Автор: Бондарко А.В.
Теги: языки мира русский язык грамматика языкознание
ISBN: 5-94457-021-0
Год: 2002
Текст
Александр Владимирович Бон-
дарко родился в 1930 году в
Ленинграде. Окончил
филологический факультет
Ленинградского университета (1954). С 1954
по 1957 г. — аспирант кафедры
славянской филологии.
Научным руководителем был
профессор Юрий Сергеевич Маслов. В
1958 г. защитил кандидатскую
диссертацию на тему
«Настоящее историческое глаголов
несовершенного и совершенного
видов в славянских языках», а в
1968 г. — докторскую:
«Система времен русского глагола (в
связи с проблемой
функционально-семантических и
грамматических категорий)». В 1970 г.
утвержден в звании профессора.
В 1997 г. избран
членом-корреспондентом РАН.
В 1957 г. началась работа на
кафедре русского языка
Ленинградского педагогического
 института (в настоящее время
Российский государственный педагогический университет) им. А. И. Герцена.
С 1971 г. работает в Ленинградском отделении Института языкознания АН СССР
(ныне Институт лингвистических исследований РАН). Заведует отделом
теории грамматики.
Лауреат Государственной премии (1982) как один из авторов и членов
редколлегии «Русской грамматики» 1980. Почетный член Общества русистов
Болгарии (1988) и Лингвистического общества Чешской Республики (1991). Член
Международной комиссии по изучению грамматического строя славянских
языков при Международном комитете славистов. Член редколлегии журналов
«Вопросы языкознания» и «Язык и речевая деятельность», член
редакционного совета журнала «Съпоставително езикознание» (Болгария).
Автор 274 научных работ, посвященных проблемам теории грамматики и
общего языкознания, а также вопросам грамматики русского языка и
некоторых других славянских языков.
Studia Philologica
РОССИЙСКАЯ АКАДЕМИЯ НАУК
ИНСТИТУТ ЛИНГВИСТИЧЕСКИХ ИССЛЕДОВАНИЙ
А. В. Бондарко
♦
ТЕОРИЯ ЗНАЧЕНИЯ
В СИСТЕМЕ
ФУНКЦИОНАЛЬНОЙ
ГРАММАТИКИ
НА МАТЕРИАЛЕ
РУССКОГО ЯЗЫКА
языки славянской культуры
МОСКВА 2002
ББК 81.2Рус
Б 81
Издание осуществлено при поддержке
Российского гуманитарного научного фонда
(РГНФ)
проект 01-04-16101
Бондарко А. В.
Б 81 Теория значения в системе функциональной
грамматики: На материале русского языка / Рос. академия наук. Ин-т
лингвистических исследований. - М.: Языки славянской
культуры, 2002. - 736 с. - (Studia philologica).
ISBN 5-94457-021-0
Основная проблема, рассматриваемая в этой книге, — языковая
категоризация семантического содержания. Различные аспекты
категоризации семантики раскрываются в комплексе взаимосвязанных
вопросов: а) значение и смысл; интенциональность грамматической
семантики; б) семантические инварианты и прототипы; структурные
типы грамматических значений; в) оппозиции и неоплозитивные
различия; г) взаимодействие системы и среды; д) принципы построения
функциональной грамматики. Значительное внимание уделяется
разработке проблемы соотношения языкового и мыслительного
содержания в языковедческой традиции.
Одна из основных тем — языковая интерпретация идеи времени в
категориях аспектуальности, временной локализованноети, темпораль-
ности, таксиса и временного порядка. Особые разделы книги
посвящены семантике персональности и субъектно-предикатно-объектным
отношениям.
ББК 81.2Рус
Александр Владимирович Бондарко
ТЕОРИЯ ЗНАЧЕНИЯ
В СИСТЕМЕ ФУНКЦИОНАЛЬНОЙ ГРАММАТИКИ
На материале русского языка
Издатель А. Кошелев
Корректоры М. Григорян, Л. Юрьева
Подписано в печать 20.03.2002. Формат 70 х 10071в.
Бумага офсетная № 1. Печать офсетная. Гарнитура Баскервиля.
Усл. печ. л. 59,34. Тираж 1500 экз. Заказ № 1959.
Издательство «Языки славянской культуры».
129345, Москва, Оборонная, 6-105; № 02745 от 04.10.2000.
Тел.: 207-86-93. Факс: (095) 246-20-20 (для аб. М153).
E-mail: mik@sch-Lrc.msk.ru
Каталог в ИНТЕРНЕТ http://www. lrc-mik.narod.ru
Отпечатано с готовых диапозитивов в ФГУП ордена «Знак Почета»
Смоленской областной типографии им. В. И. Смирнова.
214000, г. Смоленск, пр-т им. Ю. Гагарина, 2.
Outside Russia, apart from the Publishing House itself (fax: 095 246-20-20 c/o
M153, E-mail: koshelev/ad@mtu-net.ru), the Danish bookseller G«E-C GAD (fax:
45 86 20 9102, E-mail: slavic@gad.dk) has exclusive rights for sales of this book.
Право на продажу этой книги за пределами России, кроме издательства «Языки
славянской культуры», имеет только датская книготорговая фирма G»E»C GAD.
ISBN 5-94457-021-0
IUI IUI II IIIlililíI IUI lililí ® Бондарко А. В., 2002
lili lili II III lililí I lili lililí ® Саевич Ю. С. Оформление
9 "78 5 944 570215" серии, 2002
Оглавление
Предисловие 9
Часть I
Из истории вопроса о соотношении
языкового и мыслительного содержания
Глава 1. Концепция К. С.Аксакова 17
Языковая форма и «содержание, воплотившееся в языке» 17
Идея общего значения в грамматике 24
Глава 2. Концепция А. А. Потебни 31
Языковое и «внеязычное» содержание 31
«Формальность языка». Грамматические категории
в языке и речи 39
Глава 3. Из работ конца XIX — первой трети XX вв.
(В. П. Сланский, Ф. Ф. Фортунатов, И. А. Бодуэн де Куртенэ,
А. А. Шахматов, А. М. Пешковский) 51
Соотношение «грамматической и логической мысли»
в интерпретации В. П. Сланского 51
Суждения Ф. Ф. Фортунатова о «знаках для мысли» 62
Понятия «языковое мышление» и «внеязыковые семасиологические
представления» в интерпретации И. А Бодуэна де Куртенэ 65
Учение А А Шахматова о грамматических
и психологических категориях 69
Грамматическая категоризация значений
в истолковании А М. Пешковского 72
Глава 4. Из работ 30—60-х годов XX в. (Л. В. Щерба,
И. И. Мещанинов, В. В. Виноградов) 77
Концепция Л. В. Щербы 77
Теория понятийных категорий И. И. Мещанинова 80
Концепция В. В. Виноградова 87
Часть II
Стратификация семантики
Глава 1. Значение и смысл 99
Уровни семантики 99
6
Оглавление
Смысловая основа и интерпретационный компонент
языковых значений 108
Из литературы вопроса о соотношении
значения и смысла 120
Глава 2. Интенциональносгь грамматических значений 141
О понятии «интенциональносгь» 141
Аспекты интенциональности 145
Смысловая актуализация грамматических значений
в художественных текстах 148
Степени интенциональности 149
Часть III
Категоризация семантики в системе
инвариантности / вариативности
Глава 1. Проблемы инвариантности 159
Понятие «инвариант» 159
Относительность инвариантов 167
Структурные типы грамматических значений 172
Взаимодействие системы и среды 193
Глава 2. Системные признаки грамматических категорий 205
Грамматические категории в их отношении к лексике:
признак коррелятивности 205
Оппозиции и неоппозитивные различия 222
Обязательность грамматических категорий 239
Категориальные и некатегориальные значения 247
Межкатегориальные связи 257
Глава 3. Инварианты и прототипы 263
Прототипы и система вариативности 263
Прототипический временной дейксис и его окружение 266
Варианты перцептивности 273
Часть IV
Грамматика функционально-семантических полей
и категориальных ситуаций
Глава 1. Построение грамматики 289
Исходные понятия 289
Система функционально-семантических полей 309
Глава 2. Категориальные ситуации 319
Постановка вопроса 319
Доминирующие ситуации 325
Оглавление
7
Существующие истолкования ситуаций
в сфере грамматики 330
Глава 3. Функции языковых единиц 339
Функции-потенции и функции-реализации 339
Функция и значение 342
Функции на уровне словоформ и на уровне высказывания 346
Функциональный потенциал 352
Часть V
Аспектуально-темпоральный комплекс
Вступительные замечания:
концепции Э. Кошмидераи Ю. С. Маслова 359
Глава 1. Аспектуальность 363
Основные направления аспектологических исследований 363
Категориальные значения видовых форм 367
Частные видовые значения 381
Аспекту альные ситуации 391
Семантика предела 397
Признак «возникновение новой ситуации» 414
Семантика длительности 427
Глава 2. Временная локализованность f 443
Категориальная семантика 443
Типы временной нелокализованности 454
Временная локализованность
как функционально-семантическое поле 462
Глава 3. Темпоральность 473
Категориальная семантика 473
Структура поля 483
Связи с семантикой вида: настоящее время
и совершенный вид 493
Глава 4. Таксис 503
Категориальная семантика 503
Таксис как функционально-семантическое поле 512
Таксисные (аспектуально-таксисные) ситуации 516
Глава 5. Временной порядок 519
Категориальная семантика 519
Средства выражения временного порядка 525
Заключительные замечания 536
8
Оглавление
Часть VI
Лицо и персональность
Глава 1. Семантика лица 543
Исходные понятия 543
Типы персонального дейксиса. 556
Глава 2. Персональность как функционально-семантическое поле 569
Структура поля 569
Лицо субъекта и лицо объекта 580
Часть VII
Субъектно-предикатно-объектные отношения
Глава 1. Залог и залоговость 589
Поле залоговое™ ^ 589
Активность / пассивность 592
Переходность / непереходность 608
Глава 2. Субъектно-предикатно-объектные ситуации 621
Исходные понятия 621
Многоаспектнсклъсубъектно-предикатно-объектных
отношений. Трудности анализа 637
Носитель предикативного признака 647
Итоги анализа субъектно-предикатно-объектных ситуаций 656
Заключение 663
Литература 667
Предметный указатель 702
Указатель имен 709
Список трудов А. В. Бондарко 715
Памяти Юрия Сергеевича Маслова
Предисловие
В широкой сфере теории значения я стремился выделить основную
проблему, которая могла бы быть раскрыта в целостном комплексе
взаимосвязанных вопросов. Эта проблема, доминирующая в
дальнейшем изложении, — языковая категоризация семантического
содержания. Избранная тема развивается в направлении, связанном с моделью
«грамматики функционально-семантических полей и категориальных
ситуаций».
Предлагаемое истолкование проблемы языковой категоризации
семантического содержания интегрирует следующие вопросы:
а) стратификация семантики — разграничение и соотнесение ее
уровней и аспектов, связываемых с понятиями «значение» и «смысл»;
смысловая основа и интерпретационный компонент языковых
значений; интенциональность грамматических значений (их связь с
намерениями говорящего и смысловая релевантность);
б) семантические инварианты и прототипы; структурные типы
грамматических значений; системные признаки грамматических категорий;
взаимодействие системы и среды как один из факторов,
обусловливающих соотношение инвариантности/вариативности в языке и речи;
в) функционально-семантическое поле и категориальная ситуация
в системе функциональной грамматики; вопрос о понятии
«грамматическое единство», интегрирующем грамматические категории и
функционально-семантические поля; функции языковых единиц:
соотношение аспектов потенции и реализации.
Представленный в этой книге подход к общим проблемам теории
значения связывается с языковедческой традицией. В ориентации
10
Предисловие
излагаемой теории на изучение специфики языкового содержания, не
отождествляемого с содержанием смысловым (мыслительным), но
рассматриваемого в той или иной связи с мышлением, проявляется преемственность
по отношению к концепциям К. С. Аксакова, А. А. Потебни, Ф. Ф.
Фортунатова, И. А. Бодуэна де Куртенэ, А. А. Шахматова, А. М. Пешков-
ского, Л. В. Щербы, И. И. Мещанинова, В. В. Виноградова. В
дальнейшем изложении значительное внимание уделяется также трудам
Р. О. Якобсона, С. Д. Кацнельсона, Э. Кошмидера, Э. Косериу, Ф. Да-
неша и ряда других ученых, внесших значительный вклад в
разработку обсуждаемых проблем.
Излагаемое истолкование теории значения формировалось на
основе аспектологических исследований. Речь идет о направлении аспек-
тологии, основателем которого был Ю. С. Маслов. Аспектология была
той первоначальной сферой исследования, в которой развивалось
разрабатываемое нами направление функциональной грамматики.
Обсуждение теоретических проблем сочетается в этой книге с
конкретным анализом языкового материала. Одна из основных
тем — языковая категоризация идеи времени. Исследуемый аспекту-
ально-темпоральный комплекс включает поля аспектуальности,
временной локализованности, темпоральное™, таксиса и временного
порядка. Из других семантических категорий в качестве предмета
специального анализа избраны персональность и субъектно-преди-
катно-объектные отношения.
Концептуальным основанием модели грамматики, о которой идет
речь, является треугольник «семантическая категория —
функционально-семантическое поле — категориальная ситуация».
Семантическая категория, рассматриваемая в единстве с грамматическими и
лексическими средствами ее выражения в данном языке, трактуется как
функционально-семантическое поле (ср. такие поля, как аспектуаль-
ность, временная локализованность, темпоральность, таксис,
персональность, залоговость, локативность, бытийность, посессивность).
Репрезентации семантических категорий и соответствующих полей в
речи связываются с понятием категориальной ситуации. Таким
образом, парадигматическая система функционально-семантических полей
соотносится с их проекцией на высказывание — аспектуальными,
темпоральными, таксисными, локативными, бытийными, посессивными и
другими категориальными ситуациями.
Предисловие
11
Теория грамматической семантики связывается в этой книге с
проблематикой системного анализа (ср. такие вопросы, как
взаимодействие системы и среды; оппозиции и неоппозитивные различия,
структурные типы функционально-семантических полей). Чем
интенсивнее развиваются современные функциональные направления
лингвистических исследований (в частности, в сфере грамматики), тем
актуальнее становится дальнейшее развитие системно-структурных
аспектов лингвистического анализа в их связях с аспектами
коммуникативными. Изучение особенностей системно-структурной
организации языкового содержания — одна из сторон познания «языковой
картины мира».
В книге последовательно реализуется проблемный принцип ее
построения: в рамках определенного круга вопросов объединяются
переработанные фрагменты из разных книг и статей, а также новые, до
сих пор не опубликованные работы. Во всех случаях ранее
опубликованные книги и статьи подвергаются существенным преобразованиям.
Вносимые изменения касаются как самого содержания излагаемой
концепции, так и анализа языкового материала. В новых работах
высказанные ранее положения получили определенное развитие, вводятся
некоторые понятия и аспекты анализа языкового материала, которые
ранее отсутствовали или не были раскрыты с достаточной полнотой.
Изменился «общий фон» учитываемой литературы по проблемам
теории значения и проблемам функциональной грамматики.
Эту книгу я посвящаю памяти Юрия Сергеевича Маслова, моего
Учителя. Крупный языковед-теоретик, основатель Ленинградской
(Петербургской) аспектологической школы, пользующейся известностью и
признанием в России и за рубежом, славист, внесший значительный
вклад в развитие болгаристики и славистики в целом, германист,
блестящий педагог, воспитавший несколько поколений филологов, Ю. С. Мас-
лов был и остается образцом для учеников и последователей, его
научное творчество — постоянный источник, побуждающий к новым
научным поискам.
Мне посчастливилось работать вместе с замечательными учеными —
Соломоном Давидовичем Кацнельсоном и Владимиром
Григорьевичем Адмони. Осмысление их трудов постоянно влияло и продолжает
влиять на развитие научных исследований.
Глубокая благодарность автора обращена к коллегам — прежде всего
к сотрудникам отдела теории грамматики Института лингвистических
12
Предисловие
исследований РАН, участвовавшим в обсуждении общего замысла и
отдельных частей этой книги.
Благодарю моих учеников. Постоянное общение с ними всегда
помогало и помогает мне в поисках оптимальных подходов к решению
рассматриваемых проблем.
Особая благодарность за неоценимую помощь и поддержку на
разных этапах создания этой книги — моей жене Татьяне Всеволодовне
Рождественской, моим сыновьям Владимиру Александровичу Бон-
дарко и Николаю Александровичу Бондарко.
Часть I
Из истории вопроса о соотношении
языкового и мыслительного содержания
На основе книги: Грамматическое значение и смысл. Л., 1978 и
статьи: Из истории разработки концепции языкового содержания в
отечественном язьпсознании XIX века (КС. Аксаков, А. А. Потебня, В. П. Слан-
сюш)// Грамматические концепции в язьпсознании XIX века. Л., 1985.
Разработка вопроса о соотношении языкового и мыслительного
(смыслового, понятийного) содержания опирается на давнюю
языковедческую и философскую традицию (ср. идеи В. Гумбольдта и
А. А. Потебни). Далее мы коснемся тех аспектов этой проблематики,
которые представлены в отечественном языкознании (в последующих
частях книги учитываются различные направления разработки
проблемы стратификации семантики, в частности в трудах представителей
пражской школы, в работах Э. Кошмидера и Э. Косериу).
В истории грамматической мысли в России, наряду с различиями
между направлениями и школами, проявляется преемственность в
развитии некоторых фундаментальных идей. К их числу относится идея
вычленения собственно языкового содержания и его соотнесения с
содержанием мыслительным.
Концепция языкового содержания (в его соотношении с
содержанием мыслительным) во всем основном представляет собой целостное
направление в теории значения. Это направление, разумеется, не
ограничивается рамками отечественного языкознания, но в русской
грамматической традиции оно выражено четко и ярко. Далее мы обращаем
внимание на те стороны анализируемых концепций, которые имеют
непосредственное отношение к проблеме стратификации семантики и
оказываются особенно актуальными на современном этапе развития
семантических исследований.
Позиции того направления в теории значения, которое проводит
различие между собственно языковым и мыслительным (смысловым)
аспектами семантического содержания, могут быть раскрыты на
основе отечественной грамматической традиции. Труды таких
языковедов, как К. С. Аксаков, А. А. Потебня, И. А. Бодуэн де Куртенэ, Ф. Ф. Фор-
16 Из истории вопроса о соотношении языкового и мыслительного содержания
тунатов, А. А. Шахматов, А. М. Пешковский, Л. В. Щерба, И. И.
Мещанинов, В. В. Виноградов, до сих пор не привлекали к себе достаточного
внимания с точки зрения теории значения в грамматике. Между тем
постановка и решение общетеоретических вопросов грамматической
семантики в трудах этих и ряда других ученых представляет значительный
интерес для современной лингвистической теории.
Рассматривая старые и новые концепции семантического
содержания применительно к грамматике, мы сознательно предпочитаем
цитирование или близкий к тексту пересказ более свободному
изложению, чтобы представить рассматриваемые концепции более
объективно. Это особенно важно по отношению к лингвистической традиции,
которая может быть искажена при «свободном» истолковании с
применением современной терминологии. Разумеется, самый отбор наиболее
существенного в рассматриваемых работах, акценты на тех или иных
положениях, система изложения — все это не может не отражать
позиции автора.
Глава 1
Концепция К. С. Аксакова
Для грамматических работ К. С. Аксакова характерна ярко
выраженная направленность на выявление специфических особенностей
собственно языкового содержания, прежде всего в сфере грамматики.
Общетеоретический подход к осмыслению содержательной стороны
языка сочетается в его трудах с детальным анализом тонких оттенков,
связанных с каждой из рассматриваемых форм. Этим во многом
определяется значимость трудов К. С. Аксакова для развития тех
направлений семантической теории, которые в настоящее время
концентрируют внимание исследователей на «языковой картине мира».
Языковая форма и «содержание, воплотившееся в языке»
Грамматическая концепция Константина Сергеевича Аксакова
(1817—1860) отличается ярко выраженной философской
направленностью. Философский подход был характерен для творчества
К. С. Аксакова в разных областях филологии, истории, публицистики,
литературной критики. Грамматика не была для него изолированным
предметом изучения. Она органически входила в широкий круг
явлений литературы, фольклора, эстетики, культуры, истории,
охватываемых и обобщаемых с философской точки зрения. Философские
воззрения К. С. Аксакова (испытавшие на себе значительное влияние систем
Гегеля и Шеллинга), его теоретико-литературные, эстетические
взгляды в духе славянофильской доктрины в сочетании со взглядом
на язык с точки зрения писателя (поэта, драматурга, прозаика) — все
это отразилось на разных сторонах его грамматической концепции.
Иван Сергеевич Аксаков писал о своем брате: «.. .философский склад
мышления остался ему привычен на всю его жизнь, и самый его „Опыт
русской грамматики" может быть по справедливости назван опытом
2—1959
18 Из истории вопроса о соотношении языкового и мыслительного содержания
философии русского языка» (От издателя. — В кн. [Аксаков 1875: XII]).
И в другом месте: «...процесс его ученой работы был не просто
аналитический, но, так сказать, и художественный вместе, мгновенно
объемлющий синтез исследуемого явления, его „душу живу" и органическую
цельность. Его мысль почти всегда предваряла длинный путь
логических выводов и формального знания и нередко, к удивлению ученых,
находила себе подтверждение или в целой массе научных данных, еще
вовсе не известных Константину Сергеевичу, или в последующих
открытиях науки» [Там же: VIII].
Теоретико-грамматические идеи К. С. Аксакова уже привлекали
к себе внимание исследователей. Важное значение имеет анализ
воззрений К. С. Аксакова, данный В. В. Виноградовым (см. [Виноградов
1972: 427—428, 480—481; 1958: 194—202, 242—246]).
Однако далеко не все, что представляет несомненный интерес
с точки зрения истории и современной теории языкознания, извлечено
из его трудов и подвергнуто историко-лингвистическому анализу.
Взгляд на теоретико-грамматическое наследие ученого с точки зрения
современных тенденций развития лингвистической мысли выдвигает
на передний план те стороны концепции К. С. Аксакова, которые ранее
не обращали на себя должного внимания. В последующем изложении
мы пытаемся представить взгляды К. С. Аксакова на языковое
содержание в той системе, которая отчетливо выявляется в его трудах и
объединяет многие из отдельных высказываний по разным поводам в
целостную грамматическую концепцию.
В грамматическом строе и в языке в целом К. С. Аксаков видел
прежде всего выражение и воплощение мышления в словесной форме;
идея значимости языковой формы для познания содержания,
выразившегося и воплотившегося в самом языке, в его построении, в его
формах, — это центральная мысль (в данном круге проблем), которая
обусловливает целый ряд теоретических линий, расходящихся от этого
центра. Такое понимание соотношения языка и мышления, во многом
близкое идеям В. Гумбольдта, вместе с тем в своем конкретном
воплощении и развитии в трудах К. С. Аксакова заключает в себе немало
самобытного, своеобразного, самостоятельно осмысленного, в частности
применительно к конкретным фактам русского языка. Приведем
высказывание К. С. Аксакова, в котором раскрывается осмысление языка
не только как средства выражения мысли, но и ее воплощения:
«Не только посредством языка человек выражает мысль свою, но в языке
Концепция К. С. Аксакова
19
самом, в его создании и построении — от образования слов до
малейших его изменений — выразилась мысль, или лучше, мышление
человека. — Однако было бы очень ошибочно строить и распределять язык
по отвлеченным законам логики. Вспомним, что язык в составе своем
есть воплотившаяся мысль; язык есть разумный мир. А потому мы
должны понять язык и построить его на основании в нем
выразившейся мысли. О том, что в языке не получило своего язычного выражения,
своей словесной формы, — о том говорить нечего... Язык сам мыслит
своими формами, флексиями, словоизменениями и пр. Это-то
мышление самого языка, выражающееся в различных формах, необходимо
должна следить грамматика» [Аксаков 1875: 530] (Критический разбор
«Опыта исторической грамматики русского языка» Ф. И. Буслаева).
Заметим попутно, что тема выражения мысли не только
посредством языка, но и в самом языке развивалась позднее в сходном
направлении Ф. Ф. Фортунатовым: «Тот, кто не привык думать об отношении
языка к мысли, замечает главным образом лишь внешнее проявление,
обнаружение связи, существующей между мышлением и языком: язык
представляется средством для выражения наших мыслей. И при таком
взгляде сознается тесная связь языка с мышлением, но только при этом
предполагается, будто мысль, обнаруживающаяся в речи, сама
существует, развивается совершенно независимо от слов... В
действительности явления языка по известной стороне сами принадлежат к явлениям
мысли» [Фортунатов 1957: 434—435].
Концепция языкового содержания, опирающаяся на языковую
форму, в освещении К. С. Аксакова противопоставлена логическому
направлению в грамматике. Эта линия утверждения собственно языкового
подхода к значениям, изучаемым языковедами, получает дальнейшее
развитие в отечественной науке, причем развивается и критика
логицизма в грамматике. Именно такой — собственно лингвистический —
подход к проблеме значения, противопоставленный логическому
подходу, представлен, в частности, в трудах А. А. Потебни, В. П. Сланско-
го, Ф. Ф. Фортунатова, А. М. Пешковского. Одним из основателей этого
направления был К. С. Аксаков. Многие из его позитивных идей о
собственно языковой природе значений, рассматриваемых на основе их
выражения и воплощения в языковых формах, излагались им в
полемике с теми или иными проявлениями логицизма, особенно в
грамматике Ф. И. Буслаева. К. С. Аксаков выступал против различных
проявлений отхода от языковых форм при описании значений.
2*
20 Из истории вопроса о соотношении языкового и мыслительного содержания
Примечательно следующее рассуждение К. С. Аксакова по поводу
анализа значения взаимности в грамматике Ф. И. Буслаева: «Автор
говорит о предлогах с и между, выражающих взаимность при словах,
означающих сходство или различие. Итак, автор говорит уже не о
разряде слов, не о виде, принятом частью речи, не о залоге, а о
выражении взаимности, об обороте речи. Это совсем другое. Этому место при
рассматривании оборотов речи; да и там по-настоящему не стоит
говорить об этом; ибо что это за оборот речи — взаимный? Залог
взаимный (возвратный) — другое дело: он, выраженный в языке особенным
образом, имеет все право на внимание и определение науки. Но оборот
речи взаимный ничем особенным не отличается. Автор приводит для
выражения взаимности предлоги с и между; а почему же не говорит он,
например, о выражении один другого, один на другого и т. д. Они любят
один другого, похожи один на другого? Чем же это не взаимность? Или еще
оборот: он любит ее, а она любит его, он похож на нее, а она похожа на него...
Чем же опять это не взаимность? В том-то и дело, что автор, вышедши
из предела языка, перешел в самостоятельную область понятий,
независимых от слова, для которых слова служат только средством и
которые потому, выражаясь словами разными, и не могут образовать
особого разряда слов» [Аксаков 1875: 553—554] (Критический разбор
«Опыта исторической грамматики русского языка» Ф. И. Буслаева).
В приведенных выше суждениях К. С. Аксакова четко выражен
принцип дифференциации собственно языковых значений, присущих
языковым единицам и классам, с одной стороны, и, с другой стороны,
понятий, передаваемых сочетаниями слов, но не лежащих в основе
специальных грамматических форм и разрядов.
Принцип опоры грамматического описания на средства
формального выражения, специфические для грамматики, мысль о
необходимости строгого разграничения грамматического выражения языкового
значения и передачи сходного понятия в лексическом значении слов
раскрывается в целом ряде конкретных суждений, содержащихся в
критическом разборе грамматики Ф. И. Буслаева. Так, предметом
критики является следующее суждение Ф. И. Буслаева: «Взаимный залог
может быть выражен в форме не только возвратного, но и
действительного глагола, например: „сражаться с кем, разговаривать с кем"». И
далее: «Действительный или средний глагол тогда только получает
значение возвратного, когда по самому смыслу своему показывает взаимное
Концепция К. С. Аксакова
21
действие двух или нескольких предметов, напр., воевать, спорить»
([Буслаев 1858: 130]; см. также [Буслаев 1959: 351]).
К. С. Аксаков возражает: «С этим мы не можем согласиться на
основании того, что мы признаем только то в языке, что в языке же самом
нашло выражение. Мы признаем глагол возвратный, ибо видим в нем
глагол сложный, или, лучше, сросшийся с частицею ся (взаимный есть
тот же возвратный); в глаголах спорить, воевать мы частицы ся не видим
и за взаимные глаголы их не признаем, до их чисто внутреннего
личного значения в грамматике мы нужды не имеем. Да и оно, мне кажется,
не дает еще права называться этим глаголам взаимными... Если
принять вышеуказанное мнение автора, то почти всякий средний глагол
будет взаимным, например: рассуждать, думать, играть — все это будут
взаимные глаголы, — прибавьте только: с кем. В таком случае не будет
границы между залогами. Это, очевидно, несправедливо: ибо
определение основывается тогда не на языке самом, не на формах его, а на
значении внутреннем, отвлеченном, какое можно придать слову без
всякого с его стороны изменения» [Аксаков 1875: 555—556]
(Критический разбор...).
Мысли К. С. Аксакова имеют непосредственное отношение к
проблеме соотношения направлений грамматического анализа «от формы
к значению» и «от значения к форме». Признавая важность и
необходимость ономасиологического подхода, связанного со вторым из
указанных направлений грамматического описания, следует вместе с тем в
полной мере осознать различия между значениями языковых единиц,
классов и категорий, с одной стороны, и смыслами, передаваемыми с
помощью различных сочетаний языковых средств в речи, но не
являющимися внутренней содержательной стороной определенной
языковой формы или системы форм, — с другой.
Основное направление рассуждений К. С. Аксакова, о которых
идет речь, не было изолированным и замкнутым в рамках его
концепции и его времени. По существу вся теоретико-грамматическая
концепция Ф. Ф. Фортунатова строится на принципе опоры на форму при
изучении значений, т. е. на основе вычленения значений
грамматических форм как предмета грамматического описания (см. [Фортунатов
1956: 111—125, 131—167]).
Мысли К. С. Аксакова приобретают особую актуальность в связи с
характерным для многих работ пристальным вниманием к наиболее
сложным (имплицитным, комбинированным, связанным с контекстом
22 Из истории вопроса о соотношении языкового и мыслительного содержания
и речевой ситуацией) средствам выражения смыслового содержания
(см., например, [Кацнельсон 1972: 78—94]). Исследование «скрытых» в
лексике и контексте семантических признаков, значимых для
грамматики, требует строгого отграничения собственно грамматических
значений и средств их выражения от содержательно сходных (но не
тождественных) семантических признаков, которые находят сложное
выявление в лексических значениях языковых единиц и в окружающем
их контексте.
Концентрируя внимание на значениях грамматических форм,
К. С. Аксаков вместе с тем не изолирует их от логических понятий: «Мы
сами говорим, что в языке только то движение мысли важно для
грамматики, которое получило язычное выражение; но все, что в языке
получило выражение, — уже непременно относится к логике... В языке
находятся не все, какие есть, логические понятия, но все понятия,
какие есть в языке, — непременно логические» [Аксаков 1875: 536]
(Критический разбор... ).
Суждения К. С. Аксакова о роли языковых форм в грамматическом
описании значений базируются на его более общих представлениях о
связи мышления с языком: «...в самом высшем своем полете, своем
существовании, она [мысль] носит на себе это слово, отвлекаемое вместе с
нею... Но слово тут, и без него нет и не было бы мысли: и всегда,
остановившись, можно вглядеться в конкретность его существования,
выражения, формы. С другой стороны, и слово само по себе не остается
как бы одно, покинутое мыслью... В нем всегда мысль... — и
нераздельна связь мысли со словом, как нераздельна связь содержания с
выражением, идеи с формою, конкретно выразившаяся» [Там же: 322]
(Ломоносов в истории русской литературы и русского языка).
С акцентом на том, и лишь на том, в мысли, что находит выражение
в языковых формах, связано проводимое К. С. Аксаковым
разграничение «смысла, выраженного в самом обороте» и «придаваемого смысла»
(т. е. смысла, который можно извлечь из данного оборота, но
принадлежащего собственно не ему, а другому обороту). Так, К. С. Аксаков
пишет: «... из действительного: я тебя люблю... вы можете извлечь смысл
страдательного: ты мною любим, и наоборот; но тем не менее оба
оборота остаются сами по себе, и оба самостоятельные» [Там же: 577]
(Критический разбор...). Разграничение содержания, выраженного
средствами данного высказывания, и того смысла, который передается при
различных возможных заменах данного высказывания (или отдельных
Концепция К. С. Аксакова 23
его элементов) другими высказываниями (или элементами
высказываний), актуально и для современной лингвистической мысли.
Каждый грамматический оборот, с точки зрения К. С. Аксакова,
самостоятелен, мысль находит выражение в независимых оборотах.
Высказывая это положение, К. С. Аксаков выступает против истолкования
одних конструкций как результатов сокращения других (например, у
Ф. И. Буслаева: просил пустишь = чтобы пустил; думаю идти = о том,
чтоб идти и т. п.): «Мы уже много раз говорили и о подобных
сокращениях, существующих только в ошибочных толкованиях грамматик,
толкованиях, противоречащих жизни, действительности языка,
уничтожающих разнообразность и самостоятельность его оборотов, из
которых каждый стоит независимо друг подле друга, не сокращаясь и не
распространяясь один из другого, а имея дело прямо с мыслию
человека, в речи выражающеюся» [Там же: 630—631] (Критический разбор...).
И далее: «А почему, однако, — можно спросить грамматиков, — этот
оборот из того сокращается, а не тот из этого распространяется?
Распространение, кажется, скорее можно допустить. Мы вовсе не думаем
принимать ни сокращения, ни распространения, а предлагаем только
этот вопрос грамматикам» [Там же: 631].
Подчеркивая самостоятельность и независимость отдельных форм и
конструкций, К. С. Аксаков вместе с тем в ряде случаев отмечает частные
связи между значениями форм в парадигме, например: «Значение
винительного падежа, в отношении к именительному, совершенно отлично
от других; винительный падеж не изменяет именительного; он только
выводит его из его непосредственного состояния спокойствия, становит
его предметом, поэтому одно отношение именительного и винительного
может назваться прямым, тогда как все другие косвенны» [Там же: 122]
(Ломоносов в истории русской литературы и русского языка).
Разумеется, К. С. Аксаков был далек от системного подхода к языку,
однако отдельные частные проявления системности, объективно
данные в языке, он видел и анализировал. Осмысление частных связей
между элементами отдельных подсистем (как в приведенном выше
фрагменте) было важным шагом в развитии грамматической мысли.
Следует заметить, что общая идея взаимосвязи отдельных
элементов в языке достаточно ясно выражена К. С. Аксаковым: «Да, всякое
слово в языке живо: оно соединено бесчисленными неразрывными
путями с другими словами языка и живет как необходимый член в своем
24 Из истории вопроса о соотношении языкового и мыслительного содержания
огромном семействе, выражающем в себе семейство народное» [Там же: 3]
(О грамматике вообще...).
Идея общего значения в грамматике
Обратимся теперь к одному из наиболее важных элементов
концепции К. С. Аксакова — к идее общего значения в грамматике.
Понятие общего значения в истолковании К. С. Аксакова базируется на
принципе языковой формы как основания грамматики: речь идет о
значении, присущем языковой форме. Вместе с тем в истолковании
отношения между значением формы в языке и ее употреблениями в речи
существенную роль играет осмысление К. С. Аксаковым философских
вопросов о соотношении общего и отдельного, сущности и явления,
закономерного и случайного.
Показательна критика подхода к определению значений
падежных форм, основанного на рассмотрении отдельных употреблений
падежей в речи: «... до сей поры падежи рассматривались по
употреблению их в самой речи, под управлением предлогов или глаголов, где они
являются в различных случайностях. Вследствие таких-то случайных
употреблений давались падежам определения и названия: напр., я дал
человеку книгу — падеж дательный... Удивительно, как до сих пор не
сбивало г-д грамматиков то, что определения их беспрестанно
оказывались недостаточными, и поэтому приходилось придумывать новые
объяснения или даже исключения. Подобные определения решительно не
могли быть удовлетворительны, ибо почерпались из случаев.
Например: тебе идти вперед, здесь падеж не подходит под определение падежа
дательного; или еще: ты мне с места не сходи. — Самое полное
определение в наших грамматиках есть то, которое наиболее исчисляет общих
случаев употребления; очевидно, что это понимание весьма условное,
внешнее и недостаточное. Нам кажется, что такое воззрение должно
сбивать с толку, ибо всякое случайное определение (если мы вздумаем
принять оное за общее определение) закрывает перед нами закон,
являющийся в нем лишь какою-нибудь одною стороною своею. Полное
исчисление случаев невозможно. Наиболее полное исчисление все так
же сбивает, ибо это все частные случаи употребления, не только
скрывающие общий закон, но часто противоречащие друг другу, как скоро
Концепция К. С. Аксакова
25
не понят этот общий закон, в котором находят они свое единство и
объяснение» [Аксаков 1860: 82] (Опыт русской грамматики).
Таким образом, К. С. Аксаков подчеркивает различие в статусе
значения формы (здесь заключена закономерность) и ее употреблений
(представляющих собой частные случаи, в которых выявляется лишь
одна из сторон закономерности). Думается, что до сих пор сохраняет
свою значимость принцип: определение значения формы не может
быть сведено к исчислению отдельных случаев ее употребления.
Следует подчеркнуть, что критические высказывания К. С. Аксакова
направлены не вообще против учета частных употреблений, а против
определений, исходящих от отдельных употреблений, но претендующих на
всеобщность. Характеризуя соотношение значения формы и ее
употреблений, К. С. Аксаков подчеркивает диалектическую связь — общего и
частного. Эта связь — излюбленная философская тема для К. С.
Аксакова. Определяя общие задачи науки, он пишет: «Наука есть сознание
общего в явлении, целого в частности» [Там же: VII]. На диалектической
связи общего, закономерного, и отдельного, частного, базируется и
истолкование отношения между значением падежа и его
употреблениями: «...падежи имеют свой самостоятельный смысл, обнаруживающийся
при всяком случае разными своими сторонами, а иногда и в
самостоятельном употреблении... Падежи имеют, повторяем, свой
самостоятельный, независимый, разумный смысл и потому могут и должны
рассматриваться сами в себе, а не только в употреблении; следовательно,
должны быть поняты с этой точки зрения, даже и вне синтаксиса, в
котором, конечно, как в живой речи, полнее выступает смысл и падежей и
всех грамматических изменений: поэтому-то подробнейшее и
отчетливейшее объяснение падежей и относим мы к синтаксису» [Там же: 83].
Ср. также высказывания К. С. Аксакова о других категориях: «Смысл
повелительного как повелительного легко открывается и понимается
во всех разнообразных его употреблениях...» [Аксаков 1875: 569]); «Мы
думаем, что предлоги должны быть определены в них самих; должно
быть определено общее значение каждого предлога, и отсюда
должность, которую отправляет он в языке, в разнообразных приложениях,
иногда, по-видимому, вовсе между собою несходных» [Там же: 611].
Поиск общей закономерности, объединяющей частные употребления
грамматических форм, характерен для разных периодов истории
языкознания. В развитии этой темы К. С. Аксаков не был одинок. Сходные
мысли в той или иной форме высказывались и несколько ранее, и позже.
26 Из истории вопроса о соотношении языкового и мыслительного содержания
Так, Ф. Вюльнер писал о том, что идея, которую нужно искать в
лингвистической форме, должна быть одной идеей, одним-единственным
основным значением высокой степени абстракции, для того чтобы из него
могли быть выведены все конкретные употребления формы (см. [Wüllner
1827]; излагаем суждения Ф. Вюльнера по кн. [Hielmslev 1935: 37]).
H. П. Некрасов, непосредственно опираясь на труды К. С. Аксакова,
проводит мысль о необходимости вникнуть в собственное значение
форм, «...раскрыть их собственный смысл; потом не трудно будет уже
добраться и до понимания того разнообразия значений, с которыми
они появляются в речи» [Некрасов 1865: 24]. И далее: «Повторяем: от
значения формы должно доходить до значения ее разнообразного
употребления — вот метод, которому мы следуем в решении каждого
вопроса» [Там же].
Конкретные истолкования К. С. Аксаковым общих падежных
значений в русском языке весьма уязвимы. Таково, например,
определение значения родительного падежа на основе понятия
отвлеченности (см.: Опыт..., с. 80), а также определение значения дательного
падежа как «прикосновенного присутствия предмета, участия его в деле»
(с. 81). Однако на последующее развитие теории общих значений в
грамматике оказал влияние прежде всего общий подход к значениям
грамматических форм как к языковым сущностям, которые лежат в
основе представленных в речи частных употреблений. Думается, что и за
пределами теории общих значений для описания категориальных
значений грамматических форм важен выдвинутый К. С. Аксаковым
тезис о необходимости проводить различие между значением формы и
ее употреблением.
Представляют значительный интерес разбросанные в разных местах
«Критического разбора» грамматики Ф. И. Буслаева замечания К. С.
Аксакова о различных типах употреблений и об отношении между
значением формы и ее непрямыми употреблениями. Так, говоря о формах
повелительного наклонения, он пишет: «За целым наклонением,
употребляющимся различно... следует удержать название не
желательного, а повелительного; ибо первоначальный прямой смысл этого
наклонения есть повелительный; оно в сущности — повелительное. Если
уже признавать сослагательное и желательное, то они суть не что иное,
как оттенки к собственно-повелительному, и вместе с ним составляют
три вида одного и того же наклонения. Первый смысл наклонения,
сказали мы, есть повелительный, напр.: скажи, возьми и проч.; таково пря-
Концепция К. С. Аксакова
27
мое его употребление. Это только употребление косвенное дает ему
второй смысл; напр.: „скажи я ему хоть слово, так он"... или „он ему и
скажи, что...". А возьмите повелительное, как оно есть, без
сопровождающих слов в первоначальном его виде, — и оно будет повелительное,
и только» (Критический разбор..., с. 567—568). И далее: «Не надо
забывать, — даже и там, где употребление кажется очевидным, — что
употребление одной формы в смысле другой никогда еще не превращает
одной формы в другую и что как ни употребляется явственно одна форма
в смысле другой, в основе всегда остается собственный ее, коренной, ей
принадлежащий смысл» [Там же: 573]. Концепция общих значений
грамматических форм в интерпретации Н. П. Некрасова была
подвергнута критике А. А. Потебней (см. [Потебня 1958: 42—45]).
В реализации принципа опоры на языковую форму, в частности
в трактовке отношения между значением формы и ее употреблениями,
К. С. Аксаков не всегда был последователен. Его концепция не лишена
противоречий. Стремясь доказать, что «русский глагол управляется
с категориею времени совершенно самостоятельно и вовсе не похоже
на глаголы других языков» [Аксаков 1875: 411] (О русских глаголах), и
выдвигая теорию вневременности русского глагола, он теряет опору
на языковую форму и нарушает выдвинутый им принцип различения
значения формы и ее употреблений. Высказывая суждение: «формы
прошедшего времени у нас нет» [Там же: 412], К. С. Аксаков ссылается
на то, что «перед нами... на самом деле — отглагольное
прилагательное». Здесь факты истории языка отнесены к его современному
состоянию. Отрицая наличие в русском языке форм будущего времени,
К. С. Аксаков приводит примеры, в которых «будущее употребляется
как прошедшее», или ссылается на пример «употребления т. н.
будущего в настоящем», откуда делается вывод, что «формы глагола, часто
употребляемые для выражения будущего, не могут называться
формами будущего времени, ибо часто употребляются в прошедшем и в
настоящем» [Там же: 413]. Таким образом, вторичные, отчасти
переносные употребления формы заслонили в данном случае ее основное
значение. Придя к выводу, что «в русском глаголе нет формы будущего
времени», К. С. Аксаков продолжает: «Какое же время есть в русском
глаголе? Одно настоящее? Но настоящее одно, без понятия
прошедшего и будущего, не есть уже время: это бесконечность» [Там же].
Уже современники К. С. Аксакова заметили слабость этой теории и
неубедительность ее оснований. Так, И. В. Киреевский писал К. С. Аксакову
28 Из истории вопроса о соотношении языкового и мыслительного содержания
по поводу его брошюры «О русских глаголах»: «Если будущее
самостоятельное может заменяться другими временами или даже смешиваться
с ними везде, где речь идет не о времени, но о порядке отношения
между двумя или несколькими действиями, то это не мешает будущему
быть будущим, настоящему настоящим, а прошедшему прошедшим
там, где нужно определить время действия» [Киреевский 1861: 407].
В рецензии на брошюру К. С. Аксакова «О русских глаголах»,
опубликованной в журнале «Современник», отмечалось, что «часто
встречающееся в разговоре и в народной поэтической речи употребление
всех трех времен одного вместо другого», на которое ссылается
К. С. Аксаков, «есть употребление фигурное» (эти и другие материалы
приведены в статье [Фессалоницкий 1963: 61—68]).
Ориентация на факты самого языка, на его категории и формы как
на источник, из которого должна выводиться теория, у К. С. Аксакова
была тесно связана со стремлением отразить в грамматическом описании
национальное своеобразие грамматического строя русского языка,
раскрыть богатство и многообразие живой речи. Такой подход к задачам
грамматики, связанный с общими идеями славянофильства, был
направлен не просто против априорных схем вообще, а конкретно против
«готовых формул иностранных грамматик», в которые «втискивается
русский язык», а также против схем универсальной логической грамматики.
Как известно, конкретные выводы К. С. Аксакова о некоторых
грамматических категориях русского языка, основанные на
стремлении раскрыть его национальное своеобразие, не всегда были
достаточно обоснованны. Однако общий тезис о недопустимости переноса
схемы описания грамматического строя одного языка на другой язык
был прогрессивен. Как известно, аналогичные взгляды высказывались
и другими русскими грамматистами как в более раннее, так и в более
позднее время. Конкретные труды, построенные на этой основе,
обусловили крупные достижения отечественной грамматической мысли
в разработке такой грамматической теории, которая была в
значительной мере освобождена от готовых схем, базирующихся на описании
других языков, и нацелена на познание объективно существующего
строя русского языка.
Следует заметить, что сам К. С. Аксаков не всегда реализовал
провозглашенный им принцип выведения теории из фактов самого языка
вопреки готовым схемам. Иногда при истолковании фактов русского
языка он оказывался под сильным воздействием априорных схем,
Концепция К. С. Аксакова
29
в особенности философских построений Гегеля. Это подмечали уже
современники К. С. Аксакова. Так, Ф. И. Буслаев писал о том, что для
объяснения значения видов русского глагола К. С. Аксакову «надобно
было только привести на память философское учение о том, что идея
сначала не доходит до формы, потом сливается с нею и наконец через
нее переходит — и вот готова чисто русская философия нашего
глагола» [Буслаев 1855: 45] («О русских глаголах» Константина Аксакова).
См. интересные материалы в указанной выше статье [Фессалоницкий
1963: 61—63].
И все же призыв к извлечению теории из самих фактов языка не
был лишь декларацией: этот тезис подтверждался многими примерами
убедительно проведенного К. С. Аксаковым анализа языкового
материала, в частности в области залога и смежных явлений.
Иногда онтологизм К. С. Аксакова принимает форму
отрицательного отношения к «правилам», например: «Жизнь нашего глагола с его
видами и всеми оттенками до того, по-видимому, произвольна, так
своеобразна, так разнообразна, что очень трудно поддается
установлению правил и вообще объяснению» [Аксаков 1875: 473] (Критический
разбор...). На самом деле К. С. Аксаков отрицает не правила вообще,
а схематизм правил, слишком жесткую и прямолинейную
регламентацию, не учитывающую многообразия языковых фактов. Сам он во
многих случаях глубоко и тонко анализирует языковые значения форм в их
живом употреблении с учетом тончайших оттенков (далеко не всегда
отмечаемых в современных грамматических описаниях), обращая
внимание на многоаспектное взаимодействие значений разных
грамматических категорий, на их связь с лексическим значением слов.
Попытаемся коротко определить значимость того вклада, который
внес К. С. Аксаков в развитие теории значения в грамматике.
К. С. Аксаков был одним из основателей того направления в
изучении содержательной стороны языка, которое базируется на собственно
языковом содержании, что обеспечивается опорой на языковые формы.
В разных проявлениях, по разным поводам у К. С. Аксакова проводится
единый принцип опоры на языковую форму как основу описания и
объяснения грамматических значений. Это концептуальное единство —
примечательная черта грамматических воззрений К. С. Аксакова.
Указанный принцип получил дальнейшее развитие в трудах
Ф. Ф. Фортунатова и его последователей. Очевидна тесная связь
воззрений К. С. Аксакова и основных принципов московской школы
30 Из истории вопроса о соотношении языкового и мыслительного содержания
в подходе к соотношению формы и содержания в грамматике. Таким
образом, в данном отношении истоки фортунатовского направления
восходят к концепции К. С. Аксакова.
В трудах К. С. Аксакова мы не найдем определения грамматической
формы. Вообще в его работах мало дефиниций. Для него не характерно
стремление к точным и строгим определениям. Изложение К. С.
Аксакова, лишенное внешних признаков строгости и точности, создает,
однако, нечто очень важное и ценное — целостное направление
грамматической мысли, строгое по самой сути его содержания — по опоре на
языковые формы.
Одна из живых и актуальных сторон теоретико-грамматического
наследия К. С. Аксакова — это образцы многоаспектного анализа
фактов русского языка в его живом функционировании. Для этого анализа
характерно сочетание теоретической направленности и
художественной непосредственности, живой эстетической оценки. Разбор
языкового материала в трудах К. С. Аксакова характеризуется
самостоятельностью и простотой, отсутствием скованности рамками той или иной
предшествующей системы грамматического описания. Лучшие
образцы разбора конкретных форм и оборотов отличаются тонкостью
языковедческой и вместе с тем эстетической интуиции, вниманием к
тончайшим оттенкам языковых значений, глубоким погружением в
содержательный мир родного языка.
Уже говорилось о некоторых слабых сторонах отдельных
теоретических построений К. С. Аксакова. Стремясь избежать
модернизации и идеализации воззрений грамматиста середины XIX века и не
скрывая слабых сторон его суждений, мы вместе с тем обращали
основное внимание на те стороны его концепции, которые сыграли важную
роль в последующем развитии лингвистической мысли, а отчасти
сохраняют в том или ином отношении свою значимость и для науки
наших дней.
Глава 2
Концепция А. А. Потебни
Языковое и «внеязычное» содержание
В той традиции, к которой восходят современные теории
стратификации семантики, первостепенную роль играет концепция А. А.
Потебни (1835—1891). В его суждениях по рассматриваемой нами
проблеме особую значимость, на наш взгляд, имеет постановка и
интерпретация следующих вопросов: а) о разграничении и соотнесении языкового
содержания и «внеязычного значения»; о языковом значении как
форме (способе представления) мыслительного содержания; б) о
языковой категоризации мыслительного содержания.
А. А. Потебня в эксплицитной форме разграничил языковое и
«внеязычное» содержание, обратив особое внимание на вопрос о
взаимосвязях рассматриваемых содержательных объектов. Соотношение
языкового и внеязыкового (мыслительного) содержания трактуется
А. А. Потебней в нескольких аспектах. Каждый из них представляет
собой особую тему, которая важна сама по себе, однако следует
подчеркнуть связь этих тем, их включение в единую проблему соотношения
содержания языка и мышления.
Языковое содержание А. А. Потебня трактовал как форму по
отношению к содержанию мыслительному («внеязычному»). По мысли
А А. Потебни, «... содержание языка состоит лишь из символов
внеязычного значения и по отношению к последнему есть форма. Чтобы
получить внеязычное содержание, нужно бы отвлечься от всего того,
что определяет роль слова в речи, напр., от всякого различия в
выражениях: „он носит меч", „кто носит меч", „кому носить меч", „чье дело
ношенье меча", „носящий меч", „носитель меча", „меченоситель",
„меченосец", „меченоша", „меченосный"» [Потебня 1958: 72].
Таким образом, в теории А. А. Потебни уже заложены основы для
понимания смысла как инварианта синонимических преобразований.
32 Из истории вопроса о соотношении языкового и мыслительного содержания
Намеченный А. А. Потебней путь выведения внеязыкового
содержания совершенно ясен: посредством сопоставления синонимичных
(полностью или частично) выражений и отвлечения от содержательных
особенностей каждого из них выделяется некоторое инвариантное
смысловое содержание, которое и определяется как внеязыковое. Этот путь
определения инвариантных смыслов используется и в современных
исследованиях (наряду с другим путем, связанным с межъязыковыми
сопоставлениями).
Положение о том, что содержание языка состоит из символов «вне-
язычного значения», отражает общий взгляд А. А. Потебни на
символичность языка в его отношении к мышлению: «Ни реальное, ни
формальное значение слова не могут существовать сами по себе. Язык
во всем без исключения символичен. Никогда значение слова с тех пор,
как слово стало словом, не было равно его внутренней форме, т. е. тому-
признаку, которым обозначено значение. Всегда отношение символа
к обозначаемому определяется не чем иным, как употреблением в
связной речи» [Потебня 1977: 113].
В каком смысле языковое содержание есть форма содержания вне-
языкового? Этот смысл раскрывается А. А. Потебней как способ
представления внеязыкового содержания: «Значение слов, в той мере, в
какой оно составляет предмет языкознания, может быть названо
внутреннею их формою в отличие от внешней звуковой, иначе — способом
представления внеязычного содержания» [Потебня 1958: 47]. Итак,
форма в данном случае трактуется в философском смысле способа
представления некоторой сущности: одно содержание (языковое) выступает
как способ представления другого содержания (внеязыкового).
Понимание «способа представления внеязычного содержания»
конкретизируется в следующем рассуждении: «Посредством языка
человек доводит до своего сознания или, другими словами, представляет
себе содержание своей мысли. Язык имеет свое содержание, но оно есть
только форма другого содержания, которое можно назвать
лично-объективным на том основании, что хотя в действительности оно
составляет принадлежность только лица и в каждом лице различно, но самим
лицом принимается за нечто, существующее вне его. Это
лично-объективное содержание стоит вне языка» [Потебня 1977: 118—119].
Суть рассматриваемых отношений разъясняется А. А. Потебней
при анализе употребления грамматических форм. Отчасти речь идет
о переносном употреблении. В этом случае в способе представления
Концепция А А Потебни
33
мыслительного содержания особенно наглядно проявляются элементы
образности. Один из примеров употребления формы аориста в
сербском языке при обозначении будущего события в случаях типа Остани-
те oetje... aja nótjox ('останьтесь здесь, а я пошел'). «Что в таких случаях
есть содержание языка, а что — относительно объективная мысль?
Содержание языка здесь имеет категорию известного оттенка
прошедшего (аориста) — объективная мысль есть будущее; первая есть форма,
второе — содержание, но не языка, а мысли» [Там же: 119]. По поводу
употребления типа «Всякий раз, как я об них подумаю или прочту слово
в журнале, у меня кровь портится» (Пушкин) А. А. Потебня пишет: «Как
во множестве других случаев, так и в рассматриваемых оборотах
отношение предыдущего и последующего может служить образом причины
и следствия, или, другими словами, причинность может
представляться последовательностью во времени» [Там же: 139].
Последний пример свидетельствует о том, что А. А. Потебня, говоря
о способе представления мыслительного содержания, заключающем в
себе «образ», не ограничивается лишь рассмотрением переносного
употребления грамматических форм (это лишь один из частных случаев
более широкого явления образности в языковом содержании). Широкое
обобщение такого подхода представлено, например, в следующем
суждении А. А. Потебни: «Откуда это известно, что в языке будущее не может
обозначать действительного, но объективного времени,
предшествующего тому, которое изображено настоящим? Язык есть искусство, и речь,
как всякое произведение искусства, не равна изображаемому» [Там же].
Общая позиция А. А. Потебни такова: «...вопрос в том, что такое в
рассматриваемых случаях содержание мысли, а что ее образ, символ или
представление, т.е. содержание языка» [Там же: 121]. Думается, что
образность языкового содержания нельзя абсолютизировать и понимать
буквально — как признак, наглядно проявляющийся в любом акте
функционирования любой формы. Из всего изложения А. А. Потебни
вытекает, что положение о языковом содержании как форме «внеязычного
содержания», т. е. способе его представления, следует понимать шире,
имея в виду вообще способ, форму существования мыслительного
содержания. Конкретные проявления образности — это все же частные
случаи, частные реализации более общего и более абстрактного понятия
языкового содержания как формы содержания мыслительного.
Истолкование языкового содержания как способа представления
мыслительного содержания раскрывается А. А. Потебней не только
3—1959
34 Из истории вопроса о соотношении языкового и мыслительного содержания
применительно к фактам современного языка, но в некоторых случаях —
к историческим изменениям языковых значений. Такова, в частности,
интерпретация исторических изменений в значении форм типа напишу.
«Внутренняя форма будущего времени совершенного есть в русском
языке исключительно, а в сербском между прочим — настоящее время
глаголов совершенных. Другими словами, в этих языках будущее время
представляют настоящим: это будущее первоначально было
содержанием личной мысли, потом в свою очередь стало формою нового
содержания — стало содержанием языка, т. е. представлением» [Там же: 120].
Тезис о языковом содержании как способе представления
содержания мыслительного, с нашей точки зрения, верно отражает характер
соотношения языкового и мыслительного содержания, если не трактовать
способ представления, форму мыслительного содержания отдельно от
самого этого содержания, а включать в понятие языкового содержания как
его мыслительную основу, так и языковой способ ее представления.
Существенные аспекты соотношения языкового и внеязыкового
содержания раскрываются в проводимом А. А. Потебней разграничении
ближайшего и дальнейшего значения слова. В теоретических
основаниях этого разграничения (хорошо известного и неоднократно
привлекавшего к себе внимание лингвистов) важную роль играют следующие
элементы: 1) выделение ближайшего значения как собственного
предмета языковедческого исследования — того «неоспоримого
содержания, о котором не судит никакая другая наука» [Потебня 1958: 19], в
отличие от дальнейшего значения, составляющего предмет других наук;
2) указание на общенародный характер ближайшего значения, что
обусловливает возможность взаимного понимания говорящего и
слушающего: «.. .ближайшее значение слова народно (здесь и далее
воспроизводится то, что выделено А. А. Потебней. — Л. £.), между тем
дальнейшее, у каждого различное по качеству и количеству элементов, —
лично» [Там же: 20]; 3) соотнесение ближайшего значения с
дальнейшим на основе представления о том, что ближайшее значение, лишенное
полноты содержания, свойственной понятию и образу, заключает в себе
определение места и мысли, где искать этой полноты, определение,
достаточно точное для того, чтобы не смешать искомого с другим» [Там же].
Таким образом, одно содержание (собственно языковое) как бы
отсылает участников речевого акта к другому (содержанию мысли), дает
ориентацию на «место», где следует искать это другое (мыслительное)
содержание, выполняет дифференцирующую роль по отношению к нему.
Концепция А. А. Потебни
35
Дальнейшее значение А. А. Потебня характеризует как понятие и
образ, обращаясь при этом к таким явлениям, как различия
чувственных восприятий (а также их комбинаций) у говорящего и слушающего;
имеется в виду ситуация, когда говорящий и слушающий «думают о
различных вещах» [Там же: 20].
Следует подчеркнуть (на это далеко не всегда обращается
внимание), что под понятие ближайшего значения А. А. Потебня подводит не
только лексические, но и грамматические значения: «Из ближайших
значений двоякого рода, одновременно существующих в таком слове,
первое мы назовем частным и лексическим, значение второго рода —
общим и грамматическим» [Там же: 36]. Правда, по-видимому,
указанные выше признаки ближайших значений, отличающие их от
значений дальнейших, во всей их полноте относятся лишь к лексическим
значениям. Об этом свидетельствует весь языковой материал, на
который опирается А. А. Потебня в своем рассуждении [Там же: 19—20].
Однако тот признак, что ближайшее значение представляет собой
предмет, который подлежит ведению языкознания, то содержание, о
котором не судит никакая другая наука, безусловно, присущ как
лексическим, так и грамматическим значениям.
Тема ближайших и дальнейших значений развивается А. А. Потеб-
ней в связи с более широкой идеей разграничения и соотнесения
языкового и «внеязычного» содержания, с истолкованием языкового
содержания как формального, в том смысле, что оно представляет собой
форму по отношению к содержанию мысли. Эта связь далеко не всегда
отмечается при обращении к учению А. А. Потебни. Связь идей, о
которой идет речь, со всей очевидностью выступает как в цитированных
выше, так и в следующих суждениях А. А. Потебни: «Пустота
ближайшего значения, сравнительно с содержанием соответствующего образа
и понятия, служит основанием тому, что слово называется формою
мысли» [Там же: 20]; и далее: «Ближайшее значение слова, одно только
составляющее предмет языкознания, формально вовсе не в том смысле,
в каком известные языки, в отличие от других, называются
формальными, различающими вещественное и грамматическое содержание.
Формальность, о которой идет речь, свойственна всем языкам, все
равно, имеют ли они грамматические формы, или нет. Ближайшее, или
формальное, значение слов, вместе с представлением, делает
возможным то, что говорящий и слушающий понимают друг друга... Оба они
думают при этом о различных вещах, но так, что мысли их имеют общую
3*
36 Из истории вопроса о соотношении языкового и мыслительного содержания
точку соприкосновения: представление (если оно есть) и формальное
значение слова» [Там же].
Очевидна актуальность суждений А. А. Потебни о ближайших и
дальнейших значениях для проблематики дифференциации и
соотнесения собственно языковых значений и энциклопедической
информации (круга языковых знаний и круга неязыковых знаний о мире),
ситуативной информации, подтекста и т. п. (см., например, [Кацнельсон
1972: 131; Лейкина 1974: 97—109; Звегинцев 1976: 114—115, 275—278;
Селиверстова 1976: 126—129]). В ряде случаев лингвистические
концепции XX в. в своих существенных элементах непосредственно опираются
на учение А. А. Потебни. Так, С. Д. Кацнельсон, раскрывая отношение
лексического значения слова к формальным и содержательным
понятиям, замечает: «„Дальнейшие значения" Потебни — это, в сущности, то,
что мы называем содержательными понятиями» [Кацнельсон 1965: 24].
Значения грамматических форм, по мысли А. А. Потебни,
принадлежат строю данного языка. Недопустимо смешение значений,
заключенных в языковом строе, с «вносимыми со стороны» (при
переводе) смыслами, связанными с категориями иных языков. Вот
характерное для раскрытия этой темы рассуждение: «Значение форм,
определяемое употреблением и узнаваемое из него же, существует в самом
языке, а не вне его. Это составляет отличие существования форм в
языке от того случая, когда формальные оттенки мысли вносятся со
стороны. Так, например, для немецкого языка совершенно безразлично то
обстоятельство, что при переводе с немецкого на русский мы, не
колеблясь, ставим на месте одной и той же немецкой формы fuhrt одну из
нескольких соответствующих русских: ведет, водит, провожает,
проваживает. Тот смысл фразы, которым мы руководствуемся при этом, внесен в
нее русскими переводчиками, требуется русским языком, в немецком
же вовсе не существует» [Потебня 1977: 114].
Это одно из фундаментальных положений лингвистической
теории, трактующей значения языковых форм как внутреннюю
сторону языка, как существенный элемент его строя. Такой подход при его
последовательной реализации неизбежно приводит к выводу о
неуниверсальности значений грамматических форм и о недопустимости
переноса категорий одного языка на другой.
Разграничение языкового и мыслительного содержания в теории
А. А. Потебни и соотнесение этих аспектов содержания в связи с
указанным пониманием формы включается в современные теории значения и
Концепция А. А. Потебни
37
смысла (языкового и мыслительного содержания) как одна из
непосредственных опор этих теорий в языковедческой традиции. Речь идет
об идеях, органично интегрируемых современными концепциями,
относящимися к данному направлению в теории значения, и
продолжающих свое развитие в новых формах и новых контекстах.
Из разграничения языкового и внеязыкового содержания, из
определения грамматической формы прежде всего со стороны ее
содержания закономерно вытекает общее представление А. А. Потебни о
предмете языкознания, предполагающее центральное положение учения
о языковом содержании: «Слово состоит из членораздельных звуков и
значения в обширном смысле, заключающем в себе представление и
значение. Поэтому вся область изучения языка наиболее естественно
делится на фонетику, рассматривающую внешнюю форму слова,
звуки, предполагая их знаменательность, но не останавливаясь на ней, и
учение о з наче н и и, в котором, наоборот, внимание сосредоточено
на значении, а звуки только предполагаются» [Потебня 1958: 47].
Примечательно, что различие между учением о вещественном
значении слова и учением о грамматических формах проводится А. А. Потебней
внутри учения о значении [Там же]. Таким образом, как грамматика, так и
лексикология, с данной точки зрения, подчинены учению о значении.
Думается, что те направления в лингвистике XX в., которые не
противопоставляют грамматику и семантику (в частности, синтаксис и семантику),
а изучают семантику (в ее связях со средствами формального выражения) в
лексике, семантику в словообразовании, семантику в морфологии,
семантику в синтаксисе, семантику в высказывании и, шире, в тексте, продолжают
и развивают тот подход, который представлен в концепции А А. Потебни.
Иными словами, по отношению кА.А Потебне (разумеется, не только к
нему, но и ко всем тем языковедам прошлого, для которых содержание,
значение было центральным предметом исследования в грамматике, ср., в
частности, концепции К. С. Аксакова, Н. П. Некрасова, И. А. Бодуэна де
Куртенэ, А. А. Шахматова, А. М. Пешковского) указанное направление
современной лингвистики сохраняет живую связь и несомненную
преемственность, внося вместе с тем в эту теоретическую позицию немало нового,
т. е. не ограничиваясь рамками грамматической традиции. Здесь, как и в
других случаях, мы говорим не о тождестве или параллелизме концепций
XIX в. по отношению к современным теориям, а о проявлениях
исторической связи концепций, об объективной преемственности по отношению к
языковедческой традиции.
38 Из истории вопроса о соотношении языкового и мыслительного содержания
Учение А. А. Потебни о соотношении языкового и внеязыкового
содержания связано с критикой логицизма в грамматике. В книге
«Мысль и язык» объектом критики является истолкование Беккером
языка как воплощения только общечеловеческих форм мысли, в
частности априорная «естественная система» из 12 понятий, прилагаемая к
языку, прямолинейное и упрощающее языковую действительность
приложение к языку идеи полярных противоположностей. «В языках
есть система, — пишет А. А. Потебня, — есть правильность (но не
топорная симметричность) в постепенном развитии содержания, но
отыскивается она не априорическими построениями» [Потебня 1976: 50].
Для А. А. Потебни был неприемлем схематизм логистических
концепций, игнорирующих многообразие и богатство языкового
содержания и стремящихся свести содержание языка к ограниченному числу
исходных понятий (как в современном языке, так и в его истории):
«Довольно давно уже считается не стоящим опровержения мнение, что все
содержание языка идет от ограниченного числа, например, по Беккеру,
от 82-х кардинальных понятий» [Потебня 1958: 33].
Критика логицизма со стороны А. А. Потебни [Там же: 67—81]
хорошо известна. Мы не будем останавливаться на этом вопросе. Отметим
лишь, что одна из важных линий положительного изложения
собственной концепции А. А. Потебни и связи с этой критикой заключается в
констатации: а) различий между содержанием слова и понятием; б)
нетождественности предложения и суждения (структуры того и другого);
в) различий между языками с точки зрения выразившегося в них строя
мысли: «Логическая грамматика не может постигнуть мысли,
составляющей основу современного языкознания и добытой наблюдением,
именно, что языки различны между собою не одной звуковой формой, но
всем строем мысли, выразившимся в них, и всем своим влиянием на
последующее развитие народов. Индивидуальные различия языков не
могут быть понятны логической грамматике, потому что логические
категории, навязываемые ею языку, народных различий не имеют» [Там же:
69]. Из критических суждений, не потерявших своей актуальности,
отметим возражения А. А. Потебни против аргументации, основанной на
замене одного высказывания другим (ср., например, мне думается и я
думаю) и отождествлении этих высказываний с точки зрения таких
понятий, как логическое подлежащее; в наиболее грубой форме: мне хочется
= я хочу, следовательно, мне есть подлежащее [Там же: 79—81].
Концепция А. А. Потебни
39
«Формальность языка».
Грамматические категории в языке и речи
Одна из тем, раскрывающих соотношение мыслительного и
языкового содержания, — учение о «формальности языка» в его отношении
к мышлению. По существу речь идет о широком понимании языковой
категориальности, о категоризации мыслительного содержания в языке.
Формальность языка трактуется А. А. Потебней прежде всего как
систематизация мысли в языке, распределение ее по разрядам,
категориям. Думается, что понятие формальности языка может быть
определено как языковая категоризация мыслительного содержания.
Истолкование А. А. Потебней формальности языка и грамматических
категорий образует целостную концепцию языковой категориальности в
широком контексте проблемы взаимных связей языка и мышления.
«Говорить на формальном языке, каковы арийские, — пишет
А. А. Потебня, — значит систематизировать свою мысль, распределяя
ее по известным отделам. Эта первоначальная классификация
образов и понятий, служащая основанием позднейшей умышленной и
критической, не обходится нам, при пользовании формальным
языком, почти ни во что» [Потебня 1958: 37]. Здесь и далее формальность
языка характеризуется со стороны как бы автоматичности
систематизации мысли, ее «распределения по известным отделам», с точки
зрения независимости такой систематизации от воли говорящего. Это
свойство «формальных языков» раскрывается при сопоставлении с
языками иного строя: «Есть языки, в коих подведение лексического
содержания под общие схемы, каковы предмет и его
пространственные отношения, действие, время, лицо и пр., требует каждый раз
нового усилия мысли... В них, напр., категория множественного числа
выражается словами „много", „все"; категория времени — словами,
как „когда-то", „давно"» [Там же: 38].
В приведенном выше рассуждении А. А. Потебни освещены
некоторые аспекты той темы, которая получит развитие в языкознании
XX в., — о свойстве обязательности, облигаторносги, присущем
грамматическим категориям в языках флективно-синтетического типа (речь идет
о проявлениях объективной преемственности между современными
истолкованиями данного свойства грамматических категорий, в частности в
интерпретации Р. О. Якобсона, и суждениями А. А. Потебни о
«формальности языка»).
40 Из истории вопроса о соотношении языкового и мыслительного содержания
Необходимо подчеркнуть внутреннюю связь понятий
формальности языка и грамматической категории в истолковании А. А. Потебни:
первое понятие раскрывается и конкретизируется во втором.
Грамматические категории трактуются в тесной связи с идеей языковой
систематизации мысли, ее распределения по известным разрядам.
Конкретизация этой общей идеи применительно к понятию грамматической
категории заключается в определении отношения грамматической
категории к лексике.
В характеристике грамматической категории А. А. Потебня
выдвигает на передний план понятие разряда, под который подводятся
индивидуальные лексические значения отдельных слов: «Подобное слово
(речь идет о слове верста. —А. Б.) заключает в себе указание на
известное содержание, свойственное только ему одному, и вместе с тем
указание на один или несколько общих разрядов, называемых
грамматическими категориями, под которые содержание этого слова подводится
наравне с содержанием многих других. Указание на такой разряд
определяет постоянную роль слова в речи, его постоянное отношение к
другим словам» [Там же: 35].
Итак, грамматические категории, по А. А. Потебне, — это не
просто значения, выраженные грамматическими средствами, а общие
разряды, классы. На передний план выдвигается понятие разряда,
класса в грамматике. Грамматическая категория как разряд обобщает и
объединяет слова с разными лексическими значениями.
Подчеркивается господствующая, определяющая роль грамматической категории
по отношению к содержанию данного слова, как и к содержанию
многих других слов, — все они подводятся под данную категорию.
Грамматическая категория трактуется А. А. Потебней как языковая
константа. Подчеркивается ее определяющая, регулирующая роль по
отношению к употреблению слова в речи. Принадлежность к данному
разряду определяет постоянное в поведении слова: его постоянную
роль в речи, постоянное отношение к другим словам.
Оба аспекта грамматических категорий — их обобщающий
характер по отношению к индивидуальным лексическим значениям слов
и их роль языковых констант, определяющих постоянное, устойчивое
в поведении слова в речи, — вытекают из истолкования
грамматической категории как разряда, класса. Если грамматическая категория
рассматривается как класс, то тем самым ставится вопрос об отношении
данного грамматического класса к его элементам, к его наполнению.
Концепция А. А. Потебни
41
Подход к грамматическим категориям как к классам, связанным, с
одной стороны, с языковой систематизацией (категоризацией) мыслительного
содержания, а с другой — с систематизацией лексики, получил
продолжение и развитие в более поздней грамматической традиции и в
современной лингвистической литературе. В первую очередь в данной связи
следует упомянуть осмысление формальных категорий (включая части
речи) в концепции А. М. Пешковского. Языковая категоризация (и
языковая интерпретация) мыслительного содержания наиболее полно
раскрывается в истолковании А. М. Пешковским содержания частей
речи в отношении к лексическим значениям слов, подводимых под
данную часть речи [Пешковский 1956: 62—102].
Понятие грамматической категории в теории А. А. Потебни
оказывается фундаментальным, определяющим по отношению к фактам
звуковой формы, к формальным признакам отдельных слов, к тому
формальному выражению, которое может не быть последовательным.
Если использовать современное представление об иерархии уровней,
то можно сказать так: в концепции А. А. Потебни «общие разряды, по
которым распределяется частное содержание языка», находятся на
более высоком уровне, чем звуковая форма отдельных слов,
подводимых под ту или иную категорию. Если в языке даны такие общие
разряды и их соотношения, если они в принципе (в той или иной
мере) опираются в данном языке на определенные формальные
показатели, то под такие разряды подводятся и те формы слов, которые
внешних формальных признаков не имеют. Так можно, на наш
взгляд, интерпертировать смысл высказываний А. А. Потебни. Вот
одно из них, привлекающее к себе внимание глубиной истолкования
противопоставлений как одного из элементов системности
грамматического строя языка: «Когда говорю: „я кончил", то совершенность
этого глагола сказывается мне не непосредственно звуковым его
составом, а тем, что в моем языке есть другая подобная форма „кончал",
имеющая значение несовершенное. То же и наоборот. Случаи, в
которых совершенность и несовершенность приурочены к двум
различным звуковым формам, подчеркивают в говорящем наклонность
различать эти значения и там, где они не разлучены звуками.
Следовательно, говоря „женю" в значении ли совершенном, или
несовершенном, я нахожусь под влиянием рядов явлений, образцами
коих могут служить кончаю и кончу» [Потебня 1958: 45].
42 - Из истории вопроса о соотношении языкового и мыслительного содержания
Истолкование грамматической формы включается как составная
часть в учение А. А. Потебни о формальности языка и о грамматических
категориях. Лишь в этой связи можно до конца понять его мысль о том,
что грамматическая форма есть элемент значения слова и однородна с
его вещественным значением [Там же: 39].
В понятии грамматической формы А. А. Потебня выдвигает на
передний план значение как определяющий элемент данного
понятия. Ср. одно из часто цитируемых определений: «Грамматическая
форма... со своего появления и во все последующие периоды языка
есть значение, а не звук» [Там же: 61]. Признавая значимость
звуковой стороны как материальной опоры и элемента грамматической
формы (ср. следующее высказывание: «Грамматическая форма...
имеет или предполагает три элемента: звук, представление и значение»
[Там же: 37]), А. А. Потебня подчеркивает, что особое звуковое
выражение той или иной формы в слове может отсутствовать, но форма
существует, если она обусловлена существующими в языке общими
разрядами, классифицирующими мыслительное содержание,
грамматическими категориями данного языка: «Грамматическая форма есть
элемент значения слова и однородна с его вещественным значением.
Поэтому на вопрос: „должна ли известная грамматическая форма
выражаться особым звуком" — можно ответить другим вопросом:
всегда ли создание нового вещественного значения слова при помощи
прежнего влечет за собою изменения звуковой формы этого
последнего? И наоборот: может ли одно изменение звука свидетельствовать
о присутствии новой грамматической формы, нового вещественного
значения? Конечно, нет» [Там же: 39]. И далее: «...звуки, служившие
для обозначения первой формы, могут не изменяться и при
образовании последующих. При этом может случиться, что эти последние
собственно для себя в данном слове не будут иметь никакого звукового
обозначения. Так, например, в глаголе различаем совершенность и
несовершенность. Господство этих категорий в современном русском
языке столь всеобще, что нет ни одного глагола, который бы не
относился к одной из них. Но появление этих категорий не обозначилось
никаким изменением прежних звуков: дати и даяти имели ту же
звуковую форму и до того времени, когда первое стало совершенным,
а второе несовершенным. Есть значительное число случаев, когда
глаголы совершенный и несовершенный по внешности ничем не
различаются: женить, настоящее женю (несов.), и женить, будущ. женю
Концепция А. А. Потебни
43
(соверш.), суть два глагола, различные по грамматической форме,
которая в них самих, отдельно взятых, не выражена ничем» [Там же]. Та
же мысль об обусловленности формы ее принадлежностью к
определенной грамматической категории и при возможном отсутствии в
слове звуковых различий между разными формами высказывается и по
отношению к падежным формам: «Однозвучность именит, и винит.
(свет создан и Бог создал свет), винит, и род. (отец любит сына, отец не
любит сына) не повлекла за собою смешения этих форм в смысле
значений. В этом сказалось создание новой категории
одушевленности и неодушевленности, но вместе с тем и то, что до самого этого
времени разница между именит, и винит, ед. муж. р. не исчезала из
народного сознания» [Там же: 40].
Из рассматриваемого понимания грамматических категорий и форм в
их отношении к звуковому выражению формы вытекает, что
грамматические категории и формы трактуются А. А. Потебней как реально
существующие в языке и речи, но вместе с тем абстрактные, обобщенные разряды
и образцы. Они соотносятся со словом, представлены и обозначены в
слове, но вместе с тем по уровню абстракции выходят далеко за пределы
отдельного слова: сферой их существования является язык в целом, языковая
система (понимаемая в единстве с ее конкретными реализациями).
Такой подход к грамматическим формам и категориям сохраняет
свою значимость в современной науке. Только исходя из более
высокого уровня абстракции, чем уровень отдельно взятого конкретного
слова, может быть понята категориальная определенность различия
между формами, которые могут находиться в отношении внешнего
звукового совпадения в отдельных словах и разрядах слов.
Следует подчеркнуть внутреннюю связь грамматической формы в
истолковании А. А. Потебни с мыслительным содержанием. Оно
находит воплощение то в одной, то в другой форме: «...отношение мысли к
грамматической форме не похоже на то верование, по которому душа,
вылетевши из тела, смотрит на него как на сброшенную одежду, не
чувствуя на себе его тяжести. Мысль в формальном языке никогда не
разрывает связи с грамматическими формами: удаляясь от одной, она
непременно в то же время создает другую» [Потебня 1958: 50].
Единство (но не тождество) грамматической формы и заложенного в ней
мыслительного содержания — основной принцип истолкования А. А.
Потебней грамматической формы с точки зрения современного состояния
языка и его исторического развития.
44 Из истории вопроса о соотношении языкового и мыслительного содержания
Понимание языковой категоризации и, шире, системности языка у
А. А. Потебни неразрывно связано с осмыслением диалектического
единства языка и речи: «Чем совершенней становятся средства
наблюдения, тем более убеждаемся, что связь между отдельными
явлениями языка гораздо теснее, чем кажется. В каждый момент речи наша
самодеятельность направляется всею массою прежде созданного языка,
причем, конечно, существует разница в степени влияния одних
явлений на другие» [Там же: 45].
Намного опережая современные ему представления, А. А. Потебня
рисует широкую картину языковой категоризации, охватывающей
явления речи и языка в их дифференциации, взаимных связях и
единстве. Именно в эту картину системных связей включается разработка
понятия языкового содержания.
Языковое содержание А. А. Потебня рассматривает в тех способах
и формах его существования, которые отражают единство языка и речи
(при том, что эти понятия весьма четко разграничиваются): «Если не
захотим придать слову речь слишком широкого значения языка, то
должны будем сказать, что и р е ч и, в значении известной
совокупности предложений, недостаточно для понимания входящего в нее слова.
Речь, в свою очередь, существует лишь как часть большего целого,
именно языка» [Там же: 44]. Ясно выраженный тезис о единстве языка
и речи служит основой дальнейшего развития мысли о связях явлений
речевого акта (относящихся к значениям форм в составе склонения и
спряжения) с языком как системой. Высказывается мысль о
существовании языковых парадигм в их органическом единстве с
функционированием их элементов в конкретном акте речи: «Для понимания речи
нужно присутствие в душе многочисленных отношений данных в этой
речи явлений к другим, которые в самый момент речи остаются, как
говорят, „за порогом сознания", не освещаясь полным его светом.
Употребляя именную или глагольную форму, я не перебираю всех
форм, составляющих склонение или спряжение, но тем не менее
данная форма имеет для меня смысл по месту, которое она занимает в
склонении или спряжении (Humb., Üb. Versch., 261) (по существу здесь
раскрыто содержание того, что в современной лингвистике называется
значимостью языковых единиц. —Л. £.)... Говорящий может не давать
себе отчета в том, что есть в его языке склонение, и, однако, склонение
в нем действительно существует в виде более тесной ассоциации
известных форм между собою, чем с другими формами» [Там же: 44].
Концепция А. А Потебни
45
Понимание соотношения языка и речи в их диалектическом
единстве органично сопряжено у А. А. Потебни с последовательной
постановкой вопроса о существовании явлений языка и речи, т. е.
с принципом онтологизма. При этом основная тенденция в
освещении данного единства А. А. Потебней заключается в выдвижении на
передний план (с точки зрения реальности существования языковых
явлений) актов речи, речевой деятельности, которая вместе с тем
является мыслительной деятельностью. Вот одно из характерных для
A. А. Потебни рассуждений в сфере «мысль — язык — речевая
деятельность»: «Нельзя себе представить момента речи, который бы не
был в то же время актом объективирования, сознания, толкования
мысли и который не изменял бы в то же время языка, хотя мы
замечаем эти изменения лишь тогда, когда они достигают знаменательной
величины» [Там же: 58]. Это рассуждение тесно связано с идеями
B. Гумбольдта, с разделяемым А. А. Потебней пониманием языка
прежде всего как деятельности. Однако общность направления, связь и
перекличка идей отнюдь не умаляют самостоятельности и
оригинальности системы взглядов А. А. Потебни как целого.
Онтологическое понимание единства языка и речи в их
объективном существовании влечет за собой широкое истолкование
А. А. Потебней предмета и задач грамматики. Грамматика в его
понимании не ограничивается изучением грамматических категорий
и форм в их статическом аспекте (с точки зрения инвентаря единиц,
их значений и функциональных показателей). Грамматика
включает и учение о функционировании грамматических форм и
конструкций. Этот аспект грамматики занимает важное место в проводимом
А. А. Потебней анализе фактов современных славянских языков и
их истории. Значимость функционального аспекта подчеркивается
и в теоретическом плане. Приведем одно из характерных в данном
отношении суждений: «Каждая форма на своем месте. Каждая
соответствует определенным требованиям мысли говорящего,
разумеется, если предположить в нем знание своего языка, так как об
ошибочном употреблении форм здесь говорить нечего. Слушая его речь,
мы можем судить о ней так и сяк: мог де употребить будущее вместо
настоящего. Такое рассуждение ошибочно: мог, да не употребил,
потому что не мог. Задачи же грамматики — найти психологические
условия употребления формы, или проще: точно определить ее
значение» [Потебня 1977: 112].
46 Из истории вопроса о соотношении языкового и мыслительного содержания
Особое внимание к функционированию грамматических форм,
стремление раскрыть условия их употребления — тенденция, характерная для
ряда представителей отечественной грамматической традиции XIX в.
(ср., в частности, труды Ф. И. Буслаева, К. С. Аксакова, Н. П. Некрасова,
A. А. Потебни, Г. К. Ульянова). Эта тенденция представлена и в
грамматической науке XX в. (ср. труды А. А. Шахматова, А. М. Пешковского,
B. В. Виноградова). Опора на традицию — одна из важных предпосылок
развития современных функционально-грамматимческих исследований.
Концепция грамматических категорий в освещении А. А. Потебни
тесно связана с принципом историзма в истолковании грамматической
формы и грамматической категории. Историзм А. А. Потебни
выступает в единстве с онтологическим подходом к грамматическим объектам.
Во всех случаях, говоря о грамматических формах и категориях,
А. А. Потебня имеет в виду не теоретические абстракции, а реальное
историческое развитие форм и категорий в языке, их реальное
существование в языке и речи, в сознании носителей языка в определенный
период его развития.
Специфика языкового содержания, в частности значения
грамматических категорий, в его отличии от мыслительного содержания и
вместе с тем в соотнесении и связи с ним раскрывается А. А. Потебней
при прослеживании генезиса и исторического развития
грамматических категорий. Один из ярких примеров разработки этого круга
проблем — учение А. А. Потебни о происхождении и развитии славянского
глагольного вида. Выделим лишь основные положения А. А. Потебни,
наиболее существенные не только с точки зрения проблемы
происхождения и развития глагольного вида, но и с точки зрения теории
значения в ее историко-генетическом аспекте.
1. Исходный пункт исторического развития в области выражения
характера протекания действия во времени — отсутствие в
общеславянском языке вида (совершенности / несовершенности) как грамматической
категории: «Первоначально совершенность и несовершенность вовсе не
обозначались, как теперь, например, в немецком, в котором „das werde ich
tun" значит и „буду делать" и „сделаю"» [Потебня 1977: 25]; «появлению
совершенности и несовершенности непосредственно предшествовало такое
состояние языка, когда предлог не сообщал ему значения совершенности
и когда беспредложный глагол был совершенно безразличен по
отношению к совершенности и несовершенности» [Там же: 71].
Концепция А. А. Потебни
47
2. Грамматической категории совершенности/несовершенности
исторически предшествовало то различие, которое А. А. Потебня называет
степенью длительности: «Мы утверждаем, что совершенность, с одной стороны,
и степени длительности — с другой, не составляют одного ряда (continuum),
но относятся друг к другу как два различных порядка наслоений в языке»
[Гам же: 35]; говоря о степени длительности, А. А. Потебня имеет в виду,
в частности, различие конкретности и отвлеченности (конкретной и
отвлеченной длительности) в глаголах типа нести I носить [Там же: 89—91].
Степени длительности также не представляют собой наиболее древнего
слоя значений в области характера протекания действий во времени:
«Степеням действия предшествовало такое состояние, когда известный
характер глагола выражал нечто другое, а не степень длительности...
Значение, называемое видом (подчеркнем, что видом А. А. Потебня
называет не различие совершенности / несовершенности, а различие
степеней длительности [Там же: 34. —А. £.]), заместили значения же
предлогов и глагольных характеров» [Там же: 71]. «Виду, как явлению
исключительно славянскому, предшествуют во времени происхождения
те значения глагольных характеров, какие находим уже в санскрите...
Все эти значения покрываются, но не уничтожаются позднейшим
слоем видовых значений» [Там же: 86].
3. Разграничение глаголов по совершенности/несовершенности,
начавшееся с появления при конкретно-длительных глаголах типа
пасти глаголов класса на -ати типа падати, не касалось еще всей массы
глаголов [Там же: 58—59,158]. Дается отрицательный ответ на вопрос,
были ли в древнем русском языке несовершенными те глаголы, которые
несовершенны в современном. «Чтоб быть несовершенными в
современном значении, они должны были иметь при себе глаголы
совершенные, но они их не имели» [Там же: 157]. Различие совершенного /
несовершенного видов, по мысли А. А. Потебни, лишь постепенно
распространялось на глагольную лексику.
Изложенная А. А Потебней концепция происхождения и развития
славянского глагольного вида во всем основном сохраняет свою
значимость на современном этапе разработки данного круга вопросов.
Концепция А. А. Потебни согласуется с основным направлением более поздних
исследований по исторической аспектологии (ср., в частности: [Van Wijk
1929: 237—252]; см. также перевод данной статьи [Ван-Вейк 1962: 238—
258]; другие работы: [Regneil 1944; Бородич 1953: 68—86; Маслов 1958]).
48 Из истории вопроса о соотношении языкового и мыслительного содержания
Итак, понимание генезиса и развития грамматической категории,
заключенное в данной гипотезе А. А. Потебни, содержит следующие
общие положения. Различие противопоставленных друг другу
значений, образующих грамматическую категорию в современном
состоянии языка, может восходить к древнему состоянию,
характеризующемуся безразличием, нейтральностью в данном отношении.
Реконструируются содержательные различия, исторически
предшествовавшие данной категории (они, в свою очередь, восходят к более древним
категориям). Одни различия могут видоизменяться,
преобразовываться в другие при наличии определенных условий (см. об этом ниже).
При этом содержательные различия одной исторической эпохи могут
не исчезать при становлении и развитии новых категорий, а
включаться (в преобразованном виде) в новую систему, поглощаться,
покрываться ею. Таким образом, в современном состоянии данной
грамматической категории оказываются слитными и переплетенными друг с
другом напластования разных эпох.
В связи с прослеживанием генезиса и истории славянских видов и
времен А. А. Потебня высказывает ряд общих мыслей о
закономерностях изменения и развития языковых значений в области грамматики.
Помимо тех случаев, когда одна форма изменяется в другую,
характеризуется тот тип исторической замены, когда «...известная форма,
исчезая, оставляет пустое место, заполняемое другою формою, хотя
иного происхождения, но сходною по значению; например, в древних
славянских наречиях существуют рядом прошедшие простые и
прошедшие сложные из причастия на -л- и вспомогательного глагола;
первые со временем исчезают, функция вторых расширяется и вместе
изменяется. Непременное условие замены — сходство (но тае
тождество) значений заменяющего и заменяемого и их непосредственное
преемство во времени» [Там же: 71]. Далее речь идет о невозможности
говорить о замене, если «нет ни перерождения, ни исторического
преемства и однородных значений» [Гам же].
Отдельные исторические изменения (замены) грамматических
форм и категорий связываются А. А. Потебней с общими
закономерностями исторических изменений системы языка (мы не случайно
употребляем здесь этот термин: А. А. Потебня намечает стимулы и
механизм изменения именно системы языка) в связи с жизненными
потребностями и потребностями развития строя мышления: «Народ,
пока жив, беспрестанно переделывает язык, применяя его к изменчивым
Концепция А А Потебни
49
потребностям своей мысли. Быстрота течения жизни никогда не дает
возможности остановиться на известном строе мысли и согласно с ним
довести преобразование языка до конца. Если отдельное лицо никогда
не достигает примирения несогласий между всеми своими мыслями, то
тем менее возможна в языке, создаваемом множеством особей, такая
стройность, чтобы всякое отдельное явление было согласно со всеми
остальными» [Там же: 165]. По существу здесь уже заложена основа
диалектики развития языка, т. е. того круга вопросов, которые рассматриваются
в современной языковедческой теории. Таким образом, учение А. А.
Потебни о грамматических категориях (как часть более общей концепции
формальности языка) заключает в себе синтез исторического и
онтологического подходов к истолкованию основ строя языка.
Общеязыковедческая концепция А. А. Потебни не может быть
сведена к психологическому направлению в языкознании. Однозначное
отнесение взглядов А. А. Потебни к этому направлению, до сих пор еще
распространенное в лингвистической литературе, на наш взгляд, не
отражает существа его учения. Разумеется, в концепции А. А. Потебни
есть проявления связи с психологическим направлением в немецком
языкознании, однако учение А. А. Потебни в тех его аспектах, которые
связаны с теоретическими и философскими проблемами грамматики,
может быть определено как самостоятельная семантическая
концепция, основанная на принципах историзма, онтологизма и ориентации
на языковое содержание как основной предмет учения о слове и
грамматических формах. Ядром, центром теоретико-грамматической и фи-
лософско-грамматической концепции А. А. Потебни является
собственно языковедческая (не логическая и не психологическая) теория
языкового содержания, сопряженная с теорией формальности языка
(языковой категориальное™).
4—1959
Глава 3
Из работ конца XIX — первой трети XX в.
(В. П. Сланский, Ф. Ф. Фортунатов,
И. А. Бодуэн де Куртенэ, А. А. Шахматов,
А. М. Пешковский)
Соотношение «грамматической и логической мысли»
в интерпретации В. П. Сланского
Василий Петрович Сланский (1840—1914), грамматист, логик и
педагог, выдвинул оригинальную целостную концепцию соотношения
«грамматического смысла» («грамматической мысли», «словесных
представлений») и «логического смысла в речи» («логической мысли»,
«логических актов»). Значимость этой концепции может быть по
достоинству оценена лишь на фоне современных теорий значения, связанных с
разграничением и соотнесением собственно языковых и смысловых
(логических, семантических) аспектов содержания.
Мы не будем здесь касаться характеристики взглядов В. П.
Сланского в целом. Синтаксическая система В. П. Сланского раскрыта и
оценена В. В. Виноградовым в его известном труде по истории
отечественных синтаксических учений [Виноградов 1958: 305—329].
Развернутая характеристика теоретической системы В. П.
Сланского дана в работах Ю. М. Максимова, всесторонне исследовавшего
научное наследие В. П. Сланского [Максимов 1976 а; 19766; 1977 а; 1977 б;
1980]. В дальнейшем изложении мы ограничимся интерпретацией
лишь одного из аспектов теории выдающегося русского грамматиста —
аспекта взаимоотношения грамматического и логического содержания.
По мысли В. П. Сланского, в грамматическом анализе
предложения необходимо различать три этапа: 1) изучение логического смысла;
2) изучение грамматических смысловых элементов и их выражения;
3) изучение способов передачи логических элементов
грамматическими. В. П. Сланский писал: «...потребовалось бы... введение разборов
тройственного свойства... Потребовалось бы в каждом случае: 1)
разъяснение логического смысла в предложении, 2) разъяснение
грамматических — звуковых и смысловых — элементов слов и, наконец, 3) на
основании того и другого разъяснения разъяснение самих способов,
4*
52 Из истории вопроса о соотношении языкового и мыслительного содержания
какими именно логические элементы передаются грамматическими
[Сланский 1886: 124].
Фактически уже в языковедческой традиции, предшествующей
работам В. П. Сланского, были представлены опыты такого анализа
предложений, в котором проводится различие между логической
структурой суждения и языковым содержанием предложения, причем
элементы логической структуры соотносятся с элементами языкового
содержания (см. [Потебня 1958: 67—72, 79—81, 100, 453—454]). Однако
заслуга В. П. Сланского заключается в том, что он в эксплицитной
форме выделил три этапа грамматического анализа («разборы
тройственного свойства»). Особенно важно соотнесение анализа логического
и грамматического содержания. Эти этапы анализа поставлены в
определенное соотношение: каким способом, как именно логические
элементы передаются грамматическими. Тем самым проблема
разграничения и соотнесения грамматического и логического содержания
прямо и непосредственно рассматривается как проблема метода
грамматического анализа.
Такая постановка вопроса о задачах грамматического анализа, на
наш взгляд, актуальна для современной лингвистики — для изучения
семантической структуры как предложения, так и высказываний,
выходящих за пределы предложения. Следует признать актуальной разработку
методов и конкретных приемов исследований, основанных на принципе
разграничения и соотнесения языкового и мыслительного (смыслового)
содержания. Речь идет об объединении в составе единого комплекса
этапов анализа, связанных с описанием: а) понятийной (смысловой)
структуры высказывания; б) его языковой содержательной структуры, в)
соотношения этих структур. Разработка теории и методов «двухуровневого»
анализа содержания, охватывающего единицы разных уровней языка и
единицы текста, — это одна из перспектив развития широкого
направления лингвистических исследований последних десятилетий. Ср.
концепции соотношения мыслительного (понятийного, смыслового,
логического) и языкового содержания, представленные, в частности, в работах
Г. П. Мельникова, Г. В. Колшанского, В. М. Солнцева, И. И. Ревзина,
Н. И. Жинкина, А. Р. Лурия, А. Н. Леонтьева, А. А. Леонтьева, Т. В. Аху-
тиной, И. Н. Горелова, Б. М. Лейкиной, Ф. Данеша, М. Докулила, В. Ска-
лички, П. Сгалла, Я. Паневовой, П. Адамца, Э. Косериу, Р. Лангаккера,
Дж. Хьюсона и ряда других исследователей (см. [Langacker 1976:307—357;
Hewson 1978: 188—190; Bartsch 1998; Fortuin 2000: 4—54]).
Из работ конца XIX — первой трети XX в.
53
Отношение грамматической мысли к мысли логической определено
В. П. Сланским а) как отношение средства и цели: «Грамматические
мысли... служат средствами к передаче мыслей логических» [Сланский 1886:
107]; б) как отношение отражения: «... словесные представления суть не
более, чем своеобразные, часто совершенно неправильные,
искаженные, но все же отражения в области слова логических актов» [Там же:
127]; «... мысль грамматическая есть только своеобразное отражение
в области словесных представлений мысли логической» [Там же: 126—
127]; в) как отношение причины и условия; словесные представления
при их восприятии являются причиной и условием порождения
в сознании воспринимающего субъекта тех логических актов, которые
стремится передать говорящий. В. П. Сланский писал: «... отношение, в
каком стоят в каждом случае словесные представления к передаваемым
через них логическим актам, должно быть определено не как отношение
соответствия, совпадения, адекватности — и, значит, прямого
повторения первыми последних, а скорее — как отношение причинное:
словесные представления служат причинами или условиями, порождающими в
сознании воспринимающего слова те умственные акты, какие
желательно передать говорящему, сами будучи непохожи на эти акты» [Там же:
61]. И далее: «... процесс словесной передачи мыслей должен прежде
всего рассматриваться как процесс формирования или построения
требующихся мыслей в голове воспринимающих слова из вызываемых
непосредственно звуками слов представлений и по указанию самих этих
представлений» [Там же: 62]. Здесь (в последнем пункте) очевидна связь с
идеями В. Гумбольдта и А. А. Потебни о механизме процесса понимания,
включающем акт объективации мысли «в языковых значениях.
В. П. Сланский определяет различия между грамматической и
логической мыслью, касающиеся разных аспектов их соотношения.
Наиболее важным и существенным с точки зрения развития
теории соотношения языкового и мыслительного содержания
представляется тот факт, что В. П. Сланский обращается к коренному
внутреннему, сущностному различию — в структуре «грамматического смысла» и
смысла логического. В. П. Сланский показал, что структуры
грамматической и логической мысли не однородны, не тождественны. Анализируя
предложение Черный цвет поглощает световые лучи, В. П. Сланский
выделяет три элемента в его логическом содержании: 1) черный цвет;
2) прекращение световых лучей; 3) то отношение, что первое явление
порождает второе; в области же «грамматической мысли» выделяются
54 Из истории вопроса о соотношении языкового и мыслительного содержания
четыре «словесных представления»: «два материальных и два
формальных, — два, объектами которых служат отдельные явления — цвет и
чернота, и два представления, имеющие смыслом роли, исполняемые
намеченными явлениями в содержании предложения» [Там же: 45—52].
Не входят в передаваемую мысль прежде всего понятия или
представления о цвете и черноте как отдельные, самостоятельные понятия, какими
между тем они являются в словах черный и цвет, так как каждое из них
здесь выражается «отдельным способом, отдельным словом» [Там же: 49].
В аргументации тезиса о нетождественности структуры «словесных
представлений» и мыслей существенное самостоятельное значение
имеет суждение В. П. Сланского о сводимости бесконечной
множественности и разнообразия мыслей к сравнительно ограниченному
количеству элементов, которые могут быть облечены в определенную
сумму знаков, о возможности разложения живых мыслей людей на
простейшие элементы. Эти «простейшие и постояннейшие умственные
элементы» В. П. Сланский связывает со словесными представлениями,
которые он рассматривает как своего рода азбуку в отношении к
разнообразию мыслей [Там же: 65—68]. Приведем некоторые высказывания
В. П. Сланского.
«Непосредственное выражение слов (так В. П. Сланский называет
«непосредственно связывающиеся со звуками слов представления». —
А. £.). могло бы быть адекватным с передаваемыми мыслями при том
лишь условии, если бы каждая единичная мысль имела для себя
особую, специально ей принадлежащую форму словесного выражения»
[Там же: 65]; «Вся область живых мыслей людей, как ни разнообразна
она и изменчива, допускает, однако ж, возможность разложения ее в
каждый данный момент времени на простейшие элементы» [Там же: 66];
«...бесконечная множественность и разнообразие мыслей людей могут
быть сведены на сравнительно ограниченное и уже неизменное или по
крайней мере мало изменяющееся количество умственных элементов,
и значит — на такое количество элементов, которое может уже быть
облечено в известную сумму знаков. А раз такого рода знаки возможны,
возможна, стало быть, будет путем их, при посредстве разнообразного
комбинирования их, и передача всевозможных мыслей людей, так как
это будут знаки, выражающие простейшие умственные элементы, на
которые разложимы и из сочетания которых, стало быть, составимы
всевозможные мысли. Вот такого-то рода знаки для наших мыслей и
составляют слова. Связывающиеся со звуками слов представления составляют
Из работ конца XIX — первой трети XX в.
55
именно те простейшие и постояннейшие умственные элементы, —
понятия и представления и сочетания их, — на которые могут разлагаться
и из соединения которых могут формироваться всевозможного рода
мысли... Непосредственно связывающиеся со словесными звуками
представления — это своего рода азбука в отношении к разнообразию
наших мыслей. Как в звуковом отношении речь наша сводится на
незначительное количество основных звуков, называемых азбукою, так
же точно и выражаемые речью мысли в сфере словесных
представлений сводятся на незначительное сравнительно количество умственных
элементов, из комбинирования которых все они образуются» [Там же:
67—68]; «...речь всегда, в своем развитии и в постоянной жизни,
подчиняется закону, который может быть назван вообще законом разумной
экономии, — закону, состоящему в стремлении речи достигать
возможно больших целей возможно меньшими средствами, — выражать
возможно большее логическое содержание возможно простейшими и
кратчайшими словесными способами. Из совокупного воздействия всех
названных причин возникла целая область словесных форм или
оттенков в выражении этих форм, ничего соответствующего которым в
логической области не может быть» [Там же: 69].
Разумеется, нет никаких оснований модернизировать взгляды
В. П. Сланского и непосредственно связывать эти высказывания с
современными теориями компонентного анализа. Однако в
цитированных фрагментах рассуждения В. П. Сланского, несомненно,
предвосхищаются некоторые идеи, на которых базируется современная методика
анализа по дифференциальным семантическим признакам
(семантическим множителям). Естественно, речь идет лишь об общих
предпосылках, общих принципах, а не о деталях данной концепции. В числе этих
общих идей существенное значение имеет аналогия с «азбукой»
(ср. позднейшие сопоставления «фигур плана содержания» с «фигурами
плана выражения» в области фонологии). Принцип простейших
содержательных элементов как основы для воплощения их сочетаний в
знаках (словах), используемых для выражения бесконечного
многообразия мыслительного содержания, — это, несомненно, одно из
наиболее значительных теоретических достижений, представленных в
концепции В. П. Сланского,—достижений, намного опережающих его
время и созвучных с современными идеями лингвистического анализа.
В. П. Сланский подчеркивает объективность «словесных
представлений» в отличие от личной, субъективной мысли. «Эти непосредственно
56 Из истории вопроса о соотношении языкового и мыслительного содержания
связывающиеся со звуками слов представления так и должны быть,
конечно, названы непосредственным или внутренним и самобытным
выражением слов, иначе это выражение может быть названо еще
объективным, так как оно не есть продукт или проявление чьей-либо личной,
субъективной мысли, а является в голове каждого — как нечто уже
готовое и ни от кого не зависящее; это выражение слов, про которое можно
сказать, что его никто словам не дал и никто от них не может отнять, ни
даже изменить в них» [Там же: 43]. В этих суждениях находит
своеобразную интерпретацию аспект разграничения языкового и мыслительного
содержания, сходный с тем, который был выявлен и раскрыт А. А. По-
тебней при характеристике «ближайших и дальнейших значений».
Следующее различие касается статуса логического и
грамматического содержания в их отношении к более непосредственной данности
в речевой деятельности или к выявлению в результате специального
научного анализа. По мнению В. П. Сланского, логический смысл
воспринимается в речи, тогда как грамматический смысл познается лишь
в результате научного изучения. «Логический смысл в речи, говоря
вообще, и есть не что иное, как ее прямой, непосредственный смысл, —
смысл, воспринимаемый нами с самого начала. А вот грамматический
смысл так действительно есть нечто, до уразумения чего нас доводит
только уже научное изучение речи» [Там же: 122]. «Смысл в речи и в
каждом предложении в отдельности, который первый и непосредственно
подпадает нашему сознанию, не есть смысл грамматический, а
логический, т. е. передаваемые речью или предложениями логические мысли
или логические понятия в их цельном, конкретном виде. Понимание
грамматического выражения слов дается уже искусственным,
нарочитым анализом их» [Там же: 121—122].
В этих высказываниях В. П. Сланскому удалось отразить
действительно существующее различие между речевыми смыслами как теми
содержательными объектами, которые реально осознаются участниками
речевого акта как содержание и цель, результат речевой
коммуникации, и грамматическими значениями, которые представляют собой
специальный предмет познания и осознания лишь в процессе
специального анализа (на разных уровнях, от школьного разбора до научного
исследования). Однако в логическом содержании, разумеется,
заключены такие глубинные сущностные признаки, которые не даны
непосредственно как предметы осознания участников речевого акта, а могут
быть познаны лишь в результате специального научного исследования.
Из работ конца XIX — первой трети XX в.
57
Одно из проявлений своеобразия словесных представлений по
сравнению с передаваемыми при их посредстве логическими актами
заключается, по мысли В. П. Сланского, в той роли, которую играют в
словесных представлениях метафорические образные элементы.
«Говоря вообще, метафорический элемент в языке — общеизвестная вещь,
но нам кажется, что значение и размеры здесь этого элемента
несравненно шире, чем как их обыкновенно представляют... Большею или
меньшею примесью метафорического элемента, можно сказать,
пропитаны все элементы и формы языка» [Там же: 82]. И далее: «...в
метафорических элементах языка мы находим новое подтверждение
выставляемого нами общего факта своеобразности словесных
представлений и несоответствия их по сравнению с передаваемыми путем их
логическими актами — и новое подтверждение надобности при изучении
языка выделения в нем словесных элементов от последних актов» [Там
же: 84]; «Мы говорим солнце восходит или заходит, туча надвинулась, ветер
поднял воду и сломал плотину, вода вышла из своих берегов и залила
окрестность и т. под.: слабая, поблекшая, выцветшая так сказать, но все же
окраска духовности — сознательности, намеренности — не придается
ли бездушным действиям даже и в подобных, таких обычных способах
обозначения этих действий?» [Там же: 85]; «...в самом... представлении
принадлежности обозначаемого действия или состояния чему-либо
выставляется непременно эта принадлежность с характером
преднамеренности или по крайней мере сознательности со стороны предмета,
которому присвояются действие или состояние» [Там же].
Различие между грамматическим значением слова и понятием
наглядно передано В. П. Сланским при характеристике значений частей
речи. В. П. Сланский подчеркивает «формальный, организующий»
характер их содержания: «...те самые категории, на которые обыкновенно
делятся изменяющиеся слова, т. е. так называемые имена
существительные, прилагательные, глаголы, — разнятся между собою вовсе не со
стороны понятий или реальных вещей, обозначающих этого рода слова,
а... в том, в каком виде в словах той или иной категории выставляются
известные понятия... разница... та, что в форме слов одной категории
одними и теми же или какими бы ни было вещами может исполняться одна
служба в содержании речи, а в форме слов другой категории — другая
служба; вещи же или понятия обозначаемые могут быть при этом одни и
те же. т. е., значит, говоря вообще, разница не в материальном, а лишь
в формальном, организующем значении слов, — в значении, которое,
58 Из истории вопроса о соотношении языкового и мыслительного содержания
как показано уже, ничего соответствующего в логических понятиях не
имеет и иметь не может» [Там же: 78—79].
Далее эта точка зрения применяется к определению значения
глагола и имени существительного: «.. .глагол — это не слово, служащее
специально к выражению понятия о действии или состоянии, в логическом
смысле — и действия и состояния могут одинаково обозначаться и
другими разрядами слов... глагол — такое слово, которое, обозначая действие
или состояние, т. е. лучше сказать, явление вообще, придает этому
последнему известную, им только одним, глаголом, выражаемую роль в
содержании речи, — такую роль, которая уже не может быть придана
явлению какими бы ни было другими частями речи, хотя бы и
обозначающими то же в сущности явление; глаголом ставится в речи обозначаемое им
явление в особенное, им одним выражаемое, отношение к другим
явлениям или к другим предметам, — выражается, что обозначаемое явление
кем-то уже производится или в ком-то уже происходит, иначе есть чье-то
действие или чье-то состояние... В свою очередь и существительные
„прыжок, прыгание" и под. не служат лишь к обозначению действия
прыгания, в отвлеченном его виде, как оно будет мыслиться в
логическом понятии, а будут также придавать еще действию известную роль
речи... а именно роль предмета речи» [Там же: 81].
В таком истолковании значений частей речи, для которого
характерно подчеркивание их собственно языковой «интерпретационной» и
структурно-организующей, а не логической сущности, В. П. Сланский
продолжает линию, намеченную в предшествующей грамматической
традиции, в частности в трудах К. С. Аксакова и А. А. Потебни.
Позднее это направление в трактовке значений частей речи развивается и
углубляется А. М. Пешковским.
В трактовке «формальных, организующих значений» заметны общие
очертания того круга идей, которые в современной лингвистике связаны
с понятием формальных или структурных функций, отличаемых от
функций семантических. Соответствующие понятия не совпадают с теми
«организующими значениями», о которых писал В. П. Сланский, и
применяются в основном к иным объектам, но общие предпосылки для
выделения особого рода формальных (структурных) функций в грамматике
представлены уже в грамматической теории В. П. Сланского.
Тезис о разграничении мыслительного (логического, понятийного) и
языкового содержания (аспектов содержания) требует доказательства.
Одним из доказательств является тот факт, что возможно соответствие
Из работ конца XIX — первой трети XX в.
59
одного и того же мыслительного содержания разным языковым
содержаниям. Это явление выступает: а) при перифразировании, т. е.
при наличии синонимичных высказываний; б) при передаче одного и
того же мыслительного содержания высказываниями на разных языках
(что проявляется, в частности, при переводе с одного языка на другой).
Уже А А. Потебня, как было отмечено выше, связал вопрос о
разграничении языкового содержания и «внеязычного значения» с
синонимией, наметив путь к определению мыслительного содержания в результате
сопоставления синонимичных высказываний, отвлечения от всех
различий в языковых значениях и выделения той мыслительной основы
содержания, которая при таких преобразованиях остается неизменной.
Продолжая линию, намеченную А. А. Потебней, В. П. Сланский
аргументирует тезис о необходимости разграничения и соотнесения
«логической мысли» и «мысли грамматической» указанием на
возможность выражения одной и той же логической мысли разными
высказываниями, отличающимися друг от друга с точки зрения
грамматической мысли. Анализ синонимичных высказываний, проведенный
В. П. Сланским, примечателен всеми своими деталями и общей
направленностью. Приведем фрагмент этого анализа: «Возьмем случаи,
когда разными по словесному составу предложениями выражаются
одни и те же логические мысли, как это будет в предложениях: лев — очень
сильное животное, лев обладает большою силою, лев очень силен. С точки
зрения грамматик, во всех этих предложениях будут высказываться все
разные мысли, — приписываться, хотя одному и тому же предмету —
льву, но разные все признаки: явное противоречие со здравым
смыслом,.явный абсурд с точки зрения этого смысла. Нашим же способом
рассмотрения дела и этот абсурд обращается в простой и понятный
факт. В приведенных предложениях высказываются, действительно,
разные мысли, но разные мысли грамматические, — разные в
предложениях будут грамматические сказуемые, — разного рода вещи в них
непосредственным выражением слов выставляются как
приписываемые предмету речи признаки: в одном предложении в качестве такого
признака выставляется признак животного вообще, в другом — признак
обладания, а в третьем признак силы. Но, при такой разнице
непосредственного выражения слов предложений, всеми ими намечается в
результате одна и та же логическая мысль — выражается утверждение за
одним и тем же предметом — львом одного и того же признака —
большой физической силы» [Там же: 113]. Далее дополнительно разъясняет-
60 Из истории вопроса о соотношении языкового и мыслительного содержания
ся понимание «грамматических элементов предложения» как
двусторонних величин, обладающих собственным значением. «Нужно...
не упускать из вида, что и чисто грамматические элементы
предложений состоят не в одних звуках, а в звуках, связанных уже с известным и
совершенно особенным, своеобразным значением» [Там же: 113—114].
Не ограничиваясь констатацией возможности передачи одной и
той же логической мысли высказываниями, выражающими разные
грамматические мысли, В. П. Сланский стремится раскрыть причины
этого явления. «Всякое логическое содержание, — всякий предмет,
всякий признак и всякий факт вообще могут быть обозначаемы, т. е.
доводимы нами до сознания других, через обозначение их с разных сторон
или в разных составных элементах: всех сторон или всех элементов не
бывает надобности указывать и не бывает надобности указывать
именно такие, а не иные стороны или элементы, а достаточно бывает указать
только некоторые стороны или элементы, и притом в одних случаях
одни, в других другие: цель собственно обозначения предметов,
признаков или фактов все равно может достигаться... И содержание всякой
цельной мысли мы можем в одном случае обозначить с одних сторон, в
другом — с других, а мысль все равно будет обозначаться... В
предложениях: лев очень силен, лев обладает большою силою, лев — очень сильное
животное... одному и тому же предмету — льву придается один и тот же
признак большой физической силы; но этот один и тот же признак в
одном предложении выставлен с одной стороны, в другом — с другой, в
третьем — с третьей: в этом и все дело. С какой именно стороны и
каким способом в каждом предложении выставлен признак, в
разъяснении этого и должна была бы состоять дальнейшая задача
грамматического анализа взятых предложений; но в такое разъяснение нам уже
нет надобности входить: нам достаточно было только самым общим
образом наметить путь к выяснению дела вообще» [Там же: 114—115].
Значимость концепции В. П. Сланского для теории соотношения
языкового и мыслительного содержания определяется не ее реальным
воздействием на развитие этой теории. Концепция В. П. Сланского была мало
известна, а если и обращала на себя внимание современников, то явно
недооценивалась (см. [Грунский 1910: 127—130]). Значимость концепции
В. П. Сланского в наше время выявляется в сопоставлении с
современными теориями значения и смысла. Такое сопоставление помогает в полной
мере осознать, что многие из вопросов соотношения грамматического
значения и смыслового содержания были достаточно остро и глубоко
Из работ конца XIX — первой трети XX в.
61
поставлены уже в прошлом веке. Концепция В. П. Сланского способствует
осознанию того факта, что эта проблема давно созрела и нуждается в
интенсивной разработке на уровне современной лингвистической теории.
В представленном нами фрагменте развития концепции
соотношения языкового и мыслительного содержания в отечественном
языкознании XIX в. особую значимость для истории лингвистических учений
и для современной лингвистической мысли, на наш взгляд, имеет
рассмотрение следующих вопросов:
о вычленении того содержания, которое является собственным
предметом языкознания, но не других наук (К. С. Аксаков, А. А.
Потебня, В. П. Сланский);
о собственно языковедческом подходе к значениям, являющимся
предметом языкознания (в частности, грамматики), при критическом
отношении к логицизму в истолковании этих значений (К. С. Аксаков,
А А Потебня, В. П. Сланский);
о центральном положении учения о значении (т. е. семантики в ее
собственно лингвистическом истолковании) в грамматике и, шире, в
области изучения языка (А. А. Потебня, В. П. Сланский);
о закономерностях исторического развития грамматических
категорий (А А. Потебня);
о реальном существовании (онтологическом статусе)
грамматических форм, парадигм и категорий в языке и речи, в единстве с
реальностью мыслительной деятельности (А. А. Потебня); в более общей форме
признания первичности языковых явлений во всем их многообразии
по отношению к языковедческим описаниям и объяснениям, против
априорных схем, накладываемых на язык, принцип онтологизма
представлен в трудах К. С. Аксакова; той же общей онтологической
направленностью характеризуется концепция В. П. Сланского);
о языковом содержании как форме (способе представления)
мыслительного содержания (А. А. Потебня);
о функции систематизации мыслительного содержания, присущей
грамматическим категориям (А А. Потебня);
об отношении «грамматической мысли» и «логической мысли»:
а) как средства и цели; б) как словесного отражения логических актов
(В. П. Сланский);
62 Из истории вопроса о соотношении языкового и мыслительного содержания
о различиях в содержательной структуре предложения и структуре
суждения (А. А. Потебня, В. П. Сланский), в структуре
«грамматического смысла» и «логического смысла» (В. П. Сланский);
о выведении одного и того же «внеязычного содержания» (одной и
той же «логической мысли») в результате сопоставления синонимичных
высказываний, различающихся с точки зрения языкового содержания
(А. А. Потебня, В. П. Сланский);
о языковой форме как основе описания значений в грамматике
(К. С. Аксаков);
о принципе выделения относительно ограниченного количества
простейших содержательных элементов, заключенных (в различных
комбинациях) в языковых знаках, как принципе, объясняющем
возможность передачи бесконочного множества и разнообразия
мыслительного содержания ограниченным количеством средств (В. П.
Сланский);
о выделении в области «грамматической мысли» особого рода
«формальных, организующих» значений (В. П. Сланский);
о трех этапах грамматического анализа предложения («о разборах
тройственного свойства»): 1) истолкование «логического смысла» в
предложении; 2) истолкование грамматических смысловых
элементов и их выражения; 3) на основе того и другого — разъяснение,
какими способами логические элементы передаются грамматическими
(В. П. Сланский).
Данный перечень идей, почерпнутых из трудов А. А. Потебни,
К. С. Аксакова и В. П. Сланского, со всей очевидностью демонстрирует
своеобразие взглядов каждого из этих ученых. Вместе с тем достаточно
явно вырисовывается общая тенденция, общая линия в самой
постановке вопроса о языковом содержании (в грамматике и за ее
пределами), в концентрации внимания на собственно языковом содержании и
на собственно языковедческом подходе к его изучению.
Суждения Ф. Ф. Фортунатова о «знаках для мысли»
Теория значения в трактовке Ф. Ф. Фортунатова (1848—1914)
основана на понятии знака, «знака для мысли». «Рассматривая природу
значений в языке, — пишет Ф. Ф. Фортунатов, — я остановлюсь сперва
на знаках языка в процессе мышления» [Фортунатов 1956 111].
Из работ конца XIX — первой трети XX в.
63
Отсюда вытекает такой подход к значениям, при котором они
всегда связываются с определенными языковыми единицами. Это
значения слов, значения форм («форм отдельных полных слов» — форм
словоизменения, например форм наклонения, времени, лица, и форм
словообразования, например форм числа) [Там же: 155—167, 192].
Трактуя значение не в отвлечении от средств его выражения, а как
значение определенных форм, Ф. Ф. Фортунатов всегда идет в
направлении «от формы к значению».
Для теории знаков языка в освещении Ф. Ф. Фортунатова
характерна направленность от знака к мысли, постоянная обращенность
к мышлению. Знаки языка трактуются Ф. Ф. Фортунатовым в их
отношении не непосредственно к явлениям внеязыковой
действительности, а к мысли. Не случайно Ф. Ф. Фортунатов часто использует
сочетание «знаки для мысли». Примечательно следующее рассуждение: «Как
скоро... в процессе данной мысли представления самих предметов этой
мысли не воспроизводятся, а являются воспроизводимыми лишь
представления, сопутствующие им, эти сопутствующие представления, как
части данной мысли, являются заместителями, представителями
остающихся невоспроизведенными представлений самих предметов этой
мысли» [Там же: 116]. Ф.Ф.Фортунатов подчеркивает обобщенный
характер содержания языковых знаков: «...предмет мысли,
обозначаемый этим словом белый, есть отдельное свойство белого цвета,
существующее у каких бы то ни было предметов, имеющих белый цвет» [Там
же: 120]. Отсюда непосредственно вытекает важная мысль о
двусторонней зависимости между языком и мышлением: «Из данных мною
примеров, я думаю, не трудно уяснить себе, что не только язык зависит от
мышления, но что и мышление, в свою очередь, зависит от языка; при
посредстве слов мы думаем и о том, что без тех или иных знаков не
могло бы быть представлено в нашем мышлении, и точно так же при
посредстве слов мы получаем возможность думать так, как не могли бы
думать при отсутствии знаков для мышления, по отношению именно
к обобщению и отвлечению предметов мысли» [Там же].
Ф. Ф. Фортунатов понимал грамматику как «учение о всяких
формах языка» [Там же: 136]. Обычно при истолковании концепции
Ф. Ф. Фортунатова обращается внимание именно на принцип формы.
Для Ф. Ф. Фортунатова понятие формы действительно является
исходным. Однако необходимо обратить внимание на то, что само это
понятие у Ф. Ф. Фортунатова неразрывно связано со значением (формаль-
64 Из истории вопроса о соотношении языкового и мыслительного содержания
ным значением): «Такие принадлежности звуковой стороны знаков
языка, которые сознаются (в представлениях знаков языка) как
изменяющие значения тех знаков, с которыми соединяются, и потому как
образующие данные знаки из других знаков, являются, следовательно,
сами известного рода знаками в языке, именно знаками с так
называемыми формальными значениями» [Там же: 124]. В случаях типа руку,
ногу, руке, ноге «знаки языка заключают в себе так называемые формы, т. е.,
например, слова руку, ногу заключают в себе известную форму, по
делимости на части рук-, ног-, с неформальным (материальным) значением, и
на общую им часть -у, с формальным значением» [Там же: 124—125].
Формальная основа концепции Ф. Ф. Фортунатова заключается не в
том, что он обращает внимание не на значение, а лишь на форму (как
иногда думают), а в том, что он последовательно проводит принцип «от
формы к значению», всегда связывая значение с его носителем.
Концепция Ф. Ф. Фортунатова пронизана идеей значения, но
значения не вне языка, а в самом языке, в его формах. В трактовке
соотношения языка и мышления Ф. Ф. Фортунатов выдвигал на передний план
представление о языке не как о чем-то внешнем по отношению к
мышлению, а как об имеющем отношение к явлениям мышления: «Тот, кто
не привык думать об отношении языка к мысли, замечает главным
образом лишь внешнее проявление, обнаружение связи,
существующей между мышлением и языком: язык представляется средством
для выражения наших мыслей. И при таком взгляде сознается тесная
связь языка с мышлением, но только при этом предполагается, будто
мысль, обнаруживающаяся в речи, сама существует, развивается
совершенно независимо от слов... В действительности явления языка по
известной стороне сами принадлежат к явлениям мысли. Язык в
процессе нашей устной речи, когда мы говорим, выражая наши мысли,
существует потому, что он существует в нашем мышлении; слова в нашей
речи непосредственно выражают, обнаруживают такие мысли, в состав
которых входят представления тех же слов как знаков для мышления,
т. е. как знаков или того, о чем мы думаем, или того, что образуется
в процессе мышления о тех или других предметах мысли» [Фортунатов
1957: 434—435].
Из подхода к грамматическим значениям на основе понятия «знака
для мысли» вытекает констатация их неуниверсальности: «Приступая
к изучению какого-либо языка, имеющего формы отдельных полных
слов, лингвист должен остерегаться того, чтобы не предполагать без
Из работ конца XIX — первой трети XX в. 65
проверки существования в этом языке именно таких форм слов, какие
известны ему из других языков. Различие между языками в формах
отдельных слов может касаться не одних только значений форм, но и
самого способа образования форм в словах» [Фортунатов 1956: 139].
Для концепции Ф. Ф. Фортунатова характерен
конкретно-исторический подход к значениям форм. Значение данной формы
определяется для того или иного периода развития языка. Выдвигается
требование строго отличать «существующее уже значение известной
формы от того значения, из которого оно могло образоваться»
[Фортунатов 1884: 25].
Понятия «языковое мышление »
и «внеязыковые семасиологические представления»
в интерпретации И. А. Бодуэна де Куртенэ
Сосредотачивая внимание на психической стороне языка (как
стороне внутренней, центральной по отношению к звуковой стороне—
внешней, периферийной) [Бодуэн де Куртенэ 1963, т. I: 212—214], на
понятиях «языкового мышления» и «языкового знания», И. А. Бодуэн
де Куртенэ (1845—1929) выдвигает на передний план связь этой
стороны языка с «внеязыковыми семасиологическими представлениями», с
«собственно психическим содержанием». «Внеязыковые,
семасиологические представления», распадающиеся на представления из области
физического и биологического мира, а также мира общественного и лично-
психического [Бодуэн де Куртенэ 1963, т. II: 185], трактуются Бодуэном
как имеющие самостоятельное существование, «независимое бытие», но
вместе с тем связанные с языком и «движущиеся в его формах»: «...само
психическое содержание, представления, связанные с языком и
движущиеся в его формах, но имеющие независимое бытие, представляют
собой предмет исследования отдельной части грамматики, а именно науки
о значении, или семасиологии» [Бодуэн де Куртенэ 1963, т. I: 214].
Истолкование психической стороны языка раскрывается в понятии
церебрации (сопоставляемой с фонацией и аудицией): «...церебра-
ция... есть закрепление всего того, что относится к языку, сохранение
и обработка всех языковых представлений в языковой сокровищнице
души, есть языковое мышление» [Там же: 263]. «Сущность языка
составляет, естественно, только церебрация» [Там же: 144].
5 — 1959
66 Из истории вопроса о соотношении языкового и мыслительного содержания
С понятием языкового мышления тесно связано понятие
языкового знания: «... мы вправе считать язык особым знанием, т. е. мы вправе
принять третье знание, знание языковое, рядом с двумя другими — со
знанием интуитивным, созерцательным, непосредственным, и знанием
научным, теоретическим» [Бодуэн де Куртенэ 1963, т. II: 79]. И в другой
работе: «...из языкового мышления можно вывести целое своеобразное
языковое знание, знание всех областей бытия и небытия, всех
проявлений мира, как материального, так и индивидуально-психического и
социального (общественного). Все стороны жизни преобразовываются в
психические эквиваленты, в представления, ассоциирующиеся с
языковыми представлениями» [Там же: 312].
Говоря о том, что в языковом знании отражаются те или иные
отношения природы, общественной жизни и т. д., И. А. Бодуэн де
Куртенэ подчеркивает специфику, свойственную именно языковому
отражению этих отношений. Таковы, например, суждения о принципе
«эгоцентризма» в значениях лица и времени (так, множество, состоящее из
одного лица и двух и трех лиц, воспринимается как 1-е лицо мн. числа)
[Там же: 79—81].
Особое внимание И. А. Бодуэн де Куртенэ уделяет специфике
отражения в языковом мышлении и знании комплекса количественных
представлений. Работа Бодуэна о количественности в языковом
мышлении заключает в себе мысли и наблюдения, во многих отношениях
предвосхищающие более поздние исследования семантических
категорий, полей и т. п. Здесь реализован принцип «от значения к форме».
При этом не просто собраны и охарактеризованы разнообразные
средства выражения количественных отношений, но проанализированы
содержательные особенности разных типов количественности в
«языковом мышлении» и их взаимосвязи. Таковы, в частности, сопоставления
количественности пространственной и временной, представлений
многократности и длительности, собирательности и простой
множественности, разных ступеней интенсивности и т. д. И. А. Бодуэн де Куртенэ
последовательно проводит сопоставление количественности в
языковом мышлении и «математической количественности». В самом
различении этих понятий проявляется разграничение собственно
языкового и понятийного, логического содержания [Там же: 312—319, 323].
Мысли И. А. Бодуэна де Куртенэ о специфике отражения внеязыко-
вых семасиологических представлений в языковых представлениях
находят обобщенное выражение в подчеркивании творческого характера
Из работ конца XIX — первой трети XX в.
67
языкового мышления: «Языковое мышление, равно как и его
обнаруживание и воспринимание, представляют из себя не простую
репродукцию или воспроизведение усвоенного... а вместе с репродукцией
тоже продукцию или производство, состоящее в новом,
самостоятельном сочетании усвоенных индивидуальною психикой элементов
языкового мышления. Это и есть постоянное, беспрерывное „творчество",
свойственное мобилизации языковых представлений в их
совокупности» [Там же: 281].
Неуниверсальность языкового мышления раскрывается в
суждении об особом для каждого языка соотношении явных и скрытых
языковых представлений. Здесь блестяще предвосхищается
разрабатываемая в современном языкознании концепция скрытых категорий,
причем в наиболее интересных аспектах — типологическом и
историческом: «В одном языке отражаются одни группы внеязыковых
представлений, в другом — другие. То, что некогда обозначалось,
лишается со временем своих языковых экспонентов; с другой стороны,
особенности и различия, ранее вовсе не принимаемые в соображение,
в более поздние эпохи развития того же языкового материала могут
получить вполне определенные экспоненты (таково, например, различие
формальной определенности и неопределенности существительных,
свойственное нынче романскому языковому миру, но чуждое
состоянию латинского языка)... В каждый момент жизни каждого языка
дремлют в зачаточном виде такие различения, для которых недостает
еще особых экспонентов. Это столь метко Бреалем названные idées
latentes du langage (потаенные языковые представления)» [Там же: 83—
84]. Ср. развитие той же мысли в другой работе: «Отражение тех или
других замечаемых во внеязыковом мире различий в различениях
чисто языковых может служить основанием для сравнительной
морфологической характеристики отдельных языковых мышлений. Только для
незначительной части внеязыковых, семасиологических
представлений имеются в языковом мышлении морфологические экспоненты;
большая же часть этих внеязыковых представлений составляет по
отношению к языку группу так называемых „скрытых языковых
представлений"... Между прочим, в языковом мышлении могут находиться
или не находиться постоянные экспоненты для следующих
внеязыковых представлений: пол животных, являющийся источником
различения грамматических родов; жизнь и ее отсутствие; пригодность для
еды или питья; человеческая личность, в различии от всего остального;
5*
68 Из истории вопроса о соотношении языкового и мыслительного содержания
определенность и неопределенность; обладание (представления из мира
общественно-экономического); количественное мышление (число,
пространственные измерения, длительность); время физическое и время
историческое; общественная зависимость одних людей от других и т. д.»
[Гам же: 185—186]. Таким образом, здесь фактически представлен эскиз
типологической концепции мыслительных категорий на базе
исследования различий в их явном или «скрытом» отражении в разных языках.
В работах И. А. Бодуэна де Куртенэ мы находим такие образцы
конкретного анализа неуниверсальных элементов в «языковом
мышлении», которые сохраняют свою значимость и в наши дни: «В области
морфологии и семантики мы констатируем, например,
несоизмеримость языков, свободных от различения рода в представлениях,
связанных с существительными, и языков, отягощенных этим родо-половым
кошмаром. Поэтому-то точный перевод с языков одной категории на
языки другой категории абсолютно невозможен. Например, финское
(суоми) opettaja и эстонское öpetaja — это не польское nauczyciel
„учитель" и не nauczycielka „учительница", а что-то такое, что невозможно
втиснуть в польское языковое мышление» [Там же: 318—319].
Концепция И. А. Бодуэна де Куртенэ охватывает «языковое
мышление» в его отношении как к «внеязыковым семасиологическим
представлениям», так и к звуковой стороне языка: «...каждый язык может
рассматриваться с точки зрения связи своего психологического
содержания с психическими субститутами звуков, т. е. со звуковыми
образами... Собственно языковое — это способ, каким звуковая сторона
связана с психическим содержанием» [Бодуэн де Куртенэ 1963, т. I: 133].
Актуальную значимость имеет выдвинутый И. А. Бодуэном де
Куртенэ принцип раздельной делимости языковых представлений с
разных точек зрения — фонетической, морфологической (в широком
смысле, охватывающем морфологическую и синтаксическую структуру)
и с точки зрения представлений в «церебрационном центре».
Анализируя пословицу На то щука в море, чтоб карась не дремал, И. А. Бодуэн
де Куртенэ рассматривает ее членение сначала с фонетической точки
зрения (на фонетические фразы, фонетические слова и т. д.). Затем
рассматривается делимость с морфологической точки зрения (под
«морфологией языка» Бодуэн понимает «построение языка в самом обширном
смысле этого слова», т. е. не только морфологию в тесном смысле, или
построение слов, но и синтаксис, или построение предложения ) — на
две сложные синтаксические единицы, каждая из которых распадается
Из работ конца XIX — первой трети XX в. 69
на простые, т. е. на отдельные «семасиологически-морфологические
слова», которые, в свою очередь, делятся на морфемы. Далее
вычленяется уже охарактеризованная выше делимость групп представлений в
психическом (церебрационном) центре. Подчеркивается, что речь идет
именно о группировке языковых представлений «в одном только
церебрационном центре, без ее осуществления в фонации и аудиции»
[Гам же: 76—79]. По существу здесь сформулирован принцип
неизоморфности иерархических систем единиц, выделяемых на разных
уровнях и в разных аспектах языка, — принцип, обусловливающий
соответствующее раздельное членение речевых произведений. Это один
из важных принципов организации языкового содержания в его
отношении к организации в области синтаксической и морфологической
структуры и в области фонетического выражения.
Учение А. А. Шахматова
о грамматических и психологических категориях
Семантическую сторону концепции A.A. Шахматова (1864—1920)
мы рассмотрим в том виде, как она изложена в «Синтаксисе русского
языка». Для шахматовского учения о предложении характерно
движение анализа от мыслительных психологических процессов к их
языковому воплощению. Особенностью концепции А. А. Шахматова является
динамический подход к соотношению мышления и языка и к самим
явлениям мышления, существенным для синтаксиса предложения.
А А. Шахматов концентрирует внимание не на статических
мыслительных категориях, а на мыслительно-психологических актах, процессах,
лежащих в основе построения предложения. Приведем некоторые
положения А. А Шахматова: «Психологической основой нашего
мышления является тот запас представлений, который дал нам
предшествующий опыт и который увеличивается текущими нашими
переживаниями; психологическою же основой предложения является сочетание
этих представлений в том особом акте мышления, который имеет
целью сообщение другим людям состоявшегося в мышлении сочетания
представлений; этот акт мы назовем коммуникацией» [Шахматов 1941:
19]. И далее: «... простейшая единица мышления, простейшая
коммуникация состоит из сочетания двух представлений, приведенных
движением воли в предикативную (т. е. вообще определяющую, в частно-
70 Из истории вопроса о соотношении языкового и мыслительного содержания
ста зависимую, причинную, генетическую) связь. К коммуникациям
относятся не только пропозиции или суждения, но и всякие иные
сочетания представлений, умышленно, с тою или иною целью приведенных
нами в связь» [Там же].
Динамический характер истолкования коммуникации заключается
не только в том, что она понимается как особого рода акт, но и в том,
что этот акт трактуется как результат сложного процесса: «...из
сложных комплексов, возникших в начале коммуникации, выделяются
посредством ассоциации со знаками внутренней речи те или иные
существеннейшие или важнейшие в данном случае для говорящего
признаки; это дает возможность упростить зародившийся у говорящего
психологический процесс и довести его до обнаружения в слове.
Следовательно, начало коммуникация получает за пределами внутренней речи,
откуда уже переходит во внешнюю речь» [Там же: 20].
Важное значение имеет тот факт, что мыслительно-психологическое
понятие коммуникации и ее членов (субъекта и предиката) А. А.
Шахматов соотносит не непосредственно с формальной стороной
предложения, а с грамматическими значениями грамматических форм. Он
пишет: «...определяю психологический субъект как
представление, господствующее над другим, сочетавшимся с ним представлением,
которое определяется как психологический предикат» [Там
же: 21—22]. И далее: «...при сочетании представления о предмете с
представлением о признаке первое из них, как господствующее в
отношении признака по самой своей природе, будет всегда субъектом,
а второе предикатом. Выставляя такое утверждение, мы в полном
праве сослаться на факты языка: название предмета (разумеется, данное
в независимой форме, т. е. в именительном падеже) будет всегда
грамматическим подлежащим в отношении к сочетавшемуся с ним глаголу или
прилагательному... эта последовательность коренится, конечно, не в
свойствах грамматических форм как таковых, а в свойстве тех
представлений, которым они соответствуют и от которых никогда не оторвутся в
силу самого грамматического их значения. Здесь особенно ярко
сказывается тесная, внутренняя связь между языком и мышлением, между
грамматическими и психологическими категориями. Мы постоянно
встречаемся с несоответствием языковых форм предложения психологической
коммуникации; но несоответствие не тождественно с противоречием»
[Там же: 23]. Ср. также следующее суждение: «...по существу не может
быть противоречия между природой предложения и коммуникации, но,
Из работ конца XIX — первой трети XX в.
71
конечно, не в отношениях материальной природы первого к
психологической природе второй, а в отношениях смысла, значения
предложения и психологической природы коммуникации» [Там же: 28]. Эти
мысли находят дальнейшее развитие в учении А. А. Шахматова об
односоставных и двусоставных предложениях [Там же: 29—31, 49—260].
Концепция А. А. Шахматова, развивающаяся в направлении от
мыслительных психологических процессов (охватываемых понятием
коммуникации) к их отражению и реализации в грамматических
значениях синтаксических единиц, приобретает особый интерес с точки
зрения современных поисков синтаксической теории.
В учении А. А. Шахматова о грамматических категориях реализуется
тот же основной принцип его концепции — от содержания к средствам
выражения. Сами по себе грамматические категории трактуются в
содержательном плане, а в средствах выражения они, по мысли
А. А Шахматова, находят свое обнаружение. Грамматическая
категория определяется как «представление об отношении (к другим
представлениям), сопутствующее основному значению, вызываемому
словом; так обнаруживаем в слове дома сочетание основного значения
(дом) с представлением о множественности» [Там же: 420].
Выражение грамматических категорий охватывает широкий круг
языковых средств. Отсюда вытекает и расширенное понимание состава
грамматических категорий. Так, А. А. Шахматов пишет:
«Нижеследующие грамматические категории обнаруживаются в
существительных морфологически, синтаксически, далее посредством
словообразовательных суффиксов и интонации: число, конкретность и
абстрактность, единственность и множественность, единичность, считаемость,
парность, совокупность, одушевленность и неодушевленность, род,
бытие или наличность, увеличительность, уменьшительность, ласкатель-
ность, пренебрежительность» [Там же: 436]. Здесь представлены
разнородные явления, в частности собственно морфологические
категории, лексико-грамматические и словообразовательные разряды,
а также значения, имеющие сложное комбинированное выражение
в предложении. Эта разнородность объекта находит отражение и в
неоднородности его истолкования. С одной стороны, А. А. Шахматов
пишет: «Грамматические категории познаются в русском языке при
помощи тех морфологических особенностей, в которых они
обнаруживаются. Эти морфологические особенности могут быть положены в
основание при определении грамматических категорий...» [Там же: 434].
72 Из истории вопроса о соотношении языкового и мыслительного содержания
Здесь налицо морфологический подход к грамматическим категориям.
С другой стороны, под понятие грамматической категории подводятся
явления иного характера, не связанные с морфологическим
выражением: «... причем, однако, необходимо заметить, что некоторые категории
вообще не находят для себя морфологического обнаружения, а
некоторые, обнаруживаясь в одних частях речи, не имеют внешнего
обнаружения в других. Так, категория бытия или наличности не имеет
морфологического обнаружения ни в существительных (если не признать
таковою особую интонацию), ни в наречии, ни в прилагательном, ни в
глаголе. Категория повелительного наклонения обнаруживается
морфологически в спрягаемых формах глагола, но остается не
обнаруженною ни при инфинитиве (молчать!), ни при некоторых других
глагольных формах (пошел вон!), ни также при междометии (цыц! стоп!)»
[Там же]. Теория А. А. Шахматова здесь по существу переходит от
морфологических категорий к иному объекту, который в различных
более поздних концепциях трактуется с точки зрения таких понятий, как
«понятийная категория», «скрытая категория»,
«функционально-семантическая категория», «функционально-семантическое поле».
В целом концепция А. А. Шахматова характеризуется широким
подходом к синтаксису предложения и грамматическим категориям на
основе выявления связи между языком и мышлением. Анализ в
направлении от мыслительно-психологического процесса коммуникации к
построению предложения, от семантических категорий к разным
средствам и способам их языкового обнаружения послужил важным стимулом
для дальнейшего развития грамматической мысли. Разные аспекты
семантики в концепции А. А. Шахматова не всегда получают
последовательную дифференциацию с точки зрения терминологии, однако по
существу эта концепция основана именно на стремлении выявить связи
между мыслительно-психологическим содержанием и его языковым
представлением, включая значения грамматических форм.
Грамматическая категоризация значений
в истолковании А. М. Пешковского
В «Русском синтаксисе в научном освещении» хорошо
прослеживается тенденция к анализу прежде всего собственно грамматических
категориальных значений и их выражения в грамматической системе.
Из работ конца XIX — первой трети XX в.
73
Здесь получила дальнейшее развитие концепция грамматической
категориальное™, выдвинутая А. А. Потебней. В изложении А. М. Пешков-
ского (1878—1933) разработан и развит тот подход к грамматическим
категориям, который основывается не только на анализе самих
грамматических значений, но прежде всего на описании принципов
системной организации тех рядов форм, которым свойственны
грамматические значения (см., в частности, главу «Понятие о формальной
категории слов» в кн. [Пешковский 1956: 23—29]).
С указанным подходом тесно связано продолжение А. М. Пешков-
ским той линии, которая представлена в работах Ф. Ф. Фортунатова:
линии исследования значений форм слов как языковых знаков. А. М.
Пешковский последовательно связывает языковые значения —
вещественные и формальные — с определенными средствами их выражения
в данном языке. Это всегда значения каких-то языковых элементов —
слов, вещественных и формальных частей слов, значения форм,
значения рядов форм — формальных категорий [Там же: 11—33 и ел.].
Вместе с тем А. М. Пешковский иногда обращается и к тому
содержанию, которое является общим для разных языковых средств, т. е.
к отвлеченно-понятийному аспекту семантики. А. М. Пешковский
выделяет некоторые семантические категории, охватывающие различные
средства выражения. При этом он проводит различие между такими
семантическими категориями и собственно грамматическими рядами
форм (формальными категориями): «Так, например, категория
повеления (отличная, конечно, от категории повелительного наклонения
глагола) будет заключать в себе не только все слова с формами
повелительного наклонения и не только все словосочетания с повелительными
служебными словами, но и все словосочетания без таких слов, но с
повелительной интонацией (Смирно сидеть, рукавов не марать, к горшку не
соваться! Карету мне, карету! Хлеба и зрелищ! Долой предателей! Вон
отсюда! и т. д.)» [Там же: 48]. Далее А. М. Пешковский фактически ставит
вопрос о тех единствах, которые исследуются в современной
лингвистической литературе с использованием таких терминов, как понятийная
категория, функционально-семантическая категория, функционально-
семантическое поле, грамматико-лексическое поле и т. п.: «В
дальнейшем мы увидим, что чем важнее для языка какое-нибудь формальное
значение, тем более разнообразными и тем более
многочисленными способами обозначается оно в звуковой стороне
речи, как будто бы язык всеми доступными ему средствами
74 Из истории вопроса о соотношении языкового и мыслительного содержания
стремится к поставленной себе цели — выразить данное значение, и на
обязанности исследователя-языковеда лежит не только вскрыть данное
значение на каком-нибудь одном факте, но и найти все факты языка,
обнаруживающие его, как бы они ни были разнообразны» [Там же: 48—49].
Далее подробно анализируется «вопросительная категория».
Примечательно, что при этом не просто указываются средства выражения этой
категории, но и обращается внимание на их взаимодействие,
например: «...когда вопросительное понимание гарантировано
специальными вопросительными словами, интонация вопроса опускается как
излишняя. Напротив, когда она одна создает вопрос, она, естественно,
применяется в максимальной степени. Следовательно, язык не применяет
здесь одновременно всех своих средств, а развивает одни за счет
других, т. е. тут действует закон экономии сил» [Там же: 50].
Специфика языковых значений в отличие от понятий и специфика
лингвистического подхода к значению в отличие от логического
раскрывается в известном рассуждении А. М. Пешковского о значении
предметности, присущем имени существительному (в частности, на
примере слова чернота) [Там же: 68—75], а также о значениях глагола
и прилагательного [Там же: 75—84].
Во многих случаях раскрывается тонкое различие в языковых
значениях при тождестве общего смысла. Так, говоря об употреблении
форм настоящего времени типа человек дышит легкими, а рыба —
жабрами', водород соединяется с кислородом и т. п., А. М. Пешковский замечает:
«В сущности, и другие времена могут употребляться в таком же смысле,
как показывают такие пословицы, как наш пострел везде поспел;
поспешишь — людей насмешишь, и т. д. И на пословицах как раз лучше всего
видно, что каждое время сохраняет при этом свое основное значение:
ведь не все равно сказать поспешил — людей насмешил, спешишь — людей
смешишь, или поспешишь — людей насмешишь, хотя с логической стороны
все три такие поговорки выражали бы совершенно одно и то же.
Именно логическая сторона таких выражений и заслоняет от нас,
по-видимому, категорию настоящего времени» [Там же: 205]. Можно было бы
привести многие другие примеры тонкого анализа собственно
языковой грамматической семантики, четко отделяемой от «логической
стороны» (см., в частности, описание фактов так называемой «замены
времен и наклонений» [Там же: 208—214]).
А. М. Пешковский упрекал школьную грамматику его времени не в
«пристрастии к значениям языка» (которые она, напротив, «слишком
Из работ конца XIX — первой трети XX в.
75
мало знает»), а в том, что она изучает «не те значения, какие нужны
(общелогические, а не языковые), и не по тому методу, какой нужен»
[Пешковский 1959: 99—100]. «Почему она вообще не изучает тех
крайне многочисленных, многообразных, сложных и тонких значений,
которые заключены в формальных принадлежностях слов и
словосочетаний, а берет 5—6 общих логических категорий («время», «место»
и т. д.) и рассовывает между ними как попало все эти значения,
совершенно не справляясь при этом с тем, какими средствами они
выражены?» [Там же: 98]. А. М. Пешковский выявляет различия в
языковых значениях там, где критикуемое им направление в школьной
грамматике видит «одно и то же» по смыслу. Таково, например,
различие между сочетаниями дом отца и дом отцовский: по смыслу одно и
то же, но в первом случае обозначается предмет в его отношении к
другому предмету, а во втором — признак предмета [Там же: 96—97].
Вместе с тем А. М. Пешковский рассматривал грамматические и
логические категории в их взаимной связи: «...логические категории не
скрываются где-то в поднебесье, а существуют в нашей мысли бок
о бок с грамматическими, так как они просвечивают более или менее
завуалированно во всех гораздо более многочисленных и сложных
категориях языка» [Там же: 100]. Здесь выражена важная для нас мысль
о том, что логические категории, не отождествляемые с
грамматическими, существуют в самих грамматических категориях, заключены в
них (хотя и не только в них).
В трудах В. П. Сланского, Ф. Ф. Фортунатова, И. А. Бодуэна де
Куртенэ, А. А. Шахматова, А. М. Пешковского отражены такие
подходы к значениям в грамматике, которые во многом отличаются друг от
друга. У В. П. Сланского в центре внимания находится разграничение
«грамматической и логической мысли» с точки зрения отношения
«средство — цель» и различий в структуре выражаемого содержания.
У Ф. Ф. Фортунатова — акцент на языковых значениях форм слов.
В концепции И. А. Бодуэна де Куртенэ раскрываются отношения
«языкового мышления» и «языкового знания» к «внеязыковым
семасиологическим представлениям». Для А. А. Шахматова характерен
динамический подход к явлениям мышления, существенным для
синтаксиса предложения, подход к грамматическим категориям в направлении
76 Из истории вопроса о соотношении языкового и мыслительного содержания
«от содержания к средствам выражения» (фактически разрабатываются
элементы теории семантических категорий). А. М. Пешковский
выявляет специфику «значений языка», развивает учение о системной
организации рядов форм, которым свойственны грамматические значения,
и вместе с тем ставит вопрос о содержательных категориях,
охватывающих различные средства выражения.
При всех различиях рассмотренных концепций значения их
объединяет важный общий признак — освещение (с разных сторон)
проблемы языкового (в частности, грамматического) содержания в его
отношении к содержанию мыслительному. Ни одна из упомянутых
концепций не сводит грамматическое к средствам формального
выражения и не противопоставляет грамматику и семантику. Грамматическое
и мыслительное содержание — вот одна из проблем, находящихся в
центре внимания крупнейших представителей отечественной
грамматической традиции.
Глава 4
Из работ 30—60-х годов XX в.
(Л. В. Щерба, И. И. Мещанинов,
В. В. Виноградов)
Концепция Л. В. Щербы
Вопрос о разных аспектах семантического содержания в
освещении Л. В. Щербы (1880—1944) связан с характеристикой направлений
грамматического описания в плане активного и пассивного синтаксиса.
Когда он пишет о возможности построения «идеологической
грамматики», т. е. грамматики, «исходящей из семантической стороны,
независимо от того или иного конкретного языка» [Щерба 1974: 48], фактически
вычленяется соответствующий аспект семантического содержания,
рассматриваемого независимо от того или иного конкретного языка. Когда
же Л. В. Щерба характеризует пассивный аспект синтаксиса, при
котором «приходится исходить из форм слов, исследуя их синтаксическое
значение» [Там же: 56], то здесь выделяется тот аспект семантического
содержания, который связан с конкретными средствами конкретного
языка. В пассивном синтаксисе исходным пунктом являются
синтаксические выразительные средства и изучаются синтаксические
значения этих средств. В активном же синтаксисе исходным пунктом
является мысль и рассматривается вопрос о том, какими средствами она
выражается. Некоторые из примеров Л. В. Щербы: «Как выражается
независимость действия от воли какого-либо лица действующего? Как
выражается предикативное качественное определение предмета (в
русском языке причастными оборотами и оборотами с который и т. д.)? Как
выражается количество вещества?» [Там же].
В работах Л. В. Щербы явно выражено внимание к связи
мыслительного содержания с формами языка: «В силу диалектического
единства формы и содержания мысль наша находится в плену у форм языка,
и освободить ее от этого плена можно только посредством сравнения
с иными формами ее выражения в каком-либо другом языке» [Щерба
1958: 27].
78 Из истории вопроса о соотношении языкового и мыслительного содержания
И в другом месте: «Чем сложнее мысль, тем больше требуется
умения для извлечения ее из форм языка» [Там же: 26]. Тем самым мысль
рассматривается не отдельно от форм языка — она заключена в самих
этих формах, откуда ее извлекает лингвист посредством сравнения
с другими формами ее выражения.
Применительно к исследованию языковых значений важную роль
играют мысли Л. В. Щербы об объективном существовании категорий
и их классификации в языковой действительности [Там же: 26].
По отношению к частям речи этот принцип — по существу
принцип языковой онтологии, онтологической естественной
классификации — раскрывается так: «...в вопросе о „частях речи" исследователю
вовсе не приходится классифицировать слова по каким-либо ученым и
очень умным, но предвзятым принципам, а он должен разыскивать,
какая классификация особенно настойчиво навязывается самой языковой
системой, или точнее, — ибо дело вовсе не в „классификации",—под
какую общую категорию подводится то или иное лексическое
значение в каждом отдельном случае, или еще иначе, какие общие
категории различаются в данной языковой системе» [Щерба 1974:
78—79]. Этот принцип распространяется не только на части речи, но и
на все грамматические категории, понимаемые Л. В. Щербой как «те
группы однообразия в языке, под которые подводятся единичные
явления» [Щерба 1957: 12]. По мысли Л. В. Щербы, «грамматика в
сущности сводится к описанию существующих в языке категорий» [Там же].
Говоря о существующих в языке категориях, Л. В. Щерба имеет в
виду единство их значения и внешних выразителей [Щерба 1974: 79—80,
99]. Однако в этом единстве при обязательном наличии внешних
выразителей («Если их нет, то нет в данной языковой системе и самих
категорий» [Там же: 79]) ведущая роль отводится значению — с той точки
зрения, что именно оно является основой для подведения того или
иного слова под данную категорию: «...если в языковой системе какая-
либо категория нашла себе полное выражение, то уже один смысл
заставляет нас подводить то или другое слово под данную категорию»
[Там же: 80]. Таким образом, мысли Л. В. Щербы об объективном
существовании в языке определенных категорий в том их членении,
которое навязывается самой языковой системой, имеют прямое
отношение к категориальным значениям. Этот принцип несомненно
действителен для исследования языковых значений в целом. Тезис об их
объективном существовании в том членении и тех связях, которые
Из работ 30—60-х годов XX в.
79
заключены в системе данного языка, — это один из основных
методологических принципов исследования языковой семантики.
Для теории значения существенна концепция Л. В. Щербы о трех
аспектах языковых явлений — речевой деятельности (процессах
говорения и понимания), языковой системе и языковом материале (текстах). Из
всего содержания работы Л. В. Щербы вытекает, что эти три аспекта
могут быть выделены и в области значений. Непосредственно об этом идет
речь при характеристике схемы анализа, в которой исходным пунктом
является лингвистический эксперимент над создаваемыми текстами
(языковым материалом), а конечным результатом — выводы о значениях
данной формы в языковой системе (см. [Щерба 1974: 33—34]).
Важно суждение о том, что значения той или иной формы нельзя
констатировать путем непосредственного самонаблюдения [Там же: 33].
В более общем виде Л. В. Щерба формулирует вывод, который,
несомненно, относится и к значениям форм: «...все языковые величины, с
которыми мы оперируем в словаре и грамматике, будучи концептами,
в непосредственном опыте (ни в психологическом, ни в
физиологическом) нам вовсе не даны, а могут выводиться нами лишь из процессов
говорения и понимания, которые я называю в такой их функции
„языковым материалом" (третий аспект языковых явлений)» [Там же: 26].
Не будучи данными в непосредственном опыте и непосредственном
самонаблюдении, значения той или иной формы выводятся для
языковой системы в результате эксперимента: «...экспериментируя, т. е.
создавая разные примеры, ставя исследуемую форму в самые
разнообразные условия и наблюдая получающиеся при этом „смыслы", можно
сделать несомненные выводы об этих „значениях" и даже об их
относительной яркости» [Там же: 33].
Постановка вопроса о значениях в процессе говорения и
понимания предполагает необходимость выхода за пределы собственно
языковых значений и обращения к смыслу высказывания, к соотнесению
значений форм и выражаемого смысла. В связи с этим возникает
особый вопрос о соотношении между семантическим содержанием (в
разных его аспектах) в процессе говорения и семантическим содержанием
в процессе понимания. Специального исследования заслуживает
отношение между разными аспектами семантического содержания в
речевой деятельности и соответствующими сторонами семантического
содержания в языковом материале (текстах). Думается, что при
разработке всех этих вопросов не следует идти по пути резкого размежевания и
80 Из истории вопроса о соотношении языкового и мыслительного содержания
изолированного рассмотрения разных форм существования значений,
в частности «системно-языковых» значений и значений в процессе
речевой деятельности (речевых значений и смыслов). Важно сохранить
и попытаться развить применительно к значениям тот принцип
единства и взаимосвязи разных аспектов языковых явлений, который
играет существенную роль в концепции Л. В. Щербы.
Теория понятийных категорий И. И. Мещанинова
Теория понятийных категорий в освещении И. И. Мещанинова
(1883—1967) представляет собой важный этап развития круга идей,
связанных с соотношением языковой и мыслительной категоризации (ср.
концепции А. А. Потебни, И. А. Бодуэна де Куртенэ и А. А. Шахматова).
Концепция понятийных категорий И. И. Мещанинова была
связана не только с обращением к общим вопросам соотношения языка и
мышления, но и с типологическими исследованиями (прежде всего в
сфере проблематики членов предложения и частей речи).
Анализируемые или упоминаемые И. И. Мещаниновым понятийные категории
относятся именно к этой сфере. Таковы, в частности, категории субъекта
и объекта, одушевленности и неодушевленности, различие человека и
не человека, предикат, атрибут (атрибутивность), модальность,
различие активного и пассивного субъекта (см. [Мещанинов 1945: 5—15;
1946: 7—24; 1978: 236—240]).
Для понимания подхода И. И. Мещанинова к понятийным
категориям существенна его мысль о вторичности, производное™
формального выделения языковых категорий от их выделения в сознании
общественной среды: «...формальное выделение тех или иных языковых
категорий является результатом того выделения, которое уже
существует в отдельном их восприятии как особо воспринимаемых в сознании
общественной среды» [Мещанинов 1978: 236—237]. Такой подход к
языковым категориям в некотором отношении созвучен идеям А. А.
Потебни и А. А. Шахматова (ср. неоднократные ссылки И. И. Мещанинова
на их труды, в частности в изложении теории понятийных категорий).
Отсюда И. И. Мещанинов делает первый шаг к понятийным
категориям: «То, что осознается как единое целое, как единая категория, и
получает свои формально отличные показатели. И если эти последние, т. е.
отличительные формальные показатели, выявляются в грамматических
Из работ 30—60-х годов XX в.
81
категориях, то лежащие в основе их семантически выделяемые в
языке категории можно было бы назвать понятийными категориями»
[Там же: 237].
В теоретическом построении И. И. Мещанинова центральную роль
играет истолкование понятийных категорий как категорий сознания и
вместе с тем категорий языковых. Тем самым в центре внимания
оказывается двойственная природа рассматриваемых категорий,
связывающих, по мысли И. И. Мещанинова, «языковой материал с общим
строем человеческого мышления».
И. И. Мещанинов пишет: «Понятийные категории, о которых идет
речь, оказываются при таких условиях также и категориями сознания,
в том или ином виде выражающимися в языке. В то же время они же
оказываются и языковыми категориями, поскольку выявляются
именно в языке» [Там же: 240].
В некоторых формулировках подчеркивается прежде всего
языковой аспект понятийных категорий, хотя выделяется и аспект
смысловой, связанный с сознанием: «Смысловая сторона, конечно, должна
обращать на себя внимание. Но при ее учете приходится
придерживаться самого языкового материала. Приходится прослеживать в самом
языке, в его лексических группировках и соответствиях, в морфологии
и синтаксисе выражение тех понятий, которые создаются нормами
сознания и образуют в языке выдержанные схемы» [Мещанинов 1945:
14]. В конечном счете для И. И. Мещанинова важны оба аспекта
рассматриваемых категорий.
Существенную роль в данной концепции играет мысль о
связующей роли понятийных категорий в отношениях между мышлением
и языком: «Понятийные категории выступают непосредственными
выразителями норм сознания в самом языковом строе. Они служат тем
соединяющим элементом, который связывает, в конечном итоге,
языковой материал с общим строем человеческого мышления,
следовательно и с категориями логики и психологии» [Там же: 6].
И. И. Мещанинов выявлял понятийные категории в самом
языковом строе, противопоставляя такой подход анализу, базирующемуся на
логических и психологических категориях и от них идущему к
средствам языкового выражения. Рассмотрев соотношение понятий
активного и пассивного субъекта, он приходит к следующему выводу:
«Подобного рода анализ подводит нас к реальному выявлению норм сознания
в языке, тогда как поиски в нем формального выражения категорий
6—1959
82 Из истории вопроса о соотношении языкового и мыслительного содержания
логики и психологии лишь препятствуют анализу языковой формы.
Существуя в области логики и психологии, они устанавливаются вовсе не на
языковом материале; к тому же они далеко не всегда отражаются в языке
прямым путем, то есть в самой языковой форме. Этого и не может быть.
Определение многих категорий, установленных наукою о логике и
психологии на основании самых разнообразных материалов, приходится
передавать описательно. Описательное же изложение, так же как и
семантика отдельного слова (ср. „психология"), выражаются средствами
языка, откуда вовсе еще не следует, что основанием для них послужили
те понятия, которые отражаются в строе самого языка. Поэтому
языковеду надлежало бы, не чуждаясь положений, выработанных логикою и пси-
хологиею, все же основной упор в лингвистических исследованиях
делать на выявляемые в языке понятия» [Там же: 10]. Таким образом,
не ограничиваясь выявлением языковой стороны в понятийных
категориях как предмете анализа, И. И. Мещанинов обращается к
гносеологическому аспекту проблемы: утверждается необходимость собственно
лингвистического подхода к анализу понятийных категорий.
Проецированию логических и психологических категорий на язык
противополагается путь выявления в самих языковых формах их понятийной основы.
В этом отношении концепция понятийных категорий И. И.
Мещанинова органично включается в общее направление развития теории
значения, характерное для отечественной языковедческой традиции
(ср. концепции А. А. Потебни и А. А. Шахматова, а также теории более
позднего времени: [Кацнельсон 1949: 18—19; 1972: 3]).
Постановка рассматриваемого вопроса И. И. Мещаниновым
отличается следующими особенностями: 1) путь анализа в направлении от
языкового материала связывается с различием между понятийными
категориями, отражаемыми в строе языка, и понятиями, передаваемыми
лишь описательно или в семантике отдельного слова; 2) основное
внимание обращается на те понятия (понятийные категории), которые
«отражаются в языке прямым путем, то есть в самой языковой форме».
Это различие, в частности возможность существования понятийных
категорий, не выступающих в данном языке как «грамматические
понятия», отражается, например, в следующем высказывании, касающемся
подлежащего, сказуемого и прямого дополнения: «...это разделение
имеется лишь в русском соответствии. В коряцком инкорпорировании
его нет. Предикат здесь остается понятийной категорией и не образует
грамматического понятия сказуемого» [Мещанинов 1982: 14].
Из работ 30—60-х годов XX в.
83
В концепции И. И. Мещанинова те понятийные категории,
которые соотносятся с «грамматическими понятиями» и
«грамматическими категориями», трактуются как категории, «лежащие в их основе».
Тем самым предполагается возможность тесной связи между
понятийной категорией и ее грамматическим выявлением в данном языке. Ср.
следующие высказывания: «Те понятийные категории, которые
получают в языке свою синтаксическую или морфологическую форму,
становятся, как отмечалось выше, грамматическими категориями»
[Мещанинов 1978: 238]; «... если эти последние, т. е. отличительные
формальные показатели, выявляются в грамматических категориях, то
лежащие в основе их семантически выделяемые в языке категории можно
было бы назвать понятийными категориями» [Там же: 237].
Обратимся теперь к истолкованию, согласно которому понятийные
категории трактуются как «лежащие в основе» грамматических
понятий и грамматических категорий, как «становящиеся ими». Такое
истолкование предполагает в одном и том же языковом явлении две
плоскости: а) понятийную категорию как основание данного
грамматического явления и б) само это явление, выступающее в данном языке как
грамматическое понятие или грамматическая категория.
По-видимому, в данном случае имеется в виду единство понятийной категории и
ее грамматического выявления в данном языке. Вот некоторые
характерные формулировки: «...если эти последние, т.е. отличительные
формальные показатели, выявляются в грамматических категориях, то
лежащие в основе их семантически выделяемые в языке категории
можно было бы назвать понятийными категориями» [Мещанинов 1978:
237]; «Те понятийные категории, которые получают в языке свою
синтаксическую или морфологическую форму, становятся, как отмечалось
выше, грамматическими категориями» [Там же: 238].
Принципиально важное значение имеет общий вывод: «Итог всему
сказанному дает следующую схему: 1) понятийная категория
выявляется в семантике слов, в синтаксических построениях и в оформлении
слова, 2) синтаксически и морфологически выявляемая понятийная
категория становится грамматическим понятием, 3) грамматические
понятия, выявляясь в синтаксическом строе и морфологии, должны
получать в них свои грамматические формы, 4) грамматические формы,
образующие в языке определенную систему, выделяют те
грамматические категории, по которым проводится деление на члены
предложения и части речи» [Там же: 239].
6*
84 Из истории вопроса о соотношении языкового и мыслительного содержания
По существу здесь намечена типология понятийных категорий в
сфере грамматики. Речь идет о системе типов понятийных категорий,
построенной по принципу возрастающей грамматикализации их
языкового выявления. Первая ступень характеризуется меньшей степенью
грамматикализации (поскольку допускается выявление понятийной
категории не только в синтаксических построениях и в оформлении
слова, но и в семантике слов); вторая ступень отличается более высокой
степенью грамматикализации, что связано с выявлением понятийных
категорий синтаксическими и морфологическими средствами; третья
ступень связана с наличием грамматических форм; наконец, четвертая
ступень характеризуется наиболее высокой степенью
грамматикализации, находящей выражение в системе форм, образующих
грамматическую категорию.
Излагая в работах 40-х годов теорию понятийных категорий,
И. И. Мещанинов выдвигал на передний план все то, что в этих
категориях связано с языком, с «языковой передачей», в которой особое
внимание уделяется наличию определенной системы. Признак
системы в языковом выявлении того или иного понятия рассматривается
И. И. Мещаниновым как обязательный и необходимый признак
понятийной категории, как критерий ее выделения. Если этот признак
отсутствует, то, по мысли И. И. Мещанинова, речь может идти о понятии,
существующем в сознании и передаваемом языковыми средствами, но
не о понятийной категории. Таким образом, понятийные категории
рассматриваются И. И. Мещаниновым в «языковой проекции», в
языковом выявлении, имеющем характер системы. Эта мысль настойчиво
подчеркивается И. И. Мещаниновым: «...выражая в языке нормы
действительного сознания, эти понятия отражают общие категории
мышления в его реальном выявлении, в данном случае в языке. Таким
понятиям, образующим в языке определенную систему, присваивается
мною наименование понятийных категорий. Всякое понятие,
существующее в сознании человека, может быть передано средствами языка.
Оно может быть выражено описательно, может быть передано
семантикою отдельного слова, может в своей языковой передаче образовать
в нем определенную систему. В последнем случае выступает
понятийная категория. Она передается не через язык, а в самом языке, не
только его средствами, а в самой его материальной части. Таким образом,
не всякое передаваемое языком понятие является понятийною кате-
гориею. Ею становится такое понятие, которое выступает в языковом
Из работ 30—60-х годов XX в.
85
строе и получает в нем определенное построение. Последнее находит
свое выражение в определенной лексической, морфологической или
синтаксической системе» [Мещанинов 1945: 15].
Конечно, указанные И. И. Мещаниновым признаки системности в
языковом выражении понятийных категорий имеют весьма общий
характер, однако важно, что в определение понятийной категории
введен принцип системности в ее языковом выражении. Тем самым тезис
о языковой (а не только мыслительной) природе понятийных
категорий получил развитие в ориентации на систему языковых средств.
Здесь можно видеть дополнительное уточнение понятия
категоризации: категориально то, что выступает в языковом строе, получая в нем
определенное построение.
Общая направленность теории И. И. Мещанинова на принцип
системности в языковой репрезентации понятийных категорий нашла
отражение в теории модальности, изложенной В. В. Виноградовым в
статье 1950 г., где основное внимание уделяется анализу отношений
между синтаксическими, морфологическими и лексическими
компонентами рассматриваемого единства (см. [Виноградов 1975: 53—87]).
Примечательно указание В. В. Виноградова на то, что категория
модальности — «из типа тех категорий, которые акад. И. И. Мещанинов
назвал „понятийными категориями"» [Там же: 57].
Вместе с тем И. И. Мещанинов обращал внимание и на собственно
понятийную, мыслительную сторону выделяемых им категорий. Он
подчеркивал, что понятийные категории выражают в языке нормы
действующего сознания, отражают общие категории мышления [Мещанинов
1945: 14—15]. В теории И. И. Мещанинова отразилась сложная,
двойственная природа рассматриваемых мыслительно-языковых отношений.
Мыслительно-языковая сущность понятийных категорий так или
иначе интерпретируется в различных направлениях лингвистических
исследований. В данной связи уместно сослаться на концепцию О.
Есперсена, в которой навили отражение связи мыслительных и языковых
оснований рассматриваемых категорий. О. Есперсен, с одной стороны,
характеризует понятийные категории как внеязыковые,
универсальные, относящиеся к миру универсальной логики (см. [Есперсен 1958:
57—59]), а с другой — подчеркивает, что при установлении
понятийных категорий необходимо сосредоточить внимание на уже
установленных синтаксических категориях: «...было бы неправильным
приступать к делу, не принимая во внимание существование языка вообще,
86 Из истории вопроса о соотношении языкового и мыслительного содержания
классифицируя предметы и понятия безотносительно к их языковому
выражению» [Там же: 60].
В двойственности, о которой идет речь, заключены предпосылки
возможной дальнейшей дифференциации. Такая дифференциация отчасти
наметилась в более поздних работах И. И. Мещанинова, где специально
выделяется собственно понятийный, логический аспект — в логических
категориях. И. И. Мещанинов проводит различие между логическими и
логико-грамматическими категориями, образуемыми соединением
логического содержания с его грамматическим выражением. Он пишет:
«Логические категории сохраняют свое самостоятельное значение,
независимое от синтаксической конструкции предложения, и устанавливают
связь языка с мышлением, передавая логическое содержание образуемым
в языке грамматическим построениям» [Мещанинов 1967: 9]. И далее:
«В предложении выступают грамматически передаваемые категории
мышления, выражающие действующее лицо, само действие и связанные
с ними члены высказывания» [Гам же: 11]. В понятии же
логико-грамматических категорий подчеркивается связь логического содержания
с грамматическим выражением: «Логическое содержание, соединяемое
с его грамматическим выражением, образует в языке не обособленные, а
совместно выступающие логико-грамматические категории» [Гам же: 12].
Именно с логико-грамматическими категориями (с особой их
разновидностью) соотносит И. И. Мещанинов те понятийные категории, о которых
он писал в работах 40-х годов: «В таком положении выделяется среди
используемых языком логико-грамматических категорий особая их
разновидность — „понятийные категории", которые выдвигались мною в моих
предыдущих работах» [Гам же: 16]. На наш взгляд, концепция И. И.
Мещанинова, изложенная в публикациях 40-х годов, в полной мере сохраняет
свою значимость для истории разработки теории понятийных категорий.
Мысль И. И. Мещанинова о двойственной природе понятийных
категорий, заключающих в себе сторону мышления (сознания) и сторону
языкового выражения, оказалась созвучной более поздним концепциям.
Их авторы, прибегая к иной терминологии и вводя новые идеи, темы и
аспекты рассмотрения проблемы языковой и мыслительной
категоризации, всегда в той или иной форме обращаются к универсальным
мыслительным основаниям изучаемых единств и их неуниверсальному
выявлению в языковых единицах, классах и категориях (см., например, [Кац-
нельсон 1972; Меновщиков 1970]). Эта «вечная тема» постоянно
раскрывает новые аспекты и перспективы дальнейшего развития.
Из работ 30—60-х годов XX в.
87
Концепция В. В. Виноградова
Грамматическое учение В. В. Виноградова (1895—1969) пронизано
идеей связи и взаимодействия грамматики и лексики, прежде всего
грамматических и лексических значений: «...в реальной истории языка
грамматические и лексические формы и значения органически связаны,
постоянно влияют друг на друга. Поэтому изучение грамматического строя
языка без учета лексической его стороны, без учета взаимодействия
лексических и грамматических значений невозможно» [Виноградов 1972: 12].
Тем самым одним из центральных, основных объектов грамматического
анализа оказывается область собственно языковых значений,
соотношение разных типов и аспектов этих значений, их взаимодействие в
целостной семантической структуре языковых единиц.
Определяя свой подход к решению основных вопросов синтаксиса
предложения на материале русского языка, В. В. Виноградов
выступает против переноса на предложение основных конструктивных
признаков суждения, против смешения грамматической теории предложения
и логического анализа суждения. Центральное место в синтаксической
концепции В. В. Виноградова занимает анализ взаимодействия и связи
грамматических категорий и категорий мышления, выявление
национально-языковой специфики предложения, изучение соотношения
формы и функции синтаксических единиц. Рассматриваемая
концепция не замкнута в сфере синтаксических форм, она обращена к тому
отношению, которое связывает высказываемое содержание с
действительностью. Вместе с тем, строго определяя предмет грамматики в
области синтаксиса, В. В. Виноградов подчеркивает: «Конкретное
содержание предложений не может быть предметом грамматического
рассмотрения. Грамматика изучает лишь структуру предложения,
типические формы предложений, присущие тому или иному
общенародному языку в его историческом развитии» [Виноградов 1975: 254].
