду на сей многослезной могиле,
Мимо идущим вещая, что здесь Мидас похоронен.
538
Ф ЕД Р
е Ты, я думаю, заметил, что тут все равно, какой стих чи¬
тать первым, какой последним.
Ф е д р. Ты высмеиваешь нашу речь, Сократ?
Сократ. Так оставим ее, чтобы тебя не сердить, хотя, по-
моему, в ней есть много примеров, на которые было бы
полезно обратить внимание, но пытаться подражать
им не очень-то стоит. Перейдем к другим речам. В них
было, мне кажется, нечто такое, к чему следует присмо¬
треться тем, кто хочет исследовать красноречие.
265 Ф е д р. Что ты имеешь в виду?
Сократ. Эти две речи были противоположны друг другу. В
одной утверждалось, что следует угождать влюбленно¬
му, в другой — что невлюбленному.
Ф е д р. И очень решительно утверждалось.
Сократ. Я думал, ты скажешь “неистово” — это было бы
правдой, как раз этого я и добивался: ведь мы утвержда¬
ли, что любовь есть некое неистовство. Не так ли?
Федр. Да.
Сократ. А неистовство бывает двух видов: одно — следст¬
вие человеческих заболеваний, другое же — божествен¬
ного отклонения от того, что обычно принято,
ь Федр. Конечно, так.
Сократ. Божественное неистовство, исходящее от четы¬
рех богов, мы разделили на четыре части: вдохновен¬
ное прорицание мы возвели к Аполлону, посвящение в
таинства — к Дионису, творческое неистовство — к Му¬
зам, четвертую же часть к Афродите и Эроту — и ут¬
верждали, что любовное неистовство всех лучше. Не
знаю, как мы изобразили любовное состояние: быть
может, мы коснулись чего-то истинного, а возможно, и
уклонились в сторону, но, добавив не столь уж неубеди¬
тельное рассуждение, мы с должным благоговением
с прославили в сказочном гимне моего и твоего, Федр,
владыку Эрота, покровителя прекрасных юношей.
Федр. Слушать мне было наслаждение!
Сократ. Одно постараемся из этого понять — как могло
наше рассуждение от порицания перейти к похвале.
539
Платон
Ф е д р. Как же это, по-твоему?
Сократ. Мне кажется, все было там в сущности только шут¬
кой, кроме одного: все, что мы там случайно наговори-
а ли, — двух видов, и суметь иску сно применить их возмож¬
ности было бы для всякого благодарной задачей.
Ф е д р. Какие это виды?
Сократ. Первый — это способность, охватывая всё общим
взглядом, возводить к единой идее то, что повсюду раз¬
розненно, чтобы, давая определение каждому, сделать
ясным предмет поучения. Так поступили мы только что,
говоря об Эроте: сперва определили, что он такое, а за¬
тем, худо ли, хорошо ли, стали рассуждать; поэтому-то
наше рассуждение вышло ясным и не противоречило
само себе.
Ф е д р. А что ты называешь другим видом, Сократ?
е Сократ. Второй вид — это, наоборот, способность разде¬
лять всё на виды, на естественные составные части, ста¬
раясь при этом не раздробить ни одной из них, как это
бывает у дурных поваров: так, в обеих наших недавних
речах мы отнесли неразумную часть души к какому-то
одному общему виду. Подобно тому как в едином от при-
266 роды человеческом теле имеется две одноименные час¬
ти, лишь с обозначением “левая” или “правая”, так об¬
стоит дело и с состоянием безумия, которое обе наши
речи признали составляющим в нас от природы еди¬
ный вид, но одна речь выделила из него часть, обращен¬
ную налево, и не остановилась на этом делении, пока не
нашла там некую так называемую левую любовь, кото¬
рую вполне справедливо и осудила; другая же наша речь
ведет нас к правой части неистовства, одноименной с
первой, и находит там некую божественную любовь, ко-
ь торой отдает предпочтение, и восхваляет ее как причи¬
ну величайших для нас благ.
Ф е д р. Ты говоришь в высшей степени верно.
Сократ. Я, Федр, и сам поклонник такого различения и
обобщения — это помогает мне рассуждать и мыслить.
И если я замечаю в другом природную способность ох¬
ватывать взглядом единое и множественное, я гоняюсь
540
Ф Е Д Р
Следом за ним по пятам, как за богом.
Правильно ли или нет я обращаюсь к тем, кто это мо-
с жет делать, знает бог, а называю я их и посейчас диалек¬
тиками. Но скажи, как назвать тех, кто учился у тебя и у
Лисия? Или это как раз и есть то искусство речи, поль¬
зуясь которым Фрасимах и прочие и сами стали премуд¬
рыми в речах, и делают такими всех, кто только пожела¬
ет приносить им дары, словно царям?
Федр. Люди они, правда, царственные, однако в том, о
чем ты спрашиваешь, несведущие. Но мне кажется, ты
правильно назвал этот вид диалектическим; а вот тот,
что касается красноречия, по-моему, все еще от нас ус¬
кользает.
а Сократ. Как ты говоришь? Может существовать нечто
прекрасное и помимо диалектики, которое тоже отно¬
сится к искусству? Во всяком случае ни мне, ни тебе
нельзя этим пренебрегать и надо поговорить о том,
что это такое — я имею в виду красноречие.
Федр. Об этом очень много говорится, Сократ, в книгах,
написанных об искусстве речи.
Сократ. Хорошо, что ты напомнил. По-моему, на первом
месте, в начале речи, должно быть вступление. Ведь это
ты считаешь, не правда ли, тонкостями искусства?
е Федр. Да.
Сократ. На втором месте — изложение и свидетельства, на
третьем месте — доказательства, на четвертом — правдо¬
подобные выводы. А настоящий Дедал речей, тот, что
родом из Византия, называет еще подтверждение и до¬
бавочное подтверждение.
Федр. Ты говоришь о славном Феодоре?
267 Сократ. Конечно. И еще, утверждает он, надо применять
опровержение и добавочное опровержение как при об¬
винении, так и при защите. А прекраснейшему Евену с
Пароса разве мы не отведем видного места? Он первый
изобрел побочное объяснение и косвенную похвалу. Го¬
ворят, он, чтобы легче было запомнить, изложил свои
косвенные порицания в стихах — такой искусник!
541
Платон
Тисий же и Горгий пусть спокойно спят: им привиде¬
лось, будто вместо истины надо больше почитать прав¬
доподобие; силою своего слова они заставляют малое
ь казаться большим, а большое — малым, новое представ¬
ляют древним, а древнее — новым, по любому поводу у
них наготове то сжатые, то беспредельно пространные
речи. Услышав как-то об этом от меня, Продик рассме¬
ялся и сказал, что лишь он один отыскал, в чем состоит
искусство речей: они не должны быть ни длинными, ни
краткими, но в меру.
Ф е д р. Ты всех умнее, Продик!
Сократ. Ао Гиппии не будем говорить? Я думаю, что одно¬
го с ним взгляда был бы и наш гость из Элей.
Федр. Наверно.
Сократ. А что нам сказать о словотворчестве Пола — о его
с удвоениях, изречениях и образных выражениях, обо
всех этих словесах Ликимния, подаренных Полу для бла¬
гозвучия?
Ф е д р. А у Протагора, Сократ, разве не было чего-нибудь в
этом же роде?
Сократ. Какое-то учение о правильности речи, дитя мое,
и много еще хороших вещей. Но в жалобностонущих
речах о старости и нужде всех одолели, по-моему, искус-
а ство и мощь халкедонца. Он умеет и вызвать гнев тол¬
пы, и снова своими чарами укротить разгневанных —
так он уверяет. Потому-то он так силен, когда требуется
оклеветать или опровергнуть клевету.
Что же касается заключительной части речей, то у
всех, видимо, одно мнение, только одни называют ее
сжатым повторением, а другие иначе.
Федр. Ты говоришь, что под конец нужно в главных чер¬
тах напомнить слушателям обо всем сказанном?
Сократ. Да, по-моему, так; но не можешь ли ты добавить
еще что-нибудь об искусстве красноречия?
Федр. Мелочи, о них не стоит говорить.
268 Сократ. Оставим в стороне мелочи. Лучше вот что рас¬
смотрим при ярком свете дня: как и когда красноречие
воздействует своим искусством?
542
Ф Е Д Р
Федр. Оно действует очень сильно, Сократ, особенно в
многолюдных собраниях.
Сократ. Да, это так. Но, друг мой, взгляни и скажи, не ка¬
жется ли тебе, как и мне, что вся основа этой их ткани
разлезлась?
Федр. Объясни, как это.
Сократ. Скажи-ка мне, если кто обратится к твоему при¬
ятелю Эриксимаху или к его отцу Акумену и скажет: “Я
умею как-то так воздействовать на человеческое тело,
что оно по моему усмотрению может стать горячим
ь или холодным, а если мне вздумается, я могу вызвать
рвоту или понос и многое другое в том же роде. Раз я
это умею, я притязаю на то, чтобы быть врачом, и могу
сделать врачом и другого, кому я передам это свое уме¬
ние”. Что бы, по-твоему, сказали Эриксимах или Аку-
мен ему в ответ?
Федр. Ничего, они бы только спросили, знает ли он вдоба¬
вок, к кому, когда и в какой мере следует применять каж¬
дое из его средств?
Сократ. А если бы он сказал: “Ничуть, но я считаю, что
с мой выученик сам сможет сделать то, о чем ты спраши¬
ваешь”.
Федр. Они сказали бы, я думаю, что этот человек не в сво¬
ем уме: он вычитал кое-что из книг или случайно ему
попались в руки лекарства, и вот он возомнил себя вра¬
чом, ничего в этом деле не смысля.
Сократ.А если бы кто-нибудь в свою очередь обратился к
Софоклу и Еврипиду и заявил, что умеет о пустяках со¬
чинять длиннейшие речи, а о чем-нибудь великом, на¬
оборот, весьма сжатые и по своему желанию делать их
то жалостными, то, наоборот, устрашающими, грозны¬
ми и так далее, а также что он уверен, будто, обучая все-
(1 му этому, передаст другим умение создавать трагедии?
Ф е д р. И Софокл и Еврипид, думаю я, Сократ, осмеяли бы
того, кто считает, будто трагедия не есть сочетание
подобных речей, но связных и составляющих единое
целое.
543
Платон
Сократ. Но я думаю, они не стали бы его грубо бранить.
Так, знаток музыки при встрече с человеком, считаю¬
щим себя знатоком гармонии только потому, что он
е умеет настраивать струну то выше, то ниже, не скажет
грубо: “Бедняга, ты, видно, рехнулся”, — но, напротив,
скажет очень мягко, как подобает человеку, причастно¬
му музыке: “Уважаемый, конечно, и это необходимо
уметь тому, кто собирается заняться гармонией, но это
не исключает того, что человек в твоем положении ни¬
мало не смыслит в гармонии: у тебя есть необходимые
предварительные сведения по гармонии, но самой гар¬
монии ты не знаешь”.
Ф е д р. Совершенно верно.
269 Сок рат. Значит, и Софокл сказал бы тому, кто захотел бы
блеснуть перед ними, что это всего лишь подступы к
трагедии, а не трагическое искусство; и Акумен сказал
бы, что здесь лишь подступы к врачеванию, а не само
искусство.
Ф е д р. Разумеется.
С о к рат. А что, по нашему мнению, сделал бы сладкоречи¬
вый Адраст или хотя бы Перикл, если бы они услыхали
о только что упомянутых нами замечательных ухищре¬
ниях — о краткости, об образном способе выражения и
так далее, что, как мы сказали, надо рассматривать при
ь ярком свете дня? Не были бы они раздосадованы, как
мы с тобой, и не вырвалось бы у них, по неотесанности,
неучтивое слово в отношении тех, кто все это пишет и
учит этому под видом искусства красноречия. Или, мо¬
жет быть, — они ведь умнее нас — только бы нас упрекну¬
ли, сказавши: “Нечего сердиться, Федр и Сократ, надо
отнестись снисходительно, если люди, не умеющие рас¬
суждать, не способны определить, что такое искусство
красноречия. Из-за этого они, обладая лишь необходи¬
мыми предварительными сведениями, считают, будто
с изобрели ораторское искусство и, когда преподают его
другим, уверены, что передают им совершенное искус¬
ство красноречия. А говорить о каждом предмете убеди¬
544
Ф Е Д Р
тельно и сочетать все в одно целое, это, по их мнению,
нетрудно, и ученики сами собой должны достичь этого
в своих речах”.
Ф ед р. Ведь действительно, Сократ, именно таково искус¬
ство, котором)7 под видом красноречия обучают эти
люди и о котором они пишут. Мне кажется, ты верно
а сказал. Но как и откуда можно научиться искусству под¬
линного и убедительного красноречия?
Сократ. С этой возможностью, Федр, как и с возможнос¬
тью стать совершенным борцом, дело обстоит, вероят¬
но, — а может быть, и необходимо, — так же, как и со
всем остальным: если у тебя есть природные задатки
оратора, ты станешь выдающимся оратором, приложив
к этому знания и упражнения. В чем из этого у тебя ока¬
жется недостаток, то и будет твоим слабым местом.
Сколько здесь от искусства — ясно, по-моему, из нашего
рассмотрения, но это не обнаружится на том пути, кото¬
рым следуют Лисий и Фрасимах.
Ф е д р. А на каком же?
е С о крат. Видимо, друг мой, не случайно Перикл всех пре¬
взошел в красноречии.
Федр. Почему же?
Сократ. Сколько ни есть великих искусств, все они, кроме
270 того, нуждаются в тщательном исследовании природы
вещей возвышенных. Отсюда, видимо, как-то и проис¬
текает высокий образ мыслей и совершенство во всем.
Этим и обладает Перикл кроме своей природной ода¬
ренности. Сблизившись с Анаксагором, человеком, по-
моему, как раз такого склада, Перикл преисполнился
познания возвышенного и постиг природу ума и мыш¬
ления, о чем Анаксагор часто вел речь; отсюда Перикл
извлек пользу и для искусства красноречия.
Федр. Как ты это понимаешь?
ь Сократ. Пожалуй, в искусстве врачевания те же самые
приемы, что и в искусстве красноречия.
Федр. Как так?
545
Платон
Сократ. И тут и там нужно разбираться в природе, в од¬
ном случае — тела, в другом — души, если ты намерен
пользоваться не навыком и опытом, а искусством, при¬
меняя в первом случае лекарства и питание для восста¬
новления здоровья и сил, а во втором — беседы и надле¬
жащие занятия, чтобы привить желательное умение
убеждать и добродетель.
Ф е д р. Наверно, это так, Сократ,
с Сократ. Думаешь ли ты, что можно достойным образом
постичь природу души, не постигнув природы целого?
Ф е д р. Если должно в чем-то верить Асклепиаду Гиппокра¬
ту, то даже природу тела нельзя постигнуть иным путем.
Сократ. Это он прекрасно говорит, друг мой. Однако кро¬
ме Гиппократа надо еще обратиться к разуму и посмот¬
реть, согласен ли он с Гиппократом.
Ф е д р. Я полагаю.
Сократ. Итак, посмотри, что говорит о природе Гиппо¬
крат, а что — истинный разум. Разве не так следует мыс-
а лить о природе любой вещи: прежде всего, простая ли
это вещь — то, в чем мы и сами хотели бы стать искус¬
ными и других умели бы делать такими, или она много¬
видна; затем, если это простая вещь, надо рассмотреть
ее способности: на что и как она по своей природе мо¬
жет воздействовать или, наоборот, что и как может воз¬
действовать на нее? Если же есть много ее видов, то на¬
до их сосчитать и посмотреть свойства каждого (так же
как в том случае, когда она едина): на что и как каждый
вид может по своей природе воздействовать и что и
как может воздействовать на него.
Ф е д р. Пожалуй, это так, Сократ.
Сократ. Иначе рассмотрение походило бы на блуждание
е слепого. А тому, кто причастен искусству, никак нельзя
уподобляться слепому или глухому. Ясно, что, кто по
правилам искусства наставляет другого в сочинении
речей, тот в точности покажет сущность природы то¬
го, к чему обращена речь, — а это будет душа.
Ф е д р. Конечно. И что же?
546
Ф Е Д Р
271 С о к р ат. И все его усилия направлены на это — ведь имен¬
но душу старается он убедить. Не так ли?
Федр. Да.
Сократ. Значит, ясно, что Фрасимах или кто другой, если
он всерьез преподает ораторское искусство, прежде
всего со всей тщательностью будет писать о душе и на¬
глядно покажет, едина и единообразна ли она по своей
природе или же у нее много видов, соответственно сло¬
жению тела. Это мы и называем показать природу [ка¬
кой-либо вещи].
Федр. Совершенно верно.
Сократ. Во-вторых, он укажет, на что и как душа по своей
природе воздействует и что и как воздействует на нее.
Федр. И дальше?
ь Сократ. В-третьих, стройно расположив виды речей и ду¬
ши и их состояния, он разберет все причины, устано¬
вит соответствие каждого [вида речи] каждому [виду
души] и научит, какую душу какими речами и по какой
причине непременно удастся убедить, а какую — нет.
Федр. Это было бы, верно, очень хорошо.
Сократ. Право же, друг мой, если объяснять или излагать
иначе, то ни этого и вообще никогда ничего не удастся
изложить ни устно, ни письменно в соответствии с пра-
с вилами искусства. А те, кого ты слушал, эти нынешние
составители руководств по искусству речи, они плуты и
только скрывают, что отлично знают человеческую ду¬
шу. Так что пока они не станут говорить и писать имен¬
но этим способом, мы не поверим им, что их руковод¬
ства написаны по правилам искусства.
Федр. Какой способ ты имеешь в виду?
Сократ. Здесь нелегко подобрать точные выражения, но
я хочу указать, как надо писать, чтобы это, насколько
возможно, было сделано по правилам искусства.
Федр. Так укажи.
Сократ. Поскольку сила речи заключается в воздействии
а на душу, тому, кто собирается стать оратором, необхо¬
димо знать, сколько видов имеет душа: их столько-то и
547
Платон
столько-то, они такието и такие-то, поэтому слушатели
бывают такими-то и такими-то. Когда это должным об¬
разом разобрано, тогда устанавливается, что есть столь¬
ко-то и столько-то видов речей и каждый из них такой-
то. Таких-то слушателей по такой-то причине легко убе¬
дить в том-то и том-то такими-то речами, а такие-то
потому-то и потому-то с трудом поддаются убеждению.
Кто достаточно все это продумал, тот затем наблюдает,
е как это осуществляется и применяется на деле, причем
он должен уметь остро воспринимать и прослеживать,
иначе он не прибавит ничего к тому, что он еще раньше
слышал, изучая красноречие. Когда же он будет спосо¬
бен определять, какими речами какой человек даст себя
убедить, тогда при встрече с таким человеком он смо-
272 жет распознать его и дать себе отчет что вот как раз тот
человек и та природа, о которой прежде шла речь. Те¬
перь она на самом деле предстала перед ним, и к ней на¬
до вот так применить такие-то речи, чтобы убедить ее в
том-то. Сообразив все это, он должен учесть время, ко¬
гда ему удобнее говорить, а когда и воздержаться: все
изученные им виды речей — сжатую речь, или жалостли¬
вую, или возбуждающую — ему следует применять вовре¬
мя и кстати: только тогда, и никак не ранее, его искусст-
ь во будет разработано прекрасно и совершенно. Если
же, произнося речь, сочиняя или обучая, он упустит
хоть что-нибудь из этого, а между тем станет утверж¬
дать, что придерживается правил искусства, прав будет
тот, кто ему не поверит. “Что же, Федр и Сократ, — ска¬
жет, пожалуй, такой сочинитель, — таково ваше мне¬
ние? А разве нельзя как-нибудь иначе понимать то, что
называют искусством красноречия?”
Федр. Невозможно иначе, Сократ, хотя дело это, видимо,
не малое.
Сократ. Ты прав. Именно поэтому нужно, поворачивая
каждую речь то так, то этак, смотреть, не найдется ли
с какой-нибудь более легкий и короткий путь к искусству
красноречия, чтобы не идти понапрасну долгим и тер¬
548
Ф Е Д Р
нистым путем, когда можно избрать короткий и ров¬
ный. Если же ты, слушавший Лисия и других, можешь
оказать нам какую-то помощь, то попытайся припом¬
нить и изложить то, что ты слышал.
Федр. Можно было бы попытаться, но сейчас я не распо¬
ложен.
Сократ. Хочешь, я скажу тебе одну вещь, которую слышал
от тех, кто занимается этим делом?
Федр. Что именно?
Сократ. Есть же поговорка, Федр, что стоит иногда повто¬
рить и слова волка.
с1 Федр. Так ты это и сделай.
Сократ. Итак, они утверждают, что в этом деле вовсе не
надо заноситься так высоко и пу скаться в длинные рас¬
суждения. По их мнению, — и как мы уже сказали в на¬
чале этого рассуждения, — тому, кто собирается стать
хорошим оратором, совершенно излишне иметь ис¬
тинное представление о справедливых и хороших де¬
лах или о людях, справедливых и хороших по природе
либо по воспитанию. В судах решительно никому нет
е никакого дела до истины, важна только убедитель¬
ность. А она состоит в правдоподобии, на чем и должен
сосредоточить свое внимание тот, кто хочет произнес¬
ти искусную речь. Иной раз в защитительной и обвини¬
тельной речи даже следует умолчать о том, что было в
действительности, если это неправдоподобно, и гово¬
рить только о правдоподобном: оратор изо всех сил
должен гнаться за правдоподобием, зачастую распро-
273 щавшись с истиной. Провести это через всю речь — вот
в чем и будет состоять все искусство.
Федр. Ты, Сократ, как раз коснулся того, что говорят лю¬
ди, выдающие себя за знатоков красноречия. Припо¬
минаю, что мы с тобой и раньше мимоходом касались
этого, а ведь это очень важно для всех, кто занимается
таким делом.
Сократ. Но ты тщательно изучил самого Тисия, так пусть
ь Тисий нам и скажет, согласен ли он с большинством от¬
носительно того, что такое правдоподобие.
549
Платон
Ф е д р. Как он может быть не согласен?
Сократ. Вот какой случай Тисий, по-видимому, умно при¬
думал и искусно описал: если слабосильный, но храб¬
рый человек побьет сильного, но трусливого, отнимет
у него плащ или еще что-нибудь, то, когда их вызовут в
суд, ни одному из них нельзя говорить правду: трусу не
следует признаваться, что его избил один человек, ока¬
завшийся храбрецом. Тому же надо доказывать, что
с они встретились один на один, и напирать на такой до¬
вод: “Как же я, вот такой, мог напасть на такого?” Силь¬
ный не признается в своей трусости, но попытается
что-нибудь соврать и тем самым, возможно, даст своему
противнику повод его уличить. И в других случаях бы¬
вают искусные речи в таком же роде. Разве не так,
Федр?
Ф е д р. Ну и что же?
Сократ. Ох, и ловко же прикрытое искусство изобрел Ти¬
сий или кто бы там ни был другой и как бы он ни назы¬
вался! Но, друг мой, сказать ли нам ему или нет...
а Федр. Что?
С о к р ат. А вот что: “Мы, Тисий, задолго до твоего появле¬
ния говорили, бывало, что большинству людей правдо¬
подобным кажется то, что подобно истине. А вот сей¬
час мы разбирали разные случаи подобия и показали,
что лучше всего умеет его находить всюду тот, кто зна¬
ет истину. Так что, если ты утверждаешь что-нибудь но¬
вое относительно искусства красноречия, мы послуша¬
ем, если же нет, мы останемся при убеждении, к кото-
е рому привело нас наше исследование: кто не учтет
природные качества своих будущих слушателей, кто не
сумеет различать существующее по видам и охватывать
одной идеей все единичное, тот никогда не овладеет
искусством красноречия настолько, насколько это воз¬
можно для человека.
Достичь этого без усилий нельзя, и человек рассуди¬
тельный предпримет такой труд не ради того, чтобы го¬
ворить и иметь дело с людьми, а для того, чтобы быть в
550
Ф Е Д Р
состоянии говорить угодное богам и по мере сил своих
делать все так, чтобы им это было угодно. Ведь те, кто
274 мудрее нас с тобой, Тисий, утверждают, что человек, об¬
ладающий умом, должен заботиться о том, как бы уго¬
дить не товарищам по рабству — им разве лишь между
прочим, — но своим благим владыкам, потомкам благих
родителей. Поэтому, если путь долог, не удивляйся: ради
великой цели надо его пройти, а вовсе не так, как ты се¬
бе представляешь. Сбудется, гласит поговорка, если кто
пожелает, и это будет прекраснейший плод тех усилий”.
Федр. Прекрасно, по-моему, сказано, Сократ, если только
это кому-то по силам.
Сократ. Но ведь если что и придется претерпеть, взяв-
ь шись за прекрасное дело, это тоже будет прекрасно.
Федр. Конечно.
С о к р ат. Ну что ж, довольно говорить об искусном и неис¬
кусном составлении речей!
Федр. Пожалуй.
Сократ. Остается разобрать, подобает ли записывать ре¬
чи или нет, чем это хорошо, а чем не годится. Не так ли?
Федр. Да.
Сократ. Относительно речей знаешь ли ты, как всего бо¬
лее угодить богу делом или словом?
Федр. Нет, а ты?
с Сократ. Я могу только передать, что об этом слышали на¬
ши предки, они-то знали, правда ли это. Если бы мы са¬
ми могли доискаться до этого, разве нам было бы дело
до человеческих предположений?
Федр. Смешной вопрос! Но скажи, что ты, по твоим сло¬
вам, слышал.
Сократ. Так вот, я слышал, что близ египетского Навкра-
тиса родился один из древних тамошних богов, которо¬
му посвящена птица, называемая ибисом. А самому бо¬
жеству имя было Тевт. Он первый изобрел число, счет,
с! геометрию, астрономию, вдобавок игру в шашки и в ко¬
сти, а также и письмена. Царем над всем Египтом был
тогда Тамус, правивший в великом городе верхней об-
551
Платон
ласти, который греки называют египетскими Фивами,
а его бога — Аммоном. Придя к царю, Тевт показал свои
искусства и сказал, что их надо передать остальным
египтянам. Царь спросил, какую пользу приносит каж¬
дое из них. Тевт стал объяснять, а царь, смотря по тому,
говорил ли Тевт, по его мнению, хорошо или нет, кое-
е что порицал, а кое-что хвалил. По поводу каждого ис¬
кусства Тамус, как передают, много высказал Тевту хо¬
рошего и дурного, но это было бы слишком долго рас¬
сказывать. Когда же дошел черед до письмен, Тевт
сказал: “Эта наука, царь, сделает египтян более мудры¬
ми и памятливыми, так как найдено средство для памя¬
ти и мудрости”. Царь же сказал: “Искуснейший Тевт,
один способен порождать предметы искусства, а дру¬
гой — судить, какая в них доля вреда или выгоды для
275 тех, кто будет ими пользоваться. Вот и сейчас ты, отец
письмен, из любви к ним придал им прямо противопо¬
ложное значение. В души научившихся им они вселят
забывчивость, так как будет лишена упражнения па¬
мять: припоминать станут извне, доверяясь письму; по
посторонним знакам, а не изнутри, сами собою. Стало
быть, ты нашел средство не для памяти, а для припоми¬
нания. Ты даешь ученикам мнимую, а не истинную муд¬
рость. Они у тебя будут многое знать понаслышке, без
ъ обучения, и будут казаться многознающими, оставаясь
в большинстве невеждами, людьми трудными для об¬
щения; они станут мнимомудрыми вместо мудрых”.
Ф е д р. Ты, Сократ, легко сочиняешь египетские и какие те¬
бе угодно сказания.
Сократ. Рассказывали же жрецы Зевса Додонского, что
слова дуба были первыми прорицаниями. Людям тех
времен, — ведь они не были так умны, как вы, нынеш¬
ние, — было довольно, по их простоте, слушать дуб или
с скалу, лишь бы только те говорили правду. А для тебя,
наверное, важно, кто это говорит и откуда он, ведь ты
смотришь не только на то, так ли все на самом деле или
иначе.
552
Ф Е Д Р
Ф е д р. Ты правильно меня упрекнул, а с письменами, вид¬
но, так оно и есть, как говорит тот фиванец.
Сократ. Значит, и тот, кто рассчитывает запечатлеть в
письменах свое искусство и кто в свою очередь черпа¬
ет его из письмен, потому что оно будто бы надежно и
прочно сохраняется там на будущее, — оба преисполне¬
ны простодушия и, в сущности, не знают прорицания
Аммона, раз они записанную речь ставят выше, чем на-
с1 поминание со стороны человека, сведущего в том, что
записано.
Ф е д р. Это очень верно.
С о к р ат. В этом, Федр, дурная особенность письменности,
поистине сходной с живописью: ее порождения стоят,
как живые, а спроси их — они величаво и гордо молчат.
То же самое и с сочинениями: думаешь, будто они гово¬
рят как разумные существа, но если кто спросит о чем-
нибудь из того, что они говорят, желая это усвоить, они
всегда отвечают одно и то же. Всякое сочинение, однаж-
е ды записанное, находится в обращении везде — и у лю¬
дей понимающих, и равным образом у тех, кому вовсе не
подобает его читать, и оно не знает, с кем оно должно го¬
ворить, а с кем нет. Если им пренебрегают или неспра¬
ведливо его ругают, оно нуждается в помощи своего от¬
ца, само же не способно ни защититься, ни помочь себе.
Ф е д р. И это ты говоришь очень верно.
276 Сократ. Что же, не взглянуть ли нам, как возникает другое
сочинение, родной брат первого, и насколько оно по
своей природе лучше того и могущественнее?
Федр. Что же это за сочинение и как оно, по-твоему, воз¬
никает?
Сократ. Это то сочинение, которое по мере приобрете¬
ния знаний пишется в душе обучающегося; оно способ¬
но себя защитить и при этом умеет говорить с кем сле¬
дует, умеет и промолчать.
Федр. Ты говоришь о живой и одушевленной речи знающе¬
го человека, отображением которой справедливо мож¬
но назвать письменную речь?
553
Платон
ь Сократ. Совершенно верно. Скажи мне вот что: разве ста¬
нет разумный земледелец, радеющий о посеве и желаю¬
щий получить урожай, всерьез возделывать летом сады
Адониса ради удовольствия восемь дней любоваться хо¬
рошими всходами? Если он и делает это иной раз, то
только для забавы, ради праздника. А всерьез он сеет, где
надлежит, применяя земледельческое искусство, и быва¬
ет доволен, когда на восьмой месяц созреет его посев,
с Федр. Конечно, Сократ, одно он будет делать всерьез, а
другое — только так, как ты говоришь.
Сократ. А человек, обладающий знанием справедливого,
прекрасного, благого, — что же он, по-нашему, меньше
земледельца заботится о своем посеве?
Федр. Ни в коем случае.
Сократ. Значит, он не станет всерьез писать по воде чер¬
нилами, сея при помощи тростниковой палочки сочи¬
нения, не способные помочь себе словом и должным
образом научить истине.
Федр. Это было бы невероятно,
а Сократ. Конечно. Но вероятно, ради забавы он засеет са¬
ды письмен и станет писать; ведь когда он пишет, он на¬
капливает запас воспоминаний для себя самого на то
время, когда наступит старость — возраст забвенья, да и
для всякого, кто пойдет по его следам; и он порадуется
при виде нежных всходов. Между тем как другие люди
предаются иным развлечениям, упиваясь пиршества¬
ми и тому подобными забавами, он вместо этого будет,
вероятно, проводить время в тех развлечениях, о кото¬
рых я говорю.
е Федр. Забава, о которой ты говоришь, Сократ, прекрасна
в сравнении с теми низкими развлечениями: ведь она
доступна только тому, кто умеет, забавляясь сочинени¬
ем, повествовать о справедливости и обо всем прочем,
что ты упоминал.
Сократ. Так-то это так, милый Федр, но еще лучше, по-мо¬
ему, станут такие занятия, если пользоваться искусст¬
вом диалектики: взяв подходящую душу, такой человек
554
Ф Е Д Р
со знанием дела насаждает и сеет в ней речи, способ-
277 ные помочь и самим себе и сеятелю, ибо они не бес¬
плодны, в них есть семя, которое родит новые речи в
душах других людей, способные сделать это семя наве¬
ки бессмертным, а его обладателя счастливым настоль¬
ко, насколько может быть человек.
Ф е д р. То, что ты сейчас говоришь, еще лучше.
Сократ. Теперь, Федр, раз мы с этим согласны, мы уже мо¬
жем судить и о том...
Федр. О чем?
С о к р ат. Да о том, что мы хотели рассмотреть и что при¬
вело нас к только что сказанному: надо рассмотреть уп-
ь рек, сделанный нами Лисию за то, что он пишет речи,
да и сами речи — какие из них написаны искусно, а ка¬
кие нет. А что соответствует правилам искусства и что
нет, как мне кажется, уже достаточно выяснено.
Федр. Да, кажется, но напомни, как именно.
Сократ. Прежде всего надо познать истину относительно
любой вещи, о которой говоришь или пишешь; суметь
определить все соответственно с этой истиной, а дав
определение, знать, как дальше подразделить это на
виды, вплоть до того, что не поддается делению. При¬
роду души надо рассматривать точно так же, отыскивая
с вид речи, соответствующий каждому природному скла¬
ду, и таким образом строить и упорядочивать свою
речь; к сложной душе надо обращаться со сложными,
разнообразными речами, а к простой душе — с просты¬
ми. Без этого невозможно искусно, насколько это поз¬
воляет природа, овладеть всем родом речей — ни теми,
что предназначены учить, ни теми — что убеждать, как
показало все наше предшествующее рассуждение.
Федр. Да, это стало вполне очевидным.
(1 Сократ.А прекрасно или постыдно произносить и запи¬
сывать речи, и когда это дело по праву заслуживает по¬
рицания, а когда — нет, разве не выяснило сказанное
несколько раньше?
Ф е д р. А что было сказано?
555
Платон
Сократ. Если Лисий или кто другой когда-либо написал
или напишет для частных лиц либо для общества сочи¬
нение, касающееся гражданского устройства, и будет
считать, что там все ясно и верно обосновано, такой
писатель заслуживает порицания, все равно — выска¬
жет его кто-нибудь или нет. Во сне ли или наяву быть в
е неведении относительно справедливости и несправед¬
ливости, зла и блага — это и впрямь не может не вы¬
звать порицания, хотя бы толпа и превозносила такого
человека.
Федр. Конечно, не может.
Сократ. Кто же считает, что в речи, написанной на любую
тему, неизбежно будет много развлекательного и что
никогда еще не было написано или произнесено ни од¬
ной речи, в стихах ли или нет, которая заслуживала бы
серьезного отношения (ведь речи произносят подобно
сказам рапсодов, то есть без исследования и поучения,
278 имеющего целью убеждать; в сущности, лучшее, что у
них есть, рапсоды знают наизусть), — так вот, такой че¬
ловек находит, что только в речах назидательных, про¬
износимых ради поучения и воистину начертываемых
в душе, в речах о справедливости, красоте и благе есть
ясность и совершенство, стоящие стараний. О таких
речах он скажет, что они словно родные его сыновья, —
прежде всего о той, которую он изобрел сам, затем о ее
ь потомках и братьях, заслуженно возникших в душах
других людей. А с остальными сочинениями он распро¬
стится. Вот тот человек, Федр, каким мы с тобой оба
желали бы стать.
Ф е д р. Я очень хочу того же и молюсь об этом.
Сократ. Так довольно нам развлекаться рассуждением о
речах. А ты пойди и сообщи Лисию, что мы с тобой,
сойдя к источнику нимф и в святилище Муз, услыхали
с там голоса, которые поручили нам сказать Лисию и
всякому другому, кто сочиняет речи, да и Гомеру и вся¬
кому другому, кто слагал стихи для пения и не для пе¬
ния, а в-третьих, и Солону и всякому, кто писал сочине-
556
Ф Е Д Р
ния, касающиеся гражданского устройства, в виде ре¬
чей и назвал эти речи законами: если такой человек со¬
ставил свои произведения, зная, в чем заключается ис¬
тина, и может защитить их, когда кто-нибудь станет их
проверять, и если он сам способен устно указать сла¬
бые стороны того, что написал, то такого человека сле-
(1 дует называть не по его сочинениям, а по той цели, к
которой были направлены его старания.
Ф е д р. Как же ты предлагаешь его называть?
Сократ. Название мудреца, Федр, по-моему, для него
слишком громко и пристало только богу. Любитель му¬
дрости — философ или что-нибудь в этом роде — вот
что больше ему подходит и более ладно звучит.
Федр. Да, это очень подходит.
С о к р а т. А значит, того, кто не обладает чем-нибудь более
ценным, чем то, что он сочинил или написал, кто дол¬
го вертел свое произведение то так то этак, то склеивая
е его части, то их уничтожая, ты по справедливости на¬
зовешь либо поэтом, либо составителем речей или за¬
конов?
Федр. Конечно.
Сократ. Эго вот ты и сообщи своему приятелю.
Ф е д р. А ты? Как ты поступишь? Нельзя ведь обойти и тво¬
его приятеля.
Сократ. Какого?
Федр. Красавца Исократа. Ему ты что объявишь, Сократ?
Как нам его назвать?
Сократ. Исократ еще молод, Федр, но мне хочется ска-
279 зать, что я предвижу для него.
Федр. Что же?
Сократ. Мне кажется, что по своим природным задаткам
он выше Лисия с его речами, да и по своему душевному
складу он благороднее. Поэтому не будет ничего удиви¬
тельного, если, повзрослев, он в речах — пока что он
только пробует в них силы — превзойдет всех, когда-ли¬
бо ими занимавшихся, больше, чем теперь превосхо¬
дит всех юношей. Кроме того, если он не удовлетворит-
557
Платон
ся этим, какой-то божественный порыв увлечет его к
еще большему. В разуме этого человека, друг мой, при¬
родой заложена какая-то любовь к мудрости. Вот что
ь объявляю я от имени здешних богов моему любимцу
Исократу, а ты объяви то, что было сказано, Лисию,
раз уж он твой любимец.
Ф е д р. Так и будет. Но пойдем, жара уже спала.
Сократ. Разве не следует помолиться перед уходом?
Федр. Конечно, надо.
Сократ. Милый Пан и другие здешние боги, дайте мне
стать внутренне прекрасным! А то, что у меня есть из¬
вне, пусть будет дружественно тому, что у меня внутри,
с Богатым пусть я считаю мудрого, а груд золота пусть у
меня будет столько, сколько ни унести, ни увезти нико¬
му, кроме человека рассудительного. Просить ли еще о
чем-нибудь, Федр? По мне, такой молитвы достаточно.
Федр. Присоедини и от меня ту же молитву. Ведь у друзей
все общее.
Сократ. Пойдем.
Государство
Сократ, Главкон, Полемарх, Фрасимах,
Адимант, Кефал
Книга первая
327 [Сократ]. Вчера я ходил в Пирей вместе с Главконом, сы¬
ном Аристона, помолиться богине, а кроме того, мне хоте¬
лось посмотреть, каким образом справят там ее праздник, —
ведь делается это теперь впервые. Прекрасно было, по-мое¬
му, торжественное шествие местных жителей, однако не ху-
ь же оказалось и шествие фракийцев. Мы помолились, насмо¬
трелись и пошли обратно в город.
Увидев издали, что мы отправились домой, Полемарх,
сын Кефала, велел своему слуге догнать нас и попросить,
чтобы мы его подождали. Слуга, тронув меня сзади за плащ,
сказал:
— Полемарх просит вас подождать его.
Я обернулся и спросил, где же он.
— Да вон он, подходит, вы уж, пожалуйста, подождите.
— Что ж, подождем, — сказал Главкон.
с Немного погодя подошел и Полемарх, а с ним Адимант,
брат Главкона, и Никерат, сын Никия, и еще кое-кто, также,
вероятно, с торжественного шествия.
Полемарх сказал:
— Сдается мне, Сократ, вы спешите вернуться в город.
— Ты догадлив, — сказал я.
559
Платон
— А разве ты не видишь, сколько нас здесь?
— Как же не видеть!
— Вот вам и придется либо одолеть всех нас, либо ос¬
таться здесь.
— А разве нет еще и такого выхода: убедить вас, что на¬
до нас отпустить?
— Как же можно убедить тех, кто и слушать-то не станет?
— Никак, — сказал Главкон.
— Вот вы и учтите, что мы вас не станем слушать.
328 Адимант добавил:
— Неужели вы не знаете, что под вечер будет конный
пробег с факелами в честь богини?
— Конный? — спросил я. — Это нечто новое. Будут пере¬
давать из рук в руки факелы при конных ристаниях? Так я
тебя понял?
— Да, так, — сказал Полемарх, — и вдобавок будут справ¬
ляться ночные торжества, а их стоит посмотреть. После
ужина мы пойдем смотреть празднество, и здесь можно бу-
ь дет встретить много молодых людей и побеседовать с ними.
Пожалуйста, останьтесь, не раздумывайте.
Главкон отвечал:
— Видно, придется остаться.
— Раз уж ты согласен, — сказал я, — так и поступим.
И мы пошли к Полемарху домой и застали там Лисия и
Евтидема, его братьев, а также халкедонца Фрасимаха, пэа-
нийца Хармантида и Клитофонта, сына Аристонима. Дома
был и отец Полемарха Кефал — он мне показался очень по¬
старевшим: прошло ведь немало времени с тех пор, как я
с его видел. Он сидел на подушке в кресле с венком на голо¬
ве, так как только что совершал жертвоприношение во вну¬
треннем дворике дома. Мы уселись возле него — там кругом
были разные кресла. Чуть только Кефал меня увидел, он
приветствовал меня такими словами:
— Ты, Сократ, не частый гость у нас в Пирее. Это напрас¬
но. Будь я еще в силах с прежней легкостью выбираться в го¬
род, тебе совсем не понадобилось бы ходить сюда — мы бы
а сами посещали тебя там; но теперь ты должен почаще бы¬
560
Государство
вать здесь: уверяю тебя, что, насколько во мне угасли всякие
удовольствия, связанные с телом, настолько же возросла по¬
требность в беседах и удовольствии, связанном с ним. Не ук¬
лоняйся же от общения с этими молодыми людьми и посе¬
щай нас, мы ведь с тобой друзья и близкие знакомые.
— Право же, Кефал, — сказал я, — мне приятно беседо-
е вать с людьми преклонных лет. Они уже опередили нас на
том пути, который, быть может, придется пройти и нам,
так что, мне кажется, нам надо у них расспросить, каков
этот путь — тернист ли он и тягостен или удобен и легок.
Особенно от тебя, раз уж ты в таких летах, когда стоишь,
по словам поэтов, “на пороге старости”, мне хотелось бы
узнать, в тягость ли тебе жизнь. Или тебе кажется иначе?
329 — Тебе, Сократ, — отвечал Кефал, — я, клянусь Зевсом,
скажу так, как мне кажется. Часто сходимся мы вместе, люди
примерно тех же лет, что и я, оправдывая старинную пого¬
ворку. И вот, когда мы соберемся, большинство из нас сокру¬
шенно вспоминают вожделенные удовольствия юности —
любовные утехи, попойки, пирушки и тому подобное — и
брюзжат, словно это для нас великое лишение: вот тогда
ь была жизнь, а теперь разве жизнь! А некоторые старики
жалуются на родственников, помыкающих ими, и тянут все
ту же песню, что старость причиняет им множество бед. А
по мне, Сократ, они напрасно ее винят: если бы она была
причиной, то и я испытывал бы то же самое, раз уж я соста¬
рился, да и все прочие, кто мне ровесник. Между тем я не
раз встречал стариков, у которых все это не так; например,
поэту Софоклу был при мне задан такой вопрос:
с “Как ты, Софокл, насчет любовных утех? Можешь ли ты
еще иметь дело с женщиной?” — “Что ты такое говоришь,
право, — отвечал тот. — Да я с величайшей радостью изба¬
вился от этого, как убегает раб от необузданного и лютого
господина”.
Ответ Софокла мне и тогда показался удачным, да и те¬
перь нравится не меньше. Ведь в старости возникает пол¬
нейший покой и освобождение ото всех этих вещей; осла¬
бевает и прекращается власть влечений, и во всех отноше-
561
Платон
ниях возникает такое самочувствие, как у Софокла, то есть
а чувство избавления от многих неистовствующих владык. А
[огорчения] по поводу этого, как и домашние неприятнос¬
ти, имеют одну причину, Сократ, — не старость, а самый
склад человека. Кто вел жизнь упорядоченную и был добро¬
душен, тому и старость лишь в меру трудна. А кто не таков,
тому, Сократ, и старость, и молодость бывает в тягость.
В восхищении от этих его слов и желая вызвать его на
дальнейший разговор, я сказал:
е — Мне думается, Кефал, что люди, скажи ты им это, не
согласятся с тобой, они решат, что ты легко переносишь
свою старость не потому, что ты человек такого склада, а по¬
тому, что ты обладатель большого состояния. Они считают,
что у богатых есть чем скрасить старость.
— Ты прав, — сказал Кефал, — они не согласятся и попы¬
таются возражать. Но их доводы не так уже весомы, а вот
хорош ответ Фемистокла одному серифийцу, который по-
ззо носил его, утверждая, что своей славой Фемистокл обязан
не самому себе, а своему городу: “Правда, я не стал бы зна¬
менит, будь я серифийцем, зато и тебе не прославиться,
будь ты хоть афинянином”. Точно так же можно ответить и
тем небогатым людям, которым тягостна старость: да, и че¬
ловеку кроткого нрава, но бедному легко переносить ста¬
рость в бедности, но уж человеку дурного нрава, как бы бо¬
гат он ни был, старость всегда будет тягостна.
— А то, чем ты владеешь, Кефал, — спросил я, — ты боль¬
шей частью получил по наследству или сам приобрел?
ь — Куда уж мне приобрести, Сократ! Как делец, я где-то
посередине между моим дедом и моим отцом. Мой дед —
его звали так же, как и меня, — получил в наследство при¬
мерно столько, сколько теперь у меня, но во много раз уве¬
личил свое состояние, а мой отец Лисаний довел его до
меньших размеров, чем теперь у меня. Я буду доволен, если
оставлю вот им в наследство не меньше, а немножко боль¬
ше того, что мне досталось.
— Я потому спросил, — сказал я, — что не замечаю в те-
с бе особой привязанности к имуществу: это обычно бывает
562
Государство
у тех, кто не сам нажил состояние. А кто сам нажил, те це¬
нят его вдвойне. Как поэты любят свои творения, а отцы —
своих детей, так и разбогатевшие люди заботливо относят¬
ся к деньгам — не только в меру потребности, как другие
люди, а так, словно это их произведение. Общаться с таки¬
ми людьми трудно: ничто не вызывает их одобрения, кро¬
ме богатства.
— Ты прав.
а — Конечно, а скажи мне еще следующее: в чем состоит
наибольшее благо от обладания значительным состоянием?
Постановка вопроса о справедливости
— Пожалуй, — сказал Кефал, — большинство не поверит мо¬
им словам. Знаешь, Сократ, когда кому-нибудь приходит
мысль о смерти, на человека находит страх и охватывает
его раздумье о том, что раньше и на ум ему не приходило.
Сказания, передаваемые об Аиде, — а именно, что там при¬
дется подвергнуться наказанию тому, кто здесь поступал не-
е справедливо, — он до той поры осмеивал, а тут они перево¬
рачивают его душу: что, если это правда? Да и сам он — от
старческой ли немощи или оттого, что уже ближе стоит к
тому миру, — как-то больше прозревает.
И вот его уже одолевают сомнения и опасения, он при¬
кидывает и рассматривает, уж не обидел ли он кого чем. Кто
находит в своей жизни много несправедливых поступков,
тот, подобно детям, внезапно разбуженным от сна, пугается
331 и в дальнейшем ожидает лишь плохого. А кто не знает за со¬
бой никаких несправедливых поступков, тому всегда сопут¬
ствует отрадная надежда, добрая “кормилица старости”, как
говорится и у Пиндара. Превосходно он это сказал, Сократ,
что, кто проводит жизнь праведно и благочестиво, тому
Сладостная, сердце лелеющая сопутствует надежда,
Кормилица старости;
Переменчивыми помыслами смертных
Она всего более правит.
563
Платон
Хорошо он это говорит, удивительно сильно. К этому я
добавлю, что обладать состоянием — это, конечно, очень
ь хорошо, но не для всякого, а лишь для порядочного челове¬
ка. Отойти отсюда в тот мир, не опасаясь, что ты, пусть не¬
вольно, обманул кого-нибудь, соврал кому-нибудь или же
что ты остался должен богу какое-либо жертвоприношение
либо человеку — деньги, — во всем этом большое значение
имеет обладание состоянием. И для многого другого нужно
богатство, но, сравнивая одно с другим, я бы лично полагал,
Сократ, что во всем этом для человека с умом богатство не
последнее дело и очень ему пригодится,
с — Прекрасно сказано, Кефал, но вот что касается этой
самой справедливости: считать ли нам ее попросту честно¬
стью и отдачей взятого в долг, или же одно и то же дейст¬
вие бывает подчас справедливым, а подчас и не справедли¬
вым? Я приведу такой пример: если кто получит от своего
друга оружие, когда тот был еще в здравом уме, а затем, ко¬
гда тот сойдет с ума и потребует свое оружие обратно, его
отдаст, в этом случае всякий сказал бы, что отдавать не сле¬
дует и несправедлив тот, кто отдал бы оружие такому чело¬
веку или вознамерился бы сказать ему всю правду,
а — Это верно.
— Стало быть, не это определяет справедливость: гово¬
рить правду и отдавать то, что взял.
— Нет, именно это, Сократ, — возразил Полемарх, — ес¬
ли хоть сколько-нибудь верить Симониду.
— Однако, — сказал Кефал, — я препоручаю вам беседу,
а мне уже пора заняться священнодействиями.
— Значит, — сказал я, — Полемарх будет твоим наслед¬
ником?
— Разумеется, — отвечал Кефал, улыбнувшись, и тотчас
ушел совершать обряды.
Справедливость, как воздаяние должного каждому человеку
е — Так скажи же ты, наследник Кефала в нашей беседе, — об¬
ратился я к Полемарху, — какие слова Симонида о справед¬
ливости ты считаешь правильными?
564
Государство
— Да то, что справедливо отдавать каждому должное.
Мне по крайней мере кажется, что это он прекрасно ска¬
зал.
— Койечно, нелегкое дело не верить Симониду — это та¬
кой мудрый и божественный человек! Смысл его слов тебе,
Полемарх, вероятно, понятен, а я вот не могу его постичь.
Ясно, что у Симонида говорится не о том, о чем мы только
что вспомнили, а именно, будто все, что бы нам ни дали во
временное пользование, надо отдавать по требованию вла-
332 дельца, даже когда тот и не в здравом уме, хотя, конечно, он¬
то и одолжил нам то, чем мы пользовались. Не так ли?
-Да.
— Но ведь ни в коем случае не надо давать, когда этого
требует человек не в здравом уме?
— Правда.
— Значит, у Симонида, по-видимому, какой-то другой
смысл в утверждении, что справедливо отдавать каждому
должное.
— Конечно, другой, клянусь Зевсом. Он считает, что
долг друзей делать только хорошее своим друзьям и не при¬
чинять им никакого зла.
— Понимаю, — сказал я. — Когда кто возвращает деньги,
ь он отдает не то, что должно, если и отдача и прием наносят
вред, а между тем дело происходит между друзьями. Не об
этом ли, по-твоему, говорит Симонид?
— Конечно, об этом.
— Ну а врагам, если случится, надо воздавать должное?
— Непременно, как они того заслуживают. Враг дол¬
жен, я полагаю, воздать своему врагу как надлежит, то есть
каким-нибудь злом.
— Выходит, что Симонид дал лишь поэтическое, смут-
с ное определение того, что такое справедливость, вложив в
него, как кажется, тот смысл, что справедливо было бы воз¬
давать каждому надлежащее, и это он назвал должным.
— А, по-твоему, как?
— Клянусь Зевсом, если бы кто спросил его: “Симонид,
что (разумеется, из надлежащего и подходящего) чему долж¬
5%
Платон
но назначать врачебное искусство, чтобы считаться истин¬
ным?” Как бы он, по-твоему, нам ответил?
— Ясно, что лекарства, пищу, питье — телу.
— А что чему надо придать (надлежащее и подходящее),
чтобы выказать поварское искусство?
а — Приятный вкус — блюдам.
— Прекрасно. А что кому надо воздать, чтобы такое ис¬
кусство заслужило название справедливости?
— Если следовать тому, Сократ, что было сказано ранее,
то это будет искусство приносить друзьям пользу, а врагам
причинять вред.
— Значит, творить добро друзьям и зло врагам — это Си¬
монид считает справедливостью?
— По-моему, да.
— А что касается болезней и здорового состояния, кто
всего более способен творить добро своим друзьям, если
они заболеют, и зло — своим врагам?
— Врач.
е — А мореплавателям среди опасностей мореходства?
— Кормчий.
— Как же обстоит дело с тем, кто справедлив? Какими
действиями и в какой области он более всего способен при¬
нести пользу друзьям и повредить врагам?
— На войне, помогая сражаться, мне кажется.
— Прекрасно. Но, дорогой мой Полемарх, тем, кто не
болен, врач не нужен.
— Правда.
— А кто не находится в плавании на корабле, тому не ну¬
жен и кормчий.
-Да.
— Значит, кто не воюет, тем не нужен и справедливый
человек?
— Это, по-моему, сомнительно.
— Так справедливость нужна и в мирное время?
ззз — Нужна.
— А земледелие тоже? Или нет?
— Да, тоже.
566
Государство
— Чтобы собрать урожай?
-Да.
— И разумеется, нужно также сапожное дело?
-Да.
Чтобы снабжать нас обувью, полагаю, скажешь ты.
— Конечно.
— Так что же? Для какой надобности и для приобрете¬
ния чего, по-твоему, нужна в мирное время справедливость?
— Она нужна в делах, Сократ.
— Под делами ты понимаешь совместное участие в чем-
нибудь или нет?
— Именно совместное участие.
ь — Будет ли хорошим и полезным участником в игре в
шашки тот, кто справедлив, или же тот, кто умеет играть?
— Тот, кто умеет играть.
— А при кладке кирпича или камня справедливый чело¬
век как участник полезнее и лучше, чем строитель?
— Никоим образом.
— Но в каких делах участие справедливого человека
предпочтительнее участия строителя или, скажем, кифари-
ста, ведь ясно, что в игре на кифаре кифарист предпочти¬
тельнее?
— В денежных делах, как мне кажется.
— За исключением, может быть, расходования денег,
Полемарх. Ведь когда понадобится сообща купить или про-
с дать коня, тогда, думается мне, полезнее будет искусный на¬
ездник.
— Видимо.
— А при приобретении судна — кораблестроитель или
кормчий.
— Естественно.
— Когда надо сообща распорядиться серебром или зо¬
лотом, бывают ли случаи, чтобы справедливый человек
был полезнее других?
— Бывают, Сократ. Это когда надо отдать их на хране¬
ние или сбережение.
— То есть, по твоим словам, когда они лежат без употреб¬
ления?
567
Платон
— Конечно.
а — Значит, когда деньги бесполезны, тогда-то и полезна
справедливость?
— Похоже, что это так.
— И чтобы хранить садовый нож, полезна справедли¬
вость общественная и частная, для пользования же им тре¬
буется умение виноградаря?
— Видимо, так.
— Пожалуй, ты скажешь, что, когда нужно хранить щит
и лиру и в то же время ими не пользоваться, справедливость
полезна, а когда нужно пользоваться, тогда полезно умение
воина и музыканта.
— Непременно скажу.
— И во всем остальном так: справедливость при пользо¬
вании чем-нибудь не полезна, а при использовании полезна?
— Видимо, так.