Заметим, что в настоящее время, когда конкретное смысловое содержание
высказывания все больше вовлекается в сферу грамматических
исследований, особенно важным становится строгое разграничение языкового
содержания синтаксических единиц и «конкретного содержания
предложений» (то и другое во многих работах смешивается в глобальном
понятии семантики, в частности синтаксической семантики).
В. В. Виноградов исходит из принципа множественности,
сложности и многообразия аспектов семантической структуры. Он показывает,
88 Из истории вопроса о соотношении языкового и мыслительного содержания
насколько сложны и разнообразны «те воплощенные в звуковой ком
плекс слова элементы мысли или мышления, которые прикрываютс
общим именем „значения"» [Виноградов 1972: 16].
На основе анализа семантической структуры слова, прежде всеп
различий в характере сочетания и взаимодействия лексических и грам
матических значений, строится учение о структурно-семантических ти
пах слов, включающее (как более частный и производный компонент
и теорию частей речи [Там же: 30—32, 38—43]. Тот же принцип во
многих отношениях обусловливает подход к истолкованию сущности
формы слова. Аспекты этого понятия определяются в зависимости от
различий между типами слов, в частности от характерного для каждого из
этих типов соотношения грамматических и лексических значений.
Раскрывается неоднородность способов выражения грамматических
значений и самого характера этих значений у разных семантических
типов слов [Там же: 32—37].
Одним из аспектов собственно языковой грамматической
семантики, привлекавших к себе внимание В. В. Виноградова, являются
формы и способы существования грамматических значений. Развивая
ту тенденцию, которая была представлена в предшествующей
грамматической традиции, в частности в грамматической концепции А. М. Пеш-
ковского, В. В. Виноградов последовательно раскрывает
содержательное и структурное многообразие грамматических значений. Так,
характеристика значений падежных форм русского языка отражает
многообразие семантических структур разных падежей. Используется не
одна модель описания падежных значений, а несколько разных способов
описания, в зависимости от типа системно-структурной организации
данного значения [Там же: 141—146].
В грамматической концепции В. В. Виноградова представлен не
только путь от формы к значению, но и путь от семантического
содержания к различным (не только грамматическим, но и лексическим)
средствам его выражения. С этим направлением анализа связана разработка
вопроса о категории модальности в русском языке, то же направление
анализа играет важную роль в учении о синтаксических категориях
модальности, времени и лица как компонентах предикативности.
Модальность трактуется В. В. Виноградовым как семантическая
категория, имеющая языковой характер; обращается внимание не только на
содержание категории модальности, но и на формы ее обнаружения:
«...категория модальности предложения принадлежит к числу основных,
Из работ 30—60-х годов XX в.
89
центральных языковых категорий, в разных формах обнаруживающихся
в языках разных систем. Вместе с тем эта категория — из типа тех
категорий, которые акад. И. И. Мещанинов назвал „понятийными
категориями"... Семантическая категория модальности в языках разных
систем имеет смешанный лексико-грамматический характер. В языках
европейской системы она охватывает всю ткань речи» [Виноградов 1975: 57].
Анализируя средства выражения модальности в русском языке,
В. В. Виноградов обращает внимание на то, что «различия в способах
выражения этой категории отчасти связаны с внутренними
различиями в самих ее синтаксико-семантических функциях, в ее
функционально-синтаксическом существе» [Там же: 58]. При этом в центре
внимания оказывается соотношение и взаимодействие разных способов
выражения данной категории. Фактически на материале модальности
В. В. Виноградовым выявлены многие признаки тех языковых единств,
которые позднее стали рассматриваться рядом исследователей как
функционально-семантические (грамматико-лексические) поля.
Теория предикативности строится В. В. Виноградовым на
функциональной основе. Центром и вместе с тем исходным пунктом этой теории
является определение предикативности с точки зрения ее значения и
назначения: «...значение и назначение общей категории предикативности,
формирующей предложение, заключается в отнесении содержания
предложения к действительности» [Там же: 267]. От функции
предикативности теоретический анализ обращается к ее выражению и
конкретизации в категориях модальности, времени и лица, получающих
«широкое синтаксическое истолкование, далеко выходящее за пределы
соответствующих морфологических категорий» [Там же: 228].
Итак, в теории В. В. Виноградова (см. [Виноградов 1975: 223,
226—228, 266—270]) общая категория предикативности соотносится
с комплексом категорий, отражающих разные стороны отношения
содержания высказывания к действительности с точки зрения
говорящего. Это создает основу для конкретных исследований реализации
предикативности в языке и речи. Представления о сущности
предикативности конкретизируются и развиваются в процессе изучения «частных
категорий» в их системных связях и речевых проявлениях. С другой
стороны, объединение отдельных категорий в рамках более общего
понятия предикативности дает возможность рассмотреть их взаимосвязи,
обращая внимание на черты общности и различия между элементами
предикативного комплекса.
90 Из истории вопроса о соотношении языкового и мыслительного содержания
В истолковании сущности предикативности важное значение имеет
ориентация на «точку зрения говорящего»: «В конкретном
предложении значения лица, времени, модальности устанавливаются с точки
зрения говорящего лица» [Виноградов 1975: 268] (ср. суждения
С. Г. Ильенко о «принципе персонализации» в теории
предикативности [Ильенко 1975:154—159]). Точка зрения говорящего как исходный
пункт для определения отношения содержания предложения к
действительности — это один из тех элементов теории предикативно-
сги, которые становятся особенно актуальными в контексте
антропоцентрических тенденций современной лингвистики.
Из всего содержания суждений В. В. Виноградова о
предикативности вытекает, что ее «значение и назначение», конкретизируемое в
категориях модальности, синтаксического времени и синтаксического
лица, предполагает включение предложения в речь. Сущность
рассматриваемых функций заключается в актуализации.
Нам уже приходилось писать о том, что ряд актуализационных
признаков высказывания, в выражении которых принимают участие
предикативные категории глагола (речь идет о признаках,
относящихся к категориям модальности, темпоральное™ и персональное™),
может быть дополнен оппозицией локализованное™/нелокализованности
ситуации во времени [Бондарко 1975 а: 139—147; 1976: 54—57]. Из
проведенного выше анализа вытекает возможность постановки
вопроса о включении в этот ряд категории временного порядка (см.
[Бондарко 1996 а: 167—196; 1999: 204—230]).
Говоря об актуализационных признаках высказывания и текста, мы
имеем в виду семантические элементы, передающие различные аспекты
отношения выражаемого содержания к действительности с точки зрения
говорящего (пишущего). Здесь четко прослеживается связь с понятием
предикативности в интерпретации В. В. Виноградова. Понятия,
обозначаемые терминами «актуализационный признак» и «актуализационная
категория», характеризуются не собственно синтаксической, а
функционально-семантической ориентацией. Они связаны с изучением
семантических категорий и признаков, соотносящих содержание высказывания и
текста как целого с речевой ситуацией и точкой зрения говорящего.
Одним из основных направлений дальнейших исследований,
на наш взгляд, является рассмотрение актуализационных категорий
высказывания в их отношении к актуализационным признакам
целостного текста. Проблема предикативности в освещении В. В. Виноградова
Из работ 30—60-х годов XX в.
91
связана не только с высказыванием, соответствующим предложению
или сверхфразовому единству, но и с текстом в целом, с типами текстов,
типами речи. Примечательны его суждения о необходимости изучения
разных видов и способов выражения и проявления категорий
модальности, синтаксического времени и синтаксического лица
«дифференцированно — применительно к разным формам и стилям речи»
[Виноградов 1975: 270].
Распространение проблематики предикативных категорий на
исследование разных типов текстов и разных типов речи требует, с одной
стороны, прослеживания общих тенденций в изучении
предикативности в отдельном высказывании и в целостном тексте, а с другой —
дифференциации понятий и терминов. При анализе ряда актуализацион-
ных категорий мы уже проводили такую дифференциацию. По
отношению к выражению той или иной категории в высказывании речь шла о
признаках темпоральности, временной локализованное™ и
модальности, о темпоральной, аспектуально-темпоральной, а также модальной
характеристике высказывания, о модальных, темпоральных ситуациях,
о ситуациях временной локализованности/нелокализованности и т. п.
По отношению же к разным типам текстов использовались такие
выражения, как «темпоральный ключ текста», «ключ временной
локализованное™» [Бондарко 1975 а: 139—147; 1976: 50—64]. Речь идет о
соотнесении и дифференциации не только терминов, но и соответствующих
понятий. Сказанное относится и к выделяемой нами в работах
[Бондарко 1996 а; 1999] категории временного порядка. Имеется в виду
языковое представление «времени в событиях», т. е. представление
временной оси, репрезентируемой событиями, процессами,
состояниями, обозначениями последовательности действий, моментов времени и
интервалов {затем, через пять минут и т. п.). Эта категория как один из
временных (в широком смысле) компонентов предикативности может
рассматриваться, с одной стороны, с точки зрения предикативности
высказывания, а с другой — предикативности текста. Один из
актуальных аспектов данной проблематики — временной порядок как один из
компонентов предикативности нарративного текста (см. ниже, ч. V, гл. 5).
Грамматическая концепция В. В. Виноградова в целом отличается
содержательно-функциональной направленностью при
сосредоточении внимания на языковых аспектах значения, будь то значения
определенных форм или семантические и синтаксические (в широком
смысле) категории, выражаемые самыми разнообразными средствами.
92 Из истории вопроса о соотношении языкового и мыслительного содержания
Изучая историю грамматических учений, В. В. Виноградов
акцентирует внимание именно на тех идеях, которые так или иначе близки и
созвучны его подходу к грамматике — подходу по преимуществу
содержательному и функциональному (с постоянным вниманием к
разнообразным формам выражения), но не логическому (однако с
установлением отношения к логическим категориям). Так, он сочувственно
цитирует А. В. Добиаша, когда речь идет о том, что следует «исходить из
значений языковых фактов, и иногда, идя таким путем, можно дойти и
до их чисто логической подкладки» [Виноградов 1975: 335]
(приводится цитата из кн. [Добиаш 1882]).
В. В. Виноградову была чужда как формальная грамматика,
оторванная от мыслительного содержания, так и грамматика, опирающаяся
на отвлеченные логические категории. Эта позиция четко выражена во
вводном разделе книги «Русский язык»: «Сила учения Потебни в
значительной степени зависела от того, что Потебня в своих грамматических
построениях опирался на глубокое понимание основных
грамматических категорий — категорий слова и предложения. Если эти
центральные понятия сбивчивы, грамматика превращается в каталог внешних
форм речи или в отвлеченное описание элементарных логических
категорий, обнаруживаемых в языке» [Виноградов 1972: 9].
Истолкование проблем языкового содержания в грамматических
концепциях Л. В. Щербы, И. И. Мещанинова и В. В. Виноградова,
естественно, не является единообразным и однородным. В каждой из
этих концепций отразились своеобразные черты лингвистического
мировоззрения ученых и различия в сфере их исследований и
общетеоретических интересов. У Л. В. Щербы на передний план
выдвигается разграничение и соотнесение разных репрезентаций семантики, с
одной стороны, в понятиях пассивного и активного синтаксиса, а с
другой — в разных аспектах языковых явлений. В концепции И. И.
Мещанинова доминирует идея отражения общих категорий мышления в
языке, в языковом строе, мысль о том, что определенная система в
языковой передаче того или иного понятия является существенным
признаком понятийной категории. В. В. Виноградов концентрирует
внимание на значении слова (важнейших аспектах грамматико-лексиче-
ского взаимодействия в семантической структуре слова) и на той
стороне грамматического содержания предложения, которая связана с
отнесенностью высказываемого содержания к действительности.
Из работ 30—60-х годов XX в.
93
Вместе с тем трактовка проблем теории значения у ряда
представителей грамматической теории характеризуется внутренним единством
фундаментальных принципов, воспринятых от предшествующей
грамматической традиции и получивших дальнейшее развитие. Это
единство проявляется в направленности грамматической теории на языковую
природу исследуемых значений, в стремлении раскрыть многообразие
аспектов языковой грамматической семантики, в общей тенденции к
построению собственно лингвистической, а не логической или
логизированной теории грамматического содержания.
В рассмотренных выше концепциях отечественной
языковедческой традиции могут быть выделены некоторые положения, которые
особенно важно подчеркнуть в связи с обсуждением вопроса о
соотношении собственно языкового и смыслового аспектов семантического
содержания. Эти положения и выводы, на наш взгляд, имеют
актуальное значение для современного этапа разработки данного вопроса.
1. Важен прежде всего самый факт вычленения, различения
языкового и мыслительного содержания (ср. такие понятия, как «содержание
языка» и «внеязычное значение», «внеязычное содержание» у А. А. По-
тебни, «грамматическая и логическая мысль» у В. П. Сланского,
«языковое мышление», «языковое знание» и «психическое содержание»,
«внеязыковые семасиологические представления» у И. А. Бодуэна де
Куртенэ, языковые и «общелогические» значения у А. М. Пешковского,
«синтаксическое значение форм слов» и «семантическая сторона», из
которой исходит идеологическая грамматика «независимо от того или
иного конкретного языка», у Л. В. Щербы).
2. Выявлены разные аспекты соотношения языкового и
мыслительного содержания:
1) содержание языка есть форма по отношению к «внеязычному
значению»; языковое содержание состоит из символов внеязычного
значения; значение слов является «способом представления
внеязычного содержания» (А. А. Потебня);
2) «грамматическая мысль» представляет собой средство для
передачи мысли логической, т. е. речь идет об отношении средства и цели
(В. П. Сланский);
3) внеязыковые представления отражаются в языковом мышлении,
языковом знании (И. А. Бодуэн де Куртенэ);
94 Из истории вопроса о соотношении языкового и мыслительного содержания
4) там, где «с логической стороны» выражено «совершенно одно и
то же», каждая из форм сохраняет свое основное значение (А. М. Пеш-
ковский);
5) логические категории «просвечивают более или менее
завуалированно во всех гораздо более многочисленных и сложных
категориях языка» (А. М. Пешковский).
3. Поставлен вопрос о способах выявления мыслительного
содержания:
а) путем сопоставления выражений, имеющих нечто общее в своем
содержании, и отвлечения от содержательных различий («Чтобы
получить внеязычное содержание, нужно бы отвлечься от всего того, что
определяет роль слова в речи, напр. от всякого различия в
выражениях... „кому носить меч", „чье дело ношенье меча"...» —А. А. Потебня);
6) посредством сравнения с иными формами выражения мысли
(находящейся «в плену у форм языка») в каком-либо другом языке
(Л. В. Щерба).
4. Намечено различие путей анализа «от формы к значению» и «от
значения к форме» (И. А Бодуэн де Куртенэ, А. А. Шахматов, А. М.
Пешковский, Л. В. Щерба, В. В. Виноградов). В направлении «от формы
к значению» определены важные закономерности системных связей
значений форм (К. С. Аксаков, А. А. Потебня, Ф. Ф. Фортунатов, А. М.
Пешковский). В направлении «от значения к форме» представлены интересные
общие теоретические построения, в частности: о «потаенных
категориях» — у И. А. Бодуэна де Куртенэ, о коммуникации в ее отношении
к предложению — у А. А. Шахматова, о категориях, имеющих
морфологическое обнаружение и не имеющих его, — у него же, об
«идеологической грамматике», об активном синтаксисе — у Л. В. Щербы, о
понятийных категориях — у И. И. Мещанинова, о
предикативности — у В. В. Виноградова. В грамматической традиции имеется опыт
разработки отдельных семантических категорий (например,
категории модальности — у В. В. Виноградова).
5. Обращено внимание на различия между языками в их
содержательной стороне — в значениях форм (Ф. Ф. Фортунатов), в том, что
«в одном языке отражаются одни группы внеязыковых представлений,
в другом — другие» (И. А. Бодуэн де Куртенэ). Разумеется, сам по себе
вопрос о содержательных различиях между языками был поставлен
ранее, в частности в трудах В. Гумбольдта. Мы имеем в виду те аспекты
этого вопроса, которые нашли во многом своеобразное освещение в
отечественной языковедческой традиции.
Из работ 30—60-х годов XX в.
95
6. Подчеркнута в теоретическом плане важность изучения именно
языкового содержания (нередко с этим связана «антилогистическая»
направленность изучения значений, в частности в грамматике).
Ср. у А. А. Потебни— о «старой теории (логико-грамматической)», у
А. М. Пешковского — о грамматике, которая слишком мало знает
значения языка и изучает «не те значения, какие нужны» (общелогические,
а не языковые), у В. В. Виноградова — о грамматике, которая
«превращается в каталог внешних форм речи или в отвлеченное описание
элементарных логических категорий, обнаруживаемых в языке». Такая
тенденция, безусловно, сыграла положительную роль (и до сих пор
имеет значение) в тех ситуациях, когда собственно языковые аспекты
семантического содержания либо игнорируются, либо смешиваются с
аспектами логическими. В целом же для отечественной
языковедческой традиции характерно внимание и к собственно логическим
аспектам семантического содержания — с точки зрения их отношения к
языковым категориям (такова, например, постановка вопроса о
грамматике и логике у А. А. Потебни).
Характеристика идей, почерпнутых из трудов языковедов XIX—XX вв.,
со всей очевидностью демонстрирует своеобразие взглядов каждого из
этих ученых. Вместе с тем достаточно явно вырисовывается общая
тенденция, общая линия в самой постановке вопроса и языковом
содержании (в грамматике и за ее пределами), в концентрации внимания на
собственно языковом в содержании и на собственно языковедческом подходе
к содержанию.
Теория языкового содержания получила дальнейшее развитие в
лингвистической литературе более позднего времени (см. ссылки в
последующем изложении).
Часть II
Стратификация семантики
Глава 1
Значение и смысл
Уровни семантики
Вступительные замечания. В последующем изложении вопрос о
значении и смысле рассматривается на основе того взгляда на проблему
стратификации семантики, которого я придерживаюсь в настоящее
время. В изложение включены и некоторые фрагменты из книги
«Грамматическое значение и смысл» (1978), однако в существенно
переработанном виде.
Постановка вопроса о стратификации семантики предполагает
разграничение и соотнесение различных уровней и аспектов содержания,
выражаемого языковыми средствами, в его отношении к содержанию
мыслительному (смысловому). Речь идет не только о дифференциации
внутри широкой сферы семантического содержания, но и об анализе
взаимосвязей разных сторон семантики как сложного целостного
объекта. На наш взгляд, именно осмысление взаимодействия различных
аспектов и уровней изучаемого содержания является необходимым
основанием для постановки вопроса о семантике как целостной системе,
имеющей определенную структуру.
Идея стратификации семантики, коренящаяся в языковедческой
традиции (в первую очередь должны быть упомянуты теории В.
Гумбольдта и А. А. Потебни), получила дальнейшее развитие в разных
направлениях лингвистических исследований.
На основе разделов из книг: Грамматическое значение и смысл. Л., 1978;
Проблемы грамматической семантики и русской аспектологии. СПб., 1996, а также
статей: К проблеме соотношения универсальных и идиоэтнических аспектов
семантики: интерпретационный компонент грамматических значений // ВЯ. 1992.
№ 3; К интерпретации понятия «смысл» // Словарь. Грамматика. Текст. М., 1996; О
стратификации семантики // Общее языекознание и теория грамматики:
Материалы чтений, посвященных 90-летию со дня рождения Соломона Давидовича Кац-
нельсона. СПб., 1998.
7*
100
Стратификация семантики
Рассматриваемый подход к изучению семантики находит
отражение в исследованиях последнего времени, посвященных проблематике
«языковой картины мира». Концепции, сосредоточивающие внимание
на специфике языкового содержания в его связях с содержанием
мыслительным, существенно отличаются от широко распространенных
разновидностей анализа, предметом которого являются главным
образом денотативные аспекты семантики.
В рамках обсуждаемой проблематики выявляется различие теорий,
ориентированных на бинарное членение, связанное с
соотношением собственно языкового и «общесмыслового» аспектов изучаемого
содержания, и теорий, строящих трехчленную систему, одним
из элементов которой является обозначение (референция). Сошлемся
на две концепции, репрезентирующие эти разновидности
дифференциации семантического содержания, — концепции Э. Кошмидера и
Э. Косериу.
Э. Кошмидер, строя двучленную схему стратификации
семантического содержания, соотносит уровень I (intentum, das
Gemeinte, мыслимое) и уровень D (designatum,
Bezeichnetes, обозначаемое). Уровень I трактуется как межъязыковой
инвариант. Идентичное I — необходимая предпосылка для перевода с
одного языка на другой. Уровень D — это содержание языкового
знака, выступающее в системе данного языка. Системы D с конечным
числом элементов варьируются от языка к языку [Koschmieder 1965: 205,
211—212].
В работах Э. Косериу представлена трехчленная схема
дифференциации понятий, отражающих разные уровни и аспекты семантики.
Выделяются три понятия: 1)значение (Bedeutung) —
содержание, создающееся в конкретном языке на основе существующих в нем
оппозиций как в грамматическом строе, так и в словарном составе;
2) обозначение (Bezeichnung), т. е. внеязыковая референция,
соотнесение с именуемой в каждом отдельном случае внеязыковой
действительностью, 3) смыел (Sinn) — текстовая функция (то, что
имеется в виду), реализуемая как языковыми, так и внеязыковыми
средствами (внеязыковое знание культурных рамок). По мысли автора, при
одинаковых значениях и одинаковых обозначениях смысл может быть
разным; с другой стороны, одинаковый смысл может быть передан с
помощью разных значений и разных обозначений [Coseriu 1970; Косериу
1989: 64—66].
Значение и смысл
101
Из двух упомянутых выше способов представления
рассматриваемых различий мы избираем подход, основанный на дихотомии
собственно языкового и смыслового аспектов семантического содержания.
Признавая возможность выявления различия между понятиями
«обозначение» и «смысл», мы все же считаем возможной концентрацию
внимания на двух основных аспектах семантического содержания —
значении и смысле.
Используя термины «значение» и «смысл» по отношению к двум
основным уровням (аспектам) семантического содержания, мы
опираемся на известное в научной литературе, хотя и не общепринятое
употребление этих терминов и их соответствий (ср. соотношение mean-
ing/sense; см., например, [Mathesius 1961: 10—13; Sgall, Hajičová, Ра-
nevová 1986]).
Мы не касаемся здесь употребления терминов «значение» и «смысл»
в логике (в частности, речь идет о теории Г. Фреге). Справедливо
замечание Н. Д. Арутюновой: «Логику и лингвисту трудно договориться
об употреблении таких терминов, как значение, смысл, обозначение и
под.: логик под термином „значение" понимает отношение знака
(символа, слова) к внеязыковому объекту (денотату, референту), лингвист
же с этим термином ассоциирует понятийное содержание языковых
выражений...» [Арутюнова 1982: 8].
Вопрос о соотношении значения и смысла связан с проблемой «э к -
вивалентности при существовании различия». Этапро-
блема, по мысли Р. О. Якобсона, охватывает «три способа
интерпретации вербального знака, которым соответствуют три типа перевода:
1) внутриязыковой перевод — интерпретация вербальных знаков
посредством других знаков данного языка; 2) межъязыковой перевод —
интерпретация вербальных знаков посредством иного языка; 3)
межсемиотический перевод — интерпретация вербальных знаков
посредством невербальных знаковых систем» [Якобсон 1985: 362—363]. Для
проблематики стратификации семантики особенно существенна
сопоставимость ситуации «внутриязыкового перевода», т. е. перехода от данного
высказывания к синонимичному, с ситуацией перевода в обычном
смысле — межъязыкового. В обоих случаях эквивалентность на уровне
смысла сочетается с различиями в плоскости языкового содержания
сопоставляемых высказываний и значений отдельных его элементов.
Не менее существенна для осмысления рассматриваемой проблемы
связь внутриязыкового перевода с переводом межсемиотическим
102
Стратификация семантики
(переходом от смыслового кодирования к вербальному в мыслительно-
речевой деятельности говорящего и переходом от вербального
кодирования к смысловому в деятельности слушающего). Эта связь создает
предпосылки для осмысления механизма осуществляемого говорящим
выбора определенного комплекса языковых средств для передачи
одного из возможных способов представления того смысла, который он
хочет выразить.
Исходные понятия. Говоря о значении, мы имеем в виду
содержание единиц и категорий данного языка, включенное в его
систему и отражающее ее особенности, план содержания языковых знаков.
В отличие от значения, смысл — это содержание, не связанное
лишь с одной формой или системой форм данного языка, — то общее,
что объединяет синонимичные высказывания и высказывания,
сопоставляемые при переводе с одного языка на другой.
Смысл опирается не только на языковые формы, но и на другие
разновидности «носителей» (ср. этапы внутреннего программирования
формирующегося высказывания, анализируемые в работах Л. С.
Выготского, Н. И. Жинкина и их последователей, в работах С. Д. Кацнель-
сона, а также в современных когнитивных исследованиях).
Идея стратификации семантики распространяется не только на
отдельные высказывания, но и на целостные тексты. План
содержания текста (ПСТ) — это содержание, элементами которого
являются взаимодействующие речевые реализации языковых (лексических и
грамматических) значений, выраженных средствами данного языка.
Текст, рассматриваемый с точки зрения его языкового содержания и
языкового выражения, выступает как билатеральная система.
Языковое содержание текста заключает в себе не только
денотативные, но и коннотативные значения. Коннотативные оттенки являются
источником аффективного компонента смысла текста. Аффективный
компонент смысла — это целостный информационный результат, к
которому приводит сочетание коннотативных элементов ПСТ, которые
взаимодействуют с элементами дискурса, выступающими в роли среды.
ПСТ может обладать эстетической функцией. Он является
источником художественной выразительности и неповторимости способа
языкового содержательного представления того или иного смысла.
Речевой смысл, трактуемый как смысл высказывания и смысл
целостного текста, — это та информация, которая передается
говорящим (пишущим) и воспринимается слушающим (читателем) на основе
Значение и смысл
103
выражаемого языковыми средствами содержания,
взаимодействующего с контекстом и речевой ситуацией, с существенными в данных
условиях речи элементами опыта и знаний говорящего (пишущего) и
слушающего (читателя).
В сферу речевого смысла входят разного рода импликации и
пресуппозиции. Возможны расхождения в интерпретации указанных
выше компонентов речевого смысла, связанные с соотношением точек
зрения говорящего и слушающего.
В зависимости от предмета и целей исследования в понятие
«речевой смысл» могут быть включены различные компоненты дискурса.
Таким образом, источниками речевого смысла являются: 1) языковое
содержание текста; 2) контекстуальная информация; 3) ситуативная
информация; 4) энциклопедическая информация; 5) прагматические
элементы дискурса, существенные для передаваемого и воспринимаемого
смыслового содержания.
Функциональная интерпретация речевого смысла подчеркивает
значимость фактора интенции говорящего в соотношении с
результатом, достигаемым в речевом акте.
Данное истолкование речевого смысла согласуется с общим
принципом выделения в семантике высказывания а) словесно выраженного
компонента и б) компонента, вытекающего из фоновых знаний и
знания конкретной ситуации. При разной терминологии речь идет а) о
собственно языковом содержании, носителями которого являются
слова и формы, и б) о содержании, исходящем от ситуации и фоновых
знаний участников речевого акта.
Само понятие «смысл» предполагает внутреннюю
дифференциацию. С нашей точки зрения, в этом понятии следует различать два
аспекта: 1) системно-категориальный (ср. такие семантические
категории, лежащие в основе соответствующих
функционально-семантических полей, как аспектуальность, темпоральность, модальность,
персональность, субъектность, объектность, качественность, количест-
венносгь,локативность,бытийность,посессивность)и2) речевой
(используется сочетание «речевой смысл»; ср. также понятие
«субъективный смысл» в теории речевых актов). Так, высказывание Что-то душно
стало в определенных условиях ситуации речи может быть связано с
имплицируемым смыслом косвенного побуждения (например, к тому,
чтобы открыли форточку).
104
Стратификация семантики
Таким образом, в сфере смысловой («глубинной») семантики
существенны различия по признакам «когнитивная система — процессы и
результаты мыслительно-речевой деятельности».
Дифференциация представлена и в сфере речевого смысла.
Существенно различие между смыслом высказывания, с одной
стороны, и, с другой — смыслом целостного текста (см. [Бондарко
1978: 95—96]).
Особый тип дифференциации заключается в том, что речевой смысл
может рассматриваться, с одной стороны, в аспекте
мыслительно-речевой деятельности, как процесс, а с другой — как результат (смысл
«готового текста»). Динамика формирования речевого смысла проявляется во
взаимном перекодировании мыслительных структур, во взаимодействии
намерений говорящего и реакции слушающего при участии «фоновых
знаний» и ситуативной информации с точки зрения говорящего и
слушающего (см. [Кацнельсон 1972: 108—127; Кубрякова 1986: 7—96]).
Замечания о контекстуальной, ситуативной и
энциклопедической информации. Существенные для смысла данного высказывания
элементы информации, заключенной в более широком тексте,
представляют собой по отношению к данному высказыванию
контекстуальную информацию. Грамматически значимая
контекстуальная информация оказывает воздействие на речевые реализации
категориальных грамматических значений, представленных в данном
высказывании. Она может также воздействовать на синтаксическую
структуру высказывания. В частности, следует упомянуть
контекстуально обусловленные явления эллипсиса (о контекстуальном и
ситуативном эллипсисе см. [Цейтлин 1976: 37—46]).
Контекст (имеется в виду вербальный контекст) представляет собой
двустороннее образование: он имеет план выражения и план
содержания (см. [Skalická 1961: 74]). План содержания контекста аналогичен
плану содержания текста в том отношении, что его компонентами являются
речевые реализации языковых значений. Следует, однако, подчеркнуть,
что, говоря о контекстуальной информации, мы имеем в виду не
непосредственно план содержания контекста, а основанную на нем
собственно смысловую величину — смысл контекста. Контекстуальная
информация не воспроизводит всех особенностей языковой структуры плана
содержания контекста, а представляет собой производное от него
смысловое образование, существенное дая смысла данного высказывания.
Значение и смысл
105
Остановимся на понятии ситуативной информации.
Имеется в виду исходящая от ситуации речи либо так или иначе связанная
с нею информация, существенная для речевого смысла.
Грамматическая значимость ситуативной информации проявляется в ее
воздействии на речевые реализации категориальных грамматических
значений. Приведем в качестве примера отрывок из пьесы Л. Леонова
«Обыкновенный человек»: Параша. Наверно, опять эта приезжая
Дмитрия Романовича добивается. Повторный звонок. Вера
Артемьевна с досадой тянется к аппарату. Не берите, Вера
Артемьевна... Из воспринимаемого зрителями телефонного звонка и
действий Веры Артемьевны (см. ремарку) видно, что не берите относится
к телефонной трубке. Именно эта ситуативная информация
обусловливает возможность опущения прямого дополнения при сказуемом,
представленном переходным глаголом. В подобных случаях возможность
употребления переходного глагола без существительного в винит,
падеже прямого объекта обусловлена грамматическими закономерностями
языка, но реализация этой возможности в рассматриваемых примерах
связана с ситуативной информацией. Приводя примеры подобного рода
(Передай, пожалуйста и т. п.), Кв. Кожевникова замечает: «Во всех этих
случаях имеем дело только с неполнотой плана выражения, так как
говорящий всегда знает, что он имеет в виду, следовательно в самом
содержании никаких пробелов нет» [Кожевникова Кв. 1971: 23].
Воздействие ситуативной информации на реализацию
категориальных значений может быть проиллюстрировано следующим примером:
Боюсь, что до Гусева он уже не дойдет. ..Вдали слышен шум
электропоезда. Электричка... (А. Арбузов. Годы странствий). Ситуативная
информация, отраженная в ремарке (шум электропоезда), обусловливает
тот факт, что значение настоящего времени, выражаемое неполными
предложениями того типа, который представлен в данном высказывании
(Электричка. ..), выступает здесь в варианте настоящего актуального.
Ситуативная информация и информация, вытекающая из плана
содержания текста, могут вступать в отношения разных типов. В частности,
ситуативная информация может быть стимулом для данного
высказывания, фоном, уточняющим, дополняющим и модифицирующим смысл
текста, основным источником речевого смысла, актуализатором тех или иных
элементов плана содержания текста и т. д. Исследование типов и разных
аспектов соотношения языковой по своему источнику информации и
информации ситуативной представляет собой одну из важных задач теории
106
Стратификация семантики
высказывания и теории дискурса (о разных типах взаимодействия
языковых и ситуативных элементов при коммуникации см., например, [Колшан-
ский 1974; Горелов 1977; Николаева 1990; Филиппов 1995]). В той мере, в
какой эти типы и аспекты соотношения текстовой и ситуативной
информации имеют грамматическую значимость, они становятся одним из важных
объектов исследования в области «грамматики речи».
Возможны взаимные преобразования контекстуальной и
ситуативной информации. Так, авторский текст при прямой речи персонажей
художественных произведений во многих случаях служит источником
такой контекстуальной информации для читателя, которая передает
ситуативную информацию по отношению к прямой речи и участникам
воспроизводимых коммуникативных актов. Например: На середине пло-
гцади Почешихии вдруг остановился и стал глядеть на небо. — Что вы
смотрите, Евпл Серапионыч? (А. Чехов. Брожение умов). Ср. также
ремарки в тексте пьес и их сценическую реализацию.
Окружающий текст может быть источником той контекстуальной
информации, которая по своему содержанию является ситуативной.
Иначе говоря, в тексте, окружающем данное высказывание (чаще всего
предваряющем его), может содержаться словесное описание той
речевой ситуации, в которой осуществляется данное высказывание и
которая является существенной для его смысла. Приведем отрывок из
письма А. П. Чехова Д. В. Григоровичу: Прошу Вас припомнить тот
вечер, когда Вы, Алексей Сергеевич и я тли из музея в магазин Цинзерлинга.
Мы разговаривали. Я, между прочим, сказал: —Як Вам на днях приду.
—Дома Вы его не застанете, — сказал Суворин (письмо от 24 декабря 1888 г.).
Описанная здесь ситуация воспроизводимой А. П. Чеховым прямой
речи в то время, когда происходил этот разговор, была источником
ситуативной информации, актуальной для участников разговора. Здесь
представлена контекстуальная информация, отражающая речевую
ситуацию и ситуативную информацию.
Ситуативная информация содержит элементы, существенные для
соотношения интенции говорящего и восприятия слушающего в
момент речи. Например: И по голосу и по лицу мужа Анна догадалась о чем-
то, спросила испуганно: — Что ты? (С. Сергеев-Ценский. Печаль полей).
Здесь в авторском повествовании описана ситуация речи — источник
ситуативной информации, существенной для смысла высказывания:
Что ты? Эта информация включает в себя такие элементы, как указание
на обстановку непосредственного общения с адресатом; концентрация
Значение и смысл
107
внимания на адресате; стимул, вызвавший вопрос (голос и выражение
лица мужа); конкретность ситуации речи, ее локализованность во
времени; эмоциональный фон акта речи. Смысл вопроса Что ты?, кроме
плана содержания текста, непосредственно связан со стимулом, о
котором шла речь выше. Для говорящего (Анны) это примерно
следующая ситуативная предпосылка: 'У тебя такой голос, такое лицо...
Это меня пугает' — отсюда переход к тому, что непосредственно
содержится в плане содержания данного высказывания и дополняется
предшествующей ситуативной информацией: Что ты? ('Так что же
с тобой? Почему ты такой? Чем все это вызвано?' и т. п.).
В передаче и восприятии речевого смысла важную роль играют
элементы опыта и знаний говорящего и слушающего, заключающие
в себе существенную для высказывания энциклопедическую
информацию. Такая информация образует тот фон, который
является необходимой предпосылкой эффективности речевого общения (в
«Словаре лингвистических терминов» О. С. Ахмановой «фоновое знание»
(англ. background knowledge) определяется как «обоюдное знание реалий
говорящим и слушающим, являющееся основой языкового общения»
[Ахматова 1966: 498]; о различных типах фоновых знаний см., например,
[Верещагин, Костомаров 1976: 29—30, 207—232; Ахманова, Гюббенет
1977; см. также библиографию по семантическим проблемам, связанным
с энциклопедической информацией, в публикации [Перцова 1976]).
В связи с широким привлечением проблематики
энциклопедической информации в лингвистическое исследование языковой
семантики особенно важным становится четкая дифференциация собственно
языковых значений от энциклопедической информации.
Представленная в языковедческой традиции проблема разграничения ближайшего
и дальнейшего значения (в трактовке А. А. Потебни), выступая в
настоящее время в неизмеримо более широком масштабе и более
разнообразных, во многом новых аспектах, приобретает особую
актуальность. О существенных ограничениях, необходимых при определении
значения языковой единицы, пишет О. Н. Селиверстова. В частности,
речь идет о том, что различные дополнительные сведения, которые
могут возникнуть в отдельном акте речи в сознании слушателя, например
на основании того, что он уже знал о денотате языковой единицы или
на основании общего смысла высказывания, не принадлежат значению
языковой единицы [Селиверстова 1976: 126—129]. Автор обращает
внимание на «различие между означаемым языкового знака и тем, что
108
Стратификация семантики
говорящий знает и думает о его денотате, а также между означаемым и
тем понятием, которое имеет говорящий о классе объектов,
обозначаемых данным знаком» [Там же: 129]. О различии между кругом знаний
о мире и кругом языковых знаний см. [Кацнельсон 1972: 131; Лейкина
1974: 97—109; Звегинцев 1976: 114—115, 275—278]).
Разграничение языковой и внеязыковой информации является
необходимым условием изучения их взаимодействия, а в этом
взаимодействии и заключается, на наш взгляд, основа всей проблематики. Для
лингвистического исследования языковой семантики
энциклопедическая информация представляет интерес с точки зрения ее отражения в
языковых значениях, ее воздействия на речевые реализации этих
значений, ее взаимодействия с планом содержания текста.
Смысловая основа и интерпретационный
компонент языковых значений
К постановке вопроса. Интеграция уровней семантики в составе
целостных семантических единств находит отражение в соотношении
понятий, которые могут быть обозначены как смысловая основа
языковых значений иинтерпретационный компонент (см. [Бон-
дарко 1992 б; 1996 а: 24—30]). Интерпретационный компонент —
способ представления смысловой основы в значениях, выражаемых
средствами данного высказывания. Интерпретационный компонент
составляет специфику именно данной формы, данного комплекса
языковых средств, данного высказывания.
Понятия смысловой основы и интерпретационного компонента
языковых значений (языкового содержания) могут быть распространены на
целостный текст. В тексте, в том числе тексте художественном,
представлены семантические единства с аспектами смысловой основы и
интерпретационного компонента. В зависимости от характера текста в нем может
выделяться, выступать на передний план (с точки зрения коммуникативной
значимости) либо смысловая основа, т. е. может быть четко выражена дено-
тативно-референциальная доминанта (ср., например, жанр детектива),
либо такой способ представления смысла текста, в котором особую
значимость приобретает интерпретационный компонент, определяющий
существенные особенности смысла текста (ср. поэтические произведения, а
также такие прозаические тексты, как «Мертвые души» Н. В. Гоголя).
Значение и смысл
109
Предлагаемое истолкование рассматриваемых аспектов значения по
своему существу является «двухуровневым». Данное представление
языковой семантики влечет за собой постановку вопроса о «принципе
реконструкции», т. е. о восстановлении глубинных семантических структур
посредством операций над структурами поверхностными. Для обсуждаемой
проблематики существенны суждения С. Д. Кацнельсона о содержании
языковых форм как амальгаме универсальных и идиоэтаических функций
и о реконструкции универсального компонента языковой структуры [Кац-
нельсон 1972: 14]. Ср. его высказывание: «Чтобы добраться до логико-
грамматических или речемыслительных категорий, образующих ядро
универсального компонента, необходимо прежде всего выделить все
содержательные функции грамматических форм и отделить в них идиоэтнические
элементы от универсальных» [Там же: 15].
Говоря о смысловой основе и интерпретационном компоненте
языковых значений, мы имеем в виду не раздельные содержательные
объекты, а аспекты единого семантического комплекса, в котором
заключено смысловое содержание в определенном способе его языкового
представления. Смысловая основа содержания высказывания не дана
«в чистом виде». Проходя сквозь призму языковой формы,
передаваемый смысл всегда получает ту или иную языковую интерпретацию.
Исследователь может получить представление о смысловой основе
выражаемого содержания в результате сопоставления синонимичных
высказываний (выявляя то, чем они отличаются друг от друга), а также в
результате анализа межъязыковых соответствий.
Синонимические высказывания. Различие аспектов
семантического содержания, связанных с понятиями смысловой основы и
интерпретационного компонента, и вместе с тем взаимосвязь этих
аспектов в составе единого целого четко выявляются при анализе
синонимических высказываний (о применимости указанных понятий к
анализу лексической синонимии см. [Черняк 2000: 173]).
Рассмотрим примеры. Ср.: (1)Яподошел кнему, поздоровался.,,;
(2)Яподхожу к нему, здороваюсь,,. Эти высказьшания тождественны с точки зрения
смысла: в обоих случаях речь идет о прошлом, однако интерпретация этого
смысла в примерах (1) и (2) различна. В одном случае (1) смысл 'отнесенность
к прошлому' непосредственно передается формой, имеющей значение
прошедшего времени, тогда как в другом (2) смысловая отнесенность к
прошлому сочетается с образной актуализацией (в плане настоящего исторического),
обусловленной категориальным значением формы настоящего времени.
по
Стратификация семантики
Ср. следующие высказывания: (3) Если вы нам не поможете, мы
погибнем; (4) Если вы нам не поможете, мы погибли. В обоих случаях
передается смысл отнесенности ситуации к будущему, однако в примере (4),
в отличие от примера (3), благодаря переносному употреблению
формы прошедшего времени, будущее (по смыслу, вытекающему из
контекста) образно представлено так, как будто действие уже
произошло и налицо его результат (форма прошедшего времени выступает в
перфектном значении).
Сопоставим высказывания: (5) Зайди на почту и отправь письмо;
(6) Зайдешь на почту и отправишь письмо. Императивный смысл в
примере (5) выступает как императивное значение, а в (6) передается (в
условиях переносного употребления формы будущего времени
изъявительного наклонения) как то, что реально осуществится в будущем.
Следующее соотношение связано с семантикой побуждения:
(7) Покупайте билеты, предъявляйте проездные документы!; (8) Покупаем
билеты, предъявляем проездные документы! В этих высказываниях (мы
приводим обычные реплики контролера в общественном транспорте)
смысл побуждения, адресованного пассажирам, в одном случае
(7) передается в соответствующих значениях форм 2-го лица
повелительного наклонения, а в другом (8) — как образное участие
говорящего в реальной ситуации, относящейся к настоящему времени (налицо
комплексная транспозиция — по лицу, наклонению и времени).
Говорящий (контролер) как бы становится в позицию адресата
(пассажиров) и представляет как уже осуществляющиеся те действия, к
которым он их призывает.
Во всех рассмотренных выше случаях синонимические
высказывания выступают в условиях прямого / переносного употребления
грамматических форм. Транспозиция не меняет общего смысла
высказывания, передается та же денотативная ситуация, что и при прямом
употреблении грамматических форм, но привносится особый оттенок
(интерпретационный компонент) образности. Значение
грамматической формы вступает в противоречие с контекстом и речевой
ситуацией. Результатом этой коллизии является реализация грамматического
значения формы в переносном (метафорическом) варианте: налицо
«как будто настоящее», «как будто осуществившийся результат» и т. п.
Рассмотрим примеры, относящиеся к сфере «конкуренции видов»:
(9) Кто тебе сшил это платье?; ср. (10) Кто тебе шил это платье? При
общности смысла «вопроса об авторстве» налицо различие в его языковой
Значение и смысл
111
семантической интерпретации: в примере (9) совершенный вид
обозначает конкретный факт как достигнутый результат, тогда как в
(10) при участии несовершенного вида в обобщенно-фактическом
значении выражается общее указание на самый факт осуществления
действия, без специального обозначения результативности
(достижение результата имплицируется контекстом и ситуацией — наличием
«готового объекта» — платья).
В следующих примерах представлена конкуренция
наглядно-примерного значения совершенного вида и неограниченно-кратного
значения несовершенного вида при общности смысла обычности
ситуации: (11) Только в одиночестве человек может работать во всю силу. Воля
располагать временем и отсутствие неминуемых перерывов — важное дело.
Сделалось скучно, устал человек, — он берет шляпу и сам итцет людей и
отдыхает с ними (А. Герцен. Былое и думы); ср. (12) ...делается... устает...
Далее следуют примеры, демонстрирующие различие оттенков
представления временных отношений: (13) Мы видели, как он вытирал
лицо рукавом; (14) Мы видели, как он вытирает... В обоих случаях
передается смысл 'соотношение двух одновременных процессов, отнесенных
к прошлому — процесса зрительного восприятия и наблюдаемого
процесса'. При тождестве смысла различие временных форм (вытирал I
вытирает) обусловливает различие оттенков, связанных с абсолютной ( 13)
или относительной (14) временной ориентацией. В высказывании (13)
общая временная перспектива передается с точки зрения говорящего
в момент речи: к прошлому относится процесс зрительного восприятия
и наблюдаемый процесс; одновременность того и другого передается
сочетанием форм несовершенного вида в данных синтаксических
условиях. В высказывании (14) при участии формы настоящего времени
(вытирает) передается одновременность наблюдаемого действия
процессу зрительного восприятия; из одновременности тому, что отнесено
к прошлому (видели), вытекает и то, что наблюдаемый процесс также
относится к прошлому. В данном случае налицо двойственность временной
перспективы: (13) видели и вытирал — прошлое с точки зрения «мы
сейчас»; (14) вытирает — одновременность по отношению к видели — к
зрительному восприятию с точки зрения «мы тогда, в то время, когда
наблюдалось протекающее действие».
Ср. соотношение активной и пассивной конструкций: (15) Эту
проблему мы уже рассматривали; (16) Эта проблема нами уже рассматривалась.
Общность смысла, определяемая тем, что в обоих случаях представлены
112
Стратификация семантики
компоненты «семантический субъект» (мы, нами), «действие»
(рассматривали, рассматривалась) и «семантический объект» {эту проблему, эта
проблема), сочетается с различиями в языковой семантической
интерпретации — исходно-субъектной в активной конструкции и
исходно-объектной в конструкции пассивной.
Исходя из изложенных выше принципов, те высказывания,
которые при другом подходе (референциальном, денотативном в своей
основе) признаются равнозначными, мы можем признать
равнозначными лишь с точки зрения общесмыслового компонента, но при
этом обращаем особое внимание на различия в способах представления
смысла, обусловленные содержательной спецификой каждой из форм.
Общность смысла при различиях в значениях языковых единиц и их
комбинаций осознается участниками речевого акта (ср. процессы,
отражаемые в «муках слова» — поисках наиболее адекватных средств
выражения мысли, в затруднениях при переводе с одного языка на другой).
Существуют два типа осуществляемого говорящим выбора
языковых средств для передачи формирующегося
смысла: 1) выбор из числа языковых средств, служащих для
выражения разных смыслов, и 2) выбор из числа языковых средств,
используемых в данном акте речи для передачи определенного
оттенка одного и того же (или сходного) смысла. В
последнем случае мы имеем дело с «динамической ситуацией синонимии».
Аналогичны соотношения результатов выбора. В первом случае
посредством языковых единиц с их значениями выражается смысл,
который не допускает — при условии его сохранения — замены одной
формы другою, тогда как во втором налицо такое выражение смысла,
при котором замена (не любая, а строго регламентированная
правилами употребления языковых единиц) оказывается возможной. Ср.: а)
невозможность замены совершенного вида несовершенным без
изменения смысла в случаях типа Я написал письмо (результат) ; Я писал письмо,
когда он вогиел (процесс) и б) возможность замены одного вида другим
в условиях «конкуренции видов», когда сохраняется общий смысл
высказывания, но меняются оттенки смысла, связанные с различиями
в значениях грамматических форм, например: Кто написал это
письмо? (конкретно-фактическое значение совершенного вида; глагольной
формой выражен достигнутый результат); Кто писал это письмо?
(обобщенно-фактическое значение несовершенного вида; вопрос касается
Значение и смысл
113
лишь самого факта осуществления действия; результат лишь
имплицируется указанием на «готовый объект» — письмо).
Межъязыковые соответствия. Рассматривая проблему
эквивалентности при внутриязыковом и межъязыковом переводе, Р. О. Якобсон
отмечал отсутствие полной эквивалентности между синонимами и
между единицами кода на уровне межъязыкового перевода [Якобсон 1985:
364] (ср. [Kosta 1986: 41—287; Швейцер 1988: 76—144; Gladrow 1988;
1990; Гладров 2001: 73—76]).
Исходя из изложенных выше принципов, те высказывания, которые
при другом подходе (референциальном, денотативном в своей основе)
признаются равнозначными, мы можем признать равнозначными (или
сходными) лишь с точки зрения общесмыслового компонента, но при
этом обращаем особое внимание на различия в способах представления
смысла, обусловленные содержательной спецификой каждой из форм.
Отношение универсальности смысла/неуниверсальности
языковых значений с их интерпретационным компонентом может
рассматриваться в терминах эквивалентности/неэквивалентности
(неполной эквивалентности). Заметим, что здесь и далее речь идет об
относительной эквивалентности: во многих случаях представлено не
абсолютное тождество сопоставляемых смыслов, а скорее сходство, общность.
Эквивалентность смыслового содержания, лежащего в основе
языкового содержания «равнозначных» высказываний в сопоставляемых
языках, сочетается с возможной или неизбежной неэквивалентностью
языковой интерпретации. Иначе говоря, существует эквивалентность на
уровне «глубинной семантики» и неэквивалентность на уровне
семантики «поверхностной», включающей интерпретационный компонент.
Могут быть выделены следующие типы неэквивалентности на
уровне «поверхностной семантики»:
1) функционально-парадигматическая
неэквивалентность, обусловленная наличием/отсутствием тех или иных
единиц, классов и категорий или различиями в их значениях;
2) функционально-синтагматическая
неэквивалентность, связанная с различиями в закономерностях
функционирования сравниваемых единиц.
Примером неэквивалентности первого типа может служить
наличие категории вида в русском языке и отсутствие данной категории
в немецком. К этому же типу неэквивалентности относится
рассматриваемая Р. О. Якобсоном ситуация, когда мы переводим на язык, в ко-
8—1959
114
Стратификация семантики
тором есть грамматическая категория, отсутствующая в языке
оригинала, например, когда английское предложение She has brothers
переводится на язык, в котором различаются формы двойственного и мн. числа
[Якобсон 1985: 364—365].
При сопоставительном и семантико-типологическом анализе
интерпретационного компонента важно придерживаться такого
«масштаба сопоставления», при котором принимаются во внимание все нюансы
(до мельчайшего оттенка), отличающие один способ представления
данного смысла от другого.
Не только видовые значения, но и значения способов действия
русского глагола заключают в себе интерпретационные элементы,
которые нередко не находят адекватных соответствий в других языках.
Ср., в частности, высказывания с глаголами дистрибутивного и
дистрибутивно-суммарного способов действия: Побросали книги и угилщ Все
попрыгали в воду; Перепробовал все лакомства; Дети переболели корью и т. п.
Аспектуальная семантика в подобных высказываниях взаимодействует
с предикатно-субъектными и предикатно-объектными отношениями, а
в части случаев (Понастроили домов; Понаехало гостей и т. п.) к этому
добавляются элементы оценочной характеристики. Как отмечает Ю. Хар-
тунг, акциональное значение дистрибутивности в немецком языке
остается неактуализованным, с чем связаны существенные трудности
эквивалентного перевода [Хартунг 1979: 21—22].
Рассмотрим языковой материал, демонстрирующий
интерпретационные элементы семантики начинательности,
связанные с содержательной избыточностью. В русском языке могут
быть выделены два типа начинательности: 1) «смысловая» и 2)
«интерпретационная». В первом случае начинательные глаголы (заговорить
и т. п.) и начинательные конструкции (стал, начал говорить и т. п.)
выступают в употреблении, непосредственно обусловленном
необходимостью выразить смысл начинательности, например: Начал строить дом,
но так и не достроил; Снова начал курить. В подобных случаях
избыточности нет, начинательность является необходимым элементом
смысла высказывания (что, в частности, выявляется при переводах, в
которых данный элемент также оказывается необходимым). Во втором
случае употребление средств выражения начинательности обусловлено
характерными для русского языка нормами представления наступления
факта в цепи последовательных целостных фактов, а также в сочетаниях
типа «факт —длительность» и «длительность — факт». Речь идет, таким
Значение и смысл
115
образом, об аспектуально-таксисных отношениях, требующих, в
соответствии с нормами русского языка, «фазовой интерпретации» действия
как наступающего факта. Например: ... Кузьма вышел на дорогу,., и стал
медленно ходить взад и вперед. На картуз, на руки опять посыпался дождь
(И. Бунин. Деревня); И опять схватил цигарку и стал глухо реветь: «Боже
милостивый! Пушкина убили, Писарева утопили, Рылеева удавили...» (Там
же); Усталость и рассеянность его исчезли, он встал и решительно заходил по
горнице, глядя в пол. Потом остановился и, краснея сквозь седину, стал
говорить: «Ничего не знаю о тебе с тех пор» (И. Бунин. Темные аллеи).
В некоторых случаях употребление начинательного глагола или
начинательной конструкции связано не только с аспектуально-таксис-
ными отношениями, но и с видовой несоотносительностью. Так, в
следующем примере сочетание стал завертывать представляет собой
единственную возможность включить глагол с данным лексическим
значением в «цепь фактов», требующую совершенного вида: ИМотя вернулся,
сел на скамью, стал сонно, шевеля бровями, завертывать цигарку, но,
кажется, плохо соображал, кто это рядом с ним... (И. Бунин. Деревня).
Начинательность данного типа, часто реализующаяся в
художественном повествовании, — особенность русского языка, отличающая
его от многих других. Так, в чешском языке в соответствующих
условиях начинательность либо вообще не выражается, либо передается
имплицитно (вытекает из контекста). По отношению к чешскому языку
Св. Иванчев с основанием говорит о контекстно обусловленном ингрес-
сивном употреблении глаголов НСВ, например: Zvedl se tedy a šel k
východu [Иванчев 1961: 11], ср. ... поднялся и пошел к выходу. Можно
сослаться и на различия между выражением начинательности в русском
и немецком языках. Как отмечает Н. В. Малышкина, если в русском
языке фазовые способы действия имеют эксплицитное выражение, то в
немецких переводах фазовые значения могут быть переданы также и
имплицитно — за счет особенностей немецкого аспектологического
контекста [Малышкина 1979: 4] (об аналогичных фактах в ряде других
языков см. [Недялков В. П. 1987: 183—184]).
Одним из источников неэквивалентности значений в
сопоставляемых высказываниях на разных языках является межкатегориальное
взаимодействие, в котором обнаруживаются различия с точки зрения
предпосылок и результатов, реализующихся в речи. Имеется в виду
взаимодействие как грамматических категорий, так и элементов
функционально-семантических полей. Таковы, в частности, семантические ком-
8*
116
Стратификация семантики
плексы, представляющие собой результат взаимодействия элементов
полей аспектуальности, модальности и темпоральности. Ср.,
например, следующие отрывки из произведений А. Ахматовой и их переводы
на немецкий язык: И куда мы идем — не пойму; Wohin gehn wir? Nicht kann
ich's begreifen. В русском тексте здесь представлена имплицитная
потенциальная модальность, являющаяся следствием коллизии значения
совершенного вида и семантики актуального настоящего. «Напряжение»
снимается с участием отрицания: имплицируется смысл «не могу
понять». В немецком переводе не выражена ограниченность действия
пределом, но зато эксплицитно выражена семантика невозможности,
выступающая не как импликация, а как дискретное языковое
значение. Ср. также: Не поймешь, кто в кого влюблен... ; Begreift man nicht, wer
verliebt ist in wen...
Рассматриваемое различие эксплицитной и имплицитной
модальности может быть выявлено и при внутриязыковом сопоставлении
синонимичных высказываний. Ср: Я сейчас не могу вспомнить, как
переживали олепинские жители самый первый увиденный ими фильм, как не
вспомню, о чем был этот фильм (В. Солоухин. Капля росы).
Интерпретационные аспекты значений в разных языках могут
проявлять черты общности. Так, существует общность
интерпретационных значений частей речи в разных языках, в частности
категориального значения предметности (субстанциальности), свойственного именам
существительным: как самостоятельный предмет мысли (носитель
признаков) представляется не только собственно предмет (книга и т. п.), но
и признак (доброта), действие (ходьба), состояние (сон) и т. п. [Пешков-
ский 1956: 62—102] (ср. суждения А. А. Холодовича о категориальном
значении существительного [Холодович 1951: 11—12; Оглоблин, Хра-
ковский 1990: 11—12]; ср. также рассмотрение вопроса о лексической и
грамматической предметности в [Руденко 1990: 28—68]).
Конструкции типа англ. Не has топеу, нем. Er hat Geld, ср. также рус.
Он имеет деньги (мы отвлекаемся от стилистической ущербности
последнего примера), характеризуются общим типом структурного
содержания: «субъект-обладатель распространяет отношение обладания на
данный предмет». Этот способ представления смыслового содержания
посессивности (с элементами «обладатель», «предмет обладания»,
«отношение между тем и другим») отличается от интерпретации,
заключенной в русских конструкциях типа У него есть деньги. В последнем
случае посессивное отношение интерпретируется «через бытийность»,
Значение и смысл
117
т. е. через представление о существовании (наличии) данного предмета
в сфере субъекта-обладателя (о семантике посессивности и типах ее
выражения см. [Категория посессивности... 1989; Чинчлей 1990;
Селиверстова 1990: 19—27]).
Следует подчеркнуть, что в конструкциях типа У них есть деньги
представлено выраженное специальными языковыми средствами
значение 'наличие в сфере обладателя'. Это языковое значение
представляет собой элемент плана содержания текстов указанного типа.
В конструкциях же типа Они имеют деньги на переднем плане
оказывается отношение 'обладатель — приписываемый ему признак
обладания'; в таких случаях речь идет не о том, что предмет находится в
распоряжении (в собственности) данного лица, а о том, что лицо обладает
предметом. По смыслу это одно и то же, но с точки зрения
представления данного смысла в языковых значениях, включенных в план
содержания текста, здесь нет тождества (о различии в значениях
посессивных конструкций с глаголами «быть» и «иметь» см. [Бенвенист 1974:
213—215]). Для анализа конструкций типа «у меня есть...»
существенное значение имеет тот признак, который трактуется как нахождение
объекта в пространстве. Имеется в виду пространство в широком
смысле, включая не только физическое пространство, но и пространство
класса, ситуации, функциональной системы и т. п. (см. [Селиверстова
1973: 98; 1977: 8—27]; ср. также интерпретацию признака «область
бытия — внешний микромир человека» в кн. [Арутюнова 1976: 233—246]).
На наш взгляд, признак «нахождение в пространстве» является
элементом языкового содержания именно конструкций типа «у меня есть»,
тогда как в конструкциях типа «я имею» он непосредственно не
представлен в значениях языковых единиц. Можно считать, что семантическое
содержание 'наличие, нахождение объекта в пространстве данного
лица' вытекает из значения 'лицо обладает объектом'. Важно, однако,
учитывать различие между семантическим содержанием, воплощенным в
определенном языковом значении тех или иных единиц, и
семантическим содержанием, лишь вытекающим из языкового значения.
С указанными различиями сопряжены некоторые дополнительные
различия в плане содержания сопоставляемых конструкций. В
конструкциях типа Они имеют деньги с соотношением подлежащего, в роли
которого выступает обозначение лица, и глагола-сказуемого связан
содержательный элемент «действенного признака» (по выражению
А. М. Пешковского), приписываемого деятелю. Действенный признак,
118
Стратификация семантики
приписываемый лицу, предполагает семантические элементы воли,
намерения (часто, как отмечал А. М. Пешковский, в противоречии со
значением основы [Пешковский 1956: 75—79, 505]). Рассматриваемое
содержательное грамматическое отношение «деятель—действие»
вступает в противоречие с лексическим значением глагола иметь, в
котором нет указания на реальное действие, а все сочетание в целом не
указывает ни на реального деятеля (активного производителя
подлинного действия), ни на его намерение и волю. Однако указанное
содержательное грамматическое отношение не устраняется, оно
сохраняется как некоторый содержательный способ грамматического
представления понятия обладания, как своего рода внутренняя форма этого
понятия. Эта внутренняя форма «активности», «действенности» (хотя и
противоречащей реальному смыслу данного текста) отличает
содержание конструкций типа Они имеют деньги от содержания конструкций
типа У них есть деньги, где представлена «пассивность» (мы не имеем
здесь в виду грамматическое значение пассивных конструкций)
существования, наличия предмета в сфере обладателя.
Для способа представления смысла в конструкциях типа Они
имеют деньги существенно также значение транзитивности, связанное с
формой винительного падежа при переходном глаголе. Хотя такие
конструкции не обозначают реальной (денотативной) переходности
действия на объект, в них заключен способ представления посессивного
отношения во внутренней форме транзитивности. Посессивность
представлена так, как будто лицо распространяет отношение обладания на
объект. В конструкциях же типа У них есть деньги нет этой внутренней
формы транзитивности: посессивность здесь представлена как интран-
зитивное отношение наличия. Таким образом, мы видим, как и в
других случаях, что грамматическая форма накладывает отпечаток на
содержательное языковое представление смысловых отношений.
Приведенные примеры демонстрируют «типовую общность»
интерпретационного компонента в сфере структурного содержания
(структурных функций). Именно таковы категориальные значения частей
речи, различные интерпретации посессивного отношения в конструкциях
типа он имеет и у него есть, субъектно-предикатные отношения в случаях
типа Книга упала и т. п. Типовое сходство интерпретационного
компонента в разных языках возможно, однако, и в сфере собственно
семантического содержания. Ср., например, тип актуализации прошлого
(когда прошедшие действия при употреблении форм настоящего времени
Значение и смысл
119
представляются так, как будто они протекают на глазах говорящего и
слушающего: Подхожу к нему... и т. п.), ср. также уже упоминавшееся
выше переносное употребление местоименных и глагольных форм 1-го
лица мн. числа в случаях типа Как мы себя чувствуем! (вопрос доктора,
обращенный к пациенту) с оттенком «участливой совокупности»:
говорящий как бы приобщается к состоянию собеседника, разделяя это
состояние. Данный тип транспозиции лица известен в разных языках
[Есперсен 1958: 253].
Типовая общность интерпретационного компонента во многих
случаях сочетается с различиями в вариантах реализации данного способа
представления выражаемого содержания. Так, при общности значений частей
речи в разных языках в реализации этих значений в определенных типах
лексем могут проявляться идиоэтнические особенности. Ср., например,
«следы видовой семантики» (элементы процессности, а также отдельных
способов действия) в русских отглагольных существительных типа
поглаживание, подшучивание, расхваливание и т. п.: в таких случаях предстаа\ен
особый вариант репрезентации глагольной семантики в семантике имени
существительного. В целом же в сфере грамматических значений
господствует тенденция к межъязыковому варьированию интерпретационного
компонента при общности смысла высказывания.
На наш взгляд, лингвистический анализ семантического содержания
не может быть достаточно полным и точным без опоры на форму (речь
идет не только о формальных средствах, но и о маркируемой ими форме
как способе представления содержания). Каждая форма (в частности,
грамматическая форма слова и синтаксическая конструкция) является
носителем специфического, свойственного только ей способа языковой
интерпретации выражаемого смыслового содержания. Закрепление
определенного смыслового содержания именно за данной формой уже
само по себе представляет собой языковое структурирование смысла и,
следовательно, определенный тип его языковой интерпретации.
Языковая интерпретация глубинной семантики находит
отражение в различных аспектах системно-структурной организации
языковых значений, в частности в соотношении центра и периферии полевой
структуры языковых значений, в соотношении семантических прототипов
и их окружения, в явлениях избирательности и избыточности в сфере
форм и их значений, в соотношении значения, импликации и
пресуппозиции, в различных комбинациях грамматических и лексических
значений в их взаимодействии с контекстом.
120
Стратификация семантики
Деногативно-референциальная доминанта содержания текста
усиливает тенденцию к смысловой эквивалентности при переводе. Напротив,
четко выраженный интерпретационный компонент текста расширяет
сферу неполной эквивалентности при переводе, повышает степень
проявления идиоэтничности в семантическом содержании текста в целом.
Универсальность смысла — это понятие, относящееся прежде всего
к семантическим константам наиболее высокого уровня — к таким
семантическим категориям, как темпоральность, персональность, локатив-
ность, бытийность, посессивность. Заметим, что в сфере вариативности
таких семантических категорий и в их взаимосвязях уже проявляются
элементы частичной неуниверсальности, обусловленной особенностями
строя разных языков и связанными с этим особенностями категоризации
семантики (ср., например, более четко выраженную самостоятельность
семантической категории эвиденциальности в тех языках, например
в болгарском, где имеется специальная система грамматических форм
для выражения семантики эвиденциальности; ср. также различные типы
связей между аспектуальностыо и темпоральностью в языках,
обладающих особой грамматической категорией вида, и в языках, в которых
аспектуальность не опирается на глагольный вид как специальную
систему грамматических форм). Элементы частичной неуниверсальности,
неполной эквивалентности могут затрагивать не только
интерпретационный компонент семантического содержания, но и оттенки смысла. Ср.,
например, отмеченные Е. В. Петрухиной факты неполного
содержательного соответствия высказываний с определенными типами глаголов в
русском языке, с одной стороны, и чешском, словацком и польском
языках — с другой (см. [Петрухина 2001: 62—64]). Таким образом,
универсальность смысла — понятие не абсолютное, а относительное.
Из литературы вопроса о соотношении значения и смысла
Общие проблемы стратификации семантики. В последующем
изложении из литературы рассматриваемого вопроса выделяются и
комментируются наиболее существенные, на наш взгляд, положения,
сохраняющие свою значимость и в настоящее время. Вместе с тем при
рассмотрении обсуждаемых вопросов получает дополнительную
конкретизацию предлагаемое нами истолкование различных аспектов
данной проблематики.
Значение и смысл
121
Разграничение языковых значений и смысла, взаимодействие того
и другого, динамические переходы от смысла к значению и от значения
к смыслу — все эти темы находят интересное освещение в
психологических, нейропсихологических и психолингвистических исследованиях,
развивающих концепцию Л. С. Выготского.
Строя свою теорию речемыслительного процесса, Л. С. Выготский
высказал ряд существенных и плодотворных идей, имеющих
непосредственное отношение к рассматриваемому нами вопросу.
Фундаментальное значение имеет идея разграничения 1) «смыслового строя
внутренней речи», «смыслового синтаксирования», с одной стороны, и 2)
«значений внешних слов», «фазического синтаксирования», «словесного
синтаксиса» — с другой. При этом высказывается важная мысль о том,
что переход от первого ко второму представляет собой
преобразование, «переконструирование» качественно различных величин, точнее,
ряд последовательных преобразований, осуществляющихся от одного
этапа к другому: «Речевое мышление предстало нам как сложное
динамическое целое, в котором отношение между мыслью и словом
обнаружилось как движение через целый ряд внутренних планов, как переход
от одного плана к другому. Мы вели анализ от самого внешнего плана
к самому внутреннему. В живой драме речевого мышления движение
идет обратным путем — от мотива, порождающего какую-либо мысль,
к оформлению самой мысли, к опосредованию ее во внутреннем слове,
затем — в значениях внешних слов и, наконец, в словах» [Выготский
1956: 380—381]. В определении качественных различий между
смысловыми величинами и словесными значениями в концепции Л. С.
Выготского существенно указание на то, что «.. .течение и движение мысли не
совпадает прямо и непосредственно с развертыванием речи» [Там же:
376]. «То, что в мысли содержится симультанно, то в речи
развертывается сукцессивно» [Там же: 378].
Понятие смысловой организации высказывания в речемысли-
тельных процессах, связанных с внутренней речью, получает
интересную конкретизацию в нейролингвистическом исследовании
динамической афазии, проведенном Т. В. Ахутиной (автор во многом
опирается на концепцию Л. С. Выготского, а также на работы
А. Р. Лурия и Н. И. Жинкина). Нейропсихологический анализ речи
больных позволил исследователю выделить два типа речевых
расстройств. Первый тип вызывается нарушением внутреннего
программирования (иными словами, смыслового синтаксирования), а второй
122
Стратификация семантики
возникает в результате распада грамматического структурирования
(языкового синтаксирования). При речевых расстройствах первого
типа наблюдаются трудности построения развернутого высказывания и
отдельных предложений, трудности «компоновки смыслов» при
сохранности моторных, сенсорных и грамматических компонентов
речевого процесса. Для больных же с расстройствами речи второго типа
характерны трудности грамматического оформления высказывания
при первичной сохранности сенсорных и моторных компонентов речи,
а также внутреннего программирования (последняя операция может
быть и в состоянии легкой дисфункции) (см. [Ахутина 1975: 89—90]; см.
также [Жинкин 1970: 63—85]).
Эти наблюдения подтверждают реальность и относительную
автономность процессов, отражаемых в понятиях «смыслового
синтаксирования» и «словесного синтаксиса», реальность различий между
смысловой организацией высказывания и синтаксическим
структурированием. Тем самым дополнительное экспериментальное подтверждение
находит и тезис о необходимости проводить различие между смыслом и
языковыми значениями (развертывание последних связано со
словесным синтаксисом).
Широкий круг проблем смыслового восприятия речевого
сообщения, разрабатываемых психолингвистами и психологами, включает
психологическую схему смыслового восприятия, представленную как
многоуровневая система. Эта схема предполагает: а) побуждающий уровень,
объединяющий ситуативно-контекстуальную сигнальную информацию и
мотивационную сферу; б) формирующий уровень, содержащий фазу
смыслового прогнозирования; фазу вербального сличения, фазу
установления смысловых связей между словами и между смысловыми звеньями и
фазу смыслоформулирования, которая заключается для слушающего в
обобщении результата всей перцептивномыслительной работы и переводе
его на одну целую, нерасчлененную единицу понимания — общий смысл
воспринятого сообщения; в) реализующий уровень, формирующий на
основе установления этого общего смысла замысел ответного речевого
действия (см. [Смысловое восприятие речевого сообщения 1976: 31—33]).
В нашу задачу не входит специальный анализ
психолингвистического и нейролингвистического аспектов проблемы соотношения разных
сторон грамматической семантики. Сошлемся на интересное освещение
этой проблемы в книге А. Р. Лурия (см. [Лурия 1975: 4—10, 31 и ел.]).
Значение и смысл
123
Представляется актуальным и перспективным включение вопроса
о соотношении значения и смысла в проблематику онтолингвистики
(см [Цейтлин 1989; 2001]).
Проблема стратификации семантики получила глубокое
осмысление в трудах С. Д. Кацнельсона. Его суждения о соотношении
различных уровней и аспектов содержания включаются в широкую
проблематику взаимосвязей языковых и мыслительных категорий,
содержательной (контенсивной) типологии, теории
мыслительно-речевой деятельности. В единой концептуальной системе рассматриваются
такие вопросы, как соотношение универсального и идиоэтнического
в содержании языка, реконструкция универсального компонента
языковой структуры, «избыточные» идиоэтнические категории, «скрытые
категории» в строе языка, глубинная семантическая структура и ее
«синтаксическая интерпретация», типологически универсальный
логико-семантический аппарат как основа деривационных операций в
сфере семантики, значения в их отношении к формальным и
содержательным понятиям (см. [Кацнельсон 1965: 9—25; 1972: 11—16, 105, 117;
1985: 61—67]).
Различие между понятиями, сходными с понятиями плана
содержания текста и речевого смысла или соотносящимися с ними по тем
или иным признакам, отмечалось исследователями. В данной связи
уместно привести высказывание В. Скалички: «Как известно, описание
значения (der Bedeutung) текста — самая легкая задача. Труднее
описание смысла (des Sinnes), т. е. всего того, что содержит текст +
ситуация» [Skalická 1965: 841]. Анализируя предложения Es regnet и Zweimal
zwei ist vier, В. Скаличка пишет: «Значение текста возникает благодаря
комбинации значений слов. Но этим еще не все сказано о содержании
обоих предложений. Каков смысл (der Sinn) первого предложения, т. е.
что передается от говорящего к адресату? Это сказано не только в
тексте, на это указывает ситуация. В зависимости от ситуации первое
предложение имеет, например, следующий смысл: „Идет дождь, так что
экскурсия не состоится" или „Идет дождь — прогноз был неверный" или
„Идет дождь — урожай спасен" и т. д.» [Там же: 840] (см. также
[Hausenblas 1966: 62—63]; ср. проводимое А. Гардинером различие между
значением и подразумеваемым — тем, что должно быть понято
слушающим в соответствии с намерением говорящего [Gardiner 1932: 29—
82]; см. также [Мыркин 1976: 86—93]).
124
Стратификация семантики
Четкое осознание разноаспектносги той семантики, которую
исследует синтаксис, в частности трансформационный, проявляется у ряда
представителей пражской школы. Сошлемся на суждения о
разграничении уровня мыслительного содержания и уровня языковых значений
при анализе семантической и грамматической структуры
предложения, высказанные М. Докулилом и Ф. Данешем уже в 1958 г. (см. [Doku-
Ш, Danés 1958: 231—246]). Различные аспекты разграничения и
соотнесения языковых значений и смыслового содержания рассматриваются
в трудах исследователей, работающих в Центре вычислительной
математики Карлова университета в Праге (см. [Sgall, Hajičová 1970: 3—30;
Sgall, Hajičová, Panevová 1986]).
П. Адамец пишет о существовании двух уровней семантической
структуры предложения, которые он называет 1)
денотативно-семантической и 2) сигнификативно-семантической структурой. Денотативно-
семантическая структура (куда относятся, например, «падежи» Ч. Филл-
мора) отвлекается от конкретной языковой стилизации и определяется
исключительно семантическими отношениями между предикатом и
его аргументами, отражающими фактические отношения между
отдельными элементами означаемой действительности.
Денотативно-семантическая структура рассматриваемых в качестве примера
предложений: (I) Лену интересует фольклор; {2) Лена интересуется фольклором;
(3)Лене интересен фольклор; (4) Для Лены интересен фольклор; (5) У Лены
интерес к фольклору; (6) Для Лены представляет интерес фольклор —
тождественна, а именно: носитель психической реакции (Лена) +
разновидность психической реакции (интерес) + объект (и вместе с тем причина)
психической реакции (фольклор). В отличие от этого сигнификативно-
семантическая структура (сюда относятся, например, комплексные
семантические формулы Ф. Данеша) связана с конкретной языковой
стилизацией данной действительности, с конкретными языковыми
формами (а тем самым и с конкретными языками) и обычно представляет
определенную спецификацию или модификацию соответствующей
денотативно-семантической структуры. Эта модификация обусловлена,
с одной стороны, субъективным подходом говорящего к данному
денотату, а с другой — закономерностями используемого языка.
Сигнификативно-семантическая структура рассматриваемых предложений
различна, а именно: в предложении (1) объект, затронутый возбуждением
психической реакции {Лена), + возбуждение психической реакции
(интересовать) + возбудитель психической реакции (фольклор); предложение
Значение и смысл
125
(2) имеет сигнификативно-семантическую структуру: носитель
психической деятельности {Лена) + психическая деятельность
(интересоваться) + объект психической деятельности (фольклор); предложения
(3) и (4) имеют структуру: регистратор воздействия признака (Ленг)
+ признак «способность вызывать психическую реакцию» (интересный)
+ носитель этого признака (фольклор) (см. [Adamec 1972: 212]).
Можно сослаться на более ранние работы, в частности в
отечественной языковедческой литературе. Примечательны мысли, высказанные
в кн. [Волошинов 1929]. Здесь проводится различие между «смыслом
целого высказывания» («темой») и «значением высказывания» [Там же:
119—127]. «Тема высказывания определяется не только входящими в
его состав лингвистическими формами — словами, морфологическими,
синтаксическими формами, звуками, интонацией, — но и внесловесны-
ми моментами ситуации... Тема высказывания конкретна, —
конкретна, как тот исторический миг, которому это высказывание
принадлежит... Рядом с темой или, вернее, внутри темы высказыванию
принадлежит и значение. Под значением, в отличие от темы, мы понимаем все
те моменты высказывания, которые повторимы и
тождественны себе при всех повторениях... Тема высказывания, в
сущности, неделима. Значение высказывания, наоборот, распадается на ряд
значений входящих в него языковых элементов... Нет темы без
значения и нет значения без темы» [Там же: 119—120].
Одна из интерпретаций проблемы стратификации семантики
в рамках общей теории соотношения языка и мышления представлена
в работах Г. П. Мельникова. Вопрос о значении и смысле
рассматривается автором в связи с проблемами соотношения языка и мышления,
теории речевой деятельности и теории языкового знака. Значения
языковых знаков трактуются как коммуникативные обобщенные
образы мыслительных единиц [Мельников 1971 а: 14], как внеконтекстные
характеристики знака [Мельников 1971 б: 58]. Значения — это
единицы узуальные и социальные, т. е. наличные и в высокой степени
подобные у всех членов языкового коллектива [Мельников 1974: 82].
Значение имеет структуру, мотивированную денотатом, «навязанную» его
свойствами [Мельников 1971 а: 10].
Смыслами единиц речевого акта Г. П. Мельников называет те
мыслительные единицы, которые в конкретном акте речевой деятельности
выражаются с помощью значений, акустических образов и речевых
знаков. Под речевым знаком имеется в виду тот реально звучащий и
126
Стратификация семантики
воспринимаемый слушателем кратчайший отрезок речевого потока, на
который слушатель реагирует как на значащий [Там же: 7]. Смысл
трактуется как ситуативная характеристика знака в контексте [Мельников
1971 б: 58]. Окказиональный смысл является образным представителем
внешних или воображаемых объектов в их неповторимой
индивидуальности. Помимо окказиональных выделяются узуальные смыслы.
Каждому значению соответствует набор узуальных смыслов. В словаре
должно быть дано такое толкование значения, которое объясняло бы его
использование в функции означаемого для определенного круга
абстрактных социально значимых смыслов. Если ситуативный конкретный
смысл творчески создается в момент номинации, то абстрактный
социально значимый смысл «заготавливается» заранее и лишь
воспроизводится всеми по памяти. При восприятии текста по его символам опознаются
значения, по значениям — узуальные смыслы, по узуальным смыслам —
окказиональные (см. [Мельников 1971 а: 15—16; 1974: 80]).
Между значением и смыслом, по мнению Г. П. Мельникова,
существуют сложные отношения, которые отчасти уже были определены
выше. Более полно эти отношения раскрываются в следующих
суждениях: «Значения являются означающими для смыслов, причем связь
конкретного смысла со значением всегда обусловлена ситуативно и
всегда временна, основана на ассоциациях» [Мельников 1971 а: 11]. И
далее: «... нельзя отождествлять мышление вообще с языковым
мышлением. Различие в строе языков приводит к различию в способах
коммуникативной классификации конкретных и абстрактных смыслов и,
следовательно, к специфике членения смыслов на значения при передаче
ситуативного содержания. Однако, в конечном счете, это содержание
остается одним и тем же, независимо от того, на „каком языке" думают
участники коммуникативного акта, ибо собственно языковое „думание"
осуществляется лишь тогда, когда, в связи с поставленной целью,
говорящий выявил границы передаваемого смысла и начал его
перекодировать в значения, а слушающий, наоборот, включился в процесс
перехода от воспринятых значений к восстановлению смысла,
подразумеваемого говорящим» [Там же: 13].
В этой характеристике соотношения между значением и смыслом
особенно существенной представляется мысль о том, что смысл
перекодируется говорящим в значения, а воспринятые слушающим значения
переходят в смысл. Это очень важно для понимания того, что значение
и смысл представляют собой не разные и независимые объекты, а раз-
Значение и смысл
127
ные стороны, аспекты, формы существования мыслительных
(мыслительно-языковых и мыслительно-речевых) единиц, которые
оказываются способными к взаимным переходам, к перекодированию.
Понятие смысла в его отношении к значению рассматривается в
статье Н. А. Слюсаревой «Смысл как экстралингвистическое явление»
[Слюсарева 1963: 185—199]. Смысл здесь определяется как особый тип
отношения между понятиями — как наличие связи между ними,
совокупность связей данного понятия с другими понятиями.
Экстралингвистический статус смысла как явления, связанного с деятельностью
мышления, по мнению автора, обусловливается следующими
факторами: а) смысл может быть выражен самыми различными средствами;
б) в пределах одного языка он передается средствами разных уровней
языковой системы (ср., например, отношение принадлежности в
случаях типа англ. ту sister's hand — the hand ofrny sister); в) он может быть
выражен средствами разных языков; г) смысл может стать понятным не
только из сведений, получаемых при помощи языка (имеются в виду
такие явления, как «подтекст», выступающий наряду со словесным
текстом, подразумевание, различные иносказания; речь идет также о
таких внеязыковых средствах выражения смысла, как жест, мимика).
Устанавливая связи между смыслом и значением, Н. А. Слюсарева
подчеркивает единство этих соотносительных явлений. Будучи одной
из сторон, характеризующих содержание понятия, смысл выявляется,
репрезентируется через значение слова. Он принадлежит
мыслительной сфере и реализуется в значении, относящемся к внутренней
стороне языка (развитие темы о соотношении лингвистической семантики и
«семантики отражения» см. в статье [Слюсарева 1973]).
На наш взгляд, эта характеристика взаимосвязей смысла и
значения верно отражает некоторые стороны сложного отношения смысла к
языку. Следует подчеркнуть, что для лингвистики в категории смысла,
относящейся к мыслительному содержанию, представляет интерес
прежде всего то, что связывает эту категорию с языком.
Проблема соотношения значения и смысла в деятельности
общения рассматривается в работах В. А. Звегинцева (см. [Звегинцев 1973 а;
1973 б]). Он справедливо подчеркивает, что значение и смысл не
независимы друг от друга. Смысл возможен постольку, поскольку
существуют значения, которые тем самым подчиняют мысль определенным
ограничениям; значения существуют не сами по себе, а ради смысла; в
деятельности общения смысловое содержание всегда представляет собой резуль-
128
Стратификация семантики
тат творческого мыслительного усилия, так как формируется в
неповторяющихся ситуациях, воплощая в себе соотнесение данной ситуации (или
образующих ее вещей) с внутренней моделью мира, хранящейся в
сознании человека; когда смысловое содержание преобразуется в
предложение, происходит переход соотнесения с внутренней моделью мира в
соотнесение с той объективизированной (лингвистической) моделью мира,
которая фиксирована в языке (см. [Звегинцев 1973 а: 97]).
Рассматривая соотношения языковых значений и смысла, В. А.
Звегинцев проводит разграничение между языком в его состоянии и языком
в его деятельности. При этом с точки зрения важности и
перспективности исследования смысловой стороны языка абсолютное предпочтение
отдается рассмотрению языка в его деятельности: в изучение включается
человек, учитывается и человеческий фактор, и техника общения — в
результате проблема смысловой стороны языка встает во весь рост. Когда
же изучается язык в его состоянии, то, по мнению В. А. Звегинцева,
отношение к человеку обычно имеет чисто декларативный характер, человек
легко элиминируется и перед исследователем остается лишь автономное
и авторитарное образование — язык «в самом себе и для себя» (см.
[Звегинцев 1973 а: 92]).
Думается, что оба аспекта изучения языка в равной степени
существенны, они дополняют друг друга. Изучение языка в его состоянии
имеет несомненный и объективно данный предмет —
объективированные языковые образования с их планом выражения и планом
содержания. Без изучения этого предмета невозможно исследование языка в
его деятельности. Причем в самих языковых значениях, взятых «в их
состоянии», уже заключены результаты мыслительной деятельности
человека, заключено отношение человека и отношение к человеку. Это
отражение «я» в языковых значениях давно изучается лингвистами,
стоящими на позиции изучения языка «в его состоянии».
В. М. Солнцев определяет языковые значения как константы
сознания, закрепленные общественной практикой за определенными
звуковыми комплексами и тем самым являющиеся не только фактами
сознания, но и фактами языка. Значения служат опорами, вехами при
формировании мысли, непосредственно участвуют в формировании
мысли. Смысл порождается с помощью значений, но не сводится ни к
отдельным значениям, ни к их сумме (см. [Солнцев 1974: 6, 10—11]).
Один из аспектов обсуждаемой проблемы — разграничение и
соотнесение уровней восприятия содержания текста. Пря-
Значение и смысл
129
мое отношение к обсуждаемому вопросу имеет разграничение,
проводимое Б. М. Лейкиной: «Наиболеесущественным... представляется
выделение двух основных уровней понимания: 1) языкового (первичного
кодового), в известном смысле буквального и поверхностного значения
текста, выводимого на основе чисто языковых фактов и
закономерностей из значений отдельных его составляющих (формальных языковых
единиц, как сегментных, так и суперсегментных), и 2) „глубинного",
или надъязыкового, ситуационного (вторичного кодового) значения
текста, т. е. того содержания, которое вкладывал в данный текст автор
и которое он выразил через языковое значение, функционирующее как
форма выражения ситуационного значения. Для выявления
последнего требуются не только языковые, но и неязыковые значения и
ассоциации и учет разнообразных факторов речевой ситуации (специфики
предметной области, с которой связано высказывание, условий
коммуникации, особенностей автора, его представления о реальных или
потенциальных реципиентах и т. д.)» [Лейкина 1974: 98].
Р. Г. Пиотровский различает, с одной стороны, несколько уровней
лингвистического восприятия сообщения (грамматический,
словарный, фразеологический, лексико-грамматическое распознавание
текста, семантико-синтаксический уровень распознавания содержания
сообщения, тот же уровень в сочетании с узуально-нормативным
аспектом восприятия сообщения), а с другой — глобальный уровень
понимания. «Переход от лингвистического к глобальному уровню понимания
требует... учета всей широкой ситуации, в рамках которой
осуществляется передача сообщения. Эта ситуация включает наряду с широким
контекстом, в котором происходит описываемое событие, оценку
личности собеседника и структуры его мнений..., а также такие
нелингвистические каналы коммуникации, как ритм речи, интонация,
выражение лица и телодвижения говорящего» [Пиотровский 1975: 33].
С точки зрения Г. П. Щедровицкого, на уровне «простой
коммуникации» смысл заключен в самих процессах понимания, соотносящих и
связывающих элементы текста-сообщения друг с другом и с
элементами восстанавливаемой ситуации. Смысл, рассматриваемый в качестве
самостоятельной структурной сущности, определяется как та
конфигурация связей и отношений между разными элементами ситуации
деятельности и коммуникации, которая создается или
восстанавливается человеком, понимающим текст сообщения. По мысли Г. П.
Щедровицкого, множество разных ситуативных смыслов выражается через
9—1959
130
Стратификация семантики
наборы элементарных значений и последующую организацию их в
структуры. Конструкции значений и принципы соотнесения и
совмещения их друг с другом используются индивидами в качестве
«строительных лесов» при понимании разнообразных сообщений, т. е. в
качестве средств при выделении смысла сообщений или даже в качестве
основных его компонентов. Значения и смыслы (или процессы
понимания) связаны между собой деятельностью понимающего человека и
являются разными компонентами этой деятельности (см. [Щедровиц-
кий 1974: 90—101]).
3. И. Клычникова выделяет в акте чтения два типа
преобразований: 1) преобразование оптически воспринимаемого текста в систему
языковых значений и 2) преобразование языковых значений в
смысловое содержание текста. Автор проводит различие между текстом на
семантическом уровне и текстом на смысловом уровне. На первом уровне
выступает последовательность языковых значений, а на втором —
последовательность смысловых категорий. На основе
экспериментальных данных выделяются четыре группы «категорий смысловой
информации»: категориально-познавательные,
ситуативно-познавательные, оценочно-эмоциональные и побудительно-волевые. Сквозь
призму этих смысловых категорий осуществляется понимание заключенной
в тексте информации (см. [Клычникова 1968: 84—85]).
В работах ряда лингвистов подчеркивается роль речи в
преодолении ограниченности и избирательности круга языковых средств с их
значениями при выражении бесконечного количества новых
конкретных смыслов. Так, В. М. Павлов, отмечая, что инвентарю языковых
средств свойственна известная односторонность и неполнота охвата
содержания речевого мышления, пишет: «Относительность языка
преодолевается речью. Это совсем не значит, что речь легко и просто
преодолевает относительность языкового инструментария. Речь
направлена на такое преодоление, в ней дана возможность „мыслить" вещи, не
отраженные или односторонне отраженные в семантике элементов
языка, взятых порознь и в отвлечении от речевого процесса, — слов,
фразеологии, грамматических форм. Речь позволяет выйти за их
пределы, создает новые, ситуативно и контекстуально обусловленные смыслы
целых речевых отрезков, в которых смысловую лабильность
обнаруживают и фиксированные содержания слов» [Павлов 1967: 157].
Подчеркивается принцип взаимодействия речевого мышления с чувственным
познанием. Это взаимодействие и «направляет речевое мышление на
Значение и смысл
131
преодоление относительности языковых средств в борьбе за
соответствие объекту» [Там же: 160].
Н. 3. Котелова обращает внимание на то, чем обусловлено новое
качество содержаний речи по отношению к содержаниям языка. Существенны
следующие факторы: 1) модификация, обогащение содержания самих
языковых единиц при изменении их статуса, с одной стороны, уже на уровне
словоформ, а с другой — при актуализации в данном речевом отрезке;
2) порождение новых по отношению к языку-системе содержаний
сочетаниями словоформ, разнообразие которых практически бесконечно;
3) значения соединений языковых единиц нетождественны простой сумме
значений этих единиц; 4) в речи реализуется содержание ряда
отражательных систем — мышления, знания и др. и обозначаются любые
действительные и мыслимые ситуации действительности. По мысли автора, в
результате действия всех этих причин из конечного набора лексических и
грамматических единиц образуются бесконечно разнообразные речевые
содержания (см. [Котелова 1975: 10—12,19—20,42, 52,64—70]).
С разграничением языка и речи связано рассматриваемое Б. М. Лей-
киной соотношение понятий значения и интерпретации, или
осмысления. Значение формальной единицы языка, представляющее собой
специфически языковую категорию, не зависит от речевой ситуации.
Осмысление же трактуется как «преломление языковой категории
значения через речевую ситуацию» (см. [Лейкина 1976: 82]).
Осмысление, возникающее в речи, обусловлено, помимо значения языковых
форм, условиями речевого общения и такими свойствами участников
ситуации, как оценка обстановки речи, предшествующий опыт и
уровень знаний, склад мышления, фонд ассоциаций [Там же: 82—83].
С нашей точки зрения, в речи (как в процессах говорения и
понимания, так и в результатах этих процессов — текстах) мы имеем дело со
сложным соотношением речевых реализаций языковых значений, с
одной стороны, и речевого смысла — с другой (речевой смысл базируется
не только на речевых реализациях языковых значений, но и на
контекстуальной, ситуативной и энциклопедической информации, на
различных элементах дискурса).
В семиологическом принципе описания языка, разрабатываемом
Ю. С. Степановым (см. [Степанов 1973; 1975 а: 122—143; 1975 б; 1998]),
преодолевается элементарное понимание знакового принципа как
простого соединения означаемого и означающего в знаках. Раскрываются
более сложные закономерности соотношения содержания и выражения
9*
132
Стратификация семантики
в языке — через ряд опосредовании и промежуточных ступеней, на
основе сложной иерархии единиц и ярусов. Семиологический принцип
кладется в основу описания плана содержания языка с учетом именно
языковых факторов структурирования семантического содержания.
Проблемы соотношения языковой семантики, мышления и
сознания в динамике речемыслительной деятельности рассматриваются
в книге В. А. Михайлова «Смысл и значение в системе
речемыслительной деятельности» [Михайлов 1992]. Для этой работы характерна
концентрация внимания на взаимосвязях собственно лингвистических,
психологических, логических и философских аспектов
рассматриваемых вопросов. Сознание трактуется как процесс и результат
трансформации сенсорной информации в репрезентирующую ее знаковую
форму. «Динамический процесс осознания мира и фиксации
результатов его познания средствами языка разворачивается в двух
противоположных направлениях — от образа к знаку и от знака к образу. В
деятельности все время осуществляется „перевод" с языка образов на язык
знаков и с языка знаков — на язык образов. Точнее говоря,
осуществляется трансформация образа в его знаковую модель и трансформация
знаковой модели через образ» [Там же: 51]. По мысли автора, языковая
способность человека — это способность трансформировать сенсорную
информацию в знаковую форму ее репрезентации, хранить и
передавать эту информацию в формах социально выработанной системы
коммуникативных знаков. Языковая способность трактуется как
сложившийся у человека в ходе его эволюционного и исторического развития
физиологический аппарат обработки информации в символах, как
система операций и правил трансформации сенсорной информации и
интерпретации знаковой информации в процессах мышления и
коммуникации, как присвоенный индивидом социально выработанный опыт
символизации взаимодействия со средой (см. Там же: 52). Языковая
способность характеризуется как владение «алгоритмом деятельности
обозначения, знанием операций обозначения — прямых (от образа
предмета к образу знака) и образных (от образа знака к образу
предмета)» [Там же: 78]. В этих суждениях, на наш взгляд, представляет
интерес комплексное осмысление потенциального, динамического и
результативного аспектов взаимодействия сенсорной и знаковой
(представленной в языковых знаках) информации.
Структура языкового содержания и смысла текста. Общая
проблематика стратификации семантики включает вопрос об особенностях
Значение и смысл
133
структуры языкового содержания, в частности структуры плана
содержания текста (ПСТ). Языковая сущность структуры ПСТ
проявляется в том, что она имеет как нелинейное, так и линейное,
синтагматическое выявление, обусловленное порядком следования словоформ.
Рассмотрим высказывание: Кирпичную пыль унесло ветром (В. Конецкий.
Повесть о радисте Камушкине). Линейное, синтагматическое
выявление ПСТ заключается в том, что языковые значения выступают в их
речевых реализациях последовательно, по порядку следования
словоформ. Сначала реализуется лексическое значение словоформы
кирпичную, затем — словоформы пыль и т. д. Сначала выступает
сигнализируемый прилагательным кирпичную комплекс содержательных
функций вин. падежа, ед. числа и женского рода, а затем уже комплекс этих
функций дублируется в существительном пыль. Далее следуют
лексические и грамматические значения, связанные со словоформой унесло, а
затем — ветром. Последовательно выступают и элементы
синтаксического содержания членов предложения. Все эти особенности
характеризуют языковую природу ПСТ, языковой характер структуры,
элементы которой соотнесены с линейно развертывающимися
формальными средствами.
В реализации ПСТ есть и нелинейные элементы. Так,
содержательные функции вин. падежа, ед. числа и жен. рода, выраженные в
словоформе кирпичную, реализуются не последовательно, а одновременно: в
каждой словоформе в едином комплексе выступают лексическое
значение и значения грамматические. Однако указанные нелинейные
элементы в реализации ПСТ выступают все же в рамках линейной
последовательности словоформ.
Иной характер имеет структура смысла текста. Она строится на
базе линейно развертывающегося содержания текста, но сама по себе
представляет собой такой смысловой результат этого развертывания, в
котором смысловые единицы и отношения между ними выступают
совместно, как элементы единого целого.
Так, смысловая структура приведенного выше текста Кирпичную
пыль унесло ветром основана на смысловом ядре — предикате (с
определенным конкретно-смысловым содержанием) и его аргументах,
связанных с семантической категорией объекта и семантическим комплексом
'орудие — субъект — причина', при определенных смысловых актуали-
зационных признаках (модальном, темпоральном, персональном и т. д.).
Соотношение предиката и его аргументов — это смысловые единицы и
134
Стратификация семантики
их связи, выделяемые в целостном комплексе, элементы которого не
образуют линейного ряда.
Одним из существенных признаков, отличающих структуру ПСТ
от структуры его смысла, является признак избыточности. В
структуру смысла входят лишь те элементы ПСТ, которые являются
информативно значимыми, т. е. вносят нечто новое в передаваемую и
воспринимаемую информацию. Между тем в ПСТ значительную роль играют
избыточные семантические элементы. В частности, в языках, для которых
действительно свойство обязательности грамматических категорий,
одним из следствий, вытекающих из этого свойства, является избыточность
грамматических значений. Эти значения обязательно выражаются в
каждом акте употребления данной формы, независимо от того,
существенно ли ее значение для смысла данного высказывания. Например: Посреди
кухни стоял дворник Филипп и читал наставление. Его слушали лакеи, кучер,
две горничные, повар, кухарка и два мальчика-поваренка, его родные дети.
Каждое утро он что-нибудь да проповедовал, в это же утро предметом его речи было
просвещение (А. Чехов. Умный дворник). Для данного текста
постоянными являются такие элементы смысла, как отнесенность ситуации к
прошлому (в данном случае — условному прошедшему времени
литературно-художественного повествования), оценка ситуации не как
побудительной и не как гипотетической, а как реальной (в данном случае речь
опять-таки идет об условно-художественной реальности), участие в
ситуации не говорящего и не слушающего, а «третьего лица» («третьих
лиц»). Эти смысловые элементы вытекают из ПСТ, но не воспроизводят
и не копируют в смысловой структуре той избыточности, которая
представлена в тексте, где каждая глагольная форма, подчиняясь «закону
обязательности» грамматических категорий, вновь и вновь выражает
значение прошедшего времени, изъявительного наклонения, а также (в
сочетании с подлежащим) участвует в выражении значения 3-го лица.
Разумеется, само по себе наличие избыточных элементов в ПСТ
отнюдь не безразлично для смысла. Напротив, как неоднократно
отмечалось, избыточность в содержании текста обеспечивает высокую степень
восприятия смысла (см., например, [Леонтьева 1967: 93—98; Никитина,
Откупщикова 1970: 7—9]). Однако следует проводить различие между
значимостью избыточности в ПСТ как одного из условий восприятия
смысла и избыточностью как фактором семантической структуры.
Избыточность определенных семантических элементов — это существенный
фактор структуры ПСТ; что же касается структуры смысла, то у нас нет
Значение и смысл
135
данных, для того чтобы приписывать ей этот признак как постоянное
свойство.
Как известно, возможно сокращение текста при сохранении его
смысла. Это явление представляет собой предмет специальных
исследований, имеющих прикладное значение (см. [Откупщикова 1971: 68—
77]). Подчеркнем, что сокращение текста предполагает и сокращение
плана содержания текста. С другой стороны, текст может
распространяться при сохранении смысла. При этом расширяется,
распространяется и план содержания текста. Эти факты возможного сокращения или
расширения объема ПСТ при сохранении его смысла еще раз
свидетельствуют об объективной обоснованности разграничения понятий
«план содержания текста» и «смысл текста».
Выше уже шла речь о дифференциации в сфере речевого смысла:
проводится различие между смыслом высказывания и смыслом
целостного текста. Заметим, что возможны и более дробные
членения. Ср. предложенное М. Я. Дымарским истолкование
дифференциации «смысл» применительно к теории текстообразования: в рамках
смысла целостного текста признается необходимым различать речевые
смыслы отдельных высказываний, речевые смыслы строевых единиц
текста и некоторое «результирующее» семантическое образование —
концепцию (данного фрагмента мира), ради которой и создается текст
(см. [Дымарский 2000: 262]).
О семантических категориях. Один из вопросов теории
семантики, привлекавших и привлекающих к себе внимание лингвистов
разных направлений и школ, — вопрос о семантических категориях.
Семантические категории рассматриваются в лингвистической
литературе как единицы и элементы, выделяемые в системе мыслительного
(смыслового) содержания, которое может быть выражено различными
средствами одного и того же языка и разных языков.
Наиболее обобщенные категории представляют собой
семантические константы (инварианты), находящиеся на вершине системы
вариативности (ср. такие категории, выделяемые в разрабатываемой нами
модели функциональной грамматики, как аспектуальность, темпораль-
ность, модальность, персональность, залоговость, качественность, ко-
личественносгь, локативность, посессивность, бытийность). Вместе с тем
могут быть выделены категории, представляющие собой разные уровни
вариативности семантической системы (ср., например, такие категории,
как процессность, длительность, футуральность, пассивность).
136
Стратификация семантики
Концепция семантических (понятийных) категорий в течение
длительного периода разрабатывается в двух основных направлениях:
1) анализируемые категории трактуются как некоторые общие и
универсальные понятия, рассматриваемые в типологических и
сопоставительных исследованиях в качестве основания для сравнения
различных способов их выражения в языках различного строя (работы,
в которых типологический и сопоставительный анализ базируется на
понятийных категориях или сходных понятиях, обозначаемых
разными терминами, относятся к разным течениям в лингвистике; см.,
например, [Меновщиков 1970; Серебренников 1972; Холодович 1970;
Храковский 1974; Zimek 1960; Fillmore 1968; Ultan 1970]);
2) семантические категории в их языковом воплощении
рассматриваются на основе теории поля при описании определенного
языка; семантическая категория выступает как содержательная основа
интеграции и функционального взаимодействия различных средств
их выражения, образующих в данном языке особого рода единства
(ср. используемое нами понятие функционально-семантического
поля), причем основным предметом исследования становится
взаимодействие элементов разных уровней языка, структура данного
функционального единства (соотношение центра и периферии,
континуальность, пересечения полей), соотношение универсальных и
неуниверсальных элементов в содержании того или иного поля в данном
языке или группе языков (см., например, [Гухман 1968; Гулыга, Шен-
дельс 1969; Маслов 1973; Щур 1974]; последнее направление
представлено и в работах, отражающих разрабатываемую нами модель
функциональной грамматики (см. [Бондарко 1971 а; 1971 б; 1983 а; 1983 б;
1984; 1996 а; 1999] и др.).
Оба направления в исследовании понятийных категорий тесно
связаны с грамматической традицией. Многие из работ, относящихся
к первому (типологическому) направлению, развивают ту сторону
концепций О. Есперсена, И. И. Мещанинова и их предшественников,
которая обращена к различиям в передаче определенных понятий в
разных языках. Второе же направление развивает те аспекты традиционных
концепций, которые обращены к разным средствам выражения данного
понятия преимущественно в одном и том же языке и к связям между
этими средствами (ср., в частности, отдельные замечания А. М. Пешковско-
го, некоторые аспекты концепции А. А. Шахматова, ту сторону теории
И. И. Мещанинова, которая связана с понятием системы, образуемой
Значение и смысл
137
понятийной категорией в ее языковой передаче, концепцию
модальности в трактовке В. В. Виноградова).
Семантические (понятийные) категории (такие, как возможность,
необходимость, императивность, одновременность, последовательность, по-
сессивносгь, начинательносгь, результативность, плюральносгь, каузатив-
носгь и т. п.), с одной стороны, представляют собой отражение свойств и
отношений реальной действительности, а с другой — имеют опору на
язык. Речь идет о потенциальной опоре на всю совокупность возможных
средств и их комбинаций в одном языке и в разных языках. Что касается
языковых значений, то они выступают в конкретной «языковой одежде» —
как значения, «привязанные» к определенным морфологическим,
синтаксическим, словообразовательным или лексическим средствам или их
конкретным комбинациям в данном языке. Грамматические, лексико-грамма-
тические (в частности, словообразовательные) и лексические значения
являются результатом процесса языковой интерпретации семантических
категорий. В ходе этого процесса семантические категории получают
определенное преломление в системе данного языка, становятся (уже в
преобразованном виде) элементами его подсистем, подвергаются влиянию
специфических сторон его строя. Связь между семантическими
категориями как элементами смыслов, которые нужно выразить, и языковыми
значениями постоянно актуализируется в речи, в конкретном высказывании (о
понятийных категориях и аналогичных понятиях — при разной
терминологии — см. работы, указанные в I части этой книги; кроме того, см.,
например, [Brunot 1953; Koschmieder 1965: 72—89, 101—106, 159—160,
211—213 и ел.]).
Хотя семантические категории и языковые значения тесно связаны
друг с другом как разные стороны мыслительно-языкового
содержательного комплекса, дая нас сейчас важно подчеркнуть различия между теми и
другими. Именно благодаря возможности реализации в разных языковых
значениях, связанных с разными формальными средствами,
семантические категории обладают относительной самостоятельностью. Одно и то же
смысловое содержание может находить отраже-ние и реализацию в
разных языковых значениях, и это выявляет относительную
самостоятельность мыслительного и языкового содержания, что является одним из
важных факторов, которые должны учитываться при обсуждении вопросов,
связанных с теорией лингвистической относительности.
Введем пояснение, касающееся терминологии. В предшествующем
изложении в ряде случаев указывались синонимы используемых терми-
138
Стратификация семантики
нов, в частности речь шла о «семантических (понятийных) категориях».
Это связано с тем, что в работах разных лет в данной сфере терминологии
проявляются различия. Сейчас я предпочитаю говорить о
семантических категориях, тогда как в книге 1978 г. речь идет преимущественно
о категориях понятийных. Терминологическая вариативность
проявляется и в существующей литературе вопроса.
Приведенные выше суждения о соотношении значения и смысла,
высказываемые учеными разных направлений и школ, не
представляют собой изолированных, обособленных взглядов. Эти суждения
обусловлены и подготовлены предшествующей традицией. Она
получила дальнейшее развитие в широком круге наблюдений, относящихся
к тому же направлению в разработке данного вопроса.
Как показывает предшествующее изложение, в лингвистической
литературе о соотношении значения и смысла высказано немало
важных теоретических суждений. Намечены контуры проблематики.
Выявлена необходимость дифференциации разных аспектов
семантического содержания и исследования их связей. Определены некоторые
дифференциальные признаки этих аспектов. В самом общем виде
намечены некоторые приемы выявления различий между мыслительной
и языковой стороной семантического содержания.
Выделим наиболее существенное в рассмотренных выше точках
зрения.
1. Значение представляет собой содержательную сторону
определенной единицы данного языка, тогда как смысл (один и тот же смысл)
может быть передан разными единицами в данном языке и единицами
разных языков, кроме того, он может быть выражен не только
языковыми, но и неязыковыми средствами.
2. Значение той или иной единицы представляет собой элемент
языковой системы, тогда как конкретный смысл — это явление речи,
имеющее ситуативную обусловленность.
3. Из связи значения с языковыми единицами и с системой данного
конкретного языка вытекают проявления неуниверсальности
языковых значений. Значения единиц разных языков могут не совпадать по
своей содержательной характеристике, по объему, по месту в системе.
Что же касается смысла, то он заключает в себе содержание
отражательной деятельности человека.
4. Следствием связи значений с языковыми единицами и с
языковой системой в целом является относительная ограниченность состава
Значение и смысл
139
значений языковых единиц при неограниченности выражаемых в речи
конкретных смыслов.
5. Возможность выражения в актах речи бесконечного количества
новых смыслов связана с такими факторами, как нетождественность
содержания, выражаемого сочетаниями языковых единиц, простой
сумме их значений, ситуативная обусловленность смыслов, участие не
только языкового, но и неязыкового знания в формировании смысла.
6. Во взаимосвязи значения и смысла существенны отношения
средства и цели: языковые значения служат средством (точнее, одним из средств)
для выражения смысла в том или ином конкретном высказывании.
7. Значения языковых единиц в акте речи и передаваемый смысл
находятся в отношении перекодирования. Направление перекодирования
зависит от позиции говорящего и слушающего: говорящий перекодирует
передаваемый смысл в значения, а слушающий перекодирует значения
воспринимаемых им знаков в смысл (это положение эксплицитно
выражено далеко не всеми исследователями, рассматривающими
соотношение значения и смысла, но оно, на наш взгляд, имеет принципиально
важное значение и должно быть включено в ряд основных принципов).
Языковая категоризация семантики получает в современной
лингвистической литературе освещение в различных теоретических
направлениях, отражающих, с одной стороны, многомерность самого
предмета анализа, а с другой — множественность исходных
принципов анализа, различия научных парадигм. Ср., в частности, теорию
семантических примитивов (элементарных смыслов) в интерпретации
А. Вежбицкой [Вежбицкая 1999], разработанную Ю. Д.Апресяном
концепцию семантики в системе интегрального описания языка (см.
[Апресян 1995]), когнитивные исследования, основанные на понятии
концепта, исследования, ориентированные на понятие языковой личности, на
теорию смыслового строения языка Н. Ю. Шведовой, построенную на
основе анализа системы местоимений (см. [Шведова, Белоусова 1995]).
Упомянутые концепции имеют существенное значение для
развития лингвистической теории семантики. Эта проблематика требует
специального детального рассмотрения. В данной работе выделен и
охарактеризован лишь один из возможных подходов к проблеме
стратификации семантики — подход, определяющий семантические
основания разрабатываемой нами модели функциональной грамматики.
Наша задача заключается в изложении определенной концепции
языкового содержания как одной из возможных теоретических систем.
Глава 2
Интенциональность
грамматических значений
О понятии «интенциональность»
Исследование языковых значений в высказывании и целостном
тексте целесообразно соотнести с понятием интенциональности
(см. [Бондарко 1994; 1996 а: 59—74]). Имеется в виду связь языковых
значений с намерениями говорящего, с коммуникативными целями
речемыслительной деятельности, т. е. способность содержания,
выражаемого данной языковой единицей, в частности грамматической
формой (во взаимодействии с ее окружением, т. е. средой), быть одним
из актуальных элементов речевого смысла.
Содержание рассматриваемого понятия находит отражение в
правилах следующего типа: «Если говорящий хочет предостеречь от
выполнения неагентивного неконтролируемого, „ошибочного" действия,
которое, как он полагает, может осуществиться после произнесения
прескрипции, он должен употребить императивную форму СВ» [Хра-
ковский 1988: 273] (имеются в виду случаи типа Не провалитесь! и т. п.).
Интенциональность может рассматриваться как свойство
языковых значений разных типов — как лексических, так и грамматических.
В сфере лексики это свойство выступает со всей очевидностью.
Закономерно, что вопрос об «осознании смысла» применительно к
содержанию языковых единиц первоначально был поставлен по отношению к
лексической семантике. С. Д. Кацнельсон писал: «Только
употребление полнозначных слов связано с осознанием их смысла. Говорящие,
как правило, отдают себе отчет в содержании таких слов и могут по
желанию эксплицировать их содержание с помощью парафразы или
толкования, синонимической замены или „наглядного определения"
(указания на подразумеваемый словом предмет). Владение грамматическими
формами характеризуется иной когнитивной модальностью. Хотя
выражение мысли и ее понимание совершается при посредстве грамматиче-
142
Стратификация семантики
ских форм, в фокусе внимания участников речевого общения находится
лишь вещественное содержание речи. Функции грамматических форм
осознаются лишь вместе с полнозначными словами и при их
посредстве. Толкование грамматических форм в отдельности представляет для
говорящих значительные трудности. Оно становится возможным лишь
тогда, когда грамматический строй становится объектом научного
познания» [Кацнельсон 1972: 114—115].
В суждениях С. Д. Кацнельсона значительную ценность
представляет сама постановка вопроса об осознании содержательных функций
языковых единиц участниками речевого акта, о возможных проявлениях
такой осознаваемости, о различиях в данном отношении между
лексическими и грамматическими содержательными функциями. На наш взгляд,
проблема смысловой информативности (релевантности), связанная с
возможной осознаваемосгыо смысла, его включением в фокус внимания
участников коммуникации, актуальна и по отношению к грамматической
семантике, к функциям грамматических форм. В сфере грамматики можно
наблюдать и различия в «степени интенциональности», и возможность
неинтенционального функционирования языковых средств.
Понятия интенции и интенциональности играют центральную роль
в теории речевых актов (см. [Новое в зарубежной лингвистике 1986; Sear-
1е 1983; Философия, логика, язык 1987]). Ср. такие коммуникативные
цели высказываний, как вопрос, ответ, приказ, просьба, совет, запрет,
разрешение, сожаление, приветствие, поздравление, информация о
фактах, обещание, обязательство, предупреждение, критика, оценка,
жалобы и т. п. [Остин 1986: 22—129; Гловинская 1993: 158—218].
Вопрос об отношении выражаемой семантики к намерению
говорящего имеет существенное значение для широкой проблематики
речевой деятельности (см. [Кацнельсон 1972; Павлов 1985: 3—24; Касе-
вич 1988: 10—42, 237—277; Моделирование языковой деятельности...
1987; Кубрякова 1991: 21—81]), для различных аспектов
лингвистической проблематики высказывания (ср. рассмотрение принципов
структурирования речевых высказываний в кн. [Адмони 1994]).
Проблема интенциональности затрагивается при обсуждении
изменений лингвофилософских парадигм в когнитивных науках [Степанов
1991: 9; Руденко 1992: 22—23; Петров 1985: 474]. Пока трудно говорить
о непосредственной связи философских истолкований понятия
интенциональности с его лингвистической интерпретацией, однако отдельные
пересечения этих теоретических сфер не могут быть исключены.
Интенциональность грамматических значений
143
Примером проявления интенциональности в сфере
грамматических значений может служить смысловая актуализация семантики
времени в высказываниях, включающих соотношения временных форм:
Я здесь жил, живу и буду жить. Показательны речевые поправки,
связанные с заменой одной формы времени другою: С особенной силой чувствую
сейчас — или, скорее, чувствовал сейчас на гулянье эту великую радость —
любви ко всей (Л. Толстой. Дневники). Ср. интенциональность видового
противопоставления при выражении ситуаций типа «попытка —
результат»: Уговаривал, да не уговорил; — Ты сдавал экзамен? — Сдавал. —
И сдал? Очевидна интенциональность семантики лица в случаях
типа — Я так не думаю. Это вы так думаете, интенциональность
семантики императива: — Подождите! и т. п.
Предлагаемая интерпретация признака интенциональности не
относится к теории речевых актов. Мы не оперируем понятиями локутив-
ного, иллокутивного и перлокутивного акта. Проводимый нами анализ
включает своего рода проекцию на коммуникативные цели
высказывания (например, при описании видовых функций учитывается
направленность высказывания на изображение процессов или на самую
общую информацию о факте), однако во всем основном этот анализ
остается в сфере «традиционного» системно-функционального
исследования грамматической семантики. Новым по отношению к тому
направлению исследования, которое было представлено в
предшествующих работах автора, является особый акцент на вопросах: для чего
говорящий употребляет данную форму? что он хочет выразить?
Итак, принимая во внимание теорию речевых актов и учитывая
результаты ее разработки, мы трактуем понятие интенциональности в
особом аспекте. Предметом проводимого нами анализа являются не
сами по себе коммуникативные цели высказывания, а семантические
функции грамматических форм в их отношении к смысловому
содержанию высказывания, к тому, что имеет в виду и хочет выразить
говорящий (ср. в концептуальной системе Э. Кошмидера понятие «I — inten-
tum, das Gemeinte, мыслимое, содержащееся в мысли», соотносящееся
с понятием «D, designatum, Bezeichnetes, обозначаемое» [Koschmieder
1965: 205, 211—212]). Для изучения интенции говорящего
существенны такие понятия, как «текущее сознание говорящего», «смысл
текущего текста» [Моделирование языковой деятельности... 1987: 43—55].
«Имеющееся в виду» может включать коммуникативные цели,
которые анализируются в рамках теории речевых актов, например (при
144
Стратификация семантики
рассмотрении функций форм повелительного наклонения), приказ,
совет, предостережение и т. п., однако рассматриваемые нами актуальные
смысловые элементы выходят далеко за пределы подобных
коммуникативных целей. Нас интересует, что хочет выразить говорящий с точки
зрения отношения обозначаемых ситуаций к смыслам, охватываемым
такими категориями, как время (и, шире, темпоральность), вид и другие
средства выражения характера протекания действия во времени (аспек-
туальность), временные отношения
одновременности/последовательности (таксис), временная локализованность/нелокализованность,
реальность/ирреальность (возможность, необходимость и т. п.), лицо, субъект,
объект, качество, количество, пространство, бытийность, посессивность,
обусловленность (условие, причина, цель, уступительносгь). Исследуются
(с особой точки зрения — по отношению к признаку интенционально-
сти) функциональные потенции конкретных грамматических форм
(форм вида, времени, наклонения, лица, залога, числа, падежа и т. п.) и
реализации этих потенций в высказывании.
Одним из факторов, определяющих реализацию свойства интенцио-
нальности в высказывании, является межкатегориальное
взаимодействие. Интенциональные функции — это не изолированные назначения
отдельных грамматических категорий, а семантические комплексы,
включающие элементы разных категорий. В этих комплексах
(например, с элементами аспектуальности, таксиса, временной локализованно-
сти, темпоральности и модальности) в зависимости от конкретных
условий речевого употребления (коммуникативной цели высказывания, его
синтаксической структуры, лексики, контекста, речевой ситуации) на
передний план с точки зрения «степени интенциональносги» может
выступать то один, то другой компонент семантического комплекса.
Поэтому актуальная цель употребления формы, представляющей
определенную грамматическую категорию, может быть связана не с ее значением
непосредственно (хотя оно и участвует в реализации этой цели), а с
«соседними» категориями (не обязательно грамматическими: это могут быть
семантические категории, выражаемые разноуровневыми средствами).
Так, формы совершенного и несовершенного вида могут употребляться
не «ради вида» (видовых значений самих по себе), а прежде всего ради
таксиса, ради временной локализованное™/нелокализованности, ради
времени. Речь идет о семантике, связанной с видом, но не являющейся
непосредственно значением данной видовой формы. Приведем
примеры, иллюстрирующие воздействие семантики времени и временной
Интенциональность грамматических значений 145
локализованное™/нелокализованносги на употребление видов: Князь
Андрей пожал плечами и поморщился, как морщатся любители музыки,
услышав фальшивую ноту (Л. Толстой. Война и мир); — Знаешь: он
скоропостижно умер. — Ежедневно скоропостижно умирают сотни, тысячи людей
(Ю. Нагибин. Дорожное происшествие). В подобных случаях
употребление форм СВ и НСВ обусловлено соотнесением значений конкретного
(локализованного во времени) факта в прошлом и узуального действия,
отнесенного к широкому плану настоящего неактуального. Ср.
замечание Ф. Лемана о том, что в случаях типа Петров придет мотивацией
к употреблению СВ является не целостность действия, а скорее
«будущее» и «однократность» [Lehmann 1986: 150—151].
Один из наиболее сложных вопросов в проблематике интенцио-
нальности — это критерии и способы определения наличия или
отсутствия данного признака, а также степени его актуализации. В какой-то
мере могут быть использованы упомянутые выше контрасты времен,
видов и т. п., а также поправки, вносимые говорящим в процессе речи,
реплики слушающего, свидетельствующие о выделении отдельных
форм с их семантическими функциями. При анализе грамматической
семантики возможно использование вопросов-тестов типа «для чего
употребляется данная форма?», «что хочет выразить говорящий при ее
употреблении?». Однако в целом экспликация интенциональности
связана со значительными затруднениями.
При изучении интенциональности мы затрагиваем
психолингвистические и психологические аспекты рассматриваемой проблематики.
Конечно, на каких-то этапах анализа можно абстрагироваться от
вопросов, относящихся к процессам «речевого мышления», однако в самой их
постановке, возможно, отражается перспектива дальнейших
исследований. В этой перспективе важную роль играет разработка значимости
понятия интенциональности в системе соотношения значения и
смысла для исследования детской речи (см. [Цейтлин 2001: 330—336]).
Аспекты интенциональности
Понятие интенциональности в предлагаемой интерпретации
включает два аспекта: 1) аспект актуальной связи с намерениями
говорящего в акте речи, с коммуникативной целью, с целенаправленной
деятельностью говорящего, т. е. с тем, что он хочет выразить в данных
10—1959
146
Стратификация семантики
условиях коммуникации, — аспект «собственно интенциональный» (ср.
суждения M. M. Бахтина о «речевой воле говорящего» [Бахтин 1979:
256]); 2) аспект смысловой информативности — имеется в виду
способность данной функции быть одним из элементов выражаемого смысла.
С рассматриваемыми аспектами понятия интенциональности
применительно к грамматическим значениям и функциям сопряжены
следующие вопросы: 1) связано ли данное значение со «смыслом
говорящего», с тем, что он «имеет в виду», «хочет выразить»? (речь идет об
отношении грамматического значения к интенции говорящего, намерению,
речевому замыслу); 2) характеризуются ли анализируемые
грамматические значения (значения грамматических единиц, классов и категорий)
смысловой информативностью (смысловой релевантностью)?
Эти вопросы (соотнесенные с двумя указанными выше аспектами
понятия интенциональности) тесно связаны друг с другом. Вопросы
первого типа касаются «субъективного смысла» (формирующегося в
речи говорящего и воспринимаемого слушающим, осознаваемого в
динамике мыслительно-речевой деятельности участников речевого акта),
тогда как вопросы второго типа отражают прежде всего отношение
грамматического значения к «объективным» (общеинформативным)
аспектам смыслового содержания, выражаемого языковыми средствами.
Аспект интенциональности, связанный с актуальным намерением
говорящего в речевом акте, играет важную роль в различных
направлениях теории высказывания. Так, А. А. Масленникова использует
понятие интенциональности в системе анализа «скрытых смыслов»
(имеются в виду смыслы, вербально не выраженные в тексте
сообщения, но воспринимаемые адресатом как подразумеваемые и
интерпретируемые им на основе языковой компетенции, знаний о мире и
имеющихся в тексте сообщения показателей [Масленникова 1999: 4]).
Аспект понятия интенциональности, заключающийся в смысловой
информативности рассматриваемых семантических элементов,
нуждается в особых пояснениях. Имеется в виду смысловая информативность
той или иной семантической функции не только в живом акте речи,
когда налицо и намерения говорящего, и процесс их реализации, но и
в тех условиях, когда перед нами «готовый текст» и намерения
говорящего фигурируют лишь как то, что было задумано при создании данного
текста. Создавая текст (художественного произведения, научного труда,
письма и т. д.), автор стремится передать то или иное смысловое
содержание, но в момент прочтения налицо лишь определенный результат
Интенциональность грамматических значений
147
реализации этих намерений. В таких случаях интенциональность
выступает прежде всего как участие семантической функции того или
иного языкового средства в смысле текста. Связь с намерениями автора
существует, но в особом варианте: когда-то актуальные намерения
представлены в их реализации (вопрос «что хотел сказать автор?» может
возникать, но отсутствуют условия непосредственного акта речи).
В любом случае, говоря о рассматриваемом аспекте понятия интен-
циональности, мы имеем в виду смысловую информативность данной
семантической функции, ее «выход в смысл», способность быть одним
из элементов передаваемого смысла (как при наличии, так и при
отсутствии актуальной связи с намерениями говорящего или пишущего).
Можно ставить вопрос и в абстрактной, отвлеченной форме: способно
ли (и в какой степени способно) данное значение быть актуальным
элементом выражаемого смысла (смысла, представляющего собой
результат реализации намерений говорящего или пишущего)?
Указанные аспекты понятия интенциональности тесно связаны
друг с другом. Намерение говорящего лежит в основе выражаемого в
процессе речи и «готового» содержания, обладающего информативной
значимостью. С другой стороны, смысловая информативность данного
грамматического значения является необходимым условием его
использования в речи (при взаимодействии системного значения
грамматической формы с элементами внутриязыковой и внеязыковой среды)
для реализации намерений говорящего.
В принципе то, что было представлено выше как аспекты понятия
интенциональности, можно трактовать и как разные (хотя и связанные
друг с другом) понятия. В этом случае целесообразно оперировать и
разными терминами. Один из возможных вариантов заключается в
том, что термин «интенциональность» может рассматриваться как
соответствующий лишь актуальной связи анализируемых значений и
функций с намерениями говорящего, а по отношению к тому, что выше
фигурировало как «второй аспект» данного понятия, может
использоваться термин «смысловая информативность». Этот вопрос требует
дополнительного анализа. На данном этапе исследования мы отдаем
предпочтение более широкой интерпретации понятия
интенциональности (с выделением упомянутых аспектов), поскольку она позволяет
рассматривать эти аспекты в их взаимосвязях.
Выделение указанных выше аспектов понятия интенциональности
связано с тем, что в самом речевом смысле заключены две стороны —
ю*
148
Стратификация семантики
«деятельностная» (динамическая) и «результативная» (сопоставимая с
понятием статики). Иначе говоря, смысл может рассматриваться, с
одной стороны, в аспекте мыслительно-речевой деятельности, как
процесс, а с другой — как результат (смысл «готового высказывания» и
«готового текста»).
Смысловая актуализация грамматических значений
в художественных текстах
Особые функции смысловой актуализации грамматических значений
выступают в художественных текстах. В поэтических произведениях
контрасты значений противопоставленных друг другу компонентов
определенной грамматической категории могут приобретать особую функцию
связи с поэтическими смыслами и образами. Р. О. Якобсон писал: «В
стихах Пушкина поразительная актуализация грамматических
противопоставлений, особенно в области глагольных и местоименных форм,
сочетается с тонким вниманием к выражаемому смыслу. Нередко отношения
контраста, близости и смежности между грамматическими временами и
числами, глагольными видами и залогами играют непосредственно
главенствующую роль в композиции того или иного стихотворения;
подчеркнутые фактом вхождения в конкретную грамматическую
категорию, эти отношения приобретают эффект поэтических образов, и
мастерское варьирование поэтических фигур становится средством
повышенной драматизации поэтического повествования» [Якобсон 1987: 215].
По мысли Р. О. Якобсона, «драматический потенциал» русских
морфологических категорий с особой интенсивностью выявляется в «Медном
Всаднике» А. С. Пушкина: «Ограничение, имплицируемое русским
совершенным видом, не может быть отнесено к действиям Петра, будь то
в ипостаси живого императора или медной статуи. Ни одно
изображающее его повествовательное предложение не использует личных
форм глаголов совершенного вида: стоял, глядел, думал, стоит, сидел, воз-
вышался, несется, скакал. История же мятежа Евгения, напротив,
рассказана целиком в суматохе задыхающихся перфективов: проснулся,
вскочил, вспомнил, встал, пошел, остановился, стал, вздрогнул, прояснились в
нем страшно мысли, узнал, обошел, навел, стеснилась грудь, чело прилегло,
глаза подернулись, по сердцу пламень пробежал, вскипела кровь, стал, шепнул,
пустился, показалось ему» [Якобсон 1987: 33]. И в другой статье: «В „Мед-
Интенциональность грамматических значений
149
ном Всаднике" идею чистой длительности передает несовершенный вид
глаголов... Выражаемая ими незавершенность действия резко
контрастирует с завершенным, ограниченным характером окружающих
событий; здесь проявляется один из наиболее выразительных, наиболее
ярких и драматичных приемов у Пушкина: использование глагольных
морфологических категорий — видов, времен, лиц — как средств
актуализации действия» [Якобсон 1987: 169].
Различные аспекты актуализации грамматических значений в
содержании поэтического текста раскрываются в современных
исследованиях. Ср. приводимые Л. В. Зубовой примеры актуализации
временных и залоговых значений в поэзии М. Цветаевой, в частности
противопоставление настоящего и будущего времени, сопряженное с
противопоставлением «я» и «ты», при употреблении архаической формы
«есмь»: Я—есмъ. Ты — будешь. Через десять весен I Ты скажешь: — есмь! —
а я скажу: — когда-то... (М. Цветаева. Я — есмь. Ты — будешь. Между
нами — бездна...) [Зубова 1989: 213—214]; ср. также противопоставление
активности / пассивности: Вепревержец, пей и славь I С нами мчащуюся —
мнимую — /Юность невозвратимую! (М. Цветаева. Федра).
Степени интенциональности
Интенциональность, характеризующая функции грамматических
форм, может проявляться в разной степени. В одних случаях данный
признак выражен явно, эксплицитно, тогда как в других он выступает
менее четко (между наличием и отсутствием интенциональности нет
резких граней).
Приведем некоторые примеры. Интенциональность семантических
функций форм времени четко проявляется при их «нефиксированном»
употреблении в ситуативно актуализированной речи, создающей условия
для явно выраженной противопоставленности временных планов с точки
зрения момента речи (см. приведенные выше примеры). При
фиксированном употреблении форм времени в ситуативно неактуализированной
речи интенциональность временных функций может быть выражена
не столь явно. Так, для научных работ, в которых речь идет о постоянных
явлениях и отношениях (например: Функции грамматических форм
зависят...), характерен общий «темпоральный ключ» текста (план
«настоящего постоянного»), который так или иначе отражается в содержании
150
Стратификация семантики
отдельных высказываний, но не подчеркивается, не акцентируется
в каждом из них. Актуальное отношение к моменту речи отсутствует,
«чередования времен» для таких текстов не характерны, хотя и
возможны (если сама тема предполагает соотношение разных временных
планов). Сходные проявления «слабой интенциональности» характерны
для нарративных текстов, особенно для художественного
повествования, не связанного с подчеркнутой отнесенностью событий к тому или
иному историческому периоду, с противопоставлением прошлого и
настоящего. Аналогичное различие в степени интенциональности
выявляется и при нефиксированном (ситуативно актуализированном)
употреблении глагольных и местоименных форм лица в «плане речи»
(по Э. Бенвенисту) и при их фиксированном (ситуативно неактуали-
зированном) употреблении в «плане истории».
Разумеется, семантические функции форм времени и лица во всех
случаях связаны с тем или иным отношением содержания
высказывания к действительности с точки зрения говорящего (ср. понятие
предикативности в истолковании В. В. Виноградова [1975: 264—271]).
Однако в ситуативно актуализированной и ситуативно неактуализирован-
ной речи выступают разные типы интенциональности с точки зрения
степени актуализации рассматриваемых функций в данном
высказывании или в его фрагменте.
Возможны случаи, когда один компонент данной грамматической
категории существенно отличается от другого по степени
интенциональности. Так, семантика повелительного и сослагательного наклонения,
непосредственно связанная с коммуникативными целями высказывания и
намерениями говорящего, характеризуется «сильной» интенциональносгью,
тогда как изъявительное наклонение выступает в данном отношении как
немаркированная форма. В принципе и формы изъявительного
наклонения могут выступать в употреблении, отличающемся четко выраженной
интенциональносгью, особенно в тех случаях, когда контраст наклонений
в высказывании подчеркивает положительный семантический признак
реальности (например: Нас волнует не то, что было бы, а то, что было), однако
в целом для форм индикатива это не характерно. Сама по себе
регулярность их функционирования в роли основного способа представления
модальности обусловливает относительную нейтральность с точки зрения
проявлений интенциональности.
Особые условия смысловой актуализации грамматической
семантики представлены при переносном употреблении грамматических
Интенциональность грамматических значений
151
форм (при транспозиции). Ср. образную актуализацию прошлого при
употреблении форм настоящего времени в функции настоящего
исторического (Я его спрашиваю...), образное представление «участия
говорящего» при употреблении глагольных и местоименных форм 1-го л. мн. ч.
в ситуации обращения к адресату с различными прагматическими
оттенками, вытекающими из коллизии значения формы и контекста (речевой
ситуации): —Полуношничаем, рыбаки?... (Ю.Казаков. Ночь); Иванов.
Смешная. Саша. Отлично. Мы, кажется, улыбаемся! Будьте добры,
соблаговолите егце раз улыбнуться! (А. Чехов. Иванов); Как мы себя чувствуем?
Конечно, транспозиция (в частности, темпоральная) нередко бывает
«автоматическим» употреблением привычных оборотов речи, однако
показательна сама возможность такого языкового представления
некоторого смысла, при котором грамматическое значение формы
актуализируется в функции, имеющей метафорический характер. Подобные метафоры
могут быть живыми образами, осознаваемыми участниками речевого
акта; ср. оборот «как сейчас вижу» и его трансформацию в необычное «как
тогда вижу»: Не «как сейчас вижу», — так сейчас уже не вижу! — как
тогда вижу ее коротковолосую, чуть волнистую, никогда не склоненную, даже в
письме и в игре отброшенную голову... (М. Цветаева. Мать и музыка).
Способность к актуализированной реализации свойственна не
только семантическим функциям языковых единиц, представляющих
грамматические категории в собственном смысле (опирающиеся на
специальные системы противопоставленных друг другу рядов форм), но и тем
функциям, которые соотносятся с сочетаниями разноуровневых
языковых средств. В русском языке таковы, в частности, функции
локализованное™ / нелокализованности действия (и ситуации в целом) во времени.
Ср.: Ознобишин сыто крякнул, как крякают старые огромнобородые кучера...
(С. Сергеев-Ценский. Печаль полей); —Как же все это случилось?
—спросил Лопатин. .. — Обычно, как все случается (К. Симонов. Левашов).
Наиболее интенциональны те категории, которые отражают
актуальное в данном акте речи отношение обозначаемой ситуации к
действительности. Речь идет прежде всего о категориях модальности,
темпоральное™, временной локализованности и персональное™, охватываемых
понятием предикативности, но не только о них. Интенциональными
могут быть все те элементы грамматической семантики, которые отражают
(могут отражать) «актуальное для говорящего» в передаваемом
смысловом содержании. Такова семантика времени, таксиса, залоговое™,
субъектное™, объектное™, качества, количества, пространства, бытийносги,
152
Стратификация семантики
посессивности, обусловленности (условия, причины, цели, усгупительно-
сти). Каждая из этих категорий в ее речевой реализации может быть
актуальным и акцентируемым элементом того смысла, который хочет
передать говорящий.
За интенциональностью того или иного грамматического значения
всегда стоит актуальность, существенность для говорящего того пред-
сгвления (в человеческом сознании и его языковом воплощении), которое
лежит в основе данного значения. Ср. суждения Г. Рейхенбаха о
соотношении времени и собственного «я» в «психологическом опыте человека».
«Переживание времени связано с переживанием нашего
собственного „я", с переживанием собственного существования. „Я существую"
значит „я существую сейчас", однако существую в некоем „вечном
теперь" и чувствую себя тождественным самому себе в неуловимом
потоке времени» [Рейхенбах 1985: 130]. Разумеется, «психологический опыт
человека» нельзя отождествлять с содержанием, выражаемым
грамматическими формами. Речь идет лишь о сложном и опосредствованном
отражении психологического опыта в языковых значениях.
Существует целый ряд категорий грамматики, которые способны
реализоваться в речи как актуальные элементы выражаемого и
воспринимаемого смысла. Если использовать по отношению к грамматической
семантике, выступающей на уровне высказывания, термин
«категориальная ситуация» (с дифференциацией по категориям), то речь идет о
ситуациях аспектуально-таксисных («длительность — наступление
факта», «цепь сменяющих друг друга фактов» и т. п.), квалитативных
(Последнююрубашку отдаст), квантитативных (Не сосед, а соседи...),
локативных (Ходит по комнате из угла в угол), посессивных (У него нет денег),
кондициональных, каузальных и т. п.
Интенциональносги противостоит неинтенциональность. Речь
идет о способности той или иной грамматической формы выступать в
таком употреблении, при котором выражаемое ею значение не
участвует в реализации намерений говорящего и не является актуальным
элементом смысла высказывания (хотя и включается в механизм его
порождения в силу облигаторности внутриязыковых правил). Примером
проявления свойства неинтенциональности может служить выражение
отнесенности действия к лицу мужского или женского пола в случаях
типа Эту тему я затрагивал (затрагивала) в ранее вышедших работах.
Употребление форм мужского или женского рода, указывающих на пол
лица-субъекта, обусловлено в таких случаях не намерением говорящего
Интенциональность грамматических значений
153
выразить это отношение, а грамматической облигаторностью (ср.
высказывания с формами настоящего времени типа Эту тему я
затрагиваю..., где отношение к полу не выражено).
При анализе высказываний рассматриваемого типа не могут быть
использованы формулировки типа «Если говорящий хочет выразить
отношение лица-субъекта к мужскому или женскому полу, он
употребляет глагольную форму прошедшего времени ед. числа муж. или жен.
рода». Возможны иные формулировки, например: «Если говорящий
хочет выразить отношение действия, осуществляемого
субъектом-лицом, к прошлому, он употребляет форму прошедшего времени и при
этом (если употреблена форма ед. числа) показателями муж. или жен.
рода облигаторно выражается отношение действия к лицу мужского
или женского пола». Иными словами, говорящий употребляет
глагольные формы с показателями рода не потому, что он хочет передать
смысл 'субъект действия —лицо мужского (женского) пола', а потому,
что он не может не выразить отношение к полу, связанное с
облигаторностью категории рода в данном классе форм.
Говоря о неинтенциональности, мы имеем в виду не постоянное
(инвариантное) свойство значения того или иного языкового средства,
а определенную способность, которая в части случаев может и не
реализоваться. Речь идет, в частности, не о постоянном, инвариантном
свойстве функции отнесенности к полу, а лишь о способности форм с
показателями рода к неинтенциональному функционированию.
Глагольные и местоименные формы с показателями рода могут выступать
и в таком употреблении, в котором проявляется интенциональность.
Например: Ты меня не любил, а я тебя любила. В этом высказывании
специально выражена отнесенность к полу (ср. высказывание Ты меня не
любишь, а я тебя люблю, где отношение к полу подразумевается, но не
находит специального выражения в грамматических формах).
Заметим, что суждение о неинтенциональности или слабой интен-
циональности отношения к полу нельзя распространять на все сферы
языкового выражения. В сфере номинации в русском языке
специфическими особенностями характеризуется соотношение семантически
маркированного обозначения лица женского пола типа.учительница,
соискательница и т. п. (ср. также обозначения самки животных — львица,
медведица) при семантической немаркированности отношения к полу
в образованиях типа учитель, соискатель, лев, медведь (эти образования
могут быть употреблены по отношению к существам обоего пола, а также
154
Стратификация семантики
при несущественности, невыраженности отношения к полу). Ср.
пример, иллюстрирующий это правило фактом его нарушения и
соответствующим комментарием: Русскому ночному клубу требовались официантки,
предпочтительно мужчины. Так и было напечатано — «официантки,
предпочтительно мужчины» (С. Довлатов. Иностранка).
О сложных семантических отношениях в данной сфере
словообразования писал Р. О. Якобсон: «Русское слово ослица свидетельствует о
том, что это животное женского пола, в то время как общее значение
слова осел не содержит в себе никакого указания на пол данного
животного. Говоря осел, я не уточняю, идет здесь речь о самце или о самке; но
если на вопрос это ослица? я отвечаю нет, осел, то мой ответ уже
содержит указание на мужской пол животного — слово употреблено
здесь в более узком смысле» [Якобсон 1985: 211].
Существенные различия в языковой интерпретации отношения к
полу в сфере глагольных форм с показателями рода, с одной стороны, и
в области именного словообразования — с другой, свидетельствуют о
том, что в соотношении интенциональности / неинтенциональности
рассматриваемого значения значительную роль играют такие факторы,
как наличие / отсутствие облигаторности в выражении пола, различие
номинации субъекта и характеристики, относящейся к субъекту, но
выраженной в предикате. Во всех случаях очевидно влияние языкового
выражения (способа языкового представления того или иного смысла)
на характеристику выражаемого содержания по признаку
интенциональности (об отражении категории рода в ее отношении к полу в
языковом эксперименте, встречающемся в современной поэзии, см.
[Зубова 2000: 259—301]).
Из сказанного вытекает, что одно и то же грамматическое
содержание может выступать как в интенциональном, так и в неинтен-
циональном варианте (между этими вариантами не всегда можно
провести четкую грань).
Подчеркнем еще раз, что присущая данной форме «интенциональ-
ная способность» не обязательно реализуется во всех случаях. Ср.,
например, широко распространенное употребление активных
конструкций без явной актуализации активности и возможную актуализацию
данного значения в условиях речевого контраста. Примерами
актуализации противопоставления признаков активности / пассивности могут
служить высказывания типа Хочу любить и быть любимым.
Потенциальная интенциональность категории залога проявляется также в тех
Интенциональносгь грамматических значений
155
случаях, когда пишущий сознательно устраняет свое «я», предпочитая
исходно-субъектной ориентации высказывания исходно-объектную
(например, употребляя в тексте подготавливаемой статьи вариант Эти
явления рассматриваются нами,,, вместо первоначально избранного
варианта Мы рассматриваем эти явления,..). Подобные примеры
реализации «интенциональных потенций» категории залога выступают на
фоне широко распространенной неинтенциональности или «слабой ин-
тенциональности» (это относится прежде всего к активу как
немаркированному члену залоговой оппозиции).
Неинтенциональность, как уже было отмечено выше, во многих
случаях связана с грамматической облигаторносгью. Отсутствием или
слабой степенью интенциональности характеризуются те семантические
элементы, которые передаются не потому, что этого хочет говорящий,
а потому, что в силу облигаторносги определенной категории или
определенного грамматического правила он не может не употребить данную
форму, не может не выразить заключенное в ней значение. Таковы, в
частности, многие типы употребления форм вида и залога (ср. также
сказанное выше о выражении отношения к полу).
Неинтенциональность или слабая интенциональносгь может
проявляться в тех условиях, когда категория, в принципе способная к интен-
циональной реализации, в данном высказывании оказывается за
пределами «интенциональной доминанты», т. е. уступает эту роль другой
категории, а сама выполняет функцию «фона» (ср. «фоновую роль», которую
во многих случаях выполняют формы изъявительного наклонения).
Таким образом, следует различать два типа функционирования
языковых единиц: 1) интенциональное, сопряженное с намерениями
говорящего выразить определенный элемент передаваемого смысла, и
2) неинтенциональное, не связанное с интенцией говорящего. Неин-
тенциональное функционирование языковых средств включается в
механизм языковой деятельности и играет определенную роль в
процессах речи, но не имеет непосредственного выхода в смысл.
Интенциональные варианты той или иной функции представляют
собой основной тип реализации функций языковых единиц. В ряде
случаев они выступают как варианты прототипические. Неинтенцио-
нальные или «слабоинтенциональные» варианты в некоторых случаях
могут быть так или иначе связаны с интенциональными прототипами.
156
Стратификация семантики
Понятие интенциональности представляет собой одно из
проявлений связи значения и смысла. Проблематика стратификации
семантики не сводится к выделению и разграничению ее уровней. В конечном
счете дифференциация различных аспектов семантичского
содержания направлена прежде всего на анализ взаимосвязи и взаимодействия
того, что выделено и разграничено. Речь идет о вопросах, входящих в
традиционную и постоянно развивающуюся проблематику
соотношения языка и мышления.
Соотнося понятие интенциональности с характеристикой
грамматических значений как элементов языковой системы мы затрагиваем
одну из сторон общей проблемы взаимосвязи коммуникативного и
системного аспектов лингвистических исследований. На наш взгляд,
разработка системы анализа, интегрирующего эти аспекты в составе
единого целого, относится к числу актуальных задач теории
языкознания.
Часть III
Категоризация семантики в системе
инвариантности / вариативности
На основе разделов из книг: Грамматическая категория и контекст. Л., 1971;
Грамматическое значение и смысл. Л., 1978; статей: О структуре грамматических
категорий: (Отношения оппозиции и неоппозитивного различия) // Вопросы
языкознания. 1981. № 6; Опыт лингвистической интерпретации соотношения системы и
среды // Вопросы языкознания. 1985. № 1; Теория инвариантности Р. О. Якобсона
и вопрос об общих значениях грамматических форм // Вопросы языкознания. 1996.
№ 4, а также новых материалов.
Глава 1
Проблемы инвариантности
Понятие «инвариант»
Говоря об инвариантах как предмете лингвистического анализа,
мы имеем в виду признак или комплекс признаков изучаемых
системных объектов (языковых и речевых единиц, классов и категорий, их
значений и функций), который остается неизменным при всех
преобразованиях, обусловленных взаимодействием исходной системы с
окружающей средой.
Данная характеристика рассматриваемого понятия соответствует его
интердисциплинарной сущности. Ср. определение, представленное в
«Логическом словаре-справочнике» Н. И. Кондакова: инвариант —
«выражение, число и т. п., связанное с какой-либо целостной совокупностью
объектов и которое остается неизменным на всем протяжении
преобразований этой совокупности объектов» [Кондаков 1976: 196—197].
Понятие «инвариантная величина» трактуется как «величина, остающаяся
неизменной при определенных преобразованиях переменных, входящих
вместе с инвариантной величиной в одну систему» [Там же: 197].
Данное выше истолкование понятия «инвариант» по отношению к
объектам лингвистических исследований является более широким, чем
те определения, которые ограничивают его сферой единиц типа
фонемы и морфемы. Ср. определение, данное в «Словаре лингвистических
терминов» О. С. Ахмановой: «Инвариант... Эма как элемент
абстрактной системы языка в отвлечении от ее конкретных реализаций (алло-)»
[Ахманова 1966: 176]. «Эма» определяется как «суффикс,
выделяющийся из состава таких терминов как фонема, морфема, семема, семантема
и т. п. со значением „структурный элемент, тип, структурная единица
языка"; противопоставляется алло- как данной реализации
соответствующих единиц в речи» [Там же: 525]. На наш взгляд, «эмы»
представляют собой лишь одну из разновидностей инвариантов. Определение
160 Категоризация семантики в системе инвариантности / вариативности
понятия «инвариант», данное в «Словаре лингвистических терминов»,
по существу выводит за пределы рассматриваемого понятия
подавляющую часть проявлений инвариантности / вариативности в языке и
речи, в том числе соотношение общих и частных значений
грамматических форм, с чем нельзя согласиться.
Один из вопросов, возникающих при обсуждении рассматриваемой
проблематики, — отношение инвариантности / вариативности к языку и
речи. Это отношение, на наш взгляд, не может быть сведено к схеме
«инвариант — языковая система; варианты — система речи», хотя
общая тенденция инвариантов к системно-языковой значимости и
реализация вариантов в речи не вызывает сомнений. Важно подчеркнуть, что
типовые варианты включаются в систему языка. Эту мысль четко выразил
Ю. С. Маслов. Говоря о том, что по отношению ко всем своим вариантам
языковая единица выступает как их «общее», как их абстрактный
инвариант, он подчеркивал, что языку принадлежит не только этот
инвариант единицы, но и все ее типовые разновидности (см. [Маслов 1981: 30]).
Таким образом, конкретные варианты выявляются в речи, но их
типовые разновидности относятся к языковой системе. Такой подход к
вариантам в их отношении к языку и речи соответствует тому истолкованию
понятия «язык», согласно которому к языку относится не только система
единиц, классов и категорий, но и система закономерностей их
функционирования. Эти закономерности находят отражение и в типовых
языковых вариантах, репрезентируемых в тех или иных речевых реализациях.
Многоуровневая иерархическая система инвариантности /
вариативности охватывает языковые единицы, их функциональные объединения
(поля разных типов) и типовые функции, реализуемые в речи при
взаимодействии элементов системы и среды.
Рассмотрим вопрос о сходстве и различиях между дихотомией
инвариантности / вариативности и соотношением «родовые — видовые
понятия». Нельзя отрицать наличие связи между рассматриваемыми
понятиями. Во многих инвариантах есть аспект, заключающийся в
статусе родового понятия по отношению к вариантам — понятиям
видовым, ср. общее значение совершенного вида как родовое понятие по
отношению к частным значениям этой формы — понятиям видовым, а
также семантические категории условия, причины, цели и усгупительности
как видовые понятия по отношению к родовому понятию
обусловленности. Однако соотношение инвариантов и вариантов не может быть
сведено к соотношению родового и видовых понятий. Последнее соотноше-
- Проблемы инвариантности
161
ние касается общего и отдельного, членения целого на его элементы,
разделения рассматриваемого системного объекта на определенные
подсистемы (ср. членение родового понятия «предложение» на
видовые понятия — предложение простое и сложное и т. п.). Когда же мы
говорим о соотношении инварианта и вариантов, то нас интересует не
только отношение «целое — часть» (если оно существует, что бывает
далеко не всегда), но и отношение глубинной сущности, которая остается
неизменной при всех ее преобразованиях в различных условиях
взаимодействия системы и среды, в различных условиях речи.
Если мы исследуем, скажем, соотношение общего значения форм
настоящего времени (инварианта) и таких функциональных вариантов, как
настоящее актуальное, настоящее узуальное и гномическое, настоящее
историческое, настоящее эмоциональной актуализации, настоящее
сценическое, настоящее репортажа и т. п., то мы не имеем в виду деление
родового понятия на понятия видовые. Речь идет о другом; перед нами
явления разных уровней: с одной стороны, категориальное системное
значение грамматической формы, а с другой — реализации этого
грамматического значения в функциях, зависящих от разных целей и условий
речевого общения. Необходимым условием для констатации отношения
«родовое — видовые понятия» является принадлежность его
компонентов к «одной плоскости». Соотношение «инвариант — варианты» во
многих случаях (в частности, в приведенном выше примере) явно не
соответствует делению целого на части, расположенные «в той же плоскости»,
предполагающей определенную однородность сопоставляемых понятий.
Таким образом, не всякое отношение «инвариант — варианты»
может рассматриваться как отношение «родовое — видовые понятия».
Так, мы не можем сказать, что фонема делится на аллофоны, что
аллофон — видовое понятие по отношению к фонеме как понятию
родовому. То же относится и к морфеме и алломорфам, а также к другим
корреляциям подобного рода.
Обратимся к теории инвариантности в истолковании Р. О.
Якобсона. Понятие инвариантности трактуется в его трудах как одно из
основополагающих понятий в развитии языкознания. По мысли ученого,
значимость проблемы инвариантности выходит далеко за пределы
лингвистики. Обращение к этой проблеме рассматривается как
интердисциплинарная тенденция. В статье «Речевая коммуникация»
(англ. оригинал — 1972) Р. О. Якобсон писал о том, что в 70-х годах
XIX века как в математике, так и в трудах лингвистического авангарда
11 — 1959
162 Категоризация семантики в системе инвариантности / вариативности
все возрастающее значение получили сопряженные понятия
инвариантности и вариативности. Следствием этого явилась постановка
задачи «извлечения из потока вариаций относительно инвариантных
сущностей» [Якобсон 1985: 307]. Высказывается мысль о том, что
лингвистика разделяет с биологией тот взгляд, согласно которому
«стабильность» и вариативность заложены в одной и той же структуре и
имплицируют друг друга [Якобсон 1985: 395—396] (Лингвистика в ее
отношении к другим наукам; англ. оригинал — 1970). По существу речь
идет о закономерностях, относящихся к разным наукам и осмысляемых
общей философской теорией научного познания.
Р. О. Якобсон выделяет в лингвистике два этапа исканий,
связанных с понятием инвариантности. Первый этап сопряжен с учением о
фонеме как инварианте в плоскости звуковых вариаций, второй — с
установлением и истолкованием инвариантов грамматических [Якобсон
1985: 177] (Морфологические наблюдения над славянским склонением.
Доклад на IV Международном съезде славистов, М., 1958).
Принцип инвариантности / вариативности в теории Р. О. Якобсона
распространяется на соотношение языкового кода и различных подко-
дов как функциональных вариантов языка, включая вариативность
степени эксплицитности / эллиптичности языковых моделей,
вариативность стилей и вариативность типов речи [Якобсон 1985: 381]
(Лингвистика в ее отношении к другим наукам).
Идея инвариантности в ее соотношении с вариативностью
распространяется на всю языковую систему, рассматриваемую в ее
проявлениях в речи, во взаимодействии со всем тем, что выходит за пределы
языка, но оказывается существенным для его функционирования.
Постоянное и всеобщее взаимодействие инвариантов и вариантов является,
по мысли Р. О. Якобсона, «существенным, сокровенным свойством
языка на всех его уровнях» [Якобсон 1985: 310] (Речевая коммуникация).
Максимально широкое истолкование отношения инвариантности /
вариативности, распространение этого отношения на всю сферу языка
и речи — в строении языковой системы и в функционировании ее
элементов — влечет за собой внутреннюю дифференциацию аспектов
анализа, проводимого в рамках единого концептуального поля.
Идея инвариантности раскрывается в трудах Р. О. Якобсона в двух
основных аспектах. Первый аспект можно назвать внутрисистемным.
Речь идет об инвариантности значимостей языковых знаков и
отношений между ними — оппозиций — в системе значимостей [Якобсон
Проблемы инвариантности
163
1985: 67, 83] (Звук и значение; франц. оригинал — 1976; лекции,
прочитанные в 1942 г.). Второй аспект — функциональный: имеется
ввиду инвариантность значимостей в системе языковых знаков,
являющаяся основой целевого (функционального) подхода к языку и его
единицам; актуален вопрос «для чего служат варианты?» [Якобсон
1985: 373] (Лингвистика в ее отношении к другим наукам). Эти аспекты
соотношения инвариантности / вариативности интегрируются в
целостной системно-функциональной концепции. Раскрывается подход
к языку («с его реляционными инвариантами и многочисленными
контекстуальными и стилистическими вариациями»), при котором «язык
не может интерпретироваться как изолированное и герметически
закрытое целое» [Якобсон 1985: 303—304] (Часть и целое в языке; англ.
оригинал — 1963). Признается необходимым анализ, принимающий
во внимание как код, так и контекст [Там же: 304—305].
Внутрисистемный аспект понятия инвариантности в
рассматриваемой концепции явно доминирует, однако он всегда выступает в
соотношении с аспектом функциональным (подобно тому, как само понятие
инвариантности неразрывно связано с понятием вариативности).
Понимание инвариантности в трудах Р. О. Якобсона наиболее полно
раскрывается в истолковании общих значений грамматических форм.
Понятие общего значения связано с идеей инварианта,
охватывающего все частные значения и употребления данной формы.
Например, «участие говорящего» — инвариантное значение местоименных и
глагольных форм 1-го лица. «Общие значения» определяются на основе
значимости грамматической формы в системе форм, конституирующих
данную грамматическую категорию. Это инвариантное категориальное
значение отличает выражающую его форму от других форм и
детерминирует системную основу различных частных значений и
употреблений в речи, представляя то, что их объединяет.
Общее значение в интерпретации Р. О. Якобсона — это один из
основных элементов учения о системе языка и о языковых знаках. Общее
значение связывается с представлением о единстве грамматической
формы — понятием, «без которого распалось бы учение о формах».
Отказ от этого понятия приводит к тому, что «теряется связь между
знаком и значением и вопросы значения несправедливо исключаются из
области учения о знаке» [Якобсон 1985: 133—134].
Тезис о системной основе грамматической инвариантности
противопоставлен «безграничному и бесплодному атомизированию языковых
И*
164 Категоризация семантики в системе инвариантности / вариативности
данных». Этот альтернативный подход Р. О. Якобсон связывает с
позицией отрицания общих значений в грамматике [Якобсон 1985: 133—135]
(К общему учению о падеже; нем. оригинал — 1936).
Р. О. Якобсон как бы восстанавливает системное значение формы
(категории как элемента грамматической системы), ставя вопрос о том,
что в инвариантном отношении между двумя противопоставленными
грамматическими категориями остается неизменным при всей
изменчивости вариантов: «Решающая процедура научного исследования
различных уровней языковой структуры состоит в последовательном
выявлении и идентификации относительных инвариантов из всего
многообразия вариаций» [Якобсон 1985: 310] (Речевая коммуникация).
Проводимый анализ направлен на восстановление глубинных
значимостей на основе выступающих «в конкретной лексической и
синтаксической обстановке» вариантов. В этом смысле можно сказать, что
в истолковании общих и частных значений грамматических форм
фактически выявляется принцип двухуровневого анализа грамматической
семантики. Мы имеем в виду самую общую идею соотнесения
конкретных явлений, выступающих в речи, и глубинных закономерностей,
заложенных в языковой системе, — тех закономерностей, которые не
лежат на поверхности и должны быть «выведены» в результате анализа,
выявляющего в вариантах инвариантную основу.
Поиск глубинного единства значения формы как языкового знака
распространяется и на те случаи, когда «на поверхности» выступают,
казалось бы, далекие друг от друга значения (например, значения
родит, или творит, падежа). Во всех случаях Р. О. Якобсон ищет
внутреннюю системно-языковую значимость (примечательна ссылка на
понятие valeur в истолковании Ф. де Соссюра), которая объединяет
значения-варианты.
Ссылаясь на суждения Ф. де Соссюра о соотношении оси
последовательности с осью одновременности, которая объединяет единицы в
мнемонический, воображаемый класс, Р. О. Якобсон пишет о том, что
«...именно этот условный класс, эта скрытая система является
источником оппозиций, необходимых для образования знака» [Якобсон 1985:
84] (Звук и значение). Примечательно, что оппозиции связываются с
понятием «скрытой системы». Это имеет отношение и к общим
значениям как значимостям, устанавливаемым в системе оппозиций.
Инвариантность в сфере морфологии Р. О. Якобсон трактует как
инвариантное отношение, не зависящее от появления грамматических
Проблемы инвариантности
165
форм в той или иной лексической и синтаксической обстановке [Якобсон
1985: 177] (Морфологические наблюдения над славянским склонением.
Доклад на IV Международном съезде славистов, 1958 г.). Подчеркнем
важность замечания о лексической и синтаксической обстановке. Здесь
представлено то обобщение разных типов факторов, воздействующих на
языковую систему и ее элементы, которое, на наш взгляд, близко к тому,
что в общей теории систем связывается с понятием среды.
Понятие общего значения Р. О. Якобсон использует при анализе
грамматических категорий разных типов. В частности, речь идет о ка-
тегориях-шифтерах (подвижных определителях), соотносящих
сообщаемый факт с фактом сообщения. Не соглашаясь с точкой зрения,
согласно которой местоимения и другие шифтеры не имеют общего,
постоянного значения, Р. О. Якобсон распространяет понятие общего
значения и на шифтеры. Так, «я» обозначает отправителя, а «ты» —
адресата сообщения. Специфика шифтеров заключается в том, что их
общее значение не может быть определено без ссылки на сообщение
[Якобсон 1972: 97—98]. Заметим, что выделение шифтеров как особого
типа общих значений лишний раз подтверждает необходимость
разработки типологии общих значений — выделения их типов и
разновидностей на основе различных дифференциальных признаков.
Общие значения в интерпретации Р. О. Якобсона — это прежде всего
значения грамматические, однако в некоторых случаях понятие общего
значения используется и по отношению к лексике. Предметом анализа
являются лексические значения слов, рассматриваемых в их
функционировании, в частности в поэтической речи. Ср., например, суждения об общем
значении слова nevermore (речь идет о рефрене стихотворения Эдгара По
«Ворон») и его окказиональных, контекстно обусловленных значениях
[Якобсон 1985: 30—31] (Звук и значение; лекции 1942 г.; франц.
оригинал —1976). Не только в сфере грамматики, но и в сфере лексики
признается возможность противопоставления означаемых по принципу
маркированности/немаркированности [Гам же: 226] (Нулевой знак; франц.
оригинал — 1939), см. также [Якобсон 1987: 169—170] (Статуя в
поэтической мифологии Пушкина; перев. с англ.; чешек, оригинал — 1937).
Интерпретация общих значений, выходящая в некоторых фрагментах
анализа за пределы грамматики, — одно из проявлений общей ориентации
теории, оперирующей понятиями инвариантности / вариативности и
маркированности/ немаркированности, на языковую систему в целом,
рассматриваемую в ее живом функционировании в разных типах речи.
166 Категоризация семантики в системе инвариантности / вариативности
Использование понятия общего значения как единственно
возможного типа структуры грамматических значений наталкивается на
сопротивление языкового материала. В ряде случаев множественность
значений грамматической формы явно не укладывается в схему общего
значения. Ср., например, такие значения род. падежа, как
родительный части, родительный субъекта, родительный объекта; ср. также
такие значения твор. падежа, как творительный орудия, творительный
субъекта, творительный социативный. Формулируемые Р. О.
Якобсоном определения общих значений род. и твор. падежей
представляются слишком отвлеченными, абстрактными. Ср.: «...родительный всегда
отмечает предел участия обозначаемого им предмета в содержании
высказывания» [Якобсон 1985: 146] (К общему учению о падеже, нем.
оригинал — 1936); твор. падеж «служит только для указания на
периферийное положение и ничего больше не обозначает...» [Там же: 156]
(см. об этом [Бондарко 1971 б: 76—78; 1978: 134—136]).
В теории Р. О. Якобсона частные значения относятся к одному
уровню, представленному употреблением форм в речи, а общее
значение рассматривается на ином, более высоком уровне, относящемся к
языковой системе, причем множественности частных значений
противостоит определенный семантический инвариант, выступающий во
многих случаях как одно целостное общее значение. Многие языковые
факты, например значения наклонений, лиц, времен, чисел, на наш
взгляд, во всем основном оправдывают такой подход. Он
дифференцирует разные уровни семантики и устанавливает соотношение между
ними на основе принципа единого инварианта и множества вариантов.
Вместе с тем в теории Р. О. Якобсона общее значение фактически
далеко не всегда выступает как одно целостное значение. Введение
принципа анализа оппозиций не по одному признаку, а по нескольким
дифференциальным семантическим признакам (при рассмотрении
категории падежа), приводит к тому, что данной форме по существу
приписывается не одно общее значение, а несколько общих значений. Конечно,
сохраняется различие между вариативностью частных значений на
уровне функционирования форм в речи и множественностью
дифференциальных семантических признаков (каждый из них — инвариант,
реализующийся в нескольких вариантах) на уровне общих значений, но факт
остается фактом: Р. О. Якобсон по существу признает
полифункциональность на уровне инвариантов. Так, если винительный, родительный и
творительный падежи трактуются как однопризнаковые, то дательный
Проблемы инвариантности
167
рассматривается как двупризнаковый (направленность и
периферийносгь), так же как и предложный (объемность и периферийносгь)
[Якобсон 1985: 178—180] (Морфологические наблюдения...).
В настоящее время, как и в работах 60—80-х годов, проблема
инвариантности привлекает к себе внимание представителей различных
лингвистических направлений. Поиски инвариантов и полемика по
поводу высказываемых в данной связи суждений — одна из тем,
получающих широкое распространение (см., например, [Вариантность...
1982; Солнцев 1984; Падучева 1986; Зайлер 1988; Stunová 1991; 1993;
Шатуновский 1992; 1996: 309—364; Барентсен 1995; Гловинская 1997;
1998; Богданов 1997: 77—83; Тимберлейк 1998; Перцов 1998 а; 1998 б;
1999; 2001; Шелякин 1999; Плунгян 2000: 228—230]). Понятие
«инвариант» рассматривается как при обсуждении общетеоретических
вопросов, так и при анализе значений грамматических форм и
синтаксических конструкций. Речь идет о понятии, входящем, наряду с
понятием «прототип», в общую концептуальную систему проблематики
языковой категоризации.
Относительность инвариантов
Инвариантам присуще свойство относительности. Как уже
упоминалось выше, Р. О. Якобсон соотносил понятие инвариантности с идеей
относительности: эта идея вместе с ее следствиями трактуется как
«обратная сторона понятия инвариантности» [Якобсон 1985: 310].
Далее излагается наше понимание относительности в сфере
инвариантов и вариантов. В многоуровневой системе значений и функций
то, что является вариантом по отношению к более высоким уровням
системной иерархии, может рассматриваться как «частный инвариант»
по отношению к элементам более низких уровней. Например,
обобщенно-фактическое значение несовершенного вида представляет
собой вариант по отношению к инвариантному (общему) значению
данной формы; вместе с тем это частное значение может трактоваться как
«частный инвариант» по отношению к различным вариантам,
реализующимся в речи; ср. обобщенно-событийную и обобщенно-назывную
разновидности данного значения [Бондарко 1983 а: 160—189], а также
варианты, выделяемые Е. В. Падучевой, в частности общефактическое
результативное и нерезультативное [Падучева 1996: 32—52].
168 Категоризация семантики в системе инвариантности / вариативности
Каждый раз речь идет об инвариантности / вариативности в рамках
определенной подсистемы (микросистемы), являющейся
непосредственным предметом лингвистического анализа. За пределами данной
подсистемы даже «канонические инварианты», как правило,
оказываются не абсолютными, а относительными. Так, инвариантные
«общие значения» форм совершенного и несовершенного вида выступают
как варианты по отношению к категории вида в целом; значение этой
категории, в свою очередь, охватывается более высоким инвариантом
семантики аспектуальности. Цепочка инвариантности —
вариативности на этом не кончается: аспектуальность, наряду с темпоральностью,
временной локализованностыо, таксисом и временным порядком,
может рассматриваться как одна из категорий, в которых раскрывается
общая идея времени — инвариант более высокого уровня (о языковой
интерпретации идеи времени см. ниже, ч. V).
По существу основная масса инвариантов в сфере языковой
семантики характеризуется свойством относительности в указанном смысле.
Лишь инварианты «высшего уровня» — такие семантические
категории, как модальность, персональность, качественность, количествен-
носгь, бытийность, обусловленность, — могут рассматриваться как
величины абсолютные. Однако и в сфере «вершинных семантических
констант» возможны выходы к более широким семантическим
единствам. Сошлемся на категорию предикативности, охватывающую
комплекс временных категорий (категорий, объединяемых идеей
времени), модальность и персональность.
Рассмотрим вопрос о границах, в рамках которых целесообразно
использовать термин и понятие «инвариант». Один из важных
вопросов — соотношение общих и частных значений грамматических
форм. То, что значения граммем — компонентов грамматических
категорий входят в сферу инвариантов, не вызывает сомнений. Ср.,
например, инвариантные значения форм настоящего, прошедшего и
будущего времени. Но целесообразно ли использовать термин «инвариант» по
отношению к частным значениям грамматических форм? Можно ли
говорить об инвариантах «настоящее актуальное»,
«обобщенно-фактическое значение несовершенного вида» и т. п.? Представляется, что в
принципе, в рамках определенной микросистемы («целостной
совокупности объектов»), являющейся непосредственным предметом анализа,
это возможно. Например, если предметом анализа являются
разновидности обобщенно-фактического значения несовершенного вида, это
Проблемы инвариантности
169
значение условно можно рассматривать как инвариант — именно и
только в данной микросистеме, данной сфере исследования. Однако
в более широкой системе статус инварианта за
обобщенно-фактическим значением не сохранится. Соотношение с категориальным
значением несовершенного вида как «базисным инвариантом» явно
закрепит за обобщенно-фактическим значением статус варианта, а его
разновидности окажутся «субвариантами». Таким образом, частные значения
целесообразно рассматривать как варианты по отношению к
категориальным значениям грамматических форм. Далее открывается
перспектива описания многоступенчатой системы вариативности. Речь идет
о разновидностях частных значений, реализующихся в различных
условиях контекста, речевой ситуации, лексического значения
словоформ, в различных типах текстов. Все, что «находится ниже»
категориального значения грамматической формы, оказывается отнесенным
к сфере вариантов (вариантов разных уровней).
Итак, при всей относительности инвариантов и вариантов все же
целесообразно ввести в употребление соответствующих понятий
некоторые ограничения. Они не являются абсолютными правилами. Это
скорее основные тенденции, доминирующие нормы использования
рассматриваемых понятий. Отклонения от этой нормы требуют особых
пояснений и специальной аргументации. Таким образом, относительность
инвариантов не меняет той общей системы анализа, в которой «общие»
(на наш взгляд, и «основные») значения грамматических форм
рассматриваются как инварианты, а частные значения — как варианты.
Обсуждение вопроса о возможных ограничениях в использовании
понятия «инвариант» ни в коей мере не приуменьшает фундаментальной
значимости оппозиции инвариантности / вариативности. Теория
инвариантности не ограничивается сферой грамматической семантики.
Представляется необходимым связать данную проблематику не только
с анализом категориальных грамматических значений, но и с теорией
дискурса, с лингвистикой текста, с исследованиями в сфере поэтики.
Разные типы структуры грамматических значений связаны с разными
масштабами (степенями) инвариантности. В сфере грамматических
значений могут быть выделены два типа семантических инвариантов:
^неограниченная инвариантность общих значений, распространяющаяся на
всю сферу функционирования данной формы; 2) ограниченная
инвариантность основных значений, охватывающая центральную сферу
употребления грамматической формы, но не распространяющаяся
170 Категоризация семантики в системе инвариантности / вариативности
на сферу периферийных употреблений; свойство ограниченной
инвариантности распространяется и на комплексы основных значений
(по отношению к вариантам в рамках каждого из значений, входящих
в данный комплекс).
Отличительная особенность предлагаемой интерпретации
рассматриваемого понятия заключается в том, что признаки инвариантности
выявляются и за пределами общих значений — в той сфере, где данное
категориальное значение не охватывает все случаи употребления данной
формы. Распространение понятия инвариантности и на область основных
значений обусловлено тем, что и в этой области сохраняется соотношение
общего и отдельного, типа и подтипов, вариантов, частных случаев,
причем общее является обусловленным системой грамматических форм, а
отдельное — зависящим от влияния различных типов среды. Иначе
говоря, признание множественности структурных типов грамматических
значений не означает отказа от принципа инвариантности/ вариативности.
Если инвариантность общих значений (та, которую имел в виду
Р. О. Якобсон) является прототипической, то инвариантность основных
значений, будучи ограниченной, представляет собой окружение
прототипа (при обычной картине постепенных переходов между центром и
периферией). Мы имеем здесь дело с явно выраженной полевой структурой.
Если трактовка общих значений как инвариантов является
общепризнанной, то распространение понятия «инвариант» и на основные
значения представляет собой точку зрения, которая многими не разделяется.
Это естественно: отклонения от прототипа всегда находят отражение
в разнообразии трактовок рассматриваемых явлений. Выделяя особый
тип ограниченной инвариантности и распространяя, таким образом,
понятие «инвариант» не только на общие, но и на основные значения
грамматических форм, мы исходим из констатации системной доминанты
основных значений. Не только общие, но и основные значения являются
категориальными, они обусловлены прежде всего структурой данной
грамматической категории, соотношением ее компонентов (граммем).
Ограничения сферы распространения основных значений, возможность
такого воздействия контекста, при котором эти значения не
реализуются, уступая место значениям периферийным, влияет на тип
инвариантности, обусловливая ее ограниченный характер, но не меняет базисных
свойств инварианта — быть признаком, остающимся неизменным
в определенной системе (в определенной ее части) при всех
преобразованиях под влиянием окружающей среды.
Проблемы инвариантности
171
Между неограниченной и ограниченной инвариантностью нет
резкой грани. В некоторых случаях то значение грамматической формы,
которое признается «общим», все же не может быть безоговорочно
признано действительным для всех без исключения разновидностей
употребления данной формы. Общее правило, действительно
доминирующее в сфере функционирования рассматриваемых
грамматических единиц, все же может сочетаться с отдельными исключениями и
«трудными случаями». Само понятие неограниченной инвариантности
становится в известном смысле относительным.
Рассмотрим один из примеров. Значение форм типа буду решать —
значение будущего времени — обычно трактуется (в том числе и нами)
как общее. Для этого есть достаточные основания. И все же существуют
отдельные периферийные типы употребления этой формы, в которых
значение будущего четко не выражено. Налицо лишь модальные и
экспрессивные оттенки, которые могут трактоваться как косвенные
проявления («следы») собственного значения формы при ее переносном
употреблении. Например: — Как же, из-под наших гончих травить
будет! За лисицу хватает! (Л. Толстой. Война и мир). В таких случаях
проявляется особый оттенок «злой воли», приписываемой говорящим
некоторому субъекту. Ср. также: Огромный будочник... гаркнул: «Всякая
сволочь по ночам будет беспокоить!» (В. Гиляровский. Москва и
москвичи); — Ас вами я вообще не желаю разговаривать, — ответило кожаное
пальто. —Еш/е секретарши будут мне указывать... (И. Меттер. Обида). В
высказываниях такого рода передается возмущение говорящего,
вызываемое несовместимостью типа субъектов, которым приписывается
негативная оценка, и действия, на которое этот субъект посягает. В
модальном и вместе с тем экспрессивном оттенке «посягательства» (злой
воли) можно видеть следы связи с категориальным значением
рассматриваемой формы, однако значение будущего времени четко не
выражено. Подобные исключения не могут поколебать истинность
правила, однако характеристика «всегда» скорее преобразуется в более
осторожный вариант «почти во всех случаях». Примеры такого рода
свидетельствуют о подвижности границ между понятиями
неограниченной и ограниченной инвариантности (соответственно между
понятиями общего и основного значения).
Для реализации категориальных грамматических значений как
неограниченных или ограниченных инвариантов существенны такие
факторы, как функция речевого акта (информация о факте, описание,
172 Категоризация семантики в системе инвариантности / вариативности
повествование и т. п.) и соответствующий тип речи (ситуативно
актуализированной или ситуативно неактуализированной). Функция, реализуемая
в речи, может существенно изменить системное значение, заложенное в
грамматической форме. В условиях множественности типов
взаимодействия системы и среды при многообразии функций высказывания и
целостного текста, включающего грамматические формы с их категориальными
значениями, эти значения не могут быть однообразными по своей
структуре. Множественность возможных типов системно-структурной
организации категориальных грамматических значений — естественное следствие
многомерности соотношения системы языка и системы речи.
Обратимся вновь к концепции Р. О. Якобсона. Представляется
бесспорной ее непреходящая значимость для осмысления проблемы
семантической инвариантности в грамматике. Если даже избирается иной
подход к семантической характеристике грамматических форм, а именно
подход, базирующийся на принципе множественности типов
структурной организации рассматриваемых значений, теория Р. О. Якобсона
постоянно воздействует на истолкование всего круга обсуждаемых
вопросов и стимулирует дальнейшие поиски возможных решений.
Осмысление связи внутрисистемного (системно-языкового) и
функционального (обращенного прежде всего к речи) аспектов дихотомии
инвариантности / вариативности в трудах Р. О. Якобсона приобретает
особую актуальность на современном этапе развития лингвистических
исследований. Учение Р. О. Якобсона, представляющее собой одно из
наиболее значительных достижений системно-функционального
направления в лингвистике XX в., отличается последовательной
ориентацией на связь системы языка и системы речи (мы имеем в виду и работы
по поэтике). Концепция Р. О. Якобсона — один из немногих примеров
гармонии в лингвистической теории, стремящейся охватить комплекс
аспектов структуры и функции.
Структурные типы грамматических значений
Рассмотрим подробнее вопрос о множественности структурных
типов грамматических значений. Постановка этого вопроса коренится
в языковедческой традиции.
Элементы теории общих значений были заложены уже в
языкознании XIX в. Идея соотнесения «скрытого общего закона» и «лежащих
Проблемы инвариантности
173
на поверхности» отдельных проявлений этой общей закономерности
давно вызревала, выступая в разных направлениях языкознания в
разных воплощениях.
В отечественной языковедческой традиции подход к
грамматическим значениям как к абстрактным понятиям, охватывающим всю
сферу употребления данной формы, наиболее четко представлен в
концепции К. С. Аксакова (об этом шла речь выше, см. ч. I, гл. 1). Ср. также
суждения Н. П. Некрасова, различавшего, с одной стороны,
«существенное грамматическое значение формы в языке», а с другой — «ее
разнообразное употребление в речи» [Некрасов 1865: 106].
Остановимся на оценке концепции общих значений со стороны
А. А. Потебни. Как известно, А. А. Погебня не принял концепцию общих
значений (в частности, в трактовке Н. П. Некрасова) и подверг ее критике.
Исходная позиция А. А. Потебни, определяющая его отрицательное
отношение к общим значениям, заключается в том, что он признавал
существование значения слова (в том числе и значения грамматического) лишь в
речи, лишь в данном контексте. А. А. Погебня писал: «...одного
изолированного слова в действительности и не бывает. В ней есть только речь.
Значение слова возможно только в речи. Вырванное из связи слово
мертво, не функционирует, не обнаруживает ни своих лексических, ни тем
более формальных свойств, потому что их не имеет» [Погебня 1958: 42].
В концепции общих значений (по Н. П. Некрасову) А. А. Погебня
видит нарушение того правила, что для полного объяснения исследователь
«должен брать не искусственный препарат, а настоящее живое слово» [Там
же]. Рассматривая суждение Н. П. Некрасова о том, что из истинного
понимания грамматического значения формы как формы легко объясняются и
те частные значения, которые она может иметь в живой речи, А. А.
Погебня замечает: «Здесь истинным пониманием формы считается не
понимание ее в речи, где она имеет каждый раз одно значение, т. е., говоря точнее,
каждый раз есть другая форма, а понимание экстракта, сделанного из
нескольких различных форм. Как такой препарат, „знай" оказывается
не формою известного лица и наклонения, а „общею личною формою".
Такое отвлечение, а равно и вышеупомянутое общее значение корней и
вообще „общее значение слов", как формальное, так и вещественное, есть
только создание личной мысли и действительно существовать в языке не
может. Языкознание не нуждается в этих „общих" значениях» [Там же: 43].
В замечаниях А. А. Потебни известную роль играет закономерная
критика явно неудачной трактовки ряда общих значений Н. П. Некрасо-
174 Категоризация семантики в системе инвариантности / вариативности
вым, в частности по отношению к формам повелительного наклонения, о
которых Н. П. Некрасов пишет: «...на каком основании эту форму мы
назвали бы наклонением повелительным, когда ею же выражается в языке и
желание, и условие? Почему не назвать бы ее желательным наклонением?
Почему не назвать бы ее также наклонением условным? Мы не можем
согласиться с мнением тех ученых, которые утверждают, что этою „общею
личною формою глагола" (в этом ее сущность, по мнению автора
приводимых строк) выражается повеление, а желание и условие — так себе, как
оттенки повеления» [Некрасов 1865: 106]. Возражая против таких
отвлечений, как «общая личная форма», А. А. Потебня замечает: «Некрасов
думает, что вышеупомянутое отвлечение есть субстанция, из которой вытекают
акциденциальные частные, т. е., по-нашему, единственные
действительные значения, и что, отказываясь от такой выдумки, он потеряет связь
между этими частными значениями и должен будет ограничиться одним из
них, отбросивши все остальные. Действительно, невозможно представить
себе, что так называемые частные значения сидят в звуке вместе и в одно
время, что конь есть вместе и именит, и винит., что знай есть
повелительное и в то же время условное» [Потебня 1958: 43]. Понятно, что если под
частными значениями подразумевать те значения, о которых здесь идет
речь, то следует согласиться с тем, что именно они действительны.
Не следует, однако, думать, что критика А. А. Потебни направлена
лишь против неудачно выведенных общих значений. Он отрицает
любые общие значения, в частности, отрицает и иерархическое
отношение общего и частного в значениях: «Различные невыдуманные значения
однозвучных слов того же семейства относятся друг к другу не как общее
и существенное к частному и случайному, а как равно частные и равно
существенные предыдущие и последующие» [Там же: 44].
Основа этой критики, как уже говорилось, — отрицание возможности
существования значения в слове, взятом вне контекста, вне речи. Вместе
с тем следует обратить внимание на то, что односторонне речевая
концепция значения в известной мере преодолевается самим А А Потебней.
В другой связи он так или иначе обращается к языку. Приведем его
высказывание, которое в другой связи уже цитировалось выше (см. ч. I, гл. 2):
«Употребляя именную или глагольную форму, я не перебираю всех
форм, составляющих склонение или спряжение; но тем не менее данная
форма имеет для меня смысл по месту, которое она занимает в склонении
или спряжении...» [Гам же]. Используя современную терминологию,
можно сказать, что А. А. Потебня осознает и подчеркивает важность
Проблемы инвариантности
175
парадигматических отношений в системе языка для понимания
значения данной формы при ее функционировании в речи; фактически в
конце цитированного выше отрывка в общей форме выражены некоторые
стороны понятия значимости. Эта «системно-языковая» сторона
концепции А. А. Потебни, в частности применительно к значению, настойчиво
подчеркивается во многих местах его книги (при этом ясно проявляется
понимание постоянной диалектической связи аспектов языка и речи).
На первый взгляд кажется, что концепция А. А. Потебни
противоречива, что отрицание общих значений, опирающееся на чисто речевой
подход к значению, не согласовано с системно-языковым подходом к
значениям грамматических категорий. Думается, однако, что во всем
основном противоречия здесь нет. А. А. Потебню не мог удовлетворить тот
уровень, на котором выводятся «общие значения» Н. П. Некрасова, он
отводит их как «выдумку», «экстракт», «искусственный препарат».
Отталкиваясь от понимаемых таким образом общих значений, А. А. Потебня
фактически не ограничивается утверждением, что значение слова возможно
только в речи, и обращается к языковым значениям (лишь в этом можно
найти противоречие, но такое, которое фактически обогащает теорию).
Этот теоретический шаг связан с выражением нескольких сильных и
глубоких идей, которые можно объединить понятием грамматической кате-
гориальности, в частности категориальносги грамматического значения.
Рассмотрим интерпретацию общих значений в работах Ф. Ф.
Фортунатова. При анализе значений грамматических форм Ф. Ф. Фортунатов
обращает внимание на связь между отдельными значениями формы,
выделяя тот признак, который является для них общим и лежит в основе
«общего значения». Так, Ф. Ф. Фортунатов пишет: «Форма возвратного
залога имеет у нас, как известно, несколько различных значений (хотя все
они связаны между собою)» [Фортунатов 1903: 1154]. Определив эти
значения, он продолжает: «Общее значение формы на -ся, образуемой от
переходных глаголов, состоит в том, что она изменяет значение
переходного признака (действия в его переходности) в значение признака
непереходного, т. е. такого, который заключает в себе отношение только к
предмету мысли, являющемуся субъектом этого признака» [Гам же: 1155].
В зависимости от различий в самом языковом материале Ф. Ф.
Фортунатов по-разному подходит к определению значений
противопоставленных друг другу форм. В одних случаях он устанавливает значение
каждой из них как положительную величину, т. е. описывает
равноправные однородные значения. В других же случаях при анализе двучлен-
176 Категоризация семантики в системе инвариантности / вариативности
ных категорий определяется значение лишь одной из форм, тогда как
противопоставленная ей форма характеризуется как не имеющая
данного значения. Фактически в случаях первого рода реализуется
принцип эквиполентной, а в случаях второго рода — привативной
оппозиции. Примером определений первого типа может служить следующая
дефиниция значений форм времени в общеиндоевропейском языке:
«...формой прошедшего времени сочетание данного признака с
известным субъектом обозначалось как относимое в мысли говорящего к
прошедшему времени (т. е. прошедшему по отношению ко времени речи,
мысли), формой будущего времени то же сочетание обозначалось как
относимое к будущему времени, а формой настоящего времени,
имевшей два значения, такое сочетание обозначалось или как относимое к
настоящему времени, или же без отношения к определенному
времени» [Фортунатов 1956: 160]. Преобладают, однако, определения
второго типа (по принципу привативной оппозиции). Например, о формах
перфективного и имперфективного вида Ф. Ф. Фортунатов пишет:
«...первая обозначала данный признак в полноте его проявления во
времени, а вторая не имела этого значения, т. е. обозначала тот же
признак без отношения к полноте его проявления во времени» [Там же:
161]. Таким образом, Ф. Ф. Фортунатов последовательно реализует тот
принцип определения значений форм, который базируется на учете
соотношения противопоставленных друг другу форм в системе. При этом
он принимает во внимание разные типы такого соотношения.
В концепции Ф. Ф. Фортунатова находит отражение принцип
множественности типов грамматических значений. Помимо целостных «общих»
значений, о которых шла речь выше, Ф. Ф. Фортунатов констатирует
грамматическую многозначность. Так, в приведенном выше определении
значений форм времени у формы настоящего времени отмечены два значения;
упоминаются также разные значения творительного падежа [Там же: 162].
Дальнейшее развитие концепции общих значений было
сопряжено с анализом системных соотношений форм, объединяемых
определенной грамматической категорией.
Как уже было отмечено выше, наиболее полное развитие теория
общих значений получила в трудах Р. О. Якобсона. Опираясь на
предшествующую традицию в разработке проблемы общих значений (в
частности, на работы К. С. Аксакова, Н. П. Некрасова, Ф. Ф. Фортунатова,
А. А. Шахматова), Р. О. Якобсон изложил свою интерпретацию этой
проблемы на материале категорий глагола и категории падежа в русском
Проблемы инвариантности
177
языке. Он интегрировал проблематику, идущую от предшествующих
работ, придал этой проблематике эксплицитное общетеоретическое
направление, выдвинул ряд новых положений по теории и методике
анализа общих значений (см. характеристику теории общих значений
в интерпретации Р. О. Якобсона, данную выше).
Обратимся к критике теории общих значений со стороны Е. Кури-
ловича. Он расценивает общее значение как абстракцию, полезность и
применимость которой к конкретным лингвистическим проблемам
решит будущее. Его возражение против введения этого понятия основано
на признании невозможности интеграции качественно различных
элементов, а именно — коммуникативного содержания и аффективных
(стилистических) оттенков. Это замечание иллюстрируется примером
со словом осел (I — животное, II — глупый или упрямый человек). В
общем определении значения данного слова, по мнению Е. Куриловича,
должны отпасть, как частные, понятия «животное» и «человек», вместо
которых подставляется понятие «живое существо, глупое и упрямое».
Но слово осел вряд ли употребляется в применении к другим животным
[Курилович 1955: 78—80]. Подобные примеры, на наш взгляд, могут
быть аргументом в критике общих значений в лексикологии. Между тем
теория Р. О. Якобсона построена на анализе грамматических значений.
Общее значение характеризует данную форму в ее отношении к другим
формам — членам определенной грамматической категории языка.
Выражая скептическое отношение к теории общих и частных
значений, Е. Курилович отдает предпочтение представлению об
иерархии функций на основе различения первичных и вторичных функций
языковых единиц. Первичная функция данной формы независима от
семантического (или синтаксического) контекста. Она дана системой,
базируется на релевантных противопоставлениях, обусловлена
противопоставлением внутри системы. Вторичная функция определяется
контекстом, она зависит от контекста (семантического или
синтаксического), базируется на первичной функции плюс контекст (см.
[Курилович 1965: 411, 429—432]). Аналогичные отношения формулируются и в
той терминологии, которая опирается на понятие значения: главное
значение не определяется контекстом, тогда как остальные (частные)
значения к семантическим элементам главного значения прибавляют
еще и элемент контекста (см. [Курилович 1955: 81]).
Обычно семантическую концепцию Е. Куриловича рассматривают
как противоположность теории общих значений Р. О. Якобсона.
12—1959
178 Категоризация семантики в системе инвариантности / вариативности
На наш взгляд, это не совсем так. Указанные концепции,
действительно, отличаются друг от друга, однако они заключают в себе и нечто
общее. Различие состоит в следующем: в концепции Е. Куриловича нет той
семантической величины, которая охватывала бы и главное значение, и
прочие частные значения данной формы, нет «общего знаменателя», к
которому приводились бы все частные значения, иначе говоря, нет
общего значения как величины, интегрирующей частные значения, включая
главное. Однако это различие не исключает и некоторых пунктов
сближения обеих концепций. Если главное значение (по Е. Куриловичу), или
первичная функция, не зависит от контекста и определяется системой
языка, релевантными противопоставлениями внутри данной системы,
то это фактически означает, что главное значение (первичная функция)
обладает теми же свойствами, которые характеризуют общие значения
в трактовке Р. О. Якобсона. Ведь общие значения также не зависят от
контекста, также существуют в системе языка и определяются
оппозициями форм в данной системе. Итак, и Р. О. Якобсон, и Е. Курилович
предполагают существование значений, не зависящих от контекста и
определяемых противопоставлениями в данной системе.
Возвращаясь к концепции Е. Куриловича, отметим, что в ней, с нашей
точки зрения, не все убедительно и достаточно последовательно. Если одна
и та же форма может выступать как в первичной, так и во вторичной
функции, если та и другая выявляется при функционировании данной формы
(а это так), то нельзя согласиться с тем, что первичная функция вообще не
зависит от контекста. Если в одних контекстах реализуется вторичная
функция, а в других первичная, то тем самым и первичная функция не
может быть вполне свободной от контекста, определяемой лишь
релевантными противопоставлениями внутри языковой системы. Речь может идти
лишь о разной степени зависимости от контекста, о том, что является
доминирующим: значение самой по себе формы (как оно определяется в
системе форм, в парадигматической системе, существующей в языке) или
значение, исходящее от контекста. Можно говорить о незначительной, слабой,
меньшей (по сравнению с вторичной) зависимости первичной
семантической функции от контекста, о том, что содержание этой функции
определяется прежде всего местом данной формы в парадигматической языковой
системе, но нельзя говорить о независимости от контекста той функции,
которая выступает в контексте. Если в одних контекстах дана вторичная
функция формы, а в других первичная, то неизбежна зависимость и
первичной функции от контекста—по крайней мере в том смысле, что для
Проблемы инвариантности
179
реализации данной первичной функции необходим иной круг контекстов,
чем тот, который обусловливает вторичную функцию.
На наш взгляд, первичная функция данной формы базируется на
релевантных противопоставлениях внутри системы и характеризуется
при ее реализации меньшей зависимостью от контекста по сравнению
с вторичной функцией. Вторичная функция определяется прежде всего
контекстом, она в большей степени зависит от контекста, чем
первичная функция; вместе с тем она так или иначе зависит и от релевантных
противопоставлений внутри языковой системы, поскольку она может
базироваться на первичной функции, быть производной от нее, так или
иначе зависит от системы, занимая в ней определенное место.
Следует еще раз подчеркнуть значимость концепции Е. Курилови-
ча, сыгравшей важную роль в общей перспективе развития
представлений о множественности возможных типов структурной организации
грамматических значений.
На разных этапах развитя теории значения в сфере грамматики
(как в XIX в., так и в XX) постоянно сосуществовали и сменяли друг
друга различные варианты концепции общих значений и концепции,
основанные на критике представлений об общих значениях и защите
понятий типа «основное значение», «первичная функция» и т. п.,
соотносимых со значениями (или функциями) вторичными. Так обстоит
дело и в настощее время. На наш взгляд, эта ситуация развивающейся
полемики отражает сложность и многомерность изучаемых системных
объектов и в целом способствует углублению наших представлений о
структурных типах грамматических значений.
Мы отстаиваем точку зрения, согласно которой общие значения
грамматических форм представляют собой лишь одну из разновидностей
категориальных значений грамматических форм (см. истолкование значений
форм вида и времени русского глагола в кн. [Бондарко 1971 а: 10—42,48—
64]; см. также главу «Общие и частные значения грамматических форм» в
кн. [Бондарко 1971 б: 76—113]; из работ последнего времени см. [Bondarko
2000]). На наш взгляд, в полной мере сохраняет свою силу и становится
особенно актуальной, как ответ на тенденцию к абсолютизации общих
значений (в работах Р. О. Якобсона и его последователей), мысль А. М. Пеш-
ковского: «Объединение... форм со стороны значения может
осуществляться при помощи: 1) единого значения, 2) единого комплекса
однородных значений, 3) единого комплекса разнородных значений, одинаково
повторяющихся в каждой из форм» [Пешковский 1956: 27].
12*
180 Категоризация семантики в системе инвариантности / вариативности
Во многом сходный подход к определению значений грамматических
форм представлен в концепции В. В. Виноградова. Данная им
характеристика падежных форм русского языка отражает многообразие
семантических структур разных падежей (см. [Виноградов 1972: 139—147]).
У ряда грамматистов проявляется скептическое отношение к
принципу общих значений в грамматике. Сдержанное отношение к этому
принципу наблюдается и у некоторых представителей пражской
школы, в рамках которой анализ общих значений в морфологии, пожалуй,
наиболее популярен. Так, М. Докулил принимает предположение об
инвариантном (общем) значении лишь как рабочую гипотезу. Более
плодотворным он признает понятие свободного прямого значения, т. е.
интегрированного значения морфологической формы, исходящего
только из ее непереносных значений и освобожденного от «давления
контекста». В ходе анализа категории наклонения автор обращает
внимание на трудности, требующие существенных оговорок при
использовании метода общих значений (см. [Dokulil 1967: 21—24]).
Наша точка зрения, как уже было сказано, сводится к тому, что
принцип общих значений имеет право на существование, но не как
единственный, а лишь как один из принципов, определяющих способы
существования категориальных значений грамматических форм. Это один из типов
организации плана содержания грамматического строя языка, одна из
форм проявления категориальносги в грамматической семантике. Мы
исходим из принципа множественности типов строения грамматических
значений. Отсюда вытекает многообразие моделей их описания. Этот
принцип не предполагает дедуктивного построения определенной схемы
на базе интеграции существующих разнородных концепций. Он основан
на стремлении отразить то многообразие структурных типов значений,
которое существует в языке и речи. Для лингвистического анализа в этом
направлении необходимо понятие, достаточно широкое для того, чтобы оно
могло охватить разные типы выявляемых семантических структур. Таким
понятием, на наш взгляд, является категориальное значение.
Итак, могут быть выделены следующие структурные типы
категориальных значений грамматических форм: 1) единое
«общее значение» (Gesamtbedeutung, general meaning) — инвариант,
охватывающий все частные значения и типы употребления грамматической
формы (варианты); 2) основное значение (Grundbedeutung, basic
meaning), охватывающее центральную сферу употребления
грамматической формы и выделяемое на фоне ряда периферийных (вторичных)
Проблемы инвариантности
181
значений и типов употребления; 3) грамматическая
полисемия (комплекс основных значений).
Примером основного значения может служить темпоральное
значение формы будущего совершенного (будущего простого) в русском
языке. Формы типа рассмотрю обладают основным значением следования по
отношению к исходной точке отсчета. По этому признаку они
противопоставлены формам со значениями одновременности и
предшествования. Данное категориальное значение не охватывает периферийную
функцию настоящего неактуального, которая реализуется в
определенных условиях контекста, например: Если судьба обрушится раз на кого бедою,
то ударам ее и конца не бывает (Ф. Достоевский. Дядюшкин сон). Ср.
другой пример семантической структуры рассматриваемого типа —
основное значение побуждения, свойственное формам повелительного
наклонения, при наличии периферийных функций, далеко не всегда
связанных с этим значением (Скажи он мне об этом раньте, все было бы иначе).
Определяющим критерием при выделении основного значения
является его системная з н а ч и м о с т ь, т. е. его роль в качестве
признака, лежащего в основе данного ряда форм и в основе его
противопоставления другим рядам форм в данной системе. Это не означает,
однако, что условия реализации основного значения не зависят от контекста
и речевой ситуации (ср. иную точку зрения Е. Куриловича,
проанализированную выше). Подчеркнем еще раз: если одна и та же форма в
одних случаях ее употребления выражает одно значение (основное), а в
других — другое (периферийное), то отсюда следует, что и основное
значение по условиям его выражения зависит от контекста. Эта
зависимость всегда присутствует, по крайней мере в том смысле, что контекст
не должен заключать в себе тех особых и ограниченных условий,
которые характерны для периферийного значения. Так, для того чтобы
форма типа напишу выражала значение будущего времени, необходимо,
чтобы контекст не заключал в себе тех условий, которые определяют
выражение значения настоящего неактуального (в той разновидности,
которая исключает значение будущего времени). Например, для этого
необходимо, чтобы были исключены условия контекста,
представленные в таких случаях, как Нынче ваши дамы сошьют платье, два раза
наденут — и подавай новое (Д. Мамин-Сибиряк. Приваловские миллионы).
В тех случаях, когда категориальное значение представлено
несколькими (двумя и более) основными значениями, в разных актах
употребления данной формы, относящихся к центральной сфере ее
182 Категоризация семантики в системе инвариантности / вариативности
функционирования, реализуется то одно, то другое значение. Каждое из
них репрезентирует категориальное ядро семантического потенциала
формы, но не исчерпывает всех возможностей этого ядра. В качестве
примеров семантических структур данного типа могут быть приведены
значения форм родительного, творительного и предложного падежей
(см. их характеристику в трудах А. М. Пешковского и В. В. Виноградова).
Разновидность описания значений, основанная на принципе
грамматической полисемии и находящая выражение в описании
определенного комплекса значений данной формы и типов ее употребления,
широко представлена во многих традиционных грамматиках; ср. такие
значения, как genitivus partitivus, genitivus subjectivus, genitivus object-
ivus и т. п. Такой подход к семантической характеристике
грамматических форм может быть теоретически противопоставленным идее
общих значений в грамматике. Так, А. А. Потебня, описывая значения и
употребления форм творит, падежа в русском языке, замечает, что
задача данного описания состоит в том, чтобы «на место отвлечения,
называемого одним падежом, поставить более конкретные формальные
значения, по возможности разграничить их между собою и показать их
генетическую связь или ее отсутствие» [Потебня 1958: 431]. Выделяется
ряд значений творит, падежа, в частности творительный социативный,
творительный места, времени, орудия и средства, творительный
действующего предмета в страдательных конструкциях [Там же: 431—434].
С нашей точки зрения, наличие грамматической полисемии в одних
случаях не противоречит признанию общих значений в других.
Во многих работах речь идет о значениях и
употреблениях грамматической формы. На наш взгляд, между употреблениями и
периферийными значениями нет резкой грани. По существу в
распоряжении лингвистов нет достаточно надежных критериев, при помощи
которых можно было бы четко определить, в каких случаях перед нами
вторичное (периферийное) значение, а в каких — употребление. Не
случайно во многих работах можно встретить неопределенные выражения
типа «вторичные значения или употребления». Интерпретация
рассматриваемых понятий во многом зависит от исходной позиции
исследователя и от целей грамматического описания. Если исходная точка зрения
определяется «формоценгрическим принципом», то выявляется
тенденция к использованию терминов типа «вторичное значение формы». Если
же исходная позиция детерминируется задачей исследовать и описать
прежде всего различные типы поведения изучаемых форм в речи, то пред-
Проблемы инвариантности
183
почтение нередко отдается анализу в таких терминах, как «употребление»,
«функционирование». Частные значения и употребления (типы
употребления) грамматических форм связывают систему языка с системой речи, где
в полной мере реализуется взаимодействие языковой системы и среды.
Многообразие структурных типов грамматических значений
отражает многообразие типов и разновидностей взаимодействия системы и
среды. В грамматических значениях разных структурных типов
проявляется специфика собственно языковых значений, их
системно-структурной организации.
Существуют два подхода к семантической характеристике
грамматических форм: 1) признается действительным лишь один из
структурных типов грамматических значений; 2) допускается возможность
сосуществования разных типов. Иначе говоря, противостоят друг другу:
1) подход, основанный на принципе универсальности избранного типа
семантической характеристики (сошлемся на концепцию общих
значений в истолковании Р. О. Якобсона, а также на концепцию основного
значения, или первичной функции в интерпретации Е. Куриловича
[Курилович 1955; 1965: 411, 429—432]); 2) подход к грамматическим
значениям, базирующийся на принципе множественности возможных
типов их структурной организации. Мы придерживаемся последнего из
двух указанных направлений анализа (см. истолкование значений форм
вида и времени русского глагола в кн. [Бондарко 1971 а: 10—42, 48—64;
1996 а; 99—138; 1999: 66—94; 133—153]).
Один из возможных вариантов подхода к семантической
характеристике грамматических форм на основе признания
множественности структурных типов анализируемых значений представлен в
концепции В. Г. Адмони. По мысли В. Г. Адмони, обобщенное значение
может оказаться и общим значением грамматической формы,
действительным для всех ее реализаций, однако такое совпадение
рассматривается лишь как один из возможных типов обобщенного значения, а не
как универсальное правило [Адмони 1988: 28].
Подчеркивается принцип полевой структуры анализируемых
значений. Одно из проявлений полевой структуры обобщенного значения
заключается в соотношении центра (доминанты системы), где
сосредоточены специфические признаки данного значения, и периферии,
характеризующейся разреженностью признаков, их неполнотой; важной
особенностью полевой структуры являются также постепенные переходы,
различные типы недискретности и континуальности. Таким образом,
184 Категоризация семантики в системе инвариантности / вариативности
отчетливое и однозначное представление обобщенного значения
присуще лишь части реализаций грамматической формы, тогда как у других
реализаций данное значение «представлено нечетко, половинчато или
даже вообще отсутствует» [Гам же: 28—29].
Обобщенные значения грамматических форм представлены в
теории В. Г. Адмони не в статической системе отношений (хотя аспект
отношения, в частности оппозиции, отнюдь не исключается), а в
системе построения, для которой характерно многообразие разноаспектных
связей и форм взаимодействия. Анализ этой системы, включающей и
обобщенные значения грамматических форм, сопряжен с осмыслением
процесса речевой коммуникации; в частности, используются такие
понятия, как память говорящего и слушающего (см. [Адмони 1975; 1979:
6—36; 1988: 22—36]. Здесь мы находим одно из проявлений
характерной для лингвистической концепции В. Г. Адмони направленности
на выявление сложных связей между системой языка и системой речи
(см. [Адмони 1994]). Актуальность этой проблемы для современной
лингвистики не требует особых пояснений.
Итак, в отличие от широко распространенного истолкования
понятий общего и основного значений, базирующегося на идее
альтернативности, мы трактуем эти понятия, исходя из принципа
множественности способов существования системных значений грамматических
форм и множественности возможных типов их взаимодействия с
лексической, синтаксической и контекстуальной средой.
Как уже было отмечено выше, общее значение представляет собой
инвариант, охватывающий все частные значения и употребления
данной формы, тогда как основное значение не имеет «всеохватывающего»
характера. Вместе с тем между рассматриваемыми понятиями есть и
нечто общее. Сходство заключается в том, что в обоих случаях речь
идет о значениях системных. Общее значение определяется как
признак (комплекс признаков) данной формы, отличающий ее от других
форм, репрезентирующих данную грамматическую категорию. То же
характерно и для основного значения, с тем отличием, что в нем
заключена не только обусловленность со стороны грамматической
системы, но и некоторая зависимость от контекста и других разновидностей
окружающей среды: должны существовать условия для реализации
именно основного значения формы, а не какого-либо из ее
периферийных значений. Если общее значение распространяется на все типы
употребления данной формы, то основное значение распространяется
Проблемы инвариантности
185
лишь на определенную (центральную) сферу ее употребления, однако
в рамках этой сферы оно также является инвариантом.
Важно учесть, что термин «основное значение» употребляется
в лингвистической литературе в двух смыслах, между которыми
необходимо проводить различие. С одной стороны, основное значение
соотносится с общим значением как разные структурные типы
категориальных значений грамматических форм. В данном случае основное
значение трактуется как один из типов семантической характеристики
грамматических форм (наряду с общими значениями); при таком подходе
основное значение не является разновидностью какого-то общего
значения, «стоящего над ним». Ср. упомянутое выше истолкование
отнесенности действия к будущему как общего значения форм сложного
будущего времени (буду решать и т. п.) и как основного значения форм
простого будущего (решу). С другой стороны, основное значение
выступает в ряду частных значений данной формы, представляя собой главное
среди прочих частных значений. Например, конкретно-фактическое
значение совершенного вида трактуется как основное по отношению
к другим частным значениям этой формы (наглядно-примерному,
потенциальному и суммарному); данное основное значение является одним из
вариантов общего значения совершенного вида, характеризующегося
признаками целостности и ограниченности действия пределом.
Разумеется, в принципе было бы целесообразно по отношению к
разным смыслам использовать разные термины, но пока реальная картина
именно такова: сочетание «основное значение» используется в обоих
смыслах. В дальнейшем изложении, говоря об иерархии частных
значений грамматических форм, мы используем термин «главное значение».
При описании основных значений грамматических форм нередко
выделяются дистинктивные признаки, образующие определенную
систему. Тем самым относительная (ограниченная определенной сферой
употребления) инвариантность в рамках основного значения
соотносится с системой вариативности (ср. [Leech 1971: 9—12]).
Существуют различные интерпретации основного значения. Так,
по мнению Э. Даля, это понятие может интерпретироваться либо
экстенсионально, либо интенсионально. В первом случае сфера,
охватываемая данным понятием, членится на отдельные регионы, причем
один из них трактуется как «основной» или «первичный» по
отношению к другим. С точки зрения «экстенсиональной перспективы»
«вторичное значение» (или употребление) может быть истолковано как
186 Категоризация семантики в системе инвариантности / вариативности
нечто находящееся за пределами «фокуса». Во втором случае (при
интенсиональной интерпретации понятия основного значения)
выдвигается постулат, согласно которому значение языковой единицы состоит
из нескольких компонентов (признаков), из которых один или
некоторая часть трактуется как первичное или основное значение по
отношению к остальным — вторичным. Такой подход используется в тех
случаях, когда выделяются «доминантные» параметры. Например, по
мнению автора, хотя первичное употребление английского future tense
включает как «футуральную референцию», так и «интенцию», основным
значением в смысле доминантного параметра является лишь «фу-
туральная референция» (см. [Dahl 1985: 9—11, 103—112]).
В ряде случаев вопрос о том, как трактовать данное значение
грамматической формы — как общее или как основное, допускает различные
решения. Один из факторов, обусловливающих множественность
решений, — возможность анализа либо на основе понятия привативной
оппозиции, либо на базе понятия оппозиции эквиполентной. Приведем
пример. Р. О. Якобсон трактовал глагольную форму второго лица ед. числа как
беспризнаковый член корреляции, значение которого сводится к
отсутствию признака отнесенности действия к говорящему лицу — того
признака, который присущ форме первого лица. Признавая тот факт, что форма
второго лица употребляется преимущественно для выражения отношения
к адресату, Р. О. Якобсон все же полагает, что при решении вопроса об
общем значении формы статистический критерий неприменим.
Отнесенность действия к адресату трактуется лишь как одно из частных значений
данной формы. Оно сопоставляется с другими частными значениями,
определяемыми контекстом, — значением отнесенности к любому лицу
(умрешь — похоронят) и значением отнесенности к говорящему (выпьешь,
бывало) [Якобсон 1985: 215—216].
Представляется возможным другой подход к определению значения
рассматриваемой формы. Можно предположить, что формы первого и
второго лица находятся в отношении эквиполентной оппозиции.
Дальнейшие рассуждения таковы. Форма первого лица обладает признаком
«участие говорящего». Налицо общее значение, т. е. неограниченный
инвариант. Что же касается формы второго лица, то ее значение трактуется не как
общее, а как основное. Данная форма, как элемент эквиполентной
оппозиции, наделяется собственным положительным признаком — «участие
адресата». Признается, что выражение этого признака распространяется
не на все типы функционирования рассматриваемой формы: за пределами
Проблемы инвариантности
187
сферы реализации данного признака остается обобщенно-личное значение
(Что посеешь, то и пожнешь): это значение относится к периферии
анализируемого семантического пространства.
Преимущество такого решения данного вопроса заключается в
том, что выражаемое при употреблении формы второго лица значение
отнесенности действия к адресату не «теряется в общей массе» частных
значений: оно приобретает системно-категориальный статус, что, на
наш взгляд, соответствует языковым и речевым фактам.
Следует, однако, заметить, что в трактовке значения формы второго
лица на основе принципа привативной оппозиции есть и сильные
стороны. Обобщенно-личное употребление формы второго лица ед. числа
всегда имплицирует элемент «участие говорящего». Это относится не только к
случаям типа Идешь, бывало..., но и к «общим истинам» типа Плешью обуха
не перешибешь; обобщенный опыт представлен в таких высказываниях как
включающий и опыт говорящего: 'так бывает со всеми и со мной в том
числе'. Элемент «участие говорящего» представлен здесь как тонкий нюанс
языковой семантической интерпретации обобщенно-личного смыслового
содержания, но тем не менее он представлен (как импликация). Подобные
импликации характерны для семантически немаркированных
(беспризнаковых) членов привативных оппозиций.
Таким образом, вопрос об интерпретации значения формы второго
лица — либо как общего (значение немаркированного члена
привативной оппозиции), либо как основного (значение одного из членов эк-
виполентной оппозиции в условиях ограниченной инвариантности) —
вряд ли может быть решен однозначно (по крайней мере на
современном этапе исследований и теоретических поисков). Подобные ситуации
анализа встречаются довольно часто. Они отражают не только
различия в теоретических подходах, но и проявления континуальности
в самом предмете грамматического описания.
Рассмотрение основных этапов формирования теории общих
грамматических значений и основных особенностей этой теории приводит к
следующим выводам. Концепция общих значений в грамматике не
может претендовать на всеобщую значимость и универсальность. Далеко не
все значения грамматических форм могут быть сведены к этому общему
знаменателю. Во многих случаях (в частности, в области падежных
значений) языковой материал не укладывается в схему общего значения.
Вместе с тем нет достаточных оснований для того, чтобы вообще отказаться
от идеи общих значений в грамматике. Эта идея отражает действительно
188 Категоризация семантики в системе инвариантности / вариативности
существующий тип системно-структурной организации языковых
грамматических значений. На наш взгляд, понятие общего грамматического
значения имеет право на существование, но не как единственный и
всеобъемлющий принцип в языковой грамматической семантике, а как
один из ее типов, одна из форм ее существования.
Частные значения грамматических форм представляют
собой варианты их грамматического значения (общего или основного),
обусловленные контекстуально, ситуативно, а во многих случаях и
лексически. Это семантические типы, являющиеся результатом
взаимодействия грамматической формы и окружающей среды.
В каждом конкретном высказывании представлен лишь тот или
иной вариант (или вариант варианта) частного значения. Само же
частное значение является уже результатом определенного обобщения,
систематизации отдельных вариантов. Это определенный тип, а не
частный случай. Так, одно из частных значений формы настоящего
времени — настоящее актуальное (выражается действие, протекающее
в момент речи) — выявляется в таких вариантах, как конкретное
настоящее время момента речи (Посмотрите, кто-то идет), расширенное
настоящее (Я давно вас жду), настоящее перформативное (Клянусь!).
Каждый из этих вариантов, в свою очередь, реализуется в определенных
разновидностях (ср., например, конкретное настоящее время момента
речи в ситуации «сейчас и здесь» и в ситуации «сейчас, но не здесь»
(например: Он сейчас уже подъезжает к вокзалу).
Как уже было отмечено выше, частные значения грамматических
форм выявляются в том или ином варианте в речи, но, как типы
семантики, реализующиеся в различных речевых употреблениях, они
относятся к языку, к правилам функционирования единиц системы языка.
Сошлемся еще раз на суждения Ю. С. Маслова о том, что языку
принадлежит не только инвариант той или иной единицы, но и все ее типовые
разновидности; тем самым типовые варианты включаются в систему
языка ([Маслов 1981: 30]).
Частные значения обусловлены, с одной стороны, категориальным
значением грамматической формы, поскольку они являются вариантами
этого значения, а с другой — контекстом, речевой ситуацией,
лексическим значением словоформы и другими элементами окружающей среды.
С точки зрения взаимосвязи с контекстом они оказываются
соотнесенными с планом синтагматики. При описании частных значений и их
вариантов существенную роль могут играть элементы анализа сочетаемости
Проблемы инвариантности
189
данной формы. Так, при сочетании нескольких форм прошедшего
совершенного с перфектным значением в контексте возникает не «цепь»
сменяющих друг друга последовательных действий, а «пучок
одновременных состояний» (Трава выгорела от солнщ, засохла и пожелтела;
ср. возможность перестановок: пожелтела, засохла и выгорела... и т. п.).
Термин «частные значения грамматической формы» в известном
смысле условен: мы приписываем грамматической форме то, что
выражается не только ею. Зато с другой точки зрения этот термин имеет
прямой смысл без всяких оговорок: данная форма с ее общим
значением является тем стержнем, который объединяет группирующиеся
вокруг него частные значения. В этом смысле частные значения
действительно принадлежат грамматической форме.
По разным принципам классификации можно выделить несколько
типов частных значений. Ср., например: 1) частные значения,
выделяемые в рамках данной грамматической категории и связанного с ней
функционально-семантического поля, и значения, объединяющие элементы
разных грамматических категорий и функционально-семантических
полей (таково, например, темпорально-модальное значение потенциального
настоящего: Не пойму я вас и т. п.); 2) значения прямые и переносные;
3) значения конструктивно свободные и конструктивно связанные.
Выделяя среди частных значений главное (иногда — несколько
таких значений), мы основываемся на критерии наименьшей зависимости от
контекста (иначе говоря, наибольшей самостоятельности) и критерии
специфичности. Так, из значений будущего времени и настоящего
неактуального, свойственных форме будущего совершенного (типа открою), главным
является значение будущего, так как оно не требует каких-либо особых
дополнительных условий контекста и проявляется в минимальном контексте.
Свойство специфичности, на котором основывается
соответствующий критерий, имеет несколько конкретных проявлений. Одно из
них: главное значение характерно именно для данной формы, но не
для других форм, с которыми она соотносится. Например, из значений
настоящего актуального и неактуального, свойственных форме типа
открываю, главным следует признать значение настоящего актуального,
потому что в системе форм времени оно может быть выражено только
данной формой, тогда как значение настоящего неактуального может
выражаться и при употреблении форм типа открою.
Другое проявление свойства специфичности: если данная
грамматическая форма является немаркированным членом привативнои
190 Категоризация семантики в системе инвариантности / вариативности
оппозиции, то ее главным значением является то, которое
противостоит значению маркированного члена (см. [Якобсон 1985: 143—145];
К общему учению о падеже). Например, главным значением
несовершенного вида (среди других частных значений этой формы)
является конкретно-процессное значение, противостоящее категориальному
значению совершенного вида как комплексу признаков целостности и
ограниченности действия пределом (об общих и частных видовых
значениях см. [Маслов 1959: 231—236, 239—245, 251—271, 307—312;
Бондарко 1971 а: 21—36; 1996 а: 114—121]; см. также ниже, ч. V, гл. 1).
Существует мнение, что для выделения первичных функций важен
критерий незаменимости, т. е. невозможности замены одной формы
другою (см. [Koschmieder 1962: 413—417]). С нашей точки зрения,
возможность применения этого критерия весьма ограничена. Он не может быть
применен к условиям, в которых маркированный член привативной
оппозиции заменяется немаркированным. Кроме того, нередки случаи,
когда форма, выступающая в своем главном значении, тем не менее может
быть заменена другой формой при ее переносном употреблении. Ср.,
например: Завтра начнутся (начинаются) каникулы. Поэтому свойство
незаменимости не представляется надежным критерием для выделения
в системе частных значений грамматической формы главного значения.
Иногда в качестве одного из критериев выделения главного
значения рассматривается наибольшая употребительность формы в данном
значении. Этот критерий, безусловно, может быть использован.
Следует, однако, учитывать, что употребительность зависит от того, с какими
разновидностями речи мы имеем дело. Так, в диалоге, очевидно, более
употребительно перфектное значение прошедшего совершенного,
а в повествовании — аористическое.
Для отношений между главным (первичным) значением данной
формы и остальными (вторичными) ее значениями характерен признак
производносги: прочие частные значения выводятся из главного,
являются подчиненными по отношению к нему (подробнее о признаке
производносги см. ниже, при характеристике отношений между прототипом и его
окружением; главное из частных значений грамматической формы
обладает четко выраженными признаками прототипичносги). Все сказанное
выше о главном значении в сфере частных значений грамматической
формы имеет непосредственное отношение к проблематике прототипов.
Главное значение, как и другие частные значения, обусловлено
не только грамматической формой, но и контекстом. Зависимость от
Проблемы инвариантности
191
контекста налицо и в тех случаях, когда этот контекст минимален и его
роль может сводиться к тому, чтобы актуализировать именно данное
значение формы, предоставить возможность для его выражения.
Идея иерархии частных значений (особое внимание этому вопросу
уделял Р. О. Якобсон; см., в частности, [Якобсон 1985: 143—144])
представляет собой один из существенных компонентов теории,
направленной на выявление особенностей системно-структурной организации
языкового содержания.
Один из типов частных значений — значения переносные
(метафорические). Речь идет о значениях, выражаемых в условиях
транспозиции: категориальное значение грамматической формы
вступает в противоречие со значением контекста, например форма
имеет значение настоящего (Иду л...), а контекст указывает на прошлое
(.. .вчера по улице...).
При транспозиции грамматическое значение формы сохраняется. Оно
выступает в том метафорическом варианте, который обусловлен
сочетанием с противоречащим этому значению контекстом. Например, при
употреблении форм настоящего времени в частном значении настоящего
исторического прошедшие действия изображаются так, как будто они
происходят в настоящем. Ср. также употребление формы настоящего времени
в контексте «воображаемого будущего»: Наступит лето... Представь себе, мы
плывем по Волге. ..Ив таких случаях сохраняется категориальное значение
грамматической формы — значение настоящего времени (в широком
смысле). Сочетание с исходящим от контекста значением будущего дает
метафорический вариант частного значения. Перед нами образное
настоящее: воображаемое будущее представлено (при прямом участии
категориального значения формы) так, как будто это «переживаемое настоящее».
Аналогична ситуация в случаях типа — Ну, я потел: речевая ситуациия
предполагает смысл ближайшего будущего, но это будущее, благодаря
грамматическому значению формы прошедшего времени, представлено
так, как будто действие уже произошло и налицо его результат. Говоря об
употреблении прошедшего совершенного при обозначении будущих
действий в русском фольклоре, в сербском и украинском языках, А. А. Потеб-
ня замечал: «Прошедшие времена так и остались прошедшими. Их
грамматическое значение нисколько не затемнилось, не переиначилось, так
как, хотя действие, ими обозначенное, глядя со стороны, есть будущее, но
самому говорящему в момент речи оно кажется прошедшим» [Потебня
1958: 271—273]. А. М. Пешковский писал о случаях типа Завтра я
192 Категоризация семантики в системе инвариантности / вариативности
уезжаю: «Этот будущий акт при помощи формы настоящего времени
представлен говорящим как настоящий... Таким образом, здесь
категория настоящего времени не только не теряет и не видоизменяет как-
либо своего значения, а, напротив, выступает в своем основном
значении особенно ярко, и яркость эта создается как раз противоречием
между ней и реальными условиями речи...» [Пешковский 1956: 208—209].
Здесь четко и ясно выражена та мысль, которая лежит в основе всех
наших рассуждений по вопросу «общее значение и транспозиция».
Итак, важно различать, с одной стороны, то, что при переносном
употреблении исходит от формы и охватывается ее общим значением,
а с другой — то, что исходит от контекста и должно быть исключено из
общего значения как противоречащее ему. Если не учитывать этой
специфики переносного употребления, то многообразие значений,
исходящих от контекста и речевой ситуации, может привести исследователя
к неправомерному расширению собственно грамматического значения
формы и даже к отрицанию самого существования этого значения.
Реализацию собственного категориального значения
грамматической формы в условиях транспозиции, на наш взгляд, можно
трактовать как одно из проявлений свойства обязательности, присущего
морфологическим категориям в языках флективно-синтетического
типа: значение формы обязательно должно быть выражено, даже в тех
случаях, когда оно противоречит значению контекста.
Понятие транспозиции может иметь значение при определении
типа грамматического противопоставления. Рассмотрим пример.
Существует мнение, что настоящее время — немаркированный член
оппозиции в рамках системы времен русского глагола. Так, Р. О. Якобсон
писал: «Прошедшее указывает на то, что действие относится к
прошлому, тогда как настоящее как таковое не определено в отношении
времени и является типично беспризнаковой категорией» [Якобсон 1985:
215] (О структуре русского глагола). Мы придерживаемся иной точки
зрения: перед нами эквиполентная оппозиция; форма настоящего
времени обладает собственным положительным семантическим
признаком 'настоящее (в широком смысле, без дальнейшей детализации)'.
Основанием для такой интерпретации рассматриваемых отношений
является тот факт, что при употреблении форм настоящего времени
в контексте прошлого или будущего прошедшие или будущие действия
представляются так, как будто они происходят в момент речи (Подходит
он ко мне и говорит... ; Наступит праздник, мы в театре, сидим в партере...).
Проблемы инвариантности
193
Отсюда следует, что источником такой актуализации является
значение формы, которое расходится с временной отнесенностью
окружающего контекста. Это значение выявляется в акте актуализации
прошлого или будущего. Если бы настоящее время было
немаркированным членом оппозиции по отношению к формам прошедшего и
будущего времени, то обозначение прошедших и будущих действий
охватывалось бы нейтральной семантикой презенса. При таком
подходе нельзя было бы говорить о переносном употреблении данной
формы, о транспозиции, а факт сохранения значения настоящего,
актуализации прошлого или будущего не получал бы никакого
объяснения (см. раздел «Временной дейксис и вопрос о значении форм
настоящего времени» в работе [Бондарко 1990 а: 21—31]).
Из сказанного выше вытекает возможность использования
транспозиции как критерия при проверке правильности определения
грамматического значения формы. Если это значение так или иначе
реализуется при транспозиции (например, если значение настоящего
времени проявляется при транспозиции форм типа открываю), то тем самым
вывод о системно-категориальном статусе данного значения получает
дополнительное подтверждение.
Говоря об инвариантности / вариативности в сфере
грамматических значений, мы фактически уже затронули вопрос о соотношении
системы и среды. Далее мы переходим к специальному рассмотрению
этого вопроса.
Взаимодействие системы и среды
О понятии «среда». Согласно теории системных исследований,
система как множество элементов с отношениями и связями между ними,
образующими определенную целостность, проявляет и формирует все
свои свойства во взаимодействии со средой [Философская
энциклопедия 1970: 19].
Взаимозависимость системы и среды рассматривается как один из
системных принципов, наряду с такими свойствами системы, как
целостность и иерархичность (см. [Философский энциклопедический
словарь 1983: 610; Свидерский, Зобов 1970: 85—91; Садовский 1974; Блау-
берг, Садовский, Юдин 1978; Системные исследования 1978; Берг,
Бирюков 1983]). Понятие функционирования (поведения) объекта
13 — 1959
194 Категоризация семантики в системе инвариантности / вариативности
включает его связи с окружающей средой [Марков 1982: 3, 14]. Это
относится и к функционированию языковых системных объектов.
Последующее изложение вопроса о системе и среде опирается на
его освещение в ранее вышедших работах (см. [Бондарко 1984: 47—57;
1985 б: 13—23; 1996 а: 49—51, 109—121]). Вместе с тем вводятся
некоторые дополнения и уточнения, касающиеся прежде всего
характеристики типов и разновидностей среды.
Системы в сфере грамматики — это такие объекты, как
предложение, грамматическая категория (вид, время, залог и т. п.),
функционально-семантическое поле (аспектуальность, темпоральность, залого-
вость и т. п.), различные группировки взаимосвязанных
грамматических категорий (ср., например, группировки грамматических
категорий глагола, с одной стороны, и имени существительного — с другой)
и функционально-семантических полей (ср.
функционально-семантические поля с предикативным ядром). В качестве целостных системных
объектов выступают такие предметы анализа, как словоформы и их
классы, части речи и члены предложения.
Среда по отношению к той или иной языковой единице,
категории или группировке как исходной системе трактуется нами
следующим образом: это множество языковых (в части случаев также и вне-
языковых) элементов, играющее по отношению к исходной системе роль
окружения, во взаимодействии с которым она выполняет свою функцию.
В реализации системных значений грамматических категорий роль
среды выполняют элементы контекста и речевой ситуации; к среде
относятся лексические значения и лексико-грамматические разряды
слов, влияющие на данную категорию, а также элементы
«категориального окружения» — другие грамматические категории,
взаимодействующие с категорией, рассматриваемой как исходная система. Так,
реализация категории глагольного вида в условиях видовой
соотносительности или несоотносительности и употребление форм совершенного и
несовершенного вида зависят от элементов контекста типа однажды,
часто, вдруг, постепенно и т. п., от таких элементов речевой ситуации, как
наблюдаемость (и, шире, перцептивность), от лексического значения
глагола, его принадлежности к разрядам предельных или
непредельных глаголов и к тому или иному способу действия, от воздействия со
стороны категорий времени, наклонения, лица и залога.
Обращение к понятию среды имеет существенное значение
не только для описания, но и для объяснения изучаемых языко-
Проблемы инвариантности
195
вых подсистем (в частности, грамматических категорий,
функционально-семантических полей и их группировок). Справедливо следующее
суждение: «Объяснению служит введение объясняемого явления в
контекст окружающих его (в пространстве и времени) фактов...» [Берг,
Бирюков 1983: 19]. Ни одна частная система в языке не может быть
понята и объяснена, если ее анализ ограничивается внутрисистемными
отношениями. Исследование приобретает объяснительную силу лишь
в том случае, если изучение внутрисистемных отношений дополняется
анализом отношений между системой и ее средой.
Свойства грамматической категории как системы могут быть
поняты и объяснены лишь при том условии, если будут выявлены ее
отношения: 1) к лексическим значениям слов; 2) к лексико-грамматическим
разрядам; 3) к другим грамматическим категориям слова и
синтаксическим конструкциям, с которыми связана данная категория; 4) к
элементам окружающего контекста и речевой ситуации.
Все эти отношения суть отношения между грамматической
категорией как исходной системой и ее средой. Именно для того чтобы
охватить все эти связи, мы рассматриваем грамматические единицы,
классы и категории в рамках более широких
функционально-семантических единств — полей, включающих не только исходные
грамматические подсистемы, но и их среду.
Сказанное относится не только к изучению языковых фактов в
плане синхронии, но и к исследованию генезиса и исторического
развития языковых единиц и категорий во взаимодействии с
изменяющейся и развивающейся средой (ср. проблему возникновения и
развития славянского глагольного вида в лексико-грамматической среде
способов действия, связанных с семантикой предельности / непред ельно-
сги и определенности / неопределенности; о диахронических аспектах
теории поля в грамматике см. [Бондарко 1983 а: 88—99]). К данному
кругу проблем относятся все исторические процессы грамматикализации,
включающие зарождение и формирование грамматических категорий и
единиц в лексической и лексико-грамматической среде. Говоря о системе
применительно к строю языка, мы имеем в виду упорядоченные
множества языковых единиц, классов, категорий и группировок,
представляющие собой целостные единства, имеющие определенную структуру и
соотнесенные с множеством элементов формального выражения (ср.
истолкование понятия системы применительно к языку в работах
[Мельников 1972: 187—191; 1978; Солнцев 1978]).
13*
196 Категоризация семантики в системе инвариантности / вариативности
В языкознании давно уже укоренилось понятие системы, однако не
получило распространения понятие той же степени абстракции, которое
бы обобщало разные типы окружения системных объектов. Хотя термин
«среда» используется в некоторых языковедческих работах,
учитывающих проблематику системных исследований, и интерпретируется
с лингвистической точки зрения (см. [Мельников 1972; 1978; Маковский
1980: 40—46, 163—189; Арнольд 1991; Масленникова 1999: 7—8]), этот
термин до сих пор не стал общеупотребительным. Между тем ясно, что
все элементы языковой системы (элементы-микросистемы)
функционируют и развиваются не в вакууме, а в определенных разновидностях
языковых и речевых окружений (слово «окружение» мы употребляем
в самом широком смысле, охватывающем как парадигматические, так и
синтагматические отношения). Вне соотношения с понятием,
интегрирующим все многообразие окружений языковых единиц и категорий,
само понятие системы в лингвистике оказывается изолированным.
Отдельные явления, охватываемые понятием среды, хорошо
известны в лингвистике (ср. понятия контекста и речевой ситуации,
понятие конситуации, суждения о прагматической и социальной
обусловленности употребления различных языковых единиц и т. п.). Вместе
с тем, как правило, не используется понятие, которое охватывало бы и
контекст, и речевую ситуацию, и взаимодействие грамматических и
лексических аспектов языковых единиц, и соотношение
грамматических категорий и лексико-грамматических разрядов, и
межкатегориальные связи, т. е. все то в окружении данной единицы или категории,
что взаимодействует с нею и во многом определяет ее конкретные
проявления (репрезентации) и закономерности ее функционирования. В
настоящее время необходимость включения понятия среды в теорию и
практику лингвистического анализа становится особенно очевидной в связи
с тем, что получает широкое распространение функциональный подход
к исследованию языковых фактов, предполагающий изучение языка в его
реальном функционировании. В этих условиях языковые системные
объекты могут рассматриваться лишь во взаимодействии с разными типами
языковых и речевых окружений, охватываемых понятием среды.
Возникает вопрос: нельзя ли использовать для обозначения всех
тех типов окружений, о которых идет речь, хорошо всем известное
понятие «контекст»? В последнее время термин «контекст» все чаще
трактуется в максимально расширенном смысле (ср. широкое истолкование
контекста, включающее не только контекст ситуационный и синтагма-
Проблемы инвариантности
197
тический, но и системный, в кн. [Langacker 1987:401—408]). В подобном
употреблении данного термина проявляется естественное стремление
найти такое понятие, которое было бы полноценным коррелятом
понятия «система». На наш взгляд, этой цели все же в большей степени
соответствует понятие среды. Оно позволяет интегрировать
разнообразные типы окружений исходного системного объекта и вместе с тем
сохранить качественную определенность контекста в собственном
смысле, соотнося его с другими разновидностями окружений.
Немаловажную роль играет и тот факт, что использование понятия среды в
соотношении с понятием системы соответствует подходу, принятому в
теории системных исследований.
Обратимся к вопросу о системе и среде в их отношении к функции.
Говоря о функциях языковых средств, мы имеем в виду их назначение,
предназначение, цель их употребления. Функции языковых единиц
выступают, с одной стороны, как существующие в системе языка
потенции, обусловливающие (каузирующие) определенные типы
функционирования («способы поведения») данной единицы, а с другой — как
процессы и результаты реализации этих потенций в речи.
Взаимодействие системы и среды является фактором, имеющим
важное значение для осмысления реализации функций языковых
единиц. В иерархии сущностей «система — среда — функция» вершинное
положение с точки зрения отношения «средство — цель» занимает
последний член этого ряда: взаимодействие системы и среды служит
функции. Функция реализуется в результате взаимодействия
элементов системы и среды.
В распоряжении носителей данного языка существует определенная
система функций-потенций, предполагающая начальные,
промежуточные и конечные этапы реализации («исполнения»). В конкретном
высказывании исходные функции отдельных единиц выступают в
модифицированном и преобразованном виде. Так, в высказывании Тебя не
поймешь реализуется модальная функция невозможности, представляющая
собой результат взаимодействия собственно модальных элементов с
элементами, относящимися к сферам аспектуальности, темпоральности и
персональности. В функциях-реализациях всегда есть нечто новое,
вытекающее из взаимодействия системы и среды; функциональный результат
не сводится к сумме отдельных функций-слагаемых.
Заслуживает внимания обобщение, сформулированное Э.
Нагелем при анализе объяснений в сфере биологии: «В более общем виде
198 Категоризация семантики в системе инвариантности / вариативности
телеологическое утверждение в форме 'Функция А в системе S с
организацией С заключается в том, чтобы дать возможность S в среде (in envi-
ronmerit) Е включиться в процесс F может быть сформулировано более
эксплицитно таким образом: каждая система S с организацией Сив
среде Е включается в процесс Р; если S с организацией Сив среде Е не
имеет А, то S не включается в Р; следовательно, S с организацией С
должно иметь А» [Nagel 1961: 403].
Отдельная частная подсистема не могла бы обеспечить реализацию
функций, выполняемых в процессе общения, если бы она была
изолированной. Лишь взаимодействие данной частной подсистемы с элементами
других подсистем, выполняющих роль среды, делает возможной
реализацию семантических, семантико-прагматических, стилистических и
структурных функций в процессе речи. Например, такие функции форм
настоящего времени, как настоящее актуальное, настоящее историческое,
настоящее репортажа и т. п., не могут быть выполнены самой по себе
формой настоящего времени. Для их реализации необходимы
определенные элементы контекста и речевой ситуации. Поэтому во всех подобных
случаях мы имеем дело с функциями грамматической формы и е е с р е -
д ы . Взаимодействие элементов языковой системы с их средой —
необходимое условие для перехода функций-потенций в функции-реализации.
Среда — это не только окружение, в котором реализуется данная
функция, и не только необходимое условие ее реализации, но и
компонент, активно участвующий, наряду с элементами системы, в самом
формировании содержания функции: в этом содержании всегда есть
что-то от языковой системы и что-то от среды.
Итак, взаимодействие системы и среды лежит в основе реализации
функций языковых единиц. Процесс данного взаимодействия составляет
содержание процесса функционирования грамматических форм и
конструкций как элементов грамматической системы во взаимосвязях с их
окружением в сферах грамматики и лексики, а также контекста и речевой
ситуации. Результаты взаимодействия элементов грамматической
системы и ее среды заключены в речевых произведениях — текстах.
Типы среды. Междисциплинарный характер понятия и термина
«система» закономерно соотносится с аналогичным статусом понятия и
термина «среда». Все это свидетельствует о необходимости
использования понятия среды в теории системной лингвистики и в практике
конкретных исследований.
Могут быть выделены два основных типа среды:
Проблемы инвариантности
199
1) системно-языковая (парадигматическая) среда —
окружение языковых единиц, категорий или группировок в
парадигматической системе языка. Например, возможность образования форм
сравнительной степени имен прилагательных зависит от их
принадлежности к лексико-грамматическим разрядам прилагательных
качественных или относительных; соответствующие разряды представляют
системно-парадигматическую — в данном случае лексико-грамматиче-
скую — среду по отношению к грамматической категории степени
сравнения как исходной системе. По отношению к грамматической
категории числа имен существительных как исходной системе важную роль
в сфере парадигматической среды выполняет принадлежность слова к
лексико-грамматическим разрядам имен существительных конкретных /
абстрактных, вещественных, собирательных (разрядам, охватываемым
оппозицией счисляемости / несчисляемости).
2) речевая среда — контекст и речевая ситуация.
Говоря о контексте, мы имеем в виду элементы окружения
данного объекта в высказывании, существенные для реализации
определенного системного значения в том или ином варианте.
Понятие речевой ситуации включает все то в обстановке
речевого акта, отражаемой в сознании его участников, что
взаимодействует со значениями языковых средств, участвуя в формировании
содержания высказывания. Данное понятие охватывает, помимо всего
прочего, интерпретацию социальных факторов с точки зрения
говорящего и слушающего (ср. такие понятия, как социальная установка, статус
и ролевые отношения участников речевого акта [Швейцер 1976: 69—86],
социальная детерминация модели порождения речи [Теоретические
проблемы речевого общения... 1977].
Для характеристики соотношения контекста и речевой ситуации
существенно различие внутриязыковой и внеязыковой
среды. Поскольку контекст представлен языковыми единицами и их
сочетаниями, он включается в понятие внутриязыковой среды, хотя и
представляет ее речевую реализацию. Что же касается речевой ситуации, то
она относится к среде внеязыковой.
Между внутриязыковыми и внеязыковыми элементами среды нет
резких граней. В особенности это характерно для отношений между
языковыми значениями в их речевых реализациях и речевым смыслом.
В контексте заключены как значения его элементов, так и передаваемый
ими смысл. В речевой ситуации есть не только внеязыковое, но и то, что
200 Категоризация семантики в системе инвариантности / вариативности
включается в речевые реализации языковых значений и,
следовательно, не может быть жестко отделено от языка. Тем не менее различие
между внутриязыковой и внеязыковой средой не утрачивает своей
значимости. Важно учитывать нежесткий характер данного различия,
возможность совмещения в изучаемых разновидностях среды элементов
внутриязыковых и внеязыковых, необходимость определения типа
среды по доминирующим признакам.
Таким образом, речь идет о двух членениях, проводимых на
разных основаниях.
Первое членение: среда системно-языковая (парадигматическая)/
речевая (с внутренним подразделением на контекст и речевую ситуацию).
Второе членение: среда внутриязыковая (с внутренным
разделением на системно-языковые парадигматические окружения и контекст) /
внеязыковая (включающая речевую ситуацию).
В целом для лингвистического исследования разных типов
окружений наиболее существенно их членение на окружения
системно-языковые (парадигматические) и речевые. Именно это различие наиболее
полно отражает обобщающую функцию понятия «среда».
Одно из членений в рамках рассматриваемого понятия —
разграничение ближней и дальней среды. Вводя это различие, мы
имеем в виду степень удаленности элементов среды (как
системно-языковой, так и речевой) от исходной системы.
Ближняя среда включает те элементы окружения исходной
системы, которые непосредственно «граничат» (нередко пересекаясь) с нею,
тогда как дальняя среда предполагает менее тесные, в части случаев
опосредствованные связи, выходящие за пределы ближайшего
окружения данной системы. Разумеется, между этими разновидностями среды
нет и не может быть (по самой сути данного различия, имеющего
весьма неопределенный характер) четких граней.
Подчеркнем еще раз, что рассматриваемое различие касается как
системно-языковых (парадигматических), так и речевых окружений.
Например, по отношению к полю темпоральности ближнюю среду в плане
парадигматики представляют другие функционально-семантические
поля, связанные с понятием времени — аспектуальносгь, временная лока-
лизованносгь, таксис и временной порядок (о последней категории см.
[Бондарко 1996 а: 167—196; 1999: 204—230]; см. ниже, ч. V), а также
объективная модальность, а дальнюю среду — такие поля, как персональ-
ность (ср. темпоральную характеристику обобщенно-личных
конструкций), залоговосгь, количесгвенность, локативность и т. п.
Проблемы инвариантности
201
Что касается речевых аспектов рассматриваемого различия, то
достаточно сослаться на известные понятия узкого и широкого контекста.
Анализ ближней среды в ее отношении к исходной системе связан
с обращением к периферии языковых систем как к особому предмету
исследования, существенному для понимания динамики системности в
языке. Понятие дальней среды также связано с периферией системы,
но уже в более широком смысле: речь идет о периферии и окружении
комплекса «исходная система — ее среда», о пересечениях с другими
комплексами того же рода.
На периферии языковых подсистем особенно наглядно
проявляется неравномерность системных отношений в языке, где сферы
наиболее интенсивных связей между языковыми единицами, классами и
категориями сочетаются с зонами слабых связей и относительной
изоляции отдельных элементов.
Относительность членения «система — среда». Во
взаимодействии множества частных систем и их элементов роли системы и среды
переплетаются. Тот языковой элемент, который в одной сфере играет
роль исходной системы, в другой сфере, по отношению к другой
подсистеме может играть роль среды. Так, категория вида, будучи исходной
системой по отношению к периферийным средствам выражения
семантики аспектуальности, вместе с тем является одним из элементов среды
по отношению к целому ряду грамматических категорий, в частности по
отношению к категории времени как к исходной системе. Среда —
понятие системно-функциональное. То, что мы называем средой, включает
определенные частные подсистемы, но по отношению к подсистеме,
являющейся исходной в данной ячейке системно-структурной
организации, они играют роль обусловливающего и обусловленного окружения,
благодаря которому взаимодействующая с ним исходная подсистема
может выполнять свои функции.
Понятие среды приобретает определенный смысл лишь в отношении
к той или иной исходной системе в данном биноме «система — среда».
Так, применительно к высказыванию (как речевой реализации
предложения или сверхфразового единства) среду составляют взаимодействующие
с ним элементы более крупных фрагментов текста и текста в целом. В этих
пределах размещаются элементы ближней и дальней среды с
постепенными переходами между ними. В качестве исходной системы может
рассматриваться не отдельное сверхфразовое единство, а комплекс таких
единств. Соответственно сдвигаются границы между системой и средой.
202 Категоризация семантики в системе инвариантности / вариативности
В конечном счете как исходная система может интерпретироваться
текст в целом. В этом случае в роли среды выступает «ситуация текста»
в комплексе с обусловливающими ее социальными и
социально-психологическими факторами.
Вместе с тем в биноме «система — среда» не все относительно.
Существуют некоторые устойчивые отношения, зависящие от иерархии
частных систем в их взаимосвязях. По признакам «сильной
системности» (более высокой степени целостности, стабильности, явно
выраженной внутренней системно-структурной организации), а также
функциональной нагруженности и специализации одна частная группировка
языковых средств выполняет в определенной
функционально-семантической сфере роль исходной системы по отношению к другим
группировкам языковых средств, которые находятся на более низкой
ступени системной и функциональной иерархии. Например, в тех языках,
где имеется грамматическая категория вида как особая система
противопоставленных друг другу рядов грамматических форм и где вместе
с тем имеются способы действия как лексико-грамматические разряды
с аспектуальной семантикой, именно категория вида, представляющая
собой более высокую «степень системности», играет роль основной,
исходной системы в сфере аспектуальности, тогда как способы действия
попадают в число элементов среды.
Соотношение той или иной частной системы в языке и ее среды
более жестко детерминировано в тех случаях, когда исходная система
представляет собой «естественный» целостный лингвистический объект,
т. е. объекте органичной целостностью. Ср., например, такие единицы, как
словоформа и предложение в их отношении к окружающему контексту как
среде. В тех же случаях, когда сама исходная система представляет собой
объект с не столь явно выраженной целостностью (таковы, в частности,
системы функционально-семантических полей модальности, залоговое™,
обусловленности), отношение «система — среда» становится менее жестким и
определенным, появляется возможность разных его истолкований (по
разным признакам, учитываемым исследователями).
Структура среды. Среда не является аморфной. Элементы среды,
окружающей единицу, класс единиц или категорию как исходную
систему, — это, в свою очередь, частные системы, входящие в системы
более общие и характеризующиеся определенной структурой. Состав
компонентов среды определяется не с точки зрения ее автономных
признаков, а со стороны исходной системы. Поэтому среда может быть
Проблемы инвариантности
203
разнородной, т. е. может включать элементы гетерогенных окружений,
не образующих единой системы с единой внутренней структурой. Так,
функционирование грамматических категорий вида, времени,
наклонения, лица и т. п. осуществляется, с одной стороны, в среде смежных
грамматических, лексико-грамматических и лексических явлений, а с
другой — в среде, включающей внеязыковые социальные факторы.
Элементы внутриязыковой и внеязыковой среды могут быть связаны
друг с другом, но все же они не образуют единой гомогенной системы
с однородной структурой. Ср., например, такие элементы среды,
обусловливающей реализацию функций форм повелительного
наклонения, как лексическое значение глагола, с одной стороны, и ролевые
отношения участников речевого акта — с другой.
И в рамках внутриязыковой среды грамматические, лексико-грам-
матические и лексические окружения не представляют собой системно-
структурное единство. Они могут относиться к разным функционально-
семантическим полям. Функция среды еще не обеспечивает системно-
структурного единства элементов, выполняющих эту функцию.
Возникает вопрос: системна ли среда? Понятие среды не
может быть сведено к той более широкой системе, в которую включается
данный лингвистический объект. Во-первых, к среде относятся не все
элементы более широкой системы, а лишь те из них, которые
представляют собой обусловливающее и обусловливаемое окружение исходной
системы. В этом смысле среда имеет избирательный характер. Во-
вторых, среда данной языковой единицы, категории или группировки
обычно включает элементы разных подсистем, не обязательно
связанные друг с другом. Их объединяет лишь то, что все они так или иначе
взаимодействуют с исходной системой. В частности, окружение той или
иной языковой единицы в парадигматической системе и ее окружение
в речи (контекст и элементы речевой ситуации) — это разные типы
среды, не образующие единой системы.
Если система по самой своей сущности представляет собой целостное
образование, то среда не характеризуется обязательным признаком
целостности, хотя как частный случай целостная среда возможна (речь идет
об отдельных подсистемах окружений). Ориентация на исходную
систему, фокусировка со стороны системы, отсутствие обязательной
автономной системно-структурной целостности — это существенный
дифференциальный признак среды в ее отношении к исходной системе.
204 Категоризация семантики в системе инвариантности / вариативности
Здесь заключено различие в уровне (статусе) системности между
исходной системой и ее средой. Если исходная система представляет собой
целостную языковую единицу или относительно целостную группировку
языковых элементов, т. е. характеризуется «сильной системностью», то
среда может включать и обычно включает элементы разнородные и не
связанные обязательно и последовательно друг с другом (частичные взаимосвязи
элементов среды не меняют общей картины), поскольку состав этих
элементов определяется прежде всего их отношением к исходной системе.
Среде присущи признаки раздробленности, рассеянности отдельных ее
сфер, т. е. признаки слабой и непоследовательной системности.
Существует немало вопросов теории грамматики, при
рассмотрении которых принцип взаимодействия системы и среды играет важную
роль. Могут быть выделены, в частности, следующие вопросы:
а) свойства категориальных значений грамматических форм как
значений системных;
б) различные типы и результаты их взаимодействия с элементами
среды в составе тех семантических комплексов, которые принято
называть частными значениями грамматических форм;
в) связи между семантической маркированностью /
немаркированностью членов грамматических оппозиций и различными типами
взаимодействия системы и среды. На наш взгляд, концепция
маркированности / немаркированности получает дополнительные подтверждения
в современных системных исследованиях, в частности в истолковании
соотношения системы и среды.
Сказанное выше лишний раз свидетельствует о внутренней связи,
существующей между теорией соотношения «система — среда» и
проблемой языковой категоризации семантического содержания, в
частности, с соотношением инвариантности/ вариативности. Взаимодействие
системы и среды является одним из основных факторов,
обусловливающих соотношение инвариантности / вариативности в языке и речи.
Этот фактор лежит в основе реализации функций языковых единиц.
Глава 2
Системные признаки
грамматических категорий
Грамматические категории в их отношении к лексике:
признак коррелятивности
Существует широкое истолкование понятия «грамматическая
категория», встречающееся как в языковедческой традиции, так и в
современной литературе. Так, в трудах А. А. Потебни сочетание
«грамматическая категория» используется по отношению к таким явлениям,
как имя существительное, глагол, время, совершенность и
несовершенность, число, одушевленность и неодушевленность, 3-е лицо,
творительный падеж [Потебня 1958: 37—45, 82]. А. А. Потебня выдвигает на
передний план сущность грамматических категорий как обобщенных
разрядов: «... слово заключает в себе указание на известное
содержание, свойственное только ему одному, и вместе с тем указание на один
или несколько общих разрядов, называемых грамматическими
категориями, под которые содержание этого слова подводится наравне с
содержанием многих других» [Там же: 35].
Широкое истолкование понятия «грамматическая категория»
встречается и в литературе более позднего времени. Известно
высказывание Л. В. Щербы: «Под грамматической категорией я разумею те
группы однообразия в языке, под которые подводятся единичные
явления...» [Щерба 1957: 12].
В статье М. Докулила, опубликованной в 1967 г., под понятие
«грамматическая категория» подводятся такие предметы анализа, как имя
существительное, одушевленные существительные, инфинитив,
подлежащее, придаточное предложение, спрягаемый глагол, время,
настоящее время и т. д. [Докулил 1967: 4—5].
В книге 1976 г. «Теория морфологических категорий» мною было
высказано суждение о том, что столь широкое истолкование
рассматриваемого понятия приемлемо лишь в том случае, если сочетание «грамматическая
206 Категоризация семантики в системе инвариантности / вариативности
категория» трактуется не как специальный лингвистический термин, а
как общее выражение, употребляемое по отношению к любым классам
и группировкам в грамматике. Если же подходить к сочетанию
«грамматическая категория» как к специальному термину, то к определению
соответствующего понятия должны быть предъявлены более строгие
требования, предполагающие, что за данным понятием должен стоять
определенный класс однородных грамматических объектов.
Подчеркивается нецелесообразность применения одного и того же термина
как по отношению к частям речи, так и по отношению к роду, падежу и
т. д.: если части речи — это обладающие определенными признаками
грамматические классы слов, то категории рода, числа, падежа и т. п. —
это определенные системы рядов грамматических форм, которые
являются признаками частей речи.
И в настоящее время представляется целесообразным более
строгое истолкование рассматриваемого понятия. Грамматическая
категория в языках флективно-синтетического типа может быть
определена как система противопоставленных друг другу рядов
грамматических форм с однородным значением. Речь идет о таких
категориях, как вид, время, наклонение, лицо, залог глагола, род, число, падеж
имен существительных и прилагательных (см. [Бондарко 1976: 7—10]).
Понятие «грамматическая категория», если оно используется при
анализе языков разных типов, получает широкое истолкование с точки
зрения характеристики возможных средств ее выражения:
предусматривается варьирование типов категориальных структур. Таково, в
частности, определение, согласно которому грамматическая категория
представляет собой обобщенное значение, выражаемое в данном языке
системой грамматических форм, структура которых зависит от
морфологического типа языка [Ярцева 1975] (ср. расширенное понимание
грамматических категорий, включающее различные типы
«грамматической периферии», в работах [Плунгян 1998 б; 2000: 106—120]; о
более широкой проблематике соотношения теории грамматики, в
частности развиваемой на материале определенного языка, и грамматической
типологии см. [Плунгян 2001]).
По отношению к русскому языку (и, шире, языкам
флективно-синтетического типа) целесообразно использовать определение, в котором
более конкретно характеризуется структура грамматической
категории. Речь идет о структуре, рассматриваемой при соотнесении
плана содержания анализируемых категорий иплана вы раже-
Системные признаки грамматических категорий
207
н и я. Грамматическая категория, как уже было сказано выше, — это
система противопоставленных друг другу рядов грамматических форм
(система граммем) с однородным значением.
Говоря об однородности значений граммем, мы имеем в виду то,
что эти значения представляют собой видовые понятия по отношению
к значению категории в целом как понятию родовому (ср. значения ед.
и мн. числа как видовые понятия по отношению к значению числа как
понятию родовому, значения каждого из видов по отношению к
значению категории вида и т. п.).
Понятие «грамматическая категория» охватывает и
синтаксические категории. Вопрос о специфике синтаксических категорий,
которая должна найти отражение и в определении данного понятия,
требует особого рассматрения (из работ последнего времени см. [Мухин
2001]). В дальнейшем изложении мы сосредоточим внимание на
грамматических категориях слова, т. е. на морфологических категориях.
Одна из важных сторон проблемы инвариантности/ вариативности
в сфере грамматических категорий — разные типы соотносительности
их компонентов (граммем), выделяемые при рассмотрении связей
рассматриваемых категорий с лексикой.
Классификация грамматических категорий может быть проведена
по разным признакам (см. [Бондарко 1976; Клобуков 1979: 80—87; Ше-
лякин 1989: 27—30]); ср. «внутреннюю типологию» глагольных
категорий по признакам ориентированности / неориентированности на
партиципантов, контекстной связанности / несвязанности, наличия /
отсутствия информации о связи ситуаций, называемых или
имплицируемых глаголами, в статье [Касевич 2001: 85—91]). В книге
[Бондарко 1976] была предложена система, охватывающая классификации
разных типов. Общая схема такова:
I. Содержательно-функциональные классификации: 1)
семантическая / структурная доминанта содержания категории; 2)
преимущественно отражательный / преимущественно интерпретационный
характер семантического содержания; 3) актуализационный/ неактуализаци-
онный тип содержания.
II. Структурно-синтаксические классификации: 1) наличие /
отсутствие структурно-синтаксической значимости; 2) наличие / отсутствие
синтагматической значимости.
III. Собственно морфологические классификации по признакам:
1) коррелятивность форм в пределах одного и того же слова; 2) альтер-
208 Категоризация семантики в системе инвариантности / вариативности
национный / деривационный характер формообразования (см. [Бон-
дарко 1976: 41—128]).
В последующем изложении мы остановимся лишь на одной
разновидности классификации грамматических категорий. Предметом
анализа являются их типы, выделяемые по признаку коррелятивности.
Коррелятивность трактуется нами как такое соотношение
компонентов данной категории (граммем), при котором разные
граммемы противопоставлены друг другу в рамках одного и того же
лексического значения.
Могут быть выделены два типа коррелятивности:
1) соотносительность форм одного и того же слова;
2) соотносительность лексически тождественных форм за
пределами словоизменения, т. е. форм разных слов.
Коррелятивность в пределах одного и того же слова — это
свойство структуры словоизменительных категорий (ср., например,
соотносительность граммем ед. и мн. числа: лампа —лампы и т. п.).
Говоря о коррелятивности в рамках одного и того же
лексического значения, но не одного и того же слова, мы имеем в
виду структуру тех категорий, которые не могут быть признаны
словоизменительными, но тем не менее допускают возможность
соотносительности граммем в условиях тождества лексического значения (ср.,
например, видовые пары типа строить — построить: видовое
противопоставление проходит в рамках одного и того же лексического значения, при
этом члены видовых пар рассматриваются нами как разные слова).
Мы не случайно подчеркиваем наличие двух разновидностей
коррелятивности. Особенностью предлагаемого истолкования
соотносительности граммем, конституирующих определенную
грамматическую категорию, является признание того, что понятие
коррелятивности охватывает не только формы одного и того же слова (например,
формы лица пишу — пишешь — пишет и т. п.), но и формы разных слов
(ср., например, формы глагольного вида: переписать — переписывать,
писать —написать и т. п., залоговые формы типа.рассматривать
—рассматриваться). Этим предлагаемая интерпретация коррелятивности
отличается от трактовки данного понятия в книге 1976 г. — трактовки,
ограничивающей сферу коррелятивности лишь соотносительностью
граммем в рамках одного и того же слова [Бондарко 1976: 76].
Коррелятивность относится к сфере формообразования,
которое может быть как словоизменительным, так и словообразовательным.
Системные признаки грамматических категорий
209
Иначе говоря, мы разделяем ту точку зрения, согласно которой
формообразование — это не только образование форм одного и того же
слова, но и образование форм разных слов (о словоизменительном и
словообразовательном формообразовании см. [Реформатский 1967:
252]). Таким образом, данный термин трактуется без дополнительных
ограничений, связанных с тождеством слова. Формообразование и
словообразование оказываются не взаимоисключающими, а частично
накладывающимися друг на друга понятиями. Зоны формообразования и
словообразования пересекаются, образуя общий сегмент, в котором
представлено как то, так и другое явление (без смешения).
Совмещение формообразования и словообразования
представлено, например, в таких случаях, как лететь — влететь, долететь,
залететь, перелететь, подлететь, слететь и т. д. В результате префиксации
образуются новые слова и вместе с тем осуществляется
видообразование. И в тех случаях, когда речь идет о видовых парах (делать —
сделать, строить — построить, подделать — подделывать, перестроить —
перестраивать и т. п.), видовое формообразование является вместе с тем
словообразованием — образованием не только производной формы,
но и производного слова.
Когда процессы формообразования и словообразования
осуществляются одновременно, одними и теми же средствами, то это
свидетельствует не о стирании граней между рассматриваемыми понятиями, а
лишь о явлении полифункциональности языковых средств.
Поскольку процесс формообразования конституирует
морфологические категории (хотя и не сводится к этому), типология
формообразования оказывается тесно связанной с типологией морфологических
категорий (подробнее о понятиях формообразования и словоизменения в их
отношении к классификации морфологических категорий см. [Бондарко
1974]; из работ последнего времени см. [Кузнецов С. А. 2000; 2001]).
Таким образом, данная выше интерпретация признака
коррелятивности учитывает особенности тех категорий, которые, не будучи
словоизменительными, характеризуются возможностью
соотносительности их компонентов в рамках одного и того же лексического
значения. Анализ признака коррелятивности представляет собой один из
наиболее существенных компонентов системного описания
грамматических категорий в их отношении к лексике.
Могут быть выделены грамматические категории трех
типов:
14—1959
210 Категоризация семантики в системе инвариантности / вариативности
^последовательно коррелятивные категории;
соотносительность форм, репрезентирующих компоненты данной категории,
является в данном случае регулярной; тем самым коррелятивность
включается в сферу регулярного словоизменения;
2) непоследовательно коррелятивные категории;
грамматические категории данного типа могут быть представлены
оппозициями в рамках одного и того же лексического значения (отчасти
и одного и того же слова), однако такая возможность реализуется
непоследовательно; для этих категорий характерно широкое
распространение несоотносительных образований; парадигма таких категорий
обнаруживает высокую степень зависимости от лексики;
3) некоррелятивные категории; в данном случае
соотносительность компонентов грамматической категории в рамках одного и
того же лексического значения оказывается невозможной.
Таким образом, грамматические категории первого типа являются
постоянными носителями признака коррелятивности
(«коррелятивность»+), категории второго типа характеризуются способностью к
коррелятивности, но реализуют ее непоследовательно
(«коррелятивность» +/-), категории третьего типа исключают данный признак
(«коррелятивность» -).
Последовательной коррелятивностью характеризуются следующие
категории: наклонение, время, лицо, число, род глагола, падеж
существительных и других частей речи, род, число прилагательных.
Непоследовательно коррелятивными являются следующие
категории: вид и залог глагола, число имен существительных, степени
сравнения прилагательных н наречий.
Некоррелятивной является категория рода имен существительных.
Разграничение грамматических категорий по признаку
коррелятивности может быть осуществлено и в форме бинарной
классификации, в которой выделяются две ступени.
Первая ступень: грамматические категории делятся на две
группы — коррелятивные и некоррелятивные.
Вторая ступень: коррелятивные категории, в свою очередь,
подразделяются на две подгруппы: а) последовательно коррелятивные; б)
непоследовательно коррелятивные.
Обе ступени данной бинарной классификации основаны на одном
и том же признаке коррелятивности, однако каждая ступень
характеризуется особым отношением к этому признаку. Если в основе
Системные признаки грамматических категорий
211
первой ступени лежит возможность / невозможность коррелятивности,
то в основе второй — ее последовательность / непоследовательность.
Трехчленная классификация грамматических категорий
подчеркивает различие между последовательно и непоследовательно
коррелятивными категориями: они трактуются как самостоятельные
«равноправные» типы грамматических категорий; двучленная же
классификация подчеркивает различие между категориями, способными и не
способными к коррелятивности; она в большей степени сближает
последовательно и непоследовательно коррелятивные категории как
разновидности одного более общего типа.
В трехчленной (одноступенчатой) классификации грамматических
категорий (см. [Бондарко 1976: 76—99]) их соотношение по признаку
коррелятивности характеризуется наиболее четко. Вместе с тем
нельзя исключить и возможность использования двухступенчатой
классификации. Фактически и в ней представлены все три типа
грамматических категорий.
Принцип членения категорий на три группы при опоре на
признак коррелятивности, выделение самостоятельного типа
непоследовательно коррелятивных категорий — существенная особенность
предлагаемой классификации, отличающая ее от членения грамматических
категорий на словоизменительные и несловоизменительные (другие
термины и терминологические варианты, используемые в научной
литературе, — категории классификационные, классифицирующие,
словоклассифицирущие; о соотношении грамматических категорий
разных типов см. [Маслов 1959: 167—171; Зализняк А. А. 1967: 31—32;
Клобуков 1979: 80—87]).
Классификация грамматических категорий по признаку
коррелятивности имеет две стороны — семантическую и структурную.
Семантическая сторона заключается в том, что учитывается
наличие или отсутствие тождества лексического значения при различиях
в категориальных значениях грамматических форм. Грамматические
категории классифицируются с учетом возможности / невозможности
сохранения лексического значения при замещении одного члена
категории другим. Ср., с одной стороны, сохранение лексического
значения при изменении глагольных форм наклонения, времени и лица,
форм рода, числа и падежа имен прилагательных, а с другой —
широкое распространение лексических различий между формами
совершенного и несовершенного вида.
14*
212 Категоризация семантики в системе инвариантности / вариативности
Структурная сторона рассматриваемой классификации связана с
тем, что она проводится не в отвлеченном семантическом плане, а на
основе существующих в данном языке рядов грамматических форм с их
категориальными значениями. Речь идет о том, как относятся к
лексическому значению слова (или к лексическим значениям разных слов)
те ряды словоформ, которые в их соотношениях представляют
структуру грамматической категории, в частности ту парадигму, на которую
опираются категориальные значения. Ясно, что эти отношения
охватывают не только содержательную, но и формально-структурную сторону
анализируемых категорий.
Обе стороны рассматриваемой классификации — и семантическая,
и формально-структурная — существенны. Однако семантическая
сторона представляет собой скорее предпосылку, необходимое условие
классификации по признаку коррелятивности граммем: нет оснований
для констатации коррелятивности, если оппозиция граммем не
проходит внутри одного и того же лексического значения.
Структурная сторона коррелятивности, соотнесенная с
грамматическим содержанием, касается самого существа проводимого
членения. Подчеркнем, что речь идет не только лишь о
формально-структурной стороне, рассматриваемой в отвлечении от содержания, а о
структурном принципе, охватывающем и план выражения, и план
содержания. Если понимать структурный принцип широко, т. е. не
только как формально-структурный, но и как содержательно-структурный,
касающийся билатеральных элементов целого и отношений между
ними, включая и содержательные отношения, то в этом широком смысле
признак, на котором основана рассматриваемая классификация,
является структурным.
Последовательная коррелятивность охватывает все формы,
входящие в противопоставленные друг другу ряды (граммемы). Категории
данного типа представляют собой ядро, наиболее специфическую
разновидность словоизменительного формообразования. Это своего рода
прототип словоизменения.
Разумеется, возможны случаи, когда та или иная форма не образуется
от данного слова или является неупотребительной; ср. неупотребительг
носгь форм повелительного наклонения, а также форм 1-го и 2-го лица
изъявительного наклонения у глаголов типа гласить, горчить, набухнуть,
сквозить и т. п. (языковой материал приводится в статье [Дружинина
1963: 7—8]). Если, однако, формообразование данного типа реализуется,
Системные признаки грамматических категорий
213
то оно всегда дает формы одного и того же слова. В этом и заключается
его последовательная коррелятивность.
Среди последовательно коррелятивных категорий
с точки зрения их отношения к лексике можно выделить две подгруппы:
1) категории с лексически необусловленной
парадигмой — род, число и падеж прилагательных, а также падеж
существительных;
2) категории с частичной лексической
обусловленностью парадигмы —наклонение, лицо, время, число и род
глаголов (ср. классификацию, предложенную Ю. С. Масловым: он
выделяет среди категорий словоизменительного типа две разновидности:
категории, вполне независимые от лексики, например род и число
прилагательных, и категории, не являющиеся вполне независимыми от
лексики, например число существительных, степени сравнения
прилагательных [Маслов 1959: 167, 172]).
Категория падежа имен существительных относится к первой
подгруппе в том смысле, что каждое существительное имеет полную
парадигму падежа (мы придерживаемся того взгляда, что система падежей
охватывает и формально неизменяемые слова типа кофе, пальто). Что
же касается падежных значений (см. [Клобуков 1986]), то они,
разумеется, по большей части обнаруживают зависимость от лексики, но в
данной связи речь идет не об этом.
Отнесение категории рода глагола к подгруппе с признаком
частичной лексической обусловленности базируется на том, что
безличность в формах прошедшего времени и сослагательного
наклонения связана лишь со средним родом (светало и т. п.).
Частичная лексическая обусловленность категории числа глагола
проявляется, с одной стороны, в связи лексически обусловленной
безличности лишь с ед. числом, а с другой — в неупотребительности в ед.
числе таких глаголов, как попрыгать (в дистрибутивном значении: все
попрыгали в воду), повскакать и т. п.
Подобные факты говорят о том, что в сфере грамматических
категорий последовательно коррелятивного типа существует градация
частичной лексической обусловленности: одни категории проявляют
свойство такой обусловленности в большей мере, другие — в меньшей,
приближгшсь тем самым к категориям с лексически необусловленной
парадигмой.
214 Категоризация семантики в системе инвариантности / вариативности
Особого рода лексической обусловленностью характеризуется
категория времени, связанная с лексикой опосредованно — через
категорию вида: глаголы совершенного вида имеют две формы времени, а
глаголы несовершенного вида — три (ср.: отзвучал — отзвучит,
зависел —завишу —буду зависеть).
Выскажем некоторые замечания о некоррелятивной
категории рода имен существительных. Данная категория отличается
особым характером соотношения классов форм к лексическим
единицам: каждая граммема охватывает определенный подкласс лексики;
противопоставление граммем оказывается вместе с тем
противопоставлением подклассов данной части речи. Тем самым исключается
противопоставление граммем внутри одного слова или одного и того же
лексического значения.
Необходимо ввести пояснение, касающееся слов типа больной,
больная, дежурный, дежурная. В подобных случаях мы имеем дело с
соотношением, которое характеризует словообразовательные репрезентации лек-
сико-грамматических разрядов со значением отношения к полу. Это
словообразовательное соотношение форм разных слов по признаку пола, а
не коррелятивность форм при тождестве лексического значения.
То, о чем шла речь выше, так или иначе включается в круг уже
высказывавшихся ранее мнений, существенно отличающихся друг от
друга. Ср., с одной стороны, точку зрения А. И. Смирницкого, по мнению
которого существительные типа больной — больная представляют собой
разные слова (см. [Смирницкий 1955: 28]), а с другой — мнение
И. П. Мучника, согласно которому отношения типа дежурный — дежурная
ближе к реляционным, чем к деривационным (см. [Мучник 1971: 207—
209]). Справедливой представляется точка зрения А. И. Смирницкого (из
работ последнего времени по проблемам русской морфологии,
связанным с категорией рода существительных, см. [Панова 1996]).
Непоследовательно коррелятивные категории до сих пор не
выделялись в научной литературе как самостоятельная разновидность
морфологических категорий. Характеристика этого типа
категориальных структур является наиболее сложной. В рассматриваемых
категориях представлен тот тип формообразования, для которого
характерно совмещение коррелятивности с некоррелятивностью, широкое
распространение несоотносительных образований. Парадигма
указанных категорий обнаруживает высокую степень зависимости от лексики.
В данной связи уместно сослаться на замечание В. В. Виноградова о
Системные признаки грамматических категорий
215
том, что категории залога и вида в русском языке «сохраняют яркие
признаки своей связи с лексическими категориями» ([Виноградов 1952:
125]; ср. также [Поспелов 1955: 81]).
Между последовательно коррелятивными и непоследовательно
коррелятивными категориями нет резких граней. Континуальность
четко проявляется в свойствах категории числа имен существительных.
Мы относим число к группировке непоследовательно коррелятивных
категорий, основываясь на широком распространении
существительных singularia и pluralia tantum. В категории числа существительных
можно констатировать, с одной стороны, коррелятивность форм одного
и того же слова (окно — окна и т. п.), а с другой — некоррелятивность,
которая охватывает как случаи типа еда, так и случаи типа верх — верхи.
Таким образом, в структуре данной категории непоследовательная
коррелятивность сочетается со словоизменительным типом
формообразования.
Аналогичны отношения в категории степени сравнения. В целом
категории числа существительных и степени сравнения прилагательных и
наречий характеризуются известной мерой грамматической
регулярности корреляций при тождестве (по крайней мере одного) лексического
значения, однако лишь в ограниченных условиях (для категории
числа — в рамках большей части счисляемых существительных, для
категории степени сравнения — в пределах качественных прилагательных
и наречий). Эта коррелятивность ближе к грамматически регулярному,
чем к нерегулярному типу, поскольку она характеризует центральные,
ядерные репрезентации указанных категорий в пределах тех лексико-
грамматических разрядов, которые относятся к центральным зонам
сосредоточения специфических признаков данной части речи.
Далее более подробно характеризуется категория
глагольного вида. Затрагивается также и категория залога. Речь идет о
категориях, в которых признак непоследовательной коррелятивности
выражен наиболее четко.
Для характеристики глагольного вида с рассматриваемой точки
зрения существенно понятие видовой пары.
Существуют различные истолкования видовых пар (о видовых
парах в их отношении к семантике и структуре категории вида см.
[Бондарко 1975 б; Коробова 1989: 248—292; Булыгина 1995; Черткова
1996: 100—130; Ясаи 1997; Зализняк Анна А., Шмелев А. Д. 1997: 37—
73; 2000: 14—16; 44—67]).
216 Категоризация семантики в системе инвариантности / вариативности
Мы придерживаемся широко распространенной точки зрения,
согласно которой видовыми парами являются образования, отличающиеся
друг от друга по виду, но тождественные с точки зрения лексического
значения и значения способа действия. Для многозначных глаголов
достаточно соотносительности по крайней мере в одном из значений (о
видовой паре речь идет лишь по отношению к этому значению, тогда как в
других значениях данные образования трактуются как непарные).
Существуют различные точки зрения, определяющие
характеристику категории вида в ее отношении к лексике.
1. Глагольный вид трактуется как категория классификационного
типа (несловоизменительная категория). Словоформы разных видов во
всех случаях рассматриваются как разные слова; см. [Современный
русский язык... 1952: 323] (глава о глаголе написана П. С. Кузнецовым);
[Янко-Триницкая 1962: 5—21; Русская грамматика 1980, т. I: 583—585]
(автор большей части раздела, посвященного глагольному виду, —
Н. С. Авилова). Если исходить из принципа членения грамматических
категорий на два типа — категории словоизменительные и
классификационные (несловоизменительные), эта точка зрения представляется
обоснованной. Необходимы, однако, некоторые уточнения: в рамках
классификационных категорий целесообразно выделить две
разновидности — категории потенциально соотносительные (именно к этой
разновидности относится глагольный вид) и несоотносительные — таков
род имен существительных (подробнее об этом см. ниже).
2. Вид глагола относится к числу категорий словоизменительного
типа Члены видовых пар во всех случаях рассматриваются как формы
одного и того же слова (см., в частности, [Тихонов 1964; 1965; 1997; 1998]).
3. Вид рассматривается как категория смешанного типа — отчасти
словоизменительного, отчасти классификационного. Формами одного
слова признаются только члены корреляций типа застроишь —
застраивать (область имперфективации), в случаях же типа строить —
построить признается возможным говорить о видовых парах, но таких, члены
которых являются разными словами. Эта точка зрения была изложена
в кн. [Бондарко, Буланин 1967: 48].
Как нам представляется в настоящее время, недостатком такого
решения является отождествление одной области видообразования
(имперфективации) со словоизменительными категориями, а другой
области (перфективации) — с категориями классифицирующими.
Неудовлетворительность данного решения явилась причиной изменения
Системные признаки грамматических категорий
217
нашей точки зрения (это изменение нашло отражение в кн. [Бондарко
1976: 84—99]).
4. В указанной книге 1976 г. было предложено решение, которого мы
придерживаемся и в настоящее время: была введена охарактеризованная
выше трехчленная классификационная система, в которой глагольный вид
трактуется как категория непоследовательно коррелятивного типа.
В трехчленной классификационной схеме грамматически
регулярный тип видовых корреляций (при имперфективации) не
отождествляется с последовательно коррелятивными категориями, а
грамматически нерегулярные видовые пары при перфективации не
отождествляются с категориями некоррелятивными. Особенностью видовых
пар при имперфективации, отличающей их от последовательной
коррелятивности, является то, что пары данного типа представляют
лишь часть форм, рядами которых конституируются граммемы
совершенного и несовершенного вида. Способность процесса
перфективации приводить к образованию видовых пар при тождестве
лексического значения отличает данный тип видового формообразования от
отношений членов некоррелятивной категории рода имен
существительных. Таким образом, глагольный вид, как и ряд других категорий,
относящихся к данному типу, получает самостоятельное место в
классификации грамматических категорий.
Изложенная точка зрения требует некоторых пояснений. Такое
решение может быть принято в рамках трехчленной классификационной
схемы, которая включает промежуточный компонент, основанный на
признаке непоследовательной коррелятивности. Если же в качестве
исходного выдвигается принцип членения грамматических категорий на
два типа — категории словоизменительные и словоклассифицирую-
щие (несловоизменительные), то характеристика категории вида
модифицируется в соответствии с данной классификационной системой. В
условиях, когда «задается» двучленная классификация, возникает
сложная ситуация. С одной стороны, вид явно не может быть отнесен к
числу словоизменительных категорий. Такое решение обязывало бы к
включению вида, наряду с наклонением, временем и лицом, в понятие
«спряжение глагола», с чем нельзя согласиться. С другой стороны,
истолкование вида как категории несловоизменительной
(классификационной, словоклассифицирующей) приводит к тому, что категория вида
оказывается в одном ряду с категорией рода имен существительных.
Между тем различия между этими категориями очевидны: существуют
218 Категоризация семантики в системе инвариантности / вариативности
видовые пары, но «родовых пар» (или троек) в сфере рода имен
существительных нет.
Итак, определяя категорию вида в рамках двучленной
классификационной схемы как категорию классификационного
(несловоизменительного) типа, т. е. полагая, что разные виды — это разные слова (то
же относится к категории рода существительных), необходимо в
рамках этого типа грамматических категорий выделить два подтипа. Тем
самым, отмечая некоторые черты общности между глагольным видом и
родом имен существительных, необходимо «развести» глагольный вид
и род имен существительных, по существенным различительным
признакам. В сфере несловоизменительных грамматических категорий
следует выделить два подтипа. Суть различия очевидна: в одном случае
(по отношению к виду) речь идет о возможной соотносительности слов
с тождественным лексическим значением по противопоставленным
друг другу категориальным признакам (о возможной видовой
соотносительности, парности), а в другом (по отношению к роду
существительных) — об отсутствии такой соотносительности. Иначе говоря, речь
идет о подтипах «потенциально соотносительных» и
несоотносительных категорий. Следует подчеркнуть, что мы имеем дело со своего рода
привативной оппозицией по признаку несоотносительности: род
существительных обладает этим признаком, тогда как глагольный вид
допускает как соотносительность, так и несоотносительность (см. [Ответы
на вопросы аспектологической анкеты... 1997: 144—145]).
Рассмотрим более подробно соотношение категорий вида и
залога с точки зрения проявлений признака коррелятивности.
В категориях вида и з а л о г а представлены два типа
отношений между формами, репрезентирующими противопоставленные
друг другу граммемы:
1) грамматически регулярный тип (ср. видовые пары
типа утратить — утрачивать, являющиеся результатом имперфекти-
вации, и залоговые пары типа утратил — был утрачен; утрачивающий —
утрачиваемый, представляющие собой результат причастной пассиви-
зации);
2) нерегулярный тип (ср. видовые пары типа ставить —
поставить, являющиеся результатом перфективации, и залоговые пары
типа утрачивать —утрачиваться, являющиеся результатом возвратной
пассивизации).
Системные признаки грамматических категорий 219
Рассмотрим подробнее указанное различие. Имперфективация —
это процесс, направленный на образование видовой пары.
Возникновение видовых корреляций является регулярным результатом этого
процесса (из работ последнего времени, посвященных имперфективации,
смГ[Ясаи 2001]). Что же касается перфективации, то она в одних
случаях приводит к образованию видовой пары (строить — построить,
прятать — спрятать, публиковать — опубликовать), а в других — нет
(ср. работать — выработать, доработать, заработать, наработать,
обработать, переработать, поработать и т. п.). Присоединение приставки
направлено прежде всего на изменение лексического значения глагола
или словообразовательного значения способа действия. Попутно
осуществляется перфективация, но образование видовых пар — далеко не
регулярный результат процесса перфективации (см. характеристику
различий между имперфективацией и перфективацией в работе [Мас-
лов 1959: 165—183]).
Относительная грамматическая регулярность залоговых
корреляций первого типа (при причастной пассивизации) заключается в
следующем: если от невозвратных форм образуются формы пассивных
причастий (подлинные причастия, не подвергшиеся адъективации), то
рассматриваемое противопоставление всегда проходит внутри одного
слова и внутри одного и того же лексического значения в слове. Это и
позволяет говорить в данном случае о формах одного и того же слова.
Отсутствие грамматической регулярности корреляций 2-го типа
(при возвратной пассивизации) очевидно. Мы не можем сказать, что
присоединение постфикса -ел к невозвратному образованию всегда
дает противопоставление актива и пассива. В одних случаях возникает
оппозиция актива и пассива (затрагивать — затрагиваться,
рассматривать — рассматриваться и т. п.), а в других — нет (сердить — сердиться,
прибрать — прибраться и т. п.). Это дает основание говорить в данном
случае о формах, которые хотя и могут характеризоваться тождеством
лексического значения, но ввиду отсутствия грамматической
регулярности не могут быть признаны формами одного и того же слова.
Морфологические процессы формообразования при
имперфективации и причастной пассивизации (о залоговых формах см. [Буланин
1976: 130—138; 1986]) монофункциональны, они направлены на
образование граммем, но не на изменение лексического значения.
Процессы же префиксации и постфиксации полифункциональны. У них
двоякая направленность: одни и те же языковые средства (префиксы и пост-
220 Категоризация семантики в системе инвариантности / вариативности
фикс -ся) служат как для словообразования, так и для образования форм
в структуре грамматических категорий.
Аналогия между имперфективацией и причастной пассивизацией,
с одной стороны, и перфективацией — возвратной пассивизацией, с
другой, не является полной. В частности, различие заключается в
следующем. Перфективация является постоянным результатом
префиксации: каждый раз, когда от бесприставочного глагола несовершенного
вида образуется (в плане синхронии) приставочный глагол, возникает
глагол совершенного вида (в одних случаях непарный, в других
парный). Пассивизация же не представляет собой постоянного
результата присоединения постфикса -ся к невозвратному глаголу: в одних
случаях постфиксация приводит к пассивизации (только лишь к пасси-
визации, при отсутствии лексико-семантических изменений,
например, анализировать — анализироваться, замалчивать — замалчиваться,
замерять — замеряться, или вместе с тем к образованию новых
лексических и словообразовательных значений, например: закрывать —
закрываться, запрягать — запрягаться); в других же случаях присоединение
постфикса -ся не ведет к образования пассива (например: сердить —
сердиться, ссорить — ссориться). Иначе говоря, префиксация
имперфективного глагола всегда сопровождается перфективацией, тогда как пост-
фиксация невозвратного глагола не всегда ведет к пассивизации.
Есть и другие различия. Так, противопоставление имперфектива-
ции и перфективации затрагивает образование обоих членов
морфологической категории (в одном случае — несовершенного, а в другом —
совершенного вида), тогда как противопоставление причастной и
возвратной пассивизации касается лишь образования одной из граммем
(пассива). Иными словами, в области вида регулярный и нерегулярный
типы формообразования представлены двумя разными (и
разнонаправленными) процессами, тогда как в области залога речь идет о двух
разновидностях одного и того же процесса — пассивизации.
Еще одно различие: причастная пассивизация лишь в случаях типа
раскрывший—раскрытый; раскрывающий—раскрываемый представляет
залоговое формообразование при сохранении тождества всех остальных
грамматических характеристик (ср. аналогичное явление в случаях типа
раскрыть — раскрывать; раскрывший — раскрывавший; раскрой —
раскрывай и т. п.); что же касается причастной пассивизации типараекрою — буду
раскрыт, то она связана с изменением целого ряда грамматических
характеристик, связанных с различием между синтетическими личными
Системные признаки грамматических категорий
221
и аналитическими причасгно-страдательными формами (в области
вида имперфективация не связана с такими расхождениями).
Итак, имперфективация и причастная пассивизация, перфектива-
ция и возвратная пассивизация —далеко не тождественные процессы.
Черты различия между ними весьма существенны. Сопоставляя эти
процессы, мы стремились подчеркнуть параллелизм между ними лишь
в одном отношении: имперфективация и причастная пассивизация
представляют регулярный тип формообразования, тогда как перфекти-
вация и возвратная пассивизация — тип нерегулярный.
Различие грамматически регулярного и грамматически
нерегулярного типов корреляций характеризует лишь категории вида и залога.
Только в этих категориях область соотносительности в широком смысле
распадается на две части, в одной из которых представлена
коррелятивность грамматически регулярная, а в другой — нерегулярная.
Распадение видового и залогового формообразования на эти две части (при
широко распространетаной видовой и залоговой несоотносительности)
является одним из признаков, объединяющих эти категории.
Изложенная выше характеристика признака коррелятивности
лишний раз свидетельствует об актуальности традиционного вопроса о
структуре изучаемых категорий в их отношении к лексике. Этот вопрос
имеет значение не только для изучения языковой системы, но и для
исследования процессов речевого функционирования. Ср., с одной
стороны, условия выбора говорящим той или иной грамматической формы в
ситуациях типа «прошедшее время: Вдруг поезд остановился —
настоящее историческое: Вдруг поезд останавливается», г. с другой — выбор
в случаях типа Вдруг зазвонил телефон — Вдруг звонит телефон. В
последнем примере начинательный способ действия не может сохраниться
в настоящем историческом; замена одного вида другим оказывается
возможной лишь при отклонении от тождества лексического значения.
В случаях типа Наконец он опомнился вариант настоящего
исторического невозможен; исключены и модификации способа действия. Если
говорящий все же избирает план настоящего исторического, оказывается
необходимым употребление другого глагола, например: Наконец он
приходит в себя.
Анализ грамматических категорий с точки зрения коррелятивности
в рамках одного и того же лексического значения отражает одну из
сторон проблематики соотношения разных уровней грамматической
системы в ее отношении к лексике (ср. суждения Г. И. Пановой о значениях
222 Категоризация семантики в системе инвариантности / вариативности
на уровне абстрактных морфологических форм и на уровне
конкретных словоформ [Панова 2001: 290—295]).
Оппозиции и неоппозитивные различия
Проблема инвариантности рассматривается Р. О. Якобсоном в
тесной связи с анализом отношения маркированности /
немаркированности в том типе оппозиций, который он называл корреляцией.
Маркированность / немаркированность и вариативность / инвариантность
трактуются Р. О. Якобсоном как две дихотомии, нерасторжимо связанные с
сутью и назначением языка [Якобсон 1985: 310—311] (Речевая
коммуникация). Эти дихотомии тесно связаны друг с другом общим
принципом единства и целостности системной характеристики
рассматриваемых отношений.
Фактически оппозиции издавна включались и в сферу грамматики
как один из элементов системных соотношений форм, объединяемых
определенной грамматической категорией, хотя термин «оппозиция»
при этом обычно не употреблялся. При анализе языкового материала
обращалось внимание на то, что позднее рассматривалось на основе
теории оппозиций. Так, Ф. Ф. Фортунатов концентрировал внимание на
связи между отдельными значениями грамматической формы, выделяя
тот признак, который является для них общим. В частности, определяя
значения форм перфективного и имперфективного вида в
общеиндоевропейском языке, он писал: «... первая обозначала данный признак в
полноте его проявления во времени, а вторая не имела этого значения,
т. е. обозначала тот же признак без отношения к полноте его проявления
во времени» [Фортунатов 1956: 161]. Заметим, что здесь, как и в ряде
других случаев, при анализе грамматических категорий Ф. Ф. Фортунатовым
реализован принцип привативной оппозиции, предполагающей
соотношение семантической маркированности / немаркированности (при том,
что он не употребляет этих терминов). В других случаях Ф. Ф.
Фортунатов использовал подход, фактически основанный на том, что позднее
стали называть эквиполентной оппозицией. Например, рассматривая
значения временных форм, он наделял каждую из них собственным
значением [Там же: 160]. Говоря о реализации принципа привативной
оппозиции, сошлемся также на определение видовых значений,
сформулированное А. А. Шахматовым: «Несовершенный вид означает обычное,
Системные признаки грамматических категорий
223
неквалифицированное действие-состояние, совершенный вид означает
полноту проявления действия-состояния» [Шахматов 1941: 472].
Строя систему фонологических оппозиций, Н. С. Трубецкой
выделял три типа оппозиций по отношению между их членами: оппозиции
привативные (один член оппозиции — маркированный —
характеризуется наличием, а другой — немаркированный — отсутствием,
например: «звонкий — незвонкий»), эквиполентные (равнозначные; оба
члена такой оппозиции логически равноправны, например немецкие
р — t, f—к) и градуальные (ступенчатые; члены таких оппозиций
характеризуются различной степенью или градацией одного и того же
признака, например оппозиция между двумя различными степенями
раствора у гласных) (см. [Трубецкой 1960: 82—85]).
Наиболее полно понятие привативной оппозиции (корреляции) в
сфере грамматики раскрывается в теории Р. О. Якобсона. Эта теория
предполагает, что общее значение грамматической формы
устанавливается в морфологических корреляциях. Понятие «корреляция», как
отмечает Н. С. Трубецкой, было предложено и определено Р. О.
Якобсоном [Трубецкой 1960: 95—96] (сам Н. С. Трубецкой определяет
корреляции как привативные пропорциональные одномерные
оппозиции [Там же: 94—95]).
Маркированный член корреляции указывает на наличие
определенного признака (А), тогда как немаркированный не указывает на
наличие данного признака, т. е. не свидетельствует о том, присутствует А
или нет. Общее значение немаркированного члена корреляциии,
таким образом, ограничивается отсутствием «сигнализации А» [Якобсон
1985: 210] (О структуре русского глагола; нем. оригинал — 1932). Ср.
другой вариант определения данного соотношения: «один из членов
указывает на наличие определенного признака, а другой
(беспризнаковый, немаркированный, нулевой член) — не указывает ни на наличие
признака, ни на его отсутствие» [Якобсон 1985: 224] (Нулевой знак;
авторизованный перев. с франц., 1939). Так, формы совершенного вида в
противоположность формам несовершенного вида указывают
абсолютную границу действия [Якобсон 1985: 213] (О структуре...).
Винительный падеж является носителем отличительного признака «указание на
зависимое положение объекта по отношению к действию», тогда как
именительный падеж сам по себе не содержит указания ни на наличие,
ни на отсутствие отношения к действию (см. [Якобсон 1985: 141] — К
общему учению о падеже).
224 Категоризация семантики в системе инвариантности / вариативности
М. Докулил, подвергая проверке ряд оппозиций, рассмотренных
Р. О. Якобсоном, приводит отношение форм сослагательного
наклонения в чешском языке, которое он трактует как один из наиболее
достоверных примеров привативной оппозиции. В чешском языке
различаются формы сослагательного наклонения прошедшего времени
(byl bych nesl) и настоящего времени (bych nesl). Первая форма является
семантически маркированной: она всегда обозначает нереальные
действия, отнесенные к прошлому. Вторая форма семантически не
маркирована. Ее общее значение сводится к отсутствию признака отнесенности
действия к прошлому. Именно поэтому данная форма может, с одной
стороны, употребляться при обозначении действий, отнесенных к
настоящему или будущему, а с другой — при отнесении действия к
прошлому (в тех случаях, когда нет необходимости выражать данный
признак специально, эксплицитно) (см. [Dokulil 1958: 90—94]).
Интерпретация принципа привативной оппозиции (корреляции) в
трудах Р. О. Якобсона оказала существенное влияние на развитие
грамматической теории (ср., в частности, исследование категорий вида и
времени). Вместе с тем в ряде работ отстаивался тезис о том, что
помимо привативных оппозиций существенную роль в структуре
грамматических категорий играют оппозиции эквиполентные (см. [Бондарко
1971 б: 85—94]; здесь же приведена литература вопроса). Однако
понятие привативной оппозиции в интерпретации Р. О. Якобсона
неизменно остается предметом пристального внимания исследователей,
обращающихся к данному кругу проблем (ср. [Плунгян 1992: 24—63]).
Возникает вопрос: почему Р. О. Якобсон выделил именно
морфологическую корреляцию, т. е. пропорциональную одномерную приватив-
ную оппозицию, в которой различаются маркированный и
немаркированный члены, как единственный тип отношений компонентов
грамматических категорий? Думается, что основания для некоторых
предположений можно найти в характеристике привативных оппозиций, данной
Н. С. Трубецким. Он писал: «Из всех возможных логических
отношений между двумя фонемами привативное отношение выделяется
благодаря тому, что наличие или отсутствие известных признаков данных
фонем обнаруживается в ней самым очевидным образом. Вот почему
анализ фонологического содержания фонем, выступающих членами
привативных оппозиций, оказывается наиболее легким. Наоборот, труднее
всего анализировать фонологическое содержание фонем, которые
являются членами эквиполентной оппозиции» [Трубецкой 1960: 93—94].
Системные признаки грамматических категорий
225
По существу в этой характеристике привативных оппозиций в сфере
фонологии содержатся элементы, сопоставимые с тем, что в
современных работах связывается с понятием прототипа. Привативная
оппозиция как «ясный случай», «типичный пример», в котором находят
наиболее четкое воплощение специфические признаки оппозиций, может
рассматриваться как оппозиция прототипическая.
Конечно, нельзя переносить сказанное Н. С. Трубецким по поводу
привативных оппозиций в сфере фонологии на концепцию Р. О. Якобсона
(ту ее часть, которая включает интерпретацию морфологических
корреляций). Однако общность базисных принципов того направления
структурной (структурно-функциональной) лингвистики, к которому
принадлежат концепции Н. С. Трубецкого и Р. О. Якобсона, позволяет
сформулировать некоторые предположения. Можно думать, что Р. О. Якобсон
выделил морфологическую корреляцию, характеризующуюся соотношением
семантически маркированного и немаркированного членов, как своего
рода эталон (прототип) оппозитивного отношения в сфере морфологии. В
этом эталоне представлено ядро системности грамматических категорий.
В соотношении членов морфологических корреляций наиболее полно и
четко проявляются признаки противопоставленных друг другу форм и их
системных связей. Возможность нейтрализации оппозиции по
определенному признаку подчеркивает целостность анализируемых систем.
В работах Р. О. Якобсона понятие привативной оппозиции
(корреляции), применяемое к грамматическим категориям, существенно
преобразовалось, изменилось по сравнению с учением Н. С. Трубецкого о
привативных фонологических оппозициях. Следует подчеркнуть, что
привативные оппозиции в истолковании Н. С. Трубецкого и
корреляции в интерпретации Р. О. Якобсона — это понятия, имеющие общее
основание, но тем не менее отнюдь не тождественные. В учении
Р. О. Якобсона о морфологических корреляциях принципиально
новым является положение о том, что немаркированный член
корреляции способен имплицитно передавать те значения, которые
эксплицитно выражает маркированный член.
В теории Р. О. Якобсона существует принципиальное единство
подхода к анализу грамматических категорий на основе понятий общего
значения и маркированности/ немаркированности. В интерпретации обоих
понятий проявляется принцип единственного и инвариантного эталона
(прототипа). Оба понятия демонстрируют единство языкового знака и
единство отношения оппозиции в анализируемых системах.
15—1959
226 Категоризация семантики в системе инвариантности / вариативности
В комплексе понятий общего значения и привативной оппозиции
проявляется единство разных сторон идеи инвариантности:
инвариантность общих значений сочетается (согласуется) с инвариантностью
отношений, в которых устанавливаются эти значения. Единый (и
единственный) тип значений грамматических форм соотносится с единым
(единственным) типом оппозиций. Исключается как множественность
структурных типов грамматических значений, так и множественность
типов оппозиций. Принцип «прототипической инвариантности»
проводится последовательно и бескомпромиссно.
Противоположность принципов «общее значение / привативная
оппозиция» и «множественность возможных структурных типов
грамматических значений / множественность типов оппозиций» нельзя
абсолютизировать. Между рассматриваемыми подходами, конечно,
существует значительное различие, но нет неразрешимого, непреодолимого
противоречия. Перед нами одно из характерных проявлений
принципа интеграции в развитии научных идей. То, что в теории Р. О.
Якобсона выступает как общая, абсолютная и инвариантная
закономерность, при ином, менее жестком подходе к грамматическим
значениям и оппозициям в грамматике не отвергается, а рассматривается
как один из возможных структурных типов грамматических значений
и один из типов оппозиций. При этом характеристика грамматических
инвариантов и отношений маркированности / немаркированности,
данная Р. О. Якобсоном, сохраняет свою концептуальную значимость
как осмысление того, что может рассматриваться как прототип,
«наиболее ясный случай». Сравнение с этим эталоном системности дает
возможность более четко охарактеризовать те структурные типы
грамматических значений и те оппозиции, которые отличаются от эталона.
Осмысление абсолютной инвариантности помогает определить специфические
признаки инвариантности относительной. Во всех случаях оказывается
полезной «проверка на соответствие эталону инвариантности».
Существенную роль в теории Р. О. Якобсона, в частности в его
истолковании немаркированности в сфере общих значений, играет
понятие значимости (см. критический анализ концепции общего
значения в кн,: [Кацнельсон 1972: 20, 41—43, 74]). Общее значение
немаркированного члена оппозиции, как оно трактуется Р. О.
Якобсоном, на наш взгляд, фактически представляет собой не собственно
значение, а значимость. Ср., в частности, анализ именительного падежа
как немаркированного члена оппозиции по отношению к винительно-
Системные признаки грамматических категорий
227
му падежу как маркированному члену: речь идет о том, что винительный
падеж в русском языке обладает признаком «данный объект охвачен
действием», тогда как именительный падеж не указывает ни на наличие, ни
на отсутствие этого признака (см. [Якобсон 1985: 139—145]).
В настоящее время в различных направлениях грамматических
(в частности, аспектологических) исследований проявляется
тенденция к критике понятия немаркированности. Думается, что это связано с
распространенным в последние десятилетия преимущественным
вниманием к конкретно воспринимаемым фактам речи, к лингвистике речи в
целом и с той или иной мерой недооценки важности анализа языковой
системы и связанных с нею значимосгей, отличающихся абстрактностью,
принадлежностью к глубинным потенциям. Между тем без осмысления
этих глубинных абстрактных значимостей-потенций невозможно
понимание непосредственно проявляющихся в речи реализаций.
Обратимся теперь к инвариантам в сфере неоппозитивных
различий. Основным типом структуры грамматических категорий
является оппозиция. Оппозиция предполагает бинарное
противопоставление, строящееся на едином основании. Н. С. Трубецкой писал:
«Противоположение (оппозиция) предполагает не только признаки, которыми
отличаются друг от друга члены оппозиции, но и признаки, которые
являются общими для обоих членов оппозиции. Такие признаки можно
считать „основанием для сравнения". Две вещи, не имеющие основания
для сравнения или, иными словами, не обладающие ни одним общим
признаком (например чернильница и свобода воли), никак не могут быть
противопоставлены друг другу» [Трубецкой 1960: 75]).
Следует подчеркнуть: оппозиции не являются единственно
возможным типом отношений в структуре грамматических категорий и
функционально-семантических полей. Помимо оппозиций в структуре
грамматических единств (грамматических категорий и
функционально-семантических полей; о понятии «грамматическое единство» см.
ниже) существует тот тип отношений, которые мы называем неоппозитив-
ными различиями.
В сфере грамматики неоппозитивные различия играют
существенную роль. Нам уже приходилось писать об этом (см. [Бондарко 1981 а:
17—28; 1983 а: 7—20; 1996 а: 32—43]). В последующем изложении мы
пытаемся развить ранее высказанные положения, обращая внимание
на значимость неоппозитивных различий не только в структуре
собственно грамматических категорий, но и в более широкой сфере
15*
228 Категоризация семантики в системе инвариантности / вариативности
функционально-семантических полей. Значительное внимание
уделяется связи неоппозитивных различий с принципом естественной
классификации.
Неоппозитивное различие представляет собой такую структуру (в
отличие от оппозиции, она может быть не только двучленной, но и
многочленной), в которой обобщенное значение данного единства
(родовое понятие) репрезентируется в членах единства, отличающихся друг
от друга как по соотносительным признакам (однородным,
представляющим единое основание членения), так и по признакам
несоотносительным (неоднородным, не сводимым к единому principium divisionis).
Оппозиция справедливо рассматривается как особый тип
различия (см. [Булыгина 1968: 177—189]). Однако выделение этого типа
различий и закрепление за ним специального термина
(«неоппозитивное различие») позволяет оперировать противопоставлением
оппозиции и различия, имея в виду различия за пределами оппозиций.
Соотношение оппозиции и неоппозитивного различия трактуется
нами именно в этом смысле.
Таким образом, семантическая оппозиция — это лишь один из
способов объединения компонентов грамматических категорий и
других единств в сфере грамматики. Существенную роль в
категориальной структуре может играть другой способ — отношение
неоппозитивного различия.
Говоря о неоппозитивных различиях, следует подчеркнуть, что
элементом структуры грамматической категории или функционально-
семантического поля может быть не всякое различие, а лишь различие
в рамках определенного семантического единства. Таким единством
является то родовое понятие, по отношению к которому
различающиеся значения компонентов категориальной структуры представляют
собой понятия видовые.
Оппозитивные отношения связаны с более полным единством, так
как в этом случае налицо единое основание членения «семантического
пространства» данной категории (такова, например, оппозиция
значений совершенного и несовершенного вида в русском и других
славянских языках). Неоппозитивное различие связано лишь с
относительным единством содержания при отсутствии полной однородности
значений членов данной категории. Видовые понятия могут
относиться к разным аспектам родового понятия, заключая в себе как
соотносительные, так и несоотносительные признаки. Основание для членения,
Системные признаки грамматических категорий
229
представленное общим родовым понятием, не является при этом
абсолютно единым.
Подчеркнем еще раз, что неоппозитивное различие, в отличие от оп-
позитивного, может представлять собой как двучленную, так и
многочленную структуру. Таковы, например, неоппозитивные различия в
многочленных системах падежей, наклонений, лиц, в многочленных
системах лексико-грамматических разрядов. Ср., в частности, выделяемые
В. В. Виноградовым на основе предшествующей грамматической
традиции значения возвратных глаголов: собственно-возвратное,
средне-возвратное, обще-возвратное, взаимно-возвратное, косвенно-возвратное,
побочно-возвратное и др. [Виноградов 1972: 494—501]. Перед нами
подклассы, объединяемые признаком замкнутости действия в сфере субъекта,
но различающиеся признаками, не составляющими однородного ряда.
В общих определениях понятия «естественная классификация»
подчеркивается, что она строится на основе существенного признака,
определяемого природой («естеством») изучаемых объектов, в отличие от
искусственной классификации, базирующейся на признаке, значимом
для целей проводимого исследования (см. [Кондаков 1976: 172, 217;
Философский энциклопедический словарь 1983: 257]). Заметим, что такая
трактовка рассматриваемого понятия не является, на наш взгляд,
достаточно четкой и убедительной, поскольку сами понятия существенности /
несущественности того или иного признака расплывчаты, а цели
исследования могут обусловливать классификации разных типов.
По-видимому, естественные классификации в их отношении к
логическим отличаются прежде всего их ориентацией на выделяющиеся
в данной сфере классы и подклассы явлений при возможном
нарушении единого principium divisionis. Так, во всяком случае,
представляются отношения в сфере языковых классов и категорий.
Применительно к языковым явлениям понятие естественной
классификации трактуется нами как существующее в данном языке
(определяемое прежде всего его единицами, классами и категориями с их
значениями и формальными показателями) членение,
характеризующееся тем, что отношения общего и отдельного (целого и части)
при наличии некоторой основы классификации, отражающей
сущностные признаки рассматриваемых языковых единств и их элементов,
отличаются следующими элементами: 1) возможными отклонениями от
единого principium divisionis; 2) связанной с этим частичной
неоднородностью выделяемых признаков; 3) возможностью пересечения классов.
230 Категоризация семантики в системе инвариантности / вариативности
Естественная классификация в сфере грамматики всегда опирается
на форму. Имеются в виду существующие в данном языке классы
грамматических форм слова и их соотношения в составе грамматических
категорий, синтаксические конструкции, грамматически значимые
разряды лексики.
Исследователь как бы стоит на позиции «доверия языку», опираясь
на его формы, классы и категории. Классификационная схема
выводится из языка; лингвист стремится избежать «наложения» логических
схем, какими бы стройными и последовательными они ни были, на
языковые категории.
Основы такого подхода к языковым единствам и их соотношениям
были блестяще раскрыты применительно к частям речи Л. В. Щербой.
Он писал о том, что «... в вопросе о „частях речи" исследователю вовсе
не приходится классифицировать слова по каким-либо ученым и очень
умным, но предвзятым принципам, а он должен разыскивать, какая
классификация особенно настойчиво навязывается самой языковой системой,
или точнее, — ибо дело вовсе не в „классификации", — под какую
общую категорию подводится то или иное лексическое значение в
каждом отдельном случае, или еще иначе, какие общие категории
различаются в данной языковой системе» [Щерба 1974: 78—79]).
Сущность принципа естественной классификации (без
употребления самого этого термина) убедительно раскрывается В. М.
Жирмунским. Осмысляя природу частей речи и их классификации, он излагает
свое понимание проблем классификации в общеметодологическом
аспекте. «Классификация объектов науки, существующих в реальной
действительности, в природе или в обществе, на самом деле не требует той
формально логической последовательности принципа деления,
которая необходима для классификации отвлеченных понятий. Она
требует только правильного описания системы признаков, определяющих
в своей взаимосвязи данный реально существующий тип явлений»
[Жирмунский 1968: 8]. Далее приводятся примеры из области зоологии
(членение типа позвоночных животных на классы млекопитающих,
птиц, пресмыкающихся, земноводных и рыб) и ботаники (имеется в
виду определение семейств растений — ср. крестоцветные, розоцветные,
пасленовые, норичниковые, сложноцветные и т. п. — совокупностью
частично перекрещивающихся морфологических признаков, которые
соответствуют реальным связям объективной действительности, хотя и
Системные признаки грамматических категорий
231
не укладываются в отвлеченную логическую схему типа:
сложноцветные — несложноцветные).
Рассмотрев примеры классификаций общественных явлений, а
также литературных направлений и стилей, В. М. Жирмунский
обращается к частям речи как действительно существующим в языке классам
слов, «определяемых совокупностью (точнее, системой) признаков,
частично между собой перекрещивающихся» [Там же: 8—9]. Данное
истолкование принципа естественной классификации в полной мере
сохраняет свою значимость (о естественной классификации см. также
[Гипотеза... 1980: 319—357]).
Понятие естественной классификации в той его интерпретации,
которая характерна для анализа языковой системы, может быть
соотнесено с системой классификации, разрабатываемой на основе теории
категоризации в рамках когнитивных исследований (см., в частности, [Ла-
кофф 1988: 12—51]).
Те отношения, которые мы называем неоппозитивными
различиями, можно рассматривать как одну из разновидностей более широкого
понятия естественной классификации и связанного с ним понятия
«семейного (фамильного) сходства», введенного Л. Витгенштейном
[Wittgenstein 1953] и широко используемого в современной когнитивной
лингвистике (см. [Кубрякова, Демьянков и др. 1996: 140—145; 170—172]).
Ср. суждения о том, что между членами одной и той же категории, а
также разных категорий возможны отношения типа «компонент а сходен с
компонентом Ь, который проявляет сходство с компонентом с, который,
в свою очередь, может иметь сходство с d и т. д., так что компоненты а и
d могут не быть сходными друг с другом» [Givón 1986: 78].
В рамках изложенной выше точки зрения оппозиция как один из
типов категориальных структур не представляет собой элемент
искусственной классификации. Оппозиции относятся к искусственным
классификациям лишь в том случае, если они трактуются как некоторый
заданный логический принцип, проецируемый на языковые категории.
Мы же рассматриваем оппозитивные структуры в одном ряду с
неоппозитивными как элемент языковой системы, системно-структурной
организации языковых категорий. Как оппозиции, так и неоппозитивные
различия включаются в общую, более широкую область естественной
классификации языковых структур.
Оппозиция представляет собой наиболее «сильный» тип
объединения компонентов грамматической категории. В этом случае их значения
232 Категоризация семантики в системе инвариантности / вариативности
предполагают друг друга (например, значение несовершенного вида не
существует вне связи со значением совершенного вида), соотносятся
друг с другом как однородные значения, основанные на едином
принципе членения.
Неоппозитивное различие рассматривается нами как та форма
объединения, которую условно можно назвать слабой. Это своего рода
отклонение от прототипа системной целостности, каким является
оппозиция.
Мы не можем согласиться с высказываемыми рядом ученых в
настоящее время суждениями об устарелости классификационного
(таксономического) подхода. Подход, стремящийся отразить в
лингвистическом описании и объяснении те единства и отношения, которые
существуют в языковой системе и языковом знании, никогда не устареет.
Эта сторона системного подхода к языковым явлениям имеет, в
частности, принципиальное значение для современных исследований в
области когнитивной лингвистики.
Изучение языкового знания немыслимо без стремления познать
существующие в нем единства, «естественную структуру» (часто далекую
от логической правильности) каждого из них и связи между
единицами, классами и категориями, специфические именно для языкового
знания и «языкового мышления». В каждом фрагменте языковой
структуры, в каждой отдельной «клетке» (морфеме, слове, словоформе,
конструкции) коренится «пучок связей», отражающих пересечение и
взаимодействие тех более широких единств и отношений, которые
репрезентируются в данном фрагменте.
Классификации (если они стремятся отразить членения,
существующие в языке и речи) отражают реальную типологию, реальную
системность, стратификацию и вариативность языковых единств и их
соотношений. В лингвистической теории чередуются и дополняют друг
друга тенденции к исследованию этих единств и отношений, с одной
стороны, в общих «картинах членения», а с другой — в отдельных
«клетках» (узлах, «фокусах пересечений»).
Исследование может быть посвящено лишь одному слову, и вместе
с тем оно может отражать системные единства и их многоаспектные
комплексы, представленные в данной «точке».
Обычно, говоря о структуре грамматических категорий, имеют в
виду оппозиции. Оппозиции, действительно, представляют собой
основной, доминирующий тип структуры грамматических категорий.
Системные признаки грамматических категорий
233
Это своего рода эталон, структурный прототип. Однако немаловажную
роль в сфере грамматических категорий играют неоппозитивные
различия. Далее приводятся некоторые примеры.
Не могут быть сведены к единому основанию членения те
отношения между граммемами, которые существуют в рамках категории
падежа. В падежных системах отношения оппозиции (например, между
формами именительного и винительного падежей) совмещаются с
отношениями различия между значениями, не подчиненными единому
классификационному принципу (ср. отношения между значениями
родительного и творительного падежей).
Многочленная падежная система как целое имеет структуру,
основанную на принципе неоппознггивного различия (хотя внутри этой
структуры могут быть выделены оппозиции между отдельными членами).
Г. П. Мельников попытался доказать, что падежные функции в
конечном счете (через несколько ступеней функциональной иерархии)
сводятся к единству [Мельников 1980: 39—64]. Даже если допустить,
что схема, построенная исследователем в виде дерева с
последовательным бинарным членением, отражает опосредствованные связи между
отдельными падежными значениями, это не меняет того факта, что в
падежной системе русского языка отсутствует непосредственно данное
единство падежных значений как элементов целого, основанных на
одном и том же принципе членения. Так, в падежной системе русского
языка нет единого основания у таких функций, как партитивная
(родит, пад.), адресатная (дат. пад.) и сопроводительная (творит, пад.).
В тех языках, где помимо ед. и мн. числа существует двойственное
число, возникает «осложнение» оппозитивных отношений, связанное с
тем, что двойственное число характеризуется не только чисто
количественным признаком, но и признаком парности, заключающим в себе
элемент тесной связи между двумя лицами или предметами. Тем самым
двойственное число выходит за пределы чисто оппозитивных
отношений. Таким образом, как бинарные соотношения «ед. — двойств,
число», «двойств. — мн. число», так и трехчленное соотношение «ед. —
двойств. — мн. число» представляют собой неоппозитивное различие.
В системе форм изъявительного, сослагательного и повелительного
наклонений последнее отличается от первых двух не только особым
типом соотношения признаков потенциальности и реальности, но и
особым типом представления отношений между участниками речевого
акта (см. [ТФГ 1990: 72—89; 185—243]).
234 Категоризация семантики в системе инвариантности / вариативности
В системе форм прогрессива, основного и перфектного разрядов в
английском языке оппозиция прогрессива и основного разряда
сочетается с перфектом, который характеризуется признаками, относящимися к
иной плоскости. В целом налицо отклонение от единого основания
членения. Конечно, при анализе данной системы возможно выделение
оппозиций «прогрессив/не-прогрессив», «перфект / не-перфект», однако
такие приемы анализа нисколько не меняют того факта, что
рассматриваемые формы английского глагола связаны друг с другом не только
отношением оппозиции, но и отношением неоппозитивного различия.
В категории лица глагола отношение 3-го лица к 1-му и 2-му не
сводится к отсутствию признаков «участие говорящего» и «участие
адресата»: за пределы единого основания членения выходит способность
выражать отнесенность действия не только к лицу, но и к
неодушевленному предмету. В структуре категории лица собственно оппозитивные
отношения осложняются также значениями безличности (Смеркается),
обобщенноличности (С ним не соскучишься) и неопределенноличности
(Ее уважают).
Неоппозитивное различие заключено также в содержательной
структуре категории залога в тех языках, где эта категория не
ограничивается оппозицией актива и пассива, а выступает как сложное
многочленное соотношение, в котором так или иначе представлены естественные
классы, выходящие за пределы единого основания членения (подробнее
о неоппозитивных различиях в содержательной структуре
грамматических категорий см. [Бондарко 1981 а: 17—28; 1983 а: 7—20]).
В целом в сфере грамматических категорий можно констатировать
следующую тенденцию: отношения оппозиции господствуют в
структуре двучленных категорий; для них характерна «оппозитивная
доминанта»; что же касается многочленных категорий, то в их структуре
оппозитивные различия обычно сочетаются с неоппозитивными.
В сфере лексико-грамматических разрядов господствуют
отношения неоппозитивных различий. Оппозиции представлены главным
образом в структуре наиболее крупных подклассов, между которыми
распределяются лексические единицы, относящиеся к определенной
части речи. Ср. имена существительные счисляемые / несчисляемые,
одушевленные / неодушевленные, глаголы предельные /
непредельные, переходные / непереходные, личные / безличные. Иной характер
имеют отношения между «дробными» разрядами, выделяемыми
внутри подобных подклассов частей речи.
Системные признаки грамматических категорий
235
Один из показательных примеров неоппозитивных различий —
отношения между способами действия. Ср., в частности, такие специ-
альнорезультативные способы действия, как кумулятивный (накосить
травы, настирать белья), дистрибутивно-суммарный (перемыть всю
посуду; все дети переболели гриппом), комплетивно-партитивный (подлить
воды, досыпать муки), финально-комплетивный (дочитать I дочитывать)
[Шелякин 1983: 183^-184]. В сфере способов глагольного действия
лишь как своего рода исключение встречаются оппозиции (ср.
многоактные глаголы типа мигать, топать, хлопать и одноактные типа
мигнуть, топнуть, хлопнуть). Правилом же являются соотношения
разрядов глагольной лексики (аспектуальных подклассов),
характеризующихся разнородными признаками. Ср. такие способы действия, как
начинательный (засверкать, зашипеть и т. п.), финитивный (отговорить,
отшуметь), ограничительный (посидеть, поработать и т. п.), длительно-
ограниченный (просидеть, проработать), прерывисто-смягчительный
(повизгивать, поглядывать, побаливать) и т. д. (см. описание способов
действия в кн. [Шелякин 1983: 167—196]).
Неоппозитивные различия представлены также в лексико-грамма-
тических разрядах имен существительных. Ср. соотношение
существительных конкретных, отвлеченных, вещественных, собирательных и
т. п. Лишь соотношение существительных конкретных и отвлеченных
представляет собой оппозицию. В целом же система лексико-грамма-
тических разрядов имен существительных строится на
неоппозитивных различиях. Весь ряд упомянутых разрядов имен существительных
(имена конкретные, отвлеченные, вещественные, собирательные)
охватывается понятием предметности, но этот ряд неоднороден.
Лишь отдельные «пары» в сфере лексико-грамматических разрядов
представляют собой оппозиции (таковы, в частности, упомянутые выше
разряды конкретных/ отвлеченных существительных, одноактных/
многоактных глаголов). Это лишь редкие исключения, не меняющие
общей тенденции «дробных» лексико-грамматических разрядов к
отношениям неоппозитивного различия.
Отношения неоппозитивного различия представлены не только в
сфере лексико-грамматических разрядов и грамматических
категорий, но и в области семантических категорий и соответствующих
функционально-семантических полей. Далее эти отношения
рассматриваются на примере семантической категории и группировки
полей модальности.
236 Категоризация семантики в системе инвариантности / вариативности
Общеизвестна характеристика модальности (в духе концепции
В. В. Виноградова) как устанавливаемого говорящим отношения
содержания высказывания (его пропозитивной основы) к
действительности. Формулируемое таким образом понимание модальности весьма
неопределенно. Оно требует некоторых уточнений.
Вслед за рядом лингвистов мы вводим в характеристику
рассматриваемого понятия указание на доминирующий признак, дающий
некоторое представление о том, какое именно отношение к
действительности рассматривается как основное и специфическое для модальности.
Следует согласиться с существующим истолкованием доминанты
модальности как того или иного отношения к оппозиции реальности /
ирреальности.
И все же уточненная таким образом характеристика модальности
сохраняет значительную меру неопределенности. Для того чтобы эта
характеристика была более информативной, целесообразно включить в
нее перечень основных типов значений, которые рассматриваются как
модальные.
Итак, модальность может рассматриваться как комплекс актуализа-
ционных категорий, характеризующих с точки зрения говорящего
отношение пропозитивной основы содержания высказывания к
действительности по доминирующим признакам реальности / ирреальности.
То или иное отношение к этим признакам представлено в значениях
1) актуальности / потенциальности (возможности, необходимости,
гипотетичности и т. д.); 2) оценки достоверности; 3) коммуникативной
установки высказывания; 4) утверждения / отрицания; 5) засвидетельст-
вованности (эвиденциальности).
Введем необходимое пояснение, касающееся «пропозитивной
основы содержания высказывания». Модальная характеристика может
накладываться на такую пропозитивную основу, которая уже
осложнена той или иной модальностью. Например: Он мог подумать; Он мог бы
подумать; Вероятно, он мог бы подумать. Ср. суждения В. Б. Касевича о
таких семантических операциях, выполняемых над пропозицией,
которые могут относиться к содержанию пропозиции вместе с
«наслоившимися» значениями — результатом предыдущих операций [Касевич
1988: 71—72].
Известна точка зрения, согласно которой к модальности
относится также качественная оценка дескриптивного содержания
высказывания по признакам «хорошо / плохо» (о «модальной рамке оценки»
Системные признаки грамматических категорий
237
см. [Вольф 1985: 11—13]). На наш взгляд, оценочность лишь частично
связана с семантикой модальности: налицо точка зрения говорящего, его
отношение к содержанию высказывания, но далеко не всегда достаточно
ясно выражено «отношение содержания высказывания к
действительности». Скорее всего, оценочность целесообразно рассматривать как особую
семантико-прагматическую сферу, взаимодействующую с модальностью
(представляющую собой один из элементов ее окружения, среды).
Резких граней здесь нет и отнесение качественной и
эмоциональной оценки к модальности нельзя исключить, однако речь может идти
лишь о периферии модальности, где специфические признаки данной
категории «размываются».
Каждая из модальных категорий может быть представлена (если
иметь в виду соответствующее содержание, рассматриваемое в
единстве со средствами его формального выражения в данном языке) как
функционально-семантическое поле. С этой точки зрения модальность
может рассматриваться как комплекс функционально-семантических
полей с указанным содержанием (см. [ТФГ 1990: 59—243]).
Соответственно, в пределах каждого модального поля предметом анализа могут
быть категориальные (в данном случае модальные) ситуации —
возможности, необходимости, оптативные, императивные ситуации и
т. п. — в их многоступенчатой вариативности.
В лингвистическом анализе могут быть выделены три основных
уровня представления модальных отношений. Первый (наиболее
высокий) уровень — общемодальный инвариант. Второй уровень —
система выделяемых типов (рядов) модальных значений. Третий
уровень — многоступенчатая вариативность отдельных модальных
значений (типы, разновидности и варианты значений возможности,
необходимости, оптативности и т. п.).
При анализе модальных значений (как и других значений,
выделяемых в рамках группировок функционально-семантических полей)
важную роль играет принцип естественной классификации.
Подсистемы модальных значений, выделяемых по разноаспект-
ным признакам, частично пересекаются. Возможны случаи, когда одно
и то же значение (в зависимости от того, в каком аспекте оно
рассматривается) входит в разные ряды. Так, повелительность, с одной стороны,
может быть отнесена к ряду значений, связанных с понятием
потенциальности, а с другой — включается в ряд значений, охватываемых
понятием коммуникативной установки высказывания (ср. традиционное
238 Категоризация семантики в системе инвариантности / вариативности
соотнесение повествовательных, вопросительных и побудительных
высказываний). К тем же двум рядам может быть отнесено значение
желательности (оптативности).
Разноаспектные модальные характеристики пропозитивной
основы высказывания (см. [Зеленщиков 1997]) в одних случаях
совмещаются (см. приведенные выше примеры), а в других — исключают друг
друга. Так, повелительность относится к той сфере модальных значений,
где оказывается несущественным противопоставление достоверности /
недостоверности: выражение недостоверности в данных условиях
исключено, а достоверность специально не выражается, так что для
семантики императива она неактуальна.
Проведенный анализ отношений оппозиции и неоппозитивного
различия в сфере грамматических категорий, лексико-грамматических
разрядов и функционально-семантических полей свидетельствует о
существовании зависимости: «бинарная структура — оппозиция» —
«многочленная структура — сочетание оппозиции с неоппозитивными
различиями» (в сфере многочленных грамматических категорий) или
господствующие неоппозитивные различия (в сфере «дробных»
лексико-грамматических разрядов). Такая зависимость естественна.
Бинарная структура «поддерживает» оппозитивное отношение, создавая
необходимые условия именно для такого отношения между
противопоставленными друг другу компонентами. Многочленная же
структура, не исключая возможности реализации отдельных оппозитивных
отношений в ее рамках, в целом обусловливает высокую степень
вероятности «нарушения» единого основания членения. Уже трехчленные
структуры обычно выходят за рамки «чистой» оппозитивности.
Структуры, содержащие большее число членов (четыре, пять и более),
характеризуются расширением отношений неоппозитивного различия (в
сфере грамматических категорий) или их абсолютным преобладанием
(в сфере «дробных» лексико-грамматических разрядов).
Анализ неоппозитивных различий существенно модифицирует
привычные представления о системности в сфере грамматики, обычно
основанные прежде всего или исключительно на принципе оппозиции.
Неоппозитивные различия не могут рассматриваться как основание для
вывода об отсутствии или ослаблении системности, они свидетельствуют лишь
о том, что системность в языке и речи имеет более сложный характер, чем
это представляется в том случае, если не придается должное значение
принципу естественной классификации в «языковой картине мира».
Системные признаки грамматических категорий
239
Обязательность грамматических категорий
Категориальным значениям граммем присуще свойство
обязательности. Говоря об обязательности, мы имеем в виду языки флективно-син-
тетического типа (о неуниверсальности признака обязательности, в
частности о специфике в этом отношении изолирующих и агглютинативных
языков, см. [Коротков, Панфилов 1965: 37—47]; об истории вопроса об
обязательности в грамматике и о различных направлениях в разработке
этого вопроса см. [Плунгян 2000: 106—113; Перцов 2001: 70—80]).
В свойстве обязательности можно выделить два разных, хотя и
связанных друг с другом аспекта: 1) системно-языковой и 2) речевой.
Системно-языковой аспект обязательности категориальных
значений заключается в том, что они лежат в основе определенных
грамматических классов (рядов) и оказываются присущими всем
членам этих классов в их конкретной репрезентации. Например,
выражение того или иного временного значения обязательно в русском языке
дая всех форм изъявительного наклонения и для каждой словоформы,
представляющей этот класс форм; выражение значения одного из
наклонений обязательно дая всех личных форм глагола (в любой
словоформе); выражение значения одного из видов обязательно для всех
глагольных форм. Таким образом, значение члена данной грамматической
категории присуще любой представляющей его форме и
репрезентирующей эту форму словоформе. Например, значение
изъявительного наклонения присуще формам разных лиц, разных времен, чисел
и т. п. и всем словоформам (пишу, пишешь, пишет; делаю, делал, буду
делать; расскажу, расскажем и т. д.), репрезентирующим эти формы. Ср.
характеристику обязательности грамматических категорий, данную
А. А. Зализняком (думается, что в этой характеристике представлен
именно системно-языковой аспект обязательности): «Ряд однородных
элементов значения считается обязательным дая некоторого класса
словоформ, если в любой словоформе этого класса содержится какой-
нибудь из членов данного ряда. Элемент значения считается
обязательным дая некоторой словоформы, если его ряд обязателен дая класса
словоформ, в который она входит» [Зализняк А. А. 1967: 25].
В зависимости от того, насколько широк круг форм, наделенных
определенным категориальным признаком (по сравнению с
максимально возможным), мы имеем дело с разными по широте сферами
обязательности. Соответственно формы, не охваченные данным признаком
240 Категоризация семантики в системе инвариантности / вариативности
как категориальным, но способные к тому, чтобы участвовать в
выражении сходной семантики, становятся «позицией необязательности».
Например, применительно к значениям времени в русском языке
позиция, в которой эти значения оказываются необязательными,
представлена формами повелительного и сослагательного наклонения, а также
формами инфинитива. Выражение временных значений при
употреблении этих форм возможно, но не обязательно, оно не имеет
категориального характера.
Специфика системно-языкового аспекта обязательности
категориальных грамматических значений становится особенно очевидной при
сопоставлении с областью словообразования. Выражение того или
иного словообразовательного значения охватывает лишь более или менее
ограниченную группировку лексики. Одни лексические единицы
входят в данный словообразовательный разряд и выражают свойственное
ему словообразовательное значение, другие же (те, которые по своей
семантике также могли бы входить в этот разряд) не имеют
соответствующей морфемной характеристики и оказываются вне данного
разряда. При этом границы словообразовательных разрядов не связаны с
последовательной системной регламентацией, они определяются лишь
исторической традицией и языковой нормой. Так, мы не можем сказать:
если перед нами одушевленное существительное, то оно относится к
определенному словообразовательному разряду со значением отношения к
полу. В одних случаях это так (ср. учитель—учительница, лев — львица и
т. п.), в других же случаях соотносительных образований нет и
отношение к полу словообразовательными средствами не передается {агроном,
профессор, обезьяна и т. п.). Таким образом, мы можем сказать лишь так:
если перед нами одушевленное существительное, то оно может (но не
должно обязательно) принадлежать к определенному
словообразовательному разряду со значением отношения к полу. Конечно, и по
отношению к словообразованию можно было бы говорить об особого рода
обязательности, но это была бы уже совсем иная обязательность,
несопоставимая с грамматической, обязательность словообразовательного
значения только для лексем с данным словообразовательным
формантом, а не для лексем, подводимых под определенный класс с четко
очерченными границами. Понятно, что термин «обязательность» по
отношению к фактам такого рода лучше не употреблять: по
«грамматической мерке» это не обязательность, а факультативность, потенциальная
возможность.
Системные признаки грамматических категорий
241
Примечательно следующее различие между грамматическими и
словообразовательными рядами (соответственно, в характере
выражения значений их членов). Члены грамматического категориального
ряда в их конкретной репрезентации не во всех случаях характеризуются
определенным морфемным показателем, отличающимся от
показателей других рядов, противопоставленных данному, ср. явление двуви-
довости (обследовать — сов. и несов. и т. п.), падежный синкретизм
(кисти — род. ед., дат. ед., им. и винит, мн.), тем не менее соответствующие
значения выражаются и при формальных совпадениях. Мы делаем
акцент именно на обязательности категориальных значений (или
обязательности выражения значений), а не на обязательности появления
определенных формальных показателей этих значений.
Грамматической обязательности подчиняются не только те
элементы данного класса, которые по формальным признакам отличаются от
элементов других классов, но и элементы противопоставленных друг
другу классов, формально не различающиеся (на фоне формальных
различий других репрезентантов этих классов). Что же касается
словообразовательных рядов, то их члены не могут не обладать формальным
морфемным признаком данного ряда. Выражение
словообразовательного значения действительно лишь в тех неопределенных пределах,
которые намечены распространением морфемного
словообразовательного форманта, а его распространение, как уже говорилось, всегда
непоследовательно, всегда связано с индивидуальными особенностями
лексических единиц и их индивидуальной историей.
Итак, обязательность категориальных грамматических значений в
системно-языковом аспекте — это облигаторность выражения данного
значения по отношению к определенным грамматическим классам и к
множествам лексических единиц, охватываемых этими классами
(единиц, содержание которых обязательно подводится под один или
несколько общих разрядов). Важнейшей предпосылкой
системно-языкового аспекта свойства обязательности, присущего категориальным
грамматическим значениям, является принцип избирательности (об
этом принципе см. [Серебренников 1955: 54—73]).
Речевой аспект обязательности категориальных значений — это
существующая для говорящего в процессе речи обязательность выбора
одного из противопоставленных друг другу категориальных значений
(и, соответственно, выбора формы). Преимущественно этот аспект
обязательности раскрывает Р. О. Якобсон, комментируя взгляды Ф. Боаса
16—1959
242 Категоризация семантики в системе инвариантности / вариативности
на грамматическое значение, на примере предложения The man killed
the bull: для любого говорящего на английском языке существует
обязательность выбора между определенностью или неопределенностью
субъекта и объекта, между активностью или пассивностью, между претеритом
/ непретеритом, перфектом / неперфектом, длительностью/
недлительностью и т. д. (см. [Якобсон 1985: 231—232]). Когда же Р. О. Якобсон
пишет, что специфика грамматического строя того или иного языка
заключается в том, какие именно аспекты опыта являются в данном
языке обязательными [Там же: 233]), то здесь уже налицо переход к
системно-языковому аспекту обязательности.
Если системно-языковый аспект свойства обязательности связан
прежде всего с определенными грамматическими классами и
элементами этих классов (имеется в виду обязательность того или иного
значения для данного класса), то речевой аспект обязательности —это
обязательность для говорящего и для данного высказывания.
Системно-языковой и речевой аспекты обязательности
категориальных значений, разумеется, взаимосвязаны, причем определяющую
роль играет системно-языковой аспект. Выбор говорящим одного из
противопоставленных друг другу значений обязателен лишь тогда,
когда эти значения включены в данном языке в систему обязательных
элементов грамматического содержания. Говорящий осуществляет
выбор между теми формами, которые уже заключают в себе свойство
системно-языковой обязательности. В своем поведении он подчиняется
системно-языковой закономерности, определяющей сферы
обязательного и необязательного выражения тех или иных значений.
Свойство обязательности, присущее категориальным
грамматическим значениям, может приобретать специфическую форму в тех
особых условиях, когда оно вступает в столкновение с теми или иными
препятствиями. Таким препятствием может быть лексическое или
словообразовательное значение слова в тех случаях, когда оно не
совмещается со значением одного из членов данной грамматической категории
(при многочленности категории речь может идти о несовместимости со
значением нескольких ее членов). Так, обязательность категориальных
значений числа имен существительных в русском и других славянских
языках (как и в ряде других языков) наталкивается на сопротивление
лексического материала: несчисляемые существительные
(собирательные, вещественные, отвлеченные), как известно, характеризуются
несоотносительностью по числу. В таких случаях (мусор, сливки и т. п.)
Системные признаки грамматических категорий 243
воздействие лексико-семантического фактора приводит к тому, что
оппозиция по числу в плане содержания нейтрализуется (по крайней
мере частично). Однако свойство обязательности, присущее категории
числа, все же сохраняется. Оно проявляется в сохранении
согласования имен прилагательных и глаголов с несчисляемыми
существительными, сохраняющими формальные показатели единственного либо
множественного числа (вчерашние сливки скисли и т. п.). В данном случае
семантические элементы категориального содержания форм числа
имен существительных утрачиваются, а структурные элементы
(выявляющиеся в структурной функции согласования) остаются, и
применительно к ним свойство обязательности остается действительным.
Конечно, речевой аспект обязательности не является «чисто
речевым»: в нем всегда присутствует то, что связано с системой языка.
Пожалуй, точнее было бы сказать, что этот аспект является и речевым и
языковым, в отличие от другого аспекта, представляющего собой
отвлечение от речи.
Обязательность значений членов грамматической категории может
вступить в противоречие с факторами, связанными с языковой нормой.
Например, выражение говорящим мысли о его победе над кем-то в
будущем требует употребления формы 1-го лица будущего времени от
глагола победишь, однако по нормам русского языка эта форма от
данного глагола не образуется. В этом случае грамматическая обязательность
в ее речевом аспекте (облигаторность употребления формы, в которой
были бы выражены признаки 1-го лица й будущего времени) находит
свое проявление в том, что данная форма все же употребляется, но уже
от другого глагола (Я одержу победу и т. п.). Такое преодоление
затруднения в реализации грамматической обязательности подчеркивает
устойчивость этого свойства.
Одним из проявлений обязательности выражения категориальных
грамматических значений в особых условиях, противодействующих их
беспрепятственной реализации, является поведение значений
грамматических форм при их переносном употреблении. Как уже говорилось
выше, в этих условиях значение грамматических форм вступает в
противоречие с контекстом и речевой ситуацией, например, форма имеет
значение прошедшего времени, а контекст говорит о будущем (Если я не
свалю его с первого удара, я погиб). Таким образом, контекст препятствует
проявлению грамматического значения формы в прямом,
неметафорическом плане: форма прошедшего времени уже не передает в данных
16*
244 Категоризация семантики в системе инвариантности / вариативности
условиях подлинного прошедшего времени. Однако, как уже
неоднократно отмечалось, грамматическое значение формы в таких условиях
не исчезает: оно выражается, хотя и в модифицированном виде (в
результате столкновения с контекстом) — как значение переносное,
метафорическое. В нашем примере речь идет о будущем (по смыслу)
действии, которое представлено так, как будто оно уже осуществилось. Ср. в
настоящем историческом {Подходит он вчера ко мне и говорит...): реально
прошедшие действия представлены так, как будто они одновременны
моменту речи. В том, что категориальные значения грамматических
форм при контрасте с контекстом и речевой ситуацией не исчезают, а
так или иначе пробивают себе дорогу, и выявляется присущее им
свойство обязательности. И в данном случае противодействующий фактор
(препятствие) подчеркивает, во-первых, последовательность
реализации свойства обязательности, а во-вторых, многообразие форм
реализации этого свойства.
Обязательность выражения категориальных грамматических
значений ведет к избыточности: грамматические значения
выражаются не только тогда, когда это необходимо для данного акта речи, для
выражения определенного мыслительного содержания в процессе
коммуникации, но и в тех случаях, когда такой необходимости нет, когда
для адекватной передачи смысла высказывания вполне можно было бы
обойтись без выражения данного значения (об избыточности
морфологических категорий как следствии свойства обязательности см. [Кац-
нельсон 1972: 76—77]). Например, в повествовании о прошлом
устанавливается общий «темпоральный ключ» — отнесенность событий,
находящихся на основной линии повествования, к прошлому. Для
обозначения и стабилизации этой отнесенности к прошлому необходимы
в каких-то «узлах» повествования лексические и грамматические
темпоральные показатели. Но отнесенность к прошлому вновь и вновь
выражается при употреблении каждой глагольной формы прошедшего
времени. Приведем в качестве примера начало фрагмента «Вороны» из
цикла «Лесные гости» M. M. Пришвина: Пробуя ружье, ранил ворону
[отнесенность действия к прошлому обозначена], — она отлетела немного
[значение прошлого закреплено, прочно зафиксировано уже не для
одного действия, а для целого эпизода] и села на дерево [здесь уже в
фиксации претеритальности явно присутствует элемент избыточности; так и
в дальнейшем повествовании]. Другие вороны покружились над нею и
улетели, но одна спустилась и села с ней рядом.
Системные признаки грамматических категорий
245
Избыточность, о которой идет речь, относительна. Избыточное
тесно переплетается с необходимым. Так, повторяющаяся фиксация пре-
теритальности надежно сигнализирует, что продолжается план
прошлого. Тем самым обеспечивается четкое обозначение пределов этого
плана при переходе к другой темпоральной плоскости, ср. в том же
фрагменте из M. M. Пришвина: Но при мысли о хищной вороне является и
такая неприятная мысль,,,
Итак, мы не отрицаем того, что избыточность может быть
полезной, а лишь констатируем самый факт избыточности по отношению к
необходимому минимуму грамматической информации, подчеркивая,
что избыточность является, в частности, следствием обязательности
выражения категориальных грамматических значений.
Некатегориальные значения во многих случаях не обязательны.
Рассмотрим это явление на примере необязательного выражения
отношения к времени при употреблении форм сослагательного
наклонения. Действие, выраженное этой формой, может получить
темпоральную отнесенность, специально обозначенную определенными
лексическими средствами контекста, например: Полчаса тому назад... вы бы
увидели меня в совершенно другой позиции (И. Тургенев. Отцы и дети), однако
такая актуализация встречается нерегулярно, от случая к случаю. Чаще
временная отнесенность действия, выраженного формой
сослагательного наклонения, вытекает из общего смысла контекста, но специально
не акцентируется, что связано с тем, что она не существенна или мало
существенна для содержания высказывания. Например: —Бандитов
боишься, какие же теперь у нас бандиты! Если бы даже целой шайкой напали,
погляди, сколько у нас навешано оружия! (М. Пришвин. Неодетая весна).
Из контекста, исключающего отнесенность действия, выраженного
формой сослагательного наклонения, к прошлому и настоящему,
вытекает отнесенность этого действия к будущему (ср. возможность замены:
если даже целой шайкой нападут). Однако значение будущего времени в
приведенном примере специально, эксплицитно не выражено.
В других случаях темпоральная отнесенность действия остается
полностью или частично неопределенной, например: Вологодов. ...
Ваша дальнейшая жизнь совершенно нам не безразлична, Лиза. Замуж за
него все равно не пошла бы,.. На коленях проси, не пошла бы. Не знаю, из-за чего
вы так беспокоитесь. Я всем очень довольна (А. Толстой. Мракобесы).
Здесь действие представлено безотносительно к какому-либо
определенному временному плану ('вообще не пошла бы — никогда, ни
246 Категоризация семантики в системе инвариантности / вариативности
сейчас, ни в прошлом, ни в будущем'), но не исключены и другие
истолкования, в частности 'тогда, в прошлом' или 'ни сейчас, ни в будущем
не пошла бы'.
Подобные примеры иллюстрируют проявления необязательности
некатегориальных значений в речевом аспекте, но в основе этих
проявлений лежит системно-языковой аспект: положение данной формы за
пределами тех классов форм, для которых рассматриваемое значение
является обязательным, обусловливает все те возможности речевого
употребления, о которых говорилось выше.
Не обладая свойством обязательности, некатегориальные значения не
отличаются и избыточностью (по крайней мере не обнаруживают
избыточности в тех масштабах, которые характерны для категориальных
значений). То или иное значение, не являющееся обязательным, выражается
лишь тогда, когда это необходимо для данного высказывания (разумеется,
не по произволу говорящего, а в соответствии с языковой нормой).
С признаком обязательности тесно связаны остальные признаки
категориальных значений.
Отношение признака инвариантности к обязательности: если то
или иное значение обязательно для определенного грамматического
класса и, следовательно, реализуется в каждой единице,
представляющей данный класс в конкретном высказывании, то тем самым это
значение является для таких единиц постоянным, стабильным,
инвариантным. Ср. инвариантность значений граммем — членов
грамматических категорий наклонения, времени, лица и т. д., а также
инвариантность значений частей речи.
С обязательностью и инвариантностью связана и системная
релевантность, т. е. роль данного значения как одного из признаков,
лежащих в основе определенных грамматических классов и единиц,
противопоставленных другим классам и единицам в замкнутой системе (т. е.
роль данного значения как одного из интегральных и
дифференциальных признаков, существенных для структуры определенной системы).
С одной стороны, обязательность и инвариантность содержательного
признака создают оптимальные возможности для того, чтобы он играл
интегрирующую и дифференцирующую роль в системе, определяя
линии тождеств и различий в соотношениях ее компонентов. С другой
стороны, системная релевантность является необходимым условием
обязательности: на обязательность может претендовать только такой
признак, который обладает системной значимостью, т. е. конституиру-
Системные признаки грамматических категорий
247
ет определенную грамматическую подсистему, определяет ее
внутреннюю структуру. Здесь налицо взаимная связь, взаимозависимость.
Категориальные и некатегориальные значения
В этом разделе характеристика грамматических категорий как
системных инвариантов дополняется специальным рассмотрением
вопроса о специфике категориальных значений в их отношении к значениям,
которые можно назвать некатегориальными. Говоря о
категориальных значениях, мы имеем в виду значения, выражаемые
специальными системами грамматических форм. Категориальные
значения грамматических форм репрезентируют противопоставленные друг
другу компоненты грамматических категорий — граммемы, а также
противопоставленные друг другу синтаксические конструкции.
Таким образом, категориальные грамматические значения
трактуются как значения, присущие грамматическим классам и единицам:
а) классам грамматических форм (членам грамматических категорий, т. е.
граммемам) и каждой из словоформ как единице, входящей в данный
класс; б) классам конструкций (членам синтаксических категорий) и
каждой конкретной конструкции как единице, входящей в данный класс.
Основными признаками категориальных грамматических значений
(речь идет о языках флективно-синтаксического типа) являются: а)
обязательность (обязательность реализации данного грамматического
содержания в каждой лексически конкретной единице, входящей в
данный грамматический класс, в каждом акте функционирования этой
единицы или по крайней мере в центральной сфере ее функционирования);
б) инвариантность (абсолютная для одних типов категориальных
значений и относительная для других, когда речь идет об инвариантности
определенного признака или комплекса признаков в пределах
центральной сферы функционирования данной единицы; в) опора на
интегрированную замкнутую систему формальных грамматических средств.
Опора данного содержательного признака на интегрированную
замкнутую систему формальных грамматических средств — это такое
свойство категориальных значений (точнее, свойство их выражения),
которое непосредственно вытекает из системно-грамматической
релевантности данного значения (в указанном выше смысле). Такая
релевантность предполагает наличие системного грамматического выраже-
248 Категоризация семантики в системе инвариантности / вариативности
ния, имеющего специфическую для грамматики структурную
организацию (в частности, основанную на интеграции противопоставленных
друг другу классов в замкнутой системе). Данное свойство связано
с другими признаками категориальных значений: обязательность
выражения инвариантных категориальных значений обеспечивается
интегрированной «оппозитивной» структурной организацией
замкнутого типа, характерной для системного грамматического выражения.
Ср. иной характер выражения некатегориальных значений, например
«разлитое», «рассеянное» по целому ряду разнообразных языковых (в
том числе и грамматических) средств русского языка выражение
значений определенности / неопределенности (здесь нет единой целостной
системы грамматического выражения).
Можно было бы выделить и другие признаки категориальных
грамматических значений, в частности эксплицитный,
специализированный и прямой (не косвенный) характер их выражения, высокую
частотность. Однако ядро качественной специфики категориальных
значений достаточно полно характеризуется тем комплексом
связанных друг с другом основных признаков, которые были указаны выше.
Категориальные значения лежат в основе граммем — членов
грамматических категорий. Элементы данного класса форм, например форм
2-го лица, объединяются на основе общности определенного
категориального признака (в данном примере — признака 2-го лица); разные
(но однородные) классы форм, т. е. разные граммемы, противостоят
друг другу также на базе оппозиции категориальных признаков.
Итак, ряды форм (граммемы) и их оппозиции конституируются на
базе объединения и противопоставления по категориальным
признакам. В единстве категориального содержательного признака и того
ряда форм, который является его носителем, первичным (с
функциональной точки зрения) следует считать категориальный признак. Вместе с
тем нужно учитывать и другую сторону рассматриваемого
соотношения: сами содержательные признаки становятся категориальными
лишь тогда, когда они опираются на определенные формальные ряды
и их оппозиции. Таким образом, наряду с устанавливаемым с
функциональной точки зрения фактором первичности категориального
признака по отношению к определенному классу формальных структур
налицо и отношение обусловленности самого статуса категориальное™
данного признака наличием того класса формальных структур, на который
этот признак опирается (говоря о формальных структурах, мы имеем в
Системные признаки грамматических категорий 249
виду не сами по себе материальные показатели, экспоненты значения,
а прежде всего тип определенной структурной организации форм, в
частности применительно к грамматическим категориям — наличие
противопоставленных друг другу рядов и их компонентов). Таким
образом, в уже данном, «готовом» единстве категориального содержательно
го признака и класса структур, являющегося носителем этого признака,
функционально первичен содержательный признак, но самый факт его
существования в качестве категориального признака обусловлен
наличием системы форм с определенной структурной организацией (из
литературы последнего времени, связанной с понятием
категориального значения, см. [Болдырев 1994: 1995]).
Обратимся теперь к некатегориальным значениям.
Говоря о некатегориальных значениях, мы имеем в виду значения,
релевантные для грамматики, но не обладающие теми признаками
грамматической категориальности, о которых шла речь выше. Предметом
анализа являются грамматически релевантные значения, выражаемые
элементами лексики и контекста, а также семантические функции,
которые можно назвать «несобственными функциями грамматических
категорий». Используемое для обозначения этих функциональных
аналогов грамматических значений наименование «некатегориальные
значения» является условным, поскольку и эти значения репрезентируют ту
или иную семантическую категорию. Имеется в виду некатегориаль-
ность не в том отношении, что отсутствует опора на ту или иную
семантическую категорию, а в том смысле, что отсутствует то
системно-структурное выражение, которое присуще категориальным значениям.
Одна из разновидностей некатегориальных значений —
взаимодействующие со значениями грамматических форм грамматически
значимые элементы семантики, выражаемой лексическими средствами
контекста. Эти средства передают значения, сходные или
сопоставимые с категориальными значениями, т. е. заключают в себе элементы,
относящиеся к той же семантической области. Таковы, например,
контекстуальные лексические показатели времени типа вчера, когда-то,
прошлым летом и т. п., указывающие на отнесенность ситуации к
прошлому (Вчера приехали и т. п.).
В части случаев лексические средства передают отношения,
которые в данном языке не выражаются специальными грамматическими
формами, но в принципе (в том или ином языке) могут быть выражены
грамматически. Значения лексических средств, о которых идет речь, —
250 Категоризация семантики в системе инвариантности / вариативности
это лексические значения, функционально значимые для грамматики,
но не являющиеся в данном языке собственно грамматическими.
Сопоставляя подобного рода значения с категориальными значениями
грамматических форм, мы имеем в виду лишь функциональное
сходство (но не тождество). Например, в русском языке лексическими
средствами типа мол, якобы, как говорят, по его словам и т. п. передаются
различные конкретные значения, относящиеся к семантической сфере
эвиденциальности (пересказывания или, по терминологии Р. О.
Якобсона, засвидетельствованности), т. е. сообщения о событиях, известных
говорящему на основании свидетельств других лиц ([Якобсон 1972:
95—96, 101—102, 106]; см. также [Демина 1959: 313—378; Grenoble
1993; Козинцева 1993; 1994; 2001]). В ряде языков для выражения
семантики эвиденциальности существуют специальные грамматические
формы. По отношению к этим языкам (например, к болгарскому) речь
шла бы о категориальном значении. По отношению же к языкам, не
имеющим таких специальных форм пересказывания, например
русскому, мы должны признать данное значение некатегориальным. Ср.
болгарский текст и его перевод на русский язык: Ученическа си книжка не
показа—забравил я в Пловдив (Г. Караславов) 'Своего школьного дневника
(с оценками) не показал — якобы забыл (или: сказал, что забыл) его в
П.' (пример приводится в кн. [Маслов 1981: 271]).
Между категориальными и некатегориальными значениями нет
резкой грани. Это обнаруживается, в частности, в тех случаях, когда
данная грамматическая форма, помимо того доминирующего признака
или комплекса признаков, по которому она входит в определенную
систему форм и противостоит другим членам этой системы, обладает теми
или иными периферийными функциями, выходящими за пределы
собственно категориального ядра содержания формы (ср. функцию
выражения неопределенности при употреблении форм мн. числа имен
существительных) .
Категориальное значение, принадлежащее языковой системе,
нельзя отделить резкой гранью от процесса функционирования языка.
Категориальное значение опирается на этот процесс, заключая в себе
то постоянное, устойчивое, что извлекается из бесконечных актов
функционирования и что, с другой стороны, составляет системную
языковую основу новых и новых речевых употреблений. Но из процесса
функционирования формы во взаимодействии с другими языковыми
элементами в категориальное содержание формы включается лишь то,
Системные признаки грамматических категорий
251
что существенно для грамматической системы языка, что отражает
свойства грамматических классов и единиц.
Категориальные семантические элементы взаимодействуют с
лексическим значением словоформ и контекстом в составе сложных
семантических комплексов. Таковы частные значения грамматических
форм, т. е. значения, обусловленные контекстом, ситуацией, а в части
случаев и лексическим значением данной словоформы.