е — Стало быть, друг мой, справедливость — это не слиш¬
ком важное дело, раз она бывает полезной лишь при беспо¬
лезности. Давай рассмотрим вот что: кто мастер наносить
удары в кулачном бою или в каком другом, тот, не правда
ли, умеет и уберечься от них?
— Конечно.
— А кто способен уберечься от болезни, тот еще гораз¬
до более способен незаметно довести до болезненного со¬
стояния другого?
— Мне кажется, так.
334 — И воинский стан тот лучше оберегает, кто способен
также проникнуть в замыслы неприятеля и предвосхитить
его действия?
— Конечно.
— Значит, тот горазд беречь, кто способен и воровать.
— По-видимому.
— Значит, если справедливый человек способен сохра¬
нить деньги, то он способен и похитить их.
— По крайней мере к этому приводит наше рассуждение.
— Значит, справедливый человек оказывается каким-то
вором. Это ты, должно быть, усвоил из Гомера: он высоко
5б8
Государство
ь ставит Автолика, деда Одиссея по матери, и говорит, что
Автолик превосходил всех людей вороватостью и заклина¬
ниями. Так что, и по-твоему, и по Гомеру, и по Симониду,
справедливость — это нечто воровское, однако направлен¬
ное на пользу друзьям и во вред врагам. Разве ты не так го¬
ворил?
— Нет, клянусь Зевсом. Впрочем, я уж и не знаю, что го¬
ворил. Однако вот на чем я все еще настаиваю: приносить
пользу друзьям и вредить врагам — это и будет справедли¬
вость.
с — А кто, по-твоему, друзья: те ли, кто кажутся хороши¬
ми людьми, или же только те, кто на самом деле таковы, хо¬
тя бы такими и не казались? То же и насчет врагов.
— Естественно дружить с тем, кого считаешь хорошим,
и ненавидеть плохих людей.
— Но разве люди не ошибаются в этом? Многие кажут¬
ся им хорошими, хотя на деле не таковы, и наоборот.
— Да, ошибаются.
— Значит, хорошие люди им враги, а негодные—друзья?
— Это бывает.
— Но тогда будет справедливым приносить пользу пло-
(1 хим людям, а хорошим вредить?
— Оказывается, что гак.
— А между тем хорошие люди справедливы, они не спо¬
собны на несправедливые поступки.
— Это правда.
— По твоим же словам, было бы справедливо причи¬
нять зло тем, кто не творит несправедливости.
— Ничего подобного, Сократ! Такой вывод, конечно,
никуда не годится.
— Значит, справедливо было бы вредить несправедли¬
вым и приносить пользу справедливым людям.
— Этот вывод явно лучше.
— Значит, Полемарх, с теми из людей, кто ошибается,
е часто бывает, что они считают справедливым вредить сво¬
им друзьям — они их принимают за плохих людей — и при¬
носить пользу своим врагам как хорошим людям. Таким об-
569
Платон
разом, мы выскажем нечто прямо противоположное тому,
что мы привели из Симонида.
— Да, это часто бывает. Но давай внесем поправку: ведь
мы, пожалуй, неверно установили, кто нам друг, а кто враг.
— А как именно мы установили, Полемарх?
— Будто, кто кажется хорошим, тот нам и друг.
— А теперь какую же мы внесем поправку?
— Тот нам друг, кто и кажется хорошим, и на самом деле
335 хороший человек. А кто только кажется, на деле не таков,
это кажущийся, но не подлинный друг. То же самое нужно
установить и насчет наших врагов.
— Согласно этому рассуждению, хороший человек бу¬
дет нам другом, а плохой — врагом.
-Да.
— А как, по-твоему, прежнее определение справедливо¬
го, гласящее, что справедливо делать добро другу и зло вра¬
гу, нужно ли теперь дополнить тем, что справедливо делать
добро другу, если он хороший человек, и зло — врагу, если
он человек негодный?
ь — Конечно. Это, по-моему, прекрасное определение.
— Значит, справедливом)7 человеку свойственно нано¬
сить вред некоторым людям?
— Да, конечно, надо вредить плохим людям и нашим
врагам.
— А кони, если им нанести вред, становятся лучше или
хуже?
— Хуже.
— В смысле достоинств собак или коней?
— Коней.
— И собаки, если им нанести вред, теряют достоинства
собак, но не коней?
— Обязательно.
с — А про людей, друг мой, не скажем ли мы, что и они, ес¬
ли им нанесен вред, теряют свои человеческие достоинства?
— Конечно.
— Но справедливость разве не достоинство человека?
— Это уж непременно.
57о
Государство
— И те из людей, друг мой, кому нанесен вред, обязатель¬
но становятся несправедливыми?
— По-видимому.
— А разве могут музыканты посредством музыки сде¬
лать кого-либо немузыкальным?
— Это невозможно.
— А наездники посредством езды отучить ездить?
— Так не бывает.
— А справедливые люди посредством справедливости
сделать кого-либо несправедливым? Или вообще: могут ли
с1 хорошие люди с помощью своих достоинств сделать других
негодными?
— Но это невозможно!
— Ведь охлаждать, я думаю, свойство не теплоты, а то¬
го, что ей противоположно.
-Да.
— И увлажнять — свойство не сухости, а противополож¬
ного.
— Конечно.
— И вредить — свойство не хорошего человека, а наобо¬
рот.
— Очевидно.
— А справедливый — это хороший человек?
— Конечно.
— Значит, Полемарх, не дело справедливого человека
вредить — ни другу, ни кому-либо иному; это дело того, кто
ему противоположен, то есть человека несправедливого.
— По-моему, Сократ, ты совершенно прав.
е —Значит, если кто станет утверждать, что воздавать
каждому должное — справедливо, и будет понимать это так,
что справедливый человек должен причинять врагам вред,
а друзьям приносить пользу, то говорящий это вовсе не муд¬
рец, потому что он сказал неправду, ведь мы выяснили, что
справедливо никому ни в чем не вредить.
— Я согласен с этим, — отвечал Полемарх.
— Стало быть, — сказал я, — мы с тобой сообща пойдем
войной на тех, кто станет утверждать, что это было сказано
571
Платон
Симонидом, или Биантом, или Питтаком, или кем-нибудь
другим из муцрых и славных людей.
— Я готов, — сказал Полемарх, — принять участие в та¬
кой битве.
ззб — А знаешь, — сказал я, — чье это, по-моему, изречение,
утверждающее, что справедливость состоит в том, чтобы
приносить пользу друзьям и причинять вред врагам?
— Чье? — спросил Полемарх.
— Я думаю, оно принадлежит Периандру или Пердикке,
а может быть, Ксерксу, или фиванцу Исмению, или кому
другому из богачей, воображающих себя могущественными
людьми.
— Ты совершенно прав.
— Прекрасно. Но раз выяснилось, что справедливость,
то есть [самое понятие] справедливого, состоит не в этом,
то какое же другое определение можно было бы предло¬
жить?
ь Фрасимах во время нашей беседы неоднократно поры¬
вался вмешаться в разговор, но его удерживали сидевшие с
ним рядом — так им хотелось выслушать нас до конца. Од¬
нако чуть только мы приостановились, когда я задал свой
вопрос, Фрасимах уже не мог более стерпеть: весь напряг¬
шись, как дикий зверь, он ринулся на нас, словно готов был
нас растерзать.
Мы с Полемархом шарахнулись в испуге, а он прямо-та¬
ки закричал:
— Что за чепуху вы несете, Сократ, уже с которых пор!
с Что вы строите из себя простачков, играя друг с другом в
поддавки? Если ты в самом деле хочешь узнать, что такое
справедливость, так не задавай вопросов и не кичись тем,
что можешь опровергнуть любой ответ. Тебе ведь извест¬
но, что легче спрашивать, чем отвечать, нет, ты сам отве¬
чай и скажи, что ты считаешь справедливым. Да не вздумай
а мне говорить, что это — должное или что это — полезное,
или целесообразное, или прибыльное, или пригодное; что
бы ты ни говорил, ты мне говори ясно и точно, потому что
я и слушать не стану, если ты будешь болтать такой вздор.
572
Государство
Ошеломленный словами Фрасимаха, я взглянул на него
с испугом, и мне кажется, что, не взгляни я на него прежде,
чем он на меня, я бы прямо онемел; теперь же, когда наша
беседа привела его в ярость, я взглянул первым, так что
е оказался в состоянии отвечать ему и с трепетом сказал:
— Фрасимах, не сердись на нас. Если мы — я и вот он —
и погрешили в рассмотрении этих доводов, то, смею тебя
уверить, погрешили невольно. Неужели ты думаешь, что
если бы мы, к примеру, искали золото, то мы стали бы друг
другу поддаваться, так что это помешало бы нам его найти?
Между тем мы разыскиваем справедливость — предмет дра¬
гоценнее всякого золота, ужели же мы так бессмысленно
уступаем друг другу и не прилагаем всяческих стараний,
чтобы его отыскать? Ты только подумай, мой друг! Нет,
337 это, по-моему, просто оказалось выше наших сил, так что
вам, кому это под силу, гораздо приличнее пожалеть нас,
чем сердиться.
Услышав это, Фрасимах усмехнулся весьма сардоничес¬
ки и сказал:
— О Геракл! Вот она, обычная ирония Сократа! Я уж и
здесь всем заранее говорил, что ты не пожелаешь отвечать,
прикинешься простачком и станешь делать все что угодно,
только бы увернуться от ответа, если кто тебя спросит.
— Ты мудр, Фрасимах, — сказал я, — и прекрасно зна¬
ешь, что если ты спросишь, из каких чисел состоит двена¬
дцать, но, задавая свой вопрос, заранее предупредишь:
ь “Только ты мне не вздумай говорить, братец, что двена¬
дцать — это дважды шесть, или трижды четыре, или шес¬
тью два, или четырежды три, иначе я и слушать не стану, ес¬
ли ты будешь молоть такой вздор”, то тебе будет заранее яс¬
но, думаю я, что никто не ответит на такой твой вопрос. Но
если тебе скажут: “Как же так, Фрасимах? В моих ответах
не должно быть ничего из того, о чем ты предупредил? А
если выходит именно так, чудак ты, я все-таки должен гово-
с рить вопреки истине? Или как ты считаешь?” Что ты на э го
скажешь?
— Хватит, — сказал Фрасимах, — ты опять за прежнее.
573
Платон
— А почему бы нет? — сказал я. — Прежнее или не преж¬
нее, но так может подумать тот, кому ты задал свой вопрос.
А считаешь ли ты, что человек станет отвечать вопреки сво¬
им взглядам, все равно, существует ли запрет или его нет?
— Значит, и ты так поступишь: в твоем ответе будет как
раз что-нибудь из того, что я запретил?
— Я не удивлюсь, если у меня при рассмотрении так и
получится.
а — А что, если я укажу тебе на другой ответ насчет спра¬
ведливости, совсем не такой, как все эти ответы, а куда луч¬
ше? Какое ты себе тогда назначишь наказание?
— Какое же другое, как не то, которому должен подверг
нуться невежда! А должен он будет поучиться у человека све¬
дущего. Вот этого наказания я и заслуживаю.
— Сладко ты поешь! Нет, ты внеси-ка денежки за обуче¬
ние.
— Само собой, когда они у меня появятся.
— Деньги есть! — воскликнул Главкон. — За этим дело не
станет, Фрасимах, ты только продолжай — все мы внесем за
Сократа,
е — Чтобы, как я полагаю, Сократ мог поступать, как при¬
вык: не отвечать самому, а придираться к чужим доводам и
их опровергать?
— Но как же отвечать, многоуважаемый Фрасимах, —
сказал я, — если, во-первых, и ничего не знаешь и не притя¬
заешь на знание, а затем если и имеешь кое-какие сообра¬
жения по этому поводу, так на них наложен запрет, да еще
со стороны человека незаурядного, так что вообще нельзя
сказать ничего из того, что думаешь? Скорее тебе следует
338 говорить: ведь ты утверждаешь, что обладаешь знанием и
тебе есть что сказать. Так не раздумывай, будь так любезен,
отвечай мне и не откажи наставить уму-разуму Главкона да
и всех остальных.
Вслед за мной и Главкон и все остальные стали просить
его не отказываться. У Фрасимаха явно было горячее жела¬
ние говорить, чтобы блеснуть: он считал, что имеет наго¬
тове великолепный ответ, но всё же делал вид, будто наста-
574
Государство
ивает на том, чтобы отвечал я. Наконец он уступил и затем
прибавил:
ь — Вот она, мудрость Сократа: сам не желает никого на¬
ставлять, а ходит повсюду, всему учится у других и даже не
отплачивает им за это благодарностью.
— Что я учусь у других, это ты правду сказал, Фрасимах,
но что я, по-твоему, не плачу благодарностью, это—ложь. Я
ведь плачу как могу. А могу я платить только похвалой — де¬
нег у меня нет. С какой охотой я это делаю, когда кто-ни¬
будь, по моему мнению, хорошо говорит, ты сразу убедишь¬
ся, чуть только примешься мне отвечать: я уверен, что ты
будешь говорить хорошо.
О справедливости как выгоде сильнейшего
с — Так слушай же. Справедливость, утверждаю я, это то, что
пригодно сильнейшему. Ну что же ты не похвалишь? Или
нет у тебя желания?
— Сперва я должен понять, что ты говоришь. Пока еще
я не знаю. Ты утверждаешь, что пригодное сильнейшему —
это и есть справедливое. Если Полидамант у нас всех силь¬
нее в борьбе и в кулачном бою и для здоровья его тела при-
(1 годна говядина, то будет полезно и вместе с тем справедли¬
во назначить такое же питание и нам, хотя мы и слабее его?
— Отвратительно это с твоей стороны, Сократ, — при¬
давать моей речи такой гадкий смысл.
— Ничуть, благороднейший Фрасимах, но поясни свои
слова.
— Разве ты не знаешь, что в одних государствах строй
тиранический, в других — демократический, в третьих —
аристократический?
— Как же не знать?
— И что в каждом государстве силу имеет тот, кто у
власти?
— Конечно.
е — Устанавливает же законы всякая власть в свою пользу:
демократия — демократические законы, тирания — тарани-
575
Платон
ческие, так же и в остальных случаях. Установив законы,
объявляют их справедливыми для подвластных — это и есть
как раз то, что полезно властям, а преступающего их карают
как нарушителя законов и справедливости. Так вот я и гово-
339 рю, почтеннейший Сократ: во всех государствах справедли¬
востью считается одно и то же, а именно то, что пригодно
существующей власти. А ведь она — сила, вот и выходит, ес¬
ли кто правильно рассуждает, что справедливость—везде од¬
но и то же: то, что пригодно для сильнейшего.
— Теперь я понял, что ты говоришь. Попытаюсь же по¬
нять, верно это или нет. В своем ответе ты назвал пригод¬
ное справедливым, хотя мне-то ты запретил отвечать так.
У тебя только прибавлено: “для сильнейшего”.
ь — Ничтожная, вероятно, прибавка!
— Еще неясно, может быть, она и значительна. Но ясно,
что надо рассмотреть, прав ли ты. Ведь я тоже согласен, что
справедливость есть нечто пригодное. Но ты добавляешь
“для сильнейшего”, а я этого не знаю, так что это нужно еще
подвергнуть рассмотрению.
— Рассматривай же.
— Я так и сделаю. Скажи-ка мне, не считаешь ли ты спра¬
ведливым повиноваться властям?
— Считаю.
с — А власти в том или ином государстве непогрешимы
или способны и ошибаться?
— Разумеется, способны и ошибаться.
— Следовательно, принимаясь за установление зако¬
нов, они одни законы установят правильно, а другие непра¬
вильно?
— Я тоже так думаю, — сказал Фрасимах.
— Правильные установления — властям на пользу, а не¬
правильные — во вред. Или как по-твоему?
— Да, так.
— Что бы они ни установили, подвластные должны это
выполнять, и это-то и будет справедливым?
— Как же иначе?
а — Значит, справедливым будет, согласно твоему утверж-
576
Государство
дению, выполнять не только пригодное сильнейшему, но и
противоположное, то есть непригодное.
— Что это такое ты говоришь?
— То же самое, что и ты, как мне кажется. Давай рас¬
смотрим получше: разве мы не признали, что власти, обя¬
зывая подвластных выполнять свои предписания, иной
раз ошибаются в выборе наилучшего для самих же влас¬
тей, а между тем со стороны подвластных будет справедли¬
вым выполнять любые предписания властей? Разве мы это
не признали?
— Да, я думаю, что признали.
е — Так подумай и о том, что ты ведь признал справедли¬
вым выполнять также и то, что идет во вред властям и вооб¬
ще тем, кто сильнее: когда вдасти неумышленно предписы¬
вают что-нибудь самим себе во вред, ты все-таки утвержда¬
ешь, что справедливым будет выполнять их предписания. В
этом случае, премудрый Фрасимах, разве дело не обернется
непременно таким образом, что справедливым будет вы¬
полнять как раз противоположное тому, что ты говоришь?
Ведь здесь слабейшим предписывается выполнять то, что
вредно сильнейшему
340 — Да, клянусь Зевсом, Сократ, — воскликнул Полемарх, —
это совершенно ясно!
— Особенно, если ты засвидетельствуешь это Сократу, —
вступил в беседу Клитофонт.
— При чем тут свидетели? Ведь сам Фрасимах признал,
что власти иной раз дают предписания во вред самим себе,
между тем для подвластных считается справедливым эти
предписания выполнять.
— Выполнять приказы властей, Полемарх, — вот что
считал Фрасимах справедливым.
— Да ведь он считал, Клитофонт, справедливым то, что
ь пригодно сильнейшему. Установив эти два положения, он
также согласился, что власть имущие иной раз приказыва¬
ют то, что им самим идет во вред, однако слабейшие и под¬
властные все-таки должны это выполнять. Из этого допу¬
щения вытекает, что пригодное для сильнейшего нисколь¬
ко не более справедливо, чем непригодное.
577
Платон
— Но под пригодным сильнейшему Фрасимах понимал
то, что сам сильнейший считает для себя пригодным, — воз¬
разил Клитофонт. — Это-то и должен выполнять слабей¬
ший — вот что он признал справедливым.
— Нет, Фрасимах не так говорил, — сказал Полемарх.
с — Не все ли равно, Полемарх, — заметил я, — если те¬
перь Фрасимах говорит так, то мы так и будем его пони¬
мать. Скажи-ка мне, Фрасимах, хотел ли ты сказать, что
справедливо все, что кажется сильнейшему пригодным
для него самого, независимо от того, пригодно ли оно на
самом деле или нет? Так ли нам понимать то, что ты гово¬
ришь?
— Вовсе не так. Неужели ты думаешь, что я считаю силь¬
нейшим того, кто ошибается, и как раз тогда, когда он оши¬
бается?
— Я по крайней мере думал, что таков смысл твоих
слов, раз ты согласился, что власти небезгрешны, но, на¬
против, кое в чем и ошибаются.
а — И крючкотвор же ты, Сократ, в твоих рассуждениях!
Того, например, кто ошибочно лечит больных, назовешь
ли ты врачом за эти его ошибки? Или мастером счета того,
кто ошибается в счете именно тогда, когда он ошибается, и
именно за эту его ошибку? Думаю, мы только в просторечье
так выражаемся: “ошибся врач”, “ошибся мастер счета” или
е “учитель грамматики”. Я же полагаю, что если он действи¬
тельно тот, кем мы его называем, то он никогда не соверша¬
ет ошибок. По точному смыслу слова, раз уж ты так лю¬
бишь точность, никто из мастеров своего дела в этом деле
не ошибается. Ведь ошибаются от нехватки знания, то есть
от недостатка мастерства. Так что, будь он художник, или
мудрец, или правитель, никто не ошибается, когда владеет
своим мастерством, хотя часто и говорят: “врач ошибся”,
“правитель ошибся”. В этом смысле ты и понимай мой от-
341 вет. Вот он с полнейшей точностью: правитель, поскольку
он действительно настоящий правитель, ошибок не совер¬
шает, он безошибочно устанавливает то, что для него всего
лучше, и это должны выполнять те, кто ему подвластен. Так
578
Государство
что, как я и говорил с самого начала, я называю справедли¬
востью выполнение того, что пригодно сильнейшему.
— Вот как, Фрасимах, по-твоему, я крючкотвор?
— И даже очень.
— Ты считаешь, что в моих рассуждениях я со злым
умыслом задавал свои вопросы?
— Я в этом уверен. Только ничего у тебя не выйдет: от
ь меня тебе не скрыть своей злонамеренности, а раз тебе ее
не скрыть, то и не удастся тебе пересилить меня в нашей
беседе.
— Да я не стал бы и пытаться, дорогой мой. Но чтобы у
нас не получилось чего-нибудь опять в этом роде, определи,
в обычном ли понимании или в точном смысле употребля¬
ешь ты слова “правитель” и “сильнейший”, когда говоришь,
что будет справедливым, чтобы слабейший творил пригод¬
ное сильнейшему.
— Я имею в виду правителя в самом точном смысле это¬
го слова. Искажай теперь злостно и клевещи, сколько мо¬
жешь, — я тебе не уступлю. Впрочем, тебе с этим не спра¬
виться.
с — По-твоему, я до того безумен, что решусь стричь льва
и клеветать на Фрасимаха?
— Однако ты только что пытался, хотя тебе это и не
под силу.
— Довольно об этом. Скажи-ка мне лучше: вот тот, о ко¬
тором ты недавно говорил, что он в точном смысле слова
врач, — думает ли он только о деньгах, или он печется о
больных? Конечно, речь идет о настоящем враче.
— Он печется о больных.
— А кормчий? Подлинный кормчий — это начальник
над гребцами или и сам он гребец?
— Начальник над гребцами.
а — Ведь нельзя, я думаю, принимать в расчет только то,
что он тоже плывет на корабле — гребцом его не назовешь.
Его называют кормчим не потому, что он на корабле, а за
его умение и потому, что он начальствует над гребцами.
— Это верно.
579
Платон
— Стало быть, каждый из них, то есть и врач и кормчий,
обладает какими-нибудь полезными сведениями?
— Конечно.
— Не для того ли вообще и существует искусство, чтобы
отыскивать и изобретать, что кому пригодно?
— Да, для этого.
— А для любого искусства пригодно ли что-нибудь иное,
кроме своего собственного наивысшего совершенства?
е — Что ты имеешь в виду?
— Вот что: если бы меня спросили, довлеет ли наше те¬
ло само себе или же оно нуждается еще в чем-нибудь, я бы
ответил: “Непременно нуждается. Потому-то и найдены те¬
перь способы врачевания, что тело у нас несовершенно, а
раз оно таково, оно само себе не довлеет. Для придачи телу
того, что ему пригодно, и потребовалось искусство”. Как,
по-твоему, верно я говорю или нет?
— Верно.
342 — Так что же? Разве несовершенно само искусство враче¬
вания? Нужно ли вообще дополнять то или иное искусство
еще каким-нибудь положительным качеством, как глаза —
зрением, а уши — слухом? То есть нужно ли к любому искусст¬
ву добавлять еще какое-нибудь другое искусство, которое ре¬
шало бы, что пригодно для первого и чем его надо воспол¬
нить? Разве в самом искусстве скрыто какое-то несовершен¬
ство и любое искусство нуждается еще в другом искусстве,
которое обсуждало бы, что полезно тому, первому? А для это¬
го обсуждающего искусства необходимо в свою очередь еще
другое подобного же рода искусство и так до бесконечнос-
ь ти? Или же всякое искусство само по себе решает, что для не¬
го пригодно? Или же для обсуждения того, что исправит его
недостатки, ему не требуется ни самого себя, ни другого ис¬
кусства? Ведь у искусства не бывает никакого несовершен¬
ства или погрешности и ему не годится изыскивать пригод¬
ное за пределами себя самого. Раз оно правильно, в нем нет
ущерба и искажений, пока оно сохраняет свою безупреч¬
ность и целостность. Рассмотри это в точном, установлен¬
ном тобой смысле слова — так это будет или по-другому?
580
Государство
— Видимо, так.
с — Значит, врачевание рассматривает не то, что пригод¬
но врачеванию, а то, что пригодно телу.
-Да.
— И верховая езда — то, что пригодно не для езды, а для
коней. И любое другое искусство — не то, что ему самому
пригодно (в этом ведь оно не нуждается), а то, что пригод¬
но его предмету.
— Видимо, так.
— Но ведь всякое искусство, Фрасимах, это власть и си¬
ла в той области, где оно применяется.
Фрасимах согласился с этим, хотя и крайне неохотно.
— Следовательно, любое искусство имеет в виду при-
а годное не сильнейшему, а слабейшему, которым оно и руко¬
водит.
В конце концов Фрасимах согласился с этим, хотя и пы¬
тался сопротивляться, и, когда он согласился, я сказал:
— Значит, врач — поскольку он врач — вовсе не имеет в
виду и не предписывает того, что пригодно врачу, а только
лишь то, что пригодно больному. Ведь мы согласились, что
в точном смысле этого слова врач не стяжатель денег, а уп¬
равитель телами. Или мы в этом не согласились?
Фрасимах ответил утвердительно.
— Следовательно, и кормчий в подлинном смысле сло¬
ва — это управитель гребцов, но не гребец?
е Фрасимах согласился.
— Значит, такой кормчий, он же и управитель, будет
иметь в виду и предписывать не то, что пригодно кормче¬
му, а то, что полезно гребцу, то есть тому, кто его слушает.
Фрасимах с трудом подтвердил это.
— Следовательно, Фрасимах, и всякий, кто чем-либо
управляет, никогда, поскольку он управитель, не имеет в
виду и не предписывает того, что пригодно ему самому, но
только то, что пригодно его подчиненному, для которого
он и творит. Что бы он ни говорил и что бы ни делал, все¬
гда он смотрит, что пригодно подчиненному и что тому
подходит.
581
Платон
343 Когда мы пришли к этому в нашем споре и всем присут¬
ствующим стало ясно, что прежнее объяснение справедли¬
вости обратилось в свою противоположность, Фрасимах,
вместо того чтобы отвечать, вдруг спросил:
— Скажи-ка мне, Сократ, у тебя есть нянька?
— Что такое? — сказал я. — Ты бы лучше отвечал, чем за¬
давать такие вопросы.
— Да пусть твоя нянька не забывает утирать тебе нос,
ты ведь у нее не отличаешь овец от пастуха.
— С чего ты это взял? — сказал я.
ь — Потому что ты думаешь, будто пастухи либо волопасы
заботятся о благе овец или волов, когда откармливают их и
холят, и что делают они это с какой-то иной целью, а не ра¬
ди блага владельцев и своего собственного. Ты полагаешь,
будто и в государствах правители — те, которые по-настояще¬
му правят, — относятся к своим подданным как-то иначе, чем
пастухи к овцам, и будто они днем и ночью только и думают
о чем-то ином, а не о том, откуда бы извлечь для себя пользу.
с “Справедливое”, “справедливость”, “несправедливое”, “не¬
справедливость” — ты так далек от всего этого, что даже не
знаешь: справедливость и справедливое — в сущности это чу¬
жое благо, это нечто, устраивающее сильнейшего, правите¬
ля, а для подневольного исполнителя это чистый вред, тогда
как несправедливость — наоборот: она правит, честно гово¬
ря, простоватыми, а потому и справедливыми людьми. Под¬
данные осуществляют то, что пригодно правителю, так как
в его руках сила. Вследствие их исполнительности он благо¬
денствует, а сами они — ничуть.
а Надо обратить внимание, Сократ, величайший ты про¬
стак, на то, что справедливый человек везде проигрывает
сравнительно с несправедливым. Прежде всего во взаим¬
ных обязательствах между людьми: когда тот и другой ведут
какое-нибудь общее дело, ты нигде не найдешь, чтобы при
окончательном расчете справедливый человек получил
больше, чем несправедливый, наоборот, он всегда получает
меньше. Затем во взаимоотношениях с государством, когда
надо делать какие-нибудь взносы: при равном имуществен-
582
Государство
ном положении справедливый вносит больше, а несправед-
е ливый меньше, и, когда надо получать, справедливому не
достается ничего, а несправедливый много выгадывает. Да
и когда они занимают какую-нибудь государственную долж¬
ность, то у справедливого, даже если ему не придется поне¬
сти какого-нибудь иного ущерба, приходят в упадок его до¬
машние дела, так как он не может уделять им достаточно
внимания, из общественных же дел он не извлекает ника¬
кой пользы именно потому, что он человек справедливый.
Вдобавок он вызывает недовольство своих родственников
и знакомых тем, что не хочет покровительствовать им, ес¬
ли это противоречит справедливости. А у человека неспра¬
ведливого все это обстоит как раз наоборот.
344 Я повторяю то, что недавно говорил: обладание влас¬
тью дает большие преимущества. Это ты и должен учиты¬
вать, если хочешь судить, насколько всякому для себя лично
полезнее быть несправедливым, чем справедливым. Всего
проще тебе будет это понять, если ты возьмешь несправед¬
ливость в ее наиболее завершенном виде, когда благоденст¬
вует как раз тот, кто нарушил справедливость, и в высшей
степени жалок тот, кто на себе испытал несправедливость и
все же не решился пойти против справедливости. Такова
тирания: она то исподтишка, то насильственно захватывает
то, что ей не принадлежит, — храмовое и государственное
имущество, личное и общественное, — и не постепенно, а
ь единым махом. Частичное нарушение справедливости, ко¬
гда его обнаружат, наказывается и покрывается величай¬
шим позором. Такие частичные нарушители называются,
смотря по виду своих злодеяний, то святотатцами, то похи¬
тителями рабов, то взломщиками, то грабителями, то вора¬
ми. Если же кто, мало того что лишит граждан имущества,
еще и самих их поработит, обратив в невольников, его вме¬
сто этих позорных наименований называют преуспеваю-
с щим и благоденствующим, и не только его соотечественни¬
ки, но и чужеземцы, именно потому, что знают: такой чело¬
век сполна осуществил несправедливость. Ведь те, кто
порицает несправедливость, не порицают совершение не-
583
Плато н
справедливых поступков, они просто боятся за себя, как бы
им самим не пострадать. Так-то вот, Сократ: достаточно
полная несправедливость сильнее справедливости, в ней
больше силы, свободы и властности, а справедливость, как
я с самого начала и говорил, — это то, что пригодно силь¬
нейшему, несправедливость же целесообразна и пригодна
сама по себе.
а Сказав это, Фрасимах намеревался было уйти — а пото¬
ком своего многословия он, словно банщик, окатил нас и
залил нам уши, однако присутствующие не пустили его и за¬
ставили остаться, чтобы он привел доводы в подтвержде¬
ние своих слов. Да я и сам очень нуждался в этом и потому
сказал:
— Удивительный ты человек, Фрасимах. Набрасыва¬
ешься на нас с такой речью и вдруг собираешься уйти, меж¬
ду тем ты и нас не наставил в достаточной мере, да и сам не
е разобрался, так ли обстоит дело либо по-другому. Или, по-
твоему, это мелочь — попытаться определить такой пред¬
мет? Разве это не было бы руководством в жизни, следуя ко¬
торому каждый из нас стал бы жить с наибольшей для себя
выгодой?
— Я думаю, — сказал Фрасимах, — что это-то обстоит
иначе.
— По-видимому, — сказал я, — тебе нет никакого дела до
нас, тебе все равно, станем ли мы жить хуже или лучше, ос¬
таваясь в неведении относительно того, что ты, по твоим
словам, знаешь. Но, дорогой мой, дай себе труд открыть это
345 и нам. Нас здесь собралось так много, что, если ты нас обла¬
годетельствуешь, это будет неплохим для тебя вкладом. Что
касается моего мнения, то я говорю тебе, что я все-таки не
верю и не думаю, будто несправедливость выгоднее спра¬
ведливости, даже когда несправедливости предоставлена
полная свобода действия. Допустим, дорогой мой, что кто-
нибудь несправедлив, допустим, что он может совершать
несправедливые поступки либо тайно, либо в открытом
бою, все же это меня не убеждает, будто несправедливость
ь выгоднее справедливости. Возможно, что и кто-нибудь дру-
584
Государство
гой из нас, а не только я вынес такое же впечатление. Так
убеди же нас как следует, уважаемый Фрасимах, что мы ду¬
маем неправильно, когда ставим справедливость значитель¬
но выше несправедливости.
— Как же тебя убедить? — сказал Фрасимах. — Раз тебя не
убедило то, что я сейчас говорил, как же мне еще с тобой
быть? Не впихнуть же мои взгляды в твою душу!
— Ради Зевса, только не это! Прежде всего ты держись
тех же взглядов, которые уже высказал, а если они у тебя из¬
менились, скажи об этом открыто и не обманывай нас. Ты
видишь теперь, Фрасимах (давай-ка еще раз рассмотрим
с прежнее): дав сперва определение подлинного врача, ты не
подумал, что ту же точность надо потом сохранить, говоря
и о подлинном пастухе. Ты думаешь, что он пасет овец, по¬
скольку он пастух, не имея в виду высшего для них блага, а
так, словно какой-то нахлебник, собирающийся хорошень-
(1 ко угоститься за столом; или, что касается доходов, так,
словно он стяжатель, а не пастух. Между тем для этого ис¬
кусства важно, конечно, чтобы оно отвечало не чему-нибудь
иному, а своему прямому назначению, и притом наилучшим
образом, тогда овцы и будут в наилучшем состоянии; такое
искусство будет достаточным для этой цели, пока в нем нет
никаких недочетов. Потому-то, думал я, мы теперь непре¬
менно согласимся, что всякая власть, поскольку она власть,
е имеет в виду благо не кого иного, как тех, кто ей подвластен
и ею опекаем — в общественном и в частном порядке. И не¬
ужели ты думаешь, будто те, кто правит государствами, —
подлинные правители — правят по доброй воле?
— Клянусь Зевсом, не только думаю, но знаю наверняка.
— Правда, Фрасимах? Разве ты не замечаешь, что никто
из других правителей не желает править добровольно, но
все требуют вознаграждения, потому что от их правления
345 будет польза не им самим, а их подчиненным? Скажи-ка мне
вот что: не потому ли мы отличаем одно искусство от друго¬
го, что каждое из них имеет свое назначение? Только не вы¬
сказывай, дорогой мой, чего-нибудь неожиданно странно¬
го — иначе мы никогда не кончим.
585
Платон
— Да, мы отличаем их именно поэтому.
— Следовательно, каждое приносит нам какую-то осо¬
бую пользу, а не пользу вообще: например, врачевание —
здоровье, кораблевождение — безопасность во время пла¬
вания и так далее.
— Конечно.
ь —А искусство оплачивать труд касается вознагражде¬
ния, ведь для этого оно и предназначено. Или врачевание
и кораблевождение для тебя одно и то же? Согласно твоему
предложению, ты хочешь все точно определить; так вот,
если кто-нибудь, занимаясь кораблевождением, поздорове¬
ет, так как ему пойдет на пользу морское плавание, будешь
ли ты склонен из-за этого назвать кораблевождение враче¬
ванием?
— Конечно, нет.
— И я думаю, ты не назовешь это оплатой труда, если
кто, работая по найму, поздоровеет?
— Конечно, нет.
— Так что же? И врачевание ты не назовешь искусством
работать по найму, когда врачующий так работает?
с — Не назову.
— Стало быть, мы с тобой согласны в том, что каждое
искусство полезно по-своему?
— Пусть будет так.
— Значит, какую бы пользу ни извлекали сообща те или
иные мастера, ясно, что они сообща участвуют в том деле,
которое приносит им пользу.
— По-видимому.
— Мы говорим, что мастерам, получающим плату, по¬
лезно то, что они получают выгоду от искусства оплаты
труда.
Фрасимах неохотно согласился.
а — Значит, у каждого из них эта самая польза, то есть по¬
лучение платы, проистекает не от их собственного искусст¬
ва. Если рассмотреть это точнее, то врачевание ведет к здо¬
ровью, а способ оплаты — к вознаграждению; строительное
искусство создает дом, а искусство найма сопровождает это
586
Государство
вознаграждением. Так и во всем остальном: каждое искусст¬
во делает свое дело и приносит пользу соответственно сво¬
ему назначению. Если же к этому искусству не присоединит¬
ся оплата, будет ли от него польза мастеру?
— Видимо, нет.
е — Значит, ему нет никакой пользы, когда он работает
даром?
— Я так думаю.
— Следовательно, Фрасимах, теперь это уже ясно: ника¬
кое искусство и никакое правление не обеспечивает поль¬
зы для мастера, но, как мы тогда и говорили, оно обеспечи¬
вает и предписывает ее своему подчиненному, имея в виду
то, что пригодно слабейшему, а не сильнейшему. Поэтому-
то я и говорил не так давно, дорогой Фрасимах, что никто
не захочет добровольно быть правителем и заниматься ис-
376 правлением чужих пороков, но всякий, напротив, требует
вознаграждения, потому что, кто намерен ладно приме¬
нять свое искусство, тот никогда не действует и не повеле¬
вает ради собственного блага, но повелевает только ради
высшего блага для своих подчиненных. Вот почему для
приступающих к правлению должно существовать вознаг¬
раждение — деньги либо почет или же наказание для отка¬
зывающихся управлять.
— Как так, Сократ? — сказал Главкон. — Первые два вида
ь вознаграждения я знаю, но ты и наказание отнес к своего
рода вознаграждению: этого я уже не понимаю.
— Значит, ты не понимаешь вознаграждения самых луч¬
ших, благодаря которому и правят наиболее порядочные
люди, в тех случаях, когда они соглашаются управлять. Раз¬
ве ты не знаешь, что честолюбие и сребролюбие считают¬
ся позорными, да и на самом деле это так?
— Знаю.
— Так вот, хорошие люди потому и не соглашаются уп¬
равлять — ни за деньги, ни ради почета: они не хотят прозы¬
ваться ни наемниками, открыто получая вознаграждение за
управление, ни ворами, тайно пользуясь его выгодами; в
свою очередь и почет их не привлекает — ведь они не често-
587
Платон
с любивы. Чтобы они согласились управлять, надо обязать их
к этому и применять наказания. Вот, пожалуй, причина, по¬
чему считается постыдным добровольно домогаться влас¬
ти, не дожидаясь необходимости. А самое великое наказа¬
ние — это быть под властью человека худшего, чем ты, когда
сам ты не согласился управлять. Мне кажется, именно из
опасения такого наказания порядочные люди и управляют,
когда стоят у власти: они приступают тогда к управлению не
потому, что идут на что-то хорошее и находят в этом удовле-
а творение, но по необходимости, не имея возможности по¬
ручить это дело кому-нибудь, кто лучше их или им равен.
Если бы государство состояло из одних только хоро¬
ших людей, все бы, пожалуй, оспаривали друг у друга воз¬
можность устраниться от правления, как теперь оспарива¬
ют власть. Отсюда стало бы ясно, что по существу подлин¬
ный правитель имеет в виду не то, что пригодно ему, а то,
что пригодно подвластному, так что всякий понимающий
это человек вместо того, чтобы хлопотать о пользе друго¬
го, предпочел бы, чтобы другие позаботились о его пользе.
Я ни в коем случае не уступлю Фрасимаху, будто справедли-
е вость — это то, что пригодно сильнейшему. Но мы еще об¬
судим это потом.
Справедливость и несправедливость
Для меня сейчас гораздо важнее недавнее утверждение
Фрасимаха, будто жизнь человека несправедливого лучше
жизни человека справедливого. А ты, Главкон, что выби¬
раешь? Какое из этих двух утверждений, по-твоему, более
верно?
— По-моему, — сказал Главкон, — выгоднее жизнь чело¬
века справедливого.
348 — А ты слышал, сколько разных благ приписал Фраси-
мах жизни человека несправедливого?
— Слышал, да не верю.
— Так хочешь, мы его переубедим, если нам как-нибудь
удастся обнаружить, что он не прав?
588
Государство
— Как не хотеть! — сказал Главкон.
— Однако если мы станем возражать ему, слово за сло¬
вом перечисляя блага справедливости, а затем снова будет
говорить он и опять мы, то понадобится вести счет указан-
ь ным благам и измерять их, а чтобы решить, сколько их
привел каждый из нас в каждом своем ответе, нам понадо¬
бятся судьи. Если же мы будем вести исследование, как мы
делали это только что, когда сходились во мнениях, тогда
мы одновременно будем и судьями, и защитниками.
— Конечно.
— Какой же из этих двух способов тебе нравится?
— Второй.
— Ну-ка, Фрасимах, — сказал я, — отвечай нам с самого
начала. Ты утверждаешь, что совершенная несправедли¬
вость полезнее совершенной справедливости?
с — Конечно, я это утверждаю, и уже сказал почему.
— Ну а как ты скажешь вот насчет чего: называешь ли
ты одно из этих свойств добродетелью, а другое — порочно¬
стью?
— А почему бы нет?
— Значит, добродетелью ты назовешь справедливость,
а порочностью — несправедливость?
— Не иначе, дражайший! И я говорю, что несправедли¬
вость целесообразна, а справедливость — нет!
— Ну и что же тогда получается?
— Да наоборот.
— Неужели, что справедливость порочна?
— Нет, но она — весьма благородная тупость (еиёгЬе1ап).
с! — Но называешь ли ты несправедливость злоумышлен-
ностью (какоё1Ье1ап)?
— Нет, это здравомыслие.
— Разве несправедливые кажутся тебе разумными и хо¬
рошими?
— По крайней мере те, кто способен довести неспра¬
ведливость до совершенства и в состоянии подчинить себе
целые государства и народы. А ты, вероятно, думал, что я
говорю о тех, кто отрезает кошельки? Впрочем, и это целе-
589
Платон
сообразно, пока не будет обнаружено. Но о них не стоит
упоминать; иное дело то, о чем я сейчас говорил,
е — Мне прекрасно известно, что ты этим хочешь сказать,
но меня удивляет, что несправедливость ты относишь к доб¬
родетели и мудрости, а справедливость — к противополож¬
ному.
— Конечно, именно так.
— Это уж слишком резко, мой друг, и не всякий найдет¬
ся, что тебе сказать. Если бы ты утверждал, что несправед¬
ливость целесообразна, но при этом, подобно другим, при¬
знал бы ее порочной и позорной, мы нашлись бы, что ска¬
зать, согласно общепринятым взглядам. А теперь ясно, что
ты станешь утверждать, будто несправедливость — прекрас¬
на и сильна и так далее, то есть припишешь ей все то, что
349 мы приписываем справедливости, раз уж ты дерзнул отне¬
сти несправедливость к добродетели и мудрости.
— Ты догадался в высшей степени верно.
— В таком случае, не следует отступаться от подробного
рассмотрения всего этого в нашей беседе, пока ты, насколь¬
ко я замечаю, говоришь действительно то, что думаешь. Мне
кажется, Фрасимах, ты сейчас нисколько не шутишь, а вы¬
сказываешь то, что представляется тебе истинным.
— Не все ли тебе равно, представляется это мне тако¬
вым или нет? Ведь мое утверждение ты не опровергнешь.
ь — Оно, конечно, хоть и все равно, но попытайся вдоба¬
вок ответить еще на это: представляется ли тебе, что спра¬
ведливый человек желал бы иметь какое-либо преимущест¬
во перед другим, тоже справедливым?
— Ничуть, иначе он не был бы таким вежливым и про¬
стоватым, как это теперь наблюдается.
— Ну а в делах справедливости?
— Даже и там нет.
— А притязал бы он на то, что ему следует обладать пре¬
имуществом сравнительно с человеком несправедливым и
что это было бы справедливо? Или он не считал бы это спра¬
ведливым?
590
Государство
— Считал бы и притязал бы, да только это ему не под
силу.
— Но я не об этом спрашиваю, а о том, считает ли нуж-
с ным и хочет ли справедливый иметь больше, чем неспра¬
ведливый?
— Да, конечно, хочет.
— А несправедливый человек? Неужели он будет притя¬
зать на обладание преимуществом сравнительно со спра¬
ведливым человеком также и в делах справедливости?
— А почему бы и нет? Ведь он притязает на то, чтобы
иметь больше всех.
— Значит, несправедливый человек будет притязать на
обладание преимуществом перед другим несправедливым
человеком и его деятельностью и будет с ним бороться за
то, чтобы захватить самому как можно больше?
— Да, это так.
— Значит, мы скажем следующим образом: справедли¬
вый человек хочет обладать преимуществом сравнительно
не с подобным ему человеком, а с тем, кто на него не похож,
между тем как несправедливый хочет им обладать сравни¬
тельно с обоими — и с тем, кто подобен ему, и с тем, кто на
него не похож.
(1 — Это ты сказал как нельзя лучше.
— А ведь несправедливый человек все же бывает разум¬
ным и значительным, а справедливый — ни тем ни другим.
— Это тоже хорошо сказано.
— Значит, несправедливый человек бывает похож на
человека разумного и значительного, а справедливый, на¬
против, не похож?
— Как же человеку не быть похожим на себе подобных,
раз он сам таков? А если он не таков, то и не похож.
— Прекрасно. Значит, каждый из них таков, как те, на
кого он похож.
— А почему бы и нет?
— Пусть так. А скажи, Фрасимах, называешь ли ты одно-
е го человека знатоком музыки, а другого — нет?
— Конечно.
591
Платон
— Какой же из них разумен, а какой — нет?
— Знаток музыки, конечно, разумен, а другой — неразу¬
мен.
— И раз он разумен, значит, этот человек выдающийся,
а кто неразумен — ничтожен?
-Да.
— Ну а врач? Не так же ли точно?
— Так же.
— А как, по-твоему, уважаемый Фрасимах, знаток музы¬
ки, настраивая лиру, этим натягиванием и отпусканием
струн притязает ли на что-нибудь большее, чем быть знато¬
ком?
— По-моему, нет.
— Ну а на что-то большее в сравнении с другим, не зна¬
током?
— Это уж непременно.
350 — А врач? Назначая ту или иную пищу и питье, притяза¬
ет ли он этим на что-то большее, чем быть врачом и знать
врачебное дело?
— Нет, нисколько.
— А притязает ли он на что-то большее, чем тот, кто не
врач?
-Да.
— Примени же это к любой области знания и незнания.
Считаешь ли ты, что знаток любого дела притязает на боль¬
шее в своих действиях и высказываниях, чем другой знаток
того же дела, или на то же самое в той же области, что и тот,
кто ему подобен?
— Пожалуй, я должен согласиться с последним.
— А невежда? Разве он не притязал бы на большее оди-
ь наково в сравнении со знатоком и с другим невеждой?
— Возможно.
— А знаток ведь человек мудрый?
— Я полагаю.
— А мудрый человек обладает достоинствами?
— Полагаю.
— Значит, человек, обладающий достоинствами, и к то¬
му же мудрый, не станет притязать на большее сравнитель¬
592
Государство
но с ему подобным, а только с тем, кто на него не похож, то
есть ему противоположен.
— По-видимому.
— Человек же низких свойств и невежда станет притя¬
зать на большее и сравнительно с ему подобным, и сравни¬
тельно с тем, кто ему противоположен.
— Очевидно.
— Стало быть, Фрасимах, несправедливый человек бу¬
дет у нас притязать на большее сравнительно и с тем, кто
на него не похож, и с тем, кто похож. Или ты не так гово¬
рил?
— Да, так.
с —А справедливый человек не станет притязать на
большее сравнительно с ему подобным, а только с тем, кто
на него не похож.
-Да.
— Следовательно, справедливый человек схож с чело¬
веком мудрым и достойным, а несправедливый — с челове¬
ком плохим и невеждой.
— Пожалуй, что так.
— Но ведь мы уже признали, что, кто на кого похож,
тот и сам таков.
— Признали.
— Следовательно, у нас оказалось, что справедливый —
это человек достойный и мудрый, а несправедливый — не¬
вежда и недостойный.
Хотя Фрасимах и согласился со всем этим, но далеко не
а с той легкостью, как я это вам сейчас передаю, а еле-еле, че¬
рез силу. Попотел он при этом изрядно, тем более что дело
происходило летом. Тут и узрел я впервые, что даже Фраси¬
мах может покраснеть.
После того как мы оба признали, что справедливость —
это добродетель и мудрость, а несправедливость — пороч¬
ность и невежество, я сказал:
— Пусть так. Будем считать это у нас уже установлен¬
ным. Но мы еще утверждали, что несправедливость могуще¬
ственна. Или ты не помнишь, Фрасимах?
593
Платон
— Помню. Но я недоволен тем, что ты сейчас утвержда¬
ешь, и должен по этому поводу сказать кое-что. Впрочем, ес¬
ли я стану говорить, я уверен, ты назовешь это разглагольст-
е вованием. Так что либо предоставь мне говорить, что я хочу,
либо, если тебе угодно спрашивать, спрашивай, а я тебе буду
вторить, славно старухам, рассказывающим сказки, и то одо¬
брительно, то отрицательно кивать головой.
— Только ни в коем случае не вопреки собственному
мнению.
— Постараюсь, чтобы ты остался доволен мной, раз уж
ты не даешь мне говорить. Чего ты от меня еще хочешь?
— Ничего, клянусь Зевсом. Если ты будешь так посту¬
пать — дело твое, я же тебе задам вопрос.
— Задавай.
— Я спрашиваю о том же, что и недавно, чтобы наше
351 рассуждение шло по порядку, а именно: как относится спра¬
ведливость к несправедливости? Ведь раньше было сказа¬
но, что несправедливость и могущественнее, и сильнее
справедливости. Теперь же, раз справедливость — это муд¬
рость и добродетель, легко, думаю я, обнаружится, что она
и сильнее несправедливости, раз та не что иное, как неве¬
жество. Это уж всякий поймет.
Но я не хочу, Фрасимах, рассматривать это так плоско,
ь а скорее вот в каком роде: признаёшь ли ты, что государст¬
во может быть несправедливым и может пытаться неспра¬
ведливым образом поработить другие государства и дер¬
жать их в порабощении, причем многие государства быва¬
ют порабощены им?
— А почему бы нет? Это в особенности может быть осу¬
ществлено самым превосходным из государств, наиболее
совершенным в своей несправедливости.
— Я понимаю, что таково было твое утверждение. Но я
вот как его рассматриваю: государство, становясь сильнее
другого государства, приобретает свою мощь независимо
от справедливости или же обязательно в сочетании с нею?
с — Если, как ты недавно говорил, справедливость — это
мудрость, тогда — в сочетании со справедливостью. Если же
дело обстоит, как говорил я, то — с несправедливостью.
594
Государство
— Меня очень радует, Фрасимах, что ты не говоришь
просто “да” или “нет”, но отвечаешь мне, да еще так превос¬
ходно.
— Это я тебе в угоду.
— И хорошо делаешь. Угоди же мне еще вот чем: скажи,
как, по-твоему, государство, или войско, или разбойники,
или воры, или еще какой-либо народ, несправедливо при¬
ступающий сообща к какому-нибудь делу, может ли что-ни¬
будь сделать, если эти люди будут несправедливо относить¬
ся друг к другу?
с! — Конечно, нет.
— А если не будут относиться несправедливо, тогда ско¬
рей?
— Еще бы!
— Ведь несправедливость, Фрасимах, вызывает раздо¬
ры, ненависть, междоусобицы, а справедливость — едино¬
душие и дружбу. Не так ли?
— Пусть будет так, чтобы не спорить с тобой.
— Это хорошо с твоей стороны, почтеннейший. Скажи-
ка мне вот что: если несправедливости, где бы она ни была,
свойственно внедрять ненависть повсюду, то, возникши в
людях, все равно, свободные ли они или рабы, разве она не
заставит их возненавидеть друг друга, не приведет к рас¬
прям, так что им станет невозможно действовать сообща?
е — Конечно.
— Да хотя бы их было только двое, но раз уж она в них
возникла, разве они не разойдутся во взглядах, не вознена¬
видят, как враги, друг друга, да притом и людей справедли¬
вых?
— Да, они будут врагами.
— Если даже, Фрасимах, — удивительный ты человек! —
несправедливость возникнет только у одного, разве потеря¬
ет она тогда свойственную ей силу? Или же, наоборот, она
будет иметь ее нисколько не меньше?
— Пускай себе имеет ничуть не меньше.
— А силу она имеет, как видно, какую-то такую, что, где
бы несправедливость ни возникла — в государстве ли, в пле-
595
Платон
352 мени, в войске или в чем-либо ином, — она прежде всего де¬
лает невозможным действия этих групп, поскольку эти дей¬
ствия сопряжены с ней самой, ведь она ведет к раздорам, к
разногласиям, внутренней и внешней вражде, в том числе
и к справедливому противнику. Разве не так?
— Конечно, так.
— Даже возникая в одном человеке, она производит все
то, что ей свойственно совершать. Прежде всего она делает
его бездейственным, так как он в раздоре и разладе с самим
собой, он враг и самому себе, и людям справедливым. Не
так ли?
-Да.
— Но ведь и боги справедливы, друг мой?
— Пусть так.
ь — Выходит, и богам, Фрасимах, несправедливый враж¬
дебен, а справедливый им — друг.
— Угощайся этим рассуждением сам, да смелее. Я тебе
не стану перечить, чтобы не нажить врагов среди присутст¬
вующих.
— Ну так дополни это мое угощение еще и остальными
ответами, подобно тому как ты это делал сейчас. Обнару¬
жилось, что справедливые люди мудрее, лучше и способнее
к действию, несправедливые же не способны действовать
с вместе. Хотя мы и говорим, что когда-то кое-что было со¬
вершено благодаря энергичным совместным действиям
тех, кто несправедлив, однако в этом случае мы выражаем¬
ся не совсем верно. Ведь они не пощадили бы друг друга,
будь они вполне несправедливы, стало быть, ясно, что бы¬
ло в них что-то и справедливое, мешавшее им обижать друг
друга так, как тех, против кого они шли. Благодаря этому
они и совершили то, что совершили. На несправедливое
их подстрекала присущая им несправедливость, но были
они лишь наполовину порочными, потому что люди сов¬
сем плохие и совершенно несправедливые совершенно не
а способны и действовать. Вот как я это понимаю, а не так,
как ты сперва утверждал.
Нам остается еще исследовать то, что мы вслед за тем
596
Государство
решили подвергнуть рассмотрению, то есть лучше ли жи¬
вется людям справедливым, чем несправедливым, и счаст¬
ливее ли они. Хотя, по-моему, это уже и теперь видно из ска¬
занного, все же надо рассмотреть это основательнее — ведь
речь идет не о пустяках, а о том, каким образом надо жить.
— Так рассмотри же это.
— Я это и делаю. Ну, вот скажи мне, есть, по-твоему, у ко¬
ня какое-нибудь назначение?
е — По-моему, да.
— Не то ли ты считал бы назначением коня или чего
угодно другого, что может быть выполнено только с его по¬
мощью или во всяком случае лучше всего с ней?
— Не понимаю.
— Да вот как: можешь ли ты видеть чем-нибудь иным,
кроме глаз?
— Нет, конечно.
— Ну а слышать чем-нибудь иным, кроме ушей?
— Ни в коем случае.
— Так разве неправильно будет сказать, что эти вещи —
их предназначение?
— Разумеется, правильно.
353 — Ну а ветви виноградной лозы можешь ты обрезать са¬
довым и простым ножом и многими другими орудиями?
— Конечно.
— Но ничем не обрежешь их так хорошо, как особым
серпом, который для того-то и сделан.
— Это правда.
— Так не считать ли нам это назначением серпа?
— Будем считать.
— Теперь, я думаю, ты лучше поймешь мой недавний во¬
прос: не будет ли назначением каждой вещи то, что кто-ни¬
будь выполняет только с ее помощью или, лучше всего,
пользуясь ею, нежели любой иной вещью?
— Понимаю. По-моему, это и будет назначением каждой
ь вещи.
— Хорошо. А не находишь ли ты, что раз у каждой вещи
есть свое назначение, то у нее должны быть и свои досто¬
597
Платон
инства? Вернемся к нашим примерам: признаем ли мы, что
глаза имеют свое назначение?
— Да, имеют.
— Значит, у глаз есть и свое достоинство?
— Есть и это.
— Ну, а уши имеют свое назначение?
-Да.
— Значит, и свое достоинство?
— А в отношении всех остальных вещей разве дело об¬
стоит не так же?
— Так.
— Погоди-ка. Могут ли глаза хорошо выполнять свое на-
с значение, если у них нет свойственных им достоинств, а
вместо этого — одни недостатки?
— Как можно! Вместо зрения ты, верно, говоришь о
сплошной слепоте.
— Да, именно зрение и составляет достоинство глаз. Но
я пока не об этом спрашиваю, а о том, не вследствие ли
присущих им достоинств глаза хорошо выполняют свое на¬
значение, а при недостатках — плохо.
— Это ты верно говоришь.
— И уши, лишенные свойственных им достоинств, пло¬
хо выполняют свое назначение?
— Конечно.
а — Подведем ли мы и все остальное под это правило?
— По-моему, да.
— Тогда рассмотри после этого вот что: есть ли у души
какое-либо назначение, которое нельзя выполнить реши¬
тельно ничем другим из существующего, например забо¬
титься, управлять, советоваться и тому подобное? Есть ли
что-нибудь другое, кроме души, к чему мы с полным правом
могли бы все это отнести и сказать, что это его дело?
— Другого такого нет ничего.
— Опять-таки жизнь: признаем ли мы, что это дело души?
— Безусловно.
— Стало быть, мы признаем, что у души есть какоето
присущее ей достоинство?
598
Государство
— Признаем.
е — А лишившись этого присущего ей достоинства, может
ли душа хорошо выполнять свое назначение или это невоз¬
можно?
— Невозможно.
— Стало быть, правление и попечение низкой души не¬
избежно будет плохим, а у возвышенной души все это выхо¬
дит хорошо.
— Это необходимо.
— Но ведь мы согласились, что достоинство души — это
справедливость, а недостаток — несправедливость.
— Да, согласились.
— Значит, справедливая душа и справедливый человек
будут жить хорошо, а несправедливый — плохо.
— Видно так, согласно твоему рассуждению.
354 — Но кто живет достойно, тот человек благоденствую¬
щий и счастливый, а кто живет недостойно — как раз на¬
оборот.
— Да, не иначе.
— Следовательно, справедливый счастлив, а несправед¬
ливый — это жалкий человек.
— Пусть так.
— Но что за прок быть несчастным? Иное дело — быть
счастливым.
— Как же иначе?
— Следовательно, — чудак ты, Фрасимах! — несправедли¬
вость никогда не может быть выгоднее справедливости.
— Ну, этим и угощайся, Сократ, на Бендидиях!
— Это ты меня угощаешь, Фрасимах, раз ты у меня стал
таким кротким и перестал сердиться. Впрочем, я еще не
вдоволь угостился, но в этом моя вина, а не твоя. Как лаком-
ь ки, сколько бы чего ни подали к столу, набрасываются на
каждое блюдо, дабы отведать и его, хотя они еще недоста¬
точно насладились предыдущим, так, по-моему, и я: не най¬
дя ответа на то, что мы рассматривали сначала, а именно на
вопрос, что такое справедливость, я бросил это и кинулся
исследовать, будет ли она недостатком и невежеством или
599
Платон
же она — мудрость и добродетель. А затем, когда я столкнул¬
ся с утверждением, будто несправедливость выгоднее спра¬
ведливости, я не удержался, чтобы не перейти от того во-
с проса к этому. Так-то и вышло, что сейчас я ничего не вынес
из этой беседы. Раз я не знаю, что такое справедливость, я
вряд ли узнаю, есть ли у нее достоинства или нет, и несчаст¬
лив ли обладающий ею или, напротив, счастлив.
Книга вторая
357 Я думал, что после таких моих слов мне будет уже излишне
продолжать беседу, но оказалось, что это было не более как
вступление к ней. Главкон, который никогда ни перед чем
не отступает, и сейчас не стерпел отказа Фрасимаха от рас¬
суждения и сказал:
Справедливость и несправедливость (продолжение)
— Сократ, желательно ли тебе, чтобы только казалось, будто
ты нас переубедил, или чтобы мы подлинно убедились в
ь том, что быть человеком справедливым в любом случае луч¬
ше, чем несправедливым?
— Я бы, конечно, предпочел подлинно убедить, если б
это от меня зависело.
— Между тем ты не делаешь того, что тебе желательно.
Скажи-ка мне, представляется ли тебе благом то, что для
нас приемлемо не ради его последствий, но ценно само по
себе? Вроде как, например, радость или какие-нибудь безо¬
бидные удовольствия — они в дальнейшем ни к чему, но они
веселят человека.
— Мне лично оно представляется чем-то именно в та¬
ком роде.
с — Далее. А то, что мы чтим и само по себе, и ради его по¬
следствий? Например, разумение, зрение, здоровье и все
ценное для нас по обеим этим причинам считаешь ли ты
благом?
боо
Государство
-Да.
— А не замечаешь ли ты еще и какого-то третьего вида
блага, к которому относятся упражнения тела, пользование
больных, лечение и прочие прибыльные занятия? Мы при¬
знали бы, что они тягостны, хотя нам и полезны. Вряд ли
(1 мы стали бы ими заниматься ради них самих, но они опла¬
чиваются и дают разные другие преимущества.
— Существует и такой третий вид благ. Но что из того?
— К какому же виду благ ты относишь справедливость?
358 — Я-то полагаю, что к самому прекрасному, который и
сам по себе, и по своим последствиям должен быть ценен
человеку, если тот стремится к счастью.
— А большинство держится иного взгляда и относит ее
к виду тягостному, которому можно предаваться лишь за
вознаграждение, ради уважения и славы, сама же она по се
бе будто бы настолько трудна, что лучше ее избегать.
— Я знаю такое мнение; недаром Фрасимах давно уже по¬
рицает этот вид блага и превозносит несправедливость. Но
я, видно, непонятлив.
ь — Погоди, выслушай и меня — вдруг ты со мной согла¬
сишься. Фрасимах, по-моему, слишком скоро поддался, слов¬
но змея, твоему заговору, а я все еще не удовлетворен твоим
доказательством как той, так и другой стороны вопроса. Я
желаю услышать, что же такое справедливость и несправед¬
ливость и какое они имеют значение, когда сами по себе со¬
держатся в душе человека; а что касается вознаграждения и
последствий, это мы оставим в стороне.
Вот что я сделаю, если ты не возражаешь: я снова вер-
с нусь к рассуждению Фрасимаха. Скажу, во-первых, о том,
как представляют себе такие люди справедливость и ее про¬
исхождение; во-вторых, упомяну, что все, кто ее придержи¬
вается, делают это против воли, словно это необходимость,
а не благо; в-третьих, укажу, что так и надо поступать, пото¬
му что, как уверяют, жизнь человека несправедливого мно¬
го лучше жизни справедливого. Мне-то лично, Сократ, все
это представляется совсем не так, но я нахожусь в недоуме¬
нии — мне все уши прожужжали и Фрасимах, и тысячи дру-
601
Платон
гих людей. А вот того, что мне хочется, — доказательства в
а защиту справедливости, то есть, что она лучше несправед¬
ливости, — я как-то ни от кого не слыхал. Мне хочется услы¬
хать похвалу ей самой по себе. Думаю, что в особенности от
тебя я могу узнать об этом — вот почему я нарочно стану хва¬
лить несправедливую жизнь, чтобы тем самым подсказать
тебе, каким образом мне хотелось бы услышать от тебя по¬
рицание несправедливости и похвалу справедливости. Смо¬
три, согласен ли ты с моим предложением?
— Вполне. Разве есть для разумного человека что-ни¬
будь более приятное, чем возможность почаще беседовать
о таком предмете?
е — Прекрасно. Выслушай же то, о чем я упомянул спер¬
ва, а именно в чем состоит справедливость и откуда она бе¬
рется.
Говорят, что творить несправедливость обычно бывает
хорошо, а терпеть ее — плохо. Однако, когда терпишь не¬
справедливость, в этом гораздо больше плохого, чем быва¬
ет хорошего, когда ее творишь. Поэтому, когда люди отведа¬
ли и того и другого, то есть и поступали несправедливо, и
359 страдали от несправедливости, тогда они, раз уж нет сил из¬
бежать одной и придерживаться другой, нашли целесооб¬
разным договориться друг с другом, чтобы и не творить не¬
справедливости, и не страдать от нее. Отсюда взяло свое на¬
чало законодательство и взаимный договор. Установления
закона и получили имя законных и справедливых — вот ка¬
ково происхождение и сущность справедливости. Таким об¬
разом, она занимает среднее место — ведь творить неспра¬
ведливость, оставаясь притом безнаказанным, это всего
лучше, а терпеть несправедливость, когда ты не в силах от¬
платить, — всего хуже. Справедливость же лежит посреди
между этими крайностями, и этим приходится довольство-
ь ваться, но не потому, что она благо, а потому, что люди це¬
нят ее из-за своей собственной неспособности творить не¬
справедливость. Никому из тех, кто в силах творить неспра¬
ведливость, то есть кто доподлинно муж, не придет в голову
заключать договоры о недопустимости творить или испы-
6о2
Государство
тывать несправедливость — разве что он сойдет с ума. Тако¬
ва, Сократ, — или примерно такова — природа справедливо¬
сти, и вот из-за чего она появилась, согласно этому рассуж¬
дению.
А что соблюдающие справедливость соблюдают ее из-
за бессилия творить несправедливость, а не по доброй во¬
ле, это мы всего легче заметим, если мысленно сделаем вот
с что: дадим полную волю любому человеку, как справедливо¬
му, так и несправедливому, творить все, что ему угодно, и
затем понаблюдаем, куда его поведут его влечения. Мы
поймаем справедливого человека с поличным: он готов
пойти точно на то же самое, что и несправедливый, — при¬
чина тут в своекорыстии, к которому, как к благу, стремит¬
ся любая природа, и только с помощью закона, насильст¬
венно ее заставляют соблюдать надлежащую меру.
У людей была бы полнейшая возможность, как я гово¬
рю, творить все что угодно, если бы у них была та способ-
с1 ность, которой, как говорят, обладал некогда предок Лида.
Он был пастухом и батрачил у тогдашнего правителя Ли¬
дии; как-то раз, при проливном дожде и землетрясении,
земля кое-где расселась и образовалась трещина в том мес¬
те, где он пас свое стадо. Заметив это, он из любопытства
спустился в расселину и увидел там, как рассказывают, раз¬
ные диковины, между прочим медного коня, полого и снаб¬
женного дверцами. Заглянув внутрь, он увидел мертвеца,
на вид больше человеческого роста. На мертвеце не было
е ничего, только на руке — золотой перстень. Пастух снял
его и взял себе, а затем вылез наружу. Когда пришла пора
пастухам собраться на сходку, как они обычно делали каж¬
дый месяц, чтобы отчитаться перед царем о состоянии ста¬
да, и он отправился туда, а на руке у него был перстень. Так
вот, когда он сидел среди пастухов, случилось ему повер¬
нуть перстень камнем к ладони, и, чуть только это произо-
360 шло, он стал невидимкой, и сидевшие рядом с ним говори¬
ли о нем уже как об отсутствующем. Он подивился, нащу¬
пал снова перстень и повернул его камнем наружу, а чуть
повернул, снова стал видимым. Заметив это, пастух начал
603
Платон
пробовать, действительно ли перстень обладает таким
свойством, и всякий раз получалось, что, стоило только по¬
вернуть перстень камнем к ладони, он делался невидимым,
когда же он поворачивал его камнем наружу — видимым.
Поняв это, он сразу устроил так, что попал в число ве¬
стников, посланных к царю. А получив к царю доступ, со-
ь вратил его жену, вместе с ней напал на него, убил и захва¬
тил власть.
Если бы было два таких перстня — один на руке у челове¬
ка справедливого, а другой у несправедливого, тогда, надо
полагать, ни один из них не оказался бы настолько твердым,
чтобы остаться справедливым и решительно воздержаться
от присвоения чужого имущества и не притрагиваться к не¬
му, хотя и тот и другой имели бы возможность без всякой
опаски брать что угодно на рыночной площади, проникать
с в дома и сходиться с кем вздумается, убивать, освобождать
из заключения кого захочет — вообще действовать среди
людей так, словно он равен богу. Поступая таким образом,
обладатели перстней нисколько не отличались бы друг от
друга: оба они пришли бы к одному и тому же. Вот это и сле¬
дует признать сильнейшим доказательством того, что ни¬
кто не бывает справедливым по своей воле, но лишь по
принуждению, раз каждый человек не считает справедли¬
вость самое по себе благом, и, где только в состоянии по¬
ступать несправедливо, он так и поступает. Ведь всякий че¬
ловек про себя считает несправедливость гораздо более
а выгодной, чем справедливость, и считает он это правиль¬
но, скажет тот, кто защищает такой взгляд. Если человек,
овладевший такою властью, не пожелает когда-либо посту¬
пить несправедливо и не притронется к чужом)7 имуществу,
он всем, кто это заметит, покажется в высшей степени жал¬
ким и неразумным, хотя люди и станут притворно хвалить
его друг перед другом — из опасения, как бы самим не пост¬
радать. Вот как обстоит дело.
е Что же касается самой оценки образа жизни тех, о ком
мы говорим, то об этом мы будем в состоянии правильно
судить только тогда, когда сопоставим самого справедливо-
604
Государство
го человека и самого несправедливого, в противном же слу¬
чае — нет. В чем же состоит это сопоставление? А вот в чем:
у несправедливого человека нами не будет изъято ни одной
черты несправедливости, а у справедливого — ни одной чер¬
ты справедливости, так что и тот и другой будет у нас дове¬
ден в своих привычках до совершенства. Так вот, прежде
всего пусть человек несправедливый действует наподобие
искусных мастеров: умелый кормчий или врач знает, что в
его деле невозможно, а что возможно — за одно он принима-
361 ется, за другое даже не берется; вдобавок он способен и ис¬
править какой-нибудь свой случайный промах. У человека
несправедливого — коль скоро он намерен именно таковым
быть — верным приемом в его несправедливых делах долж¬
на быть скрытность. Если его поймают, значит, он слаб.
Ведь крайняя степень несправедливости — это казаться
справедливым, не будучи им на самом деле. Таким образом,
совершенно несправедливого человека следует наделить
совершеннейшей справедливостью, не лишая ее ни одной
черточки; надо допустить, что тот, кто творит величайшую
ь несправедливость, уготовит себе величайшую славу в облас¬
ти справедливости: если он в чем и промахнется, он сумеет
поправиться. Он красноречив и способен переубедить лю¬
дей, если раскроется что-нибудь из его несправедливых дел;
он способен также применить насилие, где это требуется,
потому что он обладает и мужеством, и силой, да, кроме то¬
го, приобрел себе друзей и богатство.
Представив себе таким несправедливого человека, мы
в этом нашем рассуждении противопоставим ему справед¬
ливого, то есть человека бесхитростного и благородного,
желающего, как сказано у Эсхила, не казаться, а быть хоро-
с шим. Показное здесь надо откинуть. Ибо если он будет
справедливым напоказ, ему будут воздаваться почести и
преподноситься подарки; ведь всем будет казаться, что он
именно таков, а ради ли справедливости он таков или ради
подарков и почестей — будет неясно. Так что все у него сле¬
дует забрать, оставив ему только справедливость, и сделать
его полной противоположностью тому, первому человеку.
605
Платон
Не совершая никаких несправедливостей, пусть прослы¬
вет он чрезвычайно несправедливым, чтобы тем самым
подвергнуться испытанию на справедливость и доказать,
что его не трогает дурная молва и то, что за нею следует.
Пусть он неизменно идет своим путем до самой смерти,
а считаясь несправедливым при жизни, хотя на самом деле
он справедлив. И вот когда оба они дойдут до крайнего пре¬
дела, один — справедливости, другой — несправедливости,
можно будет судить, кто из них счастливее.
— Ох, дорогой Главкон, — сказал я, — крепко же ты от¬
шлифовал для нашего суждения, словно статую, каждого из
этих двоих людей!
— Постарался, как только мог, — отвечал Главкон, — а раз
они таковы, то, думаю я, будет уже нетрудно выяснить путем
рассуждения, какая жизнь ожидает каждого из них. Надо об
е этом сказать; если же выйдет несколько резко, то считай,
Сократ, что это говорю не я, а те, кто вместо справедливос¬
ти восхваляют несправедливость. Они скажут: столь спра¬
ведливый человек подвергнется бичеванию, пытке на ды-
362 бе, на него наложат оковы, выжгут ему глаза, а в конце кон¬
цов, после всяческих мучений, его посадят на кол и он
узнает, что желательно не быть, а лишь казаться справедли¬
вым. Причем выражение Эсхила гораздо правильнее будет
применить к человеку несправедливому. Ведь действитель¬
но скажут, что человек несправедливый занимается делом
не чуждым истины, живет не ради славы, желает не только
казаться несправедливым, но на самом деле быть им:
Свой ум взрыхлил он бороздой глубокою,
ь Произрастают где решенья мудрые.
Прежде всего в его руках окажется государственная власть,
поскольку он будет казаться справедливым, затем он возь¬
мет себе жену из какой угодно семьи, станет выдавать сво¬
их дочерей за кого ему вздумается, будет завязывать связи
и общаться с кем ему угодно да еще вдобавок из всего этого
извлекать выгоду, потому что он ничуть не брезгает неспра-
боб
Государство
ведливостью. Случится ли ему вступить в частный или в
общественный спор, он возьмет верх и одолеет своих вра-
с гов, а одолев их, разбогатеет, станет благодетельствовать
своим друзьям и преследовать врагов, станет приносить
богам обильные и роскошные жертвы и дары, то есть бу¬
дет чтить богов да и кого захочет из людей гораздо лучше,
чем человек справедливый, так что, по всей вероятности,
скорее ему, а не человеку справедливому пристало быть
угодным богам. Вот чем, Сократ, подкрепляется утвержде¬
ние, что и со стороны богов, и со стороны людей челове¬
ку несправедливому уготована жизнь лучшая, чем справед¬
ливому.
с! Когда Главкон кончил, я собрался было с мыслями, что¬
бы как-то ему возразить, но его брат Адимант обратился ко
мне:
— Ты, Сократ, конечно, не считаешь, что сказанное ре¬
шает спорный вопрос?
— А что такое?
— Упущено самое главное из того, что надо было ска¬
зать.
— Значит, согласно поговорке: “Брат выручай брата”,
если Главкон что упустил, твое дело помочь ему. А для меня
и того, что он сказал, уже достаточно, чтобы оказаться по¬
битым и лишиться возможности помочь справедливости.
е — Ты говоришь пустое, — сказал Адимант, — но выслу¬
шай еще вот что: нам надо разобрать и те доводы, которые
противоположны сказанному Главконом и в которых одоб¬
ряется справедливость и порицается несправедливость,
тогда станет яснее, по-моему, намерение Главкона. И отцы,
когда говорят и внушают своим сыновьям, что надо быть
справедливыми, и все, кто о ком-либо имеет попечение,
звз одобряют не самое справедливость, а зависящую от нее до¬
брую славу, чтобы тому, кто считается справедливым, до¬
стались и государственные должности, и выгоды в браке,
то есть все то, о чем сейчас упоминал Главкон, говоря о че¬
ловеке, пользующемся доброй славой [, хотя и несправед¬
ливом]. Более того, эти люди ссылаются и на другие пре-
607
Платон
имущества доброй славы. Они говорят, что те, кто добился
благосклонности богов, получают от них блага, которые,
как они считают, боги даруют людям благочестивым. Об
этом говорит такой возвышенный поэт, как Гесиод, да и Го¬
мер тоже. По Гесиоду, боги сотворили для праведных дубы,
ь
Желуди чтобы давать с верхушки и мед из средины;
Овцы отягчены густорунные шерстью богатой.
И много других благ сотворили они в дополнение к этому.
Почти то же самое и у Гомера:
Ты уподобиться можешь царю беспорочному; страха
Божия полный [и многих людей повелитель могучий,]
Правду творит он; в его областях изобильно родится
с Рожь, и ячмень, и пшено, тяготеют плодами деревья,
Множится скот на полях, и кипят многорыбием воды...
А Мусей и его сын уделяют праведникам от богов блага еще
более прекрасные. В их рассказах, когда праведники сой¬
дут в Аид, их укладывают на ложа, устраивают пирушку для
этих благочестивых людей и делают так, что они проводят
все остальное время уже в опьянении, с венками на голове,
а Очевидно, Мусей считает, что самая прекрасная награда за
добродетель — это вечное опьянение.
А согласно другим учениям, награды, даруемые богами,
распространяются еще дальше: после человека благочести¬
вого и верного клятвам останутся дети его детей и все его
потомство. Вот за что — и за другие вещи в этом же роде —
восхваляют они справедливость. А людей нечестивых и не¬
праведных они погружают в какую-то трясину в Аиде и за¬
ставляют носить решетом воду. Таким людям еще при их
е жизни выпадает дурная слава: то наказание, о котором упо¬
минал Главкон, говоря о людях справедливых, но прослыв¬
ших несправедливыми. Оно-то постигает, как они уверяют,
людей несправедливых. Вот и все, что можно об этом ска¬
зать. Такова похвала и порицание тем и другим.
6о8
Государство
Кроме того, Сократ, относительно справедливости и
несправедливости рассмотри еще и другой вид высказыва¬
ний, встречающихся и в обыденной речи, и у поэтов. Все
364 в один голос твердят, что рассудительность и справедли¬
вость — нечто прекрасное, однако в то же время тягостное
и трудное, а быть разнузданным и несправедливым прият¬
но и легко и только из-за общего мнения и закона это счи¬
тается постыдным. Говорят, что несправедливые поступки
по большей части целесообразнее справедливых: люди лег¬
ко склоняются к тому, чтобы и в общественной жизни, и в
частном быту считать счастливыми и уважать негодяев, ес¬
ли те богаты и вообще влиятельны, и ни во что не ставить
ь и презирать каких-нибудь немощных бедняков, пусть даже
и признавая, что они лучше богачей.
Из всего этого наиболее удивительны те взгляды, кото¬
рые высказывают относительно богов и добродетели, —
будто бы и боги уделяют несчастье и плохую жизнь многим
хорошим людям, а противоположным — и противополож¬
ную участь. Нищенствующие прорицатели околачиваются
у дверей богачей, уверяя, будто обладают полученной от
с богов способностью жертвоприношениями и заклинания¬
ми загладить тяготеющий на ком-либо или на его предках
проступок, причем это будет сделано приятным образом,
посреди празднеств. Если же кто пожелает нанести вред
своему врагу, то при незначительных издержках он спра¬
ведливому человеку может навредить в такой же степени,
как и несправедливому: они уверяют, что с помощью каких-
то заклятий и узелков они склоняют богов к себе на службу.
А в подтверждение всего этого приводят свидетельства по¬
этов, говорящих о доступности зла:
Выбор зла в изобилии предоставляется людям
й Очень легко: ровен путь и обитель его совсем близко,
А преддверием доблести пот установлен богами,
да и путь к ней труден и крут. В подтверждение же того, что
люди способны склонить богов, ссылаются на Гомера, так
как и он сказал, что “боги и те умолимы”:
609
Платон
Но и бессмертных богов благовониями, кроткой молитвой,
е Вин возлиянием и жиром сжигаемой жертвы смягчает
Смертный просящий, когда он пред ними виновен и грешен.
У жрецов под рукой куча книг Мусея и Орфея, потом¬
ков, как говорят, Селены и Муз, и по этим книгам они совер¬
шают свои обряды, уверяя не только отдельных лиц, но да¬
же целые народы, будто и для тех, кто еще жив, и для тех,
365 кто уже скончался, есть избавление и очищение от зла: оно
состоит в жертвоприношениях и в приятных забавах, кото¬
рые они называют посвящением в таинства; это будто бы
избавляет нас от загробных мучений, а кто не совершал
жертвоприношений, тех ожидают беды.
И сколько же такой всякой всячины, дорогой Сократ,
утверждается относительно добродетели и порочности и о
том, как они расцениваются у людей и у богов! Что же под
впечатлением всего этого делать, скажем мы, душам юно¬
шей? Несмотря на свои хорошие природные задатки, они
слетаются, словно [птицы] на приманку, на такие рассказы
ь и по ним заключают, каким надо быть человеку и какого
ему направления придерживаться, чтобы как можно лучше
пройти свой жизненный путь. По всей вероятности, юно¬
ша задаст самому себе вопрос наподобие Пиндара:
Правдой ли взойти мне на вышнюю крепость
Или обманом и кривдой —
и под их защитой провести жизнь? Судя по этим расска¬
зам, если я справедлив, а меня таковым не считают, поль¬
зы мне от этого, как уверяют, не будет никакой, одни толь¬
ко тяготы и явный ущерб. А для человека несправедливо¬
го, но снискавшего себе славу справедливого жизнь, как
утверждают, чудесна. Следовательно, раз видимость, как
с объясняют мне люди мудрые, пересиливает даже истину и
служит главным условием благополучия, мне именно на
это и следует обратить все свое внимание: прежде всего
для видимости мне надо как бы огородиться живописным
б Ю
Государство
изображением добродетели и под этим прикрытием про¬
тащить лисицу премудрого Архилоха, ловкую и изворотли¬
вую. Но, скажет кто-нибудь, нелегко все время скрывать
а свою порочность. Да ведь и все великое без труда не дает¬
ся, ответим мы ему. Тем не менее, если мы стремимся к бла¬
гополучию, приходится идти по тому пути, которым ведут
нас эти рассуждения. Чтобы это осталось тайной, мы со¬
ставим союзы и общества; существуют также наставники в
искусстве убеждать, от них можно заимствовать судейскую
премудрость и умение действовать в народных собраниях:
таким образом, мы будем прибегать то к убеждению, то к
насилию, так чтобы всегда брать верх и не подвергаться
наказанию.
Но, скажут нам, от богов-то невозможно ни утаиться,
ни применить к ним насилие. Тогда, если боги не существу¬
ют или если они нисколько не заботятся о человеческих де¬
лах, то и нам нечего заботиться о том, чтобы от них утаить-
е ся. Если же боги существуют и заботятся о нас, так ведь мы
знаем о богах или слышали о них не иначе как из сказаний
и от поэтов, изложивших их родословную. Однако те же са¬
мые источники утверждают, что можно богов переубедить,
привлекая их на свою сторону жертвами, “кроткими мо¬
литвами” и приношениями. Тут приходится либо верить и
в то и в другое, либо не верить вовсе. Если уж верить, то
следует сначала поступить несправедливо, а затем принес¬
ти жертвы богам за свои несправедливые стяжания. Ведь,
366 придерживаясь справедливости, мы, правда, не будем нака¬
заны богами, но зато лишимся выгоды, которую могла бы
нам принести несправедливость. Придерживаться же не¬
справедливости нам выгодно, а что касается наших пре¬
ступлений и ошибок, так мы настойчивой мольбой переубе¬
дим богов и избавимся от наказания. Но ведь в Аиде [скажут
нам] либо нас самих, либо детей наших детей ждет кара за
наши здешние несправедливые поступки. Однако, друг
мой, скажет расчетливый человек, здесь-то и имеют вели¬
кую силу посвящения в таинства и боги-избавители, и имен¬
но этого придерживаются как крупнейшие государства, так
611
Платон
ь и дети богов, ставшие поэтами и божьими пророками: они
указывают, что дело обстоит именно таким образом.
На каком же еще основании выбрали бы мы себе спра¬
ведливость вместо крайней несправедливости? Ведь если
мы овладеем несправедливостью в сочетании с притворной
благопристойностью, наши действия будут согласны с разу¬
мом пред лицом как богов, так и людей и при нашей жизни
и после кончины — вот взгляд, выражаемый большинством
с выдающихся людей. После всего сказанного есть ли какая-
нибудь возможность, Сократ, чтобы человек, одаренный ду¬
шевной и телесной силой, обладающий богатством и родо¬
витый, пожелал уважать справедливость, а не рассмеялся
бы, слыша, как ее превозносят? Да и тот, кто может опро¬
вергнуть всё, что мы теперь сказали, и кто вполне убежден,
что самое лучшее — это справедливость, даже он будет
очень склонен извинить людей несправедливых и отне¬
стись к ним без гнева, сознавая, что возмущаться несправед¬
ливостью может лишь человек, божественный по природе,
(1 и воздерживаться от нее может лишь человек, обладающий
знанием, а вообще-то никто не придерживается справедли¬
вости по доброй воле: всякий осуждает несправедливость
из-за своей робости, старости или какой-либо иной немо¬
щи, то есть потому, что он просто не в состоянии ее совер¬
шить. Ясно, что это так. Ведь из таких людей первый, кто
только войдет в силу, первым же и поступает несправедли¬
во, насколько способен.
Причина этому не что иное, как то, из чего и исходило
все это наше рассуждение. И вот как Фрасимах, так и я, мы
оба скажем тебе, Сократ, следующее: “Поразительный ты
человек! Сколько бы всех вас ни было, признающих себя
е почитателями справедливости, никто, начиная от первых
героев — ведь высказывания многих из них сохранились — и
вплоть до наших современников, никогда не порицал не¬
справедливость и не восхвалял справедливость иначе как за
вытекающие из них славу, почести и дары. А самое справед¬
ливость или несправедливость, их действие в душе того,
кто ими обладает, хотя бы это таилось и от богов, и от лю-
612
Государство
дей, еще никто никогда не подвергал достаточному разбору
ни в стихах, ни просто в разговорах, и никто не говорил, что
несправедливость — это величайшее зло, какое только мо¬
жет в себе содержать душа, а справедливость — величайшее
367 благо. Если бы вы все с самого начала так говорили и убеди¬
ли бы нас в этом с юных лет, нам не пришлось бы остерегать
друг друга от несправедливых поступков, каждый был бы
своим собственным стражем из опасения, как бы не стать
сподвижником величайшего зла, творя несправедливость”.
Вот что, а быть может, и более того сказал бы Фраси-
мах — или кто другой — о справедливости и несправедливо¬
сти, как мне кажется, грубо извращая их значение. Но я —
ь мне нечего от тебя таить — горячо желаю услышать от тебя
опровержение, оттого-то я и говорю, напрягаясь изо всех
сил. Так вот ты в своем ответе и покажи нам не только, что
справедливость лучше несправедливости, но и какое дейст¬
вие производит в человеке присутствие той или другой са¬
мой по себе — зло или благо. Мнений же о справедливости
и несправедливости не касайся, как это и советовал Глав-
кон. Ведь если ты сохранишь в обоих случаях истинные
мнения, а также присовокупишь к ним ложные, то мы ска¬
жем, что ты хвалишь не справедливость, но ее видимость,
а порицание твое относится не к несправедливости, а к
с мнению о ней. Получится, что ты советуешь несправедли¬
вому человеку таиться и соглашаешься с Фрасимахом, что
справедливость — это благо другого, что она пригодна
сильнейшему, для которого пригодна и целесообразна соб¬
ственная несправедливость, слабейшему не нужная. Раз ты
признал, что справедливость относится к величайшим бла¬
гам, которыми стоит обладать и ради проистекающих от¬
сюда последствий, и еще более ради них самих, — таковы
а зрение, слух, разум, здоровье и разные другие блага, под¬
линные по самой своей природе, а не по мнению людей, —
то вот эту сторону справедливости ты и отметь похвалой,
скажи, что она сама по себе помогает человеку, если он ее
придерживается, несправедливость же, напротив, вредит.
А хвалить то, что справедливость вознаграждается деньга-
613
Платон
ми и славой, ты предоставь другим. Когда именно за это
восхваляют справедливость и осуждают несправедливость,
превознося славу и награды или же их порицая, то от ос¬
тальных людей я это еще могу вынести, но от тебя нет —
разве что ты этого потребуешь, — потому что ты всю свою
е жизнь не исследовал ничего другого, кроме этого. Так вот,
в своем ответе ты покажи нам не только, что справедли¬
вость лучше несправедливости, но и какое действие произ¬
водит в человеке присутствие той или другой самой по се¬
бе — все равно, утаилось ли это от богов и людей или нет, —
и почему одна из них — благо, а другая — зло.
Эти слова Адиманта меня тогда особенно порадовали,
хотя я и всегда-то восхищался природными задатками его и
Главкона.
368 —Вы и впрямь сыновья своего славного родителя, —
сказал я, — и неплохо начало элегии, с которой обратился к
вам поклонник Главкона, когда вы отличились в сражении
под Мегарой:
Славного Аристона божественный род — его дети.
Это, друзья, по-моему, хорошо. Испытываемое вами состо¬
яние вполне божественно, раз вы не держитесь взгляда,
будто несправедливость лучше справедливости, хотя в ре¬
чах и отстаиваете это. Мне кажется, что вы и в самом деле
ь не держитесь такого взгляда. Заключаю так по всему ваше¬
му поведению, потому что одним вашим словам я бы не по¬
верил. Но чем больше я вам верю, тем больше недоумеваю,
как мне быть, не знаю, чем вам помочь, и признаю свое бес¬
силие. Знаком этого служит мне следующее: мои доводы
против Фрасимаха, которые, как я полагал, уже показали,
что справедливость лучше несправедливости, не были ва¬
ми восприняты. С другой стороны, я не могу не защищать
свои взгляды. Ведь я боюсь, что нечестиво, присутствуя
с при поношении справедливости, уклоняться от помощи
ей, пока ты еще дышишь и в силах подать голос. Самое луч¬
шее — вступиться за нее в меру сил.
614
Го СУДАР ств о
Тут Главкон и остальные стали просить меня помочь
любым способом и не бросать рассуждения, но, напротив,
тщательно исследовать, что такое справедливость и неспра¬
ведливость и как обстоит с истинной их полезностью. И я
сказал свое мнение:
— Исследование, которое мы предприняли, — дело не¬
маловажное, оно под силу, как мне кажется, лишь человеку
с1 с острым зрением. Мы недостаточно искусны, по-моему,
чтобы произвести подобное разыскание, это все равно что
заставлять людей с не слишком острым зрением читать из¬
дали мелко написанные буквы. И вдруг кто-то из них сооб¬
разит, что те же самые буквы бывают и крупнее, где-нибудь
в надписи большего размера! Я думаю, прямо находкой бы¬
ла бы возможность прочесть сперва крупное, а затем разо¬
брать и мелкое, если это одно и то же.
— Конечно, — сказал Адимант, — но какое же сходство
е усматриваешь ты здесь, Сократ, с разысканиями, касающи¬
мися справедливости?
— Я тебе скажу. Справедливость, считаем мы, бывает
свойственна отдельному человеку, но бывает, что и целому
государству.
— Конечно.
— А ведь государство больше отдельного человека?
— Больше.
Использование государственного опыта
для познания частной справедливости
— Так в том, что больше, вероятно, и справедливость имеет
большие размеры и ее легче там изучать. Поэтому, если хо¬
тите, мы сперва исследуем, что такое справедливость в госу-
369 дарствах, а затем точно так же рассмотрим ее и в отдельном
человеке, то есть рассмотрим, в чем меньшее сходно с боль¬
шим.
— По-моему, это хорошее предложение.
— Если мы мысленно представим себе возникающее го¬
сударство, мы увидим там зачатки справедливости и неспра¬
ведливости, не так ли?
615
Платон
— Пожалуй, что так.
— Есть надежда, что в таком случае легче будет заме¬
тить то, что мы ищем.
ь — Конечно.
— Так надо, по-моему, попытаться этого достичь. Ду¬
маю, что дела у нас тут будет более чем достаточно. Решай¬
те сами.
Разделение труда в идеальном государстве
соответственно потребностям и природным задаткам
— Уже решено, — сказал Адимант. — Приступай же.
— Государство, — сказал я, — возникает, как я полагаю,
когда каждый из нас не может удовлетворить сам себя, но
во многом еще нуждается. Или ты приписываешь начало
общества чему-либо иному?
— Нет, ничему иному.
с — Таким образом, каждый человек привлекает то одно¬
го, то другого для удовлетворения той или иной потребно¬
сти. Испытывая нужду во многом, многие люди собирают¬
ся воедино, чтобы обитать сообща и оказывать друг другу
помощь: такое совместное поселение и получает у нас на¬
звание государства, не правда ли?
— Конечно.
— Таким образом, они кое-что уделяют друг другу и кое-
что получают, и каждый считает, что так ему будет лучше.
— Конечно.
— Так давай же, — сказал я, — займемся мысленно пост¬
роением государства с самого начала. Как видно, его созда¬
ют наши потребности.
— Несомненно.
а — А первая и самая большая потребность — это добыча
пищи для существования и жизни.
— Безусловно.
— Вторая потребность — жилье, третья — одежда, и так
далее.
— Это верно.
6x6
Государство
— Смотри же, — сказал я, — каким образом государство
может обеспечить себя всем этим: не так ли, что кто-нибудь
будет земледельцем, другой — строителем, третий — тка¬
чом? И не добавить ли нам к этому сапожнику и еще кого-ни¬
будь из тех, кто обслуживает телесные наши нужды?
— Конечно.
— Самое меньшее, государству необходимо состоять из
четырех или пяти человек.
— По-видимому.
е — Так что же? Должен ли каждый из них выполнять свою
работу с расчетом на всех? Например, земледелец, хотя он
один, должен ли выращивать хлеб на четверых, тратить
вчетверо больше времени и трудов и уделять другим от того,
что он произвел, или же, не заботясь о них, он должен про¬
изводить лишь четвертую долю этого хлеба, только для са¬
мого себя, и тратить на это всего лишь четвертую часть сво-
370 его времени, а остальные три его части употребить на пост¬
ройку дома, изготовление одежды, обуви и не хлопотать о
других, а производить все своими силами и лишь для себя?
— Пожалуй, Сократ, — сказал Адимант, — первое будет
легче, чем это.
— Здесь нет ничего странного, клянусь Зевсом. Я еще
раньше обратил внимание на твои слова, что люди рожда¬
ются не слишком похожими друг на друга, их природа быва¬
ет различна, так что они имеют различные способности к
ь тому или иному делу. Разве не таково твое мнение?
— Да, таково.
— Так что же? Кто лучше работает — тот, кто владеет
многими искусствами или же только одним?
— Тот, кто владеет одним.
— Ясно, по-моему, и то, что стоит упустить время для ка¬
кой-нибудь работы, и ничего не выйдет.
— Конечно, ясно.
— И по-моему, никакая работа не захочет ждать, когда у
работника появится досуг; наоборот, он постоянно должен
с уделять ей внимание, а не заниматься ею так, между прочим.
— Непременно.
617
Платон
— Поэтому можно сделать все в большем количестве,
лучше и легче, если выполнять одну какую-нибудь работу
соответственно своим природным задаткам, и притом во¬
время, не отвлекаясь на другие работы.
— Несомненно.
— Так вот, Адимант, для обеспечения того, о чем мы го¬
ворили, потребуется больше чем четыре члена государства.
Ведь земледелец, вероятно, если нужна хорошая соха, не
сам будет изготовлять ее для себя, или мотыгу и прочие зем-
а ледельческие орудия. В свою очередь и домостроитель —
ему тоже требуется многое. Подобным же образом и ткач, и
сапожник. Не так ли?
— Это правда.
— Плотники, кузнецы и разные такие мастера, если их
включить в наше маленькое государство, сделают его мно¬
голюдным.
— И даже очень.
— Все же оно не будет слишком большим, даже если мы
к ним добавим волопасов, овчаров и прочих пастухов, что-
е бы у земледельцев были волы для пахоты, у домостроите¬
лей вместе с земледельцами — подъяремные животные для
перевозки грузов, а у ткачей и сапожников — кожа и шерсть.
— Но и немалым будет государство, где все это есть.
— Но разместить такое государство в местности, где не
понадобится ввоза, почти что невозможно.
— Невозможно.
— Значит, вдобавок понадобятся еще и люди для до¬
ставки того, что требуется, из другой страны.
— Понадобятся.
— Но если такой посредник отправится в другую страну
порожняком, не взяв с собой ничего такого, в чем нужда-
371 ются те люди, от которых он собирается забрать то, что
нужно здесь, то он так и уедет от них ни с чем.
— По-моему, да.
— Следовательно, здесь нужно будет производить не
только то, что достаточно для самих себя, но и все то, что
требуется там, сколько бы этого ни требовалось.
618
Государство
— Да, это необходимо.
— Нашей общине понадобится побольше земледельцев
и разных ремесленников.
— Да, побольше.
— И посредников для всякого рода ввоза и вывоза. А
ведь это — купцы. Разве нет?
-Да.
— Значит, нам потребуются и купцы.
— Конечно.
— А если это будет морская торговля, то вдобавок по-
ь требуется еще и немало людей, знающих морское дело.
— Да, немало.
— Так что же? Как будут они передавать друг другу все то,
что каждый производит внутри самого государства? Ведь ра¬
ди того мы и основали государство, чтобы люди вступили в
общение.
— Очевидно, они будут продавать и покупать.
— Из этого у нас возникнет и рынок, и монета — знак об¬
мена.
— Конечно.
с — Если земледелец или кто другой из ремесленников,
доставив на рынок то, что он производит, придет не в одно
и то же время с теми, кому нужно произвести с ним обмен,
неужели же он, сидя на рынке, будет терять время, нужное
ему для работы?
— Вовсе нет, — сказал Адимант. — Найдутся ведь люди,
которые, видя это, предложат ему свои услуги. В благоуст¬
роенных государствах это, пожалуй, самые слабые телом и
а непригодные ни к какой другой работе. Они там, на рынке,
только того и дожидаются, чтобы за деньги приобрести
что-нибудь у тех, кому нужно сбыть свое, и опять-таки обме¬
нять это на деньги с теми, кому нужно что-то купить.
— Из-за этой потребности появляются у нас в городе
мелкие торговцы. Разве не назовем мы так посредников по
купле и продаже, которые засели на рынке? А тех, кто
странствует по городам, мы назовем купцами.
— Конечно.
619
Платон
е — Бывают, я думаю, еще и какие-то иные посредники:
разумение их таково, что с ними не очень-то стоит общать¬
ся, но они обладают телесной силой, достаточной для тяже¬
лых работ. Они продают внаем свою силу и называют жало¬
ваньем цену за этот наем, потому-то, я думаю, их и зовут на¬
емниками. Не так ли?
— Конечно, так.
— Для полноты государства, видимо, нужны и наемники.
— По-моему, да.
— Так разве не разрослось у нас, Адимант, государство
уже настолько, что можно его считать совершенным?
— Пожалуй.
— Где же в нем место справедливости и несправедливо¬
сти? В чем из того, что мы разбирали, они проявляются?
372 — Я лично этого не вижу, Сократ. Разве что в какой-то
взаимной связи этих самых занятий.
— Возможно, ты прав. Надо тщательно исследовать и
не отступаться. Прежде всего рассмотрим образ жизни лю¬
дей, так подготовленных. Они будут производить хлеб, ви¬
но, одежду, обувь, будут строить дома, летом большей час¬
тью работать обнаженными и без обуви, а зимой достаточ-
ь но одетыми и обутыми. Питаться они будут, изготовляя
себе крупу из ячменя и пшеничную муку; крупу будут ва¬
рить, тесто месить и выпекать из него великолепные булки
и хлеб, раскладывая их ряд на тростнике или на чистых ли¬
стьях. Возлежа на подстилках, усеянных листьями тиса и
мирта, они будут пировать, и сами и их дети, попивая вино,
будут украшать себя венками и воспевать богов, радостно
общаясь друг с другом; при этом, остерегаясь бедности и
с войны, они будут иметь детей не свыше того, чем позволя¬
ет им их состояние.
Тут Главкон прервал меня:
— Похоже, ты заставляешь этих людей угощаться без
всяких приправ!
— Твоя правда, — сказал я, — совсем забыл, что у них бу¬
дут и приправы. Ясно, что у них будет и соль, и маслины, и
сыр, и лук-порей, и овощи, и они будут варить какую-нибудь
620
Государство
деревенскую похлебку. Мы добавим им и лакомства: смокву,
горошек, бобы; плоды мирта и буковые орехи они будут жа-
а рить на огне и в меру запивать вином. Так проведут они
жизнь в мире и здоровье и, достигнув, по всей вероятнос¬
ти, глубокой старости, скончаются, завещав своим потом¬
кам такой же образ жизни.
— Если бы, Сократ, — возразил Главкон, — устраиваемое
тобой государство состояло из свиней, какого, как не это¬
го, задал бы ты им корму?
— Но что же иное требуется, Главкон?
— То, что обычно принято: возлежать на ложах, обедать
за столом, есть те кушанья и лакомства, которые имеют ны-
е нешние люди, — вот что, по-моему, нужно, чтобы не стра¬
дать от лишений.
— Хорошо, — сказал я, — понимаю. Мы, вероятно, рас¬
сматриваем не только возникающее государство, но и госу¬
дарство богатое. Может быть, это и неплохо. Ведь, рассма¬
тривая и такое государство, мы, вполне возможно, заме¬
тим, каким образом в государствах возникает
справедливость и несправедливость. То государство, кото¬
рое мы разобрали, представляется мне подлинным, то есть
здоровым. Если вы хотите, ничто не мешает нам присмот-
373 реться и к государству, которое лихорадит. В самом деле,
иных, по-видимому, не удовлетворит все это и такой про¬
стой образ жизни — им подавай и ложа, и столы, и разную
утварь, и кушанья, мази и благовония, а также гетер, вкус¬
ные пироги, да чтобы всего этого было побольше. Выхо¬
дит, что необходимым надо считать уже не то, о чем мы го¬
ворили вначале, — дома, обувь, одежду, нет, подавай нам
картины и украшения, золото и слоновую кость — все это
нам нужно. Не правда ли?
Ь -Да.
— Так не придется ли увеличить это государство? То,
здоровое, государство уже недостаточно, его надо запол¬
нить кучей такого народа, присутствие которого в государ¬
стве не вызвано никакой необходимостью; таковы, напри¬
мер, всевозможные охотники, а также подражатели — их
621
Платон
много по части рисунков и красок, много и в мусическом ис¬
кусстве: поэты и их исполнители, рапсоды, актеры, хорев-
ты, подрядчики, мастера различной утвари, изделий всяко-
с го рода и женских уборов. Понадобится побольше и посред¬
ников: разве, по-твоему, не нужны будут там наставники
детей, кормилицы, воспитатели, служанки, цирюльники, а
также кулинары и повара? Понадобятся нам и свинопасы.
Этого не было у нас в том, первоначальном государстве, по¬
тому что ничего такого не требовалось. А в этом государст¬
ве понадобится и это, да и множество всякого скота, раз
идет в пищу мясо. Не так ли?
— Конечно.
а — Потребность во врачах будет у нас при таком образе
жизни гораздо больше, чем прежде.
— Много больше.
— Да и страна, тогда достаточная, чтобы прокормить
население, теперь станет мала. Или как мы скажем?
— Именно так.
— Значит, нам придется отрезать часть от соседней
страны, если мы намерены иметь достаточно пастбищ и
пашен, а вашим соседям в свою очередь захочется отхва¬
тить часть от нашей страны, если они тоже пустятся в бес¬
конечное стяжательство, перейдя границы необходимого.
е — Это совершенно неизбежно, Сократ.
— В результате мы будем воевать, Главкон, или как с
этим будет?
— Да, придется воевать.
— Пока мы еще ничего не станем говорить о том, вле¬
чет ли за собой война зло или благо, скажем только, что мы
открыли причину войны — главного источника частных и
общественных бед, когда она ведется.
— Конечно.
— Вдобавок, друг мой, придется увеличить наше госу¬
дарство не на какой-то пустяк, а на целое войско: оно высту-
374 пит на защиту всего достояния, на защиту того, о чем мы
теперь говорили, и будет отражать нападение.
— Как так? Разве мы сами к этому не способны?
622
Государство
— Не способны, если ты и все мы правильно решили
этот вопрос, когда строили наше воображаемое государст¬
во. Решили же мы, если ты помнишь, что невозможно од¬
ному человеку с успехом владеть многими искусствами.
— Ты прав.
— Что же? Разве, по-твоему, военные действия не требу¬
ют искусства?
— И даже очень.
— Разве надо больше беспокоиться о сапожном, а не о
военном искусстве?
— Ни в коем случае.
— Чтобы у нас успешнее шло сапожное дело, мы запре¬
тили сапожнику даже пытаться стать земледельцем, или
ткачом, или домостроителем; так же точно и всякому друго¬
му мы поручили только одно дело, к которому он годится по
с своим природным задаткам, этим он и будет заниматься всю
жизнь, не отвлекаясь ни на что другое, и достигнет успеха,
если не упустит время. А разве не важно хорошее выполне¬
ние всего, что относится к военному делу? Или оно настоль¬
ко легко, что земледелец, сапожник, любой другой ремес¬
ленник может быть вместе с тем и воином? Прилично иг¬
рать в шашки или в кости никто не научится, если не
занимался этим с детства, а играл так, между прочим. Не-
с! ужели же стоит только взять щит или другое оружие и запа¬
стись военным снаряжением — и сразу станешь способен
сражаться, будь то в рядах гоплитов или других воинов? Ни¬
какое орудие только оттого, что оно очутилось у кого-либо
в руках, не сделает его сразу мастером или атлетом и будет
бесполезно, если человек не умеет с ним обращаться и недо¬
статочно упражнялся.
— Иначе этим орудиям и цены бы не было!
Роль сословия стражей в идеальном государстве
— Значит, чем более важно дело стражей, тем более оно не-
е совместимо с другими занятиями, ведь оно требует мастер¬
ства и величайшего старания.
623
Платон
— Думаю, что это так.
— Для этого занятия требуется иметь соответствующие
природные задатки.
— Конечно.
— Пожалуй, если только мы в состоянии, нашим делом
было бы отобрать тех, кто по своим природным свойствам
годен для охраны государства.
— Конечно, это наше дело.
— Клянусь Зевсом, нелегкий предмет мы себе облюбо¬
вали! Все же, насколько хватит сил, не надо поддаваться
робости.
375 — Разумеется, не надо.
— Как, по-твоему, в деле охраны есть ли разница между
природными свойствами породистого щенка и юноши хо¬
рошего происхождения?
— О каких свойствах ты говоришь?
— И тот и другой должны остро воспринимать, провор¬
но преследовать то, что заметят, и, если настигнут, упорно
сражаться.
— Все это действительно нужно.
— И чтобы хорошо сражаться, надо быть мужествен¬
ным.
— Как же иначе?
— А захочет ли быть мужественным тот, в ком нет ярост¬
ного духа — будь то конь, собака или другое какое животное?
Разве ты не заметил, как неодолим и непобедим яростный
ь дух: когда он есть, любая душа ничего не страшится и ни пе¬
ред чем не отступает?
— Заметил.
— Итак, ясно, какими должны быть телесные свойства
такого стража.
-Да.
— Тоже и душевные свойства, то есть яростный дух.
— И это ясно.
— Однако, Главкон, если стражи таковы по своей приро¬
де, не будут ли они свирепыми и друг с другом, с остальны¬
ми согражданами?
624
Государство
— Клянусь Зевсом, на это нелегко ответить.
с — А между тем они должны быть кроткими к своим лю¬
дям и грозными для неприятеля. В противном случае им не
придется ждать, чтобы их истребил кто-нибудь другой: они
сами это сделают и погубят себя.
— Правда.
— Как же нам быть? Где мы найдем нрав и кроткий, и
вместе с тем отважный? Ведь кроткий нрав противополо¬
жен ярости духа.
— Это очевидно.
— Если же у кого-нибудь нет ни того ни другого, он не
может стать хорошим стражем. Похоже, что это требова-
й ние невыполнимо, и, таким образом, выходит, что хоро¬
шим стражем стать невозможно.
— Пожалуй, что так, — сказал Главкон.
Я находился в затруднении и мысленно перебирал ска¬
занное ранее.
— Мы, друг мой, — заметил я, — справедливо недоумева¬
ем, потому что мы отклонились от того образа, который са¬
ми предложили.
— Что ты имеешь в виду?
— Мы не сообразили, что бывают характеры, о кото¬
рых мы и не подумали, а между тем в них имеются эти про¬
тивоположные свойства.
— В каких же характерах?
— Это замечается и в других животных, но всего лучше
е в том из них, которое мы сравнили с нашим стражем. Ты
ведь знаешь про породистых собак, что их свойство — быть
как нельзя более кроткими с теми, к кому они привыкли и
кого знают, но с незнакомыми — как раз наоборот.
— Знаю, конечно.
— Стало быть, это возможно, и стражи с такими свойст¬
вами не противоречат природе.
— По-видимому, нет.
— Не кажется ли тебе, что будущий страж нуждается
еще вот в чем: мало того, что он яростен, он должен по сво¬
ей природе еще и стремиться к мудрости.
625
Платон
376 — Как это? Мне непонятно.
— И эту черту ты тоже заметишь в собаках, что очень
удивительно в животном.
— Что именно?
— Увидав незнакомого, собака злится, хотя он ее ничем
еще не обидел, а увидав знакомого, ласкается, хотя он ни¬
когда не сделал ей ничего хорошего. Тебя это не поражало?
— Я до сих пор не слишком обращал на это внимание,
но ясно, что собака ведет себя именно так.
— Но это свойство ее природы представляется замеча-
ь тельным и даже подлинно философским.
— Как так?
— Да так, что о дружественности или враждебности че¬
ловека, которого она видит, собака заключает по тому, зна¬
ет ли она его или нет. Разве в этом нет стремления позна¬
вать, когда определение близкого или, напротив, чужого де¬
лается на основе понимания либо, наоборот, непонимания?
— Этого нельзя отрицать.
— А ведь стремление познавать и стремление к мудрос¬
ти — это одно и то же.
— Да, одно и то же.
— Значит, мы смело можем допустить то же самое и у
с человека: если он будет кротким со своими близкими и зна¬
комыми, значит, он по своей природе должен иметь стрем¬
ление к мудрости и познанию.
— Допустим это.
— Итак, безупречный страж государства будет у нас по
своей природе обладать и стремлением к мудрости, и стрем¬
лением познавать, а также будет проворным и сильным.
— Совершенно верно.
— Таким пусть и будет. Но как нам выращивать и воспи¬
тывать стражей? Рассмотрение этого будет ли у нас способ¬
ствовать тому, ради чего мы всё и рассматриваем, то есть
с! заметим ли мы, каким образом возникают в обществе спра¬
ведливость и несправедливость? Как бы нам не упустить це¬
ли нашей беседы и не сделать ее слишком пространной.
На это брат Главкона сказал:
626
Государство
— Я по крайней мере ожидаю, что это рассмотрение бу¬
дет очень кстати для нашей задачи.
— Клянусь Зевсом, милый Адимант, — сказал я, — зна¬
чит, не стоит бросать это рассмотрение, даже если оно ока¬
жется длинным.
— Да, не стоит.
— Так давай, не торопясь, как делают это повествовате¬
ли, займемся — пусть на словах — воспитанием этих людей.
е — Это необходимо сделать.
Двоякое воспитание стражей: мусическое и гимнастическое
— Каким же будет воспитание? Впрочем, трудно найти луч¬
ше того, которое найдено с самых давнишних времен. Для
тела — это гимнастическое воспитание, а для души — муси¬
ческое.
— Да, это так.
— И воспитание мусическое будет у нас предшество¬
вать гимнастическому.
— Как же иначе?
— Говоря о мусическом воспитании, ты включаешь в не¬
го словесность, не правда ли?
-Я-Да.
Два вида словесности: истинный и ложный.
Роль мифов в воспитании стражей
— В словесности же есть два вида: один — истинный, а
другой — ложный?
-Да.
377 — И воспитывать надо в обоих видах, но сперва — в
ложном?
— Вовсе не понимаю, о чем это ты говоришь.
— Ты не понимаешь, что малым детям мы сперва расска¬
зываем мифы? Они, вообще говоря, ложь, но есть в них и
истина. Имея дело с детьми, мы к мифам прибегаем рань¬
ше, чем к гимнастическим упражнениям.