Категориальным элементом частных значений является то, что исходит от
грамматической формы. Те же специфические признаки, которые исходят от
контекста и ситуации (а также от лексического значения
словоформы), т. е. от среды, и отличают одно частное значение от другого,
выходят за пределы системной грамматической парадигматики. Ср.,
например, такие частные значения форм настоящего времени в
русском языке, как актуальное настоящее (Он спит) и настоящее
узуальное (Он читает по вечерам). Категориальным элементом этих
значений, исходящим от самой грамматической формы, является значение
настоящего времени (презентность в широком смысле, без
конкретизации тех или иных ее разновидностей). Что же касается различий
между упомянутыми выше частными значениями, то они
непосредственно не определяются системой грамматических форм. Нельзя
сказать, что они совсем не зависят от нее: система форм, в частности
категориальное значение данной формы, создает предпосылки для
такой дифференциации семантических вариантов, которая
соответствует категориальной семантике формы, ее месту в системе (у других
форм выявляются иные семантические варианты). Иначе говоря,
дифференциальные признаки частных значений, выражаемых при
функционировании данной формы, в известной степени зависят от
специфики интегральных признаков этих значений, исходящих от
категориального значения самой формы. Однако непосредственно
конкретные дифференциальные признаки, отличающие одно частное
значение от другого, определяются контекстом, ситуацией,
лексическим значением словоформы. Эти различия важны для грамматики,
так как они отражают дифференциацию устойчивых типов
функционирования формы и представляют такую вариативность устойчивых
категориальных семантических признаков, которая не может быть
безразличной для их содержательной характеристики (исследуя
контекстуально обусловленные варианты, мы лучше познаем
инвариантное в содержании формы). Но парадигматической грамматической
252 Категоризация семантики в системе инвариантности / вариативности
категориальности в рассматриваемых различиях нет. Здесь можно
видеть категориальность иного рода — присущую типам
функционирования грамматических форм, устойчивым типам контекста, но эта
категориальность контекста — явление особого рода, которое не следует
смешивать с категориальностыо в плане системной грамматической
парадигматики.
Если взять определенное частное значение грамматической формы
как целое, то «мера грамматической категориальности» зависит от
степени контекстуальной и лексической обусловленности. Наиболее
существенную роль категориальные элементы играют при выражении
главного (основного) значения, в наименьшей степени зависящего от
контекста и лексики (ср., например, конкретно-фактическое значение
совершенного вида — основное его значение, для реализации которого
достаточен минимальный контекст: Забыл!; Войдите!; Помочь?), С
возрастанием контекстуальной и лексической обусловленности того или
иного частного значения (обусловленности со стороны среды)
удельный вес категориально-грамматических элементов в выражаемых
сложных семантических комплексах уменьшается, ср. такие частные
значения совершенного вида, как наглядно-примерное (Иногда зайдет,
посидит,,,), потенциальное (Словечка в простоте не скажет), суммарное
(Его дважды оскорбили). Никогда, однако, значимость категориальных
элементов в семантических комплексах, выраженных в речи, не
устраняется. Эти элементы устойчивы и обязательны для каждого типа
функционирования формы.
Еще раз подчеркнем чрезвычайно важный, с нашей точки зрения,
факт: категориальные значения грамматических форм, реализуясь в
речи, в той или иной мере «обрастают» элементами, исходящими от
контекста и лексического значения данной словоформы: в процессе
функционирования форм «чистой грамматической категориальности»
уже нет, налицо сплав категориальных грамматических элементов в
выражаемых семантических комплексах и некатегориальных
элементов, исходящих от окружающей среды.
Как показывает предшествующее изложение, некатегориальные
семантические элементы, представляющие собой окружение
категориальных грамматических значений, неоднородны. В этой сфере выделяются
два «полюса»: 1) значения, тесно связанные с категориальными
значениями и в той или иной степени приближающиеся к ним; 2) значения,
являющиеся в данном языке по типу своего выражения лексическими и
Системные признаки грамматических категорий
253
лишь функционально имеющие отношение к грамматике. Между этими
двумя полюсами располагаются разные типы «переходных случаев».
Значения, выходящие за пределы грамматических
(морфологических и синтаксических) категорий в данном языке, охватываются более
широкими функциональными единствами —
функционально-семантическими полями (как такими, которые включают в себя
грамматические категории, играющие роль центра данного поля, так и такими,
которые не опираются на грамматические категории).
Значения, не выражаемые специальными системами
грамматических форм, но существенные для грамматики, относятся к области
скрытой грамматики или (те из них, которые наиболее близки
к категориальным значениям) к сфере постепенных переходов от
«явной» грамматики к скрытой.
Скрытые категории давно уже отмечались лингвистами (ср.
процитированное в I части этой книги высказывание И. А. Бодуэна де Курте-
нэ о «потаенных языковых представлениях»: «В одном языке
отражаются одни группы внеязыковых представлений, в другом — другие.
То, что некогда обозначалось, лишается со временем своих языковых
экспонентов; с другой стороны, особенности и различия, ранее вовсе не
принимаемые в соображение, в более поздние эпохи развития того же
языкового материала могут получить вполне определенные
экспоненты (таково, например, различие формальной определенности и
неопределенности существительных, свойственное нынче романскому
языковому миру, но чуждое состоянию латинского языка)... В каждый
момент жизни каждого языка дремлют в зачаточном виде такие
различения, для которых недостает еще особых экспонентов. Это столь метко
Бреалем названные idées latentes du langage (потаенные языковые
представления)» [Бодуэн де Куртенэ 1963, т. И: 83—84].
Широкое понимание скрытой грамматики представлено в
концепции С. Д. Кацнельсона (см. [Кацнельсон 1972: 78—94]). Это понимание
необходимо и целесообразно для обобщения явлений, которые при
всех различиях между ними обладают существенными общими
признаками — речь идет о грамматических сигналах, имплицитно
содержащихся в синтаксических сочетаниях и семантике слов.
«Скрытая грамматика» — это важное и необходимое понятие,
однако нужно учитывать, что перед нами понятие образное. Фактически то,
что им охватывается, — это далеко не всегда собственно грамматика;
во многих случаях это грамматически значимое в лексике и контексте.
254 Категоризация семантики в системе инвариантности / вариативности
По существу грамматическая значимость лексики и контекста совсем не
является скрытой. О скрытой грамматике, скрытых категориях речь
должна идти, как нам кажется, в том смысле, что грамматически
значимые элементы лексики и контекста, а также функции, так или иначе
связанные с формами, но выходящие за пределы их категориального
грамматического значения, выявляются сложно, опосредованно,
нередко косвенно.
Как показывают рассмотренные примеры, различие между
категориальными грамматическими значениями и их «функциональными
коррелятами» заключается не в том, что первые имеют формальное
выражение, а вторые не имеют его. Те и другие значения имеют
формальное выражение, но разного характера, разных типов языковой
структурной организации, разной степени стабильности,
специализации и регулярности.
В ряде приведенных выше примеров было представлено
имплицитное выражение некатегориальных значений. Имплицитное
выражение, на наш взгляд, также следует признать формальным (в самом
широком смысле), потому что оно является дополнительным
следствием, косвенным результатом соотношения тех единиц, их комбинаций и
окружающих их элементов контекста, которые представлены в данном
высказывании и выражены определенными формальными
показателями. Иными словами, имплицитно выраженное значение вытекает из
того, что выражено эксплицитно, и поэтому охватывается широким
понятием формального выражения (об эксплицитности и имплицитности
языкового выражения см. [Hausenblas 1972: 98—105]).
Некатегориальные значения занимают определенное место в
языковой системе. Выражение этих значений участвует в общей схеме
распределения семантических функций по языковым средствам. В системе
языка как бы предусмотрены среди прочих и следующие возможности:
а) двойственная по своему характеру реализация ряда семантических
функций в грамматике — собственно грамматическая и
неграмматическая (но грамматически релевантная); б) реализация некоторых
функций в данном языке лишь в виде неграмматических значений (таково,
например, упомянутое выше выражение засвидетельствованности/ не-
засвидетельствованности в русском языке).
Собственно грамматические категориальные значения образуют
ядро семантики в сфере грамматики. Это ядро окружено
периферийной сферой грамматически релевантных значений — сферой лексики
Системные признаки грамматических категорий
255
на службе грамматики, дополнительных несобственных функций
грамматических категорий, сложных межкатегориальных комбинаций,
разноуровневых комбинированных способов выражения семантики,
содержательно аналогичной категориальным значениям.
Помимо «своих собственных» категориальных семантических
функций, грамматическая категория берет на себя дополнительную
семантическую нагрузку, выполняя функции, либо свойственные другой
категории, либо не имеющие в данном языке опоры на специальную
систему грамматических форм. Речь идет об одной из разновидностей
некатегориальных значений. Так, при употреблении форм
повелительного наклонения в императивной ситуации (Пройдите вперед! и т. п.)
передается значение отнесенности действия к будущему (начиная от
момента речи). По отношению к форме повелительного наклонения
это значение представляет собой ее «несобственную функцию».
Между категориальным значением грамматической формы и ее
«несобственной функцией» имеются существенные различия.
Когда мы говорим о том, что форма повелительного наклонения
выражает значение побуждения, то это значит, что признак
побудительности является одним из тех дифференциальных признаков, которые
лежат в основе противопоставления членов категории наклонения (ср. в
русском языке противопоставление трех наклонений по признакам
реальности, побудительности и гипотетичности). Это значение лежит в
основе ряда форм, которые объединяются именно по принадлежности
к повелительному наклонению с его категориальным признаком
побудительности. Когда же речь идет о том, что с формой повелительного
наклонения связана «несобственная функция» выражения
отнесенности действия к плану будущего времени (начиная от момента речи), то
имеется в виду значение, которое не конституирует какой-либо ряд
форм и не лежит в основе противопоставления этого ряда другим
рядам. Это дополнительный семантический элемент, вытекающий из
значения побудительности, элемент, который необходимо учитывать
при семантическом анализе, но который не имеет системной
релевантности, т. е. не является существенным для парадигматической системы
наклонений. Этот содержательный признак не опирается на
специальное формальное выражение: формы косвенных наклонений не имеют
временных показателей, не включаются в парадигму времени. Поэтому
совершенно справедливо утверждение, что грамматическая категория
времени в русском языке не распространяется на косвенные наклонения.
256 Категоризация семантики в системе инвариантности / вариативности
Эти наклонения способны лишь к участию в некатегориальной
передаче семантики времени.
Рассмотрим другие примеры «несобственных функций»
грамматических категорий.
Глагольный вид в формах повелительного наклонения помимо ас-
пектуальных функций может выполнять дополнительную модально-
экспрессивную функцию. Ср.: Снимите с полки чемодан ! I Снимайте...!
Несовершенный вид в подобных случаях (но далеко не всегда — ср.:
Зайдите! I Заходите!) участвует в выражении более категорического
побуждения, чем при употреблении совершенного вида.
К той же разновидности некатегориальных значений, т. е. к
несобственным функциям грамматических категорий, можно отнести
выражение значения неопределенности при употреблении множественного
числа существительных в случаях типа В вагоне у нас новые пассажиры:
молодая женщина с чемоданом (ср. интерпретацию фактов такого рода в
статье [Ревзин 1969]). Перед нами тот случай, когда данная функция не
является «собственностью» какой-либо другой грамматической
категории (в русском языке, как известно, выражение определенности /
неопределенности не закреплено за специальной системой
грамматических форм). Неопределенность является возможным (необязательным)
«побочным следствием» категориального значения множественного
числа, следствием, вытекающим из неограниченного характера
множественности.
Несобственные функции грамматических категорий
обнаруживают тесную связь с категориальными значениями, являясь как бы их
побочным результатом, представляя те семантические элементы,
которые не входят в знаковое содержание формы, но вытекают из него.
Заметим, что «некатегориальный статус» может сказываться на
интенсивности и отчетливости передаваемого значения. Так, есть
существенное различие между эксплицитным выражением значения будущего
времени предназначенной для этого временной формой и презентно-фу-
туральной перспективой, имплицируемой при выражении побуждения
формами повелительного наклонения. При отсутствии лексических
показателей типа завтра и т. п. эта темпоральная перспектива не
подчеркивается, не выделяется как самостоятельный семантический элемент (ср.:
Вы останетесь и будете ждать здесь и Останьтесь и ждите здесь!).
Вопрос о соотношении категориальных и некатегориальных
значений (в частности, несобственных функций грамматических категорий)
Системные признаки грамматических категорий 257
может быть поставлен в аспекте диахронии (ср. суждения Т. М.
Николаевой о первичной и вторичной семантике грамматических
категорий, о возникновении «дополнительных смысловых строк» —
дополнительных по отношению к грамматически-категориальному смыслу
[Николаева 2000: 118—119]).
Межкатегориальные связи
До сих пор мы говорили о категориальных значениях
грамматических форм, имея в виду каждый раз какую-то одну грамматическую
категорию — вида, времени и т. д. Однако в реальном процессе
функционирования языка (речь идет о языках флективно-синтетического типа)
категориальные значения выступают в словоформе, где совмещаются
члены разных грамматических категорий. Представляются
чрезвычайно существенными и перспективными идеи В. Г. Адмони о многоли-
нейности речевой цепи (см. [Адмони 1961: 3—15; 1964: 40—47]).
Употребление словоформы влечет за собой «аккордную» актуализацию
целого ряда грамматических значений. Как они соотносятся друг с
другом и со значениями, заключенными в других словоформах? Как они
ведут себя в процессе речи? Отвечая на эти вопросы, мы затронем
проблему взаимодействия грамматических категорий.
Обычно отмечается совпадение означаемых в случаях типа сестра —
женский род, единственное число, именительный падеж. Необходимо,
однако, обратить внимание на более широкое явление — совмещение
членов разных грамматических категорий в одной словоформе
независимо от их совпадения или различения в плане выражения. Члены
различных категорий (граммемы) могут совпадать в этом плане
(например, иду — 1-е лицо и единственное число) или различаться (ср.
граммемы наклонения, вида и числа в словоформе открывайте), но в обоих
случаях они сосредоточены, совмещены в рамках одной словоформы.
Можно выделить два случая: 1) совмещенные грамматические
значения «не пересекаются», они реализуются параллельно и
независимо друг от друга; 2) значения разных категорий перекрещиваются:
взаимодействуют, образуют семантические комплексы. Так, в
высказывании Я спешу независимо друг от друга (в семантическом плане)
реализуются значения 1-го лица, единственного числа, настоящего
времени, действительного залога. Иное соотношение наблюдается в
17—1959
258 Категоризация семантики в системе инвариантности / вариативности
том же высказывании между значениями настоящего времени (в
варианте конкретного настоящего времени момента речи) и
несовершенного вида. Семантические признаки, которые потенциально
могут быть выражены формами несовершенного вида и которые
реализованы в данном высказывании, — процессность, длительность,
временная локализованность действия — сопряжены с присущим
форме настоящего времени признаком «настоящее». Значения,
представляющие категории вида и времени, в данном случае образуют
семантический комплекс с согласованными друг с другом
компонентами (ср., с другой стороны, несовместимость совершенного вида с
актуальным настоящим). В высказывании Позавидуешь таким людям в
едином семантическом комплексе «потенциального настоящего»
взаимодействуют значения, представляющие грамматические категории
вида, времени, наклонения и лица.
Рассмотрим соотношение глагольных словоформ — заключенных
в них грамматических категорий и связанных с ними семантических
элементов — в следующем примере: Она стояла неподвижно и вдруг
заговорила (И. Тургенев. Затишье). Употребление словоформы стояла
создает «аккорд» (используем сравнение В. Г. Адмони), в котором
звучат «тоны»: процессность, длительность (семантические признаки,
связанные с формой несовершенного вида), статальность (способ
действия данного глагола), предшествование по отношению к исходной
точке отсчета, временная локализованность (конкретность) действия,
реальность, непассивность, отнесенность к 3-му лицу, женскому роду,
единственному числу. Когда с употреблением словоформы заговорила
начинает звучать новый аккорд, часть тонов продолжает (повторяет)
уже звучащие: предшествование, локализованность во времени,
реальность и т. д. Но появляется и новое: на смену процессности и
длительности приходит связанная с совершенным видом непроцессность
и неделимая целостность (сомкнутость, концентрированность)
действия, вместо статальности выражается начинательность. Этот перелом
аспектуальной линии связан с наречием вдруг, прерывающим
предшествующую длительность и обозначающим внезапное наступление
нового действия (после этого наречия при сохранении конкретности,
неповторяемости ситуации становится обязательным совершенный
вид). Таким образом, словоформы в речевом высказывании, при
наличии определенных синтаксических условий (в данном случае это
предложение с однородными сказуемыми), могут быть связаны друг с
Системные признаки грамматических категорий
259
другом целым рядом линий тождеств и контрастов, идущих от
грамматического значения (или элемента лексического значения) одной
словоформы к однородному грамматическому значению (или
соответствующему элементу лексического значения) другой.
В аккорде значений отдельные тоны могут выделяться,
доминировать. Это зависит, с одной стороны, от смысла высказывания, от
отдельных компонентов окружающего контекста, а с другой — от
того, какая именно словоформа представлена в высказывании.
Проанализируем примеры.
— Вы ведь только что сказали, что вас арестовали за неисправность
пропуска? (К. Федин. Необыкновенное лето). Показатель темпораль-
ности только что подчеркивает, выделяет в словоформе сказали
прежде всего значение прошедшего времени. На переднем плане
оказывается и сопряженное с семантикой времени значение совершенного
вида (в сочетании с общерезультативным способом действия глагола).
Подчеркнута также конкретность действия, его локализованность во
времени, передаваемая сочетанием значений прошедшего времени и
совершенного вида (актуализации этого значения способствует
обстоятельство только что, заключающее в себе не только элемент
ближайшего времени, но и элемент конкретности). Таковы компоненты,
которые в своей совокупности образуют «актуальный комплекс».
Остальные значения — изъявительного наклонения, 2-го лица,
множественного числа (в данном случае при обращении «на вы»),
действительного залога — существенны и необходимы для рассматриваемого
высказывания, но они не выделяются, не подчеркиваются, а скорее
образуют «фон».
В ряде случаев логические акценты, противопоставления и
сопоставления в контексте ясно выделяют ту грамматическую категорию,
о которой можно сказать, что именно «ради нее» употреблена данная
словоформа. Ср., например, употребление словоформы решу в
следующих примерах: 1) Не решил еще, но решу, 2) Буду решать и думаю,
что решу. В первом примере эта словоформа употреблена «ради
времени», во втором — «ради вида» (точнее, вида в его соотношении со
способом действия).
Последний пример доминирующего значения: H е г и н а. Так бы
вот и убила его (А. Островский. Таланты и поклонники). В глагольной
словоформе среди ряда грамматических значений выделяется
значение сослагательного наклонения (в варианте желательности). Этот
17*
260 Категоризация семантики в системе инвариантности / вариативности
пример демонстрирует зависимость выделения доминирующего
значения от того, какая словоформа представлена в данном
высказывании. Для словоформ, содержащих значения семантически
маркированных «косвенных» наклонений, в русском языке характерна
доминирующая роль именно этих значений.
Словоформа, обладая постоянным, обязательным для нее
комплексом грамматических категорий, не обязательно реализует все эти
категории в плане содержания. Та или иная категория, представленная
самостоятельным или разделенным с другими грамматическими
категориями средством выражения в определенной словоформе, может
оказаться ненужной для данного высказывания. В плане выражения
данная категория выступает в силу присущего ей свойства
обязательности (обязательность в данном случае становится принудительностью),
но в плане содержания грамматическая категория не реализуется,
оказывается нейтрализованной. Формальный показатель по отношению к
данному грамматическому значению «работает на холостом ходу».
Например, в словоформе поймешь совмещены члены категорий вида,
залога, времени, наклонения, лица и числа. В высказывании же типа Тебя не
поймешь при обобщенно-личном значении 2-го лица значение
единственного числа не реализуется, противопоставление по категории числа
оказывается семантически нейтрализованным.
Таким образом, системный анализ отдельных грамматических
категорий (например, категории вида) дополняется анализом связей,
существующих между данной категорией и ее окружением. Окружение
(среда) охватывает как «соседние» лексико-грамматические разряды
(ср., например, связи между видом и способами глагольного действия),
так и связи, существующие между разными категориями (например,
между видом и такими категориями, как время, наклонение, лицо,
залог глагола).
Актуальность проблемы межкатегориальных связей
определяется прежде всего тем фактом, что выражаемые в речи семантические
комплексы всегда представляют собой результат взаимодействия
нескольких категорий в определенных условиях, связанных с
лексическими значениями словоформ, контекстом и речевой ситуацией.
«Чистых» грамматических значений, свободных в их реализации от
межкатегориального взаимодействия, нет. Когда исследователи
определяют грамматические значения, они всегда проводят «операцию
Системные признаки грамматических категорий
261
отвлечения» от тех или иных связей между данной категорией и
другими категориями.
До сих пор основное внимание исследователей уделялось
рассмотрению отдельных грамматических единиц, классов и категорий.
В последнее время усилилось внимание к проблеме межкатегориального
взаимодействия, охватывающего как грамматические категории, так и
функционально-семантические поля (см., в частности, [Храковский
1990; Козинцева 1991; Категории грамматики... 1991;
Межкатегориальные связи... 1996; Взаимодействие грамматических категорий...
1996]); наша трактовка данной проблематики изложена в кн. [Бондарко
1984: 42—57]). Наметившаяся тенденция приобретает статус особого
направления исследований.
В проблематике межкатегориального взаимодействия
существенны следующие аспекты: 1) типы системных связей (ср. написанный
нами раздел «Взаимные связи морфологических категорий глагола» в кн.
[Русская грамматика 1980, т. 1: 641—646], где проводится
разграничение парадигматических и функциональных связей грамматических
категорий глагола; см. также [Бондарко 1984: 44—47]); 2) соотношения
изучаемых категорий в языковой системе и в системе речевого
функционирования (ср. парадигматические соотношения грамматических
категорий и связи между элементами поликатегориальных
семантических комплексов, выступающих в речи; 3) вычленение «фокуса
взаимодействия» (ср., например, настоящее время момента речи как фокус
взаимодействия категорий вида и времени); 4) выделение исходных
центров изучаемых отношений; ср. межкатегориальные связи,
сосредоточенные вокруг аспектуального, модального и залогового центров,
в частности отношение глагольного вида к категориям времени,
наклонения, залога и лица, связи аспектуальности с полями темпоральное™,
временной локализованное™, таксиса и временного порядка, а также
модальности, залоговое™, персональное™, субъектное™, объектное™,
коммуникативной перспективы высказывания, определенности /
неопределенности, качественности, количественное™, локативное™.
Должны быть эксплицированы частные операции анализа. Так,
функциональные разновидности одной категории могут
рассматриваться как позиции по отношению к функционированию другой
грамматической категории. Ср. истолкование «временных планов» как
позиции для реализации видового противопоставления, трактовку
наклонений как позиции для темпоральных отношений [Бондарко 1962;
262 Категоризация семантики в системе инвариантности / вариативности
1971 а], истолкование активных и пассивных конструкций как позиции,
определяющей особенности реализации частных видовых значений
[Пупынин 1984].
В грамматической традиции издавна изучались связи между
близкими друг к другу категориями, образующими «естественные
комплексы» (вид и время, наклонение и время и др.)- При всей важности
изучения «близких» категорий следует подчеркнуть актуальность
исследования связей между категориями, «далекими» друг от друга. Ср.
начавшееся изучение связей вида с такими категориями, как
определенность / неопределенность, коммуникативная перспектива
высказывания, утверждение / отрицание, потенциальность, локативность, субъ-
ектность и объектность. Выявление «нетривиальных» связей между
грамматическими категориями — важный аспект рассматриваемой
проблематики.
Проблемы межкатегориального взаимодействия продолжают
вызывать интерес широкого круга лингвистов (см. [Пупынин 1989; 1990;
1995; Poupynin 1999; Оркина 1999; Матханова 2000]; см. также
коллективную монографию [Межкатегориальныесвязи... 1996]; здесь же
приведена литература вопроса).
Глава 3
Инварианты и прототипы
Прототипы и система вариативности
Принцип инвариантности / вариативности целесообразно
рассматривать в едином комплексе с анализом, основанным на понятии
«прототип» (возможность совмещения принципов, основанных на
понятиях инварианта и прототипа, уже отмечалась в лингвистической
литературе; см., в частности, [Петрухина 2000: 48]).
Теория прототипов (см. [Lakoff 1988: 7;Лакофф 1988: 31—51; Givón
1986: 77—102; 1995: 111—299; Демьянков 1995: 273—277; Кубрякова,
Демьянков и др. 1996: 140—145; Лангаккер 1997: 162—170; Рахилина
1997]) предполагает, что категории выступают в «лучших примерах».
Наиболее репрезентативное значение в семантической сфере,
охватываемой данной формой, рассматривается как значение прототипиче-
ское. Ср. точку зрения, согласно которой прототипический субъект —
это агенс и в то же время тема (topic) [Lakoff 1988: 64-65].
Отношения, рассматриваемые в терминах теории прототипов, по
многим признакам сходны с оппозицией «центр — периферия» в
трактовке представителей пражской школы [Travaux linguistiques de
Prague 1966] и в теории полевой структуры (см. [Адмони 1964; 1975;
1979; 1988; Павлов 1996; 1998; 2001]). Центр семантического поля,
образуемого данной грамматической формой, интегрирует наиболее
характерные признаки этой семантической сферы (см. [Адмони 1988:
28—29]).
Определение понятия «прототип» целесообразно строить на
основе эксплицитного выделения комплекса конститутивных признаков.
Могут быть выделены следующие признаки, существенные для
характеристики рассматриваемого понятия:
1) наибольшая специфичность — концентрация
специфических признаков данного объекта, «центральность», в отличие от
разреженности таких признаков на периферии (в окружении прототипа);
264 Категоризация семантики в системе инвариантности / вариативности
2)способность к воздействию на производные варианты,
статус «источника производ ности»;
3) наиболее высокая степень регулярности
функционирования — признак возможный, но не обязательный.
Примером проявления признака «источник производности» может
служить конкретно-фактическое значение совершенного вида. Это
значение представляет собой источник производности по отношению к
другим частным значениям совершенного вида — суммарному,
наглядно-примерному и потенциальному); ср.: Я ему скажу (конкретно-
фактическое значение); Он мне дважды это сказал (суммарное значение);
Всегда так: сначала скажет, а потом подумает (наглядно-примерное
значение); Он тебе и не такое скажет (потенциальное значение).
Понятие «прототип» используется в той широкой сфере значений и
функций, которая включает и то, что в традиционной терминологии
фигурирует как «основное значение» (то, что мы выше рассматривали
как проявление ограниченной инвариантности). Основное значение
грамматической формы трактуется как ее эталонный репрезентант.
Так, по мнению Б. Комри, основное значение скорее может быть
определено как прототип, т. е. «наиболее характерный случай» («the most
characteristic instance»). Признавая понятие общего значения
возможной основой анализа, Б. Комри отдает предпочтение «более
подвижному подходу», который связывается с понятием основного значения (Ьа-
sic meaning). Этот подход, по его мнению, способствует более точной
характеристике языковой системы [Comrie 1985: 19].
Прототипы, как и инварианты, проявляют свойство
относительности. То или иное значение может быть производным от прототипа
более высокого уровня и вместе с тем быть прототипом по отношению к
тому или иному семантическому варианту, находящемуся на более
низкой ступени иерархии. Например, «живое настоящее историческое»
(Иду я вчера,,, и т. п.) является производным от актуального
настоящего, выступающего в роли «первичного прототипа», и вместе с тем
«живое настоящее историческое» является прототипом по отношению к
«литературному настоящему историческому» [Бондарко 1959; 1971 а:
142—150] как одной из возможных разновидностей художественного
повествования.
При анализе грамматической семантики важную роль играет
понятие «степень прототипичности».
Ход анализа может быть представлен следующим образом:
Инварианты и прототипы
265
1) ставится вопрос (как своего рода предварительная гипотеза) о
возможности истолкования определенного семантического элемента
как категориального значения, представляющего собой инвариант;
2) раскрывается система вариантов; именно в этой области
целесообразно ипользование понятия прототипа как эталона, эталонного
варианта, наиболее точно и полно представляющего специфику
данного признака;
3) анализ вариантов начинается с прототипа как эталонного
варианта, затем прослеживается цепочка постепенных переходов от
эталона к его окружению — шаг за шагом, сначала к ближайшему
окружению, которое чаще всего не отделено четкой гранью от прототипа, а
затем к ближней и, наконец, к дальней периферии рассматриваемого
семантического пространства. Рассмотрение таких переходов дает
возможность ввести определенный принцип системности в анализ
вариативности, сопряженный с «прототипическим подходом».
Структура значения, основанная на принципе поля (центр —
цепочка постепенных переходов сначала к ближней, а потом и к дальней
периферии), типична для семантических единств. Непрототипические
варианты на периферии определенного семантического пространства
не противоречат принципу инвариантности.
Обратимся непосредственно к вопросу о соотношении
понятий «инвариант» и «прототип». В наиболее простой форме
соотношение понятий инвариантности / вариативности и прототи-
пичности можно охарактеризовать так: прототип — это
эталонный репрезентант, эталонный вариант
определенного инварианта среди прочих его представителей
(вариантов). Таким образом, в самом определении прототипа в предлагаемой
его интерпретации находит отражение связь с понятием инварианта
(инвариантности / вариативности).
Понятия «инвариант» и «прототип» объединяет их роль
источника воздействия на зависимые объекты (в частности, зависимые
значения и функции). При этом, однако, есть и существенные
различия. Инвариант — это прежде всего системный — глубинный —
источник воздействия на подчиненные ему варианты. Он отражает
исходно-системную сторону взаимодействия системы и среды.
Инварианты часто не являются интенциональными, они далеко не
всегда осознаются говорящими и далеко не всегда включаются в сферу
актуального смысла (ср. значение неделимой целостности действия
266 Категоризация семантики в системе инвариантности / вариативности
как инвариантный признак совершенного вида в привативной
оппозиции видовых форм).
Иной характер имеет признак «источник воздействия» в сфере
прототипов и их окружения. Прототипы в сфере семантики по своей
природе интенциональны. Они неразрывно связаны с
актуальным сознанием участников речевого акта. Например, реальное
достижение результата, соотнесенное с направленностью на такое
достижение (Долго догоняли и наконец догнали), осознается как прототипический
вариант значения совершенного вида.
В последующем изложении интеграция принципа инвариантности
/ вариативности и «прототипического подхода» представлена в анализе
временного дейксиса и перцептивности.
Прототипический временной дейксис и его окружение
Понятие прототипа применительно к временному дейксису, как и
по отношению к другим разновидностям дейксиса, предполагает
функцию эталона, образца, воздействующего на другие — непрототипиче-
ские — варианты дейксиса. Эти варианты оказываются в том или ином
отношении производными от эталона. На наш взгляд, производность
следует рассматривать как один из основных признаков,
характеризующих отношения между прототипами и их окружением (ср.
суждения о первичном и вторичном дейксисе в кн. [Апресян 1995: 629—650];
см. также анализ различных типов дейксиса и режимах интерпретации
времени в кн. [Падучева 1996: 258—296]).
Прототипический временной дейксис —это дейксис,
актуальный для смысла высказывания, четко выраженный,
заключающий в себе осознаваемую участниками речевого акта и существенную
для смысла высказывания (интенциональную, входящую в намерения
говорящего) характеристику действия как прошедшего, будущего или
настоящего с точки зрения момента речи. Например: — Бежит кто-
то! — сказал Евстафий, выглядывая в открытое окно (В. Белов. Час
шестый); — Трактор? Но почему же он трещит? — Это он заводится...
Скоро заведется... (Ю. Казаков. Тихое утро); Федор (Тане). Я тебе
забыл сказать: Леонид сегодня зайдет (В. Розов. В поисках радости); Сейчас
я во Франции. Я покинул Кембридж неделю тому назад (П. Капица.
Письма к матери) (см. [Бондарко 1990 а: 5—31]).
Инварианты и прототипы
267
Различие между прототипическим и производным временным
дейксисом находит отражение в самом определении темпоральности и
временного дейксиса. Данное определение включает указание на
отношение обозначаемой ситуации к моменту речи говорящего или иной
точке отсчета. Эта «иная точка отсчета» представлена в тех
случаях, когда исходным пунктом временной ориентации является не
актуальное настоящее время момента речи говорящего, а какой-то иной
момент, например: Не думал, что он так поступит.
«Иная точка отсчета» всегда оказывается в определенном
отношении производной от момента речи как прототипа исходной точки
временной ориентации. Так, в высказывании Я предполагал, что все
изменится речь идет о том моменте в прошлом (с точки зрения «я теперь»),
который когда-то (с точки зрения «я тогда») представлял собой
актуальное настоящее.
Итак, момент речи говорящего как актуальная исходная точка
отсчета временных отношений — это основной признак прототипиче-
ского временного дейксиса, служащий основанием для «аналогов точки
отсчета» в производных, непрототипических разновидностях
временной ориентации.
Рассмотрим употребление форм прошедшего времени в
художественных нарративных текстах как одно из конкретных проявлений
воздействия прототипического временного дейксиса на те типы
временных отношений, которые не обладают полнотой признаков,
характеризующих ориентацию по параметрам одновременности,
предшествования и следования по отношению к моменту речи.
Рассказ о реально прошедших ситуациях (Вчера я зашел к нему... и
т. п.) может рассматриваться как прототип, воздействующий на
различные типы «эпического повествования», которые являются
производными по отношению к нему. Связь с прототипическим дейксисом
сохраняется и в тех случаях, когда смысл «отнесенность к реальному
прошлому» в нарративной структуре художественных текстов
отсутствует или во всяком случае не актуализируется, например: Дед кротко
улыбнулся, погладил головку внука и посмотрел на него, как на цветок,
растущий на земле (А. Платонов. Цветок на земле); Девчонка отошла от
табора и стояла неподалеку. Отошел и инженер, рассматривая за решетчатой
оградой машины (В. Распутин. Нежданно-негаданно);
Самоварихарасстелила скатерть, выставила из печи большой черный горшок, подета Евграфу
поварешку и принесла решето ржаных сухарей (В. Белов. Час шестый).
268 Категоризация семантики в системе инвариантности / вариативности
Во всех случаях (включая «фабульное время» в художественном
тексте, явно не соотносящееся с настоящим временем автора, например:
Игнат покраснел и насупился — И. Бунин. Игнат) сохраняется своего
рода «общая модель», инвариант нарратива, прототипические варианты
которого предполагают актуальную отнесенность обозначаемых
ситуаций к прошлому с точки зрения момента речи {Мне вчера об этом сказала
и т. п.), а окружение прототипа представляет собой цепочку
постепенных переходов, ведущих к той периферии, где отсутствует реальное
противопоставление «прошлое — настоящее».
Временные соотношения усложненного типа не противоречат
характеристике темпоральности как дейктической категории, для которой
основным исходным пунктом является время речи говорящего. Такая
трактовка темпоральной характеристики эпического повествования
поддерживается «системно-грамматическим» временным дейксисом,
опирающимся на противопоставление форм настоящего, будущего и
прошедшего времени. Системно-языковое значение прошедшего времени
(значение предшествования по отношению к исходной точке отсчета)
выступает как инвариант, сохраняющий свою значимость и в тех случаях,
когда налицо лишь «условная аналогия» по отношению к прототипиче-
скому дейксису, а не указание на реальное прошлое. Во всех случаях
такого рода мы имеем дело с четко выраженным интерпретационным
компонентом грамматического значения форм времени.
При прототипическом подходе к анализу семантики
темпоральности возможно использование понятия личностной характери-
зации временного дейксиса. Включение этого понятия в
анализ темпоральных отношений обусловлено стремлением
конкретизировать понятие прототипа в сфере темпоральности и отразить в
лингвистическом исследовании связь системно-языковых аспектов изучаемых
явлений с аспектами речевыми — высказыванием и целостным текстом.
Временной дейксис с признаком личностной характеризации —
это актуальное для говорящего (пишущего) отношение времени
обозначаемой ситуации к времени речи — отношение, представляющее
собой компонент «субъективного речевого смысла». Ср..отношения
типа «я теперь — то, что было тогда», ср. также «ситуации воспоминания»
с элементами типа помню; как сейчас вижу (существенно выражение
перцептивности); мне было лет двадщтъ пять, когда... и т. п.
Рассмотрим с данной точки зрения различные варианты
настоящего исторического. Исходный пункт временной ориен-
Инварианты и прототипы
269
тации в плане настоящего исторического оказывается производным от
первичного дейксиса, центром которого является «я» и «теперь»
говорящего. Это относится к любому психологческому варианту
образной актуализации прошлого. Первый вариант: говорящий как бы
переносится в прошлое и с этой точки зрения («я тогда») представляет
действия так, как будто он переживает, наблюдает то, что происходит
сейчас (при этом говорящий не перестает осознавать с точки зрения «я
теперь», что речь идет о прошлом). Второй вариант: говорящий
образно представляет прошедшие действия так, как будто они
осуществляются сейчас, в момент речи. В обоих случаях образная актуализация
прошлого производна от подлинно актуального настоящего. Ср.
отражение двух возможных психологических вариантов рассматриваемой
темпоральной транспозиции в следующем тексте: В каждом играющем
детстве: раз, два, три — четыре рояля. Во-первых, — тот, за которым
сидишь (томишься и так редко гордишься!). Во-вторых, — тот, за которым
сидят — мать сидит... Не «как сейчас вижу», — так сейчас уже не вижу! —
как тогда [выделено М. Цветаевой. — А. Б.] вижу ее коротковолосую,
чуть волнистую, никогда не склоненную, даже в письме и в игре отброшенную
голову... (М. Цветаева. Мать и музыка).
Образное представление реально прошедших событий как
происходящих в той ситуации «сейчас», в которую переносится автор,
возможно и в письменной речи. Приведем примеры настоящего
исторического с явно выраженным признаком личностной характеризации:
Стоим на мосту. Кривая опять застряла, — другие колокола вступают...
Я оглядываюсь на Кремль: золотится Иван Великий, внизу темнее, и
глухой —не его ли —колокол томительно позывает —no-мни!.. (И.
Шмелев. Лето Господне); Ранняя молодость, небольшая квартира в
Спасопесковском на Арбате. Вечер. Сижу за самоваром один, жена куда-то ушла.
В передней звонок. Отворяю, застегивая студенческую тужурку. Пришел
Вячеслав Иванов с дамой, очень пестро и ярко одетой (Б. Зайцев.
Литературные портреты). В таких случаях в полной мере сохраняется
осознание соотношения «сейчас — тогда», но вместе с тем то, что было, вновь
предстает перед взором автора, переносящегося в прошлое, как вос-
принимое и переживаемое им. Личностная характеризация нарратива
актуализируется в ситуации воспоминания автора о том, что с ним
было, что происходило при его участии, что и сейчас живо в памяти.
Одним из проявлений признака личностной характеризации в
«живом настоящем историческом» является возможность изменения
270 Категоризация семантики в системе инвариантности / вариативности
обычного порядка слов: Идем мы по переулку, вдруг.,. В таких случаях
подчеркивается перцептивность, налицо стремление представить
заслуживающий внимания «переживаемый говорящим» эпизод в его
непосредственном восприятии.
Отношение «личностно-характеризованый — личносгно-нехарак-
теризованный временной дейксис» может быть истолковано как прива-
тивная оппозиция, в которой первый компонент является
маркированным, а второй — немаркированным. Сфера немаркированности
охватывает широкий круг речевых вариантов. Существует цепочка
постепенных переходов от полной невыраженности личностной характеризации
к «пограничным случаям», в которых можно видеть слабые проявления
этого элемента дискурса.
К «переходным случаям» относится настоящее историческое, не
теряющее признаков транспозиции, но вместе с тем связанное с
элементами условности. Представление объективно прошедших действий
посредством форм настоящего времени выступает не как
непосредственно переживаемый перенос во времени (на основе образа «как сейчас
вижу»), а скорее как рассказ, построенный по определенной
нарративной модели. Фактически сохраняется лишь концентрация внимания на
тех моментах и периодах, к которым относятся обозначаемые
ситуации, и это прослеживание фиксируемых «временных вех» находит
отражение в соотношении «форма настоящего времени —
одновременность по отношению к фиксируемому моменту». Реальная отнесенность
к прошлому обозначается обстоятельствами или подразумевается, но
расхождение «реальное прошлое — презенс» не ведет к
«переживаемой транспозиции». Например: В 1869 году Соловьев поступает в
Московский университет, по желанию отца — на историко-филологический
факультет, но в том же году переходит на физико-математический (А. Гулыга.
Искатель истины). В подобных случаях можно было бы говорить об
особой функциональной разновидности настоящего исторического —
«настоящем биографическом».
Заметим, что и разговорное («живое») настоящее историческое
может быть связано с разными степенями выраженности признака
личностной характеризации. Это во многом зависит от содержания
высказывания и речевой ситуации. Существенно и то обстоятельство, что
образный перенос (актуализация реального прошлого) — это привычный
«оборот речи», определенный способ рассказа о прошлом. С этим
может быть связано ослабление «переживаемости в образном настоящем».
Инварианты и прототипы
271
Проведенный выше анализ показывает, что прототипичность
временного дейксиса может быть многоступенчатой — не только
абсолютной, но и промежуточной (относительной). Так, разговорное настоящее
историческое, будучи производным от прототипического актуального
настоящего, вместе с тем способно быть своего рода моделью для
«литературного настоящего исторического». Таким образом, признаки произ-
водности на одном уровне — по отношению к «более высокому»
прототипу — не препятствуют реализации роли прототипа на другом
уровне — по отношению к тому или иному типу употребления данной
формы, являющемуся в определенном смысле производным от данного.
Признак личностной характеризации не выражен в литературном
настоящем историческом, не связанном с актуальным
противопоставлением «прошлое — настоящее». Например: Автобус снова трогается.
Шофер, молодой еще парень, оглядывается через плечо на пассажиров и лезет в
карман за папиросой. Кузьма обрадованно спохватывается: он совсем забыл
про папиросы (В. Распутин. Деньги для Марии). Отсутствие признака
личностной характеризации сближает литературное настоящее
рассматриваемого типа с прошедшим временем в повествовании, не
связанном с живым отношением «сейчас — тогда», однако сохраняется
различие нарративных структур, восходящих, с одной стороны, к презент-
ной, а с другой — к претеритальной модели. Ср. прошедшее время в той
же повести: Кузьма проснулся оттого, что машина на повороте ослепила окна
фарами и в комнате стало совсем темно (В. Распутин. Деньги для Марии).
Между настоящим историческим в непосредственном живом
рассказе о прошлом и настоящим историческим в авторском литературном
повествовании, не связанным с реальной отнесенностью действий к
прошлому, имеются существенные различия, обусловленные
различием ситуативно актуализированной и ситуативно неактуализированной
речи. «Разговорное» настоящее историческое относится к речи
ситуативно актуализированной. В повествовательном дискурсе присутствует
отношение к «я», к говорящему лицу. Если даже речь идет не о
говорящем, а о «3-м лице», высказывание все же не утрачивает связи с
говорящим, постоянно поддерживается соотношение между тем, что
происходит, и тем, кто об этом рассказывает. Существует и постоянная живая
связь времени действий с временем высказывания: говорящий
постоянно осознает соотношение (как связь и противопоставление, контраст)
описываемых ситуаций и момента речи. Актуальность этого
соотношения и обусловливает образность настоящего исторического: для того
272 Категоризация семантики в системе инвариантности / вариативности
чтобы прошедшие действия изображались так, словно они
совершаются на глазах говорящего и адресата, необходимо, чтобы было актуально
различие между «тогда» и «теперь». «Литературное» же настоящее
историческое характеризуется той или иной степенью перехода в план
ситуативно неактуализированной речи. Здесь «я» отсутствует или по
крайней мере не актуализируется, «скрывается». Налицо лишь факты и
процессы, о которых идет речь, и те субъекты, которые их
осуществляют. При этом в той или иной степени может сохраняться «живость
повествования» — то, что связывает литературное настоящее
историческое с разговорным. Например: В гостинице суета. Слесарь
взламывает дверь запертого номера, дворник бежит за полицией, горничная —
за доктором (А. Куприн. Река жизни).
Выше уже шла речь о том, что между прототипическим и непрото-
типическим временным дейксисом нет резкой грани. Сама по себе
«прототипичность» может проявляться в различной степени. Так,
«максимально прототипическое» актуальное настоящее связано не только с
признаком «теперь», но и с признаком «здесь», сигнализирующим
непосредственную наблюдаемость ситуации, ее не только темпоральную, но
и модальную актуальность. Ситуации же, характеризующиеся первым
из этих признаков, но не обладающие вторым, представляют собой, так
сказать, первый шаг от эталона. Ср. (1) Вот мы с вами здесь обсуждаем
все на свете.,, и (2) А там, в той комнате, тоже что-то обсуждают? В
первом случае темпоральный признак актуальности сочетается с
модальным признаком «максимальной (непосредственно
воспринимаемой) реальности». Во втором же случае актуальность сочетается с
модальным элементом предположительности (имплицируются
семантические элементы типа «вероятно», «по-видимому», «скорее всего»).
Понятие личностной характеризации может быть использовано не
только при анализе временного дейксиса, но и при исследовании и
описании других категорий, связанных с понятием предикативности
(категорий модальности и персональности). Примечательна возможность
взаимодействия личносгно-характеризованной реальности и личностно-
характеризованной темпоральности (ср. актуальное настоящее). Когда
речь идет об отношении содержания высказывания к действительности
с точки зрения говорящего (ср. теорию предикативности В. В.
Виноградова), открывается возможность специального исследования речевых
реализаций этой точки зрения в высказываниях и текстах разных типов.
Инварианты и прототипы
273
Варианты перцептивности
Далее рассматривается вопрос о взаимодействии временного дейкси-
са с семантикой перцептивности, не входящей в традиционный круг
грамматических значений, но играющей важную роль в языковой
интерпретации целого ряда грамматических категорий. Как и в предшествующем
изложении, анализ языкового материала на основе принципа
инвариантности / вариативности сочетается с «прототипическим подходом».
Говоря о перцептивности, мы имеем в виду языковую и
речевую интерпретацию наблюдаемости и других типов восприятия (в
частности, слухового) явлений внешнего мира с точки зрения перцеп-
тора — прежде всего говорящего и слушающего (в письменной
речи — автора, повествователя, персонажей, неопределенного
множества реальных и потенциально возможных лиц, воспринимающих
обозначаемую ситуацию).
Понятия наблюдателя и наблюдаемости получили интересную
интерпретацию в ряде работ (см. [Апресян 1995: 629—650; Падучева 1996;
1998 а: 23—28; 2000; Пупынин 2000: 36—51]). Наше истолкование
понятия перцептивности изложено в ранее опубликованных работах (см.
[Бондарко 1983 а: 132—135; 1999: 128—133]). В последующем
изложении представлена дальнейшая разработка этой темы.
Языковая интерпретация перцептивности тесно связана с
семантикой темпоральности и аспектуальности, а также других категорий,
отражающих разные стороны идеи времени.
Один из основных прототипов в сфере временного дейксиса —
на стоящее актуальное (об этом уже шла речь выше), например:
Посмотри: кто-то идет. Ср. отражение актуального настоящего как
прототипа семантики настоящего времени в художественном тексте: Вдруг увидел
я что-то черное. «Эй, ямщик! — закричал я, — смотри: что там такое
чернеется?» (А. Пушкин. Капитанская дочка). Примеры такого рода
демонстрируют в сущности «художественное воспроизведение» прототипа,
который в первичной форме бьггует в реальной устной речи, где в полной
мере выявляются связи между обозначаемой ситуацией и ситуацией речи.
Актуальное настоящее в ситуации «я — ты — теперь — здесь —
это» характеризуется признаком актуальной длительности: семантика
высказывания включает элемент длительности обозначаемого
действия, состояния, переживания, размышления: — Что ты там
делаешь? — Мою посуду; — Что с тобой? — Волнуюсь.
18—1959
274 Категоризация семантики в системе инвариантности / вариативности
Выше (см. раздел о прототипическом временном дейксисе и его
окружении) уже говорилось о том, что момент речи говорящего как
актуальная исходная точка отсчета временных отношений (реальная
точка отсчета прежде всего в условиях диалогической речи) — это
основной признак прототипического временного дейксиса, служащий
основанием для «аналогов точки отсчета» в производных, непрототи-
пических разновидностях временной ориентации, в частности в рамках
«текстового времени».
Коммуникативный центр временного дейксиса выступает в
различных вариантах. Существенно, в частности, следующее различие:
а) реальный момент речи, переживаемый говорящим и слушающим
в процессе речевой коммуникации; б) образный момент речи —
исходный пункт временной ориентации в художественном (в частности
поэтическом) тексте, являющийся производным от прототипического
момента речи и характеризующийся особенностями образной
интерпретации исходной точки отсчета временных отношений.
С указанными типами исходного пункта временной ориентации
связаны соответствующие типы актуального настоящего: а) реальное и
б) образное. По отношению к поэзии речь идет об образно-
поэтическом актуальном настоящем.
Прототипическому коммуникативному центру временного
дейксиса — моменту речи говорящего — соответствует прототипиче-
ская перцептивность —реальная и конкретная.
Связь рассматриваемых понятий обусловлена тем, что реальный
момент (период) речи может быть (хотя и не обязательно является) и
моментом (периодом) наблюдения, того или иного восприятия
окружающего мира. «Переживание времени» может быть вместе с тем
переживанием акта или процесса перцептивное™.
Несколько слов о связях перцептивности с семантикой а с -
пектуальности. Эта связь особенно четко проявляется в том, что
конкретно-процессное значение несовершенного вида предполагает
выделение в обозначаемом действии срединного фиксируемого
периода: Вон он бежит. Таким образом, в самом значении конкретной про-
цессности заключен признак перцептивности. Совершенный вид
может употребляться в высказываниях с элементами перцептивности, но
в данном случае налицо перцептивность иного рода: наблюдаются (так
или иначе воспринимаются) целостные действия, ограниченные
пределом, но не выделяется фиксируемый срединный период: Филипп
Инварианты и прототипы
275
смотрел, как брат придвинул к часам скамейку, открыл дверцу футляра, снял
с гвоздика ключ (К. Федин. Похищение Европы) (см. [Бондарко 1983 а:
132—135]).
Перцептивность может быть связана не только с темпоральностью
и аспектуальностью, но и с временным порядком, т. е. с языковым
представленим временной оси, репрезентируемой событиями,
процессами, состояниями, обозначениями последовательности действий,
моментов времени и интервалов — затем, через десять минут и т. п. (см.
[Бондарко 1996 а: 167—196; 1999: 204—228]; см. также раздел о
временном порядке в последующем изложении). Связь между временным
порядком и перцептивностью особенно четко выявляется в тех
условиях, когда временной порядок оказывается сопряженным в тексте с
пространственным порядком: сменяющие друг друга ситуации
соотносятся со сменой пространственных «вех». Например: Он дождался той
минуты, когда по железному мосту медленно прокатил шедший с севера экспресс.
Прокатил, скрылся за фасадом вокзала (В. Набоков. Машенька). В таких
случаях соотнесенность временных и пространственных характеристик
реализуется с участием перцептивности. Она выступает как своего рода
способ представления синтеза «наблюдаемая смена ситуаций на
временной линии — наблюдаемая смена пространственных вех». Таким
образом, перцептивность в этих условиях приобретает явно
выраженную функциональную значимость.
Категория перцептивности взаимодействует не только с
компонентами аспектуально-темпорального комплекса, но и с локативностью,
субъектностыо и объектностью. Наблюдаемость предполагает
определенную пространственную сферу, субъекта и объекта восприятия. В
научной литературе были высказаны суждения и о связях предикатов,
обозначающих перцептивные события, с семантикой существования и
контакта [Кустова 1999: 229—238].
По существу мы имеем дело с особой «скрытой категорией»,
связывающей признаки темпоральности, аспектуальности и локативности с
восприятием окружающего мира человеком. Категориальный статус
перцептивности в ее многообразном языковом выражении — это тема,
заслуживающая специального исследования и теоретического
осмысления. Важно изучить и описать весь комплекс функций, связанных
с перцептивностью, и весь комплекс используемых языковых средств.
Не менее важно соотнести перцептивность с общей системой категорий
в их языковой интерпретации.
18*
276 Категоризация семантики в системе инвариантности / вариативности
Перцептивность не стоит в одном ряду с обязательными для
любого высказывания актуализационными признаками модальности, тем-
поральности и персональности, но элементы перцептивности
актуальны для широкого круга высказываний, в которых обозначаемая
ситуация включает компонент восприятия (До него доносился шум поезда) или
предполагает восприятие со стороны говорящего (пишущего) или
адресата (в части случаев — того и другого, например: Посмотри, к нам
кто-то идет). Наблюдаемость и другие разновидности восприятия мира
человеком — один из основных элементов отношения содержания
высказывания к действительности с точки зрения говорящего или
другого воспринимающего субъекта (перцептора).
Перцептивность проявляется не во всех высказываниях. Ср.,
например, отсутствие этого содержательного признака в высказываниях
Я отказался от поездки-, Он подал в суд; Вынесли приговор; Его уволили;
Думаю, что ты прав; Посоветуй ему не делать этого и многих других.
Перформативные высказывания (Клянусь! и т. п.) вообще лишены
данного признака. Тем не менее сфера распространения перцептивности
достаточно широка.
Наличие или отсутствие в высказывании перцептивности в ее
языковой интерпретации зависит от функции высказывания и текста в
целом, его направленности либо на описание и изображение
определенной ситуации (описательно-изобразительная функция, сопряженная с
теми или иными вариантами перцептивности), либо на общую
информацию о чем-то (общеинформативная функция, обычно не
связанная с перцептивностью. Ср. употребление НСВ в
конкретно-процессном значении {Видишь, он пишет) и в значении
обобщенно-фактическом: Ты писал ему? [Бондарко 1983 а: 110—200]). С данным различием
сопоставимо соотношение понятий репродуктивного
(изобразительного) и информативного регистра в интерпретации Г. А. Золотовой [Зо-
лотова, Онипенко, Сидорова 1998: 389—400].
Анализ речевых интерпретаций перцептивности тесно связан с
анализом функций языковых средств на уровнях высказывания и
целостного текста. Ср. тексты с явно выраженной «доминантой
перцептивности», передаваемой комплексом различных средств: Я шел потупя
голову. Вдруг мне послышались голоса: я взглянул через забор — и окаменел...
Мне представилось странное зрелищ. В нескольких шагах от меня — на
поляне, между кустами зеленой малины, стояла высокая стройная девушка в
полосатом розовом платье и с белым платочком на голове; вокруг нее теснились
Инварианты и прототипы 277
четыре молодых человека... (И. Тургенев. Первая любовь); Я знал, что
через минуту я увижу его: он будет идти по двору, а потом по переулку, и до
'тех пор, пока не перейдет на другую сторону мостовой, я буду видеть его
(В. Амлинский. Тучи над городом встали).
Несколько слов о «литературной перцептивности». Пер-
цептивность далеко не всегда выступает в ситуациях реального
непосредственного наблюдения. Об этом идет речь в упомянутой выше
работе [Бондарко 1983 а]. В художественных произведениях широко
представлена условная наблюдаемость процессов с позиции автора.
Подразумевается (и это обычная условность художественного
повествования), что автор может выступать в роли наблюдателя, свидетеля
описываемых процессов и фактов, например: Пароход застопорил машину и
подвигался к пристани по инерции (Ю. Казаков. Адам и Ева); Тедди
облизнулся и закачался на задних лапах. Качаясь, он напряженно размышлял
(Ю. Казаков. Тедди)». И в таких случаях есть основания говорить о
перцептивности — о наблюдаемой ситуации, о наблюдателе, однако
это особый тип перцептивности — не прямой, непосредственной и
конкретной, а образной и отвлеченной.
В художественном произведении наблюдаемость может быть
представлена с точки зрения того или иного участника описываемой
ситуации, что не исключает вместе с тем и выражения точки зрения автора,
например: У входной двери послышались шаги, и княгиня Бетси, зная, что
это Каренина, взглянула на Вронского. Он смотрел на дверь, и лицо его имело
странное новое выражение. Он радостно, пристально и вместе робко смотрел
на входившую и медленно приподнимался. В гостиную входила Анна (Л.
Толстой. Анна Каренина).
Образная «литературная перцептивность» выступает в различных
функциональных вариантах. Рассмотрим один из них —
наблюдаемость в плане настоящего сценического. Например: Зинаида С а в -
вишна. ...Садитесь, пожалуйста... (Встает, уходит в правую дверь и
тотчас же возвраищется; вид крайне озабоченный) (А. Чехов. Иванов).
Автор выделяет в последовательности «сценического времени» отдельные
моменты, нуждающиеся в комментарии по поводу действий
персонажей. Он не просто сообщает о тех или иных действиях, а описывает,
изображает ту ситуацию, которая возникает в его представлении, т. е.
рисует образ наблюдаемой ситуации.
В дальнейшем изложении речь будет идти об образно-
поэтической перцептивности как особой разновидности
278 Категоризация семантики в системе инвариантности / вариативности
перцептивности литературной. Приводится фрагмент анализа
семантики настоящего времени и перцептивности в стихотворных текстах
А. С. Пушкина.
Прототип в рамках инварианта «настоящее время» в исследуемых
текстах —это образно-поэтическое актуальное
настоящее. Этот вариант временного дейксиса является не первичным
(исходным) прототипом, а вторичным, производным от первичного
прототипа — актуального настоящего в устной разговорной речи,
однако в цепочке прототипичности он, в свою очередь, оказывается
источником производности по отношению к «окружающим вариантам».
Сфера образно-поэтического актуального настоящего имеет
полевую структуру: выделяется центр прототипа и относительная
периферия; важную роль играют проявления континуальности,
постепенных переходов.
Центр — это образно-поэтическое актуальное настоящее в
условиях явно выраженной образно-поэтической перцептивности. Имеются в
виду ситуации следующего типа: «я» (образ поэта-перцептора) —
«сейчас» (образ момента восприятия и представления зримого мира) —
«это» — воспринимаемая и представляемая картина. В семантике
временного дейксиса явно выражены признаки интенциональности и
личностной характеризации (также в образно-поэтическом варианте).
Например:
Кавказ подо мною. Один в вышине I Стою над снегами у края стремнины; I
Орел, с отдаленной поднявшись вершины, /Парит неподвижно со мной наравне. I
Отселе я вижу потоков рожденье IИ первое грозных обвалов движенье (Кавказ) ;
На холмах Грузии лежит ночная мгла; I Шумит Арагва предо мною. / '
Мне грустно и легко, печаль моя светла; I Печаль моя полна тобою... (На
холмах Грузии лежит ночная мгла...);
Дробясь о мрачные скалы, I Шумят и пенятся валы, IИ надо мной кричат
орлы, IИ ропщет бор, / И блещут средь волнитсой мглы I Вершины гор (Обвал);
Блеща средь полей широких, /Вон он льется!.. Здравствуй, Дон! (Дон);
Надо мной в лазури ясной / Светит звездочка одна, I Справа — запад
темно-красный, I Слева — бледная луна (Отрывки).
В приведенных примерах четко проявляются особенности
образно-поэтического актуального настоящего в отличие от реального.
В данном случае особенно важно следующее: реальный момент речи,
реальное настоящее, переживаемое говорящим, движется вместе с
развертывающимся процессом коммуникации, тогда как образно-поэтическое
Инварианты и прототипы
279
настоящее раскрывается как «остановившееся мгновение».
Изображаемая картина представлена как открывшийся взору автора образ
зримого мира. Есть еще одна особенность: поэтический текст предполагает
потенциальную воспроизводимость этого образа в каждом акте
прочтения данного произведения. Таким образом, представление
поэтического образа распространяется и на потенциальное восприятие со
стороны адресата-читателя.
Одним из существенных компонентов анализируемых текстов
является «образно-поэтическая перцептивность», о которой говорилось
выше. Перед нами вариант, в котором все элементы наблюдаемости
характеризуются образной конкретностью:
а) перцептор — поэтическое «я»;
б) наблюдаемость, конкретизированная с точки зрения
пространственного дейксиса (ср. элементы типа подо мною, в вышине, над снегами у
края стремнины, отселе я вижу.,., предо мною, надо мной, средь волнистой
мглы, средь полей широких, вон он льется..., справа, слева);
в) предикаты, представленные глаголами, обозначающими
воспринимаемые (видимые или слышимые) процессы и состояния, а также
позицию поэтического «я» как перцептора: парит, лежит, шумит, шумят,
пенятся, кричат, ропщет, блещут, льется, светит-, стою, вижу.
Приведенные примеры наглядно демонстрируют тесную связь
образно-поэтической перцептивносги с образно-поэтической разновидностью
актуального настоящего. Поэтическое представление «переживания
времени» оказывается вместе с тем представлением восприятия природы в
единстве с поэтическим выражением связанных с этим чувств и мыслей.
Понятие перцептивносги, отражающее взаимосвязи времени,
пространства и точки зрения наблюдателя, в стихотворных текстах
оказывается связанным с поэтическим временем, поэтическим
пространством и поэтическим «я» (образом перцептора). Это понятие способствует
более эксплицитному описанию рассматриваемых связей.
Актуальное настоящее в рассматриваемой разновидности
включается в поэтическую функцию высказываний и текста в целом. Если
«непоэтическое» актуальное настоящее при возможном сочетании с
реальной конкретной перцептивностью {Посмотри, вон он идет) связано с
общеинформативной функцией высказывания и с коммуникативной
функцией языка в конкретно-денотативном варианте, то настоящее
образно-поэтическое оказывается одним из элементов потенций и
реализаций поэтической функции.
280 Категоризация семантики в системе инвариантности / вариативности
Могут быть выделены варианты образно-поэтической
перцептивное™ с различными оттенками представления перцептора. Один
из вариантов — включение в сферу перцептивности не только
поэтического «я», но и «ты» в контексте произведения:
Мороз и солнце, день чудесный! / Ещ ты дремлешь, друг прелестный —/
Пора, красавица, проснись... / Вечор, ты помнишь, вьюга злилась, I На
мутном небе мгла носилась. .. /А нынче... погляди в окно: I Под голубыми
небесами I Великолепными коврами, I Блестя на солнце, снег лежит; I Прозрачный
лес один чернеет, IИ ель сквозь иней зеленеет, / И речка подо льдом блестит.
I Вся комната янтарным блеском I Озарена. Веселым треском I Трещит
затопленная печь (Зимнее утро). Конкретность образно-поэтического
актуального настоящего здесь подчеркивается контрастом по отношению
к прошлому; картина наблюдаемого сейчас соотносится с
воспоминанием о том, что наблюдалось тогда.
Предмет проводимого нами анализа можно определить как
прототип образно-поэтического актуального настоящего. Прототипичность
данной разновидности рассматриваемой функции во многом
определяется «поддержкой» образно-поэтической перцептивности. Перцептив-
ность усиливает актуальность настоящего времени; «переживание
времени» актуализируется «перцептивным наполнением настоящего».
В условиях наблюдаемости актуальный (в данном случае образно
актуальный) временной дейксис сочетается с дейксисом
пространственным. Включение перцептора (прежде всего поэтического «я») в
представляемый образ актуализирует личностную характеризацию
переживания настоящего.
Промежуточное положение между перцептивностыо с точки
зрения поэтического «я» и перцептивностыо обобщенной занимает
вариант, характеризующийся тем, что изображаемая картина представлена
не только с точки зрения перцептора, выступающего как поэтический
образ «я», но и с точки зрения любых наблюдателей. Перцептор «я»
оказывается представителем обобщенной точки зрения и обобщенного
(потенциально любого возможного) перцептора. При этом предмет
наблюдения («это») может быть вполне конкретным, известным:
Урну с водой уронив, об утес ее дева разбила. /Дева печально сидит,
праздный держа черепок. / Чудо! не сякнет вода, изливаясь из урны разбитой; /Дева,
над вечной струей, вечно печальна сидит (Царскосельская статуя). Образ
статуи конкретен и конкретно наблюдаем — всеми, кто оказывается
перед нею, однако этот образ рисуется автором, включающим свое «я»
Инварианты и прототипы
281
в поэтическое пространство, и именно он является «первичным
наблюдателем». При всей конкретности наблюдаемого образа конкретное
настоящее время «акта наблюдения» в данной поэтической интерпретации
перерастает в перспективу «не-временности». Образ статуи предстает
перед глазами «тех, кто видит» не только сейчас, но и всегда — пока
существует эта статуя и пока ее можно видеть. «Импликация
не-временности» — важный элемент рассматриваемой поэтической функции.
Перцептивность как элемент функции актуального настоящего
может быть «обобщенной» и в том более широком смысле, что
изображаемая картина представлена вне непосредственного отношения к
наблюдателю-автору. Например:
Ворон к ворону летит, / Ворон ворону кричит: / Ворон! где б нам
отобедать? /Как бы нам о том проведать? (Ворон к ворону летит...).
Воображаемая картина по своей сути такова, что она наблюдаема, однако
конкретные условия и источники (субъекты-наблюдатели) не выражены.
В центре наблюдаемой картины, описываемой с точки зрения
автора, но без специального обозначения этой исходной точки в условиях
обобщенной перцептивности может быть некоторый объект природы,
характеризующийся сочетанием признаков конкретного и
постоянного, например:
Высоко над семьею гор, /Казбек, твой царственный шатерI Сияет вечными
лучами. / Твой монастырь за облаками, /Как в небе реющий ковчег, /Парит, чуть
видный, над горами. /Далекий, вожделенный брег! (Монастырь на Казбеке).
Один из вариантов, представляющих собой некоторое отклонение
от прототипа образно-поэтического актуального настоящего, —
изображение наблюдаемой картины при недифференцированности
признаков конкретного и постоянного. Например:
В пустыне чахлой и скупой, / На почве, зноем раскаленной, I Анчар, как
грозный часовой, / Стоит — один во всей вселенной. /Природа жаждущих
степей / Его в день гнева породила, / И зелень мертвую ветвей / И корни ядом
напоила. /Яд каплет сквозь его кору, / К полудню растопясь от зною, / И
застывает ввечеру / Густой прозрачною смолою (Анчар). Изображается то, что
представлено как наблюдаемое сейчас, и вместе с тем то, что является
постоянным и может повторяться: «сейчас и не только сейчас».
Ср. другой пример неопределенности конкретного и потенциально
повторяющегося образа наблюдаемой картины:
Цветок засохший, безуханный, / Забытый в книге вижу я; / И вот уже
мечтою странной / Душа наполнилась моя (Цветок).
282 Категоризация семантики в системе инвариантности / вариативности
Более четко выход за пределы рассматриваемого прототипа —
«образно-актуального настоящего» с признаком конкретной
наблюдаемости — представлен в тех случаях, когда в тексте явно выражена узу-
альность и отсутствует образ зримого мира. Например:
Брожу ли я вдоль улиц шумных, I Вхожу ль во многолюдный храм, I Сижу
ль меж юногией безумных, IЯ предаюсь моим мечтам (Брожу ли я вдоль
улиц шумных...).
Еще один пример узуального настоящего при отсутствии перцеп-
тивности:
Мечтанью вечному в тиши / Так предаемся мы, поэты; I Так суеверные
приметы I Согласны с чувствами души (Приметы).
Примечательно, что отсутстие конкретности настоящего времени
(вместо конкретности налицо узуальносгь) оказывается тесно
связанным с отсутствием выраженной конкретной перцептивности. Этот
комплекс «отрицательных признаков» лишний раз подтверждает
взаимосвязь признаков положительных (о чем шла речь выше).
В принципе узуальное настоящее может сочетаться с образной
перцептивностью, однако такое сочетание обусловливается общим
характером описываемой ситуации и соответствующей «перцептивной
лексикой». Ср. образ «узуально слышимого»:
Ревет ли зверь в лесу глухом, I Трубит ли рог, гремит ли гром, I Поет ли
дева за холмом — / На всякий звук / Свой отклик в воздухе пустом I Родишь
ты вдруг. / Ты внемлешь грохоту громов, /И гласу бури и валов, IИ крику
сельских пастухов — /И шлешь ответ; / Тебе ж нет отзыва... Таков IИ ты, поэт!
(Эхо).
В текстах А. С. Пушкина обнаруживается целый ряд функций,
представляющих различные варианты настоящего времени. Такова, в
частности, функция образно-поэтической актуализации (по модели
настоящего исторического) воображаемого эпизода, представленного «как
нечто происходившее». Например:
Однажды летом у порогу I Поникшей хижины своей I Анахорет молился
богу. /Дубравы делалсь черней; I Туман над озером дымился, IИ красный
месяц в облаках/ Тихонько по небу катился. /На воды стал глядеть монах.
/Глядит, невольно страха полный; IНе может сам себя понять... /И видит:
закипели волны / И присмирели вдруг опять (Русалка);
В покой отдаленный вхожу я один... (Черная шаль).
В анализе, проводимом в рамках данного раздела, мы ограничились
рассмотрением лишь образно-поэтического актуального настоящего,
Инварианты и прототипы
283
отражающего один из прототипов поэтического временного дейксиса в
лирике А. С. Пушкина.
Проблемы отражения семантики времени и перцептивности в
художественных текстах связаны с философскими представлениями о
времени и восприятии мира. В частности, Л. Витгенштейн обращал
особое внимание на такие предметы анализа, как визуальное
переживание, зрительное впечатление, понятие «видеть», пространственное
видение. Осмысление философских аспектов наблюдаемости
непосредственно связывается с суждениями о высказываниях типа «Что ты
видишь?», «Я вижу это теперь как...» [Витгенштейн 1994: 276—305].
Существенна связь анализа временного дейксиса и перцептивности
в художественных текстах с идеей многообразия и единства мира.
В. И. Вернадский писал: «От абстрактно-механического мира энергии
или электронов-атомов, физических законов мы должны отличать
конкретный мир видимой Вселенной — природы. За пределами
природы — огромная область человеческого сознания, проявлений
человеческой личности» [Вернадский 1996: 10].
Пантеистические представления В. И. Вернадского о многообразии
и взаимопроникновении разных сторон картины мира имеют
непосредственное отношение к языковому отражению времени в восприятии
человека, в частности к образно-поэтическому настоящему и образно-
поэтической перцептивности в стихотворных текстах А. С. Пушкина.
«А ведь пантеизм всюду, — писал В. И. Вернадский, — в языке, в
обычном ходе мысли, в мире сказок, легенд — это источник живой
веры...» [Там же: 15]. Примечательно замечание В. И. Вернадского о
том, что «в ряде великих поэтических произведений выявляется
точная связь всего живого» [Там же: 17].
Анализируя отражение времени и восприятия мира в поэзии А. С.
Пушкина, уместно связать эту проблематику с осмыслением связи
конкретного времени и вечности в трудах русских философов. «Самое сознание
временности, с его жгучестью и остротой порождено чувством
сверхвременности, не-временности жизни, оно родится лишь при взгляде на
время из вечности» [Булгаков 1994: 175]. И далее: «Время и вечность
соотносительны: время не ощущалось бы в течении своем, не
суммировалось бы из отдельных разорванных моментов, если бы этого не
совершал сверхвременный субъект времени» [Там же: 176].
Образное настоящее время в сочетании с образной перцептивностью
в поэзии А. С. Пушкина отражает взаимосвязь конкретного времени,
284 Категоризация семантики в системе инвариантности / вариативности
«не-временности жизни» и субъекта времени — поэта, воплощающего
переживание и восприятие мира во времени — переживание,
передающее конкретность времени и вместе с тем выходящее далеко за
пределы конкретности.
Проводимый лингвистический анализ актуального настоящего и
перцептивности в поэтических текстах А. С. Пушкина перекликается с
наблюдениями литературоведов. Разные сферы анализа дополняют
друг друга.
Примечательны наблюдения Д. С. Лихачева о конкретности поэзии
А. Блока, в частности его стихотворения «Ночь, улица, фонарь, аптека...»,
в котором отразилось конкретное видение того, что окружало его, когда
он гулял на Петроградской стороне, — аптека на углу Большой
Зелениной и набережной: Ночь, улица, фонарь, аптека, /Бессмысленный и тусклый
свет. /Живи еще хоть четверть века —/Все будет так. Исхода нет (см.
[Лихачев 1987, т. 3: 339]). Непреходящее значение (для
литературоведения, теории языкознания, истории культуры, философии и для всего
комплекса наук о человеке) имеет труд Д. С. Лихачева «Поэтика
древнерусской литературы», в частности главы «Поэтика художественного
времени» и «Поэтика художественного пространства» [Лихачев 1987,
т. 1].
Ср. суждения об описании русского ландшафта, данном
Лермонтовым с позиции человека, пересекающего большое географическое
пространство, которое он как бы оглядывает с какой-то верхней точки (Ее
степей холодное молчанье, I Ее лесов безбрежных колыханье, I Разливы рек ее,
подобные морям). Такое описание русского ландшафта связывается с
традицией древнерусской прозы: «Лермонтовский взгляд „сверху"
возвращает нас в гораздо большей степени, чем Ломоносов и Державин, к
традиции древнерусской прозы, к „Повести Временных лет", к „Слову
о погибели земли русской", к „Слову о полку Игореве", к „Повести о
разорении Рязани Батыем". Для этих памятников характерна особая
позиция их создателей, которую академик Д. С. Лихачев назвал
„панорамным" или „ландшафтным" зрением. Автор „Слова о полку
Игореве" словно следит взором за передвижением княжеских войск и
одновременно обозревает все огромное пространство Русской земли...
Лермонтов перечисляет части природного ландшафта во
множественном числе: степи, реки, леса, моря...» [Рождественская 1997: 193—194].
Заметим, что в поэзии М. Ю. Лермонтова представлена и четко
выраженная разновидность образного настоящего актуального в сочетании
Инварианты и прототипы
285
с образом конкретной наблюдаемости с точки зрения поэтического «я»,
например: Гляжу в окно: уж гаснет небосклон, /Прощальный луч на вышине
колонн, I На куполах, на трубах и крестах / Блестит, горит в обманутых
очах... (Вечер после дождя) (см. [Слащева 1967: 328—335]).
Разновидности образно-поэтического временного дейксиса в
текстах А. С. Пушкина отражают инвариантность/вариативность
поэтического времени (ср., в частности, особенности времени и перцептивно-
сти в поэзии О. Мандельштама, проанализированные в статье [Ахапки-
на 2001]). Речь идет, разумеется, не только о русской поэзии. Однако
анализ с точки зрения охарактеризованной выше системы понятий и
терминов позволяет обратить внимание на то, как инвариантность /
вариативность времени и перцептивности реализуется в поэзии
А. С. Пушкина, со всеми особенностями и нюансами
образно-поэтического актуального настоящего в сочетании с образно-поэтической
перцептивностью в представлении зримой картины мира и
переживания всего, что с нею связано.
Исследование грамматических категорий во взаимосвязях с их
окружением в языковой системе и в системе речи создает основу для
разработки грамматики, ориентированной на изучение и описание
семантических категорий в их языковом выражении. Принципы
построения функциональной грамматики рассматриваются в
последующем изложении.
Часть TV
Грамматика
функционально-семантических
полей и категориальных ситуаций
На основе книг: Принципы функциональной грамматики и вопросы аспектоло-
гии. Л., 1983; Функциональная грамматика. Л., 1984; Основы функциональной
грамматики: Языковая интерпретация идеи времени. СПб., 1999; статей: К
истолкованию понятия «функция» // Изв. АН СССР. Сер. лит. и яз. 1987. Т. 46. № 3;
Функциональная модель грамматики (теоретические основы, итоги и перспективы) //
Язык и речевая деятельность. Т. 1. СПб., 1998, а также на основе раздела «Системные
и коммуникативные аспекты анализа грамматических единств» в коллективной
монографии: Проблемы функциональной грамматики: Категории морфологии и
синтаксиса в высказывании. СПб., 2000; изложение содержит и новые, еще не
опубликованные материалы.
Глава 1
Построение грамматики
Исходные понятия
Существуют различные направления функционально-грамматических
исследований. К их числу относятся концепции, развивающие идеи
Пражского лингвистического кружка, французский функционализм, английское
направление функциональной лингвистики,
функционально-типологические концепции, функционально ориентированные теории генеративной
семантики, когнитивные концепции, голландская школа,
функциональный анализ в истолковании В. Дресслера, концепция Г. А. Золотовой (см.
[Halliday 1973; 1985; Dik 1978; Foley, van Valin 1984; Проблемы
функциональной грамматики 1985; Золотова 1973; 1982; Золотова, Онипенко,
Сидорова 1998; Functíonalism in Linguistícs... 1987; Danés 1987; Langacker
1987; Dressler 1995; Givón 1995; Гак 1998: 179—189; Киклевич 1999]).
Для разрабатываемой нами модели функциональной грамматики
особое значение имеет вопрос «как устроена сфера функций, сфера
функционирования?». Исследование направлено на изучение системы
семантических категорий в их языковом выражении.
Концептуальным основанием рассматриваемой модели грамматики
является треугольник «семантическая категория —
функционально-семантическое поле — категориальная
ситуация».
Функционально-семантическое поле (ФСП) — это группировка
разноуровневых средств данного языка, взаимодействующих на основе
общности их семантических функций и выражающих варианты
определенной семантической категории. ФСП (аспектуальность, темпоральность,
таксис и др.) рассматривается как языковое представление
соответствующих семантических категорий в упорядоченном множестве
разноуровневых языковых средств и их функций. Можно сказать, что ФСП —
это семантическая категория, рассматриваемая в единстве с системой
средств ее выражения в данном языке.
19—1959
290 Грамматика функционально-семантических полей и категориальных ситуаций
Приведем пример — поле темпоральности. Грамматическим
центром этого поля является категория глагольного времени. Вместе с тем
данное поле охватывает и другие компоненты (ср., например,
выражение временных отношений в конструкциях типа Ночь; Уберите деньги!;
Покинуть плогцадтсу!; Поспать бы; Я бы завтра зашел и т. п.).
Анализируемые поля — это билатеральные единства,
включающие план содержания и план выражения. План содержания
ФСП детерминируется соответствующей семантической категорией и ее
компонентами, а план выражения представлен разнообразными
языковыми средствами, служащими (в различных сочетаниях и типах
взаимодействия) для реализации функций, относящихся к данной
семантической сфере. Речь идет о системе, имеющей семантическое основание.
Понятие поля сопряжено с представлением о некотором
пространстве. В условном пространстве функций и средств
устанавливается конфигурация центральных и периферийных компонентов
поля, очерчиваются зоны пересечения с другими полями.
Грамматика, базирующаяся на принципе поля, имеет возможность
интегрировать в единой системе те языковые средства, которые в
традиционной грамматике оказываются разделенными в зависимости от
их принадлежности к той или иной формальной подсистеме.
Формальная неограниченность ФСП влечет за собой полноту охвата
многообразных средств выражения вариантов определенной семантической
категории (ср. анализ поля таксиса).
ФСП характеризуются определенными связями с категориями
мышления и — через них — с отношениями внеязыкового мира,
однако сами по себе рассматриваемые единства являются собственно
языковыми — не только по их формальному выражению, но и по
языковому содержанию каждого из средств. Собственно языковой (а не
понятийный) характер имеет и структура рассматриваемых полей —
моноцентрическая или полицентрическая.
Понятие ФСП заключает в себе элементы связи с динамикой
речевого акта. Оно отражает реальные процессы мыслительно-речевой
деятельности. В языковом знании говорящих существует способность
выразить тот или иной элемент данной семантической категории или
субкатегории (например, отнесенность ситуации к будущему)
различными языковыми средствами, соответствующими смысловой
направленности формирующегося высказывания. Основание понятия
ФСП в языковой и речевой онтологии — это круг языковых средств,
Построение грамматики
291
имеющихся в распоряжении говорящих на данном языке для
выражения того или иного варианта определенной семантической категории.
В процессе коммуникации, когда говорящий стремится выразить тот
или иной конкретный смысл, в формировании этого смысла участвуют
определенные семантические категории в виде семантических
признаков, в которых укладывается передаваемое смысловое содержание (как
нечто желаемое, нечто относящееся к будущему, нечто касающееся
говорящего, нечто связанное с изменением пространственных отношений
и т. п.). Следовательно, семантические категории имеют ту форму
существования (в тех или иных вариантах), которая связана с реальными
процессами и результатами мыслительно-речевой деятельности.
Конкретные высказывания, разумеется, создаются не для того, чтобы
выразить те или иные семантические категории. Мы не можем сказать,
что в интенцию говорящего непосредственно входит намерение выразить
идею «времени вообще», «пространства вообще» и т. п. Высказывание
направлено на то, чтобы передать определенный речевой смысл. Однако
языковое представление конкретных смыслов регулируется
определенными константами — семантическими категориями, выступающими в тех
или иных вариантах, обусловленных лексически и грамматически. Так,
смысл высказывания Нам бы завтра вернуться заключает в себе такие
семантические категории, как модальность (в одном из вариантов оптатив-
носги), темпоральность (в данном случае — в варианте отнесенности
желаемого к конкретной «точке» в будущем), аспектуальность (в варианте
ограниченности действия пределом), персональность в сочетании с субъ-
ектносгью (в варианте 'говорящий как субъект огггативносги и как один из
производителей предполагаемого действия'), локативность (в варианте
направленности на изменение местоположения субъекта).
Языковая парадигматическая система ФСП соотносится с их
проекцией на высказывание — аспектуальными, темпоральными, таксисны-
ми, модальными, квалитативными, локативными, бытийными,
посессивными и другими категориальными ситуациями.
Категориальная ситуация (КС) трактуется нами как
базирующаяся на определенной семантической категории и
соответствующем функционально-семантическом поле типовая содержательная
структура, представляющая собой один из аспектов передаваемой
высказыванием общей сигнификативной (семантической) ситуации.
КС — это родовое понятие, по отношению к которому аспектуаль-
ные, темпоральные и другие подобные ситуации являются понятиями
19*
292 Грамматика функционально-семантических полей и категориальных ситуаций
видовыми. Ср. ситуации аспектуальные (убеждал, да не убедил), таксис-
ные (аспектуально-таксисные) — типа «длительность —
одновременная ей длительность», «длительность — наступление факта»,
«предшествование — следование», «цепь фактов» и т. п., бытийные (Есть та-
кие люди), посессивные (Эта книга у меня есть) и т. п.
Истолкование типовых ситуаций, репрезентирующих ту или иную
семантическую категорию, аналогично истолкованию КС как родового
понятия. Так, говоря о темпоральной ситуации, мы имеем в виду
выражаемую различными средствами высказывания типовую
(выступающую в высказывании в том или ином варианте) содержательную
структуру, базирующуюся на семантической категории и поле
темпоральное™ и представляющую собой тот аспект обозначаемой «общей
ситуации», который заключается в выражении темпоральных
отношений. Например: Когда-то все эти вещи принадлежали Кириллу. Когда-то
он писал в этих тетрадях. Когда-то учебники стояли на этажерке, синий
чертеж был аккуратно наколот на стене, матрац застелен белым одеялом.
Когда-то... Нет, вот сию минуту Кирилл сидел на этом стуле, посредине
комнаты, вот только что он уронил этот стул... (К. Федин. Первые радости).
В этом высказывании выражена «общая ситуация», включающая ряд
категориальных аспектов, в частности модальный, темпоральный, ас-
пектуальный, персональный, залоговый, субъектный, объектный,
квантитативный, квалитативный, локативный. В данном случае в
содержании высказывания доминирует та категориальная характеристика,
которую мы называем темпоральной ситуацией. Она выступает здесь в
варианте соотнесения планов давнего и ближайшего прошлого.
Каждое из видовых понятий, объединяемых родовым понятием
КС, определяется с учетом специфики той семантической категории, о
которой идет речь. Так, экзистенциальная ситуация — это
базирующаяся на ФСП бытийности (экзистенциальное™) типовая
содержательная структура, представляющая собой тот аспект передаваемой
высказыванием общей ситуации, который связан с выражением
существования (бытия) определенной субстанции. Например: Но на свете есть
так называемое возвышенное отношение к женщине (Б. Пастернак.
Охранная грамота).
Рассматриваемое направление исследований — это системно-
функциональная грамматика с четко выраженной
категориальной доминантой. В категориальной ориентации
анализа языкового материала проявляется преемственность по отношению
Построение грамматики
293
к грамматической традиции (ср. концепции А. А. Потебни, И. А. Бодуэна
де Куртенэ, А. А. Шахматова, О. Есперсена, Л. В. Щербы, И. И.
Мещанинова, В. В. Виноградова, Э. Кошмидера).
Мы исходим из принципа единства грамматики
—единства ее структурных и функциональных аспектов, ее системно-языковых и
речевых элементов. Системно-языковые основания грамматики,
охватывающие упорядоченное множество грамматических единиц, классов и
категорий, их структуру и их связи с лексикой, включают и заложенные
в данной системе закономерности функционирования языковых средств,
реализующиеся в процессах мыслительно-речевой деятельности.
Немаловажный фактор единства грамматики — синтез
направлений описания языкового материала от формы и от семантики. Этому
соответствует, как нам представляется, анализ, учитывающий не только
различия ролей говорящего и слушающего, но и их взаимодействие в
рамках речевого акта.
При анализе функционирования грамматических форм и
конструкций определяются лексические, синтаксические,
контекстуальные, ситуативные и прагматические условия их употребления. Тем
самым изучается взаимодействие элементов языковой системы и
окружающей среды. Например, описывается употребление видов в
различных глагольных формах и синтаксических конструкциях, с учетом
особенностей лексического значения глаголов,
предельности/непредельности и способов действия, исследуется взаимодействие
глагольного вида с временем, наклонением, лицом и другими грамматическими
категориями, выявляются типы ситуаций, выражаемых с участием
глагольного вида в высказываниях и целостном тексте (о взаимодействии
системы и среды см. выше, ч. III, а также [Бондарко 1984: 47—57; 1985 б:
13—23; 1996 а: 49—51, 109—121]).
Грамматика рассматриваемого типа основана на системи о-и н -
тегрирующем принципе анализа: ФСП как система интегрирует
разноуровневые средства на базе общности их функций. В этом
заключается существенное отличие функциональной грамматики от
традиционной («уровневой») грамматики, являющейся в своей основе
с и с т е м н о-д ифференцирующей. Так, функциональная
грамматика интегрирует разноуровневые средства выражения временных
отношений между действиями в ФСП таксиса, тогда как традиционная
грамматика рассматривает выражение указанных отношений в
различных разделах морфологии и синтаксиса.
294 Грамматика функционально-семантических полей и категориальных ситуаций
Из сказанного выше вытекает трактовка соотношения
традиционно й (уровневой) и функциональной грамматики на
основе принципа дополнительности. Эти типы грамматики
дополняют друг друга в широком поле грамматических исследований.
Общая перспектива их развития предполагает специальную
разработку проблемы взаимосвязи системно-языкового и коммуникативного
аспектов грамматического описания.
Разумеется, ни одно грамматическое описание не может охватить
все эти компоненты комплекса «языковая система — живое
функционирование ее элементов в речи» во всей полноте его проявлений,
однако взаимосвязи элементов этого комплекса важно принимать во
внимание и в тех реальных ситуациях, когда исследование направлено
преимущественно на одну из его сторон.
В грамматических концепциях и конкретных исследованиях может
доминировать либо системно-языковой аспект, либо аспект
коммуникативный. В рассматриваемой модели функциональной грамматики
доминирует системно-языковой категориальный аспект: как уже говорилось
выше, исследование направлено на осмысление и описание системы
семантических категорий в их языковом выражении. Эта цель
исследования находит выражение в построении грамматики на основе
определенной системы ФСП, в анализе их семантики и структуры. Ср., с другой
стороны, коммуникативную доминанту грамматики — анализ
«коммуникативных регистров речи» в системе коммуникативной грамматики
русского языка, основанной на концепции Г. А. Золотовой [Золотова, Они-
пенко, Сидорова 1998] (см., в частности, написанную Г. А. Золотовой
главу «Введение в коммуникативную грамматику», включающую разделы
«Язык и говорящая личность» и «Говорящий и текст» [Там же: 5—35]).
Следует подчеркнуть, что в нашей модели функциональной
грамматики речевые (системно-речевые) аспекты играют важную роль.
Категориальные (аспектуальные, таксисные, модальные и т. п.) ситуации,
с одной стороны, базируются на определенных семантических
категориях, т. е. имеют системно-языковую основу, а с другой —
реализуются в различных вариантах в конкретных высказываниях, т. е.
получают «выход в речь» (см. [Бондарко 2000: 9—35]).
Комплексное рассмотрение языковой системы в единстве с системой
речевых реализаций (ср. [Ильенко 1989; 1990; 1992; The syntax... 1994;
Воейкова 2000]) находит проявление в таком истолковании функций
грамматических единиц в их отношении к категориальным значениям,
Построение грамматики
295
в котором особое внимание уделяется соотношению
«функция-потенция — функция-реализация» [Бондарко 1984: 26—42; 1992 а; 1996 а:
43—59] (см. ниже).
Особенно четко соотнесенность системно-категориального аспекта
грамматики с речевой деятельностью говорящего проявляется в том,
что при анализе языкового материала принимается во внимание интен-
циональность грамматических значений — та или иная степень их
связи с намерениями говорящего (см. выше, ч. II, гл. 2, а также [Бондарко
1994; 1996 а: 59—74]).
Некоторые фрагменты грамматики рассматриваемого типа
сближаются с лингвистикой текста. Это находит отражение в таких
понятиях, как «персональный (а также модальный, темпоральный) ключ
текста», «ключ локализованности / нелокализованности во времени»
[Бондарко 1984: 41—42]. С лингвистикой текста связан анализ семантики
темпоральное™ в ситуативно актуализированной и ситуативно неак-
туализированной речи [ТФГ 1990: 10—13].
Тем не менее очевидно, что в рассматриваемой концепции
функциональной грамматики доминирует системно-языковой аспект. Ср.
высказанное Е. В. Петрухиной в рецензии на кн. «Проблемы
грамматической семантики и русской аспектологии» суждение о том, что для
анализируемой грамматической концепции «...в целом характерен так
называемый «системоцентричный» подход к языку
(противопоставляемый иногда антропоцентрическому), т. е. исследование русского языка
на основе теории научного познания с использованием системных
методов естественных наук» [Петрухина 1998 в: 101]. Следует заметить,
что системоцентричность (проявляющаяся в соотнесенности с общей
теорией системных исследований, что проявилось, в частности, в
разработке проблемы взаимодействия системы и среды) в нашей модели
функциональной грамматики, как уже было отмечено выше, сочетается
с «выходом в речь», с анализом взаимосвязей системно-структурных и
коммуникативных аспектов предмета исследования.
Рассмотрение системы грамматических единиц, классов и
категорий во взаимодействии с их лексико-грамматическим и лексическим
окружением в рамках ФСП и КС расширяют рамки грамматики. В ее
сферу вовлекается все то, что взаимодействует с собственно
грамматическими системами в области контекста, целостного текста, речевой
ситуации, а также лексики (последнее по счету, но не по важности). Все
эти элементы, взаимодействующие с системным ядром грамматики,
296 Грамматика функционально-семантических полей и категориальных ситуаций
формируют ту среду, в которой существуют категории морфологии и
синтаксиса. Есть грамматика в узком смысле, изучающая собственно
грамматичекую систему, и грамматика в широком смысле,
охватывающая не только систему, но и ее окружение. Функциональная
грамматика — это грамматика в широком смысле.
Само понятие «функционирование языковых единиц» включает
взаимодействие системы и среды. В теории функциональной
грамматики отсюда вытекает постановка вопроса о тех парадигматических
единствах, которые охватывали бы как данную грамматическую форму или
категорию, так и ее среду. В нашей модели функциональной
грамматики такими единствами являются функционально-семантические поля и
категориальные ситуации.
Один из важных аспектов функционального анализа,
базирующегося на понятиях ФСП и КС, — сопоставительный. Эти понятия
дают основу для соотнесения общего и различного в изучаемых единствах.
Функционально-семантические поля в разных языках, связанные с одной
и той же семантической категорией, могут существенно различаться по
своей структуре (ср., например, поле определенности/неопределенности в
«артиклевых» и «безартиклевых» языках). Необходима детальная
разработка системы субкатегоризации в рамках аспектуальных, темпоральных,
персональных и других категориальных ситуаций. Для сопоставительного
изучения славянских языков, характеризующихся значительной мерой
общности в структуре анализируемых полей и ситуаций, особое значение
имеет выявление различий в типах употребления грамматических единиц,
определение эквивалентности / неэквивалентности сопоставляемых типов
и вариантов функционирования форм и конструкций (ср. различия между
русским и чешским языками в выражении ситуаций с элементами
кратности и последовательности действий; см. [Петрухина 1997 а; 1997 б; 1997 в;
2000; Stunová 1988). Исходно-семантический подход к языковым фактам
может служить основой для сопоставления языков разных типов.
Для функциональной грамматики рассматриваемого типа
характерно сочетание двух направлений анализа и описания языкового
материала — исходно-семантического и
исходно-формального. Основной принцип построения грамматики связан с
подходом «от семантики к средствам ее выражения».
Мысль о необходимости двустороннего подхода к описанию
языковых фактов в сфере грамматики и о взаимосвязях направлений, идущих
от формы и от содержания, давно высказывалась лингвистами.
Построение грамматики
297
В 1922 г. С. И. Бернштейн, анализируя синтаксическую систему
А. А. Шахматова, писал: «...отправной точкой синтаксического
исследования должен служить материал, почерпаемый из физически
осуществляемой и воспринимаемой внешней речи. От этой материальной
данности исследователь выходит к ее психическому источнику — от
звукового обнаружения мысли к значениям. Так, наличность в языке формы
повелительного наклонения позволяет заключить о существовании в
психике данного языка категории повелительности. Но, с другой
стороны, может оказаться, что эта категория находит выражение и в
других формах — в других звуковых обнаружениях — напр. в форме
инфинитива, произносимой с соответствующей интонацией. Поэтому,
установив при помощи формы известное значение, категорию,
исследователь должен проделать обратный путь — и с точки зрения
найденной категории вновь пересмотреть весь материал внешних
обнаружений мысли в языке. В результате получится двойная система
соответствий: 1) форма повелительного наклонения выражает грамматические
категории повелительности, условности и т. д.; 2) категория
повелительности выражается в форме повелительного наклонения, в форме
инфинитива с определенной интонацией и т. д. ... И только в этой
второй системе синтаксис получает завершение и достигает своей
конечной цели — быть учением об определенной области явлений
сознания и способах их внешнего обнаружения» [Бернштейн 1922: 213].
Непосредственное отношение к проблеме взаимосвязи
направлений грамматического описания «от формы» и «от семантики» имеет
мысль, высказанная в 1924 г. О. Есперсеном в «Философии грамматики»
(цитирую по русскому переводу 1958 г.): «Стройную систему можно
создать в том случае, если исходить из принципа двустороннего подхода,
который мы установили в лексикологии. Также и в грамматике можно
начинать либо извне, либо изнутри. В первой части (Ф-> 3) мы исходим
из формы как данной величины, а затем устанавливаем ее значение или
функцию; во второй (3-> Ф), наоборот, мы исходим из значения или
функции и устанавливаем, как они выражаются в форме. Факты
грамматики в обеих частях одни и те же, различен лишь подход к ним: обе
части грамматики с их различной трактовкой дополняют друг друга и,
взятые вместе, дают полный и ясный обзор общих фактов того или
иного языка» [Есперсен 1958: 39—40]. Далее рассматриваемые подходы
связываются с точками зрения участников речевого акта: «Если теперь
сравнить две стороны грамматики и вспомнить то, что было сказано
298 Грамматика функционально-семантических полей и категориальных ситуаций
выше о двух сторонах словаря, то можно обнаружить, что эти две точки
зрения являются в действительности точками зрения слушателя и
говорящего соответственно. В диалоге слушатель имеет дело с
определенными звуками и формами и должен выяснить их значение; таким
образом, он отправляется от внешней стороны и приходит к
внутренней (Ф-»3). Говорящий, напротив, отправляется от определенных
мыслей, которые он собирается сообщить; для него заранее данной
величиной является значение, и он должен найти средства для
выражения этого значения: таким образом, говорящий совершает путь от
внутренней стороны к внешней (3-> Ф)» [Там же: 47—48].
Исходно-семантический (ономасиологический) подход определяет
построение функциональной грамматики. Она строится не по
принципу «морфология — синтаксис», как традиционная (уровневая)
грамматика, а на основе системы выделяемых семантических категорий и
соответствующих функционально-семантических полей (темпорально-
сти, таксиса, аспектуальности, модальности, персональности, залогово-
сти, субъектности, объектности, качественности, количественное™,
локативности, бытийности, посессивности и т. п.). Данное направление
грамматического описания связано с постановкой вопроса о том, как
выразить те или иные разновидности побуждения, временных,
пространственных отношений и т. д. Исходно-формальное направление
сопряжено с выявлением специфических признаков значения и
употребления каждой из форм.
Задачи функциональной грамматики наиболее полно реализуются
при сочетании обоих направлений анализа, сопряженных с
моделированием речевой деятельности говорящего (идущего прежде всего от
смысла к средствам его выражения) и слушающего (идущего прежде
всего от языковых средств к смыслу).
Грамматическое описание может иметь функциональный характер
и при подходе от формы к семантике — в том случае, если в центре
внимания находятся значения грамматических форм и закономерности
их функционирования. В задачи функциональной грамматики,
несомненно, входит описание правил функционирования грамматических
форм и конструкций. Важно подчеркнуть, что такое описание
относится к направлению «от формы к семантике», так как форма «задана», это
данное, а новое (то, что требуется определить и описать) — это ответ на
вопрос, какие функции выполняет данная форма, как она
функционирует. Таким образом, темы функционально-грамматических исследо-
Построение грамматики
299
ваний типа «Функционирование глагольных форм настоящего времени
в различных типах текстов» основаны на принципе
исходно-формального направления лингвистического анализа.
Тем не менее специфика функциональной грамматики во всей
полноте ее признаков выступает при введении подхода «от семантики»,
определяющего построение грамматики, ее структуру и исходный
пункт лингвистического анализа.
Исходно-семантический анализ позволяет выйти за пределы
«простых и явных» языковых средств, давно изучавшихся грамматикой
(грамматических форм с их морфемными элементами и определенных типов
синтаксических конструкций), и обратиться к изучению средств более
сложных, связанных с взаимодействием разноуровневых элементов (ср. в
последующем изложении анализ поля временной локализованное™).
Исходно-семантическое направление описания возможно не только
в системе ФСП, охватывающих разноуровневые языковые средства, но и
в рамках определенных подсистем грамматики (ср. суждения И. С. Улу-
ханова о возможностях функционального описания единиц одного
уровня в области словообразования [Улуханов 2001]).
Направление «от формы к семантике» необходимо в любой
грамматике — как в традиционной (уровневой), так и в
функциональной. Лишь опора на форму дает возможность выявить и определить
значения, выражаемые именно в данном языке, во всей их сложности,
в их непредсказуемом многообразии, с учетом всех последствий,
обусловленных свойством обязательности, присущим в языках флективно-
синтетического типа грамматическим категориям, и связанной с этим
избыточностью. Различие в статусе исходно-формального направления
лингвистического анализа в традиционной и функциональной
грамматике заключается в том, что в грамматике первого типа это
направление является единственным или доминирующим, определяющим
построение грамматики в целом и ее разделов (ср. [Русская грамматика
1980]), тогда как в грамматике второго типа данное направление всегда
сочетается с исходно-семантическим подходом, определяющим основу
построения грамматики, ее структуру и доминирующий тип описания
языкового материала.
Одно из проявлений взаимосвязи рассматриваемых подходов
заключается в следующем. Подход «от семантики» в интерпретации
исследователей заключает в себе предваряющее знание результатов
традиционного описания «от формы». Семантика, исследуемая в функциональной
300 Грамматика функционально-семантических полей и категориальных ситуаций
грамматике, всегда «потенциально грамматична». И в тех случаях,
когда речь идет об элементах лексических значений (ср., например,
глаголы состояния и отношения), эти элементы существенны для строя
языка и для функционирования грамматических единиц. Они
включаются в сферу вариативности обобщенных семантических категорий,
в выражении которых определяющую роль играют грамматические
средства (о роли исходно-семантического и исходно-формального
направлений анализа в различных типах
функционально-грамматических описаний см. [Бондарко 1984: 8—21]).
Соотношение рассматриваемых подходов, как уже было отмечено
выше, связано с позициями говорящего и слушающего, однако эта
связь, на наш взгляд, гораздо сложнее, чем это представляется при
рассмотрении данного вопроса на основе оппозиции «грамматика для
говорящего (активная)» / «грамматика для слушающего (пассивная)».
С нашей точки зрения, тот факт, что исходно-семантическое
направление анализа отражает своего рода доминанту
мыслительно-речевой деятельности говорящего, идущего от смысла, который он хочет
передать, к формальным средствам, не снижает значимости для
говорящего исходно-формальной стороны мыслительно-речевой
деятельности. В языковую компетенцию говорящего входит владение
функциональным потенциалом каждого из языковых средств и правилами их
функционирования. Так, владение языком предполагает знание
прагматических потенций местоимений 1-го и 2-го лица и соответствующих
глагольных форм при формировании высказываний типа — Как вы
себя чувствуете? I — Как мы себя чувствуем? Ср. также значимость знания
потенций повелительного наклонения и инфинитива при
формировании высказываний типа — Сидите! I — Сидеть!. Когда говорящий
осуществляет выбор тех или иных языковых средств для передачи того
смысла, который он хочет выразить, он должен знать семантические и
семантико-прагматические потенции каждого из этих средств. Таким
образом, при том, что с мыслительно-речевой деятельностью
говорящего соотносится прежде всего грамматическое описание, идущее от
семантики к средствам ее выражения, все же определенные аспекты
позиции говорящего в речевом акте находят отражение и в описании,
осуществляемом в направлении от формы к семантике.
Важно принять во внимание и то, что говорящий, контролируя
свою речь, в той или иной степени учитывает и позицию слушающего.
Следовательно, в его мыслительно-речевой деятельности основное
Построение грамматики
301
направление от формирующегося смысла к средствам его выражения
сочетается с направлением от формальных средств к языковому и
мыслительному содержанию.
Доминирующее положение подхода «от семантики»,
определяющего основной принцип построения функциональной грамматики,
обеспечивает ее активную направленность. Совмещенность активной
доминанты грамматики с подходом «от формы» не противоречит
активной направленности грамматики, поскольку, как уже говорилось выше,
и движение от формы к семантике (от средств к функциям) включается
в сферу мыслительно-речевой деятельности говорящего.
Концепция функциональной грамматики, основанная на понятиях
ФСП и КС (см. [Бондарко 1971 а; 1971 б; 1976; 1978; 1983 а; 1983 б;
1984; 1987 а; 1987 б; 1996 а; 1998 а; 1998 б; 1999; Bondarko 1991; ТФГ
1987; 1990; 1991; 1992; 1996 а; 1996 б]), складывалась на базе аспектоло-
гических исследований. Аспектология — прежде всего то ее
направление, основателем которого был Ю. С. Маслов [Маслов 1959; 1978;
1984], — была той первоначальной сферой исследования, в которой
обобщались и объяснялись такие явления, как связи вида и способов
действия [Маслов 1959; Шелякин 1983], взаимодействие
категориальных значений видовых форм и контекста. Анализ этих явлений привел
к необходимости определения и обоснования понятия аспектуальности
как ФСП. Далее исследовались «соседние» поля — темпоральность,
временная локализованность, таксис. Углубление в проблематику ФСП
привело к построению на данной основе одной из возможных моделей
функциональной грамматики.
Функциональная аспектология — один из наиболее детально
разработанных разделов функциональной грамматики. Ее предметом
является не только рассмотрение аспектуальности как парадигматической
системы языковых средств с их функциями, но и изучение аспектуальности
в ее конкретных речевых реализациях (где парадигматика
взаимодействует с синтагматикой). Основной акцент в данной проблематике падает
именно на аспектуальную характеристику высказывания и целостного
текста. Для анализа аспектуальности с этой точки зрения мы используем
понятие «аспектуальная ситуация», отражающее одну из категориальных
характеристик высказывания. На уровне высказывания
рассматриваются «частные видовые значения», значения предельности / непред ельно-
сги, длительности, кратности, фазовости, перфектносги, семантические
признаки «возникновение новой ситуации» и «данная ситуация», а также
302 Грамматика функционально-семантических полей и категориальных ситуаций
типы ситуаций, связанные с временной локализованностью/ нелокали-
зованностью и таксисом.
Система ФСП анализируется в шеститомном коллективном труде
«Теория функциональной грамматики» (ТФГ): 1) Введение. Аспекту-
альность. Временная локализованность. Таксис [ТФГ 1987] (изд. 2-е,
стереотипное — [ТФГ 2001]); 2) Темпоральность. Модальность [ТФГ
1990]; 3) Персональносгь. Залоговость [ТФГ 1991]; 4) Субъектность.
Объектность. Коммуникативная перспектива высказывания.
Определенность/неопределенность [ТФГ 1992]; 5) Качественность. Количест-
венность [ТФГ 1996 а]; 6) Локативность. Бытийность. Посессивность.
Обусловленность [ТФГ 1996 б] (ср. подробный анализ серии «Теория
функциональной грамматики» в статье [Кубрякова, Клобуков 1998]).
Изложение теории функциональной грамматики, раскрываемой в
конкретном анализе системы ФСП, строится главным образом на
материале русского языка. Вместе с тем в этом труде имеются разделы,
посвященные типологическому и сопоставительному анализу ФСП на
материале разносгруктурных языков. И все же по своей доминанте данный
труд представляет собой исследование системы ФСП прежде всего на
материале русского языка. Во всех томах данной серии общность исходных
принципов построения функциональной грамматики на основе понятий
ФСП и КС сочетается со своеобразием «почерка» каждого из авторов.
В шести томах коллективного труда приняли участие 44 автора.
Работа готовилась в отделе теории грамматики и типологических
исследований Института лингвистических исследований (ИЛИ) РАН
(позднее — отдел теории грамматики и лаборатория типологического
изучения языков). С самого начала в обсуждении проекта и его
реализации участвовал Ю. С. Маслов (см. написанный им раздел «Перфект-
ность» [ТФГ 1987: 195—210]). Постепенно сформировалось
сотрудничество широкого круга лингвистов (из С.-Петербурга, Москвы, Вологды,
Владивостока, Воронежа, Новгорода, Новосибирска, Смоленска,
Минска, Харькова, Тарту, Вильнюса, Кишинева, из Германии и Франции).
Рассматриваемое направление функционально-грамматических
исследований также представлено в коллективных монографиях [Теория
грамматического значения ... 1984; Межкатегориальные связи... 1996;
Проблемы функциональной грамматики... 2000].
Конкретные вопросы функциональной грамматики русского языка
рассматриваются в серии сборников, отражающих результаты работы
проблемной группы «Функциональный анализ грамматических категорий»
Построение грамматики
303
при кафедре русского языка Российского государственного
педагогического ун-та им. А. И. Герцена [Функциональный анализ... 1973; 1976;
1980; 1985; 1988]. Проблемная группа, созданная в 1970 г., внесла
значительный вклад в формирование и развитие петербургской
(ленинградской) школы функциональной грамматики.
Разрабатываемые нами принципы и методы функциональной
грамматики получили развитие в ряде кандидатских и докторских
диссертаций (свыше 30 работ; их список представлен в кн. [Язык... 2000:
195—196]). В результате диссертационных исследований,
посвященных комплексу взаимосвязанных проблем, получила освещение
система категорий предиката в русском языке, проанализированы
категориальные характеристики высказывания, репрезентирующие
группировку ФСП с предикативным ядром. Проведен анализ многоуровневой
системы вариативности категориальных ситуаций, представленных в
речи. Тем самым категориальные инварианты получили освещение в
многообразии их речевой вариативности. Теоретическое
представление семантических оснований функциональной грамматики
конкретизировалось в анализе обширного языкового материала.
Остановимся на одном из вопросов системного анализа в сфере
функциональной грамматики. Речь идет о соотношении понятий
«грамматическая категория» — «функционально-семантическое
поле» — «грамматическое единство».
В течение длительного времени внимание исследователей было
сосредоточено главным образом на разграничении таких предметов
анализа, как грамматическая категория, оппозиция лексико-грамматиче-
ских разрядов, функционально-семантическое поле. Такое
направление анализа вполне закономерно. Однако сама по себе дифференциация
микросистем в рассматриваемой сфере, на наш взгляд, недостаточна.
Представляется необходимой постановка вопроса о понятии,
отражающем более широкую систему, в рамках которой выявляются
сходства и различия анализируемых объектов. Для того чтобы выявить
специфику каждого из них, необходимо опираться на определенное
основание для сравнения. Таким основанием и служит понятие
«грамматическое единство».
Для постановки рассматриваемого вопроса существуют
объективные предпосылки. Одна из них заключена в соотношении понятий
грамматической категории (ГК) и ФСП. Если ГК включается в состав
ФСП как его центр, ядро (ср. соотношения типа «глагольное время —
304 Грамматика функционально-семантических полей и категориальных ситуаций
центр поля темпоральносги», «категория вида — центр поля аспекту-
альности» и т. п.), то фактически подразумевается, что существуют
признаки, объединяющие эти категории.
Речь может идти и о более общих предпосылках, стимулирующих
постановку обсуждаемого вопроса. Мы имеем в виду широкое
истолкование понятия «грамматическая категория», о котором шла
речь выше (см. ч. III, гл. 2). Соотнесение толкований этого понятия в
более узком и более широком смыслах является одним из поводов для
суждений о соотношении отдельного и общего в сфере грамматических
единиц, классов и категорий.
Выше уже шла речь о том, что по отношению к русскому языку и
другим языкам флективно-синтетического типа грамматическая категория
рассматривается нами как система противопоставленных друг другу
рядов грамматических форм с однородным значением. Такое истолкование
понятия ГК предполагает наличие определенной содержательной и
формальной структуры как необходимого признака анализируемых
системных объектов (подробнее об этом см. ниже). Вместе с тем стала ясной
необходимость вновь обратиться к широкому истолкованию категорий в
сфере грамматики, но с особой точки зрения: ставится вопрос о широком
понятии, охватывающем разные типы системных объектов в сфере
грамматики, в том числе и ГК в указанном «узком смысле». Предметом
анализа становится типология грамматических единств.
Сочетание «грамматическое единство», встречающееся в
лингвистической литературе, но не имеющее статуса специального
термина, может получить более конкретную интерпретацию.
Высказываемые далее суждения имеют характер предположений,
направленных на уточнение содержания данного понятия в определенной
концептуальной системе.
Заметим, что мы не случайно выбрали термин, отличающий
рассматриваемое понятие от ГК как одной из разновидностей
охватываемых им объектов. Тем самым устраняются возможные неясности,
связанные с употреблением одного и того же термина «грамматическая
категория» в более узком и более широком смысле.
Еще одно замечание о термине: в предлагаемой трактовке
сочетания «грамматическое единство» последний компонент связывается с
признаком целостности, интеграции элементов единого целого (ср. тот
же признак в содержании термина «сверхфразовое единство»).
Построение грамматики
305
Итак, грамматическое единство трактуется нами как понятие,
охватывающее различные типы категорий и разрядов в сфере грамматики.
Рассматриваемые единства характеризуются определенными
инвариантными признаками (семантическими и/или структурными). В
каждом единстве выделяются элементы целого и отношения между ними,
т. е. речь идет о множестве элементов, обладающем определенной
структурой.
Рассматриваемое понятие может быть использовано не только при
анализе грамматических единиц, классов и категорий в определенном
языке, но и при сопоставительном исследовании грамматических
систем языков разных типов. Типология грамматических единств имеет
как внутриязыковые, так и межъязыковые аспекты. Во всех случаях
понятие «грамматичсекое единство» служит основанием для сравнения
изучаемых грамматических объектов.
Рассмотрим возможности выделения типов
грамматических единств на основе различных дифференциальных признаков.
По отношению к семантическим и/или структурным признакам
могут быть выделены грамматические единства 2-х типов: а) с е м а н -
тико-структурные; б) структурные.
Семантик о-с труктурные единства представляют собой
категории и разряды, в которых структура плана содержания соотносится со
структурой плана выражения. К данному типу грамматических единств
относятся системные объекты, существенно отличающиеся друг от друга
как с семантической, так и со структурной точки зрения. Достаточно
упомянуть столь различные предметы анализа, как грамматические
категории и части речи. При всех различиях те и другие сходны в том
отношении, что они базируются на определенном инвариантном
грамматическом значении и определенном типе структуры (структура ГК
определяется противопоставленными друг другу рядами грамматических форм;
структура части речи — системой ее подклассов и характеризующих ее
ГК, рассматриваемых вместе с формальными средствами их выражения).
Семантико-структурными единствами являются также формально
характеризованные подклассы частей речи (ср. имена существительные
одушевленные и неодушевленные, счисляемые и несчисляемые,
прилагательные качественные и относительные, глаголы переходные и
непереходные, предельные и непредельные, личные и безличные).
К сфере семантико-структурных единств мы относим и ФСП. Они
базируются на семантических категориях, но вместе с тем имеют и
20—1959
306 Грамматика функциональносемантических полей и категориальных ситуаций
структурную сторону; при анализе ФСП определяется их отношение к
тому или иному структурному типу, учитываются различия в средствах
формального выражения. Билатеральными единствами, обладающими
определенной структурой, являются и категориальные ситуации.
Если относить к числу грамматических единств те грамматические
объекты, которые характеризуются как определенные типы
предложений и словосочетаний (на наш взгляд, для этого имеются достаточные
основания), то и они являются единствами семантико-структурными,
т. е. выделяемыми как по семантическим, так и по структурным
признакам; ср. предложения простые и сложные, сложносочиненные и
сложноподчиненные, сложные предложения с придаточными
времени, места, условия, причины и т. п. (о возможности анализа различных
типов предложений и словосочетаний, а также членов предложения с
точки зрения понятия «грамматическое единство» см. ниже, при
обсуждении вопроса о соотношении понятий «грамматическое единство» и
«грамматическая единица»).
Структурные грамматические единства представлены такими
формальными классами, как типы склонения существительных, 1-е и 2-е
спряжение глаголов.
Между семантико-структурными и «чисто структурными»
единствами нет резкой грани. Как и во многих других случаях, выявляются
элементы континуальности. Так, категории рода, числа и падежа имен
прилагательных, с одной стороны, сохраняют некоторые признаки
связи с семантико-грамматическими единствами (поскольку эти
согласовательные категории участвуют в избыточном подчеркивании связи
между признаком и предметом, к которому он относится, а также в
выражении субъектно-объектных отношений), а с другой — по «формальной
доминанте» сближаются с формальными классами.
По признаку единичности/множественности инвариантных
признаков, на которых базируется данное единство, могут быть выделены
единства монокатегориальные и поликатегориаль-
н ы е. Монокатегориальные единства не требуют особых пояснений:
это отдельные ГК и ФСП. Поликатегориальные единства — это
комплексы ГК и группировки ФСП.
Поликатегориальные единства могут быть более узкими по охват)7
объединяемых категорий, особенно тесно связанных друг с другом
(ср. комплексы типа «вид и время», «время и наклонение», «лицо и
число», «темпоральность и таксис», «условность и уступительность» и т. п.),
Построение грамматики
307
и более широкими (ср., например, комплекс категорий рода, числа и
падежа; ср. также комплекс ФСП темпоральное™, таксиса, временного
порядка, временной локализованности и аспектуальности).
К числу поликатегориальных семантико-структурных единств
может быть отнесена предикативность, рассматриваемая в свете теории
В. В. Виноградова как отношение содержания высказывания к
действительности с точки зрения говорящего, представленное в комплексе
предикативных категорий (в теории В. В. Виноградова это
модальность, синтаксическое время и синтаксическое лицо [Виноградов 1975:
223, 226—228, 266—270]).
По признаку отнесенности компонентов данного единства к
одному и тому же типу языковых средств (морфологических,
синтаксических, лексико-грамматических) или к разным типам могут быть
выделены единства гомогенные (моносистемные) и
гетерогенные (нолисистемные). Гомогенными единствами являются
морфологические категории (род, число, падеж имен существительных и
т. п.), синтаксические категории (такие, как оппозиция утвердительных/
отрицательных конструкций), типы синтаксических конструкций,
выделяемые в сферах простого и сложного предложения, упомянутые выше
формальные классы. Части речи представляют собой гомогенные
единства, поскольку они характеризуются определенным комплексом ГК и
репрезентирующих их грамматических форм. К числу гомогенных единств
относятся и подклассы частей речи (существительные
одушевленные/неодушевленные и т. п.). Гетерогенные (полисистемные) единства — это
ФСП, конституируемые разноуровневыми языковыми средствами.
Указанные типы грамматических единств, выделяемые на основе
разных признаков, не исчерпывают всех возможностей системной
дифференциации предметов анализа. Так, могут быть выделены единства
собственно грамматические и лексико-грамматические (ср. ГК, с
одной стороны, и лексико-грамматические разряды — с другой).
Существует различие между единствами-категориями и
единствами-классами; ср., с одной стороны, ГК и ФСП, а с
другой — граммемы как ряды грамматических форм,
противопоставление которых образует структуру ГК (ср. граммемы изъявительного,
сослагательного и повелительного наклонения). К числу
единств-классов (классов слов, классов форм и конструкций) относятся лексико-
грамматические разряды, а также такие классы грамматических форм,
как инфинитив, причастие и деепричастие.
20*
308 Грамматика функционально-семантических полей и категориальных ситуаций
В связи с различием между грамматическими и лексико-грамма-
тическими единствами возникает вопрос: являются ли ФСП
единствами грамматическими? Ответить на этот вопрос можно следующим
образом. Хотя ФСП включают не только грамматические языковые
средства, но и средства лексические (взаимодействующие с
грамматическими), все же основу поля образуют именно грамматические
средства — грамматические единицы, классы и категории. Важно
учесть и то обстоятельство, что лексические компоненты ФСП (ср.,
например, обстоятельства типа сегодня, давно, скоро в ФСП темпорально-
сти, обстоятельства типа однажды, в этот момент, обычно, всегда и т. п. в
сфере временной локализованности/нелокализованности,
обстоятельства типа медленно, постепенно, вдруг, внезапно и т. п. в поле аспектуаль-
ности, обстоятельства типа здесь, там, туда в ФСП локативности) — это
не просто лексические единицы, а лексемы, содержащие в своем
значении семантические элементы, сопоставимые с грамматическими
значениями по признакам обобщенности, категориальное™. Речь идет о
лексемах, обладающих свойством грамматической значимости (ср.
понятие строевой лексики в интерпретации Л. В. Щербы). Поэтому наличие
лексических компонентов в структуре ФСП не препятствует
истолкованию поля как единства грамматического.
Возникает вопрос о соотношении понятий «грамматическое
единство» и «грамматическая единица». Определение отношений между
этими понятиями связано с немалыми трудностями.
Можно рассуждать так. Морфема, словоформа, словосочетание,
предложение, сложное синтаксическое целое могут анализироваться с
разных точек зрения. С одной стороны, они могут рассматриваться как
грамматические единицы (ср. рассмотрение вопроса о единицах
синтаксиса в кн. [Золотова 1973]), а с другой — как грамматические
единства. В первом случае речь идет о единицах, формирующих
соответствующие уровни языковой системы и реализующихся в системе речи, об
иерархии единиц и о реализации их функций на разных уровнях, о
соотношении плана содержания и плана выражения и о других сторонах
проблемы языковых единиц. Во втором случае на передний план
выдвигаются вопросы, касающиеся категорий и классов (разрядов) в
сфере грамматики, их структуры, их типологии.
Возможно и другое решение рассматриваемого вопроса. Оно
заключается в том, что между грамматическими единицами и
грамматическими единствами проводится четкое различие: единицы не
Построение грамматики
309
рассматриваются как грамматические единства. Такое ограничение
сферы грамматических единств, привлекательное с точки зрения
дифференциации базисных понятий грамматики, все же связано с
серьезными трудностями. Так, возникает вопрос: если трактовать
грамматическое единство как родовое понятие, охватывающее различные
типы категорий и классов (разрядов) в сфере грамматики, выделяемых на
основе определенных инвариантных признаков и представляющих
собой микросистемы, имеющие определенную структуру, то почему,
скажем, сложноподчиненное предложение с придаточным причины
(каузальная конструкция) выводится за пределы рассматриваемого понятия?
Мы отдаем предпочтение первому из указанных решений
поставленного выше вопроса. Различия между грамматическими единствами
и грамматическими единицами признаются, но вместе с тем признается
возможность выявлять в одном и том же объекте разные стороны
(аспекты) и анализировать их с точки зрения понятий, о которых идет
речь. Следует признать, что и это решение встречается с серьезными
трудностями. Возникает «опасный вопрос»: что же в сфере
грамматических объектов не относится к сфере грамматических единств?
При всех трудностях, связанных с использованием понятия
«грамматическое единство», это понятие, на наш взгляд, может
рассматриваться как компонент концептуальной системы грамматики,
способствующий проведению строгой дифференциации грамматических
объектов на фоне тех интегральных признаков, которые их объединяют.
Система функционально-семантических полей
Функциональная интеграция разноуровневых языковых средств
как характерный признак ФСП обусловливает необходимость особого
этапа анализа — системно-структурной дифференциации этих средств
и специального рассмотрения взаимодействия элементов,
конституирующих поле. В пределах функциональной общности,
определяющей специфику данного поля, устанавливаются различия как
содержательного, так и системно-структурного характера.
Любой системе присущ признак целостности. Его проявления
в разных системах, в частности в сфере грамматических категорий, с
одной стороны, и функционально-семантических полей, с другой,
отличаются существенными особенностями. В ФСП данный признак
310 Грамматика функционально-семантических полей и категориальных ситуаций
характеризует содержание поля, базирующееся на определенной
семантической категории. Что же касается средств формального
выражения, то их совокупность лишена целостности, поскольку они относятся
к разным языковым уровням и по своей структуре разнородны (ср.
средства морфологические, синтаксические, лексические).
ФСП обладают отличительными признаками с точки зрения
характера системности и в плане содержания. ФСП охватывают семантические
функции, которые даже при их отнесенности к одной и той же
семантической категории могут отличаться явно выраженной многоаспектно-
стью. Ср., в частности, многообразие семантики способов глагольного
действия, относящихся к сфере аспектуальносги, например
начинательного, финитивного, делимитативного, кумулятивного, одноактного,
многоактного, прерывисто-смягчительного, дистрибутивно-суммарного.
Многоаспектность семантики компонентов ФСП находит
выражение в том факте, что разные семантические элементы данного поля
могут совмещаться в одной словоформе. Так, в глаголах типа накосить
(травы), нарубишь (дров), наделать (ошибок) и т. п. совмещаются значения
совершенного вида (ограниченность действия пределом) и
кумулятивного способа действия. Оба значения относятся к сфере лимитативно-
сти (кумулятивность связана с взаимодействием лимитативности и
кратности). Ср. также совмещение значения совершенного вида с
разными типами предельности, связанными с такими способами действия,
как начинательный (запигцать), делимитативный (посидеть), финитив-
ный (отшуметь). Таким образом, если разные компоненты
грамматической категории находятся в отношениях взаимоисключения, то
компоненты ФСП могут находиться в отношениях взаимного дополнения.
Указанные различия в отношениях между компонентами
грамматической категории и компонентами ФСП — это различия в структуре
рассматриваемых единств, характеризующие их как разные типы систем.
В отличие от грамматических категорий, ФСП характеризуются
отсутствием целостности и однородности в плане выражения и возможностью
таких проявлений многоаспектности плана содержания, которые
позволяют говорить лишь об относительной (ограниченной) целостности.
Вместе с тем нет оснований для того, чтобы рассматривать ФСП
лишь в аспекте «системной ущербности». Необходимо обратить
внимание на те системные признаки ФСП, которые можно охарактеризовать
как «сильные». Мы имеем в виду прежде всего функциональную
полноту поля. ФСП охватывает всю сферу функций, базирующих-
Построение грамматики
311
ся на определенной семантической категории. Так, поле темпорально-
сти в русском языке интегрирует все элементы темпоральной семантики
и все средства ее выражения, включая и те отношения, которые
находятся за пределами (полностью или частично) грамматических форм
времени. В русском языке таковы, в частности, отношения
близкого/отдаленного прошлого или будущего, выражаемые обстоятельствами типа
только что — давно; вот-вот, скоро, сейчас — нескоро, через много лет и т. п.
Выделяются два основных структурных типа ФСП: 1)
моноцентрический и 2) полицентрический.
Моноцентрический тип структуры ФСП наиболее четко
представлен полями, в центре которых находится определенная
грамматическая категория, концентрирующая в целостной системе наиболее
специализированное и наиболее регулярное выражение данного круга
функций. Ср. отношения «вид глагола и аспектуальность», «глагольное
время и темпоральность», «наклонение и объективная модальность»,
«лицо и персональность», «залог и залоговость». Полицентрическими
являются такие поля, как таксис, качественность, количественность,
посессивность, локативность, бытийность.
Характеристика ФСП с точки зрения их структуры представляет
собой особый тип системно-структурного анализа в сфере грамматики.
Структура ФСП определяется на основе выделения разновидностей
рассматриваемых функций и соответствующих разновидностей
грамматических конструкций (ср. функции и структуры атрибутивной и
предикативной качественности [ТФГ 1996 а: 5—7], дискретной и
недискретной бытийности [ТФГ 1996 б: 52—53], предикативной и
атрибутивной посессивности [Там же: 99—100]).
Рассмотрим более подробно вопрос о полицентрической
структуре поля качественности. Говоря о качественности,
мы имеем в виду, с одной стороны, семантическую категорию,
представляющую собой языковую интерпретацию мыслительной категории
качества как «видового отличия сущности» (по Аристотелю), а с другой —
базирующееся на данной семантической категории ФСП, представляющее
собой группировку разноуровневых средств данного языка,
взаимодействующих на основе общности квалитативных функций.
Качественность в русском языке (и, разумеется, не только в нем)
относится к числу ФСП полицентрического типа. Для данного поля
характерно расщепление на два центра — атрибутивный и
предикативный.
312 Грамматика функционально-семантических полей и категориальных ситуаций
В русском языке атрибутивный центр качественности представлен
конструкциями с полными прилагательными и причастиями в роли
определения. Периферийное положение при этом центре занимают
конструкции с несогласованным определением {Вошел юноша невысокого
роста и т. п.).
Предикативный центр представляют конструкции а) с краткими и
полными прилагательными {Он умен; Он умный), б) с именным
сказуемым типа Сын — отличник. Относительно периферийное положение
занимают конструкции с краткими страдательными причастиями с
ослабленной или устраненной глагольностью {Он болен; Я расстроен; в
подобных случаях качественность сопряжена со статальностью). К
«дальней периферии» предикативной качественности относятся глагольные
конструкции, в семантике которых содержится признак квалитативно-
сти. Квалитативная семантика в данном случае всегда сопряжена с
неквалитативными функциями предикации. Таковы, в частности,
глагольные конструкции с узуально-квалитативной семантикой,
например: Музыка облагораживает людей. В подобных случаях возможны
комментарии типа «таково свойство музыки». Ср. также конструкции, в
которых качественность сопряжена с перфектностыо: С тех пор как не
видел его князь Андрей, Кутузов еще потолстел, обрюзг и оплыл жиром
(Л. Толстой. Война и мир).
Предикативная качественность {Сестра больна и т. п.) дискретна:
обозначаемый признак приписывается его носителю, представляя
собой основное содержание акта предикации. Связь между признаком и
его носителем устанавливается лишь в результате этого акта.
Раздельное приводится в связь, но никогда не сливается в единое целое: этому
препятствует дискретное представление предиката по отношению
к субъекту. Иной характер имеет атрибутивная качественность.
Дискретность в данном случае не столь явно выражена. Она сохраняется
лишь постольку, поскольку данный признак может сочетаться не
только с данной субстанцией, но и с другими характеризуемыми объектами
(ср. высокий человек, высокий дуб и т. п.). В целом же функция номинации
объединяет признак и его носителя в составе сложного комплекса —
названия некоторого объекта вместе с приписываемым ему признаком.
Возможно и полное слияние признака с его носителем, о чем
свидетельствуют образования типа красавищ, озорник и т. п. Итак, если
предикация определяет дискретность предицируемого качественного
признака, то номинация обусловливает меньшую степень дискретности
Построение грамматики
313
качественной характеристики или отсутствие дискретности, поскольку
определение объединяется с определяемым в составе называемого.
Между рассматриваемыми типами качественности возможны
связи, реализующиеся в высказывании. Так, в случаях типа Умный человек
так не скажет ('Если человек умен, то...') атрибутивная качественность
сочетается со «скрытой предикацией» выражаемого признака.
Таким образом отношения между атрибутивной и предикативной
качественностью не сводятся к различию между синтаксическими
функциями атрибута и предиката. Этими функциями обусловливаются
различия в самом языковом содержании качественности в ее
отношении к характеризуемому объекту.
Возникает вопрос о том, как соотносятся категории качественности
и компаративности. Представляется возможным включение
компаративное™ в сферу качественности. В связи с этим необходимо
интерпретировать качественность не как «простое» поле, а как поле
сложное. Речь может идти о функционально-семантической сфере,
объединяющей «собственно качественность», или «основную качественность»
(без категориального признака степени качества) и компаративность,
т. е. качественность с указанным категориальным признаком. Заметим,
что компаративость, как и «основная качественность», может быть
атрибутивной и предикативной.
Семантика компаративности представляет собой синтез категорий
качественности и количественносги. Учитывая пересечение этих
категорий, мы все же относим компаративность к сфере качественности,
поскольку квантитативный элемент меры (степени) накладывается на
квалитативную основу, причем результат взаимодействия указанных
признаков — это именно качество: количественный элемент меры (степени)
по отношению к определенному («исходному») качеству порождает новое
качество (ср. более сильный, самый сильный — по отношению к сильный).
Возможно и другое решение: компаративность может быть
истолкована как самостоятельное поле, которое занимает срединное
положение между полями качественности и количественносги (пересекаясь с
тем и другим). При определенных целях исследования, особенно в тех
случаях, когда компаративность является специальным и
единственным предметом анализа, рассмотрение этого предмета как особого
ФСП может быть наиболее целесообразным (из работ последнего
времени, посвященных проблеме степеней сравнения качества, см. [ТФГ
1996 а: 107—160; Воротников 1998; 2000; 2001; Норман 2001]).
314 Грамматика функционально-семантических полей и категориальных ситуаций
Рассмотрим еще один пример ФСП с полицентрической
структурой — поле количественности. Количественность трактуется
нами, с одной стороны, как семантическая категория, представляющая
собой языковую интерпретацию мыслительной категории количества,
а с другой — как базирующееся на данной семантической категории
ФСП, представляющее собой группировку разноуровневых средств
данного языка, взаимодействующих на основе общности
квантитативных функций. Количественность в русском языке (и во многих других),
как и качественность, относится к числу ФСП полицентрического типа.
Данное поле опирается, с одной стороны, на грамматическую
категорию числа (прежде всего имен существительных), а с другой — на
имена числительные, количественно-именные сочетания, адъективные
и адвербиальные показатели квантитативных отношений; наконец,
особый тип количественности представлен в сфере глагольных
предикатов (см. [ТФГ 1987: 98—152; ТФГ 1996 а: 161—245]).
В совокупности средств выражения количественных отношений
есть определенная иерархия. По признаку наибольшей специализации
языковых средств для выражения квантитативных функций на
передний план выдвигаются формы числа и количественно-именные
сочетания, включающие числительные (два стола и т. п.). Четкую грань между
центральными и периферийными элементами ФСП в данном случае
(как и в большинстве других) установить трудно. Ср., например,
количественно-именные сочетания типа много уроков, мало времени,
которые могут рассматриваться и как примыкающие к «вершинным»
компонентам поля количественности, и как непосредственно относящиеся
к числу наболее специализированных средств выражения
квантитативных отношений.
Важно подчеркнуть множественность и неоднородность
рассматриваемых языковых средств. Они не образуют единого соотношения
исходной грамматической подсистемы и ее среды — налицо несколько
подсистем при разнообразных комбинациях и пересечениях с
элементами среды. Так, по отношению к грамматической категории числа
имен существительных элементами среды, во взаимодействии с
которой субстантивные формы числа функционируют и реализуют свое
системно-категориальное значение, являются и формы числа глаголов
и прилагательных, и числительные, с которыми сочетаются имена
существительные, и любые другие языковые средства, которые
взаимодействуют с субстантивными формами числа и влияют на реализацию
Построение грамматики
315
их значений (ср., например, показатели дистрибутивно-суммарного
способа действия глаголов типа побросать, повыскакивать,
сочетающихся лишь с множественным числом объекта — побросали тетради — или
субъекта — все повыскакивали,,, и т. п.). Вместе с тем каждое из таких
языковых средств, как имена числительные, глаголы дистрибутивно-
суммарного способа действия и т. п., может трактоваться как исходный
системный объект; соответственно, меняется состав элементов среды,
меняются роли языковых средств. Например, формы числа имен
существительных могут оказаться в роли среды по отношению к
числительным, рассматриваемым как элементы исходной подсистемы. Такие
отношения характерны для полицентрических полей. В этой
множественности, неоднозначности и многоаспектности соотношений
различных центральных и различных периферийных элементов ФСП,
выступающих в «переменных ролях» системы и среды, выявляется
специфика ФСП полицентрического типа (см. анализ поля таксиса [Бон-
дарко 1984: 70—98; ТФГ 1987: 234—319]), полей бытийности и посес-
сивности [ТФГ 1996 б: 52—137]). Полицентрическая структура поля
таксиса (компонентами этой структуры являются сферы зависимого и
независимого таксиса) рассматривается в последующем изложении.
Для рассматриваемой модели функциональной грамматики
существенное значение имеет анализ системных связей изучаемых
полей. Могут быть выделены следующие группировки ФСП:
1 ) ФСП с предикативным ядром: аспектуальность,
временная локализованность, таксис, темпоральность, модальность; персо-
нальность, залоговосгь;
2) ФСП с субъектно-объектным ядром: субъектность, объ-
ектность, коммуникативная перспектива высказывания,
определенность/ неопределенность;
3) ФСП с качественио-количественнымядром —
качественность, количественность;
4) ФСП с предикативно-обстоятельственным ядром — ло-
кативность, бытийность, посессивность, обусловленность (комплекс
полей условия, причины, цели, следствия и уступительное™).
Системные связи ФСП многомерны. Множественность признаков, на
основе которых выделяются группировки полей, в части случаев является
причиной того, что оказываются возможными разные решения вопроса о
том, к какой группировке ФСП должно быть отнесено данное поле. С этим
связаны отдельные коррективы, внесенные нами в первоначальный план
316 Грамматика функциональносемантических полей и категориальных ситуаций
описания системы ФСП, намеченный в первом томе серии
коллективных трудов «Теория функциональной грамматики» [ТФГ 1987]. Речь
идет о том, к какой группировке ФСП следует отнести поля бытийности
и посессивности.
Поля локативности, бытийности, посессивности и обусловленности
образуют группировку ФСП, ядро которой можно определить как
предикативно-обстоятельственное (данная интерпретация системных
отношений между ФСП представлена в [ТФГ 1996 б]). Соотношение
предикативной основы высказывания и его обстоятельственных компонентов,
доминирующее в ФСП локативности и обусловленности, так или иначе
проявляется и в ФСП бытийности (например: На свете существует
справедливость) и посессивности (ср. конструкции типа У них есть все).
Во всех ФСП, относящихся к данной группировке, доминирует
предикативный элемент. Предикат играет базисную роль в языковом
представлении пространственных отношений. Предикативна по своей
природе дискретная бытийносгь, выраженная в предикате
существования; так или иначе связана с семантикой предикативности и
недискретная бытийносгь (ср. предложения типа Ночь), хотя в данном случае
членение «субъект—предикат» не получает эксплицитного выражения.
Предикативной структурой характеризуется один из двух основных
типов посессивности (предикативная посессивность, представленная в
конструкциях с быть и иметь). На предикативных отношениях
строится прототипическое выражение семантики обусловленности. Все это и
дает основания для того, чтобы говорить о группировке ФСП с
предикативно-обстоятельственным ядром (ср. акцент лишь на
обстоятельственных отношениях в характеристике полей локативности и
обусловленности, данной в первоначальном варианте схемы ФСП [ТФГ 1987:
32]; этот вариант существенно корректируется в [ТФГ 1996 б] (см.
анализ группировки полей обусловленности в разделе коллективной
монографии, написанном В. Б. Евтюхиным [Евтюхин 1996]; см. также [Ев-
тюхин 1997; 2001]; ср. [Гусман Тирадо 2001]).
Первоначально поле бытийности мы относили к группировке ФСП с
предикативным ядром, рассматривая это поле в составе комплекса,
включающего темпоральность и модальность [ТФГ 1987: 3, 31—32].
Однако впоследствии исследование рассматриваемых ФСП привело к
выводу о необходимости придать должное значение тому факту, что по
отношению к безусловному и бесспорному комплексу «темпоральность —
модальность» бытийносгь занимала бы обособленное положение. Вместе
Построение грамматики
317
с тем было обращено внимание на связи бытийности с локативностью
и посессивностью (см. [Селиверстова 1982]). Отсюда вытекает
целесообразность отделения бытийности от темпорально-модального
комплекса и включения ее в ту группировку ФСП, в которую входят лока-
тивность и посессивность (см. [Воейкова 1996]).
Как уже было сказано выше, коррективы коснулись и посессивности.
Ранее предполагалось рассмотрение этого поля вместе с ФСП
качественности и количественное™ в составе группировки ФСП с
качественно-количественным ядром. Но и в первоначальном плане отмечалось, что
посессивность лишь примыкает к данной группировке, тяготея, с одной
стороны, к атрибутивным отношениям, а с другой — к отношениям
предикативным [ТФГ 1987: 32]. При подготовке последнего тома «Теории
функциональной грамматики» были приняты во внимание
предикативные отношения, играющие в сфере посессивности не менее
существенную роль, чем отношения атрибутивные. На этом основании
посессивность была соотнесена с теми полями (локативностью и бытийностыо),
взаимосвязи которых не вызывают никаких сомнений (из работ
последнего времени о посессивности см. [Рахилина 2001]).
Итак, начав в первом томе серии «Теория функциональной
грамматики» с анализа ФСП, характеризующихся предикативной доминантой,
мы в последнем томе вновь возвратились к предикативному компоненту
изучаемых отношений. Это закономерно: предикативная основа в той
или иной форме (либо как ядро, доминанта, либо как один из
компонентов анализируемой семантики и средств ее формального выражения)
представлена во всех изучаемых группировках ФСП, что отражает
определяющую роль предиката в семантической структуре предложения.
Таким образом, вполне оправданной оказалась своего рода «рамочная
конструкция» в соотношении предикативного начала данной серии
монографий и ее обстоятельственно-предикативного завершения.
Сказанное выше лишний раз свидетельствует о сложности и
многомерности проблемы системных связей семантических категорий в их
языковом представлении (ср. интерпретацию системы смысловых
категорий в кн. [Шведова, Белоусова 1995]).
В настоящее время теория поля в сфере функциональной
грамматики развивается во взаимодействии с широко распространенными
направлениями современных лингвистических исследований. Особое
внимание обращается на возможности интеграции системно-структурных и
коммуникативных аспектов данной проблематики (см. [Проблемы
318 Грамматика функциональносемантических полей и категориальных ситуаций
функциональной грамматики... 2000]). Проводятся исследования, в
которых проблемы функциональной грамматики оказываются
сопряженными с проблемами лингвистики текста (см. там же). Разрабатываются
направления анализа, в которых изучение категорий функциональной
грамматики связывается с понятиями и терминами когнитивной
лингвистики (см. [Петрухина 2000]). В рамках функциональной грамматики
развивается теория инвариантов и прототипов (эти проблемы
рассматриваются, в частности, в готовящейся к печати коллективной
монографии «Проблемы функциональной грамматики: Семантическая
инвариантность/вариативность»). Обсуждается соотношение различных
аспектов теории поля, в частности нашедших отражение в понятиях
полевой структуры и структуры ФСП (см. [Адмони 1964; 1988; Павлов 1996;
1998; 2001; Шубик 1989]). Анализируются взаимосвязи семантической
структуры ФСП и структуры высказывания (см. [Gladrow 2000]).
Понятие «поле» в сфере грамматики, в частности в интерпретации,
близкой к излагаемой концепции, используется в ряде учебных
пособий (см. [Russisch im Spiegel des Deutschen 1989; Buscha, Freudenberg-
Findeisen u. a. 1998; Всеволодова 2000; Парменова 2000]).
В дальнейшей перспективе развития теории поля в грамматике
особенно существенным представляется детальное обоснование
критериев установления признаков, на основе которых определяется тип
структуры поля, соотношение центральных и периферийных
компонентов. Необходима специальная разработка методов анализа
пересечений исследуемых полей.
Глава 2
Категориальные ситуации
Постановка вопроса
Одним из основных понятий, на которых строится
рассматриваемая модель функциональной грамматики, наряду с ФСП, является
«категориальная ситуация». Как уже было отмечено выше,
категориальная ситуация (КС) трактуется нами как типовая
содержательная структура, а) представляющая собой один из аспектов передаваемой
высказыванием общей сигнификативной (семантической) ситуации;
б) базирующаяся на определенной семантической категории и
соответствующем функционально-семантическом поле; в) интерпретируемая как
родовое понятие, по отношению к которому аспектуальные,
темпоральные и другие подобные ситуации являются понятиями видовыми.
КС — содержательная структура, не прикрепленная «жестко»
лишь к какой-то одной грамматической форме. Она связана с
различными элементами высказывания, с высказыванием в целом. В этом
смысле рассматриваемые ситуации представляют собой
категориальные характеристики высказывания. Аспектуальные,
темпоральные, модальные и другие категориальные ситуации —
понятия, близкие к тому, что называют аспектуальной, темпоральной,
модальной характеристикой высказывания.
Поскольку анализируемые ситуации всегда представлены в
высказывании, т. е. выступают в речевой реализации предложения или сложного
синтаксического целого, они заключают в своей структуре
предикацию. Связь с предикацией — один из постоянных признаков КС.
Особый аспект описания модальных, темпоральных, персональных
и других КС заключается в их соотнесении с категориальными
характеристиками текста как целого (ср. нарративные тексты, тексты с
доминантой узуальности, императивности, отнесенности ситуаций к 1-му
или 3-му лицу, активности или пассивности и т. п.).
Итак, рассматриваемые ситуации а) репрезентируют в
высказывании семантическую категорию, лежащую в основе определенного ФСП;
320 Грамматика функциональноч:емантических полей и категориальных ситуаций
б) выступая в том или ином конкретно-речевом варианте в
высказывании, представляют собой один из аспектов выражаемой им общей
сигнификативной ситуации (отражающей денотативную ситуацию);
в) заключают в своей структуре предикацию (то или иное проявление
связи с предикацией); г) в своем выражении опираются на элементы
разных языковых уровней, представленные и взаимодействующие в
высказывании.
Теория категориальных ситуаций представляет собой
продолжение и развитие теории функционально-семантического поля. Когда
речь идет о ФСП, о его компонентах и связях между ними, о структуре
поля, то имеется в виду поле в абстрактном парадигматическом
пространстве языковой системы. Что же касается КС, то это понятие
ориентировано на реализацию элементов данного поля в речи, в
высказывании, на закономерности и типы функционирования
рассматриваемых языковых единиц. Таким понятием, связывающим поле в системе
языка с элементами данного поля в высказывании, с передаваемой
высказыванием ситуацией, и является КС (см. [Бондарко 1983 а; 1983 б;
1984; 1987 а; 1999]). Это понятие широко используется в шеститомной
серии «Теория функциональной грамматики» (1987—1996).
Значимость понятия КС в рассматриваемой модели
функциональной грамматики не менее существенна, чем роль понятия ФСП. Если
определенная система ФСП детерминирует строение этой модели, ее
структуру, а описание каждого ФСП дает представление о
парадигматической системе разноуровневых языковых средств, служащих для
выражения вариантов определенной семантической категории в
исследуемом языке, то КС, представленные в многоступенчатой системе
вариативности, отражают репрезентацию семантических категорий в
речи. В конкретных исследованиях основным предметом анализа
являются именно КС. Собирая и анализируя высказывания, в которых
заключен тот или иной комплекс КС (например, тендентивно-предель-
ных и нетендентивно-предельных, статальных, реляционных и других
аспектуальных ситуаций, а также ситуаций модальных, персональных,
квалитативных, локативных, бытийных, посессивных и т. п.),
исследователь стремится отразить существенные признаки семантических
категорий в многообразии вариантов, представленных в речи.
Анализ типов, разновидностей и вариантов КС как категориальных
характеристик высказывания непосредственно связан с вопросом о том,
как выразить те или иные оттенки побуждения, желания, временных,
Категориальные ситуации
321
пространственных отношений, семантики качества, количества, посес-
сивности, условия, причины, цели и т. д. Тем самым данный тип
анализа оказывается тесно связанным с моделированием речевой
деятельности говорящего и с практикой изучения языков.
Самый термин «категориальная ситуация» необычен. Он нарушает
привычные ассоциации, относящие ситуации к объективной
действительности, а категории — к мышлению и языку. Однако использование
этого термина оправдано, с нашей точки зрения, тем, что он отражает
производность стоящего за ним понятия, с одной стороны, от
семантической категории, лежащей в основе определенного ФСП данного
языка, а с другой — от той «общей ситуации», которая представляет
собой содержание данного высказывания. Важно и то, что этот термин
способен обозначать родовое понятие по отношению к видовым
понятиям локативной, каузальной, кондициональной и других подобных
ситуаций, связанных с отдельными семантическими категориями.
Конкретно-речевой вариант КС, выражаемый в высказывании,
отражает определенную денотативную ситуацию, однако
рассматриваемые ситуации (как общие, так и категориальные) являются
сигнификативными, семантическими.
Состав КС определяется системой ФСП данного языка.
Соотношение понятий ФСП и КС находит отражение в следующей схеме их
описания: а) общая характеристика ФСП (определение семантики поля; его
компоненты: структура ФСП — центр и периферия, иерархия
компонентов, тип ФСП; семантические признаки в составе поля, их иерархия,
семантическая доминанта поля); б) описание КС, относящихся к данному
полю (основные типы КС, их разновидности и варианты).
Поясним, что имеется в виду, когда отмечается, что КС базируется
на определенной семантической категории и соответствующем ФСП.
Речь идет, во-первых, о том, что элементы данной содержательной
структуры (данной КС) репрезентируют в высказывании тот или иной
вариант семантической категории, лежащей в основе данного поля, —
категории аспектуальности, темпоральности, таксиса и т. п. Во-вторых,
имеется в виду, что средства выражения рассматриваемой
содержательной структуры репрезентируют в высказывании определенную
часть языковых средств, охватываемых данным ФСП. Поле как
двустороннее содержательно-формальное единство, относящееся к
системе данного языка, репрезентируется в высказывании теми или иными
элементами плана содержания и плана выражения.
21 —1959
322 Грамматика функционально-семантических полей и категориальных ситуаций
В понятии КС могут быть выделены два аспекта: универсаль-
н о-п онятийный и конкретн о-я зыковой. КС в первом
аспекте — понятие, относящееся к области универсальных инвариантов. Речь
идет о типовых ситуациях, базирующихся на понятийных полях.
Семантика КС трактуется в отвлечении от особенностей языковой
семантической интерпретации, связанной со спецификой строя отдельных языков.
В принципе возможны гипотетические построения системы аспектуаль-
ных, темпоральных, таксисных и т. п. типовых ситуаций, рассчитанные
на потенциальные приложения к неограниченному числу языков
различного строя. Заметим, что такие построения, универсальные по
замыслу, фактически являются результатом обобщения фактов определенного
круга учитываемых исследователем языков; при их приложении к
другим языкам они неизбежно модифицируются и уточняются. Все это,
однако, отнюдь не снимает значимости типологии КС, стремящейся к
универсальности. Мы имеем здесь дело со своего рода рабочей гипотезой,
необходимой в типологических и сопоставительных исследованиях.
Типовые ситуации заключают в себе ориентацию на определенные
денотативные отношения. Ср., например, отмеченные уже Э. Кошми-
дером (применительно к польскому языку) ситуации типа
«длительность (фон) — наступление факта», в частности «что-то происходило,
когда что-то произошло» ([Кошмидер 1962 а: 145—151]; см. также [Comrie
1976: 3]). Вместе с тем в отражении одной и той же денотативной
ситуации в разных языках (да и в одном языке) могут проявляться
существенные различия в избирательности, в выделении и интерпретации
признаков отражаемых предметных отношений (см. [Гак 1973: 366—
372; 1998: 243—268]).
КС, выделяемые в анализируемых высказываниях в составе общих
ситуаций, выступают в определенном конкретно-языковом
воплощении, которое касается не только средств формального выражения, но и
некоторых аспектов содержания. В КС заключено семантическое
содержание, прошедшее сквозь призму данного языка. Предлагаемое
разграничение конкретно-языкового и универсально-понятийного
аспектов понятия КС связано с проводимой нами дифференциацией
таких понятий, как значение и смысл, план содержания текста
высказывания и речевой смысл. Говоря о КС, мы имеем в виду типовые
содержательные структуры и их варианты, включающие смысловую
(понятийную) основу содержания и его конкретно-языковую семантическую
интерпретацию.
Категориальные ситуации
323
Из сказанного выше вытекает возможность и целесообразность
использования понятия КС в типологических и
сопоставительных исследованиях. Основанием для сравнения могут быть
универсально-понятийные аспекты КС (с опорой на отражаемые
денотативные ситуации). При анализе важно определить различия как в
средствах формального выражения, так и в языковой семантической
интерпретации изучаемых содержательных структур. Существует
возможность использования понятия КС в теории перевода (см. об этом
[Шадрин 2001]).
При изучении КС в рамках определенного поля важным
элементом анализа является сопоставление семантической вариативности тех
признаков КС, которые рассматриваются как инварианты.
Инвариантность/вариативность в сочетании с прототипиче-
ским подходом к анализу вариантов данной типовой ситуации —
принцип, который, на наш взгляд, играет важнейшую роль в
лингвистическом описании КС (см., в частности, характеристику типов и
разновидностей КС при рассмотрении в V части этой книги полей
аспектуальности, временной локализованное™, темпоральности и таксиса; см.
также описание типовых категориальных ситуаций в их многоступенчатой
вариативности в работах [Бондарко 1983 а; 1983 б; 1984; ТФГ 1987]).
В КС выделяются а) системно-категориальная основа данной
ситуации (аспектуальной, модальной, бытийной, посессивной, локативной и
т. п.) и б) все те элементы окружения определенной формы или
конструкции, которые взаимодействуют с ее системно-категориальным
значением, участвуя в формировании семантических комплексов,
выражаемых в речи. При рассмотрении варианта той или иной КС,
представленного в высказывании, мы имеем дело с речевой средой.
Функциональные варианты семантических категорий (например,
процессносгь как один из вариантов аспектуальности, одновременность
как вариант таксиса) составляют содержание тех или иных
категориальных характеристик высказывания — аспектуальных, темпоральных,
таксисных, локативных (категориальных аспектов «общей ситуации»,
передаваемой данным высказыванием). На этой основе проводится
анализ функций единиц языковой системы и закономерностей
функционирования этих единиц во взаимодействии с их окружением (средой).
Исследование и описание КС в системе их вариативности
базируется на синтезе направлений «от семантики к формальным средствам ее
выражения» и «от формальных средств к семантике». Исходным для
21*
324 Грамматика функционально-семантических полей и категориальных ситуаций
выделения и определения предмета анализа — типовых ситуаций с
определенным категориальным содержанием (темпоральным,
каузальным, локативным и т. д.) — является первое из указанных направлений
(следует, однако, иметь в виду, что само выделение семантических
категорий, лежащих в основе рассматриваемых ФСП, нельзя считать
независимым от языковых категорий и форм). В этом же направлении (как
основном) осуществляется исследование субкатегоризации типовых
ситуаций, системы их содержательного варьирования. Вместе с тем
необходимым и существенным является анализ, базирующийся на
формальных средствах. Когда в рамках передаваемой высказыванием общей
сигнификативной (семантической) ситуации выделяется тот или иной
категориальный аспект, то сама эта операция связана с опорой на
определенные формальные средства. Каждый вариант той или иной КС
характеризуется не только семантически, но и формально:
необходимым элементом анализа является соотнесение КС как определенной
содержательной структуры со структурой плана выражения. Например,
аспектуально-таксисная ситуация типа «длительность — наступление
факта» реализуется в русском языке в таких вариантах, как а)
«длительность — неожиданное наступление факта»; б) «длительность —
сменяющее ее наступление факта» (без элемента внезапности); в)
«желание, готовность осуществить действие — наступление факта,
препятствующего его осуществлению» (данный вариант включает не только ас-
пектуальные и таксисные, но и модальные элементы); г) «длительность—
наступление факта в один из ее моментов»; д) «длительность —
завершающее ее наступление факта»; е) «длительность — наступление
факта как ее предел». Каждый из этих вариантов характеризуется
соотнесенностью с определенным комплексом формальных структур,
образуемых прежде всего формами совершенного (СВ) и несовершенного
вида (НСВ). Так, вариант (а) выражается структурами НСВ — (и) вдруг
СВ, НСВ — как вдруг СВ и т. п., вариант (в) выражается структурами
хотел (было)... — но (или как вдруг) СВ, уже готовился... — но СВ, уже со-
бирался... — как вдруг СВ и т. п., вариант (е) — структурами НСВ — (до тех
пор) пока не СВ и т. п. (см. [Бондарко 1971 б: 190—192]). Опора на
разнообразные (грамматические, лексические, комбинированные) языковые
средства высказывания — важнейший фактор объективации анализа КС.
Существенным свойством системы ФСП являются их пересечения,
затрагивающие как поля внутри определенной группировки (ср.
пересечения полей аспектуальности, темпоральности и таксиса), так и поля,
Категориальные ситуации
325
относящиеся к разным группировкам (ср. взаимные связи аспектуаль-
ности и количественности). Пересечения ФСП находят соответствие в
сопряженных КС, выступающих в составе комплексных
ситуаций — аспектуально-темпоральных, аспектуально-таксисных, ас-
пектуально-квантитативных, экзистенциально-локативных,
экзистенциально-посессивных и т. п.
Следует подчеркнуть значимость исследования сопряженных КС.
Это понятие, сопоставимое с понятием сопряженных грамматических
категорий (см. [Ярцева 1975: 15—16]), направлено на изучение
реализующегося в речи взаимодействия ФСП. Иначе говоря, понятие
сопряженных КС должно служить специальному исследованию
взаимодействия семантических категорий на уровне высказывания.
Наличие в общей ситуации, передаваемой высказыванием, целого
комплекса аспектов, из которых одни связаны друг с другом, а другие
являются в той или иной степени изолированными, — это
объективный факт, т. е. явление, относящееся к области речевой и языковой
онтологии. Не только выражаемые в данном высказывании элементы
семантического содержания, но и формальные средства его выражения
представляют собой объективную основу вычленения в общей
ситуации ряда отдельных аспектов, связанных с той или иной семантической
категорией и с элементами базирующегося на ее основе ФСП.
Доминирующие ситуации
Как уже было отмечено выше, выражаемая высказыванием
сигнификативная (семантическая) ситуация, называемая нами «общей» (для
того чтобы отличить ее от КС), заключает в себе определенный
комплекс КС (каких именно — это зависит от содержания данного
высказывания и формальных средств его выражения).
Среди КС, совмещенных в составе передаваемой высказыванием
общей сигнификативной ситуации, выделяется доминирующая КС —
наиболее существенный и актуальный элемент из числа семантических
элементов, формирующих смысл высказывания. Остальные
семантические элементы составляют «фон». Они могут быть необходимым
условием реализации доминирующей КС, но в иерархии актуализируемых
элементов содержания высказывания их роль относительно
второстепенна, вторична.
326 Грамматика функционально-семантических полей и категориальных ситуаций
В следующих высказываниях доминирующей является
экзистенциальная ситуация: а) в варианте «принципиальноесуществование/
несуществование определенной категории субстанций»: Шарафутди-
нов. Католикосы не бывают! К о ел и. ...Неосведомленность ваша...
Католикосы тоже бывают (В. Панова. Метелица); б) в варианте
«противопоставленных существований»: Есть люди, которые бытуют в нашей жизни
всерьез, и есть бытующие нарочно (Л. Гинзбург. Старое и новое); Тынянов
говорил, что бывают исследования, которые при правильном наблюдении
фактов приводят к неправильным результатам, — и бывают такие,
которые при неправильном наблюдении фактов приводят к правильным
результатам (Там же). И в этих высказываниях основанием для выделения
доминирующей КС являются конкретные языковые средства,
подчеркивающие ядерную роль именно данного элемента в
передаваемом содержании (бывают...—не бывают...; есть...—и есть...;
бывают... — и бывают); ср. также вариант в): «наличие/отсутствие данной
субстанции в сфере наблюдения воспринимающего субъекта (в данный
момент, в определенном пространстве)»: В доме было тихо. — Есть
кто?— крикнул я (Д. Гранин. Обратный билет); Алексей заглянул с
подозрением в ягодные глаза Семена Ильича, нет ли там насмешки и подвоха...
Вроде нет (А. Рекемчук. Тридцать шесть и шесть).
В приведенных высказываниях выражены различные
категориальные семантические элементы — модальные, темпоральные,
персональные, локативные, элементы определенности/неопределенности
(индивидуализации/генерализации), но лишь один элемент является
ведущим, определяющим — экзистенциальный, и именно он конституирует
доминирующую экзистенциальную ситуацию. Она выступает как
содержательная микросистема, включающая определенные семантические
элементы и отношения между ними, в данном случае — элемент бытия,
существования в его предикативном отношении к бытующей
субстанции. Ряд других семантических признаков в содержании высказывания
взаимодействует с данной содержательной системой, обусловливая
конкретные признаки бытия и его отношения к бытующей субстанции.
Таковы признаки, относящиеся к сфере темпоральносги, временной лока-
лизованности/нелокализованносги (признак аспектуально-темпораль-
ный), локативности, индивидуализации/генерализации, утверждения/
отрицания, вопроса, интранзитивности и непредельности предиката
существования. Эти семантические признаки могут быть
интерпретированы как среда (ближайшая, т. е. микросреда) по отношению
Категориальные ситуации
327
к доминирующей экзистенциальной ситуации как исходной
содержательной системе. Другие категориальные элементы в содержании
высказываний данного типа, не участвующие непосредственно в
выражении бытийности, но образующие условия, в которых реализуется
это значение, представляют собой макросреду. Таковы, в частности,
семантические признаки индикативной модальности, персонально-
сти «3-го лица», непассивной залоговости.
В следующем высказывании доминирует квалитативная ситуация:
Крошечный это был человечек, вертлявый, курносый, кудрявый, с вечно
смеющимся младенческим лицом и мышиными глазками. Большой он был
балагур и потешник; всякую штуку умел смастерить, фейерверки пускал, змеи, во
все игры играл, стоя на лошади скакал, выше всех взлетал на качелях, даже
китайские тени умел представлять. Никто лучше его не забавлял детей — и сам
он с ними хоть целый день рад был возиться (И. Тургенев. Отрывки из
воспоминаний — своих и чужих). Другие («фоновые») категориальные
семантические элементы передаваемой этим высказыванием общей
ситуации подчинены доминирующей квалитативной ситуации, представляя
собой ее частные характеристики. Таковы следующие признаки:
темпоральная характеристика предицируемого качества, модальный признак
его реальности, признак бытия (существования) качества, персональный
признак его отнесенности к «3-му лицу», потенциально-узуальная
характеристика действий-качеств (всякую штуку умел смастерить и т. п.).
Категориальная доминанта высказывания может представлять
собой комплекс взаимосвязанных КС. В высказывании Приди
он на пять минут позже, я ничего не успел бы сделать в состав
доминирующего комплекса входят следующие КС: а) модальная (в варианте
ситуации предположения), б) сопряженная с ней кондициональная
ситуация (в составе комплексной ситуации гипотетического условия),
в) таксисная (в варианте сопоставления времени предполагаемого
действия — на пять минут позже — и подразумеваемого реального
действия, предшествующего предполагаемому, при последовательности
двух предполагаемых действий — приди... не успел бы), г) темпоральная
(промежуточная между доминирующей КС и ее окружением, в
варианте общей отнесенности предполагаемых действий к плану прошлого по
отношению к моменту речи: к этому же временному плану относятся
подразумеваемые реальные действия: на самом деле он пришел
раньше, и я что-то успел сделать). Эти связанные друг с другом КС
выступают на фоне других категориальных признаков, включенных в со-
328 Грамматика функционально-семантических полей и категориальных ситуаций
держание данного высказывания; таковы: а) персональный признак
сопоставления предполагаемых действий лица, о котором идет речь, и
говорящего; б) залоговый признак актива; в) аспектуальный признак
конкретных целостных фактов; г) признак определенности.
По-видимому, в форме КС целесообразно представлять лишь те
аспекты общей ситуации, которые относятся к ее доминанте. То же, что
составляет «фон» (среду), может рассматриваться как категориальные
семантические элементы и т. п. (см. анализ приведенных выше
примеров). Их ситуативная интерпретация не исключена, но в ней нет
особой необходимости (при данном типе анализа).
В тех случаях, когда в составе общей ситуации четко выделяется
доминирующая КС, лежащий в ее основе категориальный семантический
признак может соответствовать наименованию данного типа
высказываний. Таковы, например, высказывания бытийные
(экзистенциальные), статальные (со значением состояния), посессивные,
квалитативные, компаративные, кондициональные, каузальные, локативные и
т. п. Одни из этих наименований являются традиционными — ср.,
например, бытийные предложения, — другие нетрадиционны
(например, в грамматической традиции нет термина типа «предложения
состояния»), однако в принципе речь идет о явлениях одного порядка.
Терминология может быть различной. Важно, однако, подчеркнуть
суть дела: определенный категориальный семантический признак во
всех рассматриваемых случаях конституирует доминанту
содержательной структуры высказывания (предложения или сверхфразового
единства) и характеризует его содержательную специфику.
С точки зрения вычленимости доминирующей КС в составе общей
сигнификативной ситуации могут быть выделены два типа
высказываний: 1) высказывания с фокусированной общей ситуацией,
т. е. сильно центрированной, подчиненной доминирующей КС; 2)
высказывания, передающие нефокусированную общую
ситуацию, без явной ориентации на ту или иную КС в ее составе.
К первому типу относятся, например, высказывания с такими
доминирующими КС, как побудительная (Подождите!), оптативная
(Отдохнуть бы!), ситуация неизбежности (Ему не уйти от расплаты). Речь
идет о маркированных вариантах косвенной модальности, для которых
характерна тенденция к доминирующему положению в составе общей
ситуации фокусированного типа (что же касается нейтральной
модальности индикатива, то для нее характерна отнесенность к «фону»).
Категориальные ситуации
329
Ср. также выражение таких отношений, как посессивные (У вас есть
спички?), кондициональные (Если вы нам не поможете, мы погибли),
каузальные (Я здесь потому, что все так решили) и т. п. Во всех подобных
случаях содержательная структура высказывания однозначно
ориентирована на выражение доминирующей КС. Фокусированный тип
представлен и в тех случаях, когда может быть выделен
доминирующий комплекс КС, но в его составе четко выделяется
«вершинная» доминирующая ситуация. Например: .. .любви без рубцов и жертв не
бывает (Б. Пастернак. Охранная грамота). Перед нами общая ситуация
фокусированного типа, с доминирующей экзистенциальной КС, хотя к
доминирующему комплексу может быть отнесен ряд других КС. Все
они так или иначе характеризуют экзистенциальную КС (таковы КС
качественности, кондициональности, нелокализованности ситуации во
времени, негативности).
Нефокусированность характерна для высказываний
многоаспектной направленности, не содержащих конструкций, подчиняющих себе
всю семантическую структуру высказывания. Так, в высказывании Они
вдвоем ночью, пьяные, сломали замок и взяли оттуда первое, что попалось.
Их поймали. Они во всем сознались. Их посадили в тюрьму, где слесарь,
дожидаясь суда, умер (Л. Толстой. Воскресение) представлен целый ряд
категориальных семантических признаков, которые могли бы
рассматриваться как КС (таковы, в частности, аспектуальная ситуация комплекса
конкретных фактов, таксисная ситуация последовательности,
темпоральная ситуация отнесенности фактов к прошлому, модальная
ситуация реальности, персональная ситуация неопределенноличносги и
т. д.). Однако ни одна из этих КС не может быть однозначно
определена как доминирующая, ни одна не может быть признана единственным
фокусом общей ситуации.
Говоря о типах связей между КС, совмещенными в составе общей
ситуации, прежде всего следует выделить наиболее существенные и
постоянные категориальные связи, обусловленные взаимодействием тех
ФСП, на которых базируются компоненты, выступающие в составе
сопряженных КС (аспектуальнотемпоральных, аспектуально-таксисных,
модально-темпоральных и т. п.). Так, в высказывании Оттого, что мы
встали очень рано и потом ничего не делали, этот день казался очень
длинным, самым длинным в моей жизни (А. Чехов. Моя жизнь) каузальная
ситуация сопряжена с таксисной (причина предшествует следствию), что
отражает тесные связи полей каузальности и таксиса.
330 Грамматика функционально-семантических полей и категориальных ситуаций
Доминирующий категориальный компонент ситуации может
сочетаться с одним или несколькими дополнительными признаками,
репрезентирующими другие семантические категории. Например, в
высказывании Что посеешь, то и пожнешь компонент «временная нелока-
лизованность» в составе «общей ситуации», передаваемой
высказыванием, взаимодействует с элементами аспектуальности, темпоральности,
таксиса и персональности. В высказывании Дай мне трубку!
доминирующая императивная ситуация сочетается с дополнительными
элементами темпоральности, временной локализованности,
аспектуальности, персональности, субъектности и объектности.
Существующие истолкования ситуаций в сфере грамматики
Предлагаемая интерпретация категориальных ситуаций
представляет собой результат такого обобщения фактов и выводов
функционально-грамматических исследований, которое, конечно, предполагает
определенные предпосылки в лингвистической традиции и
современных теориях. Выше уже были упомянуты «ситуационные типы»
Э. Кошмидера, имеющие важное значение для исследования КС в
области аспектологии. Для целого ряда работ характерен акцент на
семантических сигнификативных ситуациях. Можно говорить об особом
семантическом направлении в исследовании ситуаций в грамматике.
Это направление четко определилось, в частности, в теории диатезы и
залога (см. [Холодович 1970: 4—15; 1979: 112—172; Храковский 1970:
27—30; 1974: 6—9; Сильницкий 1973: 373—391; Успенский 1977: 67—
70]). Разумеется, семантическая интерпретация ситуаций выходит
далеко за пределы теории диатезы и залога (ср. перечень участников
ситуаций на семантическом уровне в работе [Апресян 1969: 304], понятие
«семантической ситуации» в работе [Алисова 1971: 321]), понятие
«типовой ситуации» в кн. [Берниковская 2001].
В вычленении определенных аспектов «общей ситуации» есть
элемент отражения обозначаемых денотативных ситуаций. Денотативный
аспект ситуаций, выражаемых в высказываниях, отмечается
исследователями. Так, В. Г. Гак пишет: «Ситуация есть отрезок, часть отражаемой
в языке действительности, т. е. движущейся материи. В объективной
реальности человеческое сознание выделяет прежде всего устойчивые
элементы — материальные объекты — субстанции. Но взятый в отдельности
Категориальные ситуации
331
материальный объект не образует еще ситуации: о нем нельзя сказать,
что он существует. Ситуация образуется в результате координации
материальных объектов и их состояний» [Гак 1973: 359] (см. также [Гак
1998: 252]). «Когда говорящий желает что-либо сообщить другому, —
пишет Б. А. Серебренников, — он вычленяет какую-то часть ситуации,
так как единичный речевой акт не в состоянии описать всей ситуации в
целом, и строит элементарную языковую модель избранной им
естественной микроситуации. Он обязан прежде всего указать на
составляющие ее элементы... и выразить средствами языка связи между
этими предметами» [Серебренников 1970: 57].
Сама идея ситуации как факта языка (и речи) требует дальнейшего
развития в сторону последовательной ориентации на собственно
языковую семантику, на семантические категории в их языковом воплощении.
Именно этой категориально-языковой ориентацией и отличается наша
концепция, вычленяющая категориальные аспекты в передаваемой
высказыванием общей сигнификативной (семантической) ситуации и
связывающая их с функционально-семантическими полями данного языка.
Есть еще один аспект истолкования ситуаций, который нужно
выделить и подчеркнуть. Наше понимание ситуаций не имеет
специальной синтаксической ориентации в духе теории Л. Теньера. Оно не
связано с теорией актантов и партиципантов. Данное понимание ситуации
ориентируется на отношение всех категориальных элементов
содержания высказывания к любым формальным средствам, включая средства
как «явной», так и «скрытой» грамматики.
В ряде работ термин «ситуация» получает ту или иную
уточняющую характеристику, которая отражает связь рассматриваемых
ситуаций с определенной семантической областью. Так, упоминаются
«каузативная ситуация» [Сильницкий 1973: 381—390], «ситуации
отношения» [Гайсина 1981: 201]. Подобные употребления термина «ситуация»
отражают тот факт, что отдельные частные разновидности ситуаций,
рассматриваемых в аспекте той или иной семантической категории,
становятся элементом исследовательской практики. Те онтологические
явления семантики высказывания, которые стоят за этими пока еще
изолированными и не имеющими специальной теоретической
направленности употреблениями, требуют теоретического обобщения и
осмысления. В подобных употреблениях отражается объективно
существующая потребность в категориальной дифференциации и
специализации понятия ситуации в грамматике. Разумеется, при этом предполага-
332 Грамматика функционально-семантических полей и категориальных ситуаций
ется сохранение общих понятий денотативной и сигнификативной
ситуации, что связано с необходимостью четкого определения
соотношений между всеми этими компонентами системы ситуативных
понятий и терминов в грамматике.
Для разработки проблем, связанных с понятием КС, имеют
большое значение труды, в которых используется понятие ситуации в
грамматике в общем смысле, без специальной ориентации на изучение той
или иной категории (см., например, [Гак 1973; 1998: 243—263;
Серебренников 1970: 56—59]). Не менее существенны работы, в которых
термин «ситуация» вообще не употребляется, но по существу
содержится комплекс идей, стимулирующих поиск в данном направлении.
Сошлемся, в частности, на интерпретацию «различных линий или пластов
сообщения, одновременно передающихся от говорящего к
слушающему», «общей нагрузки» грамматических значений, «аккорда речевой
цепи» в работах В. Г. Адмони (см. [Адмони 1964: 40—47]).
Непосредственное отношение к рассматриваемой проблематике имеют и работы о
грамматических категориях предложения (высказывания). Таким
образом, понятие КС не находится в противоречии с предшествующим
опытом анализа грамматических единиц и категорий в их
функционировании. Напротив, на наш взгляд, излагаемая концепция в
известной степени интегрирует элементы этого опыта, продолжая традицию
функционально-грамматических исследований.
Анализ, базирующийся на понятии КС, является дополнительным
по отношению к анализу, основанному на таких традиционных
понятиях, как значение или функция грамматической формы. Значимость
этих понятий несомненна. Нет никаких оснований от них отказываться
в исследованиях и описаниях, ориентированных на изучение
грамматических форм и категорий. Вместе с тем «формоцентрический» анализ
должен быть дополнен исследованием семантических структур,
выражаемых различными средствами высказывания. Ср. соотношение
понятий «конкретно-процессное значение несовершенного вида» и
«процессная ситуация», «обобщенно-фактическое (общефактическое)
значение несовершенного вида» и «ситуация обобщенного факта» (см. анализ
языкового материала в кн. [Бондарко 1983 а: 116—200]).
Для этих целей и предназначено понятие КС. Использование
термина «частное значение грамматической формы» связано с
некоторыми ограничениями и трудностями. Грамматической форме при
такой терминологии приписывается то, что выражается не только ею.
Категориальные ситуации
333
Так, различия между частными значениями формы НСВ определяются
контекстом (ср.: Сейчас он сидит в соседней комнате и пишет письмо —
конкретно-процессное значение; Он часто мне пишет —
неограниченно-кратное; — Ты писал ему? — обобщенно-фактическое); между тем
указанная терминология может наталкивать на мысль, что эти
значения выражает сама по себе форма НСВ. В связи с этим приходится
вводить специальные дополнительные пояснения, отмечая, в частности,
что данное значение лишь условно приписывается только
грамматической форме, что в действительности в его выражении участвует не
только форма, но и контекст, что данная форма с ее грамматическим
значением является тем стержнем, который объединяет группирующиеся
вокруг него частные значения (см. [Бондарко 1971 а: 105, 1971 б: 9]).
И все же подобные пояснения не могут устранить той жесткой связи
между значением и формой (значение формы; значение, выражаемое
формой), которая может ассоциироваться с термином «частное
значение грамматической формы».