627
Платон
— Да, это так.
— Потому-то я и говорил, что сперва надо приниматься
за мусическое искусство, а затем за гимнастическое.
— Правильно.
— Разве ты не знаешь, что во всяком деле самое глав-
ь ное — это начало, в особенности если это касается чего-то
юного и нежного. Тогда всего вернее образуются и укореня¬
ются те черты, которые кто-либо желает там запечатлеть.
— Совершенно справедливо.
— Разве можем мы так легко допустить, чтобы дети слу¬
шали и воспринимали душой какие попало и кем попало
выдуманные мифы, большей частью противоречащие тем
мнениям, которые, как мы считаем, должны быть у них, ко¬
гда они повзрослеют?
— Мы этого ни в коем случае не допустим.
— Прежде всего нам, вероятно, надо смотреть за творца-
с ми мифов: если их произведение хорошо, мы допустим его,
если же нет — отвергнем. Мы уговорим воспитательниц и
матерей рассказывать детям лишь признанные мифы, что¬
бы с их помощью формировать души детей скорее, чем их
тела — руками. А большинство мифов, которые они теперь
рассказывают, надо отбросить.
— Какие именно?
— По более значительным мифам мы сможем судить и о
второстепенных: ведь и те и другие должны иметь одинако-
а вые черты и одинаковую силу воздействия. Или ты не согла¬
сен?
— Согласен, но я не понимаю, о каких более значитель¬
ных мифах ты говоришь?
— О тех, которые рассказывали Гесиод, Гомер и осталь¬
ные поэты. Составив для людей лживые сказания, они ста¬
ли им их рассказывать, да и до сих пор рассказывают.
— Какие же? И что ты им ставишь в упрек?
— То, за что прежде всего и главным образом следует
упрекнуть, в особенности если чей-либо вымысел неуда¬
чен.
— Как это?
628
Государство
е — Когда кто-нибудь, говоря о богах и героях, плохо о их
изобразит, словно художник, который нарисовал нисколь¬
ко не похожими тех, чье подобие он хотел изобразить.
— Такого рода упрек правилен, но что мы под этим по¬
нимаем?
— Прежде всего величайшую ложь, причем о самом ве¬
ликом, неудачно выдумал тот, кто сказал, будто Уран совер¬
шил поступок, упоминаемый Гесиодом, и будто Кронос ему
378 отомстил. О делах же Кроноса и о мучениях, которые он
претерпел от сына, даже если бы это было правдой, я не
считал бы нужным так запросто рассказывать тем, кто еще
неразумен и молод, — гораздо лучше обходить это молчани¬
ем, а если уж и нужно почему-либо рассказать, так пусть
лишь весьма немногие выслушают это втайне и при этом
принесут в жертву не поросенка, но что-то большое и труд¬
нодоступное, чтобы рассказ довелось услышать как можно
меньшему числу людей.
— В самом деле, рассказывать об этом трудно.
ь — Да их и не следует рассказывать, Адимант, в нашем го¬
сударстве. Нельзя рассказывать юному слушателю, что, по¬
ступая крайне несправедливо, он не совершает ничего осо¬
бенного, даже если он всячески карает своего совершивше¬
го проступок отца, и что он просто делает то же самое, что
и первые, величайшие боги.
— Клянусь Зевсом, мне и самому кажется, что не годит¬
ся говорить об этом.
— Как и вообще о том, что боги воюют с богами, строят
с козни, сражаются — да это и неверно; ведь те, кому предсто¬
ит стоять у нас на страже государства, должны считать вели¬
чайшим позором, если так легко возникает взаимная враж¬
да. Вовсе не следует излагать и расписывать битвы гигантов
и разные другие многочисленные раздоры богов и героев с
их родственниками и близкими, напротив, если мы намере¬
ны внушить гражданам такое убеждение, чтобы никогда ни¬
кто из них не питал вражды к другому и что это было бы не¬
честиво, то об этом-то и должны сразу же и побольше рас¬
629
Платон
а сказывать детям и старики, и старухи, да и потом, когда де¬
ти подрастут; и поэтов надо заставить об этом писать в сво¬
ем творчестве. А о том, что на Геру наложил оковы ее сын,
что Гефест был сброшен с Олимпа собственным отцом, ко¬
гда тот избивал его мать, а Гефест хотел за нее заступиться,
или о битвах богов, сочиненных Гомером, — такие расска¬
зы недопустимы в нашем государстве, неважно, сочинены
ли они с намеком или без него. Ребенок не в состоянии су¬
дить, где содержится иносказание, а где нет, и мнения, вос¬
принятые им в таком раннем возрасте, обычно становятся
е неизгладимыми и неизменными. Вот почему, пожалуй, бо¬
лее всего надо добиваться, чтобы первые мифы, услышан¬
ные детьми, самым заботливым образом были направлены
к добродетели.
— Это разумно. Но если кто и об этом спросит нас — что
это за мифы и о чем они, — какие мифы могли бы мы на¬
звать?
— Адимант, — сказал я, — мы с тобой сейчас не поэты, а
379 основатели государства. Не дело основателей самим тво¬
рить мифы, им достаточно знать, какими должны быть ос¬
новные черты поэтического творчества, и не допускать их
искажения.
— Верно. Но вот это — основные черты, каковы они в
учении о богах?
— Да хотя бы такие: каков бог, таким его всегда и надо
изображать, выведен ли он в эпической поэзии, в меличес-
кой или в трагедии.
— Да, так и надо поступать.
ь — Разве бог не благ по существу и разве не это нужно о
нем утверждать?
— Как же иначе?
— Но ведь никакое благо не вредоносно, не так ли?
— По-моему, так.
— А то, что не вредоносно, разве вредит?
— Никоим образом.
— А то, что не вредит, творит разве какое-нибудь зло?
— Тоже нет.
630
Государство
— А то, что не творит никакого зла, не может быть и при¬
чиной какого-либо зла?
— Как же это было бы возможно?
— Так что же? Благо — полезно?
-Да.
— Значит, оно — причина правильного образа дейст¬
вий?
-Да.
— Значит, благо — причина не всяких действии, а толь¬
ко правильных? В зле оно неповинно.
с — Безусловно.
— Значит, и бог, раз он благ, не может быть причиной
всего вопреки утверждению большинства. Он причина
лишь немногих вещей, созданных им для людей, а ко мно¬
гому он не имеет отношения: ведь у нас гораздо меньше хо¬
рошего, чем плохого. Причиной блага нельзя считать ни¬
кого другого, но для зла надо искать какие-то иные причи¬
ны, только не бога.
— Ты, по-моему, совершенно прав.
— Значит, нельзя принять эти заблуждения Гомера или
а другого поэта относительно богов: Гомер безрассудно за¬
блуждается, говоря, что два больших сосуда
в Зевсовом доме великом,
Полны даров: счастливых — один, а другой — несчастливых,
и кому Зевс дает, смешав, из обоих, тот
В жизни своей переменно то горе находит, то радость,
а кому, не смешав, только из второго сосуда, то
Бешеный голод его по земле божественной гонит,
е Также неверно, будто Зевс у нас подателем
Благ, но также и зла оказался.
631
Платон
Мы не одобрим, если кто скажет, что Афина и Зевс по¬
будили Пандара нарушить клятвы и договоры. То же самое
и относительно битвы богов и их распри, вызванной Фе-
380 мидор! и Зевсом. Опять-таки нельзя позволить юношам слу¬
шать то, что говорит Эсхил:
Причину смертным бог родит,
Когда чей-либо дом желает истребить.
Если в каком-либо произведении встретятся такие ям¬
бические стихи и будут описаны бедствия Ниобы или Пе¬
лопидов, или события Троянской войны, или что-нибудь в
этом роде, то надо либо не признавать все это делом божь¬
им, либо, если это дело божье, вскрыть здесь примерно
тот смысл, который мы сейчас отыскиваем, и утверждать,
ь что бог вершит лишь справедливое и благое, а кара, пости¬
гающая этих людей, им же на пользу. Но нельзя позволить
утверждать поэту, будто они бедствуют, подвергаясь нака¬
занию, а тот, от кого это зависит, — бог. Однако, если бы
поэты сказали, что люди эти нуждались в каре и что бедст¬
вуют только порочные, которые, подвергаясь наказанию,
извлекают для себя пользу от бога, это можно допустить.
Но когда говорят, что бог, будучи благим, становится для
кого-нибудь источником зла, с этим всячески надо бороть-
с ся: никто — ни юноша, ни взрослый, если он стремится к
законности в своем государстве, — не должен ни говорить
об этом, ни слушать ни в стихотворном, ни в прозаичес¬
ком изложении, потому что такое утверждение нечестиво,
не полезно нам и противоречит самому себе.
— Я голосую вместе с тобой за этот закон — он мне нра¬
вится.
— Это был бы один из законов и одно из предначерта¬
ний относительно богов: сообразно с ним и в речах, и в по¬
этических произведениях следует утверждать, что бог —
причина не всего, а только блага.
— Это вполне подобает.
а — А как насчет второго закона? Разве, по-твоему, бог —
632
Государство
волшебник и, словно нарочно, является то в одних, то в дру¬
гих видах: то он сам меняется, принимая вместо своего об¬
лика различные другие формы, то лишь нас вводит в за¬
блуждение, заставляя нас мнить о нем временами одно, вре¬
менами другое? Или бог есть нечто простое и он менее
всего отклоняется от своего вида?
— Я не могу так сразу на это ответить.
— А на это: если что-нибудь отходит от своего облика,
необходимо ли, чтобы оно изменялось либо само собой, ли-
е бо под воздействием чего-либо другого?
— Необходимо.
— Но то, что находится в наилучшем состоянии, менее
всего изменяется и сдвигается под воздействием другого.
Разве, например, не с чрезвычайной неохотой поддается
изменениям отличающееся здоровьем и силой тело под воз¬
действием пищи, питья, трудов? Или же любое растение —
381 под воздействием солнечного тепла, ветра и тому подоб¬
ного?
— Конечно.
— И душу — по крайней мере наиболее мужественную и
разумную — всего меньше расстроит и изменит какое-либо
внешнее воздействие.
-Да.
— Даже и всякие составленные вещи — утварь, построй¬
ки, одежда, если они хорошо сделаны и содержатся в по¬
рядке, — по той же самой причине чрезвычайно мало изме¬
няются под влиянием времени и других воздействий.
— Это так.
ъ — Все, что хорошо от природы или благодаря искусст¬
ву, а также благодаря тому и другому, меньше всего подвер¬
жено изменению под воздействием иного.
— По-видимому.
— Но ведь бог и то, что с ним сопряжено, — это во всех
отношениях наилучшее.
— Конечно.
— По этой причине бог всего менее должен принимать
различные формы.
бзз
Платон
— Именно всего менее.
— Разве что, может быть, он сам себя превращает и из¬
меняет?
— Очевидно, если только он изменяется.
— Превращает ли он себя в нечто лучшее и более пре¬
красное или в нечто худшее и безобразное?
с — Неизбежно, что в худшее, если только он измениет-
ся. Ведь невозможно сказать, что бог испытывает недоста¬
ток в красоте и добродетели.
— Ты совершенно прав. Но раз это так, считаешь ли ты,
Адимант, что кто-либо, будь это бог или человек, доброволь¬
но сделает себя худшим в каком-нибудь отношении?
— Это невозможно.
— Значит, невозможно и то, чтобы бог пожелал изме¬
нить самого себя, но, очевидно, всякий бог, будучи в высшей
степени прекрасным и превосходным — насколько лишь это
возможно, — пребывает попросту всегда в своей собствен¬
ной форме.
— По-моему, это совершенно необходимо.
а — Так пусть никто из поэтов, друг мой, не рассказывает
нам, будто
Боги нередко, облекшися в образ людей чужестранных,
Входят в чужие жилища...
и пусть никто не возводит напраслины на Протея и Фети¬
ду, и в трагедиях и разных других сочинениях пусть не вы¬
водят Геру, превратившуюся в жрицу, собирающую подая¬
ние для
Инаха жизнедающих детей — сыновей аргосца речного,
е и пусть вообще не выдумывают подобной лжи. В свою оче¬
редь и матери не должны, поверив им, пугать детей рос¬
сказнями, будто какие-то боги бродят по ночам под видом
разных чужестранцев, это хула на богов, да и дети делают¬
ся от этого боязливыми.
634
Государство
— Да, этого нельзя допускать.
— Значит, сами боги не изменяются. Но может быть,
они колдовством вводят нас в обман, внушая нам представ¬
ления о различных своих обличьях?
— Может быть.
382 — Что же? Пожелает ли бог лгать, выставляя перед на¬
ми — на словах ли или на деле — всего лишь призрак?
— Не знаю.
— Ты не знаешь, что подлинную ложь — если можно так
выразиться — ненавидят все боги и люди?!
— Как, как ты говоришь?
— Так, что относительно самого для себя важного и о
самых важных предметах никто не пожелает никого добро¬
вольно вводить в обман или обмануться сам — тут всякий
всего более остерегается лжи.
— Я все еще не понимаю.
ь — Ты думаешь, я высказываю что-то особенное? Я гово¬
рю только, что вводить свою душу в обман относительно
действительности, оставлять ее в заблуждении и самому
быть невежественным и проникнутым ложью — это ни для
кого не приемлемо: здесь всем крайне ненавистна ложь.
— И весьма даже.
— Так вот то, о чем я только что сказал, можно с полным
правом назвать подлинной ложью: это укоренившееся в ду¬
ше невежество, свойственное человеку, введенному в за¬
блуждение. А словесная ложь — это уже воспроизведение ду¬
шевного состояния, последующее его отображение, и это-
с то уж не будет беспримесной ложью в чистом виде. Разве
не так?
— Конечно, так.
— Действительная ложь ненавистна не только богам,
но и людям.
— По моему, да.
— Так что же? Словесная ложь не бывает ли иной раз
для чего-нибудь и полезна, так что не стоит ее ненавидеть?
Например, по отношению к неприятелю и тем, кого мы на¬
зываем друзьями? Если в исступлении или безумии они пы-
635
Платон
таются совершить что-нибудь плохое, не будет ли ложь по¬
лезным средством вроде лекарства, чтобы удержать их? Да
и в тех преданиях, о которых мы только что говорили, не
а делаем ли мы ложь полезной, когда как можно более упо¬
добляем ее истине, раз уж мы не знаем, как это все было на
самом деле в древности?
— Конечно, все это так.
— Но в каком же из этих отношений могла бы ложь
быть полезной богу? Может быть, не имея сведений о древ¬
них временах, он обманывает с помощью уподобления?
— Это было бы просто смешно.
— Значит, в боге не живет лживый поэт.
— По-моему, так.
— А стал бы бог обманывать из страха перед врагами?
е — Это никак не может быть.
— А из-за неразумия или помешательства тех, кто ему
близок?
— Никакой неразумный или помешанный не мил богу.
— Значит, нет ничего, ради чего бы он стал обманы¬
вать.
— Ничего.
— Значит, любому божественному началу ложь чужда.
— Совершенно чужда.
— Значит, бог — это нечто вполне простое и правдивое
и на деле, и в слове; он и сам не изменяется и других не вво¬
дит в заблуждение ни на словах, ни посылая знамения — ни
наяву, ни во сне.
383 — Мне и самому это становится ясным из твоих слов.
— Значит, ты соглашаешься, что обязательным и для
рассуждений, и для творчества, если они касаются богов,
будет у нас этот второй закон: боги не колдуны, чтобы из¬
менять свой вид и вводить нас в обман словом или делом.
— Согласен.
— Значит, многое одобряя у Гомера, мы, однако, не одо¬
брим того сновидения, которое Зевс послал Агамемнону;
не одобрим мы и того места Эсхила, где Фетида говорит,
ь что Аполлон пел на ее свадьбе, суля ей счастье в детях:
636
Государство
Болезни их минуют, долог будет век —
Твоя судьба, сказал он, дорога богам.
Такою песнью он меня приветствовал.
Надеялася я, что ложь чужда устам
Божественным и Феба прорицаниям.
Так пел он сам, на пире сам присутствовал,
Сам так предрек, и сам же он убийцей стал
Мне сына моего.
с И у нас вызовет негодование тот, кто станет говорить по¬
добные вещи о богах, мы не дадим ему хора и не позволим
учителям пользоваться такими сочинениями при воспита¬
нии юношества, так как стражи должны у нас быть благо¬
честивыми и божественными, насколько это под силу че¬
ловеку.
— Я вполне согласен с этими правилами и готов пользо¬
ваться ими как законами.
Книга третья
Роль поэзии в воспитании стражей
386 — Итак, что касается богов, — сказал я, — то вот что следует —
или, наоборот не следует с детских лет слушать тем, кто на¬
мерен почитать богов и своих родителей и не будет умалять
значения дружбы между людьми.
— И я думаю, — сказал Адимант, — что это у нас правиль¬
ный взгляд.
— Так что же? Если они должны быть мужественными,
разве не следует ознакомить их со всем тем, что позволит
им нисколько не бояться смерти? Разве, по-твоему, может
ь стать мужественным тот, кому свойствен подобный страх?
— Клянусь Зевсом, по-моему, нет.
— Что же? Кто считает Аид существующим, и притом
ужасным, разве будет тот чужд страха смерти и разве пред¬
почтет он поражению и рабству смерть в бою?
637
Платон
— Никогда.
— Нам надо, как видно, позаботиться и о таких мифах и
требовать от тех, кто берется их излагать, чтобы они не по¬
рицали все то, что в Аиде, а скорее хвалили: ведь в своих по-
с рицаниях они не правы, да и не полезно это для будущих во¬
инов.
— Да, этим надо заняться.
— Вычеркнем же, начиная с первого же стиха, все в та¬
ком роде:
Лучше б хотел я живой, как поденщик работая в поле,
Службой у бедного пахаря хлеб добывать свой насущный,
Нежели здесь над бездушными мертвыми царствовать, мертвый;
а также:
с1 И жилищ бы его не открыл и бессмертным и смертным,
Мрачных, ужасных, которых трепещут и самые боги;
или:
Боги! так подлинно есть и в Аидовом доме подземном
Дух человека и образ, но он совершенно бесплотный;
а также:
Он лишь с умом, все другие безумными тенями веют;
или:
Тихо душа, излетевши из тела, нисходит к Аиду,
Плачась на жребий печальный, бросая и крепость и юность;
387 а также:
...душа [Менетида], как облако дыма, сквозь землю
С воем ушла...
638
Государство
или:
...как мыши летучие, в недрах глубокой пещеры
Цепью к стенам прикрепленные, — если одна, оторвавшись,
Свалятся наземь с утеса, визжа, в беспорядке порхая:
Так, завизжав, полетели...
ь Мы извиняемся перед Гомером и остальными поэтами —
пусть они не сердятся, если мы вычеркнем эти и подобные
им стихи, и не потому, что они непоэтичны и неприятны
большинству слушателей, нет, наоборот: чем более они по¬
этичны, тем менее следует их слушать и детям и взрослым,
раз человеку надо быть свободным и больше смерти стра¬
шиться рабства.
— Совершенно верно.
— Кроме того, следует отбросить и все связанные с этим
с страшные, пугающие обозначения — “Кокит”, “Стикс”, “по¬
койники”, “усопшие” и так далее, отчего у всех слушателей
волосы встают дыбом. Возможно, что все это пригодно для
какой-нибудь другой цели, но мы опасаемся за наших стра¬
жей, как бы они не сделались у нас от таких потрясений че¬
ресчур возбудимыми и чувствительными.
— И правильно опасаемся.
— Значит, это надо отвергнуть.
-Да.
— И надо давать иной, противоположный образец для
повествований и стихов?
— Очевидно.
а — Значит, мы исключим сетования и жалобные вопли
прославленных героев?
— Это необходимо, если следовать ранее сказанному.
— Посмотри, — сказал я, — правильно ли мы делаем, ис¬
ключая подобные вещи, или нет. Мы утверждаем, что до¬
стойный человек не считает чем-то ужасным смерть друго¬
го, тоже достойного человека, хотя бы это и был его друг.
— Да, мы так утверждаем.
— Значит, он не станет сетовать, словно того постигло
нечто ужасное.
639
Платон
— Конечно, не станет.
— Но мы говорим также, что такой человек больше ко¬
го бы то ни было довлеет сам себе, поскольку ведет достой-
е ную жизнь, и в отличие от всех остальных мало нуждается
в ком-то другом.
— Это верно.
— Значит, для него совсем не страшно лишиться сына,
или брата, или имущества, или чего-либо другого, подобно¬
го этому.
— Совсем не страшно.
— Значит, он вовсе не будет сетовать и с величайшей
кротостью перенесет постигшее его несчастье.
— С величайшей.
— Значит, мы правильно исключили бы плачи знамени¬
тых героев, предоставив их женщинам, и то несерьезным,
388 да разве еще и никчемным мужчинам. Таким образом, те,
кого мы, как было сказано, воспитываем для охраны стра¬
ны, считали бы возмутительным прибегать к этом)7.
— Правильно.
— И снова мы попросим Гомера и остальных поэтов не
заставлять Ахилла, коль скоро он сын богини, “то на хре¬
бет... то на бок” ложиться, “то ниц обратяся”, или чтобы он,
“напоследок бросивши ложе, берегом моря бродил... тоску-
ь ющий” и “быстро в обе... руки схвативши нечистого пепла,
голову... им осыпал”. Да и по другому поводу пусть он не
плачет и не сетует, как это часто выдумывает Гомер; и пусть
бы Приам, близкий богам по рождению,
по грязи катаясь,
не умолял,
называя по имени каждого мужа.
А еще более мы попросим Гомера не заставлять богов скор¬
беть, произнося:
с “Горе мне бедной, горе несчастной, героя родившей”.
640
Государство
Если и вообще нельзя так изображать богов, то какую же на¬
до иметь дерзость, чтобы вывести величайшего из богов на¬
столько непохожим на себя, что он говорит:
“Горе! любезного мужа, гонимого около града,
Видят очи мои, и болезнь проходит мне сердце”;
или:
“Горе! Я зрю, Сарпедону, дражайшему мне между смертных,
<1 Днесь суждено под рукою Патрокловой пасть побежденным!”
Если наши юноши, дорогой Адимант, всерьез примут такие
россказни и не осмеют их как нечто недостойное, то вряд
ли кто-нибудь, будучи лишь человеком, сочтет ниже своего
достоинства и поставит себе в упрек, если ему7 придет в го¬
лову сказать или совершить что-нибудь подобное, — напро¬
тив, он без всякого стыда и но малейшему поводу станет рас¬
певать плачи и причитания,
е — Сущая правда.
— Это не должно быть, как только что было установле¬
но в нашем рассуждении, на которое и надо полагаться, по¬
ка нам не приведут иных, лучших доводов.
— Согласен.
— Но наши юноши не должны также быть и чрезмерно
смешливыми: почти всегда приступ сильного смеха сменя¬
ется потом совсем иным настроением.
— Да, и мне так кажется.
— Значит, нельзя допускать, чтобы изображали, как смех
389 одолевает достойных людей и уж всего менее богов.
— Да, э го уж всего менее.
— Следовательно, мы не допустим и таких выражений
Гомера о богах:
Смех несказанный воздвигли блаженные жители неба,
Видя, как с кубком Гефест по чертогу вокруг суетится.
Этого, по твоим словам, нельзя допускать.
641
Платон
— Да, если тебя интересует мое мнение, этого действи-
ь тельно нельзя допускать.
— Ведь надо высоко ставить истину. Если мы правильно
недавно сказали, что богам ложь по существу бесполезна,
людям же она полезна в качестве лечебного средства, ясно,
что такое средство надо предоставить врачам, а несведущие
люди не должны к нему прикасаться.
— Да, это ясно.
— Уж кому-кому, а правителям государства надлежит
применять ложь как против неприятеля, так и ради своих
граждан — для пользы своего государства, но всем осталь-
с ным к ней нельзя прибегать. Если частное лицо станет
лгать собственным правителям, мы будем считать это та¬
ким же — и даже худшим — проступком, чем ложь больного
врачу, или когда занимающийся гимнастическими упраж¬
нениями не говорит учителю правды о состоянии своего
тела, или когда гребец сообщает кормчему о корабле и
гребцах не то, что на самом деле происходит с ним и с дру¬
гими гребцами.
— Совершенно верно.
а — Значит, если правитель уличит во лжи какого-нибудь
гражданина из числа тех,
кто нужен на дело:
Или гадателей, или врачей, иль искусников зодчих...
он подвергнет его наказанию за то, что тот вводит гибель¬
ный обычай, переворачивающий государство, как ко¬
рабль.
— Особенно когда слова завершаются делами.
— Пойдем дальше. Разве рассудительность не нужна бу¬
дет нашим юношам?
— Как не быть нужной?
— А сказывается рассудительность главным образом в
е том, чтобы не только повиноваться владыкам, но и самим
быть владыками удовольствий, которые нам доставляют
еда, питье и любовные утехи.
642
Государство
— По-моему, так.
— Я думаю, мы признаем удачным то, что у Гомера гово¬
рит Диомед:
Молча стой, [Капанид,] моему повинуясь совету,
а также и стихи, близкие по содержанию:
...силой дыша, приближались ахейцы,
Молча шагали, вождей опасаясь своих...
Одобрим мы и все, что на это походит.
— Прекрасно.
— Ну, а вот это:
Пьяница жалкий с глазами собаки и сердцем оленя!
390 и следующие затем стихи — разве они хороши? Да и вообще
хорошо ли, чтобы кто-нибудь из простых людей позволял
себе в речах или в стихах такие выходки по отношению к
правителям?
— Нет, совсем нехорошо.
— Я думаю, рассудительности юношей не будет способ¬
ствовать, если они станут об этом слушать. Впрочем, такие
вещи могут доставить удовольствие, в этом нет ничего уди¬
вительного. Или как тебе кажется?
— Именно так.
— Ну что ж? Выводить в своих стихах мудрейшего чело¬
века, который говорит, что ему кажется прекрасным, когда
...сидят за столами, и хлебом и мясом
Ь Пышно покрытыми... из кратер животворный напиток
Льет виночерпий и в кубках его опененных разносит...
Способствует ли это, по-твоему, воздержанности у юноши,
который слушает такое? Или вот это:
Но умереть нам голодною смертью всего ненавистней,
643
Платон
или, рассказав про Зевса, будто он когда все остальные боги
с и люди спали и только один он бодрствовал, то из-за страст¬
ного любовного вожделения он просто позабыл обо всем,
что замыслил, и при виде 1еры настолько был поражен
страстью, что не пожелал даже взойти в опочивальню, но
решился тут же, на земле, соединиться с ней, признаваясь,
что страсть охватила его с такой силой, как никогда не бы¬
вало даже при первой их встрече “от милых родителей
втайне”. По такой же точно причине Арес и Афродита бы¬
ли скованы вместе Гефестом.
— Клянусь Зевсом, все это не кажется мне подобающим,
а — Зато примеры стойкости во всем, показываемые и упо¬
минаемые прославленными людьми, следует и видеть, и слы¬
шась, хотя бы вот это:
В грудь он ударил себя в сказал [раздраженному] сердцу:
Сердце, смирись: ты гнуснейшее вытерпеть силу имело.
— Совершенно верно.
— Нельзя также позволить нашим воспитанникам быть
взяточниками и корыстолюбцами.
е — Ни в коем случае.
— Нельзя, чтобы они слушали, как воспевается, что
Всех ублажают дары — и богов и царей величайших.
Нельзя похвалить и Феникса, воспитателя Ахилла, кото¬
рый будто бы разумно советовал Ахиллу принять дары и
помочь ахейцам, если же не будет даров, не отступаться от
своего гнева. Не согласимся мы также со всем тем, что не¬
достойно Ахилла, например когда говорят, будто бы он был
настолько корыстолюбив, что принял от Агамемнона дары
391 или, опять-таки за выкуп, отдал тело мертвеца, а иначе бы
не захотел это сделать.
— Подобные поступки не заслуживают похвалы.
— Поскольку это Гомер, я не решаюсь сказать, что даже
нечестиво изображать так Ахилла и верить, когда это ут¬
б44
Государство
верждается и другими поэтами. Но опять-таки вот что Ахилл
говорит Аполлону:
Так, обманул ты меня, о зловреднейший между богами!
Я отомстил бы тебе, когда б то возможно мне было!
ь Даже потоку—а ведь это бог—Ахилл не повиновался и готов
был сразиться с ним. И опятьтаки о своих кудрях, посвя¬
щенных другому7 потоку, Сперхею, Ахилл сказал:
Храбрый Патрокл унесет Ахиллесовы кудри с собою,
а Патрокл был тогда уже мертв. Нельзя поверить, чтобы
Ахилл сделал это. Опятьтаки рассказы, будто Ахилл воло¬
чил Гектора вокруг могилы Патрокла, будто он заклал плен¬
ников для погребального костра, — все это, скажем мы,
ложь. Мы не допустим, чтобы наши юноши верили, будто
с Ахилл, сын богини и Пелея — весьма рассудительного чело¬
века и к тому же внука Зевса, — Ахилл, воспитанный прему¬
дрым Хироном, настолько был преисполнен смятения, что
питал в себе две противоположные друг другу болезни — ни¬
зость одновременно с корыстолюбием, а с другой стороны,
пренебрежение к богам и к людям.
— Ты прав.
Мы ни в коем случае не поверим и не допустим расска¬
зов, будто Тесей, сын Посейдона, и Пирифой, сын Зевса, от-
(1 важивались на ужасный разбой, да и вообще будто кто-либо
из сыновей бога или героев дерзал на ужасные, нечестивые
дела, которые теперь им ложно приписывают. Мало того:
мы заставим поэтов утверждать, что либо эти поступки бы¬
ли совершены другими лицами, либо, если и ими, то что
они не дети богов; и впредь рассказывать не иначе. Пусть и
не пытаются у нас внушить юношам убеждение, будто боги
порождают зло и будто герои ничуть не лучше людей. Как
е мы говорили и раньше, это нечестиво и неверно — ведь мы
уже доказали, что боги не могут порождать зло.
645
Платон
— Несомненно.
— И даже слушать об этом вредно: всякий станет тогда
извинять в себе зло, убежденный, что подобные дела совер¬
шают и совершали
...те, кто родственны богам,
И те, кто к Зевсу близок; средь Идейских гор
Там жертвенник отца их, Зевса, высится.
Не истощилася в них гениев, их предков, кровь.
А потому нам пора перестать рассказывать эти мифы, что-
392 бы они не породили в наших юношах склонности к по¬
року.
— Совершенно верно.
— Какой же еще вид сочинительства остался у нас для
определения того, о чем следует говорить и о чем не следу¬
ет? Что надо говорить о богах, а также о гениях, героях и о
тех, кто в Аиде, уже сказано.
— Вполне.
— Не о людях ли осталось нам сказать?
— Очевидно.
— Однако, друг мой, пока что нам невозможно это уста¬
новить.
— Почему?
— Да в этом случае, мне кажется, нам придется сказать,
что и поэты, и те, кто пишет в прозе, большей частью пре-
ь вратно судят о людях; они считают, будто несправедливые
люди чаще всего бывают счастливы, а справедливые — не¬
счастны; будто поступать несправедливо — целесообразно,
лишь бы это оставалось в тайне, и что справедливость —
это благо для другого человека, а для ее носителя она — на¬
казание. Подобные высказывания мы запретим и предпи¬
шем и в песнях, и в сказаниях излагать как раз обратное.
Или, по-твоему, не так?
— Нет, так, я в этом уверен.
— Если ты согласен с тем, что я прав, я буду считать, что
ты согласен и с нашими прежними рассуждениями.
646
Государство
— Твое предположение верно.
с — Что высказывания относительно людей и не должны
быть такими, мы установим тогда, когда выясним, что та¬
кое справедливость и какая естественная польза происхо¬
дит от нее для того, кто ее придерживается, все равно, счи¬
тают ли люди его справедливым или нет.
— Сущая правда.
Способы выражения, ши стши поэтического искусства
— Покончим на этом с сочинительством. Теперь, как я ду¬
маю, надо присмотреться к способам выражения — тогда у
нас получится полное рассмотрение и того, о чем, и того,
как следует говорить. Тут Адимант сказал:
— Не понимаю я твоих слов.
а — Однако ты должен, — сказал я. — Пожалуй, вот как
поймешь ты скорее: все, о чем бы ни говорили сказители и
поэты, это повествование о прошлом, о настоящем либо о
будущем, не так ли?
— Как же иначе?
— И не правда ли, они это делают или путем простого
повествования, или посредством подражания, либо того и
другого вместе?
— Объясни понятнее.
— Видно, учитель я никудышный и бестолковый. Так
вот, подобно тем, кто не умеет излагать, я возьму не всё в
е целом, а какой-нибудь частный случай и на нем попыта¬
юсь объяснить тебе, чего я хочу. Скажи-ка мне, ты знаешь
начало “Илиады”, где поэт говорит о том, как Хрис про¬
сил Агамемнона отпустить его дочь, как тот разгневался
393 и как Хрис, не добившись своего, молил бога отомстить
ахейцам?
— Да, я знаю.
— Так ты знаешь, что, кончая стихами:
...умолял убедительно всех он ахеян.
Паче ж Атридов могучих, строителей рати ахейской,
647
Платон
говорит лишь сам поэт и не пытается вводить нас в заблуж¬
дение, изображая, будто здесь говорит кто-то другой, а не
он сам. А после этого он говорит так, будто он и есть сам
ь Хрис, изо всех сил старается заставить нас поверить, что
это говорит не Гомер, а старик жрец. И все остальное пове¬
ствование он ведет, пожалуй, таким же образом, будь то со¬
бытие в Илионе, на Итаке или в других описанных в “Одис¬
сее” местах.
— Конечно.
— Стало быть, когда он приводит чужие речи, и когда в
промежутках между ними выступает от своего лица, это все
равно будет повествование?
— Как же иначе?
с — Но когда он приводит какую-либо речь от чужого ли¬
ца, разве мы не говорим, что он делает свою речь как мож¬
но более похожей на речь того, о чьем выступлении он нас
предупредил?
— Да, мы говорим так.
— А уподобиться другому человеку — голосом или обли¬
чьем — разве не означает подражать тому, кому ты уподобля¬
ешься?
— Ну и что же?
— Видимо, в таком случае и Гомер, и остальные поэты
повествуют с помощью подражания.
— Конечно.
— Если бы поэт нигде не прятался, все его творчество и
а повествование были бы лишены подражания. А чтобы ты не
сказал, что снова не понимаешь, я объясню, как это может
получиться. Если бы, сказавши, что пришел Хрис, принес
выкуп за дочь и умолял ахейцев, а особенно царей, Гомер
продолжал бы затем свой рассказ все еще как Гомер, а не го¬
ворил бы так, словно он стал Хрисом, ты понимаешь, что
это было бы не подражание, а простое повествование. И бы¬
ло бы оно в таком роде (скажу не стихами, ведь я далек от по-
е эзии): “Пришел жрец и стал молиться, чтобы боги позволи¬
ли им, взяв Трою, остаться самим невредимыми и чтобы
ахейцы, взяв выкуп и устыдившись бога, вернули ему дочь;
648
Государство
когда он это сказал, все прочие почтили его и дали согласие,
но Агамемнон разгневался и приказал ему немедленно уйти
и никогда больше не приходить, а не то не защитит жреца
ни жезл, ни божий венец. А о его дочери сказал, что, прежде
чем отпустит ее, она состарится вместе с ним в Аргосе. Он
велел жрецу уйти и не раздражать его, если тот хочет вер-
394 нуться домой невредимым. Услышав это, старик испугался и
молча удалился, а выйдя из лагеря, стал усердно молиться
Аполлону, призывая его всеми его именами и требовательно
напоминая ему о своих некогда сделанных ему в угоду да¬
рах — и для построения храмов, и для священных жертвопри¬
ношений. В награду за это он просил, чтобы Аполлон ото¬
мстил ахейцам за эти слезы своими стрелами. Вот каким,
ь друг мой, бывает простое повествование без подражания.
— Понимаю.
— Теперь тебе понятно, что может быть и противопо¬
ложное этому: стоит только изъять то, что говорит поэт от
себя в промежутках между речами, и оставить лишь обмен
речами.
— И это понимаю — так бывает в трагедиях.
— Ты очень верно схватил мою мысль, и я думаю, что
теперь я уже разъяснил тебе то, что раньше не мог, а имен-
с но: один род поэзии и мифотворчества весь целиком скла¬
дывается из подражания — это, как ты говоришь, трагедия
и комедия; другой род состоит из высказываний самого по¬
эта — это ты найдешь преимущественно в дифирамбах; а в
эпической поэзии и во многих других видах — оба эти при¬
ема, если ты меня понял.
— Что ж, я понимаю, о чем ты тогда хотел говорить.
— И припомни, о чем мы беседовали перед тем: что го¬
ворится в поэзии — уже было указано, но надо рассмотреть
еще и как об этом говорится.
— Я помню.
с1 — Об этом-то я как раз и сказал, что нам надо условить¬
ся, позволять ли нам подражание в поэтических повество¬
ваниях или лишь в некоторых позволять, а в других — нет,
и в каких именно, или же совсем исключить подражание.
649
Платон
— Догадываюсь, что ты про себя думаешь о том, допу¬
скать ли нам трагедию и комедию в наше государство или
нет.
— Может быть, — сказал я, — но, может быть, я не огра¬
ничусь этим, я пока не знаю: куца слово нас понесет, словно
ветер, туда и надо идти.
— Прекрасно сказано!
е — Ты вот что реши, Адимант: должны ли стражи быть у
нас подражателями или нет? Впрочем, и это вытекает из
предшествовавшего обсуждения — ведь каждый может хо¬
рошо заниматься лишь одним делом, а не многими: если он
попытается взяться за многое, ему ничего не удастся и ни в
чем он не отличится.
— Да, так и будет.
— Не таков ли довод и относительно подражания? Не
может один и тот же человек с успехом подражать одновре¬
менно многим вещам, будто это всё — одно и то же.
— Да, не может.
395 — Вряд ли кто сумеет так совместить занятия чем-ни¬
будь достойным упоминания со всевозможным подражани¬
ем, чтобы действительно стать подражателем. Ведь даже в
случае, когда, казалось бы, два вида подражания близки друг
другу, и то одним и тем же лицам это не удается — например
тем, кто пишет и комедии, и трагедии. Разве ты не назвал
только что то и другое подражанием?
— Да, конечно, и ты прав, что одни и те же лица не спо¬
собны одновременно к тому и другому.
— И рапсоды не могут быть одновременно актерами.
— Верно.
— И одни и те же актеры не годятся для комических и
ь трагических поэтов, хотя и то и это — подражание. Разве
нет?
— Да, это подражания.
— Вдобавок, Адимант, в человеческой природе, мне ка¬
жется, есть столько мелких черточек, что во многом не
удастся воспроизвести или выполнить все то, подобием че¬
го служит подражание.
650
Государство
— Это в высшей степени верно.
— Значит, если мы сохраним в силе наше первое рассуж¬
дение, наши стражи должны отбросить все остальные заня-
с тия и заниматься лишь охраной свободы государства самым
тщательным образом и не отвлекаясь ничем посторонним.
Им не надо будет делать ничего другого или чему-либо дру¬
гому подражать. А если уж подражать, так только тому, что
им подобает, то есть уже с малых лет подражать людям му¬
жественным, рассудительным, свободным и так далее. А то¬
го, что несвойственно свободному человеку и что вообще
постыдно, они и делать не должны (и будут даже не в состо¬
янии этому подражать), чтобы из-за подражания не появи¬
лось у них склонности быть и в самом деле такими. Или ты
а не замечал, что подражание, если им продолжительно зани¬
маться начиная с детских лет, входит в привычку и в приро¬
ду человека — меняется и наружность, и голос, и духовный
склад.
— Да, очень даже замечал.
— Так вот мы не допустим, чтобы те, о ком, повторяю,
мы заботимся и кто должен стать добродетельным, подра¬
жали бы женщине, хотя сами они мужчины, — все равно,
молодая ли женщина или уже пожилая, бранится ли она с
с мужем или спорит с богами, заносчиво воображая себя сча¬
стливой, либо, напротив, бедствует и изливает свое горе в
жалобных песнях — да всего и не предусмотришь.
— Конечно.
— Не годится и подражание рабыням и рабам — ведь
они выполняют лишь то, что положено рабам.
— Да, и это не годится.
— Или подражание дурным людям: ведь они, как водит¬
ся, трусливы и действуют вопреки тому, о чем мы только что
говорили, — злословят, осмеивают друг друга, скверносло¬
ве вят и в пьяном виде, и трезвые, да и вообще, каких только
проступков не совершают они по отношению к самим себе и
к другим людям как на словах, так и на деле! Также недопус¬
тимо, считаю я, чтобы наши стражи привыкали уподоблять¬
ся — и словом и делом—людям безумным. Надо уметь распоз¬
651
Платон
навать помешанных и испорченных, будь то мужчины или
женщины, и ни совершать что-либо подобное, ни подра¬
жать им не следует.
— Сущая правда.
— Дальше. Следует ли подражать кузнецам, различным
ь ремесленникам, гребцам на триерах и их начальникам, во¬
обще тем, кто занят чем-нибудь в этом роде?
— Как можно! Ведь нашим стражам не позволено даже
ничему этому уделять внимание.
— Дальше. Станут ли они подражать ржанию коней, мы¬
чанию быков, журчанию потоков, шуму морского прибоя,
грому и прочему в том же роде?
— Но ведь им запрещено впадать в помешательство и
уподобляться безумцам.
— Если я правильно понимаю твои слова, существует та¬
кой вид изложения и повествования, которым мог бы поль¬
зоваться действительно безупречный человек, когда ему
с нужно что-нибудь сообщить; существует, однако, и другой
вид, нисколько с этим не схожий, к которому мог бы при¬
бегнуть в своем повествовании человек противоположных
природных задатков и воспитания.
— Какие это виды?
— Мне кажется, что умеренному человеку, когда он дой¬
дет в своем повествовании до какого-либо высказывания
или действия человека добродетельного, захочется подать
это так, словно он сам и есть тот человек; такое подражание
не вызывает стыда. Такое желание сильнее всего, когда под-
а ражают надежным и разумным действиям доброго челове¬
ка, и куца меньше хочется подражать человеку с расшатан¬
ным здоровьем или нестойкому из-за влюбчивости, пьян¬
ства либо из-за каких-нибудь иных невзгод. Когда же
повествователь столкнется с кем-нибудь, кто его недостоин,
ему не захочется всерьез уподобляться худшему, чем он сам,
разве лишь ненадолго, если этот худший совершает все-та¬
ки нечто дельное. Повествователь неопытен в подражании
таким людям, и ему будет стыдно и вместе с тем противно
е отречься от себя и принять облик людей худших, чем он, ко-
652
Государство
торых он но своему духовному складу не может уважать —
разве что лишь в шутку.
— Это естественно.
— Значит, он в своем повествовании воспользуется те¬
ми замечаниями, которые мы только что сделали по пово¬
ду стихов Гомера: изложение будет у него вестись и тем и
другим способом, то есть и посредством подражания, и по¬
средством повествования, но доля подражания будет не¬
значительна, если взять его произведение в целом. Или я
не прав?
— Конечно, у этого рассказчика непременно будут та¬
кие приемы.
397 — Значит, у другого, который хуже и на этого не похож,
всевозможных подражаний тем больше будет, чем он хуже:
уж такой-то ничем не побрезгает, всему постарается подра¬
жать всерьез, в присутствии многочисленных слушателей,
то есть, как мы говорили, и грому, и шуму ветра и града, и
скрипу осей и колес, и звуку труб, флейт и свирелей — лю¬
бых инструментов, — и вдобавок даже лаю собак, блеянию
ь овец и голосам птиц. Все его изложение сведется к подра¬
жанию звукам и внешнему облику, а если и будет в нем по¬
вествование, то уж совсем мало.
— И это неизбежно.
— Так вот это и есть те два вида изложения, о которых
я говорил.
— В самом деле, именно так и бывает.
— Один из этих видов допускает лишь незначительные
отклонения, и, если придать этому изложению подобаю¬
щую гармонию и ритм, у всех правильно его применяющих
получится чуть ли не один и тот же слог с единообразной
с стройностью — ведь отклонения здесь невелики; так же
приблизительно обстоит дело и с ритмом.
— Конечно, это так.
— А как обстоит дело с другим видом? Разве он не требу¬
ет прямо противоположного, то есть всех видов ритма и
строя, чтобы подходящим образом воздействовать на слу¬
шателей? Ведь здесь возможны разные формы изменений.
653
Платон
— Да, это верно.
— А ведь все поэты или вообще люди, выступающие с
чем-нибуць перед слушателями, имеют дело либо с тем, либо
с другим из этих способов изложения, либо, наконец, с ка¬
ким-нибудь их сочетанием.
— Это неизбежно.
а — Так что ж нам делать? Допустить ли в нашем государ¬
стве все эти виды, или же какой-нибудь один из несмешан¬
ных, либо, напротив, смешанный вид?
— Если бы мое мнение взяло верх, это был бы несме¬
шанный вид, в котором поэт подражал бы человеку поря¬
дочному.
— Однако, Адимант, приятен и смешанный вид. Детям
и их воспитателям несравненно приятнее вид, противопо¬
ложный тому, который ты выбираешь; так и подавляющей
части толпы.
— Да, им он много приятнее.
— Но возможно, ты скажешь, что он не согласуется с на-
е шим государственным устройством, потому что у нас чело¬
век не может быть ни двойственным, ни множественным,
раз каждый делает что-то одно.
— Да, скажу, что не согласуется.
— Поэтому только в нашем государстве мы обнаружим,
что сапожник — это сапожник, а не кормчий вдобавок к
своему сапожному делу; что земледелец — это земледелец, а
не судья вдобавок к своему земледельческому труду и воен¬
ный человек — это военный, а не делец вдобавок к своим
военным занятиям; и так далее.
— Это верно.
398 — Если же человек, обладающий умением перевопло¬
щаться и подражать чему угодно, сам прибудет в наше госу¬
дарство, желая показать нам свои творения, мы прекло¬
нимся перед ним как перед чем-то священным, удивитель¬
ным и приятным, но скажем, что такого человека у нас в
государстве не существует и что не дозволено здесь таким
становиться, да и отошлем его в другое государство, умас¬
тив его главу благовониями и увенчав шерстяной повяз-
654
Государство
кой, а сами удовольствуемся, по соображениям пользы, бо-
ь лее суровым, хотя бы и менее приятным, поэтом и твор¬
цом сказаний, который подражал бы у нас способу выраже¬
ния человека порядочного и то, о чем он говорит, излагал
бы согласно образцам, установленным нами вначале, когда
мы занимались воспитанием воинов.
— Мы, конечно, поступили бы так, если бы это от нас
зависело.
— Теперь, друг мой, у нас, пожалуй, уже полностью за¬
вершено обсуждение той части мусического искусства, ко¬
торая касается сочинительства и сказаний: выяснено, о чем
надо говорить и как надо говорить.
— Мне тоже так кажется.
с — Значит, — сказал я, — остается рассмотреть свойства
песнопений и мелической поэзии.
— Очевидно.
— Какими они должны быть и что нам надо о них ска¬
зать — это уж всякий выведет из сказанного ранее, если
только мы будем последовательны.
Главкон улыбнулся.
— Я лично, Сократ, — сказал он, — пожалуй, не из этих
всяких, потому что не очень-то схватываю сейчас, что имен¬
но должны мы утверждать. Впрочем, я догадываюсь.
— Во всяком случае, — сказал я, — ты прежде всего сме-
с! ло можешь утверждать, что в мелосе есть три части: слова,
гармония и ритм.
— Да, это-то я могу утверждать.
— Поскольку там есть слова, мелос в этом нисколько не
отличается от слов без пения, то есть он тоже должен согла¬
совываться с теми образчиками изложения, о которых мы
только что говорили.
— Это верно.
— И слова должны сопровождаться гармонией и рит¬
мом.
— Как же иначе?
— Но мы признали, что в поэзии не должно быть при¬
читаний и жалоб.
655
Платон
— Да, не должно.
е — А какие же лады свойственны причитаниям? Скажи
мне — ты ведь сведущ в музыке.
— Смешанный лидийский, строгий лидийский и неко¬
торые другие в таком же роде.
— Значит, их надо изъять, — сказал я, — они не годятся
даже для женщин, раз те должны быть добропорядочными,
не то что для мужчин.
— Конечно.
— Стражам совершенно не подходит опьянение, изне¬
женность и праздность.
— Разумеется.
— А какие же лады изнеживают и свойственны застоль¬
ным песням?
— Ионийский и лидийский — их называют расслабляю¬
щими.
399 — Так допустимо ли, мой друг, чтобы ими пользовались
люди воинственные?
— Никоим образом. Но у тебя остается еще, пожалуй,
дорийский лад и фригийский.
— Не разбираюсь я в музыкальных ладах, но ты оставь
мне тот, который подобающим образом подражал бы го¬
лосу и напевам человека мужественного, находящегося в
гуще военных действий и вынужденного преодолевать
ь всевозможные трудности; когда он терпит неудачи, ра¬
нен, или идет на смерть, или его постигло какое-либо
иное несчастье, а он стойко, как в строю, переносит свою
участь.
Оставь еще и другой музыкальный лад для того, кто в
мирное время занят не вынужденной, а добровольной дея¬
тельностью, когда он либо в чем-нибудь убеждает — бога ли
своими молитвами, человека ли своими наставлениями и
увещаниями, — или о чем-то просит, или, наоборот, сам вни¬
мательно слушает просьбы, наставления и доводы другого
человека и потому поступает разумно, не зазнается, но во
с всем действует рассудительно, с чувством меры и довольст¬
вуясь тем, что получается.
б5б
Государство
Вот эти оба лада — “вынужденный” и “добровольный” —
ты и оставь мне: они превосходно подражают голосам лю¬
дей несчастных, счастливых, рассудительных, мужествен¬
ных.
— Но ты просишь оставить не что иное, как те лады, о
которых я и говорил сейчас.
— Таким образом, в пении и мелической поэзии не по¬
требуется ни многоголосия, ни смешения всех ладов?
— Мне кажется, что нет.
— Значит, мы не будем готовить мастеров, делающих
с1 тригоны, пектиды и всякие другие инструменты со множе¬
ством струн и ладов?
— По-видимому, нет.
— Ну, а мастеров по изготовлению флейт и флейтистов
допустишь ты в наше государство? Разве это не самый мно¬
гоголосый инструмент, так что даже смешение всех ладов —
это лишь подражание игре на флейте?
— Ясно, что это так.
— У тебя остаются лира и кифара — они будут пригодны
в городе, в сельских же местностях, у пастухов, были бы в
ходу какие-нибудь свирели.
— Так показывает наше рассуждение.
е — Мы не совершаем, — сказал я, — ничего необычного,
когда Аполлона и его инструменты ставим выше Марсия и
его инструментов.
— Клянусь Зевсом, — отвечал он, — это, по-моему, так.
— И клянусь собакой, — воскликнул я, — мы и сами не за¬
метили, каким чистым снова сделали государство, которое
мы недавно называли изнеженным.
— Да ведь мы действуем рассудительно, — сказал он.
— Давай же очистим и все остальное. Вслед за гармония¬
ми возник бы у нас вопрос о ритмах — о том, что не следует
гнаться за их разнообразием и за всевозможными размера¬
ми, но, напротив, надо установить, какие ритмы соответст¬
вуют упорядоченной и мужественной жизни. А установив
400 это, надо обязательно сделать так, чтобы ритм и напев сле¬
довали за соответствующими словами, а не слова — за рит¬
657
Платон
мом и напевом. Твоим делом будет указать, что это за ритмы,
как ты сделал раньше относительно музыкальных ладов.
— Но клянусь Зевсом, я не умею объяснить. Я еще, при¬
глядевшись, сказал бы, что имеется три вида стоп, из кото¬
рых складываются стихотворные размеры, вроде как все
лады образуются из четырех звучаний, но какой жизни ка¬
кие из них подражают — этого я не могу сказать.
ь — Об этом, — сказал я, — мы посоветуемся с Дамоном, а
именно какие размеры подходят для выражения низости,
наглости, безумия и других дурных свойств, а какие ритмы
надо оставить для выражения противоположных состоя¬
ний. Я смутно припоминаю, что слышал, как Дамон назы¬
вал и какой-то составной плясовой военный размер, одно¬
временно дактилический и героический, но не знаю, как он
его строил и как достигал равномерности повышений и по¬
нижений в стихе, складывающемся из краткостей и долгот.
Помнится, Дамон называл и ямб, и какую-то другую стопу —
кажется, трохей, где сочетаются долготы и краткости. В не-
с которых случаях его порицание или похвала касались тем¬
пов стопы не менее, чем самих ритмов, или того и другого
вместе, впрочем, мне этого не передать. Все это, как я и го¬
ворю, предоставим Дамону — ведь это требует долгого об¬
суждения. Или твое мнение иное?
— Нет, клянусь Зевсом.
Но вот что по крайней мере ты можешь отметить: соот¬
ветствие между благообразием и ритмичностью, с одной
стороны, и уродством и неритмичностью — с другой.
— Да, конечно.
с1 — Подобным же образом ритмичность отвечает хоро¬
шему слогу речи, а неритмичность — его противоположно¬
сти. То же самое и с хорошей или плохой гармонией, раз уж
ритм и лад, как недавно говорилось, должны следовать за
речью, а не речь за ними.
— Действительно, они должны сообразоваться со сло¬
гом.
— А способ выражения и сама речь разве не соответст¬
вуют душевному складу человека?
б58
Государство
— Конечно.
— Но ведь все прочее соответствует речи?
-Да.
— Значит, ладная речь, благозвучие, благообразие и лад¬
ный ритм — это следствие простодушия (еиё^Ьеха): не того
е недомыслия (апо1ап), которое мы, выражаясь мягко, назы¬
ваем простодушием, но подлинно безупречного нравствен¬
но-духовного склада.
— Вполне согласен.
— Разве юноши не должны всячески стремиться к это¬
му, если намерены выполнять свои обязанности?
— Должны.
401 — А ведь так или иначе этим полна и живопись, и всякое
подобное мастерство — ткачество, и вышивание, и строи¬
тельство, и производство разной утвари, и, вдобавок, даже
природа тел и растений — здесь во всем может быть благо¬
образие и уродство. Уродство, неритмичность, дисгармо¬
ния — близкие родственники злоречия и злонравия, а их
противоположности, наоборот, — близкое подражание рас¬
судительности и нравственности.
— Безусловно.
ь — Так вот, неужели только за поэтами надо смотреть и
обязывать их либо воплощать в своих творениях нравствен¬
ные образы, либо уж совсем отказаться у нас от творчества?
Разве не надо смотреть и за остальными мастерами и пре¬
пятствовать им воплощать в образах живых существ, в пост¬
ройках или в любой своей работе что-то безнравственное,
разнузданное, низкое и безобразное? Кто не в состоянии
выполнить это требование, того нам нельзя допускать к ма¬
стерству, иначе наши стражи, воспитываясь на изображени-
с ях порока, словно на дурном пастбище, много такого собе¬
рут и поглотят — день за днем, по мелочам, но в многочис¬
ленных образцах, и из этого незаметно для них самих
составится в их душе некое единое великое зло. Нет, надо
выискивать таких мастеров, которые по своей одаренности
способны проследить природу красоты и благообразия,
чтобы нашим юношам подобно жителям здоровой местное-
659
Платон
ти все шло на пользу, с какой бы стороны ни представилось
их зрению или слуху что-либо из прекрасных произведе¬
ний: это словно дуновение из благотворных краев, несущее
а с собой здоровье и уже с малых лет незаметно делающее
юношей близкими прекрасному слову и ведущее к дружбе и
согласию с ним.
— Насколько же лучше было бы так воспитывать!
— Так вот, Главкон, — сказал я, — в этом главнейшее вос¬
питательное значение мусического искусства: оно всего бо¬
лее проникает в глубь души и всего сильнее ее затрагивает;
ритм и гармония несут с собой благообразие, а оно делает
благообразным и человека, если он правильно воспитан, ес-
е ли же нет, то наоборот. Кто в этой области воспитан как
должно, гот очень остро воспримет разные упущения и не¬
достатки в природе и искусстве. Его раздражение или, на¬
оборот, удовольствие будут правильными; он будет хвалить
то, что прекрасно, и, приняв его в свою душу, будет питать-
402 ся им и сам станет безупречным; а безобразное он правиль¬
но осудит и возненавидит с юных лет, раньше даже, чем су¬
меет воспринять разумную речь; когда же придет пора та¬
кой речи, он полюбит ее, сознавая, что она ему свойственна
по воспитанию.
— По-моему, — сказал Главкон, — в этом-то и состоит зна¬
чение мусического искусства для воспитания.
— В таком же роде и умение читать, — сказал я. — Мы с
ним справляемся, когда нам становится ясно, что разных
букв во всем, где они встречаются, не так уж много; однако
ь мы ни в малом, ни в великом не пренебрегаем ими, будто
не стоит и замечать их, но везде стремимся распознать и
научаемся читать не раньше, чем с этим справимся.
— Верно.
— Значит, и изображения букв, отражающиеся где-ни¬
будь в воде или в зеркале, мы узнаем не прежде, чем будем
знать сами буквы, впрочем, это требует того же самого ис¬
кусства и упражнения.
— Безусловно.
— Но ведь это-то я и утверждаю, клянусь богами: нам
ббо
Государство
с точно так же не овладеть мусическим искусством — ни нам
самим, ни тем стражам, которых, как мы говорим, мы
должны воспитать, пока мы не распознаем повсюду встре¬
чающиеся виды рассудительности, мужества, благородно¬
го образа мыслей, великодушия и всего того, что им срод¬
ни, а также и их противоположности, и пока мы не заме¬
тим всего этого там, где оно существует — само по себе или
в изображениях; ни в малом, ни в великом мы не станем
этим пренебрегать, но будем считать, что здесь требуется
то же самое — искусство и упражнение.
— Это совершенно необходимо.
с1 — Значит, — сказал я, — если случится, что прекрасные
нравственные свойства, таящиеся в душе какого-нибудь че¬
ловека, будут согласовываться и с его внешностью, посколь¬
ку они будут принадлежать к одному роду, это будет прекрас¬
нейшее зрелище для того, кто способен видеть.
— Конечно.
— А ведь высшая красота в высшей степени привлека¬
тельна.
— Еще бы!
— Таких-то вот людей и любил бы всего больше тот, кто
предан мусическому искусству. А в ком нет этой гармонич¬
ности, тех бы он не любил.
— Да, не любил бы, если это недостаток душевный; ес¬
ли же физический, можно еще выдержать и находить
е встречи приятными.
— Понимаю, — сказал я, — у тебя есть или был такой лю¬
бимец, поэтому я не возражаю. Но скажи мне вот что: име¬
ется ли что-нибудь общее между рассудительностью и изли¬
шествами в удовольствиях?
— Как можно! От них становишься безумным не мень¬
ше, чем от страдания.
— А есть ли у них общее с какой-нибудь другой доброде¬
телью?
403 — Ни в коем случае.
— А, например, с наглостью и разнузданностью?
— С ними-то более всего.
661
Платон
— Можешь ли ты назвать удовольствие более сильное и
острое, чем любовные утехи?
— Не могу, да и нет ничего более безумного.
— Между тем правильной любви свойственно любить
скромное и прекрасное, притом рассудительно и гармо¬
нично.
— Конечно.
— Значит, в правильную любовь нельзя привносить не¬
истовство и все то, что сродни разнузданности?
— Нельзя.
ь — Стало быть, нельзя привносить и наслаждение: с ним
не должно быть ничего общего у правильно любящих или
любимых, то есть ни у влюбленного, ни у его любимца.
— Да, Сократ, клянусь Зевсом, наслаждение сюда не
следует привносить.
— В создаваемом нами государстве ты установишь, что¬
бы влюбленный был другом своему любимцу, вместе с ним
проводил время и относился к нему как к сыну во имя пре¬
красного, если тот согласится. А в остальном пусть он так
общается с тем, за кем ухаживает, чтобы никогда не могло
возникнуть даже предположения, что между ними есть не-
с что большее. В противном случае он навлечет на себя упрек
в грубости и непонимании прекрасного.
— Да, это так.
— Не кажется ли и тебе, — сказал я, — что наше рассужде¬
ние о мусическом искусстве пришло к концу? Оно заверши¬
лось тем, чем должно было завершиться, — ведь все, что от¬
носится к мусическому искусству, должно завершаться лю¬
бовью к прекрасному.
— Согласен, — сказал Главкон.
Взаимообусловленность мусического
и гимнастического воспитания
— Вслед за мусическим искусством юноши должны обучать¬
ся и гимнастике.
— Конечно.
662
Государство
— И в этом отношении нужно воспитывать тщательно,
а начиная с детства и в течение всей жизни. Дело здесь, я ду¬
маю, вот в чем (впрочем, решай и ты): я не считаю, что, ко¬
гда тело у человека в порядке, оно своими собственными
добрыми качествами вызывает хорошее душевное состоя¬
ние; по-моему, наоборот, хорошее душевное состояние сво¬
ими добрыми качествами обусловливает наилучшее со¬
стояние тела. А тебе как кажется?
— По-моему, тоже так.
— Стало быть, если мы достаточно позаботимся о духов¬
ном облике наших стражей и затем уже их разумению пору-
е чим тщательную заботу о теле, сами же во избежание много¬
словия ограничимся указанием нескольких образцов, мы
поступим правильно?
— Вполне.
— Что они должны воздерживаться от опьянения, мы
уже говорили. Напиться так, что даже не знаешь, где ты на¬
ходишься, скорее уж можно кому-нибудь другому, только не
стражу.
— Смешно, если страж сам нуждается в страже.
— А как насчет их питания? Ведь эти люди — участники
величайшего состязания. Разве не так?
— Да, так.
404 — Не подойдут ли для них условия жизни атлетов?
— Возможно.
— Но ведь это ведет к сонливости и опасно для здоро¬
вья. Разве ты не наблюдаешь, что эти атлеты спят всю
жизнь и, чуть только нарушат предписанный им режим,
сейчас же начинают очень сильно хворать?
— Да, я это наблюдаю.
— Военные атлеты нуждаются в более совершенной
подготовке: им необходимо иметь чутье, как у собаки, отли¬
чаться крайне острым зрением и слухом и обладать таким
ь здоровьем, чтобы в походах оно не пошатнулось от переме¬
ны воды, разного рода пищи, от зноя или ненастья.
— И мне так кажется.
663
Платон
— Но наилучшее гимнастическое воспитание разве не
родственно тому простому мусическому искусству, которое
мы только что разбирали?
— Как ты это понимаешь?
— Такое воспитание должно быть простым и подобаю¬
щим, особенно в отношении военного дела.
— Как это?
— Об этом можно узнать даже у Гомера. Ты ведь знаешь,
что во время похода Гомер не кормит героев ни рыбой, хо¬
тя дело происходит у моря, на Геллеспонте, ни вареным мя-
с сом, а только жареным, что для воинов в самом деле удоб¬
нее: ведь огонь, так сказать, везде под рукой, и не надо во¬
зить с собою посуду.
— Да, это много удобнее.
— И о приправах, насколько мне известно, Гомер ни¬
когда не упоминает. Впрочем, и атлеты это знают: кто хо¬
чет поддерживать свое тело в хорошем состоянии, тому на¬
до воздерживаться ото всего такого.
— И правильно, они это знают и воздерживаются.
а — Как видно, ты не одобряешь сиракузского стола и
сицилийского разнообразия блюд, раз по-твоему это пра¬
вильно?
— Не одобряю.
— Значит, и если коринфская девушка полюбилась то¬
му, кто хочет поддерживать свое тело в хорошем состоя¬
нии, ты это также порицаешь?
— Разумеется.
— И аттические печенья, хотя они славятся приятным
вкусом?
— Конечно.
— Я думаю, мы правильно уподобили бы такое питание
е и образ жизни мелической поэзии или песнопению, сочи¬
ненному одновременно во всех музыкальных ладах и во
всех ритмах.
— Конечно.
— Там пестрота порождает разнузданность, здесь же —
болезнь. А простота в мусическом искусстве дает уравнове¬
шенность души, в области же гимнастики — здоровье тела.
664
Государство
— Совершенно верно.
405 — Когда в государстве распространятся распущенность
и болезни, разве не потребуется во множестве открыть су¬
ды и больницы? И разве не будут в почете судебное дело и
врачевание, когда ими усиленно станут заниматься даже
многие благородные люди?
— Да, выйдет так.
— Какое же ты можешь привести еще большее доказа¬
тельство плохого и постыдного воспитания граждан, если
нужду во врачах и искусных судьях испытывают не только
худшие люди и ремесленники, но даже и те, кто притязает
ь на то, что они воспитаны на благородный лад? Разве, по-
твоему, не позорна и не служит явным признаком невоспи¬
танности необходимость пользоваться, за отсутствием соб¬
ственных понятий о справедливости, постановлениями по¬
сторонних людей, словно они какието владыки и могут все
решить!
— Это величайший позор.
— А не кажется ли тебе еще более позорным то обстоя¬
тельство, что человек не только проводит большую часть
своей жизни в судах как ответчик либо как истец, но по сво-
с ей невоспитанности еще и чванится этим в уверенности,
что он горазд творить несправедливости, знает всякие улов¬
ки и также лазейки, чтобы увернуться от наказания, и все
это ради мелких, ничего не стоящих дел? Ему неведомо, на¬
сколько прекраснее и лучше построить свою жизнь так,
чтобы вовсе не нуждаться в клюющем носом судье.
— Да, это еще более позорно.
— А когда нужда в лечении возникает не из-за ранений
или каких-либо повторяющихся из года в год болезней, но
(1 из-за праздности и того образа жизни, о котором мы уже
упоминали, — это ли не позорно? Влага и испарения заста¬
иваются тогда, словно в болоте, и это побуждает находчи¬
вых Асклепиадов давать болезням название “ветры” и “ис¬
течения”.
— В самом деле, это новые и нелепые названия болез¬
ней.
бб5
Платон
— Не существовавших, я думаю, во времена Асклепия. Я
е заключаю так потому, что под Троей его сыновья не порица¬
ли той женщины, которая дала раненому Еврипилу выпить
прамнийского вина, густо насыпав туда ячменной крупы и
406 наскоблив сыра, что как раз должно было, по-видимому, вы¬
звать слизистое воспаление. Не возражали сыновья Аскле¬
пия и против лечебных мер Патрокла.
— Вот уж действительно странное питье для человека в
таком состоянии!
— Не так уж оно странно, если ты учтешь, что в те вре¬
мена, до появления Геродика, Асклепиады, как утверждают,
не умели направлять течение болезни, то есть не применя¬
ли нынешнего способа лечения. Геродик же был учителем
гимнастики. Когда он заболел, он применил для лечения
ь гимнастические приемы; сперва он терзал этим главным об¬
разом самого себя, а затем, впоследствии, и многих других.
— Каким образом?
— Он отодвинул свою смерть; сколько он ни следил за
своей болезнью — она у него была смертельной, и излечить¬
ся он, я думаю, был не в силах, вот он и жил, ничем другим
не занимаясь, а только лечась да мучаясь, как бы не нару¬
шить в чем-либо привычный ему образ жизни. Так, в состо¬
янии беспрерывного умирания он и дожил до старости бла¬
годаря своей премудрости.
— Хорошо же его вознаградило его искусство!
с — По заслугам, раз человек не соображал, что Асклепий
не по неведению или неопытности ничего не сообщил сво¬
им потомкам об этом виде лечения. Асклепий знал, что
каждому, кто придерживается законного порядка, назначе¬
но какое-либо дело в обществе и он его обязан выполнять,
а не заниматься всю жизнь праздным лечением своих бо¬
лезней. Забавно, что подтверждение этому мы наблюдаем у
ремесленников, а у людей богатых и слывущих благополуч¬
ными этого не замечается.
— Что ты имеешь в виду?
а — Плотник, когда заболеет, обращается к врачу за ле¬
карством, вызывающим рвоту или слабительное действие,
ббб
Государство
чтобы таким путем избавиться от болезни, а не то просит
сделать ему прижигание или разрез. Если же ему назначат
длительное лечение, велят кутать голову и так далее, он
сразу же скажет, что ему недосуг хворать, да и ни к чему бу¬
дет жить, если обращать внимание на болезнь и пренебре-
е гать надлежащей работой. Распростившись с такого рода
врачом, он возвращается к своему обычному образу жизни
и, если выздоровеет, продолжает заниматься своим делом;
если же его тело не способно справиться с болезнью, насту¬
пает конец и избавление от хлопот.
— Такому человеку, видимо, именно так подобает поль¬
зоваться врачеванием.
407 — Не потому ли, что у него есть какая-то работа, и, если
он не будет ее выполнять, ему и жить ни к чему?
— Очевидно.
— А у богатого, как мы говорили, нет ведь такого обяза¬
тельного дела, что ему и жизнь станет не в жизнь, если он
будет вынужден от него отказаться.
— Но в этом обычно не признаются.
— Ты ведь не согласен с утверждением Фокилида, что
крепость тела надо развивать в себе лишь тогда, когда уже
обеспечены условия жизни?
— Я думаю, что это надо начинать еще раньше.
— Не будем из-за этого воевать с Фокилидом, а лучше
выясним для самих себя, нужно ли богатому человеку забо-
ь титься об этом и не будет ли и ему жизнь не в жизнь, если
он этим не занимается, или же только плотникам и другим
ремесленникам нельзя возиться со своими болезнями, так
как это отвлекает их внимание от работы, и совет Фокили¬
да вообще-то ничему не мешает.
— Клянусь Зевсом, — сказал Главкон, — мешает в выс¬
шей степени, если такая излишняя забота о своем теле вы¬
ходит за пределы обычной гимнастики: тогда это раздра¬
жает и в домашних делах, и в военных походах и неприят¬
но также в представителях городской власти.
— Но самое главное, такая излишняя забота служит пре¬
пятствием для приобретения любых знаний, для размыш-
667
Платон
лений и работы над собой: ведь людям при этом постоянно
с мнится, что у них болит или кружится голова, а винят в
этом философию, так что там, где эта забота главенствует,
она является помехой в том, чтобы развивать и проверять
свою добродетель, поскольку из-за этой заботы человек
мнит себя вечно больным и непрестанно чувствует боли в
теле.
— Это похоже на правду.
— Так не сказать ли нам, что и Асклепию это было изве¬
стно: у кого от природы здоровое тело и кто ведет здоро-
с1 вый образ жизни, но схватил какую-нибудь необычную бо¬
лезнь, таким людям и при таком их состоянии Асклепий
указал, как надо лечиться, — лекарствами и разрезами надо
изгонять болезни, сохраняя, однако, обычный образ жиз¬
ни, чтобы не пострадали общественные дела. В случае же
внутренних болезней, продолжающихся всю жизнь, Аскле¬
пий не делал попыток чуть-чуть облегчить положение боль¬
ного и, изменяя его образ жизни и затягивая болезнь, удли¬
нить человеку никчемную его жизнь да еще дать ему случай
произвести, естественно, такое же точно потомство. Кто в
положенный человеку срок не способен жить, того, считал
е Асклепий, не нужно и лечить, потому что такой человек
бесполезен и для себя, и для общества.
— Ты утверждаешь, что Асклепий заботился об обще¬
стве?
— Это очевидно. Да и его сыновья показали, что он был
408 таков. Разве ты не видишь, как они отличились в битвах
под Троей, где применяли свое врачебное искусство имен¬
но так, как я говорю? Или не помнишь, что у Менелая из ра¬
ны, полученной от стрелы Пандара, они
Кровь отжимали, смягчающим зельем обсыпавши рану.
А насчет того, что нужно потом пить и есть, они дали Мене-
лаю ничуть не больше предписаний, чем Еврипилу, потому
что для излечения довольно бывает лекарства, если до ра-
ь нения человек был здоров и вел упорядоченный образ жиз-
668
Государство
ни, хотя бы сейчас и довелось ему выпить смесь из вина, ме¬
да, ячменной крупы и тертого сыра. А жизнь человека, от
природы болезненного, да к тому же еще невоздержного,
Асклепиады находили бесполезной и для него самого, и для
окружающих, так что, считали они, не стоит за ним ухажи¬
вать и его лечить, будь он даже богаче Мидаса.
— Если верить тебе, сыновья Асклепия были очень
смышлеными.
— Так им и полагается, хотя с нами не согласятся ни
трагики, ни Пиндар: они уверяют, что хотя Асклепий и был
с сыном Аполлона, однако дал себя подкупить, чтобы исце¬
лить одного уже умиравшего богача, за что и был испепе¬
лен молнией. Но мы, исходя из того, о чем у нас уже шла
речь, не верим им ни в том ни в другом: если он был сыном
бога, он, скажем мы, не должен был быть корыстолюбив, а
если он корыстолюбив, он не был сыном бога.
-Это-то совершенно верно. Но что ты скажешь, Со¬
крат, в отношении следующего: разве не требуются в нашем
государстве хорошие врачи? А такими могли бы быть, всего
вероятнее, те, через чьи руки прошло как можно больше
а людей как здоровых, так и больных. Точно гак же и с судья¬
ми: те из них лучше, кому приходилось общаться с самыми
разными по своим природным задаткам людьми.
— Конечно, они должны быть очень хорошими врача¬
ми. А знаешь, кого я считаю такими?
— Пожалуйста, скажи мне.
— Что ж, попытаюсь. Но ты в своем вопросе объединил
не сходные между собою вещи.
— Как так?
— Искуснейшими врачами стали бы те, кто, начиная с
малолетства, кроме изучения своей науки имел бы дело по
возможности с большим числом совсем безнадежных боль-
е ных, да и сам перенес бы всякие болезни и от природы был
бы не слишком здоровым. Ведь лечат, по-моему, не телом
тело — иначе было бы недопустимо плохое телесное состо¬
яние самого врача, — нет, лечат тело душой, а ею невозмож¬
но хорошо лечить, если она у врача плохая или стала такой.
бб9
Платон
— Это верно.
409 — А судья, друг мой, душой правит над душами. Нельзя,
чтобы она у него с юных лет воспитывалась среди пороч¬
ных душ, общалась с ними, прошла бы через всяческие не¬
справедливости и сама поступала так, — и все это только
для того, чтобы по собственному опыту заключать о чужих
поступках, как о чужих болезнях заключают по своим. На¬
против, душа должна смолоду стать невинной и не причаст¬
ной к дурным нравам, если ей предстоит безупречно и
здраво вершить правосудие. Потому-то люди порядочные
и кажутся в их молодые годы простоватыми и легко подда¬
ются обману со стороны людей несправедливых — ведь у
ь них самих нет никаких черточек, созвучных людям испор¬
ченным.
— В самом деле, с ними часто так случается.
— Поэтому хорошим судьей будет не юноша, а старик,
который лишь в зрелые годы ознакомился с тем, что такое
несправедливость. Ее наличие он подметил не у себя в душе
и не как собственное свойство, а, напротив, в душах других
людей как нечто ему чуждое. Понадобилось много времени,
чтобы он научился разбираться в том, каково это зло, — ведь
с для него оно предмет знания, а не собственного опыта.
— Это будет отличный судья, как видно.
— Да, хороший: вот то, о чем ты спрашивал. Ведь хорош
тот, у кого хорошая душа. А человек ловкий и во всем подо¬
зревающий лишь дурное, сам совершивший немало неспра¬
ведливостей и считающий себя мастером на все руки и муд¬
рецом, правда общаясь с себе подобными, выглядит знато¬
ком своего дела, потому что он всего остерегается,
наблюдая на самом себе дурные примеры, но, когда он
встречается с хорошими людьми и с теми, кто постарше
его, он выглядит глупо, так как бывает некстати недоверчив
а из-за своего неведения здоровых нравов, — ведь эти приме¬
ры ему чужды. А так как с людьми порочными он сталкива¬
ется чаще, чем с хорошими, то и самому себе и другим он ка¬
жется скорее мудрым, чем невеждой.
— Совершенно верно.
670
Государство
— Стало быть, не такого судью нам надо искать, если
мы хотим, чтобы был он хорош и мудр, а такого, как мы ука¬
зывали прежде. Порочность никогда не может познать ни
добродетель, ни самое себя, тогда как добродетель челове¬
ческой природы, своевременно получившей воспитание,
е приобретет знание и о самой себе, и о порочности. Имен¬
но такой человек, кажется мне, и становится мудрым, а во¬
все не негодяй.
— И мне так кажется.
— Значит, вместе с такого рода судебным искусством ты
узаконишь в нашем государстве и врачевание в том виде,
как мы говорили. Оба они будут заботиться о гражданах,
4Ю полноценных в отношении как тела, так и души, а кто не та¬
ков, кто полноценен лишь телесно, тем они предоставят
вымирать; что касается людей с порочной душой, и притом
неисцелимых, то их они сами умертвят.
— Ясно, что так будет всего лучше и для тех, кто страда¬
ет подобными недостатками, и для всего государства.
— А юноши, видно, поостерегутся у тебя обращаться в
суд, раз они будут владеть тем простым мусическим искус¬
ством, которое, как мы говорили, порождает рассудитель¬
ность.
— Конечно.
ь — Следуя тем же путем, человек, владеющий мусичес¬
ким искусством, если пожелает, примет такое же решение,
занимаясь гимнастикой, то есть не станет прибегать к вра¬
чебной помощи без необходимости.
— Я с этим согласен.
— Он будет заниматься гимнастическими упражнения¬
ми и преодолевать трудности во имя природной отваги и
пылкости духа, ради их пробуждения, а не ради приобре¬
тения силы — не то, что другие атлеты, которые и питают¬
ся, и переносят тяготы только для того, чтобы стать по¬
крепче.
— Ты совершенно прав.
с — Те, кто установил, что воспитывать надо с помощью
мусического и гимнастического искусства, для того ли еде-
671
Платон
лал это, Главкон, чтобы, как думают некоторые, посредст¬
вом одного развивать тело, а посредством другого — душу?
— А как же иначе?
— Пожалуй, и то и другое установлено главным образом
для души.
— Как так?
— Разве ты не замечал, каким бывает духовный склад у
тех, кто всю жизнь посвятил гимнастике и вовсе не касался
мусического искусства? И каков он у людей, им противопо¬
ложных?
— Что ты имеешь в виду?
а — Грубость и жестокость, с одной стороны, мягкость и
изнеженность — с другой.
— Да, я замечал, что занимающиеся только гимнастикой
становятся грубее, чем следует, а занимающиеся одним толь¬
ко мусическим искусством — настолько мягкими, что это их
не украшает.
— А между тем грубость могла бы способствовать при¬
родной ярости духа и при правильном воспитании обрати¬
лась бы в мужество; но, конечно, чрезмерная грубость ста¬
новится тяжкой и невыносимой.
— Да, мне так кажется.
е — Что же? Разве кротость не будет свойством характе¬
ров, склонных к философии? Правда, излишняя кротость
ведет к чрезмерной мягкости, но при хорошем воспитании
она остается только кротостью и скромностью.
— Это так.
— А наши стражи, говорим мы, должны обладать обо¬
ими этими природными свойствами.
-Да.
— И эти свойства должны согласоваться друг с другом.
— Конечно.
— И в ком они согласованы, душа у того рассудительная
411 и мужественная.
— Вполне.
— А в ком не согласованы — трусливая и грубая.
— И даже очень.
672
Государство
— Если человек допускает, чтобы мусическое искусство
завораживало его звуками флейт и через уши, словно через
воронку, вливало в его душу те сладостные, нежные и пе¬
чальные лады, о которых мы только что говорили; если он
проводит всю жизнь, то жалобно стеная, то радуясь под
воздействием песнопений, тогда, если был в нем яростный
дух, он на первых порах смягчается наподобие того, как
ь становится ковким железо, и ранее бесполезный, крутой
его нрав может пойти ему ныне на пользу. Но если, не де¬
лая передышки, он непрестанно поддается такому очарова¬
нию, то он как бы расплавляется, ослабляет свой дух, пока
не ослабит его совсем, словно вырезав прочь из души все
сухожилия, и станет он тогда “копьеносцем некрепким”.
— Несомненно.
— Это происходит быстро, если попадается человек с
самого начала по природе своей слабый духом. А у кого яро¬
стный дух, тот, и подавив свою горячность, останется
вспыльчивым: всякая мелочь его задевает, хотя он и отход-
с чив. Из пылких такие люди становятся раздражительными,
гневливыми и полными недовольства.
— Вот именно.
— Что же? Если человек кладет много труда на теле¬
сные упражнения, хорошо и обильно ест, но не причастен
ни к мусическому искусству, ни к философии, не преиспол¬
нится ли он высокомерия и пыла и не прибавит ли он себе
мужества?
— Вполне возможно.
— И что же? Раз он ничем другим не занимается и никак
а не общается с Музой, его жажда учения, даже если она и
была в его душе, не отведала ни познания, ни поиска, оста¬
лась непричастной к сочинительству и к прочим мусичес-
ким искусствам, а потом)7 она слабеет, делается глухой и
слепой, так как она не побуждает этого человека, не питает
его и не очищает его ощущений.
— Да, это так.
— Такой человек, по-моему, становится ненавистником
слова, невеждой; он совсем не пользуется даром словесного
673
Платон
убеждения, а добивается всего дикостью и насилием, как
е зверь; он проводит жизнь в невежестве и глупости, несклад¬
но и непривлекательно.
— Это совершенно верно.
— Очевидно, именно ради этих двух сторон [человечес¬
кой природы] какой-то, я бы сказал, бог даровал людям два
искусства: мусическое искусство и гимнастику, но не ради
души и тела (это разве что между прочим), а ради яростно-
412 го и философского начал в человеке, чтобы оба они согла¬
совывались друг с другом, то как бы натягиваясь, то расслаб¬
ляясь, пока не будет достигнуто надлежащее их состояние.
— Видимо, это так.
— Стало быть, кто наилучшим образом чередует гимна¬
стические упражнения с мусическим искусством и в надле¬
жащей мере преподносит их душе, того мы вправе были бы
считать достигшим совершенства в мусическом искусстве
и осуществившим полную слаженность гораздо более, чем
тот, кто настраивает струны.
— Естественно, это так, Сократ.
— Значит, Главкон, и в нашем государстве для сохране¬
ния его устройства будет постоянно нужен какой-то такой
попечитель.
ь — И очень даже будет нужен.
— Главные образцы воспитания и обучения пусть будут
у нас такими. К чему пускаться в подробности о том, каки¬
ми будут у наших граждан хороводные пляски, звероловст¬
во, псовая охота, состязания атлетов и соревнования в уп¬
равлении конями и колесницами? В общем примерно ясно,
что все это должно согласоваться с главными образцами,
так что здесь уже не трудно будет найти то, что требуется.
— Пожалуй, не трудно.
Отбор правителей и стражей
— Но что же нам предстоит разобрать после этого? Может
быть, кто из этих наших граждан должен начальствовать, а
кто — быть под началом?
674
Государство
с — Конечно.
— Ясно, что начальствовать должны те, кто постарше, а
быть под началом те, кто помоложе.
— Ясно.
— И притом начальствовать должны самые лучшие.
— И это ясно.
— А из земледельцев самые лучшие разве не те, кто от¬
личился в земледелии?
-Да.
— Ну а теперь вот что: раз наши граждане должны быть
лучшими из стражей, значит, ими будут те, кто наиболее
пригоден для охраны государства?
-Да.
— Здесь требуется и понимание, и способности, а кро¬
ме того, и забота о государстве.
а — Разумеется.
— А всякий больше всего заботится о том, что он любит.
— Непременно.
— Любит же он что-либо больше всего, когда считает,
что польза дела — это и его личная польза, и когда находит,
что успех дела совпадает с его собственной удачей, в про¬
тивном же случае — наоборот.
— Да, это так.
— Значит, из стражей надо выбрать таких людей, кото¬
рые, по нашим наблюдениям, целью всей своей жизни по-
е ставили самое ревностное служение государственной поль¬
зе и ни в коем случае не согласились бы действовать вопре¬
ки ей.
— Это были бы подходящие попечители.
— По-моему, среди людей любого возраста надо нам
подмечать того, кто способен быть на страже таких воззре¬
ний, так что ни обольщения, ни насилие не заставят его за¬
быть или отбросить мнение, что надлежит делать наилуч¬
шее для государства.
— Как это ты говоришь — отбросить?
— Я скажу тебе. Мне кажется, что мнения выпадают из
сознания человека иногда по его воле, а иногда невольно:
675
П Л А г о н
по его воле, если человек, передумав, отбрасывает ложное
из мнение, невольно же — когда он отбрасывает любое истин¬
ное мнение.
— Как это происходит по нашей воле, я понимаю, но
как это бывает невольно, это мне еще надо понять.
— Почем) ? Разве ты не считаешь, что люди лишаются че¬
го-нибудь хорошего лишь против своей воли, а плохого —
всегда добровольно? Разве это не плохо — заблуждаться на¬
счет истины, и разве не хорошо — ее придерживаться?
Иметь мнение о том, что действительно существует, разве
это, по-твоему, не значит придерживаться истины?
— Ты прав. Мне тоже кажется, что истинных мнений
люди лишаются лишь невольно.
ь — Стало быть, это случается, когда людей обкрадыва¬
ют, обольщают или насилуют?
— Теперь я снова не понимаю.
— Видно, я выражаюсь, как в трагедиях. Обокраденны¬
ми я называю тех, кто дал себя переубедить или кто забыв¬
чив: одних незаметным для них образом обкрадывает вре¬
мя, других — словесные доводы. Теперь ты понимаешь?
-Да.
— Подвергшимися насилию я называю тех, кого страда¬
ния или горе заставили изменить свое мнение.
— Это я тоже заметил. Ты верно говоришь.
с — Обольщенными же и ты признаешь, я думаю, тех, кто
изменил свое мнение, завороженный удовольствиями или
охваченный страхом перед чем-нибудь.
— Все обманчивое, естественно, обольщает.
— Так вот, как я только что и говорил, надо искать лю¬
дей, которые всех доблестнее стоят на страже своих взгля¬
дов и считают, что для государства следует делать все, по их
мнению, наилучшее. Даже в их детские годы, предлагая им
занятия, надо наблюдать, в чем кто из них бывает особенно
а забывчив и поддается обману. Памятливых и не поддающих¬
ся обману надо отбирать, а кто не таков, тех отвергнуть. Не
так ли?
-Да.
676
Государство
— Надо также возлагать на них труды, тяготы и состяза¬
ния и там подмечать то же самое.
— Правильно.
— Надо, стало быть, устроить для них испытание и тре¬
тьего вида, то есть проверку при помощи обольщения, и при
этом надо их наблюдать. Подобно тому как жеребят гоняют
под шум и крик, чтобы подметить, пугливы ли они, так и
юношей надо подвергать сначала чему-нибудь страшном); а
е затем, для перемены, приятному, испытывая их гораздо тща¬
тельнее, чем золото в огне: так выяснится, не поддается ли
юноша обольщению, во всем ли он благопристоен, хороший
ли он страж как самого себя, так и мусического искусства, ко¬
торому он обучался, покажет ли он себя при всех обстоя¬
тельствах умеренным и гармоничным, способным принести
как можно больше пользы и себе, и государству. Кто прошел
это испытание и во всех возрастах — детском, юношеском и
414 зрелом — выказал себя человеком цельным, того и надо ста¬
вить правителем и стражем государства, ему следует возда¬
вать почести и при жизни, и после смерти, удостоив почет¬
ных похорон и особо увековечив о нем память. А кто не та¬
ков, тех надо отвергнуть. Вот каким должен быть, Главкон,
отбор правителей и стражей и их назначение; правда, это
сказано сейчас лишь в главных чертах, без подробностей.
— Мне тоже кажется, что это должно быть так.
ь — Разве не с полным поистине правом можно назвать
таких стражей совершенными? Они охраняли бы государ¬
ство от внешних врагов, а внутри него оберегали бы друже¬
ственных граждан, чтобы у этих не было желания, а у тех —
сил творить зло. А юноши, которых мы называем стража¬
ми, были бы помощниками правителей и проводниками их
взглядов.
— Я согласен.
— Но какое мы нашли бы средство заставить преимуще¬
ственно самих правителей — а если это невозможно, так
с хоть остальных граждан — поверить некоему благородному
вымыслу из числа тех, которые, как мы недавно говорили,
возникают по необходимости?
677
Платон
— Какому же это вымыслу?
— Вовсе не новому, а финикийскому: прежде это неред¬
ко случалось, как рассказывают поэты, и люди им верят, но
в наше время этого не бывало, и не знаю, может ли быть, и,
чтобы заставить этому верить, требуются очень убедитель¬
ные доводы.
— Ты, видимо, не решаешься сказать.
— Моя нерешительность покажется тебе вполне естест¬
венной, когда я скажу.
— Говори, не бойся.
а — Хорошо, я скажу, хотя и не знаю, как мне набраться
смелости и какими выражениями воспользоваться. Я по¬
пытаюсь внушить сперва самим правителям и воинам, а за¬
тем и остальным гражданам, что то, как мы их воспитыва¬
ли и взращивали, и все, что они пережили и испытали, как
бы привиделось им во сне, а на самом-то деле они тогда на¬
ходились под землей и вылепливались и взращивались в ее
недрах — как сами они, так и их оружие и различное изго-
е товляемое для них снаряжение. Когда же они были совсем
закончены, земля, будучи их матерью, произвела их на
свет. Поэтому они должны и поныне заботиться о стране, в
которой живут, как о матери и кормилице, и защищать ее,
если кто на нее нападет, а к другим гражданам относиться
как к братьям, также порожденным землей.
— Недаром ты так долго стеснялся изложить этот вы¬
мысел.
415 — Вполне естественно. Однако выслушай и остальную
часть сказания. Хотя все члены государства — братья (так
скажем мы им, продолжая этот миф), но бог, вылепивший
вас, в тех из вас, кто способен править, примешал при рож¬
дении золота, и поэтому они наиболее ценны, в помощни¬
ков их — серебра, железа же и меди — в земледельцев и раз¬
ных ремесленников. Все вы друг другу родственники, но
большей частью рождаете себе подобных, хотя все же бы-
ь вает, что от золота родится серебряное потомство, а от се¬
ребра — золотое; то же и в остальных случаях. От правите¬
лей бог требует прежде всего и преимущественно, чтобы
678
Государство
именно здесь они оказались доблестными стражами и ни¬
что так усиленно не оберегали, как свое потомство, наблю¬
дая, что за примесь имеется в душе их детей, и, если ребе
нок родится с примесью меди или железа, они никоим об¬
разом не должны иметь к нему жалости, но поступать так,
с как того заслуживают его природные задатки, то есть вклю¬
чать его в число ремесленников или земледельцев; если же
у последних родится кто-нибудь с примесью золота или се¬
ребра, это надо ценить и с почетом переводить его в стра¬
жи или в помощники. Имеется, мол, предсказание, что го¬
сударство разрушится, когда его будет охранять железный
страж или медный. Но как заставить поверить этому мифу,
есть ли у тебя для этого какое-нибудь средство?
а — Никакого, чтобы поверили сами [первые] стражи, но
можно это внушить их сыновьям и позднейшим потомкам.
— Однако уже и это способствовало бы тому, чтобы
граждане с большей заботой относились и к государству, и
друг к другу, я примерно так понимаю твои слова. Успех
здесь зависит от того, насколько распространится такая
молва; мы же, снабдив этих наших земнородных людей
оружием, двинемся с ними вперед под руководством прави¬
телей. Придя на место, пусть они осмотрятся, где им всего
е лучше раскинуть в городе лагерь, чтобы удобнее было дер¬
жать жителей в повиновении в случае, если кто-нибудь не
пожелает подчиняться законам, и отражать внешних вра¬
гов, если неприятель нападет, как волк на стадо. Раскинув
лагерь и совершив надлежащие жертвоприношения, пусть
они займутся устройством жилья. Не так ли?
— Да, так.
— Жилье, не правда ли, должно быть таким, чтобы мог¬
ло укрывать их и зимой, и летом?
— Как же иначе? Ведь ты, мне кажется, говоришь о домах.
— Да, но о домах для воинов, а не для дельцов.
416 — А в чем же, по-твоему, здесь разница?
— Попытаюсь тебе объяснить. Самое ужасное и безоб¬
разное — это если пастухи так растят собак для охраны ста¬
да, что те от непослушания ли, с голоду или вследствие дур¬
679
Платон
ного обычая причиняют овцам зло и похожи не на собак, а
на волков.
— Это ужасно, конечно.
ь — Надо всячески остерегаться, чтобы помощники [пра¬
вителей] , раз уже они превосходят граждан, не делали бы у
нас по отношению к ним ничего подобного, но оставались
бы их доброжелательными союзниками и не уподоблялись
свирепым владыкам.
— Да, этого надо остерегаться.
— Разве не чрезвычайно предусмотрительным было бы
позаботиться о том, чтобы они были действительно хоро¬
шо воспитаны?
— Но ведь это так и есть, — заметил Главкон.
Тут я сказал:
— На этом не стоит настаивать, дорогой мой Главкон.
Лучше будем утверждать то, о чем мы недавно говорили:
с они должны получить правильное воспитание, каково бы
оно ни было, раз им предстоит соблюдать самое главное —
с кротостью относиться и друг к другу, и к охраняемым ими
гражданам.
— Это мы правильно говорили.
Быт стражей
— В дополнение к их воспитанию, скажет всякий здраво¬
мыслящий человек, надо устроить их жилища и прочее их
имущество так, чтобы это не мешало им быть наилучшими
л стражами и не заставляло бы их причинять зло остальным
гражданам.
— Да, здравомыслящий человек скажет именно так.
— Смотри же, — продолжал я, — если им предстоит быть
такими, не следует ли устроить их жизнь и жилища при¬
мерно вот каким образом: прежде всего никто не должен
обладать никакой частной собственностью, если в том нет
крайней необходимости. Затем, ни у кого не должно быть
такого жилища или кладовой, куда не имел бы дос гула вся¬
кий желающий. Припасы, необходимые для рассудитель-
68о
Государство
е ных и мужественных знатоков военного дела, они должны
получать от остальных граждан в уплату за то, что их охра¬
няют. Количества припасов должно хватать стражам на
год, но без излишка. Столуясь все вместе, как во время во¬
енных походов, они и жить будут сообща. А насчет золота
и серебра надо сказать им, что божественное золото — то,
что от богов, — они всегда имеют в своей душе, так что ни¬
чуть не нуждаются в золоте человеческом, да и нечестиво
было бы, обладая тем золотом, осквернять его примесью
золота смертного: у них оно должно быть чистым, не то
417 что ходячая монета, которую часто нечестиво подделыва¬
ют. Им одним не дозволено в нашем государстве пользо¬
ваться золотом и серебром, даже прикасаться к ним, быть
с ними под одной крышей, украшаться ими или нить из зо¬
лотых и серебряных сосудов. Только так могли бы стражи
остаться невредимыми и сохранить государство. А чуть
только заведется у них собственная земля, дома, деньги,
как сейчас же из стражей станут они хозяевами и земле-
ъ дельцами; из союзников остальных граждан сделаются
враждебными им владыками; ненавидя сами и вызывая к
себе ненависть, питая злые умыслы и их опасаясь, будут
они все время жить в большем страхе перед внутренними
врагами, чем перед внешними, а в таком случае и сами они,
и все государство устремится к своей скорейшей гибели.
Вот по этим причинам, как я сказал, и надо именно так
устроить жилища стражей и все прочее и возвести это в за¬
кон. Или гы не согласен?
— Согласен, — отвечал Главкон.
Книга десятая
Еще раз о месте поэзии в идеальном государстве
595 — Право же, я и но многим другим признакам замечаю, что
мы всего правильнее устроили наше государство, говорю я
это, особенно имея в виду поэзию, — сказал я.
681
Платон
— Что же ты об этом думаешь? — спросил Главкон.
— Ее никоим образом нельзя допускать, поскольку она
подражательна. Это, по-моему, стало теперь еще яснее — по-
ь еле разбора порознь каждого вида души.
— Как ты это понимаешь?
— Говоря между нами, — вы ведь не донесете на меня ни
творцам трагедий, ни всем остальным подражателям — все
это прямо-таки язва для ума слушателей, раз у них нет сред¬
ства узнать, что это, собственно, такое.
— В каком смысле ты это говоришь?
— Придется это сказать, хотя какая-то любовь к Гомеру и
уважение к нему, владеющие мною с детства, препятствуют
мне в этом. Похоже, что он — первый наставник и вождь
с всех этих великолепных трагедийных поэтов. Однако нель¬
зя ценить человека больше, чем истину, вот и приходится
сказать то, что я говорю.
— Конечно.
— Так слушай же, а главное, отвечай.
— Спрашивай.
— Можешь ли ты мне вообще определить, что такое
подражание? Сам-то я как-то не очень понимаю, в чем оно
состоит.
— А как же я соображу?
— В этом не было бы ничего удивительного: ведь часто,
596 прежде чем разглядят зоркие, это удается сделать людям
подслеповатым.
— Бывает. Но в твоем присутствии я не решился бы ни¬
чего сказать, даже если бы мне это и прояснилось. Ты уж
рассматривай сам.
Искусство как подражание подражанию идее (эйдосу)
— Хочешь, мы начнем разбор отсюда, с помощью обычного
нашего метода: для каждого множества вещей, обозначае¬
мых одним именем, мы обычно устанавливаем только один
определенный вид. Понимаешь?
— Понимаю.
682
Государство
— Возьмем и теперь какое тебе угодно множество. Ну
ь если хочешь, например, кроватей и столов на свете мно¬
жество...
— Конечно.
— Но идей этих предметов только две — одна для крова¬
ти и одна для стола.
-Да.
— И обычно мы говорим, что мастер изготовляет ту
или иную вещь, всматриваясь в ее идею: один делает крова¬
ти, другой — столы, нужные нам, и то же самое и в осталь¬
ных случаях. Но никто из мастеров не создает самое идею.
Разве он это может?
— Никоим образом.
— Но смотри, назовешь ли ты мастером еще и такого
человека...
с — Какого?
— Того, кто создает все, что делает в отдельности каж¬
дый из ремесленников.
— Ты говоришь о человеке на редкость искусном.
— Это еще что! Вот чему ты, пожалуй, поразишься еще
больше: этот самый мастер не только способен изготов¬
лять разные вещи, но он творит все, что произрастает на
земле, производит на свет все живые существа, в том числе
и самого себя, а вдобавок землю, небо, богов и все, что на
небе, а также все, что под землей, в Аиде.
а — О поразительном искуснике ты рассказываешь.
— Ты не веришь? Скажи-ка, по-твоему, совсем не бывает
таких мастеров или же можно как-то стать творцом всего
этого, но лишь одним определенным способом? Разве ты
не замечаешь, что ты и сам был бы способен каким-то обра¬
зом сделать все это?
— Но каким именно?
— Это нетрудное дело, и выполняется оно часто и быст¬
ро. Если тебе хочется поскорее, возьми зеркало и води им в
е разные стороны — сейчас же у тебя получится и Солнце, и
все, что на небе, и земля, и ты сам, и остальные живые суще¬
683
Платон
ства, а также предметы, растения и все, о чем только шла
речь.
— Да, но все это будет одна лишь видимость, а не под¬
линно сущие вещи.
— Прекрасно. Ты должным образом приступаешь к это¬
му рассуждению. К числу7 таких мастеров относится, думаю
я, и живописец. Или нет?
— Почему7 же нет?
— Но по-моему, ты скажешь, что он не на самом деле
производит то, что производит, хотя в некотором роде и
живописец производит кровать. Разве нет?
— Да, но у него это только видимость.
597 — А что же плотник? Разве ты не говорил сейчас, что он
производит не идею [кровати] — она-то, считаем мы, и бы¬
ла бы кроватью как таковой, — а только некую кровать?
— Да, я говорил это.
— Раз он делает не то, что есть, он не сделает подлинно
сущего; он сделает только подобное, но не само существую¬
щее. И если бы кто признал изделие плотника или любого
другого ремесленника совершенной сущностью, он едва ли
был бы прав.
— По крайней мере не такого мнения были бы те, кто
привык заниматься подобного рода рассуждениями.
— Значит, мы не станем удивляться, если его изделие бу¬
дет каким-то смутным подобием подлинника?
ь — Не станем.
— Хочешь, исходя из этого, мы поищем, каким будет
этот подражатель?
— Пожалуйста.
— Так вот, эти самые кровати бывают троякими: одна
существует в самой природе, и ее мы признали бы, думаю я,
произведением бога. Или, может быть, кого-то друг ого?
— Нет, я думаю, только его.
— Друтая — это произведение плотника.
-Да.
— Третья — произведение живописца, не так ли?
— Допустим.
684
Государство
— Живописец, плотник, бог — вот три создателя этих
трех видов кровати.
— Да, их трое.
с — Бог, потому ли, что не захотел, или в силу необходимо¬
сти, требовавшей, чтобы в природе была завершена только
одна кровать, сделал, таким образом, лишь одну-единствен-
ную, она-то и есть кровать как таковая, а двух подобных ли¬
бо больше не было создано богом и не будет в природе.
— Почему же?
— Потому что, если бы он сделал их всего две, все рав¬
но оказалось бы, что это одна, и именно та, вид которой
имели бы они обе: это была бы та единственная кровать,
кровать как таковая, а двух кроватей бы не было.
— Это верно.
а — Я думаю, что бог, зная это, хотел быть действитель¬
ным творцом действительно существующей кровати, но не
какой-то кровати и не каким-то мастером по кроватям. По-
этому-то он и произвел одну кровать, единственную по сво¬
ей природе.
— Похоже, что это так.
— Хочешь, мы назовем его творцом этой вещи или как-
то в этом роде?
— Это было бы справедливо, потому что и эту вещь, и
все остальное он создал согласно природе.
— А как же нам назвать плотника? Не мастером ли по
кроватям?
-Да.
— А живописца — тоже мастером и творцом этих вещей?
— Ни в коем случае.
— Что же он тогда такое в этом отношении, как ты ска¬
жешь?
е — Вот что, мне кажется, было бы для него наиболее под¬
ходящим именем: он подражатель творениям мастеров, —
ответил Главкон.
— Хорошо. Значит, подражателем ты называешь того,
кто порождает произведения, стоящие на третьем месте от
сущности? — спросил я.
685
Платон
— Конечно.
— Значит, таким будет и творец трагедий: раз он подра¬
жатель, он, естественно, стоит на третьем месте от царя и
от истины; точно так же и все остальные подражатели.
— Пожалуй.
— Итак, относительно подражателей мы с тобой соглас¬
ны. Скажи мне насчет живописца вот еще что: как, по-тво-
598 ему, пытается ли он воспроизвести все то, что содержится
в природе, или же он подражает творениям мастеров?
— Творениям мастеров.
— Таким ли, каковы эти творения на самом деле или ка¬
кими они кажутся? Это ведь ты тоже должен разграничить.
— А как ты это понимаешь?
— Вот как: ложе, если смотреть на него сбоку, или пря¬
мо, или еще с какой-нибудь стороны, отличается ли от са¬
мого себя? Или же здесь нет никакого отличия, а оно лишь
кажется иным, и то же самое происходит и с другими ве¬
щами?
— Да, то же самое. Оно только кажется иным, а отличия
здесь нет никакого.
ь — Вот это ты и рассмотри. Какую задачу ставит перед
собой каждый раз живопись? Стремится ли она воспроиз¬
вести действительное бытие или только кажимость? Ина¬
че говоря, живопись — эго воспроизведение призраков
или действительности?
— Призраков.
— Значит, подражательное искусство далеко от дейст¬
вительности. Поэтому-то, сдается мне, оно и может вос¬
производить все что угодно, ведь оно только чуть-чуть каса¬
ется любой вещи, да и тогда выходит лишь призрачное ее
отображение. Например, художник нарисует нам сапожни¬
ка, плотника, других мастеров, но сам-то он ничего не по-
с нимает в этих ремеслах. Однако если он хороший худож¬
ник, то, нарисовав плотника и издали показав это детям
или людям не очень умным, он может ввести их в заблужде¬
ние и они примут это за настоящего плотника.
— Конечно.
686
Государство
— Но я считаю, мой друг, что такого взгляда надо придер¬
живаться относительно всех подобных вещей. Если кто-ни¬
будь станет нам рассказывать, что ему встретился человек,
умеющгй делать решительно все лучше любого другого и
с1 сведущий во всем, что бы кто в отдельности ни знал, надо
возразить такому рассказчику, что сам-то он, видно, просто¬
ват, раз дал себя провести какому-то шарлатану и подражате¬
лю, которого при встрече принял за великого мудреца, так
как не смог отличить знание от невежества и подражания.
— Совершенно верно.
Критика эпоса и трагедии
— Итак, после этого надо рассмотреть трагедию и ее зачина¬
теля — Гомера, потому что мы слышали от некоторых лю-
е дей, будто трагическим поэтам знакомы все искусства, все
человеческие дела — добродетельные и подлые, а вдобавок
еще и дела божественные. Ведь хорошему поэту, чтобы его
творчество было прекрасно, необходимо знать то, чего он
касается, иначе он не сможет творить. Следует рассмот¬
реть, обманывались ли люди, встречая этих подражателей,
599 замечали ли они, глядя на их творения, что такие вещи
втрое отстоят от подлинного бытия и легко выполнимы для
того, кто не знает истины, ведь тут творят призраки, а не
подлинно сущее. Или, может быть, люди правы, и хорошие
поэты в самом деле знают то, о чем, по мнению большинст¬
ва, они так хорошо говорят.
— Да, это стоит исследовать, и даже очень.
— А если бы кто-нибудь был в состоянии творить и то и
другое — и подлинник, и его подобие, — думаешь ли ты, что
ь такой человек старательно стал бы делать одни подобия и
считал бы это лучшим и самым главным в своей жизни?
— Не думаю.
— Если бы он поистине был сведущ в том, чему подра¬
жает, тогда, думаю я, все его усилия были бы направлены на
созидание, а не на подражание. Он постарался бы оставить
по себе в качестве памятника много прекрасных произве¬
687
Платон
дений и скорее предпочел бы, чтобы ему воспевали хвалу,
чем самому прославлять других.
— Я думаю! Ведь это принесло бы ему больше и чести, и
пользы.
— Обо всем прочем мы не потребуем отчета у Гомера
с или у кого-либо еще из поэтов; мы не спросим их, были ли
они врачами или только подражателями языку врачей. И
существует ли на свете предание, чтобы хоть один из по¬
этов — древних или же новых — вернул кому-то здоровье,
как это делал Асклепий, или чтобы поэт оставил по себе
учеников по части врачевания, какими были потомки Аск-
лепия? Не станем мы их спрашивать и о разных других ис¬
кусствах — оставим это в покое. Но когда Гомер пытается
говорить о самом великом и прекрасном — о войнах, о ру¬
ководстве военными действиями, об управлении государ-
с1 ствами, о воспитании людей, — тогда мы вправе полюбо¬
пытствовать и задать ему такой вопрос: “Дорогой Гомер, ес¬
ли ты в смысле совершенства стоишь не на третьем месте
от подлинного, если ты творишь не только подобие, что
было бы, по нашему определению, лишь подражанием, то,
занимая второе место, ты был бы в состоянии знать, какие
занятия делают людей лучше или хуже в частном ли или в
общественном обиходе: вот ты и скажи нам, какое из госу¬
дарств получило благодаря тебе лучшее устройство, подоб¬
но тому как это было с Лакедемоном благодаря Ликургу и
е со многими крупными и малыми государствами благодаря
многим другим законодателям? Какое государство призна¬
ёт тебя своим благим законодателем, которому оно всем
обязано? Италия и Сицилия считают таким Харонда, мы —
Солона, а тебя кто?” Сумеет Гомер назвать какое-либо госу¬
дарство?
— Не думаю, — отвечал Главкон, — об этом не говорят
даже гомериды.
боо — Ну а упоминается ли хоть какая-нибудь война во вре¬
мена Гомера, удачная потому, что он был военачальником
или советчиком?
— Нет.
688
Государство
— А рассказывают ли о каких-либо замысловатых изоб¬
ретениях — в искусствах или других родах деятельности, —
где Гомер выказал бы себя искусным на деле, как люди пе¬
редают о милетце Фалесе и о скифе Анахарсисе?
— Нет, не рассказывают.
— Но если не в государственных делах, то, быть может,
говорят, что сам Гомер при жизни руководил чьим-либо вос¬
питанием и эти люди ценили общение с ним и передали по-
ь томкам некий гомеровский путь жизни, подобно тому как за
это особенно ценили Пифагора, а его последователи даже
и до сих пор называют свой образ жизни пифагорейским и
явно выделяются среди остальных людей?
— Ничего такого о Гомере не рассказывают, Сократ.
Ведь Креофил, который был, возможно, близким челове¬
ком Гомеру, по своей невоспитанности покажется еще
смешнее своего имени, если правда то, что рассказывают о
Гомере: ведь говорят, что Гомером совершенно пренебрега-
с ли при его жизни.
— Да, так рассказывают, — сказал я. — Но подумай, Глав-
кон, если бы Гомер действительно был в состоянии воспи¬
тывать людей и делать их лучшими, руководствуясь в этом
деле знанием, а не подражанием, неужели он не приобрел
бы множества приверженцев, не почитался бы и не ценил¬
ся бы ими? Абдерит Протагор, Продик-кеосец и очень мно¬
гие другие в частном общении могут внушить окружающим,
с* будто те не сумеют справиться ни со своими домашними де¬
лами, ни с государственными, если не пойдут в обучение; за
эту премудрость ученики так их любят, что чуть ли не носят
их на руках. Неужели же Гомеру, если бы он был способен
содействовать человеческой добродетели, да и Гесиоду лю¬
ди предоставили бы вести жизнь бродячих певцов, а не до¬
рожили бы ими больше, чем золотом, и не заставили бы их
е обосноваться оседло, причем если бы те не согласились,
разве не следовали бы за ними неотступно их современни¬
ки, куда бы они ни двинулись, чтобы у них учиться?
— Мне представляется, Сократ, что ты говоришь сущую
правду.
б89
Платон
— Так не установим ли мы, что все поэты, начиная с Го¬
мера, воспроизводят лишь призраки добродетели и всего
остального, что служит предметом их творчества, но исти¬
ны не касаются? Это как в только что приведенном нами
примере: живописец нарисует сапожника, который пока-
601 жется настоящим сапожником, а между тем этот живописец
ничего не смыслит в сапожном деле, да и зрители его карти¬
ны тоже — они судят лишь по краскам и очертаниям.
Поэт творит призраки, а не подлинное бытие
— Конечно.
— То же самое, думаю я, мы скажем и о поэте: с помо¬
щью слов и различных выражений он передает оттенки
тех или иных искусств и ремесел, хотя ничего в них не
смыслит, а умеет лишь подражать, так что другим людям,
таким же несведущим, кажется под впечатлением его слов,
что это очень хорошо сказано, — говорит ли поэт в разме¬
ренных, складных стихах о сапожном деле, или о военных
походах, или о чем бы то ни было другом, — так велико ка-
ь кое-то природное очарование всего этого. Но если лишить
творения поэтов всех красок мусического искусства, тогда,
думаю я, ты знаешь, как они будут выглядеп сами по себе,
в таком обнаженном виде; вероятно, ты это наблюдал.
-Да.
— Разве они не похожи на лица хоть и молодые, но не¬
красивые, так как видно, что они уже отцвели?
— Очень похожи.
— Ну так обрати внимание вот на что: тот, кто творит
призраки, подражатель, как мы утверждаем, нисколько не
разбирается в подлинном бытии, но знает одну только ка-
с жимость. Разве не так?