В некоторых случаях анализируемые частные значения
выражаются и при отсутствии в высказывании тех грамматических форм, с
которыми они связываются. Так, неограниченно-кратное значение, т. е.
значение не ограниченной пределом повторяемости, может быть
отнесено не к действию, выраженному глаголом, а к предикату, имеющему
неглагольное выражение, например: По вечерам в Ялте уже холодно
(А. Чехов. (Переписка»; Он всегда спокоен и т. п. В таких случаях
наглядно проявляются тесные связи подобных значений не только с
определенными грамматическими формами, но и с высказыванием в целом.
В связи с указанными соображениями мы предпочли при описании
употребления видов в «Русской грамматике» 1980 г. отказаться от
терминологии «частных видовых значений» и использовать
соотношение терминов «категориальное значение» и «типы употребления»
грамматической формы (см. [Русская грамматика 1980, т. 1: 604—613]).
Аналогичная терминология используется нами и при описании
употребления форм времени.
Заметим, что термин «типы употребления» также имеет некоторые
недостатки. Рассматриваемые в указанных разделах «Русской
грамматики» типы употребления форм вида и времени, как правило (все
выделенные типы употребления видов и большинство типов употребления
форм времени), характеризуются определенными семантическими
признаками, но в самом термине нет указания на значение, семантику.
334 Грамматика функционально-семантических полей и категориальных ситуаций
Недостатки термина «частные значения грамматических форм» не
должны быть поводом для отрицания самого подхода к изучению
выражаемых в высказывании значений со стороны грамматической
формы. «Формоцентрический» подход закономерен и в тех типах
исследования и описания, которые выходят за пределы грамматической
парадигматики и учитывают сложное взаимодействие содержания
форм и содержания контекста. Значимость категориальных оснований
грамматики не утрачивается при обращении к закономерности и
правилам функционирования грамматических единиц в окружении
контекста, в высказывании.
Осознание большей сложности как отношений между значениями
членов грамматической категории, так и отношений между значениями
категориальных форм и контекстом, а также лексикой — большей
сложности по сравнению со ставшей уже традиционной теорией общих и
частных значений — должно, на наш взгляд, вести не к отказу от
категориальных значений грамматических форм и от самих грамматических
категорий, а к более дифференцированному подходу к разным типам
содержательной структуры грамматических категорий и к разным типам
взаимодействия грамматической категории, лексики и контекста.
Степень нагруженности понятия КС при исследовании разных
ФСП и разных типов высказываний в рамках одного и того же поля
неодинакова. Коэффициент полезного действия этого понятия тем
выше, чем сложнее структура анализируемого содержания и выражения,
чем сильнее выражены не только парадигматические, но и
синтагматические элементы этой структуры, чем больше разнообразных
языковых средств вовлекается в данную структуру, чем сильнее выражено их
взаимодействие, чем полнее представлено участие высказывания в
целом в передаче рассматриваемого семантического содержания. Так, в
случаях типа Я налью вам чаю понятие темпоральной ситуации вряд ли
дает какие-либо дополнительные результаты, помимо тех, которые
достигаются при опоре на понятие значения или функции формы
времени. Иначе обстоит дело в тех случаях, когда выражается многоплановая
темпоральная структура, как в следующем примере: Я попробовал пред-
ставить, что останется у детей и внуков от моего мира. Многое исчезнет
навсегда. Вот они встретятся с внуками Калистратова и понятия не будут
иметь, что деды их дружили, вместе охотились, рыбачили. Они будут стоять
на этом берегу и знать не будут, что когда-то мы сидели здесь с Андрианом и
говорили о них (Д. Гранин. Обратный билет). Данная темпоральная
Категориальные ситуации
335
структура строится на основе соотношения следующих временных
планов: Т-1 — момент речи автора; Т-2 — план прошедшего времени
(описываемой поездки в Старую Руссу), являющегося точкой отсчета по
отношению к воображаемому будущему и вспоминаемому прошлому; Т-3 —
будущее с точки зрения Т-2; Т-4 — прошлое с точки зрения Т-2 и Т-1.
В подобных случаях понятие темпоральной ситуации становится
вполне адекватным природе объекта, так как предметом описания
действительно является темпоральная структура высказывания в целом. По-
видимому, не все ФСП допускают развернутую и последовательную
интерпретацию в виде системы КС. Так, вероятно, о квантитативных
ситуациях целесообразно говорить лишь в тех случаях, когда выражение
количественности так или иначе связано с предикацией и является
действительно квантитативной характеристикой высказывания, а не
отдельных его элементов.
В данной связи следует принять во внимание два фактора, которые
далеко не всегда согласуются друг с другом. С одной стороны, важное
значение имеет фактор системности, который требует единого подхода
к изучению ФСП в их проекции на высказывание, в частности единого
способа ситуативного представления всех ФСП и всех языковых
явлений в рамках данного поля (например, приложения понятия
темпоральной ситуации ко всем типам высказываний). С другой стороны,
существует упомянутый выше фактор неравномерной нагруженности,
неравноценной эвристической силы понятия КС. Фактор единого
системного подхода является основным. Следовательно, дальнейшие
поиски должны быть направлены на разработку такой методики анализа,
которая располагала бы возможными вариантами для разных типов
языкового материала, но обеспечивала бы при этом единство и
целостность общей системы анализа.
Возможны два направления исследования КС. Одно из них связано
прежде всего с изучением тех общих сигнификативных
(семантических) ситуаций, в пределах которых выделяются конкретно-речевые
варианты сосуществующих и взаимодействующих КС. Если брать за
основу эти общие ситуации, то их рассмотрение ведет от микроситуаций
к макроситуациям и от них к тексту в целом. Изучение развертывания
отдельных ситуаций, их сцеплений, анализ целых линий развития
общих и специализированных ситуаций — линий модальных,
темпоральных, персональных, локативных и т. п. — относятся к грамматике
текста. Возможно использование таких понятий, как «категориальная
336 Грамматика функционально-семантических полей и категориальных ситуаций
доминанта текста» (например, императивная, обобщенно-узуальная,
конкретно-повествовательная). Другое направление исследования КС
базируется на системе ФСП и лежащих в их основе семантических
категорий. Группировки полей и их пересечения служат исходным
пунктом для анализа соответствующих КС и их взаимных связей в системно-
категориальном аспекте. КС изучаются по плану, обусловленному
системой ФСП: сначала описывается система КС в рамках одного поля,
затем другого и т. д. Соответственно исследуются взаимные связи КС.
Разумеется, материалом для анализа служат конкретные высказывания,
однако с самого начала они подвергаются систематизации и типизации,
т. е. рассматриваются с точки зрения репрезентации определенных
типовых ситуаций. Именно это направление —
системно-категориальное— избрано нами при построении функциональной грамматики.
Это направление определяет все основные особенности анализа ФСП,
включая анализ реализации их элементов в высказывании. Выходы в
грамматику текста возможны, но они не являются ведущими,
доминирующими. Анализ ориентируется на изучение типов,
разновидностей и вариантов КС с точки зрения описания системы тех ФСП, на
которых они базируются. Как уже было отмечено выше, самый состав
типовых КС определяется системой фундаментальных семантических
категорий, лежащих в основе ФСП данного языка. Рассматриваемое
направление исследований представляет собой грамматику языка и в то
же время грамматику речи: онтологический статус строя языка
включает и основные закономерности функционирования его единиц, классов
и категорий, репрезентируемые в речи.
Понятие КС создает теоретические предпосылки для анализа
семантики на уровне высказывания. Интеграция и взаимодействие
семантики морфем, форм и конструкций на уровне высказывания требует
соответствующего понятия, которое было бы специально
ориентировано на семантику данного уровня.
Рассматриваемое понятие связывает «игру» семантических
элементов, бесконечно варьирующихся в речи, с системными константами —
семантическими категориями, лежащими в основе ФСП данного языка.
Тем самым КС становится одним из понятий, направленных на анализ
системы речи в ее неразрывной связи с системой языка. Конкретно-
речевой аспект семантики высказывания связывается с аспектом
системно-языковым, системно-категориальным.
Категориальные ситуации
337
Понятие КС позволяет представить значения, выступающие на
уровне высказывания, как конфигурации семантических элементов.
Значения развертываются в семантические структуры, в которых могут
быть эксплицитно выделены отдельные семантические элементы и
связи между ними. При этом содержательная структура рассматривается в
ее соотношении со структурой формальной, элементы анализируемых
семантических структур связываются с элементами формальных
средств высказывания. Тем самым анализ получает дополнительные
возможности объективации: учитываются все языковые средства,
участвующие в выражении рассматриваемой семантики.
Появляется возможность вычленить один из этих аспектов
выражаемой в высказывании «общей ситуации» в его отношении к другим,
связанным с ним, и в отвлечении от тех содержательных элементов, с
которыми он не связан. Тем самым грамматический анализ ситуаций
получает категориальную дифференциацию и специализацию.
Два компонента, составляющие структуру функциональной
грамматики рассматриваемого типа (анализ структуры ФСП в данном языке
и анализ базирующихся на этом поле КС), образуют единую систему.
Моделирование структуры поля отражает потенциал языковых
средств, относящихся к определенной семантической сфере и
находящихся в распоряжении говорящего. Это системно-языковой
категориальный аспект грамматического описания. Он дает общую перспективу
системы ФСП и определяет основной принцип построения грамматики
данного типа, принцип систематизации языкового материала и его
описания. Но анализ структуры поля, намечая «общую стратегию»
функционально-грамматического описания, еще не раскрывает
закономерностей и правил функционирования рассматриваемых языковых
средств в речи. Этой цели и служит второй компонент функциональной
грамматики — описание КС в рамках каждого поля (а также
сопряженных КС, отражающих пересечения полей). Описание вариативности
типовых КС дает адресату, к которому обращены практические
приложения данной грамматики (таким адресатом является как носитель
данного языка, так и человек, стремящийся к активному владению
этим языком), систему значений, их разновидностей и вариантов,
передаваемых в речи, в высказывании, в соотнесении с системой средств их
22—1959
338 Грамматика функционально-семантических полей и категориальных ситуаций
формального выражения. Данная система семантических элементов
упорядочена на базе определенной семантической категории, лежащей
в основе данного ФСП (аспектуальности, темпоральное™, локативно-
сти и т. п.), и при этом — что очень важно — через ряд
последовательных ступеней варьирования (от более общих типов к более конкретным
и частным разновидностям и вариантам) доходит до конкретного
высказывания. Это и создает предпосылки для решения той задачи, к
которой должна стремиться функциональная грамматика, — отражать
закономерности и правила, лежащие в основе построения высказываний
на данном языке.
Универсальное в своей основе понятие семантической категории
соотносится с понятиями ФСП и КС, заключающими в себе как
универсальные, так и неуниверсальные аспекты. Понятия ФСП и КС
отражают специфику языковых значений и средств их выражения в
отдельных языках. Комплекс указанных понятий может служить основанием
одного из возможных направлений типологических и
сопоставительных исследований (ср. типологические и сопоставительные аспекты
анализа ФСП в шеститомной серии «Теория функциональной
грамматики» 1987—1996; в настоящее время сопоставительные аспекты
теории поля используются в ряде конкретных исследований (см.,
например, [Копров 1999; Зорихина-Нильссон 2001; Норман 2001]).
Глава 3
Функции языковых единиц
Функции-потенции и функции-реализации
Функция того или иного языкового средства — это его роль,
назначение, предназначение, цель его употребления. Таково наиболее
общее истолкование рассматриваемого понятия, соответствующее широко
распространенному употреблению данного термина (ср., в частности,
[Якобсон 1965: 372—377; Ахманова 1966: 506—508]).
Помимо данной трактовки термина «функция» в лингвистике
встречается и иная интерпретация, соответствующая истолкованию,
принятому в математике: функция трактуется как переменная
величина, меняющаяся в зависимости от изменения другой величины
(аргумента) (о различных истолкованиях понятия «функция» см. [Киклевич
1999: 19—39]).
Рассматриваемое истолкование функций базируется на сочетании
двух принципов — телеологического (связанного с понятиями
назначения, цели) и каузального (связанного с понятием каузации по
отношению к определенным типам функционирования). Соответственно в
самом понятии функции могут быть выделены указанные аспекты.
Каузальный подход к истолкованию рассматриваемого
понятия находит отражение в определении, согласно которому функция
понимается как «способ поведения, присущий какому-либо объекту и
способствующий сохранению существования этого объекта или той
системы, в которую он входит в качестве элемента» [Философская
энциклопедия 1970: 418]. Далее отмечается: «Такое истолкование Ф. является
каузальным, в отличие от телеологического, почти безраздельно
господствовавшего в истории философии...» [Там же].
Мы придерживаемся той точки зрения, что каузальный подход к
функции не противоречит телеологическому, а дополняет его. В
назначении, рассматриваемом как определенная потенция, присущая
данной единице, есть и аспект каузации. В комплексе «функция-
потенция — функция-реализация» представлено отношение
«обусловливать (каузировать) функционирование — быть его результатом».
Потенции языковой единицы, присущая ей способность участвовать
22*
340 Грамматика функционально-семантических полей и категориальных ситуаций
в передаче определенного семантического и/или
структурно-синтаксического содержания обусловливают выбор данной единицы
говорящим в процессе речи и перспективу ее функционирования.
Итак, в соответствии с широко распространенным толкованием
понятия функции как назначения, роли мы трактуем функции языковых
(в частности, грамматических) единиц как их назначения,
предназначения, как цели их употребления.
Каждое назначение, любая цель выступает сначала как
возможность, способность, а затем (при соответствующих условиях) — как
достигнутый результат. Таким образом, из самого существа функции как
назначения определенного средства вытекает необходимость
разграничения и соотнесения аспектов потенции и реализации
(далее функция-потенция обозначается как Фп, а функция-реализация —
как Фр). Ср.: а) способность глагольных форм 2-го лица ед. ч. служить
для выражения отношения к адресату речи или к «обобщенному лицу»
и б) реализацию этой способности в соответствующих типах
синтаксических конструкций. Ср. также формулировки типа «возвратные
глаголы служат для выражения...» (Фп) и «в данном высказывании
возвратный глагол... в сочетании с... выражает...» (Фр).
Выделение двух указанных аспектов изучаемых функций является
исходным пунктом последующих суждений о функциях
грамматических единиц. С соотношением аспектов Фп и Фр так или иначе связаны
все обсуждаемые далее вопросы: функция и значение; функция в ее
отношении к системе и среде; функции на уровне словоформ и на уровне
высказывания. Выделяя эти вопросы из обширной проблематики
функций языка и языковых единиц (см. [Bühler 1934; Бюлер 1993;
Mathesius 1961; Якобсон 1965; Halliday 1973; Слюсарева 1979; Function-
alism in Linguistics 1987]), мы стремимся развить тенденции,
намеченные в разрабатываемой нами модели функциональной грамматики
[Бондарко 1984: 26—42; 1987 а; 1987 в; 1992 a; Bondarko 1991: 26—39].
Аспекты Фп и Фр отражают соотношение и взаимодействие языка
и речи, компетенции (compétence) и исполнения (performance). Этим
определяется взаимообусловленность рассматриваемых аспектов в
речевой деятельности. Потенции языковых единиц обусловливают
реализацию определенных назначений в конкретных высказываниях.
Реализации функций в речи, в свою очередь, становятся основой для
формирования потенций, которые находят все новые и новые
реализации. В этом круговороте потенций и реализаций осуществляется,
Функции языковых единиц
341
с одной стороны, воспроизведение функций языковых единиц, а с
другой — их развитие.
Фп превращается в Фр (Фп -> Фр) в процессе мыслительно-речевой
деятельности говорящего. Отсюда следует, что функция должна
рассматриваться не только как потенциальное и реализованное
назначение того или иного средства, но и как назначение реализуемое,
находящееся в процессе исполнения. Именно к процессу перехода от Фп к Фр
относится операция выбора говорящим той или иной единицы для
реализации функций высказывания.
Итак, функции языковых единиц выступают, с одной стороны, как
существующие в системе языка потенции, обусловливающие (кау-
зирующие) определенные типы функционирования («способы
поведения») данной единицы, а с другой — как процессы и результаты
реализации этих потенций в речи.
Анализ функций языковых единиц в обоих рассматриваемых
аспектах предполагает выявление определенной иерархической системы
вариативности. При этом важно учитывать иерархию по степени про-
тотипичности (см., например, [Матханова 2000: 88—108; Андреева
2000; Ахапкина 2001]).
Функции грамматических единиц могут быть связаны с
намерениями говорящего в акте речи, т. е. проявлять свойство
интенциональности. Вместе с тем возможно употребление грамматических
форм при утрате или ослаблении интенциональности (ср. обязательное
выражение отношения к полу в случаях типа Об этом я уже упоминал
/упоминала). В таких случаях функция данного языкового средства не
связана непосредственно с целями высказывания, хотя и включается в
механизм его порождения и участвует в его построении независимо от
намерений говорящего.
Возможность как интенциональной, так и неинтенциональной
реализации отличает функции языковых единиц от функций
высказывания, которые по самой своей природе являются интенциональными,
поскольку речь идет о выражении смысла высказывания в соответствии с
намерениями говорящего, потребностями и целями коммуникации (ср.
понятие «потребности коммуникации» в интерпретации
представителей пражской школы [Danés 1987: 9—12]. Существенна подчиненность
языка как инструмента целям и намерениям участников речевого акта,
рассматриваемым в комплексной парадигме социального
взаимодействия [Dik 1987 а: 83; 1987 Ь: 1—6] (ср. истолкование понятий интенции
342 Грамматика функционально-семантических полей и категориальных ситуаций
и интенциональности в теории речевых актов [Новое в зарубежной
лингвистике 1986; Speech Acts... 1990: 169—225]).
В отношении к признаку интенциональности по-разному
проявляются телеологические основания понятия функции. Те или иные
языковые средства всегда используются для реализации определенных
назначений, всегда служат каким-то целям, объективно существующим
в языке и речи. Однако «цель употребления» по-разному относится к
интенции говорящего. В одних случаях (ср. неоднократно
упоминавшийся выше пример выражения отношения к полу) вопрос «для чего
употреблено данное средство?» касается лишь объективных
закономерностей функционирования языковых единиц, причем намерения
говорящего оказываются в данном случае несущественными. В других
же случаях назначение (например, выражение приказа или просьбы)
связано именно с интенцией говорящего, обусловливающей выбор
соответствующих языковых средств.
Функция и значение
Мы исходим из того, что понятие функции не тождественно
значению: всякое значение может рассматриваться как функция
определенного средства или комплекса языковых средств, но не всякая функция
есть значение (ср. структурные функции средств согласования,
соединительных морфем и т. д.).
Понятие семантической функции, пересекаясь с понятием
значения, отличается подчеркнутой ориентацией на отношения «цель —
средство», «стимул (каузация) — функционирование — результат».
«Значение» допускает истолкование в рамках указанных отношений, но
непосредственно оно сопряжено с отношением «план содержания — план
выражения» в системе языковых единиц, классов и категорий.
«Семантическая функция» — более широкое понятие, чем
«значение», поскольку оно охватывает не только собственно значения тех или
иных единиц, но и речевые смыслы, в формировании которых
существенную роль играют речевая ситуация и «фоновые знания».
Как известно, существуют два решения вопроса о соотношении
значений и функций: 1) значения отделяются от функций, выводятся за
пределы данного понятия; 2) значения охватываются понятием функции.
Как было показано выше, последняя точка зрения отнюдь не означает
Функции языковых единиц
343
отождествления функций и значений. Тем не менее она вызывает
возражения (ср. суждения В. Дресслера по поводу понимания
функции, которое, по его мнению, «слишком мало отличается от понятия
значения» [Дресслер 1990: 58]). Приведем наши контраргументы.
Если коммуникативная и когнитивная функции языка признаются
его основными функциями [Там же: 61], что не вызывает сомнений, то
было бы непоследовательно исключать семантические функции из
числа основных функций языковых единиц. В. Дресслер приводит
перечень функций, включающий функции фонологические, функции
морфосемантической и морфотактической мотивации как главные
функции морфологии, в области словообразования — лексическую
функцию обогащения лексикона, в сфере синтаксиса — функцию
предикации [Там же: 61]. В этом перечне собственно семантические
функции отсутствуют. Таким образом, основные функции языка —
коммуникативная и когнитивная — не находят адекватного соответствия в
составе функций «отдельных компонентов языка».
Трудно говорить о функциях как назначениях, «способах
поведения, присущих какому-либо объекту» и т. п., исключая из сферы
назначений и способов поведения объекта выражение значений. При
данном подходе отношения частного и общего в истолковании понятия
функции, на наш взгляд, не получают последовательной и
непротиворечивой интерпретации.
Понятие «значение» связано прежде всего с вопросом «что собой
представляет данная единица в плане содержания?», тогда как понятие
«функция» — с вопросом «для чего служит данная единица, каково ее
назначение?». Вопрос «для чего служит форма?» обычно предполагает те
или иные типы ее употребления. Вопрос же «что собой представляет
данная форма в плане содержания?» связан прежде всего со структурой
содержания языковых знаков в данной системе форм; в частности,
анализируются дисгинктивные семантические признаки и их соотношения
(ср. анализ грамматических оппозиций в духе теории Р. О. Якобсона).
Понятие «значение» характеризуется системно-языковой
доминантой. В характеристике семантических функций, напротив, доминирует
взаимодействие системы с окружающей средой в процессе и результате
функционирования языковых средств. Семантические функции
охватывают не только то, что иначе называется «частными значениями», но
и то, что называется «употреблениями». К «значению» добавляется
идея цели употребления.
344 Грамматика функционально-семантических полей и категориальных ситуаций
Использование термина «функция» по отношению к конкретным
частным значениям и употреблениям грамматических форм широко
распространено в лингвистической традиции (ср. термины типа geniti-
vus partitivus, dativus commodi). Иначе обстоит дело с интерпретацией
категориального значения формы как ее функции. Такая
интерпретация возможна, однако ее нельзя признать обычной, узуальной. Таково
возможное использование слова «функция» по отношению к
назначению, роли данной грамматической формы в выражении содержания,
передаваемого в речи. Например, можно сказать, что функция форм
настоящего времени заключается в обозначении самой общей идеи
настоящего, которая конкретизируется контекстом и ситуацией [Бон-
дарко 1990 а: 31]). Более обычны, однако, сочетания типа «функция
настоящего исторического». Это не случайно: как функции чаще всего
интерпретируются элементы содержания, реально выражаемого в речи, а
не внутриязыковые «значимости».
Категориальное значение того или иного падежа, наклонения,
времени и т. д. составляет основу того, для чего служит данная форма, но
функция, базирующаяся на этой основе, заключает в себе
специфические признаки, связанные с целями и условиями коммуникации.
Такова распространенная практика использования термина «функция»
применительно к назначениям грамматических форм. Отчасти «функции»
в этом смысле конкурируют с «частными значениями» (ср. «частные
видовые значения» — наглядно-примерное, ограниченно-кратное и т. п.:
параллельно используется термин «функция»). Вместе с тем «функция»
выходит за пределы того, что может быть признано особым значением
формы, хотя и частным: термином «функция» обозначается то, что
иначе называется употреблением. Ср. такие семантические функции,
как настоящее репортажа, настоящее номинации (Запорожцы пишут
письмо турецкому султану), настоящее биографическое и т. п. Когда речь
идет о конкретных и частных типах употребления грамматических
форм в определенных коммуникативных условиях, уместно говорить
именно о функции или об употреблении (как функции), а не об особом
значении. Таким образом, выражение «особая функция» может быть
применено к более широкому кругу содержательных объектов, чем та
сфера, к которой применимо выражение «особое значение».
Итак, термины «частное значение грамматической формы» и
«функция», несмотря на частичные пересечения, могут различаться
«доминантами общей ориентации». Если при использовании термина
Функции языковых единиц
345
«значение» анализируется прежде всего соотношение системных
инвариантов и их контекстуально и/или ситуативно обусловленных вариантов
(ср. известные работы Р. О. Якобсона), то при использовании термина
«функция» предметом анализа чаще всего является не просто тот или
иной вариант системного значения, а семантика, рассматриваемая как
назначение, предназначение определенного комплекса языковых
средств. Для «значения» доминантой является семантическая структура
знаковой единицы и ее место в данной подсистеме языковых единиц, д.\я
«функции» же — связь выражаемой семантики с определенным
«способом поведения» анализируемых единиц в речевой среде и с достигаемым
в речи результатом. В истолковании отношений между понятиями
значения и функции многое зависит от того, как понимается значение. Важно
и то, о каких единицах идет речь — о формах слова или о предложениях.
Думается, однако, что тенденции к дифференциации рассматриваемых
понятий так или иначе проявляются в разных типах анализа; ср., в
частности, анализ значения (семантической структуры) предложения, с
одной стороны, и функций высказывания — с другой.
Таким образом, «удвоение терминов» в сфере семантики, на наш
взгляд, не представляет серьезной опасности. Использование терминов
и понятий «значение» и «функция» позволяет представить содержание
изучаемых единиц в разных аспектах и связях (ср. обсуждение вопроса
о «значениях» и «функциях» в статье [Насилов 2001]; ср. также
разграничение и соотнесение понятий «значение» и «семантическая функция»
в анализе языкового материала: [Андреева 2001]).
Фп «рассчитаны» на определенные типы взаимодействия единиц
языковой системы и их среды. Такова, например, функция настоящего
исторического: элемент системы — форма настоящего времени с ее
категориальным значением, составляющим основу всех функций данной
формы; элемент среды — контекст или ситуация отнесенности к
прошлому; синтез этих элементов (Иду я вчера,..) дает функцию образной
актуализации прошлого. Другой пример. Глагольная форма 1-го лица
мн. числа имеет системное значение, включающее признак «участие
говорящего». Можно сказать, что в выражении этого значения
заключается системно обусловленная функция данной формы. Однако эта
функция является не конечной, а внутренней, «промежуточной». Для
«выхода в коммуникацию» необходимо взаимодействие данной
системной основы с речевой средой. Результат взаимодействия зависит от
того, какую роль играет среда. В одних случаях она конкретизирует
346 Грамматика функционально-семантических полей и категориальных ситуаций
значение формы, выступающей в прямом употреблении (Мы идем домой
и т. п.), в других же — при транспозиции — вступает в коллизию с
этим значением, что приводит к эффекту образности и возможным
экспрессивным оттенкам; ср. высказывания типа — Как мы себя
чувствуем?; — Сидим и ждем у моря погоды?, где представлены разные
прагматические варианты функции образного участия говорящего в действии
или состоянии, реальным субъектом которого является адресат речи.
Фр представляют собой конкретные варианты реализации
рассматриваемых связей в составе высказывания и текста в целом. Анализ
вариативности в системе исследуемых функций предполагает
определенную иерархию типов и разновидностей. В реализуемых и
реализованных функциях всегда есть нечто новое, вытекающее из
взаимодействия системы и среды; функциональный результат не сводится к сумме
отдельных функций-слагаемых.
Функции на уровне словоформ и на уровне высказывания
Представителями пражской школы была выдвинута концепция ме-
журовневого соотношения средств и функций, включающая, в
частности, следующие положения: уровни языка выступают по отношению к
высшим уровням как область их строительных средств, а по
отношению к низшим уровням — как область их функционального
назначения; например, уровень морфем представляет собой, с одной стороны,
уровень функций фонем, с другой, — уровень средств построения
словоформ [Данеш, Гаузенблас 1969: 16—17]. Ср. следующую
формулировку: «...тот или иной уровень, рассматриваемый в отношении к более
низкому уровню, выступает как сфера его функционального
осуществления, тогда как по отношению к более высокому уровню он выступает
как сфера его конструктивных средств» [Danés 1987: 21]. Сама
постановка этих вопросов стимулирует дальнейшие поиски.
В отличие от концепции, относящей функции единиц данного
уровня к «следующим» (более высоким) уровням, мы исходим из того,
что функция имеет определенные формы существования не только на
этих более высоких уровнях, но и на том уровне, который
конституируется данной единицей.
Общий принцип таков: уровень данной единицы — это не только
область реализации функций единиц более низкого уровня и не только
Функции языковых единиц
347
сфера конструктивных средств по отношению к более высокому
уровню, но и сфера функций данной единицы, существующих на этом
уровне в потенциальном (и в то же время каузальном) аспекте. На
«следующем» уровне функция данной единицы, взаимодействуя с
функциями других единиц, выступает в результативном аспекте, но уже на
данном уровне изучаемой единице присущи определенные функции как
потенции, «рассчитанные» на реализацию на более высоких уровнях.
Говоря о функциях уровня словоформ в их отношении к уровню
высказывания, следует иметь в виду, что эти уровни по своему существу
разнородны. Уровень словоформ — это один из уровней,
конституируемых языковыми единицами. Речь идет об иерархической
системе двусторонних языковых единиц: морфема — словоформа —
предложение. Когда же мы говорим об уровне высказывания, то имеется в
виду уровень, образуемый единицей коммуникативной, речевой.
Соотнесение «несопоставимых» уровней словоформ и высказывания
оправдано отношениями языка и речи. Лишь на уровне высказывания (а
также на более высоком речевом уровне целостного текста) получают
речевую реализацию функции как словоформ, так и предложений. Именно
в этом смысле мы говорим о соотношении функций на уровне
словоформ и на уровне высказывания.
На каждом из рассматриваемых уровней выявляются признаки,
релевантные для грамматического описания. Так, анализ
предельных/непредельных глаголов существенно дополняется при обращении к
«предельным/непредельным ситуациям». Например, в тех случаях, когда глагол
способен (иногда даже в одном и том же лексическом значении) как к
предельному, так и к непредельному употреблению, эти свойства выявляются
лишь на уровне высказывания, передающего либо предельную, либо
непредельную ситуацию. Так, видовая пара открыться/открываться в
значении 'показаться/показываться, предстать/ представать взору'
характеризуется тем, что при СВ передается предельная ситуация, а при НСВ —
непредельная. Эти потенциальные функции, которые мы можем приписать
членам данной видовой пары на уровне словоформ, выявляются и
становятся очевидными лишь на уровне высказывания. Ср. высказывание Из
окна открывается вид на лес и поле, где представлена непредельная
ситуация, и высказывание Перед нами открылось широкое пространство, где
ситуация, выражаемая при участии глагола СВ открыться, явно предельна.
Вопрос о функциях на уровне словоформ и на уровне
высказывания имеет непосредственный выход в конкретную проблематику
348 Грамматика функционально-семантических полей и категориальных ситуаций
функционально-грамматических исследований (ср. анализ понятий
«значение видовой формы» и «аспектуальная ситуация» в кн. [Бондарко
1983 а: 116—200] (изд. 2-е, стереотипное, — [Бондарко 2001]); суждения
о соотношении семантики вида и семантики на уровне
ситуации/дискурса в работе [Thelin 1990: 3—88], ср. также сопоставление фактов
русского и чешского языков [Stunová 1991: 291—313], включающее
характеристику аспектуальных признаков на уровне инвариантного значения
видовых форм и на уровне «глобального контекста»). Непосредственное
отношение к данному кругу вопросов имеет работа Е. В. Петрухиной об
аспектуальных категориях глагола в русском языке в сопоставлении с
чешским, словацким, польским и болгарским языками [Петрухина 2000].
Функции средств уровня словоформ являются не только
конструктивными и внутренними (промежуточными), но и получают «выход» на
конечный уровень высказывания. Это вполне согласуется со
справедливым замечанием, высказанным Ф. Данешем и К. Гаузенбласом:
«...каждый уровень заключает в себе в некотором смысле все низшие уровни,
как с точки зрения формы, так и содержания» [Данеш, Гаузенблас 1969:
16]. В рамках содержания высказывания возможны проявления
актуальной смысловой значимости функций более низких уровней (компонентов
высказывания, отдельных словоформ и даже морфем). В частности,
функции грамматических категорий, представленные в словоформах, могут
выступать как «различимые» — выделяемые и осознаваемые —
элементы целого. Ср. высказывания типа Не выполнил, а выполняю.
Для истолкования «статуса существования» функций на уровне
словоформ важен фактор выбора говорящим той или иной словоформы на
основе владения ее функциональным потенциалом. Это существование
не является самостоятельным и независимым: оно реально лишь в
отношении к формирующемуся уровню высказывания, во
взаимодействии с ним. Именно программируемые функции высказывания
определяют в процессе его формирования выбор отдельных словоформ.
Однако возможность выделения функций уровня словоформ несомненна:
для формирования высказывания необходимо владение
функциональными потенциями той или иной словоформы (владение
автоматическое, а в определенных условиях и осознаваемое говорящим или
пишущим, например при изучении иностранного языка, при поиске
словоформ, соответствующих целям высказывания — программируемому
смыслу, включая его прагматические компоненты).
Функции языковых единиц
349
Зависимости формирования и обусловленности функций на уровнях
словоформ и высказывания нельзя рассматривать как односторонние—от
более низкого уровня к более высокому. В действительности речь должна
идти (по крайней мере во многих случаях) о зависимостях двусторонних,
включая направление от более высокого уровня к более низкому.
Приведем пример. Выражение ситуации обобщенного факта в
высказываниях типа Мне уже говорили об этой, с одной стороны,
обусловливается семантическим потенциалом формы НСВ, ее системной
значимостью немаркированного члена видового противопоставления
(направление «от словоформы»), а с другой — общеинформативной
функциональной направленностью высказывания в целом — информации о самом
факте осуществления действия (направление «от высказывания»).
Указанные зависимости неравноценны по своему статусу.
Общеинформативная направленность высказывания — это обусловливающий фактор,
относящийся к предпосылкам и целям самого акта речи. По отношению к
выбору формы вида и ее конструктивной функции в содержании
высказывания этот фактор следует признать первичным.
Рассматриваемая проблематика выходит за пределы уровней
словоформы и высказывания. Сложное сочетание «восходящего» и
«нисходящего» воздействия характерно для соотношений актуализационной
(модальной, аспектуально-темпоральной, персональной)
характеристики высказывания и целостного текста. Направление «снизу вверх»:
конкретные варианты категориальных ситуаций — персональных,
модальных, темпоральных, таксисных, аспектуально-темпоральных (в
частности, определяемых признаками локализованное™/нелокализован-
ности ситуации во времени) — формируют общую категориальную
характеристику текста как целого. С другой стороны, важнейшую роль
играет направление «сверху вниз». Функциональная направленность
целостного текста—повествования, инструкции, приказа, описания
закономерностей и постоянных отношений и т. д. — обусловливает
«категориальные доминанты» текста — доминанту реальности или
императива, нарративного временного плана или плана абстрактного
настоящего, доминанту 1-го или 3-го лица и т. п. Отсюда нисходящая
линия зависимостей идет к категориальным характеристикам отдельных
высказываний, доходя до выбора соответствующих форм, т. е. до
уровня конкретных языковых средств. Восходящая и нисходящая
зависимости отличаются друг от друга по своей сущности. Первая является в
своей основе конструктивной (ср. [Danés 1987: 21]), тогда как вторая —
350 Грамматика функционально-семантических полей и категориальных ситуаций
это зависимость избираемых средств в отдельных частях целого от его
общей функциональной направленности. Функциональная
направленность текста определяет вероятностные закономерности выбора
категориальных характеристик отдельных высказываний, в конечном
счете — выбора тех или иных форм наклонения, времени, лица и т. д.
Таким образом, вопрос о соотношении функций словоформ и функций
высказывания — это лишь часть более широкой проблематики
мыслительно-речевой деятельности.
Как уже говорилось выше, выражаемый высказыванием речевой
смысл трактуется нами как передаваемая говорящим и
воспринимаемая слушающим информация, источниками которой являются: 1) план
содержания высказывания, формирующийся из семантических
функций его элементов в акте предикации; 2) контекстуальная информация;
3) ситуативная информация; 4) энциклопедическая информация [Бон-
дарко 1978: 125—127]). Функциональная интерпретация речевого
смысла подчеркивает значимость фактора интенции говорящего в
соотношении с результатом, достигаемым в речевом акте.
Данное истолкование речевого смысла согласуется с общим
принципом выделения в семантике высказывания а) словесно выраженного
компонента и б) компонента, вытекающего из фоновых знаний и
знания конкретной ситуации. При разной терминологии речь идет а) о
собственно языковом содержании, носителями которого являются
слова и формы, и б) о содержании, исходящем от ситуации и фоновых
знаний участников речевого акта. В речевом смысле как семантической
функции высказывания следует выделять те же аспекты Фп и Фр, о
которых говорилось выше по отношению к функциям языковых единиц.
Для нас существенны различия в манифестации потенциального и
результативного аспектов функций языковых единиц, с одной стороны,
и функций высказывания^ другой.
Применительно к функциям языковых единиц отношение Фп —
Фр, как было отмечено выше, связано с соотношением языка и речи,
компетенции и исполнения. Компетенция в данном случае — это потенциал
рассматриваемой единицы в языковой системе, а исполнение —
процессы и результаты взаимодействия этой единицы с элементами среды,
выступающими в высказывании и в целостном тексте.
Применительно к семантическим (семантико-прагматическим)
функциям высказывания потенциальный аспект — это потенции речи,
возможности (конечно, связанные с использованием элементов языковой
Функции языковых единиц
351
системы), существующие при программировании и формировании
высказывания. Иначе говоря, Фп высказывания — это потенциальное
назначение речевого акта. Аспект Фр применительно к функциям
высказывания — реализация этого назначения. В данном случае и потенции, и
реализации относятся к акту речи, включая речевую ситуацию.
Функции высказывания, рассматриваемые в потенциальном
аспекте, как и функции языковых единиц, заключают в себе не только
телеологическое, но и каузальное начало: потенциальное назначение
высказывания каузирует в процессе его формирования выбор
соответствующих средств и определенные тенденции их функционирования
(ср., например, индикативные и императивные высказывания).
Функция-потенция, заключающаяся в передаче смысла
высказывания, как уже говорилось выше, имеет интенциональный характер:
говорящий стремится передать определенный смысл и использует
(выбирает) для этого необходимые языковые средства, сообразуясь с их
потенциями. Интенциональный характер Фп с точки зрения говорящего
учитывается и слушающим: воспринимая смысл высказывания в
процессе и в результате его передачи, слушающий соотносит воспринятый
смысл с тем, что хотел сказать его собеседник.
Интерпретационный аспект содержания высказывания заключается в
том способе представления смысла, который заложен в избираемых
говорящим языковых средствах. Один и тот же смысл может быть передан
разными средствами, причем, «проходя сквозь призму» именно данных
средств с их языковыми значениями, он каждый раз выступает в особой
языковой интерпретации. Ср. высказывание Мужик измельчал, помещик ра-^
зорился или превратился в кулака (М. Пришвин. Господа умилились), где
смысл, включающий элемент множественности, интерпретируется через
обозначение представителя каждого из множеств, т. е. через
«репрезентативную собирательную единичность», и возможный вариант Мужика
измельчали, помещики разорились или превратились в кулаков, где тот же
смысловой элемент интерпретируется как неопределенная множественность.
Те же аспекты — общесмысловой и интерпретационный — следует
различать и в семантических функциях языковых единиц. Одна из задач
функциональных исследований заключается в том, чтобы раскрыть
взаимодействие семантических функций высказывания (а также целостного
текста) и функций языковых единиц, учитывая как смысловую основу
изучаемого содержания, так и его интерпретационный компонент,
определяемый языковой формой.
352 Грамматика функционально-семантических полей и категориальных ситуаций
Функциональный потенциал
С функциями, рассматриваемыми в потенциальном и вместе с тем
каузальном аспекте на уровне словоформ в его отношении к уровню
высказывания, связано понятие «функциональный потенциал».
Говоря о функциональном потенциале, мы имеем в виду весь
комплекс Фп, возможных для данной языковой единицы и определяющих
(программирующих) ее поведение в высказывании и в речи в целом.
Рассматриваемое понятие охватывает функции разных типов — не
только собственно семантические, но и эмоциональные,
экспрессивные, стилистические, структурные. Так, потенциал форм типа откройте
включает прагматическую функцию, допускающую снижение «степени
вежливости» при выражении семантики императива по сравнению с
формами типа открывайте (ср. Откройте, пожалуйста,..). Сочетание
открывайте, пожалуйста в принципе возможно, однако лишь в особых
условиях, в частности при обозначении обстоятельств осуществления
конкретного процесса: Открывайте, пожалуйста, осторожнее (ср. анализ
императивных ситуаций и функционирования форм императива в
работе [ТФГ 1990: 80—89, 185—243]).
Рассмотрим пример, иллюстрирующий тот факт, что в
функциональном потенциале может найти отражение взаимодействие
грамматических категорий, а также взаимодействие функционально-семантических
полей. Если формируется высказывание, являющееся ответом на вопрос
Что ты там делаешь?, то говорящий выберет среди других средств форму
настоящего времени того или иного глагола НСВ, но не форму СВ
(например, пишу, но не напишу). Основанием для такого выбора является
знание говорящим функционального потенциала рассматриваемых
форм, в частности знание того, что одна из них может употребляться для
выражения функции актуального настоящего, а другая — нет.
Все подобные элементы функционального потенциала
«предусматриваются» уже на уровне отдельной словоформы, хотя они,
конечно, проецируются на высказывание. Владение таким потенциалом
входит в языковую компетенцию говорящего и определяет выбор
именно данной словоформы, а не какой-либо иной.
Из анализа фактов подобного рода следует, что функциональный
потенциал данной формы охватывает не только ее категориальное
значение и связанные с ним «частные значения», но и то, что можно
назвать «потенциалом межкатегориального взаимодействия». Так,
Функции языковых единиц
353
функциональный потенциал форм СВ и НСВ не ограничивается
«общими и частными значениями видовых форм». Помимо этой
«центральной части» в нем может быть выделена особая
«межкатегориальная часть» — потенциал межкатегориального взаимодействия,
включающий, в частности, отношение данной видовой формы к признакам
локализованности / нелокализованности действия во времени.
В работах, опубликованных в 1971 г., используется понятие
«семантический потенциал», близкое к тому, что выше было
охарактеризовано как функциональный потенциал грамматической формы (см. [Бон-
дарко 1971 а: 11—21, 61—64; 1971 б: 78—81, 98—103]). При анализе
функциональных потенций форм вида и времени в соответствующих
схемах представлены различные отношения к дифференциальным
семантическим признакам: + (данный признак выражен), - (данный
признак исключен), +/- (данный признак не выражен, но и не исключен),
(+)/- (возможность выражения признака ограничена), +/(-)
(ограничена возможность невыражения признака). Ср., например, потенциал
форм совершенного (СВ) и несовершенного вида (НСВ),
охватывающий следующие признаки:
СВ: Проц. (процессность) - ; НСВ: Проц. +/- ;
СВ: Л (локализованность во времени) +/(-); НСВ: Л +/- ;
СВ: Д (длительность) (+)/- ; НСВ: Д +/- .
Потенции функционирования грамматических форм могут быть
по-разному представлены в лингвистических описаниях. Помимо
анализа, проведенного в указанных книгах 1971 г., сошлемся на
«алгоритмы употребления видовых форм» в истолковании М. А. Шелякина [Ше-
лякин 1983: 197—208]. Общим признаком подобных моделей является
стремление учесть связь потенциальных функций словоформ с
функциями на уровне высказывания.
Далее в сокращенном виде излагается (с определенными
коррективами) характеристика анализа постоянных и переменных
семантических признаков в составе функционального потенциала
грамматической формы, данная в кн. [Бондарко 1971 б: 80—85]. Речь идет о том
типе анализа, который и в настоящее время представляется возможным.
Ряд выделяемых дифференциальных семантических признаков не
дает значения, которое представляло бы собой нечто целостное и
однородное. Если данная форма выражает один признак, не выражает, но
и не исключает другой и, наконец, исключает третий, то, констатируя
это, мы не получим реального единого значения. Мы получаем семан-
23—1959
354 Грамматика функционально-семантических полей и категориальных ситуаций
тический потенциал данной формы. Речь идет о комплексе
семантических функций и о комплексе отношений к этим функциям.
Возникает вопрос: не является ли изложенное выше понимание
функционального потенциала грамматической формы фактически
возвращением к традиционному перечислению частных значений? Нет,
между функциональным потенциалом и перечнем отдельных значений
данной формы имеются существенные различия: а) в семантический
потенциал формы включаются лишь те значения, которые получают «ранг»
дифференциального семантического признака; б) форма в контексте
может выражать то одно, то другое значение, но отношение к
определенному семантическому признаку, на котором основано это варьирование,
остается постоянным, инвариантным. Так, при реальном
функционировании формы будущего несовершенного может обозначаться то
локализованное во времени действие (В этой главе речь будет идти...), то не-ло-
кализованное (Каждыйраз речь будет идти...), но остается инвариантным
нейтральное отношение формы к признаку Л: Л 4-/-.
Один из дифференциальных признаков, характеризующих
грамматическую форму, может выделяться как доминанта ее функционального
потенциала, т. е. его основная, наиболее существенная и специфическая
черта. Доминантой для формы становится тот семантический признак,
который постоянно необходим при коммуникации, тот признак,
который нуждается в регулярном выражении. Ради этого признака (точнее,
преимущественно ради него) и существует данная форма.
Функциональный потенциал в полном его объеме — это сложная характеристика всех
способностей и возможностей функционирования данной формы.
Между постоянными семантическими признаками, всегда
присущими данной форме, и признаками переменными (такими, которые
она может выражать, а может и не выражать) имеется существенное
различие. В первом случае форма, так сказать, <^идет в контекст» со
своим, не зависящим от контекста значением. Во втором случае форма
нуждается в помощи контекста, так как лишь при его поддержке она
может принять участие в выражении определенного значения.
Выражение этого значения зависит от контекста: в одних условиях контекста
оно выражается, а в других — нет, причем основным выразителем
данного значения может быть именно контекст. Таково, например,
различие между постоянным для формы типа буду открывать признаком
«следование по отношению к исходной точке отсчета» и переменным
для этой формы признаком Л.
Функции языковых единиц
355
Комбинируя постоянные и переменные признаки, язык
обнаруживает гибкость и экономность в использовании своих средств. Одну и ту же
форму он использует, с одной стороны, для выражения закрепленного за
ней семантического признака, а с другой—для выражения
дополнительного признака, который не отягощает форму постоянно, не является для
нее обязательным, но может быть выражен при поддержке контекста,
когда это оказывается необходимым. Если бы каждая грамматическая
форма выполняла лишь одну функцию, выражая лишь тот
семантический признак, постоянным носителем которого она является, то
потребовалось бы столько грамматических форм, сколько существует функций.
Язык поступает иначе, совмещая в одной форме постоянные и
переменные признаки или наделяя данную форму одними лишь переменными
признаками. Примером последнего рода в системе времен русского
глагола может служить форма будущего совершенного. В системе видов
несовершенный вид не имеет ни одного постоянного положительного
признака. Грамматическая форма, не обладающая постоянным
семантическим признаком, характеризуется более широкой сферой употребления
по сравнению с формой, наделенной таким признаком.
Постоянный, «жестко прикрепленный» признак грамматической
формы — это сильное выразительное средство языка. Переменный
признак, уступая в этом отношении постоянному, обладает другим
преимуществом: он выражается лишь тогда, когда это нужно, когда этого
требует акт коммуникации. Обязательность постоянного признака, придавая
ему силу, приводит вместе с тем к избыточности (признак составляет
нагрузку формы и тогда, когда в данном высказывании в его выражении
нет необходимости). Необязательность переменного признака, ослабляя
его выражение, оказывается причиной большей гибкости.
Понятия доминирующего и постоянного признака совпадают
часто, но не всегда. Если у формы есть наряду с переменными постоянный
признак, то именно он является доминирующим. Нельзя, однако,
сказать, что всякий доминирующий признак является постоянным. Форма
может не иметь ни одного постоянного признака, и тем не менее в ее
семантическом содержании может быть выделена доминанта. Так,
доминирующим темпоральным семантическим признаком формы
будущего совершенного является преимущественное выражение
следования по отношению к исходной точке отсчета.
23*
356 Грамматика функционально-семантических полей и категориальных ситуаций
Итак, разграничение и соотнесение в функциях языковых и речевых
единиц аспектов Фп и Фр позволяет интерпретировать под этим углом
зрения определенный комплекс характеристик понятия функции:
1) соотношение Фп высказывания и Фп языковых единиц лежит в
основе выбора говорящим тех или иных средств для реализации
речевых назначений;
2) понятия «семантическая функция» и «значение» при их
частичном пересечении различаются «доминантами общей ориентации»:
а) доминируют потенциальные назначения и их реализации в речи
(функция); б) основное внимание обращается на семантическую
структуру языковых единиц и их место в системе (значение);
3) Фп рассчитаны на определенные типы взаимодействия единиц
языковой системы и их среды; такое взаимодействие является
необходимым условием перехода Фп -» Фр;
4) функции языковых единиц (Фп в их отношении к Фр) могут быть
интенциональными и неинтенциональными, в отличие от функций
высказывания, для которых признак интенциональносги является постоянным;
5) с аспектом Фп связано существование функций на уровне,
конституируемом данной единицей (в частности, на уровне словоформ),
тогда как с аспектом Фр — реализация этих функций на более высоких
уровнях высказывания и целостного текста;
6) особой разновидностью представления аспекта Фп при анализе
функционирования языковых единиц является функциональный
потенциал, трактуемый как комплекс Фп, возможных для данной
языковой единицы и определяющих ее поведение в речи, и как комплекс
различных отношений к дифференциальным семантическим признакам:
+ (данный признак выражен), - (данный признак исключен), +/-
(данный признак не выражен, но и не исключен), (+)/- (возможность
выражения признака ограничена), +/(-) (ограничена возможность
невыражения признака).
Часть V
Аспектуально-темпоральнып комплекс
На основе книг". Принципы функциональной грамматики и вопросы аспектоло-
гии. Л., 1983; Функциональная грамматика. Л., 1984; Проблемы грамматической
семантики и русской аспектологии. СПб., 1996; Основы функциональной
грамматики: Языковая интерпретация идеи времени. СПб., 1999, на основе написанных
автором разделов коллективных монографий: Длительность // Теория функциональной
грамматики: Введение. Аспектуальность. Временная локализованность. Таксис. Л.,
1987; Временная локализованность// Теория функциональной грамматики:
Введение. Аспектуальность. Временная локализованность. Таксис. Л., 1987; Темпораль-
ность // Теория функциональной грамматики: Темпоральность. Модальность. Л.,
1990, а также статей: О значениях видов русского глагола // Вопросы языкознания.
1990. № 4; Предельность и глагольный вид (на материале русского языка) // Изв. АН
СССР. Сер. лит. и яз. 1991. Т. 50. № 3; Аспектологическая концепция Эрвина Кош-
мидера// Вопросы языкознания. 1992. № 4; кроме того, использованы новые материалы.
Вступительные замечания:
концепции Э. Кошмидера и Ю- С. Mаслова
В проблематике системного анализа группировок функционально-
семантических полей и категориальных ситуаций существенную роль
играет вопрос о соотношении семантических категорий, входящих в
состав широких семантических единств (категориальных комплексов).
Одно из таких единств — аспектуально-темпоральный комплекс,
включающий категории, отражающие разные стороны идеи времени.
Компоненты этого комплекса — категории аспектуальности, временной
локализованности, темпоральное™, таксиса и временного порядка.
Идея времени, трактуемая в самом широком смысле, рассматривается
нами в ее языковом представлении, как широкая макросистема,
объединяющая комплекс более частных систем. Речь идет о семантических
категориях, выражаемых различными языковыми средствами и
лежащих в основе соответствующих ФСП и КС.
Широкое понимание идеи времени, интегрирующее комплекс
временных категорий, сочетается с четко выраженной дифференциацией.
В рамках целостной системы выявляются специфические особенности
каждого из компонентов аспектуально-темпорального комплекса и
различные аспекты их взаимодействия.
Обращаясь к литературе вопроса о категориях, связанных с
понятием времени, мы выделяем прежде всего концепции Э. Кошмидера и
Ю. С. Маслова. В этих концепциях поликатегориальный подход к
исследованию языковой интерпретации идеи времени представлен наиболее
четко и полно. Речь идет о той научной парадигме, которая оказала
360
Аспектуальнотемпоральный комплекс
наиболее сильное воздействие на формирование нашей точки зрения.
Анализируя систему временных категорий на материале русского
языка и обосновывая нашу интерпретацию данного круга проблем, мы
стремимся развить то направление исследования, которое было
намечено Э. Кошмидером и Ю. С. Масловым.
В трудах Э. Кошмидера (1896—1977), одного из крупных
лингвистов-теоретиков «срединного пятидесятилетия» (20—70-х годов) XX в.,
рассматриваются такие проблемы общего и славянского языкознания,
как категории языка и мышления, мыслительные основания
синтаксиса, языковая система и языковые функции. Значителен вклад ученого в
развитие аспектологии.
Развивая свою аспектологическую концепцию, Э. Кошмидер
исходит из понятия «временное отношение» (Zeitbezug), охватывающего три
категории. Одна из них — временная локализованносгь (Zeitstellenwert):
противопоставление фактов (положений вещей), обладающих
индивидуальным местоположением во времени, и фактов, не имеющих такого
местоположения — вневременных. Вторая категория —
направительная отнесенность (Zeitrichtung, Richtungsbezug; см. [Koschmieder 1965:
70—89; Кошмидер 1962 а: 135—137]). Имеется в виду связанная с
глагольным видом интерпретация протекания действия во времени с точки
зрения наблюдающего «я» [Там же: 135—137]. Третья категория —
темпоральная отнесенность (Zeitstufenbezug): отнесенность действия к
прошлому, настоящему или будущему [Там же: 135].
Вершинное положение в иерархии указанных категорий,
составляющих содержание «операции включения во время», по мысли Э.
Кошмидера, занимает временная локализованносгь. Эта категория
обусловливает другие компоненты данного комплекса — направительную
отнесенность и время как соотношение настоящего, прошлого и
будущего. Лишь те факты (положения дел, ситуации), которые обладают
индивидуальным местоположением во времени, включаются во «временную
линию» и получают определенную значимость с точки зрения
направительной отнесенности «из прошлого в будущее» или «из будущего в
прошлое», а также с точки зрения принадлежности к планам
настоящего, прошлого или будущего [Кошмидер 1962 а: 129—158; Koschmieder
1979: 341—354, 283—288].
Выделенные Э. Кошмидером категории входят в систему «ноэти-
ки» (в сфере intentum — мыслимого) и соотносятся с категориями,
определяемыми (в сфере designatum — обозначаемого) строем того
Вступительные замечания
361
или иного языка. Проведенный Э. Кошмидером анализ временного
отношения включает построение типологической схемы, в которой
дается исчисление возможных комбинаций грамматической выраженности/
невыраженности временной локализованности с
выраженностью/невыраженностью вида и времени [Koschmieder 1979: 352—354, 402—
403]. В данной системе временных отношений нет специального
компонента, который соответствовал бы тому, что подводится под понятие
таксиса. Вместе с тем при анализе употребления видов в польском
языке Э. Кошмидер уделяет значительное внимание ситуациям,
содержащим отношения одновременности или предшествования. Речь идет о
таких «ситуационныхтипах», как «длительность (фон) — наступление»,
«что-то происходило, когда происходило что-то другое», «что-то
происходило и тем временем произошло что-то другое», «когда что-то
произошло, произошло что-то другое» [Кошмидер 1962 а: 148—150].
Далеко не во всем следуя Э. Кошмидеру, мы тем не менее
разделяем те общие принципы анализа, которые определяют подход к анализу
языкового представления идеи времени как системы взаимосвязанных
категорий (о трудах Э. Кошмидера см. [Маслов 1966; Бондарко 1992 в;
1996 а: 84—98]).
Истолкование аспектуальных и темпоральных категорий как
компонентов единой системы, основанной на понятии времени, получает
дальнейшее развитие в трудах Ю. С. Маслова (см. [Маслов 1978: 5—9; 1983:
41—42; 1984: 5—8]). В эксплицитной и четкой форме строится система
понятий: идея времени — ее воплощение в комплексе категорий вида,
времени и таксиса. Это один из важнейших компонентов аспектологиче-
ской концепции Ю. С. Маслова, представляющей собой глубоко и
всесторонне разработанную теорию, оказавшую и оказывающую
значительное влияние на развитие общей и славянской аспектологии.
В рамках изучаемой поликатегориальной системы проводится
дифференциация по признаку деикгичности: если темпоральные значения
принципиально являются дейктическими, ориентационными, т. е.
реализуют общую идею времени как ориентацию действия прежде всего по
отношению к моменту речи или, шире, по отношению к «здесь и теперь»
говорящего, то аспектуальные значения не имеют дейктической функции: в
них идея времени проявляется как внутреннее, ингерентное свойство
самого выражаемого действия (см. [Маслов 1978: 6—7]).
Анализируется взаимодействие рассматриваемых категорий в
речи. В высказывании Veni, vidi, vid и его русском переводе {Пригнел, уви-
362
Аспектуально-темпоральный комплекс
дел, победил) выделяются три типа сем: а) аспектуальные семы
«достигнутое™ предела» каждого из трех действий; б) темпоральные семы их
отнесенности к прошлому (с точки зрения Юлия Цезаря) и в) таксисная
сема упорядоченности действий — их «цепной» хронологической
последовательности [Маслов 1984: 7—8].
Характеризуя «эпическое время» художественного повествования,
отрешенного (полностью или частично) от конкретного соотнесения с
моментом реального настоящего, с ego, hic et nunc рассказчика и читателя,
Ю. С. Маслов прослеживает взаимодействие категорий, отражающих
идею времени, в частности при выражении отношений
последовательности и одновременности, предшествия и следования, элементов
возвращения вспять и забегания вперед (см. [Маслов 1984: 181—189]).
По мысли Ю. С. Маслова, вид, время и таксис часто выступают в
различных комбинациях в составе гибридных, контаминированных
образований. Речь идет, в частности, о таксисных функциях видов,
например в русском языке [Маслов 1983: 42].
В концепции Ю. С. Маслова, как и в теории Э. Кошмидера,
представлено одно из фундаментальных направлений анализа идеи
времени в ее языковом и речевом воплощении — направлений,
определяющих перспективу дальнейшего развития этой проблематики.
В этой работе нет возможности коснуться всех аспектов проблемы
языкового представления понятия времени (в широком смысле),
освещаемых в трудах ученых различных направлений и школ (см., в
частности, [The Function of Tense... 1991; Яковлева 1994; Temporalität und
Tempus 1995; Булыгина, Шмелев А. Д. 1997: 373—381; Петрухина
1997 а; 1997 б; 2000; Логический анализ языка 1997; Категоризация
мира... 1997; Золотова, Онипенко, Сидорова 1998: 21—32, 252—266,
309—311, 322—329, 401—439]). Мы остановились лишь на тех
концепциях, которые непосредственно связаны с рассматриваемым подходом
к системно-функциональному анализу аспектуально-темпорального
комплекса.
Глава 1
Аспектуальность
Основные направления аспектологических исследований
Анализ аспектуальной семантики. В сфере аспектологии находят
отражение основные тенденции развития общих проблем теории
значения в грамматике.
Изучая видовые значения, исследователи постоянно обращаются к
проблеме видовых инвариантов (см., в частности, [Маслов 1959; 1978:
10—44; 1984: 15—32; Исаченко 1960: 130—136; Forsyth 1970; Timber-
lake 1982; Тимберлейк 1998; Крекич 1985; 2001; Stunová 1991; Барент-
сен 1995; 1998; Гловинская 1997; 1998; Дурст-Андерсен 1997; Пайар
1997; Черткова 1997; Шелякин 1997; Князев 1997; 1998; Селиверстова
1997; Кошелев 1997; 1998; Пупынин 1997; 2000; Цеплинская 1997;
Ответы на вопросы аспектологической анкеты... 1997: 140—233; Wtodarc-
zyk 1997: 135—203; Петрухина 1998 а]; ср. критический анализ подхода
к глагольному виду на основе принципа инвариантности в статьях [Ми-
лославский 1987; 1988]).
Внимание аспектологов давно уже привлекала проблема «категория
вида и лексические значения глаголов». Эта доминанта анализа
представлена уже в известной статье Ю. С. Маслова 1948 г. [Маслов 1984]. В
настоящее время данная проблематика занимает одно из центральных
мест в «актуальном поле» славянской аспектологии. Речь идет о связях
семантики вида и средств ее выражения со значениями глагольных лексем,
с аспектуальными (аспектуально значимыми) классами глагольной
лексики (включая различные типы предельности / непредельности и способы
действия), с префиксальным и суффиксальным словообразованием, а
также с лексическими элементами контекста (см., например, [Бондарко
1975 б; Авилова 1976; Гловинская 1982; 1997; 1998; Шелякин 1983; 1997;
Булыгина 1983; 1995; 1997; Булыгина, Шмелев А. Д. 1997: 127—189;
Барентсен 1997; Breu 1984; 1996; Брой 1997; Мелиг 1985; 1997; Mehlig
1988; Lehmann 1986; Леман 1997 а; 1997 б; Апресян 1988; 1995; 1997;
Падучева 1990; 1996: 84—102; 1998 б; Гиро-Вебер 1990; Karolak 1992;
364
Аспектуально-темпоральный комплекс
Всеволодова 1997; Комри 1997: 117—119; Klimonow 1996; Геберт 1997;
Гжегорчикова 1997; Золотова 1997; Петрухина 1997 а; 2000; Кронгауз
1997; 1998; Ответы на вопросы аспектологической анкеты... 1997:
140—233; Храковский 1997; 1998; Ли Вон Бок 1999; Дунев 2001;
Probleme der Interaktion von Lexik und Aspekt 2001; Бирюлин 2001; Comrie
2001; Томмола 2001; Вимер 2001]).
Для современных аспектологических исследований характерно
стремление к изучению аспектуальных категорий в широком спектре
взаимосвязей, охватывающих языковую систему и речевое
функционирование ее единиц. Имеются в виду:
а) связи вида с другими грамматическими и
функционально-семантическими категориями — временем и темпоральностыо,
наклонением и модальностью, лицом и персональностью, числом и количествен-
ностью, определенностью /неопределенностью, залогом,
переходностью/непереходностью, коммуникативной перспективой
высказывания (см., например, [Tense-Aspect 1982; Недялков И. В., Недялков В. П.
1983; Chung, Timberlake 1985; Мелиг 1995; 1997; 1998; Mehlig 1996; Пу-
пынин 1984; 1990; 1995; Храковский 1988; 1990; 1996: 39—33;Тирофф
1998; Туровская 1998; Климонов 2001]);
б) связи функционирования видов с определенными типами
синтаксических конструкций (см., например, [Барентсен 1978; 1992;
1994; Булыгина 1995; Храковский 1995; Кюльмоя 1998; Дунев 2000;
Mehlig 2001]);
в) связи функций видовых форм с функциями высказывания (см.,
например, [Forsyth 1970; Fontaine 1983; Маслов 1984: 181—208;
Lehmann 1986; Verbal Aspect in Discurse 1990; Золотова 1995; Падучева
1996; Гуревич 1997]).
Появляются работы, в которых анализ аспектуальной семантики на
основе определенных различительных признаков в той или иной
степени связывается с понятиями и терминами когнитивной лингвистики (см.,
в частности, [Langacker 1987; Durst-Andersen 1992; Lehmann 1989; 1993;
Гжегорчикова 1997; Петрухина 1997 б; 1998 б; 2000; Телин 1998]).
Ставится вопрос об отношении семантики вида к намерениям
говорящего (см. [Бондарко 1996 а: 59—74; 99—121]). Речь идет, в
частности, о соотношении облигаторного и интенционального в
употреблении видов. Этот вопрос пересекается с проблемой соотношения
смысловых оснований и интерпретационного компонента
аспектуальной семантики, соотношения универсальных смыслов и способов их
Аспектуальность
365
языкового представления, заключающих в себе не только
универсальные, но и идиоэтнические элементы.
Пристальное внимание исследователей привлекают проблемы
типологического и сопоставительного анализа аспектуально-темпораль-
ных отношений (см. [Маслов 1978; 1983; 1984; Johanson 1971; Comrie
1976; Galton 1976; Stunová 1988; 1991; Tense-Aspect 1982; Poldauf 1982;
Типология результативных конструкций 1983; Насилов 1984; Павлов
1984; Реферовская 1984; Dahl 1985; Bybee, Dahl 1989; Типология
итеративных конструкций 1989; Smith 1991; Недялков И. В. 1992; Ясаи 1993;
1998; Петрухина 1997 а, б; 1998 а, б; 2000; Тимберлейк 1998; Телин
1998; Брой 1998; Кароляк 1998; Гусман Тирадо 1998; Гуревич 1998;
Миллер 1998; Алпатов 1998; Тирофф 1998; Плунгян 1998; Смит 1998;
Храковский 1998; Чвани 1998; Типология вида 1998]).
Аспектуальная семантика изучается как в направлении «от формы
к значению», так и в направлении «от семантического содержания к
средствам его выражения». Исходно-семантическое направление анализа
многообразно в своих конкретных реализациях. Ср., в частности, аспек-
тологические исследования, основанные на понятии
функционально-семантического поля (см. ниже), и понятийный подход к виду,
представленный в работах С. Кароляка [Кароляк 1995: 93—112; 1997: 97—110]).
На основе аспектологии рассматривается проблематика функций
разных типов в языке и речи (см. [Недялков И. В. 2001]).
Одним из актуальных направлений исследования глагольного вида
является аспектологиятекста (см., в частности, [Chvany 1980; 1985;
Fontaine 1983; Маслов 1984: 181—208; Thelin 1990; Fielder 1990; Золотова
1995; 1997; Падучева 1996: 285—296]).
Исследования, основанные на теории поля. Говоря об аспектуаль-
ности как функционально-семантическом поле (ФСП), мы имеем в виду
билатеральное единство, план содержания которого объединяет
взаимодействующие языковые средства (морфологические,
словообразовательные, синтаксические, лексические), связанные с выражением
характера протекания действия во времени.
В зависимости от целей исследования аспектуальность можно
трактовать либо как единое поле, либо как группировку ФСП. В той системе
семантических категорий и соответствующих ФСП, которая
представлена в серии монографий «Теория функциональной грамматики»,
используется второй вариант описания, позволяющий в более
дифференцированной и эксплицитной форме представить многомерность
366
Ашектуальнскгемпоральный комплекс
данной семантической сферы: выделяются и анализируются поля
лимитативности, длительности, кратности, фазовости и перфектности
([ТФГ 1987: 40—209]). Однако сохраняет свою значимость и
интерпретация аспектуальности как единого ФСП, в котором выделяются
частично пересекающиеся друг с другом сферы (микрополя). Такой
подход к предмету анализа используется и в данной работе. Это
целесообразно прежде всего потому, что речь идет о русском языке, где четко
выражена целостность системы языковых средств, группирующихся
вокруг категории вида.
Поле аспектуальности, грамматическим центром которого в
русском и других славянских языках является категория вида,
представляет собой один из типичных примеров ФСП моноцентрического типа
(ср. относящиеся к тому же типу поля темпоральности, объективной
модальности, персональное™, залоговости).
Грамматическая категория вида образует центр поля
аспектуальности, поскольку в видовых формах заключено отношение к признакам
ограниченности действия пределом и целостности (С В —
семантически маркированная форма, являющаяся носителем этих признаков,
НСВ — немаркированный член оппозиции). Обязательность
категории вида для всех глагольных лексем влечет за собой высокую
степень регулярности выражения аспектуальной семантики. К периферии
поля аспектуальности относятся способы глагольного действия и их
группировки, аспектуальные признаки в лексическом значении
глаголов (ср. глаголы состояния, отношения, предельного и непредельного
действия), семантические признаки, передаваемые обстоятельствами
типа долго, медленно, вдруг, внезапно и т. п.
Семантика аспектуальности включает признаки лимитативности,
длительности, кратности, фазовости, перфектности, а также акциональ-
ности, статальности и реляционное™ [ТФГ 1987: 40—63]. В русском и
других славянских языках доминирующую роль в сфере
аспектуальности играет отношение к признаку лимитативности, т. е. к семантике
предела. Различные элементы этой семантики лежат в основе
грамматической категории вида и аспектуальных классов предельных /
непредельных глаголов (подробнее об этом см. в разделе «Семантика
предела»; по вопросу о виде и аспектуальности в неславянских языках см., в
частности, [Иванова 1961; Johanson 1971; Comrie 1976; 2001; Dahl 1985;
Bybee, Dahl 1989; Томмола 1986; Smith 1991; Ясаи 1993; 1998; Тим-
берлейк 1998; Телин 1998; Брой 1998; Кароляк 1998; Гусман Тирадо
Аспектуальность
367
1998; Гуревич 1998; Миллер 1998; Алпатов 1998; Тирофф 1998; Плунгян
1998 а; Смит 1998; Храковский 1998; Чвани 1998]).
Представляют интерес работы, посвященные аспектуальной
семантике и средствам ее выражения в детской речи (см., в частности, [Цейтлин
1989; 2000: 148—152; Пупынин 1996; Гагарина 1997; 2001; Князев 2001]).
Исследование и описание ФСП аспектуальности соотносится с
анализом аспектуальной характеристики высказывания, трактуемой нами
на основе понятия аспектуальной ситуации (см. ниже раздел,
посвященный этому понятию).
Категориальные значения видовых форм
Мы придерживаемся той точки зрения, что совершенный вид
выражает категориальное значение, основанное на признаках
«целостность действия (Ц)» и «ограниченность действия пределом (ОГР)».
Далее мы рассмотрим каждый из указанных признаков, а затем
остановимся на вопросе об их соотношении.
Признак «целостность действия (Ц)». Когда речь идет о
целостности действия, обычно имеется в виду прежде всего представление
действия вне членения на фазы («начало, середина и конец — совокупно»
[Размусен 1891: 379]). В том же смысле трактуется отсутствие
внутренней динамической структуры протекания действия во времени [Comrie
1976: 3].
Обозначается факт, представленный как целое, без выделения
срединной фазы действия и без выражения внутренней динамики его
протекания от прошлого к будущему. Именно с этой стороной
рассматриваемого признака связана несочетаемость инфинитива СВ с фазовыми
глаголами типа начать, продолжать, кончить: невозможны сочетания типа
начал (продолжал, кончил) написать и т. п. [Пешковский 1956: 108—НО;
Маслов 1959: 218—222].
Рассматриваемое представление действия противопоставлено
эксплицитной процессности, которую может выразить лишь НСВ
(Посмотри, он спускается по лестнице): в действии выделяется срединная
фаза, и именно она получает процессную интерпретацию. Раскрывается
внутренняя временная структура протекания действия: протекание
времени как бы включено в обозначаемое протекание действия, т. е.
течение действия выражается в единстве с течением времени.
368
Аспектуально-темпоральный комплекс
Необходимо подчеркнуть, что речь идет именно об эксплицитной
процессности. Что же касается процессносги имплицитной, то на уровне
семантики высказывания она может совмещаться с признаками Ц и
ОГР. Ср. «ситуации достигнутого предела с элементом имплицитной
процессносги» в высказываниях типа Замолкли не сразу, а постепенно;
Я медленно развязал тесемку; Он постепенно втянулся; Корягу наконец
выволокли. С участием элементов контекста выражается достигнутый предел
(целостность) в сочетании с подразумеваемым предшествующим
процессом, который привел к данному результату, ср. эксплицитную процесс-
ность: медленно развязывал и наконец развязал ... (см. [ТФГ 1987: 94—98]).
Введем еще одно пояснение. Когда речь идет о несовместимости
признака Ц с членимостью действия на фазы (именно поэтому
говорится о неделимой целостности действия), имеется в виду невычленимость
срединной фазы: лишь выделение этой фазы ведет к развертыванию
внутренней структуры действия, к его расчленению, нецелостности.
Что же касается представления действия в его начальной фазе (за-
звучать, запеть и т. п.), то такое представление действия вполне
совмещается с целостностью: выражается целостность не «внеязыкового
действия» во всем его объеме, а языковой интерпретации действия —
интерпретации начинательной. Иначе говоря, выражается целостность
начальной фазы действия. При этом фаза продолжения
подразумевается, имплицируется (она может и дополнительно актуализироваться
контекстом: Он запел. Все слушали, затаив дыхание), однако в самом
глаголе эксплицитно выделен начинательный способ действия, и только к
нему относится признак Ц. То же можно сказать о глаголах тех
способов действия, в которых выделяется конечная фаза: договорить, допеть;
отзвучать, отшуметь и т. п. Выражается целостность действия,
представленного в его конечной фазе (остальные фазы могут лишь
имплицироваться).
Признак Ц сопряжен с взглядом на действие «со стороны». Именно
таким образом действие может быть представлено как целое, в отличие
от обозначения действия в процессе его протекания, когда говорящий
как бы находится внутри процесса [Исаченко 1960: 131—133]. Эта
интерпретация данного признака тесно связана с только что
рассмотренной. Взгляд на действие «со стороны» предполагает отсутствие
выделения и развертывания срединной фазы.
По существу в признаке Ц заключен элемент отрицательного
содержания: отрицание тех признаков, которыми характеризуется
Аспектуальность
369
процессность, — членимости действия на фазы, внутренней
темпоральной структуры. Справедливо суждение Ю. С. Маслова о том, что
«неделимая целостность действия имплицирует его непроцессность»
[Маслов 1984: 16].
В содержании целостности есть, однако, и положительный
элемент. Речь идет о том, что было определено А. А. Шахматовым как
«полнота проявления действия-состояния» [Шахматов 1941: 472]. Данная
интерпретация в равной степени относится и к целостности, и к
ограниченности действия пределом.
Признак «ограниченность действия пределом (ОГР)». Признак
ограниченности действия пределом, смыкаясь с целостностью в
отношении полноты проявления действия, акцентирует фиксацию
границы данного проявления, его исчерпанность.
Обратим внимание на отношение признака ОГР к предельности/
непредельности глагола (подробнее об этом см. ниже, в разделе
«Семантика предела»). Признак ОГР может распространяться не только на
действия, направленные на достижение предела (сдавать — сдать
экзамен и т. п.), но и на те действия, которые не связаны с такой
направленностью (допускать — допустить, замечать—заметить, оставаться —
остаться и т. п.). Иначе говоря, данный признак распространяется не
только на тендентивно-предельные, но и на нетендентивно-предель-
ные глаголы. Действие, обозначенное исходным глаголом НСВ,
может быть и непредельным (например, сидеть, спать, светиться, сиять,
шуршать), но это не препятствует образованию СВ при перфектива-
ции, не связанной с видовой парностью: сидеть—посидеть,
спать—поспать, светиться—засветиться, сиять—засиять, шуршать—зашуршать
и т. п.
Столь широкое распространение признака ОГР обусловлено
фундаментальным свойством обязательности, присущим славянскому
глагольному виду. Тот факт, что признак ОГР охватывает и те действия,
которые не направлены на достижение предела, усиливает
интерпретационную доминанту семантики вида и подчеркивает роль
неуниверсальных элементов в этой семантике.
Заметим, что сама формулировка названия рассматриваемого
признака —«ограниченность действия пределом» —связана с
существованием не только тендентивной, но и нетендентивной предельности.
Иначе можно было бы говорить о «достижении предела». Но это
соответствовало бы лишь тем случаям, когда налицо направленность дейст-
24—1959
370
Аспектуальнотемпоральный комплекс
вия на достижение предела. Более широкое понятие ОГР охватывает
любые действия, представленные в реальном пределе (ср., с одной
стороны, строить—построить, а с другой — тцадить—пощаЬить\ ср.
также непарные глаголы СВ — постоять, зазвенеть, очутиться и т. п.).
Соотношение рассматриваемых признаков. Определение
значения СВ на основе признака неделимой целостности действия вполне
согласуется с определением, базирующимся на признаке
ограниченности действия пределом. Рассматриваемые признаки дополняют друг
друга, фиксируя близкие, хотя и нетождественные элементы языковой
семантической интерпретации характера осуществления действия (ср.
суждение Э. Даля о нецелесообразности отождествления понятий
«totality» и «boundedness» [Dahl 1985: 76]).
Таким образом, мы рассматриваем категориальное значение СВ
как комплекс близких, но все же отличающихся друг от друга
признаков, составляющих единство «Ц — ОГР» — «ограниченное пределом
целостное действие». Элементы данного комплекса всегда выступают в
сочетании друг с другом. Мы не можем привести ни одного примера
употребления глагола СВ, в котором была бы выражена
ограниченность действия пределом без целостности или целостность без
ограниченности пределом.
Может возникнуть вопрос, есть ли достаточные основания для того,
чтобы, говоря о категориальном значении СВ, постоянно оперировать
двумя семантическими признаками. Действительно, с точки зрения
полноты семантической характеристики формы СВ целесообразно
использовать комплекс, состоящий из двух семантических признаков,
однако в принципе возможен и «однопризнаковый подход». Если
принять в качестве исходного пункта анализа видовых значений принцип
рассмотрения определяемого общего значения на основе одного-един-
ственного признака, то, вероятно, следует отдать предпочтение
признаку ограниченности действия пределом (ОГР). И все же мы
продолжаем рассматривать категориальное значение СВ на основе двух
семантических признаков.
Заслуживает внимания вопрос об иерархии анализируемых
признаков. В одном отношении признак ОГР все же может быть поставлен на
первое место. Речь идет о причинно-следственном отношении, в котором
признак ОГР, с нашей точки зрения, выступает как исходный: именно
потому, что действие достигает предела (так или иначе ограничивается
пределом), оно может быть представлено как неделимое целое.
Аспектуальносгь
371
Совмещение двух семантических признаков в определении
значений видовых форм представлено в аспектологической традиции. При
этом намечаются и отношения обусловленности. Л. П. Размусен писал:
«Глагол совершенного вида, мне кажется, означает первоначально
действие как достигающее своей цели (своего предела), а затем вообще
действие, рассматриваемое как одно целое (начало, середина и конец —
совокупно). Глагол несовершенного вида означает первоначально
действие как приготовление к достижению цели, а затем вообще действие,
рассматриваемое только со стороны вещественных (знаменательных)
своих признаков, без обозначения целости действия» [Размусен 1891:
379]. В этом определении, по справедливому замечанию Ю. С. Маслова,
два момента сочетаются «как моменты (исторической или логической)
последовательности» [Маслов 1984: 16].
Ограниченность пределом — это внутренняя характеристика
действия с точки зрения «полноты проявления данного признака во
времени» (см. [Фортунатов 1956: 161]; речь идет о полноте,
предполагаемой данным способом действия, ср. запеть, попеть, спеть). Целостность
же — это обусловленный данной внутренней характеристикой
действия способ его представления с определенной точки зрения: без
вычленения срединной фазы, при «взгляде со стороны». Оппозиция
«целостность/нецелостность» отражает различие в исходной точке зрения
говорящего на действие; ср. суждения А. Тимберлейка о «видовом
ориентире» и о «точке зрения» при рассмотрении вида на
пропозициональном уровне [Тимберлейк 1985: 266—267, 284—285].
Признак ОГР выступает на передний план при рассмотрении вида
в сфере лимитативности, объединяющей разные типы отношения
действия к пределу, включая различия реального и потенциального,
эксплицитного и имплицитного, абсолютного и относительного предела, а
также предельности/непредельности [ТФГ 1987: 45—63]. Рассмотрение
языкового материала в отношении к признаку ОГР играет важную роль
при анализе связей категории вида с лексическими значениями
глаголов и со способами глагольного действия. Речь идет, в частности, о тех
способах действия, в которых так или иначе конкретизируется
семантика результата (ср. общерезультативный и
специально-результативные способы действия). С другой стороны, признак Ц приобретает
особую значимость при анализе соотношения семантики вида (и аспекту-
альности в целом) с такими семантическими категориями, как тем-
поральность, временная локализованность, модальность. Для исследо-
24*
372
Аспектуальнотемпоральный комплекс
вания таких соотношений существенна «ориентационная» сторона
семантики вида, связанная с точкой зрения говорящего, с его «взглядом
на действие». Есть и такие проблемы, при рассмотрении которых в
равной степени актуальны оба признака, в частности соотношение вида с
семантикой таксиса, временного порядка, субъекта и объекта,
определенности/неопределенности. Внимание к обеим сторонам значения СВ
в их взаимосвязях необходимо для аспектологии в целом.
Признак ОГР в его конкретных реализациях в высказывании во
многих случаях отличается четко выраженной интенциональностью,
т. е. связью с намерениями говорящего, осознаваемостью, смысловой
релевантностью. Это особенно характерно для употребления тенден-
тивно-предельных глаголов, т. е. глаголов, способных к выражению
направленности на достижение результата (НСВ) и его реального
достижения (СВ), например: Долго убеждал и наконец убедил. Ср. контраст
НСВ и СВ в следующем примере: Адамов стал быстро промывать
залепленные пеной глаза, а когда промыл, в углу, где только что стоял Филюрин,
никого не было (И. Ильф, Е. Петров. Светлая личность).
Признак Ц не связан с явно выраженной интенциональностью.
«Взгляд на действие» как целое, без выделения его срединной фазы,
безусловно, представлен в конкретных высказываниях, однако эта
сторона видовой семантики далеко не всегда осознается говорящими и
обычно не выделяется как цель употребления формы СВ. Мы не можем
сказать, что говорящий употребляет форму СВ для того, чтобы
выразить значение неделимой целостности действия.
Инвариантность категориального значения совершенного вида.
Значение СВ, включающее признаки ОГР и Ц, мы рассматриваем как
абсолютно инвариантное, т. е. распространяющееся на все случаи
употребления глаголов СВ. Это в полном смысле слова «общее
значение» грамматической формы.
Данная точка зрения довольно широко распространена, однако
она не является общепринятой. Ее правомерность требует
специальных разъяснений. Мы не раз уже обсуждали этот вопрос (см., в
частности, [Бондарко 1996 а: 106—107]), однако вся система изложения
семантических проблем аспектологии требует вновь вернуться к нему.
Обратимся к тем типам употребления СВ, которые нередко
рассматриваются как контрпримеры, свидетельствующие о неправомерности
истолкования признаков ОГР и Ц как инвариантных, т. е. о невозможности
применения к категории вида понятия общего значения.
Аспектуальносгь 373
Рассмотрим высказывания типа В августе цены на некоторые товары
понизились; Поезд ускорил ход. На наш взгляд, особой трудности с точки
зрения распространения признаков ОГР и Ц на СВ в таких
высказываниях нет, можно сказать, что нет даже явных оснований говорить о «не-
прототипичности». Примечательно, что в подобных случаях речь идет
о ситуациях тендентивной предельности, об употреблении глаголов
исполнения, способных к выражению прототипического предела. И в
данном случае признаки ОГР и Ц очевидны. Необходимы лишь
некоторые пояснения.
М. Я. Гловинская обратила внимание на тот факт, что существуют
целые группы глаголов, совершенный вид которых не обозначает
действия, доведенного до качественного предела (или до конца). Речь идет,
в частности, о глаголах, включающих в свое толкование смысл 'стать
более каким-то': возрасти, замедлить(ся), повыситься),ускориться) и т. п.
Такие глаголы обозначают действие, которое может быть продолжено:
Цены повысились и продолжают повышаться, ср. невозможность Он надел
пальто и продолжает его надевать [Гловинская 1982: 8—9]. Автор
приходит к выводу о том, что предел не является универсальным свойством
значения совершенного вида [Гловинская 1982: 9] (см. дальнейшее
развитие концепции М. Я. Гловинской, основанной на методе толкований
с использованием понятий метаязыка, в статье [Гловинская 1998] ).
На наш взгляд, факты, приведенные М. Я. Гловинской,
свидетельствуют о том, что могут быть выделены две разновидности предела,
выражаемые в высказывании с участием лексики и контекста. Эти
разновидности могут быть обозначены как абсолютный и относительный
предел. Защищаемое нами положение об инвариантности признака
«ограниченность действия пределом» остается действительным.
Инвариант «ограниченность действия пределом» выступает в двух
вариантах — предела абсолютного и относительного. Признак ОГР
выступает на уровне категориального грамматического значения
формы СВ (без той детализации, которая связана с характеристиками
«абсолютный/ относительный предел»). Различие между абсолютным и
относительным пределом — это различие вариантов, обусловленных
лексическим значением глагола, способом действия, контекстом и
речевой ситуацией. Примечательна возможность дополнительного
подчеркивания предельности в высказываниях рассматриваемого типа
различными средствами контекста. Например: Цены наконец
понизились, уровень производства заметно повысился — это важный результат.
374
Аспектуальнотемпоральный комплекс
Рассмотрим теперь наиболее трудный случай, который можно
отнести к периферии сферы предела. В данном случае тезис о наличии
признаков ОГР и Ц действительно нуждается в аргументации. Речь идет о
начинательных глаголах типа завизжать, задвигаться, зазвонить, запеть,
засверкать и т. п. Выражается ли такими глаголами целостность
действия и его ограниченность пределом? Ведь начинательность
предполагает последующее продолжение действия. На наш взгляд,
начинательные глаголы подчиняются общей закономерности. Признаки ОГР и Ц
относятся не к действию вообще, а к его начальной фазе: именно эта
фаза представлена в ее ограниченности пределом и целостности.
Например: Наступила тишина. Потом кто-то запел, люди заговорили,
зашевелились,,. Каждое из этих действий представлено как начало, наступление
новой ситуации, причем это наступление представлено не как процесс,
а как результат — законченная начальная фаза; ср. ситуации
вступления в новое состояние при видовой соотносительности глаголов, когда
четко выступает различие между незаконченной и законченной
начальной фазой: Деревья зацветают — «начинают цвести»¡Деревья зацвели —
«начали цвести»; Он уже задремывает — «начинает дремать»Юн
задремал — «начал дремать»; Она заболела — «начала болеть, стала больной,
вступила в болезненное состояние»/Оиа заболевает — «начинает болеть,
становится больной, вступает в болезненное состояние (этот процесс
еще не достиг предела)».
В высказываниях типа Кто-то громко запел такой соотносительности
незавершенной/ завершенной начальной фазы нет, но тем не менее
«законченность начальной фазы» не вызывает сомнений: начальная фаза
наступила и закончилась, «открыв перспективу» для фазы продолжения.
Перед нами одна из разновидностей относительного предела.
Таким образом, признак ОГР охватывает всю сферу
функционирования СВ. В центре этой сферы данный признак выступает в прототи-
пических вариантах, на периферии — в вариантах, в той или иной
степени отклоняющихся от прототипа, однако нельзя назвать ни одного
типа употребления форм СВ, который не мог бы быть объяснен на
основе данного семантического признака. То же следует сказать о
признаке Ц. Представление действия в его начальной фазе (зазвучать, запеть,
зашелестеть и т. п.) вполне совмещается с целостностью: выражается
целостность не «внеязыкового действия» во всем его объеме, а языковой
интерпретации действия — интерпретации начинательной. Иначе
говоря, выражается целостность начальной фазы действия. При этом
Аспектуальность
375
фаза продолжения подразумевается, имплицируется (она может и
дополнительно актуализироваться контекстом: Он запел. Все слушали,
затаив дыхание), однако в самом глаголе эксплицитно выделен
начинательный способ действия, и только к нему относится признак Ц.
При анализе как «простых», так и «трудных случаев» необходимо
учитывать, что глагольный вид представляет собой характерный пример
грамматической категории с интерпретационной доминантой. В
видовых значениях преобладает интерпретационный компонент, хотя в них
заключен и компонент отражательный, с ясно выраженной смысловой
основой (ср. конкретно-процессное значение НСВ). «Взгляд на
действие», зафиксированный в видовых значениях, не совпадает с признаками
действий во внеязыковом мире. Так, интерпретация действий,
выраженных формами СВ, как целостных связана с отвлечением от того факта, что
в реальной действительности действия имеют начало, середину и конец.
Семантическая немаркированность несовершенного вида. На
наш взгляд, в полной мере сохраняет свою значимость известная точка
зрения, согласно которой видовое противопоставление в
грамматической системе русского и других славянских языков представляет собой
привативную оппозицию, в которой СВ является семантически
маркированным членом, а НСВ — немаркированным.
Типы употребления формы НСВ варьируются в широкой сфере,
охватывающей, с одной стороны, семантику, противоположную
категориальному значению СВ, а с другой — такую семантику, в которой не
получают эксплицитного выражения ни признаки, противоположные
значению СВ (нецелостность и неограниченность действия пределом),
ни признаки, выражаемые формой СВ. Противопоставленность
значению СВ наиболее четко представлена в конкретно-процессном
значении НСВ. В нем заключены признаки нецелостности и
неограниченности действия пределом.
Семантическая немаркированность НСВ проявляется при
употреблении НСВ в обобщенно-фактическом значении {Тыуже обедал?; Он
к вам обрагцался?; Ему об этом докладывали и т. п.), при нейтрализации
видового противопоставления в таких временных планах, как настоящее
историческое (Вдруг он врывается в комнату...) и прошедшее время
повторяющегося действия (Каждый раз он неожиданно появлялся и
неожиданно исчезал).
Итак, мы разделяем широко распространенную (хотя и не
общепринятую) в аспектологии точку зрения, согласно которой в видовой
376
Аспектуально-темпоральный комплекс
оппозиции положительным признаком (комплексом признаков)
наделяется лишь СВ, а НСВ трактуется как форма, лишенная данного признака,
т. е. способная выражать как противоположный признак, так и значения,
которые нельзя определить как нечто противоположное значению
маркированного члена оппозиции. Ср. уже упоминавшиеся выше (ч. III,
гл. 1) суждения Р. О. Якобсона (в его статье о структуре русского глагола,
опубликованной в 1932 г.) об оппозициях, которые он называл
морфологическими корреляциями: «... если категория I указывает на наличие А,
то категория II не указывает на наличие А, иными словами она не
свидетельствует о том, присутствует А или нет. Общее значение категории II
сравнительно с категорией I ограничивается, таким образом, отсутствием
„сигнализации А"» [Якобсон 1985: 210]. Говоря о видовой корреляции,
в которой признаковой категорией является совершенный вид, а
беспризнаковой — несовершенный, Р. О. Якобсон пишет: «...формы
совершенного вида в противоположность формам несовершенного вида
указывают абсолютную границу действия» [Там же: 213].
Определение НСВ как семантически немаркированной формы
отнюдь не означает, что эта форма «ничего не выражает». Следует
подчеркнуть, что каждое из частных значений НСВ обладает собственной
положительной характеристикой. Так, конкретно-процессное значение НСВ
отличается столь четко выраженной семантической характеризованно-
стью (и в этом смысле маркированностью), что может рассматриваться
даже как тот исходный пункт, по отношению к которому может быть
выведен противоположный признак Ц, присущий форме СВ (об этом уже
шла речь выше). Но процессность — лишь одно из частных значений
НСВ. Этот признак мы не можем приписать форме НСВ как ее
инвариантное значение. Инвариантным на уровне общих значений оказывается
лишь отсутствие признаков Ц и ОГР — та значимость формы, которая и
обусловливает возможность целого комплекса «положительных» частных
значений, представляющих собой результат взаимодействия формы и
элементов окружающей среды. Речь идет об отношении данной формы к
значению, выражаемому ее коррелятом, об общей характеристике ее
«семантической компетенции».
Семантическая немаркированность НСВ четко проявляется при
нейтрализации видового противопоставления. Одна из позиций
нейтрализации противопоставления видов русского глагола — настоящее
историческое. В этом временном плане наблюдается не только
взаимодействие, но и столкновение видовых и временных значений.
Аспектуальносгь
377
Позиция нейтрализации грамматической оппозиции должна
рассматриваться в соотношении с позицией ее реализации. При анализе
настоящего исторического это соотношение выявляется при
сопоставлении русского языка с другими славянскими языками. Настоящее
историческое в славянских языках, в отличие от актуального настоящего
(настоящего времени момента речи), допускает в принципе
употребление форм глагола не только несовершенного, но и совершенного вида.
Возможность видового противопоставления в настоящем
историческом определяется тем, что время каждого действия, находящегося на
линии развертывающихся событий, определяется не с точки зрения
момента речи, а с точки зрения того момента, который соответствует
осуществлению этого действия. Благодаря отсутствию ограничения,
связанного с непосредственной соотнесенностью обозначаемой
ситуации с моментом речи, действие в настоящем историческом в принципе
может быть представлено в его целостности, в его сосредоточении, т. е.
в совершенном виде. Однако возможность видового
противопоставления в рассматриваемом временном плане реализуется далеко не во всех
славянских языках. В тех же языках, где видовое противопоставление
имеет место, оно по своему объему и качеству не одинаково.
В исследованных нами славянских языках (русском, украинском,
белорусском, чешском, польском, болгарском, сербохорватском,
словенском) могут быть выделены три основных типа видовой
характеристики настоящего исторического, три основные закономерности: 1)
последовательная (полная) нейтрализация видового противопоставления
в формах НСВ; 2) полное и последовательное противопоставление
НСВ и СВ; 3) непоследовательное видовое противопоставление: его
частичная реализации и частичная нейтрализация (о различных типах
видовой характеристики настоящего исторического в славянских
языках см. [Бондарко 1958 а; 1958 б; 1958 в; 1959; Петрухина 1978: 20—22;
2000: 83—89; Stunovál993: 171—192]).
Последовательная нейтрализация видового противопоставления
четко выражена в русском языке. В плане настоящего исторического
НСВ выступает, с одной стороны, «в своих собственных функциях», а с
другой — как немаркированный член оппозиции. В последнем случае
НСВ употребляется в тех типах ситуаций, которые в других условиях —
в позиции свободной реализации видового противопоставления —
свойственны формам СВ. Например: Овраг не глубок. Инженер
поднимается, берет в охапку жену и выкарабкивается наверх. Наверху, на краю
378
Аспектуально-темпоральный комплекс
оврага, сидит ямщик и стонет (А. Чехов. Темной ночью). В прошедшем
времени на месте форм настоящего времени глаголов НСВ здесь были
бы употреблены формы не только несовершенного (сидел, стонал), но и
совершенного вида (поднялся, взял, выкарабкался). В формах поднимается,
берет, выкарабкивается видовое противопоставление нейтрализовано.
Одним из часто встречающихся типов употребления форм НСВ в
настоящем историческом является обозначение ряда сменяющих друг
друга фактов. Несовершенный вид в подобных случаях выступает в
функции, которая в условиях реализации видового
противопоставления (в частности, в прошедшем времени) свойственна совершенному
виду. Например: У самого крыльщ гимназии Григоренко круто
останавливает лошадь и, посапывая, вылезает из пролетки. Он привязывает лошадь к
чугунному столбу и, вытащив из пролетки круглый черный сверток,
скрывается [в прошедшем времени были бы употреблены формы СВ
остановил, вылез, привязал, скрылся] в дверях подъезда (В. Беляев. Старая
крепость).
Между высказываниями с формами СВ и НСВ при обозначении
цепи последовательных действий существует различие, связанное с
признаками эксплицитности/имплицитности. СВ является специальным
средством эксплицитного выражения ряда сменяющих друг друга
конкретных фактов, тогда как НСВ «по необходимости» (поскольку СВ в
данных условиях невозможен) замещает противоположный вид. Он
лишь допускает понимание действий как цепочки последовательных
фактов, не препятствует такому восприятию действий, вытекающему из
общего смысла контекста.
Приведем другой пример функционирования видов, в котором
четко выражено явление нейтрализации видовой оппозиции. Речь
идет об употреблении формы НСВ при выражении неожиданного
наступления конкретного единичного факта на фоне предшествующей
длительности. Обозначается ситуация типа «длительность —
наступление факта», требующая в других условиях — в плане прошедшего
времени — сочетания форм НСВ и СВ (НСВ как вдруг СВ). При этом
формы НСВ приобретают способность сочетаться с обстоятельствами
типа вдруг, внезапно, что обычно свойственно противоположному виду.
Например: Скорее! — задыхаясь, торопит Анна Тихоновна отстающго
Цветухина. Но оба они вдруг останавливаются (К. Федин. Костер). В
прошедшем времени второй глагол выступал бы в форме СВ: торопила...
вдруг остановились.
Аспектуальносгь
379
Формы НСВ «замещают» СВ при выражении предшествования. И
в этих условиях НСВ, принимая на себя функцию СВ, оказывается
неполноценной заменой. Если СВ, обозначая действие в его неделимой
целостности, специально выражает и, более того, подчеркивает
предшествование, то НСВ, не содержащий в своей семантике указания на
целостность действия и его ограниченность пределом, лишь допускает
понимание действия как предшествующего другому действию. Он
лишь не противоречит такому пониманию, вытекающему из общего
смысла контекста, из других его элементов. Например: Только,
понимаешь, выхожу от мирового, глядь — лошадка мои стоят смирнехонько около
Ивана Михайлова,.. (И. Бунин. Мелкопоместные); Возится долго. И когда
мотор все-таки вновь оживает, слышит уже над собой: — Готово?
(С. Сартаков. Капитан ближнего плавания).
Повторим еще раз: НСВ не является полноценной заменой СВ, он
лишь допускает проявление таких значений, как наступление факта,
цепь сменяющих друг друга действий, предшествование одного
действия другому, не препятствует такому восприятию действия,
вытекающему из контекста, но не выражает эти функции эксплицитно, как
это свойственно формам СВ.
Приведенный фрагмент анализа функционирования видов
лишний раз свидетельствует о том, что семантическая немаркированность в
рамках привативной оппозиции — одно из понятий, играющих
важную роль в системно-функциональной грамматике.
Обязательность категории вида. Среди факторов, существенных
для исследования и описания категориальных значений видов в
русском и других славянских языках, на наш взгляд, особо важную роль
играет присущее виду как грамматической категории свойство
обязательности (облигаторности). Это свойство выступает в данном случае в
той сфере распространения, которая должна быть признана
максимально широкой. Видовое противопоставление охватывает все глаголы
(в том числе и двувидовые) и все глагольные формы.
Из обязательности видовой оппозиции вытекает тот факт, что
категориальные видовые значения характеризуются высокой степенью
абстрактности. Охватывая все глагольные формы и выступая в том или
ином варианте в любом высказывании, содержащем глагол, они и не
могут быть иными. Это значит, что при рассмотрении видовой семантики
(как в лингвистической теории, так и в практике преподавания русского
и других славянских языков) нельзя предъявлять к категориальным
380
Аспектуально-темпоральный комплекс
видовым значениям то «требование доступности» (ясности во всем,
понятности для «наивного говорящего», осознаваемое™ категориального
значения в «речевом мышлении», интенциональности, т. е.
непосредственной связи с намерениями говорящего в процессе речи) —
«требование», которое предъявляется довольно часто. Говорящий (пишущий)
выражает, а слушающий (читатель) воспринимает не инвариантные
категориальные значения грамматических форм, а те варианты, которые
могут реализоваться и реализуются в высказывании. Именно эти
варианты, а не инварианты могут (но не обязательно должны) обладать
свойством интенциональности, т. е. осознаваться участниками речевого
акта как элемент актуального смысла высказывания. Что же касается
категориальных значений (инвариантов), то они лежат в основе
выражаемых и воспринимаемых вариантов. Это глубинные
системно-языковые значимости, объективно существующие в строе данного языка, но
реализующиеся в речи всегда в том или ином варианте, обусловленном
контекстом, речевой ситуацией, различными проявлениями
взаимодействия системы и среды при употреблении языковых единиц.
Итак, видовые значения, обогащенные воздействием внутрилексем-
ной и внелексемной среды, включаются в содержание высказывания,
однако сами по себе они не заключают в себе такого смыслового
содержания, которое постоянно и регулярно осознавалось бы говорящим как
мотивированный элемент речевого смысла. «Осознавание» возможно, но
для этого необходимы особо благоприятные условия контекста. Ср.,
например: ... — Выполнили вы приказ или не выполнили? — На такой вопрос
я отвечать не могу. Я выполнял, добросовестно выполнял. Приказ находился
в процессе выполнения. — Так все-таки, был выполнен приказ о
восстановлении положения или не был? (П. Григоренко. Воспоминания). Для
констатации абсолютных и прямых соответствий между объективными
свойствами внеязыковых действий и глагольным видом нет достаточных
оснований, хотя частичные и опосредствованные связи существуют.
Обязательность, рассматриваемая со стороны языковой системы,
выступает как закономерность, согласно которой видовая оппозиция
распространяется на все глаголы и на все глагольные формы. Если же
данное свойство рассматривается с точки зрения процессов речи, то
оно трактуется как действительная для любого говорящего или
пишущего облигаторность выбора либо СВ, либо НСВ в каждом акте
употребления любого глагола (заметим, что двувидовые глаголы
не представляют собой исключения из правила, поскольку избирается
Аспектуальность
381
семантика либо одного, либо другого вида и именно она включается в
содержательную структуру данного высказывания). Для носителей
славянских языков этот выбор осуществляется без всяких затруднений,
тогда как для носителей других языков он может быть связан с
значительными затруднениями.
Следствием обязательности категории вида является то, что
употребление формы либо СВ, либо НСВ может базироваться не на
стремлении говорящего выразить тот или иной смысл, т. е. не на
осознаваемой интенции, а на необходимости, не знающей исключений.
Иначе говоря, выражение семантики вида может быть результатом
«вынужденного» следования некоторому обязательному правилу.
Одним из последствий облигаторности выражения видовых
значений является возможность их избыточности. С этим связаны
«вторичные функции» категории вида. Они сопряжены с такими
категориями, как локализованность/нелокализованность действия во времени,
темпоральность, таксис, временной порядок, модальность и
связанные с нею прагматические элементы (выявляется участие видовых
форм императива в выражении различных оттенков вежливости),
определенность/ неопределенность и коммуникативная перспектива
высказывания.
Можно предположить, что между абсолютной обязательностью
вида как грамматической категории и абсолютной инвариантностью
видовых значений существует глубинная связь. В обоих случаях
выявляется тип «сильной системности». Распространение видовой оппозиции
на всю сферу глагольной лексики и на весь комплекс глагольных форм
заключает в себе предпосылки для столь же абсолютного
распространения наиболее общего и наиболее абстрактного типа системной
организации категориальных значений — общего значения.
Частные видовые значения
Вступительные замечания. Частные видовые значения, как уже
было отмечено выше, представляют собой результат взаимодействия
категориальных (общих) значений видовых форм глагола и элементов
среды (как парадигматической, так и синтагматической). Видовая
форма — лишь один из участников выражения изучаемых значений.
Отличия одного значения видовой форм от другого определяются
382
Аспектуально-темпоральный комплекс
именно элементами среды. Поэтому рассматриваемые семантические
комплексы лишь условно могут быть названы значениями форм СВ и
НСВ. Вместе с тем выражения «частные значения СВ», «частные
значения НСВ» закономерны, поскольку с формой СВ связаны одни
значения, а с формой НСВ — другие. Мы как бы «привязываем»
рассматриваемые значения к грамматическим формам, которые участвуют (это
участие весьма существенно) в их выражении. Учитывая роли
элементов грамматической системы и элементов среды, мы ориентируемся на
видовые формы как элементы грамматической системы.
Формоцентрический подход вполне оправдан, если предметом
анализа является «форма в контексте». Если же предметом анализа
становится скорее аспектуальная характеристика высказывания (когда нас в
равной степени интересуют все элементы высказывания, участвующие
в выражении определенной семантики), то при
исходно-семантическом подходе может быть использован термин «аспектуальная
ситуация» (ср. процессные ситуации, ситуации обобщенного факта и т. п.
[Бондарко 1983 а: 100—200]; см. также ниже раздел, посвященный ас-
пектуальным ситуациям).
Частные значения совершенного вида« Выделяются следующие
значения: 1) конкретно-фактическое (Я написал письмо) — основное
значение СВ; 2) наглядно-примерное (Что напишешь пером, не вырубишь
топором); 3) потенциальное (Он и не такое напишет); 4) суммарное
(Трижды повторил эти слова). Значения, указанные в п. 2—4, — вторичные
частные значения, производные от основного.
Категориальное значение формы СВ реализуется в речи прежде
всего в основном значении — конкретно-фактическом. В
подавляющем большинстве случаев употребления форм СВ выражается
именно это значение. Оно составляет основу всех прочих (вторичных)
частных значений, представляющих собой обусловленную контекстом
модификацию семантики конкретного факта. Семантическое
пространство частных значений СВ имеет центрированную, фокусированную
структуру, ядром которой является указанное основное значение.
Производность вторичных частных значений СВ от основного
очевидна. При выражении наглядно-примерного значения реально
повторяющееся действие представлено как бы на наглядном примере
одного из актов его осуществления — одного конкретного факта (в
данном случае конкретность выступает в метафорической интерпретации).
Потенциальное значение представляет собой сочетание элемента «кон-
Аспектуальносгь
383
кретный факт» (обычно в наглядно-примерной модификации) и
модального элемента потенциальности. Суммарное значение сводится к
обозначению (средствами контекста в сочетании с видовой формой)
суммы конкретных фактов.
Необходимо подчеркнуть активную и определяющую роль самой
формы СВ при выражении конкретно-фактического значения. Для его
реализации достаточен минимальный контекст, например: Вчера
заглянул к нам и т. п. Пригоден любой контекст — за теми довольно редкими
исключениями, которые обусловливаются показателями,
переводящими видовую семантику в плоскость вторичных частных значений.
Ср. наглядно-примерное значение: Редко когда заглянет.
При выражении вторичных значений роль среды возрастает,
однако активность основного значения — с его системной доминантой —
проявляется в том, что оно по существу присутствует в каждом из
производных от него значений, хотя и в преобразованном (под влиянием
контекста) виде.
Категориальное значение СВ, репрезентируемое в речи прежде
всего конкретно-фактическим значением, играет в данной
семантической сфере интегрирующую роль: то, что исходит от грамматической
системы, от представляющей ее грамматической формы вида,
объединяет все частные значения СВ. Что же касается семантических
элементов, которые исходят от среды, то они играют дифференцирующую
роль: элементы среды отличают одно частное значение от другого. В
целом тенденция к интеграции в семантической сфере СВ доминирует,
«разброс значений» невелик, производность вторичных значений от
основного, как уже говорилось выше, обусловливает фокусированность
данной семантической сферы, характеризующейся активным
поведением системы в ее взаимодействии с окружающей средой.
Частные значения несовершенного вида. Могут быть выделены
следующие значения: 1) конкретно-процессное (Я писал письмо, когда он
вошел); 2) неограниченно-кратное (Ячасто ему писал); 3)
обобщенно-фактическое (общефактическое) (Кто это писал?); 4) ограниченно-кратное
{Я писал ему дважды); 5) реляционное (Преобладают явления иного рода;
Это и к нам относится); 6) потенциально-качественное (Он прекрасно
пиита); 7) нейтральное («неквалифицированное») (Я хочу спать; Я вам
верю; Он не может ждать).
Трактовка НСВ как немаркированного члена видового
противопоставления, восходящая к концепциям Ф. Ф. Фортунатова и Р. О. Якобсо-
384
Аспектуально-темпоральный комплекс
на, дает возможность объяснить существенные особенности
функционирования этой формы. Ср., например, обобщенно-фактическое
(общефактическое) значение (Об этом уже писали; Прислал книги, которые
недавно брал у меня; Я звонил ему сегодня; Ты читал эту книгу?; Вы будете
обедать? и т. п.). Налицо обобщенное указание на самый факт
осуществления действия, при том что признаки целостности и
ограниченности пределом явно (эксплицитно) не выражаются, но и не
исключаются (см. анализ обобщенно-фактического значения НСВ в
работе [Дунев 1999]).
Элементы среды, окружающей форму НСВ при ее
функционировании, разнородны. Ср., с одной стороны, контекстуальные
обстоятельственные показатели (в высказываниях типа Он приходил к нам каждый
день; Он дважды к нам приходил)^ а с другой (при выражении
реляционного значения) — принадлежность глагола к определенному
лексическому классу: Это не соответствует истине и т. п.
Из разнородности среды при семантической немаркированности
формы НСВ вытекает неоднородность значений, выражаемых с ее
участием. Иногда разнородность частных значений НСВ расценивается
как недостаток их описания, их классификации. В действительности
же, если учесть анализируемое соотношение видовой системы и
разнородных элементов среды, становится ясным, что классификация
этих значений и не может иметь иной характер, т. е. в полной мере
соответствовать логическим критериям однородности,
последовательности и т. п. Речь идет о типичном примере естественной классификации.
Интегрирующее воздействие категориального значения
грамматической формы при функционировании НСВ выражено слабее, чем в
сфере СВ, поскольку форма НСВ не обладает постоянным
положительным признаком.
Если система частных значений СВ имеет компактную
моноцентрическую структуру, то система частных значений НСВ отличается
структурой диффузной, слабоцентрированной.
Диффузность «семантического пространства» НСВ находит также
проявление в четко выраженной (во всяком случае по сравнению с СВ)
неопределенности границ между отдельными значениями, в их
пересечениях.
Можно говорить об определенной иерархии частных значений
НСВ, однако эта иерархия не имеет четко выраженного характера,
не может быть признана однозначной и абсолютной. Признаки, на ос-
Аспектуальносгь
385
новании которых те или иные значения могут быть отнесены к числу
основных, разнородны.
Основным среди частных значений НСВ следует признать
значение конкретно-процессное. Оно характеризуется свойством
наибольшей специфичности. Признаки нецелостности и неограниченности
действия пределом, на которых оно базируется, противоположны
признакам Ц и ОГР, присущим формам СВ.
Конкретно-процессное значение противопоставлено основному
значению СВ — конкретно-фактическому. Конкуренция этих
значений невозможна. Вместе с тем реализация конкретно-процессного
значения ограничена рядом условий. Для этого необходимы
следующие элементы среды:
а) лексическое значение глагола, способное сочетаться с
выражением действия в процессе его протекания (ср., например, глаголы типа
ловчишь, малодушествовать,ротозействовать и т. п., не выражающие
конкретной временной локализованности [Золотова 1982]);
б) способ действия, совместимый с конкретной процессностью (ср.
такие способы действия, как многократный — съеживал, хаживал, певал
и т. п., — не способные выступать в конкретно-процессном значении);
в) ситуация наблюдаемости (перцептивности) [Бондарко 1983 а:
132—135];
г) установка высказывания на изображение ситуации в ее развитии
(а не на информацию о факте или обозначение постоянных отношений
и т. п.).
Одну из верхних ступеней в рассматриваемой иерархии занимает
неограниченно-кратное значение (речь может идти о «втором месте» в
комплексе двух основных значений). Такая характеристика базируется, с
одной стороны, на признаке высокой регулярности, а с другой — на
признаке свободной сочетаемости с глаголами разных лексических классов.
Третьим в данной иерархии, на наш взгляд, является обобщенно-
фактическое (общефактическое) значение, которое, вероятно, можно
рассматривать как относящееся к переходной зоне между центром
семантической сферы НСВ и периферией (можно говорить и о
«ближней периферии»). В данном значении наиболее полно представлены им-
пликативные способности НСВ по отношению к признакам Ц и ОГР.
Речь идет о той разновидности, которую мы называем событийной; ср.
конкуренцию видов в случаях типа Я уже завтракал I позавтракал). Если
конкретно-процессное значение основано на системном отношении
25 — 1959
386
Аспектуально-темпоральный комплекс
«Ц - », «ОГР - », то обобщенно-фактическое значение базируется на
отношении «Ц +/- », Р +/- » (подробнее см. [Бондарко 1983 а: 160—189]).
Другие частные значения НСВ характеризуются более четко
выраженными признаками периферийности, однако резкой грани между
центральной и периферийной зонами нет.
Представленная выше трактовка соотношения центральных и
периферийных частных значений НСВ в их отношении к частным
значениям СВ во всем основном согласуется с истолкованием системы
частных видовых значений и типов противопоставлений СВ и НСВ,
убедительно обоснованным Ю. С. Масловым (см. [Маслов1984: 70—84]).
Между отдельными значениями НСВ возможны отношения
частичной («фрагментарной») производности, сочетающиеся с частичной
самостоятельностью. Постоянной является лишь зависимость всех частных
значений НСВ от семантической немаркированности данной формы.
Поясним наше понимание производности. Имеются в виду те
случаи, когда в данном частном значении прослеживается его
зависимость от другого значения, которое рассматривается как исходное,
причем зависимость заключается в том, что элементы исходного
значения сохраняются (хотя и в преобразованном виде) в значении
производном, выступая как его основа (ср. иное истолкование производности в
сфере частных значений НСВ, предложенное в статье Е. В. Падучевой
[1986: 414,423]).
Проявления ограниченной производности таковы.
1. Неограниченно-кратное значение НСВ в части случаев может
рассматриваться как производное от конкретно-процессного.
Кратность (узуальность) обозначаемой ситуации не устраняет процессности
действия, поддерживаемой лексическим значением глагола и
контекстом. Таким образом, передается кратность на процессной основе
(Каждый день он медленно поднимался по лестнице...). Однако в других
случаях связь с процессностыо отсутствует. Это возможно как в тех
условиях, когда данный глагол вообще не выступает в процессном
употреблении (Ячасто замечал...), так и при способности глагола
выражать конкретно-процессное значение (Обычно дети легко решали все
задачи). В высказываниях обоих типов итеративная ситуация
производна от такой неитеративной ситуации, которая выражается с участием
глагола СВ в конкретно-фактическом значении (ср. Дети легко
решили. ..\Я заметил...).
Аспектуальность
387
2. Ограниченно-кратное значение в одних случаях может
рассматриваться как производное от конкретно-процессного значения
(Я сегодня трижды поднимался по этой лестнице), в других же — от
обобщенно-фактического (Его дважды предупреждали) — все зависит от
лексического значения глагола и от контекста.
3. Потенциально-качественное значение НСВ может быть
истолковано как производное от значения неограниченно-кратного: в случаях
типа Он легко преодолевал все трудности обозначается неограниченная
кратность, осложненная модальным элементом способности и элементом
качественной характеризации субъекта. В высказываниях типа Она
вяжет, шьет, играет на гитаре основой качественной характеристики
субъекта также является повторяемость и обычность обозначаемых действий.
Проявления семантической производности в сфере НСВ по своей
фрагментарности, непоследовательности и множественности
существенно отличаются от однонаправленной и однозначной производности
всех вторичных частных значений СВ от первичного — конкретно-
фактического. Эти различия в системно-структурной организации
частных значений СВ и НСВ обусловлены различием маркированности /
немаркированности и связанными с ним разными типами
взаимодействия системного значения формы и окружающей среды.
Частные значения НСВ, о которых идет речь в аспектологических
исследованиях, вряд ли исчерпывают всю семантическую зону НСВ.
Кроме того, частные видовые значения в традиционном понимании не
исключают других возможных членений видовой семантики. Ср.
постановку вопроса о полной или частичной нейтрализации видового
противопоставления в некоторых «позициях»: [Бондарко 1971 а: 226—234].
В частности, речь идет о «несобственной несовершенности» (по
выражению Э. Кошмидера [Koschmieder 1987: 83—98]) в настоящем
историческом {Вдруг он вскакивает..,) и сценическом (Входит Н.). Нельзя
исключить, что в таких случаях мы имеем дело с особым частным
значением НСВ.
При том, что ряд частных значений отмечается (при частичной
вариативности используемых терминов) многими аспектологами,
нередко «наборы» значений, фиксируемых исследователями,
существенно различаются. Для выделения ряда значений «выбираются»
разные признаки (многообразие и разнородность элементов среды дает
для этого достаточные основания). Ср. частные значения НСВ,
выделяемые М. А. Шелякиным: 1) конкретно-процессное; 2) конативное;
25*
388
Аспектуально-темпоральный комплекс
3) значение незавершенности, неисчерпанности так или иначе
прерванного, «брошенного» действия; 4) неограниченно-продолжительное;
5) потенциально-постоянное [Шелякин 1983: 52—60].
Соотношение системы и среды в сфере видовых значений.
Проведенный выше анализ категориальных значений форм глагольного
вида и частных видовых значений непосредственно связан с проблемой
взаимодействия системы и среды, играющей важную роль в
осмыслении отношений инвариантности/ вариативности. Как уже было
отмечено выше, понятие системы применительно к значениям языковых
единиц, классов и категорий включает упорядоченные множества
содержательных элементов, соотнесенные с определенными средствами
формального выражения. В данном случае, говоря об элементах
системы, мы имеем в виду категориальные значения форм СВ и НСВ. Что же
касается понятия среды, то оно в данном случае относится к тем
элементам окружения анализируемых видовых форм в высказывании,
которые обусловливают вариативность их значений — вариативность
общих значений грамматической формы в значениях частных.
По отношению к грамматической категории вида в роли среды,
обусловливающей реализацию видового противопоставления, включая
систему частных видовых значений, выступают следующие явления:
а) лексические значения глаголов и представляемые ими
семантические классы, воздействующие на реализацию видовой семантики: ср.,
например, глаголы состояния, отношения и т. п. (см. [Маслов 1984: 48—65;
Булыгина 1983: 303—316; Булыгина, Шмелев А. Д. 1989: 31—54]);
б) способы действия и лексико-грамматические разряды
предельных / непредельных глаголов [Шелякин 1983; Петрухина 1997 а];
в) представленные в данной глагольной лексеме грамматические
категории, взаимодействующие с видом (время, наклонение, лицо, залог);
г) элементы окружения данной формы, образующие аспектуально
значимый контекст; это понятие охватывает, в частности, другие
глагольные формы (любые формы сказуемого), выступающие в данном
предложении или соседних предложениях, обстоятельственные
показатели типа постепенно, вдруг, часто, подлежащее и дополнение со
значениями конкретности / неконкретности субъекта и объекта.
Как уже было отмечено выше, частные видовые значения и типы
функционирования форм СВ и НСВ во многих отношениях
обусловлены связью с семантикой локализованности/нелокализованности
действия во времени, ср. Иван Авдеевич на вид почти не переменился, пожи-
Аспектуальность
389
лых людей война вообгие меньше меняет, чем молодых (К. Симонов.
Последнее лето).
Языковые средства, отмеченные в пунктах а — в, представляют
по отношению к видовой форме с ее системным значением внутрилек-
семную среду, тогда как средства, отмеченные в пункте г, — среду вне-
лексемную.
Ближней средой по отношению к категориальным видовым
значениям являются разнообразные семантические элементы,
охватываемые понятием аспектуальности. Они представляют собой ближайшее
окружение категории вида как центра данной семантической сферы
(«окружение» — это в данном случае весьма условное выражение,
поскольку речь идет и о пересечениях). Ближняя среда по отношению
к категории вида не ограничивается сферой аспектуальности: сюда
входят также временная локализованность, темпоральность и временной
порядок, а также элементы модальности (ср. различия в употреблении
видов в изъявительном и повелительном наклонениях). Разумеется,
в каждом из рассматриваемых отношений исходная система и ее среда
характеризуются разной «степенью близости».
Дальняя среда по отношению к категории вида представлена
другими грамматическими категориями (в частности, наклонения, лица и
залога) и связанными с ними функционально-семантическими полями.
В общей теории систем различаются два типа поведения системы в
ее отношении к среде:
1) р е а кт и в н о е, т. е. во всем основном определяемое
воздействием среды;
2) а к т и в н о е, т. е. детерминируемое не только состоянием и
воздействием среды, но и собственными целями системы,
предполагающими преобразование среды, подчинение ее потребностям системы
(см. [Философская энциклопедия 1970: 19]).
Указанные типы взаимодействия системы и среды необходимо
учитывать и в лингвистическом анализе. Формы СВ, рассматриваемые со
стороны их системного значения, характеризуются активным
поведением по отношению к среде, тогда как формы НСВ демонстрируют
поведение реактивное.
Рассматриваемое различие связано со статусом маркированного и
немаркированного членов оппозиции. Маркированность СВ определяет
«сильное» (активное) воздействие грамматической системы на среду, в то
время как немаркированность НСВ создает разнообразные возможности
390
Аспектуально-темпоральный комплекс
для активного воздействия «сильной» среды на исходную систему.
Немаркированность НСВ в отношении признаков «целостность» и
«ограниченность пределом» играет роль своего рода «пассивного фона», на
который накладываются признаки внутрилексемной и внелексемной среды.
Форма СВ «идет в контекст» с инвариантным значением, которое
лишь конкретизируется и модифицируется контекстом (и, шире,
средой). Иной характер имеет семантический потенциал формы НСВ. Она
не имеет инвариантного «положительного» значения. Мы можем
сказать лишь, что эта форма обладает некоторой значимостью,
компетенцией, способностью выражать определенный спектр семантических
признаков. Глагольная форма НСВ задает общие контуры и пределы
этого спектра — от значений, контрастирующих с семантикой СВ, до
значений, контактирующих с этой семантикой, хотя и не совпадающих
с нею. Реализация семантического потенциала НСВ определяется
активным воздействием лексики, контекста и речевой ситуации.
Значения обоих видов тесно связаны с семантикой локализованно-
сти/нелокализованности действия во времени (Л/НЛ). В этих
отношениях можно видеть одно из проявлений взаимодействия аспектуально-
сти с «соседней» семантической категорией.
Основное значение СВ (конкретно-фактическое) представляет
собой результат взаимодействия системных признаков Ц и ОГР с
исходящим от окружающей среды признаком Л. Этот признак настолько
типичен для окружения формы СВ при ее функционировании, что он
отчасти как бы срастается с самой формой и может восприниматься как
ее постоянное системное свойство. Однако, на наш взгляд, признак Л
все же следует признать скорее высокочастотным, чем постоянным.
Существует точка зрения, согласно которой признак Л
рассматривается как один из признаков значения или функции формы СВ.
Таково, например, защищаемое X. Мелигом истолкование признака
AKTUALITÄT — «актуальность» (в основном соответствующего признаку Л
в нашем понимании) как одной из грамматических функций СВ,
наряду с признаком TOTALITÄT — «целостность» [Mehlig 1980: 1—3]. Мы
предпочитаем относить признак Л к основному значению СВ, но не к
значению категориальному. На общекатегориальном уровне
существенна вероятностная характеристика сочетаемости СВ преимущественно
с признаком Л, но не с противоположным признаком НЛ (ср.
используемое нами обозначение «СВ: Л + / (-)»; «НСВ: Л + / -», где «+ / (-)» —
возможность невыражения данного признака является ограниченной'
Аспектуальность
391
[Бондарко 1971 а: 13—16]. Впрочем, это явно дискуссионный вопрос,
который может иметь разные решения.
Для НСВ характерна сочетаемость как с локализованностью, так и
с нелокализованностью действия (и ситуации в целом) во времени
(«Л + / -»; «НЛ + / -»); ср.: — Что это ты там делаешь? (Л) и — Ты всегда
так делаешь? (НЛ). Разумеется, это лишь общая характеристика
потенциальных возможностей функционирования данной формы, которая
существенно дифференцируется на уровне анализа отдельных
лексических классов глаголов и отдельных способов действия.
Аспектуальные ситуации
Общая характеристика рассматриваемого понятия. Для
функциональной грамматики существенно не только рассмотрение аспектуаль-
ности как парадигматической системы языковых средств с их
функциями, но и изучение аспектуальности в ее конкретных речевых
реализациях (где парадигматика взаимодействует с синтагматикой). Основной
акцент в данной проблематике падает именно на аспектуальную
характеристику высказывания. Для анализа аспектуальности с этой точки
зрения мы используем понятие «аспектуальная ситуация».
Аспектуальная ситуация рассматривается как одна из
категориальных характеристик высказывания. В той «общей ситуации», которая
выражается данным высказыванием, могут быть выделены разные
стороны — модальная, темпоральная, локативная и т. д. Аспектуальная
ситуация, т. е. аспектуальная характеристика высказывания, — это
одна из таких сторон. Например, в высказывании Она взяла брата под руку
и, когда проходила через темную переднюю, прижалась к его плечу (А. Чехов.
Соседи) представлены элементы субъектности, объектности (в рамках
субъектно-предикатно-объектной ситуации), модальности (в варианте
реальности), персональности, залоговое™, темпоральности, таксиса,
временной локализованности. Один из компонентов
«поликатегориального комплекса» — аспектуальная ситуация. В данном случае
выражается соотношение (контраст) ограниченных пределом конкретных
фактов (СВ — взяла, прижалась) и протекающего процесса (НСВ —
проходила). Аспектуальная ситуация в данном высказывании тесно связана
с таксиснои ситуацией в составе сопряженной аспектуально-таксисной
ситуации «наступление факта (СВ-1) — последующее наступление
392 Аспектуально-темпоральный комплекс
факта (СВ-2) в один из моментов, охватываемых протеканием процесса
(НСВ)». Эта аспектуально-таксисная ситуация представляет собой один
из фрагментов структуры временного порядка в тексте рассказа,
включающем различные комбинации элементов «возникновение новой
ситуации» и «данная ситуация» (см. ниже, в главе 5 «Временной порядок»).
В высказывании Плот медленно уходил от берега (В. Астафьев.
Последний поклон) в конкретных речевых вариантах выступают такие
категориальные ситуации, как локативная (в варианте «удаление»),
темпоральная (в варианте «фрагмент нарратива»), модальная (в варианте
«ситуация, представленная как реальная»). Один из компонентов
категориальной характеристики данного высказывания — характеристика
аспектуальная: действие представлено в процессе его протекания.
Между элементами процессной ситуации и ситуации локативной
выявляется взаимосвязь: динамика процессности сочетается с динамикой
изменения пространственных отношений; обе категориальные ситуации —
как аспектуальная (в данном случае процессная), так и локативная —
включают признак перцептивное™.
Аспектуальные ситуации, как и другие категориальные
характеристики высказывания, включаются в речевую реализацию системы
межкатегориального взаимодействия. Например: Это как все равно при
ходьбе в лесу. Когда продерешься через чащу, так приятно, так легко глазам
встретиться с пустым местом лесной поляны... (В. Солоухин. Капля
росы). В этом высказывании при участии форм СВ выражается наглядно-
примерная аспектуальная ситуация (представление обычного действия
на наглядном примере одного из повторяющихся эпизодов),
сопряженная с семантикой нелокализованносги действий во времени и
обобщенно-личной семантикой, относящейся к сфере персональности.
Аспектуальные ситуации тесно связаны с
коммуникативными функциями высказывания. Например: — Любили ли
вы? — спросил я ее наконец (М. Лермонтов. Княжна Мери). Здесь
представлена ситуация обобщенного факта. Эта аспектуальная ситуация,
выражаемая при участии НСВ, сопряжена с общеинформативной
направленностью высказывания ('было это или не было?'). Ср. другой вариант
ситуации обобщенного факта — отрицание самого факта осуществления
действия (с модальным оттенком 'и не собирался, и не думал'): — Не удалось
удрать? — Егошин остановился. — Я не удирал (Ю. Нагибин. Поездка на
острова). Здесь также налицо связь обобщенно-фактической функции
НСВ с общеинформативной функцией высказывания в целом.
Аспектуальность
393
Специфика рассмотренного выше типа связи аспектуальной
ситуации с коммуникативной функцией высказывания четко выявляется при
сопоставлении с другой аспектуальной ситуацией — процессной; в
данном случае налицо связь обозначения действия в процессе его
протекания с описательно-изобразительной функцией высказывания; например:
Гардемарин выплел на перрон вокзала, и штабс-капитан следил, как уверенно и
легко он пробирался через толпу (Л. Соболев. Капитальный ремонт).
Анализ видовой семантики на основе понятия «аспектуальная
ситуация» не исключает возможности и целесообразности описания
языкового материала в терминах «частных видовых значений».
Использование первого из этих терминов направлено на изучение и описание
всех элементов высказывания, участвующих в его аспектуальной
характеристике, тогда как последний термин связан с формоцентрической
направленностью анализа, когда на передний план выдвигается вопрос
о категориальных значениях видовых форм и их семантической
вариативности в условиях взаимодействия элементов грамматической
системы и их окружения (среды).
Анализ языкового материала, проводимый на основе понятий
общего и частных значений видовых форм, и функциональный анализ,
базирующийся на соотношении понятий аспектуальности и
аспектуальной ситуации, дополняют друг друга. Первый подход дает
возможность представить рассматриваемые значения со стороны
грамматической формы, репрезентирующей грамматическую категорию вида.
Второй подход позволяет учесть все элементы высказывания,
участвующие в реализации анализируемых функций (ср. [Бондарко 1983 а:
132—135; 1983 б; Пупынин 1997: 210—218]).
Аспектологический анализ на уровне предложения (как единицы
языковой системы) и высказывания (как единицы речи) может
проводиться в разных терминах (ср. [Мелиг 1985; 1997; Comrie 1976: 44—48;
Thelin 1990; Барентсен 1995; Гуревич 1997; Храковский 1997;
Филипенко 1997]), однако во всех случаях функции видовых форм
рассматриваются в их речевых реализациях на более высоких уровнях.
Различные типы аспектуальных ситуаций явились предметом ряда
диссертационных исследований в рамках разрабатываемой нами
модели функциональной грамматики (см., в частности, [Ибрагимова 1983;
Матханова 1988; Нилова 1991; Соколова 1992; Кожевникова 1993;
Милютина 1994; Духанина 1995; Черенков 1996; Дунев 1999]).
394
Аспектуально-темпоральный комплекс
Процессные ситуации. Рассмотрим один из типов аспектуальных
ситуаций (иначе говоря, один из типов аспектуальной характеристики
высказывания) — процессные ситуации. Дальнейшее изложение
базируется на анализе процессных ситуаций в кн. [Бондарко 1983 а: 118—159]).
Проводимый далее анализ включает по сравнению с работой 1983 г.
некоторые коррективы (в частности, касающиеся сгатальных ситуаций).
Отличительными признаками процессных ситуаций, выражаемых
в высказывании при участии форм НСВ, являются:
а) «срединность» — выделение в действии фиксируемого
срединного периода — представление действия как уже начатого, но еще не
законченного; например: Он с удовольствием смотрел, как складывал
Александр тонкое черное платье на табурет и обрядовым жестом сложил
вровень обе штрипки от брюк (Ю. Тынянов. Смерть Вазир-Мухтара); про-
цессность в данном высказывании соотносится с выраженным формой
СВ сложил значением законченного (достигшего предела) факта; в
отличие от НСВ складывал, действие сложил представлено как целое, его
внутренняя темпоральная структура не раскрывается;
б) перцептивность (наблюдаемость и другие виды восприятия) ср.
приведенный выше пример, в котором перцептивность
подчеркивается обозначением субъекта и процесса наблюдения (Он смотрел, как...);
признак перцептивности отражает изобразительную (описательную)
функцию высказывания — его направленность на описание
наблюдаемой, так или иначе воспринимаемой ситуации; перцептивность может
быть реальной, непосредственной, так или иначе представленной в
контексте, например: — Посмотри, там кто-то идет, или условной,
образной, «литературной», например: «Падение Римской империи»
совершалось столетиями, медленно и неуклонно, преисполненное житейской
пестроты и сутолоки, как все в мире... (А. Блок. Каталина);
в) длительность; она может быть подчеркнутой, как в случаях типа
Долго они толковали и, наконец, решили поправить дело вторым письмом
(Ф. Сологуб. Мелкий бес), или «нейтральной», вытекающей из
лексического значения глагола НСВ, контекста и речевой ситуации,
например: Воркующий чокот свежекованых конских копыт несся по улицам и
заглох на окраине (М. Шолохов. Тихий Дон); Когда Шмидт спускался по
трапу в катер, он оступился (К. Паустовский. Черное море); ср. формы
СВ (решили в первом из приведенных высказываний, заглох во втором
и оступился в третьем); во всех этих случаях употребления СВ
длительность не выражена;
Аспектуальность
395
г) динамичность — выражение динамики течения действия в
фиксируемый период вместе с течением времени — от прошлого к
будущему; передается динамика переходов от одного состояния в протекании
действия к другому, более позднему; в рамках фиксируемого периода
моменты t-1, t-2, t-3 и т. д. соответствуют разным состояниям (этапам)
развертывания процесса (см. приведенные выше примеры).
Поясним используемое в определении процессной ситуации
понятие «фиксируемый период».В этом понятии заключены два
элемента: а) определенный период (срединная фаза) в протекании
действия; б) период восприятия данной фазы протекания действия
наблюдателем (воспринимающим субъектом). Они тесно связаны друг с другом:
в протекании процесса выделяется именно тот период, который
охватывается «взглядом на действие». Таким образом, в самом понятии
«фиксируемый период» содержится признак перцептивности.
Фиксируемый период как выделяемый наблюдателем срединный
период протекания процесса связан только с употреблением НСВ.
В действии, выраженном формой СВ, срединный период не
выделяется, действие не может быть представлено в процессе его протекания,
как уже начавшееся, но еще не законченное. При употреблении СВ
период (момент), о котором идет речь, не застает действие в его
актуальном осуществлении: в этот момент действие предстает либо как уже
осуществившийся факт, либо как факт, который осуществится,
наступит. Ср.: Посмотри, он просыпается (НСВ); ...уже проснулся-,... скоро
проснется. В следующем примере четко представлено различие между
НСВ и СВ в их отношении к фиксируемому периоду: Поезд Иванова
прибыл в Вырицу около 6 часов вечера. В это время императорский поезд без
всяких задержек двигался к станции Дно (А. Блок. Последние дни
императорской власти). Момент около 6 часов вечера застает одно действие
(выраженное формой СВ прибыл) уже осуществившимся, а другое
действие (выраженное формой НСВ двигался) — протекающим,
развертывающимся (уже начатым, но еще не законченным).
Возможность выражения рассматриваемого значения обусловлена
семантическим потенциалом формы НСВ, обладающей, в отличие от
СВ, способностью обозначать действие в процессе его протекания (уже
начатое, но еще не законченное); вместе с тем реализация этой
возможности зависит от лексического значения глагола. Оно может
способствовать реализации рассматриваемой функции или препятствовать этой
реализации. Так, «непроцессными» являются глаголы с реляционным
396
Аспектуально-темпоральный комплекс
значением — обозначающие пространственные, посессивные и другие
отношения, не связанные с указанными выше признаками, например:
включать, совмещать, иметь, принадлежать, стоить, ограничиваться,
противоречить и т. п.
Могут быть выделены две разновидности процессных ситуаций,
выражаемых при участии форм НСВ:
а) акциональная (см. приведенные выше примеры);
б) статальная, например: Летом 1836 года я спокойно сидел за
своим письменным столом в Вятке, когда почтальон принес мне последнюю
книжку «Телескопа» (А. Герцен. Былое и думы); На стекле ещг висели капли
дождя; Охотник держал в руке ружье.
Акциональная разновидность процессной ситуации является
основной, прототипической: в ней признаки процессности представлены
наиболее полно и четко. Что же касается статальной разновидности, то
она может рассматриваться как своего рода отклонение от прототипа.
Указанные выше признаки процессных ситуаций в данном случае
модифицируются: 1) выделяется фиксируемый срединный период в
длительности состояния: обозначается состояние уже длящееся и
продолжающееся; 2) отсутствует та динамичность, которая свойственна
протекающему действию, однако сохраняется представление о
длительности, связанной с течением времени от прошлого к будущему;
передается сохранение одного и того же, равного самому себе
состояния в каждый новый момент фиксируемого периода (проходит еще
один момент, и охотник продолжает держать в руке оружие, еще
момент — продолжается то же состояние и т. д.).
Существует возможность такого подхода к языковым фактам, при
котором выражение состояния рассматривается как особый тип аспектуаль-
ных ситуаций. При таком подходе статальные ситуации отчасти
пересекаются с процессными (см. приведенные выше примеры), а отчасти
выходят за рамки процессности. Например: —Я знаю, о чем идет речь.
Обозначается состояние владения информацией, при этом отсутствует
перцептивносгь, не передается течение времени от более ранних
моментов к более поздним. Ср. также: Я все понимаю-, Я помню об этом и т. п.
Вопрос о статальных ситуациях в их отношении к процессности
требует специального исследования. Пока можно констатировать:
наряду с основной (прототипической) — акциональной —
разновидностью процессных ситуаций может быть выделена статальная (ста-
тально-процессная) разновидность, представляющая собой своего рода
Аспектуальность
397
отклонение от прототипа. Если среди аспектуальных ситуаций
выделить статальные ситуации как особый тип аспектуальной
характеристики высказывания (как было показано выше, для этого есть известные
основания), то в их соотношении с процессными ситуациями окажется,
с одной стороны, «область пересечения» («общий сегмент»,
представленный сгатально-процессными ситуациями), а с другой — «область
расхождения», в которой статальность не связана с процессностью.
Следует подчеркнуть, что изложенное выше понимание
процессности и процессных ситуаций существенно отличается от более широкого
истолкования понятия «процесс», встречающегося в современной
лингвистической литературе (см., например, точку зрения, согласно которой
«...с „процессом" мы имеем дело во всякой ситуации, в которой
усматривается упорядоченное множество элементов» [Филипенко 1997; 126];
с данной точки зрения как процессы рассматриваются и случаи типа
проколоть палец, прорубишь степу [Там же: 128]). Наше истолкование
процессности, базирующееся на аспектологической традиции, прежде всего на
том направлении аспектологии, которое связано с работами
Ю. С. Маслова (см., в частности, [Маслов 1984: 16—17, 21—27]), основано
на дифференциации типов и разновидностей аспектуальных ситуаций в
понятийной системе, включающей такие элементы, как процесс,
конкретный факт, обобщенный факт, неограниченная и ограниченная
кратность. С точки зрения аспектуальной характеристики высказывания
существенны те дифференциальные признаки процессности, о которых
шла речь выше (ср. также главу «Процессная функция несовершенного
вида. Процессные ситуации» в кн. [Бондарко 1983 а: 118—161]).
В последующем изложении мы сосредоточим внимание на
семантическом признаке «предел», относящемся к ядру аспектуальности.
Соотношение «предел — процесс» играет доминирующую роль в
семантических основаниях оппозиции СВ и НСВ в русском и других
славянских языках [Бондарко 1983 а: 118—159; ТФГ 1987: 124—209].
Семантика предела
Разновидности семантики предела. Предел как временная
граница действия, конечная точка, то или иное ограничение протекания
действия во времени представляет собой понятие, выступающее в
нескольких семантических разновидностях.
398
Аспектуально-темпоральный комплекс
Следует различать:
1) предел внутренний (обусловленный характером действия в
данном способе его представления) и
2) внешний (обусловленный внешними факторами по
отношению к действию: Работал до девяти часов вечера).
Могут быть выделены следующие разновидности внутреннего предела:
а) предел реальный, достигнутый (Наконец он нас убедил);
б) потенциальный — при выражении направленности на его
достижение (Долго убеждал).
Потенциальный предел (Догонял, да не догнал и т. п.) может быть
выражен лишь несовершенным видом (НСВ), хотя далеко не всякий
глагол НСВ способен выражать это значение (ср. глаголы типа
встречаться, замечать и т. п.: невозможны высказывания типа ^Замечали, да
не заметили).
Реальный предел получает в русском и других славянских языках
эксплицитное грамматическое выражение как один из элементов
(наряду с признаком целостности действия) категориального значения
СВ. Речь идет об абсолютно инвариантном значении грамматической
формы, обладающем свойством облигаторности. Любой акт
употребления СВ обязательно влечет за собой выражение этого значения.
Целостность действия и ограниченность пределом — постоянные элементы
инвариантного категориального значения СВ (см. [Бондарко 1990 б].
Выделяются следующие разновидности реального предела:
а) предел эксплицитный (явно выраженный формой СВ:
Открылась дверь; Мы встретились и т. п.);
б) имплицитный (не выраженный специальным языковым
средством, лишь подразумеваемый в высказывании, вытекающий из
лексического значения глагола, из контекста и речевой ситуации).
Имплицитный предел может быть передан с участием НСВ как
семантически немаркированной формы: Неожиданно открывается дверь,
входит сосед... (в условиях нейтрализации видового
противопоставления в настоящем историческом формы НСВ открывается, входит
имплицитно передают значение предела, которое в прошедшем времени
было бы эксплицитно выражено формами СВ открылась, вошел); Иногда
мы встречались на факультете (ср. эксплицитный предел в
высказывании с формой СВ: Мы встретились на факультете). Ср. соотношение
эксплицитного и имплицитного предела глагольными формами
(соответственно) СВ и НСВ в следующем высказывании: Накануне Андрей
Аспектуальность
399
высылал к поезду лошадей, сегодня, не зная, едет ли она, — не выслал
(А. Цветаева. Amor).
Важно подчеркнуть, что эксплицитный предел может быть выражен
только формами СВ, а имплицитный предел может быть передан лишь
при участии форм НСВ. Иначе говоря, СВ, всегда выражающий
эксплицитный предел, не способен к импликации предела, тогда как НСВ, не
обладая способностью выражать эксплицитный предел, способен к
такому употреблению, при котором передается предел имплицитный.
По другому признаку могут быть выделены следующие
разновидности внутреннего предела:
а) предел абсолютный {Он вышел из комнаты; невозможно: ...и
продолжал выходить);
б) относительный (Производительность труда повысилась;
возможно: .. м продолжает повышаться).
Исходя из сказанного выше, мы можем определить семантику
предельности/непредельности (П/НП) (в качестве
равнозначного термина может быть использовано соотношение «термина-
тивность / атерминативность») как наличие / отсутствие внутреннего
предела в языковом представлении действия. Имеется в виду наличие
или отсутствие любого из возможных типов внутреннего предела
действия — реального или потенциального, эксплицитного или
имплицитного, абсолютного или относительного.
Значения П/НП включают не только смысловую основу, но и
интерпретационный компонент, определяемый системой данного языка.
Говоря о П/НП, мы имеем в виду не само по себе внеязыковое
действие, а определенный способ его языкового представления,
сопряженный именно с данным средством выражения анализируемого
значения в исследуемом языке. Например, при функционировании
глаголов типа полежать, а также проболеть и т. п. внешнее ограничение
длительности (посидел пять минут) сочетается с внутренним, поскольку
речь идет о характеристике действия в данном способе его
осуществления — делимитативном или пердуративном — при ограниченности
пределом как признаке СВ.
Тендентивная/нетендентивная предельность. В семантической
сфере, охватываемой понятием предела, важную роль играет различие,
которое мы обозначаем терминами «тендентивная/нетендентивная
предельность». Тендентивная предельность характеризуется признаком
направленности действия на достижение предела (с потенциальным пре-
400
Аспектуально-темпоральный комплекс
делом) и с реальным достижением именно того и только того предела,
на который направлено действие (ср. понятие «естественного
результата» процессов с «одной степенью свободы»: [Холодович 1979: 138—
139]). Тендентивно-предельными являются оба члена видовых пар
типа добиваться — добиться, вспоминать — вспомнить, изживать —
изжить, исправлять — исправить, налаживать — наладить, киснуть —
скиснуть, стареть — постареть.
Нетендентивная предельность не связана с направленностью
действия на достижение естественного результата. В данном способе
представления действия фиксируется предел, не предполагающий в
качестве предпосылки направленность на его достижение. Например,
действие зазвучать характеризуется ограниченностью пределом (это
выражено формой СВ), относящимся к начальной фазе.
Нетендентивная предельность связана со «скачком в новое» (см.
[Маслов 1984: 219]) при отсутствии какого-либо указания на ведущий к
этому процесс. Ср., например, видовые пары типа задеть — задевать,
заметить — замечать, назначить — назначать, попасть — попадать, по-
хитить — похищать, а также несоотносительные глаголы СВ типа
зашипеть, отшуметь, изголодаться, прильнуть и т. п.
Различие между тендентивной и нетендентивной предельностью
находит отражение в неодинаковом отношении к глагольному виду.
Тендентивная предельность (с характерным для нее членением
«направленность — достижение результата») связана с
соотносительностью НСВ и СВ, тогда как нетендентивная предельность
представлена, с одной стороны, соотносительными по виду глаголами, а с
другой — глаголами perfectiva tantum.
В целом нетендентивная предельность по сравнению с
тендентивной менее характеризована. Отсутствие элемента направленности
действия на достижение предела ослабляет идею предельности. Ее
содержание по сравнению с содержанием «естественного результата
процесса с одной степенью свободы» оказывается обедненным.
Рассмотрим семантическую вариативность в сфере тендентивной
предельности.
Могут быть выделены две разновидности тендентивной
предельности, связанные в русском и других славянских языках с
противопоставлением НСВ — СВ:
1) процессуальная разновидность, характеризующаяся
элементом «направленность» (добиваться, уговаривать);
Аспектуальность
401
2) результативная разновидность, отличающаяся элементом
«достижение» (добиться, уговорить).
В тех условиях, когда употребление СВ оказывается ограниченным
или невозможным, в частности при выражении повторяющихся
действий, результативная разновидность может быть имплицитно передана
с участием НСВ (Он всегда добивался своего; Он легко обгонял соперников).
Однако это не меняет основного распределения: «направленность» —
НСВ / «достижение» — СВ.
Эксплицитный предел в разновидности «реальное достижение
результата» всегда связан лишь с СВ (НСВ может лишь имплицировать
результативную предельность). Напротив, эксплицитная
направленность на достижение результата (процессуальная разновидность тен-
дентивной предельности) связана лишь с НСВ.
СВ, как уже было сказано выше, эксплицитно выражает
результативную предельность, однако при благоприятных условиях контекста
возможно сочетание эксплицитной результативной тендентивной
предельности с дополнительным имплицитным элементом
предваряющего процесса. Например: Она сейчас придет в себя (подразумевается
«фоновый» оттенок смысла 'уже приходит в себя'); Наконец мы докопались до
подлинных причин (подразумевается предваряющий процесс);
Постепенно они привыкли к этому. Оттенок подразумеваемой направленности,
предшествующей достижению результата, выступает как имплицитная
предпосылка реального предела. Эксплицитно выраженная семантика
результата как бы вбирает и имплицитный элемент процесса, который
был направлен на этот результат и привел к нему. Во всех случаях
такого рода в передаче данного семантического элемента существенную
роль играют два фактора: лексическое значение глагола, допускающее
данную импликацию, и обстоятельства типа наконец, постепенно и т. п.
Имплицитный процесс предваряет не только предел, но и
сопряженное с ним возникновение новой ситуации.
В тех случаях, когда поддержка контекста и лексического значения
глагола отсутствует, результативная предельность выступает без всяких
следов «предваряющей направленности»: — Как она похорошела!
Предшествующий процесс не имплицируется, он неактуален: трудно себе
представить в данных условиях длительный процесс «хорошеть» —
важен только результат.
Следует различать контролируемую и
неконтролируемую тендентивность (аспектуальная значимость признака
26—1959
402
Аспектуальнотемпоральный комплекс
контролируемости подчеркивается Т. В. Булыгиной [1983: 37—38]; о
том, что предельными могут быть не только сознательные,
преднамеренные действия, но и процессы, не зависящие от воли субъекта, см.
[Маслов 1978: 13]).
Контролируемая тендентивная предельность возможна,
естественно, лишь при одушевленном субъекте: выращивать — вырастить,
изживать — изжить, строить — построить и т. п.
Контролируемость действия, направленного на достижение
результата и достигающего его, связана с активным воздействием субъекта на
объект. Поэтому данный тип П обычно связан с глагольной
переходностью: Она отвоевывала его у смерти (А. Цветаева. Amor). Возможна,
однако, и непереходность глагола (ср. добиваться, пробиваться и т. п.). В таких
случаях элемент «активного преднамеренного воздействия» выявляется
в косвенной переходности (Он долго добивался этого) или в
обстоятельственных показателях «конечной точки» (Мы пробивались к лесу).
Неконтролируемая тендентивность возможна как при
одушевленном субъекте (полнеть — пополнеть, стареть — постареть, привыкать —
привыкнуть), так и при неодушевленном (блекнуть — поблекнуть,
гаснуть — погаснуть). Некоторые глаголы, выражающие тендентивную
предельность данного подтипа, могут сочетаться как с одушевленным,
так и с неодушевленным субъектом (ср. изменяться — измениться,
превращаться — превратиться, краснеть — покраснеть и т. п.). В
большинстве случаев неконтролируемая тендентивная предельность сочетается
с непереходностью глагола (ср., однако: Постепенно он терял форму).
Контролируемая тендентивная предельность выступает в двух
вариантах: а)конативном и б)неконативном. Первый вариант
характеризуется дополнительным модальным элементом стремления,
желания, попытки, ср. глаголы типа отстаивать, защищать, уговаривать и т. п.
Такие глаголы способны употребляться в высказываниях типа «НСВ,
но (да) не СВ»; «НСВ, НСВ, никак не СВ»: Пробиваюсь, пробиваюсь, никак
не пробьюсь. Второй вариант отличается отсутствием указанного
модального элемента: Это было рано утром. Мы подъезжали к Нью-Йорку
(А. Цветаева. Amor); — Пока они умываются, пойдем-ка на галерею...
(Н. Никандров. Диктатор Петр).
По семантическому признаку актуальности / неактуальности
потенциального предела в рамках тендентивной предельности (как
контролируемой, так и неконтролируемой) могут быть выделены ситуации
двух типов.
Аспектуальность 403
1. Ситуации с актуальным потенциальным пределом
(при ожидаемости, неизбежности, близости потенциального предела),
например: Костя сам уже тогда погибал от голода (И. Грекова. Фазан), —
'был близок (приближался) к гибели'; Он чувствовал, что замерзает
(ср. возможность продолжения: вот-вот замерзнет). Во всех случаях
такого рода актуальность потенциального предела обусловлена
контекстом и другими элементами среды, в частности, данная актуализация
нередко связывается с отрицательной оценкой ожидаемого результата
(угрожающего, неблагоприятного для субъекта оценки; то, что
угрожает, так или иначе актуально).
2.Ситуациис неактуальным п р е д е л о м. Для смысла
высказывания важен самый процесс, внимание сосредоточено на его
поступательном развитии, на нарастании процессуального признака, на
занятости субъекта действием, а не на потенциальном пределе. Тем самым
направленность действия к пределу ослабляется: Лицо его было строго,
нахмурилось. Из-за угла, огибая караимскую дачу, медленно въезжал на конях
военный отряд в касках (А. Цветаева. Amor); Во рту у меня было сухо, и мною
постепенно овладевало тяжкое чувство полета (И. Грекова. Без улыбок).
Обратимся теперь к вариативности в сфере нетендентивнои
предельности. Нетендентивная предельность может выступать в
эксплицитном (при СВ) и имплицитном (при НСВ) вариантах.
Имплицитная (не выраженная специальными грамматическими
средствами) нетендентивная предельность глаголов типа благодарить,
клясться, просить, приглашать, требовать и т. п. обусловлена
заключенным в лексическом значении таких глаголов семантическим
признаком, который Ю. С. Маслов называл значением «непосредственного,
непрерывного эффекта»: такие действия, даже будучи взяты в сколь
угодно краткий момент своего протекания, не могут мыслиться как
оставшиеся «неэффективными», «безуспешными» [Маслов 1984: 62].
Можно выделить ряд типов ситуаций, для которых характерно
имплицитное представление нетендентивнои предельности с участием
форм НСВ:
1) ситуации конкретного факта в ряде функциональных
разновидностей настоящего времени, исключающих СВ; ср.:
а) настоящее историческое: — Отчаянно кидаюсь наконец во двор
на крыльцо дома... (И. Бунин. Освобождение Толстого);
б) близкое к нему, но отличающееся подчеркнутой
событийностью «настоящее биографическое»: Позднее его назначают директором;
26*
404
Аспектуально-темпоральный комплекс
в) настоящее сценическое: Ирина его узнает раньше, чем он
успевает переступить порог дежурной комнаты (Б. Ромашов. Огненный мост);
г) настоящее репортажа: Голос комментатора. ...у Хусаино-
ва, он передает его Янкину, Яншн переходит на правую половину поля... а вот
уже атаку начинает Шалимов... (А. Вампилов. История с метранпажем);
д) настоящее информационного акта: Автор утверждает
(отмечает, упоминает и т. п.)... ; Он отказывает вам в платеже;
е) «настоящее эмоциональной актуализации»: Исконное
крестьянское население всегда отличается мирными инстинктами, а тут вдруг
является какая-то старуха, которая возвела в ремесло отравление односельчан
(Д. Мамин-Сибиряк. Отрава);
2) ситуации перформативного настоящего: — Приглашаю вас на
ужин; — Прощаю тебя; — Прошу к столу; ср. СВ: — Попрошу билеты;
3) ситуации повторяющегося и обычного дейстия: Когда
показывалась она, он делал вид, что смотрит куда-то в сторону (С. Сергеев-Ценский.
Жестокость); То и дело он запивал, бросаяработу (С. Довлатов. Заповедник);
4) ситуации обобщенного факта: Ксения. Малаша-то зачем
приезжала? (М. Горький. Егор Булычев и другие); Он к нам уже обращался.
В ситуациях указанных типов НСВ выступает в непроцессных
функциях. Исключение процессности — одно из свойств нетендентивной
предельности, свидетельствующих о том, что П/НП воздействует не
только на видовую соотносительность, но и на функционирование видов.
Между тендентивной и нетендентивной предельностью
существует, помимо всего прочего, следующее различие. Соотношение
«направленность — результат» в сфере тендентивной предельности отличается
интенциональностью, смысловой актуальностью, непосредственным
включением в смысл высказывания, признаком осознаваемости данного
значения участниками речевого акта, тогда как результат в сфере
нетендентивной предельности — это грамматическое значение
«формального» характера: оно включается в языковое содержание высказывания,
но вряд ли можно утверждать, что оно является актуальным элементом
смысла, осознаваемым говорящим и слушающим.
Рассматриваемые типы предельности соотносятся (хотя здесь нет
полного совпадения) с выделенными 3. Вендлером [Vendler 1967]
лексическими классами глаголов «исполнения» (accomplishments) и
«достижения» (achievements). Вместе с тем представляется, что анализ
рассматриваемого различия под углом зрения понятия предельности
отличается по своей направленности (именно на характеристику предела)
Аспектуальность
405
от анализа указанных лексических классов глаголов и соответствующих
семантических типов предложений (этот анализ ориентируется на целый
ряд дифференциальных признаков, помимо отношения к пределу).
Существующие подходы к анализу семантики предела. Одна из
разновидностей анализа отличается следующими особенностями:
подчеркивается семантический аспект противопоставления П/НП,
отсутствуют какие-либо ограничения с точки зрения анализируемых средств
языкового выражения данной оппозиции и предполагается ее
универсальный характер. Такой подход к предмету исследования четко
выражен в концепции А. А. Холодовича. Рассматривая членение глаголов в
японском языке на предельные и непредельные, он писал: «Это одно из
возможных разбиений глаголов, и оно свойственно не только глаголам
японского языка. Оно, видимо, универсально. Причина универсальности
кроется в сугубо семантическом характере дихотомии. На
морфологическом уровне противопоставление предельных глаголов непредельным в
японском языке никак не выражено...» [Холодович 1979: 138].
Заслуживает внимания мысль о необходимости дифференциации
универсального и идиоэтнического элементов П/НП. Как пишет
М. А. Шелякин, «...следует различать предельные / непредельные
действия и предельны /непредельные глаголы: они в большинстве случаев
совпадают друг с другом, но язык может «наложить» и на непредельные
действия границы проявления и тем самым выразить специфическую
предельность. Предельные/редельные действия универсальны для
всех языков, предельные/непредельные глаголы могут быть идиоэт-
ническими» [Шелякин 1983: 164]; ср. также суждение В. М. Павлова о
необходимости разграничения «объективных действий» и их
отображений в лексических значениях предельных и непредельных глаголов
[Павлов 1984: 50].
При анализе оппозиции П/НП на основе понятия функционально-
семантического поля учитываются как лексические, так и
грамматические средства выражения данной оппозиции, при этом ставится вопрос
о месте данного типа языковых средств в структуре поля аспектуально-
сти. Принимаются во внимание различные проявления
взаимодействия лексических, словообразовательных и морфологических
элементов, участвующих в выражении П/НП. Исследуются различные
аспекты языковой категоризации семантики П/НП в их взаимных связях.
В языках разных типов роль П/НП в сфере аспектуальности не
одинакова. Могут быть выделены отношения по крайней мере двух типов.
406
Аспектуально-темпоральный комплекс
1. Соотношение П/НП выступает в поле аспектуальности как
оппозиция аспектуальных классов лексики, представляющая собой
ближнюю периферию по отношению к грамматичесакой категории вида как
центру поля (и вместе с тем ближнюю среду по отношению к виду как
исходной системе). Характерным примером является комплекс
«глагольный вид и П/НП» в русском и других славянских языках. В рамках
отношений центра и периферии следует учитывать различия в
характере взаимосвязей видовых (видо-временных) категорий и оппозиции
П/НП (см. [Акимова 1984]).
2. Оппозиция П/НП выступает в поле аспектуальности при
отсутствии в данном языке вида как грамматической категории. В этих
условиях возможны различные реализации статуса П/НП.
Выделим два случая.
А. Оппозиция П/НП может играть роль центрального или одного
из центральных компонентов поля аспектуальности. Так, во
французском языке, как отмечает Е. А. Реферовская [1984: 91—109], П/НП
глагола играет доминирующую роль в аспектуальной характеристике
действия, какой бы глагольной формой оно ни выражалось. Ср. суждения
В. В. Иваницкого о центральной роли категории предельности /
непред ельНости в поле аспектуальности шведского и ряда других
германских языков [Иваницкий 1992: 44—49]. По данным Д. М. Насилова
[1984: 128—165], в узбекском языке при отсутствии обязательной и
всеобъемлющей категории вида и при факультативности формальных
показателей элементов аспектуальной семантики возрастает роль
значений действия и состояния в их отношении к значениям П/НП.
Б. Оппозиция П/НП может занимать в поле аспектуальности
периферийное положение в тех условиях, когда на передний план
выдвигается выражение других семантических признаков. Так, по мнению
Л. Дэже [1984], в венгерской аспектуальной системе важную роль
играет выражение итеративности, которая может сочетаться с дуративно-
стью, тогда как признак достижения внутреннего предела,
доминантный в русском языке, в венгерском такого статуса не имеет. X. Томмола
полагает, что в финском языке аспектуальные показатели
«...функционируют в некоторой степени в соответствии с правилами семантики
целостности и почти не реагируют на предельность / непредельность»
[Томмола 1986: 8]. По наблюдениям И. В. Недялкова, основной
видовой оппозицией в тунгусских языках является противопоставление
форм общего вида (нулевая форма) и НСВ [Недялков И. В. 1992: 6, 22].
Аспектуальность
407
По отношению к языковым уровням можно выделить два аспекта
анализа: 1) лексемный (речь идет о предельных/непредельных глаголах)
и 2) лексемно-ситуативный: описываются предельные/непредельные
ситуации. Второй аспект всегда включает и отношение к уровню
глагольной лексемы. Поэтому мы и называем этот аспект анализа П/НП лексем-
но-ситуативным.
Обращенность не только к глагольному действию, но и к ситуации
в целом характерна для ряда истолкований семантики П/НП. Такова, в
частности, концепция А. А. Холодовича [1979: 139—141]. Сошлемся
также на анализ предельных/непредельных ситуаций (telic/situations),
проведенный Б. Комри [Comrie 1976: 44—48]. По его мнению, речь
должна идти скорее о предельных ситуациях, чем о предельных
глаголах. Обращается внимание на то, что не всегда глаголы, которые
относятся к предельным ситуациям, являются предельными, а глаголы,
относящиеся к непредельным ситуациям, — непредельными. Так, если
предложение John is singing описывает непредельную ситуацию, то
предложение/о/т is singing a song описывает ситуацию предельную,
поскольку эта ситуация имеет четко определяемую конечную точку.
Справедливо отмечается, что такие ситуации выражаются с участием
субъекта и объекта [Там же: 45]. Ср. суждение X. Мелига о том, что
«...различие между терминативносгьюи атерминативностью — это
вопрос отнюдь не глагольной семантики, а семантики предложения»
[Mehlig 1988: 248]. На наш взгляд, существенно и то и другое:
семантика глагола создает основу той характеристики по признакам П/НП,
которая может уточняться и модифицироваться под влиянием контекста
и семантики предложения в целом. Наша трактовка анализа П/НП на
уровне высказывания связана с понятием «категориальная ситуация»
[Бондарко 1983 а: 135—156; 1983 б; ТФГ 1987: 85—98] и с
исследованием аспектуальной структуры текста (см. анализ семантического
признака «возникновение новой ситуации» в кн. [Бондарко 1996 а: 138—167]).
Данное выше описание разновидностей семантики предела,
охватывающее как тендентивную, так и нетендентивную предельность,
предполагает широкое понимание предельности (терминативности).
Оно противостоит истолкованию, согласно которому предельным
является лишь то действие, которое связано с отношением
«направленность — достижение».
Широкое истолкование предельности (терминативности),
выходящее за рамки соотношения «направленность — достижение», влечет
408
Аспектуальнотемпоральный комплекс
за собой выделение различных типов данной категории, включая
различие тендентивной/нетендентивной предельности. Эта
дифференциация представлена в аспектологической литературе в различных
терминологических вариантах, однако по существу речь идет об одном
и том же членении. Во всех случаях имеются в виду, с одной стороны,
глаголы, содержащие в своей семантике соотносительные элементы
«направленность — достижение», а с другой — глаголы, не связанные
с элементом направленности на предел. Далее приводятся примеры
субкатегоризации предельности в разных терминах.
Ю. С. Маслов уделяет основное внимание предельности, связанной
с направленностью действия на достижение предела, но в проводимом
им анализе языкового материала учитываются и случаи иного рода:
«Иногда, однако, уже само возникновение действия знаменует
одновременное достижение предела (например, у „моментальных" глаголов
вроде вспыхнуть)» [Маслов 1984: 11]. Далее отмечается, что к классу
предельных глаголов примыкают также начинательный и одноактный
способы действия: побежать, закричать-, кольнуть, махнуть [Там же: 13].
Таким образом, в рамках предельности по существу выявляется
соотношение центра и перифериии.
М. А. Шелякин различает среди предельных глаголов две
разновидности: в одной из них ограниченность действия связана с результативно-
целевой направленностью действия, тогда как в другой — с его
количественным (временным, интенсивным) пределом [Шелякин 1983: 161].
В. Брой рассматривает как предельный (терминативный) любой
глагол, который, обозначая действие, выражает внутреннюю границу этого
действия — точку, которую оно не может перейти в рамках данного
контекста. Решающим является лишь наличие такой границы, а не то, как
она достигается, в частности, в исходе движения или в точечном скачке
[Breu 1984: 124]. Выделяются две разновидности предельных (термина-
тивных) глаголов: процессуально-терминативные (типа писать) и абсо-
лютно-терминативные (типа находить)', в последнем случае действие и
достижение границы неотделимы друг от друга благодаря точечности
действия; возможно 1) Иван писал письмо, но не написал его, однако
невозможно 2) *Иван находил письмо, но не нашел его [Там же: 125]; в другой
работе автор называет выделяемые разновидности предельности градуаль-
но-терминативной и тотально-терминативной [Breu 1986].
А. Барентсен, разделяя широкое истолкование предельности,
подчеркивает, что предельное действие характеризуется определенной дис-
Аспектуальность
409
кретностью, т. е. выделяется из окружения, образуемого предыдущей и
последующей ситуацией, и мыслится как своего рода «единица»,
имеющая определенные контуры [Барентсен 1995: 5]. Иллюстрируя
широту понятия предельности, автор рассматривает ряд его
разновидностей, в частности соотношение «процесса в развитии» и «действия как
полностью реализованного процесса с определенным результатом»,
разновидность с элементом длительности и развития, накопления каких-то
качеств (Иван постепенно добрался...), разновидность с «относительным»
пределом (имеется в виду момент, который связывается с некоторой
величиной изменения определенных параметров: Из бочки вытекло уже
поллитра вина, и оно продолжает вытекать)', особая разновидность предела —
«скачкообразный» переход при отсутствии временной протяженности
действия (Он очутился...). Заслуживают внимания суждения о
необходимости различения понятий предельности и целостности [Там же: 7—14].
Категориальное значение СВ в русском и других славянских языках
заключает в себе элемент ограниченности действия пределом,
связанным с признаком целостности действия. Поэтому естественно полагать,
что любой глагол, выступающий в форме СВ, заключает в своей
семантике признак предельности. Это полностью соответствует пониманию
предельности как указания на ту или иную (любую) разновидность
внутреннего предела. И, напротив, при таком подходе к П/НП было бы
неестественно считать непредельным тот глагол, который уже в силу своего
видового значения выражает ограниченность действия пределом.
При узком истолковании предельности, на наш взгляд, остается
неясным статус видовых пар типа встретиться — встречаться, заметить —
замечать, застать — заставать, найти — находить, попасть — попадать,
посетить — посещать, г. также несоотносительных глаголов СВ типа
зазвучать, ринуться, рухнуть. Такие глаголы не связаны с направленностью
действия на достижение предела. Между тем они явно предельны в том
смысле, что их семантика при СВ включает эксплицитно выраженный
признак ограниченности действия пределом, а при НСВ — тот же
признак в имплицитном варианте (Явсегда замечал... и т. п.).
Широкое понимание предельности не может рассматриваться как
связанное лишь с тем определением значения СВ, которое включает
признак ограниченности действия пределом. Как бы ни определялось
значение СВ — на основе признака целостности действия (вне связи с
понятием предела) или на базе признака «изменение ситуации», — так
или иначе требуют объяснения глаголы типа заметить — замечать,
410
Аспектуально-темпоральный комплекс
застать — заставать, натолкнуться — наталкиваться, найти —
находить и т. п., в которых нельзя не видеть временной границы.
Возможность широкого истолкования предельности, имеющего
«грамматические предпосылки», относится не только к славянским
языкам, но и к языкам других типов. Анализируя грамматическое
выражение результата в языке догон (одном из языков Западной
Африки, относящихся к нигеро-конголезской семье), В. А. Плунгян
приходит к интерпретации понятия результатива, по существу совпадающей
с широким истолкованием предельности. По мысли автора, «теория
предельности» в описании результативов основана на (неявном)
утверждении, что результативы в языках мира обозначают только
естественные результаты. Как полагает В. А. Плунгян, материал языка догон
позволяет опровергнуть универсальность этого определения. Следует
отказаться от утверждения, что результативные производные
обозначают только естественные результаты. Сдвиг от «естественного
результата» к «результату вообще» рассматривается автором как своего
рода «плата» за грамматикализацию [Плунгян 1989: 58—59].
И в русском языке широкое распространение предельности,
связанной с «результатом вообще», является «платой за
грамматикализацию». Различие П/НП реализуется под воздействием облигаторной
видовой системы. Заключенный в значении СВ признак ограниченности
действия пределом выходит далеко за рамки видовых пар,
выражающих соотношение «направленность — достижение»,
распространяясь на все глаголы СВ. Это определяет и соответствующее
распространение предельности. Других возможностей реализации, свободных от
влияния видовой системы, оппозиция П/НП не имеет.
Для исследования П/НП существенно описание способов действия
предельных/непредельных глаголов как подклассов, на которые
подразделяются аспектуальные классы П/НП [Шелякин 1983; Маслов 1984:
11—14; Павлов 1984:49—57; Петрухина 1988; 2000; Насилов 1989: 127—
140, 151—158; Караванов 1991]. Выявлению связей П/НП с лексикой, а
также установлению закономерностей функционирования видо-времен-
ных форм способствует и аспектологическое описание семантических
классов и групп глаголов, по-разному относящихся к П/НП (см. [Апресян
1995: 219—241; Гловинская 1982; Козинцева 1984; Насилов 1989: 140—
151, 158—172; Падучева 1996: 84—151; 1998 6; Dahl 1981].
Оппозиция предельных/ непредельных глаголов и категория вида.
Оппозиция предельных/непредельных глаголов сопоставима с такими
Аспектуальность
411
оппозициями, как переходность/непереходность и личность/
безличность глаголов, счисляемость/несчисляемость и
одушевленность/неодушевленность существительных. Все указанные оппозиции
оказывают влияние на соотношение компонентов «близких» грамматических
категорий. Ср. воздействие П/НП на видовую соотносительность,
возможность образования страдательного залога, как правило, лишь от
переходных глаголов, зависимость изменения глаголов по лицам от их
принадлежности к разряду личных, соотносительность форм ед. и мн.
числа лишь у считаемых существительных. Один из членов
рассматриваемых лексико-грамматических категорий, обладая семантическим
признаком, благоприятным для реализации определенной
грамматической категории, открывает возможность соотносительности ее
компонентов, тогда как другой член лексико-грамматической категории
исключает или ограничивает эту возможность, обусловливая
существование perfectiva tantum, activa tantum, singularia и pluralia tantum.
Между указанными оппозициями существуют различия по степени
грамматикализованное™. Одни оппозиции (в частности, переходность/
непереходность и личность/безличность) грамматикализованы в
большей степени (примечательно, что именно они трактуются некоторыми
исследователями как собственно грамматические категории), другие
отличаются меньшей степенью грамматикализации. Однако
рассматриваемые оппозиции обладают существенными общими признаками. Это
наиболее крупные (членящие данную часть речи без остатка) грамматически
значимые разряды лексики, имеющие отвлеченные значения,
сопоставимые со значениями грамматических категорий.
В сфере лексико-грамматических разрядов существует
определенная иерархия уровней. Следует различать разряды «1-го ранга», или
лексико-грамматические категории, и разряды «2-го ранга»,
представляющие собой подклассы таких категорий. В данной иерархии
оппозиция П/НП относится к высшему уровню.
В основе взаимодействия категории вида и
лексико-грамматических разрядов предельных/непредельных глаголов лежит общность
семантики предела, получающей в одном случае грамматическое
выражение в противопоставлении граммем СВ и НСВ, а в другом — в
противопоставлении лексико-грамматических разрядов, т. е. в аспектуаль-
ных классах глаголов.
По отношению к категории вида в русском и других славянских
языках как исходной системе оппозиция П/НП представляет собой
412
Аспектуальнотемпоральный комплекс
важнейший элемент внутрилексемной парадигматической среды.
Воздействие П/НП на видовую соотносительность демонстрирует
реактивный тип поведения системы по отношению к среде. В другой плоскости
рассматриваемых связей выявляется противоположное направление
взаимодействия — активное поведение категории вида по отношению
к П/НП: видовая система воздействует на само членение П/НП, на
типы предельности и на реализацию данной оппозиции в целом.
Самая общая характеристика связей между П/НП и видом сводится
к следующему.
1. Со стороны П/НП: если глагол пределен, то возможны оба вида,
если же глагол непределен, то возможен лишь НСВ.
2. Со стороны вида: если дан СВ, то возможна лишь предельность;
если же налицо НСВ, то возможна как предельность, так и непредельность.
При учете видовой соотносительности рассматриваемые связи
получают более полную характеристику.
1. Со стороны П/НП: если глагол пределен, то возможны либо
соотносительные СВ и НСВ, либо несоотносительный СВ; если глагол
непределен, то возможен лишь несоотносительный НСВ (то же относится
и к отдельным лексическим значениям: если в данном значении глагол
непределен, то в этом значении глагол НСВ не имеет соответствия в
СВ, ср., например, глагол писать в непредельном значении: Он
прекрасно пишет).
2. Со стороны вида: если дан СВ, то в любом случае (как при
соотносительности с НСВ, так и при несоотносительности) налицо
предельность (непредельность исключена); если перед нами НСВ, то
отношение к П/НП различно в двух случаях: а) несоотносительность НСВ
предполагает непредельность; б) при видовой соотносительности
глагол НСВ пределен.
Существенна дальнейшая дифференциация в сфере предельности —
различия: 1) между тендентивной и нетендентивной предельностью;
2) (в рамках тендентивной предельности) между предельностью
процессуальной и результативной (значениями потенциального и
реального предела); 3) между пределом эксплицитным и имплицитным. Анализ,
учитывающий эти различия, позволяет внести в рассматриваемые
отношения дополнительные уточнения: а) процессуальная тендентивная
предельность (пробиваться) связана лишь с НСВ, а результативная
(пробиться) — с СВ (НСВ возможен лишь в особых условиях, когда
передается семантика имплицитного предела: Каждый раз пробивался... );
Аспектуальность
413
б) нетендентивная предельность в варианте эксплицитного реального
предела связана с СВ, а в варианте имплицитного предела (при
видовой соотносительности) — с НСВ.
Сочетание предельности (как реального предела) сСВиНСВ —
это разные уровни терминативной семантики. Когда употребляется
глагол находить, предельность вытекает из лексического значения
глагола, а НСВ, в силу своей семантической немаркированности, лишь не
препятствует ее выражению. Когда же употребляется глагол найти, то
семантика предела выражена дважды — на лексическом уровне и на
грамматическом — при реализации категориального значения СВ.
Другой тип участия видов в выражении предельности — реализация
значения потенциального предела. В данном случае активную роль
играет НСВ, но всегда лишь в тех условиях, когда этому
благоприятствуют элементы среды — лексическое значение глагола, способ
действия (общерезультативный) и контекст. Например: — Ты сдавал
экзамен? — Сдавал, да не сдал (ср. пассивную роль НСВ при передаче
значения реального предела в случаях типа Он всегда успешно сдавал экзамены-,
смысл предельности как достигаемого каждый раз результата вытекает
лишь из контекста — существенно обстоятельство успешно; иначе ведет
себя СВ: сдал — это всегда достигнутый результат).
Различие между статусом реального эксплицитного предела как
признака, включенного в категориальное значение СВ (вместе с
признаком целостности), и статусом оппозиции П/НП состоит в том, что в
рамках категории вида отношение к указанному признаку — это
характеристика СВ и НСВ как граммем (рядов грамматических форм),
конституирующих грамматическую категорию, тогда как П/НП — это
характеристика глагольных лексем (с их лексическим значением и
способом действия) и соответствующих классов и подклассов лексики.
Наиболее жесткими в отношениях между П/НП и видом являются
связи в комплексе «СВ — П (при невозможности НП)». Более
свободные связи наблюдаются в сфере НСВ, но и здесь устанавливаются
правила: «НСВ несоотн. — НП», «НСВ соотн. — П». Несовпадение
оппозиции П/НП с оппозицией СВ/НСВ четко проявляется в том, что
предельность предполагает возможность как СВ, так и НСВ.
Из сказанного вытекает, что в русском языке оппозиция П/НП
должна рассматриваться как отчасти «скрытая», а отчасти «явная»
категория — явная в той степени, в какой определенные языковые средства (в
частности, средства приставочного слово- и формообразования) участ-
414
Аспектуальнотемпоральный комплекс
вуют как в выражении видовых различий, так и в выражении различий
П/НП, ср. сиять [НСВ и НП] и засиять [СВ и П].
Члены оппозиции П/НП «неравновесны». Положительный
признак «наличие внутреннего предела» создает основу широкого спектра
характеризуемых им значений, тогда как «отсутствие предела» — это
содержание более бедное. Фактически описание предельности уже
само по себе во многом определяет сущность непредельности.
Признак «возникновение новой ситуации»
Вступительные замечания. Между пределом и началом существует
тесная связь (ее истолкование мы находим уже у Аристотеля). Эта связь
не раз отмечалась исследователями (см., в частности, [Маслов 1984: 48,
60—61; Wierzbicka 1967: 2231—2249; Galton 1976;Барентсен 1978: 4—13,
97; 1998; Гловинская 1982: 26—115; Апресян 1988: 73—74; Breu 1986: 28;
Падучева 1990: 5—8; Акимова 1993]). Ограниченность действия
внутренним пределом влечет за собой (если этому не препятствуют
противодействующие факторы) наступление нового состояния,
возникновение новой ситуации. Например: Однажды весною, в час небывало жаркого
заката, в Москве, на Патриарших прудах, появились два гражданина
(М. Булгаков. Мастер и Маргарита); Все же, когда Турбиных и Тальберга не
будет на свете, опять зазвучат клавиши и выйдет к рампе разноцветной
Валентин,.. (М. Булгаков. Белая гвардия).
Подход к проблеме функционирования видов на основе понятия
«возникновение новой ситуации» (мы концентрируем на нем внимание
в последнее время, начиная с 1992 г.) не противоречит концепции,
основанной на признаках ограниченности действия пределом (ОГР) и
целостности (Ц). Комплекс признаков «ОГР—Ц» и признак ВНС
дополняют друг друга, отражая разные стороны видовой семантики.
Мы исходим из предположения, что для языковой системы
первичны признаки ОГР и Ц, заложенные в категориальном значении
СВ. Именно они определяют системную основу видового
противопоставления. Что же касается функции ВНС, то она базируется на этой
основе, представляя собой «проявление последствий предела» на уровне
высказывания. Рассматриваемая аспектуальная функция всегда
представляет собой не сам по себе признак ВНС, а семантический комплекс
«предел—ВНС».
Аспектуальность
415
СВ является базисным средством маркированного выражения
ВНС. Что же касается НСВ, то для него характерна прежде всего
способность выражать противоположный признак — «отсутствие ВНС»,
т. е. обозначать не новую, а данную ситуацию (ДС). Ср. связанное с
контрастом НСВ и СВ соотношение «данная ситуация — внезапное
возникновение новой ситуации» в следующем примере: Долго я глядел на
него с невольным сожалением, как вдруг едва приметная улыбка пробежала
по тонким губам его... (М. Лермонтов. Тамань); — Метет, — сказал я...
(В. Белов. Плотницкие рассказы).
При том, что основной функцией НСВ является обозначение
«данной ситуации», в определенных условиях НСВ, проявляя свойства
семантически немаркированной формы, способен имплицировать
семантику ВНС. Следует подчеркнуть, что речь идет не о специальном
(эксплицитном) выражении данного признака (это функция СВ), а об
импликации семантики ВНС как проявлении немаркированности НСВ.
Имеются в виду прежде всего те «позиции», в которых НСВ выступает
«вместо СВ», например, в настоящем историческом: Вдруг благоговейное
молчание разрывается резким окриком... (Е. Замятин. Три дня); в
прошедшем времени был бы СВ (разорвалось). Ср. также настоящее время
в сценических ремарках (настоящее сценическое): Иванов (увидев
Боркина, вздрагивает и вскакивает) (А. Чехов. Иванов).
Когда в нарративном тексте на временной оси устанавливается
отношение секвентности, выражение ВНС при употреблении НСВ
оказывается столь же актуализированным, как и при функционировании СВ.
Обозначение ВНС при употреблении НСВ возможно также при
выражении повторяющихся и обычных действий. Например: Изредка мы
обгоняли буйволов, волочивших арбы (К. Паустовский. Бросок на юг); Изредка
на горизонте появлялась эскадра причудливых парусных кораблей (К.
Паустовский. Время больших ожиданий); Это повторялось снова и снова. Дядя
заболевал, потом выздоравливал (С. Довлатов. Наши); Изредка Тийна
попадалась мне в разных научных компаниях (С. Довлатов. Компромисс).
Из литературы вопроса. Характеристика перехода к новому
состоянию (в связи с понятиями целостности и предела) содержится в
опубликованной в 1948 г. статье Ю. С. Маслова, предвосхитившей
многие из идей, вошедших теперь в научный обиход. Рассматривая
предложения типа Я вышел из дому, Ю. С. Маслов пишет: «...действие взято в
его целостности, представляющей скачок в новое состояние — от
бытия в доме к бытию вне дома...» [Маслов 1984: 48]. Ср. также форму-
416
Аспектуально-темпоральный комплекс
лировки: «факт скачкообразного перехода субъекта или объекта действия
в новое качественное состояние» (о глаголах СВ типа убить),
«критическая точка, знаменующая переход к новому состоянию, граница,
отделяющая новое состояние от старого» [Там же: 60—61]. В более поздних
трудах Ю. С. Маслов развил концепцию, основанную на понятии
целостности действия, раскрыв соотношение общих и частных видовых
значений в их связях с предельностью и способами действия. Эта теория
развивается и в наши дни. Вместе с тем трудно переоценить значение того
«лексически фундированного» направления в аспектологии, намеченного
в статье 1948 г., которое включает и идею соотнесенности предела и
«перехода в новое состояние». По существу здесь уже заложены основы
того подхода к видовым значениям, который выявляет соотношение
предела и наступления нового состояния в разных типах глагольной
лексики, выступающей в различных условиях контекста (см. [Wierzbicka 1967;
Galton 1976; Барентсен 1978: 4—13, 97; 1998; Гловинская 1982: 26—115;
Апресян 1988: 73—74; Падучева 1990: 5—8; Lehmann 2001]).
Связь проблематики предельности и «начала результирующего
состояния» четко выявляется в концепции А. А. Холодовича [1979: 138—
140] (ср. [Сильницкий 1983: 54—60]).
Существенны высказывания А. Барентсена. Он исходит из того, что
понятие «вид» в русском языке связано с основным
противопоставлением «указание на одну ситуацию (SIT)» (HCB) : «указание на
(осуществленную) смену ситуаций» (СВ). Значение СВ трактуется так:
«указывается критическая точка Тг (лат. transitus), в которой возникает некая
SIT R, отличающаяся некоторым образом от предыдущей SIT А». Все
глаголы СВ указывают на определенную смену SIT, на возникновение
новой SIT. Что же касается глаголов НСВ, то они «...указывают на одну
определенную SIT без представления о возникновении ее или о
контрасте с какой-нибудь предыдущей SIT». Признак «смена ситуаций»
может характеризовать и изолированное действие: Он пришел; в таких
случаях ситуация, представленная данным действием, сменяется
последующим состоянием (см. [Барентсен 1978: 4, 7, 11]).
Автор пишет: «Это определение, на первый взгляд, сильно
отличается от определения, исходящего из понятия „неделимой целостности
действия", которое встречается в работах представителей
„ленинградской школы" аспектологии Ю. С. Маслова и А. В. Бондарко и др., и
понятия „целостного, сомкнутого события" у A.B. Исаченко. Однако
фактически эти определения освещают всего лишь разные стороны
Аспектуальность
417
одного и того же явления: из представления какого-нибудь действия в
целостности обязательно вытекает тот факт, что это действие сменяется
чем-то другим (каким-то состоянием или другим действием), это и есть
наша „смена SIT". В то время как в „ленинградском" определении
внимание сосредоточено на том, что „производит" такую смену, в нашем
определении внимание прежде всего обращается на вторую SIT» [Там
же: 97]. По существу речь идет о том, что рассматриваемые стороны
видовых значений и соответствующие определения находятся в
отношениях взаимной дополнительности, что, на наш взгляд, вполне
соответствует действительности (о соотношении признаков «целостность»,
«предельность» и «секвентная связь» см. [Барентсен 1998]).
Тенденция к соотнесению рассматриваемых признаков уже
наметилась в аспектологической литературе. Ср. замечание В. Броя о том,
что целостно интерпретированное действие служит в тексте для того,
чтобы изменить данную ситуацию [Breu 1986: 28].
А. Вежбицка вводит толкования типа Ян умер = 'Ян перестал жить' =
'Ян начал не жить'; Ян умирал = 'Ян проходил последовательно
состояния такого ряда состояний, что если бы он прошел все состояния этого
ряда, он умер бы' [Wierzbicka 1967: 2231—2249].
Разделяя принципы смыслового анализа видов, предложенные
А. Вежбицкой, и развивая это направление анализа, М. Я. Гловинская
использует в предлагаемых толкованиях определенный набор
исходных и «промежуточных» понятий, что способствует экспликации
процедуры описания. На этой основе она приходит к выводу, что во всех
толкованиях форм СВ выделяется особый компонент 'начать'
(«'Ситуация Р начала иметь место' = 'В какой-то момент времени Р не
существовало, в один из последующих моментов Р существует'»), который
является инвариантом точечного значения СВ [Гловинская 1982: 26—46,
71—115]; ср. также толкование моментальных глаголов, данное
Ю. Д. Апресяном [1988: 73—74]. Подобные толкования, как нам
представляется, во всем основном согласуются с характеристикой значения
СВ, данной в статье Ю. С. Маслова (ср. его суждения о «критической
точке», знаменующей переход к новому состоянию).
Одним из способов интерпретации значения СВ на основе
признаков, связанных с переходом к новой ситуации, является признак
«изменение» («смена»), в отличие от «неизменности», связываемой с НСВ (см.
[Antinucci, Gebert 1977; Guiraud-Weber 1988: 65—67; Гиро-Вебер 1990:
104; Акимова 1993]).
27—1959
418
Аспектуальнотемпоральный комплекс
В центре внимания при данном подходе к семантике вида
находится то ситуативное изменение, которое является следствием
представления действия в его целостности и ограниченности пределом:
достижение предела и представление действия в его целостности приводит к
изменению, появлению новой ситуации. Так, М. Гиро-Вебер, говоря о
понятии «изменение» применительно к проблеме соотношения вида и
семантики глагола и ссылаясь на то, что она заимствует это понятие из
трудов Ф. Антинуччи и Л. Геберт, использующих его при анализе
семантики вида в польском языке [Antinucci, Gebert 1975; 1977], пишет:
«Изменение — семантический признак глагольной ситуации. Оно
обозначает некоторую модификацию, касающуюся субъекта или объекта
действия, вызванную достижением предела действия и, следовательно,
его завершением. Присутствие изменения связано с совершенным
видом, его отсутствие — с несовершенным» [Гиро-Вебер 1990: 104].
Базируясь на признаке «изменение» (changement), M. Гиро-Вебер
определяет видовую оппозицию следующим образом: «...несовершенный вид
обозначает наличие действия, тогда как совершенный вид — его
наличие и изменение, которое за ним следует» [Guiraud-Weber 1988: 66].
На наш взгляд, термин «изменение» недостаточно определенно
характеризует специфику семантической функции СВ. Существуют
разные типы «изменения», причем один из них может выражать НСВ:
когда при помощи НСВ выражается процесс, направленный к пределу
(Мы поднимались на второй этаж; Он складывал дрова возле сарая), то
протекание такого процесса также охватывается понятием «изменение».
Сказанное не исключает возможности использования термина
«изменение», если придать ему строго определенное значение, близкое к
понятиям «смена ситуаций», ВНС, «ситуационный сдвиг» и т. п. (в этом
случае пришлось бы оговорить, что при данном употреблении термина
не имеется в виду процессная функция НСВ в высказываниях типа По-
езд приближался).
Обращаясь ко всему комплексу аспектологических теорий,
оперирующих понятиями типа «переход к новому состоянию», «смена
ситуаций», «начало», «изменение», можно сделать вывод о том, что
расхождения между отдельными авторами не являются значительными: речь
идет о близких подходах к видовой семантике и (при всех различиях в
терминологии) о близких или тесно связанных друг с другом понятиях.
Во всех случаях речь идет о том, что следует за пределом, о своего рода
«постпредельной» ориентации анализа, выходящего за рамки отдель-
Аспектуальность
419
ных грамматических форм (словоформ) с их значениями и обращенного
к функциям вида в высказывании и целостном тексте.
Истолкование понятия «возникновение новой ситуации».
Понятие ВНС трактуется нами в широком смысле, охватывающем
обширный и неоднородный круг фактов. Выделим прежде всего «сферу
прототипа» — бесспорные, наиболее показательные случаи. Признак
ВНС выступает в прототипической разновидности при употреблении
глаголов СВ, относящихся к следующим группам:
а) начинательные глаголы: Первые капли редко и глухо зашлепали по
теплому настилу (Е. Носов. Есть ли жизнь на других планетах?);
б) глаголы типа увидеть, услышать, узнать, почувствовать, полюбить
и т. п., выражающие значение 'вступить в состояние' (см. [Сальников
1975]): И вдруг среди этой тишины Лопатин услышал плач (К. Симонов.
Пантелеев);
в) глаголы со значением 'приобрести качество', 'стать каким-то
(веселым, больным, сухим и т. п.)', ср. глаголы типа повеселеть, помрачнеть,
заболеть, засохнуть, располнеть и т. п. (ср. [Гловинская 1982: 71—115]).
Например: Впервые за весь путь тайга поредела... (А. Рекемчук. Молодо-
зелено); А Яков заболевает, практически уже заболел (И. Грекова. На
испытаниях);
г) каузативные глаголы типа развеселить, опечалить, засушить и т. п.:
Упоминание Агафьи Михайловны о том самом, о чем он только думал,
огорчило и оскорбило его (Л. Толстой. Анна Каренина).
Возможны лексические обозначения наступления (возникновения)
новой ситуации, акцентируемые в высказывании; семантика ВНС
становится центральным компонентом выражаемого смысла, например:
С этого вечера началась новая жизнь для Алексея Александровича и для его
жены (Л. Толстой. Анна Каренина); В типографии наступила
глубочайшая тишина (К. Паустовский. Бросок на юг).
Говоря о роли того или иного класса глагольной лексики в
актуализации функции ВНС, следует иметь в виду основной принцип:
рассматриваемая функция актуализируется в тех случаях, когда в
семантике глагола представлен признак «изменение» [Daneš 1971]. Различая в
сфере «действий» (противопоставленных статическим глагольным
значениям) процессы и события, Ф. Данеш называет событием такое
глагольное значение, которое можно понимать как изменение, а именно как
переход от какого-то начального, исходного значения к значению
результирующему, конечному [Daneš 1971: 195]. Элемент «изменение»
27*
420
Аспектуальнотемпоральный комплекс
в лексическом значении глаголов, безусловно, имеет отношение к
реализации функции ВНС. Он способствует актуализации того признака
«перехода к новому состоянию» (т. е. тоже «изменения»), который
представляет собой характерную (хотя и не инвариантную) функцию
СВ на уровне высказывания. Речь идет о тех высказываниях с
формами СВ, в которых выражается начинательность, вступление в
состояние, приобретение нового качества и т. п., например: — Мы заживем
с тобой на славу, Арката... (И. Тургенев. Отцы и дети); Наконец Волана
заговорил (М. Булгаков. Мастер и Маргарита); Здесь, среди чужих людей,
работая непрерывно над любимым делом, авось я почувствую себя лучше...
(П. Капица. Письма к матери); Как все это было хорото! Но все это было
первое время. Теперь же, несколько дней тому назад, все вдруг испортилось
(Л. Толстой. Анна Каренина). В подобных высказываниях наличие
элемента «возникновение» в собственном, прямом смысле не вызывает
никаких сомнений (подробнее о факторах актуализации признака
ВНС см. ниже).
Одним из факторов актуализации признака ВНС является
включение действия в аспектуально-таксисные ситуации типа «ряд
наступлений», «длительность — наступление» и т. п. Ср. многие из
приведенных выше примеров, а также следующие: Григорий и Акулина вышли из
ворот и вскоре очутились в барской передней (Д. Григорович. Деревня);
Подходили уже к концу эстакады — как вдруг тот конец ее, где нас ждал
спасительный спуск к пароходу, загорелся (Е. Замятин. Три дня).
К числу актуализирующих факторов относятся смысловые акценты
именно на наступлении нового состояния, когда ВНС играет ключевую
роль в смысловой структуре высказывания (определенного фрагмента
текста). Используются различные средства «введения в новую
ситуацию» в определенный момент времени: и вот...; и тут...; в этот момент
и т. п.: Люсю не было видно, голос ее звучал справа, оттуда, где под божницей
стояла тумбочка. И тут на старуху напал страх (В. Распутин. Последний
срок); Как раз в эту минуту из придорожных кустов показалась собака и по-
бежала по шоссе, наискось пересекая его... (Ю. Казаков. «Вон бежит
собака»); ...нуте-с, проходит месяц, настала уже и настоящая весна. Тут и
разыгралась беда (М. Булгаков. Театральный роман).
Семантика ВНС актуализируется при наличии в лексическом
значении глагола и в контексте элементов, подчеркивающих изменение в
местоположении субъекта, переход от одного положения в
пространстве к другому (ср. [Холодович 1979: 144—147]), например: Из Ниццы он
Аспектуальность
421
уехал в Бельгию; оттуда его прогнали; он отправился в Лондон и там
натурализовался... (А. Герцен. Былое и думы).
Для функции ВНС характерна возможность «выхода в речевой
смысл». В этом отношении ВНС отличается от значения целостности
действия. Целостность непосредственно не связана с намерениями
говорящего. Мы не можем сказать, что говорящий употребляет С В «для
того, чтобы выразить неделимую целостность действия»
(примечательно, что понятие целостности плохо усваивается в практике изучения
глагольного вида; не всегда помогает и ссылка на то, что целостность
ассоциируется с взглядом на действие «со стороны»).
Интенциональная реализация возможна и при выражении
признака «ограниченность действия пределом» (ОГР). Так, видовые
контрасты типа Уговаривал, да не уговорил демонстрируют подчеркиваемое
говорящим противопоставление направленности действия на
достижение результата и отрицание его реального достижения. Однако
реальный предел (особенно при нетендентивной предельности) далеко не
всегда выступает как осознаваемый элемент смысла. Так, мы не можем
сказать, что в высказывании Вася пришел! говорящий употребил С В
«для того, чтобы выразить достигнутый предел (ограниченность
действия пределом)». Но есть все основания думать, что в намерения
говорящего в подобных случаях входит элемент «для того, чтобы выразить
наступление нового состояния». Сфера интенциональной реализации
функции ВНС совпадает с широкой областью ее актуализации.
В частности, должны быть упомянуты различные типы комбинаций
«наступлений» и «длительностей» («долго НСВ, как вдруг СВ» и т. п.).
Противопоставление «данная ситуация — возникновение новой
ситуации» — одна из тех оппозиций в сфере аспектуальности (ср. лока-
лизованность / нелокализованность ситуации во времени), которые
отличаются наиболее высокой степенью интенциональности.
Понятие «возникновение новой ситуации» трактуется нами не
только в смысле 'что-то началось, наступило, стало иным' и т. п., но и в
смысле 'что-то произошло, случилось, кто-то что-то сделал, последовал
ряд сменивших друг друга фактов', 'что-то произойдет' и т. п.,
например: Бусыгин. Я вам не сын. Я обманул вас вчера (А. Вампилов.
Старший сын); Ну вот, все в сборе. Сейчас придет моя невеста... (А. Вампилов.
Утиная охота).
В подобных случаях имеется в виду, что в какой-то момент в ось
времени включилась обозначенная данным глаголом и его окружением
422
Аспектуальнотемпоральный комплекс
ситуация, которой раньше не было, зафиксирована новая «веха» на
временной оси. Во всех случаях наличествует элемент «начало», но не как
начало протекания какого-то действия или длительности состояния, а
как грань, отделяющая данный факт от «того, что было раньше»
(предшествующего фона) или знаменующая появление факта (точечное
включение в ось времени) при отсутствии предшествующего
«положительного фона».
Закономерен вопрос: что дает основания для констатации в таких
случаях семантического элемента «возникновение»? Ведь здесь не
выражается «начало», «наступление» в том прямом смысле, о котором
шла речь выше. Ответить можно так. Имеется в виду «возникновение»
в том смысле, что в какой-то момент в ось времени включилась
обозначенная данным глаголом и его окружением ситуация. Во всех
случаях наличествует элемент «начало», но не как начало протекания какого-
то действия или длительности состояния, а как грань, отделяющая
данный факт от «того, что было раньше» (предшествующего фона), или
знаменующая появление факта (точечное включение в ось времени) при
отсутствии предшествующего «положительного фона».
Рассмотрим теперь явления перехода от центра «сферы ВНС» к
периферии, а также случаи, в которых признак ВНС оказывается
невыраженным.
Сложно и неоднозначно соотношение признака ВНС и семантики
перфектности. Акциональная и статальная разновидности перфектной
семантики (ср. [Маслов 1983: 41—54]) по-разному относятся к признаку
ВНС. Употребление страдательно-причастных форм в акционально-
перфектном значении актуализирует семантику ВНС: Раздумье Акулины
было внезапно прервано чьим-то знакомым голосом (Д. Григорович.
Деревня); Грузовик двое суток торчал в переулке. Затем был вызван подъемный
кран (С. Довлатов. Наши). Однако сама по себе данная форма еще не
свидетельствует о наличии признака ВНС. При ее статальном
употреблении четко выражено наличное состояние, но нет элемента
«наступление (начало) состояния» (см. [Князев 1989: 14—15, 25—27, 31 и ел.]).
Например: Пишу в библиотеке. Окна в сад открыты, подоконники горят на
солнце (И. Бунин. Божье древо).
Данная (исходная) ситуация, а не переход к новому состоянию
выражается и при употреблении деепричастий СВ в значении статаль-
ной перфектности, например: Он спал, хорошо укрывшись. Налицо аспек-
туально-таксисная ситуация типа «одновременность второстепенного
Аспектуальность
423
результативного состояния и основного процесса» (см. [Акимова,
Козинцева 1987: 260—261]).
Специального анализа заслуживают глаголы делимитативного и
пердуративного способов действия (немного поспать; просидеть целый
час). Эти глаголы ведут себя по-разному. В тех случаях, когда они
выступают в ситуациях типа «ряд наступлений», «наступление —
длительность» и т. п., реализация признака ВНС вполне очевидна: Посплю и
пойду гулять; Пролежал целый месяц в постели и теперь еду домой. Налицо
таксисные отношения последовательности, актуализирующие признак
ВНС: одна ситуация, характеризующаяся точечным включением в ось
времени, сменяется другой.
Возможно, однако, употребление другого типа: в высказывании
обозначается сохранение на некоторое время той ситуации, которая
наличествует в данный момент. В таких случаях количественный предел
оказывается недостаточным для выражения ВНС. Например: Саша
хочет еще пожить вне дома (Л. Толстой. Дневники); —Долго ли у нас
поживешь? (В. Белов. Плотницкие рассказы); Хотелось еще побыть на
мостике, но правила морской вежливости не позволяли нам этого... (К.
Паустовский. Время больших ожиданий); —Долго ли у нас в полку пробудете?... —
Побуду (К. Симонов. Левашов).
Заслуживают внимания высказывания типа Он любит поспать
(поесть, поговорить и т. п.). Форма инфинитива указывает на одно из
проявлений узуального действия; такое проявление представлено в его
ограниченности пределом, но без указания на переход к новой ситуации.
Можно привести и другие примеры употребления форм СВ при
отсутствии контекстуальных, лексических и синтаксических факторов,
которые могли бы способствовать актуализации ВНС: Ему нужно
помочь; Многое еще предстоит сделать. Во всех случаях наблюдается
континуальность в переходах от прототипа ВНС к его ближнему и дальнему
окружению (подробнее о признаке ВНС см. [Бондарко 1996 а: 138—
167; 1999: 153—167]).
ВНС и различие тендентивной/нетендентивной предельности.
Для реализации семантического признака ВНС существенно различие
тендентивной и нетендентивной предельности. С этим
различием соотносятся два варианта семантики ВНС: переход к новой
ситуации, а) подготовленный и б) не подготовленный
предваряющим процессом (связанный в первом случае с
тендентивной, а во втором — с нетендентивной предельностью).
424
Аспектуально-темпоральный комплекс
Вариант ВНС [тенд.] характеризуется тем, что в речи
актуализируются оба элемента комплекса «предел — ВНС». Выражается
достижение результата и связанный с этим переход к новой ситуации.
Особенно четко актуализация обоих элементов (с возможным акцентом
на результате) проявляется при контрасте НСВ и СВ в ситуациях типа
«направленность на достижение результата — его реальное достижение
и переход к новой ситуации»: ...Ушаков завоевывал ее как
труднодоступную крепость. И вот он завоевал, и она жалела его (С. Рыбас. Пепелище).
Ср. вариант: вопрос, включающий смысл 'достигнут ли результат,
осуществился ли переход к новому состоянию?', — ответ: 'в настоящее
время лишь протекает процесс, ведущий к этому'. Например: —
Прояснилось что-нибудь? — Проясняется.
Иной характер имеет вариант ВНС [нетенд.]. Когда не выражается
направленность действия на достижение предела, само значение
ограниченности действия пределом утрачивает свою самостоятельность.
Смысловой релевантностью в данном случае характеризуется
неразложимое сочетание предела и «начала»: выражается действие в его
пределе (без элемента «направленность»), знаменующем возникновение
новой ситуации. Например: Очевидно, что-то случилось необыкновенное.
Народ от поезда бежал назад. — Что?.. Где?.. Где?.. Бросился!.,
задавило!.. — слышалось между проходившими (Л. Толстой. Анна Каренина);
Начал писать «Записки священника» (Л. Толстой. Дневники).
Различие между ВНС [тенд.] и ВНС [нетенд.] представляет собой
одно из наиболее существенных функциональных различий,
связанных с употреблением форм СВ. В рассматриваемых случаях
актуализируются разные стороны аспектуальной семантики. Отношение
«направленность — достижение», сопряженное с процессуально
подготовленным переходом к новой ситуации, — это прежде всего
«внутренняя» характеристика разных стадий аспектуальной ситуации —
тендентивного процесса, его результата и обусловленного им
вступления в новое состояние. Что же касается процессуально не
подготовленного перехода к новому состоянию, то эта разновидность ВНС
относится прежде всего к тем случаям, когда для речевого смысла
актуально именно «начало», «наступление нового» — само по себе или по
отношению к некоторому «фону» (предшествующему «наступлению» или
предшествующей длительности). В различных вариантах
комбинаторики видов признак ВНС [нетенд.] актуален прежде всего с точки
зрения аспектуально-таксисных отношений. В таких случаях признак
Аспектуальносгь
425
ОГР не выступает как самостоятельный смысловой элемент: он
сопряжен с признаком ВНС.
Как при нетендентивной, так и при тендентивной предельности
глагола С В четко выражено «точечное» включение действия в ось
времени. К определенному моменту относится не все действие, а его
предел, критическая точка, которая является вместе с тем моментом
начала (наступления, возникновения) нового состояния, новой ситуации.
Ср. высказывания типа Наконец отношения наладились, В таких случаях
временная протяженность действия в его полном объеме связана с
импликацией процесса, предшествующего переходу в новое состояние.
В общий объем обозначаемого действия входит и имплицируемый
элемент «постепенно налаживались», но собственно предел — это лишь
конечная точка, и именно она определяет наступление нового состояния.
Форма СВ может употребляться в сочетании с обстоятельствами
типа медленно, постепенно, мало-помалу, непосредственно указывающими
на длительность процесса, предваряющего достижение предела и
переход к новому состоянию. Например: Навстречу медленно, как во сне, ...
проплыл мужик, в санях не по времени (Ю. Тынянов. Смерть Вазир-Мух-
тара). И в таких случаях точечность представляет собой
характеристику, относящуюся лишь к пределу и к переходу в новое состояние (когда
мужик исчез из поля зрения), а не ко всей временной протяженности
действия. Временная протяженность «фокусируется» в точечном
пределе — начале нового состояния. Таким образом, понятие ВНС
охватывает и высказывания, связанные с временной протяженностью всего
объема действия, например: Когда еще он доберется до дома (ср. иную
интерпретацию понятия точки на временной оси в работе [Селиверстова
1982: 106—109]).
В предложениях типа Переломал все игрушка (ср. [Шелякин 1983:
41]) «сборный» результат знаменует наступление новой ситуации (все
игрушки переломаны), и именно эта критическая точка — предел
отдельных проявлений действия и вместе с тем начало нового
состояния — фиксируется как отнесенная к «итоговому моменту».
Автономная/секвентная (синтагматически связанная)
разновидности функции ВНС. В зависимости от характера включения новой
ситуации в ось времени — 1) без непосредственной связи с другими
«наступлениями» и/или «длительностями» либо 2) в связи с другими
действиями, выражаемыми в полипредикативных комплексах, — могут быть
выделены две разновидности функции ВНС: 1) автономная и
426
Аспектуально-темпоральный комплекс
2) секвентная (синтагматически связанная). Ср.: \) Густав
сказал шоферу: — Здесь я сойду (С. Довлатов. Зона); 2) Клим уже знал:
сейчас дед отмахнется палкой, выпрямится, большой, как лошадь в цирке,
вставшая на задние ноги, и пойдет к себе... (М. Горький. Жизнь Клима
Самгина).
Комплекс «предел — ВНС» может выступать в различных типах
предшествующего ближайшего контекста: а) на фоне длительности
данной ситуации, сменяемой наступлением (часто внезапным,
неожиданным) ситуации новой; б) на фоне процесса, подготавливающего
достижение предела и наступление новой ситуации; в) на фоне предшествующего
ВНС в рамках цепи сменяющих друг друга ситуаций; г) на «нулевом
фоне». Каждое из этих условий включения комплекса «предел — ВНС» в
ось времени так или иначе влияет на реализацию элемента ВНС; мы
имеем дело с разными вариантами этого семантического признака.
Для характеристики признака ВНС может быть существенным не
только предшествующий, но и последующий контекст. Так, при
употреблении начинательного глагола, выражающего ВНС, далее
может быть обозначена фаза продолжения. Эта фаза может быть
представлена либо однокоренным глаголом, либо другим глаголом, связанным
с начинательным глаголом СВ по смыслу. С одной стороны, она
обусловлена «исходным» выражением ВНС, а с другой — является
дополнительной характеристикой элемента «возникновение». Например:
Солдат сморщил лоб и заплакал. Плакал он молча, сидя навытяжку,
придерживая на груди почернелый Георгиевский крест (К. Паустовский.
Разливы рек); И внезапно телефон ожил, зазвонил. Он звонил необычно резко и
настойчиво, истерично... (Б. Ямпольский. Московская улица); Давно уже
начало мести с севера, и метет, и метет, и не перестает, и чем дальше, тем
хуже (М. Булгаков. Белая гвардия). Описание фазы продолжения
подчеркивает значимость начала для всего полипредикативного
комплекса. В таких случаях наглядно выступает роль признака ВНС и его
окружения в формировании структуры текста.
В представлении рядов «наступлений», а также сочетаний
«наступлений» и «длительностей» в разных языках могут проявляться
некоторые различия (о закономерностях функционирования видов,
имеющих отношение и к реализации признаков ВНС и ДС в славянских
языках, см., например, [Galton 1976]; о различиях между русским и
чешским языками в отношении к признаку секвентной связи (sequential
connection) см. [Stunová 1988; 1991]).
Аспектуальность
427
Рассмотрение функции ВНС, дополняющее анализ частных
видовых значений и связанных с ними аспектуальных ситуаций, позволяет
сконцентрировать внимание на той стороне аспектуальной семантики,
которая наиболее тесно связана с возможным (но не всегда
проявляющимся) свойством смысловой релевантности.
Семантика длительности
Вступительные замечания. Изложение вопроса о семантике
длительности основано на одном из разделов первого тома серии «Теория
функциональной грамматики» (см. [Бондарко 1987 б: 98—124]). В
первоначальный текст внесены некоторые изменения.
Как и в других частях этой книги, конкретное описание языкового
материала связывается с общей проблематикой языковой
категоризации семантического содержания. Подробно анализируются
интерпретационные элементы семантики длительности. Выявляется
многомерная вариативность длительности, базирующаяся на различных
дифференциальных признаках.
Значение длительности представляет собой одну из сторон
отражаемого в языке широкого понятия времени. Речь идет о времени в
том смысле, который раскрывается в философских определениях,
основанных на понимании пространства и времени как объективных форм
существования материи, отражаемых в сознании человека. Понятие
времени, как уже было отмечено выше, находит соответствие в целом
комплексе языковых семантических категорий и основанных на них
ФСП. Этот комплекс включает аспектуальность, временную локализо-
ванность, темпоральность, таксис и временной порядок. Длительность—
одна из категорий (семантических и вместе с тем языковых, поскольку
семантика рассматривается в единстве со средствами ее выражения в
исследуемом языке), относящихся к сфере аспектуальности — при
пересечениях и взаимодействии с другими категориями, связанными с
идеей времени.
Аспектуальная доминанта длительности предполагает связи с
другими компонентами аспектуально-темпорального комплекса.
Временная протяженность действия включается в «линию (ось) времени» и тем
самым оказывается связанной с категорией временного порядка. В
высказываниях типа Давно тебя жду; Он все еще отдыхает; Мы до сих пор
428
Аспектуально-темпоральный комплекс
не можем расстаться с этой мыслью и т. п. длительность является тем-
порально характеризованной, поскольку протяженность действия
определяется с точки зрения момента речи. И тем не менее следует еще
раз подчеркнуть, что в своей основе рассматриваемый семантический
признак является аспектуальным.
Признак длительности выступает как в «положительной»
разновидности (как долговременность), так и в разновидности
«отрицательной» — как кратковременная длительность, мгновенность,
«недлительность». Обе разновидности охватываются понятием «отношение к
длительности (временной протяженности)».
Особенность языкового значения длительности заключается в
следующей тенденции (речь идет именно о тенденции, а не о правиле):
если так или иначе передается длительность действия, то она чаще
интерпретируется не как кратковременность, мгновенность,
«недлительность», а как некоторая «положительная характеристика» {Он долго
думал и т. п.), т. е. как длительность за пределами кратковременности,
мгновенности. Этот сдвиг в сторону «положительной интерпретации»
рассматриваемого семантического признака проявляется и в
лексическом значении слова длительность, а также его синонимов —
продолжительность, временная протяженность.
Значение кратковременной длительности, мгновенности во многих
случаях (хотя и не всегда) связано с функционированием одноактного
способа действия (мелькнуть, мигнуть, хлопнуть и т. п.). Хотя в
некоторых случаях возможно «растяжение» длительности обозначаемых
действий, например:.. .швырнув шляпку на пол, под диван, длительно зевнула...
(М. Горький. Дело Артамоновых), сама необычность такого
употребления лишний раз свидетельствует о том, что одноактность все же
характеризуется сопряженностью (хотя и нежесткой, необязательной,
выступающей в виде тенденции) с мгновенностью, кратковременностью.
Признак длительности может характеризовать не только предикат,
представленный полнозначным глаголом, но и другие типы
предикатов. Ср. конструкции с адъективными «предикатами длительности»:
Молчание было долгим (продолжительным, длительным), конструкции с
адъективным выражением длительности в субъектной группе:
Предстояла длительная борьба и т. п. Далее, однако, мы сосредоточим
внимание на длительности как на признаке глагольного предиката.
С точки зрения характера средств выражения анализируемой
семантики существенно соотношение внутренней и внешней детерминации
Аспекту альностъ
429
длительности. Внутренняя детерминация длительности
действия обусловлена его собственными аспектуальными признаками,
заключенными в лексической и грамматической семантике глагола.
Ср., например, лексическое значение таких глаголов, как бедствовать,
возиться, ждать, ползти, сидеть, предполагающее элемент временной
протяженности. Внутренняя детерминация длительности может быть
связана со способами глагольного действия (СД). Ср. глаголы
ограничительного и длительно-ограниченного СД типа повозиться,
посидеть4, проболеть, продержаться и т. п. Внешняя детерминация
сопряжена с различными типами обстоятельств и других «внешних»
(по отношению к глаголу-сказуемому) средств: Он долго не решался
нарушить молчание и т. п.
Внутренняя детерминация длительности действия выступает в
нескольких разновидностях. Одна из них — длительность, заключенная в
лексическом значении глагола, или «лексическая
длительность».
Следует выделить прежде всего собственно «длительные
(специально-длительные) глаголы». Таковы глаголы длиться и продолжаться,
лексическое значение которых определяется семой длительности.
Специально-длительные глаголы представляют собой «строевую лексику».
В этом отношении они сопоставимы с другими глаголами, лексическое
значение которых сопряжено с той или иной из семантических
категорий, изучаемых в грамматике. Ср. фазовые глаголы типа начать,
продолжать, кончить, а также глаголы модальные {мочь, хотеть и т. п.),
бытийные (существовать, быть и др.), посессивные (иметь, обладать и т. п.).
Особенность специально-длительных глаголов заключается в том,
что они обычно выступают в сочетании с обстоятельствами (Бой длился
два часа-, Чтение продолжалось недолго и т. п.) или в составе конструкции с
(до тех пор), пока не.,., например: Так продолжалось до тех пор, пока все не
опомнились.
Иной тип «лексической длительности» представлен в таких
глаголах, как жить, ждать, гостить, блуждать, валандаться, копошиться,
медлить, нежиться и т. п. Подобные глаголы содержат в своем значении
сему временной протяженности, но не являются
специально-длительными. В данном случае длительность — лишь один из элементов
конкретного лексического значения глагола. Длительность данного типа
в отличие от эксплицитной длительности глаголов длиться и
продолжаться является имплицитной. Передается семантика длительности,
430
Ашектуально-темпоральный комплекс
дифференцируемая лишь по оттенкам, вытекающим из внутренних ас-
пектуальных признаков действия и из свойств передаваемой данным
высказыванием ситуации. Например: —Да скажите — тут
дожидаются от Корчагиных... (Л. Толстой. Воскресение).
Лексическая длительность во многих случаях связана с
функционированием форм НСВ в процессном значении, например: Уханов
спускался по ступенькам крылечка (Ю. Бондарев. Горячий снег).
Имплицитная длительность при употреблении глаголов типа спускаться,
взбираться, карабкаться, ползти, шагать и т. п. является производной
как от их лексического значения, так и от процессной функции НСВ
(для данных глаголов — основной).
Существует немало глаголов, для которых признак длительности не
является постоянным. Широко распространены случаи, когда тот или
иной глагол в принципе может выражать действие, предполагающее
определенную длительность, но вместе с тем возможно употребление
данного глагола, при котором этот признак не актуализируется или
является несущественным для смысла высказывания. Ср., например: а) Мы
сидели и говорили о самых разнообразных предметах (глагол говорить в
процессном значении НСВ предполагает некоторую длительность); б) Ты
говорил с ним? (при употреблении данного глагола в
обобщенно-фактическом значении имеется в виду лишь самый факт—было или не было
данное действие; длительность не выражена, она несущественна для смысла
высказывания).
Особая разновидность внутренней детерминации длительности
обусловлена способом глагольного действия. Признак длительности
является основным для ограниченно-длительного (пердуративного)
СД (простоять), а также для ограничительного (делимитативного) СД.
Хотя глаголы с приставкой по- типа поволноваться, помечтать,
посердиться могут совмещать значение ограниченной длительности со
значением ослабленной интенсивности действия (* недолго и вместе с
тем немного, не в полную меру'), все же признак длительности
(ограниченной) в данном разряде глаголов выступает явно и отчетливо.
К числу лексико-грамматических разрядов, заключающих в своей
семантике признак длительности, сопряженный с теми или иными ас-
пектуальными значениями, относятся следующие СД (далее
используются термины, представленные в кн. [Шелякин 1983], см. также [ТФГ
1987: 63—85]): протяженно-одноактный (прогреметь, прогрохотать);
ряд СД, совмещающих значение длительности с разными оттенками
Аспектуальность
431
интенсивной результативности: сверхнормативно-длительный
(переволноваться), длительно-усилительный (добудишься, дозвонишься), сативный
(нагуляться), чрезмерно-кратный (изголодаться),
чрезмерно-интенсивный (убегаться), чрезмерно-длительный (заиграться). Ср. также ряд СД
непредельных глаголов, характеризующихся общим признаком
неограниченной длительности, сопряженным с выражением внутренней
многоактной структуры действия и кратности. Таковы следующие СД :
многоактный (На стенке тикали часы), прерывисто-смягчительный
(Собака тихо повизгивала), процессно-комитативный (Вокруг кружились и
приплясывали), процессно-длительный (Он расхаживал по комнате), ос-
ложненно-интенсивный (Он здесь кого-то высматривал),
длительно-взаимный (Соседи недоуменно переглядывались).
Как уже было отмечено выше, внешняя детерминация
длительности — это характеристика временной протяженности действия,
определяемая показателями, находящимися за пределами предиката,
например: Пьер уже три месяца выбирал карьеру и ничего не делал (Л.
Толстой. Война и мир). Помимо обстоятельственной детерминации
длительности должна быть отмечена детерминация, связанная с аспекту-
ально-таксисными отношениями. В русском языке речь идет, в
частности, о конструкциях типа «НСВ + (до тех пор) пока не + СВ»: Будем идти,
пока не устанем.
Возможны сочетания внутренней и внешней детерминации
длительности в едином семантическом комплексе, например: Посижу у тебя
еще часок.
Могут быть выделены следующие разновидности семантики
длительности, выражаемой при участии средств внешней детерминации:
а) протяженная длительность, выражаемая сочетаниями
форм НСВ с обстоятельствами типа долго, два часа, много лет (долго писал,
думал, гулял и т.п.); б) замкнутая (результативная) длительность,
связанная с обстоятельствами типа за два часа, за много лет (за два часа все
сделал); в) длительность сохранения результата,
связанная с обстоятельствами типа надолго, на два часа, на неделю и т. п. (надолго
замолчал). Каждый из этих типов обстоятельственной детерминации
длительности определенным образом сочетается с глагольными
видами (о разрядах средств детерминации длительности типа «как долго»,
«за какое время» и «на какое время» см. [Кржижкова 1966: 86—93J;
см. также определение этих типов как связанных соответственно
с обстоятельствами длительности существования действия, срока осу-
432
Аспектуально-темпоральный комплекс
ществления действия и срока сохранения результата, в работе [Ломов
1974: 89—99]).
Возможность представления действия безотносительно к его
длительности« Понятие «отношение к длительности» включает и
возможность представления действий безотносительно к их временной
протяженности. Разумеется, каждое реальное действие занимает
определенный период (отрезок) времени, т. е. характеризуется той или иной
объективной длительностью. Однако в языковом отражении характера
протекания действия во времени возможно отвлечение от реальной
временной протяженности действия. Самый смысл высказывания может
предполагать существенность других аспектуальных признаков и
несущественность, неактуальность признака реальной длительности.
В русском языке рассматриваемая возможность характерна прежде
всего для многих случаев функционирования форм СВ. Глаголы СВ
могут обозначать ограниченное пределом целостное действие
безотносительно к его длительности: Его исключили из университета; Она вышла
замуж; Вас вызовут; Он тебя об этом непременно спросит; Решили пригласить
его на вечер.
Во всех подобных случаях реальная длительность действия
фактически не принимается в расчет. Важна сама по себе информация об
обозначаемых целостных фактах, о действиях, достигающих предела,
результата. Что же касается продолжительности периода времени,
охватываемого такими действиями, то в рассматриваемых
высказываниях вопрос об этом даже не может быть поставлен. «Какова
продолжительность действия вызовут?», «какова протяженность действия
спросит?» — все подобные вопросы лишены оснований.
Глаголы НСВ также далеко не всегда связаны с длительностью.
Данный признак (эксплицитный или имплицитный) является
постоянным лишь для процессной функции НСВ (Он поднимался по лестнице и
т. п.).
Длительность не свойственна тому типу функционирования НСВ,
который заключается в выражении отношения, не сводимого к
определенному периоду времени: Они выплыли из протоки к тому месту, где Нева
разделяется на Малую Невку и Большую (В. Кон. Кто смотрит на облака);
Биссектриса делит угол пополам. В таких случаях представлен особый тип
предикатов отношения, не допускающих детерминации длительности и
не связанных вообще с актуальной временной протяженностью.
Подобные предикаты не включаются в конкретную протяженность времени.
Аспектуальносгь
433
Не связано с длительностью перформативное употребление НСВ: Я
вам приказываю; Поздравляю; Кланяюсь Анне Петровне и т. п. (о том, что
«перформативное использование перформативного глагола
невозможно в контексте обстоятельства длительности» см. [Апресян 1980: 38], см.
также [Апресян 1986 б: 220—222]). Возможное в некоторых случаях
введение показателей длительности типа давно уже, три часа и т. п.
устраняет перформативность. Вместо высказывания, включающего
употребление глагола, равное осуществлению действия (Умоляю тебя,
не читай эту книгу; Прошу Вас, не надо шутить), при подобных
включениях получаются высказывания о действии, которое давно уже (три часа
и т. п.) осуществляется: Давно уже умоляю тебя...; Три часа прошу вас, не
надо шутить.
Актуализация длительности не характерна для ситуаций
обобщенного факта. При направленности высказывания на общую
информацию о самом факте осуществления действия, его наличии или
отсутствии длительность не включается в актуальную аспектуальную
характеристику действия и ситуации в целом. Например: — Дорогой Алексей
Сергеевич, пьесу я получил вчера в 8 часов вечера, но не двумя днями раньше,
как Вы обещали... (А. Чехов. Письмо А. С. Суворину); Заезжал вчера ко
мне один художник (А. Чехов. Удав и кролик).
Неограниченно-кратная функция НСВ может сочетаться с
длительностью, выраженной обстоятельственными показателями типа
долго, подолгу, месяцами (Подолгу простаивал перед ее окнами). Вместе с тем
повторяющиеся и обычные действия, выраженные формами НСВ, могут
быть представлены безотносительно к их длительности: Иногда он за-
мечал ее напряженный взгляд; Временами на него нападала хандра.
В возможности представления действия безотносительно к его
длительности проявляется присущее языковым значениям свойство
избирательности. Речь идет об одном из аспектов языковой
семантической интерпретации смыслового содержания. Не все признаки
протекания реальных действий во времени оказываются во всех случаях
существенными для коммуникации. Таков и признак длительности.
Действие, объективно (во внеязыковом мире) всегда
характеризующееся определенной протяженностью во времени, в языковых значениях
может быть представлено как с той или иной длительностью, так и
безотносительно к ней.
Варианты длительности. В предшествующем изложении уже
упоминались некоторые разновидности длительности, в частности, выде-
28—1959
434
Аспектуальнотемпоральный комплекс
ляемые по признакам ее внутренней / внешней детерминации. Далее
многоаспектая вариативность в рассматриваемой семантической сфере
характеризуется более подробно.
Если временная протяженность действия характеризуется как
самостоятельный актуализированный семантический признак,
выраженный определенными формальными средствами, то речь идет о
длительности эксплицитной. Если же длительность подразумевается,
вытекает из того или иного значения, но сама по себе явно и специально
не выражена, то речь идет о длительности имплицитной.
Эксплицитность предполагает полноту проявления, отчетливость
рассматриваемого значения, в части случаев его подчеркнутый
характер (ср. «подчеркнуто-длительное значение», выделенное Ю. С. Масло-
вым как одно из частных значений НСВ [Маслов 1965: 70]). Примером
подчеркнутой эксплицитной длительности могут служить
высказывания с повторением глагола НСВ (длительность в данном случае
сочетается с интенсивностью): Нина. ...Сядем и будем говорить, говорить
(А. Чехов. Чайка);... холодный ветер звенит и звенит фарфоровым венком
у подножия креста (И Бунин. Легкое дыхание).
Имплицитная длительность не обладает указанными признаками.
Она лишь вытекает из явно выраженного значения. Так, выражение
конкретно-процессного значения при употреблении форм НСВ
предполагает (имплицирует) временную протяженность процесса,
например: — Что ты делаешь, дядя? — Снег подметаю (Д. Мамин-Сибиряк.
Разбойники).
Имплицитная длительность не может рассматриваться как
беспризнаковая, однообразная и безликая. На самом деле длительность
данного типа выступает в вариантах, обусловленных и характеризуемых
теми значениями, из которых она вытекает. Так, имплицитная
длительность, производная от процессности, выражаемой глаголами НСВ,
является развивающейся, динамической. Лексически обусловленная
длительность варьируется в зависимости от особенностей глагольной
семантики (ср., с одной стороны, жить, а с другой — нежиться).
Приведем некоторые примеры имплицитной длительности в
высказываниях с формами СВ. Выражение глаголами начинательного СД
начальной фазы действия, ограниченной пределом (Ее сердце сильно
забилось при этом известии; Она запела...), имплицирует последующее
продолжение процесса, тем самым имплицируется длительность
продолжения. Имплицитная длительность передается также при выражении
Аспектуалыюсть
435
формами СВ достигнутого результата, предполагающего
предшествующий подготовительный процесс (существенны обстоятельства типа
наконец, именно они являются основным источником контекстуальной
импликации длительности): Наконец я догнал своего приятеля. Если
«развернуть» то, что здесь представлено в свернутой форме, то это был
бы смысл Некоторое время догонял и наконец догнал'.
Далее мы рассмотрим разновидности эксплицитной
длительности. Эксплицитная длительность характеризуется
различными признаками специализации (конкретизации). Имеются в
виду такие признаки, как мера (объем, степень) длительности, ее
ограничение, характеристики типа «как долго», «за какое время», «на какое
время». Речь идет о признаках, относящихся непосредственно к
качественной специфике семантики временной протяженности действия.
Могут быть выделены разные степени длительности:
высокая/средняя/малая. Ср. г) Войдя к себе в комнату, Иван Алексеич
опустился на постель и долго-долго глядел на огонь... (А. Чехов. Верочка); б)
Какое-то время я этого не замечал; Некоторое время мы переписывались; в)
Известно, что целые рассуждения проходят иногда в наших головах мгновенно
(Ф. Достоевский. Скверный анекдот). Выражение степени длительности
может характеризоваться субъективной оценкой: Мне кажется, что я
живу в Ялте уже миллион лет (А. Чехов. Письмо Н. И. Коробову).
Конкретно характеризованная длительность может быть точной
(объективно или с точки зрения говорящего) или
приблизительной; ср.: а) Симфония звучала сорок четыре минуты; б) Говорил он долго,
минут десять (М. Горький. Дело Артамоновых).
Эксплицитная длительность может быть ограниченной и
неограниченной. Ограниченная длительность — это
длительность, детерминированная пределом, сроком, конечным количеством
времени, отведенного данному действию. Неограниченная
длительность лишена указанных признаков. В последующем изложении
основное внимание уделяется ограниченной длительности.
Глаголы пердуративного СД характеризуются обязательной
сочетаемостью с тем или иным выражением ограничения длительности
(простоял два часа; до вечера; до тех пор, пока мы не вернулись и т. п.),
глаголы делимитативного СД легко (хотя и не обязательно) сочетаются
с обстоятельственными ограничениями. В обоих случаях внешние
ограничения соотносятся с внутренней (обусловленной СД)
ограниченностью длительности действия и взаимодействуют с нею.
28*
436
Аспектуально-темпоральный комплекс
Глаголы других СД могут выступать в ситуациях ограниченной
длительности, но указанной сочетаемостью не характеризуются. Они
могут сочетаться с иными обстоятельственными показателями — типа
за день, за много лет и т. п. Ср. переволновался, нагулялся, изголодался,
убегался за эти дни.
Роль внешних показателей ограниченной длительности различна в
двух случаях: а) когда эти показатели дополнительно характеризуют
(конкретизируют) то общее внутреннее ограничение, которое заключено в
самом глаголе (в значении СД глагола и значении СВ, например: Он просидел
до рассвета)', б) когда в самом глаголе не содержится указание на признак
ограничения длительности и этот признак целиком привносится
внешними показателями {Они отсутствовали две недели, до конца месяца и т. п.).
Внешние ограничения длительности выступают в различных
вариантах. Ср.: а) обозначение отрезка (объема) времени, являющегося
количественным ограничением длительности: Мы ждали два часа; б)
обозначение конечного предела, срока: Пробудем здесь до осени (до конца
месяца и т. п.); в) особой разновидностью конечного предела является
предел, связанный с наступлением факта в аспектуально-таксисных
ситуациях с элементом длительности в конструкциях типа «долго НСВ —
пока не СВ»: Мы долго колебались, пока наконец не решились.
Следующее различие — длительность
протяженная/замкнутая (результативная)/длительность сохранения
результата. Данные семантические признаки, как и только что
рассмотренное, относятся к сфере взаимодействия длительности с лимита-
тивностью. С этим связано разное отношение указанных вариантов
длительности к глагольным видам.
Протяженная длительность при таких обстоятельствах, как долго,
долгое время, некоторое время, пять лет, минут десять, многие годы
выражается преимущественно глаголами НСВ. Исключение составляет
лишь протяженно-ограниченная длительность глаголов СВ делимита-
тивного (посидеть пять минут) и пердуративного СД (просидеть два часа,
отдежурить сутки, отслужить в армии два года, переспать ночь) (см. [Ше-
лякин 1983: 188—189]), ср. также сочетания обстоятельств типа пять
дней, некоторое время, с минуту с глаголами типа выстоять, а также
отдохнуть, вздремнуть (см. [Ломов 1974: 91]).
В случаях типа Он минут двадцать (долго и т. п.) поднимался по
лестнице под влиянием процессного значения НСВ в сочетаниях с
обстоятельствами актуализируется признак динамичности. Перед нами тот
Аспектуальность
437
вариант протяженной длительности, который можно назвать процессно-
динамическим. В случаях же типа полежать, пролежать три недели в
постели, отдежурить сушки, отслужить в армии два года, отдохнуть, вздремнуть два
часа и т. п. под влиянием СД глаголов и присущего СВ значения
ограниченности действия пределом в сочетаниях с обстоятельствами типа
три недели, два часа (ср. также долго пролежать в постели) актуализируется
не динамичность, а статичность. Выражается протяженная, но статичная
и при этом ограниченная мера длительности. Перед нами вариант
протяженной длительности, который может быть назван статическим.
Совместимость показателей длительности типа долго, три дня, пять
лет и т. п. преимущественно с глаголами НСВ объясняется отсутствием
у НСВ признака ограниченности действия пределом. Это и
обусловливает, во-первых, широко реализуемую в рамках НСВ возможность
включения признака длительности в аспектуальную характеристику
действия (ср. внутреннюю длительность действия, связанную с
лексическим значением глаголов и с преимущественно процессной функцией
НСВ в случаях типа тащиться, взбираться, волочить, расшнуровывать,
конопатить и т. п.), а во-вторых, широко распространенную сочетаемость
глаголов НСВ с внешней детерминацией протяженной длительности.
Обратимся к двум другим вариантам длительности: «за какое
время» (за два часа решил задачу, написал работу и т. п.) и «на какое время» (на
два часа задержали отправление поездов). Замкнутая (результативная)
длительность типа за два года связана с лимитативным элементом
достижения результата. Достижение результата должно сочетаться с
длительностью. Поэтому данный содержательный вариант длительности
выявляет избирательность по отношению к глагольной лексике. В
рассматриваемом значении могут употребляться лишь те глаголы,
которые обозначают действие, занимающее некоторый временной
объем «от и до» и за это время достигающие результата. Поэтому возможно
за два года (месяца и т. п.) построил дом, написал книгу, вырос, растолстел,
наделал глупостей, собрал большую библиотеку, израсходовал много денег и
т. п., но невозможно *за два года закричал, убежал, мелькнул и т. п.
Сочетание многих глаголов СВ с указанными обстоятельствами возможно
лишь в особом контексте «фоновой длительности» (см. [Ломов 1974:
90—91]), т. е. в случаях типа за два года только раз к нам пожаловал, пролил
слезу, опоздал, растерялся, помылся в бане и т. п. Обстоятельства типа за
неделю в подобных случаях обозначают не длительность самого действия,
а протяженность всей ситуации, в рамках которой осуществляются те
438
Ашектуальнотемпоральный комплекс
или иные действия. Фоновая длительность не связана с выражением
достигнутого за определенный срок («от и до») результата. Не случайно
длительность этого типа допускает оба вида, ср.: За два месяца я только
раз был/побывал в театре, выезжал/выехал за город и т. п. Подчеркнем еще
раз, что замкнутая результативная длительность и связанная с теми же
обстоятельствами за три месяца, за пять лет и т. п. фоновая
длительность — это разные типы длительности.
Длительность сохранения результата {на два года) связана с
концентрацией внимания па последствиях действия для более позднего
временного плана. Обстоятельства рассматриваемого типа детерминируют
«задержку» результата действия на определенное время. Например:
.. .глаза государя встретились с глазами Ростова и не более как на две секунды
остановились на них (Л. Толстой. Война и мир).
Как показывают приведенные примеры, рассматриваемый тип
длительности связан не только с определенными обстоятельственными
показателями, но и с семантикой самого глагола. Обозначаются действия,
которые по самому своему характеру предполагают достижение или
наступление такого результата, который допускает возможность его
последующего сохранения (задержки) на некоторое время. Ср. невозможность
сочетаний Юн на несколько минут, прыгнул, заметил, сказал и т. п.
Как замкнутая (результативная) длительность, так и длительность
сохранения результата связаны преимущественно с СВ. Формы НСВ
возможны лишь в тех особых условиях, когда формы СВ по общему правилу
заменяются формами НСВ. Ср. употребление НСВ при выражении
повторяющихся действий в плане прошедшего времени: за зиму стоптали /
(порой) стаптывали две пары башмаков', на два часа задержали I {иногда)
задерживали отправление поездов. Ср. также СВ в прошедшем времени и НСВ
в настоящем историческом: За двадцать лет он собрал [настоящее
историческое собирает] большую коллекцию картин; На мгновение его рука повисла
[настоящее историческое повисает] в воздухе. Все эти «исключения» (в тех
условиях, когда НСВ выступает вместо СВ) лишь подчеркивают
доминирующую связь рассматриваемых типов длительности с семантикой СВ.
Иная интерпретация отношения обстоятельств длительности типа
на пять дней, надолго к видам представлена в указанной работе А. М.
Ломова. По его мнению, обстоятельства данного разряда «в принципе не
влияют на употребление видов: выбор необходимой видовой формы
предопределяется какими угодно условиями, но только не этими
обстоятельствами» [Там же: 89—90]. Среди приведенных автором
Аспектуальность
439
примеров есть сочетание с НСВ: Бои не затихали ни на минуту. На наш
взгляд, случаи такого рода нисколько не колеблют положения о связи
длительности типа на минуту с СВ. В приведенном примере с НСВ
важно учесть наличие отрицания (ср. в положительной конструкции: Бой
затих на минуту). Форма НСВ была бы употреблена и при выражении
повторяемости: Иногда бой затихал на минуту. Все эти высказывания с
НСВ относятся к особым позициям, где вместо СВ выступает НСВ; за
пределами этих позиций, т. е. в основной массе случаев, представлены
сочетания обстоятельств типа на два года, надолго именно с СВ.
Следует выделить особый тип темпорально
характеризованной длительности. Эта разновидность эксплицитной
длительности отличается тем, что темпоральная дейктическая ориентация
на момент речи или на какой-либо иной момент, являющийся
исходным пунктом временных соотношений, включается в конкретную
характеристику временной протяженности действия.
Один из вариантов длительности рассматриваемого типа таков.
План настоящего или прошедшего времени, о котором идет речь,
расширяется за счет более или менее значительного предшествующего
периода (что обозначается обстоятельствами типа второй день, давно
и т. п.). В результате передается длительность, складывающаяся из
актуального временного плана и его расширения (в сторону прошлого).
Например: Я давно вас жду; Третий день идет дождь.
Выделяется вариант темпорально характеризованной
длительности, связанный с обстоятельствами типа до сих пор, и теперь, еще, все етце.
Этот вариант отличается акцентом на продолжении и в более поздний
период (в настоящем или в описываемом плане прошлого) того
действия, которое было до этого. Например: Тут на ковре темнеет пятно, за
которое Грише до сих пор грозят пальцами (А. Чехов. Гриша); Я верю и
теперь, что есть эта истина и что будет она открыта людям... (Л. Толстой.
Воспоминания); Я подошел к орудию, оно еще дымилось (А. Толстой. На
Кавказе). В подобных случаях предшествующая длительность
представлена как нечто данное, исходное, но специально не
подчеркиваемое, а новым, акцентируемым является продолжение этой
длительности и в настоящее время (или в последующий период прошлого). В
части случаев функционирование рассматриваемых обстоятельств связано
с семантическим элементом 'вопреки ожидаемому', 'можно было бы
предполагать, что сейчас это действие прекратилось, а оно все же
продолжается' и т. п. («могли бы уже забыть, а все же и до сих пор грозят»).
440
Аспектуально-темпоральный комплекс
Рассмотрим различие непрерывной/ прерываемой
длительности. Значение непрерывной длительности выступает в
двух разновидностях — подчеркнутой и неподчеркнутой.
Подчеркнуто-непрерывная длительность выражается сочетанием глагольных
форм с показателями типа весь год, день и ночь, трое суток подряд и т. п.
Например: Сестра опять всю ночь не спала (А Чехов. Чайка); Колотило
меня после купанья трое суток подряд... (В. Астафьев. Последний
поклон). В подобных случаях реально осуществляемое действие может
допускать интервалы в своем осуществлении, но в языковой
интерпретации длительности подчеркивается (нередко с субъективным
преувеличением) именно непрерывность: День и ночь пишу и т. п.
Прерываемая длительность может объединять множественные
проявления кратных действий (при неограниченно-кратной функции
НСВ). Например: Двести лет ежедневно флаг медленно ползет по
лакированному дереву флагштоков (Л. Соболев. Капитальный ремонт). Каждое
из ежедневно происходящих действий характеризуется «собственной»
длительностью (медленно ползет), но обстоятельство двести лет
интегрирует все эти «частные длительности» в единую общую временную
протяженность. Такого рода общая длительность кратных действий
представляет собой особую разновидность фоновой длительности.
Аспектуальный признак длительности связан не только с тем-
поральностью, но и с другими компонентами аспектуально-темпораль-
ного комплекса. Локализованная во времени длительность включена в
однонаправленный поток времени, где данный временной отрезок
конкретен и единичен. Например: Два дня тел дождь. Нелокализован-
ная во времени длительность не связана с определенным (одним-един-
ственным) положением на линии времени, т. е. характеризуется
отвлечением от этой связи.
Для выражения длительности повторяющегося или обычного
действия могут использоваться специальные обстоятельственные
показатели длительности: подолгу (ср. долго), часами (ср. час, в течение часа и т. п.),
сутками (ср. сутки), щлыми вечерами (ср. целый вечер). Например: В этих
местах подолгу льют дожди; Часами сидел неподвижно; Сутками Игорь
молчал; Целыми вечерами слышался рев машин и т. п.
Заметим, что длительность взаимодействует не только с тем-
поральностью и временной локализованностыо, но и с другими
компонентами аспектуально-темпорального комплекса. Детерминация
длительности, заключенная в соотношениях типа Она укладывала свои
Аспектуальность
441
вещи, пока не рассвело, отражает связь длительности с таксисом. Таксис-
ные (аспектуально-таксисные) средства выступают в «своей
собственной» функции, но, кроме того, взаимодействуя с длительностью,
участвуют в ее выражении.
Длительность связана и с категорией временного порядка:
внутренняя длительность действия в ее сочетании с внешими показателями
временной протяженности включается в «линию (ось) времени».
Существенно пересечение длительности как аспектуальной
категории с количественностью, поскольку в семантической структуре
длительности может присутствовать элемент «количества действия».
Заключительные замечания. Рассмотренные выше
содержательные типы длительности выделены по неоднородным признакам.
Проведенные членения основаны на принципе естественной
классификации.
Варианты длительности представляют в конкретной форме
структуру семантики длительности. Анализ содержательных типов
длительности позволил более полно представить и средства выражения данной
семантики (те или иные средства формального выражения соотнесены
не с семантической категорией вообще, а с ее конкретными
разновидностями и вариантами).
Как было показано выше, значение длительности
взаимодействует со значениями форм СВ и НСВ. С этим связаны сложные
закономерности сочетаемости/несочетаемости разных обстоятельственных
показателей длительности с формами СВ и НСВ, а также (в рамках
одного вида) с разными СД. Ср., в частности, сочетаемость типа долго
(две минуты, три часа и т. п.) выписывал, делал, испытывал, курил,
любовался, мешал и т. д. при несочетаемости *долго выписал, сделал, завязал,
испытал и т. п.
В научной литературе существуют описания правил
сочетаемости/несочетаемости форм разных видов с различными показателями
длительности (см. [Маслов 1959; Ломов 1974; Всеволодова 1975; Ка-
лашник 1985; Нилова 1991]). Важно, однако, поставить вопрос о
необходимости разработки проблемы соотношения семантики
длительности и семантики предела в более широком плане, с учетом не только
сочетаний глагольных предикатов и обстоятельственных показателей
разных типов длительности, но и разных типов взаимодействия
внутренней длительности и ее внешней детерминации, соотношения
эксплицитной и имплицитной длительности, а также возможностей
442
Аспектуально-темпоральный комплекс
представления действий, выраженных формами СВ и НСВ,
безотносительно к длительности.
Понятия аспектуальности и аспектуальной ситуации, на которых
основан проводимый нами анализ аспектуальной семантики,
позволяет рассматривать в единой системе взаимосвязи различных
семантических признаков (таких, как отношение действия к пределу и
наступлению нового состояния, длительность, кратность, фазовость).
В единой системе, имеющей функциональную основу, интегрируются
разноуровневые языковые средства (морфологические,
словообразовательные, синтаксические, лексические). Рассмотрение этих средств
в рамках единой системы создает необходимые условия для анализа
их взаимодействия.
В дальнейшем изложении анализ аспектуально-темпоральных
отношений на основе теории поля и категориальных ситуаций
продолжается в рамках той функционально-семантической сферы, которая
связывается с понятием временной локализованности.
Глава 2
Временная локализованность
Категориальная семантика
Истолкование понятия «временная локализованность». Категория
временной локализованное^ — оппозиция локализованное™/нело-
кализованности действия (и обозначаемой ситуации в целом) во
времени — включает следующие компоненты:
1) конкретность, определенность местоположения действия и
ситуации в целом на временной оси, т. е. прикрепленность к какому-то
одному моменту или периоду;
2) неконкретность, неопределенность (в указанном смысле), т. е.
неограниченная повторяемость, обычность (узуальность) или временная
обобщенность (гномичность, «вневременность», «всевременность»).
Наряду с интегрирующим термином «временная
локализованность» далее используется термин, выделяющий оба элемента
рассматриваемого противопоставления: «локализованность / нелокализо-
ванность действия (ситуации) во времени» (Л/НЛ).
Рассматриваемая оппозиция может быть представлена в
высказывании как контраст указанных семантических элементов. Например:
Князь Андрей улыбался, глядя на сестру, как мы улыбаемся, слушая людей,
которых, нам кажется, что мы насквозь видим (Л. Толстой. Война и мир);
... Она тогда же простила. — Скоро простила, значит думала что-нибудь
недоброе. Молодые жены прощают нескоро (А. Чехов. Следователь);
Неисповедимы пути, по которым доходит до правды ревнующий человек. И Родька
дошел (И. Бунин. Деревня).
Значение Л отражает одномерность, асимметричность и
необратимость времени: речь идет об отражении в языковой семантике
конкретного местоположения тех или иных процессов и событий в
однонаправленном и необратимом потоке времени. Что же касается значения НЛ,
то в нем заключена языковая интерпретация регулярной или
нерегулярной повторяемости процессов и явлений с возможными
элементами обобщения и оценки, содержащимися в значениях узуальности
444
Аспектуально-темпоральный комплекс
(С ним это часто случается) и гномичности (Что ни делается, все к
лучшему). Таковы предпосылки для абстрагирования в человеческом
сознании общих свойств процессов, происходящих в разные периоды
времени, для интерпретации тех или иных процессов и фактов как
повторяющихся, обычных или имеющих постоянную значимость. В
семантике НЛ существенную роль играют мыслительные процессы
абстрагирования времени, психологические и эмоциональные
факторы представления идеи времени в человеческом сознании. Не менее
существенны мыслительные процессы абстрагирования субъекта и
объекта, сопряженные с абстрагированием времени.
Как и другие семантические категории и образуемые на их основе
ФСП, временная локализованное^ репрезентируется в высказываниях
теми структурами, которые мы называем категориальными ситуациями.
В данном случае речь идет о ситуациях временной локализованности /
нелокализованности (локализованных / нелокализованных во времени
ситуациях). Имеются в виду выражаемые различными средствами
высказывания типовые содержательные структуры, базирующиеся на
семантической категории и поле временной локализованности и
представляющие собой категориальную характеристику высказывания,
которая заключается в том или ином варианте семантики Л или НЛ.
Для проводимого нами анализа характерно стремление выявить
различные типы взаимодействия категориальных признаков предиката
(прежде всего категорий вида и времени) с конкретностью /
обобщенностью субъекта и объекта, а также со значениями обстоятельственных
средств выражения Л/НЛ. Подчеркивается сопряженность аспектуаль-
ных (и аспектуально-темпоральных) признаков характера
распределения действия во времени с конкретным / неконкретным
(неопределенным и обобщенным) характером соотнесения содержания высказывания
с действительностью. Такое соотнесение касается не только действия, но
и субъекта, объекта и ситуации в целом (ср. интересное освещение тех же
проблем с точки зрения семантической типологии предикатов в работах
[Булыгина 1982; Селиверстова 1982], а также с точки зрения теории
референции —см. [Падучева 1985: 94—101; 221—232]).
Рассмотрим следующий пример: В тридщть четвертом году, когда в
отставке был, он книгу написал. Вот эту. Генералы, когда они в отставке,
любят книги писать (К. Симонов. Последнее лето). В этом
высказывании контраст ситуаций с признаками Л и НЛ строится на основе
следующих соотношений:
Временная локализованность
445
1) ситуация с признаком Л: конкретный субъект (он) —
конкретный предикат, отнесенный к конкретному моменту в прошлом
(написал), — конкретный объект (книгу);
2) ситуация с признаком НЛ: обобщенный класс субъектов в
обобщенных условиях (генералы, когда они в отставке) — обобщенный
предикат, отнесенный к обобщенному настоящему времени (действие-
свойство любят писать), — обобщенный объект (книги).
Различие Л/НЛ непосредственно включается в осознаваемый
говорящим и слушающим смысл высказывания. Смысловая значимость
данного различия находит, в частности, проявление в том, что в одном
и том же высказывании может выступать противопоставление
(контраст) конкретного, локализованного во времени действия и действия
неконкретного (повторяющегося, обычного, или «вневременного»).
При наличии контраста ситуаций с признаками Л и НЛ в
высказывании данная семантическая оппозиция выступает в тех вариантах,
которые можно рассматривать как прототипические.
Одна из часто встречающихся разновидностей контраста Л/НЛ
представлена в высказываниях типа «ситуация Л — сопоставляемая с
нею ситуация НЛ: предикат Л (прошедшее время) — предикат НЛ
(настоящее неактуальное)». Например: Ознобишин сыто крякнул, как
крякают старые огромнобородые кучера (С. Сергеев-Ценский. Печаль
полей); — Знаешь: он скоропостижно умер. — Ежедневно скоропостижно
умирают сотни, тысячи людей (Ю. Нагибин. Дорожное происшествие).
Особенности сопоставления и соответствующие синтаксические
конструкции могут варьироваться, но семантическая основа
соотнесения контрастирующих ситуаций Л/НЛ остается неизменной. Ср.:
Молодая княгиня испытывала в то время то чувство, какое испытывают
придворные на царском выходе... (Л. Толстой. Война и мир); При первом же
взгляде на пристава Кашнев как-то странно почувствовал не его, а себя, свое
юношески гибкое тело, узкие руки, едва опушенное лицо; так остро чувствуют
себя люди при встрече с чем-то бесконечно далеким от них и враждебно чужим
(С. Сергеев-Ценский. Печаль полей); — Как же все это случилось} —
спросил Лопатин. Левашова даже перекосило от показавшегося ему глупым
вопроса. — Обычно, как все случается (К. Симонов. Последнее лето).
Ситуация НЛ в составе рассматриваемых сложных ситуаций Л/НЛ
может включать предикат, отнесенный к прошедшему времени (как и
предикат в составе ситуации Л). Однако это не нарушает контраста Л/НЛ:
налицо разные планы прошедшего времени — конкретного прошедшего и
446
Аспектуально-темпоральный комплекс
прошедшего узуального. Например: С души сошла черпая пелена, твой
образ воскрес передо мной во всей ясности своей, и я протянул тебе руку в
Париже так же легко и любовно, как протягивал в лучшие святые минуты
нашей московской жизни (А. Герцен. Былое и думы). В данном примере
предикат с признаком НЛ относится к более раннему периоду
прошлого по отношению к предикату с признаком Л. Этот элемент
предшествования выделяется и подчеркивается не всегда. Может быть
выражено лишь соотношение конкретного прошедшего и более широкого
плана прошедшего узуального, включающего и первую (конкретную)
ситуацию как «частный случай»: Пьер покраснел так же, как он краснел
всегда при этом (Л. Толстой. Война и мир).
При соотношении «конкретное прошедшее время в ситуации Л —
узуальное прошедшее в ситуации НЛ» контраст Л/НЛ выступает в
более слабой форме, чем при соотношении «конкретное прошедшее
время в ситуации Л — настоящее неактуальное в ситуации НЛ», однако
противопоставление Л/НЛ тем не менее сохраняется. Меняется лишь
степень обобщенности ситуации НЛ — более высокая при настоящем
времени предиката НЛ и менее высокая при прошедшем.
Таким образом, анализ проводится на уровне высказывания, с
учетом всех его элементов, имеющих отношение к изучаемой семантике.
Именно с этой ориентацией на семантические признаки высказывания
связано соотнесение вопроса о категории временной локализованное™
с проблематикой предикативности (в духе концепции В. В.
Виноградова) и актуализационных признаков высказывания.
В теории предикативности В. В. Виноградова общая категория
предикативности соотносится с комплексом категорий, отражающих
разные стороны отношения содержания высказывания к
действительности с точки зрения говорящего (см. [Виноградов 1975: 223, 226—228,
266—270]). Это создает основу для конкретных исследований
реализации предикативности в языке и речи. Представления о сущности
предикативности конкретизируются и развиваются в процессе изучения
«частных категорий» в их системных связях и речевых проявлениях. С
другой стороны, объединение отдельных категорий в рамках более
общего понятия предикативности дает возможность рассмотреть их
взаимосвязи, обращая внимание на черты общности и различия между
элементами предикативного комплекса.
В истолковании сущности предикативности важное значение имеет
ориентация на «точку зрения говорящего»: «В конкретном предложении
Временная локализованность
447
значения лица, времени, модальности устанавливаются с точки зрения
говорящего лица» [Виноградов 1975: 268] (ср. суждения С. Г. Ильенко
о «принципе персонализации» в теории предикативности [Ильенко 1975:
154—159]). Точка зрения говорящего как исходный пункт для
определения отношения содержания предложения к действительности — это
один из тех элементов теории предикативности, которые становятся
особенно актуальными в контексте антропоцентрических тенденций
современной лингвистики.
Из всего содержания суждений В. В. Виноградова о
предикативности вытекает, что ее «значение и назначение», конкретизируемое в
категориях модальности, синтаксического времени и синтаксического
лица, предполагает включение предложения в речь. Сущность
рассматриваемых функций заключается в актуализации.
Говоря об актуализационных признаках высказывания и текста,
мы имеем в виду семантические элементы, передающие различные
аспекты отношения выражаемого содержания к действительности с
точки зрения говорящего (пишущего). Здесь четко прослеживается
связь с понятием предикативности в интерпретации В. В.
Виноградова. Понятия, обозначаемые терминами «актуализационный признак» и
«актуализационная категория», характеризуются не собственно
синтаксической, а функционально-семантической ориентацией. Они связаны
с изучением семантических категорий и признаков, соотносящих
содержание высказывания и текста как целого с речевой ситуацией и
точкой зрения говорящего.
Ряд актуализационных признаков высказывания, в выражении
которых принимают участие предикативные категории глагола (речь
идет о признаках, относящихся к категориям модальности,
темпоральное™ и персональности), может быть дополнен оппозицией
локализованное™ / нелокализованности ситуации во времени [Бондарко 1975 а:
139—147; 1976: 54—57].
Одним из основных направлений исследования оказывается
рассмотрение актуализационных категорий высказывания в их отношении
к актуализационным признакам целостного текста. Проблема
предикативности в освещении В. В. Виноградова связана не только с
высказыванием, соответствующим предложению или сверхфразовому единству, но
и с текстом в целом, с типами текстов, типами речи. Примечательны его
суждения о необходимости изучения разных видов и способов
выражения и проявления категорий модальности, синтаксического времени и
448
Аспектуально-темпоральный комплекс
синтаксического лица «дифференцированно — применительно к
разным формам и стилям речи» [Виноградов 1975: 270].
Распространение проблематики предикативных категорий на
исследование разных типов текстов и разных типов речи требует, с одной
стороны, прослеживания общих тенденций в изучении
предикативности в отдельном высказывании и в целостном тексте, а с другой —
дифференциации понятий и терминов.
По отношению к выражению той или иной категории в
высказывании речь идет о признаках темпоральности, временной локализованносги
и модальности, о темпоральной, аспектуально-темпоральной, а также
модальной характеристике высказывания, о модальных, темпоральных
ситуациях, о ситуациях временной локализованносги/ нелокализованносги
(в данной связи речь может идти и о категории временного порядка). По
отношению к разным типам текстов могут быть использованы такие
выражения, как «темпоральный ключ текста», «ключ временной
локализованносги» [Бондарко 1975 а: 139—147; 1976: 50—64]. Речь идет о соотнесении
и дифференциации не только терминов, но и соответствующих понятий.
Сказанное относится и к категории временной локализованносги. Эта
категория как один из временных (в широком смысле) компонентов
предикативности может рассматриваться, с одной стороны, с точки зрения
предикативности высказывания, а с другой — предикативности текста.
Заслуживает внимания вопрос о том, охватывает ли оппозиция Л/НЛ
все типы употребления глагольных форм или же существуют такие
случаи, которые не могут быть однозначно отнесены к сфере
локализованносги или нелокализованносги действия (ситуации) во времени. На
наш взгляд, значительное «сопротивление материала» по отношению
к распространению рассматриваемой оппозиции на все глагольные
лексемы и все типы их функционирования связано с употреблением
форм НСВ при обозначении постоянного отношения. Ср.
высказывания типа Биссектриса делит угол пополам; Волга впадает в Каспийское море;
Россия граничит с Финляндией; Петербург стоит на Неве. В подобных
случаях отсутствует дискретность глагольного предиката в том смысле,
что не может быть выделено «действие», которое могло бы быть
способным к воспроизведению в неограниченном множестве реализаций, не
может быть представлено как обычное, узуальное. Примечательна
невозможность сочетаний типа *Волга обычно впадает в Каспийское море;
*Россия часто граничит с Финляндией; ^Петербург обычно стоит на Неве.
Невозможны вопросы типа *И сейчас делит угол пополам?
Временная локализованность
449
Таким образом, можно предположить, что оппозиция Л/НЛ
распространяется на все типы употребления глагольных форм,
отличающиеся признаком дискретности как способности к
воспроизведению в условиях неограниченной повторяемости. Именно в этой
обширной сфере дискретности в указанном выше смысле реализуется
противопоставление «ситуация, занимающая определенное местоположение
на линии времени / ситуация, не занимающая такого положения —
повторяющаяся, обычная или „вневременная", т. е. выражаемая в
гномических высказываниях». При этом за пределами оппозиции Л/НЛ
остается употребление глаголов отношения, лексическое значение
которых, отличающееся признаком недискретности, противоречит
возможности реализации рассматриваемого противопоставления.
Из литературы вопроса. Различие между конкретными
(единичными) и повторяющимися действиями давно обращало на себя
внимание ученых. Так, А. А. Потебня писал: «.. .славянские глаголы
могут означать действие или во время самого его совершения —
конкретно {Я пишу теперь, Я писал, когда он вошел), или как возможность его,
способность, привычку к нему (Я недурно пишу, Пишу,., по вечерам) —
отвлеченно» [Потебня 1977: 90—91]. Однако данное различие,
отмечавшееся при анализе временных отношений, долгое время не
рассматривалось как особая семантическая категория. Рассмотрение
анализируемой семантики на категориальном уровне связано с именем
Э. Кошмидера. Он первый выделил оппозицию по признаку
временной локализованное™ (Zeitstellenwert) как самостоятельную
содержательную категорию. Э. Кошмидер понимал ее как противопоставление
фактов (Tatbestände) двоякого рода: 1) обладающих индивидуальным
местоположением во времени и 2) вневременных (Рукаруку моет и т. п.).
Тема локализованности / нелокализованности фактов во времени
проходит через множество трудов Э. Кошмидера, начиная с «Zeitbezug
und Sprache» [Koschmieder 1929] и кончая работами 60-х годов.
Разумеется, различия такого рода отмечались и ранее. Однако именно
Э. Кошмидер выделил данную оппозицию как самостоятельную
содержательную категорию, имеющую то или иное языковое выражение.
Э. Кошмидер рассматривал временную локализованность не
изолированно, а в связи с другими категориями, отражающими широкое
понятие временного отношения, — вместе с направительной
отнесенностью (Zeitrichtung, Richtungsbezug) и временем как отнесенностью к
прошлому, настоящему или будущему (Zeitstufenbezug).
29—1959
450
Аспектуально-темпоральный комплекс
Временная локализованность трактуется Э. Кошмидером как
категория, определяющая другие компоненты «временного отношения» —
«направительную отнесенность» и время как соотношение настоящего,
прошлого и будущего.
Ноэматическая категория временной локализованности играет
важнейшую роль в проведенном Э. Кошмидером анализе
функционирования видов польского глагола [Koschmieder 1934; Кошмидер 1962 а]).
Выделяются два рода фактов: а) факты, обладающие местоположением во
времени, и б) факты без такого местоположения [Кошмидер 1962 а:
140—141]. Выделение этих двух типов фактов, базирующееся на
противоположении Л/НЛ, является в данной концепции исходным пунктом
для всех последующих операций анализа употребления глаголов С В и
НСВ в польском языке. По Э. Кошмидеру, только те факты, которые
обладают местоположением во времени, могут иметь направительную
отнесенность (из прошлого в будущее при НСВ или из будущего в прошлое
при СВ). Только такие факты предполагают существенность различий
в направительной отнесенности и, следовательно, в употреблении СВ или
НСВ. При вневременности теоретически не является обязательной ни
совершенность, ни несовершенность [Там же 140]. Вместе с тем отмечается,
что в данной сфере возможно «вторичное урегулирование» вида.
Выделяются два типа выражения временной локализованности в
различных языках с точки зрения отношения данной ноэматической
категории к грамматической системе: 1) наличие специальных
грамматических форм для выражения оппозиции Л/НЛ; 2) отсутствие таких
форм. В последнем случае предполагается возможность формальной
невыраженности данного различия в речи (ср. Der Hund bellt 'Собака
лает'; Das Holz brennt gut 'Дрова хорошо горят'), когда это различие
распознается по контексту и речевой ситуации, либо возможность его
описательного выражения при помощи лексических средств, фиксирующих
смысл Л или смысл НЛ.
Подход Э. Кошмидера к фактам таких языков, как славянские и
немецкий, где нет специальных грамматических форм для выражения
оппозиции Л/НЛ, близок к тому, что связывается с понятием «скрытых
категорий».
Э. Кошмидер исследовал и описал грамматическое выражение Л/НЛ
в турецком языке, обращая особое внимание на форму, основной
функцией которой является выражение вневременности [Koschmieder 1965:
56—69; Кошмидер 1962 б: 382—394]. Данная им интерпретация фактов
Временная локализованность
451
турецкого языка учитывается в современной тюркологии (ср.
постоянные ссылки на работы Э. Кошмидера и дискуссию по затронутым им
вопросам в книге Л. Юхансона [Johanson 1971: 136, 144—153]). Интересно,
что на факты турецкого языка ссылается в своей книге 1947 г. Г. Рейхен-
бах. Речь идет о форме, называемой muzari, которая обозначает, по его
мнению, повторение или длительность с акцентом на повторении,
например, турецкое görürüm обозначает 'I usually see' [Reichenbach 1947:
291]. Возможно, обращение Г. Рейхенбаха к фактам турецкого языка
было независимым от теории Э. Кошмидера, но нельзя исключить и
влияние его работ (правда, ссылок на эти работы у Г. Рейхенбаха нет).
Временная локализованность трактуется как «содержащаяся в
мысли», т. е. принадлежащая к сфере intentum, но вместе с тем ставится в
определенное отношение к плоскости «обозначаемого» (designatum) в
конкретных языковых системах и к плоскости языковых знаков
(signum). Примечательно, что в работах 60-х годов помимо термина
Zeitstellenwert, относящегося к плану I (наряду с Zeitrichtung и Zeitstufen),
Э. Кошмидер вводит термин Zeitstelligkeit, соотнесенный в его
построении с терминами Aspekt и Tempus. Понятия, стоящие за этими
терминами, принадлежат к временной системе (Zeitsystem) того или иного
конкретного языка [Koschmieder 1979: 400—403]. В этом соотношении
планов I и D, так же как и в постоянных ссылках на формы
вневременное™ в турецком языке, проявляется стремление к истолкованию
временной локализованности не только как содержательной
(мыслительной), но и как языковой категории.
В трудах Э. Кошмидера изложена оригинальная концепция
временной локализованности, содержащая: а) общетеоретическое
универсально-смысловое истолкование оппозиции Л/НЛ; б) определение типов
языкового выражения данной оппозиции в ее отношении к другим
категориям «включения во время»; в) анализ выражения категории
временной локализованности в отдельных языках, в частности в польском и
турецком; г) доказательство значимости данной категории для изучения
закономерностей функционирования видов в славянских языках.
При рассмотрении категорий, охватываемых понятием временного
отношения, в частности категории временной локализованности, Э.
Кошмидер использовал тот прием анализа, который можно назвать
«ситуативным подходом». Значимость ситуативного подхода к грамматической
семантике выходит далеко за пределы аспектологии. Такой подход в
настоящее время представляет собой один из основных принципов иссле-
29*
452
Аспектуальнотемпоральный комплекс
дования и описания семантических функций в сфере грамматики (см.,
в частности, описание типов категориальных ситуаций в работах [Бон-
дарко 1971 а: 178—219; 1971 б: 56—61; 1983 а: 116—200; 1983 б; 1984;
1996 а; 1999; ТФГ 1987: 256—296]).
Рассмотренные Э. Кошмидером языковые факты, естественно, в
некоторых отношениях допускают и иные истолкования. Так, на наш
взгляд, системно-грамматическое выражение различия Л/НЛ не может
быть сведено к специальной оппозиции грамматических форм. К
языковой системе относятся и более сложные способы комбинированного,
комплексного выражения функций Л/НЛ с участием целого ряда
взаимодействующих языковых средств. В русском языке, как и в других
славянских языках, рассматриваемое различие выражается при
взаимодействии вида и времени, обстоятельственных показателей Л/НЛ, в
сочетании с выражением конкретности / обобщенности субъекта и
объекта, а также различных семантических типов предиката. Речь идет не о
жесткой прикрепленности функции Л или НЛ к той или иной видовой
форме, а о преимущественной сочетаемости форм СВ с признаком Л:
в русском языке СВ может участвовать в выражении ситуаций НЛ лишь
при особых синтаксических и контекстуальных условиях [Л + / (-)], тогда
как НСВ свободно выступает как в ситуациях Л, так и в ситуациях НЛ
[Бондарко 1971 а: 50—58, 61—112, 176—237].
В отличие от точки зрения Э. Кошмидера, наше истолкование
рассматриваемого понятия отличается более широкой интерпретацией сферы
НЛ, включающей не только «вневременносгь» (представляющую собой, на
наш взгляд, крайнюю, наиболее высокую степень генерализации
ситуаций), но и обычность (узуальносгь), а также «простую повторяемость».
Опора семантической оппозиции Л/НЛ на комплекс средств,
относящихся не только к сфере предиката и его обстоятельственных
характеристик, но и к сфере субъекта и объекта, представляет собой особый
тип системно-языкового выражения — более сложного, чем
оппозиция грамматических форм. Таким образом, на наш взгляд, категория
временной локализованности во всех случаях является не только
семантической, но и собственно языковой (разумеется, различия в типах
формального выражения — между грамматической оппозицией и
«нежестким», подвижным комплексом взаимосвязанных разноуровневых
средств — в полной мере сохраняют свою значимость).
Думается, что данное рассуждение в целом соответствует духу
концепции Э. Кошмидера (ученому постоянно приходилось спорить с оп-
Временная локализованность
453
понентами, упрекавшими его в том, что анализируется не языковая, а
логическая категория). Подчеркнем еще раз: воздействие
рассматриваемой концепции на развитие проблематики временной локализован-
ности в современной лингвистике несомненно и плодотворно. Перед
нами один из явных случаев «сильной теоретической интенции».
В современной лингвистике временная локализованность
изучается с различных точек зрения, в частности: а) при доминирующей роли
аспектологического анализа, с учетом взаимодействия семантики
предиката с семантикой субъекта и объекта (см. [Бондарко 1971 а: 48—50,
35, 51—53; 1971 б: 56—61; 1987 в: 210—233; Панова 1980; Козинцева
1991; Смирнов 1992; 2000 а; 2000 б]); б) при доминирующей роли
анализа взаимодействия семантических типов предикатов и именных
групп, с учетом аспектуально-темпоральнои характеристики предиката
и высказывания в целом (см. [Булыгина 1983: 54—55]); в) с точки
зрения денотативного статуса именных групп и пропозиций (на основе
теории референции) [Падучева 1985]. Указанные аспекты изучения
временной локализованности частично пересекаются. Так, в книге
Б. Ханзена [Hansen 1996] при анализе рассматриваемой категории
(автором используется термин «эпизодичность» — Episodizität) основное
внимание обращено на референциальную характеристику
высказывания и на роль взаимодействия глагольных и именных элементов
данной категории (при этом используются элементы анализа в терминах
ассоциативной грамматики).
Выше уже упоминались различные термины, употребляемые в
данной сфере исследований. Вариативность терминов в этой сфере —
обычное явление. Так, для обозначения понятий, близких к понятиям
локализованности/нелокализованности действий во времени, рядом
ученых используется сочетание «актуальность/неактуальность» (см.
[Иванчев 1971: 24—46; Мелиг 1985]); ср. также проводимое М. А. Шелякиным
разграничение монотемпорального и политемпорального значений
[Шелякин 1983: 198—201] (соотношение monotemporal /polytemporal
facts используется наряду с другими терминами и в работе [Leinonen
1982: 97—182]). За разными терминами стоят понятия, как правило,
отличающиеся друг от друга теми или иными аспектами или нюансами
теоретической интерпретации, но обращенные в основном к одному и
тому же кругу языковых явлений. Возможны и частичные пересечения
понятий и терминов. Так, с понятием нелокализованности действия
(ситуации) во времени частично пересекаются понятия «итеративная
454
Аспектуально-темпоральный комплекс
конструкция», «множественность ситуаций» (см. [Типология
итеративных конструкций 1989]), однако речь идет о системе понятий в
концепциях, имеющих различные теоретические основания.
Типы временной нелокализованности
Семантическая дифференциация. Могут быть выделены три
основных типа временной нелокализованности: 1) «простая
повторяемость»; 2) обычность (узуальность); 3) временная обобщенность (гно-
мичность, «вневременность», «всевременность») [Бондарко 1971 а: б—7,
13—14, 35, 69—112, 177—178, 197—223, 236—237; Панова 1980].
Рассмотрим признаки каждого из этих типов.
1. «Простая повторяемость». Имеется в виду неузуальная
неограниченная повторяемость действия в рамках конкретного
эпизода. В таких случаях временная нелокализованность ограничена
определенным отрезком времени, т. е. включена в более широкую ситуацию
временной локализованности. Например: Молча и неподвижно сидя у
стены на соломе, Пьер то открывал, то закрывал глаза (Л. Толстой. Война
и мир); Еще сколько-то часов проходит. Мы сидим... Сначала я каждые пять
минут на часы поглядывал. А потом запретил себе (Л. Пантелеев. Первый
подвиг); Мы стояли в тамбуре вагона... Папироса у попутчика гасла, он
часто прикуривал... (Н. Суровцев. В бессонную зиму).
Простая повторяемость связана с непосредственным наблюдением
или с его воспроизведением в памяти (то и другое в модифицированной
форме может быть представлено в художественных произведениях).
Существенным признаком данного типа повторяемости действия
является конкретность субъекта (см. анализ данного типа временной
нелокализованности, граничащего с локализованностью во времени, в
работе [Смирнов 2000 б]).
2. Обычность (узуальность). Повторяемость действия
приобретает особое свойство: она сопряжена с оценкой того, что
повторяется (регулярно или нерегулярно), как выходящего за рамки
конкретного эпизода и конкретного (конкретно наблюдаемого) ряда
повторений. Обычность всегда предполагает перспективу аналогичных
повторений (реальные повторения плюс возможные). Тем самым она
всегда связана с той или иной мерой типичности (для какого-то
периода в прошлом, для прошлого в целом, для широкого временного плана,
Временная локализованность
455
охватывающего прошлое и настоящее). Основа обычности (узуаль-
ности) — это обобщение опыта говорящего или представляемой им
группы людей.
Существенным признаком данного типа временной нелокализо-
ванности является то, что в данном случае возможен как конкретный,
так и обобщенный субъект (речь может идти о некотором классе
субъектов). Например: У меня есть странная особенность: я быстро схватываю
е живом разговоре и поразительно тупа в чтении.., (Ю. Нагибин. Дорожное
происшествие); [Колокольцев]. А нынешние, как выйдут замуж, так
никакого удовольствия от них нет... (Л. Леонов. Расточитель); Старый
человек иногда загрустит, а отчего — и сам не знает (М. Осоргин. Часы).
3. Временная обобщенность (гномичность,
«вневременность», «всевременность»). В данном типе временной
нелокализованности, представленном в высказываниях типа
сентенций, пословицах, суждениях о постоянных закономерностях,
выявляется наивысшая степень генерализации ситуаций. Например: Лес по
дереву не тужит (В. Даль. Пословицы русского народа); ... никакая
истина одинаково не представляется двум людям (Л. Толстой. Война и
мир); Любое поколение людей опирается на муки и труды предыдущих
(В. Чивилихин. Память). В таких случаях позиция, точка зрения
говорящего сохраняет свою значимость, однако, высказывая подобные
общие истины, говорящий становится выразителем опыта «людей
вообще» (в его представлении). Существенным признаком временной
нелокализованности данного типа является обязательность обобщенного
(генерализованного) субъекта (объект, если он присутствует, также
характеризуется данным признаком), вся ситуация в целом отличается
наивысшей степенью генерализации.
Если перед нами наблюдаемое неограниченно повторяющееся
действие, соотнесенное с конкретным субъектом и включенное в более
широкую конкретную ситуацию, то речь идет о «простой
повторяемости». Если наблюдаемость — лишь основа для оценки и обобщения
данного действия как повторяющегося не только в данной ситуации, но и
в других подобных (на основе опыта говорящего и той группы лиц, к
которой он себя причисляет), причем возможен не только конкретный,
но и обобщенный субъект, то перед нами обычность (обобщенность). Тот
же принцип действителен для выделения временной обобщенности.
Отношение предиката в различных типах временной
нелокализованности к конкретности/обобщенности субъекта. Основная за-
456 Аспектуально-темпоральный комплекс
кономерность во взаимных связях конкретности / обобщенности
действия-предиката и субъекта такова. При конкретном субъекте действие
может быть как конкретным (Виктор Иванович принимает экзамен в
соседней аудитории — 'сейчас, в данный момент'), так и обычным, типичным
(для данного субъекта; ср.: Он всегда принимает экзамены в этой
аудитории), но не обобщенным («вневременным»), т. е. не может достигать
наивысшей степени генерализации. Максимальная обобщенность
действия в его отношении к времени, общезначимость действия возможна
лишь при обобщенном субъекте, при обозначении некоторого класса
субъектов (человек, люди, любой, каждый, кто.,, тот и т. п.) или таких
абстрактных явлений, как время, жизнь, история, среда и т. п. При
обобщенных субъектах (люди вообще, время или жизнь вообще)
конкретное действие невозможно. Так, если высказывание начинается со слов
иные люди, человек, всякий, кто и т. п., то продолжение должно
представлять собой лишь абстрактную (генерализованную) предикацию.
Например: Тимошин не захотел упоминать о той истине, что, если человек
винит окружающих, обычно он сам болыие всех виноват (В. Лидин. Портрет
неизвестной); Ведь кто оглядывается назад на жизненном пути, тот
превращается, как жена Лота в библейской легенде, в каменный столб
(Н. Морозов. Повести моей жизни). Если же высказывание начинается
с обозначения конкретного субъекта, то возможна предикация
конкретная (Н. ошибся), узуальная (Н. часто ошибается), но не предикация
обобщенного типа. В этих закономерностях (ср. их характеристику в
работе [Бондарко 1971 а: 61]) проявляется первостепенная значимость
семантической категории Л/НЛ для формирования высказывания в
целом (ср. интересное освещение тех же проблем с точки зрения
семантической типологии предикатов в работах [Булыгина 1982;
Селиверстова 1982], а также с точки зрения теории референции [Падучева
1985: 94—101; 221—232]).
Различные истолкования «простой повторяемости». Из
выделенных выше типов временной нелокализованности два типа — узуаль-
ность и «вневременность» — так или иначе отмечаются (при разной
терминологии) и признаются многими исследователями. Что же
касается «простой повторяемости», то этот тип ситуаций трактуется
по-разному, причем нередко включается в сферу конкретности, временной
локализованности. Так, Т. В. Булыгина, понимая под
локализованными во времени явлениями «события и процессы, представленные как
конкретные, реально происходящие (происходившие, произошедшие)
Временная локализованность
457
в некоторый момент или период времени, а также ситуации и
состояния, относящиеся к конкретному временному отрезку», рассматривает
предикации, описывающие реальные события, повторявшиеся
неопределенное число раз (вроде Каждый раз, когда я открывал дверь, я
замечал...), как имеющие значение временной локализованности, хотя и
неопределенной (см. [Булыгина 1982: 18—19]). Т. В. Булыгина относит
к сфере конкретной (хотя и неопределенной) временной
локализованности не только то, что мы называем «простой (неузуальной)
повторяемостью», но и проявления узуальности, связанные с конкретным
субъектом. Ср.: «...предикаты типа любишь, знать (математику), понимать,
ненавидеть, разбираться (в технике) и т. п. не имеют так называемого
узуального или абитуального значения, т. е. не описывают конкретные
явления, привычные для данного (конкретного) носителя
соответствующего признака, повторяющиеся с ним с той или иной
периодичностью» [Там же: 47].
Выделяя по степени конкретности / абстрактности актуальное,
узуальное и обобщенное (постоянное) значения, Г. А. Золотова связывает
первое из этих значений с отражением единичного, конкретного
явления действительности, наблюдаемого в определенный момент
времени, второе — с уровнем знания — знания того, что наблюдаемое
явление не единичное, а обычное, при третьем же значении «действие,
целиком абстрагированное от времени, поднимается на уровень познания:
связи между явлениями действительности предстают не как данные
непосредственному наблюдению, а как установленные человеческим
интеллектом, имеющие вневременную силу» [Золотова 1973: 181].
Такая точка зрения имеет свои основания. Как уже отмечалось
выше, «простая повторяемость» включается в более широкую конкретную
ситуацию. Признак конкретной временной локализованности (нередко
в условиях непосредственной наблюдаемости) явно представлен в
содержании высказываний данного типа.
Почему же, несмотря на это, мы все же относим подобные
языковые факты к сфере временной нелокализованности? В выражаемой
семантике наряду с конкретной временной локализованностыо более
широкой ситуации представлена временная нелокализованность
каждого из повторяющихся действий, хотя и ограниченная рамками того
эпизода, о котором идет речь. Иначе говоря, обозначаемая ситуация
наряду с элементами конкретности заключает в себе и признаки
неконкретности (хотя и ограниченной, относительной). Проанализируем
458
Аспектуально-темпоральный комплекс
высказывание: Посмотри, огонек горит, то вспыхнет, то погаснет. Общая
ситуация конкретна и наблюдаема. Однако в рамках отрезка
настоящего времени представлены неограниченно повторяющиеся
(чередующиеся) действия, причем каждое из них — в рамках актуальной
ситуации непосредственного наблюдения — все же не привязано лишь к
одному моменту времени, и в этом смысле речь должна идти, на наш
взгляд, о временной нелокализованности (хотя и ограниченной,
совмещающейся с признаками конкретности). С признаком НЛ связана и
возможность употребления в плане настоящего времени форм
будущего времени СВ (возможность, которая и в других случаях обусловлена
временной нелокализованностыо). Это важный грамматический факт,
который нужно учитывать при интерпретации случаев такого типа.
Итак, сами языковые факты имеют переходный характер
(см. [Смирнов 2000 б]) и заключают в себе предпосылки их двоякой
интерпретации, в зависимости от того, каким признакам исследователь
придает большее значение — конкретности, локализованное™ во
времени (отнесенной ко всей совокупности актов повторения ряда
действий) или неконкретности, нелокализованности (свойства каждого из
повторяющихся действий).
Относя «простую повторяемость» (со всеми оговорками) все же к
сфере НЛ (речь идет о русском языке), мы ориентируемся на
закономерности функционирования видов, которые являются едиными для
всей области НЛ, причем «простая повторяемость» с данной точки
зрения ничем существенным не отличается от обычности и временной
обобщенности. Во всех случаях обнаруживается возможность
употребления не только НСВ, но и СВ (хотя и в ограниченных условиях). Так,
настоящее время момента (периода) речи при выражении конкретных
единичных действий допускает лишь НСВ (Посмотри: вон бежит заяц).
При обозначении же повторяющихся действий, происходящих в
период речи, возможны оба вида. Ср. известный пример К. С. Аксакова —
А. М. Пешковского: Посмотрите, что делает заяц: то вскочит, то ляжет,
то перевернется, то подыметуши, то прижмет их. Здесь при фиксации
общей отнесенности всей серии чередующихся действий к времени речи
каждое из нцх не обладает определенным местоположением на линии
времени (в рамках данного периода). Это и создает предпосылки для
функционирования в данных условиях форм не только НСВ, но и СВ.
Замечания о «вневременности ». Тип временной
нелокализованности, характеризуемый как временная обобщенность, гномичность,
Временная локализованносгь
459
«вневременность», как уже было отмечено выше, отличается
максимальной степенью абстрактности действия и ситуации в целом. Данная
разновидность НЛ наиболее характерна для форм настоящего
времени. Значение этих форм открывает наибольшие возможности для
реализации семантики временной обобщенности. Не случайно
«вневременность» или «всевременность» упоминается в грамматиках именно
при описании значений форм настоящего времени. Формы
прошедшего и будущего времени также способны к выражению временной
обобщенности (особенно в пословицах), однако чаще эти формы, если они
выступают при выражении ситуаций НЛ, передают «простую
повторяемость» или обычность (те разновидности семантики НЛ,
которые легко умещаются в рамках прошлого или будущего).
Каждая из форм времени накладывает свой отпечаток на
выражение (способ представления) временной обобщенности. Форма
настоящего времени представляет «общие истины» как действительные для
максимально расширенного плана настоящего: 'так бывает (в жизни, в
этом мире)', 'это действительно для нашего времени (и для времени
речи)', 'таково общее правило' — Что ни делается, все к лучшему, Рука
руку моет; Волка ноги кормят.
Иной оттенок представления нелокализованных во времени
действий связан с формами прошедшего времени СВ в случаях типа Что с
воза упало, то пропало, В подобных высказываниях то, что происходит
обычно или постоянно, представлено как бы на примере одного, уже
совершившегося факта (вместе с его результатами, последствиями). На
передний план выдвигается именно один конкретный целостный факт,
репрезентирующий и другие подобные факты. Фактически временная
нелокализованность (неконкретность) ситуации в целом сочетается с
метафорической локализованностью данного «наглядно-примерного»
действия. Форма прошедшего СВ подчеркнуто передает один акт (из
серии подобных актов), причем наглядно представляется как бы уже
готовый результат.
Особым образом представляют нелокализованные во времени
действия формы будущего времени. Как и другие временные формы, они
и при «вневременности» способны проявлять свое категориальное
значение. Значение будущего выявляется не только как коннотатив-
ный оттенок способа представления действия, но и как достаточно
явный элемент смысла 'так бывает всегда, так может быть и в будущем,
непременно так и будет'. Например: Свято место не будет [ср. возможное
460
Аспектуально-темпоральный комплекс
не бывает} пусто (В. Даль. Пословицы русского народа); Два медведя в
одной берлоге не уживутся (Там же).
Заметим, что реализация значения будущего времени у форм
простого будущего СВ при выражении обычных и обобщенных действий
не является постоянной. Значение будущего может нейтрализоваться.
Это происходит в тех случаях, когда форма будущего СВ передает
предшествование одного действия другому, например: Если какая бы то ни
была женщина, не примеченная охотником, неожиданно перейдет ему
поперек дорогу, охотник теряет надежду на успешную охоту (С. Аксаков.
Рассказы и воспоминания охотника о разных охотах); Где я лисой пройду,
там три года куры не несутся (В. Даль. Пословицы русского народа).
При упомянутых различиях в способах представления временной
обобщенности разными формами времени во всех случаях все же
передается в основном один и тот же общий смысл — смысл временной
всеобщности («вневременносги», «всевременносги»), общезначимости. Эта
общность смысла нередко отмечается исследователями. Так, Э. Кошмидер,
сопоставляя пословицу Syty gtodnego nigdy nie rozumie «Сытый голодного
никогда не понимает» с возможными вариантами, содержащими формы
прошедшего и будущего времени, заключает: «...ни praeteritum, ни
futurum не могут изменить основного смысла этого предложения;
формулировки syty gtodnego nigdy nie rozumial «сытый голодного никогда не
понимал» или syty gtodnego nigdy nie bçdzie rozumieč «сытый голодного никогда не
будет понимать» выражают то же самое» [Кошмидер 1962 а: 134]. Это,
конечно, верно, если иметь в виду общий смысл высказывания. Временная
обобщенность в ее отношении к формам времени существенно
отличается от локализованносги, при которой совсем не безразлично для смысла,
сказать ли Он меня не понял, Он меня не понимает или Он меня не поймет.
Вместе с тем мы не можем согласиться с тем выводом, который иногда
делается на основе той смысловой общности, о которой шла речь выше, —
о том, что при временной обобщенности устраняются всякие различия
между временами. В статье, где интересно ставится вопрос о конкретных
и абстрактных высказываниях в их отношении к предикативности,
С. Н. Цейтлин пишет: «...абстрактность высказывания предполагает его
„внемодальносгь", „вневременносгь" и в известной степени „внеперсо-
нальносгь". Поэтому в условиях абстрактности ситуации создаются
условия для нейтрализации форм предложения по модальности, времени,
лицу» [Цейтлин 1975: 171]. И далее: «Только конкретные высказывания
могут получать определение с точки зрения модальности, времени, лица»
[Там же].
Временная локализованность
461
На наш взгляд, при временной обобщенности различия в
грамматических значениях форм времени (а также форм наклонения и лица)
не устраняются полностью. Они сохраняются, но претерпевают
существенное преобразование: переходят из денотативно-смысловой области
в область коннотации (этот переход не всегда осуществляется
полностью, но основная тенденция именно такова). Различие между разными
смыслами (например, отнесенность ситуации к прошлому или
будущему) превращается (по крайней мере в части случаев) в различие в
способе представления одного и того же (во всем основном) смысла.
Суть вопроса заключается даже не в том, есть ли в рассматриваемых
случаях нейтрализация грамматических оппозиций или нет: в
принципе нельзя исключить такого понимания нейтрализации, при котором
для констатации данного явления достаточно ситуации, когда разными
грамматическими формами передается один и тот же или сходный
смысл. Обращая внимание на тождество или сходство смысла, важно не
упустить из виду сохраняющиеся различия в грамматических
значениях противопоставленных друг другу форм, пусть даже эти различия
становятся тонкими оттенками. В конечном счете оттенки разных
способов представления смысла — это во многих случаях оттенки смысла.
Изложенная выше интерпретация отношения временной нелокали-
зованности к категории времени согласуется с точкой зрения А. М. Пеш-
ковского, который писал по поводу употребления настоящего времени
в случаях типа Человек дышит легкими, а рыба — жабрами; Нужда
пляшет, нужда песенки поет; Науки юношей питают: «Обычно считается, что
здесь нет совсем значения настоящего времени, что это особый вид
вневременного глагольного представления. Но вряд ли это так. Можно
думать, что мы сознаем здесь все-таки настоящее время, но расширенное
до крайних пределов» [Пешковский 1956: 204]. И далее: «В сущности,
и другие времена могут употребляться в таком же смысле, как
показывают такие пословицы, как наш пострел везде поспел; поспешишь — людей
насмешишь и т. д. И на пословицах как раз лучше всего видно, что
каждое время сохраняет при этом свое основное значение: ведь не все
равно сказать поспешил — людей насмешил, спешишь — людей смешишь, или
поспешишь — людей насмешишь, хотя с логической стороны все три такие
поговорки выражали бы совершенно одно и то же» [Там же: 205].
Ср. также мысли по поводу «вневременности», высказанные И. П.
Ивановой: «... отсутствие определенного временного плана еще не
означает вневременности действия, так как действие по своей природе
462 Аспектуально-темпоральный комплекс
не может ни протекать, ни даже теоретически мыслиться вне времени»
[Иванова 1961: 31]. И далее: «Снятие разграничительной функции
момента речи в настоящем времени создает широкие возможности
раздвигания временного периода до самых разнообразных пределов.
В тех случаях, когда настоящее мыслится как ограниченное
прошедшим и будущим, оно сохраняет признаки противопоставления другим
временам — признак, характерный для временной глагольной формы.
Но центральное положение настоящего времени и отсутствие
разграничительной функции момента речи дают возможность настоящему
как бы вытеснять два других времени, заполняя передаваемым в
настоящем действием весь объем мыслимого времени. Это и есть то
значение, которое в грамматиках называют „вневременным". На самом деле,
действие в этих случаях не отнесено к определенному временному
плану (например: „Сосна растет на севере"). Однако это не означает, что
способность сосны расти на севере мыслится вне времени вообще.
Снятие противопоставления прошедшему и будущему уничтожает
обычное принятое подразделение времени на определенные отрезки и
служит выражением максимально обобщенного понятия времени.
Действие, также обобщенное, помещаемое в такое обобщенное время,
не является вневременным, правильнее, очевидно, было бы в этих
случаях говорить о значении „всевременном", или „общевременном",
„панхронном". Неограниченность времени способствует максимальной
обобщенности таких высказываний» [Там же: 33].
Временная локализованное^
как функционально-семантическое поле
Структура поля. Система типов, разновидностей и вариантов
семантики Л/НЛ, соотнесенная с системой разноуровневых средств
формального выражения в данном языке, образует ФСП временной ло-
кализованности. Как и другие ФСП, поле Л/НЛ представляет собой
функциональное в своей основе единство, образуемое
взаимодействующими языковыми единицами разных уровней. Далее речь будет
идти о структуре данного поля в русском языке.
В русском языке отсутствует специальная система грамматических
форм для выражения различия Л/НЛ, однако нельзя сказать, что
грамматические категории не участвуют в его выражении.
Временная локализованность
463
Грамматические формы вида, не будучи «формами временной
локализованное™», заключают в своем семантическом потенциале различное
отношение к признакам Л/НЛ (см. [Бондарко 1971 а: 11—21, 48—64]).
НСВ легко сочетается с обоими признаками, выявляя нейтральное
отношение к их различию. Что же касается СВ, то он обнаруживает
тенденцию к сочетаемости преимущественно с признаком Л. Эта тенденция
особенно сильно выражена в формах прошедшего времени: невозможны
высказывания типа Юн часто (обычно, нередко) ошибся.
Воздействие различия Л/НЛ на функционирование видов — одно
из проявлений грамматической значимости семантической категории
временной локализованности (описание закономерностей
употребления видовых форм русского глагола в зависимости от
локализованности/нелокализованности действий во времени см. [Бондарко 1971 а:
50—58, 61—112, 176—237]).
Наряду с видом в выражении рассматриваемого различия
существенную роль играет категория времени. И в данном случае речь идет
не о категориальных значениях тех или иных форм, а о более сложных
закономерностях функционирования грамматических форм. Формы
времени небезразличны к оппозиции Л/НЛ и к разным степеням
неконкретности. Как уже было показано выше, формы настоящего
времени, а также простого будущего (в функции настоящего
неактуального) способны к передаче наиболее широкого спектра значений
неконкретности, включая временную обобщенность («вневременность»).
Разумеется, формы настоящего времени широко употребляются и при
выражении конкретных действий, так что их нельзя считать
закрепленными за каким-либо одним из рассматриваемых значений. Что же
касается форм простого будущего, то они обнаруживают тенденцию
к функционированию преимущественно при выражении конкретных
ситуаций.
Участие категорий вида и времени в выражении различия Л/НЛ
имеет характер нежестких вероятностных связей (типа: НСВ — в
равной степени конкретность и неконкретность, СВ — преимущественно
конкретность). Л/НЛ — это не грамматическая категория (если в ее
определение включать наличие системы противопоставленных друг
другу рядов грамматических форм).
К числу центральных компонентов поля временной
локализованности относятся средства выражения конкретности / обобщенности
субъекта и объекта (ср. генерализацию субъекта в случаях типа всякий,
464
Аспектуально-темпоральный комплекс
каждый, любой, кто — тот, человек, люди, время, жизнь, история и т. п.,
о чем уже шла речь выше, ср. также синтаксические конструкции,
участвующие в выражении обобщенности действия и его субъекта, —
обобщенно-личные конструкции типа Подальше положишь, поближе
найдешь, неопределенно-личные конструкции с обобщенным значением —
Соловья баснями не кормят). На основе явной выраженности признака
НЛ к центральной зоне рассматриваемого поля должны быть отнесены
также обстоятельства типа иногда, часто, обычно, всегда, каждый раз,
каждый год, ежегодно, по вечерам.
Среди других компонентов поля временной локализованности,
занимающих относительно периферийное положение, но тем не менее
играющих немаловажную роль в выражении Л/НЛ, должны быть
отмечены способы глагольного действия, заключающие в своей
семантике признак НЛ. Речь идет о таких способах глагольного действия, как
прерывисто-смягчительный (побаливать, покрикивать), многократный
(ср. глаголы бывать, захаживать, формы прошедшего времени в
значении «давнего обыкновения» певал, сиживал, хаживал и т. п.).
В выражение Л/НЛ может включаться лексическое значение
глаголов. Так, по-разному относятся к Л/НЛ глаголы, выражающие
наблюдаемые и ненаблюдаемые действия (см. [Золотова 1982: 345]), ср., с
одной стороны, глаголы лить, мазать, линовать, мести, ломать, мигать
и т. п., которые могут употребляться в значении конкретной
временной локализованности (хотя могут выступать и при выражении нелока-
лизованных во времени действий), а с другой — глаголы типа ловчить,
малодушествовать, ротозействовать и т. п., имеющие
оценочно-характеризующее значение и не выражающие конкретной временной
локализованности [Там же: 345—346]. Способность глагольных лексем к
передаче локализованных/нелокализованных во времени ситуаций
является предметом специального анализа в работе [Булыгина 1982: 15,
29,40—56] (см. также о «предикатах класса и свойства» и о моделях типа
«X любит Y» [Селиверстова 1982: 91—106; 139—146]).
Из сказанного выше вытекает, что поле временной
локализованности в русском языке не относится к типу ФСП, опирающихся на
специальную систему грамматических форм. Вместе с тем в данном поле нет
двух, трех и т. д. относительно автономных центров. Следовательно,
оно не мсжет быть отнесено и к ФСП полицентрического типа. Поле
временной локализованности должно быть отнесено к особой
разновидности ФСП с центральной сферой, которая имеет сложную гетерогенную
Временная локализованность
465
внутреннюю структуру, т. е. представляет собой комплекс
взаимодействующих разноуровневых компонентов.
Закономерен интерес исследователей к тем случаям, когда
семантика локализованности/нелокализованности действия во времени
находит в том или ином языке (хотя бы отчасти) формальное
грамматическое выражение. С этой точки зрения заслуживают внимания факты
английского языка. Так, X. Мэрченд отмечает, что основная функция
английской прогрессивной формы заключается в выражении одного
отдельного действия, наблюдаемого в динамическом процессе его
развития, в отличие от немаркированной простой формы, способной
передавать предикации типа «Солнце восходит на востоке», «Пекарь печет
хлеб», «Мой брат посещает колледж». Если действие локализовано в
настоящем (it is raining '(вот) идет дождь', it is snowing '(вот) идет снег', / am
reading, writing, smoking, talking, singing'n (как раз) читаю, пишу, курю,
разговариваю, пою'), то обязательны прогрессивные формы, которые
не могут быть заменены формами простого настоящего времени
(см. [Мэрченд 1962: 358—359]).
Ср. сходные выводы Бодельсена, на которого ссылается Мэрченд:
«Различие между распространенными (expanded) и простыми формами
заключается в том, что в то время как простые формы дают либо: 1 )
констатацию фактов (событий или результатов действий), либо 2) описание
того, что является обычным или имеет общую значимость,
распространенные формы описывают действия сами по себе» (цит. по [Мэрченд
1962: 358]).
Из существующих описаний вытекает, что категориальное
значение английских прогрессивных форм включает сопряженные
признаки процессности и конкретной локализованности во времени. Это в
полном смысле слова конкретно-процессное значение (см. [Иванова
1961: 77—84]). Таким образом, включая признак Л, данное значение не
сводится к нему.
Значение простых форм (форм основного разряда), как известно,
отличается крайней неопределенностью. При функционировании этих
форм выражаются многообразные значения, которые трудно свести
к какому-то единству. С этим связаны истолкования данного разряда
как беспризнакового, немаркированного члена видовой системы или
даже как «нулевого вида» (см. [Иванова 1961: 170—174]). И все же
исследователями в той или иной форме признается важная роль способности
данного разряда передавать значение обобщенного действия. Это
30—1959
466
Аспеюуально-темпоральный комплекс
значение является основным, хотя и не единственно возможным для
форм настоящего времени, и возможным, хотя и не основным для
прошедшего времени [Там же: 62]. Таким образом, признак НЛ играет
важную роль в закономерностях функционирования простых форм,
при том что их «семантический потенциал» далеко не сводится к
данному признаку (ср. [Елисеева, Селиверстова 1982: 158—163]).
Судя по существующей литературе, оппозиция признака Л и
невыраженности данного признака, предполагающей возможность
выражать при употреблении этих форм противоположный признак НЛ (для
форм настоящего времени оказывающийся основным), является одним
из важных компонентов содержания рассматриваемого
противопоставления грамматических форм. Таким образом, хотя было бы
неправильно говорить о существовании в английском языке специальной
«грамматической категории Л/НЛ», следует признать, что семантическая
категория Л/НЛ» не остается вне грамматического выражения (ср.
конструкции типа med to). Формы рассматриваемых разрядов участвуют в
выражении различия Л/НЛ. Семантика Л/НЛ включается в состав
сопряженных признаков, обладающих грамматической релевантностью
и охватываемых потенциалом функционирования этих форм. В число
средств выражения признака НЛ входят конструкции типа ušed to.
Представляется актуальной систематизация и типологическая
интерпретация фактов разноструктурных языков, описываемых чаще
всего при рассмотрении временных и видо-временных форм, с точки
зрения типов языкового выражения семантической категории временной
локализованности.
Межкатегориальные связи. Временная локализованное^
пересекается с целым рядом семантических категорий.
В первую очередь речь идет о категориях, связанных с идеей времени
(в наиболее широком смысле), прежде всего об аспектуальносги. Имеются
в виду аспектуальные категории, такие как кратность, лимитативность,
длительность, статальность, реляционносгь. Как уже говорилось выше, в
самой семантике Л/НЛ существенную роль играет аспектуальный
элемент, поскольку речь идет о характере распределения действия во
времени. Связь временной локализованности с аспектуальностью настолько
органична, что в принципе возможно рассмотрение признака Л/НЛ среди
аспектуальных значений (см., в частности, [Бондарко 1983 а: 76—87]).
Изложим некоторые замечания по поводу соотношения понятий
«временная нелокализованность» и «повторяемость». Противопостав-
Временная локализованность
467
лениеЛ/НЛ (конкретности/неконкретности) нетождественно
противопоставлению единичности/повторяемости (кратности) действия, хотя
эти противопоставления отчасти перекрещиваются. Действие может
быть повторяющимся, но при этом конкретным, локализованным во
времени. Таково выражение ограниченной суммарной кратности: Он
выпустил винтовку и два раза выстрелил в цель (Б. Лавренев. Ветер).
В таких случаях обстоятельство выражает некоторое количество
повторений, а форма СВ — те отдельные ограниченные пределом
целостные факты, о кратности которых идет речь. Такая кратность не
устраняет конкретной локализованное™: к определенному отрезку времени
относится обозначаемое количество (сумма) конкретных фактов.
Из сказанного выше вытекает, что существует некоторое различие
(на уровне вариантов) между «единичной» и «суммарной» локализован-
ностью. В последнем случае определенным местоположением во
времени характеризуется сразу некоторое количество действий.
Пересечение (но не совпадение) сферы временной нелокализован-
ности с аспектуальной категорией кратности означает также, что
существует взаимодействие между различием Л/НЛ и количественностыо.
Выскажем некоторые замечания о соотношении временной
локализованное™ и темпоральности. «Временная доминанта»
рассматриваемого термина нередко наталкивает на его преимущественно
темпоральное истолкование, например в том смысле, что выражение
повторяющихся и обычных действий в плане прошедшего времени
{Обычно мы слушали его внимательно и т. п.) представляет
локализованность во времени, потому что действие локализовано в сфере прошлого
(то же — при выражении повторяемости и обычности, ограниченной
планом будущего времени). Между тем в рамках одного и того же
временного плана действие может быть локализованным и нелокализован-
ным во времени (ср.: В тот вечер мы слушали его внимательно).
Сказанное выше не означает, что мы отрицаем наличие связей между
временной локализованностью и темпоральностью. Различие Л/НЛ
не безразлично к дейктическому соотношению времени действия с
временем речи, причем грамматическая категория времени принимает
участие в выражении разных типов временной нелокализованности.
Иногда локализованность действия во времени отождествляется
с обозначением даты, точного времени и т. п. Между тем наличие или
отсутствие таких обозначений, влияя на варианты внутри значения Л
(см. ниже), не изменяет основной характеристики действия и ситуации
30*
468
Аспектуально-темпоральный комплекс
в целом в рассматриваемом отношении (признак Л равным образом
представлен как в высказывании Мы вернулись в половине второго, так и
в высказывании Мы вернулись).
При наличии обозначений даты и других временных ориентиров
речь может идти о варианте «фиксированной локализованности во
времени». Однако признак Л широко представлен и за пределами
подобных обозначений «вех времени» — в варианте «нефиксированной
локализованности». Для констатации значения Л достаточно, чтобы в
высказывании выражалось конкретное действие, занимающее
определенное (в смысле «лишь одно») местоположение во времени. Момент или
период времени, к которому «привязано» действие, может лишь
подразумеваться. Например: Я к вам еще зайду. Предикат зайду
характеризуется признаком Л, так как подразумевается, что действие осуществится
в какой-то (один) момент будущего.
Фиксированная локализованность действия во времени не
обязательно связана с обстоятельственными словами. Ср. отрывок текста:
Как раз в эту минуту из придорожных кустов показалась собака и побежала
по шоссе... — Вон бежит собака! — сказал Крымов (Ю. Казаков. Вон
бежит собака). Здесь показателем фиксированной локализованности в
прямой речи является локализатор вон; конкретная пространственная
локализация сопряжена с локализацией временной — предельно
конкретной, при непосредственно наблюдаемом процессе в плане
актуального настоящего (в сфере «здесь и теперь»). Наша трактовка
проблематики временной локализованности связана с развитием
разрабатываемой нами модели функциональной грамматики на основе понятий
функционально-семантического поля и категориальной ситуации.
Излагаемое истолкование рассматриваемой категории сформировалось
в ходе исследований значения и употребления времен и видов глагола
в русском и других славянских языках. Значительным было влияние
концепции Э. Кошмидера, впервые выделившего временную
локализованность как особую семантическую (ноэматическую) категорию.
Самый термин «временная локализованность» — это предложенный
нами (см. сб. [Вопросы глагольного вида... 1962: 131—132, 134, 140—158])
перевод терминов Э. Кошмидера — нем. Zeitstellenwert и польск. war-
tošč miejscowa w czasie).
Различие Л/НЛ оказывает влияние на оттенки аспектуально-
- таксисных значений. Вместе с тем аспектуально-таксисные значения
Временная локализованность
469
кратно-соотносительных (кратно-парных и кратно-цепных)
конструкций включаются в выражение нелокализованных во времени ситуаций.
Для значения временной нелокализованности характерно
широкое взаимодействие с модальными элементами потенциальности.
Таковы, в частности, значения:
а) обычного или обобщенного действия с элементом
подразумеваемой возможности/ невозможности: —Право, позавидуешь [ср. можно
позавидовать] иногда чиновникам (М. Салтыков-Щедрин. Дневник
провинциала в Петербурге); — На соседстве без знакомства не проживешь
[ср. нельзя прожить] (А. Писемский. Очерки из крестьянского быта);
б) обычного или обобщенного действия, постоянная возможность
(невозможность) осуществления которого представляет собой свойство
субъекта (класса субъектов): Дубельт расхохотался. — Как это они вечно
все перепутают! (А. Герцен. Былое и думы); — И вот всегда-то я так
некстати скажу (Ф. Достоевский. Братья Карамазовы);
в) обычного или обобщенного действия с элементом неизбежности,
отнесенным к его будущим проявлениям (говорящий высказывает
уверенность в том, что данное действие, вообще обычное и типичное,
непременно осуществится в будущем): — И главное, что не мне надо было
идти, а я сам вызвался. И уж это всегда убьют того, кто напрашивается...
(Л. Толстой. Севастополь в мае).
Могут быть выражены и некоторые другие модальные значения,
сопряженные со значением нелокализованности во временных планах
неактуального настоящего и настоящего-будущего (см. их описание в
работе [Бондарко 1971 а: 104—112]).
Одно из проявлений взаимодействия временной
нелокализованности с модальностью заключается в возможном представлении «общих
истин» с участием форм повелительного наклонения, что нередко
встречается в пословицах. Ср. у В. И. Даля: В чужой монастырь со своим
уставом не ходят (не ходи). И здесь нельзя не обратить внимание на
различие в способах представления «вневременности». В одном случае
данный смысл передается сквозь призму обобщенного императивного
запрета, а в другом — констатации того, что «не делают» (люди в
данных обстоятельствах) и что, следовательно, не следует делать.
Широкая сфера неконкретности (обобщенности, генерализации) и
неопределенности, включающая и неконкретность (а также
неопределенность) местоположения действия и ситуации в целом во времени,
затрагивает и семантику лица (поле персональности).
470
Аспектуально-темпоральный комплекс
Обобщенно-личные конструкции с глагольными формами 2-го
лица ед. числа включают в свое категориальное значение признак НЛ.
Временная нелокализованность (неконкретность) ситуации в данном
случае включает некоторые элементы обобщенно-личного значения —
обобщение опыта говорящего и представляемого им обобщенного
класса лиц (отстранение от конкретной личности говорящего,
стремление представить и свой опыт обобщенно): К этакому-то житью как
попривыкнешь, ни на что другое и не смотрел бы (М. Салтыков-Щедрин.
Невеселые рассказы); Когда наступает зима, каждый раз прощаешься с тем,
к чему уже привык за лето,,. (В. Лидин. Сердца своего тень); Все, о чем
мечтаешь, приходит или не тогда, когда надо, или не в том виде, как хочется
(В. Конашевич. О себе и своем деле).
При обобщенном мы или в конструкциях с формами 1-го лица
множ. числа без местоимения узуальная ситуация или ситуация
генерализованного типа включает коннотативныи элемент непосредственной
передачи обобщенного опыта «от 1-го лица» (мы — 'люди той группы,
о которой идет речь, и я в том числе', или мы — 'люди вообще' так
думаем, чувствуем, поступаем, это происходит с нами): — Что имеем, не
храним, потерявши, плачем.
Неопределенно-личные конструкции с формами 3-го лица множ.
числа передают повторяющиеся, узуальные и обобщенные ситуации
при подразумеваемом классе неназываемых субъектов
(характеристика этого класса может выражаться «локативным компонентом»). В
данном случае неопределенное или обобщенное множество субъектов
обычно не включает говорящего, так что «обобщенный опыт»
передается как бы отстраненно от говорящего: 'так делают люди, имеющие
отношение к данному действию', в части случаев 'люди вообще'.
Например: В нынешнем веке не помнят старых друзей, — говорила
графиня... (Л. Толстой. Война и мир). В некоторых случаях актуализируется
модальный элемент предписания ('следует/ не следует'), что в
сочетании со всеми другими элементами рассматриваемых семантических
комплексов дает смысл 'так делают (принято делать) и так следует
делать', соответственно при отрицании — 'так не делают (не принято
делать) и так не следует делать': На свободном поле карты производят
запись информации обычным путем или прорезают окно и вставляют
фотографическую пленку с микроизображением текста (Археология и
естественные науки); В передний угол посоха не ставят (В. Даль. Пословицы
русского народа); У нас не курят.
Временная локализованность
471
Из сказанного выше вытекает, что каждая форма лица, так же
как и каждая форма времени, привносит свой оттенок в языковую
интерпретацию (способ представления) временной нелокализован-
ности.
Выше уже шла речь о связи конкретности/неконкретности
действия с конкретностью/неконкретностью (неопределенностью и
обобщенностью) субъекта (а также объекта). Эта связь включается в
широкий круг явлений, не укладывающихся в рамки семантики того или
иного ФСП. В данном случае еще не установилась хотя бы
относительно стабильная терминология, но фактически речь идет о конкретном/
неконкретном характере отнесенности содержания высказывания к
действительности (ср. [Падучева 1985]).
Нелокализованность действия во времени может быть сопряжена с
выражением качества субъекта. Комплекс этих значений (в сочетании с
потенциальностью) уже фигурировал в приведенных выше примерах.
Обычное или обобщенное действие, если оно обладает
характеризующим признаком, легко осмысляется как характерное свойство
субъекта (обобщенного класса субъектов). Ср.: а) узуальное
(узуально-потенциальное) действие, представленное как свойство конкретного
субъекта: Ведь он такой: не пожалуется, не попросит ничего... (И. Тургенев. Два
приятеля); б) обобщенное (обобщенно-потенциальное)
действие-свойство обобщенного субъекта (класса субъектов): ...выходит, и мудрецы
ошибаются... (Л. Борич. От у до у); Стоящее дерево и сохнет и вбирает
влагу по-особому — недаром погибшая лесина не падает еще много лет
(В. Чивилихин. Память).
Нелокализованность ситуации во времени, сопряженная с
качественностью, возможна и в тех случаях, когда в роли предиката
выступает краткое прилагательное: Удивительно беспомощны мы в словах в
главные для нас минуты (Л. Борич. От у до у). В таких случаях
выражается постоянная для обозначаемых условий (не сопряженная лишь
с одним периодом времени) связь качества и его носителя (ср. [Булы-
гина 1982: 22—40]).
Существуют определенные связи между локализованностью/нело-
кализованностью действия во времени и в пространстве. Эти связи
Л/НЛ с локативностью не являются жесткими. В частности, конкретная
локализованность действия во времени широко распространена в
условиях определенности и конкретности пространственной локализации,
но при множественности субъектов возможно обозначение конкретно-
472
Аспектуально-темпоральный комплекс
го суммарного действия, осуществляющегося одновременно в разных
местах, например: Слева и справа вспыхнули огни.
Одно из проявлений рассматриваемой связи — тенденция к
употреблению в плане локализованности во времени
преимущественно однонаправленных глаголов движения, а в плане нелокализованно-
сти — преимущественно ненаправленных глаголов (речь идет о парах
типа бежать—бегать, везти—возить, вести—водить, нести—носить и
т. п.). Эта тенденция (отнюдь не жесткого характера) давно уже
отмечалась языковедами (см. [Потебня 1977: 89, 91—92]).
Итак, временная локализованное^ — ФСП с многосторонними
связями. Пересечения с другими полями особенно многообразны и
интенсивны в сфере временной нелокализованности. Однако в силу
противопоставленности признаков Л/НЛ рассматриваемые связи так или
иначе затрагивают данное ФСП в целом.
Связи Л/НЛ с целым рядом семантических категорий лишний раз
подчеркивают качественное своеобразие временной локализованности
как особого ФСП.
Глава 3
Темпоральность
Категориальная семантика
Истолкование понятия «темпоральность». Рассматриваемая
семантическая категория отражает языковую интерпретацию
восприятия человеком времени обозначаемых ситуаций по отношению к
моменту речи говорящего или иной исходной точке отсчета. Основное
членение в данной семантической сфере — «одновременность
(настоящее)/предшествование (прошлое)/следование (будущее)».
Если аспектуальность представляет собой «внутреннее время»
действия, т. е. внутреннюю характеристику протекания и распределения
действия во времени, то темпоральность — это «внешнее время» с явной дей-
кгаческой характеристикой. Дейктическая природа глагольного времени и
других компонентов поля темпоральносги, ориентация на момент речи
говорящего как исходный пункт, на котором базируется языковое предсгаа\е-
ние временных отношений, определяет значимость темпоральносги как ак-
туализационной доминанты аспектуально-темпорального комплекса.
Трактовка темпоральносги, основанная на указанных выше
признаках, отличается от более широкого истолкования данного термина,
охватывающего не только отношения типа «настоящее», «прошлое»,
«будущее», но и другие типы отношений, связанных с понятием
времени, в частности то, что трактуется нами как таксис и временная локали-
зованность (ср. [Temporalität und Tempus 1995]). Более узкое
истолкование понятия темпоральносги, которого мы придерживаемся,
обусловлено тем, что это понятие рассматривается нами в системе
семантических категорий, отражающих разные стороны идеи времени. Тем
самым понятие темпоральносги становится более определенным,
поскольку учитывается все то, что отличает темпоральность от временной
локализованное™, таксиса и временного порядка.
Темпоральность — это не только семантическая категория, но и
двустороннее единство темпоральной семантики и системы разноуровневых
474
Аспектуально-темпоральный комплекс
средств ее выражения в данном языке, т. е.
функционально-семантическое поле (ФСП).
С понятием темпоральности как семантической категории и как ФСП
соотносится понятие темпоральной ситуации. Имеется в виду
темпоральная характеристика высказывания, т. е. тот аспект выражаемой
высказыванием «общей ситуации», который так или иначе характеризует
ее временную отнесенность. Темпоральная ситуация, как и другие
категориальные ситуации, представляет собой определенную содержательную
структуру, соотнесенную с представленными в данном высказывании
средствами формального выражения. Например, в высказывании Тогда я это не
осознавал, зато теперь все прекращено понимаю выражена темпоральная
ситуация типа «прошлое — контрастирующее с ним настоящее».
Если понятие темпоральности (в обоих аспектах, о которых шла речь
выше) является по своей природе парадигматическим и относится к
языковой системе (системе потенций, конституирующих компетенцию
говорящего), то понятие темпоральной ситуации связывает элементы
парадигматической системы с синтагматикой, соотносит систему потенций с
системой речевых реализаций. Таким образом, в соотношении понятий
«темпоральноегь» (как семантическая категория и как ФСП)/«темпораль-
ная ситуация» находит отражение соотношение языка и речи.
Конкретные варианты темпоральных ситуаций включают все
языковые средства, которые участвуют в выражении данной
разновидности темпоральных отношений в высказывании. Так, в выражении
ситуации актуального настоящего принимают участие все элементы
высказывания, имеющие отношение к передаче актуальности, в частности
средства выражения наблюдаемости ситуации: Вон посмотри — к нам
кто-то идет.
Среди различных вариантов ситуации актуального настоящего
выделяется ситуация настоящего перформативного, характеризующаяся
«совпадением слова и действия»: — Прошу к столу. Ср. ситуации,
включающие то или иное соотношение разных временных планов,
например, «настоящее — сопоставляемое с ним прошлое»: Теперь я
улыбаюсь и смеюсь, а тогда мне было не до смеха.
Границы темпоральности, как и границы других семантических
категорий, подвижны. Как и в других случаях, в данной семантической
сфере представлены частичные пересечения с «соседними»
категориями. Элементы темпоральности, взаимодействующие с аспектуально-
стью («внутренним временем действия»), образуют аспектуально-
Темпоральность
475
темпоральные значения (примером может служить тесное
переплетение аспектуальных и темпоральных элементов в поле перфектное™,
которое мы все же относим по признаку «характер протекания
действия во времени» к сфере аспектуальности; ср. также взаимосвязи
аспектуальных и темпоральных элементов в семантике длительности). Тем
не менее семантическая категория темпоральное™ обладает
достаточной степенью определенности. В этой категории идея времени
характеризуется доминирующим признаком дейктичности. В
смысловых элементах «настоящее», «прошлое» и «будущее» наиболее четко
отражается временная ориентация говорящего, его взгляд на время
событий с точки зрения актуально переживаемого им настоящего.
Темпоральность как актуализационная категория. То или иное
отношение ко времени присуще любому высказыванию. Это нашло
отражение в тех синтаксических концепциях, которые, пользуясь
разными системами понятий и терминов, включают категорию времени в
число обязательных признаков предложения. Такова, в частности,
концепция предложения в истолковании В. В. Виноградова. Согласно его
теории, одним из компонентов предикативности, наряду с
модальностью и синтаксическим лицом, является синтаксическое время
[Виноградов 1975: 226—229, 264—271] (см. также [Золотова 1973: 171—189;
1982: 320—336; Шведова 1978]). Из понятий, отражающих
категориальные характеристики высказывания, наиболее близким к
рассматриваемому нами функциональному аспекту данной проблематики,
представляется понятие актуализационной категории (см. [Бондарко 1976:
50—64]). Актуализационные категории близки к предикативным в том
отношении, что в обоих, случаях речь идет об отношении содержания
высказывания к действительности с точки зрения говорящего. Однако
учение о предикативности предполагает истолкование предикативных
категорий как категорий синтаксических, понятие же
актуализационной категории переносит анализ в собственно функциональную
плоскость. Актуализационные категории и соответствующие функции,
передаваемые любыми средствами высказывания, независимо от их
синтаксической значимости, представляют собой процессы и
результаты актуализации как «перехода от языка к речи».
Если говорить об иерархии темпоральности и модальности, то на
первое место должна быть выдвинута модальность (объективная). Как
неоднократно отмечалось лингвистами разных направлений,
модальность создает условия для той или иной реализации темпоральных
476
Аспектуальнотемпоральный комплекс
отношений. Индикативная модальность с основным значением
реальности определяет свободную реализацию разнообразных
темпоральных отношений и наиболее полное проявление их грамматикализации
в системе форм времени. Модальность ирреальности сужает
темпоральную перспективу (например, волеизъявление связано со сферой
будущего) и ограничивает или устраняет грамматикализацию временной
отнесенности (подробнее о модальности как актуализационной
категории см. [Бондарко 1990 б: 62—67]).
Среди актуализационных семантических категорий мы выделяем
категории ориентационного и неориентационного
типов. Темпоральные функции, так же как и персональные,
принадлежат к первому типу. Эти отношения не только устанавливаются
говорящим в момент его речи, но и заключают в своем семантическом
содержании ориентацию на исходную позицию актуализации как на
точку отсчета. Так, значение прошедшего (или будущего) времени
определяется как предшествование (соответственно следование) по
отношению к моменту речи, значение 2-го лица определяется по
отношению к 1-му лицу — говорящему. Признак указания на определенный
исходный пункт ориентации (на точку отсчета) отличает темпораль-
ность, а также персональность как ориентационные категории от
модальности, временной локализованное™ и аспектуальности как
категорий актуализационных, т. е. связанных с точкой зрения (позицией)
говорящего, но принадлежащих к неориентационному типу, т. е. не
связанных с отношением к комплексу «говорящий в момент его речи»
как к точке отсчета (ориентационному центру).
При общем ориентационном характере темпоральное™ и персо-
нальности между этими категориями имеется существенное различие.
Темпоральность — «векторная» категория, т. е. категория,
характеризующаяся определенным направлением. Векторный характер
темпоральных отношений проявляется также в том, что они могут
характеризоваться численным значением. Что же касается семантики
персональное™, то она не имеет признаков вектора. Эта семантика
заключается в указании на лица как «персональные субстанции» или
«персональные множества». Семантика лица не характеризуется
определенным направлением (в том смысле, в каком мы говорим о направлении
в сторону прошлого или в сторону будущего по отношению к моменту
речи). Семантика лица не может характеризоваться численным
значением (в том смысле измеримости, который имеется в виду, когда речь
Темпоральность
477
идет о времени, ср. Закончили эту работу два года тому назад; Закончим
через год и т. п.): отношение к 1-му или 2-му лицу не имеет численного
значения.
Векторный характер темпоральное™ как актуализационной
категории ориентационного типа отражает специфику временного дейкси-
са. Момент речи как центр временной ориентации — это особая
манифестация точки зрения говорящего, заключающая в себе признаки
точки отсчета, исходного пункта определенной направленности в
языковой интерпретации времени.
Примечательны суждения А. М. Пешковского о времени как
«субъективно-объективной» категории. Говоря о том, что категория времени
обозначает «отношение времени действия ко времени речи (или
обратно: времени речи ко времени действия)», А. М. Пешковский ставит
вопрос: «Но что такое здесь „время речи"»? и отвечает: «Это прежде всего
момент речевого сознания. Ведь говорящий при помощи категории
времени определяет отношение времени действия ко времени своей
собственной речи, а это время не может представляться ему только
объективно. Оно совпадает с моментом его речевого сознания» [Пешковский
1956: 87]. При анализе высказываний с формами времени
подчеркивается «элемент субъективности» [Там же: 88]. Эти суждения А. М.
Пешковского во многом предвосхищают подход к семантике
грамматических категорий, связанный с современными теориями речевой
деятельности (ср. такие понятия, как «текущее сознание говорящего»,
«смысл текущего текста» [Моделирование языковой деятельности...
1987: 43—55]).
А М. Пешковский различал «объективные» и
«субъективно-объективные категории». В отличие от «объективных категорий»,
обозначающих «отношения между словами и словосочетаниями»,
«субъективно-объективные категории» (время, наклонение и, по части
признаков, лицо) обозначают «отношение самого говорящего к тем
отношениям, которые он устанавливает между словами» [Пешковский 1956: 88—
89]. Следует обратить внимание на истолкование второй части термина
<убъективно-объективные категории»: имеется в виду, что «субъект»
здесь надиндивидуален, что это языковой субъект, т. е. не просто
«говорящий», а «в с я к и й говорящий» [Там же: 90]. Тем самым речевой
аспект «субъективности» связывается с аспектом системно-языковым.
Проблематика, связанная с соотношением
«субъективно-объективных» и «объективных» категорий в интерпретации А. М. Пешковского,
478
Аспектуально-темпоральный комплекс
получила дальнейшее развитие в известной статье Р. О. Якобсона «Шиф-
теры, глагольные категории и русский глагол» [Якобсон 1972: 95—113].
Р. О. Якобсон определял шифтеры как категории, характеризующие
сообщаемый факт и/или его участников по отношению к факту сообщения,
в отличие от не-шифтеров — категорий, не содержащих указания на
такое отношение [Якобсон 1972: 100]. Время отнесено к категориям-шиф-
терам, поскольку оно характеризует сообщаемый факт по отношению к
факту сообщения [Там же: 100]. По данному признаку время
противопоставлено выделенной Р. О. Якобсоном категории таксиса, которая
«характеризует сообщаемый факт по отношению к другому сообщаемому
факту и безотносительно к факту сообщения» [Там же: 101].
Временной дейктический центр. Актуализационная функция
глагольного времени и других элементов темпоральносги связана с
понятием временного дейксиса. Говоря о временном дейксисе, мы имеем в
виду языковую интерпретацию соотнесенности времени действия с
моментом речи или какой-либо иной точкой отсчета, т. е. темпоральную
ориентацию обозначаемой ситуации с точки зрения говорящего
{Я вернусь) или другого лица, определяющего временные отношения
(ср. Он думал, что мы вернемся).
При анализе временного дейксиса мы используем традиционное
выражение «момент речи», хотя фактически в реальных условиях
коммуникативного акта представлено скорее время (период) речи. Для нас
в данном случае важно обозначить исходный пункт временного
дейксиса, и сочетание «момент речи» вполне соответствует этой цели.
Временной дейктический центр выражен прежде всего в системе
глагольных форм времени. Система временных форм в составе ее
компонентов и в отношениях между ними — в самом факте существования
форм прошедшего, настоящего и будущего времени — обнаруживает
ориентацию на определенную точку отсчета, на дейктический центр,
заключенный в построении данной системы, ее фокусировке. Каждая
форма глагольного времени несет в своем категориальном значении
определенное отношение к этому дейктическому центру. Так, форма
типа буду писать выражает следование по отношению к точке отсчета,
т. е. значение будущего времени. Таково категориальное значение этой
формы в системе грамматических форм времени русского глагола и,
шире, в грамматической системе языка. В конкретных актах речи
данное отношение к грамматической точке отсчета, заключенное в
рассматриваемой глагольной форме, связывается с внеязыковым момен-
Темпоральность
479
том речи: Он справится — будущее с точки зрения момента речи
говорящего; Я был уверен, что он справится — будущее по отношению к
был уверен.
Итак, мы различаем реальный (внеязыковой) и
системи о-языковой центр временного дейксиса, иначе
говоря, проводим различие между внеязыковой точкой отсчета
временных соотношений и ее репрезентацией в системе временных форм.
Соотношение этих понятий таково. В формах типа читал, с одной
стороны, и буду читать — с другой, заложено определенное категориальное
дейктическое отношение к системно-грамматическому центру
временной ориентации, и это отношение в конкретных актах речи получает ту
или иную реализацию, в частности реализуется как предшествование
или следование с точки зрения конкретного момента речи — для
данного говорящего, в данный момент объективного времени.
Между системно-языковым временным дейктическим центром и
внеязыковым моментом речи (а также другими речевыми исходными
пунктами временной ориентации) существует отношение
взаимообусловленности. С одной стороны, временной дейктический центр
представляет собой отражение, обобщение и закрепление в языковой
системе (и в существующих в ней подсистемах форм и конструкций) тех
отношений к моменту речи, которые выступают в процессах
коммуникации. С другой стороны, сложившаяся в данном языке система
временных форм и других средств выражения темпоральных отношений с
заключенными в них отношениями к временному деиктическому
центру используется в процессах речи и служит средством передачи и
восприятия отношения обозначаемых ситуаций к времени. В зависимости
от целей формирующегося высказывания говорящий, ориентируясь на
реальный момент речи и намечая определенное отношение
передаваемого содержания к этой точке отсчета, использует те грамматические
формы времени и другие языковые средства, которые по заложенному
в них отношению к временному деиктическому центру соответствуют
цели высказывания.
Временной дейктический центр находит выражение прежде всего в
той грамматической точке отсчета, которая заключена в глагольных
формах времени и синтаксических конструкциях, обладающих
определенным временным значением. Однако в целом временной
дейктический центр выходит за пределы грамматического времени. Помимо
временных парадигм он представлен и в соотношениях других, в частности
480
Аспектуально-темпоральный комплекс
лексических, средств выражения семантики времени. Так, лексические
показатели темпоральности типа вчера, на прошлой неделе, месяц тому
назад, давно, когда-то — теперь, в этот момент — завтра, скоро, будугцей
зимой и т. п. представляют собой особую обстоятельственную подсистему
темпоральных спецификаторов, в которой, как и в подсистеме
глагольных форм времени, выявляется ориентация на дейктический центр,
связанный с отнесенностью к «теперь».
Отношение к временному дейктическому центру по-разному
реализуется в типах ситуативно актуализированной и
ситуативно неактуализированной речи (см. [Бондарко 1978:
116—125]). Ситуативно актуализированный тип речи отличается
непосредственной связью содержания высказывания с ситуацией речи.
Ситуативно неактуализированная речь выступает в тех случаях, когда нет
непосредственной связи содержания высказывания с речевой
ситуацией, в частности с позицией говорящего (пишущего) в момент речи.
Такова, например, авторская речь в следующем фрагменте текста: Пройдя
мимо скамьи, на которой помещались редактор и поэт, иностранец
покосился на них, остановился и вдруг уселся на последней скамейке, в двух шагах
от приятелей (М. Булгаков. Мастер и Маргарита). Ср. возможность
актуализации соотношения «тогда — сейчас» в повествовательном
тексте, когда автор фиксирует различие временных планов с точки
зрения «я сейчас»: Так Рауль исчез под ворчание друзей из их жизни. Из моей
жизни он тоже исчез. Прошло лет десять. И вдруг в самой середине
идиллического, как теперь кажется, болота брежневской эпохи его имя
внезапно появилось в нескольких центральных газетах (Ф. Искандер.
Мимоза на Севере).
Дейктические отношения, реализующиеся в разных типах речи,
отличаются друг от друга по признаку наличия / отсутствия актуальной
соотнесенности времени обозначаемой ситуации с временем речи; ср.
понятия «план высказывания» и «исторический план» в интерпретации
Э. Бенвениста [Бенвенист 1974: 270—284]; во многом сходно
соотношение понятий «besprochene Welt» («обсуждаемый мир») и «erzählte Welt»
(«рассказываемый мир») в интерпретации X. Вайнриха [Weinrich 1964];
ср. также анализ языкового материала в различных терминах в работах
[Поспелов 1966: 17—29;Золотова 1973: 171—185; 1982: 320—336; Rauh
1982; Маслов 1984: 22—42; Mehlig 1995]. Тем не менее эти отношения
обобщаются и систематизируются теми константными векторными
характеристиками, которые заключены в системе глагольных форм
Темпоральность
481
времени и в других темпоральных подсистемах, базирующихся на
временном дейктическом центре. В частности, те функции претериталь-
ных форм в художественном повествовании, которые не связаны с
актуальной отнесенностью действий к прошлому с точки зрения момента
речи, закреплены именно за этими формами, соотносятся с
возможными сходными повествовательными функциями презенса и
противостоят функциям форм будущего времени. Возможные речевые реализации
дейктических отношений обусловливаются и регулируются
семантическим потенциалом форм времени и других средств выражения
темпоральных отношений.
Абсолютная и относительная временная ориентация. Данное
различие зависит от того, выступает ли в роли временного деиктического
центра момент речи (абсолютное время) или какой-либо иной момент
(относительное время).
Различие между абсолютными и относительными временами
всегда отмечалось в грамматической традиции. Во многих языках
существуют специальные формы относительного (релятивного) времени. В
русском языке в рамках финитных глагольных форм существует
абсолютное и относительное употребление времен, иначе говоря, одни и те
же формы времени выступают то в абсолютном, то в относительном
употреблении (ср.: Он вернет деньги и Он обегцал, что вернет).
Семантика абсолютной и относительной временной ориентации
связана с разными центрами временного дейксиса. Один из них (при
абсолютной временной ориентации) — момент речи говорящего
(пишущего), субъекта, которому принадлежит все высказывание. Другой
центр — момент, зафиксированный теми языковыми средствами
(глаголами, обстоятельствами типа тогда, в тот день и т. п.), которые служат
показателями того исходного временного плана, по отношению к
которому определяется время данного действия.
В сложноподчиненных предложениях с придаточным
изъяснительным временной дейктический центр представляет собой момент
той речи или мысли, того чувства или восприятия, содержание которых
раскрывается в придаточном предложении. Время действия в таком
предложении представляется с точки зрения того субъекта (С-1), от
которого исходит речь, мысль, чувство или восприятие. В одних случаях
это другой субъект (Он думал, что я еще вернусь), в других — субъект,
совпадающий с говорящим (Я думал, что еще вернусь), но с точки зрения
временных отношений в обоих случаях представлен «другой» временной
31 — 1959
482
Аспектуально-темпоральный комплекс
дейктический центр (по отношению к моменту речи) и «другой»
субъект. «Я» как говорящий в момент речи и «я» как субъект, чью речь,
мысль и т. п. передает говорящий, — это разные «я» с точки зрения
временной ориентации, разные субъекты: С и С-1.
В предложении может быть представлена цепочка
последовательной временной относительности: время данного действия
определяется с точки зрения времени другого действия, а последнее, в свою
очередь, по отношению к времени третьего, и лишь последнее
действие имеет самостоятельную, абсолютную ориентацию. Например:
Я встал, чувствуя, как немеет нога. Здесь время действия немеет
определяется как одновременное по отношению к времени чувствуя (как
настоящее с точки зрения С-1, связанного с предикатом чувствуя), в свою
очередь, деепричастие чувствуя выражает одновременность по
отношению к встал, и лишь эта последняя форма выражает независимую,
абсолютную временную ориентацию.
Одной из разновидностей относительного употребления
временных форм является употребление форм будущего времени в функции
«будущего сопоставительного»: автор как бы переносится в прошлое и
с точки зрения какого-то момента в прошлом «предвосхищает
будущее», например: Николай Иванович Рубцов вкалывал, бегал, зажигал
собственным примером усомнившихся, вялых... Через годы Рубцов приедет в
«Урожайный», привезет фотовыставку... (Г. Горышин. Что читать при
инфаркте); Изрядная доля правды в приведенном пассаже была... Впрочем, на
протяжении 20-х годов Мирский не раз изменит свою оценку творчества
Маяковского (В. Лавров. «Духовный озорник»).
Функция «авторского предвидения» может выступать как особый
прием повествования — своего рода «нарративное будущее».
Например: — Ну, пошли, Иван Иосифович! ... Они вместе зайдут в редакцию,
улыбнутся друг другу, расходясь по кабинетам, и только через несколько меся-
цев Никита Ваганов поймет значение того утрешнего происшествия.
«Спасите наши души!» — сохраняя всегдашнее чувство юмора, подумает он, когда
Иван Мазгаров попытается поставить капкан на его пути вперед и вверх.
Капкан только лязгнет, пребольно защемит нежную икру, но вскорости
разожмет стальные челюсти — игрой, впрочем, это не назовешь, но нет худа
без добра: великой школой станет для Никиты Ваганова урок, преподанный
добрейшим и великодушнейшим Иваном Иосифовичем Мазгаровым... (В.
Липатов. Лев на лужайке). В таких случаях четко проявляется отличие
относительной временной ориентации от временного дейксиса, исходным
Темпоральность
483
пунктом которого является момент речи. Вместе с тем очевидна произ-
водность «точки отсчета, перенесенной в прошлое» от момента речи как
центра временного дейксиса: при образном переносе точки отсчета как
бы имитируется реальная ориентация по отношению к «сейчас».
Говоря об абсолютном времени и о моменте речи как временном
дейктическом центре, мы отвлекаемся от различий между ситуативно
актуализированной и ситуативно неактуализированной речью. Так, мы
констатируем абсолютное прошедшее время как в случаях типа Вчера
он посидел у нас минут десять и ушел, так и в случаях типа Начальник
милиции немного посидел молча, потом вытащил папку с документами, устало
шевеля губами, полистал (В. Белов. Плотницкие рассказы).
Неактуальность ориентации времени действия на момент речи, на наш взгляд,
нельзя отождествлять с относительным временем, при котором время
данного действия не является самостоятельным, а определяется с
точки зрения времени другого действия или какой-то иной точки
отсчета, не являющейся моментом речи.
Структура поля
Замечания о терминах. Как уже было отмечено выше, понятие
«темпоральность» в нашей интерпретации — это не только
семантическая категория, но и двустороннее единство темпоральной семантики и
системы разноуровневых средств ее выражения в данном языке, т. е.
функционально-семантическое поле.
Обобщение двух аспектов рассматриваемого понятия в едином
термине и их дифференциация — это две стороны единого системно-
категориального подхода. Когда имеется в виду темпоральность как
семантическая категория, предметом специального анализа является
именно семантика — ее субкатегоризация, ее специфические
признаки, отличающие темпоральность от других семантических категорий, в
частности в рамках «аспектуально-темпорального комплекса», ее связи
и пересечения с другими семантическими категориями. Когда же речь
идет о темпоральности как ФСП, предметом анализа являются
билатеральные компоненты данного поля — грамматическая категория
времени как система противопоставленных друг другу рядов
грамматических форм с однородным значением, те или иные синтаксические
конструкции, определенные лексические средства — темпоральные
31*
484
Аспектуально-темпоральный комплекс
лексемы и словосочетания типа сегодня, вчера, прошлым летом и т. п.,
различные комбинации разноуровневых элементов. Определяется и
анализируется структура поля в данном языке — центр и периферия,
постепенные переходы от грамматического ядра ФСП к ближней и
дальней периферии.
Подобный подход к терминологии используется нами не только
при анализе темпоральности, но и по отношению к другим понятиям
того же типа. Говоря об аспектуальности, мы имеем в виду и
семантическую категорию, и то ФСП, которое базируется на этой категории;
персональность — это и семантическая категория, и ФСП; то же можно
сказать о залоговости, качественности, количесгвенности, локативности и
других понятиях того же рода. Необходимая дифференциация аспектов
изучаемого объекта и подходов к нему обеспечивается выражениями
типа «семантическая категория темпоральности», с одной стороны, и
«функционально-семантическое поле темпоральности» — с другой.
Рассматриваемые аспекты понятия темпоральности тесно связаны
друг с другом. Структура семантической категории темпоральности
определенным образом соотносится со структурой грамматической
категории времени. На наш взгляд, система рядов грамматических форм,
конституирующих категорию времени, представляет собой особого
рода естественно-языковую модель, отражающую языковое (и речевое)
представление временного дейксиса, его формализацию в
категориальной структуре.
Центр и периферия поля темпоральности. Темпоральность
относится к тому типу ФСП, который мы называем моноцентрическим.
Центр (ядро) ФСП темпоральности образует грамматическая
категория времени — система противопоставленных друг другу рядов
грамматических форм с дифференциальными признаками
одновременности, предшествования или следования по отношению к моменту
речи или иной исходной точке отсчета. В русском языке категория
времени в сфере спрягаемых форм глагола ограничена рамками
изъявительного наклонения.
Структура ФСП темпоральности в том или ином языке
характеризуется особенностями, связанными со спецификой грамматических
подсистем, словесных форм и синтаксических конструкций,
участвующих в выражении темпоральных отношений. Различия между
языками касаются и особенностей лексического и комбинированного
выражения семантики времени, а также распределения некоторых се-
Темпоральность
485
мантических признаков (например, ближайшего/отдаленного
времени) между грамматикой и лексикой.
Как и в других случаях (по отношению к различным семантическим
категориям и ФСП), понятие ФСП по отношению к семантике и
средствам выражения темпоральных отношений может служить основой
сопоставительного анализа, выявляющего черты общности и различия в
системе языковых средств и их функций (ср. [Гулыга, Шендельс 1969]).
Статус системы глагольных временных форм изъявительного
наклонения как ядра поля темпоральности определяется совокупностью
признаков. Таковы: 1) максимальная концентрация в системе
спрягаемых временных форм тех базисных дейктических признаков, которые
определяют качественную специфику категории времени и поля
темпоральности; 2) наибольшая специализированность этих форм для
выражения обобщенных временных отношений; 3) структурная
концентрация семантических темпоральных оппозиций в системе форм
времени; 4) регулярность функционирования этих форм.
Система времен русского глагола включает три
противопоставленных друг другу ряда форм: 1) формы настоящего времени; данный ряд
форм представлен только формами глаголов НСВ (рассматриваю и т. п.);
2) формы прошедшего времени: а) глаголов НСВ (рассматривал) и
б) глаголов СВ (рассмотрел); 3) формы будущего времени: а) будущего
сложного глаголов НСВ (буду рассматривать) и б) будущего простого
глаголов СВ (рассмотрю). Таким образом, глаголы НСВ в изъявительном
наклонении имеют три формы времени — настоящего, прошедшего и
будущего сложного (пишу, писал, буду писать), глаголы же СВ имеют две
формы времени — прошедшего и будущего простого (написал, напишу).
Выделение будущего простого и сложного как двух
самостоятельных форм времени обусловлено существенными различиями в их
значениях. Значение форм будущего сложного ограничено сферой
будущего. Формы же будущего простого наряду с основным значением
будущего в определенных условиях их функционирования могут
выражать значение настоящего неактуального: Где я лисой пройду, там три
года куры не несутся (В. Даль. Пословицы русского народа).
Существуют некоторые расхождения в трактовке состава и
соотношений временных форм русского глагола (см. об этом [Бондарко 1971 а:
48—64]; см. также [Русская грамматика 1980, т. 1: 626—636]). Однако в
целом наличие трех рядов противопоставленных друг другу форм,
конституирующих грамматическую категорию времени, не вызывает сомнений.
486
Аспектуально-темпоральный комплекс
Говоря о периферии поля темпоральное™, мы имеем в виду не
только явно маргинальные компоненты полевой структуры, но и
ближайшее окружение ядра.
Далее мы остановимся на «ближней периферии». В этой сфере явно
прослеживается постепенность переходов от центра к периферии,
континуальность в соотношении элементов структуры поля.
Континуальность такого рода — типичное явление, характерное для структуры
«центр —периферия».
К ближайшему окружению ядра ФСП темпоральности (к ближней
периферии) могут быть отнесены следующие компоненты данного
поля: 1) аналитические причастно-страдательные формы типа был
рассмотрен—рассмотрен — будет рассмотрен; 2) формы полных причастий
прошедшего (рассматривавший, рассмотревший, рассмотренный) и
настоящего времени (рассматривающий, рассматриваемый); 3)
образования типа говаривал, едал, живал, нашивал, певал, хаживал со значением
«давнего обыкновения»; 4) безглагольные синтаксические конструкции
со значением настоящего времени, соотносительные с конструкциями,
включающими формы типа был, будет (Ночь; Холодно и др.).
При всех проявлениях относительной периферийности, о которых
речь будет идти ниже, указанные компоненты ФСП не утрачивают
непосредственной связи с «ядерными» формами глагольного времени.
Это и есть тот общий признак упомянутых языковых средств, который
позволяет отнести их к окружению ядра, т. е. к «ближней периферии»
поля темпоральности. Рассмотрим каждое из этих средств в
отдельности.
1. Аналитические причастно-страдательные формы
типа был рассмотрен—рассмотрен — будет рассмотрен. Эти формы
непосредственно примыкают к ядру поля темпоральности, однако
признаки принадлежности не к самому ядру, а к его окружению, на наш
взгляд, выступают весьма четко.
Представляется обоснованным истолкование образований данного
типа как форм пассивного перфекта (о перфекте типа стол накрыт,
письмо отослано и т. п. как об особой форме времени в русском языке писал
А. А. Шахматов [Шахматов 1941: 486,489]; аналитические формы
страдательного залога, включенные в парадигму глагола и глагольного
времени, рассматриваются в работах [Буланин 1976: 131—133; 1986: 74—82];
см. также [Князев 1981: 120—123; 1983: 149—160; 1989],остатальноми
акциональном перфекте пассива см. [Маслов 1983: 50—51]).
Темпоральность
487
Формы типа рассмотрен в составе данной парадигмы могут
трактоваться как содержащие нулевой компонент по отношению к формам,
включающим элемент был, будет. Если формы типа был рассмотрен и будет
рассмотрен определяются как формы соответственно прошедшего и
будущего времени, то формы типа рассмотрен выражают временную
отнесенность, охватывающую планы прошедшего и настоящего времени. В
зависимости от лексического значения глагола и от контекста доминирует
либо элемент «состояние в настоящем как результат действия в прошлом»
{Стол накрыт), либо элемент «прошедшее действие с результатом,
актуальным для настоящего»: Письмо отослано (о статальной и акциональной
разновидностях перфектного значения см. [Маслов 1983: 42—44] ).
Таким образом, рассматриваемые страдательно-причастные
формы отличаются от «ядерных» временных форм изъявительного
наклонения более ограниченной функциональной специализацией —
перфектной и пассивной.
Аналитические формы пассивного перфекта не отделены резкой
гранью от конструкций, в которых причастия находятся на той или
иной ступени перехода в краткие прилагательные. Имеются в виду
конструкции, которые Л. Л. Буланин называет стативными: Окна в доме ярко
освещены-, Поселения расположены на берегу Черного моря [Буланин 1973:
37—48; 2001]. Сопряженность пассивного перфекта с конструкциями,
утрачивающими глагольность, является одним из тех признаков
(наряду с ограниченной перфектной и пассивной функциональной
специализацией), которые дают основания относить аналитические
страдательно-причастные формы к окружению ядра поля темпоральности.
2. Формы полных причастий типа рассматривавший,
рассмотревший, рассмотренный (прошедшее время) —рассматривающий,
рассматриваемый (настоящее время). Относительно периферийное
положение данной подсистемы временных форм по отношению к центру поля
обусловлено особыми, специализированными и более узкими (по
сравнению со спрягаемыми формами изъявительного наклонения),
синтаксическими функциями причастий — функциями, в которых совмещаются
признаки второстепенного предиката и атрибута. По сравнению с
предикатами, выраженными спрягаемыми глагольными формами,
функциональная сфера зависимого компонента в составе полипредикативно-
атрибутивного комплекса является более ограниченной.
Формы полных причастий могут быть выразителями
относительного времени {Я увидел человека, читающего книгу) или заключать в себе
488
Аспектуально-темпоральный комплекс
признак абсолютной временной ориентации (ср. возможность
высказывания Я увидел человека, читавшего книгу, но невозможность#;увш/е); человека,
читавшего книгу в значении одновременности; возможна лишь
отнесенность действия, выраженного причастием, к прошлому: «увижу (в
будущем) человека, который когда-то (до момента речи) читал книгу». Во всех
случаях, однако, причастия не выражают самостоятельного времени.
Всегда налицо соотнесенность с временем основного действия. На передний
план при функционировании причастий выступают функции таксиса.
Собственно же темпоральные функции причастий всегда зависимы
от времени основного глагола. Они не играют определяющей роли в
установлении основной темпоральной перспективы высказывания.
Одно из проявлений относительно периферийного положения
подсистемы временных форм полных причастий заключается в
ограниченности временной парадигмы двумя компонентами — формами
прошедшего и настоящего времени при отсутствии причастий будущего
времени как нормативного образования. Изредка встречаются формы типа
*сделатощий, *наргиутощий, например: Буде окажется в их губернии какой
подозрительный человек, не предъявящий никаких свидетельств и пашпортов...
(Н. Гоголь) (см. [Калакуцкая 1971: 24—25]); ^Художник, нарисующий эту
картину, решит задачу огромного значения. Однако подобные
окказиональные образования закономерно рассматриваются как выходящие за
пределы литературно-языковой нормы. По-видимому, существующие
ограничения, хотя они и не являются абсолютными, отражают достаточность
форм прошедшего и настоящего времени полных причастий для
реализации данного круга таксисных и темпоральных функций.
Таким образом, несмотря на структурно-парадигматическую
отнесенность рассматриваемых форм к глаголу и морфологическую
выраженность в причастиях оппозиции настоящего и прошедшего времени,
полные причастия не могут быть отнесены к ядру анализируемого
поля. Ограниченность и несамостоятельность темпоральных функций
причастных форм дает основания рассматривать их среди других
элементов «ближней периферии».
3. Образования со значением «давнего
обыкновения» типа
видывал,говаривал,едал,живал,нашивал,певал,писывал,сиживал, читывал, хаживал. Такие образования, возможные лишь от немногих
глаголов, характеризуются малоупотребительностью и стилистической
окрашенностью. Л. П. Размусен в свое время определил данный тип
глагольных форм как «самое созерцательное из видовых обозначений, дитя
Темпоральность
489
патриархального быта, — покойный дед мой говаривал, мы в столищ живали»
[Размусен 1891: 38—39]. Сокращение употребительности подобных форм
отмечается уже в русском литературном языке второй половины XIX в.
[Иванчикова 1957: 240—277; Прокопович 1963; 1982: 182—200;
Виноградов 1972: 431—433]. Свободное употребление характерно лишь для
формы бывал от многократного глагола, употребительного и в других
формах (ср. бываю). В целом же «прошедшее давнего обыкновения» имеет
характер особого стилистически окрашенного оборота с ограниченной
сферой употребления. Образования данного типа нет оснований
рассматривать в одном ряду с регулярными и свободно употребляющимися
временными формами, образующими ядро грамматической категории
времени и поля темпоральносги в целом. Эти образования явно относятся
к окружению парадигмы глагольного времени (к ближней периферии).
4. Синтаксические конструкции со значением
настоящего времени, соотносительные с конструкциями,
включающими формы типа был, будет: (Брат —учитель; Ночь
тиха; Утро свежее; Мать — в саду; Ждать мучительно; Кто это?;
Интересная работа у вас; До шуток ли ему?; Много дел; Некому работать; Холодно;
Ночь;; Тишина) (используются примеры, приведенные в кн. [Русская
граматика 1980, т. 2: 94—98; 386—394] для иллюстрации
соответствующих структурных схем предложений).
Указанные конструкции принадлежат к разным синтаксическим
типам двусоставных и односоставных предложений, однако они
характеризуются одним общим свойством — соотносительностью с
конструкциями, содержащими формы типа был!будет и имеющими
значение прошедшего/будущего времени. Именно с этой
соотносительностью связано выражаемое указанными безглагольными конструкциями
значение настоящего времени. Ср.: Мать в саду — Мать была (будет) в
саду; Некому работать — Некому было (будет) работать и т. п.