— Да, так.
— Пусть сказанное не остается у нас сказанным лишь
наполовину: давай рассмотрим это с достаточной полно¬
той.
— Я тебя слушаю.
690
Го СУДАРСТВО
— Мы говорим, что живописец может нарисовать пово¬
дья и уздечку...
-Да.
— А изготовят их шорник и кузнец.
— Конечно.
— Разве живописец знает, какими должны быть пово¬
дья и уздечка? Это знают даже не те, кто их изготовил, то
есть кузнец и шорник, а лишь тот, кто умеет ими пользо¬
ваться, то есть наездник.
— Совершенно верно.
— Не так ли бывает, скажем мы, и со всеми вещами?
— А именно?
с! — Применительно к каждой вещи умение может быть
трояким: умение ею пользоваться, умение ее изготовить и
умение ее изобразить.
-Да.
— А качество, красота и правильность любой утвари,
живого существа или действия соотносятся не с чем иным,
как с тем применением, ради которого что-либо сделано
или возникло от природы.
— Это так.
— Значит, пользующийся какой-либо вещью, безуслов¬
но, будет обладать наибольшим опытом и может указать то¬
му, кто делает эту вещь, на достоинства и недостатки его ра¬
боты, испытанные в деле. Например, флейтист сообщает
мастеру флейт, какие именно флейты удобнее для игры на
е них, указывает, какие флейты надо делать, и тот следует его
совету.
— Конечно.
— Кто сведущ, тот отмечает достоинства и недостатки
флейт, а кто ему верит, тот так и будет их делать.
-Да.
— Значит, относительно достоинства и недостатков од¬
ного и того же предмета создатель его приобретет правиль¬
ное представление (рхзйз), общаясь с человеком сведущим и
602 волей-неволей выслушивая его указания; но знанием будет
обладать лишь тот, кто этим предметом пользуется.
691
Платон
— Несомненно.
— А подражатель? На опыте ли приобретет он знание о
предметах, которые он рисует: хороши ли они и правиль¬
ны ли, или у него составится верное мнение о них благода¬
ря необходимости общаться с человеком сведущим и вы¬
полнять его указания насчет того, как надо рисовать?
— У подражателя не будет ни того ни другого.
— Стало быть, относительно достоинств и недостатков
тех предметов, которые он изображает, у подражателя не
будет ни знания, ни правильного мнения.
— По-видимому, нет.
— Прелестным же и искусным творцом будет такой под¬
ражатель!
— Ну, не слишком-то это прелестно!
ь — Но он все-таки будет изображать предметы, хотя ни
об одном из них не будет знать, в каком отношении он хо¬
рош или плох. Естественно, он изображает то, что кажется
прекрасным невежественному большинству.
— Что же иное ему и изображать?
— На этот счет мы с тобой пришли, очевидно, к полному
согласию: о том предмете, который он изображает, подража¬
тель не знает ничего стоящего; его творчество — просто за¬
бава, а не серьезное занятие. А кто причастен к трагической
поэзии — будь то ябмические или эпические стихи, — все они
подражатели но преимуществу.
— Несомненно.
с — Но, ради Зевса, такое подражание не относится ли к
чему-то, стоящему на третьем месте после подлинного? Или
ты мыслишь это иначе?
— Нет, именно так.
— А воздействие, которым обладает подражание, на¬
правлено на какую из сторон человека?
— О каком воздействии ты говоришь?
— Вот о каком: одна и та же величина вблизи или изда¬
лека кажется неодинаковой — из-за нашего зрения.
-Да.
692
Государство
— То же самое и с изломанностью и прямизной предме¬
тов, смотря но тому, разглядывать ли их в воде или нет, и с
их вогнутостью и выпуклостью, обусловленной обманом
а зрения из-за их окраски; ясно, что вся эта сбивчивость при¬
суща нашей душе и на такое состояние нашей природы как
раз и опирается живопись со всеми ее чарами, да и фокусы
и множество разных подобных уловок.
— Правда.
Поэзия не поддается критериям истинности -
измерению, счету и взвешиванию
— Зато измерение, счет и взвешивание оказались здесь са¬
мыми услужливыми помощниками, так что в нас берет верх
не то, что кажется большим или меньшим, многочислен¬
ным или тяжелым, а то, что в нас считает, измеряет и взве¬
шивает.
— Конечно.
е — А ведь все это — дело разумного начала нашей души.
— Да, это его дело.
— Посредством частых измерений это начало обнару¬
жило, что некоторые предметы больше, другие меньше,
третьи равны друг другу — в полную противоположность то¬
му, какими они в то же самое время кажутся нам на вид.
-Да.
— А мы утверждали, что в одном и том же начале не мо¬
жет быть одновременно противоположных суждений об
одном и том же предмете, — сказал я.
— И правильно утверждали, — согласился Главкон.
боз — Следовательно, то начало нашей души, которое судит
вопреки [подлинным] размерам [предметов], не тождест¬
венно с тем ее началом, которое судит согласно этим раз¬
мерам.
— Да, не тождественно.
— Между тем то, что в нас доверяет измерению и рас¬
суждению, было бы наилучшим началом души.
— Конечно.
693
Платон
— А то, что всему этому противится, было бы одним из
наших скверных начал.
— Это неизбежно.
— Как раз к этому выводу я и клонил, утверждая, что жи¬
вопись — и вообще подражательное искусство — творит про¬
изведения, далекие от действительности, и имеет дело с на¬
чалом нашей души, далеким от разумности; поэтому такое
ь искусство и не может быть сподвижником и другом всего
того, что здраво и истинно.
— Это поистине так.
— Стало быть, подражательное искусство, будучи и са¬
мо по себе низменным, сочетаясь с низменным низменное
и порождает.
— Естественно.
— Касается ли это только подражания зрительного или
также и воспринимаемого на слух — того, которое мы назы¬
ваем поэзией?
— Видимо, и этого тоже.
— Не будем доверять видимости только на основании
живописи, но разберемся в том духовном начале человека,
с с которым имеет дело подражательное искусство поэзии, и
посмотрим, легкомысленное ли это начало или серьезное.
— Да, в этом надо разобраться.
— Мы вот как поставим вопрос. Подражательная поэзия
изображает людей действующими вынужденно либо добро¬
вольно, причем свои действия люди считают удачными или
неудачными, и во всех этих обстоятельствах они либо скор¬
бят, либо радуются. Или она изображает еще что-нибудь,
кроме этого?
Подражательная поэзия нарушает душевную гармонию
— Нет, больше ничего.
— А разве во всех этих обстоятельствах человек остается
а невозмутимым? Или как в отношении зрительно восприни¬
маемых предметов, когда у него получалась распря с самим
собой и об одном и том же одновременно возникали проти-
694
Государство
воположные мнения, так и в действиях у человека бывает та¬
кая же распря и внутренняя борьба? Впрочем, припоминаю,
что теперь у нас вовсе нет надобности это доказывать: в
предшествовавших рассуждениях все это было нами доста¬
точно доказано, а именно что душа наша кишит тысячами
таких одновременно возникающих противоречий.
— Это верно.
— Да, верно, но, по-моему, необходимо теперь разобрать
е то, что мы тогда пропустили.
— А что именно?
— Мы где-то там говорили, что настоящий человек лег¬
че, чем остальные, переносит какое-нибудь постигшее его
несчастье — потерю сына или утрату чего-либо, чем он осо¬
бенно дорожит.
— Конечно.
— А теперь мы рассмотрим вот что: разве такой чело¬
век вовсе не будет горевать (ведь это немыслимо!) или же
он будет как-то умереннее в своей скорби?
— Вернее последнее.
604 — Скажи мне о нем еще вот что: бороться со своей скор¬
бью и сопротивляться ей он будет, по-твоему, больше тогда,
когда он на виду у людей, подобных ему, или когда он ока¬
жется в одиночестве, наедине с самим собой?
— На виду он будет гораздо сдержаннее.
— В одиночестве, думаю я, он не вытерпит, чтобы не раз¬
рыдаться, а если бы кто это слышал, он устыдился бы. Да и
много другого он сделает, чего не хотел бы видеть в других.
— Так и бывает.
— И не правда ли, то, что побуждает его противиться
ь горю, — это разум и обычай, а то, что влечет к скорби, — это
само страдание?
— Правда.
— Раз по одному и тому же поводу у человека одновре¬
менно возникают противоположные стремления, необхо¬
димо сказать, что в человеке есть два каких-то различных
начала.
— Конечно.
695
Платон
— Одно из них послушно следует руководству обычая.
— Каким образом?
— Так, обычай говорит, что в несчастьях самое луч¬
шее — по возможности сохранять спокойствие и не возму¬
щаться, ведь еще не ясна хорошая и плохая их сторона, и,
с сколько ни горюй, это тебя ничуть не продвинет вперед, да
и ничто из человеческих дел не заслуживает особо серьез¬
ного к себе отношения, а скорбь будет очень мешать тому
что важнее всего при подобных обстоятельствах.
— Чему именно она будет мешать, по-твоему?
— Тому, чтобы разобраться в случившемся и, раз уж это,
словно при игре в кости, выпало нам на долю, распоря¬
диться соответственно своими делами, разумно выбрав
наилучшую возможность, и не уподобляться детям, кото¬
рые, когда ушибутся, держатся за ушибленное место и толь¬
ко и делают что ревут. Нет, мы должны приучать душу как
(1 можно скорее обращаться к врачеванию и возмещать поте¬
рянное и больное, заглушая лечением скорбный плач.
— Да, всего правильнее было бы так относиться к не¬
счастьям.
— Лучшее же начало нашей души охотно будет следо¬
вать этим разумным соображениям.
— Это ясно.
— А то начало, что ведет нас к памяти о страдании, к се¬
тованиям и никогда этим не утоляется, мы будем считать
неразумным, бездеятельным, под стать трусости.
— Да, будем считать его именно таким.
Яростное начало души легче поддается воспроизведению,
чем разумное
с — Негодующее начало души зачастую может быть воспро¬
изведено различным образом, а вот рассудительный и спо¬
койный нрав человека, который никогда не выходит из се¬
бя, нелегко воспроизвести, и, если уж он воспроизведен,
людям бывает трудно его заметить и понять, особенно на
всенародных празднествах или в театрах, где собираются
б9б
Государство
самые разные люди, ведь для них это было бы воспроизве¬
дением чуждого им состояния.
605 — Да, безусловно, чуждого.
— Ясно, что подражательный поэт по своей природе не
имеет отношения к разумному началу души и не для его удов¬
летворения укрепляет свое искусство, когда хочет достичь
успеха у толпы. Он обращается к негодующему и переменчи¬
вому нраву, который хорошо поддается воспроизведению.
— Да, это ясно.
— Значит, мы были бы вправе взять такого поэта да и по¬
местить его в один ряд с живописцем, на которого он по¬
хож, так как творит негодное с точки зрения истины: он
ь имеет дело с тем же началом души, что и живописец, то есть
далеко не с самым лучшим, и этим живописцу уподобляется.
Таким образом, мы по праву не приняли бы его в будущее
благоустроенное государство, раз он пробуждает, питает и
укрепляет худшую сторону души и губит ее разумное начало:
это все равно что предать государство во власть людей не¬
годных, а кто поприличнее, тех истребить. То же самое, ска¬
жем мы, делает и подражательный поэт: он внедряет в душу
каждого человека в отдельности плохой государственный
строй, потакая неразумному началу души, которое не разли-
с чает, что больше, а что меньше, и одно и то же считает ино¬
гда великим, а иногда малым, создавая поэтому образы, да¬
леко отстоящие от действительности.
Подражательная поэзия портит нравы
и подлежит изгнанию из государства
— Безусловно.
— Однако мы еще не предъявили поэзии самого главно¬
го обвинения: она обладает способностью портить даже
настоящих людей, разве что очень немногие составят ис¬
ключение, вот в чем весь ужас.
— Раз она и это творит, дальше идти уже некуда!
— Выслушай и суди сам: мы — даже и лучшие из нас, —
а слушая, как Гомер или кто иной из творцов трагедий изоб-
697
Платон
ражает кого-либо из героев охваченным скорбью и произ¬
носящим длиннейшую речь, полную сетований, а других за¬
ставляет петь и в отчаянии бить себя в грудь, испытываем,
как тебе известно, удовольствие и, поддаваясь этому впечат¬
лению, следим за переживаниями героя, страдая с ним вме¬
сте и принимая все это всерьез. Мы хвалим и считаем хоро¬
шим того поэта, который настроит нас по возможности
именно так.
— Это я знаю. Как же иначе?
— А когда с кем-нибудь из нас приключится собствен¬
ное горе, заметил ли ты, что мы горды обратным — способ¬
ностью сохранять спокойствие и не терять самооблада-
е ние? В этом ведь достоинство мужчины, а то, что мы хвали¬
ли тогда, — это свойство женщин.
— Да, я это замечал.
— Так хорошо ли, что мы восторгаемся, когда видим че¬
ловека таким, каким не хотелось бы быть нам самим и ка¬
ким быть считалось бы даже постыдным, и хорошо ли, что
зрелище это не вызывает отвращения, а доставляет удо¬
вольствие и восхваляется?
— Нехорошо, клянусь Зевсом! Это похоже на недоразу¬
мение.
606 — Да, если ты взглянешь вот с какой стороны...
— С какой?
— Если ты сообразишь, что в этом случае испытывает
удовольствие и удовлетворяется поэтами то начало нашей
души, которое при собственных наших несчастьях мы изо
всех сил сдерживаем, а ведь оно жаждет выплакаться, вво¬
лю погоревать и тем насытиться — таковы уж его природ¬
ные стремления. Лучшая по своей природе сторона нашей
души, еще недостаточно наученная разумом и привычкой,
ь ослабляет тогда свой надзор за этим плачущимся началом и
при зрелище чужих страстей считает, что ее нисколько не
позорит, когда другой человек хотя и притязает на добро¬
детель, однако неподобающим образом выражает свое го¬
ре: она его хвалит и жалеет, даже думает, будто такого рода
удовольствие обогащает ее и она не хотела бы его лишить¬
б98
Государство
ся, выказав презрение ко всему произведению в целом. Я
думаю, мало кто отдает себе отчет в том, что чужие пережи¬
вания неизбежно для нас заразительны: если к ним разо¬
вьется сильная жалость, нелегко удержаться от нее и при
собственных своих страданиях.
с — Сущая правда.
— То же самое не касается разве смешного? В то время
как самому себе стыдно смешить людей, на представлении
комедий или дома, в узком кругу, ты с большим удовольст¬
вием слушаешь смешные вещи и не отвергаешь их как не¬
что дурное; иначе говоря, ты поступаешь точно так же, как
в случае, когда ты разжалобился. Разумом ты подавляешь в
себе склонность к забавным выходкам, боясь прослыть шу¬
том, но в этих случаях ты даешь ей волю, у тебя появляется
задор, и часто ты незаметно для самого себя в домашних ус¬
ловиях становишься творцом комедий.
— Да, несомненно, это бывает.
с! — Будь то любовные утехи, гнев или всевозможные дру¬
гие влечения нашей души — ее печали и наслаждения, кото¬
рыми, как мы говорим, сопровождается любое наше дейст¬
вие, — все это возбуждается в нас поэтическим воображе¬
нием. Оно питает все это, орошает то, чему надлежало бы
засохнуть, и устанавливает его власть над нами; а между тем
следовало бы держать эти чувства в повиновении, чтобы
мы стали лучше и счастливее, вместо того чтобы быть хуже
и несчастнее.
— Я не могу против этого возразить.
е — Так вот, Главкон, когда ты встретишь людей, прослав¬
ляющих Гомера и утверждающих, что поэт этот воспитал
Элладу и ради руководства человеческими делами и про¬
свещения его стоит внимательно изучать, чтобы согласно
ему построить всю свою жизнь, тебе надо отнестись к ним
607 дружелюбно и приветливо, потому что, насколько можно
судить, они в меру своих сил желают добра. Уступи им, что
Гомер самый творческий и первый из творцов трагедий,
но не забывай, что в наше государство поэзия принимается
лишь постольку, поскольку это гимны богам и хвала добро-
699
Платон
детельным людям. Если же ты допустишь подслащенную
Музу, будь то мелическую или эпическую, тогда в этом госу¬
дарстве воцарятся у тебя удовольствие и страдание вместо
обычая и разумения, которое, по общему мнению, всегда
признавалось наилучшим.
— Сущая правда.
ь — Это напоминание пусть послужит нам оправданием
перед поэзией за то, что мы выслали ее из нашего государ¬
ства, поскольку она такова. Ведь нас побудило к этому ра¬
зумное основание. А чтобы она не винила нас в жестокости
и неотесанности, мы добавим еще, что искони наблюдался
какой-то разлад между философией и поэзией. Многочис¬
ленные поговорки, такие, как, например, “это та собака,
что лает и рычит на хозяина”, или “он велик в пустословии
безумцев”, или “толпа мудрецов одолеет [и Зевса]”, или
“они вдаются в мелочи, значит, они нищие”, и тысячи дру¬
гих свидетельствуют об их стародавней распре. Тем не ме¬
нее надо сказать, что, если подражательная поэзия, на¬
правленная лишь на то, чтобы доставлять удовольствие,
сможет привести хоть какой-нибудь довод в пользу того,
что она уместна в благоустроенном государстве, мы с радо¬
стью примем ее. Мы сознаем, что и сами бываем очарова¬
ны ею, но предать то, что признаешь истинным, нечести-
а во. Не очаровываешься ли ею и ты, мой друг, особенно ко¬
гда рассматриваешь ее на примере Гомера?
— И даже очень.
— Таким образом, если она оправдается, будь то в мели-
ческих размерах или в каких-то других, она получит право
вернуться из изгнания.
— Несомненно.
— И тем ее приверженцам, кто сам не поэт, но любит
поэтов, мы дали бы возможность защитить ее даже в прозе
и благосклонно выслушали бы, что она не только приятна,
но и полезна для государственного устройства и человече-
е ской жизни. Ведь мы обогатились бы, если бы она оказа¬
лась не только приятной, но и полезной.
— Конечно, обогатились бы!
700
Государство
В идеальном государстве допустима лишь та поэзия,
польза которой очевидна
- Если же не удастся ее защитить, тогда, дорогой мой друг,
нам остается поступить так, как поступают, когда сначала в
кого-то влюбились, но потом рассудили, что любовь беспо¬
лезна и потому хоть и через силу, но все таки от нее воздер¬
живаются. Вот и мы: из-за воспитания, полученного нами в
нынешних прекрасно устроенных государствах, в нас раз¬
вилась любовь к подобного рода поэзии, и мы желаем ей
608 добра, то есть чтобы она оказалась и превосходной, и впол¬
не правдивой. Но до тех пор, пока она не оправдается, мы,
когда придется ее слушать, будем повторять для самих себя
как целительное заклинание то самое рассуждение, к кото¬
рому мы пришли, и остережемся поддаваться опять этой
ребячливой любви, свойственной большинству. Нельзя
считать всерьез, будто такая поэзия серьезна и касается ис-
ь тины. Слушающему ее надо остерегаться, опасаясь за свой
внутренний порядок, и придерживаться того, что нами бы¬
ло сказано о поэзии.
— Я полностью с тобой согласен.
— Ведь спор идет, дорогой мой Главкон, о великом де¬
ле, гораздо более великом, чем это кажется, — о том, быть
ли человеку хорошим или плохим. Так что ни почет, ни
деньги, ни любая власть, ни даже поэзия не стоят того, что¬
бы ради них пренебрегать справедливостью и прочими до¬
бродетелями.
— Я поддерживаю тебя на основании того, что мы разо¬
брали. Думаю, что и всякий другой тебя поддержит, кто бы
он ни был.
с — Однако, — сказал я, — мы еще не разбирали величай¬
шего воздаяния за добродетель и назначенных за нее на¬
град.
— Если есть другие награды кроме упомянутых, то, оче¬
видно, ты говоришь о чем-то великом.
— Что великое может случиться за короткое время?
Ведь в сравнении с вечностью промежуток от нашего детст¬
ва до старости очень краток.
701
Платон
— И даже ничтожен.
— Так что же? Ты думаешь, бессмертному существу нуж-
с1 но заботиться лишь об этом небольшом промежутке, а не о
вечности?
— Я-то, конечно, думаю, что о вечности. Но к чему ты
это говоришь?
Вечность (бессмертие) души
— Разве ты не сознавал, что душа наша бессмертна и никог¬
да не погибнет?
Главкон взглянул на меня с удивлением и сказал:
— Клянусь Зевсом, нет. А ты можешь это сказать?
— Да, если не ошибаюсь. Но я думаю, и ты это можешь —
ничего трудного здесь нет.
— Для меня это трудно. Но я с удовольствием услышал
бы от тебя об этой нетрудной вещи.
— Что ж, слушай.
— Говори, говори!
— Называешь ли ты что-нибудь благом и злом?
— Я - да.
е — А думаешь ли ты об этом то же, что и я?
— А именно?
— Все губительное и разрушительное — это зло, а спаси¬
тельное и полезное — благо.
-Да.
— Что же? Считаешь ли ты, что благо и зло существуют
609 для каждой вещи? Например, для глаз — воспаление, для
всего тела — болезнь, для хлебов — спорынья, для древеси¬
ны — гниение, для меди и железа — ржавчина, словом, чуть
ли не для каждой вещи есть именно ей свойственное зло и
болезнь?
-Да.
— Когда что-нибудь такое появится в какой-либо вещи,
оно делает негодным то, к чему оно пристало, и в конце
концов разрушает и губит всю вещь целиком.
— Конечно.
702
Государство
— Значит, каждую вещь губят свойственные ей зло и
ь негодность, но если это ее не губит, то уж ничто другое ее
не разрушит. Благо, конечно, никогда ничего не погубит,
не может быть губительным и то, что не будет ни злом, ни
благом.
— Конечно.
— Значит, если среди существующего мы найдем нечто
имеющее свое зло, которое его портит, но не в состоянии
его совсем уничтожить, мы будем знать, что это нечто по
своей природе неуничтожимо.
— Видимо, так.
— Что же? У души разве нет чего-то такого, что ее пор¬
тит?
с — Разумеется, есть: это все то, что мы недавно разбира¬
ли, — несправедливость, невоздержность, трусость, неве¬
жество.
— А может ли хоть что-нибудь из всего этого ее погубить
и уничтожить? Поразмысли об этом, но так, чтобы нам не
обмануться, думая, будто человек несправедливый и нера¬
зумный погибает вследствие своей несправедливости, этой
порчи души, тогда, когда его уличат в преступлении. Нет,
ты подойди к этому так: порча тела — болезнь — измождает
и разрушает тело, а это приводит к тому, что оно уже пере¬
стает быть телом; так и все то, что мы теперь перечислили,
с1 приходит к небытию вследствие собственной порочности,
которая своим назойливым присутствием губит все изнут¬
ри. Или не так?
— Да, так.
— Значит, и душу рассмотри точно так же. Может ли
присутствующая в ней несправедливость и прочая пороч¬
ность извести и уничтожить ее своим присутствием до та¬
кой степени, чтобы довести ее до смерти, отделив от тела?
— Уж это-то ни в коем случае.
— Но ведь нет разумного основания для того, чтобы
что-то гибло от посторонней порчи, а от своей собствен¬
ной не разрушалось?
— Такого основания нет.
703
Платон
е — Обрати внимание, Главной, что мы не считаем, будто
тело должно гибнуть непосредственно от испорченной пи¬
щи, в чем бы эта порча ни состояла, то есть если пища не¬
свежая, протухшая и так далее. А вот когда испорченная пи¬
ща вызывает в теле телесный недуг, тогда мы скажем, что те¬
ло гибнет хотя и через посредство пищи, но от своего
ею собственного порока, иначе говоря, от болезни. А от порчи
съестного, поскольку съестное и тело — это разные вещи,
мы считаем, тело никогда не погибнет, пока это посторон¬
нее телу зло не вызовет в нем зла, свойственного тел)7.
— Ты говоришь очень правильно.
— На том же самом основании, если порча тела не вы¬
зывает испорченности души, присущей ей самой, мы ни¬
когда не признаем, будто душа гибнет от постороннего зла,
помимо своей собственной испорченности: это зло и при¬
сущее ей зло — разные вещи.
— Да, это имеет под собой основание.
— Так вот, либо мы опровергнем сказанное как невер-
ь ное, либо, до тех пор пока это не опровергнуто, мы ни за что
не согласимся, будто душа гибнет от горячки или другой бо¬
лезни либо от перерезанного горла: если даже изрубить все
тело на мелкие кусочки, все это нисколько не увеличивает
возможности ее гибели, пока нам не докажут, что из-за этих
страданий тела она сама становится менее справедливой и
благочестивой. Если постороннее зло возникает в чем-либо
с постороннем, а собственное зло не рождается, мы не позво¬
лим утверждать, будто душа или что-то другое гибнет.
— Но ведь этого никто никогда не докажет — что души
умирающих становятся менее справедливыми именно из-
за смерти.
— Может, кто и наберется смелости выступить против
нашего утверждения, лишь бы только не согласиться с тем,
что души бессмертны, и будет настаивать, что умирающий
становится менее справедливым и более порочным. Тогда,
если допустить, что он прав, мы станем считать несправед¬
ливость смертельной, словно болезнь, для ее обладателя и
а говорить, что те, у кого она есть, умирают от ее смертонос-
704
Государство
ной природы — одни скорее, другие медленнее, — а вовсе
не так, как это бывает теперь, когда нарушители справед¬
ливости умирают потому, что их казнят другие люди.
— Клянусь Зевсом, значит, несправедливость окажется
вовсе не столь ужасной, раз она смертоносна для того, у ко¬
го она есть, ведь это было бы избавлением от бед! Но я ду¬
маю, что выйдет как раз наоборот: она убийственна для
е всех прочих, если это в ее силах, но своего носителя она де¬
лает очень живучим — и мало того, что живучим, еще и не¬
утомимым. В этих случаях она, как видно, располагается
где-то вдалеке от того, что смертоносно.
— Хорошо сказано! Раз даже собственные порочность
и зло не способны убить и погубить душу, то от зла, назна¬
чение которого — губить другие вещи, вряд ли погибнет ду¬
ша или что-нибудь иное, кроме того, для чего это зло пред¬
назначено.
— Вряд ли; да оно и естественно.
— Но раз что-то не гибнет ни от одного из этих зол — ни
би от собственного, ни от постороннего, — то ясно, что это не¬
пременно должно быть чем-то вечно существующим, а раз
оно вечно существует, оно бессмертно.
— Непременно.
Самотождественностъ души
— Пусть же и будет сделан такой вывод, а из него, как ты по¬
нимаешь, следует, что души всегда самотождественны. И
раз ни одна из них не погибает, то количество их не умень¬
шается и не увеличивается. Ведь если бы увеличилось коли¬
чество того, что бессмертно, это могло бы произойти, как
тебе известно, только за счет того, что смертно, и в конце
концов бессмертным стало бы все.
— Ты прав.
— Но мы не признаем ни этого — ведь рассуждение наше
ь этого не допускает, — ни того, будто истинная природа души
такова, что она полна всевозможного разнообразия, нетож-
дественности и различия.
705
Платон
— Что ты имеешь в виду?
— Нелегко быть вечным тому, что состоит из многих
начал да к тому же еще составлено не наилучшим образом,
между тем как раз такой оказалась теперь у нас душа.
— Понятно, это нелегко.
— А что душа бессмертна, необходимо следует как из на¬
шего недавнего рассуждения, так и из многих других. Что¬
бы узнать, какова душа на самом деле, надо рассматривать
с ее не в состоянии растления, в котором она пребывает из-
за общения с телом и разным иным злом, как наблюдаем
мы это теперь, а такой, какой она бывает в своем чистом
виде. Именно это надо как следует рассмотреть с помощью
размышления, и тогда ты найдешь ее значительно более
прекрасной, и к тому же можно будет отчетливее разгля¬
деть различные степени справедливости и несправедливо¬
сти и вообще все то, что мы теперь разбирали. Пока что
мы верно говорили о душе — о том, какой она оказывается
в настоящее время; однако мы рассматривали лишь нынеш¬
нее ее состояние, подобно тому как при виде морского бо-
с1 жества Главка трудно разглядеть его древнюю природу, по¬
тому что прежние части его тела либо отломились, либо
стерлись, либо изуродованы волнами, а вдобавок он еще
оброс раковинами, водорослями и камешками, так что го¬
раздо больше походит на чудовище, чем на то, чем он был
по своей природе. Так и душа от несчетного множества раз¬
личного зла находится в сходном состоянии, когда мы ее
наблюдаем. Между тем, Главкон, надо обратить внимание
вот на что...
— На что?
е — На стремление души к мудрости (рЬПозорЫап). Надо
посмотреть, каких предметов она касается, какого обще¬
ния она ищет, коль скоро она сродни божественному, бес¬
смертному и вечно сущему, и какой она стала бы, если бы,
всецело следуя подобному началу, вынырнула бы в этом
своем порыве из омута, в котором теперь обретается, и
стряхнула бы с себя те камешки и ракушки, которые к ней
612 прилипли. Так как она вкушает земное, то от этих празд-
706
Государство
ничных пиршеств, в которых, как говорят, заключается
счастье, к ней много пристало землистого, каменистого,
дикого; если бы она это стряхнула, можно было бы увидеть
ее подлинную природу — многообразна она или единооб¬
разна и как она устроена в прочих отношениях. А пока что,
я думаю, мы надлежащим образом разобрали ее состояния,
возможные в человеческой жизни, и ее виды.
— Да, разобрали полностью.
Самодовлеющее значение справед^г вости
— И не правда ли, в этой беседе мы отделались и от осталь¬
ных возражений, причем не прибегали к прославлению
ь воздаяний за справедливость или доброй молвы, вызыва¬
емой ею, что, как вы указывали, делают Гесиод и Гомер.
Напротив, мы нашли, что справедливость сама по себе
есть нечто наилучшее для самой души и что душа должна
поступать по справедливости все равно, достался ли ей
перстень Гига, а в придачу к перстню еще и шлем Аида
или же нет.
— Ты совершенно прав.
— Теперь, Главкон, к нам уже нельзя будет придраться,
если мы вдобавок укажем, что все же есть воздаяние за
справедливость и за прочую добродетель, и разберем, в ка-
с ком размере и как получает его душа от людей и богов, будь
то при жизни человека или после его кончины.
— Нет, теперь уже к нам не придраться.
— Так вы вернете мне то, что вы взяли взаймы во время
рассуждения?
— Что именно?
— Я уступил вам допущение, что справедливый человек
может казаться несправедливым, а несправедливый — спра¬
ведливым. Хотя и невозможно, чтобы это осталось тайной
для богов и для людей, тем не менее вы находили нужным
ради рассуждения допустить это для сопоставления спра¬
ведливости самой по себе с такой же несправедливостью.
а Или ты этого не помнишь?
707
Платон
— Я нарушил бы справедливость, если бы сказал, будто
не помню.
— Так вот, раз такое сопоставление уже было сделано, я
во имя справедливости настаиваю на возврате вашего допу¬
щения. Согласитесь, что, в какой чести у богов и у людей
справедливость, такую же честь и вы должны ей воздать.
Кто справедлив, тех она награждает хотя бы тем, что она в
такой чести; а что она на самом деле неложное благо для то¬
го, кто действительно ее придерживается, это уже было на-
е ми выяснено.
— Твое требование справедливо.
— Так вот, прежде всего верните мне допущение, будто
боги не различают свойств того или иного человека.
— Вернем.
— А раз от богов это не может утаиться, то один чело¬
век будет им угоден, а другой — ненавистен, как мы призна¬
ли уже вначале.
— Это так.
— Разве не признаем мы, что для того, кто угоден богам,
613 все, что исходит от них, будет величайшим благом, если
только не положено ему какого-нибудь неизбежного зла
вследствие допущенного проступка?
— Конечно, признаем.
— Стало быть, то же самое надо признать и для справед¬
ливого человека, все равно, постигнет ли его нищета, бо¬
лезни или что иное из того, что считается злом, все это в
конце концов будет ему во благо при жизни или после смер¬
ти. Ведь боги никогда не оставят своего попечения о чело-
ь веке, который стремится быть справедливым и, упражня¬
ясь в добродетели, уподобляется богу, насколько это воз¬
можно для человека.
— Естественно, что не оставит своего о нем попечения
тот, кому он подобен.
— А о человеке несправедливом следует думать как раз
противоположное.
— Безусловно.
708
Государство
— Для справедливого человека нашлись бы у богов со¬
ответствующие награды.
— По моему мнению, да.
— А что же со стороны людей? Не так ли обстоит дело,
если считаться с действительностью: несправедливые люди
при всей их ловкости действуют как те участники забега, ко¬
торые в один конец бегут хорошо, а на дальнейшее их не
хватает; сперва они бегут очень резво, а под конец делают-
с ся посмешищем и, не добившись венка, уходят с поникшей
головой и повесив нос. Между тем подлинные бегуны до¬
стигают цели, получают награды и увенчиваются венками:
не так ли большей частью случается и с людьми справедли¬
выми? Каждый поступок этих людей, то, как они обращают¬
ся с другими, и весь их образ жизни вызывают в конце кон¬
цов уважение со стороны других — вот в чем состоит эта на¬
града.
— Несомненно.
Конечная награда за справедливость
— Значит, ты стерпишь, если я повторю о справедливых
людях то, что ты сам говорил о несправедливых? Я скажу,
а что все справедливые люди с годами становятся правителя¬
ми в своем государстве, если им этого хочется; они берут
себе жен из любых, каких пожелают, семейств и дочерей
своих тоже выдают за кого хотят; словом, все, что ты тогда
говорил о людях несправедливых, я теперь утверждаю от¬
носительно людей справедливых. А с другой стороны, о не¬
справедливых людях я говорю, что большинство из них, ес¬
ли смолоду им и удалось притаиться, под конец жизни все
равно уличат, они станут посмешищем, и под старость их
ждет жалкая участь: ими будут помыкать и чужеземцы, и
е свои, не обойдется дело и без побоев, наконец, — что ты
упомянул тогда как самое жестокое (и ты был прав) — их бу¬
дут пытать на дыбе и раскаленным железом. Считай, что
обо всех этих муках говорил тогда я, а не ты. Ну как, стер¬
пишь ты, если я так скажу?
7°9
Платон
— Вполне, ведь слова твои справедливы.
— Так вот каковы будут награды, воздаяния и дары спра-
614 ведливому человеку от богов и людей при его жизни вдоба¬
вок к благам, доставляемым самой справедливостью.
— Да, это прекрасные и надежные воздаяния.
— Но и по числу и по величине они ничто по сравнению
с тем, что ждет обоих, то есть справедливого и несправедли¬
вого человека, после их смерти. Об этом стоит послушать,
чтобы и тот и другой вынесли из нашей беседы, что должно.
ь — Пожалуйста, продолжай, вряд ли что иное можно слу¬
шать с большей охотой.
Миф о загробных воздаяниях
— Я передам тебе не Алкиноево повествование, а рассказ
одного отважного человека, Эра, сына Армения, родом из
Памфилии. Однажды он был убит на войне; когда через де¬
сять дней стали подбирать тела уже разложившихся мерт¬
вецов, его нашли еще целым, привезли домой, и когда на
двенадцатый день приступили к погребению, то, лежа уже
на костре, он вдруг ожил, а оживши, рассказал, что он там
видел.
Он говорил, что его душа, чуть только вышла из тела,
отправилась вместе со многими другими, и все они при-
с шли к какому-то чудесному месту, где в земле были две рас¬
селины, одна подле другой, а напротив, наверху в небе, то¬
же две. Посреди между ними восседали судьи. После выне¬
сения приговора они приказывали справедливым людям
идти направо, вверх на небо, и привешивали им спереди
знак приговора, а несправедливым — идти налево, вниз,
причем и эти имели — позади — обозначение всех своих
с1 проступков. Когда дошла очередь до Эра, судьи сказали,
что он должен стать для людей вестником всего, что здесь
видел, и велели ему все слушать и за всем наблюдать.
Он видел там, как души после суда над ними уходили по
двум расселинам — неба и земли, а по двум другим приходи¬
ли: по одной подымались с земли души, полные грязи и пы-
710
Государство
е ли, а по другой спускались с неба чистые души. И все, кто бы
ни приходил, казалось, вернулись из долгого странствия:
они с радостью располагались на лугу, как это бывает при
всенародных празднествах. Они приветствовали друг дру¬
га, если кто с кем был знаком, и расспрашивали пришедших
с земли, как там дела, а спустившихся с неба — о том, что там
у них. Они, вспоминая, рассказывали друг другу — одни, со
615 скорбью и слезами, сколько они чего натерпелись и насмо¬
трелись в своем странствии под землей (а странствие это
тысячелетнее), а другие, те, что с неба, о блаженстве и о по¬
разительном по своей красоте зрелище.
Но рассказывать все подробно потребовало бы, Глав-
кон, много времени. Главное же, по словам Эра, состояло
вот в чем: за всякую нанесенную кому-либо обиду и за любо¬
го обиженного все обидчики подвергаются наказанию в де¬
сятикратном размере (рассчитанному на сто лет, потому
ь что такова продолжительность человеческой жизни), что¬
бы пеня была в десять раз больше преступления. Напри¬
мер, если кто стал виновником смерти многих людей, пре¬
дав государство или войско, и многие из-за него попали в
рабство или же если он был соучастником в каком-нибудь
другом злодеянии, за все это, то есть за каждое преступле¬
ние, он должен терпеть десятикратно большие муки. С дру¬
гой стороны, кто оказывал благодеяния, был справедлив и
благочестив, тот вознаграждался десятикратно согласно
заслугам.
с Что Эр говорил о тех, кто, родившись, жил лишь ко¬
роткое время, об этом не стоит упоминать. Он рассказывал
также о еще большем воздаянии за непочитание — и почи¬
тание — богов и родителей и за самоубийство. Он говорил,
что в его присутствии один спрашивал там другого, куда же
девался великий Ардией. Этот Ардией был тираном в ка¬
ком-то из городов Памфилии еще за тысячу лет до того.
с1 Рассказывали, что он убил своего старика отца и старшего
брата и совершил много других нечестий и преступлений.
Тот, кому был задан этот вопрос, отвечал на него, по словам
Эра, так: “Ардией не пришел, да и не придет сюда. Ведь из
711
Платон
разных ужасных зрелищ видели мы и такое: когда после
многочисленных мук были мы уже недалеко от устья и со¬
бирались выйти, вдруг мы заметили Ардиея и еще некото¬
рых — там были едва ли не сплошь все тираны, а из про¬
стых людей разве лишь величайшие преступники; они уже
е думали было выйти, но устье их не пускало и издавало рев,
чуть только кто из этих злодеев, неисцелимых по своей по¬
рочности или недостаточно еще наказанных, делал попыт¬
ку выйти. Рядом стояли наготове дикие люди, огненные на
вид. Послушные этому реву, они схватили некоторых и уве¬
ли, а Ардиея и других связали по рукам и ногам, накинули
616 им петлю на шею, повалили наземь, содрали с них кожу и
поволокли по бездорожью, по вонзающимся колючкам,
причем всем встречным объясняли, за что такая казнь, и
говорили, что сбросят этих преступников в Тартар. Хотя
люди эти и натерпелись уже множества разных страхов, но
всех их сильнее был тогда страх, как бы не раздался этот
рев, когда кто-либо из них будет у устья; поэтому величай¬
шей радостью было для каждого из них, что рев этот умол¬
кал, когда они входили в устье.
Вот какого рода были приговоры и наказания, и прямо
ь противоположными им были вознаграждения. Всем, кто
провел на лугу семь дней, на восьмой день надо было встать
и отправиться в путь, чтобы за четыре дня прийти в такое
место, откуда виден луч света, протянувшийся сверху через
все небо и землю, словно столп, очень похожий на радугу,
только ярче и чище. Они дошли до него, совершив одно-
с дневный переход, и там увидели, внутри этого столпа све¬
та, свешивающиеся с неба концы связей, ведь этот свет —
узел неба; как брус на кораблях, так он скрепляет небесный
свод. На концах этих связей висит веретено Ананки, при¬
дающее всему вращательное движение. У веретена ось и
крючок — из адаманта, а вал — из адаманта в соединении с
с! другими породами. Устройство вала следующее: внешний
вид у него такой же, как у здешних, но, по описанию Эра,
надо представлять себе его так, что в большой полый вал
вставлен пригнанный к нему такой же вал, только помень-
712
Государство
ше, как вставляются друг в друга сосуды. Таким же образом
и третий вал, и четвертый, и еще четыре. Всех валов во-
е семь, они вложены один в другой, их края сверху имеют
вид кругов на общей оси, так что снаружи они как бы обра¬
зуют непрерывную поверхность единого вала, ось же эта
прогнана насквозь через середину восьмого вала. Первый,
наружный вал имеет наибольшую поверхность круга, шес¬
той вал — вторую по величине, четвертый — третью, вось¬
мой — четвертую, седьмой — пятую, пятый — шестую, тре¬
тий — седьмую, второй — восьмую по величине. Круг само¬
го большого вала — пестрый, круг седьмого вала — самый
617 яркий; круг восьмого заимствует свой цвет от света, испус¬
каемого седьмым; круги второго и пятого валов близки
друг к другу по цвету и более желтого, чем те, оттенка, тре¬
тий же круг — самого белого цвета, четвертый — краснова¬
того, а шестой стоит на втором месте по белизне. Все вере¬
тено в целом, вращаясь, совершает всякий раз один и тот
же оборот, но при его вращательном движении внутрен¬
ние семь кругов медленно поворачиваются в направлении,
противоположном вращению целого. Из них всего быст-
ь рее движется восьмой круг, на втором месте по быстроте —
седьмой, шестой и пятый, которые движутся с одинаковой
скоростью; на третьем месте, как им было заметно, стоят
вращательные обороты четвертого круга; на четвертом ме¬
сте находится третий круг, а на пятом — второй. Вращается
же это веретено на коленях Ананки.
Сверху на каждом из кругов веретена восседает по Си¬
рене; вращаясь вместе с ними, каждая из них издает только
один звук, всегда той же высоты. Из всех звуков — а их во¬
семь — получается стройное созвучие. Около Сирен на рав¬
ном от них расстоянии сидят, каждая на своем престоле,
с другие три существа — это Мойры, дочери Ананки: Лахе-
сис, Клото и Атропос; они — во всем белом, с венками на го¬
ловах. В лад с голосами Сирен Лахесис воспевает прошлое,
Клото — настоящее, Атропос — будущее. Время от времени
Клото касается своей правой рукой наружного обода вере¬
тена, помогая его вращению, тогда как Атропос своей ле-
7*3
Платон
с1 вой рукой делает то же самое с внутренними кругами, а Ла-
хесис поочередно касается рукой того и другого.
Так вот, чуть только они пришли туда, они сразу же
должны были подойти к Лахесис. Некий прорицатель рас¬
ставил их по порядку, затем взял с колен Лахесис жребии и
образчики жизней, взошел на высокий помост и сказал:
“Слово дочери Ананки, девы Лахесис. Однодневные ду¬
ши! Вот начало другого оборота, смертоносного для смерт-
е ного рода. Не вас получит по жребию гений, а вы его себе
изберете сами. Чей жребий будет первым, тот первым пусть
выберет себе жизнь, неизбежно ему предстоящую. Добро¬
детель не есть достояние кого-либо одного, почитая или не
почитая ее, каждый приобщится к ней больше либо мень¬
ше. Это — вина избирающего, бог не виновен”.
Сказав это, прорицатель бросил жребии в толпу, и каж¬
дый, кроме Эра, поднял тот жребий, который упал подле
него, Эру же это не было дозволено. Всякому поднявшему
618 стало ясно, какой он по счету при жеребьевке. После этого
прорицатель разложил перед ними на земле образчики
жизней в количестве, значительно большем, чем число
присутствующих. Эти образчики были весьма различны —
жизнь разных животных и все виды человеческой жизни.
Среди них были даже тирании, пожизненные либо пресека¬
ющиеся и кончающиеся бедностью, изгнанием и нищетой.
Были тут и жизни людей, прославившихся своей наружнос-
ь тью, красотой, силой, либо в состязаниях, а также родови¬
тостью и доблестью своих предков. Соответственно была
здесь и жизнь людей неприметных. Были там и жизни жен¬
щин. Но это не определяло душевного склада, потому что
душа непременно изменится, стоит лишь избрать другой
образ жизни. Впрочем, тут были вперемежку богатство и
бедность, болезнь и здоровье, а также промежуточные со¬
стояния.
Для человека, дорогой Главкон, вся опасность заключе¬
на как раз здесь, и потому следует по возможности забо-
с титься, чтобы каждый из нас, оставив без внимания осталь¬
ные познания, стал бы исследователем и учеником в этой
74
Государство
области, если он будет в состоянии почерпнуть откуда-либо
знание о ней. Следует отыскать и того, кто дал бы ему спо¬
собность и умение распознавать порядочный и дурной об¬
раз жизни, а из представляющихся возможностей всегда и
везде выбирать лучшее. Учитывая, какое отношение к доб¬
родетельной жизни имеет все то, о чем шла сейчас речь, и
сопоставляя это все между собой, человек должен пони¬
мать, что такое красота, если она соединена с бедностью
а или богатством, и в сочетании с каким состоянием души
она творит зло или благо, а также что значит благородное
или низкое происхождение, частная жизнь, государствен¬
ные должности, мощь и слабость, восприимчивость и не¬
способность к учению. Природные свойства души в сочета¬
нии друг с другом и с некоторыми благоприобретенными
качествами помогают человеку из всех возможностей сде-
е лать по размышлении выбор, считаясь с природой души:
худшим он будет считать образ жизни, который ведет к то¬
му, что душа становится несправедливее, а лучшим, когда
она делается справедливее; все же остальное он оставит в
стороне. Мы уже видели, что и при жизни, и после смерти
это самый важный выбор для человека. В Аид надо отойти
619 с этим твердым, как адамант, убеждением, чтобы и там те¬
бя не ошеломило богатство и тому подобное зло, чтобы ты
не стал тираном и такой и подобной ей деятельностью не
причинил бы много непоправимого зла и не испытал бы
еще большего зла сам. В жизни — как, по возможности, в
здешней, так и во всей последующей — всегда надо уметь
ь выбирать средний путь, избегая крайностей; в этом — выс¬
шее счастье для человека.
Да и вестник из того мира передавал, что прорицатель
сказал тогда вот что: “Даже для того, кто приступит послед¬
ним к выбору, имеется здесь приятная жизнь, совсем не
плохая, если произвести выбор с умом и жить строго. Кто
выбирает вначале, не будь невнимательным, а кто в конце,
не отчаивайся!”
После этих слов прорицателя сразу же подошел тот, ко¬
му достался первый жребий, он взял себе жизнь могущест-
715
Платон
веннейшего тирана. Из-за своего неразумия и ненасытнос¬
ти он произвел выбор, не поразмыслив, а там таилась роко-
с вая для него участь — пожирание собственных детей и дру¬
гие всевозможные беды. Когда он потом, не торопясь, по¬
размыслил, он начал бить себя в грудь, горевать, что, делая
свой выбор, не посчитался с предупреждением прорицате¬
ля, винил в этих бедах не себя, а судьбу, богов — все что угод¬
но, кроме себя самого. Между тем он был из числа тех, кто
явился с неба и прожил свою предшествовавшую жизнь
при упорядоченном государственном строе; правда, эта его
добродетель была всего лишь делом привычки, а не пло-
а дом философского размышления. Вообще говоря, немало
тех, кто пришел с неба, попалось на этом, потому что они
не были закалены в трудностях. А те, что выходили из зем¬
ли, производили выбор не торопясь, ведь они и сами испы¬
тали всякие трудности, да и видели их на примере других
людей. Поэтому, а также из-за случайностей жеребьевки
для большинства душ наблюдается смена плохого и хоро¬
шего. Если же, приходя в здешнюю жизнь, человек здраво
философствовал и при выборе ему выпал жребий не из по-
е следних, тогда, согласно вестям из того мира, он скорее
всего и здесь будет счастлив, и путь его отсюда туда и обрат¬
но будет не подземным, тернистым, но ровным, небесным.
Стоило взглянуть, рассказывал Эр, на это зрелище, как
620 разные души выбирали себе ту или иную жизнь. Смотреть
на это было жалко, смешно и странно. Большей частью вы¬
бор соответствовал привычкам предшествовавшей жиз¬
ни. Эр видел, как душа бывшего Орфея выбрала жизнь ле¬
бедя из-за ненависти к женскому полу: так как от них он
претерпел смерть, его душа не пожелала родиться от жен¬
щины. Он видел и душу Фамирида — она выбрала жизнь со¬
ловья. Видел он и лебедя, который предпочел выбрать
жизнь человеческую; то же самое и другие мусические су¬
щества. Душа, имевшая двадцатый жребий, выбрала жизнь
ь льва; это была душа Аякса, сына Теламона, она избегала
стать человеком, памятуя об истории с присуждением до¬
спехов. После него шла душа Агамемнона. Вследствие пе-
716
Государство
ренесенных страданий она тоже неприязненно относи¬
лась к человеческому роду и сменила свою жизнь на жизнь
орла. Между тем выпал жребий душе Аталанты: заметив,
каким великим почетом пользуется атлет на состязаниях,
она не могла устоять и выбрала себе эту участь. После нее
с он видел, как душа Эпея, сына Панопея, взяла себе приро¬
ду женщины, искусной в ремеслах. Где-то далеко, среди са¬
мых последних, он увидел душу Терсита, этого всеобщего
посмешища; она облачалась в обезьяну. Случайно самой по¬
следней из всех выпал жребий идти выбирать душе Одис¬
сея. Она помнила прежние тяготы и, отбросив всякое чес¬
толюбие, долго бродила, разыскивая жизнь обыкновенно¬
го человека, далекого от дел; наконец она насилу нашла ее,
где-то валявшуюся, все ведь ею пренебрегли, но душа Одис-
а сея, чуть ее увидела, с радостью взяла себе, сказав, что то
же самое она сделала бы и в том случае, если бы ей выпал
первый жребий. Души разных зверей точно так же перехо¬
дили в людей и друг в друга, несправедливые — в диких, а
справедливые — в кротких — словом, происходили всевоз¬
можные смешения.
Так вот, когда все души выбрали себе ту или иную
жизнь, они в порядке жребия стали подходить к Лахесис.
Какого кто избрал себе гения, того она с ним и посылает
е как стража жизни и исполнителя сделанного выбора. Преж¬
де всего этот страж ведет душу к Клото, под ее руку и под
кругообороты вращающегося веретена: этим он утверждает
участь, какую кто себе выбрал по жребию. После прикосно¬
вения к Клото он ведет душу к пряже Атропос, чем делает
нити жизни уже неизменными.
Отсюда душа, не оборачиваясь, идет к престолу Ананки
621 и проходит через него. Когда и другие души проходят че¬
рез него, они все вместе в жару и страшный зной отправля¬
ются на равнину Леты, где нет ни деревьев, ни другой рас¬
тительности. Уже под вечер они располагаются у реки Аме-
лет, вода которой не может удержаться ни в каком сосуде. В
меру все должны были выпить этой воды, но, кто не соблю¬
дал благоразумия, те пили без меры, а кто ее пьет таким об-
7*7
Платон
ь разом, тот все забывает. Когда они легли спать, то в самую
полночь раздался гром и разразилось землетрясение. Вне¬
запно их понесло оттуда вверх в разные стороны, к местам,
где им суждено было родиться, и они рассыпались по небу,
как звезды. Эру же не было дозволено испить этой воды.
Он не знает, где и каким образом душа его вернулась в тело.
Внезапно очнувшись на рассвете, он увидел себя на костре.
Заключение: призыв соблюдать справедливость
Таким-то вот образом, Главкон, сказание это спаслось, а не
с погибло. Оно и нас спасет; если мы поверим ему, тогда мы
и через Лету легко перейдем, и души своей не оскверним.
Но в убеждении, что душа бессмертна и способна перено¬
сить любое зло и любое благо, мы все — если вы мне пове¬
рите — всегда будем держаться вышнего пути и всячески со¬
блюдать справедливость вместе с разумностью, чтобы, по¬
ка мы здесь, быть друзьями самим себе и богам. А раз мы
заслужим себе награду, словно победители на состязаниях,
а отовсюду собирающие дары, то и здесь, и в том тысячелет¬
нем странствии, которое мы разбирали, нам будет хорошо.
Примечания
Апология Сократа
По афинским законам, и уголовное обвинение, и защита на суде были
делом частным. Вместо прокурора выступали граждане, усмотревшие
какое-то правонарушение и подавшие иск, обвиняемый должен был
защищаться сам. Суд присяжных заседал в составе нескольких сотен
человек: это видно из замечания Сократа, что он был бы оправдан,
“перепади тридцать один камешек с одной стороны на другую”. Про¬
фессии адвоката не существовало, но были специалисты по написа¬
нию речей. Один из них, Лисий, предложил Сократу свою помощь,
но Сократ отказался. Его устное выступление по-разному запомнили
и записали два ученика, Платон и Ксенофонт. Выступление делится
на три части: речь после обвинения (возражение на речь обвините¬
ля), речь после признания виновным (сначала выносилось общее ре¬
шение, а уж потом приговор) и последнее слово.
Суд над Сократом происходит вскоре после восстановления в
Афинах демократического строя. Судящие Сократа “мужи афиня¬
не” еще не отошли от ненависти к Тридцати тиранам, большинство
из которых были сравнительно молодые люди из аристократичес¬
ких семей, в том числе слушатели Сократа, родственники и друзья
его учеников. Один из обвинителей, Мелет, запятнал себя во время
диктатуры преследованиями демократов и спешит теперь выслу¬
житься.
Обвинение в неуважении к отеческим богам и развращении моло¬
дежи — стандартное “патриотическое” обвинение, влекущее за собой
смертный приговор. Сократу важнее опровергнуть не это надуман¬
ное, служащее лишь предлогом для судебной расправы обвинение, а
дурное мнение о себе. Поэтому в первую очередь он спорит со “ста¬
рыми обвинителями” — комедиографами, сделавшими из него любо¬
7*9
Примечания
мудра и шарлатана, занятого тонкостями словообразования или ас¬
трономии, а во-вторых, Сократ последовательно противопоставляет
свое бескорыстное служение городу обычаю софистов, которые бе¬
рут за свои уроки большие деньги и не заботятся о том, чтобы сделать
своих учеников лучше.
В “Апологии” Сократ говорит о себе больше, чем в других произ¬
ведениях Платона, и, вероятно, говорит всерьез, что ему обычно не¬
свойственно. Эту “Апологию” имеет смысл сопоставить с защититель¬
ной речью, написанной другим учеником Сократа — Ксенофонтом.
Дата суда — 399 г. до н.э. “Апологию” относят к ранним произведе¬
ниям Платона.
С. 24. Анит — богатый владелец кожевенной мастерской, видный
политический деятель и приверженец демократии. Он был
наиболее опасным противником Сократа, но главную роль в
обвинении отвел подставным лицам: юному Мелету — траги¬
ческому поэту и неудачливому оратору Ликоку.
С. 25. ...сочинителей... — К их числу принадлежал Аристофан, паро¬
дировавший Сократа в комедии “Облака”, Евполид, в чьих
фрагментах также содержатся насмешки над Сократом.
С. 26. Горгий—уроженец Сицилии (483-375 или 500-391 гг. до н.э.) —
ученик Эмпедокла, один из основателей софистической фи¬
лософии и античной риторики. Многие фигуры речи с тех
пор так и назывались “горгиевыми”. Он был удостоен золо¬
той статуи в Дельфах. Сократ спорит с ним в диалоге, нося¬
щем имя этого софиста.
Продик кеосец (род ок. 470 г. до н.э.) — софист, более других
склонный к исследованию добра и зла, глубоко занимался
проблемами языка, в особенности различением синонимов;
участник диалога “Протагор”.