Рассматриваемые конструкции со значением настоящего времени
трактуются по-разному. Одно из существующих истолкований
базируется на понятии парадигмы синтаксического времени [Русская
грамматика 1980, т. 2: 237—402]. Мы не будем здесь касаться вопроса о
синтаксических парадигмах (см. об этом [Шведова 1973; 1978; Бондарко 1976:
16—25]). Отметим лишь, что конструкции данного типа действительно
демонстрируют явление «синтаксического времени».
Существенна способность анализируемых конструкций передавать
те же частные значения, которые выражаются конструкциями с
глагольными формами настоящего времени. Так, в следующих примерах
490
Аспектуально-темпоральный комплекс
представлено значение настоящего актуального: — Кто это? — Это
я; — Ну как ты? — Как самочувствие? — Что же это с тобой?
Анализируемые конструкции занимают особое положение в поле
темпоральности. С одной стороны, они не могут быть резко отделены
от соотносительных с ними конструкций, включающих формы
прошедшего и будущего времени от глагола быть. Конструкции без этих форм
характеризуются не меньшей регулярностью функционирования.
Выражение различных вариантов значения настоящего времени
относится к сфере центральных функций временного дейксиса. Способ
выражения семантики настоящего времени не является вербально
морфологическим, но соотносительность с морфологическими
средствами (с был I будет) налицо, а синтаксическая конструкция
(синтаксическая форма выражения временного значения) безусловно является
собственно грамматическим средством.
Все это сближает рассматриваемые конструкции с центром (ядром)
поля темпоральности.
Вместе с тем анализируемые конструкции отличаются чертами
своеобразия, не позволяющими отождествлять их с конструкциями,
включающими формы прошедшего и будущего времени от глагола
быть. Соотносительность сопоставляемых конструкций не является
полной и абсолютной.
Структурно-синтаксические и содержательные расхождения
особенно очевидны в отношениях между номинативными односоставными
предложениями типа Ночь; Тишина; Метель и их коррелятами типа Была
(будет) ночь. Последние выражают дискретную бытийность, т. е.
дискретное представление бытующей субстанции и предиката существования
с эксплицитным временным признаком, тогда как первые передают
бытийность недискретную. Выражается семантический комплекс, в
котором слиты элементы бытующей субстанции и ее наличного
существования. Для нас сейчас важно подчеркнуть, что и отнесенность ситуации
к настоящему, будучи элементом указанного комплекса, по способу
представления смыслового содержания является недискретной.
В конструкциях других типов различие между структурами,
включающими и не включающими формы был, буду и т. п., выражено не
столь явно, но тем не менее, как нам представляется, оно не может быть
исключено. Это различие между «положительным» способом
представления времени и способом представления «отрицательным» — при
«значащем отсутствии» форм типа был, было, будет. Ср.: \)Утро было све-
Темпоральность
491
жее; Мать была в саду; Некому было работать; Интересная работа была у
вас; До шуток ли ему было? и 2) Утро свежее; Мать в саду и т. д. В
конструкциях без форм был, будет наличие, данность обозначаемой ситуации
вытекает из отсутствия специальных показателей ее отнесенности к
прошлому или будущему.
Итак, с точки зрения способа представления семантики времени
безглагольные конструкции, как мы полагаем, нельзя признать
равнозначными с конструкциями, содержащими глагольные формы как
явные сигналы временных значений.
При всех проявлениях относительной периферийности указанные
компоненты ФСП не утрачивают непосредственной связи с
«ядерными» формами глагольного времени. Это и есть тот общий признак
упомянутых языковых средств, который позволяет отнести их к
окружению ядра, т. е. к ближней периферии поля темпоральности.
Границы между ближней и дальней периферией поля
темпоральности (как и вообще между отдельными звеньями в цепи постепенных
переходов в системно-функциональном статусе компонентов поля)
подвижны и неопределенны. Тем не менее следующие шаги в сторону
ограничения темпоральной значимости семантических функций и
проявления не собственно темпоральной, а таксисной или модальной
специализации языковых средств дают основания относить их к дальней
периферии рассматриваемого поля.
Имеются в виду следующие основные типы языковых средств,
участвующих в передаче темпоральных отношений: 1) деепричастия в
составе деепричастных конструкций; 2) синтаксические конструкции с
модальным значением, имплицирующим темпоральную отнесенность
ситуации или одного из ее элементов к будущему (Уйдите! Построиться!
Отдохнуть бы; Вам в наряд идти; Помочь тебе? Ко мне могут зайти
знакомые и т. п.); 3) лексические обстоятельственные показатели типа сейчас,
завтра, через две недели, вчера, год тому назад, давно и т. п.; 4) конструкции
с временными союзами типа когда, пока, в то время как, как только, лишь
только, едва и т. п.; подобные конструкции (придаточные части
соответствующих сложноподчиненных предложений) включаются в
выражение таксиса, но вместе с тем выполняют обстоятельственную
темпоральную функцию, сопоставимую с обстоятельственной функцией
упомянутых лексических средств; 5) различные контекстуальные средства
передачи темпоральных отношений, не имеющие определенной и
однородной структурной характеристики, например тогдашний; в более
492
Аспектуальнотемпоральный комплекс
поздних произведениях...; вспоминается...; в своих мечтах... и т. п. (см. анализ
этих элементов поля темпоральносги в [Бондарко 1990 а: 48—58]).
Остановимся на вопросе о функциях лексических компонентов
темпоральносги (темпоральных лексем). Могут быть выделены два
основных типа их функций:
1) функция дополнительной конкретизации тех обобщенных дейк-
тических темпоральных отношений, которые выражаются
грамматическими формами времени (Завтра приеду; Только что
вернулся; В эту минуту я думаю...) или имплицируются другими типами
предикатов (Приезжай завтра; На будугцей неделе я должен ехать);
выражаемая специальной временной формой или
имплицируемая темпоральная отнесенность представляет собой тот фон, на
который накладывается семантика лексической единицы;
2) функция основного обозначения темпоральной отнесенности
ситуации в тех случаях, когда предикат не имеет собственной
устойчивой темпоральной характеристики (При благоприятных
условиях мы закончили бы эту работу завтра, ср.:.. .егце вчера; Скажи
он мне об этом завтра, было бы уже поздно; ср.: Скажи он мне об
этом вчера, было бы еще не поздно).
В части случаев темпоральные лексемы выступают как структурно
обязательный компонент конструкции, без которого она не может
существовать в данном значении. Таковы, например, конструкции,
включающие лексему скоро в сочетании с существительным
событийного или ситуативного значения (типа Скоро отпуск; Скоро конец).
Рассматриваемые лексические средства в каждом из указанных
типов их функций имеют постоянное и устойчивое темпоральное
значение, выражаемое в определенной (обстоятельственной)
синтаксической позиции. Этим обусловливается строевая грамматическая
значимость «темпоральной обстоятельственной лексики», ее лексико-грамма-
тический статус. Слова и сочетания типа вчера, давно, завтра, через два
года и т. п. представляют собой одну из разновидностей «строевой
лексики» (ср. [Всеволодова 1975; 1982]).
Грамматическая значимость лексических обстоятельственных
средств выражения темпоральной отнесенности обозначаемой
ситуации в полной мере проявляется в процессе функционирования этих
средств. Лексический показатель при формировании высказывания
может «задавать» временной план, требующий определенного выбора
временной формы — той именно, которая по своему временному
Темпоральность
493
значению соответствует значению обстоятельственного темпорального
показателя. Так, если говорящий начал высказывание с обстоятельства
вчера, то далее он может употребить формы прошедшего времени или
формы настоящего времени в функции настоящего исторического.
Сказанное не меняет общего конкретизирующего характера
темпоральных лексем по отношению к глагольным формам времени с их
обобщенными дейктическими значениями как основному средству
выражения времени. Речь идет лишь о том, что периферийное
положение лексических единиц в поле темпоральности не означает, что эти
языковые средства не существенны для выражения темпоральных
отношений. Без лексических средств полная реализация функций
выражения времени, адекватная потребностям речевой коммуникации,
была бы невозможна.
Связи с семантикой вида:
настоящее время и совершенный вид
Аспектуальная характеристика настоящего актуального. В
последующем изложении основное внимание сосредоточено на тех аспекту-
ально-темпоральных отношениях, которые связаны со значением
актуального настоящего. Именно в этом временном плане,
непосредственно соотнесенном с моментом речи как центром временного дейксиса,
наиболее интенсивно проявляются сложнейшие процессы аспектуаль-
но-темпорального взаимодействия.
Темпоральное значение настоящего актуального в обычных
условиях совместимо лишь с НСВ, например: Посмотрите, он уже приходит в
себя. Далее речь будет идти о том, способны ли формы простого будущего
времени глаголов СВ типэ. соберу, построю выступать в функции
настоящего актуального, т. е. обозначать действие, отнесенное к времени речи.
На основе наблюдений над употреблением видовых форм многие
лингвисты пришли к выводу: формы будущего СВ не способны к
выражению настоящего актуального. Этот вывод связывается с
определенным объяснением, представленным, в частности, в следующем
рассуждении А. А. Потебни: «...мысль о действии, действительно
совершающемся в настоящее мгновение, а между тем оконченном, немыслима,
потому что заключает в себе противоречие. Что я вижу, слышу и т. д. в
это мгновение, то не может быть оконченным. Действие оконченное я
494
Ашектуально-темпоральный комплекс
могу представить себе только в прошедшем или в будущем» [Потебня
1977: 51].
Существуют, однако, языковые факты, которые осложняют общую
картину. Эти факты требуют специального рассмотрения и объяснения.
Употребление СВ в плане настоящего времени с семантикой
«одновременность с моментом (периодом) речи» возможно в тех случаях,
когда выражается ряд повторяющихся действий. Ср. известный пример
А. М. Пешковского: Посмотрите, что делает заяц: то вскочит, то ляжет, то
перевернется, то подъгметуши, то прижмет их. Ср. другой пример: Посмотри:
огонек то вспыхнет, то погаснет. Возникает вопрос, каким образом в
подобных случаях разрешается упомянутое А. А. Потебней противоречие между
совершаемосгью действия в настоящее мгновение и оконченносгью.
Объяснение, на наш взгляд, следует видеть в том, что к моменту (точнее,
периоду) речи в таких случаях относится вся совокупность повторяющихся
действий и этот ряд повторений не закончен. Иначе говоря, с периодом речи
соотнесена неопределенная длительность не ограниченного пределом
ряда повторений. По существу мы имеем дело не с актуальным настоящим в
строгом смысле: это понятие предполагает конкретность действия, его ло-
кализованносгь во времени, тогда как в данном случае обозначаются
действия, не прикрепленные к одному определенному моменту (к периоду речи
относится лишь наблюдаемая совокупность повторяющихся действий).
Таким образом, признаки актуального настоящего в подобных
высказываниях сочетаются с признаками настоящего неактуального.
Функционирование СВ при передаче ситуации актуального
настоящего возможно в тех случаях, когда к времени речи относится не само
по себе целостное действие, выраженное формой СВ, а то состояние,
которое связано с невозможностью осуществления данного действия.
Например: Что-то я никак тетрадь не найду-, Никак в чувство не приду-, Что-
то я тебя никак не разберу-, Не пойму-, Не угадаю-, Не вспомню и т. п. В
подобных высказываниях передается состояние «не могу найти (угадать,
разобрать, вспомнить и т. п.)», характеризующееся неопределенной
длительностью и легко совмещающееся с ситуацией актуального
настоящего. В части случаев, кроме того, имплицируется возможность
повторения неудачных попыток достижения результата: смысл 'пытаюсь
найти тетрадь и каждый раз не могу'.
Совершенный вид и настоящее перформативное. Следующий
тип употребления форм будущего СВ, отличающийся особой
сложностью, заслуживает более подробного рассмотрения.
Темпоральность
495
Употребление форм простого будущего некоторых глаголов СВ в
ситуации актуального настоящего встречается в высказываниях типа:
Попрошу вас задержаться; Осмелюсь спросишь,,.; Позволю себе,..; Пожелаю
вам успеха. Ср. более распространенное употребление форм НСВ: Прошу
вас; Заклинаю тебя...; Умоляю...; Отстраняю вас от командования;
Разрешаю; Предоставляю вам слово; Клянусь; Приглашаю вас на ужин; Кланяюсь
Анне Петровне и т. п.
Самый факт произнесения (написания) подобных высказываний с
декларативным значением и есть действие (другого обозначаемого
действия нет) [Кошмидер 1962 а: 135, 163—166]. Подобные высказывания
называются перформативными, поскольку «акт описания посредством
предложения является исполненным (is performed) посредством
произнесения этого предложения» [Comrie 1985: 37].
Как объяснить возможность употребления в данных условиях
формы будущего СВ?
Э. Кошмидер, впервые раскрывший специфику «совпадения слова
и действия» (явления, названного им «коинциденцией»), писал:
«Очевидно, что лицо, высказывающее ту или иную просьбу, вовсе не имеет
в виду подчеркнуть, что оно еще до момента речи было занято
действием „просить" и будет занято им и дальше, т. е. это лицо вовсе не
стремится представить действие просьбы в процессе его „протекания".
Напротив, лицу этому важно только выполнить самый акт просьбы и
выполнить его одним произнесением слова, так что момент произнесения
оказывается моментом „наступления" просьбы, моментом реализации
действия, выраженного глаголом» [Кошмидер 1962 а: 163]. На этом
основании делается вывод о том, что в данном типе употребления
глаголов «надлежит ожидать форм совершенного вида» [Там же: 164]. Далее
констатируется, что наряду с ожидаемым совершенным видом здесь
выступает и несовершенный [Там же: 165]. С этой точкой зрения
согласуются суждения Ю. Д. Апресяна: «Перформативы... всегда
результативны, т. е. сближаются по смыслу с основным значением СОВ»
[Апресян 1986 б: 213].
На наш взгляд, формы НСВ в данных условиях не могут быть
признаны перфективными по смыслу. Они имеют явно имперфективное
значение. Не случайно эти формы выражают именно настоящее время,
а не будущее или какой-либо оттенок связи с будущим. К настоящему
времени в случаях типа Запреищю...; Разрешаю...; Объявляю
благодарность...; Клянусь..,; Прошу... и т.п. относится как произнесение
496
Аспектуальнотемпоральный комплекс
высказывания, так и заключенный в нем акт запрета, разрешения,
просьбы и т. д.: «сейчас, в данный момент я объявляю свое запрещение,
разрешение, приглашение, высказываю просьбу, благодарность и т. п.,
и тем самым сейчас действителен акт запрещения, приглашения,
просьбы и т. д.». Глаголы НСВ выступают в таких случаях в том частном
значении, которое можно назвать нейтральным или нехарактеризован-
ным [Бондарко 1980: 24—26]. То, что дает повод говорить о
«перфективное™ по смыслу», на самом деле — проявление особого типа
предельности глаголов «непосредственного, непрерывного эффекта» [Мас-
лов 1984: 62] в сочетании с единством слова и действия.
На фоне несовершенности форм типа прошу основным предметом
обсуждения становится вопрос о видовой семантике форм СВ типа
попрошу, осмелюсь, позволю себе, пожелаю и о выражаемой ими семантике
времени.
Существует мнение, что в перформативных высказываниях видо-
временные различия, так же как и различия модальные, полностью
нивелируются. В своей статье о перформативах в грамматике и в словаре,
представляющей значительный интерес, Ю. Д. Апресян пишет: «В тех
достаточно редких случаях, когда перформативы употребляются в
формах будущего времени или сослагательного наклонения, они не
имеют никаких собственных значений этих форм. Ср. семантические
(видо-временные и модальные) различия между Он просиш VS. попросит
VS. просил бы VS. попросил бы вас выйти и их полную нивелировку в
перформативных высказываниях Я прошу {попрошу, просил бы, попросил
бы) вас выйти. Различия между этими перформативными
высказываниями лежат не в области семантики вида, времени или наклонения, а
в области прагматики и сводятся к различиям в степени вежливости:
сослагательное наклонение — самая вежливая форма просьбы, а
совершенный вид — самая жесткая» [Апресян 1986 б: 215].
Суждение о прагматической маркированности форм СВ в
перформативных высказываниях справедливо. Перфективность глаголов
типа попрошу, осмелюсь, позволю себе, пожелаю в данных оборотах,
действительно, отчасти «стерта» (мы избрали ту формулировку, которая, как
нам представляется, в наибольшей степени соответствует фактам). Это
проявляется в отсутствии явно выраженного значения будущего
времени (ср. перформативное высказывание Попрошу занять свои места и не-
перформативное Я еще попрошу его об этом). Однако трудно согласиться
с выводом о полной нивелировке видо-временных различий в
Темпоральность
497
перформативных высказываниях. У рассматриваемых глаголов СВ
возможны проявления перфективного значения в особых модификациях,
связанных с «единством слова и действия» и с прагматической
направленностью анализируемых оборотов (трафаретных, а в случаях с
попрошу и пожелаю — стилистически сниженных).
В проводимом далее анализе перформативных высказываний мы
стремимся в полной мере учесть различия между формами НСВ и СВ с
точки зрения видовых, временных и модальных оттенков. Сошлемся
на суждения Э. Кошмидера о проявляющихся иногда в условиях коин-
циденции смысловых различиях между видами польского глагола, в
частности о модальных оттенках типа przysiçgnç «присягну» (= «мог бы
присягнуть») [Кошмидер 1962 а: 165]. По мнению Э. Кошмидера,
источником таких оттенков является значение будущего, типичное для
презентных форм совершенных глаголов: «...обычное отношение piszç
: napiszsç влияет на отношение proszç : poproszç, окрашивая последнюю
форму оттенками неактуальности или модальности („я хотел бы
попросить")» [Там же]. Это важно и для русского языка: обычное видовое
противопоставление, в частности глаголов прошу и попрошу, осмеливаюсь и
осмелюсь, позволяю и позволю, желаю и пожелаю, влияет на отношение
прошу — попрошу и т. п. в перформативных высказываниях.
Напряженность сочетания формы, выражающей категориальные
значения СВ и будущего времени, с ситуацией «настоящего перформа-
тивного» находит выход в модальном оттенке намерения, желания.
Осуществление акта просьбы, требования, пожелания и т. п.
посредством произнесения высказываний с глаголами попрошу..., осмелюсь...,
позволю себе..., пожелаю... сопровождается выражением оттенка
намерения, желания (ср. хочу, должен просить/попросить; хочу, хотел бы
пожелать). С этим связана возможность интерпретационного оттенка
Намерение реализуется на грани настоящего и ближайшего
будущего'.
В тех случаях, когда перформативный глагол предваряет
изложение просьбы и т. п., оттенок связи настоящего актуального с
ближайшим будущим выражен достаточно явно. Выражение просьбы,
требования и т. д. (намерения обратиться с просьбой) как бы отодвигает
реализацию данного акта к последующему изложению самого содержания
просьбы и т. п. Например: Тамара. Гражданин следователь, я вас
попрошу — не учите меня, что морально, что аморально (В. Панова.
Проводы белых ночей); — Осмелюсь спросить, прикажете заказать гробы, ваше
32—1959
498
Аспектуальнотемпоральный комплекс
превосходительство, или же в братскую могилу? — громко, не догадываясь,
спросил помощник пристава (Л. Андреев. Губернатор).
В других случаях, когда нет подчеркнутого предшествования
просьбы по отношению к последующему изложению ее содержания,
футуральный оттенок может ослабляться, но и в данных условиях он
все же полностью не устраняется. Например: —Мы имеем к вам... одним
словом, я вас попрошу сюда, вот сюда, к дивану (Ф. Достоевский. Братья
Карамазовы); Штатский.Б первую очередь попрошу предъявить чемодан
(В. Панова. Проводы белых ночей). Модальные оттенки разговорного
оборота («хочу просить» и т. п.) способствуют тому, что просьба как бы
отодвигается к тому же плану ближайшего будущего, к которому
относится ее исполнение.
Существует особая разновидность употребления форм будущего СВ
в высказываниях, близких к перформативным (обычно рассматриваемых
как перформативные), для которой характерна более четко выраженная
связь актуального настоящего с оттенком ближайшего будущего. Речь
идет о высказываниях с глаголами, вводящими информацию: замечу,
скажу, повторю, прибавлю, упомяну, доложу, поясню, признаюсь, предварю,
предупрежу и т. п. Например: Замечу в скобках: мне слишком было видно с первых
слов, с первого взгляда, что Версилов даже игцет взрыва (Ф. Достоевский.
Подросток); Вставлю здесь, чтобы раз навсегда отвязаться: редко кто мог
столько вызлиться на свою фамилию, как я (Там же). В таких случаях
информация вводится в плане настоящего времени самим актом
употребления подобных глаголов и вместе с тем передается модальный оттенок
намерения и отнесенность введения информации к ближайшему будущему,
т. е. к последующему изложению вводимого содержания.
В тех случаях, когда глагол не вводит, а поясняет информацию,
выступая после или в ходе ее изложения, оттенок связи с ближайшим
будущим ослабляется или исчезает, но модальные оттенки, характерные для
авторских пояснений, сохраняются: — Мало ли о чем мечтают русские
люди, когда им хорошо, — прибавлю я (И. Бунин. О Чехове); Лондон —
поучительный и занимательный город, повторю я, но занимательный только
утром (И. Гончаров. Фрегат «Паллада»).
Высказывания рассматриваемого типа выше были определены как
близкие к перформативным. Поясним, почему речь идет о такой
характеристике.
Вопрос о перформативности или неперформативности подобных
высказываний должен быть поставлен так: совершает ли говорящий
Темпоральносгь
499
(пишущий) некоторое действие самим актом высказывания скажу, за-
мечу, повторю, прибавлю, упомяну, доложу, поясню и т. п.? Если налицо
содержание 'высказываюсь и тем самым осуществляю действие (ввожу
или поясняю информацию)', то налицо и перформативность, если же
такого содержания нет, то нет и перформативности.
Языковой материал в данном случае не дает оснований для
однозначного ответа на поставленный вопрос. Налицо сложное
переплетение признаков перформативности (высказывания — акта действия) и
неперформативности (высказывания — сообщения об акте действия).
С одной стороны, произнесением (написанием) высказывания с
указанными глаголами автор фактически уже осуществляет акт введения
информации. Тем самым налицо перформативность. С другой стороны,
способ представления данного акта таков: сказав замечу, прибавлю,
поясню и т. п., автор сообщает о намерении ввести некоторую информацию.
Это уже признак описательного высказывания. Он подтверждается
тем, что реализация введения информации относится к
непосредственному будущему, сближаясь с самим изложением вводимого
содержания. Итак, получается, что автор высказывается и тем самым
фактически осуществляет действие (вводит информацию) и вместе с тем
сообщает о своем намерении осуществить действие (ввести информацию).
Перформативные элементы содержания высказывания совмещаются с
элементами неперформативными. Вот почему мы говорим в таких
случаях о высказываниях, близких к перформативным.
Итак, формы будущего СВ способны к употреблению в плане
«настоящего перформативного», но при этом так или иначе проявляются
модальные оттенки, сопряженные с видовым и временным значением
этих форм, а в части случаев и оттенки связи актуального настоящего с
ближайшим будущим.
Заключительные замечания. Во всех трех типах употребления
форм СВ, о которых шла речь выше, — 1) Посмотрите: огонек то
вспыхнет, то погаснет; 2) Не пойму...; 3) Попрошу задержаться, — налицо
высказывания, передающие ситуации актуального настоящего. Поэтому
изложенное выше правило о неспособности рассматриваемых форм
СВ выступать в функции настоящего актуального должно быть
сформулировано так, чтобы было ясно, что оно относится не ко всем
вообще типам функционирования указанных форм, а к их
большинству. Должны быть введены ограничения типа «как правило», «в
обычных условиях» и т. п.
32*
500
Аспектуально-темпоральный комплекс
Ъместе с тем рассмотренные исключения но своему характеру
таковы, что они не опровергают нравило, а лишь подтверждают его. Во
всех проанализированных случаях реализация функций форм СВ
связана с такими элементами среды, которые берут на себя существенную
роль в выражении актуального настоящего. Усилиями контекста
выражаются те или иные дополнительные семантические элементы в
сфере предиката, которые собственно и включаются в план
актуального настоящего. Ср. отнесенность к настоящему времени а)
неограниченного ряда повторений чередующихся действий; б) состояния,
связанного с невозможностью; в) акта просьбы и т. д.,
осуществляемого самим произнесением (написанием) перформативного
высказывания. Формы СВ участвуют в передаче содержания высказывания, но
функцию отнесенности содержания предиката к актуальному
настоящему непосредственно выполняют те элементы среды, о которых
говорилось выше. Отнесенность к настоящему времени передается не
благодаря собственному категориальному значению форм СВ, а
вопреки ему. В одних случаях значение форм будущего времени
глаголов СВ получает особую частную специализацию, не связанную
непосредственно с отнесенностью к моменту речи (Огонек то вспыхнет, то
погаснет и т. п. — выделяется один из актов повторения и
представляется в его целостности и ограниченности пределом, тогда как весь ряд
повторений пределом не ограничен и именно он отнесен к периоду
речи), в других случаях это значение выступает в такой модальной
модификации, при которой именно модальное содержание, а не само
действие, выраженное формой СВ, отнесено к настоящему
актуальному (не пойму); наконец, в случаях третьего типа (в перформативных и
сходных с ними высказываниях) значение форм будущего СВ находит
проявление в возможных оттенках связи актуального настоящего с
ближайшим будущим.
Фактически мы не можем утверждать, что формы будущего СВ
непосредственно выполняют функцию настоящего актуального (в полном
смысле слова это действительно лишь по отношению к формам
настоящего НСВ). Иначе говоря, в рассмотренных особых условиях формы
будущего СВ используются при выражении в высказывании ситуации
настоящего актуального (не «для выражения», а именно «при
выражении»). В части случаев совместимость СВ с функцией актуального
настоящего лишь частично преодолевается усилиями контекста и других
факторов среды. Итак, правило о неспособности форм будущего СВ
Темпоральность
501
выполнять функцию актуального настоящего в целом действительно.
Оно лишь должно быть изложено в такой форме, которая допускает
рассмотренные выше вполне объяснимые исключения.
Приведенный фрагмент анализа видо-временных отношений
наглядно демонстрирует сложность и неоднозначность семантических
комплексов, которые выявляются при сопоставлении функций,
реализуемых в высказываниях, и семантического потенциала языковых
единиц. Со всей очевидностью выступает многообразие и отчасти
непредсказуемость результатов взаимодействия исходных системных
элементов и их среды. При рассмотрении языкового материала наглядно
проявляется существенность тонких интерпретационных оттенков,
раскрывающихся в высказывании, для определения и объяснения
семантических функций в их системно-языковом потенциальном аспекте.
Глава 4
Таксис
Категориальная семантика
К истории вопроса: концепции Р. О. Якобсона и Ю. С. Маслова.
Термин «таксис» был введен Р. О. Якобсоном как «греческий прообраз»
предложенного Л. Блумфилдом термина «порядок» (order). Различая
категории-шифтеры и не-шифтеры, Р. О. Якобсон относил таксис к
последнему типу: «таксис характеризует сообщаемый факт по отношению
к другому сообщаемому факту и безотносительно к факту сообщения»
[Якобсон 1972: 101]. Р. О. Якобсон выделил два типа таксиса:
зависимый и независимый. Зависимый таксис определен (применительно к
нивхскому языку, а также — со ссылкой на Уорфа — к языку хопи) как
выражающий различные типы отношений к независимому глаголу —
одновременность, предшествование, прерывание, уступительную связь
и т. п. В русском языке зависимый таксис, выраженный деепричастием,
определяется как указывающий на сообщаемый факт, сопутствующий
другому — главному — сообщаемому факту. Независимый таксис
данным признаком не характеризуется (см. [Там же: 106—108]).
Разумеется, отношения таксиса давно были предметом внимания
исследователей, использовавших другую терминологию (например,
«относительное время», «временная соотнесенность», «соотносительное
употребление времен» и т. п.). Однако особенностью подхода Р. О. Якобсона к
данному кругу языковых фактов является, во-первых, четкое
разграничение категорий времени и таксиса (речь идет не только о различии
между таксисом и абсолютным временем, но и о несовпадении понятий
таксиса и относительного времени: последний термин, по Р. О.
Якобсону, определяет лишь одну из разновидностей категории таксиса); во-
вторых, разграничение тех двух типов отношений, которые стоят за
понятиями зависимого и независимого таксиса.
Из последнего разграничения вытекает, что Р. О. Якобсон не
сводил таксис к чисто хронологическим отношениям одновременности,
предшествования и следования. Сами типы связей между фактами
504
Аспектуальнотемпоральный комплекс
(во времени), в частности связь сопутствующего факта с главным,
оказываются включенными в понятие таксиса. Выход за пределы
отношений одновременности, предшествования и следования проявляется в
разграничении значений временного интервала (Никогда не встречав
его раньше, я вчера познакомился с ним) и контакта между двумя фактами
(Встречая друзей, он радовался): два события находятся в тесном
временном контакте. Ср. также анализ таких значений, как указание на
внутреннюю связь между двумя событиями и отсутствие такого
указания [Там же: 106—107]. Примечательно, что в число различных типов
отношений к независимому глаголу, выражаемых зависимым таксисом
в нивхском языке, включены не только отношения одновременности и
предшествования, но и такие отношения, как прерывание и
уступительная связь [Там же: 101]. Рассматривая таксис как особого рода
функцию, Р. О. Якобсон упоминает разные средства ее реализации. Ср.,
например, с одной стороны, формы деепричастий в их сочетании с
основным глаголом, а с другой — последовательность глаголов (об этом
он писал в другой связи — при рассмотрении общих вопросов
семиотики): «Последовательность глаголов veni, vidi, vici сообщает нам о
порядке деяний Цезаря прежде всего и главным образом потому, что
последовательность сочиненных форм прошедшего времени используется
для воспроизведения хода событий. Временной порядок речевых форм
имеет тенденцию к зеркальному отражению порядка повествуемых
событий во времени или по степени важности» [Якобсон 1983: 107].
Основное внимание Р. О. Якобсона было обращено на зависимый
таксис. Понятие независимого таксиса не получило эксплицитной
интерпретации. Важно, однако, что вопрос о зависимом и независимом
таксисе был поставлен, и это служит стимулом для дальнейших поисков.
Важные мысли об отношении таксиса к времени и виду были
высказаны Ю. С. Масловым. Значения, объединяемые в понятии «таксис»,
он рассматривает как не являющиеся ни темпоральными в точном
смысле слова, ни аспектуальными, но лежащие содержательно как бы
«между» теми и другими. Как отмечает Ю. С. Маслов, во многих языках
таксис не выступает в качестве особой грамматической категории, а
объединяется в рамках одной комбинированной категории либо с
временем, либо с видом. Значения одновременности, предшествования и
следования во времени регулярно возникают в результате
взаимодействия видовых форм. Во всех случаях, когда в высказывании
присутствуют две или более глагольных форм, обладающих видовой семанти-
Таксис
505
кой, соответствующие аспектуальные значения неизбежно вступают во
взаимодействие и получают таксические признаки 'одно-временность'
или 'последовательность во времени' — 'предшествие' и 'следование'
[Маслов 1978: 8—9].
Ю. С. Маслов выявляет, с одной стороны, то общее, что связывает
вид, время и таксис, а с другой — то, что характеризует специфику
каждой из этих категорий: «И вид, и время, и таксис — грамматические
категории глагола (и вообще предиката), имеющие дело с идеей
времени, которая, однако, преломляется в каждой из этих категорий
по-разному». И далее, о таксисе: «Таксис — категория, характеризующая
'действие', обозначенное предикатом, с точки зрения его соотношения
с другим упоминаемым в данном высказывании или подразумеваемым
'действием', причем имеется в виду хронологическое соотношение
(одновременность — предшествование — следование), но также и
противопоставление второстепенного 'действия' главному (ср. в
русском языке деепричастия в их отношении к личной форме глагола)»
[Маслов 1983: 41—42]. Здесь выход семантики таксиса за пределы
чисто хронологических отношений между действиями в эксплицитной
форме включается в определение категории таксиса.
Детальный анализ категории таксиса и аспектуально-таксисных
ситуаций представлен в кн. [ТФГ 1987: 234—319] (см. также [Бондарко
1984: 70—98; 1985 б; Нуртазина 1985; Оркина 1985; 1999; Полянский
1990; Груздева 1994; Барентсен 2001; Храковский 2001; Золотова 2001;
Сабанеева 2001; Корди 2001; Мальчуков 2001]). Тесно связаны с
проблематикой таксиса исследования, предметом которых являются
деепричастия и деепричастные конструкции (из работ последнего времени см., в
частности, [Nedjalkov 1995; 1998; Зорихина-Нильссон 2001]).
Термин «таксис» в значительной степени условен. Как было показано
выше, пользующиеся им исследователи не ограничивают функции таксиса
одним лишь обозначением «порядка» действий — это лишь одна из
функций данной категории, характеризующейся более сложной семантикой.
Инвариант семантики таксиса« Инвариантное значение
таксиса может быть определено как выражаемая в
полипредикативных конструкциях временная соотнесенность действий,
соотнесенность в рамках единого временного плана. Предлагаемая трактовка
семантики таксиса излагается далее с некоторыми коррективами по
отношению к ранее вышедшим работам [Бондарко 1984: 70—98; 1985 в].
Изменения заключаются в следующем: если раньше при определении
506
Аспектуальнотемпоральный комплекс
семантики таксиса основной акцент ставился на отношения
одновременности/неодновременности (предшествования — следования), то
теперь на передний план выдвигается более широкое понятие
«временная соотнесенность действий». Отношения
одновременности/неодновременности трактуются нами как один из вариантов в рамках
указанного инварианта.
Инвариантное значение таксиса выступает в следующих основных
вариантах:
а) отношение одновременности / неодновременности
(предшествования — следования);
б) временная соотнесенность действий в сочетании с отношениями
обусловленности (причинными, условными, уступительными);
в) взаимосвязь действий в рамках единого временного плана при
неактуализованности указанных выше хронологических отношений;
Приведем примеры:
а) Пока мы усаживались, он перебирал бумаги (одновременность); —
Как только закончу разговор с вами, доложу (К. Симонов. Последнее
лето) — последовательность;
б) Осознав это, он изменил свое решение (отношение предшествования —
следования связано с отношением причины и следствия); Осознав это,
он все же не изменил своего решения (таксисные отношения включают
элемент уступительности);
в) Обращаясь к проблеме существования, ученый вольно или невольно
приходит к кардинальной проблеме философии: взаимоотношению субъекта
и объекта (В. Грязнов. Логика, рациональность, творчество);
Рассматривая эти вопросы, мы замечаем,.. ; в таких случаях для смысла
высказывания существенно не хронологическое отношение
одновременности двух действий, а значение сопряженности двух взаимосвязанных
компонентов обозначаемой ситуации в рамках единого временного
плана; Весь вечер до ужина он пел, насвистывал, шумно играл с собакой
(А. Чехов) — действия в обозначаемой внеязыковой ситуации могут
быть отчасти одновременными, отчасти разновременными (возможно,
чередующимися), однако хронологические отношения не
актуализируются: важно лишь то, что весь вечер был наполнен обозначенными
дейстиями; ср. также следующий пример: Мама вошла в подъезд дома...,
приказав мне ждать (Ю. Нагибин. В те юные годы); и здесь собственно
хронологические отношения четко не выражены, они не актуальны для
смысла высказывания: налицо лишь сопряженность обоих действий
Таксис
507
(двух компонентов полипредикативного комплекса) в едином
временном плане. Итак, во многих случаях выражается не
дифференцированное отношение одновременности / последовательности действий, а
лишь их совмещенность в едином «временном пространстве»,
представленном в высказывании (см. раздел «Замечания об отношениях
недифференцированного типа» в кн. [ТФГ 1987: 253—256]).
Подчеркивая, что семантика таксиса далеко не всегда заключается в
выражении хронологических отношений одновременности /
неодновременности (предшествования — следования), мы исходим из
необходимости уделять особое внимание языковой интерпретации исследуемых
отношений (тому, что часто называют языковой картиной мира).
Данная выше характеристика инварианта семантики таксиса
позволяет объяснить ряд «трудных случаев». Например: Она совершила
ошибку, уехав от нас. Если исходить из обычного определения таксиса,
основанного на отношениях одновременности/ неодновременности, то
подобные высказывания есть основания рассматривать как
находящиеся вне сферы таксиса. Здесь сочетаются а) обозначение действия,
осуществленное субъектом (уехав), и б) оценка этого действия с точки
зрения говорящего (совершила ошибку). Речь не идет об одновременности
или последовательности действий. Однако, если исходить из
определения таксиса, в котором как инвариант рассматривается временная
соотнесенность действий, соотнесенность компонентов
полипредикативного комплекса в рамках единого временного плана, то и такие
высказывания оказываются охваченными понятием таксиса: в данном случае
представлена соотнесенность (сопряженность) предиката-действия и
предиката-оценки. Разумеется, подобные высказывания относятся не к
центру таксиса, а к периферии, перед нами не прототип таксиса, а один
из элементов окружения прототипа.
Ср. следующий пример: Он нес дежурство, охраняя приемную. Здесь
налицо не самостоятельные действия, а сопряженные предикаты, из
которых один (нес дежурство) представляет собой обозначение общего
характера действия субъекта, а другой (охраняя) дополнительно
характеризует то, чем занят субъект. И этот случай охватывается
инвариантом таксиса, трактуемым как временная соотнесенность действий,
сопряженность компонентов полипредикативного комплекса в рамках
единого временного плана.
В сфере прототипа семантики таксиса мы имеем дело именно с
действиями (в широком смысле). Если же предметом анализа являются
508
Аспектуально-темпоральный комплекс
высказывания (подобные приведенным выше), относящиеся к
окружению прототипа, то речь далеко не всегда идет о самостоятельных
(отдельных) действиях. Однако во всех случаях представлены
сопряженные компоненты полипредикативного комплекса. То, о чем идет речь,
учитывается в данном выше определении таксиса, включающем
широкое понятие «компонент полипредикативного комплекса». Это понятие
охватывает не только собственно действия, но и другие предикаты.
Зависимый и независимый таксис — это два типа временной
соотнесенности действий и соответствующих синтаксических структур
(полипредикативных конструкций), выделяемые по признаку наличия /
отсутствия отношения «основной — зависимый предикат». Ср.: а)
Открыв ящик стола, он вынул папку; б) Он открыл ящик стола и вынул папку.
Таким образом, понятие «таксис» охватывает два типа сопряженности
действий во времени в рамках полипредикативного комплекса: 1 )
соотнесенность основного и зависимого предиката (зависимый таксис,
представленный в деепричастных, причастных и некоторых других
конструкциях, включающих сочетание основной и зависимой
предикации); 2) соотнесенность двух и более «равноправных» предикатов
(независимый таксис в конструкциях с однородными сказуемыми, в
сложносочиненных предложениях и в сложноподчиненных предложениях
разных типов — с придаточным времени, условия, уступки, с
придаточным изъяснительным).
Временная соотнесенность компонентов полипредикативного
комплекса находит формальное выражение в самой синтаксической
структуре конструкций с деепричастиями и причастиями, предложений с
однородными сказуемыми, сложносочиненных и сложноподчиненных
предложений. Особенно четко рассматриваемая связь предикатов
выражена в конструкциях зависимого таксиса (Слушая его, я думал о другом
и т. п.). Само сочетание основной и связанной с нею вторичной
предикации подчеркивает семантику временной соотнесенности
(сопряженности). Эта семантика дополнительно маркируется моносубъектностью
компонентов деепричастных конструкций. С точки зрения выраженности
анализируемого инвариантного значения деепричастные конструкции
могут рассматриваться как своего рода ядро, центр сферы таксиса.
Связь с семантикой аспектуальности. Таксисные ситуации всегда
заключают в себе единство собственно таксисных и аспектуальных
элементов. По существу это всегда аспектуально-таксисные
ситуации (лишь условно, имея в виду направленность анализа прежде
Таксис
509
всего на временные отношения между действиями, можно
использовать термин «таксисная ситуация»),
Аспектуальные значения воздействуют на характер временных
отношений между действиями, оказывая влияние на их существенные
свойства. Рассмотрим высказывание: Он уже укладывал свои вещи, когда
мы услышали чей-то крик. Представленная здесь таксисная ситуация
типа «незавершенное предшествование — следование» включает аспек-
туальный элемент процессности первого действия, что предполагает
его незаконченность. Этот аспектуальный элемент вместе с тем
определяет специфику данного варианта отношений предшествования —
следования, а именно незавершенность предшествования.
Внутренняя связь элементов таксиса и аспектуальности
определяется тем, что характеристика временных отношений между действиями
включает и характеристику протекания данного сочетания действий во
времени, т. е. аспектуальную характеристику данного сочетания. По
отношению к языкам, в которых (как в русском и других славянских)
существует категория вида, можно сказать и так: таксисные ситуации
всегда включают синтагматику видов, синтагматику аспектуальности, и
наоборот: там, где есть синтагматика видов в рамках полипредикативных
конструкций, всегда представлен таксис.
В конструкциях с деепричастиями сама форма деепричастия, как
уже говорилось выше, выражает лишь значение сопутствующего
действия. Отношения же одновременности и предшествования обусловлены
глагольным видом.
Таксисные значения одновременности/ неодновременности,
выражаемые при сочетании глагольных форм (когда отсутствуют
специальные средства типа после того, как; сначала, потом и т. п.), передаются
прежде всего средствами глагольного вида, являясь производными от
аспектуальной характеристики действий и их сочетаний.
Единство временного плана как признак таксиса. Приведенное
выше определение таксиса содержит ограничение, связанное с
отнесенностью действий к одному и тому же временному плану (прошлого,
настоящего или будущего). Необходимым условием для констатации
таксисного отношения является единство временного плана,
целостность временного периода. Введение данного ограничения означает,
что таксис — отнюдь не любое временное соотношение действий.
Прежде чем говорить о временных связях между действиями,
необходимо определить, где, в какой сфере, в каких общих рамках
510
Аспектуальнотемпоральный комплекс
(с точки зрения отношения к моменту речи) они устанавливаются. Если
такой временной рамки нет, то нет и основы для констатации таксис-
ных отношений. Например: Раньте и я так думал, а теперь не верю им.
Здесь налицо не таксисная, а темпоральная ситуация, основанная на
контрасте планов прошедшего и настоящего времени.
Само понятие соотнесенности действий во времени предполагает
наличие целостной и гомогенной «временной рамки», в пределах
которой устанавливаются рассматриваемые связи. Например: Стукнули
ворота, и Нюшка сама объявилась на пороге (В. Белов. Привычное дело).
Признак единства временного плана (целостности временного
периода) находит проявление в том, что при независимом таксисе
компоненты таксисного отношения чаще всего выражаются формами
одного и того же времени. Вместе с тем формы времени могут быть
разными; если, однако, они выражают действия, имеющие денотативную
отнесенность к одному и тому же временному плану (настоящего,
прошлого или будущего), то это обеспечивает временную целостность и
однородность как основание отношений таксиса. Ср., например,
отнесенность действий к денотативному плану прошлого при сочетании
форм прошедшего и настоящего времени (в функции настоящего
исторического): — Подошел поближе и вижу...
В высказываниях с деепричастиями единство временного плана
является одним из аспектов сопряженности основного и
сопутствующего действия. Это единство сохраняется и в тех случаях, когда
действия отделены друг от друга значительным временным
интервалом: Восприняв в детстве эти навыки, он и к концу жизни не утратил их.
Временной план в данном случае охватывает широкий период — от
детства до конца жизни.
Понятие единства временного плана (целостности временного
периода) включает однородность действий с точки зрения их
конкретности/неконкретности (узуальности, типичности, вневременности). Все
обозначаемые действия должны быть либо конкретными, либо
неконкретными (в указанном смысле). Ср. высказывания типа Он ел, как едят
усталые люди. Здесь соотнесены разные ситуации: конкретная и
неконкретная (узуальная). Они не образуют единого временного плана,
поэтому в данном случае нет оснований констатировать между
действиями отношение таксиса.
При рассмотрении ограничений, необходимых при определении
понятия таксиса, необходимо учитывать не только семантические, но и
Таксис
511
структурные факторы. Речь идет об ограничении, связанном с рамками
полипредикативных конструкций. Таксисные отношения
выражаются в высказываниях, представляющих собой речевую
реализацию предложения или сверхфразового единства (сложного
синтаксического целого). В соответствующих синтаксических структурах
находит отражение целостность предикативного комплекса, в рамках
которого устанавливаются таксисные отношения. Временные отношения
между действиями (например, при обозначении цепи
последовательных действий), охватывающие более широкие фрагменты текста и даже
текст в целом (ср., например, основной текст повествования),
трактуются нами в рамках категории временного порядка.
Временная однородность (тождество временного плана) в пределах
целостного периода, охватывающего комплекс действий, с одной
стороны, и рамки высказывания с внутренней структурно-синтаксической
целостностью, с другой, — это разные условия реализации таксисных
отношений, но между ними есть внутренняя связь: то и другое включается в
характеристику целостности предикативного комплекса, внутри
которого выявляются временные соотношения его компонентов.
Таксис и относительное употребление форм времени. Признак
тождества временного плана, уточняя и ограничивая сферу таксисных
отношений, позволяет четко отделить таксис от тех типов
относительного употребления времен, которые не характеризуются указанным
признаком. Ср., например, употребление будущего времени,
опережающего описываемые события в плане прошлого (данное действие
определяется как будущее с точки зрения определенного момента
в прошлом): Здесь проявилось то, что впоследствии станет основным
принципом его поведения. Ср. также относительное будущее в
высказываниях типа Я знал, что он вернется. Во всех подобных случаях действия
относятся к разным временным планам, отсутствует та временная
рамка, которая бы их объединяла и создавала основу для внутренних
(внутри этой рамки) отношений во времени.
Понятия таксиса и относительного времени (относительного
употребления форм времени) отчасти пересекаются, но не совпадают.
Как было показано выше, существует относительное употребление
форм времени, не представляющее собой таксиса. С другой стороны, во
многих случаях мы имеем дело с таксисом, но не с относительным
употреблением категории времени, например: — Мы тут отдыхаем, а
вы все трудитесь. Оба действия (связанных отношением независимого
512
Аспектуально-темпоральный комплекс
таксиса) имеют самостоятельную временную ориентацию на момент
речи, следовательно, здесь налицо абсолютное, а не относительное
употребление форм времени.
Одно и то же языковое явление может быть охарактеризовано и как
таксис, и как относительное время (относительное употребление форм
времени). Эти характеристики, однако, не совпадают. Они имеют
различную направленность. Признак «относительное время» характеризует
лишь данную форму, причем именно с временной (и только временной)
точки зрения, ограниченной анализом категории времени. Нас
интересует в данном случае точка отсчета временной ориентации, ее исходный
пункт (не совпадающий с моментом речи). Когда же мы говорим о
таксисе, то речь идет всегда не об одной форме, а о сочетании не менее двух
форм, о синтаксической конструкции. Сама семантика таксиса является
синтагматической. Конструкции таксиса передают то, что, пользуясь
выражением Ф. Ф. Фортунатова, можно определить как «отношение
одного предмета мысли к другому» [Фортунатов 1956: 155—156].
Таксис как функционально-семантическое поле
Языковые явления, относимые нами к сфере таксиса, в значительной
мере изучены и описаны, в частности, в связи с такими темами, как а)
деепричастия и причастия; б) время (относительные времена и
относительное употребление времен); в) вид (сочетаемость видовых форм, «типы ас-
пектуального контекста» и т. п.); г) сложноподчиненные предложения с
придаточными времени, а также условия, причины и т. п.,
сложносочиненные предложения и предложения с однородными сказуемыми.
Однако целостное системное исследование и описание таксиса в русском
языке или в каком-либо другом из славянских языков лишь начинается.
Система разноуровневых средств выражения таксисных
отношений в том или ином языке (в данном случае русском) рассматривается
нами как функционально-семантическое поле (ФСП).
Таксис относится к числу полей полицентрического типа.
Полицентрическая (бицентрическая) структура рассматриваемого поля
определяется различием функций зависимого и независимого таксиса.
Это различие обусловливает членение данного ФСП на две сферы,
каждая из которых характеризуется своими центральными и
периферийными компонентами.
Таксис
513
Зависимый таксис. Центральный компонент —
конструкции с деепричастиями совершенного и несовершенного вида.
Периферийные компоненты: а) конструкции с причастиями, например: 0т-
тесняемый другими, протискивавшимися вперед людьми, он постоял еще с
минуту у окошечка и двинулся к выходу (К. Симонов. Последнее лето);
б) предложно-падежные конструкции типа при рассмотрении..,, при
переходе,., и т. п. в сочетании с глаголом, например: Муж был убит при
выходе из окружения (К. Симонов. Последнее лето); ср. ... выходя после
этого вместе с ними из окружения, где-то по дороге застрелился (Там же);
Жестокость врага особенно проявлялась при столкновении с нашими кораб-
лями (В. Пикуль. Караван PQ); После прорыва германских линкоров через
Ла-Манш обстановка на полярном театре заметно усложнилась.., (Там же).
Независимый таксис. Центральные компоненты:
1) соотношение видо-временных форм в сложноподчиненных
предложениях с придаточным времени при участии союзов, а также (в
части случаев) лексических элементов типа сразу же, в то самое время и
т. п.); к данному компоненту примыкает соотношение видо-временных
форм в бессоюзных сложных предложениях типа Выйдет Михаил на
улицу — сын уже бежит за ним;
2) соотношение видо-временных форм в предложениях с
однородными сказуемыми и в сложносочиненных предложениях (при
возможном участии лексических элементов типа сперва—потом, сначала—а
затем и т. п.; в выражении таксисных отношений в указанных
конструкциях участвует также порядок слов).
Компоненты, занимающие относительно периферийное положение:
1) соотношение видо-временных форм в сложноподчиненных
предложениях с придаточными условия, причины, следствия, уступки
и в других конструкциях, где выражение таксисных отношений
является дополнительной функцией, связанной с основной семантической
функцией данной конструкции;
2) соотношение видо-временных форм в сложноподчиненных
предложениях с изъяснительной придаточной частью типа Я видел, как
он вытирал [ср. вытирает] лицо рукавом.
Определение центральных компонентов в обеих сферах поля
таксиса основано прежде всего на критерии наибольшей специализации
того или иного языкового средства по отношению к рассматриваемой
функции, что обычно связано с категориальным статусом выражаемого
значения и регулярностью функционирования данной грамматической
33—1959
514
Аспектуально-темпоральный комплекс
единицы. В сфере зависимого таксиса четко выделяется единый центр,
характеризующийся наибольшей специализацией и регулярностью
выражения рассматриваемого таксисного отношения — конструкции с
деепричастием.
Обращаясь к периферийным компонентам сферы зависимого
таксиса, поясним наше истолкование статуса конструкций с причастиями.
Причастные конструкции (типа Видны были люди, слушающие [ср.
слушавшие] чтеца) мы относим к зависимому таксису потому, что при
выражении временной соотнесенности здесь, так же как и в конструкциях с
деепричастием, представлена градация основного и побочного
действия, распределение рангов первичной и вторичной предикации. Речь
идет, однако, о вторичной предикации особого рода — связанной
с атрибутивными отношениями. Перед нами особый тип зависимого
таксиса, отличающийся атрибутивно-предикативной функцией от
зависимого таксиса в деепричастных конструкциях.
Соотношение вторичной и первичной предикации в причастных
конструкциях отличается от той сильной связи сопутствующего и
основного действия, которая свойственна конструкциям с
деепричастием. В причастных конструкциях речь идет не о главном и
сопутствующем действии, а о главном действии-предикате и соотнесенном с
ним в высказывании, но не сопряженном непосредственной
синтаксической связью атрибуте, включающем отношения вторичной
предикации. Атрибутивная связь причастия с существительным, как
известно, ослабляет связь вторичной причастной предикации с первичной
предикацией основного глагола-сказуемого.
Между причастными и деепричастными конструкциями имеются
существенные различия с точки зрения степени их специализации по
отношению к таксисной функции. Конструкции с деепричастием
являются специальной синтаксической формой с категориальным
значением зависимого таксиса. Что же касается причастных конструкций, то
они не направлены специально на выражение таксисной функции. Их
основная функция связана с атрибутивными отношениями. Функция
таксиса может сопровождать атрибутивные отношения, но может и
отсутствовать. Функционирование причастий далеко не всегда связано
с таксисом. Например, в высказывании Часы, висевшие на стене, теперь
валяются в сарае (или: никогда уже не будут ходить и т. п.) причастие
передает значение прошедшего времени с точки зрения момента речи;
соотнесенность с временем основного глагола есть, но это соотнесенность
Таксис
515
разных времен; здесь отсутствует тождество временного плана,
являющееся необходимым признаком отношений таксиса. В таких
случаях речь должна идти о разноплановых темпоральных ситуациях, но не
о ситуациях таксисных.
Некоторых пояснений требуют конструкции с отглагольными
существительными типа при рассмотрении, при систематизации и т. п.
Например: При переходе [ср. переходя] через рельсы убедитесь, что путь свободен;
при анализе этого материала [ср. анализируя этот материал] мы видим ...
Возможность замен деепричастными конструкциями
свидетельствует о контакте рассматриваемых средств, их взаимных связях.
Различие в их значениях заключается в том, что при употреблении
деепричастий более ясно представлена вторичная предикация как
процесс, действие, динамика (ср.: переходя через рельсы...), конструкции же
типа при переходе... находятся как бы на грани вторичной предикации и
обстоятельственных выражений.
Из двух указанных периферийных компонентов зависимого
таксиса конструкции с причастиями представляют собой более регулярное и
употребительное средство, но вместе с тем более обособленное, слабо
контактирующее с деепричастными конструкциями, т. е. с центром
зависимого таксиса. Что же касается конструкций с предложно-падежны-
ми сочетаниями, то они ближе к деепричастным конструкциям по
сфере функционирования, но имеют частный и ограниченный
характер и в этом смысле представляют собой ярко выраженную периферию
рассматриваемого поля (об имени действия как компоненте зависимого
таксиса см. [Казаков 1994: 57—67]).
У независимого таксиса нет единого центра. В этой сфере выделяется
несколько разнородных средств, каждое из которых обладает
определенными признаками центрального положения. Таким образом,
полицентрический тип структуры поля таксиса проявляется не только в членении
данного поля на сферы зависимого и независимого таксиса, но и в том, что
в последней сфере выделяется несколько центральных компонентов.
В сфере независимого таксиса наивысшей степенью
специализированного и актуализированного выражения временных отношений
между действиями характеризуются прежде всего сложноподчиненные
предложения с придаточными времени (фактически — таксиса, однако
мы сохраняем традиционную терминологию), например: Ты с ней сидел
все время, пока мы разговаривали. Именно поэтому указанным
конструкциям должно быть отведено первое место в иерархии средств выражения
33*
516
Аспектуально-темпоральный комплекс
независимого таксиса. Далее следуют бессоюзные предложения с
условно-временным соотношением частей: Посмотришь — сердце радуется
и т. п. По степени специализации выражения таксисных отношений
они уступают предложениям с придаточным времени.
Таксисные (аспектуально-таксисные) ситуации
Определение понятия. Э. Кошмидер еще в 30-е годы XX века
использовал понятия ситуации и ситуационного типа применительно к
отношению одного действия к другому в некотором комплексе действий
(в случаях типа «что-то происходило, и тем временем произошло что-то
другое», «что-то произошло, затем произошло что-то другое» и т. п.):
«...временное отношение данного факта к другому в комплексе фактов,
называемом ситуацией, содержит элементы относительности (например,
одновременность или предшествование)» [Кошмидер 1962 а: 139].
Исследование таксиса как ФСП предполагает помимо этапа
моделирования структуры поля особый этап анализа — изучение типовых
таксисных структур и их вариативности в речи. ФСП таксиса
исследуется в его типовых репрезентациях в высказывании. Для анализа так-
сисной функции на уровне высказывания может служить понятие так-
сисной ситуации, представляющее собой одну из разновидностей
категориальных ситуаций.
Говоря о таксисных ситуациях, мы имеем в виду типовые
содержательные структуры, представляющие собой тот аспект
передаваемой высказыванием «общей ситуации», который связан с функцией
выражения сопряженности действий в составе предикативного
комплекса, элементы которого относятся к одному и тому же временному
плану (прошлого, настоящего или будущего). Например, в
высказывании В то время как я подходил к этой комнате, они уже выходили из нее
представлена таксисная ситуация типа «процесс — одновременный
процесс» (в то время как НСВ-1 —уже НСВ-2).
Структура таксисных ситуаций. Таксисные ситуации по своей
структуремогутбытьдвучленными и многочленными.
Первый тип является постоянным структурным признаком зависимого
таксиса (Подойдя поближе, сосед все понял). В сфере независимого таксиса
двучленная структура представлена в сложноподчиненных
предложениях (Когда сосед подогиел поближе, он все понял). Двучленная структура
Таксис
517
таксиса возможна и в конструкциях с однородными сказуемыми (Сосед
подошел поближе и все понял), однако возможна и структура, содержащая
более двух членов (Сосед подошел поближе, вгляделся и все понял).
Двучленные и многочленные структуры таксисных ситуаций представлены и в
сложносочиненных предложениях (ср.: Сосед подошел поближе, и мы все
поняли; Сосед подошел поближе, мы взглянули на него и все стало ясно).
Таким образом, таксис предполагает временные отношения действий в
полипредикативных конструкциях, которые в одних случаях являются
бинарными (это существенный структурный признак зависимого
таксиса), а в других (в сфере независимого таксиса) могут включать и более
двух членов.
Двучленные таксисные ситуации могут представлять собой
сложные структуры, включающие «внутренние» таксисные отношения.
В сложной таксисной ситуации устанавливаются иерархические
отношения: таксисная макроструктура подчиняет себе включенные в нее
микроструктуры. Например: — И вот тебе мой сказ, — кричал пожилой, —
ежели ты меня сейчас не расцелуешь, встану, уйду, покину дружескую
компанию.,, (М. Булгаков. Театральный роман). Здесь налицо ситуация
типа «предшествование — следование», второй элемент которой, в свою
очередь, представляет собой таксисную ситуацию (типа
«последовательность цепочки фактов»).
Выше уже шла речь о том, что как в семантике, так и в структуре
таксиса на передний план выступают синтагматические в своей основе
отношения. Эта синтагматическая доминанта находит наиболее полное
выражение в категории временного порядка, рассмотрению которой
посвящена следующая глава.
Глава 5
Временной порядок
Категориальная семантика
Истолкование понятия «временной порядок». Временной
порядок трактуется нами как отражаемое в высказывании и целостном
тексте языковое представление «времени в событиях», т. е. представление
временной оси, репрезентируемой событиями, процессами,
состояниями, обозначениями моментов времени и интервалов (на другой день,
через пять минут и т. п.).
Языковая интерпретация временного порядка включает
динамичность «наступлений фактов» («возникновения новых ситуаций»,
смены ситуаций) и статичность «длительностей» («данных ситуаций») в
сочетании с обозначением или импликацией интервалов между действиями;
рассматриваемым представлением охватывается и отнесенность к
определенному моменту или периоду времени, выражаемая
обстоятельственными показателями типа с тех пор, с того дня, через месяц и т. п.
Структуру временного порядка в тексте образуют различные
комбинации динамичности/статичности. Эта оппозиция строится на
основе аспектуальных семантических признаков «возникновение новой
ситуации» (ВНС) — «данная ситуация» (ДС) и таксисных признаков
последовательности/одновременности. В русском и других славянских
языках комбинации указанных признаков выражаются с участием
форм СВ и НСВ. Смена ситуаций в структуре временного порядка
может подчеркиваться обстоятельствами типа затем, потом и т. п.
Например: Пора было садиться, она быстро, но набожно всех перецеловала, влезла в
тамбур, исчезла, а затем сквозь стекло я видел, как она располагалась в купе...
(В. Набоков. Весна в Фиальте).
Основная (прототипическая) разновидность отражения
рассматриваемой категории в речи — это рассказ о событиях прошлого в их
«естественной последовательности», а также историческое и
художественное повествование в модальном плане реальности, передаваемом
формами изъявительного наклонения. Рассмотрим в качестве примера
520
Аспектуально-темпоральный комплекс
фрагмент текста, в котором представлена определенная структура
временного порядка: Задохнулась Христина [ВНС-1], вскочила [ВНС-2] и
принялась ходить [ВНС-3] (сочетание элементов ВНС-1, ВНС-2 и ВНС-3
передает ряд последовательных ситуаций, налицо признак
динамичности). От нагоравшей мигаютцей свечи плыли в глазах ее какие-то красные
кружочки [ДС-1], а в кружочках прыгали словно гуттаперчевые мальчики —
любимые игрушки Иринушки [ДС-2] (комплекс «ДС-1 — ДС-2» образует
более широкую «данную ситуацию»; движение событий на временной
оси приостанавливается, на смену динамичности приходит
статичность). Метнулась Христина к кроватке [ВНС-4] (вновь наступает
новая ситуация, актуализируется элемент динамичности) —
раскинувшись, тихо спала Иринушка [ДС-3] (с возникшей новой ситуацией
оказывается связанной очередная данная ситуация, одновременная
обозначаемому моменту на «линии времени»)... (А. Ремизов. Часы). Таким
образом, в данном фрагменте нарративного текста представлена
структура временного порядка, выступающая в варианте чередования
элементов динамичности и статичности.
Возникает вопрос о соотношении категорий временного
порядка и таксиса. Эти категории частично пересекаются. Ср.
выражение последовательности и одновременности действий в рамках
полипредикативных конструкций как таксисное (аспектуально-таксис-
ное) отношение (ситуации типа «цепь фактов», «длительность —
наступление факта», «длительность — одновременная длительность» и т. п.)
и те же типы ситуаций, рассматриваемые как фрагменты временного
порядка. Вместе с тем понятия временного порядка и таксиса не
совпадают. Таксис — это временная соотнесенность действий (в частности
отношения одновременности / разновременности), выражаемая в
рамках полипредикативных конструкций, сопряженность их компонентов
в рамках единого временного плана (см. выше, а также [Бондарко 1984:
70—98; ТФГ 1987: 234—242]), тогда как понятие временного порядка
не ограничивается полипредикативными конструкциями. Оно может
быть распространено на текст в целом (ср. временную линию в
повествовательном тексте).
Существенное различие заключается в общей ориентации
рассматриваемых понятий. Понятие таксиса ориентируется на временные
соотношения действий с точки зрения их одновременности /
разновременности и других вариантов временной соотнесенности в рамках
полипредикативного комплекса, тогда как понятие временного порядка
Временной порядок
521
ориентировано на характеристику аспектуально-темпоральной
структуры текста, на отражение в нем представления о течении времени,
воплощенном в осуществлении фактов и протекании процессов.
Философские основания понятия «временной порядок» в теории
Г. Рейхенбаха. Наше истолкование рассматриваемого понятия с точки
зрения его философских оснований восходит к концепции Г.
Рейхенбаха. Им был введен и самый термин «временной порядок» ([Рейхенбах
1985: 156—170]).
Для истолкования рассматриваемого понятия существенно, что
речь идет не о «чистом времени», не об абстрактном представлении о
его движении (хотя такое представление возможно), а о «времени в
событиях». Предметом лингвистического анализа является поток
времени, воплощенный во временной упорядоченности (том или ином
расположении на линии времени) событий, процессов и состояний (вместе
с интервалами и «датами»). Ср. суждения Г. Рейхенбаха: «... мы никогда
не измеряем „чистое время", но всегда процессы, которые могут быть
периодическими, как в часах, или непериодическими, как в случае
свободного движения точечной массы. Каждый промежуток времени
связан с каким-либо процессом, ибо в противном случае он не был бы
воспринят вообще» [Рейхенбах 1985: 135—136]. И далее: «Только события
в реальном причинном процессе являются упорядоченными во
времени» [Там же: 170].
Временной порядок Г. Рейхенбах связывает с понятием
наблюдателя. Он пишет: «По отношению к двум событиям, которые достаточно
разделены во времени, наблюдатель обладает непосредственным
ощущением временного порядка и использует это ощущение в качестве основы
дая упорядочения событий» [Там же: 156]. Таким образом,
подчеркивается фактор восприятия временного порядка перцептором, выдвигается
представление о субъекте восприятия упорядоченности событий.
Концепция Г. Рейхенбаха существенна не только для философского
осмысления, но и для лингвистического анализа временного порядка.
Непосредственное отношение к рассматриваемым явлениям имеют
суждения Г. Рейхенбаха о топологической координативной дефиниции
временного порядка: «Вообще она основана на понятии причинной
цепи, в которой порядок событий соответствует порядку времени» [Там
же: 158]. И далее: «...описанная процедура устанавливает порядок
времени в том же смысле, в котором упорядочиваются точки на линии.
Такие ряды точек обладают двумя направлениями, ни одно из которых не
522
Аспектуально-темпоральный комплекс
имеет какой-либо отличительной характеристики. Временной порядок
также имеет два направления: направление к более ранним событиям
и направление к более поздним, однако в этом случае одно из двух
направлений имеет отличительную характеристику: время течет от более
ранних событий к более поздним» [Там же: 158—159].
Мы уделили столь значительное место изложению ряда положений
Г. Рейхенбаха потому, что они имеют непосредственное отношение к
языковой семантике временного порядка. Разумеется, речь идет не об
отождествлении философской теории временного порядка с
лингвистическим анализом языкового представления рассматриваемой семантики и
не об отождествлении «психического опыта человека» и значений
языковых средств. Речь идет о сопоставлении, соотнесении того и другого, о
познании связей между мыслительными и языковыми представлениями.
То, что стоит за понятием временного порядка, разумеется, не
исчерпывается теорией Г. Рейхенбаха. Рассматриваемый аспект
временных отношений так или иначе отражается (при разной
терминологии) в лингвистической традиции и в современных работах. Тем не
менее, на наш взгляд, именно Г. Рейхенбах наиболее полно раскрыл
философские основы того понятия, о котором идет речь.
Временной и пространственный порядок. Представление
временного порядка в тексте может быть связано с выражением
пространственных отношений. В частности, сменяющие друг друга ситуации
(эта смена обычно выражается с участием СВ) могут быть сопряжены со
сменой пространственных «вех», например: Под Маргаритой плыли
крыши тролейбусов, автобусов и легковых машин,,. Она пересекла Арбат,
поднялась повыше, к четвертым этажам, и мимо ослепительно сияющих трубок на
угловом здании театра проплыла в узкий переулок с высокими домами
(М. Булгаков. Мастер и Маргарита); Грузовик выехал на Ришельевскую,
свернул к Оперному театру и остановился около темного здания (К.
Паустовский. Время больших ожиданий); Мы свернули к набережной. Прошли до-
щатым трапом над колеблющейся водой. Гулко ступая, приблизились к
дверям (С. Довлатов. Филиал). В таких случаях соотнесенность
временных и пространственных характеристик находит выражение не только
в связи обозначаемых действий с локативными обстоятельствами, но и
в самом лексическом значении глаголов — глаголов перемещения.
Пространственные изменения, сопряженные с семантическими
комплексами «предел — возникновение новой ситуации (ВНС)» и
«процесс (или длительность состояния) как данная ситуация (ДС)», могут
Временной порядок
523
касаться не только субъекта (см. приведенные выше примеры), но и
объекта. Например: Филипп смотрел, как брат придвинул к часам
скамейку, открыл дверцу футляра, снял с гвоздика ключ (К. Федин. Похищение
Европы); Эту пачку Никанор Иванович завернул в обрывок газеты и засунул
в вентиляционный ход (М. Булгаков. Мастер и Маргарита); Братья-воры
залезли под нары,.. Их выволакивали за ноги человек шесть... (С. Сергеев-
Ценский. Жестокость).
Нередко в одном и том же высказывании включение действий во
временную последовательность затрагивает локативное изменение
обоих участников ситуации, касаясь как субъекта, так и объекта,
например: Мы упаковали свою добычу, плотно привязали к саням, выволокли сани
на улицу (В. Шефнер. Старая повесть); Костромин медленно поднялся,
подошел к приемнику, взял его в руки (Г. Горышин. Бельфлер-китайка).
Вместе с тем временной порядок может быть представлен в
контексте, не содержащем указания на пространственные изменения.
Например: Роман был закончен. И тут разразилась катастрофа (М. Булгаков.
Театральный роман); — Я так хочу машину. — Будет. Разбогатею —
купим (С. Довлатов. Компромисс).
Наличие или отсутствие сопряженности семантики временного
порядка с локативными изменениями, касающимися субъекта и/или
объекта, свидетельствует о существовании многоаспектной
вариативности «движения событий». Существенно, однако, то, что само по себе
наличие или отсутствие связи темпоральных и локативных изменений
не влияет на выражение семантики временного порядка: эта семантика
выражается как при наличии, так и при отсутствии сопряженности
«темпоральных сдвигов» с пространственными.
Таким образом, семантика временного порядка, хотя она и может
быть сопряжена с пространственными изменениями, имеет собственно
временные основания. Эта семантика является самостоятельной в
своих истоках — в «движении событий».
Движение времени, воплощенное в движении событий, возможно
и без обозначения движения в пространстве — это свидетельствует о
самостоятельном характере языковой репрезентации семантики
временного порядка по отношению к семантике движения в пространстве,
хотя связь того и другого возможна.
Имеющийся в нашем распоряжении языковой материал
подтверждает справедливость суждений Г. Рейхенбаха о соотношении временного и
пространственного порядка: «... временной порядок возможен в такой
524
Аспектуально-темпоральный комплекс
области, которая не имеет никакого пространственного порядка, а
именно в сфере психического опыта человека. В самом деле, в нашей
повседневной жизни мы не ощущаем пространство столь
непосредственно, как мы чувствуем течение времени. Переживание времени
связано с переживанием нашего собственного „я", с переживанием
собственного существования. „Я существую" значит „я существую сейчас",
однако существую в некоем „вечном теперь" и чувствую себя
тождественным самому себе в неуловимом потоке времени» [Там же: 130].
Осознаваемость семантики временного порядка. Заслуживают
внимания встречающиеся в текстах размышления (суждения,
замечания) о движении времени в связи с движением событий. Речь идет о
проявлениях осознаваемости семантики временного порядка.
Приведем в качестве примера высказывание, в котором внимание
субъекта повествования сосредоточено на том, как последовательность
событий фиксируется в человеческой памяти: Удивительно устроена
человеческая память. Ведь вот, кажется, и недавно все это было, а между тем
восстановить события стройно и последовательно нет никакой возможности.
Выпали звенья из цепи! Кой-что вспоминаешь, прямо так и загорится перед
глазами, а прочее раскрошилось, рассыпалось, и только одна труха и какой-то
дождик в памяти... Ну, месяц, стало быть, который пошел вслед за пьяной
ночью, был ноябрь (М. Булгаков. Театральный роман). Ср. другой
пример: Почему-то сейчас меня преследует мысль, что нужно записать весь
порядок событий на озере, хотя, по существу, никаких событий не было. Но
все-таки. Все-таки началось с того, что нам пришлось спускаться к озеру по
отвесному склону... (К. Паустовский. Бросок на юг).
В подобных отражениях семантики временного порядка
доминирует направление от более ранних событий к более поздним,
соответствующее «естественному течению времени», однако возможно и
представление хода событий (вместе с ходом времени), идущее от
недавних событий к тому, что им предшествовало. Ср. следующий
пример рассуждения, базирующегося на восстановлении хода прошедших
событий в направлении «от недавнего к истокам»: Следователь ушел от
Иванушки, получив весьма важный материал. Идя по нитке событий с конца
к началу, наконец удалось добраться до того истока, от которого пошли все
события (М. Булгаков. Мастер и Маргарита).
В повествовательных текстах идея временного порядка находит
эксплицитное выражение в замечаниях о «забегании вперед» и
«возвращении назад», например: Мне придется нарушить последовательный ход
Временной порядок
525
повествования и забежать вперед, чтобы рассказать, как мы наконец
избавились от Трегубова (К. Паустовский. Далекие годы); Мы подходили к могиле
и бросали в нее по горсти земли... Но это было гораздо позже, а сейчас
Казимир ввел меня в приготовительный класс (Там же); Скажу, забегая вперед,
что осенью мы расстались (С. Довлатов. Чемодан).
В зависимости от авторского замысла те или иные элементы
временного порядка могут выделяться, акцентироваться. Одним из
вариантов актуализации рассматриваемой семантики является смысл
'приближающийся момент наступления ожидаемого события'.
Например: А ведь главная, самая сильная боль, может, не в ранах, а вот что
вот знаешь наверно, что вот через час, потом через десять минут, потом
через полминуты, потом теперь, вот сейчас — душа из тела вылетит...
(Ф. Достоевский. Идиот). Ср. примеры из повести В. Набокова
«Машенька»: —Да, вот это счастье. Через двенадцать часов мы встретимся;
Даже Алферов был слишком взволнован тем, что вот, через восемь-девять
часов приедет его жена, — чтобы болтать по своему обыкновению (Там
же); О, как это будет просто: завтра, — нет, сегодня, — он увидит ее,
только бы совсем надрызгался Алферов. Всего шесть часов осталось. То, как
представлено переживание героями повести приближающегося
времени приезда Машеньки, во многом определяет содержательную
структуру повести и конкретную репрезентацию действий,
включающихся в ось времени.
Факты подобного рода лишний раз подтверждают высокую степень
интенциональности, присущую семантике временного порядка.
Очевидна способность этой семантики быть элементом актуального
смысла, находиться в непосредственной связи с намерениями говорящего.
Средства выражения временного порядка
Центральные и периферийные элементы системы языковых
средств. Центральное положение в той сфере, которую можно назвать
«полем временного порядка», занимают языковые средства,
характеризующиеся наибольшей специализированностью по отношению к
рассматриваемой функции и наибольшей степенью регулярности. На
вершине иерархии находится последовательность
глагольных форм в нарративном тексте — форм прошедшего времени (а
также форм настоящего времени в функции настоящего исторического).
526
Аспектуально-темпоральный комплекс
Сами по себе формы, о которых идет речь, выполняют и функции
времени (прошедшего, настоящего или будущего), и видовые функции,
но нас в данном случае интересуют видо-временные формы,
выступающие в функции репрезентации «потока времени», в функции
представления временной оси в высказывании и целостном тексте.
Существенную роль в выражении рассматриваемой категории как категории
высказывания и текста играет синтагматика видо-времен-
ных форм, их комбинаторика.
При выражении сменющих друг друга ситуаций доминирующая
тенденция заключается в том, что порядок глагольных лексем в тексте
иконически отражает временной порядок — последовательность
действий, в которой воплощается временная последовательность: Мышла-
евский выронил папиросу изо рта, откинулся и захрапел сразу (М. Булгаков.
Белая гвардия). На фоне этой господствующей тенденции становятся
понятными «исключения»: для выражения временного порядка, не
совпадающего с последовательностью глагольных словоформ в тексте,
требуются специальные средства. Например: Прежде чем я успел дашь
себе отчет в том, что я вижу, мною вдруг овладело чувство, какое я испытал
когда-то в армянской деревне (А. Чехов. Красавицы). Ср.
обстоятельственное выражение «регресса» в случаях следующего типа: Вдруг зашли по-
проищться Юзовский сЛемкусом. До этого я сам разыскал и обнял Панаева
(С. Довлатов. Филиал). Далее (при анализе переходов от центра данной
сферы к периферии) речь должна идти о будущем времени и косвенных
наклонениях. Эти формы обычно передают лишь фрагменты
временной последовательности, состоящие из нескольких действий, и
отдельные «включения» в ось времени, но не образуют той «цепи событий»,
которая определяла бы структуру целостного текста.
При рассмотрении роли глагольных средств выражения аспекту-
альности и обстоятельств в представлении временного порядка следует
учитывать, что эти языковые средства выступают в сочетании и во
взаимодействии с порядком слов, последовательностью глагольных форм.
Для выражения временного порядка вообще характерно
взаимодействие морфологических, синтаксических и лексических средств в
высказывании и целостном тексте.
Среди средств выражения вариантов временного порядка особое
место занимает глагольный вид (см. об этом ниже).
В выражении временного порядка важную роль играет
грамматическая категория времени. Временные формы в нарративном
Временной порядок
527
тексте выполняют функцию «поддержки» выражения основной линии
повествования. Формы прошедшего времени и формы презенса в
функции настоящего исторического создают и поддерживают эту линию.
Для выражения временного порядка, представленного в рядах
глагольных форм, характерна однородность модального и временного
планов. Обычно структуру временного порядка в тексте образуют
формы одного и того же наклонения (чаще всего изъявительного) и
одного и того же времени (например, прошедшего).
И в тех случаях, когда в тексте сочетаются формы разных времен или
разных наклонений, сохраняется определенная «степень однородности»
в плане модального и/или темпорального содержания. Так, формы
настоящего времени, выступающие в функции настоящего исторического,
нередко сочетаются с формами прошедшего времени (Подошел поближе,
смотрю,.. и т. п.). Те и другие формы относятся к единому смысловому
временному плану, репрезентируя различные способы его языковой
семантической интерпретации (непосредственного отражения того, что
было в прошлом, или образной актуализации прошлого). Ср. также
сочетание форм будущего времени индикатива и повелительного наклонения,
выступающих в высказывании во временном плане будущего: — Сейчас за-
медлю ход, и вы тогда прыгайте! (А. Платонов. Чевенгур).
С глагольным центром поля временного порядка активно
взаимодействуют обстоятельства, обозначающие определенные
моменты и интервалы, выделяемые на временной оси (через два дня, два часа
спустя и т. п.), а также союзы, участвующие в выражении «временного
порядка»: прежде чем и т. п. Это особая сфера «дополнительных
характеристик», близкая к центру.
Если видо-временные формы образуют основу временного порядка —
ряды действий и отдельные действия на оси времени, то указанные
языковые средства представляют собой дополнительную (хотя и очень
важную) характеристику «места» действий на временной оси,
дополнительную характеристику временного порядка. Следует подчеркнуть,
что рассматриваемые обстоятельственные показатели являются
возможными и весьма употребительными, но все же не постоянными
элементами структуры временного порядка. Это еще один фактор,
играющий важную роль в определении места указанных языковых
средств в иерархии компонентов анализируемого поля.
К периферии рассматриваемой сферы относится выражение
элементов временного порядка глагольными междометиями типа прыг,
528
Аспектуальнотемпоральный комплекс
хвать и т. п., а также оборотами с формами типа случись, например:
Взяла она в бакалее подсолнечного масла, да литровку-то о вертушку и разбей!
(М. Булгаков. Мастер и Маргарита).
Элементы временного порядка (признаки «возникновение новой
ситуации» и «данная ситуация», формирующие «линию времени») могут быть
представлены в безглагольных консгрукцях разных типов, например:
Сидят эти Быковы, не хуже нас с тобою, этак вечерком, играют в ташки...
Вдруг — что такое? Топот на крыльце, крик: «Отворяй!» (И. Бунин. Деревня).
Заметим, что во всех случаях безглагольного выражения
отдельных элементов временного порядка существенную роль играет
поддержка контекста — окружающих глагольных форм, создающих
основу «временной линии», а также обстоятельственных элементов типа
вдруг. Случаи неглагольного выражения рассматриваемой семантики,
явно относящиеся к периферии поля временного порядка, лишний раз
подчеркивают базисную роль глагольных форм (различных их
сочетаний) в языковом представлении линии времени.
При всех особенностях, отличающих способы представления
элементов структуры временного порядка в различных языках, остается
действительной общая модель анализа и описания этой структуры.
Так, по отношению к немецким текстам, как и к русским, мы можем
оперировать понятиями ВНС и ДС, сукцессивность и симультанность,
динамичность и статичность.
В немецком языке важную роль в выражении динамичности и
статичности в структуре временного порядка играют аспектуальные
классы предельных и непредельных глаголов (о предельности /
непредельности немецкого глагола и об аспектуальных признаках форм времени
см. [Павлов 1984: 42—70]). Для аспектуальной характеристики
высказываний существенны сочетания глаголов того или иного аспектуаль-
ного класса с обстоятельственными элементами аспектуальности типа
plötzlich, da, schon (см. [Sacker 1983: 178—207; Thieroff 1992: 21—35;
Lehmann 1992: 156—160]). Следует согласиться с суждением У. Заккера о
том, что включение в течение времени (die Einordnung in den Zeitablauf)
в немецком языке в значительной мере зависит от дополнительных
лексических средств (временных определителей), от элементов
текстовых связей (контекста) и от текстовых данных (предшествующего и
последующего фона); оппозиция «комплексность — отсутствие указания
на данный признак» выступает в немецком языке лишь как вторичная
характеристика (см. [Sacker 1983: 178]).
Временной порядок
529
Говоря о том, что различие между параллелизмом во времени и сек-
вентносгью в немецком языке базируется на акциональной функции
глагольных лексем, имеющих процессную или событийную функцию, Ф. Ле-
ман констатирует возможность рекатегоризации лексической аспектуаль-
носги под влиянием обстоятельственных показателей. Так, отмечается ре-
категоризация при употреблении глагола состояния как событийного
предиката в случаях типа Plötzlich glaubten alle, dass... [Lehmann 1992: 157].
Как отмечает Р. Тирофф, в немецком языке в предложениях типаЛ& ich
ankam, höhte sie Tee обнаруживается некоторая неопределенность отношений
сукцессивносги / симультанности; указанное предложение может означать,
что 'во время моего прихода чай уже готовился', но может подразумеваться
и то, что 'приготовление чая было следствием моего прихода'. Могут
использоваться дополнительные средства, уточняющие указанные
отношения; ср., с одной стороны, Ah ich ankam, kochte sie gerade Tee, а с другой — Ah
ich ankam, kochte sie gleich (sofort, schnell) Tee [Thieroff 1992: 69—70].
Анализ рассматриваемых отношений представителями различных
направлений аспектологических исследований характеризуется
значительными расхождениями в выводах (ср. суждения о взаимодействии
факторов, обусловливающих понимание хронологических отношений
в повествовательном тексте: [Lehmann/ Hamburger Studiengruppe 1993:
157—196]). Необходимы дальнейшие исследования, учитывающие при
анализе временного порядка максимально широкий круг
взаимосвязанных факторов в текстах разных типов.
Временной порядок и глагольный вид. Связи временного порядка
с глагольным видом и другими элементами аспектуальности очевидны.
Глагольный вид является основным средством выражения
соотношения сукцессивносги и симультанности, динамичности и статичности,
играющего важную роль в структуре временного порядка. Выражение
семантических признаков «возникновение новой ситуации» и «данная
ситуация» при функционировании форм СВ и НСВ сопряжено с
разными типами и вариантами включения действий в ось времени.
Итак, в структуре временного порядка основным средством
выражения динамичности сменяющих друг друга ситуаций является
последовательность форм СВ, а основным средством выражения статичности —
формы НСВ. Вместе с тем формы НСВ в определенных условиях
способны участвовать в выражении семантики динамичности (отношения
последовательности).
Можно выделить две группы случаев.
34—1959
530
Аспектуально-темпоральный комплекс
1. Первую группу представляют высказывания с формами НСВ
в тех временных планах, которые в обычных условиях исключают
употребление форм СВ; в таких случаях НСВ как бы выступает «вместо
СВ». Ср. настоящее историческое: Встаю, одеваюсь, выхожу в коридор
(Ф. Искандер. Стоянка человека); настоящее сценическое: Занавес
распахивается, и на эстраде появляется в очень открытом платье Марья Ни-
кифоровна (М. Булгаков. Зойкина квартира); прошедшее время
повторяющегося и обычного действия: Время от времени он вынимал из
кармана пальто маленькую книгу с вытисненным на черном переплете
золотым щитом Давида, прочитывал одну-две страницы и снова прятал книгу в
карман (К. Паустовский. Время больших ожиданий).
2. Вторая группа случаев — это функционирование форм НСВ в
высказываниях следующего типа: В субботнее утро Фима и Лора долго
завтракали. Потом ходили в магазин. Потом смотрели телевизор (С. Довла-
тов. Иностранка); Он у нас ужинал, потом играл с Лидой в дураки и ушел за
полночь (В. Набоков. Отчаяние). В подобных случаях основную роль в
выражении отношений сукцессивности играют обстоятельства типа
потом, затем. Именно эти обстоятельства передают смену ситуаций. Что
же касается самих по себе форм НСВ, то каждая из них выражает
определенный процесс — «что-то происходило»; таким образом сочетанием
указанных обстоятельств и форм НСВ передается ряд сменяющих друг
друга «данных ситуаций» (в отличие от рядов форм СВ, каждая из
которых передает возникновение новой ситуации: Прошли метров
двадцать, повернули за угол и остановились и т. п.).
Заслуживает внимания следующий тип употребления форм НСВ:
выражается (обычно при помощи СВ) некоторая исходная —
наступившая — ситуация, а далее после паузы в определенный момент
(через десять минут, через час и т. п.) наблюдтель «застает» процесс в той
«продвинутой фазе», когда он уже успел развернуться в полной мере
(обычно это подчеркивается наречием уже). Например: Я вытащил из
сумки купленное по дороге молоко. Тгцательно вымыл одну из бронзовых
пепельниц. Через секунду щенок уже тыкался в нее заспанной физиономией
(С. Довлатов. Филиал). Ср. также обозначение последующего уже
длящегося в данный момент состояния: ...я спустился по лестнице, заплатил
за комнату и, провожаемый сонным взглядом лакея, вышел на улицу. Через
полчаса я уже сидел в вагоне... (В. Набоков. Отчаяние).
Сходные отношения могут передаваться при отсутствии наречия
уже, например: — Ничего, — ответила Маруся... Через минуту он пил ко-
Временной порядок
531
фе с бело-розовым зефиром (С. Довлатов. Иностранка). В таких случаях
«продвинутая фаза» развертывания действия в обозначенный момент
времени (после паузы) специально не подчеркивается, но
подразумевается, имплицируется.
Говоря о структуре временного порядка, включающей
соотношение динамичности и статичности, последовательности и
одновременности, целесообразно остановиться на некоторых суждениях Г. Галтона,
имеющих непосредственное отношение к данному вопросу (см. [Galton
1976: 11—12]).
Г. Галтон трактует временную последовательность (сукцессивность)
в тесной связи с динамичностью. Он исходит из того, что течение
времени в человеческом восприятии включает движение, изменение,
последовательность (temporal succession) и вместе с тем предполагает
контрадикторное понятие — отсутствие движения, неподвижное
состояние, неизменность (immutability). Поскольку не существует «чистая»
последовательность вне событий, которые следуют, речь должна идти о
последовательности сменяющих друг друга событий.
Славянские языки (как и некоторые другие) создали специальные
морфологические средства для выражения данного различия: для
представления временной последовательности служит СВ, а для
представления неизменности — НСВ. СВ помещает событие в
определенное место на временной оси, между предшествующим и последующим
отрезками. Действие описывается не как изолированное, а во
временной связи. СВ указывает на нечто дальнейшее, а не только на само
событие, тогда как НСВ абстрагируется от временной
последовательности. На временной оси всегда что-то наступает — новая точка, которую
мы замечаем лишь тогда, когда она имеет новое содержание, т. е.
«содержит» изменение; иначе последовательность в нашем
представлении, так сказать, останавливается. Эту остановку выражает НСВ.
По мысли Г. Галтона, последовательность моментов на оси времени
находит выражение в рядах видовых форм, передающих смену
ситуаций. Элементы последовательности могут быть представлены и в
отдельных формах, фиксирующих изолированное, автономное
включение отдельного «наступления» в ось времени.
Таким образом, содержание, стоящее за выражением «включение
зо временную последовательность», охватывает как выражение
последовательности сменяющих друг друга действий, так и выражение отно-
:ительно изолировнных действий (за пределами полипредикативных
4*
532
Аспектуальнотемпоральный комплекс
конструкций): по мысли автора, во всех случаях действие, выраженное
формой СВ, включается в естественную временную
последовательность, занимая определенное положение на оси времени. И все же для
данной интерпретации видовых значений характерна ориентация
главным образом на сочетания глагольных форм (ср. понятие секвент-
ности в истолковании В. В. Гуревича [1971: 73—79]).
Признак временной последовательности приписывается формам
СВ как их инвариантная функция. Вопрос ставится именно о семантике
СВ. Ссылаясь на А. Н. Гвоздева, писавшего о том, что
последовательность действий выражается употреблением глаголов СВ в большинстве
свойственных ему значений [Гвоздев 1958: 114], Г. Галтон
подчеркивает, что эта последовательность, с его точки зрения, и является
инвариантной функцией (термин трактуется в духе Р. О. Якобсона), присущей
СВ [Galton 1976: 12].
Подход к признаку временной последовательности под углом
зрения, определяемым вопросом об инвариантной функции СВ,
подчеркивается соотнесением данного признака с определением значения
СВ, основанным на понятии предела. Г. Галтон не противопоставляет
свой подход к виду понятию лимитации, лежащему в основе многих ас-
пектологических концепций. По его мнению, лимитация глагольного
действия, рассматриваемая как характеристика СВ, естественно
вытекает из локации действия на временной оси между предшествующим и
последующим событиями.
Аналогичным образом из последовательности выводится и
целостность: событие, рассматриваемое как звено в последовательности, тем
самым интерпретируется комплексно, поскольку такие события
представляют собой пограничную черту между предшествующим и
последующим элементами временного ряда.
Нам представляется более убедительной та точка зрения (уже
изложенная выше), согласно которой в сфере видовой семантики
первичны признаки «ограниченность действия пределом» (ОГР) и
«целостность» (Ц), поскольку они могут быть определены как системные
инварианты. Эти признаки действительны для любой глагольной
лексемы, выступающей в форме СВ, для всех типов употребления этой
формы. Они конституируют ее категориальное (системное) значение.
На этой основе базируется выражаемый в речи семантический
признак «возникновение новой ситуации». Что же касается семантики
временной последовательности и тесно связанной с нею динамичности, то
Временной порядок
533
мы приписываем ей иной статус: речь идет об одном из элементов
(наряду с одновременностью) структуры временного порядка как
особой семантической категории, получающей наиболее полную
реализацию в целостном тексте.
Временной порядок и монопредикативные высказывания. Во
всех рассмотренных выше типах высказываний мы обращали
внимание на различные типы синтагматических отношений между
элементами временного порядка. В этих отношениях заключено одно из
существенных отличий анализируемой категории от грамматической
категории времени. Конечно, и для глагольного времени синтагматическая
соотнесенность противопоставленных друг другу граммем в
высказывании вполне возможна (ср. высказывания типа Мы здесь жили, живем
и будем жить), однако важно то, что речевые реализации категории
времени (отнюдь не сводящиеся к подобным синтагматическим
отношениям) опираются в языковой системе на особую систему
грамматических форм, на морфологическую парадигму. Что же касается категории
временного порядка, то она не опирается на особую парадигму, не
является морфологической (хотя для ее выражения и используются
определенные морфологические средства, в частности формы вида и
времени, выступающие в различных синтаксических конструкциях). Эта
категория в самой своей основе является синтагматической. Сама по себе
морфологическая оппозиция форм СВ и НСВ еще ничего не говорит о
категории временной последовательности. Ее полное и наиболее ясное
(прототипическое) выражение связано с комбинаторикой элементов
динамичности и статичности в тексте.
Возникает вопрос: ограничивается ли понятие временного
порядка лишь синтагматически связанными ситуациями в
полипредикативных конструкциях или же это понятие включает и монопредикативные
конструкции, выражающие автономные ситуации? Этот вопрос может
решаться по-разному.
Одно из возможных решений заключается в более узком
истолковании рассматриваемого понятия: семантическая категория
временного порядка реализуется лишь в тех или иных сочетаниях наступивших
(при СВ) и данных (НСВ) ситуаций в различных вариантах
синтагматических связей предикатов.
Другое решение предполагает более широкое истолкование
данного понятия, охватывающее и автономное, изолированное
представление определенного предиката. Ср.: Он уехал.
534
Аспектуальнотемпоральный комплекс
Мы отдаем предпочтение последнему решению. И изолированное
«возникновение новой ситуации», так же как и изолированная «данная
ситуация», включается во временную последовательность.
В данном случае структура временного порядка репрезентируется в
высказывании одним из ее элементов. Например: В конце месящ возьму
отпуск. Комплекс «предел — возникновение новой ситуации» отнесен к
определенному моменту («точке») на оси времени. Эта точка находится
не вне временной оси, а на ней. Момент включения репрезентирует
временной порядок в его элементе (звене), избранном в данном
высказывании. Повторим еще раз: в монопредикативных конструкциях временной
порядок как целое репрезентируется одним из его элементов; если
выражен один элемент, т. е. обозначено единичное включение в ось времени,
то тем самым репрезентируется представление об этой оси. Мы не можем
говорить о единичном элементе временного порядка, не признавая
репрезентации этой категории в данном элементе.
Если принять другое решение, т. е. ограничить категорию
временного порядка лишь рядами глагольных форм (двух и более), т. е.
полипредикативными конструкциями, то возникает вопрос: почему
высказывания типа Я опущу письмо и вернусь представляют временной
порядок, а в высказываниях типа Я опущу письмо или Я вернусь эта категория
не представлена?
При таком подходе к языковым фактам единичное включение в ось
времени еще не означает, что выражено указание на эту ось.
Такой вывод не представляется оправданным. Истолкование
категории временного порядка в указанном выше широком смысле требует
особого внимания к дифференциации рассматриваемых типов
реализации данной категории. Необходимо проводить различие между
выражением фрагмента временного порядка (фрагмента, состоящего из
некоторого множества элементов — отдельных ДС и ВНС) и
выражением лишь одного из элементов временного порядка. В
монопредикативных высказываниях отсутствует многочленная структура временного
порядка. Можно говорить лишь о том, что один элемент, включенный
в «линию времени», имплицирует представление о двух точках на этой
линии и тем самым о некотором отношении в рамках временного
порядка. Таким образом, между полипредикативными и
монопредикативными конструкциями имеется различие с точки зрения способа
представления категории временного порядка. В полипредикативных
конструкциях она представлена фрагментом, включающим две точки
Временной порядок
535
(или более) на оси времени и отношение между ними (отношение сук-
цессивности и/или симультанности). Налицо таксисные отношения,
репрезентирующие фрагменты «временной линии». Что же касается
монопредикативных высказываний, то в них вербально выражен лишь
один элемент временного порядка (таксисное отношение отсутствует).
Таким образом, необходимо проводить различие между
выражением фрагмента временного порядка (фрагмента, состоящего из
некоторого множества элементов — отдельных ДС и ВНС) и выражением
лишь одного из элементов временного порядка. Фрагменты
временного порядка представлены в полипредикативных конструкциях,
которые включают выражение нескольких действий (не менее двух),
например: Я зайду домой, а потом догоню тебя. Говоря об элементе
временного порядка, мы имеем в виду обозначение лишь одного действия,
отнесенного к тому или иному временному плану, например: Я тебя
догоню. В подобных высказываниях нет многочленной структуры
временного порядка. Можно говорить лишь о том, что один элемент,
включенный в «линию времени», имплицирует представление о двух
точках на этой линии и тем самым о некотором отношении в рамках
временного порядка. Обозначается некоторая «точка» в будущем,
соотнесенная с моментом речи; эти точки расположены на некоторой
временной линии. Таким образом, между полипредикативными и
монопредикативными высказываниями имеется различие с точки
зрения способа представления категории временного порядка. В
полипредикативном высказывании она представлена фрагментом,
включающим две точки (или более) на оси времени и отношение между
ними (отношение сукцессивности и/или симультанности). Налицо
таксисные отношения, репрезентирующие фрагменты «временной линии».
Что же касается монопредикативных высказываний, то в них
вербально выражен лишь один элемент временного порядка (таксисное
отношение отсутствует).
Говоря о двух типах репрезентации рассматриваемой категории
в высказывании: а) цепочкой моментов или периодов на оси времени
и б) единичным элементом, — следует подчеркнуть, что первая
разновидность более четко и более полно представляет временной
порядок (ось времени), эта разновидность должна быть признана прототи-
пической.
536
Аспектуально-темпоральный комплекс
Заключительные замечания
Рассмотрение временного порядка в рамках общей системы,
охватывающей несколько семантических категорий, отражающих разные
стороны идеи времени в ее языковом представлении, сопряжено с
необходимостью определить характер связей рассматриваемой
семантики с другими компонентами аспектуально-темпорального
комплекса — с категориями аспектуальности, темпоральное™, временной
локализованное™ и таксиса. Об отношении временного порядка к
глагольному виду и таксису уже шла речь выше. Осталось рассмотреть
отношение анализируемой категории к темпоральное™ и временной
локализованное™.
Одна из наиболее существенных сторон соотношения
«временной порядок и те м поральн ость» заключается в том, что
ориентация времени действия на момент речи или (при относительном
времени) на другую точку отсчета осуществляется в рамках временного
порядка. И точка отсчета, и время действия — это те «точки» и
периоды, которые расположены на оси времени, т. е. занимают определенное
место во временной последовательности. Момент речи выступает как
центр, от которого идут «векторные линии» с одной стороны в прошлое —
ближайшее и отдаленное, а с другой — в будущее.
С семантической точки зрения между временным порядком и тем-
поральностью устанавливаются отношения взаимозависимости. Если
выражено темпоральное отношение, то тем самым представлен и
фрагмент или элемент временного порядка. С другой стороны,
представление о временном порядке в речевом сознании говорящего в момент
(период) коммуникации открывает перспективу темпоральной
ориентации, исходящей от момента речи. С этой точки зрения в ситуативно
актуализированной речи временной порядок, по-видимому, может
рассматриваться как обусловливающий фактор по отношению к
установлению значений настоящего, прошедшего и будущего времени.
Грамматическая категория времени всегда играет важную роль в
выражении временного порядка. При всех различиях между реальным
(прототипическим) и «условным» дейксисом у форм времени
сохраняется связанная с категорией временного порядка функция
«поддержки» выражения основной линии повествования.
Формы прошедшего времени и формы презенса в функции
настоящего исторического создают и поддерживают эту линию повествова-
Временной порядок
537
ния. Если же употребляется форма будущего времени в ее прямом
значении или форма настоящего времени в значении актуального
настоящего либо в других ненарративных значениях, то это всегда знак
выхода за пределы основной временной линии повествования.
В ситуативно актуализированном рассказе о прошлом (Подхожу к
нему, здороваюсь,.. и т. п.) временной порядок определяется прежде
всего отраженной в памяти реальной хронологической
последовательностью описываемых событий (хотя значительную роль играет и способ
представления этой последовательности, «выбор» фактов и процессов,
на которых останавливается внимание говорящего или пишущего).
Иные отношения характерны для эпического повествования, не
соотнесенного с моментом речи. В этих условиях временной порядок
строится на основе стратегии автора, располагающего описываемые
события, процессы и состояния во времени в зависимости от того, как ему
представляется ход событий.
Одно из проявлений связей между временным порядком и
временным дейксисом заключается в следующем. Семантика временного
порядка строится на представлении говорящего и слушающего
(автора и читателей) о направленности движения времени от прошлого к
будущему. Так формируется образ «линии времени» в представлении
людей, наблюдающих течение времени в определенной
упорядоченности событий.
Как уже говорилось выше, возможны два типа представления
рассматриваемых отношений: 1) с точки зрения наблюдателя, который
движется вместе с течением процессов в направлении от прошлого
к будущему, от более ранних моментов к более поздним; 2) с точки
зрения наблюдателя, который как бы стоит на месте, воспринимая
движение событий, приближающихся к нему из области будущего;
минуя «позицию наблюдателя», эти события уходят все дальше в
сферу прошлого (ср. анализ различий в «направительной
отнесенности» как основы различий между значениями видовых форм в кн.
[Кошмидер 1962 а: 129—140]). Это представление линии времени
(временной оси) лежит в основе представления семантики
временного порядка. Вместе с тем данное представление существенно и для
семантики временного дейксиса. На линии времени проецируются
векторные отношения между моментом речи (или иной исходной точкой
отсчета) и действиями, относимыми к сферам прошлого, будущего
или настоящего. Следует подчеркнуть принципиально важную от-
538
Аспектуальнотемпоральный комплекс
личительную особенность временного дейксиса: момент речи — это
тот момент, который может быть представлен как точка, от которой
(по линии времени) одна стрелка ведет в будущее, а другая — в
прошлое. В этом проявляется эгоцентричность представления
временного дейксиса с точки зрения говорящего.
Обратимся к вопросу о соотношении временного порядка и
временной локализованности. Планлокализованностидействия
во времени (Л) создает наиболее благоприятные условия для
включения действий во временной ряд. Что же касается семантики нелокали-
зованности действий во времени (НЛ), то соотношение с временным
порядком во многом зависит от того, какая разновидность НЛ
представлена в высказывании (о типах НЛ см. [Бондарко 1987 б: 217—
226]). При выражении «простой повторяемости», т. е. неузуальной
повторяемости действия в рамках конкретного эпизода, представление
элементов временного порядка оказывается возможным, например:
Мы сидели и разговаривали, время от времени он оглядывался. В таких
случаях представление о временном порядке сохраняется, но в особом
варианте итеративного включения действия в линию времени (в
рамках того периода, который намечен в высказывании). Иные
отношения представлены при выражении «вневременности», например:
Волка ноги кормят; Рука руку моет. В таких случаях в высказывании нет
элементов, которые бы указывали на какую- либо разновидность
временного порядка.
Рассмотрим некоторые высказывания («контрпримеры»), которые
на первый взгляд противоречат сказанному выше. Выражение
временного порядка возможно и при нелокализованности ситуаций во
времени — в тех случаях, когда налицо наглядно-примерное
представление действий: в рамках повторяющегося эпизода создается
«образная конкретность», например: Он в буквальном смысле неуч: как придет в
гости, так сразу берет что-нибудь и читает (В. Набоков. Бахман). Однако
представление о временном порядке присутствует в таких случаях
лишь в той мере, в какой наличествует «метафора конкретности»
внутри обозначаемого «наглядного примера». Эпизод в целом
(обозначаемая сложная ситуация) не связан со сколько-нибудь
определенным включением в линию времени. Есть лишь обобщенное
представление о максимально расширенном плане абстрактного настоящего («так
бывает обычно», «так бывает всегда»), в котором всегда оказывается
возможным возникновение обозначаемой ситуации.
Временной порядок
539
Таким образом, рассматриваемые «контрпримеры» не
противоречат той общей тенденции, о которой шла речь выше: временной
порядок находит наиболее полную реализацию в рамках ситуаций,
локализованных во времени. Выделение семантики временного порядка как
особой категории, находящей наиболее полное выражение в целостном
тексте, как было показано выше, вносит существенные изменения в
характеристику категорий, входящих в аспектуально-темпоральный
комплекс. Разграничение и соотнесение семантических категорий,
отражающих разные стороны идеи времени, позволяет более полно
представить общую систему языковой интерпретации понятия времени и
роль каждого компонента аспектуально-темпорального комплекса в
этой системе.
На данном этапе исследования основной задачей для нас
является выделение временного порядка как особой семантической
категории и ее изучение в общей системе семантических категорий,
отражающих разные стороны понятия времени. Речь идет о системе, в
которой рассматриваемая категория частично пересекается и
взаимодействует с категориями таксиса, темпоральности, аспектуальности и
временной локализованное™. Таким образом, проводимый нами
анализ семантики и языкового выражения временного порядка
представляет собой продолжение и развитие того подхода к
семантическим категориям грамматики и категориальным ситуациям, который
лежит в основе разрабатываемой нами модели функциональной
грамматики. Специфика исследования категории временного порядка
заключается в доминирующей направленности проводимого анализа
на изучение реализации данной категории в высказывании и
целостном тексте. По своей доминанте этот анализ относится к сфере аспек-
тологии текста.
Дальнейшее исследование категории временного порядка
предполагает необходимость определения типов и разновидностей ее
актуализации, с одной стороны, и, с другой, — тех условий, при которых
оказывается возможным отвлечение от этого аспекта семантики времени.
Аспектуально-темпоральный комплекс представляет собой систему
семантических категорий, отличающуюся многообразием компонентов
(в планах содержания и выражения) и вместе с тем высокой степенью
540
Аспекгуально-темпоральный комплекс
целостности, обусловленной единством семантического
инварианта — идеи времени.
Семантика категорий, отражающих различные стороны идеи
времени, — одна из сфер интенсивной разработки таких проблем
теории значения, как инвариантность/вариативность, соотношение
инвариантов и прототипов, стратификация семантики (значение и смысл,
различные аспекты значений и смыслов), интенциональность
грамматических значений, универсальные и идиоэтнические аспекты
семантики, взаимодействие грамматических и лексических значений,
значения и функции на уровнях лексемы, с одной стороны, и высказывания
и целостного текста, с другой. Все эти проблемы актуальны не только
для исследования современных языков, но и для исследований
исторических и сравнительно-исторических. Концентрация этих
проблем в одной из наиболее сложных подсистем строя языка — важная
предпосылка актуальности и перспективности разработки
функциональной грамматики.
Часть VI
Лицо и персональность
На основе раздела «Семантика лица» в кн.: Теория функциональной грамматики:
Персональность. Залоговосгь. СПб., 1991 [Бондарко 1991 в].
Глава 1
Семантика лица
Исходные понятия
Общая характеристика понятия «персональность». Понятие и
термин «персональность» — один из элементов той системы понятий и
терминов, в которую входят аспектуальность, темпоральность,
модальность, залоговость, субъектность, объектность, локативность и другие
аналогичные предметы функционального анализа. Говоря о
персональности, мы имеем в виду семантическую категорию и базирующееся на
ней функционально-семантическое поле (ФСП). Когда предметом
анализа является поле персональности, план содержания рассматривается
вместе со средствами его выражения в исследуемом языке. Семантика
персональности рассматривается в той конкретной категоризации,
которая определяется системой данного языка.
Рассмотрение персональности как семантической категории,
охватывающей разнообразные средства ее формального выражения
(выходящие за пределы форм лица глаголов и местоимений), опирается на
лингвистическую традицию. Так, среди выделенных О. Есперсеном
понятийных категорий выступает и понятийное лицо, рассматриваемое в
его соотношении с лицом грамматическим [Есперсен 1958: 252—254].
В академической «Грамматике русского языка» 1953 г. говорится о
том, что категория лица может выступать в неличных формах, где она
«обнаруживается не морфологически, т. е. не посредством особых
окончаний и не при помощи личных местоимений в форме
именительного падежа, а лексически и синтаксически, т. е. путем указания на
производителя действия в дополнении (напр., карандаш, взятый мною) или
путем отнесения действия к определенному лицу (напр., он стоял,
внимательно прислушиваясь)» [Грамматика русского языка 1953, т. 1: 29].
Семантика лица трактуется нами как характеристика участников
обозначаемой ситуации по отношению к участникам ситуации речи —
прежде всего к говорящему. Такое истолкование рассматриваемой
семантики основано на определении категории лица, предложенном
544
Лицо и персональность
Р. О. Якобсоном: «Лицо характеризует участников сообщаемого факта
по отношению к участникам факта сообщения. Так, 1-е лицо
свидетельствует о тождестве участника сообщаемого факта с активным
участником факта сообщения, а 2-е лицо — о его тождестве с реальным или
потенциальным пассивным участником факта сообщения, т. е. с
адресатом» [Якобсон 1972: 100].
Анализируемая семантическая категория предполагает отношения
пересечения / непересечения участников обозначаемой ситуации с
участниками акта речи. Говоря о пересечении, мы имеем в виду отношения
тождества (например, указание на то, что субъект ситуации — говорящий)
или включения (например, указание на то, что субъект ситуации —
группа лиц, включающая говорящего). Непересечение с говорящим лицом
может означать либо пересечение со слушающим, либо отнесенность
ситуации к лицам, не участвующим в акте речи («третьим лицам»), или
к предметам внешнего мира. Особые типы отношения к лицу — это
неопред еленноличносгь, обобщенноличность и безличность.
Отношение к лицу может быть либо относительно самостоятельной
семантической характеристикой высказывания или некоторого его
элемента, либо характеристикой, сопряженной с какой-то иной
семантической категорией. Таково, например, выражение семантики лица в
связи с выражением посессивности (мой дом, твой приезд, его мнение и т. п.).
В некоторых языках возможна сопряженность значения лица и с
иными семантическими категориями. В частности, как отмечает Н. Б.
Бахтин, отношение к лицу в эскимосском языке включено в системы
пространственной ориентации, т. е. в системы указательных местоимений
и других классов слов, указывающих на то или иное расположение
данного участника ситуации в пространстве относительно участников
речевого акта (см. [Бахтин 1991: 111—113]).
То или иное отношение к лицу устанавливается с точки зрения
говорящего и ориентируется прежде всего на говорящее лицо как
центральную фигуру речевого акта. Этим определяется сущность
персональное™ как актуализационной категории дейктического типа.
Отношение к лицу необходимо понимать широко, имея в виду не
только пересечение участников обозначаемой ситуации с участниками
ситуации речи, но и непересечение, т. е. отношение ситуации и ее
участников к окружающей среде. Эта среда включает как собственно лица,
по отношению к которым существует потенциальная возможность
участия в речевом акте (когда лицо «он» или «она» оказывается в позиции
Семантика лица
545
«я» или «ты»), так и предметы, принадлежащие внешнему «миру вещей»
(в данном случае переход в позицию «я» или «ты» возможен лишь в
случае олицетворения).
Признак участия в речевом акте не может рассматриваться вне
отношения к противоположному признаку «неучастия».
Участие/неучастие в акте речи (см. [Шелякин 1986: 13]) — это единое системное
отношение, лежащее в основе противопоставления семантики 1-го и 2-го
лица вместе взятых семантике 3-го лица (подробнее о 3-м лице в его
отношении к 1-му и 2-му см. ниже).
В целом семантика лица представляет собой полевую структуру, в
которой выделяются центр и периферия, причем в каждой из этих
сфер намечается определенная иерархия. В содержании
персональности вершинное положение занимает 1-е лицо я, представляющее
говорящего (о семантической уникальности 1-го лица глаголов и
местоимений см. [Бенвенист 1974: 259—269, 285—300; Падучева 1985: 136—
142]). С ним соотносится 2-е лицо ты (мы и вы занимают подчиненное
положение по отношению к л и ты, поскольку значения мы и вы
представляют собой указания на классы лиц, включающие соответственно я
и ты). Ближайшую периферию семантики персональности (или, может
быть, промежуточную область между центром и периферией — резкие
грани здесь отсутствуют) представляет та сфера семантики 3-го лица,
которая связана с указанием именно на лицо (лица). Сфера «третьих
лиц» активно взаимодействует с семантическим ядром персональности.
То же следует сказать и о семантике обобщенноличности (связанной с
обобщенным и модифицированным отношением к говорящему и
слушающему) и неопределенноличности (связанной прежде всего с
неопределенностью класса «третьих лиц»). Что же касается предметного 3-го
лица, то оно имеет явно выраженный периферийный характер, поскольку
речь идет о внешней среде, противопоставленной собственно лицам,
которые либо реально участвуют, либо могут участвовать в акте речи.
На крайней периферии, где признаки персональности отчасти
размыты, находится значение форм безличности. В данной иерархии
семантических компонентов персональных отношений,
характеризуемых нами на основе анализа русского языкового материала, нет ничего
такого, что представляло бы особенности лишь русского языка. Мы
имеем здесь дело с содержательными сущностями, так или иначе
представленными и выраженными в языках разных типов. В любом языке
семантический центр персональности — это прежде всего «я», соотнесенное
35 — 1959
546
Лицо и персональность
с «ты» в подсистеме участников речевого акта. В любом языке указание
на «третьи лица» связано с переходом от центра к периферии, а
указание на предметы и семантика форм безличности представляют
дальнюю периферию рассматриваемого «семантического пространства».
Речь идет именно о семантической иерархии, т. е. о центральных и
периферийных компонентах содержания персональности. Такую
иерархию следует отличать от определения центральных и периферийных
компонентов персональности как ФСП в том или ином языке, когда
рассматриваются двусторонние языковые единицы, в частности глагольные
формы лица, личные местоимения, лексические средства, участвующие в
выражении семантики персональности (см. об этом ниже).
Персональность как актуализацнонная категория. Известна
интерпретация семантики лица в ее языковом выражении в рамках
концепции предикативности с точки зрения общей теории предложения. Речь
идет о концепции предикативности В. В. Виноградова. Он рассматрива\
«синтаксическое лицо» как одну из синтаксических категорий
предложения, являющихся компонентами предикативности [Виноградов 1975: 266].
В истолковании категории лица используется подход от категориальной
семантики к средствам ее выражения: «Категория лица как структурный
элемент предложения является потенциальной. Она выражается, кроме
личных форм глагола, также формами личных местоимений, например
дательного падежа в сочетании с инфинитивом, а в некоторых конструкциях,
например инфинитивных или именных, адвербиальных и междометных с
императивным значением, — интонацией» [Там же: 270]. Ср. приведенные
В. В. Виноградовым примеры разнообразного синтаксического
выражения 2-го лица: Вам теперь, чай, не до нас, Тимофей Васильевич? (А. Жаров);
Вам бы прилечь... Что с Вами? (Ю. Крымов); Сюда! за мной! скорей! скорей!
Свечей побольше, фонарей (А. Грибоедов) [Там же].
В концепции предикативности, выдвинутой и разработанной
Н. Ю. Шведовой, лицо исключается из числа тех синтаксических
категорий, которые формируют предикативность [Шведова 1971; 1973;
Русская грамматика 1980, т. 2: 84—87]. При аргументации такого подхода
важную роль играет структурно-грамматический фактор способности
или неспособности той или иной категории формировать
синтаксическую парадигму и структурную схему предложения. Именно на этой
основе категория лица, не включаемая в синтаксическую парадигму
предложения, выводится за пределы круга категорий,
представляющих собой компоненты предикативности.
Семантика лица
547
Мы не связываем трактовку лица (персональности) как
семантической категории и как ФСП с обязательной структурно-синтаксической
значимостью того или иного средства выражения семантики лица. Для
нас существенно семантическое и функциональное основание — тот
факт, что семантическая категория лица (персональности) соотносит —
с точки зрения говорящего — обозначаемую ситуацию и ее участников
с участниками речевого акта, прежде всего с говорящим, т. е. имеет
явно выраженную актуализационную природу. В этом смысле персональ-
ность включается в тот круг предикативных актуализационных
категорий, к которому относятся модальность и темпоральность.
Персональность как актуализационная категория так или иначе
выявляется в любом высказывании. Ср., например, высказывания,
содержащие глагольные формы, но такие, в которых не выражается лицо
как грамматическая категория, так что персональная отнесенность
ситуации устанавливается в зависимости от контекста и внешних условий
речи: Разведчики стали слушать.— Слыхать? [здесь подразумевается
отнесенность к адресату] — одними губами спросил Егоров. — Слыхать
[отнесенность к говорящему], — так же беззвучно ответил один из солдат... —
Что? — Не понять [также отнесено к говорящему] (В. Катаев).
Говоря о том, что семантика персональности как актуализационной
категории представлена в любом высказывании, необходимо
проводить четкое различие между двумя типами персональной семантики.
Первый тип — категориальные грамматические значения форм лица
глаголов и местоимений. Сюда относятся и категориальные значения
неопределенно-личных (Ему мешают) и обобщенно-личных (Ему не по-
мешаешь) синтаксических конструкций. Семантика персональности
второго типа не выражается специальными грамматическими формами
лица. Ср., например, неопределенно-личную семантику,
имплицируемую (предполагаемую, подразумевающуюся), но не выраженную
специальными грамматическими средствами в случаях типа Вопрос
решается (подразумевается «кем-то, какими-то лицами»), в отличие от
категориального неопределенно-личного значения, выраженного
специальной (предназначенной именно для этого) синтаксической
конструкцией в случаях типа Вопрос решают.
Персональность как функционально-семантическое поле. Поле
персональности трактуется нами как группировка разноуровневых
(морфологических, синтаксических, лексических, а также
комбинированных — лексико-грамматических) средств данного языка, служащих
35*
548
Лицо и персональносгь
для выражения различных вариантов отношения к лицу. Основанием
для истолкования персональное™ как ФСП является тот факт, что
глагольные и местоименные формы лица взаимодействуют друг с другом и
с иными средствами выражения отношения к лицу, образуя в данном
языке определенную систему, в которой выделяются центральные и
периферийные компоненты.
Характерным признаком ФСП персональное™ в языках разных
типов является объединение и взаимодействие в центре поля
грамматической категории лица глагола и местоимения. Центральные
грамматические компоненты данного поля могут сочетаться с
периферийными лексическими средствами, участвующими в выражении
отношения к лицу, например: Ваш покорный слуга тоже поставил свою подпись;
Автор этих строк приносит благодарность; Наша семья выражает
сочувствие; Нашему брату об этом мечтать не приходится; Ваша милость о таких
мелочах и не думает. Выражение отношения к лицу возможно и в
высказываниях, не содержащих глагольных и местоименных форм лица.
Таковы, например, высказывания типа Молчать!; Строиться!; Руку! и т. п.,
где интонационно-синтаксические средства, выражающие
императивную модальность, передают и связанную с нею отнесенность
побуждения ко 2-му лицу.
Категория лица глаголов и местоимений как грамматический центр
персональное™ полифункциональна. Она выполняет: 1) собственно
семантическую дейктическую функцию соотнесения участников
обозначаемой ситуации с участниками речевого акта (соотнесения как
пересечения или непересечения) и семантико-прагматические функции,
связанные с передачей точки зрения говорящего на соотношение
обозначаемой ситуации и ситуации речи; 2) структурные функции
согласования (координации) сказуемого и подлежащего. Помимо этих
функций, характеризующих категорию лица в целом, следует упомянуть
особую семантико-структурную анафорическую функцию, свойственную
местоимениям 3-го лица (Пришел Петров. Он был явно взволнован).
Поле персональное™ взаимодействует с рядом других ФСП.
Важнейшее значение имеют связи персональное™ с субъектностью и объект-
ноегью (см. об этом ниже, гл. 2, раздел «Лицо субъекта и лицо объекта»).
Причастность персональное™ к предикатно-субъектным и
предикатно-объектным отношениям проявляется во взаимных связях
категорий лица и залога. Ср. высказывания: а) Вы выпускаете продукцию
высшего качества и б) Вами выпускается продукция высшего качества. В активной
Семантика лица
549
конструкции отношение ко 2-му лицу является единственным
персональным значением, выраженным в данном высказывании. В пассивной же
конструкции выделяются два плана персональности. С одной стороны,
речь идет о действии, осуществляемом адресатом (передается отношение
ко 2-му лицу, выражаемое в данном случае местоимением в позиции
дополнения, а не подлежащего), а с другой — речь идет о том, что
происходит с продукцией, — это семантика предметного 3-го лица, выраженная
сочетанием глагола-сказуемого в форме 3-го лица и существительного-
подлежащего (выпускается продукция).
Связь персональности с количесгвенностью обусловлена сложными
отношениями указания на то или иное лицо (я, ты) и указания на класс
лиц, «возглавляемый» соответствующим базисным лицом (мы — 'я и еще
кто-то'; вы — 'ты и еще кто-то, но не я'). Формы ед. и мн. числа личных
местоимений по-разному относятся к различию конкретности/
неконкретности (обобщенности) лица и его определенности/ неопределенности.
Существуют взаимные связи между персональностью и посессивно-
стью. В собственно содержательном плане они определяются тем, что
отношение принадлежности — это во многих случаях отношение
принадлежности определенному лицу — говорящему, слушающему или
«третьим лицам». Существует явно выраженная тенденция к тому, что
принадлежность какого-либо предмета или признака — это чаще всего
принадлежность какому-либо лицу. В русском языке, как и во многих
других, эти семантические связи между принадлежностью и лицом
находят структурно-грамматическое выражение в том, что
притяжательные местоимения различаются по лицам, т. е. грамматическая
категория лица оказывается особым образом представленной в формах
притяжательных местоимений: мой — твой — его, ее\ наш — ваш — их.
Персональное^ взаимодействуете целым рядом других категорий,
в частности с темпоральностыо. Ср. сходство свободного
функционирования форм разных лиц и разных времен в ситуативно
актуализированной речи и связанного функционирования форм 3-го лица и форм
прошедшего времени в речи ситуативно неактуализированной, в частности
в нарративных художественных текстах. Взаимодействие
персональности с временной локализованностью/нелокализованностью особенно
четко представлено при функционировании обобщенно-личных
конструкций, например: Где постелешь, там и ляжешь.
Персональные ситуации. Для анализа системы типов,
разновидностей и вариантов семантической категории персональности в ее
550
Лицо и персональностъ
речевых реализациях может использоваться понятие персональной
ситуации (как одно из видовых понятий по отношению к родовому
понятию категориальной ситуации). Персональная ситуация — это
базирующаяся на семантической категории и поле персональное™
типовая содержательная структура, представляющая собой тот аспект
передаваемой высказыванием общей ситуации, который заключает в себе
отношение к лицу. Ср. конкретно-личные (определенно-личные),
неопределенно-личные и обобщенно-личные ситуации в системе их
типов, подтипов, разновидностей и вариантов, выступающих в речи.
Передаваемая высказыванием общая ситуация может
интегрировать сложные переплетения разных признаков персональное™,
несколько персональных планов. Например: — У меня муж есть,— вдруг
невпопад сказала Ирина. — Это хорото, дорогая, что он есть... А где твой
муж? — В Петрозаводске (М. Глинка). Общая ситуация в данном случае
объединяет констатацию существования субъекта в объективном «мире
третьих лиц» с посессивным отнесением бытующей субстанции к сфере
говорящего (у меня). В речи собеседника это посессивное отношение
преобразуется в отношение ко 2-му лицу (он есть — подразумевается «у
тебя», далее следует эксплицитное выражение: твой муж). Вместе с тем
во всем фрагменте текста сохраняется план 3-го лица (муж есть; где
муж?; в Петрозаводске).
Исследование персональных ситуаций может включать анализ
взаимодействия персональности с представленными в высказывании
элементами других семантических категорий. В предшествующем
изложении мы фактически уже коснулись связей персональности с субъ-
ектностью, объектностью, залоговостыо, а также посессивностью.
Следующий пример демонстрирует сложные связи отношения к лицу и
отношения к времени: —Я как сейчас вас вижу тогдашнего, цветущго и
красивого. Вы удивительно успели постареть и подурнеть в эти девять лет...
(Ф. Достоевский). Здесь соотносятся лица я и вы сейчас, в момент речи
с теми же (и вместе с тем не совсем теми же) я ивы в прошлом. Иначе
говоря, соотносятся комплексы, включающие персональные и
темпоральные элементы в их взаимосвязях.
Изучаемые типы, разновидности и варианты персональных
ситуаций включают все содержательные элементы высказывания, имеющие
отношение к семантике лица. Соответственно рассматриваются все
средства выражения этой семантики, выступающие в высказывании
(с учетом контекста и ситуации как речевой среды по отношению к эле-
Семантика лица
551
ментам языковой системы). Ср., например, один из типов
неопределенно-личных ситуаций, включающих характеристику неопределенного
класса лиц, выражаемую локативным компонентом высказывания:
Шестерки н. ... Меня в Кремле знают (В. Панова). Ср. : в городе, на
заводе, в газетах и т. п. Для некоторых разновидностей неопределенно-
личных ситуаций существенно лексическое значение глаголов, так или
иначе характеризующих неопределенный класс лиц, ср. признаки
«отношение к сфере компетентных лиц» (заставили, обязали, побудили,
поручили), «отношение к сфере лиц-исполнителей» (асфальтируют,
выплавляют, вулканизируют) и т. п. (см. [Кузнецов А. В. 1986: 122—127]).
Разумеется, локативные компоненты, лексические значения
глаголов, различные элементы контекста учитываются и при анализе,
использующем обычные термины и понятия морфологии и синтаксиса
(формы лица глаголов, неопределенно-личные предложения). Однако
подход к языковому материалу с точки зрения понятия
категориальной ситуации (в данном случае персональной, неопределенно-личной)
позволяет рассматривать как специальный предмет анализа не только
глагольную форму и синтаксическую конструкцию с их значениями, но
и всю содержательную структуру с неопределенно-личной семантикой
и все средства ее выражения в высказывании и его окружении.
Понятие неопределенно-личной ситуации (как и другие подобные понятия
в данной модели функциональной грамматики) очерчивает ту
функциональную микросистему, которая дает возможность последовательно
представить «проекцию поля на высказывание».
Персональность текста. Семантика персональное™ может
реализоваться не только в отдельном высказывании, но и на уровне целостного
текста. Существуют типы текстов и типы речи, характеризующиеся
определенным «ключом персональности» (так же как и темпоральным и
модальным ключом). Ср. историческое повествование в 3-м лице,
отрешенное от личности говорящего [Бенвенист 1974: 272], повествование в
условном 1-м лице, живой рассказ от реального 1-го лица, изложение,
характеризующееся образным включением обобщенного
адресата-читателя (как в первом из «Севастопольских рассказов» Л. Н. Толстого: Вы
подходите к пристани — особенный запах каменного угля, навоза, сырости и
говядины поражает вас... и т. д.). Таким образом, исследование
персональности может представлять собой один из элементов функционального
анализа текста. Персональность высказывания и персональность текста —
характеристики, находящиеся в отношениях взаимной связи.
552
Лицо и персоналыюстъ
Прагматические аспекты семантики персональности. В
анализируемой семантике, в особенности в сфере ситуативно
актуализированного персонального дейксиса, существенную роль играют
прагматические аспекты, непосредственно касающиеся отношения
содержания языковых единиц и высказывания в целом к участникам речевого
акта и его условиям.
Подчеркнуто прагматические функции форм лица, сопряженных с
формами числа, выступают, в частности, в следующих типах их
употребления.
1. Формы 1-го лица мн. числа. При реальной
соотнесенности субъекта высказывания с говорящим выявляется широкий спектр
прагматических оттенков. Ср., в частности:
а) торжественное «мы», «используемое лицами королевского
ранга» [Бенвенист 1974: 268];
б) авторское или ораторское «мы», затушевывающее слишком резкое
«я» и заменяющее его чем-то более общим и расплывчатым [Там же: 269];
в) просторечное «мы» «из скромности»: «... говорящий из
скромности, скрывая свою личность за другими (ему подобными), может
обнаруживать себя в форме 1-го лица множ. числа...: мы там не были, мы ничего
не знаем» [Шахматов 1941: 463]; говоря об употреблении «мы» вместо «я»
в старом крестьянском быту в случаях типа: П р о т а с о в. А вы —
замужняя? Луша. Нет егце... Девицы мы... (М. Горький), Д. Н. Шмелев
объясняет подобные случаи так: «Говорящий как бы неспособен (или не
решается) вычленить свое я из той группы лиц, с которой он связан.
Иногда здесь, как можно думать, представлена своеобразная
„ассимиляция" в связи с обращением к нему на вы» [Шмелев Д. Н. 1961: 51];
г) эмоционально-грубоватое «мы» говорящего в оборотах слыхали
мы, видали мы, знаем мы, встречали мы и т. п., когда говорящий как бы
представляет «не только себя» и тем самым «усиливает свою позицию»: —
Слыхали мы эту песню много раз, — возразил Базаров, — но что вы хотите
этим доказать? (И. Тургенев).
При реальной соотнесенности субъекта высказывания со
слушающим употребление формы 1-го лица мн. числа связано с
многообразными прагматическими оттенками, являющимися результатом
взаимодействия двух факторов: 1) категориального значения данной
формы, вносящего семантический элемент «участие говорящего»;
2) различных социальных ролей говорящего и слушающего в
разнообразных условиях речевого акта. В зависимости от соотношения этих
Семантика лица
553
факторов взаимодействия данного фрагмента языковой системы и
элементов окружающей среды выражаются различные прагматические оттенки:
а) «докторское» «мы» в вопросе Как мы себя чувствуем? с
традиционным «этикетным» значением «участливой совокупности»;
б) снисходительное «мы» взрослого, как бы приобщающегося к
миру ребенка или подростка, с возможным элементом иронии: — Ага, —
услышала я голос Раацепея. — То-то! Можем, если захотим. Смотрите,
чтобы и дальше так... (Л. Кассиль), ср. также: Мы уже получили пятерку?',
Мы плачем?;
в) шутливое или грубовато-бесцеремонное приобщение «я» к
адресату в ситуациях непринужденного общения, когда допустимо
стирание граней между говорящим и слушающим, устранение
«дистанции»: Куда торопимся?; Греемся у костра? (например, при разговоре
встретившихся представителей двух групп туристов). Ср. также: На
крыльцо столовой... вышел не старый еще мужчина... — Патрулируем? —
подмигнул он нам. — Ну и правильно! Порядок нужен! (В. Шефнер); И она
повторила шепотом, указывая глазами в сторону Уварова: — Ну? Будем
хмуриться? — Нет, я могу даже улыбнуться, — сказал Сергей. — Хочешь?
(Ю. Бондарев).
Рассматриваемые ситуации выражаются преимущественно
вопросительными высказываниями, но возможны и невопросительные: — Ну
вот, мы уже хмуримся, не хотим разговаривать...; — Вот, Никанор Ника-
норович, привел под уздцы. Это та самая норовистая лошадка, о которой мы
с вами договаривались. По математике мы хромаем, да и по русскому языку
иногда сбой у нас бывает. Не возьметесь подковать немножко? (Л. Кассиль).
Последний пример показывает, что в выражении персональных
ситуаций рассматриваемого типа могут принимать участие и формы личного
местоимения мы в косвенных падежах, т. е. за пределами позиции
субъекта-подлежащего.
2.Формы 2-го лица ед. и мн. числа. Неоднократно
привлекавшее к себе внимание различие «ты» и вежливого «вы» может
трактоваться как пересечение семантической категории персональности с
прагматической категорией вежливости. Представляется
интересным и перспективным разработанный А. А. Холодовичем
типологический подход к отношениям иерархичности, раскрывающимся в
четырех более частных категориях (респективности, субъектной,
объектной и диктальной иерархичности), из которых непосредственное
отношение к фактам русского языка имеет категория респективности,
554
Лицо и персональность
отображающая иерархическое отношение говорящего к слушающему (в
случаях типа Ты проснулся рано/Вы проснулись рано). Сопоставление с
максимально полным и последовательным выражением респективности (и
иерархичности в целом) в японском языке (см. [Холодович 1979: 54—
91]) открывает возможности анализа фактов таких языков, как русский,
на фоне более широкой типологической системы. Примечательно
высказанное А. А. Холодовичем суждение о том, что в русском языке
иерархическое отношение говорящего к слушающему обнаруживается
только тогда, когда речь идет о слушающем (в тех же случаях, когда
речь заходит о лице, не участвующем в диалоге, или о предмете в
широком лингвистическом смысле этого слова, т. е. о не-лице,
иерархическое отношение говорящего к слушающему перестает выражаться)
[Там же: 59]. Ср. суждения о разных русских «ты» в их отношении к
японскому ареспективу: «Японский ареспектив — это то русское „ты",
которое употребляет отец, когда он, обращаясь к сыну, говорит ему: Ты
что-то сегодня грустный, Коля, то русское „ты", которое употребляет
муж, когда говорит жене: Вернись, Вера, ты забыла кошелек, а не то
русское „ты", которое можно услышать, например, в трамвае, когда один
взрослый дядя говорит другому взрослому незнакомому дяде во время
внезапного торможения вагона: „Ты чего толкаешься? А еще в очках!".
Японское ареспективное „ты" ближе к первому интимному (а не
хамскому) русскому „ты". Поэтому это „ты" так распространено в речи
равных, друзей: оно явно уважительно, хотя и не специально» [Там же: 70].
На наш взгляд, по отношению к русскому языку можно говорить об
особой грамматической оппозиции с прагматическим содержанием
вежливости (респективности), сопряженной с комплексом категорий
лица и числа: речь идет об оппозиции форм (конструкций) типа (ты)
пишешь : (вы) пишете; ты писал(а) : вы писали; пиши : пишите при
референтной отнесенности к единичному адресату (ср. анализ средств
выражения вежливости в работах [Лопатин 1979; Папп 1985; Храков-
ский, Володин 1986]).
3. Формы 3-го лица е д. и мн. числа. Речь идет о таких типах
прагматически характеризованного употребления указанных форм, как
3-е лицо при обращении к кому-то из присутствующих. Э. Бенвенист
отмечает возможность противоположных прагматических значимостей
такого употребления, вытекающих из исключения личной сферы «ты»
и «вы»: а) при выражении уважения, почтения — «...тогда это форма
вежливости (употребляемая в итальянском, немецком языках или же
Семантика лица
555
при обращении к лицам королевского ранга), которая возвышает
собеседника над уровнем лица и над уровнем отношения человека к
человеку» [Бенвенист 1874: 265]; б) при выражении презрения, «когда
желают унизить того, кто не заслуживает, чтобы к нему обращались в
личной форме» [Там же].
Выделим также прагматически подчеркнутые типы неопределенно-
личного употребления форм 3-го лица мн. числа при референтной
отнесенности к говорящему лицу. Имеются в виду, в частности,
экспрессивные обороты типа Вам говорят... ; Кому говорят. В таких случаях
устранение «я» и представление говорящего лица как некоторого
неопределенного множества «третьих лиц» усиливает экспрессию воздействия на
слушающего с целью вызвать действие, требуемое в данной ситуации.
Особую разновидность «этикетного мн. числа» в 3-м лице и
соотносительном с ним прошедшем времени представляет употребление
форм мн. числа (при отнесенности к единичному субъекту) в случаях
типа Барин еще не приходили; Мамаша чувствуют себя нехорошо (см.
[Шахматов 1941: 465]). Подобное употребление характеризуется
признаками устарелости, узкой отнесенности к описаниям архаичного
деревенского или мещанского быта, социальной ограниченности, связанной с
преувеличением почтения или подобострастия. В современной речи
такое употребление скорее всего может встретиться лишь в контексте
шутки или иронии (см. [Шелякин 1986: 17]): Иван Петрович сегодня уста-
ли-с; Их сиятельство думу думают и т. п. Разнообразные эмоционально-
экспрессивные оттенки прагматического отношения к лицу, о котором
идет речь, отражаются и в художественной литературе XIX в. Ср.,
например: Уж Целестин Мечиславич всегда что-нибудь к ущербу придумают
(М. Салтыков-Щедрин).
Различные прагматические оттенки шутливой иронии связаны с
сочетаниями центральных и периферийных средств выражения персо-
нальности в случаях типа Ну как, ваша милость изволили отдохнуть?
Одним из особых аспектов семантики и прагматики лица является
употребление личных местоимений и глагольных форм 1-го лица в
перформативных высказываниях (Клянусь...; Я обвисаю... и т. п.).
Наряду с аспектуальными и темпоральными значениями персональная
семантика является необходимым и существенным компонентом
содержания перформативности (см., в частности, [Кошмидер 1962 а:
163—165; Бенвенист 1974: 301—310; Падучева 1985: 136—138; Апресян
1986 б; Остин 1986]).
556
Лицо и персональносгь
Во всех случаях прагматические аспекты персональное™ тесно
связаны с представлением того или иного отношения к лицу с точки зрения
говорящего, т. е. с актуализационной природой семантики лица
(примечательны в этом смысле формулировки, используемые А. А.
Шахматовым: «Когда говорящий отодвигает свою личность на задний план...»;
«Говорящий для придания своим изъявлениям особой важности...» и
т. п. [Шахматов 1941: 463].
Прагматические аспекты персональносги представляют собой одну
из сторон языковой интерпретации смыслового содержания.
Интерпретационный компонент в семантике лица выражен явно и сильно.
Типы персонального дейксиса
Оппозиция «конкретный/неконкретный дейксис». Могут быть
выделены два основных типа персонального дейксиса (что соответствует
традиции изучения категории лица): 1) конкретный (конкретно-
личный и предметный); 2) неконкретный дейксис. Конкретный
персональный дейксис заключается в указании на конкретное
(определенное) лицо или в указании на предмет. Неконкретный персональный
дейксис лишен признака указания на конкретное, или определенное,
лицо. Он выступает в разновидностях дейксиса
неопределенно-личного и обобщенно-личного.
Далее каждый из указанных типов персонального дейксиса
рассматривается в его многоаспектной вариативности.
Конкретный персональный дейксис. По разным признакам внутри
данной сферы отношения к лицу могут быть проведены три членения.
Первое членение:
а)собственио-личный
(определенио-личный)дейксис — указание на собственно лица (основная функция форм 1-го
и 2-го лица и одна из возможных функций 3-го лица);
б) предметный дейксис (одна из возможных функций
форм 3-го лица).
Второе членение:
а) неанафорический дейксис — указание на
говорящего, слушающего, а также на лицо или лица, не участвующие в речевом
акте (обязательная функция форм 1-го и 2-го лица и одна из возможных
функций форм 3-го лица);
Семантика лица
557
б) анафорический дейксис — указание на ранее
названные или указанные лица или предметы (одна из возможных функций
форм 3-го лица, но не 1-го и 2-го).
Третье членение:
а)ситуативно актуализированный
дейксис—указание на участников обозначаемых ситуаций, непосредственно
соотнесенных с ситуацией речи;
б)ситуативно неактуализированный дейксис —
указание на участников ситуаций вне непосредственной
соотнесенности с ситуацией речи (например, в историческом повествовании).
Конкретность (определенность) лица в наибольшей степени
представлена в «я» (не случайно обобщенное употребление типа Я мыслю,
следовательно, существую является ограниченным). Д. Н. Шмелев
справедливо замечает: «Форма 1-го лица единственного числа настолько
определенно относит действие к самому говорящему, что не поддается даже
контекстному „перенесению" на другие лица. Приводимые обычно
в числе обобщенно-личных предложения вроде: „Еду, еду — не свищу, а
наеду — не спущу", „Моя хата с краю — ничего не знаю", „Мыслю —
следовательно, существую" и т. п. воспринимаются как своего рода
„мнимые цитации", причем обобщенного значения сама форма 1-го лица
не получает, а это значение возникает из того, что устойчивые
выражения, в которых она выступает, могут быть „приписаны" каждому»
[Шмелев Д. Н. 1961: 41]. Конкретность выявляется и в сфере «ты»
(имеется в виду «ты» конкретно-личное, а не обобщенно-личное). В «мы»
определенность лица размывается, потому что «мы» — это множество
лиц, включающее «я» и еще кого-то (из лиц, участвующих и не
участвующих в речевом акте). Как известно, в одних языках (например в части
языков американских индейцев, в тунгусо-маньчжурских, малайско-по-
линезийских, дравидских, тибетских) различаются две формы «мы» —
инклюзивная («я + вы») и эксклюзивная («я + они») (см. [Бенвенист 1974:
267]), в других же языках, в частности индоевропейских, такого различия
нет. В первом случае степень определенности «мы» больше, во втором —
меньше. Имея в виду недифференцированное «мы», Э. Бенвенист пишет:
«Это размытое „я", раздвинутое за пределы лица в точном смысле
термина и одновременно потерявшее четкие контуры»; и далее: «В общем виде
можно, таким образом, сказать, что глагольное лицо во множественном
числе выражает лицо расширенно и диффузно. „Мы" присоединяет к „я"
нечетко определенное множество других лиц» [Там же: 268—269].
558
Лицо и персональность
Неконкретный персональный дейксис. Как уже было отмечено
выше, дейксис данного типа выступает в разновидностях неопред елен-
ноличности и обобщенноличности.
Неопределени о-л ичный дейксис представляет собой
указание на неопределенное множество лиц. В передаваемой семантике
существенную роль играет ее интерпретационный компонент. В частности,
выражаемое неопределенно-личными предложениями значение
неопределенного множества «третьих лиц» сохраняет свою актуальность и в тех
случаях, когда из контекста и ситуации вытекает, что производителем
действия является конкрегаый единичный субъект. Например: Сперанский
сказал Кочубею, что жалеет о том, что не мог раньше, потому что его задержали
во дворце. Он не сказал, что его задержал государь. И эту аффектацию
скромности заметил князь Андрей (Л. Толстой). Ср. также обороты типа
Подвиньтесь, вам говорят; Кому говорят. В таких случаях референтом является сам
говорящий, однако грамматическое значение конструкции реализуется и
здесь, выступая в экспрессивном варианте такого представления
отношения к лицу, при котором точка зрения говорящего как бы заменяется
«объективной» позицией неопределенного множества «третьих лиц».
Для неопределенно-личных предложений характерен перенос
акцента с обозначения субъекта на обозначение действия. При этом
объект часто занимает позицию темы (см. [Шелякин 1991: 67—68]).
Возможны два истолкования семантики неопределенноличности с
точки зрения отношения к участникам речевого акта: более узкое,
предполагающее неопределенность, ограниченную сферой «третьих
лиц», и более широкое, не связанное с указанным ограничением.
Первое истолкование относится прежде всего к неопределенно-
личным предложениям с формами 3-го лица мн. числа, а также к
конструкциям с местоимениями типа кто-то. Второе истолкование связано
с более широким кругом языковых средств (ср. характеристику
семантики и средств выражения неопределенноличности в работе [Гак 1991 :
72—86]). К числу рассматриваемых языковых фактов относятся, в
частности, пассивные конструкции типд Вопрос изучается; О результате вы
будете своевременно извещены. В таких случаях неопределенное
множество лиц может предполагать и участие говорящего (ср. отстраненность
от говорящего как элемент значения конструкций типа Вопрос изучают;
О результатах вас своевременно известят).
Обобщенно-личный дейксис — это соотнесение
ситуации, лишенной конкретной референции (ситуации повторяющейся,
Семантика лица
559
обычной или «вневременной»), и ее участников с обобщенным классом
лиц, включающим говорящего: а) как носителя своего опыта или б) как
человека, представляющего и разделяющего (нередко предполагается:
вместе со слушающим) опыт и суждения обобщенного (вплоть до
масштаба «люди вообще») класса лиц. Эта семантика также имеет
подчеркнуто интерпретационный характер. Например: а) Ш пун дик.
...Иногда просто не знаешь, как поступить. То, се... беда-с! Просто совсем в тупик
приходишь... (И. Тургенев); б) Что посеешь, то и пожнешь.
В разновидности «б» обобщенно-личный дейксис пересекается с
неопределенно-личным. Однако все же сохраняются различия в оттенках
языковой интерпретации смыслового содержания, связанные со
значениями грамматических форм, — без явного приобщения говорящего
(его опыта) к содержанию общих истин (при употреблении
неопределенно-личных форм в случаях типа Таких людей за три версты обходят)
или при явно выраженном включении опыта говорящего (ср.
обобщенно-личное употребление форм 2-го лица ед. числа: Таких людей за три
версты обходишь).
Дейктические признаки персональное™ в речи и их системно-
языковая категоризация. Признаки персонального дейксиса,
реализуемые в речи, в некоторых отношениях сходны с темпоральным дейк-
сисом. В дальнейшем изложении в необходимых случаях персональ-
ность с этой точки зрения сопоставляется с темпоральностью.
При характеристике темпоральности как дейктической категории
было обращено внимание на различие между реальным (внеязыковым)
центром временного дейксиса, каковым является реальный момент
речи, и системно-языковым центром, представленным в системе
временных форм — в ее построении, фокусом которого является
грамматическое время, соотносящееся с прошедшим и будущим временами:
сама парадигма временных форм имеет центрированную структуру,
ориентированную на настоящее время как точку отсчета (см. [ТФГ
1990]). Аналогичное соотношение характерно для персональности,
прежде всего для грамматической категории лица. В персональном
дейксисе необходимо различать: 1) реальный и 2) системно-языковой
центр. Реальный центр персонального дейксиса — это конкретное
говорящее лицо в момент речи. Иначе говоря, центром является точка
зрения говорящего. Именно в этом смысле мы трактуем определение
«реальный» по отношению к центру персонального дейксиса: имеется в
виду речевая реальность, точка отсчета, соотнесенная с говорящим.
560
Лицо и персональность
Можно было бы говорить о «реально-речевом центре».
Системно-языковой центр представляет собой закрепленное в системе грамматических
форм лица глаголов и местоимений отражение множества «реальных
говорящих» в отвлеченном понятии «говорящее лицо» как исходной
точке отсчета, по отношению к которой определяются отвлеченные
грамматические понятия 2-го и 3-го лица. Персональный дейктиче-
ский центр, трактуемый в системно-языковом аспекте, представлен
в самой системе форм лица, в ее структуре, ориентированной на форму
1-го лица как на исходную точку отсчета.
Таким образом, обе категории характеризуются ориентацией их
значений на дейктический центр. Момент речи говорящего
представляет собой центр временного дейксиса. Говорящее лицо выступает как
центр персонального дейксиса, на который ориентируются значения
лиц и «не-лиц», определяемые по отношению к этому исходному
пункту ориентации семантики лица.
Системно-языковой дейктический центр персональности
постоянно соотносится с реальным речевым центром. Определенное
категориальное отношение к системно-грамматическому центру персональной
ориентации, заключенное в формах типа я пишу, ты пишешь, он пишет,
получает ту или иную реализацию в актах речи, где выступает тот или
иной говорящий (пишущий) как конкретное реальное лицо. В
зависимости от целей формирующегося высказывания, от его предпосылок,
условий и направленности говорящий намечает и выражает
определенное отношение обозначаемой ситуации и ее участников к «я» как
исходной точке отсчета. Для этого он использует те грамматические
формы лица глаголов и местоимений, которые заключают в себе
соответствующие значения лица. Используются формы с тем отношением к
системно-грамматическому центру, которое согласуется с отношением
к реальному лицу, намечаемым и необходимым в данном акте речи.
Говорящий хочет сказать о том, что он сам говорит, думает, делает и т. п.,
и для этого он использует формы, в которых заложено категориальное
«я» как соответствие субъекту, — я повторяю, я считаю, я пишу и т. д.
Ситуативно актуализированный / ситуативно неактуализирован-
ный персональный дейксис. Разные типы соотношения
системно-языкового (грамматического) и внеязыкового «я» выявляются в двух типах
функционирования форм лица — ситуативно актуализированном (при
живой и непосредственной соотнесенности участников обозначаемой
ситуации с ситуацией речи и ее главной фигурой — говорящим: Я пойду,
Семантика лица
561
а ты оставайся здесь, он тоже пусть останется) и ситуативно неактуали-
зированном, при отсутствии непосредственной и актуальной
соотнесенности содержания высказывания и текста в целом с ситуацией речи;
таково, в частности, эпическое повествование, отрешенное от
непосредственной связи с «я» пишущего, ср. также сценические ремарки
типа А. уходит и т. п. Пишущий (драматург) и персонаж, о котором идет
речь, находятся в разных плоскостях, между ними нет актуальной
соотнесенности: ясно, что А — это не драматург, но такое сопоставление не
может быть признано актуальным, так как «я» автора и ситуация
написания данного фрагмента пьесы находятся в разных измерениях.
Подобные различия в рассматриваемых типах текстов (и, шире,
типах речи) позволяют понять, для чего необходимо разграничение
понятий реального (внеязыкового) и системно-языкового центра
персонального дейксиса, как «работает» данное разграничение при
конкретном анализе языкового материала. В случаях типа Л пойду, а ты
оставайся... системно-языковой центр соотносится с реальным «я», в случаях
же типа А. уходит соотнесенности с конкретным реальным «я» автора
нет, но сохраняется отнесенность к 3-му лицу как категориальное
грамматическое значение формы лица, сохраняется значимость 3-го лица
как третьего по отношению к системно-языковому дейктическому
центру персональности. Иначе говоря, системное соотношение
категориальных значений 1-го, 2-го и 3-го лица благодаря их ориентации на
грамматический центр персонального дейксиса сохраняется во всех
случаях функционирования форм лица глаголов и местоимений —
независимо от наличия или отсутствия непосредственной живой
соотнесенности с «я» конкретного говорящего лица.
Различие типов функционирования форм лица, о котором
говорилось выше, дает основания выделить два типа персонального дейксиса:
1) ситуативно актуализированный — при актуальной
соотнесенности обозначаемого лица с говорящим и адресатом речи
(Я пойду; Ты устал?; Пусть идет и т. п.);
2) ситуативно неактуализированный — при отсутствии
указанной актуальной соотнесенности, например в эпическом
повествовании, отрешенном от непосредственной связи действующих «3-х
лиц» с 1-м лицом автора, в научных, технических описаниях с
постоянным 3-м лицом и т. п.
Указанное различие в функционировании категорий времени и лица
в «плане дискурса» (plan de discours) и «плане истории» (pian ďhistoire)
36—1959
562
Лицо и персональность
было отмечено Э. Бенвенистом (см. [Бенвенисг 1974: 270—284]). Для
плана дискурса, по мысли Э. Бенвенисга, характерно, что в отличие от
исторического повествования этот план свободно оперирует всеми личными
формами глагола— 1-ми 2-м лицом, так же как и 3-м; в явной или неявной
форме отношение к лицу присутствует в этом плане всегда. В
историческом повествовании, где сам рассказчик не выступает, отношения иные:
здесь 3-е лицо не противопоставлено никакому другому [Там же: 277].
Имея в виду дифференциацию указанных планов (выделяемых в
связи с анализом категории времени разными исследователями,
использующими различные термины, см. [Weinrich 1964; Поспелов 1966:
17—29; Золотова 1973: 171—185; 1982: 320—336; Маслов 1984: 22—
42]), можно говорить о двух типах речи — ситуативно
актуализированной и ситуативно неактуализированной.
Первый тип речи отличается непосредственной связью смысла
текста с ситуацией речи. Для речевого смысла в данном случае
существенна ситуативная информация. Ситуативно актуализированная речь
характерна для непосредственного общения говорящего и
слушающего. Вместе с тем данный тип речи возможен и в других условиях, в
частности в письмах, дневниках. Второй тип речи отличается отсутствием
непосредственной связи плана содержания и смысла текста с речевой
ситуацией, в частности с позицией говорящего (пишущего) в момент
речи. К данному типу речи относится историческое и художественное
повествование, отрешенное от непосредственной связи с личностью
автора в ситуации «я — здесь — теперь», а также изложение
закономерностей и правил в научных трудах, пособиях, учебниках и т. п.
Актуальная ситуативная обусловленность передаваемого содержания может
отсутствовать и в обстановке непосредственного общения, например в
беседе на научные темы (подробнее см. [Бондарко 1978: 120—125]).
В указанных типах речи по-разному проявляется обусловленность
ряда категориальных значений (персональных, темпоральных, аспек-
туально-темпоральных, модальных) речевой ситуацией, включающей
прежде всего позицию (точку зрения) говорящего. В первом типе речи
представлена актуальная прямая соотнесенность указанных элементов
содержания высказывания, тогда как во втором типе эта
соотнесенность остается неактуализированной или подвергается определенным
модификациям и сдвигам.
Различие между рассматриваемыми типами речи значимо для
реализации тех категорий грамматики, которые в принципе могут быть
Семантика лица
563
связаны с отношением содержания высказывания (обозначаемых
ситуаций) к ситуации речи, прежде всего к позиции (точке зрения)
говорящего. Именно таковы субъективно-синтаксические категории по А. М. Пеш-
ковскому, предикативные категории по В. В. Виноградову,
коммуникативно-грамматические категории по В. Г. Адмони, шифтеры по
Р. О. Якобсону, актуализационные категории в трактовке ряда
чехословацких грамматистов (см., например, [Hrabě i960]; наше истолкование ак-
туализационных категорий изложено в работе [Бондарко 1976: 50—64]).
Среди актуализационных категорий, для которых существенно
различие типов ситуативно актуализированной/ ситуативно
неактуализированной речи, особое место занимает персональное^ — категория,
по самому своему существу связанная с отношением обозначаемой
ситуации и ее участников к ситуации речи.
Исходным и первичным для выявления сущности семантической
категории персональное™ и грамматической категории лица как
центра данного ФСП является ситуативно актуализированное
функционирование форм лица глаголов и местоимений (а также других средств
выражения персональное™). Именно в живых актах речи, где
непосредственно выступает в актуальной форме противопоставление «я —
ты — он», в полной мере проявляется сущность персональное™ как ак-
туализационной категории. Данная разновидность персонального
дейксиса отражается и в тех письменных текстах, где сохраняется
актуальность соотношения времен и лиц с личностью говорящего
(пишущего) в момент речи. Ср., например, отрывок из «Дневников» Л. Н.
Толстого: 1883... Гудович умерла. Умерла совсем, — а я и мы все умерли на год,
на день, на час. Мы живем, значит, мы умираем.
Содержание форм 3-го лица, указывающих на «собственно лицо» в
ситуативно неактуализированной речи, лишено той непосредственной
соотнесенности с 1-м и 2-м лицами, которая характерна для ситуативно
актуализированной речи. Если в живом акте общения лицо «он»
непосредственно соотносится с лицами «я» и «ты» (Кто это сделал? Я, ты, он? и
т. п.), то в авторском повествовании, отрешенном от личности пишущего,
«он» непосредственно, т. е. в данной подсистеме, не соотносится с «я»
автора. Разумеется, скажем, «он» — князь Андрей, Пьер Безухов, Петя
Ростов и т. д., все «они» — герои «Войны и мира» — в известном смысле
противостоят авторскому «я» Л. Н. Толстого как относящиеся к
описываемому им миру, находящемуся вне актуальной ситуации «я — здесь —
теперь — это», однако та живая и непосредственная соотнесенность,
36*
564
Лицо и персональность
как в случаях типа Кто это шумит — я или ты, а может быть, он?), здесь
отсутствует, потому что «я» автора не входит в систему лиц, реально или
потенциально актуальных для описываемых событий (иначе обстоит
дело, например, в воспоминаниях, где автор может быть представлен
как участник описываемых ситуаций). Есть отношение «я — автор —
подразумеваемый (иногда актуализируемый) адресат-читатель — лица
и предметы, о которых идет речь», но нет того общего плана, где «я-ав-
тор» мог бы быть «я» — действующим лицом и действующее лицо «он»
было бы актуально противопоставлено находящимся в той же
плоскости «я» и «ты» как участникам обозначаемой ситуации и в то же время
участникам ситуации речи.
В ситуативно неактуализированной речи 3-е лицо сохраняет
противопоставленность 1-му и 2-му как элемент языковой системы, но в речи
(в определенном типе текстов и данном конкретном тексте) это 3-е
лицо, лишенное живой связи с 1-м и 2-м лицами (не выступающими в той
же позиции, в том же речевом плане), становится относительно
самостоятельной формой отражения лиц и предметов «во внешнем мире».
При актуальной ситуативной обусловленности передаваемого
содержания речи признаки персональности предполагают ориентацию
на личность говорящего (подобно тому, как содержание признаков
темпоральное™ предполагает ориентацию на момент речи говорящего).
При отсутствии же актуальной ситуативной обусловленности
передаваемого содержания персональные отношения, как и темпоральные,
сохраняя ориентационный характер в плане языковой системы (к «я» в
системе персональности как семантической и языковой категории), не
имеют прямой связи с речевой позицией актуализации (с «я» в данном
акте речи). Так, «условно-литературное» 3-е лицо (ср. начало рассказа
Л. Андреева «Губернатор»: Уже пятнадщть дней прошло со времени
события, а он все думал о нем,.. ) сохраняет ориентационную природу с точки
зрения категориального значения форм 3-го лица (обозначающих
участников ситуации, не являющихся участниками речевого акта и тем
самым противопоставленных по своему значению формам 1 -го и 2-го лица),
но отсутствует непосредственная ориентация типа «3-е лицо в данной
ситуации по отношению именно к данному, участвующему в ней 1-му
лицу», т. е. к 1-му лицу, совпадающему с «я» говорящего. С категориально-
грамматической точки зрения 3-е лицо «он» в ситуативно
неактуализированной речи — это аналог 3-го лица в живой ситуации общения (Он
так думает, а мы с вами нет. Правда, Петя, ты так не думаешь?), но с точки
Семантика лица
565
зрения теории речи и «грамматики речи» эти типы функционирования
3-го лица представляют разные формы «речевого существования»
категории лица и семантического содержания персональности в целом.
Непосредственно актуализированные значения лица и значения, не
характеризующиеся непосредственной актуализацией, могут
сосуществовать и взаимодействовать в тексте, в частности в тексте-воспоминании,
где актуализация личности автора сочетается с элементами
«автономного» повествования, отрешенного от непосредственной связи с авторским
«я». Ср., например, два отрывка из «Былого и дум» А. И. Герцена:
1) (с непосредственной актуализацией семантики лица): Я жил с Вит-
бергом в одном доме два года и после остался до самого отъезда постоянно в
сношениях с ним. Он не спас насущного куска хлеба, семья его жила в самой
страшной бедности (гл. XVI); 2) (без непосредственной актуализации
семантики лица): Он [Витберг] был очень чистых нравов и вообще скорее
склонялся к аскетизму, чем к наслаждениям, но его строгость ничего не
отнимала от роскоши и богатства его артистической натуры (Там же). Таким
образом, между рассматриваемыми типами семантики лица не всегда
можно провести резкую грань.
Возможность реализации актуализационной дейктической
категории персональности в той форме ее существования, которая лишена
непосредственной живой соотнесенности с центром персонального
дейксиса в речи — реальным и конкретным говорящим (пишущим),
аналогична возможности реализации актуализационной дейктической
категории темпоральности при отсутствии актуальной соотнесенности
с реальным и конкретным моментом речи говорящего (пишущего) как
речевым центром темпорального дейксиса. Этот параллелизм
подчеркивает сходство некоторых признаков персональности и
темпоральности как дейктических категорий. Сама по себе возможность
непосредственной и живой реализации дейксиса предполагает и возможность
модификации и в известном смысле нейтрализации дейктических признаков,
когда сохраняется системно-языковая основа персональной и
темпоральной ориентации, но существенно видоизменяется ориентационное
отношение в конкретном акте речи, где утрачивается живая связь этих
отношений с реальным говорящим в реальный момент его речи.
Общность нейтрализации живой персональной и живой
темпоральной соотнесенности обозначаемых ситуаций с ситуацией речи и
ее главной фигурой — говорящим в момент его речи — это
диалектическое выявление многоаспектносги и многообразия форм существования
566
Лицо и персональность
персонального и темпорального дейксиса. На фоне нейтрализованной
формы реализации рассматриваемых отношений в эпическом
повествовании и других разновидностях ситуативно неактуализированной
речи подчеркивается и выявляется во всей полноте признаков
непосредственная живая соотнесенность обозначаемого лица и
обозначаемого времени с говорящим в момент речи в ситуации «я — сейчас —
здесь — это» (— Что это ты там делаешь? — Тебя дожидаюсь и т. п.).
Способность персональных и темпоральных значений (так же как
модальных значений реальности / ирреальности в их разнообразных
манифестациях) к ситуативно актуализированной и ситуативно
неактуализированной реализации представляет собой особое проявление
языковой семантической интерпретации смыслового содержания.
В указанных формах существования семантики персональности и
темпоральное™ выявляется один из важных аспектов интерпретационной
природы рассматриваемых языковых значений.
Нельзя признать случайным тот факт, что нейтрализация живой и
непосредственной соотнесенности обозначаемой ситуации с ситуацией
речи и говорящим / пишущим как ее главной фигурой характерна
не для 1-го и 2-го, а именно для 3-го лица. В этом факте находят одно
из своих проявлений содержательные различия между 1-м/2-м лицами,
с одной стороны, и 3-м лицом — с другой.
Реальные «я» находят отражение прежде всего в системе глагольных
и местоименных форм лица. Вместе с тем дейктический центр выходит
за пределы грамматической категории лица. Его значимость
распространяется на всю сферу персональности, включая ее периферийные
элементы. Ср. сочетания типа ваш покорный слуга, автор этих строк, заключающие
в своем значении указание на самого говорящего, сочетания типа ваша
милость, ваше благородие, указывающие на 2-е лицо (второе по отношению
к первому — говорящему) и т. п. Таким образом, речь идет
действительно о дейктическом центре персональности в целом.
Параллелизм (типологическое сходство, но не тождество)
категорий лица и времени в характере присущих им признаков дейксиса
проявляется и в том, что указание на лицо, как и указание на время,
может быть не только конкретным и определенным, но и неконкретным
(обобщенным) и неопределенным. Как время, так и лицо пересекаются
с категориями временной локализованности и
определенности/неопределенности (см. анализ категории временной локализованности
в работе [ТФГ 1987] и в предшествующем изложении — ч. V, гл. 2).
Семантика лица
567
Нелокализованные во времени «вневременные» ситуации типа Без
труда не выловишь и рыбку из пруда; Плешью обуха не перешибешь; Цыплят по
осени считают являются обобщенными и неопределенными как с точки
зрения нелокализованности во времени, так и с точки зрения «нелока-
лизованности» лица.
Таким образом, не только темпоральный, но и персональный дейк-
сис может выступать в размытой форме обобщенности и
неопределенности. Обобщенное и неопределенное указание на лицо — это
оборотная сторона конкретного и определенного лица. Конкретность и
определенность лица в одних случаях (Я скажу, а ты послушай и т. п.)
противопоставлены неконкретности и неопределенности (О нем ничего
определенного не скажешь; О нем много говорят) в других.
До сих пор, сопоставляя персональность и темпоральность как дейк-
тические категории, мы отмечали некоторые признаки сходства,
параллелизма между ними. Однако этот параллелизм далеко не абсолютен.
Персональная и темпоральная отнесенность — это во многом
разные типы дейксиса. Темпоральный дейксис основан на такой
ориентации по отношению к исходной точке отсчета (прежде всего по
отношению к моменту речи говорящего), которая предполагает возможность
измерения временных отрезков в их отстоянии от дейктического
центра (Два года тому назад я работал... ; К концу лета мы эту работу закончим
и т. п.). Что же касается персонального дейксиса, то он предполагает
определенные типы (константы) персональной ориентации,
являющиеся и категориальными значениями лица (1-е, 2-е, 3-е лицо,
совместное 1-е и 2-е лицо, неопределенноличность, обобщенноличность), но не
предполагает возможности измерения. Возможно измерение времени,
но невозможно «измерение лица».
Характеристика содержания высказывания с точки зрения
отношения к времени вообще не идентична характеристике с точки зрения
отношения к лицу. Эти актуализационные характеристики различны по
своей направленности: одна из них обращена к форме существования
ситуации во времени, другая же — к участникам ситуации в их
отношении к участникам речевого акта.
Глава 2
Персональность
как функционально-семантическое поле
Структура поля
Центр и периферия. Центральную роль в рассматриваемом ФСП
в русском языке играют грамматические формы лица глаголов и
личных местоимений (выступающих в позиции подлежащего). Другие
средства выражения семантики лица, представляющие более частные
подсистемы и ограниченные по условиям их функционирования,
относятся к периферии данного поля.
Возникает вопрос, к какому структурному типу полей относится
персональность — к моноцентрическим полям или полицентрическим.
Постановка этого вопроса определяется тем, что поле персональности
опирается на две связанные друг с другом системы форм — систему
форм лица глаголов, с одной стороны, и личных местоимений — с
другой. На наш взгляд, эта двойственность существенна для
характеристики внутренней структуры грамматического центра рассматриваемого
поля, однако речь должна идти все же об одном (глагольно-местоимен-
ном) центре со сложной бинарной структурой, охватывающей
элементы разных частей речи, а не о двух разных центрах. Формы лица
глаголов и местоимений, образующие центр поля персональности,
представляют не разные грамматические категории, а одну и ту же
грамматическую категорию лица. Таким образом, персональность рассматривается
нами как ФСП моноцентрического типа (хотя и со сложной бинарной
структурой центра, включающего формы лица разных частей речи —
глагола и местоимения).
Поясняя данное истолкование поля персональности, заметим, что
выделение нескольких центров в рамках того или иного поля всегда
базируется на вычленении разных функциональных сфер. Таковы
исходные основания для определения структурного типа того или иного
ФСП во всех других случаях, рассматриваемых в данной разновидности
функциональной грамматики. Ср., например, членение поля таксиса
570
Лицо и персональность
на функциональные сферы зависимого и независимого таксиса,
членение поля бытийности на сферы дискретной и недискретной бытийно-
сти, членение поля посессивности на сферы атрибутивной и
предикативной посессивности и т. п. Каждая из таких функциональных сфер,
выделяемых в рамках определенного поля, связана с определенным
кругом формальных средств. Что же касается поля персональности, то
мы не обнаруживаем здесь разных функциональных сфер. При всех
различиях между глаголами и местоимениями их функции с точки
зрения семантики лица сближаются.
Как отмечает В. В. Виноградов, формы лица в прошедшем
времени и сослагательном наклонении «выражаются аналитически
присоединением личных «префиксов», личных местоимений 1-го и 2-го лица
{я ходил, ты ходил, мы ходили, вы ходили)» [Виноградов 1972: 362].
Примечательны также характерные для ряда языков исторические
изменения, затрагивающие лицо глаголов и местоимений как единый
комплекс. Так, в скандинавских языках основным изменением в области
категории лица глагола был переход от выражения этой категории
посредством глагольных окончаний к выражению ее посредством
отнесенности данной глагольной формы к личному местоимению или
существительному [Стеблин-Каменский 1958: 223—226]. Подобные
факты подчеркивают функциональное объединение лица глаголов и
местоимений в составе форм, представляющих грамматическую
категорию лица.
Структура центра. Переход к периферии. Грамматический центр
поля персональности — лицо как грамматическая категория — сам по
себе представляет собой полевую структуру, где выделяются ядро
(глагольные и местоименные формы 1-го и 2-го лица) и его окружение —
формы 3-го лица, функционально обособленные от указания на
участников акта речи. По своему содержанию 3-е лицо связано с переходом
от центра к периферии (при обозначении лиц) и с собственно
периферийной сферой семантики персональности (при обозначении
предметов и при выражении безличности). Таким образом,
грамматическая категория лица представляет, с одной стороны (поскольку речь
идет о формах 1-го и 2-го лица), центральную сферу семантики
персональности, а с другой (в том, что касается форм 3-го лица и форм
безличности) — сферу переходную от центра к периферии (при
обозначении «третьих лиц») и собственно периферийную (при обозначении
предметов и при выражении безличности). В таком соотношении
Персональность как функционально-семантическое поле 571
выявляется частичная асимметрия членения «центр — периферия» в
сфере двусторонних языковых единиц и категорий, с одной стороны,
и в сфере семантического содержания — с другой.
Выше было высказано замечание о том, что к центру поля персо-
нальности относятся не все формы личных местоимений, а лишь формы
именительного падежа, выступающие в роли подлежащего. Это
положение требует особых пояснений.
Формы личных местоимений в косвенных падежах, выступающие в
роли дополнений со значением объекта (Скажу тебе...; От тебя я этого
не ожидал), а также субъекта (Тебе дежурить; Нами было отмечено... и
т. п.), мы относим не к центру поля персональное™, а к ближайшей
периферии (или к переходной зоне от центра к периферии — четкое
различие здесь провести трудно). Таким образом, наличие любой
формы личного местоимения, в которой представлена грамматическая
категория лица, еще не является достаточным основанием для того,
чтобы отнести эту форму к центру поля персональности. Как уже было
отмечено выше, грамматическая категория лица находит выражение
не только в личных местоимениях, но также и в местоимениях
притяжательных (ср. противопоставление форм типа мой — твой — его/наш —
ваш — их). Эти формы мы также относим не к центру, а к ближайшей
периферии рассматриваемого поля или к зоне, занимающей
промежуточное положение между центром и периферией.
Каковы основания для такого решения? Когда речь идет о
вычленении центра поля, важно выделить те формы местоимений, которые
соотносятся с личными формами глагола синтаксически и реально
взаимодействуют с ними как элементы субъектно-предикатной
структуры. Таковы формы я, мы, ты, вы, он, она, оно, они, выступающие в
роли субъекта-подлежащего при глаголе-сказуемом. Другие формы
личных местоимений (а также формы возвратного и притяжательных
местоимений) такой соотносительностью с личными формами глагола не
характеризуются. Они находятся вне центральной позиции
грамматической категории лица — позиции соотношения
субъекта-подлежащего и предиката, т. е. позиции синтаксического центра предложения.
Хотя речь идет о грамматических средствах, их статус не может
рассматриваться как идентичный статусу личных местоимений,
выступающих в роли подлежащего при глаголе-сказуемом.
Логика аргументации в данном случае такова: если семантика лица
в целом заключается в отношении между участниками обозначаемой
572
Лицо и персональность
ситуации и участниками ситуации речи, то при вычленении центра
ФСП речь должна идти в первую очередь о центральных компонентах
обозначаемой ситуации, представленных в центральных компонентах
структуры предложения. Поэтому при отнесении того или иного
языкового средства к центру или периферии рассматриваемого поля
существенно, занимает ли данное средство (комплекс средств) центральное
место в субъектно-предикатной структуре предложения (при субъекте-
подлежащем) или выступает в позиции дополнения или определения.
Итак, мы выделяем персональные элементы I ранга — выражающие
отношение к лицу, касающиеся субъекта-подлежащего, и персональные
элементы II ранга — находящиеся за пределами субъекта-подлежащего
(когда отношение к лицу касается субъекта, выраженного дополнением,
а также объекта и атрибута).
В одном и том же высказывании могут быть представлены
персональные элементы обоих рангов. Например, в высказывании Я чувствую
себя должником по отношению к тебе персональные элементы I ранга —
личное местоимение и глагольная форма 1-го лица, а персональные
элементы II ранга — возвратное местоимение себя, поддерживающее в
сочетании с я чувствую отнесенность содержания предиката к 1-му
лицу, а также сочетание по отношению к тебе, связывающее состояние
говорящего со слушающим, т. е. выражающее обращенность к
слушающему. Ср. другие примеры: Я упоминаю,.. — обе словоформы —
элементы I ранга; Мною упоминаются... — мною — элемент II ранга. Хочу
обратить внимание на ваше последнее замечание-, здесь хочу — персональный
элемент I ранга, ваше — элемент II ранга.
Именно различием между элементами I и II ранга определяется та
грань, которая отделяет центральные средства выражения
персональной семантики от периферийных.
О статусе 3-го лица. В языковедческой литературе издавна
отмечались грамматические различия между формами глаголов и
личных местоимений 1-го и 2-го лица, с одной стороны, и 3-го лица —
с другой. Так, Ф. И. Буслаев писал о том, что «1-е и 2-е лицо, означая
отношение между говорящим и слушающим, принадлежит собственно
одушевленным предметам, и преимущественно лицам», тогда как
посредством формы 3-го лица «можно означать и лица и
неодушевленные предметы» [Буслаев 1858: 187]. К. С. Аксаков подчеркивал
противопоставление 1-го и 2-го лица 3-му не только по признакам личности /
не-личности, но и по присущей местоимениям 3-го (но не 1-го и 2-го)
Персональносгь как функционально-семантическое поле 573
лица заместительной (вместо имени) роли: «Так называемое „третье
лицо": он, она, оно есть обыкновенное местоимение и обозначает
вообще предмет, следовательно, здесь нет вопроса об одушевленности, о
сознательности: это не личное местоимение! Зато так называемое
„третье лицо" — это местоимение в собственном смысле, ибо оно одно
только в настоящем смысле употребляется вместо имени» [Аксаков
1875: 541] (об анафорической функции местоимений 3-го лица,
соотношении антецедента и субститута и специфике референции, связанной
с 3-м лицом, см. [Падучева 1985: 142—158]).
Выявляя различные аспекты противопоставления комплекса «я/
ты» по отношению к «он», Э. Бенвенист отметил, в частности, что: а)
лицам «я» и «ты» — и только им — присуща уникальность: «... „я", которое
производит высказывание, „ты", к которому „я" обращается, каждый
раз уникальны. Напротив, „он" может представлять собой бесконечное
число субъектов — либо ни одного» [Бенвенист 1974: 264], «третье
лицо» может комбинироваться с любой объективной референцией [Там
же: 290]; б) второй признак «я» и «ты» — их взаимообратимость: «...тот,
кого я определяю как „ты", сам мыслит себя в терминах „я" и,
обращаясь в „я", превращает мое „я" в „ты"» [Там же: 264]; в) лишь
посредством «третьего лица» вещь получает словесный предикат [Там же].
На основании комплекса признаков противопоставленности 1-го и
2-го лица 3-му Э. Бенвенист пришел к тому же выводу, что и К. С.
Аксаков: «третье лицо» не есть «лицо»; функция этой глагольной формы
состоит в том, чтобы выражать не-лицо [Там же: 262], корреляция
личности противопоставляет лица «я/ты» не-лицу «он» [Там же: 269].