Гиппий из Элиды (род. ок. 460 г. до н.э.) — софист, знаток ес¬
тественных наук, математики, музыки и грамматики. Сла¬
вился в том числе и огромными гонорарами. Заглавный
персонаж двух диалогов: “Гиппий больший” и “Гиппий
меньший”.
Эвен с Пароса — поэт, также бравшийся за обучение юношей.
См. упоминание о нем в “Федоне”.
Каллий, сын Гиппоника — богатый афинянин, не жалевший
денег на учебу у софистов. Он приходится свойственником
Алкивиаду и сыновьям Перикла и многократно упоминает¬
ся в диалогах.
720
Примечания
Мина — пересчитывать стоимость древних денег на наши
нелепо. Для примерного понимания можно указать, что ча¬
ще всего упоминается медный обол, и на несколько оболов
можно было купить дневной запас провизии для семьи.
Драхма состояла из шести оболов, в мине — сто драхм. Со¬
крат, по свидетельству Ксенофонта, оценивал свое имущест¬
во в пять мин.
С. 27. ...в Дельфах... — Находился храм Аполлона, где вещала Пи¬
фия. С этим оракулом греки советовались и по частным, и
по государственным делам.
...Херефонт... разделял с вами изгнание... — То есть был привер¬
женцем демократического строя, пострадавшим во время
диктатуры Тридцати тиранов. Он участвует в диалоге Тор-
гий” в качестве ученика и друга Сократа. Брат его — Хере-
крат. Ксенофонт в “Воспоминаниях о Сократе” приводит
разговор о братской любви, с помощью которого Сократ
примирил Херефонта с Херекратом.
С. 28. ...клянусь собакой... — Сократ избегал божбы (восклицание
“клянусь Зевсом” или “клянусь Гераклом” давно преврати¬
лось в обычное междометие) и клялся собакой, иногда шут¬
ливо именуя собаку “египетским богом”. В “Апологии” он
призывает в свидетели богов — но когда разговор заходит
всерьез.
С. 35. Анаксагор из Клазомен — философ, современник Сократа,
считал первоисточником всего сущего Ум (N0113), а Солнце и
Луну, которых чтили как богов, называл обычными физиче¬
скими телами. Против него было выдвинуто обвинение в не-
почитании богов. Анаксагор был найден виновным и изгнан
из Афин, а в число афинских законов было внесено: “считать
государственным преступником того, кто не почитает богов
по установленному обычаю или берется объяснять небесные
явления”. По этому закону теперь судили Сократа.
Орхестра — площадка, на которой выступал трагический
хор, однако так же называлась уже существовавшая в Афи¬
нах книжная лавка, то есть это учение можно узнать либо из
стихов трагических поэтов (например Еврипида), либо при¬
обретя свиток с трактатом философа. От 2 оболов до драх¬
мы могли стоить театральные места, рукопись, скорее все¬
го, стоила дороже.
С. 36. ...гении... демоны... — Сократ использует греческое слово йаГ
шоп, означающее как всех богов вообще, так и низшие, слу¬
721
Примечания
жебные божества. Слово “гений” — латинского происхожде¬
ния, оно появляется в русском переводе. Римский “гений”
гораздо ближе к сократовскому “даймонию”, обитающему
внутри него и направляющему его поступки, нежели совре¬
менное “демон”.
С. 37. ...сын Фетиды... — Ахилл, герой “Илиады”. Его друг Патрокл
был убит Гектором. Сократ цитирует Гомера (Илиада, XVIII,
95).
С. 38. Потидея (432 г. до н. э.), Делий (424 г. до н. э.), Амфипалъ (422 г. до
н.э.) — места сражений между афинянами и спартанцами, в
которых участвовал Сократ (его поведение во время пораже¬
ния при Потидее описывает Алкивид в “Пире”).
Аид — царство мертвых.
С. 41. ...божественное знамение... — Даймоний Сократа, неоднократ¬
но упоминаемый в диалогах. О нем свидетельствует также
Ксенофонт и Аристофан. Здесь Сократ подробнее всего го¬
ворит о природе этого внутреннего голоса, который никог¬
да не поощряет его, но отклоняет от неверного решения. В
дальнейшем понять природу этого “гения” пытались Цице¬
рон, Плутарх, Апулей и многие другие — это было редкое яв¬
ление, выделявшее Сократа среди людей и приближавшее
его к богу.
Совет — основным источником власти в демократических
Афинах было Народное собрание, в котором участвовали
мужчины, достигшие 18 лет. Только 10 военачальников-стра-
тегов избирались голосованием, голосованием также рас¬
пределялись общественные повинности. Все остальные ор¬
ганы власти были коллективными и избирались по жребию.
Совет — Буле, непосредственно управлявший Афинами, со¬
стоял из 500 человек, выбранных по жребию (но 50 человек
от каждого из афинских округов — фил). В течение года
представители каждой филы по очереди, каждая чуть боль¬
ше месяца, заседали в притании и в это время именовались
пританами. На каждый день выбирался председатель заседа¬
ния — эпистат. В 406 году Сократ оказался в числе избран¬
ных от филы Антиохиды, в который входил его дем Ал опеки.
С. 42. Десять стратегов — в 406 г. до н.э. афиняне одержали победу
над спартанцами в морском сражении при Аргинузских ост¬
ровах, но буря помешала им подобрать тела погибших.
Стратегов, не обеспечивших погибшим достойные похоро¬
722
Примечания
ны, обвинили в нечестии. Поскольку в первый день суда Со¬
крату выпало председательствовать, он противился суду над
всеми стратегами вместе, настаивая на праве каждого быть
выслушанным и получить индивидуальный приговор. Стра¬
тегов приговорили к смерти на следующий день. Среди них
был сын Перикла от прекрасной Аспасии.
...олигархия,... Тридцать... — Сократ давал отпор и беззакони¬
ям демократии, и тирании Тридцати (404 г. до н.э.). Круглая
палата—здание на городской площади (агоре), где заседали
пританы.
С. 43. Критон — ближайший друг и ровесник Сократа, который
пытался спасти его из тюрьмы (см. посвященный ему диа¬
лог). Сфеттиец Лисаний — о самом Лисании ничего не изве¬
стно, Сфетт — район на южной окраине Аттики. Эсхин — во
время действия диалога молодой человек, впоследствии фи¬
лософ, с которым Платон общался в Сиракузах при дворе
Дионисия Старшего и Дионисия Младшего. Феаг — заглав¬
ный герой одного из ранних или псевдоплатоновских диа¬
логов. Аполлодор — друг и поклонник Сократа, не раз упоми¬
нается в диалогах. Сократ посмеивался над его неистовой
любовью к справедливости и стремлении во всем доходить
до крайности. ...Адимант, Аристонов сын, которому вот он,
Платон, приходится братом... — Таким образом Платон поме¬
щает себя среди присутствующих на суде учеников Сократа,
а в “Федоне” прозвучит сообщение, что он не присутствовал
при кончине Сократа по нездоровью. О других перечислен¬
ных здесь учениках и друзьях ничего не известно.
С. 44. Не от дуба родился — вошедшие в поговорку слова Пенелопы
(Гомер. Одиссея. XIX, 162).
С. 44 слл. Суд присяжных в Афинах состоял, как правило, из 500 че¬
ловек. Если бы Мелет набрал менее 100 голосов в поддержку
своего обвинения, ему пришлось бы заплатить штраф и отка¬
заться от такого рода общественной деятельности. Закон
позволял уже признанному виновным, но еще не пригово¬
ренному Сократу самому предложить меру наказания, аль¬
тернативную смертной казни, на которой настаивали обви¬
нители. Он все еще мог спасти свою жизнь, если бы принял
обвинение всерьез, просил о снисхождении и предложил на¬
казание, соразмерное по тяжести тому, что ему угрожало.
Предложение кормить его за государственный счет, как
олимпийского чемпиона, человека, прославившего город
723
Примечания
или оказавшего большие услуги согражданам, привело к то¬
му, что за смертную казнь подали голоса даже те, кто перво¬
начально склонялся к оправданию.
С. 48. ...рабом Одиннадцати... — Ежегодно назначаемые одиннад¬
цать начальников (архонтов) надзирали за тюрьмами. Мы
убедимся в “Федоне”, что при добром отношении к Сократу
и понимании, что он откажется бежать (а если б не отказал¬
ся, этому, пожалуй, были бы только рады), его содержали в
оковах.
С. 52. Минос и Радамант — критские цари, сыновья Зевса, славив¬
шиеся своей справедливостью и ставшие судьями в царстве
мертвых. Эак, царь Эгины, также сын и любимец Зевса, в ка¬
честве судьи мертвых из всех греческих авторов упомянут
только Платоном (у римлян эта связь будет уже постоянной).
Триптолем, почитавшийся афинянами в Элевсинских мисте¬
риях, чаще именовался судьей живых. Эак и Триптолем бо¬
лее близки афинянам (к Эаку они возводили свой род), чем
критские цари, к тому же они, в отличие от Миноса и Рада-
манта, в большей степени причастны орфическим культам и
мистериям, сулящим блаженство в царстве мертвых.
Орфей — мифический певец, легендарный основатель ор¬
физма, учения об очищении души и посмертном существо¬
вании. Мусей — также мифический певец, вместе с Орфеем
почитался как создатель мистического учения.
Паламед— герой Троянской войны, присужденный к смерти
по навету Одиссея. От интриг Одиссея и несправедливого
суда пострадал также Теламонов сын Аякс, которого греки
обидели, не присудив ему доспехи погибшего Ахилла, и та¬
кой обидой довели до безумия и самоубийства.
С. 53. ...привел великую рать под Трою... — Агамемнон, не отличав¬
шийся справедливостью и поссорившийся с Ахиллом из-за
раздела добычи. Одиссей в Афинах воспринимается не как
мудрый и многострадальный герой, а как хитрец и даже под¬
лый интриган. Сисиф— царь Коринфа, знаменитый хитрец,
считавшийся предком Одиссея.
Критон
Действие диалога происходит в том же 399 году, через месяц после су¬
да и за день до казни Сократа. Он относится к ранним диалогам Пла¬
724
Примечания
тона. Едва ли не единственный у Платона “практический” диалог, в
котором Сократ не только обсуждает вечные темы — Справедли¬
вость, Благо, Воспитание — но и решает вопрос, следует ли ему бе¬
жать из тюрьмы и уйти в изгнание, спасаясь от смерти.
С. 55. ...с Делоса корабль... — В память о чудесном спасении Тесея и
его спутников из лабиринта Минотавра, на священный ос¬
тров Делос ежегодно отправлялся корабль с дарами (“фео-
рия”), и на все время священного посольства в городе для
соблюдения обрядовой чистоты прекращались смертные
казни.
С. 56. Сучий — мыс на юго-востоке Афин.
В третий ты день, без сомнения, Фтии достигнешь холмистой... —
Илиада, IX, 363. Пер. Н.И. Гнедича. Название родины Ахил¬
ла (РЬсЫа), созвучно глаголу рЬсЫпо — погибать.
С. 57. Симмий фиванец — философ, по сообщению Диогена Лаэр-
ция побывавший в Египте, сочинивший 23 диалога. Его зем¬
ляк Кебет был автором трех диалогов, из которых сохранил¬
ся один — “Картина”, история человеческой души до соеди¬
нения с телом. Оба они активно участвуют в диалоге “Федон”
и, видимо, имеют собственные представления о посмертной
участи души.
С. 70. Корибанствующие — жрецы Великой Матери богов, фригий¬
ской богини Кибелы, чтили ее экстатическими плясками
под звуки тимпанов и флейт. Этот культ пришел в Грецию (а
затем в Италию и Рим) из Фригии и считался варварским.
Алкивиад I
Под именем Платона дошло два диалога, посвященных Алкивиаду —
“Алкивиад I”, относящийся к раннему периоду его творчества, и “Ал¬
кивиад И”, который часто считают неподлинным, если же признать
его подлинным, то и этот диалог следует отнести к раннему периоду.
Как и все ранние диалоги, оба “Алкивиада” достаточно кратки, сосре¬
доточены на одной теме, и Сократ в них выступает в роли наставни¬
ка молодого человека, а не в трудных поисках истины или в споре с
софистами, как в диалогах зрелого периода. “Алкивиад И” сосредото¬
чен на теме молитвы, “Алкивиад I” — на проблемах государственной
власти и подготовки общественного деятеля. Юный Алкивиад, в пол¬
ном соответствии с характером этого исторического лица, уже счита¬
725
Примечания
ет себя умнее и достойнее сограждан и рвется управлять городом, в
надежде покорить весь мир и стяжать бессмертную славу.
Датировка диалога определяется следующими соображениями.
Во-первых, в 432 году Алкивиад вместе с Сократом участвовал в битве
при Потидее, о которой он рассказывает в “Пире”, после чего они
стали близкими друзьями, здесь же Сократ заговаривает с Алкивиа-
дом впервые. К тому же здесь Алкивиаду еще нет 20 лет, а участвовать
в сражениях афинянин мог лишь по достижении этого возраста.
С другой стороны, Алкивиаду, родившемуся незадолго до 450 г. до н.э.,
уже сравнялось или вот-вот сравняется 18 лет, поскольку он собирает¬
ся принять участие в Народном собрании. Итак, примерная дата —
434 или 433 г. до н.э.
Этот диалог об умении управлять собой и необходимости превыше
всего ценить свою душу многократно служил образцом для ближай¬
ших последователей Сократа. В нем продемонстрированы и такие
важные для каждого сократика черты исторической личности Учите¬
ля, как его “даймон” (только в этом диалоге не запрещающий, а поощ¬
ряющий действия Сократа) и умение обаять молодого человека, пред¬
стать большим “красавцем”, чем всеобщий любимец Алкивиад (эта те¬
ма развивается в “Пире”).
Алкивиад (ок. 450-403 г. до н.э.) — афинский государствен¬
ный деятель. Его бурная жизнь описана Плутархом в “Срав¬
нительных жизнеописаниях”. Клииий, отец Алкивиада, по¬
гиб в 447 г. до н.э., и опекуном мальчика и его младшего бра¬
та Клиния стал Перикл, фактически правивший в то время
Афинами. Ксенофонт в “Воспоминаниях о Сократе” и Плу¬
тарх в посвященной Алкивиаду биографии отмечают его
красоту, честолюбие, самонадеянность. Он унаследовал
большое состояние и женился на сестре известного богача
Каллия, который приходился Периклу пасынком. Алкивиад
принадлежал к “золотой молодежи”, слушавшей и софис¬
тов, и Сократа, изучавшей диалектику и ораторское мастер¬
ство и готовившей себя в правители государства. Честолю¬
бивые замыслы Алкивиада не принесли плодов, он бежал в
Спарту, потом вынужден был снова искать убежища и погиб
в случайной стычке. Алкивиад, “любимец Сократа”, выведен
Платоном в двух диалогах, носящих его имя, и в “Пире”.
С. 74. Кир (559-529 гг. до н.э.) — основатель Персидской державы.
Ксеркс —сын Дария и Атоссы, царь Персии с 485 г. до н.э., в
480 г. до н.э. предпринял неудачный поход на Грецию.
726
Примечания
С. 74. Диномаха — мать Алкивиада, внучка реформатора Клисфена.
По матери Алкивиад, как и Перикл, принадлежал к аристо¬
кратическому роду Алкмеонидов, происходившему от гоме¬
ровского героя, премудрого Нестора.
С. 86. ...кто пал при Танагре... при Коронее... — После примеров из по¬
эм Гомера (раздоры между греками и троянцами, Агамемно¬
ном и Ахиллом, Одиссеем и женихами его жены Пенелопы)
упоминаются сражения афинян со спартанцами при Танаг¬
ре (457 г. до н.э.) и с беотийцами при Коронее в 447 г. до н.э.
(в этой битве погиб отец Алкивиада).
С. 88. ...стих Еврипида... — Ипполит,, 352. Влюбленная в своего па¬
сынка Федра не решается произнести его имя вслух и с по¬
мощью намеков вынуждает Кормилицу первой назвать Ип¬
полита.
С. 94. Пепарефийцы — жители одного из Кикладских островов, то
есть провинциального и незначительного города.
С. 97. Пифоклид — флейтист с острова Кеос, пифагореец, изобре¬
татель лидийского лада. Дамон — его ученик, изобретатель
гиполидийского лада. Музыка и математика составляли важ¬
ную часть греческой философии.
С. 98. Пифодор, сын Исолоха упоминается в диалоге “Парменид” как
друг философа Зенона.
Каллий, сын Каллиада — афинский полководец, погибший в
432 году в битве при Потидее, в которой участвовали также
Сократ и Алкивиад (см. диалог “Пир”).
Зенон из Элеи (490-430 гг. до н.э.) — философ, развивавший
учение Парменида о едином бытии. Аристотель называет
его изобретателем диалектики. Чувственное познание Зе¬
нон считал недостоверным.
С. 99. Триера — боевое судно.
Великий царь—царь Персии.
С. 100. Мидий, любитель перепелов — Мидий, пытавшийся сделать по¬
литическую карьеру, увлекался птичьими боями (над ним из¬
девался за это Аристофан в комедии “Птицы”, ст. 1290 слл.).
С. 101. Ахемен, легендарный родоначальник персидской династии
Ахеменидов, был сыном героя Персея. Персей, как и Ге¬
ракл, родоначальник спартанцев, считался сыном Зевса.
Еврисак — сын сражавшегося под Троей богатыря Аякса от
пленницы Текмессы. Отцом Аякса был Эак, царь Эгины, а
727
Примечания
дедом — Зевс. К легендарному царю Эгины возводили свой
род многие знатные афиняне. По отцовской линии Алкиви-
ад происходил также от Ореста, сына Агамемнона, предво¬
дителя ахейцев под Троей.
Дедал — легендарный изобретатель и скульптор, родич пер¬
вого афинского царя Тесея, и, конечно же, потомок Зевса,
мог считаться предком Сократа как в силу какой-нибудь вы¬
мышленной генеалогии, так и будучи покровителем всех
скульпторов, в том числе Софрониска, отца Сократа. По¬
добным образом все врачи именовались потомками Аскле-
пия, а эпические поэты — потомками Гомера.
Артаксеркс /, сын Ксеркса наследовал своему отцу в 465 г. до
н.э, и правил до 425 г. до н.э.
Эфоры — комиссия из пяти высших должностных лиц, кон¬
тролировавших в Спарте суд, законодательство и даже ца¬
рей.
С. 102. ...по выражению комического поэта... — Античный коммента¬
тор приписывает его комедиографу Платону (конец V —пер¬
вая половина IV века). В таком случае в устах Сократа в 434 г.
до н.э. подобная ссылка — анахронизм.
...царский сын воспитывается... — Воспитание персидского
принца использовалось в качестве утопического примера
не только Платоном, но и Ксенофонтом, сочинившим на
эту тему целый роман “Киропедия”.
Зороастр (Заратустра) — пророк, основатель религии пер¬
сов — зороастризма. В Греции считался магом, ему припи¬
сывалась невероятная древность (5 000 лет до Троянской
войны).
С. 103. Илоты — государственные рабы в Спарте. Мессения, область
на юго-западе Пелопонесса, с VII по IV вв. до н.э. принадле¬
жала Спарте.
...по Эзоповой басне... — В басне Эзопа старый лев приглашает
животных навестить его в пещере и там съедает. Его ковар¬
ство разгадала лисица, заметив, что все следы ведут в пеще¬
ру и нет следов, ведущих обратно.
С. 104. Аместрида — жена Ксеркса и мать Артаксерка I, персидская
царица.
Эрхия — дем в филе Эантида или Эгина.
Плетр— около 100 кв.м.
Леотихид— спартанский военачальник, герой Греко-Персид-
728
Примечания
ской войны 480-479 гг. до н.э.; спартанский царь Лршдам II
(468-426 гг. до н.э.) начал боевые действия против афинян и
первый этан Пелопонесской войны называется “Архидамо
вой войной” (но для участников диалога это будущее). Агис,
сын Архидама и Лампидо, станет царем только в 426 году.
С. 105. Познай самого себя — знаменитая надпись в Дельфах.
С. 108. Хорват — член хора. Греческие трагедии и комедии стави¬
лись при участии большого хора (от 12 до 18 человек), кос¬
тюмы которых, расходы на репетиции, угощение и т.д. брал
на себя богатый афинянин (хорег) в качестве общественной
повинности, а руководитель хора назывался хородидаскал.
С. 119. Софрониск, отец Сократа, был скульптором, а его мать Фена-
рета— повивальной бабкой. О ремесле своих родителей Со¬
крат упоминает неоднократно, называя свое искусство “май-
евтикой” — он помогает собеседнику “родить” правильную
мысль.
С. 120. ''Народ отважного Эрехфея' — близкий к тексту парафраз Гоме¬
ра (Илиада, И, 547). Эрехфей — легендарный афинский царь.
С. 126. Любовь аиста — аист, став взрослым, заботится о своих роди¬
телях.
Диалог завершается намеком на то, что оба его участника станут жерт¬
вами афинской демократии.
Евтифрон
Диалог относится к ранним произведениям Платона. Вместе с “Апо¬
логией”, “Критоном” и “Федоном” он составляет тетралогию о суде
над Сократом и его смерти, причем в этом диалоге изображен наибо¬
лее ранний момент — явка Сократа в суд по вызову Мелета и Анита.
Его собеседник — афинский прорицатель Евтифрон, который имеет
свое мнение о благочестии, а также о справедливости.
С. 128. Ликей — гимнасий при храме Аполлона Ликейского в приго¬
роде Афин. Здесь же был парк для отдыха. Во многих диало¬
гах Сократ направляется в Ликей или из Ликея. Впоследст¬
вии Аристотель основал здесь свою школу.
Царский портик — ответчик прежде всего должен был явить¬
ся к архонту басилевсу. Это должностное лицо унаследовало
некоторые функции древних царей (“басилевс” и значит
729
Примечания
“царь”, потому и портик “царский”). Если басилевс призна¬
вал обвинение обоснованным, басилевс передавал дело в суд.
С. 131. Наксос— остров Наксос принадлежал афинянам до 405 года.
Если только Евтифрон не спохватился и не подал свой иск
против отца в последний момент (срок давности по делам
об убийстве равнялся пяти годам), то это — анахронизм.
Экзегет — должностное лицо, ведавшее исполнением обря¬
дов. Поскольку все, жившие под одним кровом и сидевшие за
одним столом с убийцей, оказывались причастны его “сквер¬
не”, в первую очередь отец Евтифрона хотел узнать, как очи¬
ститься от пролитой крови, а затем уж передать убийцу в суд.
Примерно такими же соображениями руководствуется и Ев¬
тифрон: неважно, что умерший батрак заслужил смерть,
главное, что отец не очистился от этого невольного убийств
ва и теперь общение с ним пятнает самого Евтифрона.
С. 133. ...Зевс... заключил в оковы... своего отца Кроноса, который
проглатывал собственных детей, а прежде Кронос оскопил
своего отца — Урана (Небо) и захватил верховную власть.
С. 134. Великие Панафинеи праздновались в Афинах раз в четыре го¬
да, в третий год четырехлетнего цикла Олимпиад, с 24 по 29
число месяца гекатомбеона (июль-август). Богине-покрови-
тельнице города в торжественной процессии несли дар —
огромное покрывало (пеплос) с вытканными на нем деяни¬
ями Афины.
Акрополь — холм в Афинах, где находились основные храмы
(Парфенон, Эрехтейон).
С. 135. ...идею как таковую... — Слово “идея” вошло в философский
словарь после Платона. Сам Платон чаще, в том числе и
здесь, употребляет однокоренное слово “эйдос” (согласно
подсчетам А.Ф. Лосева всего в его текстах слово “эйдос”
встречается 408 раз, “идея” — 96, причем часто не в значе¬
нии “образ” и тем более “идея”, как это понимают филосо¬
фы, а в значении “внешний вид”). Далее Платон употребля¬
ет еще один важный для него термин: “образец” (“парадейг-
ма”), которым обозначает “идею идей”.
С. 137. Отношения Зевса, Крона, Урана описаны выше. Гера сбросила
своего новорожденного сына Гефеста с Олимпа, потому что
он показался ей некрасивым.
С. 142. ...в устах Дедала... — Искусный скульптор Дедал создавал жи¬
вые статуи, способные самостоятельно перемещаться.
73°
Примечания
С. 143. Тантал — сын Зевса, царь Фригии, богатый и наглый, угос¬
тил богов мясом собственного сына, чтобы испытать их все¬
ведение.
Зевса, который все создал и сам все устроил... — Автор этих сти¬
хов в точности не известен. Предположительно — Стасин
Кипрский (VII в. до н.э.), один из киклических поэтов, до¬
полнявших и продолжавших поэмы Гомера.
С. 144. игде страх, там и стысГ — это высказывание приписывается
сицилийскому комедиографу Эпихарму (У1-У вв. до н.э.).
С. 150. Протей — морское божество, обладавшее даром прорицания
и умеющее менять свой облик. Уже Гомер повествует в
“Одиссее” о том, как нужно бороться с Протеем, крепко сжи¬
мая его обеими руками, чтобы он, наконец, перестал менять
свои обличья и согласился пророчествовать.
Лисид
“Лисид” имеет преамбулу, то есть мы не “присутствуем” при разгово¬
ре, как это было во всех предыдущих диалогах, а узнаем его в переска¬
зе. Правда, рассказчик — сам Сократ, и он почти сразу же переходит к
собственно диалогу, а ремарок внутри будет крайне мало — в основ¬
ном, о поведении тех подростков, напоказ которым влюбленные
юноши затеяли умный разговор.
Это один из наиболее ранних и светлых диалогов Платона. Здесь
нет намеков на грядущий суд над Сократом, не высказывается печаль¬
ных суждений о человеческой природе, не подвергается сомнению
сама возможность постичь наиболее важные для человека понятия.
“Лисид” принадлежит к тому же типу диалогов, что и “Хармид”, “Ла-
хет” — они посвящены одной конкретной теме (дружбе, рассудитель¬
ности, мужеству). Здесь пользующийся всеобщим уважением Сократ
наставляет вступающих в жизнь юношей с полного согласия их роди¬
телей или старших друзей. Близки к этому кругу диалогов “Феаг” и оба
“Алкивиада”, но в них наставничество Сократа выступает с большей
силой и становится главной темой, а также (в отличие от поздних ди¬
алогов) активно проявляет себя “даймоний” Сократа, который обязу¬
ется привести учеников к мудрости и благу.
К какому времени относится действие диалога определить трудно.
Один из его участников, юноша Гиппотал, упоминается позднее в
числе учеников Платона, из чего следует, что он должен быть моложе
Платона, которому к моменту смерти Сократа исполнилось 27 лет.
Здесь же Гиппотал изображен юношей лет 18. Тем самым разговор
731
Примечания
происходит не более чем за шесть-семь лет до смерти Сократа. С дру¬
гой стороны, Менексену, участнику этого диалога, здесь лет 12-13, а в
диалоге “Менексен” он участвует уже юношей и в “Федоне” присутст¬
вует при смерти Сократа.
Важнее, чем конкретный год, праздничная дата диалога — в этот
день в палестрах и гимнасиях воздавали почет Гермесу, причем совер¬
шали этот обряд юноши и подростки без участия взрослых. Может
быть и поэтому Сократ так уважительно беседует с мальчиками и пре¬
доставляет им самим доискиваться до истины.
С. 151. Академия — пригород к северо-западу от Афин, здесь, как и в
Ликее, был храм и при нем роща, затем построили общест¬
венный гимнасий. Платон выкупил этот гимнасий после 387
года и основал свою школу (Академию). Для Сократа обще¬
ственные гимнасии Ликей и Академия, какими они были то¬
гда — прекрасное место для встреч с молодежью и бесед на
досуге. Путь из Академии в Ликей, находившийся к востоку
от Афин, вел вдоль городской стены от Дипилонских ворот,
за которыми располагалась Академия, к Диохаровым, у Па-
попова источника.
Гиппотал, сын Гиертшма упоминается Диогеном Лаэртским в
числе учеников Платона.
Ктесипп из Пэании — двоюродный брат Менексена, участву¬
ет также в диалогах “Евтидем”, “Менексен” (вместе с Менек-
сеном), оба брата присутствуют при кончине Сократа в “Фе¬
доне”.
Микк — о самом Микке ничего не известно, но любопытен
сам факт, что в гимнасии, предназначенном для физических
упражнений, появляется учитель красноречия, то есть
афинская “высшая школа” начинает переориентироваться
на умственные занятия. И Сократ здесь, в отличие от более
поздних диалогов, относится к таким наставникам юноше¬
ства благожелательно.
Лисид, сын Демократа из дема Эксоны — ни об этом мальчике,
ставшем заглавным героем диалога, ни о его отце других све¬
дений нет.
С. 154. Пифийские, Истмийские, Немейские игры приравнивались по
значению к Олимпийским. Состязания на колесницах были
привлекательны для богатых людей, поскольку только в
этом виде спорта не требовалось личного участия — победи¬
телем считался владелец колесницы, а не возничий.
732
Примечания
С. 155. Гермес, сын Зевса, был покровителем вестников, спортсме¬
нов и всех, занимавшихся умственным трудом.
С. 153. Дарий — персидский царь.
С. 165. Счастлив, кто любит детей и коней однокопытных... — Этот
стих Солона в другом месте толкуется иначе: “Счастлив, у ко¬
го дети свои, и кони”. Слово рЫ1о1 может означать как “свой”,
так и “милый”.
С. 166. Бог, известно, всегда подобного сводит с подобным,... — Одиссея,
XVII, 218. Также одна из цитат, часто повторяющихся у Пла¬
тона. Здесь и далее рассматриваются две версии существова¬
ния мира: благодаря стремлению к порядку и соединению
подобных (Анаксагор, атомисты), или благодаря постоян¬
ной борьбе и стремлению к противоположностям (Герак¬
лит). Эти два принципа объединял Эмпедокл, называя ос¬
новными действующими в мире силами Любовь и Вражду.
Они управляют взаимным притяжением и отталкиванием
элементов.
С. 169. Гончар гончара ненавидит... — 1есиод. Труды и дни. 25-26. Пер.
С. Я. Шейнман-Топштейн
Ион
Еще один ранний диалог Платона с четко выраженной темой: приро¬
да искусства, и в частности — искусства рапсода, исполнителя стихов.
Как и “Пир”, этот диалог происходит после победы на поэтических
состязаниях — в данном случае, после победы Иона в Эпидавре. По¬
скольку более ничего об этом собеседнике Сократа неизвестно, год, к
которому относится действие диалога, установить невозможно.
С. 182. Эфес— город в Ионии, основанный афинянами.
Эпидавр — город на Пелопонессе, центр культа Асклепия (Эс¬
кулапа), покровителя медицины.
Рапсоды (гомериды) — продолжатели дела Гомера, хранив¬
шие и редактировавшие его стихи, писавшие к ним допол¬
нения и исполнявшие их на празднествах. К числу рапсодов
и знатоков Гомера принадлежат упоминаемые здесь Метро-
дор Лампсакский и Стесимброт Фасосский.
Гесиод (VIII в. до н.э.) — автор поэм “Теогония” и “Труды и дни”,
считался современником и соперником Гомера. Новым Номе¬
ром именовали и ямбического поэта Архилоха (VII в. до н.э.).
733
Примечания
С. 186. Полиглот, сын Аглаофонта (V в. до н.э.) — знаменитый худож¬
ник.
Эпей, сын Панопея — как и Дедал, легендарный скульптор, со¬
здатель деревянного коня, с помощью которого греки захва¬
тили Трою.
Феодор самосец — ювелир и мастер работы по металлу, создав¬
ший знаменитый перстень Поликрата.
С. 187. Олимп, Фамира, Орфей — мифические певцы. Фемий — певец,
упомянутый Гомером в “Одиссее” (I, 154; XVII, 262).
Мелические поэты — “мелосом” назывались небольшие лири¬
ческие стихотворения, которые не декламировались, как
ямбы и элегии, а пелись.
Корибанты — жрецы Кибелы, вакханки — исступленные жри¬
цы бога вина Диониса.
С. 188. Дифирамб — гимн в честь Диониса, исполнявшийся хором.
Этот жанр считается одним из источников трагедии. Энко-
мий — хвалебная песнь в честь героев. Гипорхема — плясовая
песнь. Ямбы — стихи для декламации, написанные одно¬
именным размером (двусложником с первым кратким и вто¬
рым долгим слогом), чаще всего язвительного содержания.
Родоначальником ямбов был Архилох.
Тинних халкидец — сочинитель пеанов (гимнов Аполлону).
С. 189. ...Одиссей вскакивает на порог.. — Одиссея, XXII, 1-4.
...Ахиллринулся на Гектора... — Илиада, XXII, 131 слл.
...что-нибудь жалостное об Андромахе, Гекубе или Приаме... —
Прощание Андромахи с 1ектором описано в VI песне “Или¬
ады”. Родители троянского героя, престарелые Приам и Ге¬
куба, видели со стены города его бой с Ахиллом и гибель Гек¬
тора, после чего Приам решился ночью идти в греческий
лагерь и просить Ахилла возвратить ему тело сына. Эти со¬
бытия описаны в заключительной, XXIV песне “Илиады”.
С. 191. Тризна Патрокла — погребальные игры, устроенные Ахил¬
лом своему другу (Илиада, XXIII).
...крепко держась в колеснице... — Илиада, XXIII, 335 слл.
С. 193. Смесь на вине прамнийском... — Илиада, XI, 638-640. Вторая по¬
ловина второго стиха совпадает со стихом 625 известного
нам издания Гомера. Вообще у Платона встречаются неточ¬
ности в цитировании Гомера, которые могут объясняться
как ошибками памяти (Гомера еще в школе заучивали наи-
734
Примечания
зусть, а перечитывать свитки Платон, в отличие от Аристо¬
теля, не имел обыкновения), так и расхождениями между
дошедшими до нас рукописями и тем вариантом, который
был записан в Афинах в VI веке так называемой комиссией
Писистрата. Однако надо признать, что расхождения эти не
столь значительны, чтобы предположить, будто Платон рас¬
полагал “другим Гомером”.
Быстро, подобно свинцу, в глубину погрузилась богиня... — Илиада,
XXIV, 80.
С. 194. Меламп — легендарный прорицатель
Вы, злополучные; горе вам, горе! — Одиссея, XX, 351-353, 355-
357. Пер. В.А. Жуковского.
Ров перейти им пылавшим явилась вещая птица... — Илиада, XII,
201-207.
С. 197. Аполлодор из Кишка, Фаносфен с Андроса, Гераклид из Клазомен—
эти выходцы из городов Малой Азии (считавшихся колония¬
ми афинян) получили афинское гражданство и были афин¬
скими полководцами (стратегами).
Протагор
“Протагор” завершает ранний период платоновских диалогов. Здесь
вместо отдельных вопросов рассматривается добродетель в целом,
более пристально и четко изучается терминология, Сократ реши¬
тельно вступает в спор с профессиональными мудрецами-софиста-
ми. И композиция диалога не так проста, как в прежних, собеседни¬
кам приходится даже прервать разговор, чтобы решить, в какой
форме его следует вести — обмениваясь речами или же отвечая на во¬
просы, как предпочитает Сократ. И здесь для Сократа выстоять в
споре, обличить незнание софиста, оказывается важнее, чем придти
к какому-либо выводу. Действие диалога происходит незадолго до на¬
чала Пелопонесской войны (ориентировочно — 432 год). Алкивиад
находится примерно в том же возрасте, что и в диалоге его имени
(это подчеркнуто в самом начале поэтическим выражением “с пер¬
вым пушком на губах” — короткий период перехода от отрочества к
юности). Юношами представлены здесь родственники Платона Кри-
тий и Хармид, каждому из которых посвящен особый диалог — впос¬
ледствии они войдут в число Тридцати тиранов и погибнут в граж¬
данской войне. Молод и Агафон, который в “Пире” будет принимать
у себя друзей по случаю своей победы на драматических состязани¬
ях. Живы Парал и Ксантипп, сыновья Перикла — они умрут вскоре
735
Примечания
после начала войны от поразивший Афины чумы (429 г. до н.э.). Кая-
лий, сын Тйппоника был их сводным братом по матери. С другой сто¬
роны, уже достиг почтенного возраста заглавный герой, Протагор из
Абдер (480-410/5 гг. до н.э.). Этот человек блестяще знал как древнюю
ионийскую натурфилософию, так и грамматику и поэзию, он считал¬
ся специалистом по всем вопросам и первым с гордостью носил имя
софиста и брал за свои уроки плату. Ему принадлежит изречение “Че¬
ловек есть мера всех вещей”, и он брался “черную речь сделать белой,
а белую черной”, то есть доказывать и опровергать одно и то же.
С. 199. ...первый пушок над губой... — Аллюзия на стихи Гомера (Илиа¬
да, XXIV, 348).
С. 201. Эноя — дем Аттики у границы с Беотией.
С. 202. Гиппократ Косский (460-377 гг. до н.э.) — знаменитый врач,
тезка Гиппократа — участника диалога. Здесь как и в “Алки-
виаде I” упоминание о нем, как о человеке всем известном,
несколько преждевременно — в 432 году Гиппократу7 еще не
было 30 лет и вряд ли он успел завоевать столь безусловную
репутацию.
Поликлет Аргоссец и Фидий афинянин — знаменитые скульпто¬
ры V века.
С. 206. “оного мужа узрел л” — аллюзия на стихи Гомера (Одиссея, XI,
601 сл.). Преамбула к диалогу, в котором Сократу предстоит
анализировать стихи и высказать мнение, что беседовать о
стихах подобает невзыскательным спорщикам, “люди же об¬
разованные общаются собственными силами”, насыщенна
такими небрежными, невзначай, отсылками к Гомеру.
Эриксимах, сын Акумена — врач, участник диалога “Пир” (как
и Павсаний). Федру посвящен отдельный диалог.
Андрон, сын Андротиона — участник олигархического перево¬
рота 411 года.
“Также и Тантала, да, и его я тоже увидел” — перефразировка
стихов Гомера (Одиссея, XI, 528 сл.).
Адимант, сын Кепида ближе неизвестен. Адимант сын Левко-
лофида стал стратегом и в 405 г. до н.э. проиграл битву при
Эгоспотамах, а с ней и Пелопонесскую войну.
С. 208. Симонид Кеосский (У1-У вв. до н.э.) — автор элегий и хоровых
песен.
Икк тарентинец — атлет и учитель гимнастики.
Геродик — врач, учитель Гиппократа, изобретатель лечебной
73б
Примечания
гимнастики. По мнению Платона, продлевал не жизнь боль¬
ного, а его страдания.
Агафокл — ученик пифагорейца Пифоклида Кеосского.
С. 210. Гераклеец Зевсксипп (или Зевскид, V век) — знаменитый худож¬
ник.
Фиванец Орфагор — по-видимому, флейтист, учитель фиван¬
ского стратега Эпаминонда, однако этот Орфагор просла¬
вился спустя много лет после предполагаемой даты этого
разговора.
С. 212. Арифрон— брат Перикла.
Платон по своему трактует миф о Прометее, сотворившем
людей или даровавшем им огонь, и об Эпиметее, который
так или иначе подвел своего брата (чаще всего упоминается
ящик Пандоры, жены Эпиметея, из которого по всему свету
разлетелись беды). Как и у большинства греческих авторов,
дар Прометея оказывается недостаточным или опасным —
это “технический прогресс”, в то время как от Зевса идет го¬
сударственное устройство, навыки совместной жизни, к)ль-
тура.
Гефест и Афина были покровителями ремесел: Гефест — куз¬
нечного дела, Афина — ткачества.
С. 220. Ферекрат—автор комедии “Дикари”, которая была поставле¬
на во время праздника Леней в 421 год)7. К тому времени мно¬
гие участники диалога, в том числе сыновья Перикла, были
мертвы.
Еврибат - грек-предатель, заклейменный Геродотом.
С. 231. Крисон гимереец — этот сицилийский бегун одержал победу на
Олимпийских играх 448, 444 и 440 года.
С. 235. Стихи Симонида приводятся в переводе С.Я. Шейнман-Топ-
штейн.
Скопас, сын Креонта — знатный фессалиец.
Питтак — правитель острова Лесбос (УП-У1 вв. до н.э.),
один из Семи Мудрецов.
С. 236. ...Скамандр, теснимый Ахиллом... — Илиада, ХХГ, 307.
С. 237. Ведь добродетель от вас отделили бессмертные боги... — отрывоч¬
но цитируются строки из поэмы Гесиода “Труды и дни”
(289-292).
С. 238. ...на варварском наречии... — Сам Симонид, как и Продик, был
родом с острова Кеос у берегов Аттики и его родным диалек¬
737
Примечания
том был ионийский (вариантом которого являлся диалект
Афин — аттический). Эолийский диалект Лесбоса, родной
для Питтака, плохо понимали в Афинах, а из-за близости Ле¬
сбоса к берегам Малой Азии подозревали в этом наречии
варварскую примесь.
С. 239. ...философия... была распространена на Крите и в Лакедемо¬
не... — Государственное устройство Крита и Лакедемона
преподносится как высшая мудрость, по сравнению с бол¬
товней софистов.
С. 240. Фалес Милетский (УИ-У1 вв. до н.э.) — родоначальник грече¬
ской натурфилософии, один из Семи Мудрецов. К их числу
принадлежали также Биант, афинский законодатель Солон,
спартанец Хилон и другие, перечисленные здесь Платоном.
Только вместо Мисона, которого дельфийский оракул на¬
звал мудрейшим, чаще упоминают коринфского тирана Пе-
риандра.
С. 242. Добрый поступок свершая... — Автор этих стихов неизвестен.
С. 247. Ежели двое идут... — Илиада, X, 224.
С. 249. Пельтасты — легковооруженные воины.
Кратил
Этот трудный и для понимания, и для перевода диалог относится к
переходному периоду между ранними и зрелыми диалогами Платона.
Здесь нет преамбулы, мы непосредственно присутствуем при начале
диалога, в который двое участников вовлекают третьего — Сократа
(редкий случай, когда Сократ не является инициатором беседы).
Датировать события диалога затруднительно. Оба его участника —
Гермоген и Кратил — афиняне, младшие современники Сократа и
старшие — Платона. Гермоген был родным братом Каллия, унаследо¬
вал равную с братом долю огромного состояния, но беззаботно расто¬
чил его и проводил время, слушая философов. Он упомянут в числе
присутствовавших при казни Сократа. Кратил, последователь Герак¬
лита, станет одним из наставников Платона после смерти Сократа.
Более о них ничего не известно.
Имя или слово не занимают в греческой мистике и философии та¬
кого места, как в иудейской и христианской, тем не менее существова¬
ла вера в тайные имена богов, поэты и философы искали “этимон” —
истинное значение слова, и в конце концов слово служило для Плато¬
на и Сократа инструментом, который следовало должным образом
738
Примечания
изучить и подготовить к работе — это обнаружилось уже в диалоге
“Протагор”. Большинство предлагаемых Сократом истолкований
фантастично, однако не так уж наивно: речь идет не об исторической
лингвистике, а о различных смыслах слова и даже впечатлении, кото¬
рое производит составляющий его набор звуков, а главное — о теории
происхождения слов (по природе, по закону или благодаря случайно¬
сти), об их соотнесенности с реальностью, о возможности пользо¬
ваться словами и извлекать из них новые значения. Каламбуры, вели¬
колепно переданные переводчиком Т. В. Васильевой, часто встреча¬
ются и в других диалогах Платона, порой ускользая от передачи на
русский язык: это и игра, демонстрация сил бурно развивающегося
языка, и поиск смысла.
С. 265. ...тебе не Гермоген имя... — Гермоген (рожденный Гермесом)
должен быть удачлив в делах.
С. 266. Прекрасное дело трудно — поговорка.
С. 269. Евтидем — софист с острова Хиос; ему посвящен отдельный
диалог.
С. 277. ...Ксанфом... Скамандром?— Илиада, XX, 73-74.
С. 278. В сонме бессмертных слывущей халкидой... — Илиада, XIV, 290-
291.
Батиея и Мирина — Илиада, И, 813-814.
Скамандрий и Астианакт — два имени сына Гектора. На са¬
мом деле Скамандрием звал сына сам Гектор, а Астианак-
том — все остальные троянцы (Илиада, VI, 402 сл.).
С. 281. Археполис, как и Астианакт — “владыка города”. Агис — “вое¬
вода”, Полемарх— “военачальник”, Евполем— “хорошо сража¬
ющийся”.
Иатрокл, Акесимврот — эти имена означают “целитель”.
Орест — сын Агамемнона отомстил за своего отца, убив род¬
ную мать.
С. 282. Атрей — отец Агамемнона, сначала вместе с братом Фиестом
убил третьего брата — Хрисиппа, а потом убил детей Фиеста
и угостил брата их мясом.
Пелоп — родоначальник злосчастного и преступного рода
Пелопидов, к которому принадлежали Атрей, Агамемнон и
Орест. Сын Тантала, соперничавшего с богами, Пелоп полу¬
чил в жены дочь элидского царя Гипподамию, победив буду¬
щего тестя в гонках на колеснице, после чего убил возниче¬
го Миртила, который помог ему одержать эту победу.
739
Примечания
С. 284. Евтифрон из Проспалт — софист, которому посвящен одно¬
именный диалог. Славился толкованиями снов.
С. 285. Поем того как земля поколение это покрыла... — Гесиод. Труды и
дни. 121-123. Гесиод описывает пять веков: золотой, сереб¬
ряный, медный, героический и железный, к котором}7 при¬
надлежат его современники.
С. 287. ...как тяжелый вместо острого. — В греческом языке различа¬
ются острое и облеченное ударение, а также тупое на конце
слова. Сократ имеет в виду, что ударение переместилось и
конец слова лишился острого ударения.
С. 289. Орфики — последователи мистического учения Орфея.
С. 290. ...начнем сГестии... — “Будем плясать от печки”. Гестия — боги¬
ня домашнего очага; Пифагор и вслед за ним Платон поме¬
щают ее в центре космоса как мировой очаг.
С. 291. Гераклит Эфесский (рубеж У1-У вв. до н.э.) — греческий фило¬
соф, первой стихией считавший огонь. В древности много¬
кратно цитировались его изречения: «Все движется и ничто
не стоит на месте»; «Нельзя войти дважды в одну и ту же реку»,
выражавшие представление о текучести и постоянной из¬
менчивости физического мира.
Кронос и Рея — титаны, дети Урана и Геи (Земли и Неба), во¬
царившиеся после свержения своих родителей. Они были
родителями олимпийских богов, в том числе Зевса.
С. 292. ...от Океана и «матери Тефии» — Илиада, XIV, 200 сл. Ср.: Ге¬
сиод. Теогония. 337-368.
Первым браку почин положил Океан... — Фрагмент из орфичес¬
ких сочинений.
Аид — этимология “Аид” — “безвидный” долгое время была
общепринятой.
С. 294. Сирены — полуженщины, полуптицы, заманивавшие к себе
моряков сладкими песнями (Гомер). У Платона (“Государст¬
во”) они превратились в божества, обитающие на небесных
сферах и созидающих космическую гармонию.
Феррефатта — поэтическое имя Персефоны, дочери Деметры
(богини плодородия), которая стала супругой Аида. Арес и Ге¬
фест — сыновья Зевса и Геры. Лето (Латона) родила Зевсу Ар¬
темиду и Аполлона. Афина родилась из головы Зевса. Объяс¬
нение этих имен затруднительно также и для ученых, по¬
скольку имена богов греки заимствовали у народов,
обитавших до них на Балканах и в Малой Азии.
740
Примечания
Имя Аполлон созвучно греческому “Аполлион” — “губитель”
(в трагедии Эсхила “Агамемнон” это созвучие обыгрывает¬
ся) и под таким именем греческий бог сделался одним из
приспешников христианского дьявола.
С. 297. Гесиод (Теогония, 195-200) перечисляет множество имен Аф¬
родиты, и первым называет “Пенорожденная”.
С. 299. “пока ш изведаешь,, каковы кони” — перифраз стихов Гомера
(Илиада, V, 221 сл.)
Ирида и Гермес — вестники богов, поэтому Сократ связывает
их имена с глаголами речи,
Пан — низшее козлоногое божество, спутник Диониса, ино¬
гда превращался в древнейшее и верховное божество благо¬
даря толкованию его имени как “пан” — “все”. (Ср. “Великий
бог Пан умер” — то есть наступил конец язычества).
С. 300. Трагическая ложь — слово “трагедия” созвучно слову “тра-
гос” — козел. Греки полагали, что происхождение трагедии
так или иначе связано с культом козлоподобного божества
или божества, которому приносили в жертву козла. “Ложь” —
мифы, используемые трагедией. Замечательно, что уже
здесь появляется учение о истинной божественной приро¬
де и ложной, доступной людям и превращающейся в мифы
и поэзию.
С. 302. Фригийцы — малоазийский народ, считавшийся одним из
древнейших.
С. 303. ...облачился в шкуру льва... — Как осел из басни Эзопа, выдавав¬
ший себя за льва, или как Дионис в комедии Аристофана,
прикинувшийся Гераклом.
...от непрерывного вращения головой... им казалось, что вещи вра¬
щаются... — Происхождением имен занимались гераклитов-
цы, к чист/ которых принадлежал Кратил, верившие в теку¬
честь всех вещей; атомисты, в том числе Демокрит, верив¬
шие в непрерывное хаотическое движение атомов; софисты
(знакомые нам Протагор. Продик, Гиппий), гордившиеся
умением составлять взаимоопровергающие “двойные речи”
(был даже трактат с таким названием). Все эти философы от
казывались от каких-либо неподвижных иервопринципов и
у них начинала “кружиться голова”. Интересно, в какой сте¬
пени игра со словами является симптомом, а в какой — при¬
чиной подобного релятивизма.
741
Примечания
С. 308. Ты обессилишь меня... — Эти слова Гектор говорит матери, ко¬
торая предлагает ему в перерыве между поединками выпить
вина (Илиада, VI, 265).
С. 318. Первоначала — “стойхейа”, “стихии”. В слове предполагается
наличие таких же простых и неделимых “элементов”, как и
во всей природе.
С. 320. Подражание— многие философы до Сократа указывали, что
человек через подражание (мимесис) учится у природы. У
Платона этот термин обретет новое значение — подража¬
ние как воспроизведение вечного образа (эйдоса, идеи).
С. 323. ...с помощью которых они поднимают наверх богов... — Боги явля¬
лись на сцену с помощью специального механизма. Позднее
выражение “бог из машины” стало означать слишком слож¬
ное объяснение, приплетаемое за отсутствием более внят-
ных.
С. 326. ...прекрасно сказано у Гесиода... — Труды и дни, 361 сл.
С. 327. Сын Теламонов, Аякс— Илиада, IX, 664 слл.
...смотреть одновременно и вперед и назад... — у 1омера есть не¬
что похожее (Илиада, 1,343 сл.), но ср. также “Чинно глядя то
влево, то вправо” — цитату из Аристофана в диалоге “Пир”.
С. 334. Эгинеты — жители острова Эгина.
С. 336. Эретрийцы—жители Малой Азии (ионийцы) действительно
часто произносили вместо “с” — “р”.
Федон
С “Федоном” мы переходим к зрелым диалогам Платона. Смертью Со¬
крата завершается выстроенная Платоном драматическая тетрало¬
гия о суде и казни, и перед смертью Сократ убеждает друзей в бес¬
смертии и неуничтожимости души.
В диалогах зрелого периода имеется преамбула, но здесь уже Со¬
крат не выступает в качестве рассказчика. Выстраивается цепочка уче¬
ников, передающих друг другу беседы Сократа.
Действие диалога отнесено к последнему дню жизни Сократа: по
приговору суда он должен выпить яд (цикуту). Обычно афиняне при¬
говаривали своих сограждан к такой сравнительно гуманной казни.
Приговор исполняли на следующий же день после суда, но, как мы
знаем из диалога “Критон”, казнь Сократа пришлось отсрочить, пока
не вернулось с Делоса священное судно. Об этих событиях Федон рас¬
сказывает примерно спустя месяц, приехав в город Флиунт и ветре-
742
Примечания
тившись там с пифагорейцем Эхекратом. Сам Федон из Элиды попал в
плен, когда спартанцы воевали с его родным городом и был продан в
Афины, выкуплен из рабства Кебетом или Алкивиадом при содейся
вии Сократа и стал его другом и учеником. Впоследствии он основал
элидскую школу философии.
С. 346. Флиунт — город на северо-востоке Пелопонесса.
С. 348. Аполлодор из Фалера, преданный ученик Сократа, выступает
в роли рассказчика в диалоге “Пир”. Критобул — сын Крито-
на. С Гермогеном мы уже знакомы по диалогу “Кратил”. Эпиген
упоминается здесь и в “Апологии”, его отцом был либо Кри-
тон, как полагает Диоген Лаэртский, либо другой афиня¬
нин — Антифон. Эсхин — философ, автор сократических ди¬
алогов. Антисфен — один из наиболее выдающихся учеников
Сократа, родоначальник кинизма. Двоюродные братья Ме-
нексен и Ктесипп знакомы нам по ранним диалогам.
Платон... был нездоров... — Платон упоминает о себе в числе
присутствующих на суде, изымает себя из числа присутству¬
ющих при казни и никогда не выводит самого себя в качест¬
ве действующего лица диалога.
Симмий и Кебет — фиванцы, ученики пифагорейца Фило-
лая и сами достаточно известные философы. Об их сооте¬
чественнике Федонде больше ничего не известно. Евклид
основал мегарскую школу философии, он и его соотечест¬
венник Терпсион выведены Платоном в диалоге “Тэетет”.
Клеомброт — возможно, тот самый, который согласно эпи¬
грамме Каллимаха бросился в море, прочитав этот диалог
Платона.
Аристипп из Кирены — основатель школы киренаиков, в ос¬
нове которой — стремление к наслаждению. Все эти разно¬
образные школы возводили свое происхождение к Сократу.
С. 349. Ксантиппа — ее имя стало нарицательным для сварливой
жены, не понимающей великого мужа. Она была матерью
либо всех троих сыновей Сократа, либо двух младших.
Эзоп—фригийский раб, баснописец (VI век), персонаж отча¬
сти мифический и, подобно Сократу, погибший от неспра¬
ведливого приговора.
С. 350. Евен — Эвен с Пароса, упомянутый в “Апологии”.
С. 362. “Много тирсоносцев, да мало вакхантов” — участники таинств,
приобщавших человека в богам и бессмертию, несли уви¬
743
Примечания
тые плющом и виноградной лозой жезлы — тирсы, но не
всем удавалось достичь дионисийского исступления и стать
вакхантами.
С. 363. ...даже комический поэт... — Сократ служил удобной мишенью
для Аристофана, Евполида, Каллия.
С. 366. Эндимион — возлюбленный Селены-Луны, которого богиня
погрузила в вечный сон.
С. 367. “Все вещи вместе — по учению Анаксагора, Ум начал свою со¬
зидательную деятельность с того, что связал все воедино.
...знание на самом деле не что иное, как припоминание... — Дока¬
зательству этого положения специально посвящен диалог
“Менон”, где необразованного мальчика-раба заставляют
“вспомнить” математические теоремы.
С. 384. Пенелопа, в отсутствие Одиссея осаждаемая женихами, вы¬
просила у них отсрочку на то время, пока она ткет саван для
своего престарелого свекра. По ночам Пенелопа тайком
распускала свою работу.
С. 385. Лебедь считался священной птицей Аполлона.
Удод был фракийским царем Тереем, ласточка-Прокна — его
женой. Терей изнасиловал сестру Прокны Филомелу-соловьн, и
отрезал ей язык, но она сумела сообщить Прокне об этом
преступлении. Сестры умертвили сына Терея и Прокны и на¬
кормили его мясом отца, после чего обе женщины и Терей
превратились в птиц, вечно оплакивающих свое несчастье.
С. 390. ...по примеру аргосцев... — Греки стригли волосы в знак траура.
Длинные волосы считались признаком свободного челове¬
ка, аргосцы же стали стричься коротко после поражения,
нанесенного им спартанцами.
Иолай — родич и спутник Геракла.
С. 392. Еврип — пролив между Аттикой, Беотией и Евбеей.
С. 398. В грудь он ударил себя... — Одиссея, XX, 17 сл.
Гармония — дочь Ареса и Афродиты, была женой Кадма, ос¬
нователя Фив, откуда родом Симмий и Кебет.
С. 400 слл. Сократ перечисляет различные учения о происхожде¬
нии мира и живых существ и о природе восприятия и разу¬
ма, в том числе представления Анаксимандра, Анаксимена,
Эмпедокла и пифагорейцев, с особым интересом останавли¬
ваясь на учении Анаксагора.
С. 404. Атлант — титан, подпирающий плечами небо.
744
Примечания
С. 416. Телеф — царь Мисии. Посвященная ему трагедия Эсхила до
нас не дошла.
С. 417. Ггавк—в греческих мифах есть по меньшей мере два Главка,
получившие искусство пророчества благодаря волшебной
траве, однако античный комментатор в примечании к дан¬
ному месту ссылается на некоего Главка, раскрывшею сек¬
рет звучания медных дисков и начавшего изготавливать му¬
зыкальные инструменты.
С. 418. ...от Фасаса до Геракловых Столпов... — От восточных границ
тогдашнего мира (река Рион) до крайнего Запада (Гибрал-
тар).
...обитающие во впадинах... — В “Государстве” Платон создаст
миф о пещере, обитатели которой могут иметь лишь лож¬
ные представления о реальном мире.
С. 421. Пропасть далекая, где под землей глубочайшая бездна... — Илиада,
VIII, 13.
Тартар — нижняя часть Аида, предназначенная для преступ¬
ников.
С. 422. Океан— 1омер представлял его себе в виде реки, опоясываю¬
щей Землю.
Ахеронт — реальная река. Ахерусиада — озеро на севере Гре¬
ции, очевидно, имеющие сообщение с подземным миром.
Пирифлегетопт — огненная река. Стикс — главная река под¬
земного царства, водами которой клялись боги. Эта клятва
считалась нерушимой. Кокит (Коцит) — приток Ахеронта,
название этой реки созвучно слову “плач, завывание”.
С. 427. Возлияние— приступая к пиру, греки выливали немного вина
из чаши в честь Зевса Спасителя и своего даймония. Сократ
демонстрирует, что смерть он считает переходом под
власть иных богов (“добрых владык”) и хочет совершить
возлияние в их честь, однако в таком случае в чаше останет¬
ся слишком мало яда. Вместо этого он завещает друзьям
принести Асклетт петуха — обычная жертва за исцеление.
Пир
“Пир” и “Федр” относятся к зрелому периоду творчества Платона.
Преамбула у этого диалога наиболее сложная: Аполлодор из Фалер,
верный слушатель Сократа, повторяет перед новой аудиторией (ни
745
Примечания
ее численность, ни состав не обозначены) то, что несколько дней то¬
му назад уже рассказывал своему знакомому Главкону. И сам рассказ не
есть рассказ очевидца, а повторен со слов Аристодема, который при¬
сутствовал на пиру, и уточнен в беседе с самим Сократом. Платон по¬
казывает, как расходится предание о беседах Сократа: тот же Аристо-
дем, который рассказал о пире Аполлодору (а Аполлодор Главкону),
пересказывал эту беседу Фениксу, от которого впервые узнал о пире
Главкон.
С. 430. Фалер — гавань Афин.
Агафон, сын Тисамена — поэт-трагик (448-400 или 399 гг. до
н.э.), друг Сократа, интересовался философией, был очень
хорош собой. Аристофан в комедии “Женщины на праздне¬
стве Фесмофорий” выводит Агафона переодетым в женское
платье. Его трагедии приближаются к новоаттической дра¬
ме: в них появляются бытовые элементы, сюжет не обяза¬
тельно связан с мифом.
Главкон — хронологически это не может быть брат Платона.
...Агафон... здесь не живет... — Он покинул Афины после 411
года или самое позднее между 408 и 407 годами и уехал в Ма¬
кедонию. Так определяется дата пересказа диалога.
...Агафон получил награду за первую свою трагедию... в 416 го¬
ду до н.э.
Аристодем из Кидафин — назван также в “Воспоминаниях”
Ксенофонта как один из преданнейших учеников. Как и Со¬
крат, Аристодем всегда ходил босиком.
С. 432. ...умытого и в сандалиях... — Вопреки обыкновению ходить бо¬
сиком.
...пойти на пир без приглашения... — В Афинах, а потом в Риме,
можно было привести с собой “тень”.
«к людям достойный на пир достойный без зова приходит» — в
стихах Вакхилида похожие слова произносит Геракл, но в
пословице часто смысл меняется: “Достойные без зова при¬
ходят на пир к недостойным”.
Менелай — муж Елены, из-за которой началась Троянская
война. Агамемнон — брат Менелая и предводитель греческо¬
го войска. Аполлон у Гомера называет Менелая “слабым ко¬
пейщиком” (Илиада, XVII, 585-590), а во второй песне “Или¬
ады” Менелай приходит к Агамемнону незваным.
Диомед просит дать ему спутника в ночную разведку (Илиада,
X, 224 сл.) и произносит слова, которые Сократ повторяет
746
Примечания
неоднократно: “Ежели двое идут, то придумать старается
каждый” (пер. В.В. Вересаева).
С. 434. Павсапий — участник диалога “Протагор”.
С. 435. Аристофан (446-385 гг. до н.э.) — комедиограф, неоднократ¬
но высмеивавший Сократа и Агафона, которые, однако, не
питают к нему неприязни.
Эриксимах, сын Акумена — врач и сын известного врача.
Федр из Мирринунта знаком нам по диалогу “Федр”.
С. 436. ...Меланнипа у Еврипида “Вы немой слова сейчас услышит?... —
Трагедия Еврипида “Меланиппа мудрая” до нас не дошла.
Эрот (Эрос) — божество любви. Греки верили в мальчика
Эрота, сына и спутника Афродиты, поражающего сердца
своими стрелами, но верили и в древнейшее божество Люб¬
ви, которое Гесиод называет среди первых космогоничес¬
ких сил наряду с Хаосом и Геей-Землей, или в ипостась Зев-
са-демиурга, согласно философу Ферекиду, древнейшее из
созданий, как полагал Парменид, всевластное и соединяю¬
щее земное с небесным, согласно гимну орфиков и т.д. Двой¬
ная природа Эрота проявится в речах пирующих — его будут
прославлять и как прекрасного юношу (“златоволосый
Эрот” Анакреонта) и как жестокую и страшную стихию (Си¬
монид напоминал, что Эрот рожден Афродитой от бога вой¬
ны — Ареса).
Похвальное слово (энкомий) — один из распространенных жа¬
нров. Существовали энкомии в честь богов и героев, но, по
свидетельству Еврипида, не в честь Эрота. Участники пира
восполняют этот пробел.
С. 437. Широкогрудая Гея, всеобщий приют безопасный... — Гесиод. Теого¬
ния. 119-121.
Акусилай — мифограф V века, превративший Эрота в порож¬
дение Ночи и Эреба (Мрака).
Первым из всех богов она сотворила Эрота. — Строка из поэмы
Парменида “О природе”.
С. 438. “отвагу внушает бог” — в “Илиаде” Гомера боги могут и при¬
дать воинам мужество, и наслать панику.
Алкестида, дочь Пелия согласилась умереть вместо своего му¬
жа, царя Адмета. В одноименной трагедии Еврипида Геракл
силой отнимает ее у бога смерти.
Орфей, сын Эагра своим пением завораживал даже зверей и
сдвигал горы. Боги согласились отпустить к нему на землю
747
Примечания
умершую жену Евридику с условием, что Орфей ни разу не
оглянется на нее. пока они оба не выйдут из подземного цар¬
ства. Орфей не выдержал и оглянулся.
С. 439. Ахилл жестоко отомстил троянцам за гибель своего друга Па-
троила, сына Менетия. Мотив влюбленности Ахилла в Пат-
рокла появляется только в греческой драме, например, в не¬
дошедших до нас “Мирмидонянах” Эсхила (Гомеру эти отно¬
шения, видимо, незнакомы). На Островах блаженных
помещает Ахилла также не Гомер (в “Одиссее” герой упомя¬
нут среди теней Аида), а позднейшие сочинители.
С. 440. Афродита, дочь Урана почиталась, по свидетельству Геродо¬
та, также персами, сирийцами, арабами и скифами. Это
Любовь, как космическая объединяющая сила. В Афинах
имелся храм как Урании, так и Афродиты Пандемос, о чем
свидетельствует Павсаний в “Описании Эллады”, причем
Пандемос — “всенародная” — понималась как любовь, объеди¬
няющая всех граждан, а не как “всеобщая” и потому пошлая.
...дочь Диеты и Зевса... — Такова родословная Афродиты уже
у Гомера (Илиада, V, 370 слл.). Диона — дочь океана или же
Урана и Геи.
С. 441. Элида — область на западе Пелопонесса. Беотия находится в
центральной Греции, а Иония — греческий город на побере¬
жье Малой Азии.
С. 442. ...любовь Аристогитона... и Гармодия... — Эти юноши убили ти¬
рана Гиппарха, сына Писистрата, и славились в Афинах как
освободители.
С. 445. Говорить созвучиями — греческая поэзия обходится без
рифм, зато ораторская проза склонна к созвучиям. Особен¬
но знаменит этим искусством был Горгий.
С. 447. “расходясь, само с собой сходится”, “гармония лука и лиры” — ос¬
новные положения “диалектики” Гераклита.
Урания — муза астрономии, Полишмния — гимнической поэ¬
зии, однако специализация муз не была настолько жесткой,
и Платон здесь может подразумевать этимологию: Урания —
небесная, Полигимния — многопесенная, то есть всем до¬
ступная.
С. 450. Эфиальт и От— великаны, восставшие против богов и пора¬
женные молнией Зевса.
748
Примечания
С. 452. Цикады — в “Федре” также упоминается миф, согласно кото¬
рому цикады прежде были людьми.
С. 454. ...как аркадцы лакедемонянами... — В 385 до н.э. захватив аркад¬
ский город Мантинею спартанцы выселили его жителей. В
371 году Эпаминонд вернул изгнанников. На этом основании
дата написания диалога определяется между 385 и 371 гг. до
н.э. Вопиющий анахронизм — эти события происходят уже
после Пелопонесской войны — который вряд ли мог остать¬
ся незамеченным самим автором. Одна из тех примет, по ко¬
торым мы узнаем, что “на самом деле” участников диалога
уже нет. И не потому ли следующий пример, пришедший в
голову по ассоциации — памятники на могилах.
Выпуклые надгробные изображения — барельефы в профиль на
могильных стеллах.
Значки взаимного гостеприимства — те самые “символы”, “по¬
ловинки”, по которым потомки гостеприимцев смогли опо¬
знать друг друга при встрече.
С. 456. Иапет — один из древних богов-титанов.
Необходимость (Ананке) упоминается у Платона в “Государст¬
ве” (X, 616 с сл.). В философских космогониях и у орфиков
она грает важную роль, порождает мир или управляет им.
С. 457. Ата — богиня обмана. Платон цитирует “Илиаду” (XIX,
92-93).
С. 458. “и самому Аресу не тягаться бы” — Софокл. Фиест (эта трагедия
не дошла до нас).
...Эрот владеет Аресом... — Арес был влюблен в Афродиту, же¬
ну 1ефеста, который поймал их в железные сети и выставил
прелюбодеев на посмешище богам.
“дотоле он и был чужд музам” — Еврипид. Сфенебея (трагедия не
сохранилась).
С. 459. “правитьлюдьми и богами” — похожее выражение часто встре¬
чается у 1омера.
Людям мир и покой, безветрие в море широком... — Возможно,
эти стихи сочинены самим Агафоном.
С. 460. ...голову Горгия... — Вместо “голову Горгоны”, при виде кото¬
рой человек превращается в камень.
С. 461. «язык лишь дал согласье, ню не сердце, нет» — Еврипид. Ипполит.
612. Слова, за которые часто осуждали Еврипида и его пер¬
сонажей.
749
Примечания
С. 464. Мантинеянка Диотима — город Мантинея в Аркадии был
родиной многих прорицателей и даже по созвучию (Ман¬
тинея — мантика) связан с пророческим искусством; имя
Диотима означает “чтимая Зевсом”, однако все греки име¬
ли значимые, часто связанные с богами имена. Мантинеян¬
ка Диотима поэтому может быть как реальным человеком,
так и выдуманным персонажем с символическим именем. В
сугубо мужском обществе V века, при полном отделении
женщин от мужчин даже внутри дома и в семейной жизни и
воспевании однополой Урании, отдельные мудрые женщи¬
ны тем не менее пользовались особым почитанием и им
приписывалась возможность познать нечто, недоступное
мужчинам. Женщины-пифии пророчествовали у самого
чтимого оракула — в Дельфах; чрезвычайно почиталась Си¬
вилла; славилось поэтическое искусство Сапфо и рано
умершей Коринны; сам Сократ (пусть несколько ироничес¬
ки) называет своей наставницей в политической риторике
жену Перикла Аспасию (и действительно ходили упорные
слухи, будто Перикл правит Афинами, согласуясь с советами
жены). Против “исторической” Диотимы говорит отсутст¬
вие каких-либо упоминаний о ней в близких по времени
текстах, она появляется лишь у комментаторов II века н.э.,
подхвативших созданный Сократом миф.
Десятилетней отсрочки перед чумой — эта болезнь поразила
Афины в 430 году, в начале Пелопонесской войны.
С. 466. ...нечто среднее между бессмертным и смертным. — Определен¬
ная иерархия была изначально заложена в греческой мифо¬
логии: Зевс, разделивший с братьями мир, поколение детей
Зевса — олимпийских богов, низшие боги, обитающие на
земле нимфы, сатиры, невидимые и общающиеся с людьми
“даймоны”, рожденные от богов смертные герои и т.д. Одна¬
ко здесь Платон выстраивает уже систему посредников меж¬
ду высшим и низшим, которая полностью разовьется лишь
много веков спустя в неоплатонизме.
С. 467. Порос — “Путь”, “Богатство” — появляется в хоровой лирике
VII века вместе с богиней судьбы — Айсой, как один из древ¬
нейших богов. Позднее его заменит Тюхе — Удачный Слу¬
чай, римская Фортуна. Сыном Метиды (богини мудрости)
сделал его Платон. Согласно мифу, Зевс проглотил свою бе¬
ременную супругу Метиду, чтобы она не смогла родить дитя,
750
Примечания
мудрее и сильнее отца. В результате из головы Зевса на свет
появилась Афина. Пения — олицетворение бедности — выве¬
дена в комедии Аристофана. История рождения Эрота от
Пороса и Пении целиком выдумана Платоном. Как мы уже
видели, этот диалог насыщен новыми, за чашей вина сочи¬
ненными мифами.
С. 471. Мойра—“Доля”, богиня судьбы.
Илифия — богиня, помогающая младенцу появиться на свет.
С. 474. Кадр—легендарный афинский царь, во время войны принес
себя в жертву ради спасения города. После этого афиняне
решили не иметь больше царя, а его жреческие функции пе¬
решли к архонту-басилевсу.
С. 475. Ликург — легендарный спартанский законодатель.
Солон (VI век) — афинский законодатель, один из “Семи муд¬
рецов”.
С. 480. Венки — греки украшали себя венками не только в случае по¬
беды в состязаниях, но и при совершении жертвоприноше¬
ний и на пирах. Их плели из веток серебристого тополя, из
плюща и мирта, добавляя цветы, особенно фиалки и розы.
Холодильная чаша — большой сосуд (псиктер), который на¬
полняли принесенным с горных вершин снегом.
...котил восемь... — Около двух литров.
Стоит многих людей один врачеватель искусный. — Илиада, XI,
514.
С. 482. Силены — козлоногие спутники Диониса. В этих забавных
шкатулках хранились украшения, ароматические флаконы
или изваяния богов. Алкивиад создает миф о Сократе, чья
безобразная наружность и простая с виду речь скрывает со¬
кровища.
Сатир Марсий искуснее всех играл на флейте и вызвал на со¬
стязание бога Аполлона. Победив, Аполлон содрал с Мар¬
сия шкуру.
С. 486. ...медь на золото... — Похожий случай происходит в “Илиаде”
(VI, 235 сл.) когда Диомед выменивает на свой медный до-
спех золотое оружие Главка.
С. 486. Гиматий — верхний плащ.
С. 487. Аякс — богатырь, укрывавшийся щитом из семи воловьих
шкур.
,..что он, дерзкорешительный муж... — Одиссея, IV, 242.
751
Примечания
С. 488. ...в коннице... — Всадниками в Афинах, как потом в Риме, бы¬
ли богатые люди, на свой счет содержавшие боевого коня.
...в тяжелой пехоте... — Сократ, человек небогатый и незнат¬
ный, сражается в пехоте, однако имеет достаточно денег
чтобы приобрести доспехи, к тому же по возрасту не дол¬
жен быть среди легковооруженных пельтастов, в обязанно¬
сти которых входило обстреливать противника и быстро
отступать.
Лахет—афинский полководец (стратег), в 424 году командо¬
вал в битве при Делии, а в 418 году погиб в битве при Ман-
тинее. Его именем назван диалог о мужестве.
“ чинно &шдя то влево, то вправо’ — слова из комедии Аристо¬
фана “Облака” (361 сл.), в которой пародийно изображен
Сократ.
Братд — спартанский полководец, погибший при Амфипо-
ле (422 г. до н.э.) и обожествленный согражданами после
смерти.
Нестор — мудрейший из греков, пришедших под Трою, его
сын Антенор тоже славился красноречием.
С. 489. Евтидем, сыпДикола присутствует в “Воспоминаниях” Ксено¬
фонта. Его не следует путать с софистом Евтидемом, кото¬
рому посвящен отдельный диалог.
«горьким опытом дитя учится» — похожие мысли встречают¬
ся у Гомера и Гесиода, однако точный источник поговорки
установить не удалось.
С. 490. ...сатирово-силеновой драмы... — Состязавшиеся на Дионисиях
поэты ставили три трагедии и одну сатирову драму, также на
мифологический сюжет, но с хором не из людей, а из козло¬
ногих спутников Диониса. Таким образом страшные собы¬
тия воспринимались со стороны, комически. Силен — имя
собственное учителя Диониса и наставника сатиров, одна¬
ко иногда возникает множество “силенов”, весьма схожих с
сатирами, разве что сатиры молоды и похотливы, а силе¬
ны — толстопузы и больше преданы радостям выпивки.
Федр
В этом диалоге зрелого периода Платон возвращается к простой фор¬
ме ранних диалогов — без преамбулы, беседуют всего два персонажа —
Сократ и юный Федр. диалог четко делится на несколько речей. Од¬
752
Примечания
нако здесь мы видим сложное учение о природе любви (напоминаю¬
щее “Пир”) и круговращении душ (более разработанное, чем в “Федо-
не”) и продолжается мощное платоновское мифотворчество.
С. 492. Лисий, сын Кефага (ок. 445-336 гг. до н.э.) — автор множества
судебных речей. Как указывалось в примечаниях к “Аполо¬
гии”, в Афинах не было адвоката и обвиняемый должен
быть оправдываться сам. однако речь для него обычно пи¬
сал профессиональный “логограф”. Поскольку Лисий пере¬
селился в Афины из Сиракуз, он не имел здесь прав граждан¬
ства (был “метеком”) и не мог выступать в Народном собра¬
нии, однако писал также политические и обличительные
речи. Как и софисты, он, видимо, сочинял также не имев¬
шие практического назначения художественные речи, по¬
добные той, которую разбирают Федр и Сократ. Лисий был
друтом Сократа и предлагал бесплатно написать для него оп*
равдание. Отец Лисия Кефал и его брат Полемарх участву¬
ют в диалоге “Государство”.
Эпикрат — демагог и казнокрад с таким именем обличается
Лисием в речи XXVII и высмеивается Аристофаном. У него
была огромная борода. Морихий также осмеивается комеди¬
ографами за чревоугодие. На пирах у Морихия бывали фи¬
лософы, ораторы, поэты и актеры.
Пиндар (V в. до н.э.) — фиванский поэт, автор од в честь по¬
бедителей на спортивных состязаниях. Превыше недосуга ста¬
вит задачу воспеть родные Фивы Пиндар в “Истмийских
Одах” (I, 1-3).
С. 493. Мегары находятся примерно в 40 км. от Афин.
С. 494. Орифш — дочь афинского царя Эрехтея, была похищена се¬
верным ветром Бореем.
С. 495. Святилище Агры— в честь Артемиды Агротеры (Ловчей).
Фармакея — богиня местного ручья (наяда).
Холм Арея — ареопаг, где заседал древнейший в Афинах суд.
Гиппокентавры (кентавры) — полулюди, полукони; дегш^г-ог¬
недышащий дракон, состоящий из частей льва, змеи и козы;
из горгон наиболее знаменита Медуза, при виде головы кото¬
рой (окруженной змеями) все живое превращалось в ка¬
мень. Пегас— крылатый конь, появившийся из крови убитой
Персеем Горгоны. Тифон — стоглавое чудище, рожденное
Землей.
753
Примечания
С. 496. Ахелой — река, пересекающая всю Грецию с севера на юг,
“отец всех рек”.
С. 502. Сапфо, Анакреонт — первые греческие мелические поэты,
воспевавшие любовь.
Девять архонтов — правители Афин, избиравшиеся после от¬
мены царской власти. Они приносили присягу соблюдать
законы Солона, а в случае нарушения обязывались посвя¬
тить в Дельфы золотое изображение равное своему росту.
С. 503. Кипсел — тиран Коринфа, посвятил Зевсу в Олимпии золо¬
тую статую.
С. 504. Лигуры жили на южном побережье Галлии (Франции) и се¬
вере Италии. Этот воинственный и многочисленный народ
был хорошо известен грекам, которые иногда всю западную
Европу называли Лигурией. У греков в области лигуров име¬
лась большая древняя колония Массилия (Марсель). По со¬
звучию “звонкие” — “лигейай” (обычный эпитет муз) племя
лигуров отнесено к почитателям поэзии.
С. 508. ...сверстникрадует сверстника... — пословица.
С. 511. Ивик (VI в. до н.э.) — поэт из Южной Италии, по преданию,
убит разбойниками, преступление которых раскрыли жу¬
равли.
Стесихор (У11-У1 вв. до н.э.) — поэт родом из Сицилии, автор
хоровых песен и устроитель хоров (что буквально и означа¬
ет его имя). Сочинив песню, обвиняющую Прекрасную Еле¬
ну (дочь Зевса) в несчастьях Троянской войны, Стесихор ос¬
леп, и чтобы вернуть себе зрение написал “палинодию”, “об¬
ратную песню”, в которой Елена бежала от Париса и
укрылась в Египте, где преданно ждала Менелая, а греки и
троянцы сражались за призрак, и происходило все это не по
вине Елены, а по воле Зевса, желавшего истребить поколе¬
ние героев.
С. 513. Дельфы — оракул Аполлона; Додона — священная роща Зевса,
где прорицания давались по шороху дубовых листьев; Сивил¬
ла (одна или несколько) — пророчица, предсказавшая всю
мировую историю до конца света.
С, 516. Крылатая парная упряжка — учение о сложной (трехсостав¬
ной) природе души, в которой есть главенствующее начало
(возничий, разум), белый конь (добрые склонности челове¬
ка) и черный конь (вожделения).
754
Примечания
С. 518. Амброзия и нектар— пища бессмертных.
Адрастея, Дике— различные ипостаси судьбы.
С. 521. ...словно надгробием... — Давняя игра слов в греческом: сома
(тело) — сема (знак, в том числе — знак на могиле).
С. 523. Смертные все прозвали его Эротом крылатым... — Стихотворе¬
ние, скорее всего, принадлежит самому Платону. Птерот —
“крылатый”.
С. 524. ...черпая... словно вакханки... — Вакханки в дионисийском экс¬
тазе черпали воду и превращали ее в вино.
С. 526. Ганимед — троянский царевич, похищенный орлом Зевса и
ставший виночерпием богов.
С. 527. ...трех поистине олимпийских состязаний... — Испытания души
приравниваются к Олимпийским состязаниям, причем со¬
гласно изложенному здесь учению нужно одержать три по¬
беды подряд (трижды прожить жизнь философа).
С. 529. Сладостная излучина Нила — краткий путь от Навкратиса до
Мемфиса, именовался “сладостной излучиной”, чтобы задо¬
брить богов, а на самом деле этот участок реки очень опа¬
сен. Выражение употреблено в переносном смысле: люди
отказываются от заманчивого дела — писать речи — опаса¬
ясь прослыть “умниками”.
...из театра... — Либо автор успешной речи сравнивается с
поэтом, одержавшим победу в состязаниях, либо сравнение
здесь отсутствует и речь идет о Народном собрании, кото¬
рое часто происходило в театре.
С. 531. Терпсихора, Эрато, Каллиопа, Урания — музы.
С. 532. “мысль не презренная” — подобное выражение встречается у
Гомера.
С. 533. ...сказал лаконец... — Спартанцы славились краткой, истин¬
ной речью
С. 534. Фрасимах из Халкедона — софист, действующее лицо диалога
“Государство”.
Феодор из Византия — софист и ритор, учитель Лисия.
Одиссей, Нестор, Паламед— гомеровские герои, известные му¬
дростью, красноречием и изобретательностью.
Элейский Паламед — Зенон из Элеи.
С. 538. Мидас — фригийский царь, известный своим богатством и
глупостью. Он выпросил у богов дар превращать в золото
755
При мечания
всему, к чему прикасался, и чуть не погиб от голода перед
столом с золотыми яствами. В состязании Аполлона с Мар-
сием предпочел свирель Марсия, за что был вознагражден
ослиными ушами. Надпись на его гробнице приписывается
Гомеру или древнему поэту Клеобулу из Линда.
С. 541. ...следом за ним по пятам как за богом... — Ср.: Одиссея, V, 193.
...диалектиками... — У Платона это слово означает мастеров
вести разговор, рассматривая предмет с разных сторон, в
совокупности противоположностей.
С. 542. Тисий из Сиракуз (V в. до н.э.) — ритор, учитель Горгия.
Пол — софист, участник диалога “Горгий”. Ликимний был его
учителем, занимался наукой о словах.
Халкедонец — Фрасимах.
С. 543. Софокл (490-401 гг. до н.э.) и Еврипид (480-406 гг. до н.э.) — ве¬
ликие трагические поэты.
С. 544. Адраст — один из участников мифического похода Семерых
против Фив, отличался убедительной речью. Здесь этим име¬
нем назван софист Антифонт.
Тевт — вероятно, египетский бог Тот. Фараон Тамус неизвес¬
тен. В египетских Фивах действительно существовал культ
Аммона.
С. 554. Сады Адониса—ветки и цветы, высаживаемые в горшках к ве¬
сеннему празднику Адониса и быстро увядавшие.
С. 557. Исократ (436-338 гг. до н.э.) — оратор и политический дея¬
тель, боролся с укреплявшимся влиянием Македонии и по¬
сле поражения греческой армии при Херонее покончил с
собой.
Государство
Два огромных диалога о государственном устройстве — “Государство”
и “Законы” — относят к позднему периоду творчества Платона. “За¬
коны” — единственное произведение Платона, где отсутствует Со¬
крат, а вместо него анонимный Афинянин беседует с вымышленны¬
ми критянами Мегиллом и Клинием. Здесь подробно разбирается
идеальное законодательство, которое позволило бы консервировать
государство в некоем идеальном состоянии и не допустить измене¬
ний. Вместе с тем, “Законы” менее утопичны, чем “Государство”, бо¬
лее реалистичны и снисходительны к человеческим слабостям.
756
Примечания
Современникам Платона задача написать конституцию вновь соз¬
даваемого полиса не казалась умозрительной: греки постоянно выво¬
дили колонии в чужие земли и поручали философам (например, Ари¬
стотелю) составление законов, то есть возможность проследить госу¬
дарство в становлении была у каждого грека. Вместе с тем, как следует
из первой части диалога, “Государство” представляет собой не попыт¬
ку создать идеальный строй, а исследование справедливости в душе
человека. Не справившись с этой задачей в первой книге диалога, Со¬
крат предлагает рассмотреть тот же вопрос укрунненно — найти спра¬
ведливость сначала в государстве, а потом уж в человеке. К этой теме
он возвращается в книге X и завершает диалог мифом о загробных
воздаяниях справедливому и несправедливому человеку. Если мы бу¬
дем помнить, что государство здесь — душа человека, тоталитарные
предписания будут вызывать не столь сильный протест. Опять же в
книге X, окончательно изгоняя поэтов, Сократ предлагает помнить о
принятом решении, когда доведется их слушать — поэты изгнаны из
идеального царства души, а не из реального города.
Большую роль в диалоге, как и в примыкающих к нему “Тимее” и
“Критии”, играет математика. К старости Платон возвращается к
первой своей любви — пифагореизму. На самом деле, математические
доказательства любому греку казались наиболее красивыми и убеди
тельными, к ним прибегают и в “Федоне”, рассуждая о строении ду¬
ши, и в “Меноне”, где учение о знании как припоминании подтверж¬
дается “припоминанием” геометрических теорем.
Первые три книги диалога посвящены вопросам справедливости
в человеке и в городе и воспитанию стражей. Здесь поднимается во¬
прос о разных поэтических жанрах и допустимости тех или иных
видов поэзии с точки зрения содержания и формы. В книгах 1У-У1
более подробно рассматривается устройство жизни стражей: совме¬
стное имущество и отказ от роскоши, общность жен и государствен¬
ное воспитание детей, совместное участие мужчин и женщин в вой¬
не (на этом Платон особо настаивает), обучение стражей филосо¬
фии, то есть понятию Блага. В книге VII появляется знаменитый
символ пещеры: люди живут как бы в пещере и видят лишь тени на
ее стенах, а истинный философ выходит наружу и, вернувшись, пы¬
тается сообщить людям приобретенное знание. Отсюда следует вы¬
вод, что правителем государства должен быть философ (еще одно
учение, сохранившее актуальность вплоть до эпохи Возрождения и
Нового времени). В книгах VIII-IX разбираются три вида государст¬
венного устройства (демократия, олигархия и тимократия — власть
знатных или монархия), которые перерождаются в различные виды
тирании. В конце IX делается вывод о том, что дурной человек не
757
Примечания
счастен, а хуже всех приходится самому дурному — тирану, справед¬
ливый же человек гармонично согласовывает все побуждения своей
души и подчиняет их разумному началу. В книге X окончательно из¬
гоняются все искусства — уже не за неверные мифы о богах и рас¬
слабление души жалобными напевами, а за то, что по природе сво¬
ей они являются “подражанием подражания44: поэты воспроизводят
то, о чем сами имеют лишь смутное понятие, и, угождая вкусам тол¬
пы, представляют человека не таким, каким ему следует быть. Завер¬
шается книга грандиозным мифом о загробном царстве и круговра¬
щении душ.
К этому диалогу примыкают два меньших — “Тимей” и незакончен¬
ный “Критий” с мифом об Атлантиде.
Как это часто бывает у Платона, действие диалога приурочено к
празднику Артемиды-Бендиды, почитавшейся и афинянами, и фра¬
кийцами. Беседа укладывается в несколько часов между торжествен¬
ным шествием в честь богини и бегом с факелами, который начнет-
ся с наступлением темноты. Год действия точно не определяется, его
можно примерно вычислить, учитывая биографии участников диа¬
лога.
Хозяин дома—Кефал, отец оратора Лисия—дожил до 404 го¬
да. Поскольку Сократ находит его сильно постаревшим, год
действия приближается к дате его смерти. Сам Лисий и его
брат Евтидем присутствуют при беседе молча, более актив¬
ное участие принимает третий брат Полемарх, погибший в
правление Тридцати. Увековечены этим диалогом два брата
Платона, Главкой и Адимант, они выведены молодыми людь¬
ми, которые еще недавно сами имели поклонников, а те¬
перь уже обзаводятся возлюбленными. Их возраст, тем са¬
мым, — около двадцати лет, и если они ненамного моложе
или старше Платона, родившегося в 427 г. до н.э., это опять
же позволяет отнести диалог к последним годам жизни Ке¬
фал а. Фрасимах известен нам и по другим диалогам, этот
противник Сократа отстаивал право сильнейшего, по пре¬
данию, покончил с собой, пресытившись жизнью.
Никерат, сын Никия также погиб от рук Тридцати тиранов.
Его отец, знаменитый полководец, принимал участие в диа¬
логе “Лахет”.
С. 559. Пирей—гавань Афин, где было святилище фракийской боги¬
ни Бендиды, отождествлявшейся с Артемидой. Фракийцы,
жившие на севере, находились в постоянном контакте с гре¬
75»
Примечания
ками, многие греческие мифы говорят о богах фракийского
происхождения или о браках с фракийцами.
С. 560. Евтидем, Хармантид, Клитофонт, сын Аристонима — эти уча¬
стники диалога ничем не знамениты.
С. 561. “на пороге старости— Илиада, XXIV, 487.
...оправдывая старинную поговорку... — “сверстник радует свер¬
стника” (см. выше).
С. 562. Фемистокл (У1-У вв. до н.э.) — государственный деятель
Афин, настаивал на создании большого флота и основал
порт Пирей, одержал победу над персами в битве при Сала-
мине (480 г. до н.э.), оградил Афины Длинными стенами и
оказал множество других услуг отечеству, которое в благо¬
дарность подвергло его остракизму в 471 году. Проведя не¬
сколько лет в изгнании, Фемистокл подвергся новому обви¬
нению — в сговоре с персами — и бежал в Малую Азию, где и
умер в 461 г. до н.э.
Сериф—незначительный островок Кикладского архипелага.
С. 569. Автолик—дед Одиссея, сын или почитатель Гермеса, клятво¬
преступник и вор (Одиссея, XIX, 395 слл.).
С. 572. Биант, Питтак и другие — Семеро мудрецов.
Периандр, сын Кипсела — тиран Коринфа, причислялся к Се¬
ми мудрецам, однако Платон не признает его таковым и в
перечнях заменяет его имя каким-либо другим. Архелай, не¬
законный сын македонского царя Пердикки, в 413 году пере¬
бил остальных наследников и захватил престол. Он пригла¬
шал к своему двору философов и поэтов, в том числе Еври¬
пида и Агафона. Ксеркс — царь Персии, погубивший свое
войско в походе на Грецию (480-479 гг. до н.э.). Фиванец Ис-
мений — глава антиспартанской партии в Фивах, в 395 гг. до
н.э. был уличен в получении взяток от персов. К этому вре¬
мени все основные участники диалога были мертвы.
Сардонический смех — “смех сквозь слезы”. На острове Сарди¬
ния якобы росла ядовитая трава, вызывавшая предсмерт¬
ные гримасы, подобные смеху.
С. 573. ...я взглянул первым... — Если волк увидит человека первым,
человек превратится в оборотня или лишится дара речи.
Полидамант из Фессалии в поединке убивал львов.
С. 579. ...стричьльва... — Поговорка.
759
Примечания
С. 603. Лид — у Геродота сын Атиса. Своего господина убил другой
лидиец, также упомянутый Геродотом — Гиг. Ему Платон при¬
писывает обладание кольцом-невидимкой в книге X.
С. 605. ...не казаться, а быть хорошим... — Эсхил. Семеро против Фив.
592 и далее 593-4.
С. 607. «Брат выручай брата» — как и другие излюбленные Сократом
выражения (“брат мой, воздвигнемся”, “двум совокупно иду¬
щим”) эта пословица восходит к Гомеру.
С. 608. Желуди, чтобы давать с верхушки и мед из средины... — Гесиод.
Труды и дни. 233 сл. В Золотом веке люди не возделывали зем¬
лю, а питались желудями и медом, который тоже рождали
дубы.
Ты уподобиться можешь царю беспорочному... — Одиссея, ХГХ,
109 сл.
Решетом воду черпали в загробном царстве данаиды, наказан¬
ные за убийство мужей.
С. 609. Выбор зла в изобилии предоставляется людям... — Гесиод. Труды и
дни. 287-290.
«боги и те у молимы» — Илиада, ГХ, 497 слл.
С. 610. Правдой ли взойти мне на вышнюю крепость... — Фрагмент
оды Пиндара.
...пересиливает даже истину... — Слова поэта Симонида Кеос¬
ского.
С. 611. ...лисицу премудрого Архилоха... — Два издевательских стихо¬
творения Архилоха были переделаны Эзопом в басни, где
фигурируют лисица и обезьяна.
С. 614. ...под Мегарой... — Это сражение имело место в 409 или в
405 г. до н.э.
С. 621. Подражатели — с этого момента в “Государстве” вводится са¬
мо понятие “подражания” как чего-то дурного и отстоящего
от реальности.
С. 623. Гоплит — тяжеловооруженный воин.
С. 629. Уран совершил поступок, упоминаемый Гесиодом... — В “Теого¬
нии” Гесиода повествуется о том, как Уран оскопил своего
отца Кроноса, а Кроноса в свою очередь низверг в Тартар
Зевс. У Гомера боги участвуют в Троянской войне на сторо¬
не греков или троянцев, обманывают людей, разжигают
вражду и напрямую сражаются друг с другом. Гесиод описы¬
вает битву олимпийских богов с более древними титанами.
760
Примечания
Эти “неправильные” сказания подвергали критики и до Пла¬
тона — например, Ксенофан из Колофона.
С. 630. ...Гефест был сброшен с Олимпа... — Герой, которой не понра¬
вился облик новорожденного сына, или Зевсом, когда Ге¬
фест некстати заступился за мать.
С. 631. ...в Зевсовом доме великом... — Илиада, XXIV, 527 слл.
Благ, но также и зла... — Автор неизвестен, схожие мысли вы¬
сказывали Пиндар и Гесиод.
С. 632. ...Афина и Зевс побудили Пандара нарушить клятвы... — Греки с
троянцами заключили перемирие и договорились, что Еле¬
на достанется тому из ее мужей, кто одержит верх в поедин¬
ке. Менелай победил, но Афродита спасла Париса от гибели,
а Афина побудила Пандара выстрелить в Менелая и возобно¬
вить войну. Эти события описаны в IV песне “Илиады”.
...распри, вызванной Фемидой и Зевсом... — Зевс вместе с боги¬
ней судьбы Фемидой решил уничтожить род героев.
Причину смертным бог родит... — Стихи из недошедшей траге¬
дии Эсхила “Ниоба”. Гордившаяся своими многочисленны¬
ми детьми Ниоба оскорбила богиню Лето и лишилась всех
своих детей. О судьбе Пелопидов см. выше.
С. 634. Боги нередко, облекшися в образ людей чужестранных... — Одиссея,
XIII, 485 сл.
Протей — меняющий облик морской бог. Фетида — дочь Не-
рея, мать Ахилла, как морская богиня, тоже обладает даром
превращения.
Инаха жизнедающих детей... — Дочь первого царя Аргоса и
божества местной реки Инаха, Ио, была жрицей Геры, а по¬
том — возлюбленной Зевса. Автор этой строки неизвестен.
С. 636. Сновидение, которое Зевс послал Агамемнону — чтобы побудить
его к роковому для греков сражению (Илиада, И, 1-41).
С. 637. Болезни их минуют... — Цитируется фрагмент неизвестной
трагедии Эсхила. О вероломстве Аполлона упоминает и Го¬
мер (Илиада, XXIV, 62). Все боги почтили своим присутстви¬
ем свадьбу Пелея и Фетиды и обещали наилучшие дары их
потомству, однако единственным отпрыском этого брака
стал кратковечный Ахилл.
С. 638. Лучше б хотел я живой... — Эти слова произносит тень Ахилла
обращаясь к посетившему царство мертвых Одиссею
{Одиссея, XI, 489-491).
761
Примечания
И жилищ бы его не открыл... — Илиада, XX, 64 сл.
Боги! так подлинно есть... — Илиада, XXIII, 103 сл. Эти слова
произносит Ахилл после того, как ему явилась тень погиб¬
шего Патрокла.
Он лишь с умом... — В Аиде “с умом” только прорицатель Тире-
сий, к которому явился за советом Одиссей. Все остальные
души обретают разум и память, только напившись кровью, а
иначе реют, подобные теням или мышам летучим.
Тихо душа,, излетевши из тела... — Илиада, XVI, 856 сл.
...душа, как облако дыма... — Илиада, XXIII, 100 сл.
Менетид. — Патрокл, сын Менетия.
С. 639. ...как мыши летучие... — Одиссея, XXIV, 6-9.
С. 640. ...по грязи катаясь... — Илиада, XXIV, 10-13, и далее XVIII,
23-27. Ахилл оплакивает Патрокла.
Горе мне бедной... — Илиада, XVIII, 54. Эти слова произносит
мать Ахилла, морская богиня Фетида, знающая, что Ахилл
будет мстить за Патрокла, после чего и сам погибнет.
С. 641. Горе!любезного мужа... — Илиада, XXII, 168 сл. Зевс сочувству¬
ет благородному Гектору, которому предстоит пасть от руки
Ахилла.
Горе! Я зрю, Сарпедону... — Илиада, XVI, 433 сл. Сарпедон, сын
Зевса, погибает в поединке с Патроклом.
Смех несказанный... — Илиада, I, 599 сл.
С. 642. Кто нужен на дело... — Одиссея, XVII, 384 сл.
С. 643. Диомед из Аргоса — один из самых отважных героев, сражав¬
шихся под Троей. Его подвигам посвящена отдельная песнь
“Илиады”. Капанид (сын Капанея) — Сфенел был его другом
и спутником. Диомед упрекает его за попытку спорить с во¬
еводой — царем Агамемноном (Илиада, IV, 412 сл.).
...силой дыша... — Илиада, III, 8, второй стих — IV 431.
Пьяница жалкий с глазами собаки... — Илиада, 1,225. Ахилл бра¬
нит Агамемнона, который решил отобрать у него пленницу.
...сидят за столами... — Одиссея, IX, 8-10.
Но умереть нам голодною смертью... — Одиссея, XII, 342. С таки¬
ми словами спутники Одиссея зарезали священных коров
Гелиоса и навлекли на себя гнев богов.
С. 644. ...Зева... любовного вожделения... — Эта сцена описана Гомером
в “Илиаде” (XIV, 295 слл.).
Арес и Афродита были скованы вместе Гефестом. — О том, как
прелюбодеи Арес и Афродита попались в скованные обма¬
762
Примечания
нутым мужем сети, поет на пиру у феаков Демодок (Одиссея,
VIII, 266-366).
В грудь он ударил себя... — Одиссея, XX, 17 сл.
Всех ублажают дары... — стих приписывается Гесиоду.
Феникс — воспитатель Ахилла советовал принять дары в
“Илиаде” (IX, 525-526).
...отдал тело мертвеца... — Ахилл возвратил Приаму тело сы¬
на и получил большой выкуп
С. 645. Так, обманул ты меня... — Илиада, XXII, 15 сл. Аполлон отвел
Ахиллу глаза и не дал ему перебить множество троянцев.
Сперхей — река на родине Ахилла. По обычаю, юноши посвя¬
щали реке прядь волос при первой взрослой стрижке.
Ахилл был настолько юн, когда отправлялся на войну, что не
успел совершить этот обряд. Теперь же он отдает свои кудри
Патроклу (Илиада, XXIII, 140 слл.).
...волочил Гектора... — Ахилл многократно объезжал курган
Патрокла, волоча за своей колесницей тело Гектора (Илиада,
XXII, 395 слл.) и заклал пленных в жертву своему погибшему
другу (XXIII, 175-183).
Целей — отец Ахилла; кентавр Хирон — его наставник.
Тесей, сын Посейдона — легендарный афинский царь, помогал
своему другу Пирифою (обычно он именуется сыном царя
Исксиона, а не Зевса) похитить из Аида Персефону.
С. 646. ...те, кто родственны богам... — Эсхил. Ниоба.
С. 647. Начало “Илиады” — вступление к “Илиаде” написано от лица
поэта (призыв к музам — завязка), затем следует речь Хриса,
умоляющего Агамемнона отпустить его дочь.
С. 650. ...кто пишет и комедии, и трагедии... — В “Пире” Сократ ут¬
верждал, что комедии и трагедии должен писать один и тот
же поэт.
С. 656. Смешанный лидийский... — Древнегреческая музыкальная сис¬
тема основывалась на ладах, которым приписывались раз¬
ные “этосы” (характеры). Дорийский считался мужествен¬
ным и однообразным (как и сами спартанцы), ионийский —
более выразительным, фригийский—оргиастическим и чувств
венным, миксолидийский — жалобным. Строились лады не из
октав, а из тетрахордов — четырех звучаний, о которых речь
пойдет ниже.
С. 657. Тригон — “треугольник”, щипковый музыкальный инстру¬
мент, издававший нежные и жалобные звуки. Пектида —
7&з
Примечания
многострунная лира лидийского (“варварского”) проис¬
хождения. На ней, в отличие от лиры, играли не плектром,
а пальцами. Лишние струны, по мнению Платона, привно¬
сили ненужные оттенки в простую гармонию (впрочем,
так казалось не одному только Платону: в античности не¬
мало анекдотов про строгих судей, обрывающих дополни¬
тельные струны на лирах музыкантов-новаторов).
...Аполлона... выше Марсия... — Аполлон играл на лире, а сатир
Марсий дерзнул вступить с ним в состязание, играя на флей¬
те. Голоса флейт чрезвычайно разнообразны и действуют
возбуждающе, почему они всегда использовались в оргиасти¬
ческих культах. Вместе с тем считалось, что флейтист, уси¬
ленно выдыхая из себя воздух, выдыхает свой ум, а разду¬
тые щеки делают его лицо безобразным (по этой причине
забросила флейту Афродита).
С. 658. ...три вида стоп... — Греческое стихосложение основано на
счете коротких и долгих слогов, хотя, судя по этому рассуж¬
дению Платона, некоторую роль играло также ударение.
Ударение в древнегреческом музыкальное, бывает “обле¬
гченное” (на долгой гласной перед краткой) и “острое”, а
также “тупое” (разновидность острого перед следующим
ударением). Основные размеры греческой поэзии: дактиль
(долгий — два кратких), анапест (два кратких — долгий),
спондей (два долгих), ямб (краткий — долгий), хорей или
трохей (долгий — краткий) и более сложные ионики, где
подряд идут два кратких и два долгих, а также пеоны, где
каждая стопа состоит из четырех слогов — трех кратких и
одного долгого. Различается четыре вида пеонов по пози¬
ции, которую занимает долгий слог. В лирической поэзии
изобретались сложные строфы с правильным чередовани¬
ем различных стоп (Сапфическая строфа, Алкеева строфа).
Как и музыкальным ладам, этим размерам приписывался оп¬
ределенный характер: ямб выражал насмешку или ярост¬
ный напор, хорей был плясовым, но он же и “страшным44;
пеоны принадлежали к оргиастическому культу Кибелы;
торжественен был гекзаметр, эпический стих, состоящий
из дактилей и спондеев; анапест подходил для оплакивания.
Дамон — см. прим, к Алкивиад I.
Дактилический — шестистопный дактиль составляет эпичес¬
кий стих — гекзаметр, которым воспевались подвиги героев.
Неясно, означает ли героический какой-либо особый размер,
764
Примечания
отличный от гекзаметра. Античный комментатор (схоли¬
аст) предполагает, что имеется в виду пиррихий, состоящий
из кратких слогов, под который танцевали ритуальный та¬
нец во всеоружии, но к этому же слову в “Облаках” Аристо¬
фана схолиаст указывает, что речь идет о кретике (или ам-
фимакре — долгий-краткий-долгий).
С. 664. Сиракузский стал — Сиракузы “экспортировали” поваров во
все греческие города.
С. 666. Сыновья Асклепия — Махаон и Подалирий — сражались под
Троей. Раненому Еврипилу Патрокл не подносил такой
ужасной смеси, а извлек из раны наконечник стрелы и при¬
сыпал рану целебным порошком. Зато пленница Нестора
угощала смесью вина, сыра и муки и самого Нестора, и ране¬
ного Махаона. Платон соединяет два эпизода песни XI
(638-641 и 842-848).
С. 667. Фокилид из Милета (VI в. до н.э.) — поэт, автор изречений
(гном) в форме элегических дистихов.
С. 668. Кровь отжимали... — Илиада, IV, 212-219.
С. 678. ...финикийскому.. — Вероятно, поскольку существовал миф о
финикийце Кадме, который основал Фивы и вырастил пер¬
вых граждан из посеянных в землю зубов дракона. Далее Со¬
крат восхваляет наиболее “коммунистические” законы
Спарты: совместные трапезы, запрет владеть золотом (еще
во времена Греко-Персидских войн спартанцы казнили сво¬
их полководцев, уличив их в накапливании сокровищ).
С. 688. Харонд (VII в. до н.э.) — сицилийский законодатель.
Анахарсис (VI в. до н.э.) — скиф, из любви к мудрости добрав¬
шийся до Греции, учившийся у Солона и принятый в число
Семи мудрецов.
Пифагор (VI в. до н.э.) — родился на острове Самос, учился в
Египте, жил в Южной Италии (Регий) — философ и матема¬
тик, основатель близкою к орфизму учения об очищении и
посмертной судьбе души. Имел много последователей также
и в современную Платону эпоху.
Креофил с острова Хиос по одной из версий принял в свой
дом Гомера, женился на его дочери и получил в дар его
поэмы.
С. 707. Шлем Аида — греческая шапка-невидимка.
С. 710. Алкиноево повествование— рассказ Одиссея на пиру у царя Ал-
765
Примечания
киноя (Одиссея, 1Х-Х11). В XI песне Одиссей рассказывает о
путешествии в загробное царство. Достоверность его рас¬
сказа проверить невозможно, поскольку он единственный
уцелел, утратив всех спутников, и вполне естественно его
желание приукрасить свою историю вымыслом, чтобы про¬
извести впечатление на феаков и получить от них помощь.
Эр, сын Армения из Памфилии — странного свидетеля выбрал
Сократ для столь важного рассказа. В “Пире” он ссылается
на мантинеянку Диотиму, жрицу и пророчицу, отсрочив¬
шую чуму в Афинах — пусть это вымышленное лицо, но са¬
мое имя внушает почтение, происхождение и профессия
придают авторитет ее словам, а упоминание чумы делает ее
частью современной и близкой собеседникам реальности.
Миф об Атлантиде приписывается египетским жрецам —
опять же естественно, ведь по сообщению Геродота эти
жрецы хранят воспоминания о десяти тысячах лет, тогда
как греки, сущие дети, через несколько поколений возво¬
дят свой род к богам и ничего не знают о более отдаленных
предках. Солон действительно ездил в Египет и его встре¬
ча с египетскими жрецами вполне реалистична. Но миф о
загробном странствовании души вкладывается в уста со¬
вершенно неизвестного человека (упоминания о нем в гре¬
ческой литературе редки даже после Платона и все с очевид¬
ностью восходят к X книге “Государства”). Более того, это не
грек и не египетский жрец, а уроженец провинциальной, не
пользовавшейся уважением страны — Памфилии, клочка
земли в Малой Азии между Ликией и Киликией, население
которой образовалось из смешения туземцев с пришлыми
греками. Не объясняется даже, каким образом Сократу ста¬
ла известна эта история.
Вместе с тем, в Евангелии от Луки в числе предков Иосифа
упоминается Эр. Можно ли на этом основании считать это
имя еврейским и саму историю — отголоском каких-то ев¬
рейских преданий?
Почему Платон никак не объясняет появление этого персо¬
нажа? Потому ли, что до него донеслись только отголоски
чужеземного предания, и он не хотел допустить ошибку в их
передаче? Или потому, что миф о странствиях души был
слишком дорог ему как автору и, даже сделав уступку услов¬
ностям и сославшись на рассказ чужеземца, он делает этого
чужеземца как можно менее значительным, сам факт его су-
766
Примечания
ществования как можно более условным, чтобы тем ярче за¬
сиял сам рассказ и — после изгнания поэтов — проявился та¬
лант самого Платона, истинного поэта, подражающего не
второй, но первой реальности?
Математические пропорции, движение и гармония сфер иг¬
рают огромную роль в описании этой реальности.
С. 712. Адамант — у Гесиода мифический металл, которым пользу¬
ются боги, буквально “неодолимый”. Позднее так называли
алмаз, но у Платона, скорее всего, это металл.
С. 713. Лахесис, Киото, Атропос — три Мойры, назначающие челове¬
ку судьбу. Имя Лахесис этимологически связано с жребием,
Клото — с пряжей. Пряжа Мойр известна уже Гомеру. Атро¬
пос — “неотвратимая” — в мифах обычно перерезает нить че¬
ловеческой жизни. Платон связывает их с движением небес¬
ных сфер, распределяя между тремя Мойрами заботу о про¬
шлом, настоящем и будущем.
С. 716. Фамирид (Фамира) — мифический певец.
С. 717. Аталанта — аркадская царевна, обещавшая свою руку тому,
кто превзойдет ее в беге.
Лета — река забвения. Амелет — река избавления от забот, в
отличие от Леты неизвестна из других мифов.
Литературно-художественное издание
Библиотека Всемирной Литературы
Платон
Избранные диалоги
Ответственный редактор Е. Микерина
Корректор А. Москаленко
Художественный редактор М. Суворова
Компьютерная верстка К. Москалев
ООО ''Издательство «Эксмо»
123308, Москва, ул. Зор! е, д. 1. Тел. 8 (495) 411 -68-86,8 (495) 956-39-21.
Ноте раде: жжж.еквто.ги Е-таН: т1о@екзто.ги
6нд1руид: *ЭКСМ0» АКБ Баспасы, 123308, Мэскеу, Ресей, Зорге кешеа, 1 уй
Тел. 8 (495) 411 -68-86, 8 (495) 956-39-21
Ноте раде: \лллм.ек8то.ги Е-таН: 1п1о®ек$то.ги.
Тауар бел псс «Эксмо»
Казакстан Республикасында дистрибьютор жене ©Н1м бойынша
арыз-талаптарды кабылдаушынык
ек1п! «РДЦ-Алматы»ЖШС, Алматы к., Домбровский кеш., 3«а», литер Б, офис 1.
Тел : 8 (727) 2 51 59 89,90,91,92, факс 8 (727) 251 58 12 вн 107; Е-таН: НОС-А1та1у@екзто.к7
6н>мн>нжарамдылык, мерз(М1 шектелмеген.
Сертификация турапы акпарат сайтта- \ллмлг екзто.ги/сеПШсайоп
Сведения о подтверждении соответствия издания согласно
законодательству РФ о техническом регулировании
можно получить по адресу: Ьнр://екзто.ги/сегййсайоп/
0нд>рген мемлекет: Ресей
Сертификация карастырылмаган
Подписано в печать 23.10.2014. Формат 84x108 1/зз-
Гарнитура «НьюБаскервиль». Печать офсетная. Уел. печ. л. 40,32.
Доп. тираж 2000 экз. Заказ 3420
Отпечатано с электронных носителей издательства.
ОАО "Тверской полиграфический комбинат". 170024, г Тверь, пр-т Ленина, 5.
Телефон: (4822) 44-52-03. 44-50-34, Телефон/факг. (4822)44-42-15
Ноте раде - чту\у Гуегркл и Электронная почта (Е-шаИ) - 8ак*8@1\гегрк ги
!ЗВЫ 978-5-699-35229-6
Марон Публий Вергилий
Эмиль Золя
Книга тысячи и одной ночи
Данте Алигьери
Джеффри Чосер
Франц Кафка
Франсуа Рабле
Джованни Боккаччо
Уильям Шекспир
Мигель Сервантес де Сааведра
9 785699 352296 >
Платон
Избранные
диалоги
Эдгар Аллан По