При решении вопроса о том, является ли 3-е лицо собственно
лицом или не-лицом, на наш взгляд, необходимо придать должное
значение содержательным связям между 3-м лицом и 1-м/2-м,
системным соотношениям, включающим все три лица. Сами значения 1-го
и 2-го лица, характеризуемые признаком участия в речевом акте, тем
самым характеризуются определенным отношением и к
противоположному признаку неучастия в акте речи. Этот признак по-разному
реализуется в семантике «я», «ты», с одной стороны, и в семантике
«мы», «вы» — с другой. «Я» исключает неучастие в речевом акте. То же
относится к «ты». Что же касается «мы», то это может быть (в
зависимости от контекста и ситуации): а) «я» и «ты» («вы»); б) «я» и «он»,
«она», «они»; в) «я», «ты» («вы») и «он», «она», «они». «Вы» — это «ты» и
«он», «она», «они». Категориальное значение «мы» — множество лиц,
574
Лицо и персональность
включающее «я», что предполагает возможность включения в данное
множество любого (любых) представителя лиц, обозначаемых
местоимениями и глагольными формами 2-го и 3-го лица. Категориальное
значение «вы» — множество лиц, включающее «ты», что предполагает
включение любого (любых) представителей лиц, обозначаемых
местоимениями и глагольными формами 3-го лица. Для рассматриваемых
отношений существенно не только включение, но и исключение тех
или иных лиц. Значение 1-го лица ед. числа («я») представляет собой
указание на такое множество, которое исключает указание на
множества лиц, охватываемых значениями форм 2-го и 3-го лица. Значение
2-го лица ед. числа («ты») исключает указание на множества лиц,
охватываемых значениями форм 1-го и 3-го лица. Следовательно,
значения 1-го и 2-го лица ед. числа определенным образом касаются и
отношения к 3-му лицу.
В значениях форм 1-го и 2-го лица мн. числа («мы», «вы») в отличие
от значений форм ед. числа снимается ограничение, касающееся
неучастия «третьих лиц» («он», «она», «они»). Пересечение с лицами, не
участвующими в речевом акте, оказывается возможным (хотя и не
обязательным). Таким образом, значения «мы» и «вы» непосредственно
включают определенное отношение к «третьим лицам».
Во всех случаях оказывается принципиально существенной
потенциальная способность форм 3-го лица указывать на собственно лица (не
участвующие в речевом акте, но существенные для характеристики
множеств, представленных или «возглавляемых» участниками акта
речи). Предметное значение 3-го лица (указание на неодушевленные
предметы, а не на собственно лица) не включается в рассматриваемые
отношения. В этой части содержания 3-го лица действительно
выявляются признаки не-лица. О предметном 3-м лице речь будет идти
ниже. Пока заметим лишь, что и оно, находясь на периферии категории
лица и персональности в целом, все же не может быть выведено за
пределы данной сферы: отношение к «миру лиц» (включая «третьи лица»)
существует в его противопоставленности «миру вещей».
Системные связи 3-го лица с 1-м и 2-м не исчерпываются
сказанным выше. Многими исследователями отмечалось явление «сдвига
лиц» в косвенной речи, ср.: 1) А говорит Б: Я рад вашему соглашению с ним
(т. е. с В); 2) А говорит В: Я сказал, что я рад его соглашению с вами; 3) Б
говорит В: Он сказал, что он рад моему соглашению с вами и т. п. (см.
[Есперсен 1958: 255]. Говоря о случаях типа: а) «Яуже сдал экзамен порусско-
Персональность как функционально-семантическое поле 575
му языку»; «Ты сдал экзамен по русскому языку?» — спросил отец у сына;
б) Студент сказал, что он уже сдал экзамен по русскому языку; Отец спросил
сына, сдал ли он экзамен по русскому языку, М. А. Шелякин справедливо
замечает, что местоимения 3-го лица в определенном употреблении
являются как бы заместителями местоимений 1-го и 2-го лица при
отнесении их к ситуации вне речевого акта [Шелякин 1986: 13].
Называя 3-е лицо «не-лицом», Э. Бенвенист тем не менее обращает
внимание на такие связи между 3-м лицом и 1-м / 2-м, которые
фактически свидетельствуют о том, что 3-е лицо рассматривается не за
пределами данной системы языковых фактов, являющихся предметом анализа,
а в составе этой системы. В частности, важно то, что «третье лицо»
трактуется как «немаркированный член корреляции лица» [Бенвенист
1974: 289). Ср. также суждения о том, что «он» или «она» может служить
формой обращения к кому-либо из присутствующих [Там же: 265].
Между конкретно-личным и конкретно-предметным
употреблением глагольных форм, а также личных местоимений 3-го лица имеются
существенные различия. Конкретно-личное употребление 3-го лица
(Вы думаете, что он ошибается?) непосредственно соотносительно с
употреблением 1-го и 2-го лица (Нет, я не ошибаюсь; Вы на самом деле не
ошибаетесь?): 3-е лицо «он» при отнесенности к собственно лицу
потенциально может включиться в речевой акт и занять позицию «я» и «ты», что
же касается предметного 3-го лица, то оно в обычных условиях не
соотносится с 1-м и 2-м лицом. Предметное «он» и конкретные названия
предметов в сочетании с глагольными формами (Стол уже стоит, но он
мне не нравится) представляют мир вещей, не способных к участию в
речевом акте (олицетворение предметов — это особый случай, и данное
исключение лишь подтверждает правило).
Существенность и грамматическая выраженность различия между
3-м лицом собственно личным и предметным подчеркивается тем
фактом, что русские неопределенно-личные конструкции с формами 3-го
лица мн. числа (О нем много говорят; С ним считаются и т. п.)
предполагают указание именно на лица, а не на предметы. Граница между лицом
и предметом в данном случае выражена очень четко.
Итак, в 3-м лице совмещены признаки потенциально личной и
неличной формы. Есть ли у нас основания вывести предметное 3-е лицо
за пределы категории лица, за пределы персональности? На наш
взгляд, таких оснований нет. Попытаемся определить место 3-го лица,
указывающего на предметы, в общей системе персональности.
576
Лицо и персональносгь
Основное содержание персональное™ концентрируется вокруг
понятия лица в его собственном смысле, соотнесенного с говорящим
и слушающим. Дальнейший шаг в применении принципа системной
соотносительности приводит к понятию 3-го лица — «не-говорящего»
и «не-адресата». Но как только в систему лиц включается 3-е лицо, это
необходимо влечет за собой обращение не только к «собственно
лицу», но и к «не-лицу»: «он», «она», «они» — это не только лица, но и
предметы. Объем содержания понятия субъекта — носителя
предикативного признака за пределами 1-го и 2-го лица не может быть
ограничен лишь 3-м лицом, представленным обозначением собственно
лиц. Отношение к лицу включает (как частный случай) и соответствие
субъекта и «не-лица».
Если бы мы вывели «не-лицо» (обозначение неодушевленных
предметов, выступающих в роли субъекта) за пределы семантической
категории и поля персональности, то сфера «3-го лица» оказалась бы
искусственно ограниченной, неполной. Предложение Они окружают нас в
том случае, если имеются в виду какие-то люди, включало бы
семантическую категорию персональности, тогда как предложение Они
окружают нас, относящееся к каким-то предметам, не характеризовалось бы
этой категорией. Такое разделение нельзя признать обоснованным.
3-е лицо как «собственно лицо» и как предмет («не-лицо») —
это разные сущности с точки зрения
одушевленности/неодушевленности и связанной с этим однородности/неоднородности с
говорящим и адресатом (лицами, но не предметами). Вместе с тем
рассматриваемые сущности объединяются по синтагматическому и
синтаксическому признаку соотнесенности предиката с таким субъектом,
который противостоит 1-му и 2-му лицу как «3-е лицо». Общность лица
и не-лица подтверждается тождественностью грамматических
показателей глагольных форм 3-го лица безотносительно к
рассматриваемому различию.
Итак, соглашаясь с констатацией глубоких различий между 1-м / 2-м
и 3-м лицом, мы все же не можем согласиться с истолкованием
содержания 3-го лица как неличного, т. е. с трактовкой 3-го лица как не-лица.
Обладая существенным своеобразием семантики и выходя за рамки
собственно лица (в том, что касается указания на предметы), 3-е лицо
втягивается в систему лиц — прежде всего постольку, поскольку речь
идет о тех «он», «она», «они», которые указывают на лица, соотносимые
с «я» и «ты», а далее, в силу общих связей собственно личного и пред-
Персональность как функционально-семантическое поле 577
метного «он», «она», «оно», «они», эти отношения лица
распространяются и на сферу отнесенности к предметам.
Периферийные компоненты поля персональное™. Рассмотрим
состав периферийных компонентов поля персональное™ в русском
языке более подробно. Периферия анализируемого поля представлена
комплексом морфологических, синтаксических,
интонационно-синтаксических, лексико-синтаксических и лексических средств.
К числу морфологических средств выражения семантики
отношения к лицу, представляющих ближнюю периферию поля персонально-
сти, примыкающую к его центру, как было отмечено выше,
принадлежат формы личных местоимений в косвенных падежах, выступающие в
роли дополнения со значением субъекта и объекта (Мне идти?; Все это
сделано вами; Мне это не нравится; Что с тобой? и т. п.), а также формы
притяжательных местоимений, передающие отношение к лицу (мой —
твой — его; наш — ваш — их).
Формы возвратного местоимения (себя, себе и т. п.) представляют
собой тот компонент периферии поля персональности, который следует
трактовать как морфолого-синтаксический. Отношение к лицу в
данном случае (Я себя не оправдываю; Ты себя не оправдывай и т. п.)
выражается морфологической формой местоимения в сочетании с той или
иной глагольной формой, которая сама по себе или вместе с
местоимением-подлежащим определяет лицо.
К числу синтаксических средств выражения персональности
относится опосредствованное выражение отнесенности к лицу,
заключенное в деепричастных конструкциях, поскольку они связаны с правилом
односубъектности второстепенного и главного действия: Я иду,
оглядываясь по сторонам (оглядываясь получает отношение к 1-му лицу
благодаря соотнесенности с 1-м лицом Я иду; ср. Он идет, оглядываясь по
сторонам).
Интонационно-синтаксические средства выражения персональности
(в данном случае — отношения ко 2-му лицу) представлены
инфинитивными конструкциями с императивным значением типа Встать!, а также
безглагольными конструкциями типа Марш!; Брысь!; Руку! и т. п. Ср.
также императивные высказывания с частицами на, нате: На!; На руку!
Лексические элементы персональности выступают в
разнообразных сочетаниях с глагольным и местоименным лицом. Ср. сочетания
наш брат, автор этих строк, ваш покорный слуга, соотнесенные с формами
3-го лица или формами прошедшего времени (а также сослагательного
37—1959
578
Лицо и персональносгь
наклонения) и определяющие реальную отнесенность содержания
высказывания к говорящему. Ср., с другой стороны, высказывания с
оборотами типа ваша милость, вате сиятельство и т. п., передающие
отношение к слушающему {Ваша милость запаздывает).
Контекст и речевая ситуация являются решающими при
выражении отношения к лицу в предложениях, образуемых словами да и нет:
— Ты устал? —Да; — Вы курите? — Нет.
Одним из лексических средств выражения персональной
семантики обобщенно-личного типа (без четкой дифференциации по
отношению к неопределенно-личному значению) является функционирование
лексемы человек в сочетании с глагольными формами. Например:
.. .у нас уже так на Руси заведено: одному искусству человек предаваться не мо-
жет— подавай ему все (И. Тургенев); Шма га. ... Как человек нить
потерял, так пропал. Ему, по заведенному порядку, следует в трактир идти, а
он за философию. А от философии нападает на человека тоска, а хуже тоски
ничего быть не может (А. Островский); Только в одиночестве человек
может работать во всю силу своей могуты (А. Герцен).
К крайней периферии персональное™ относятся формы
безличности. Не случайно одни исследователи исключают безличность из
категории лица, другие же рассматривают ее в рамках этой категории.
Р. О. Якобсон выделял корреляцию личных форм как признаковой
категории и безличных форм как категории беспризнаковой: «В качестве
грамматически безличной формы функционирует так называемое «третье
лицо», которое само по себе не обозначает отнесенности действия к
субъекту; эта форма становится семантически личной только в том случае,
если дан субъект или по крайней мере он подразумевается. Так
называемые безличные глаголы с точки зрения упомянутой корреляции
являются непарными беспризнаковыми формами» [Якобсон 1985: 215].
Включение форм безличности в систему форм лица представляется
правильным. Высказывания типа Светает; Смеркается; Моросит по
отнесенности их содержания к внешнему миру за пределами говорящего
и адресата сопоставимы с семантикой 3-го лица, когда речь идет о
предметах. Разумеется, тождества со значением 3-го лица нет, так как при
безличности отсутствует указание на определенный предмет и на какой
бы то ни было субъект. Однако общее указание на «внешний источник»
предикативного признака («от природы», «от окружающей среды», а не
«от участников речевого акта») вряд ли можно отрицать. Отнесенность
содержания рассматриваемых безличных форм к внешней среде четко
Персональность как функционально-семантическое поле 579
выявляется в текстах, где формируется общий план среды, внешней по
отношению к говорящему и слушающему; содержание форм
безличности органично включается в этот план, не обнаруживая каких-либо
признаков обособленности. Например: Вечереет. Начинается метель.
Особыми признаками с точки зрения персональной семантики
характеризуются безличные конструкции, включающие дополнение в
форме дательного или винительного падежа личного местоимения или
существительного со значением отнесенности действия или состояния,
обозначенного безличной формой, к 1-му, 2-му или 3-му лицу: Настена
почувствовала, как ее с головой захлестнуло жаром (В. Распутин); Меня
крупно знобило, морозило от полярной стужи... (В. Катаев); Они сидели на
железном сиденье армейского вездехода, их подбрасывало... заваливало друг на друга
(Л. Карелин). В таких случаях выражается двойственное персональное
отношение: а) общая отнесенность действия или состояния,
выраженного безличной формой, к внешнему миру ('было или происходит,
имеет место нечто, относящееся к внешнему миру, исходящее от внешней
среды' — захлестнуло, знобило, морозило, подбрасывало и т. п.); б)
выражение связи ситуации с 1-м, 2-м или 3-м лицом ('это было со мной, с тобой,
с ним', ср.: меня, тебя, его захлестнуло жаром; меня, тебя, его знобило и т. п.).
Отнесенность содержания безличной формы к тому или иному лицу,
выраженному формой косвенного падежа, может выступать на
передний план: Мне не работается; Тебе нездоровится? и т. п.
Термин «безличность» по своей внутренней форме связан с
категорией лица. С этим сопряжено и широко распространенное
рассмотрение безличности при описании категории лица. Однако по
своему существу безличность — структурно-синтаксическое явление (это
всегда бесподлежащность, хотя и далеко не всегда бессубъектность в
смысле отсутствия семантического субъекта). Безличные конструкции,
на наш взгляд, целесообразно рассматривать прежде всего при анализе
семантической категории и поля субъектности. Возможно и
рассмотрение безличных конструкций с точки зрения реализации в них
семантической категории персональности. Однако с этой точки зрения
безличные конструкции разнородны. Разные типы безличности выявляют
разные признаки семантики и средств выражения персональности.
37*
580
Лицо и персоналыюсгъ
Лицо субъекта и лицо объекта
Постановка вопроса. При определении сущности персональности,
ее границ, иерархии ее компонентов возникает вопрос: каково
соотношение персональности и субъектности, персональности и объектности?
Более частные аспекты этого вопроса: 1) какие участники обозначаемой
ситуации должны рассматриваться в соотношении с участниками
ситуации речи — только субъект или также объект?; 2) идет ли речь о любом
субъекте (как бы он ни был выражен) или лишь о
субъекте-подлежащем?; 3) если принимается широкая трактовка персональности
(охватывающая не только субъект, но и объект), то может ли быть
установлена какая-то иерархия внутри категории персональности в связи с
выражением лица субъекта и лица объекта?
Обратимся к существующим определениям грамматической
категории лица. Можно выделить два типа определений: 1) более узкие,
ограничивающие категорию лица тем отношением участия / неучастия
в речевом акте, которое касается лишь субъекта (фактически речь идет
лишь о субъекте-подлежащем); 2) более широкие, не связанные с
указанным ограничением. Ср., например: 1) «Лицо... Грамматическая
категория глагола, обозначающая отношение действия (процесса) и его
субъекта к говорящему лицу» [Ахманова 1966: 220]; «Лицо —
грамматическая категория глагола, выражающая отношение производителя
действия к говорящему» [Русский язык 1979: 133]; «... категория лица
означает соотношение между субъектом речи (говорящим) и субъектом
самого действия, обозначенного глаголом» [Моисеев 1980: 214]; 2) более
широкие определения грамматической категории лица, включающие
не только лицо субъекта, но и лицо объекта, учитывают факты тех
языков, которые характеризуются полиперсональным (субъектно-объект-
ным) спряжением; ср.: «Если соотнесенность с различными лицами
выражается в самом глаголе тем или иным формальным различием, мы
говорим, что глагол имеет категорию лица (в широком смысле,
включая число, а также род или грамматический класс)... В языках с
полиперсональным спряжением в глагольной форме обозначается
не только лицо субъекта, но одновременно и лицо объекта (иногда
даже нескольких объектов) действия. Соответственно глагол согласуется
и с подлежащим, и с дополнением, прямым и даже косвенным» [Маслов
1975: 212—213] (далее приводится пример из адыгейского языка);
«Грамматическая категория лица в глаголе служит средством выраже-
Персональность как функционально-семантическое поле 581
ния субъектных и субъектно-объектных отношений, т. е. отношений,
лежащих в основе предикативности» [Жукова 1972: 248].
Персональность и субъектно-предикатно-объектные отношения.
На наш взгляд, говоря о семантической категории и поле
персональности, необходимо учитывать то отношение к лицу, которое касается не
только субъекта, но и объекта.
В языках с полиперсональным (субъектно-объектным) спряжением
включение объекта-дополнения в сферу отношения к лицу находит
непосредственное структурно-грамматическое выражение. В этих языках
отношение как субъекта, так и объекта к лицу становится не только
содержанием персональности как семантической категории и
функционально-семантического поля, но и содержанием лица как
грамматической категории, опирающейся на определенную систему
противопоставленных друг другу форм.
Так, в чукотском языке отмечается наличие особых форм
спряжения переходных глаголов, одновременно выражающих отношение
действия к лицу и числу не только субъекта, но и объекта [Скорик 1977:
15]. В эскимосском глаголе «...в некоторых случаях отражается лицо не
только того слова, которое является при этом глаголе подлежащим, но
и того, которое является при нем прямым дополнением» [Меновщиков,
Бахтин 1983: 66]. В субъектно-объектном спряжении выступают
глагольные формы не одного лица, а двух — лица субъекта и лица объекта;
имеются в виду формы, переводимые на русский язык как ты видишь
меня; вы видите меня; ты видишь нас; он видит меня; я вижу его и т. п.
([Там же: 66—68; Меновщиков 1975: 229—233; 1980: 118—122]; см.
также [Бахтин 1991]). Ср. также категории лица-числа субъекта и лица-
числа объекта в ительменском языке [Володин 1976: 219—239; 1991],
субъектно-объектное спряжение переходных глаголов в корякском
языке, где в форме глагола получают обязательное выражение не
только лицо и число субъекта, но и лицо и число объекта действия [Жукова
1972: 251—256].
По отношению к языкам, не имеющим субъектно-объектного
спряжения, в частности к русскому языку, обсуждение вопроса о субъекте и
объекте в поле персональности целесообразно начать с характеристики
разных типов субъекта в их отношении к лицу.
В иерархии субъектно-объектных отношений в их связи с персо-
нальностью четко выявляется вершинное положение
субъекта-подлежащего. Именно эта синтаксическая позиция характеризуется наибо-
582
Лицо и персональность
лее сильно выраженным взаимодействием глагольного и
местоименного лица (я пишу — ты пишешь — он пишет и т. п.). Только в позиции
субъекта-подлежащего выявляются во всей полноте возможные
функции грамматической категории лица местоимений в их связи с лицом
глагола — функции собственно семантические, семантико-прагматиче-
ские и согласовательные (координационные).
Отношение к лицу явно выражено и в тех случаях, когда
семантический субъект занимает позицию не подлежащего, а дополнения.
Ср., например, высказывания с дательным падежом субъекта: Теперь,
когда по пьесам Вампилова знают во всем мире, надо и нам знать [ср.: чтобы
и мы знали], каково было становиться Вампиловым (В. Распутин); Стоит
нам ощутить физическую боль как не имеющую конца — и она перестает
быть только физической болью (Л. Гинзбург); Я чувствовал, что мне не
заснуть (Ю. Нагибин). Ср. также пассивные конструкции с творительным
деятеля: Эта работа выполнена вами, а не мной. Другие примеры
выражения отношения к лицу формами косвенных падежей со значением
субъекта: Иногда думаю: не будь Вас в Москве [ср.: если бы Вы не были в
Москве], я был бы там круглый сирота (А. Вампилов); Когда я вижу его во сне,
я и во сне знаю, что он ушел и что его не должно быть среди тех, кто остался
жить, заниматься своими делами и стареть (В. Распутин).
Вместе с тем ясно, что субъект, выраженный косвенными падежами
местоимения или существительного (Кому дежурить — мне или Петрову?
и т. п.), в его отношении к лицу не равнозначен субъекту-подлежащему.
В позиции дополнения в случаях рассматриваемого типа отсутствует та
координационная функция лица, которая характерна для
глагола-сказуемого в его отношении к подлежащему. Отсутствуют те
парадигматические отношения (типа я пишу, ты пишешь и т. д.), в которых лицо
глагола и лицо местоимения составляют единую подсистему.
По существу, рассматривая выражение семантики субъекта формами
косвенных падежей, мы уже можем констатировать определенный сдвиг
от субъектности к объектности, относящийся к интерпретационному
аспекту грамматических значений. При общем смысловом (денотативном,
референциальном) содержании субъектности (что подтверждается
возможностью замен типа надо и нам знать —> надо, чтобы и мы знали; мне не
заснуть ->яне могу заснуть; работа выполнена вами ->работу выполнили вы)
форма косвенного дополнения накладывает на эту «отражательную»
семантику субъекта оттенки объектной грамматической интерпретации.
Персональность как функционально-семантическое поле 583
Теперь мы обратимся непосредственно к вопросу о том, включает ли
персональность отношение между объектом («вторым по рангу»
участником обозначаемой ситуации) и лицом (прежде всего говорящим). Выше
уже был дан положительный ответ на этот вопрос. Рассмотрим языковые
факты, выявляющие участие объекта в передаче отношения к лицу.
Прежде всего следует подчеркнуть, что объектное отношение к
лицу тесно связано с отношением субъектным. Фактически выражение
лица в объекте дополняет и поддерживает то выражение семантики
лица, которое дано в субъекте. Это взаимодействующие и
взаимозависимые стороны единого комплекса субъектно-объектно-персональных
отношений. Взаимосвязи выявляются в речи. Ср., например, отрывки из
переписки А. Вампиловас Е. Якушкиной (в письмах вообще
чрезвычайно четко выражены соотношения «я — ты — он — явления и предметы
окружающей среды»): Лучше, если Вы на меня сердиты, хуже, если Вы меня
забыли (А. Вампилов); Почему Вы молчите1? Я не получила от Вас ни одной
строчки! Здоровы ли Вы? (Е. Якушкина). То же лицо, которое в
субъектной позиции выступает как л, в позиции объекта закономерно и
обязательно выступает как меня, и в этом объекте меня находит выражение
своего рода оборотная (объектная) сторона субъектно-объектного
отношения. Объект меня тем самым выражает тождество с субъектом я с
точки зрения отношения к лицу и противопоставленность «субъектно-
объектному ряду» 2-го лица: ты — тебя, вы — вас.
Отражение лица субъекта в лице объекта представлено в известных
фактах распространения обобщенно-личного значения не только на
субъект, но и на объект: Так думал за это время... Человек обидел тебя, ты
рассердился на него и, разумеется, сдержался, не обидел его. И что ж? В сердце
у тебя злоба, и ты не можешь относиться к этому человеку добро... Вчера ис-
пыталэто... (Л. Толстой) (см. [Шмелев Д. Н. 1961: 45; Малеев 1979: 401).
Вместе с тем в сфере лица-объекта наблюдаются явно выраженные
признаки периферийносги по сравнению с позицией лица-субъекта,
выступающего в роли подлежащего (ср. отмеченные выше признаки,
относящиеся к выражению лица-субъекта за пределами позиции подлежащего).
Итак, лицо-объект включается в общую систему персональное™,
так же как и лицо-субъект, однако в этой системе устанавливается
определенная иерархия. На ее вершине (в центре поля персональное™)
находятся местоименные формы лица, занимающие позицию субъекта-
подлежащего и находящиеся в отношении координации с формами
584
Лицо и персоналыюсть
глагола-сказуемого. «Более низким рангом» характеризуются позиции
субъекта и объекта, представленного дополнением.
Выражение отношения к лицу при помощи притяжательных
местоимений связано с позицией определения. Однако в определении,
выраженном притяжательными местоимениями с признаком лица,
фактически заключено «скрытое» отношение к семантическому субъекту.
Например: И главное, Елена Леонидовна, как в Вашем театре [ср.: в театре, в
котором Вы работаете] с моей пьесой [ср.: с пьесой, которую я написал]
(А. Вампилов). В общей системе позиций в их отношении к лицу данная
позиция притяжательного местоимения, выполняющего функцию
определения, также занимает периферийное положение по отношению к
личным местоимениям, выступающим в роли субъекта-подлежащего.
Особый вопрос связан с тем, как трактовать отсутствие вербально
выраженного подлежащего в неопределенно-личных, обобщенно-
личных и определенно-личных предложениях. Этот вопрос допускает
различные решения. Так, по отношению к неопределенно-личным и
обобщенно-личным предложениям высказывается точка зрения,
согласно которой в их структуре заключено «нулевое подлежащее» (о
нулевой лексеме со значением лица в структуре неопределенно-личных и
обобщенно-личных предложений см. [Булыгина, Шмелев А. Д. 1991:
41—62]). С другой стороны, М. А. Шелякин, рассматривая
неопределенно-личные предложения, выражает сомнение в оправданности
отнесения их к числу структур с «нулевыми эквивалентами местоимений»
(см. [Шелякин 1991: 67]). Он предпочитает говорить о значении
несущественности обозначения субъекта, выражаемого структурно
релевантным отсутствием члена предложения (Там же). Представляется, что
каждая из упомянутых точек зрения имеет свои основания — каждая в
определенной системе аргументации, отражающей различные стороны
изучаемого объекта. Заметим, что структурно релевантное отсутствие
(вербально выраженного) члена предложения может трактоваться по-
разному, в частности и в рамках концепции синтаксического нуля.
На наш взгляд, одно из возможных истолкований структуры
неопределенно-личных, обобщенно-личных и определенно-личных
(индикативных типа Обегцаю и императивных: Возьми! и т. п.)
предложений заключается в признании того, что в них нет подлежащего, но есть
другие репрезентации носителя предикативного признака (в данном
случае не имеющего самостоятельного лексемного выражения, но
выраженного в самой форме предиката).
Персональность как функционально-семантическое поле 585
Говоря о носителе предикативного признака (НПП), мы имеем в виду
подлежащее и другие языковые средства, выполняющие функцию преди-
цируемого компонента синтаксической структуры предложения; данному
компоненту соответствует семантический субъект (в пассивных
конструкциях — объект) как субстанция, которой приписывается предикативный
признак. Класс языковых единиц, охватываемых понятием НПП, трактуется
нами как полевая структура, в которой выделяется центр — подлежащее
как протогипическнй НПП — и периферия (другие разновидности НПП).
Носитель предикативного признака может иметь двоякое
выражение: 1) дискретное — выступающее в отдельной словоформе, и 2)
недискретное — включенное в форму предиката. Отсутствие дискретного
выражения, разумеется, «снижает ранг» данной разновидности НПП и
не может не отразиться на оттенках выражаемого содержания (ср.
предложения типа Звонят и Кто-то звонит). Заметим, что остается
действительным тезис о структурно релевантном отсутствии вербально
выраженного члена предложения. В анализируемых предложениях
синтаксическая форма НПП — это структурно релевантное отсутствие
«канонического подлежащего» плюс выражение отношения к субъекту
показателями лица и числа (а в императиве и наклонения) в сказуемом
(подробнее о понятии «носитель предикативного признака» см. далее
при анализе субъектно-предикатно-объектных отношений, ч. VII, гл. 2).
В неопределенно-личных предложениях соотнесенность
предиката с субъектом находит выражение в специфической форме 3-го лица
мн. числа, не соотносительной с формой 3-го лица ед. числа. В
обобщенно-личных предложениях представлена форма 2-го лица ед. числа, не
соотносительная (в данном значении) с формой 2-го лица мн. числа.
В определенно-личных (индикативных) предложениях отношение
к субъекту выражено в той форме 1-го лица, которая является
структурной основой конструкции, не требующей восполнения личным
местоимением, хотя и допускающей возможность такого восполнения (ср.
Обещало и Я обегцаю). В предложениях типа Возьмите! форма 2-го лица
императивного предиката представляет собой структуру, в которой
выражено и отношение к субъекту-исполнителю.
Предлагаемое широкое понимание персональности как
семантической категории и функционально-семантического поля не должно, на
наш взгляд, вести к расширенному истолкованию лица как
грамматической категории. В языках с полиперсональным субъектно-объект-
ным спряжением грамматическая категория лица, естественно, вклю-
586
Лицо и персональность
чает отношение к лицу, выраженному как субъектом-подлежащим, так
и объектом-дополнением. В языках же без субъектно-объектного
спряжения должна быть специально выделена центральная система форм
лица, представленная в глаголе и в личных местоимениях,
соотносящихся с личными формами глагола и выступающих в позиции
субъекта-подлежащего. Формы косвенных падежей личных местоимений
(меня, мне и т. д.), а также формы притяжательных местоимений,
различающиеся по лицу (мой, наш, твой, ваш, его, ее, их), представляют
собой такие грамматические средства, которые относятся к ближней
периферии поля персональносги (или к промежуточной зоне между
центром и периферией). Поэтому традиционные «узкие» определения
грамматической категории лица, ориентированные на центр данной
категории, на наш взгляд, сохраняют свою значимость.
Часть VU
Субъектно-предикатно-объектные
отношения
Глава 1
Залог и залоговость
Поле залоговости
Вступительные замечания. Традиционный и в полной мере
сохраняющий свою значимость термин «залог» служит для обозначения той
грамматической категории, которая при всех различиях в ее
истолковании тем не менее всегда рассматривается именно как грамматическая
категория, опирающаяся на определенную систему грамматических
форм (морфологических и синтаксических).
Термин «залоговость» (образованный по образцу «модальность»)
включается в ряд таких понятий, как аспектуальность, темпоральность,
модальность, персональность. Этот термин был введен нами для
обозначения функционально-семантической сферы, охватывающей не
только собственно залог как грамматическую категорию, но и весь
комплекс разноуровневых (морфологических, словообразовательных,
синтаксических, лексических) языковых средств, служащих для
выражения залоговых отношений.
При анализе поля залоговости, с одной стороны, обращается
внимание на различия между категориями активности / пассивности,
возвратности и взаимности, а с другой — учитываются элементы
общности между этими явлениями. Общий признак заключается в том, что во
всех случаях речь идет о той или иной характеристике
действия-предиката в его отношении к субъекту и объекту — о характеристике,
связанной с соответствием семантического субъекта и семантического объекта
тому или иному элементу синтаксической структуры предложения. Этот
На основе одной из глав книги: Теория морфологических категорий. Л., 1976,
разделов коллективных монографий: Теория функциональной грамматики:
Персональность. Залоговость. СПб., 1991 (с. 125—141); Теория функциональной
грамматики: Субъектность. Объектность. Коммуникативная перспектива
высказывания. Определенность / неопределенность. СПб., 1992 (с. 114—125), а также
статьи: Das Genus verbi und sein funktional-semantisches Feld // Satzstruktur und Genus
verbi. Berlin, 1976. (Studia Grammatica XIII).
590
Субъектно-предикатнообъектные отношения
общий признак указанных единств позволяет интегрировать их в
составе определенного поля, за которым и закрепляется наименование
«залоговость».
В последующем изложении используется вариант описания залого-
вости (один из возможных), подчеркивающий единство компонентов
залоговости в русском языке: речь идет о залоговости как
функционально-семантическом поле, включающем определенный комплекс микро-
полей. Возможно и более дифференцированное описание залоговости
как группировки ФСП (этот вариант представлен в [ТФГ 1991]). Выбор
той или иной разновидности полевой структуры при анализе
залоговости зависит от целей исследования и описания языкового материала
(ср. аналогичные подходы к анализу аспектуальности). По существу
различия не столь значительны: и обобщенное понятие залоговости
как ФСП предполагает внутреннюю дифференциацию микрополей.
Как уже говорилось выше (см. ч. III, гл. 3), есть немало общего
между «прототипическим подходом» и разрабатывавшейся в течение
ряда десятилетий концепцией, оперирующей комплексом понятий
«центр и периферия» (ср. также понятие полевой структуры). В
последующем изложении эти понятия используются при конкретном
анализе языкового материала.
Определение понятия «залоговость». Залоговость может быть
определена как ФСП, которое охватывает разноуровневые средства,
служащие для выражения различных типов отношения глагольного
действия-предиката к субъекту и объекту как семантическим
категориям, которым соответствует тот или иной элемент синтаксической
структуры предложения (в традиционной терминологии — подлежащее,
прямое или косвенное дополнение). Поле залоговости включает
микрополя активности / пассивности, возвратности (рефлексивности) и
взаимности (реципрока). В каждом из этих микрополей заключен
особый аспект характеристики глагольного действия (а тем самым и
ситуации в целом) с указанной точки зрения.
Термин «залоговость» обозначает как ФСП, охватывающее
средства того или иного языка, используемые для выражения указанных
отношений, так и семантическую категорию, лежащую в основе этого
объединения языковых средств, т. е. категорию, характеризующую
действие в его отношении к семантическому субъекту и семантическому
объекту, находящимся в том или ином соответствии с элементами
синтаксической структуры предложения.
Залог и залоговосгь
591
Каждый из типов залоговости отличается определенной
синтаксической характеристикой: речь идет о категориальных признаках
глагола-сказуемого в его отношении к подлежащему или другому
структурному носителю предикативного признака (НПП),
рассматриваемому с точки зрения его соответствия семантическому субъекту и
семантическому объекту.
Различие активности/ пассивности заключается в том, что
предикативный признак приписывается его носителю либо как субъекту, от
которого исходит действие, либо как объекту, на который оно направлено
(данная характеристика активности / пассивности соответствует
наиболее ясным проявлениям этого различия).
Возвратность (ср. глаголы типа бриться, мыться, причесываться)
связана с представлением предиката как действия, осуществляемого
семантическим предикандумом и направленного на него (так или иначе
его затрагивающего). В данном случае участник ситуации,
выступающий в структуре предложения как носитель предикативного
признака, является субъектом действия и вместе с тем его объектом.
Взаимность (ссориться, препираться, сговариваться и т. п.)
сопряжена с представлением предиката как действия, осуществляемого
участниками ситуации, каждый из которых одновременно является
субъектом и объектом.
Сфера залоговости охватывает и понятие переходности
(транзитивности). Различие переходности / непереходности находится на
пересечении полей залоговости и объектности. В принципе возможно
описание данной оппозиции в рамках каждого из этих полей (см. [Бон-
дарко 1992 д: 114—125]). В последующем изложении мы рассмотрим
переходность / непереходность в рамках анализа залоговости.
Концепция залоговости предполагает, что речь идет не просто об
отношении действия к субъекту и объекту (такое отношение само по
себе всегда одинаково в денотативно-понятийном аспекте — в том
смысле, что если в ситуации есть действие, субъект и объект, то действие
всегда осуществляется субъектом и так или иначе затрагивает объект).
Речь идет об отношении к семантическим категориям субъекта и
объекта, рассматриваемым в их соответствии с тем или иным элементом
синтаксической структуры предложения. Таким образом, «отношение к
субъекту и объекту как семантическим категориям, соответствующим
тому или иному элементу синтаксической структуры предложения»,
включает понятие диатезы.
592 Субъектно-предикатноч)бъектные отношения
Вводя понятие диатезы, А. А. Холодович называл этим термином
схемы соответствия между обозначенными специальным
семантическим языком участниками ситуации, выраженной в предложении,
такими, как субъект, объект, инструмент, исходная точка, конечная
точка, адресат, и обозначенными специальным синтаксическим языком
участниками языковой структуры, т. е. членами предложения:
подлежащим, прямым дополнением, косвенным дополнением и т. д. (см.
[Холодович 1970: 13; 1979: 279, 284]; см. также [Мельчук, Холодович 1970:
117]). Таковы, например, схемы типа «субъекту соответствует
подлежащее, объекту —отсутствие члена предложения» [Холодович 1979: 278].
Залог, по А. А. Холодовичу, — это «грамматически маркированная в
глаголе диатеза» [Там же: 284]. Ср. данное В. С. Храковским
определение диатезы глагольной словоформы в предложении как соответствия
между совокупностью семантических обозначений элементов ролевой
структуры, свойственной лексеме данной глагольной словоформы, и
совокупностью синтаксических обозначений элементов языковой
структуры, входящих в окружение данной глагольной словоформы ([Храков-
ский 1991: 142]; см. также [Храковский 1974: 13; 1981: 5; 2000: 466—
474]; ср. [Мельчук 1998]).
Активность/пассивность
Вступительные замечания. С функциональной точки зрения
наиболее высокое положение в иерархии компонентов залоговости
(микрополей, охватываемых данным макрополем), на наш взгляд,
занимает оппозиция активности/пассивности. Семантика и формы
активности и пассивности представляют собой разные «позиции» для
выражения возвратности, взаимности и переходности/непереходности. Так,
в русском языке значения возвратности и взаимности могут быть
выражены лишь в рамках активных конструкций.
В русском языке оппозиция активности / пассивности отличается
от других компонентов залоговости наиболее сильно выраженной
грамматикализацией центра данной сферы: активность/пассивность—
единство, опирающееся на грамматическую категорию залога как на
определенную систему грамматических форм.
Залог как грамматическая категория. Категория залога имеет
сложный морфолого-синтаксический характер Она заключает в себе
Залог и залоговость
593
связанные друг с другом морфологические и синтаксические
признаки. Синтаксическая сторона данной категории в русском языке
является, на наш взгляд, доминирующей. Налицо семантическое и
формальное противопоставление активной и пассивной конструкций на
уровне предложения. Вместе с тем активные и пассивные
конструкции опираются на определенные морфологические средства глагола,
существенные для характеристики глагольной словоформы с точки
зрения залога.
В целом можно сказать, что залог — это грамматическая
категория, формируемая противопоставленными друг другу
синтаксическими конструкциями, включающими (как своего рода ядро, центр)
морфологическое противопоставление залогов глагола.
Характеристика залогового противопоставления в рамках морфологии не всегда
оказывается достаточной (см. ниже). Наиболее полно и четко залоговое
противопоставление выражается на уровне предложения — как
противопоставление активных и пассивных конструкций.
Морфологическая характеристика залога в русском и других
славянских языках заключается в том, что одни морфологические
образования могут выступать лишь в активе (в активных конструкциях),
другие — лишь в пассиве (в пассивных конструкциях), а третьи — как
в активе, так и в пассиве. Морфологическое ядро актива представляют
невозвратные глаголы, в том числе активные причастия (встречать,
гулять, встречающий, гуляющий и т. п.). Морфологическое ядро пассива
представляют формы пассивных причастий (встречен, встреченный,
встречаемый).
Принадлежность «ядерных» морфологических образований к тому
или иному залогу может быть определена чисто морфологически, в
отвлечении от конкретных «лексических наполнений», возможность
построения активной или пассивной залоговой конструкции
предопределяется глагольной формой. Так, если мы знаем лишь то, что налицо
невозвратный глагол — в любой форме, кроме формы пассивного
причастия, — то мы уже знаем, что возможна лишь активная
конструкция. Заметим, что речь идет о морфологических предпосылках
построения залоговых конструкций. Сама же реализация той или иной
возможности построения залоговой конструкции, разумеется,
осуществляется лишь на уровне предложения. Лишь на этом уровне
представлены все компоненты отношения действия к субъекту и объекту в их
соотношении к подлежащему и дополнению.
38 — 1959
594
Субъектно-предикатно-объектные отношения
Что касается возвратных глаголов, то их морфологическая
характеристика может быть определена как слабая, недостаточная. Она
сводится лишь к принципиальной способности как к активной, так и к
пассивной реализации (в зависимости от целей высказывания и
избираемой говорящим синтаксической структуры предложения). При этом
различие активной / пассивной конструкции может быть связано с
различными лексическими значениями глагола. Ср., например: Они часто
встречались (актив) / Такие выступления встречались одобрительно
(пассив). В тех случаях, когда данная глагольная словоформа может
выступать как в активе, так и в пассиве, решающая роль в определении
залога принадлежит синтаксической конструкции.
Разумеется, и при употреблении морфологически
характеризованных залоговых образований активность / пассивность выражается не
только глаголом, но и синтаксической конструкцией, соотношением
семантики субъекта / объекта с подлежащим и дополнением, причем
именно тип конструкции определяет выражение залоговых значений в
определенной конкретной реализации. Однако различие заключается
в том, что в случаях типа Исследователь выявляет существенные
закономерности/Исследователем выявлены существенные закономерности
синтаксическая характеристика залога совмещается с четко выраженной
морфологической характеристикой, тогда как в случаях типа
Исследователем выявляются существенные закономерности синтаксическая
характеристика залогового значения оказывается решающей, поскольку
глагол выявляться в принципе может выступать как в пассиве, так и в
активе, например: Обратите внимание, в этом тексте выявляются существенные
закономерности (о трудностях определения залоговой принадлежности
возвратных глаголов в различных типах высказываний, а также о
проблемах соотношения пассива и статива см. [Буланин 2001]).
Вслед за рядом ученых (см. [Havránek 1928: 14—15]) мы
придерживаемся той точки зрения, что противопоставление актива и пассива
охватывает всю глагольную лексику. На наш взгляд, существует не
больше оснований выводить несоотносительные образования типа
сидеть, лежать, стоять за пределы залога, чем несоотносительные по
виду образования (ср. те же глаголы) за пределы категории вида.
Система морфологического выражения оппозиции «актив / пассив»
асимметрична. Одно из проявлений асимметричности заключается в
том, что морфологически характеризованное выражение пассива
формами причастий оказывается ограниченным по сравнению с более
Залог и залоговосгь
595
широким морфологическим выражением актива. Правда, в выражении
пассива причастиям отчасти помогают возвратные глаголы, но и это не
приводит к равновесию, поскольку возвратные глаголы служат и активу.
В этой асимметричности отражено существенное различие в удельном
весе актива и пассива в системе языка и в процессе функционирования
грамматических форм, отражена более специализированная и более
ограниченная роль пассива по сравнению с активом в процессе коммуникации
(см. характеристику категории залога в кн. [Бондарко 1976: 223—233].
Предварительное определение оппозиции «активность /
пассивность». Остановимся на вопросе о содержании семантической
оппозиции «активность / пассивность». Опыт показывает, что трудно (скорее
всего и невозможно) дать такое определение оппозиции активности /
пассивности (А/П), которое было бы действительно для всех случаев.
Поэтому целесообразно сначала дать определение, ориентируясь на
центр изучаемого явления, где сконцентрированы его специфические
признаки, а затем уже ввести необходимые уточнения, учитывающие
более широкий круг фактов. В данном случае центральное положение
в исследуемой сфере занимают двучленные подлежащно-сказуемо-
стные конструкции, потому что в них наиболее четко представлено как
само рассматриваемое содержательное различие, так и его
морфологическое и синтаксическое выражение.
Оппозиция А/П может быть охарактеризована следующим
образом: активность — представление действия как исходящего от
субъекта, который выступает в позиции подлежащего; пассивность — такое
представление действия, при котором субъект устраняется с указанной
позиции и ее занимает объект. Ср.: I) Директор подписал приказ; 2)
Приказ подписан; Приказ подписан директором. Активные конструкции
указанного типа (подлежащно-сказуемостные) могут рассматриваться как
исходно-субъектные (субъектно-ориентированные), а пассивные
конструкции — как исходно-объектные (объектно-ориентированные).
В связи с этим активность может быть истолкована как
исходно-субъектная, а пассивность — как исходно-объектная ориентация действия-
предиката. По существу эта характеристика А/П совпадает с тем, что в
ряде работ называется центробежной (при активе) и центростремительной
(при пассиве) направленностью глагольного действия (см. [Гухман 1964:
8—9; Бондарко 1976: 228—233]).
Итак, суть пассивности, как это не раз отмечалось исследователями,
заключается в таком представлении действия-предиката, при котором
38*
596
Субъектно-предикатно-объектные отношения
субъект устраняется с центральной позиции («первого ранга») в
структуре предложения, позиции подлежащего, и на эту позицию
выдвигается объект. От того, какой участник занимает исходную позицию
носителя предикативного признака — субъект или объект, зависит
исходно-субъектная (центробежная) или исходно-объектная
(центростремительная) ориентация действия-предиката, т. е. его залоговая
характеристика — активная или пассивная. Устранение субъекта с
центральной позиции в структуре предложения и замещение этой
позиции объектом может быть живым процессом, протекающим при
формировании высказывания (например, когда автор, избегая
подчеркивания своей личности, заменяет первоначальный вариант
типа Мы рассматриваем это понятие... вариантом, в котором субъект
отодвигается на задний план: Это понятие рассматривается нами...).
Заметим, что «действие» здесь и далее понимается в самом широком
и отвлеченном смысле (ср. определения глагола как части речи), т. е. не
только собственно действие (Он читает), но и состояние (Он устал), а
также отношение (Частота колебаний атомов зависит от длины волны). В
тех случаях, когда имеется в виду действие в более узком смысле (в
частности, в отличие от состояния), это специально оговаривается.
Понятие «субъект» охватывает ряд частных функций. Таковы
функции агенса контролируемого и неконтролируемого действия (ср. Он
идет и Он споткнулся; заметим, что агенс, выражаемый в пассивных
конструкциях формами твор. падежа, — это всегда агенс контролируемого
действия: Эти вопросы нами не рассматриваются), носителя состояния
(Он спит), носителя отношения (Этот вопрос входит в круг проблем... ). Ср.
также функции бенефицианта (Он получил подарок), а также такого
источника действия, который вместе с тем является орудием (Ключ
открывает дверь) (ср. [Филлмор 1981 а: 378; 401]).
Объект здесь и далее трактуется как семантическая категория,
обобщающая различные репрезентации того участника ситуации, на
которого направлено действие или который так или иначе им затрагивается.
Понятие «объект» в данном истолковании охватывает такие более
частные функции, как объект, подвергаемый воздействию (Д. разломал стол),
и создаваемый объект (Д. сделал стол; см. [Филлмор 1981 а: 374—376]).
Ср. также объекты передаваемые, приводимые в движение,
изменяющие свое свойство или состояние и т. п. (см. [Алиева 1975: 18—19]).
Указанное понимание субъекта и объекта в принципе сопоставимо
с пониманием субъекта и объекта как обобщенных семантических ро-
Залог и залоговость
597
лей, представляющих собой обобщения ролей конкретных (см. [Хра-
ковский 1981: 10—13]). Ср. также данную в книге [ТФГ 1991] (в разделе,
написанном В. С. Храковским) характеристику понятия гиперроли, в
соответствии с которым все роли первого участника ситуаций сводятся
в одну гиперроль, называемую Субъектом, а все семантические роли
второго участника ситуаций сводятся в одну гиперроль, называемую
Объектом (см. [Храковский 1991: 144—145]).
Активная или пассивная характеристика глагольного предиката и
ситуации в целом, как было показано выше, производны от той
позиции, которую занимает выражение субъекта и объекта в структуре
предложения, иначе говоря, от того ранга, который получает
выражение субъекта и объекта в иерархии элементов структуры предложения.
Активность в подлежащно-сказуемостных конструкциях связана с
таким представлением предиката, при котором субъект получает
наиболее высокий ранг, выступая в позиции подлежащего, а объект (если
он есть) занимает следующий по степени, более низкий ранг, выступая
в позиции прямого или косвенного дополнения (ср. о рангах
участников ситуации в работе [Храковский 1970: 28—30]). Этим и определяется
исходно-субъектная ориентация действия в активе.
Пассивность связана с «перераспределением рангов»: наиболее
высокий ранг, соответствующий позиции подлежащего, получает объект,
а субъект либо вообще устраняется, либо занимает в структуре
предложения периферийное положение, т. е. понижается в ранге, выступая в
позиции субъектного дополнения или другой периферийной
синтаксической позиции. Этим определяется исходно-объектная ориентация
действия (или состояния, являющегося его результатом) в пассиве.
Излагаемая трактовка различия А/П в предложениях подлежащно-
сказуемостной структуры в целом согласуется с теми концепциями
залога, которые обращают внимание на то, как меняется отношение
глагольного действия к субъекту и вообще ко всей конструкции предложения.
В этом отношении данное понимание различия активных / пассивных
конструкций согласуется и с концепцией диатезы и залога, изложенной в
работах [Холодович 1970; Храковский 1970; 1981; 1991: 141—155].
Активность / пассивность и понятие «носитель предикативного
признака». Сформулированное выше предварительное определение
оппозиции А/П, как уже говорилось, «рассчитано на центр» —
предложения подлежащно-сказуемостной структуры. Обратим теперь
внимание на такие предложения, в которых подлежащее как особый вербально
598
Субъектно-предикатно-объектные отношения
выраженный член предложения отсутствует (в предложении в целом
или в той конструкции, которая является предметом анализа), однако
можно говорить об ином носителе предикативного признака.
Как уже говорилось выше, понятие «носитель предикативного
признака» (НПП) в нашей интерпретации охватывает как подлежащее, так
и другие элементы синтаксической структуры предложения,
заключающие в себе дискретное (выступающее в отдельной словоформе)
или недискретное (совмещенное с формой предиката) представление
субстанции, которой приписывается предикативный признак.
Рассмотрим с точки зрения залоговой характеристики некоторые
типы конструкций, в которых подлежащего нет, но есть другие
репрезентации НПП. Заслуживают внимания, в частности, неопределенно-личные
конструкции типа Вас ждут; Мне о нем говорили. В таких случаях
представлено выражение НПП в самой структуре конструкции с формой 3-го лица
мн. числа настоящего или будущего времени (а также с соответствующей
формой прошедшего времени или сослагательного наклонения) при
структурно релевантном отсутствии вербально выраженного
подлежащего. В одной и той же глагольной словоформе представлены как
предикативный признак, так и его носитель. В рассматриваемых конструкциях
носителю предикативного признака соответствует семантический
субъект (выступающий в варианте «неопределенного лица»). Данное
соответствие в сочетании с такими грамматическими признаками, как возможная
сочетаемость с прямым дополнением (см. первый пример),
невозвратность глагола либо возвратность, исключающая пассивное значение
(О вас беспокоятся и т. п.), дает основание трактовать рассматриваемые
неопределенно-личные конструкции как активные, а не как пассивные.
Ср. также соотносительность с пассивными конструкциями в случаях
типа Дома здесь строят / строятся иначе; Рассказ в редакции не приняли / не был
принят. Таким образом, соответствие «субъект — НПП» является здесь
необходимым элементом анализа отношений залоговости и определения
рассматриваемой конструкции как активной. В принципе возможны
(хотя и малоупотребительны) пассивные неопределенно-личные
конструкции типа В министерстве об этом еще не проинформированы (см. [Князев
1978: 127—128; Булыгина, Шмелев А. Д. 1985: 289; 1991: 51, 53; Храков-
ский 1991: 169]). В таких случаях НПП со значением неопределенного
множества «третьих лиц» соответствует не субъекту, а объекту. Примеры
подобного типа свидетельствуют о применимости понятия НПП при
анализе не только активных, но и пассивных конструкций.
Залог и залоговость
599
Понятие НПП может быть использовано также при
характеристике таких конструкций, как определенно-личные, не содержащие
вербально выраженного подлежащего {Люблю грозу в начале мая... ;
Заходите!) и обобщенно-личные (Иногда не знаешь, как поступить). В этих
предложениях налицо НПП, совмещенный с предикатом в одной
глагольной словоформе. Во всех указанных типах конструкций носителю
предикативного признака соответствует семантический субъект.
В сочетании с такими признаками, как возможная переходность
глагола, невозвратность либо непассивная возвратность глагола, это дает все
основания рассматривать подобные конструкции как активные.
Использование понятия НПП представляется целесообразным и
при анализе таких конструкций с полными активными и пассивными
причастиями, в которых эти причастия согласуются с существительными
в косвенных падежах: Человеку, сообщившему нам эту новость... ; С вопросом,
рассмотренным нами в этой книге... и т. п. Во всех подобных случаях
можно говорить о соотнесенности с НПП, которому соответствует либо
семантический субъект, либо семантический объект (ср.: Человеку, который
сообщил нам эту новость... ; С вопросом, который был рассмотрен нами...).
Те синтаксические явления, о которых шла речь выше, получают и
иные истолкования. Ср., в частности, расширенное понимание
подлежащего при анализе категории залога в конструкциях типа Я вижу бегущую
лошадь ([Исаченко 1960: 345]), а также предложенную Т. В. Булыгиной и
А. Д. Шмелевым трактовку нулевого подлежащего, представленного
«нулевыми лексемами со значением лица» в структуре неопределенно-
личных и обобщенно-личных предложений (см. [ТФГ 1991: 41—62]). И в
разделе коллективной монографии, написанном В. С. Храковским, речь
идет о том, что в диатезе неопределенно-личной конструкции типа Лодку
опрокинули центральную позицию подлежащего занимает Субъект,
однако он представлен специфической нулевой лексемой существительного
со значением 'люди' (см. [ТФГ 1991: 168—169]).
На наш взгляд, было бы целесообразно сохранить традиционное
понимание подлежащего, не расширяя его в указанных направлениях.
Поэтому мы предпочитаем ход анализа, предполагающий введение
более широкого понятия, которое включает и подлежащее, являющееся
основным представителем того класса элементов синтаксической
структуры, который обозначается термином «носитель предикативного
признака», и другие возможные репрезентации носителя признака,
выраженного глаголом.
600
Субъектно-предикатнообъектные отношения
В тех случаях, когда НПП как единица с синтаксической функцией,
соотнесенной с той или иной синтаксической формальной структурой,
представлен подлежащим или главным членом определительного
сочетания, рассматриваемая функция находит выражение в особой форме
имени существительного или местоимения (Человек написал письмо;
Человеку, написавшему письмо...). В тех же случаях, когда НПП не имеет
самостоятельного дискретного выражения в отдельном элементе
структуры предложения, он представлен в самой форме предиката.
Структурная функция носителя предикации существенна для залоговых
значений. Она обусловливает исходно-субъектную ориентацию
предиката при выражении активности и исходно-объектную ориентацию
предиката при выражении пассивности.
Понятие НПП может быть введено в определение различия А/П:
активность — представление действия как исходящего от субъекта,
который выступает в позиции подлежащего или какого-либо иного
носителя предикативного признака; пассивность — такое представление
действия, при котором субъект устраняется с указанной позиции и ее
занимает объект.
Возможна и более краткая формулировка (уже использованная
выше при общей характеристике залоговое™): предикативный признак
приписывается его носителю либо как субъекту, от которого исходит
действие (активность), либо как объекту, на который оно направлено
(пассивность). Данное определение охватывает более широкий круг
конструкций, чем то, которое было сформулировано в начале данного
раздела. Однако и оно подходит не для всех случаев. В частности,
значительные трудности представляют безличные конструкции типа
Вечереет; Смеркается, где нет ни подлежащего, ни какого-либо иного
НПП. В связи с этим возникает вопрос о такой интерпретации
соотношения членов оппозиции А/П, которая могла бы объяснить ряд
«сложных случаев», не укладывающихся в данные выше определения. Об
этом речь пойдет ниже.
Возможность истолкования активности / пассивности как прива-
тивной оппозиции. В предшествующем изложении оппозиция А/П
трактовалась нами как эквиполентная (равнозначная), т. е. относящаяся
к тому типу оппозиций, который предполагает логическую
равноправность обоих членов, не являющихся ни двумя ступенями какого-либо
признака, ни утверждением или отрицанием признака (см. [Трубецкой
i960: 83]). Такой подход к А/П позволяет выявить противостоящие друг
Залог и залоговость
601
другу «крайние точки», но оказывается слишком жестким для
истолкования ряда репрезентаций активности, не выдерживающих критерия
равноправности с пассивностью. Поэтому представляется целесообразным
рассмотреть возможности трактовки анализируемой оппозиции как при-
вативной, т. е. относящейся к типу оппозиций, у которых один член
характеризуется наличием, а другой — отсутствием признака [Там же:
82—83; Якобсон 1985: 210].
Далее используется истолкование оппозиций этого типа, данное
Р. О. Якобсоном. В известной статье 1932 г. он определяет принцип
распределения общих значений «коррелятивных категорий» так: «..
.если категория I указывает на наличие А, то категория II не указывает на
наличие А, иными словами, она не свидетельствует о том, присутствует
А или нет. Общее значение категории II сравнительно с категорией I
ограничивается, таким образом, отсутствием „сигнализации А"»
(цитируется по русскому переводу [Якобсон 1985: 210]). Подчеркнем, что
речь идет фактически о значимости коррелятивных категорий в общей
системе (см. [Якобсон 1985: 135—136]). Связь этих системных
значимости с реально выражаемыми в том или ином случае значениями
выявляется в частных значениях и их иерархии. Так, выделяя среди частных
значений беспризнаковой категории ее главное значение, Р. О. Якобсон
в своей статье 1936 г., посвященной учению о падеже, пишет о
противопоставлении признаковой категории винительного падежа и
беспризнаковой категории именительного падежа: «То специфическое значение
именительного, которое противопоставлено значению соотнесенного с
ним (коррелятивного) падежа, то есть значение действующего субъекта
или, точнее, значение субъекта переходного действия, рассматривается
как главное значение именительного падежа. В этом значении другой
падеж, кроме именительного, был бы неприменим» [Там же: 144].
Думается, что те соотношения, которые в грамматической теории
оппозиций связываются с корреляцией значений признакового и
беспризнакового членов, могут быть осмыслены в грамматической теории
поля с точки зрения соотношения понятий центра и периферии.
Содержательная четкость признакового члена оппозиции, сочетающаяся
обычно и с четкостью формального выражения, отражает отнесенность
данного значения к центру представляемого им ФСП.
Принадлежность к центру свойственна и главному значению беспризнакового
(немаркированного) члена оппозиции, противопоставленному значению
признакового (маркированного) члена. В этом противопоставлении
602
Субъектно-предикатнообъектные отношения
сосредоточена качественная специфика содержания данного поля. Что
же касается той сферы, где беспризнаковый член оппозиции проявляет
лишь отсутствие коррелятивного признака (вплоть до способности к
такому функционированию, которое сближается с функциями
признакового члена), то здесь так или иначе проявляется нечеткость (неполнота,
расплывчатость, латентность) противопоставления значений, образующих
основу данного поля. Здесь можно видеть черты периферийное™.
Сказанное выше в полной мере относится к полю А/П.
Признаковым (маркированным) членом оппозиции А/П является пассивность.
Именно пассивные конструкции обнаруживают более четкую выделен-
ность (компактность) семантического признака, тогда как в сфере
активности наблюдается широкий и диффузный спектр постепенных
переходов от противоположного значения собственно активности к
значениям, близким к пассивности. Примечательно, что в тех случаях,
когда оппозиция А/П рассматривается как привативная, признаковым
членом однозначно признается пассив (см., в частности, [Исаченко 1960:
355—358; Русская грамматика 1979: 268—282; Буланин 1986: 4—8]).
Одно из проявлений асимметричности оппозиции А/П заключается
в следующем. Пассивность — это значение, по поводу которого не
приходится говорить о расширенном истолковании, об отвлеченности
понятия, обозначаемого данным термином, и т. п. Речь идет о пассивности,
страдательности в полном смысле слова (разумеется, смысле
грамматическом): в роли НПП выступает объект, подвергающийся действию,
испытывающий на себе действие. Если проводить различие между собственно
действием (в узком смысле) и состоянием, то следует добавить, что может
обозначаться такое состояние, которое является результатом действия,
направленного на объект, выступающий в роли НПП (Вопросрешен;
Работа выполнена; Выход найден и т. п.). Что же касается активности, то следует
подчеркнуть именно расширенный и отвлеченный характер этого
понятия. Речь идет не об активности в обычном и прямом смысле активных
проявлений какого-то действия и не об активности его производителя
(это лишь один из возможных частных случаев употребления форм
актива). Имеется в виду лишь представление действия (в широком смысле,
включающем и состояние, а также отношение) как исходящего от
субъекта — носителя предикативного признака.
Следует подчеркнуть, что различие А/П имеет преимущественно
интерпретационный характер. В значениях залоговости и, в частности,
значениях А/П важнейшую роль играет интерпретационный компонент.
Залог и залоговость
603
Одним из проявлений языковой интерпретации смыслового содержания
в данном случае следует признать асимметричность признакового
представления пассивности и непризнакового — активности. Собственно
говоря, активность — это в большинстве случаев лишь непассивность.
Как уже говорилось выше, в оппозиции актива и пассива есть
синтаксическая сторона и сторона морфологическая. Синтаксическая
сторона — основная: оппозиция актива и пассива выступает на уровне
предложения как синтаксическая категория, как оппозиция
синтаксических конструкций. Основным признаком пассивных конструкций
является соответствие «подлежащее или какой-либо иной НПП /
семантический объект». Дополнительный признак — возможность
субъектного дополнения, выраженного формой твор. падежа (ср.:
План выполнен-, План выполнен всеми сотрудниками). Основной признак
активных конструкций — отсутствие указанного соответствия,
характеризующего пассив, что предполагает возможность
противоположного соответствия «подлежащее или какой-либо иной НПП /
семантический субъект».
Возможным, но не обязательным синтаксическим признаком
активных конструкций является наличие прямого дополнения. Если этот
признак присутствует {Все сотрудники выполнили план), то он
дополнительно, избыточно характеризует актив, так как в пассиве сочетание с
прямым дополнением {для русского литературного языка)
невозможно. Если же данного признака нет {Все сотрудники присутствуют), то это
не препятствует определению конструкции как активной. С другой
стороны, активные и пассивные конструкции опираются на
определенные морфологические средства глагола, отчасти достаточные, отчасти
недостаточные для характеристики словоформы с точки зрения залога.
Морфологическое ядро пассива представляют формы страдательных
(пассивных) причастий — кратких и полных {рассмотрен, рассмотрен-
ный, рассматриваемый). Подчеркнем, что речь идет о подлинных
причастиях, не подвергшихся адъективации. Кроме того, для
выражения пассива могут служить возвратные глаголы и возвратные
причастия {рассматриваться, рассматривающийся, рассматривавшийся). Следует
иметь в виду, что возвратные глаголы широко используются в
активных конструкциях. Некоторые возвратные глаголы могут выступать
как в активных, так и в пассивных конструкциях (ср.: Они часто
встречались; Такие выступления встречались одобрительно). Морфологическое
ядро актива представляют невозвратные глаголы (как переходные, так
604
Субъектно-предикатно-объектные отношения
и непереходные), в том числе причастия {рассматривать, идти,
рассматривающий, идущий и т. п.). Если употреблен невозвратный глагол в
любой форме, кроме формы пассивного причастия (ср.
рассматриваемый), то возможна лишь активная, но не пассивная конструкция.
Мы придерживаемся той точки зрения, что противопоставление
актива и пассива охватывает всю глагольную лексику. На наш взгляд,
нет оснований выводить несоотносительные образования типа
бездельничать за пределы залога, так же как нет оснований выводить
несоотносительные по виду образования (ср. тот же глагол бездельничать) за
пределы вида (подробнее о синтаксическом и морфологическом
выражении оппозиции актива и пассива см. [Бондарко 1976: 223—233]).
Привативный характер рассматриваемой оппозиции предполагает
возможность такого употребления беспризнаковой формы актива, при
котором допускается передача и лексическая конкретизация семантики,
близкой к значению признаковой формы пассива. Именно так, на наш
взгляд, можно объяснить функции активных по грамматической форме
конструкций с неканоническими средствами выражения пассивности:
быть (являться/явиться) объектом анализа; являться предметом изучения;
встречать/встретить осуждение; претерпевать деформацию;
нести/понести наказание; становиться жертвой агрессии и т. п. По существу средства
выражения пассивности в подобных случаях являются лексическими
(ср. понятие «лексический пассив», используемое С. Е. Яхонтовым по
отношению к предложениям типа Он терпит обиды; Это вызывает
удивление; Этот вопрос заслуживает обсуждения [Яхонтов 1970: 45—48]). Что
же касается самой формы активной конструкции, то она в таких случаях
проявляет свойство непризнакового члена оппозиции, заключающееся
в способности употребляться и при передаче значения, близкого к
тому, которое в обычных условиях выражается признаковой формой (в
данном случае — формой пассива).
Фактически в языковом материале представлено внутреннее
противоречие пассивного содержания и активной формы. Трактовка актива как
беспризнакового члена оппозиции активных/ пассивных конструкций
позволяет считать, что все те конструкции, которые не являются
пассивными, следует рассматривать как активные (см. [Исаченко 1960: 356—357]).
По отношению к конструкциям с неканоническими средствами
выражения пассивности приходится добавить: по крайней мере, по форме.
Рассматриваемый подход к языковому материалу связан с
истолкованием широкого круга непереходных (невозвратных и возвратных)
Залог и залоговосгь
605
глаголов как activa tantum. Этот принцип — все непассивные конструкции
относятся к активу — помогает установить залоговую принадлежность
глагольных форм в ряде «трудных случаев», где нет явного
положительного признака актива — соответствия «субъект/подлежащее» и, шире,
«субъект / НПП», поскольку нет ни подлежащего, ни какого бы то ни было
другого носителя предикативного признака. Таковы, например, безличные
предложения типа Вечереет; Морозит; Смеркается; Меня знобит.
Отсутствие содержательных и формальных признаков
пассивности, т. е. непассивность, является достаточным признаком
принадлежности таких предложений к активу. Примечательно, что в таких
конструкциях возможно употребление глаголов с явными
грамматическими признаками актива. Таковы признаки невозвратности (Моросит;
Светает) или непассивной возвратности (Смеркается), возможной
переходности (Меня знобит; Его лихорадит и т. п.).
В случаях типа Мне не спится; Сегодня мне хорошо работается; Ему
взгрустнулось и т. п. также отсутствуют признаки пассива: нет участника
ситуации, который был бы объектом действия и выступал в роли
подлежащего. Правда, нет и подлежащего-субъекта. Поэтому такие
конструкции нередко называются демиактивными или демипассивными.
Различие между предложениями типа Брат спит I Брату спится, как
отмечает Т. П. Ломтев, заключается в том, что «активный предмет в
исходной позиции осуществляет действие или процесс с моментом
личной воли, а демиактивный предмет в той же позиции осуществляет
действие без наличия момента личной воли» [Ломтев 1971: 175].
Указанное различие существенно, однако при членении актив / пассив оно,
на наш взгляд, должно рассматриваться как более частное
подразделение внутри актива. Эта квалификация «внутри актива», а не «между
активом и пассивом» определяется указанным выше общим подходом к
противопоставлению активных/пассивных конструкций как
(соответственно) беспризнаковых/ признаковых.
При отсутствии признака пассивности различие между
осуществлением действия с элементом личной воли или без этого элемента (при
сближении действия с состоянием) остается в рамках непассивности
(при истолковании оппозиции актива/ не как привативной, а как экви-
полентной предложения типа Мне не читается; Мне не спится
трактовались нами как относящиеся к сфере нейтрализации залогового
противопоставления [Бондарко 1976: 232]). В данном случае представлена та
неявная выраженность содержательных и формальных примет как актив-
606
Субъектно-предикатно-объектные отношения
ности, так и пассивности, та переходность (пограничность), которая
создает предпосылки для широкого спектра отличающихся друг от
друга истолкований — от активности (см. выше) через демиактивность,
демипассивность, нейтральность до пассивности (ср. интерпретацию
конструкций типа Мне не работается; Дышалось легко и т. п. как
пассивных в работе [Храковский 1991: 177—179].
Итак, определение различия А/П, основанное на принципе прива-
тивной оппозиции, может быть сформулировано следующим образом:
значение пассивности заключается в представлении действия как
направленного на объект, выступающий в позиции подлежащего или
какого-либо иного носителя предикативного признака, значение
активности сводится к отсутствию такой направленности. Такое определение
отражает способность беспризнакового члена оппозиции к
функционированию в тех условиях, когда неграмматическими средствами
передается семантика, близкая к значению признакового члена; ср.
«лексический пассив» типа Он испытывает давление со стороны.
Беспризнаковость активных конструкций предполагает две
возможности (на уровне частных значений, выражаемых в том или ином
высказывании): 1) выражение активности, т. е. представление действия
как исходящего от субъекта, который выступает в позиции
подлежащего или какого-либо иного НПП; 2) выражение «немаркированной
пассивности», т. е. выражение неграмматическими средствами семантики,
близкой к значению пассивных конструкций.
Возможны случаи, когда явно представлена пассивная форма
глагола, но в конструкции присутствуют не все признаки, отмечаемые в
определении пассивности. Таковы, в частности, различные пассивные
конструкции типа С этим покончено; Об этом уже было сказано; На это
было указано; Об этом уже упоминалось (ср. также диалектное Тут и хожено и
лежено [Кузьмина, Немченко 1971: 101]). В подобных случаях нет ни
подлежащего, ни какого-либо иного носителя предикативного
признака. Поэтому нет оснований говорить о направленности действия на
объект, выступающий в позиции подлежащего. Тем не менее форма
пассива налицо. Представлен и такой структурно-синтаксический
признак пассива, как возможность распространения ряда подобных
конструкций субъектным дополнением в форме твор. падежа: На это
нами было указано; Об этом уже кем-то упоминалось и т. п. (ср. также
диалектное Уж как мной-то в этой деревне не бывано, так кем и бывано [Там
же: 100]). Примечательна также противопоставленность активным
Залог и залоговость
607
конструкциям типа На это мы уже указывали; Об этом кто-то уже
упоминал и т. п. В таких случаях не может проявиться признак пассивных
конструкций, связанный с соответствием семантического объекта
подлежащему, поскольку подлежащего нет, но общая пассивная
ориентация действия сохраняется. >Авно выражен ее исходный пункт (действие
совершается «кем-то со стороны», что-либо подразумевается как нечто
неопределенное, либо специально обозначается субъектным
дополнением). Что же касается конечного пункта центростремительной
направленности действия, то он в данном случае представлен не
носителем предикативного признака, а косвенным дополнением,
обозначающим ту субстанцию, которой касается действие, произведенное
«субъектом со стороны». В части случаев это косвенное дополнение по
своей функции в какой-то степени сближается с подлежащим в
параллельной (соотносительной) конструкции (ср.: Это уже было сказано; Это
было указано; Это уже упоминалось).
Таким образом, подобные исключения не колеблют значимость
правила. Определение различия А/П и различия активных и
пассивных конструкций, основанное на принципе привативной оппозиции,
сохраняет свою значимость. В ходе всех предшествующих шагов
анализа мы двигались от центра микрополя А/П, где наиболее четко
представлено как рассматриваемое семантическое противопоставление, так
и его формальное грамматическое выражение, к периферии, где в
одних случаях выявляется неполная или нечеткая
противопоставленность семантики А/П, а в других — неполнота
структурно-синтаксических признаков данного различия. В этих фактах находит отражение
полевая структура самой грамматической категории залога,
характеризующейся полнотой специфических признаков в центре
грамматического противопоставления (прежде всего в предложениях подлежащ-
но-сказуемостной структуры) и неполнотой таких признаков на
периферии (в частности, в сфере безличных конструкций).
Из сказанного вытекает, что в конкретном анализе в принципе
могут быть использованы определения различия А/П, «рассчитанные на
центр», т. е. определения, в которых фигурируют соответствия
«подлежащее/субъект», «подлежащее/ объект» и противоположные признаки
активных и пассивных конструкций, но должны быть приняты во
внимание все те осложнения, о которых шла речь выше.
Как было показано, далеко не всегда активные конструкции
характеризуются соответствием «подлежащее / субъект» (потому что не всегда
608
Субъектно-предикатнообъектные отношения
в предложении есть подлежащее), но важно то, что они могут
характеризоваться таким соответствием, что оно для них типично, и не могут (без
всяких исключений) отличаться соответствием «подлежащее/объект».
Переходность/непереходность
Различные истолкования понятия «переходность». Существуют
два истолкования переходности — более узкое и более широкое. При
«узком» понимании переходности различие переходности/
непереходности трактуется как наличие/отсутствие направленности действия на
объект, выраженный прямым дополнением. Иначе говоря, основой
языкового выражения данного различия признается сочетаемость/
несочетаемость глагола-сказуемого с прямым дополнением.
Такое истолкование переходности отражает особый статус прямого
дополнения в структуре предложения, в частности соотносительность
прямого дополнения с подлежащим, выявляющуюся в системных
связях активных и пассивных конструкций (ср.: Эту задачу мы решили/Эта
задача нами решена).
При «широком» понимании переходности, представленном как в
грамматической трядиции, так и в ряде современных исследований
(см., в частности, [Потебня 1977: 249; Пешковский 1956: 288—290], а
также [Мухин 1987: 11—12]), переходными признаются глаголы,
требующие не только прямого, но и косвенного дополнения, а область
непереходности ограничивается глаголами, не требующими дополнения.
Таким образом, понятие переходности охватывает как прямую, так и
косвенную переходность. Широкое истолкование переходности
позволяет объединить разные типы объектной характеристики действия,
противопоставленные безобъектности.
Предпочтение, оказываемое тому или иному из рассматриваемых
истолкований переходности/непереходности, определяется не только
исходными основаниями и целями исследования, но и различиями
языков с точки зрения степени грамматической выраженности
прямого дополнения в его отличительных признаках по отношению к
дополнению косвенному.
Признавая закономерность широкого истолкования переходности
для исследования разных типов объектной характеристики
глагольного действия, мы тем не менее предпочтем в дальнейшем изложении
Залог и залоговосгь
609
(на материале русского языка) то понимание
переходности/непереходности, которое базируется на сочетаемости/несочетаемсости глагола-
сказуемого с прямым дополнением. В данной связи особое значение
приобретает вычленение прямого дополнения как того элемента
активных конструкций, который соотносится с подлежащим в пассивных
конструкциях. Различие переходности/непереходности
рассматривается нами в его связях с залоговым противопоставлением
актива/пассива. Имеет значение и четкая структурно-синтаксическая и
морфологическая вычленяемость прямого дополнения в строе русского языка.
Итак, различие переходности/непереходности представляет собой
характеристику выраженного глаголом действия с точки зрения его
отношения к объекту. Понятие переходности, относящееся к сфере
пересечения залоговости и объектности, включается в общую систему
«субъект — предикат — объект».
В сфере переходности / непереходности четко выделяются две
крайние точки — прямая переходность, связанная с сочетаемостью
глагола с прямым дополнением, и абсолютная непереходность,
сопряженная с безобъектностыо. Между этими крайними точками расположены
явления промежуточного характера. Границы между переходностью и
непереходностью приходится проводить именно в этой
промежуточной зоне. Граница может быть проведена по-разному в зависимости
от оснований и целей членения. Каждый раз в основу членения
кладется особый аспект рассматриваемого объекта. Если важно выявить те
различия в характеристике глагольного действия, которые связаны с
противопоставлением объектности (любой) и безобъектное™, то
целесообразно широкое истолкование переходности, включающее не
только прямую, но и косвенную переходность (последнее различие
учитывается в рамках родового понятия переходности). Если же на передний
план выдвигаются факторы структуры предложения и связи с залогом,
то оказывается оправданным ограничение переходности
сочетаемостью глагола-сказуемого с прямым дополнением (различие между
сочетаемостью с косвенным дополнением и несочетаемостью с
дополнением в таком случае относится к сфере непереходности).
Интерпретационные аспекты семантики
переходности/непереходности. В оппозиции переходности/непереходности при некоторых
элементах отражательной семантики сильно выражен элемент
интерпретационный. Не случайно сфера прямой переходности охватывает
различные типы реальных внеязыковых отношений между действием и его
39—1959
610
Субъектно-предикатно-объектные отношения
объектом. Ср. такие отношения, как создание объекта, возникающего в
результате действия (выкопать яму, построишь дом, написать книгу),
изменение объекта в результате действия (испачкать книгу, покрасить дом),
перемещение объекта (перевезти имугцество, послать книгу), изменение
принадлежности объекта (купить, продать, подарить книгу), охват
объекта действием без изменения свойств объекта, но при изменении
отношения объекта к субъекту действия (прочесть книгу, выслушать
объяснение, обсудить вопрос) и т. п. (ср. [Алиева 1975: 5—22]).
Интерпретационный аспект оппозиции переходности /
непереходности заключается в том, что она основана на абстрагировании от
указанных выше конкретных разновидностей реальных отношений между
действием и его объектом, на их обобщении в семантике весьма
отвлеченного, абстрактного характера. Сама направленность действия на
объект интерпретируется в языковых значениях в весьма широком и
обобщенном смысле как непосредственный и прямой контакт между
действием и его объектом (ср. отражение этой особенности
анализируемых значений в формулировках типа «действие переходит на объект»,
«объект затрагивается действием» и т. п., ср. также такую
характеристику вин. падежа: «Винительный падеж всегда свидетельствует о том, что
какое-то действие до некоторой степени направлено на указанный
предмет, сказывается на нем, его охватывает» [Якобсон 1985: 140]).
Интерпретационный характер семантики направленности
действия на объект убедительно раскрывается в следующем рассуждении
А. М. Пешковского по поводу вин. падежа внешнего объекта в
беспредложных сочетаниях: «Значение винительного в этих словосочетаниях
издавна принято определять как название предмета, на который
непосредственно переходит действие, выраженное в глаголе (отсюда и
термин „переходные" глаголы, применяемый многими только к
глаголам этого рода словосочетаний, и наш термин „собственно
переходные"). И хотя это определение буквально подходит только к тем
случаям, где выражено физическое воздействие на предмет (бить, брать,
дергать, тянуть, везти, вести, трясти, одевать, покрывать и т. д.), однако
лучшего определения для этой группы нет, да и не нужно. Все дело тут,
как и вообще в грамматике, в образе. Как чернота есть образный
предмет, белеет — образное действие, кусается — образная возвратность,
скажет — образная мгновенность и т. д., так в я знаю арифметику, я люблю
отщ, я утоляю жажду выражен образный переход действия на предмет,
который, кстати, тут тоже часто бывает образным (арифметика, жажда).
Залог и залоговосгь
611
И то, чем сочетания бью собаку и люблю отца грамматически сходны,
заключается только в этом значении „перехода" и ни в чем ином» [Пеш-
ковский 1956: 293]. В этом вся суть значения переходности.
При сопоставлении переходных и непереходных глаголов в
разных языках всегда выявляются несовпадения (см., например, [Кац-
нельсон 1972: 48—49]). Это лишний раз подтверждает часто
высказываемую мысль о том, что нет универсальной семантики переходности/
непереходности. Есть лишь относительная интерпретационная
характеристика действий, выражаемых при сочетаемости/несочетаемости
глагола-сказуемого с прямым дополнением.
Средства выражения переходности/непереходности. Основным
средством выражения переходности/непереходности в русском языке
является сочетаемость/несочетаемость глагола-сказуемого с прямым
дополнением, выраженным беспредложной формой вин. падежа. Эта
форма является прототипическим выразителем синтаксической
функции прямого дополнения, имеющим системно-категориальную
значимость (говоря о прямом дополнении, выраженном вин. падежом
без предлога, мы имеем в виду вин. падеж при «сильном управлении»,
см. [Пешковский 1956: 288; 294—296]; что же касается
слабо-управляемого вин. падежа в случаях типа гиел пять верст, сидел два часа, то
он связан с непереходностью: «...здесь винительные только
обозначают время, место и количество проявления глагольного признака,
но отнюдь не обозначают предмета, на который переходит действие»
[Там же: 295]).
Вместе с тем могут быть отмечены такие падежные средства
выражения прямого дополнения, которые по отношению к беспредложному
вин. падежу занимают периферийное положение. Таковы формы род.
падежа при отрицании, соотносительные с формами вин. падежа в
позитивных конструкциях, ср.: вижу сестру и не вижу сестры (о центральных и
периферийных средствах выражения переходности см. ниже).
С. Д. Кацнельсон справедливо выделяет категориальную роль
винительного падежа в выражении прямого дополнения: «Изофункцио-
нальность винительного и других падежей в позиции прямого объекта
не означает, однако, их равноправного положения в системе языка.
Винительный падеж является господствующей формой прямого объекта.
Функция прямого объекта для него первична, тогда как для других
падежей она, как подчеркивал Е. Курилович, вторична. Эта разница
сказывается, в частности, в том, что винительный падеж обладает данной
39*
612
Субъектно-предикатно-объектные отношения
функцией независимо от числа объектных „мест" при глаголе» [Кац-
нельсон 1972: 49—50].
От переходности/непереходности зависит
соотносительность/несоотносительность залоговых форм актива и пассива: переходные
глаголы в большинстве случаев образуют формы пассива, непереходные
же глаголы, как правило (исключения крайне редки, ср. управлять,
руководишь), пассивных форм не образуют (см. [Буланин 1986: 73—76]).
Роль форм страдательного залога (в конструкциях типа каша сварена) в
выражении переходности/непереходности парадоксальна: сама
способность образовать формы пассива является существенной грамматической
характеристикой переходных глаголов, однако эти формы {решен, отложен,
закрыт, построен и т. п.) уже не могут сочетаться с прямым дополнением и
потому являются непереходными формами переходного глагола.
Различие переходности/непереходности в русском языке может
находить выражение в морфемной характеристике глаголов, однако эта
характеристика отличается непоследовательностью. Специальным
морфемным показателем непереходности глагола является лишь
постфикс -ся, но непереходность выходит далеко за пределы возвратных
глаголов. Словообразовательная характеристика глаголов, связанная с
различием переходности/непереходности, во всех случаях касается
лишь ограниченных групп глагольной лексики, ср. соотношение
переходности/непереходности в глаголах с суффиксами -и(ть) е(ть):
белить — белеть, пьянить — пьянеть и т. п., а также в приставочных и
бесприставочных глаголах типа выслужить — служить, заездить — ездить,
нажить — жить и т. п.; ср. также непереходность глаголов с
суффиксами -нича- (ть), -ствова(ть), -ну(ть) — сохнуть и т. п., -е(ть). Во всех
прочих случаях (а это подавляющее большинство глаголов) различие
переходности/непереходности морфемно не характеризуется и
находит выражение только в сочетаемости/несочетаемости
глагола-сказуемого с прямым дополнением. Поэтому в общей системе существующих
в русском языке средств выражения переходности/непереходности
роль морфологических и словообразовательных элементов является в
той или иной мере периферийной. В наибольшей мере к центру сферы
переходности/ непереходности по степени грамматичности
приближается возвратный постфикс -ся, но и его роль следует признать
ограниченной. Этот морфемный показатель характеризует лишь часть
глаголов в сфере непереходности (невозвратные глаголы могут быть
как переходными, так и непереходными). Важно учесть также, что
Залог и залоговость
613
непосредственная функция присоединения постфикса -ся заключается
в выражении того или иного из значений в сфере формальной
возвратности, а непереходность является лишь своего рода их «общим
знаменателем». Иначе говоря, специализация -ся направлена на выражение
собственно возвратного, взаимного и других значений возвратных
образований, а не на выражение непереходности как таковой.
Непереходность в данном случае — лишь следствие возвратности.
Сочетаемость глагола-сказуемого с прямым дополнением вообще
не стоит в одном ряду с каким бы то ни было морфологическим или
словообразовательным выражением переходности, поскольку в прямом
дополнении переходность получает не только общекатегориальную, но
и конкретно-лексическую интерпретацию. Лексическое значение
глагола вступает во взаимодействие с лексическим значением имени
существительного, выступающего в позиции прямого дополнения, в
результате чего выражаются семантические комплексы типа «направленность
действия на создаваемый (разрушаемый, изменяемый) объект».
Именно эти комплексы, реализующиеся в том или ином частном варианте,
представляют собой конкретные функции переходности, которые
могут быть актуальными для передаваемого в речи смысла.
Выражение переходности / непереходности в разноструктурных
языках характеризуется существенными различиями (ср.
характеристику средств выражения переходности /непереходности в объектных
подсистемах языков разных типов, данную в работе [Алиева 1975: б—
12]). Отмечаются, в частности, такие элементы объектной подсистемы,
как падежная система имени, предложное и послеложное управление,
залоговые формы глаголов, объектное спряжение, активная,
пассивная, каузативная, эргативная, инкорпоративная и другие типы
конструкции, порядок слов [Там же: 71].
Интерпретация переходности/непереходности с точки зрения
теории поля. Поле переходности/непереходности трактуется нами как
группировка разноуровневых языковых средств, используемых для
характеристики действия в его отношении к объекту с точки зрения
направленности/ненаправленности действия на объект, выраженный
прямым дополнением.
При подходе к переходности/непереходности с точки зрения теории
поля необходимо базироваться на функциональном принципе. Речь
должна идти о едином для анализа всех функционально-семантических
полей (с точки зрения вычленения центра и периферии) критерии наи-
614
Субъектнопредикатно-объектные отношения
большей специализации того или иного средства для выражения
данной семантической функции.
Как уже было отмечено выше, наиболее специализированным,
регулярным и наиболее грамматикализованным (прототипическим)
средством выражения переходности в русском языке является сочетаемость
глагола-сказуемого с прямым дополнением, выраженным сильно-
управляемой формой вин. падежа без предлога. Это средство
выражения переходности явно относится к центру рассматриваемого поля.
Сочетаемость/несочетаемость с прямым дополнением как
показатель, определяющий транзитивную или интранзитивную
характеристику глагола, следует понимать прежде всего в потенциальном аспекте —
как способность глагола сочетаться с прямым дополнением.
Разумеется, реализация этой способности представляет собой явный признак
переходности не только в языке, но и в речи, однако
системно-языковая характеристика глагольных лексем по признаку
переходности/непереходности — это характеристика потенциальная.
Менее специализированные и потому занимающие относительно
периферийное положение средства выражения переходности
выступают тогда, когда глагол по своей потенциальной характеристике
является переходным, т. е. способным сочетаться с прямым дополнением,
выраженным вин. падежом без предлога, однако в данном акте речи
выступает в сочетании с другими формами (которые в определенных
условиях как бы замещают формы беспредложного вин. падежа).
Таковы сочетания с родительным при отрицании, соотносительным с вин.
падежом: Не вижу сестры; Не писал я тебе никакого письма и т. п. Ср.
также случаи типа Дай каждому по яблоку. Здесь глагол явно
характеризуется сочетаемостью с прямым дополнением, но эта позиция
заполняется не регулярной репрезентацией данного элемента структуры
предложения (такова форма вин. падежа без предлога), а репрезентацией
редкой и нерегулярной — сочетанием предлога по с дат. падежом при
выражении дистрибутивности.
Относительно периферийное положение в той промежуточной
сфере, где трудно определить границу, отделяющую прямой объект от
косвенного, занимает сочетаемость глаголов типа ждать, ожидать,
хотеть, жаждать, достигать и т. п. с род. падежом (такие глаголы нередко
рассматриваются как переходные, ср. [Русский язык 1979: 202]). В
подобных случаях основанием для констатации переходности глагола
является его способность сочетаться как с род., так и с вин. падежом:
Залог и залоговость
615
ждать письмо и ждать письма, хотеть пряник и пряника, просить
милостыню и милостыни (см. [Русская грамматика 1980, т. 1: 614]). Вместе с
тем очевидно, что при сочетаемости с род. падежом передаются особые
оттенки значений, отличающиеся от значения вин. падежа: таковы, в
частности, оттенки, близкие к партитивности (хотеть пряника, просить
милостыни). Здесь можно видеть сдвиг (едва заметный) в сторону
семантики косвенного объекта.
Явным этот сдвиг становится в случаях типа нарвать цветов, наделать
ошибок, накупить книг. В «Русской грамматике» 1980 г. такие глаголы
рассматриваются как переходные (с. 614), однако думается, что здесь
выступают особые отношения, отличающиеся от прямой переходности:
дополнение в род. падеже становится элементом кумулятивной характеристики
действия (способа действия, заключающегося в выражении достижения
итогового значительного количества одних и тех же результатов путем
многократного осуществления действия исходного глагола, см. [ГФГ 1987:
75]). «Накопление массы, количества» объектов — особая характеристика
действия, отличающаяся от «простой» направленности на объект.
Примечательно, что в случаях типа накупили цветов более естественна
соотносительность с безличными пассивными конструкциями, в которых
сохраняется управление формой род. падежа (ср. цветов накуплено!), чем с
пассивными конструкциями, включающими подлежащее (*Цветы
накуплены); ср. также Домов понастроено!, Травы накошено!, Белья настирано! и т. п.
В данной области, где признаки прямого и косвенного объекта
сложным образом сочетаются и переплетаются, возможны различия в
конкретной интерпретации оттенков значений в их отношении к прямой и
косвенной переходности, но думается, что сама характеристика подобных
явлений как промежуточных выступает с достаточной очевидностью.
Особый тип относительно периферийной репрезентации
переходности представлен при абсолютивном употреблении потенциально
переходной лексемы в конструкции без прямого дополнения: — Что он
делает? — Пишет и т. п. В таких случаях признак сочетаемости с
прямым дополнением выступает как потенция, не имеющая конкретной
словесной реализации, но допускающая ее (ср. [Потебня 1977: 249]).
Применительно к переходности/непереходности могут быть
использованы преимущественно те аспекты теории поля, которые
связаны с полевой структурой языковых категорий (ср. нежесткость границ
сферы переходности, «промежуточные случаи», «общие сегметны»,
связывающие переходность и непереходность, о чем шла речь выше).
616
Субъектно-предикатно-объектные отношения
Переходность/ непереходность как оппозиция лексико-грамма-
тических разрядов. В оппозиции переходности/непереходности могут
быть выделены разные аспекты. Один из них заключается в
характеристике глагольных лексем и их разрядов как переходных или
непереходных. С этой точки зрения выделяются лексико-грамматические разряды
переходных/непереходных глаголов, представляющие собой подклассы
глагола как части речи (о понятии лексико-грамматического разряда см.
[Бондарко 1976: 155—203; Русская грамматика 1980, т. 1: 459]).
Переходные/непереходные глаголы как грамматически значимые
разряды глагольной лексики оказываются сопоставимыми с такими
лексико-грамматическими разрядами, как предельные/ непредельные
глаголы, существительные одушевленные и неодушевленные.
Различие переходности/непереходности относится не к тем
дробным лексико-грамматическим разрядам, которые охватывают
множество частных группировок лексем (ср., например, способы действия
глаголов), а к разрядам, которые образуют оппозиции, делящие ту или
иную часть речи на подклассы без остатка. В некоторых отношениях
(по отвлеченности содержания и по грамматическим признакам
выражения) такие оппозиции лексико-грамматических разрядов, как
переходность/непереходность глаголов и
одушевленность/неодушевленность существительных, сближаются с грамматическими категориями
(ср. аргументы в пользу отнесения переходности/непереходности и
одушевленности / неодушевленности к грамматическим категориям,
приведенные в работе [Лопатин 1979: 146—148]).
Переходность/непереходность относится именно к тем категориям, которые в полном
смысле слова могут быть названы лексико-грамматическими.
Принадлежность той или иной лексемы к разряду переходных или
непереходных глаголов определяется сочетаемостью или
несочетаемостью глагола-сказуемого с прямым дополнением, однако сама эта
сочетаемость/несочетаемость во многом зависит от лексического значения
глагола. Так, глаголы, обозначающие физическое или психическое
состояние (болеть, спать, грустить, горевать), выявление и становление
признака (белеть, краснеть, расти, таять, сохнуть), профессиональное
или непрофессиональное занятие (слесарничать, учительствовать,
кашеварить), выявление свойств или способностей (лентяйничать) (см.
[Русская грамматика 1980, т. 1: 615]), именно в силу их лексического
значения, предполагающего замкнутость действия в сфере
субъекта-носителя предикативного признака, не сочетаются с прямым дополнением.
Залог и залоговосгь
617
Как известно, один и тот же глагол в зависимости от того, в каком из его
значений или оттенков значений он функционирует, может выступать
в переходном и непереходном употреблении (ср. Он пишет письмо и Он
хорошо пишет). Поэтому в различии переходности/непереходности
существенна лексическая сторона, лексическая обусловленность (хотя
она является не абсолютной, а лишь относительной).
Синтаксический аспект рассматриваемой оппозиции.
Сочетаемость/несочетаемость глагола-сказуемого с прямым дополнением
представляет собой один из существенных синтаксических признаков
структуры предложения.
Различие переходности/непереходности заключает в себе, с одной
стороны, лексический аспект, лексическую обусловленность, а с
другой — синтаксический аспект и синтаксическую обусловленность.
Это дает основания рассматривать оппозицию
переходности/непереходности в ее отношении, с одной стороны, к глагольной лексике, а с
другой — к синтаксической структуре предложения.
При рассматриваемом понимании переходности/непереходности
ее синтаксическая характеристика является ограничивающим
фактором по отношению к характеристике лексико-семантической. Одно
из проявлений этой ограничительной роли синтаксического
выражения переходности заключается в том, что далеко не все глаголы,
которые по своей лексической семантике потенциально были бы
способны к выражению непосредственной направленности действия на
объект, сочетаются с прямым дополнением, выраженным вин. падежом без
предлога (ср. сочетающиеся с твор. падежом глаголы владеть, обладать,
заведовать, править, управлять, руководить). Следовательно, такие
глаголы не включаются в разряд переходных.
Особый тип синтаксического ограничения, накладываемого на
выражение переходности, заключается в обязательном соответствии
семантического объекта дополнению, но не подлежащему. Тем самым
переходность по своим синтаксическим признакам ограничивается
сферой актива. Это действительно во всяком случае для литературного
русского языка (в тех русских диалектах, где существуют конструкции
типа помыто лавку, ср. укр. 1зжато пгиеницю, польск. czytano ksiqikç,
переходность оказывается возможной и в пассиве, однако сфера таких
конструкций все же является ограниченной). Пассивные конструкции
оказываются той позицией, в которой переходность глагола полностью
сохраняется в ее семантическом аспекте {Выход был найден и т. п. — дейст-
618
Субъектно-предикатно-объектные отношения
вие направлено на объект), но в синтаксическом аспекте не получает
того выражения (в форме прямого дополнения), которое — по
определению — признается для переходности обязательным.
Возникает вопрос: нельзя ли расширить истолкование
синтаксической характеристики переходности? Может быть, целесообразно
распространить понятие переходности и на пассивные конструкции? В
таком случае переходность определялась бы как направленность
действия на объект, выраженный либо прямым дополнением (в активных
конструкциях), либо подлежащим (в пассивных конструкциях).
Рассматриваемый подход к определению переходности в принципе
представляется возможным. Его преимущество заключается в том, что
характеристика по признакам переходности/непереходности
последовательно распространяется на глагольную лексему в целом, т. е. на все
формы, в которых эта лексема функционирует. Возникает возможность
такого определения той или иной лексемы (например, построить) как
переходной, которое не предполагает исключения для форм пассива.
Вместе с тем расширенное истолкование синтаксических признаков
переходности связано с такими последствиями, которые выявляют всю
сложность вопроса и неоднозначность обсуждаемого решения. При
понимании переходности, ограничивающем ее синтаксическое выражение
сочетаемостью с прямым дополнением, различие переходности /
непереходности четко очерчивается как сфера «правой валентности» глагола-
сказуемого. При расширенном же истолковании учитываемых
синтаксических признаков характеристика переходности теряет структурно-
синтаксическую целостность. Она раздваивается, оказываясь
обращенной, с одной стороны (в активных конструкциях), к объекту-дополнению,
а с другой (в пассивных конструкциях) — к объекту-подлежащему.
Пока мы ограничимся проведенным выше сопоставлением двух
подходов к определению синтаксических признаков переходности,
сохраняя ограничение переходности сочетаемостью глагола-сказуемого с
прямым дополнением. Однако поставленные вопросы не утрачивают
своей значимости и требуют дальнейшего теоретического обсуждения.
Переходность в ее отношении к залоговое™ и объектности.
Оппозиция переходности / непереходности издавна рассматривалась в
связи с залогом (даже в тех случаях, когда настоятельно подчеркивалось,
что переходность / непереходность — не залог), а некоторыми
лингвистами и непосредственно трактовалась как категория залога. На наш
взгляд, различие переходности/ непереходности не является собственно
Залог и залоговость
619
грамматической категорией залога, но представляет собой один из
аспектов залоговости (и один из аспектов объектности).
Содержание переходности/непереходности относится к
содержанию залоговости как часть к целому или как видовое понятие к
родовому. Залоговость охватывает разные типы языкового представления
отношения действия к его субъекту и объекту, и одним из типов
(аспектов) данного отношения является переходность/непереходность как
характеристика действия в его отношении к объекту.
Так же как и залоговость в целом, переходность/непереходность
представляет собой такую характеристику глагольного
действия-предиката, которая находится в определенном соотношении с элементами
структуры предложения. Мы говорим о прямой переходности в том случае,
когда в активных конструкциях налицо соответствие «объект — прямое
дополнение», и о непереходности — при отсутствии такого соответствия.
Оппозиция переходности / непереходности — это часть более широкой
системы, включающей трехчленное соотношение «субъект —
действие-предикат — объект». В этой системе фрагмент «действие — объект» относится к
области взаимодействия переходности / непереходности и объектности.
Различие переходности/непереходности как характеристика
глагольного действия в его отношении к объекту взаимодействует с аспек-
туальной характеристикой действия, в особенности с точки зрения его
отношения к семантике предела (проявления этого взаимодействия в
языках разных типов варьируются, ср. [Dahl, Karlsson 1976: 1—29:
Comrie 1976: 84—86; Пихлак 1978: 24—42; Дэже 1983: 3—10; Акимова
1984: 72—73; Насилов 1984: 128—165;Томмола 1986: 60—181]).
Переходность/непереходность пересекается с объектностыо, но
вместе с тем отличается от нее. Различие между этими категориями
заключается прежде всего в их фокусировке по отношению к элементам
комплекса «действие — объект»: переходность/непереходность представляет
собой характеристику действия в его отношении к объекту, тогда как объ-
ектносгь — это характеристика объекта в его отношении к действию.
С этим связано и то, что для различия переходности/непереходности
в сфере объекта существенны лишь немногие признаки, имеющие
отношение к характеристике глагольной лексемы как переходной или
непереходной, — сочетаемость/несочетаемость с объектом, который может быть
выражен прямым дополнением. Для объектности же существенны все
внутренние различия в сфере объектов, которые связаны, в частности, с
разными значениями падежей и предложно-падежных сочетаний.
620
Субъектно-предикатно-объектные отношения
Если понятие переходности допускает как широкое, так и узкое
истолкование (в указанном выше смысле), то понятие объектности
необходимо включает разные типы объектов в их отношении к безобъектное™.
Транзитивные/ интранзитивные ситуации. При исследовании
оппозиции переходности/непереходности на уровне высказывания,
в частности с целью выявить различные варианты
переходности/непереходности, зависящие от лексических значений глаголов и
управляемых форм имен существительных, а также от их окружения, может
быть использовано понятие транзитивной / интранзитивной ситуации.
Транзитивные/интранзитивные ситуации — это выражаемые
сочетаемостью/четаемостью глагола-сказуемого с прямым дополнением в
конкретных условиях высказывания типовые содержательные
структуры, а) базирующиеся на содержательном противопоставлении
направленности/равленности действия на объект, выраженный прямым
дополнением; б) представляющие собой один из аспектов общей
ситуации, передаваемой высказыванием, одну из его категориальных
характеристик. Ср., например, высказывание Ну, да все равно! По крайней мере
поживу в свое удовольствие и других потешу (И. Тургенев). Здесь
представлена соотнесенность интранзитивной ситуации, сосредоточенной в
сфере субъекта (что передается не только непереходным глаголом, но и
сочетанием с обстоятельством в свое удовольствие), с ситуацией
транзитивной, характеризующейся внешней обращенностью предикативного
признака {и других потешу).
Другой пример: Он настолько увлекся Катей, что даже сказал ей как-
то: «Да вы, пожалуй, доведете меня до того, что я разведусь и женюсь на вас»
(М. Бекетова). Здесь транзитивная ситуация доведете меня до того, что...
сопряжена с ситуацией лимитативной (полный переход действия на
объект связан с достигающим предела изменением состояния объекта).
Транзитивно-лимитативный комплекс обусловливает последующую
ситуацию (результат предшествующей), где доведенный до
определенного состояния объект транзитивного действия становится субъектом
действия интранзитивного.
Подобные примеры можно умножить. Цель комментариев к ним
заключалась в демонстрации принципиальной возможности и
целесообразности использования понятия «транзитивная/интранзитивная
ситуация» в анализе, направленном на выявление взаимодействия
переходности/непереходности с другими элементами содержания
высказывания.
Глава 2
Субъектно-предикатно-объектные ситуации
Исходные понятия
Субъектно-предикатно-объектная ситуация. Отношения между
предикатом, субъектом и объектом могут рассматриваться с разных
точек зрения, в частности на основе анализа структуры пропозиции, в
аспекте актуального членения предложения, с точки зрения теории
валентности, в связи с теорией диатезы и залога. Как известно, при
анализе семантической структуры предложения широко используется
понятие ситуации (см., в частности, Tesnière 1959; Greimas 1966; Апресян
1969: 304; Гак 1969; 1973: Холодович 1970: 4—15; 1979: 112—172; Хра-
ковский 1970: 27—30; 1974: 6—9; Алисова 1971: 32; Сильницкий 1973:
Арутюнова 1976: 6—8; Шмелев Д. Н. 1976: 3—17; Успенский 1977: 67—
70; Fillmore 1977, русский перевод — Филлмор 1981 б]. «Ситуативный
подход» используется и в проводимом нами анализе.
В данном разделе субъектно-предикатно-объектные отношения
рассматриваются (на материале русского языка) на основе понятия
категориальной ситуации. Выше (см. ч. IV) уже было отмечено, что
категориальные ситуации трактуются нами как выражаемые языковыми
средствами высказывания типовые содержательные структуры: а)
базирующиеся на определенной семантической категории и образуемом
ею в данном языке функционально-семантическом поле; б)
представляющие собой один из аспектов общей ситуации, передаваемой
высказыванием, одну из его категориальных характеристик — аспектуаль-
ную, темпоральную, модальную, локативную и т. п.
Предметом исследования являются
«субъектно-предикатно-объектные ситуации» (СПО-ситуации). Они представляют собой структуру
На основе разделов «Субъектно-предикатно-объектные ситуации» и
«Переходность / непереходность глагола в системе субъектно-предикатно-объектных
отношений» в кн.: Теория функциональной грамматики: Субъектность. Объектность.
Коммуникативная перспектива высказывания. Определенность /
неопределенность. СПб., 1992.
622
Субъектно-предикатно-объектные отношения
языкового содержания высказывания, включающую то или иное
отношение обозначаемой общей ситуации к семантическим категориям
«субъект» (С), «предикат» (П) и «объект» (О) в их взаимных связях и в
их отношении к структуре предложения.
Специфическая особенность СПО-ситуаций заключается в том, что
они базируются на целом комплексе семантических категорий, а не на
одной категории (как, например, темпоральные или локативные
ситуации). СПО-ситуаций отражают ядро семантической структуры
высказывания — предикат в его отношениях к субъекту и объекту.
Анализ СПО-ситуаций предполагает выбор одного из аспектов
общей ситуации на определенной категориальной основе (субъект —
предикат— объект). Из содержания множества высказываний извлекается
категориальный субъектно-предикатно-объектный «каркас». При этом
возможно рассмотрение связей с элементами других семантических
категорий (в частности, аспектуальности, временной локализованное™,
таксиса, локативности, посессивности).
Введем необходимое пояснение по поводу понятия
«высказывание». Здесь и далее высказывание трактуется как речевая реализация
предложения. В принципе высказывание может рассматриваться как
речевая репрезентация не только предложения, но и сверхфразового
единства или комплекса таких единств (см. [ТФГ 1987: 8]), однако для
изучения СПО-ситуаций необходима и достаточна опора на
высказывания как речевые единицы, соответствующие предложению.
Отношение обозначаемой общей ситуации к семантическим
элементам С, П и О понимается широко: значащим может быть и
отсутствие данного элемента. Так, отсутствие О (например, в высказываниях
типа Он спит) рассматривается как особое отношение общей ситуации
к О, особый тип СПО-ситуаций.
Итак, понятие СПО-ситуаций в указанном истолковании
представляет собой необходимую «общую рамку» для вычленения и системного
представления более частных типов семантических структур в их
отношении к структурам формальным.
Как уже говорилось выше (см. ч. II), мы исходим из
предположения, что языковые значения заключают в себе смысловую
(денотативно-понятийную) основу и ее языковую интерпретацию
(интерпретационный компонент); с каждой формой связана особая языковая
интерпретация смыслового содержания. Такой подход к языковой
семантике распространяется и на анализ СПО-ситуаций. Ситуации данного
Субъектно-предикатно-объектные ситуации
623
типа, рассматриваемые в их конкретном языковом выражении, как и
все прочие категориальные ситуации, заключают в себе не только
смысловую (денотативно-понятийную) основу передаваемого содержания,
но и его языковую семантическую интерпретацию.
Смысловая (денотативно-понятийная) основа субъектно-предикат-
но-объектных отношений и их языковая семантическая
интерпретация, связанная с конкретной синтаксической формой (с той или иной
синтаксической конструкцией и ее категориальным синтаксическим
значением), выступают как элементы единого целого. Однако в целях
экспликации анализа целесообразно (в тех случаях, когда это
необходимо) выделять в рассматриваемых отношениях два уровня, или
аспекта, — денотативно-понятийный и интерпретационный.
Для современных исследований предикатно-аргументных
отношений характерна ориентация (особенно сильно выраженная в «падежной
грамматике» Ч. Филлмора) не столько на обобщенные понятия С и О,
сколько на более частные функции (семантические роли) — такие, как
агенс или бенефициант (см. [Fillmore 1968]; русский перевод — [Филлмор
1981 а]). В нашем истолковании СПО-ситуации данный уровень
функций, разумеется, также принимается во внимание. Однако центральную
роль в проводимом анализе играет более обобщенный уровень С, П и О
как семантических инвариантов (ср. обобщенную трактовку
семантических единиц в концепции диатезы и залога А. А. Холод овича [Холод ович
1979: 277—292], а также понятие «уровень обобщенных семантических
ролей» — субъектов и объектов — в интерпретации В. С. Храковского
[Храковский 1981: 12—13]). Именно этот уровень дает основу для
изучения разных ступеней семантической вариативности.
«Материальным носителем» типизации и обобщения С, П и О
являются сами синтаксические конструкции, выражающие эти
категории. Типы синтаксических конструкций, число которых ограничено,
рассчитаны на выражение обобщенных и типизированных субъектно-
предикатно-объектных отпошений. Сама синтаксическая форма
выступает как основание обобщенности. Благодаря многообразию,
вносимому лексикой и контекстом, выражаются разновидности и варианты
этих отношений, но многообразие вариантов сводится к
ограниченному числу категорий-инвариантов.
При анализе вариативности рассматриваемых семантических
категорий значительную роль играет принцип «центр — периферия —
постепенные переходы»; используются также понятия и термины «прототип»,
624
Субъектно-предикатно-объектные отношения
«степени прототипичности». Этот принцип в сочетании с особым
вниманием к интерпретационному компоненту субъектно-предикатно-
объектных отношений позволяет проследить конкретные проявления
категоризации семантики в данной сфере языковых значений.
Во взаимосвязи С, П и О центральным («срединным») элементом
является предикат (П). Отношения между рассматриваемыми
элементами — это отношения субъектно-предикатные
(предикатно-субъектные) и объектно-предикатные (предикатно-объектные), в целом же это
именно субъектно-предикатно-объектные отношения. Широко
распространенный термин «субъектно-объектные отношения», безусловно,
имеет определенные основания, однако необходимо учитывать, что
отношения между субъектом и объектом (Старик рубит дерево) всегда
устанавливаются «через предикат».
В языках флективно-синтетического типа подлежащее как
синтаксическая единица (главный член предложения) находится в
отношении регулярного (но отнюдь не постоянного) соответствия с
семантическим субъектом. Отношения таковы:
1. Основное (центральное) соответствие (в активных
конструкциях): «С — подлежащее».
2. Дополнительное (периферийное) соответствие (в активных
конструкциях): «С — разные типы дополнений».
С другой стороны, в пассивных конструкциях налицо соответствие
«О — подлежащее». Данное соотношение также следует признать
периферийным по отношению к центральному соотношению «С —
подлежащее».
В активных конструкциях (Они решили эту задачу)
структурно-синтаксическая зависимость прямого дополнения от сказуемого
представляет собой своего рода симметричное соответствие смысловой
зависимости объекта от предиката. В пассивных же конструкциях (Эта задача
имирегиена) структурно-синтаксическая независимость подлежащего по
отношению к сказуемому асимметрична смысловой зависимости
семантического объекта от направленного на него действия. Возникает
определенное несоответствие между синтаксической позицией
подлежащего, в наибольшей степени благоприятствующей языковой
интерпретации семантического субъекта, и функцией семантического объекта.
Центральная сфера языковых фактов заключает в себе наиболее
полную концеигграцию признаков С и О в их противопоставлении. В случаях
тштЖена готовит обед подлежащее жена с любой точки зрения, при любом
Субъектно-предикатно-объектаые ситуации
625
истолковании рассматриваемых понятий представляет собой С, а обед — О.
В периферийной же сфере приложения рассматриваемых понятий
признаки С (в том или ином аспекте) могут сочетаться с признаками О (в
другом аспекте). Именно в этой области наиболее четко выявляются
расхождения между разными истолкованиями понятий «субъект» и «объект».
Итак, среди разнообразных средств выражения субъекта основным,
центральным, наиболее специализированным и регулярным является
выражение субъекта подлежащим (в форме им. падежа) при предикате,
выраженном глаголом-сказуемым (мы не рассматриваем здесь
выражение субъектно-предикатных отношений в языках эргативного строя —
это особая тема). В позиции подлежащего получает наиболее полное и
адекватное выражение то свойство семантического субъекта, что он
определяется, характеризуется предикатом (предикативным признаком).
Субъект как семантический предикандум (используем термин С. Д. Кац-
нельсона, но в особом — семантическом смысле, ср. [Кацнельсон 1972:
194—208]), выступая в позиции подлежащего, становится предиканду-
мом и в структурно-синтаксическом аспекте. Отношение «семантический
субъект—приписываемый ему семантический предикативный признак»
находит «идеальную структурно-синтаксическую репрезентацию» (среди
прочих, имеющих более низкий ранг) в отношении «подлежащее —
сказуемое». В позиции подлежащего может выступать и объект. Однако для
О эта позиция является не центральной, а периферийной.
В соотношении подлежащего и сказуемого проявляется различие
между денотативно-назывной природой субъекта и сигнификативной
функцией предиката (см. [Арутюнова 1976: 10—11; Падучева 1979; Па-
дучева, Успенский 1979: 351; Степанов 1980: 31]). Применительно к
подлежащему и сказуемому как выразителям С и П речь идет о
различии между идентификацией предмета сообщения, по отношению
к которому подлежащее выполняет функцию субституции, и функцией
передачи некоторой коммуникативно релевантной информации
(см. [Арутюнова 1976: 372]).
Замечания о предикате В рамках анализа СПО-ситуаций предикат
трактуется как приписываемый субъекту и способный сочетаться с
объектом семантический признак действия, состояния, отношения, бытия
(существования), свойства, соотносящий — с точки зрения говорящего —
содержание высказывания с действительностью по актуализационным
семантическим признакам (таким, как модальность, темпоральность,
временная локализованность, персональность). Аналогичным образом
40—1959
626
Субъектно-предикатно-объектные отношения
трактуется понятие «предикативный признак». В последующем
изложении мы сосредоточим внимание главным образом на тех высказываниях,
в которых предикат имеет глагольное выражение.
Семантические типы предикатов получили широкое и
многостороннее освещение в лингвистической литературе (см., в частности,
[Vendler 1967; Danés 1971; Danés, Hlavsa et al. 1981; Арутюнова 1976;
1988; Степанов 1980; 1981 а; 1981 б; Демьянков 1980; Кибрик 1980; Бу-
лыгина 1982; 1983; Селиверстова 1982; Типология результативных
конструкций 1983; Падучева 1985; Типология конструкций с
предикатными актантами 1985; Typology of resultative constructions 1988]).
Рассматривая элементы языковой интерпретации в семантике
предиката, уместно сослаться на следующее рассуждение А. М. Пешковско-
го: «Мы сказали, что глагол обозначает действие. Но ведь „действовать"
могут только живые существа, все же остальные предметы не
„действуют", а только движутся. Живые же существа „действуют" потому, что
они движутся по своей воле, произвольно. И значит, в глаголе, раз он
изображает действие, должен быть еще оттенок воли, намерения. И
действительно, в каждом глаголе есть и этот оттенок, только его еще труднее
уловить... В таких глаголах, например, как умер, родился, заболел,
простудился, упал, ушибся и т. д., мы едва ли заметим „намеренное" действие.
Нам смешна школьная формула что сделал? —умер. На самом деле эта
формула грамматики безупречна. Тут все дело в том, что в вещественной
части этих глаголов выражено как раз нечто прямо противоположное
намеренности, нечто совершенно не зависящее от нашей воли. Учесть в
таких глаголах оттенок намеренности — это то же самое, что учесть,
насколько замедлится отправление поезда, если кто-нибудь на станции
ухватится за последний вагон и будет тянуть поезд назад. Но что этот
оттенок сознательной деятельности есть в каждом глаголе, это лучше всего
видно из тех случаев, когда нам надо неживые, неодушевленные
предметы представить живыми, оживить» [Пешковский 1956: 79].
В данной выше характеристике предиката выявляется принцип
«ориентации на прототип»: речь идет о признаке, приписываемом
субъекту. Действительно, это свойство присуще «каноническим
предикатам», выступающим в сочетании с языковым выражением
семантического субъекта. Вместе с тем существуют предложения, в которых
субъект отсутствует. Таковы безличные предложения типа Светает;
Смеркается; Моросит. Отсутствие С при предикате есть основания трактовать
как особый тип СПО-ситуаций. Как уже было отмечено выше, понятие
Субъеюно-предикатно-объектные ситуации
627
СПО-ситуации охватывает как те типовые содержательные структуры,
в которых представлен полный набор элементов С, П и О (Хозяйка
варит обед), так и структуры, содержащие набор неполный, частичный.
Ср. суждение, высказанное В. Б. Касевичем: «Вероятно, можно
говорить о нуль-местных предикатах наподобие тех, что представлены в
семантике высказываний Вечереет; Подморозило; Зима» [Касевич 1992:
12]. Предложения типа Вечереет — пример «крайней периферии» в
окружении прототипических предикатов. Охватить в едином
определении и центр, и периферию, и прототип и его окружение в данном
случае вряд ли возможно. Для характеристики сущности
семантического предиката необходимо соотнести это понятие с понятием
семантического субъекта-. Далее уже особо рассматриваются «отклонения от
прототипа». В последующем изложении такой подход к предмету анализа
используется и при характеристике понятия «субъект».
Субъект (общая характеристика). Говоря о субъекте, мы имеем в
виду тот элемент типовой СПО-ситуации, который выступает как
субстанция, являющаяся источником приписываемого ей непассивного
предикативного признака.
Как источник непассивного предикативного признака выступает
тот (то), кто (что) производит (намеренно или ненамеренно) действие
(Кто-то идет; Официант уронил поднос; Вам придется сдать оружие;
Выходить мне замуж?), выполняет функцию реципиента (Мы получили
интересную информацию), является элементом отношения (Он зависит от
них), выступает как бытующая субстанция (Он здесь был; Его здесь не
было). Источником непассивного предикативного признака может быть и
субстанция, которая находится в определенном состоянии (Дети спят;
Зубы болят). И в таких случаях мы имеем дело с непассивным
признаком в том смысле, что налицо активная, а не пассивная конструкция.
В данной характеристике понятия «субъект» существенно указание
на непассивность предикативного признака, приписываемого
определенной субстанции. Ограничение понятия «субъект» только теми
субстанциями, которым приписывается непассивный предикативный
признак, связано прежде всего с необходимостью выделить основное
понятие «субъект действия» (действия в широком смысле) и отделить его от
того, что называют «субъектом состояния», имея в виду пассивные
конструкции типа Эта проблема ими решена. Возможность совмещения
функций О действия и С состояния в одном и том же члене предложения уже
была отмечена в лингвистической литературе [Шведова 1978: 463].
40*
628
Субъектно-предикатно-объектные отношения
Суждения о субъекте состояния имеют свои основания. Они
связаны с подходом к предмету анализа, основанным на особой стороне
проблематики субъектно-предикатных отношений — с тем, что называется
«субъектом пропозиции». Эту сторону следует учитывать (см. ниже
раздел о многоаспектности субъектно-предикатно-объектных отношений),
однако основное определение понятия «субъект» должно, на наш
взгляд, последовательно отражать исходный аспект рассмотрения
проблемы. Можно ли объединить в одном определении то, что является
субъектом действия в предложениях типа Мы подготовили необходимые
материалы; Необходимые материалы нами подготовлены (мы, нами), и то,
что является объектом действия (необходимые материалы), но с
известной точки зрения может рассматриваться (в пассивных конструкциях)
как «субъект состояния»? На наш взгляд, такое объединение разных
истолкований понятия «субъект» в одном определении вряд ли
возможно. Конечно, можно было бы сказать, что субъект — это субстанция,
которой приписывается предикативный признак. Однако такая
характеристика рассматриваемого понятия не представляется достаточно
информативной. Можно сказать, что предикативный признак
приписывается и компоненту директор (субъекту действия) в предложении
Директор подписал приказ, и компоненту приказ (субъекту состояния) в
предложении Приказ подписан директором. В последнем предложении
при таком подходе к предмету анализа выделялись бы два субъекта:
субъект действия (директором) и субъект состояния (приказ). При столь
широком общем определении рассматриваемого понятия,
интегрирующем непассивные и пассивные субстанции, которым
приписывается предикативный признак, было бы трудно анализировать
активные и пассивные конструкции в их отношении к диатезе
(отношение «субъект — подлежащее», характеризующее активные
конструкции, оказалось бы применимым и к пассиву, где представлено
соответствие подлежащего «субъекту состояния»).
Итак, признавая возможность подхода к понятию «субъект» с
различных точек зрения, мы избираем один из возможных подходов,
ориентированный на прототип — субъект действия (с признаком
«непассивности»). Такой субъект обладает также связанным с
непассивностью свойством «креативности». Имеется в виду интерпретация
субъекта как источника приписываемого ему непассивного
предикативного признака (подробнее о креативности речь будет
идти ниже).
Субъектно-предикатно-объектные ситуации
629
Выражение «непассивность» (а не, казалось бы, более ясное и
простое «активность») выбрано нами потому, что признак активности не
мог бы рассматриваться как инвариантный для всех членов того класса
участников СПО-ситуаций, который обозначается термином «субъект».
Признак «активность» не подошел бы к таким высказываниям, как
Девочка спит; Книга лежит на столе; Финляндия граничит с Россией, Швецией
и Норвегией и т. п. (ср. суждения о соотношении признаков активности /
неактивности в субъекте, глаголе и объекте, высказанные в работе
[Степанов 1989: 10—68]). Об активности можно было бы говорить лишь в
том смысле, что речь идет о субъекте, соотнесенном с предикатом в
активных конструкциях.
Непассивность — свойство, которое может проявляться в большей
или меньшей степени. Высший предел непассивности — подлинная
реальная активность производителя (агенса) контролируемого действия:
Сосед сажает яблоню и т. п. Однако понятие «непассивность», как уже
было отмечено выше, относится к высказываниям типа Кто-то
споткнулся; Вчера мы получили ответ; На дороге лежит большой камень; Этот
рассказ входит во второй том собрания сочинений А. П. Чехова. В целом для
соответствия признаку «непассивность» достаточно отсутствие
признака пассивности («быть субстанцией, на которую направлено действие»),
выступающего в пассивных конструкциях.
С нашей точки зрения, основным, доминирующим фактором для
определения того, какой компонент предложения выражает
семантический субъект и какой компонент — семантический объект,
является отражение в семантике высказывания того, кто в реальной
действительности является производителем данного действия и что (или кто)
является тем объектом, на который это действие распространяется. Ср.
активную конструкцию Охотник убил медведя и пассивную Медведь убит
охотником. В обоих случаях субъектом действия является охотник, а
объектом — медведь. Таким образом, на данном этапе анализа
определяющим оказывается подход денотативный, референциальный.
Именно потому, что денотативно-понятийная основа субъектно-
предикатно-объектных отношений является решающей при
определении С и О в предложениях, мы признаем, вслед за многими
лингвистами, «подвижное выражение» С, т. е. его выражение не только в позиции
подлежащего, но и в других позициях.
Вместе с тем «абсолютная свобода» семантики С, П и О от языковой
интерпретации невозможна. Сами понятия С, П и О как семантические
630
Субъектно-предикатно-объектные отношения
единицы выделяются в человеческом сознании не только в результате
отражения внеязыковой действительности, но и в результате
регулярного дискретного представления этих понятий в языковых синтаксических
структурах. Лишь благодаря сформировавшимся языковым структурам
со связью и дискретным членением типа «подлежащее — сказуемое —
прямое дополнение» стабилизируются семантические единицы,
входящие в отношение С — П — О. Эта языковая раздельность
синтаксических единиц, образующих структуру предложения, поддерживает и
стабилизирует ту дискретность семантических единиц, которая получает
определенные стимулы из внешнего мира: Вратарь ловит мяч (вратарь
производит и другие действия, действие 'ловить' может совершать не
только вратарь, мяч до некоторого времени находится вне вратаря и его
действий, кроме того, с мячом возможны другие действия, которые могут
совершаться другими лицами). Все эти онтологические предпосылки
денотативно-понятийного выражения категорий С, П и О существенны и
несомненны, но несомненно и «обратное воздействие языка на
мышление». Именно эти аспекты учитываются, когда мы говорим об элементах
«креативности» в различных разновидностях семантики субъекта.
Излагаемое истолкование С — это лишь один из возможных
подходов к понятию «субъект» (ср. освещение разных сторон проблемы
субъекта в работах [Fillmore 1968; 1977; русск. перевод: Филлмор 1981 а;
1981 б; Кацнельсон 1972; Чейф 1975; Арутюнова 1976; 1979; 1988; Кееп-
ап 1976); Li, Thompson 1976; Кибрик 1979; 1980; Степанов 1979; 1980;
1981а; 19816; 1985; Падучева, Успенский 1979; Падучева 1985; Sgall,
Hajičová, Panevová 1986]).
Субъект как источник предикативного признака (свойство
«креативности»)* Между С и П существуют двусторонние
разнонаправленные отношения взаимозависимости. Зависимость С (как и О) от
предиката проявляется в том, что, например, предикат послать «открывает
места» для С, соотнесенного с О (Мать послала сына за хлебом), тогда как
предикат гулять предполагает С, лишенный соотнесенности с О.
Подобного рода зависимости, исходящие от той или иной лексической и
лексико-грамматической репрезентации П, учитывает теория
валентности, а также любая другая теория (например, концепция диатезы и
залога), включающая интерпретацию предикатно-аргументных
отношений с точки зрения понятия валентности.
В данной работе мы сосредоточим внимание на том направлении
зависимости в отношении «субъект — предикат», которое заключается
Субъектно-предикатно-объектные ситуации
631
в представлении С как источника (каузатора, «создателя»)
предикативного признака. Именно в этом смысле мы говорим о свойстве креативности.
Наиболее ясно детерминирующая роль субъекта по отношению к
предикату выражена в тех случаях, когда С — это агенс, производитель
действия. Например: Автор высказал важную мысль. Субъект
осуществляет, создает, детерминирует действие. В известном смысле можно
говорить о признаке креативности, которым наделяется субъект по
отношению к предикату.
В языковой интерпретации С определяющую роль играет та
основная разновидность С, которая издавна находит отражение в термине и
понятии «агенс», обобщающем множество реальных производителей
реальных действий. Все остальные семантические разновидности С в
их языковой интерпретации, в особенности в позиции подлежащего,
несут на себе признаки воздействия доминирующей агентивной
разновидности. Происходит своего рода аналогическое выравнивание
прочих разновидностей С, выступающих в позиции подлежащего, по
прототипу (образцу) «субъект — агенс». С языковой типизацией
(грамматикализацией языкового представления семантической категории С по
доминирующей модели «субъект — агенс») связана, в частности,
персонификация неодушевленных предметов.
Свойство субъекта «быть субстанцией, являющейся источником
приписываемого ей непассивного предикативного признака»
заключает в себе денотативно-понятийный аспект и аспект языковой
интерпретации. Единство этих аспектов — смысловой основы содержания
понятия «субъект» и его языкового представления — четко выявляется в
проведенном А. А. Шахматовым анализе структуры «психологической
коммуникации» (в ее отношении к синтаксической структуре
предложения). Говоря об отношении подлежащего к сказуемому в
предложениях типа Собака убежала; Книга исчезла и т. п., А. А. Шахматов
указывает, что такие предложения «... представляют в соответствующем
подлежащему психологическом субъекте представления, господствующие в
отношении признаков, выраженных в соответствующем сказуемому
психологическом предикате; действительно, эти активные по своей
природе признаки являются производными в отношении к
производящим их субстанциям; правда, книга исчезла не сама, — ее спрятали,
утаили или затеряли люди, но в данном суждении производителем
признака выставлена она» [Шахматов 1941: 22]. Речь идет, таким
образом, о том, что в подобных случаях детерминация П со стороны С имеет
632
Субъектно-предикатно-объектные отношения
ярко выраженный интерпретационный характер. Такое объяснение
применимо и к другим случаям, например: Он оступился (споткнулся,
поскользнулся и т. п). Непланируемые действия не совершаются по воле С,
но и здесь С интерпретируется как тот, кто детерминирует, «создает»
действие, а с ним и ситуацию в целом. Далеки от подлинной, реальной
детерминации и высказывания типа Соседи получили письмо, где субъект
соседи выступает в роли реципиента. Здесь нет той реальной
креативности, каузации, как, например, в высказываниях Ученые получили
интересные результаты, где ученые действительно создают,
детерминируют обозначаемое действие. Но в отвлеченно-грамматическом
смысле и соседи, получившие письмо, интерпретируются как субъекты,
которые детерминируют данный предикат: субъект-получатель
реализует действие получения.
Те отношения детерминации, каузации, о которых идет речь, по
своим основаниям близки к признаку «господствующего
представления», на базе которого А. А. Шахматов определял понятие субъекта
психологической коммуникации. А. А. Шахматов писал: «...определяю
психологический субъект как представление, господствующее
над другим, сочетавшимся с ним представлением, которое
определяется как психологический предикат... Термин
господствующее представление указывает на то, что второе
представление стоит к нему в зависимой или причинной связи: дело идет о
действительном господстве, обусловленном самою природой первого
представления, и о действительной зависимости, обусловленной
природой второго представления» [Шахматов 1941: 21—22]. И далее:
«.. .при сочетании представления о предмете с представлением о
признаке первое из них, как господствующее в отношении признака по самой
своей природе, будет всегда субъектом, а второе предикатом...
Мы постоянно встречаемся с несоответствием языковых форм
предложения психологической коммуникации; но несоответствие не тождественно
с противоречием; положительному и последовательно проведенному
требованию грамматики не может противоречить психологическая
природа соответствующих грамматическим формам представлений.
Таким образом, мы можем утверждать, что подобно тому, как в
предложениях птица летит или мать больна подлежащим всегда при всяких
условиях останется птица и мать (хотя бы на словах летит или больна лежало
усиленное ударение, хотя бы такое усиленное ударение сопровождалось
перестановкой: летит птица, больна мать), так же точно в соответст-
Субъектно-предикатно-объектные ситуации
633
вующем психологическом суждении субъектом или господствующим
представлением будет всегда представление о птице, о матери, а
зависимым — представление о признаках летит, больной» [Там же: 22].
Хотя А. А. Шахматов говорит о «психологической коммуникации»,
по существу речь идет о тех содержательных объектах, которые могут
быть сопоставлены с понятиями «семантической структуры
предложения», «глубинной семантической структуры» и т. п. Примечательно, что
А А. Шахматов сопоставляет термин «коммуникация» с термином
«пропозиция», отдавая предпочтение первому потому, что «... пропозиция —
термин логики, не покрывающий собою вообще всех видов
коммуникаций и соответствующий только тому их виду, который содержит
утверждение или отрицание чего-нибудь (суждение). Вопрос надо
также признать коммуникацией...» [Шахматов 1941: 19].
Нет никаких оснований модернизировать концепцию А. А.
Шахматова и прямолинейно сближать ее с современными теориями
семантической и синтаксической структуры предложения, однако следует
констатировать, что в концепции А. А. Шахматова предвосхищен
самый принцип «двухуровневого» анализа, при котором последовательно
разграничиваются и соотносятся, с одной стороны, элементы
содержательной структуры, лежащей в основе предложения, а с другой —
элементы его синтаксической структуры.
Мысль о том свойстве субъекта, которое можно обозначить как
детерминирующая роль по отношению к действию (каузация действия,
креативность), с одной стороны, коренится в грамматической традиции,
а с другой — перекликается с некоторыми подходами к С,
представленными в современной лингвистической литературе. Речь идет прежде
всего о тех концепциях, которые различают и соотносят (при разной
терминологии) уровни: а) семантических единиц (категорий, ролей, актантов
ситуаций и т. п.) и б) единиц формально-синтаксической структуры
предложения. Так, в обзоре, посвященном понятиям «субъект», «тема»,
«топик» в американской лингвистике последних лет, закономерно ставится
вопрос: «Почему... когда мы хотим описать по-русски событие,
состоящее в том, что Петр вчера вечером появился дома поздно, мы вольны
выбрать на статус подлежащего тот или иной элемент ситуации, однако из
всех возможных способов выражения наиболее нейтральным,
ненарочитым, не несущим никаких дополнительных нагрузок будет тот, где
подлежащим является имя человеческого существа, выступающего в
качестве активного виновника события?» [Демьянков 1979: 368].
634
Субъектно-предикатно-объектные отношения
Детерминирующая роль субъекта по отношению к предикату (в
рамках двусторонней содержательной субъектно-предикатной
взаимозависимости) проявляется в закономерностях взаимных связей
локализованное™/нелокализованности действия-предиката во
времени (Л/НЛ) и конкретности/ субъекта. Если субъект имеет
конкретную референцию, то это открывает следующие возможности для
предиката.
1. Предикат может быть конкретным, локализованным во времени:
Он подошел к окну.
2. Предикат может бьть нелокализованным во времени, но лишь
при двух «степенях НЛ». Таковы: а) минимальная степень — так
называемая «простая повторяемость», т. е. неузуальная повторяемость
действия в рамках конкретного эпизода («микроситуация» НЛ включена в
более широкую ситуацию Л): Мы сидели и разговаривали. Время от време-
ни он подходил к окну, б) более высокая степень — обычность, узуальность
(для данного субъекта), при наличии ограничений временного
периода, к которому относятся узуальные повторения действия: Скучал он:
подойдет к окну и смотрит, смотрит на людей, машины, деревья.
При конкретном субъекте невозможна высшая степень НЛ —
временная обобщенность, «вневременность». Если высказывание
начинается с номинации конкретного субъекта (Лена, бабушка, наш сосед и т. п.),
то приписываемый субъекту предикативный признак получает
возможность варьирования от абсолютной конкретности ситуации Л {Лена
спит-, Бабушка в другой комнате, вяжет носки; Наш сосед во дворе, опять
чинит машину) до узуальности, ограниченной сферой действий,
вмещающихся в «мир конкретного субъекта» — его опыт, привычки,
обычный способ поведения, вытекающие отсюда свойства и т. п. (Лена
обычно спит, пока ее не разбудят; Бабушка у нас прекрасно вяжет носки и
кофты; Нош сосед вечно чинит свою машину).
Существует взаимозависимость: наивысшая ступень обобщенности
ситуации с точки зрения временной нелокализованности действия
(«вневременность») однозначно требует генерализации субъекта и, с
другой стороны, максимальная степень генерализации субъекта
требует временной обобщенности предиката. Детерминирующее
воздействие генерализации субъекта проявляется в следующем: если
высказывание начинается с номинации обобщенных субъектов — таких, как
человек (вообще), люди (вообще), время (вообще), жизнь (вообще) и т. п., —
то это однозначно требует временной обобщенности предиката.
Субъектно-предикатно-объектные ситуации
635
Конкретное действие, локализованное во времени, в данных условиях
невозможно. Обобщенному субъекту может быть приписан лишь такой
предикативный признак, который соответствует этому субъекту с точки
зрения степени генерализации. Только при таком соответствии может быть
конституирована целостная ситуация вневременности:
«генерализованный субъект — генерализованный предикат», например: Люди привыкают
к неизвестности трудней, чем к чему бы то ни было другому (К. Симонов);
Любое поколение людей опирается на муки и труды предыдущих... (В.
Чивилихин); Может, время возводит обыденное в высший чин? (Ю. Нагибин).
Подчеркнем еще раз, что рассматриваемые явления
«согласования» по степени генерализации субъекта и предиката имеют характер
взаимных связей. Эти связи распространяются и на объект.
Направление «от предиката» проявляется, в частности, в том, что при
конкретном предикате возможен либо конкретный объект, либо объект
частично генерализованный (Принеси эту книгу-, Принеси любую), тогда как
при предикатах со значениями узуальности и вневремонности
возможны лишь объекты соответствующей степени генерализации. Ср.
узуальную ситуацию с конкретным С и таким О, который по степени
генерализации «согласован» с узуальным предикатом: У меня есть странная
особенность: я быстро схватываю в живом разговоре и поразительно тупа в
чтении... Читаю — и ничего в меня не входит, вернее, входит, пока читаю,
а закрыла книгу — и все испарилось, хоть начинай сначала (Ю. Нагибин).
Здесь возможен лишь смысл 'неопределенную, какую-нибудь книгу', но
не 'эту книгу'. Приведем еще один пример с конкретным С, узуальным
предикатом и соответственно генерализованным О: Жанна знает все о
каждом здании, церкви, колокольне. У нее поразительно механическая
память. .. В отличие от нее Кирилл сразу узнает любой памятник, но ни дат и
ничего прочего, сопутствующего, не помнит (Ю. Нагибин). Ср. ситуацию
вневременности с генерализацией, охватывающей и субъект, и
предикат, и объект: —... Что ж делать? Обстоятельства связывают иногда людей
совершенно разнородных характеров (Ф. Достоевский); Мы умеем читать
книги только в детстве и ранней юности (Л. Гинзбург).
Для условий, в которых может проявляться детерминирующая
функция не только С, но и О действия в генерализации всей ситуации
в целом, существенной может быть роль О как темы в актуальном
членении высказывания. Ср., например: Беду спишь, спишь, да и выспишь
(В. Даль); Я заметил, что человека втрое больше мучает вид предмета, если
он не знает его названия (В. Катаев). Итак, при формировании и выражении
636
Субъектно-предикатно-объектные отношения
в речи различных типов и разновидностей ситуаций Л/НЛ
проявляются взаимные связи С, П и О по признакам конкретности /
неконкретности, но в этих взаимных связях существенна детерминирующая роль
генерализованное™ / негенерализованности С по отношению к
соответствующим признакам П (сказанное выше представляет собой
экспликацию и конкретизацию той характеристики категории и ситуаций Л/
НЛ, которая дана в работах [Бондарко 1971 а: 56—61; 1987 в: 210—226;
1999: 181—192]; ср. освещение данной проблематики с точки зрения
анализа семантических типов предикатов в работах [Булыгина 1982;
Селиверстова 1982], а также с точки зрения теории референции [Па-
дучева 1985: 94—101, 221—232]).
Детерминирующая роль С по отношению к П имеет и другие
проявления. Так, в русском языке существует координация сказуемого-
предиката с подлежащим-субъектом по лицу и числу {Я иду; Они идут),
а в формах прошедшего времени и сослагательного наклонения — по
числу и (в ед. числе) по роду (День прошел; Осень приближалась). Ср.
также связанное с родом «согласование по полу»: Я пришел; Я пришла и т. п.
Объект. Говоря об объекте, мы имеем в виду элемент типовой СПО-
ситуации, выступающей как зависимая от предиката неактивная
субстанция, на которую направлен или которой так или иначе касается
предикативный признак. По указанным признакам объект противопоставлен
субъекту. Смысловая зависимость объекта от предиката — это
противоположность функции субъекта как детерминирующего (каузирующего)
источника приписываемого субъекту предикативного признака.
Функция объекта-пациенса — прямая противоположность функции субъекта-
агенса. Вместе с тем объект нельзя трактовать как симметричное
соответствие субъекту «по другую сторону от предиката». Во-первых, между
субъектом, выраженным подлежащим, и предикатом, выраженным
сказуемым, устанавливается грамматическое предикативное отношение,
формирующее ядро предложения (в сфере <• предикат — объект» аналога
нет). Во-вторых, в семантической структуре предложения объект
объединяется с предикатом в составе единого комплекса (с различной степенью
свободы или спаянности компонентов, ср.: Он пишет книгу; Он
зарабатывает деньги; Он говорит правду; Он мелет чепуху и т. п.). В-третьих, для
субъекта характерна тенденция к постоянному присутствию в семантической
структуре предложения (за исключением некоторых разновидностей
безличных предложений), тогда как объект в одних случаях (при
употреблении переходных глаголов) присутствует, в других же (при не-
Субъектно-предикатно-объектные ситуации
637
переходных глаголах) — отсутствует, причем отсутствие объекта
отнюдь не является редким исключением из правила.
Семантика объектности тесно связана с семантикой переходности /
непереходности. В данном случае можно констатировать далеко
идущее пересечение.
Родовое понятие О охватывает видовые понятия прямого и
косвенного объекта, а в рамках прямого объекта — такие варианты, как
создаваемый или разрушаемый, целостный или партитивный объект (см.
[Филлмор 1981 а: 385—386]). Прямой объект представляет собой тот
тип объектов, в котором в максимальной мере сосредоточены
специфические черты понятия «объект». Что же касается сферы косвенных
объектов, то она перекрещивается с обстоятельственными
отношениями. В сфере прямого объекта наиболее четко выражено
противопоставление «субъект : объект» и их взаимодействие.
Семантика объектности тесно связана с семантикой переходности /
непереходности. В данном случае можно констатировать далеко
идущее пересечение.
Многоаспектность субъектно-предикатно-объектных
отношений. Трудности анализа
«Чистая» и «сопряженная» субъектностъ. С точки зрения
дискретности / недискретности субъектного значения — «чисто субъектного» /
сопряженного с объектной и частично обстоятельственной семантикой —
могут быть выделены два типа субъектносги: а) «чистая» (Дед чистит
ботинки и т. п.) и б) «сопряженная».
Сопряженная субъектность выступает в различных разновидностях.
1. Функция С действия сопряжена с косвенно-объектной функцией
орудия и обстоятельственной функцией причины в едином
синкретическом комплексе «орудие — субъект — причина». Речь идет о
конструкциях типа Лодку унесло течением; Дорогу замело снегом; Его убило
молнией; Поля побило градом. Ср. примеры, приведенные в «Синтаксическом
словаре» Г. А. Золотовой под рубрикой «Каузатор непроизвольного
воздействия на предмет от имен стихийных явлений и технических
средств при акциональных преимущ. переходных глаголах в
безличной форме, коррел. с имен. пад. каузатора...» [Золотова 1988: 234]:
Грозой разбило дерево (Некрасов); Двор и переулок заливало желтым, как
638
Субъектно-предикатно-объектные отношения
сера, светом (Пастернак); Бой в разгаре. Дымкой синей I Серый снег
заволокло (Твардовский); Мы услышали гул самолетов и бросились в какой-то сарай,
нас чуть не раздавило машиной (В. Белов); Осколком крыла и двинуло мне по
голове (Б. Полевой) [Там же: 235].
В рассматриваемом комплексе со значением «стихийной силы»
субъект в иерархии сопряженных признаков явно не занимает
доминирующего положения. Под воздействием элементов орудия и причины сама субъ-
ектность в данном сочетании становится косвенной. Статус субъектносги
явно снижается за счет исключения признаков личности, намеренности и
актуализации признака «потенциальной энергии», связанного с
лексическим значением существительных, выступающих в форме твор. падежа
(см. [Сальников 1977: 274—279, 282—284]). Субъектное значение
источника действия сопряжено с орудийностыо таким образом, что нет
отдельно субъекта и отдельно орудия, а есть единство орудия и стихийной
силы как источника и вместе с тем причины действия.
2. Особой разновидностью сопряженной субъектносги является, на
наш взгляд, семантический комплекс, представленный в
инфинитивных конструкциях типа Вам придется сдать оружие, — в компоненте,
выраженном дат. падежом существительного или местоимения. В
данном комплексе совмещены следующие функции:
а) функция адресата (косвенного объекта), к которому обращено
модальное содержание (придется вам);
б) функция субъекта того действия, которое следует (надлежит,
предстоит и т. п.) совершить (сдать).
В «дательном падеже косвенного субъекта» сопряжены
содержательные элементы, составляющие комплекс « 'придется вам* + 'вы сдадите'».
3. Как особый тип сопряженной субъектносги можно
рассматривать семантику С, выражаемую в тех конструкциях с формами
косвенных падежей имен существительных, где денотативно-понятийная
функция С подвергается воздействию косвенно-падежных форм
дополнения, зависящего от предиката-сказуемого, с чем связаны
интерпретационные оттенки косвенной объектности, накладываемые на
доминирующую денотативно-понятийную субъектность.
Субъектносгь, находящая выражение в формах косвенных падежей
(например: Ее здесь не было), всегда так или иначе «снижается в ранге» по
сравнению с субъектностыо, выраженной подлежащим в форме им.
падежа (ср.: Она здесь только что была), потому что на
денотативно-понятийную основу семантики С наслаивается тот или иной оттенок объектной
Субъектно-предикатно-объектные ситуации
639
языковой интерпретации, связанной с формой дополнения. Структурно-
синтаксическое содержание дополнения — значение зависимости от
глагола-сказуемого — противодействует денотативно-понятийной
детерминирующей (каузирующей) функции С по отношению к предикату. С
другой стороны, как уже было отмечено выше, в предложениях типа Она
здесь только что была позиция подлежащего как компонента, которому
приписывается сказуемостный признак (компонента, являющегося
центром координации), усиливает детерминирующую функцию субъекта (по
отношению к предикату), способствует ее реализации.
4. В предложениях типа Мне не спится состояние не спится
приписывается такому субъекту {мне), который совмещает в себе признаки
субъекта состояния и обусловленного формой дат. пад.
интерпретационного элемента косвенно-объектной связи данного состояния с той
субстанцией, которой это состояние касается (не спится кому). Отсюда
вытекает оттенок непроизвольности данного состояния, его
независимости от воли субъекта, отличающий такие конструкции от
конструкций типа Я не сплю, в которых субъект представлен как непассивный
источник предикативного признака. В последнем предложении
выступает субъект «I ранга», тогда как в предложении с дат. пад. мне —
субъект «II ранга», т. е. форма со сниженным «статусом субъектности» за счет
объектной интерпретации, исходящей от дополнения в форме дат. пад.
с ее структурно-синтаксическим содержанием зависимости от
сказуемого-предиката (мы сопоставляем в данном случае отнюдь не
синонимичные конструкции: различие заключается не только в
интерпретационных оттенках языковых значений, но и в смысле высказывания).
5. Наконец, коснемся вопроса, связанного с дискретностью /
недискретностью членения С — П. Если понятие С соотнесено с понятием П
в составе субъектно-предикатной семантической структуры,
представленной в двусоставных предложениях (а также в предложениях
определенно-личных, неопределенно-личных и обобщенно-личных,
относимых к числу односоставных), то может ли быть выделен С в
односоставных предложениях типа Тишина; Ночь; Внезапный взрыв, где нет
дискретного и эксплицитного предиката? Если нет явно выраженного
предиката, то нет и субъекта? Или вопрос должен ставиться иначе?
Может быть, следует различать два типа С: 1) С-1, соотнесенный с
предикатом; 2) С-2, сопряженный с предикатом. С-1 — дискретный
субъект, тогда как С-2 — субъект недискретный. С-1 — основной вид С,
тогда как С-2 — особая, частная разновидность.
640 Субъектно-предикатнсюбъектные отношения
Принимаемая нами характеристика субъекта как субстанции,
являющейся источником приписываемого ей непассивного предикативного
признака, как уже было сказано выше, «рассчитана на центр».
Периферийные же случаи в том или ином отношении отклоняются от прототипа субъ-
ектносги. Не все признаки, включенные в определение, отражающее
центральную сферу предмета анализа, представлены на периферии. Налицо
известное соотношение «концентрация специфических признаков
изучаемого явления в центре полевой структуры — разреженность признаков на
периферии и пересечение с признаками других явлений».
Субъект действия и субъект пропозиции. Для
предикатно-субъектных и предикатно-объектных отношений существенно различие между
субъектом действия (противопоставляемым его объекту) и субъектом
пропозиции (суждения). Известно, что структура пропозиции, будучи
предметом логического анализа, давно уже стала — в определенных ее
аспектах — и предметом анализа лингвистического. На современном
этапе развития лингвистики и логики их взаимодействие, в частности при
анализе структуры пропозиции и семантической структуры
предложения, стало особенно активным. Итак, истолкование С как субъекта
пропозиции имеет не только логическую, но и лингвистическую значимость.
Соотношение понятия «субъект» в рассматриваемом нами аспекте
(субъект действия, противопоставленный его объекту) и понятия «субъект» в
аспекте структуры пропозиции — это актуальный для грамматики
вопрос, который нельзя упростить ссылкой на то, что истолкование С как
субъекта пропозиции — это дело логиков.
В пассивных конструкциях типа Эта гипотеза выдвинута Петровым
компонент гипотеза — объект действия, но субъект пропозиции. Можно
сказать, что во всех предложениях, содержащих подлежащее и
включающих соответствие (диатезу) «О (действия) — подлежащее», объект
действия является вместе с тем субъектом пропозиции. Таким образом,
четко выявляется сущность «ядерной части» пассивных конструкций (с
диатезой «объект действия — подлежащее»): объект действия как
элемент СПО-ситуации получает ранг субъекта как элемента структуры
пропозиции.
В сочетании со статусом подлежащего статус субъекта пропозиции
дает объекту действия в пассивных конструкциях положение центра
содержательной структуры предложения. Тем самым характеристика
пассивных конструкций как «объектно-ориентированных», «объектно-
центрированных» получает в конструкциях с объектом-подлежащим
Субъектно-предикатно-объектные ситуации
641
(объектом действия — субъектом пропозиции) дополнительный
элемент, связанный со структурой пропозиции.
Взаимосвязи различных аспектов
субъектно-предикатно-объектных отношений. Отличающиеся друг от друга истолкования
функций С и О могут рассматриваться не только для того, чтобы
продемонстрировать различие исходных позиций для определения этих
функций и несовпадение результатов определений с разными основаниями.
Цель соотнесения подобных определений статуса С и О может быть
более конкретной, причем допустимо не только дивергентное, но и
конвергентное направление анализа. Закономерна постановка вопроса:
может ли функция данного члена предложения, определяемая на тех или
иных основаниях, скажем, как функция О, взаимодействовать с
функциями С, определяемыми на других, причем различных, основаниях?
Если такое взаимодействие возможно, то в чем оно заключается?
Предпосылкой анализа, направленного на изучение взаимосвязей
субъектно-объектных функций, определяемых на разных основаниях,
является тот факт, что эти основания при всех различиях между ними сопо-
тавимы. Как известно, существует широкий круг предложений (типа
Туристы разжигали костер), в которых подлежащее туристы с любой точки
зрения определяется как субъект, а дополнение костер — с любой точки
зрения, допускающей понятие «объект», будет определено как объект. Этот
факт лишний раз подтверждает сущеспзование взаимных связей между
теми аспектами субъектно-предикатно-объектных отношений, которые
рассматриваются как основания для определения функций С и О.
В предложениях типа Этот вопрос никем еще не решен функция О
действия, выполняемая компонентом этот вопрос, не просто
сосуществует с функциями носителя пассивного состояния, С пропозиции и С
как темы при актуальном членении высказывания, но и определенным
образом взаимодействует со всеми этими аспектами субъектных
функций. Функция «носитель пассивного состояния» явно связана с
функциями С пропозиции и С-темы, поскольку состояние как
сигнификативный предикативный признак приписывается субстанции,
выступающей как «предмет мысли» и как тема высказывания. Все указанные
субъектные функции накладываются на функцию объекта, придавая ей
относительный характер и составляя такой «фон», который позволяет
говорить о сложном функциональном комплексе с элементами объект-
ности и субъектности. Элементы субъектности в данных условиях не
просто соседствуют с объектностью, но как бы снижают ее «ранг». Если
41 —1959
642
Субъектно-предикатно-объектные отношения
в предложении Мы решили этот вопрос компонент этот вопрос — объект
«первого ранга», абсолютный объект, не несущий никаких признаков
субъектности, то в предложении Этот вопрос еще никем не региен
компонент этот вопрос — объект «второго ранга», с дополнительными
субъектными признаками в структуре пропозиции и актуального членения.
Могут быть выделены различные типы СПО-ситуаций по
признакам, характеризующим элемент С в его отношении к П и О.
1. По признаку одушевленности / неодушевленности С выделяются
ситуации одушевленно-субъектные
/неодушевленно-субъектные. Между функциями С/О и различием
одушевленности/неодушевленности существует определенное распределение,
заключающееся в том, что признак «одушевленность» сочетается
преимущественно с функцией С, а признак «неодушевленность» — преимущественно с
функцией О. Этот факт хорошо известен. Р. О. Якобсон писал:
«Наиболее подходящим воплощением для действующего субъекта, и особенно
субъекта переходного действия, является одушевленное существо, а для
объекта — неодушевленный предмет... Обмен ролями — когда
неодушевленный предмет выступает в качестве подлежащего в именительном
падеже, а одушевленное существо — как прямое дополнение в
винительном падеже — ведет, соответственно, к известному оттенку
персонификации: грузовик раздавил ребенка; печь пожирает много угля» [Якобсон
1985: 144—145].
2. В рамках одушевленности может быть выделен класс лиц,
противопоставленный (в сфере неодушевленности) классу предметов.
Такое членение, давно известное в грамматике, относится не только к лек-
сико-грамматическим разрядам имен существительных, но и к сфере
местоимений в их связях с категорией лица глагола (в этой сфере
противопоставление лиц и предметов выражено особенно четко).
Признак «лицо» в его противопоставлении признаку «предмет»
открывает возможности для выделения — на последующих ступенях
классификации — подтипов, вычленяемых по таким признакам, как
конкретность / неконкретность, а в рамках неконкретности —
неопределенность / обобщенность. Данное членение тесно связано с
категорией лица глаголов и местоимений.
3. Возможны и другие классификации, основанные на признаках С.
Так, в соответствии с такими разновидностями С, как агенс и
реципиент, могут быть выделены СПО-ситуации агентивно-субъект-
ныеи реципиентно-субъектные.
Субъектно-предикатно-объектные ситуации
643
4. Одним из возможных признаков, определяющих вычленение
содержательных типов СПО-ситуаций, является рассмотренное выше
различие «чистой» и «сопряженной» субъектности. СПО-ситуации с
«чисто-субъектным» значением предицируемого компонента
относятся к центральной сфере субъектно-предикатно-объектных
отношений, характеризующейся максимально четким
противопоставлением элементов С и О. СПО-ситуации с «сопряженно-субъект-
н ы м» значением элемента, соотнесенного с предикатом, относятся к
промежуточной центрально-периферийной и собственно
периферийной сфере, где семантические элементы субъектности совмещаются с
элементами объектности.
Последнее членение, будучи содержательным, вместе с тем
затрагивает и структурные основания классификации СПО-ситуаций, поскольку
речь идет не только о характеристике содержания функции С в ее
отношении к функции О, но и о структурной организации содержательных
элементов — дискретном и недискретном способе их представления.
Предлагаемая классификация СПО-ситуаций является
двухступенчатой.
На первой ступени классификации выделяются основные типы СПО-
сигуаций по признаку полной / неполной репрезентации их элементов в
структуре предложения (наличия в данном предложении того или иного
представления всех элементов — С, П и О — или лишь их части). На
второй ступени классификации разграничиваются подтипы,
определяемые по характеру выражения (представления) элементов
ситуации—дискретного или недискретного, эксплицитного или имплицитного.
Дискретным будем называть выражение данного элемента
СПО-ситуации, представленное в отдельном члене предложения,
недискретным — выражение, совмещенное с выражением другого
элемента в одном и том же члене предложения. Дискретное выражение
всегда является эксплицитным, т. е. явным, специальным.
Недискретное выражение (представление) может быть эксплицитным
(когда данный семантический элемент имеет определенное формальное
выражение, хотя и совмещенное с выражением другого элемента СПО-
ситуации в одном и том же члене предложения) или имплицитным.
Имплицитное представление семантического элемента налицо тогда,
когда данный элемент подразумевается в высказывании,
имплицируется другими элементами, но не имеет специального выражения в той
или иной форме.
41*
644
Субъектно-предикатно-объектные отношения
В русском языке основные типы СПО-ситуаций по признаку
наличия / отсутствия того или иного элемента таковы:
1. СПО-ситуации с полным составом элементов
(например: Бабушка вяжет носки).
2. СПО-ситуации с неполным составом элементов, в
частности:
а) двучленные ситуации с элементами С и П при отсутствии О
(Бабушка спит);
б) двучленные ситуации с элементами П и О при отсутствии С:
Меня лихорадит (трясет, знобит и т. п.);
в) одночленные ситуации с элементом П при отсутствии С и О
(Светает; Смеркается; Моросит).
Среди СПО-ситуаций как первого, так и второго типа может быть
выделено несколько разновидностей по признаку дискретного/
недискретного, эксплицитного / имплицитного выражения того или иного элемента.
Отметим, в частности, следующие разновидности:
1. СПО-ситуации с дискретным выражением всех
представленных элементов. Ср.: а) трехчленные ситуации типа Рыбак чинит лодку,
б) двухчленные ситуации типа Девочка спит.
2. СПО-ситуации, в которых наряду с дискретным
наличествует и недискретное выражение того или иного из элементов.
Рассмотрим один из подтипов — СПО-ситуации с дискретным
выражением элементов П и О при недискретном выражении элемента
С. Примером могут служить императивные конструкции типа Закройте
дверь!. Субъект-исполнитель представлен в содержательной структуре
ситуации, но он не имеет самостоятельного дискретного выражения в
отдельном члене предложения. Выражение С заключено в самой форме
2-го лица императивного предиката, предполагающего исполнение
каузируемого действия адресатом речи.
Другие примеры: а) Вас зовут — СПО-ситуация с дискретными П и
О при неопределенно-личном С, имеющем недискретное выражение в
неопределенно-личной форме П (глагольной форме 3-го лица мн.
числа, лишенной соотносительности с ед. числом); б) Люблю тебя; здесь
представлена СПО-ситуация с дискретным выражением П и О при
недискретном выражении С в форме 1-го лица в «определенно-личной»
(традиционный термин) конструкции; в) Вас не поймешь — СПО-ситуа-
цня с недискретным выражением обобщенно-личного субъекта
конструкцией с предикатом, выраженным формой 2-го лица ед. числа.
Субъектно-предикатно-объектные ситуации
645
Во всех этих случаях существенно и «значащее отсутствие» вербально
выраженного подлежащего (см. ниже, в разделе, посвященном
понятию «носитель предикативного признака»).
3. СПО-ситуации с недискретной структурой. Таковы, в
частности, упомянутые выше односоставные конструкции типа Вечер; Снег;
Танки!, в которых элементы С и П выступают в синкретическом единстве.
Особого внимания заслуживает имплицитный способ
представления того или иного элемента в составе анализируемых
семантических структур. Рассмотрим некоторые разновидности этого подтипа.
а) Имплицируемый О при ситуативно и/или контекстуально
обусловленном эллипсисе. Например: Дайте! (П выражен дискретно,
Соисполнитель — недискретно, но эксплицитно, в форме 2-го лица
императивного предиката, О имплицируется ситуацией и/или контекстом
(когда, например, имеется в виду телефонная трубка).
б) Имплицируемый С. Ср., например, инфинитивные
конструкции с оптативным значением: Поесть бы; Отдохнуть бы — в тех
условиях, когда ситуация речи и/или контекст обусловливают импликацию С,
в роли которого выступает говорящий (имеется в виду 'мне').
в) Имплицируемый П. Ср., например, императивные
высказывания типа Воды! В таких случаях эксплицитно выражен О и по ситуации
речи и/или по контексту имплицируется П со смысловым содержанием
*принеси(те), подай(те)'.
Рассмотрим вопрос об иерархии элементов С, П и О по
признаку наибольшей стабильности (устойчивости) данного семантического
элемента в тех или иных структурных типах предложений. Речь идет о
том, какой из элементов комплекса «С—П—О» обнаруживает
тенденцию к стабильной дискретной представленности в предложениях
разных типов. Соответственно учитывается, в каком из этих элементов
выявляется наименьшая стабильность, т. е. для какого элемента в
наибольшей степени характерно его возможное отсутствие в тех или иных
конструкциях.
С указанной точки зрения наиболее высокое положение в
иерархии элементов комплекса «С — П — О» занимает предикат. Предикат,
имеющий самостоятельное, дискретное выражение в особом члене
предложения, — это стабильный признак содержательной и
формальной структуры подавляющего большинства типов предложений. Речь
идет о русском языке, принятом нами за основу для теоретического
анализа, однако это положение (как предположение) представляется
646
Субъектно-предикатно-объектные отношения
действительным и для других языков, характеризующихся
дискретным выражением предиката.
Дискретное выражение П — не абсолютное правило, поскольку
имеются типы предложений, в которых дискретно выраженный П
отсутствует (ср. предложения типа Тишина; Танки!; Молчание; Руку!).
Однако господствующая тенденция к дискретному выражению П — факт,
не требующий особых пояснений.
Для признания П вершинным элементом в рассматриваемой
иерархии существенно то обстоятельство, что семантический предикат,
если даже он не имеет самостоятельного, дискретного выражения, так
или иначе представлен в содержательной структуре и таких
предложений, как Тишина; Танки! и т. п. Предикат (П действия, состояния,
существования) может быть содержательно слит с С в едином
синкретическом комплексе, может подразумеваться, имплицироваться (Руку! и
т. п.), но он всегда так или иначе представлен (ср. иной статус
семантического О, который во многих случаях — при непереходных
глаголах — просто отсутствует и не проявляется в какой бы то ни было
форме, в том числе недискретной и имплицитной).
Последнее место в рассматриваемой иерархии занимает элемент О.
Содержательные структуры с элементами П и С, но без элемента О,
находящие выражение в безобъектных конструкциях, — широко
распространенное явление (ср. конструкции типа Он бездельничает и т. п.).
Следует учитывать и явления объектного эллипсиса (Он пишет и т. п.:
по ситуации и контексту ясно, что имеется в виду — письмо, книгу и
т. п.). Данная характеристика О в анализируемой иерархии также,
конечно, относится не только к русскому языку.
Наконец, срединное (промежуточное) положение в
рассматриваемом ряду, очевидно, принадлежит семантическому С. Элемент С
получает то или иное дискретное выражение в большинстве типов
предложений, но все же далеко не во всех. Выше уже шла речь о
предложениях, в которых С находит выражение не в отдельном члене
предложения, а в форме предиката (ср.: Люблю тебя; Его любят; Люби его; Его не
поймешь). Существуют безличные предложения, в семантической
структуре которых вообще нет С: Смеркается; Светает и т. п. Как известно,
есть точка зрения, согласно которой и в безличных предложениях
данного типа можно говорить о какой-то (нулевой, неконкретизированной
и т. п.) репрезентации С, однако вряд ли будет преувеличением
констатировать, что явного семантического С в подобных случаях все же нет.
Субъектно-предикатно-объектные ситуации
647
Проведенный анализ СПО-ситуаций в той или иной степени
затрагивает не только семантику предложений, но и их синтаксическую
структуру. Обратимся теперь непосредственно к структурной стороне
СПО-ситуаций. В данной связи будет рассмотрен вопрос о понятии
«носитель предикативного признака».
Носитель предикативного признака
Определение рассматриваемого понятия. В предшествующем
изложении (в разделах, посвященных полям персональности и залогово-
сти) понятие «носитель предикативного признака» уже было
использовано при анализе языкового материала. Теперь мы рассмотрим это
понятие в рамках более широкой проблематики языкового выражения
субъектно-предикатно-объектных отношений.
Говоряо«носителе предикативного признака» (НПП),
мы имеем в виду подлежащее и другие синтаксические единицы,
выполняющие функцию предицируемого компонента синтаксической
структуры предложения, которому соответствует семантический
субъект (в пассивных конструкциях — объект), выступающий как
субстанция, которой приписывается предикативный признак. Понятие НПП
относится ко всему классу синтаксических единиц с данной функцией и
к каждому из элементов этого класса.
НПП может иметь двоякое выражение: 1)дискретное —
выступающее в отдельной словоформе и 2) недискретное —
совмещенное с формой предиката. К первому, основному, типу относится НПП,
представленный подлежащим (Директор подписал документ; Он филолог),
заместителями (аналогами) подлежащего (Курить вредно; Пригило более
двухсот человек), а также главным членом определительного сочетания
(Директору, подтесавшему документ, сказали... ). К данному типу относится и
выражение НПП формами дополнения: Ее здесь не было и т. п.
Недискретное выражение отношения к НПП (при «значащем
отсутствии» подлежащего) представлено в предложениях типа Люблю
тебя; Клянемся!; Пиши!; Звонят; Не знаешь, что и делать»
Анализируемый класс синтаксических элементов трактуется нами
как полевая структура, центром которой является подлежащее.
Подлежащее как прототипический НПП включается в ряд других структур,
сближающихся с ним в функциональном аспекте (ср. используемое
648
Субъекгно-прсдикатнообъектные отношения
Э. Кинэном понятие базисного подлежащего, с которым
сопоставляются подлежащие небазисных предложений [Кинэн 1982: 236—276];
заметим, что по отношению к периферийным разновидностям НПП мы
говорим не о подлежащем, а о функционально соотносимых с ним
языковых средствах).
В связи с характеристикой НПП остановимся на представляющих
значительный интерес суждениях С. Д. Кацнельсона о понятии «пре-
дикандум». С. Д. Кацнельсон связывает это понятие с соотношением
синтаксических функций эксплицирования — атрибуции и
предикации. В каждой из них выделяется подчинительное синтаксическое
отношение, дающее схему, где противопоставление «экспликандум / экс-
пликант» членится на противопоставления «определяемое /
определение» и «предикандум / предикат» (см. [Кацнельсон 1972: 170]). Понятие
предикандума у С. Д. Кацнельсона связано с членением предложения
на предикат и его аргументы. Речь идет об определении «предиканду-
мов, или аргументов, как именных (субстанциональных) значений,
непосредственно объединяемых предикатом и дополняющих его до
уровня предложения» [Там же: 160]. С. Д. Кацнельсон характеризует пре-
дикандумы как «дополнения» в широком смысле [Там же: 158]. И
далее: «Круг синтаксических функций, охватываемых этим понятием,
приблизительно покрывается традиционными терминами „субъект
предложения" и „объекты" (дополнения)» [Там же: 159]. Как было
показано выше, наше понимание НПП строится на двувершинной
концепции структуры предложения при последовательном разграничении
(и соотнесении) понятий «субъект» и «подлежащее», «объект» и
«дополнение». Однако самый термин «предикандум» представляется
уместным и по отношению к НПП в предлагаемой интерпретации.
Носитель предикативного признака в неопределенно-личных,
обобщенно-личных и определенно-личных предложениях. В
неопределенно-личных и обобщенно-личных конструкциях соотнесенность
предиката с субъектом находит выражение в специфической форме
сказуемого — 3-м лице мн. числа, не соотносительном с 3-м лицом ед. числа
(в конструкциях типа Стучат) и 2-м лице ед. числа, не соотносительном
с 2-м лицом мн. числа (в конструкциях типа Его не поймешь). В
конструкциях типа Клянусь, Клянемся «определенно-личный» субъект находит
специфическое выражение в той форме 1-го лица, которая является
основой конструкции, не требующей восполнения личным местоимением,
хотя и допускающей соотнесенность с конструкциями типа Я клянусь,
Субъектно-предикатно-объекшые ситуации
649
Мы клянемся. В конструкциях типа Откройте! форма императивного
предиката представляет собой ту структуру, в которой выражен и
специфический субъект — субъект-исполнитель. Отсутствие формального
дискретного центра координации в рассматриваемых конструкциях не
означает, что отсутствует вообще какая бы то ни было связь с явлением
координации. Рассматривая предложения Мы строим дом (1) и Строим
дом (2), Г. А. Золотова справедливо замечает, что предложение (2) по
своему составу отличается лишь тем, что «.. .агенс не именован, но
выражен личной формой глагола, забронировавшей позицию для
определенно-личного субъекта, при надобности его назвать, и
парадигматически указывающей на его возможные грамматические варианты (я
строю, ты строишь, вы строите и т. д.)» [Золотова 1982: 30].
Может возникнуть вопрос: закономерно ли объединять в рамках
понятия НПП подлежащее и недискретное выражение отношения к
НПП в форме сказуемого?
Препятствием для объединения рассматриваемых структур с
подлежащим в составе рассматриваемого класса НПП может показаться
различие предложений односоставных и двусоставных. По этому
поводу можно сказать следующее. Как уже отмечалось в лингвистической
литературе, между двусоставными и односоставными предложениями
нет резкой грани (ср. [Золотова 1982: 29—31]). Предложения типа
Я люблю тебя и Люблю тебя по их субъектно-предикатной структуре, на
наш взгляд, ближе друг к другу, чем предложения типа Люблю тебя и
Тишина, традиционно объединяемые в классе односоставных. Если в
предложениях типа Тишина налицо как структурная, так и
семантическая «субъектно-предикатная недискретность», то в случаях типъЛюблю
тебя можно говорить не только о семантической, но и о «скрытой»
структурной двучленности: выражение субъекта, заключенное в форме
предиката, сочетается со значащим отсутствием вербально
выраженного подлежащего. Это относится ко всем указанным конструкциям с
недискретным выражением НПП.
Среди предложений с НПП, соотнесенным с определенно-личным,
неопределенно-личным и обобщенно-личным субъектом, может быть
намечена определенная иерархия с точки зрения близости /
отдаленности по отношению к подлежащно-сказуемостным предложениям.
Наиболее близки к ним (по признаку соотносительности типа Спешу!; Я
спешу) индикативные определенно-личные предложения, далее следуют
императивные предложения {Спеши!), характеризующиеся ограниченными
650
Субъектно-предикатнообъектные отношения
возможностями соотносительности с предложениями, включающими
личные местоимения 2-го лица в роли подлежащего, и, наконец,
обобщенно-личные и неопределенно-личные предложения.
О «нулевом носителе предикативного признака». Вводя в
определение НПП указание на «предицируемый компонент структуры
предложения», мы имеем в виду не только семантическую, но и структурную
сторону предикации. Возникает вопрос: всели репрезентации НПП
соответствуют такому пониманию предицируемости? Речь идет, в
частности, о неопределенно-личных, обобщенно-личных и определенно-
личных предложениях. Если считать, что НПП в них выражен лишь в
самой форме сказуемого, то получается, что сказуемое — это и преди-
цирующий, и предицируемый компонент структуры предложения.
В упомянутых типах предложений выражение НПП не
ограничивается формальными показателями лица и числа (а в императивных
предложениях — и наклонения) в форме сказуемого. Как уже было
отмечено выше, в данных условиях в выражении НПП принимает
участие и значащее отсутствие подлежащего. В связи с этим возникает
вопрос о «синтаксическом нуле».
Обращение к «нулевому подлежащему» в принципе возможно (ср.
понятие «нулевой лексемы со значением лица», используемое Т. В. Булыги-
ной и А. Д. Шмелевым при анализе неопределенно-личных и обобщенно-
личных предложений [Булыгина, Шмелев А. Д. 1991: 41—62], ср. также
[Храковский 1991:168—169]). Поскольку, однако, в нашем распоряжении
имеется более широкое понятие НПП, оно и может быть использовано в
«нулевом варианте». Рассматривая предложения типа Звонят; С ним не
пропадешь; Клянусь, Пиши!, можно полагать, что в них представлен нулевой
элемент структуры предложения, являющийся по своей функции
носителем предикативного признака, т. е. «нулевой НПП».
В данном случае нет необходимости жестко связывать «нулевой
НПП» с какой-то определенной (лишь одной) интерпретацией
«синтаксического нуля»: в неопределенно-личных, обобщенно-личных и
определенно-личных предложениях представлены разные синтаксические
условия, в которых значащее отсутствие вербально выраженного
подлежащего находит различные проявления. Для нас существенно
констатировать следующее. В форме сказуемого выражено отношение
связи предиката с субъектом-лицом. В сказуемом явно выражена проекция
связи предикативного признака с его носителем. Это предполагает и
формальную «типовую проекцию» на некоторый структурный элемент,
Субъектно-предикатно-объектные ситуации
651
находящийся вне сказуемого. Такого элемента в «положительной»
реализации в данных условиях нет, но допустима операция анализа,
предполагающая, что структура рассматриваемых предложений включает тот не-
материализованный элемент, который мы называем «нулевым НПП».
Вопрос о расширении понятия подлежащего. На наш взгляд, было
бы целесообразно сохранить понятие подлежащего в его обычном, не
расширенном истолковании. Данная точка зрения расходится с
широким пониманием подлежащего, включающим различные типы его
неноминативного выражения (ср. интерпретацию предложений типа Ему не
работается*, Ему грустно; Воды нет; Народу прибывает и т. п. в работах
[Вечорек 1982: 31—43, 105—128; Золотова 1982: 26—27; 1984: 15—161]).
Заметим, что объективные предпосылки расширения понятия
подлежащего и предлагаемого нами объединения целого класса
синтаксических единиц в понятии НПП по существу одни и те же: это
наличие ряда синтаксических структур, в которых нет канонического
подлежащего, но есть иные синтаксические элементы, функционально
в том или ином отношении сближающиеся с подлежащим. Для нас нет
необходимости расширять понятие подлежащего именно потому, что
широкое понятие НПП дает возможность, с одной стороны, охватить
целый ряд близких по своей функции структур, а с другой — сохранить
термин «подлежащее» в его четком каноническом истолковании.
Примечательно, что идея «нулевого подлежащего» естественно
вписывается именно в «узкое» понимание подлежащего: имеется в виду значащее
отсутствие подлежащего, выраженного формой им. падежа.
В понятии подлежащего для нас существенно свойство преди-
цируемого компонента, с которым соотносится сказуемое,
координируемое с подлежащим (о понятии координации см. [Распопов 1970:
35—37]). Что же касается конструкций типа Ему не работается; Ему
грустно; Воды нет и т. п., то они заключают в себе элементы не
координируемые, а управляемые. С данной точки зрения они представляют
собой не подлежащее, а дополнение.
Подчеркнем, что предлагаемая трактовка НПП, в том числе и
подлежащего, соответствует двувершинной концепции предложения. На
наш взгляд, эта концепция дает оптимальные возможности для анализа
двусторонних взаимосвязей между предикативным признаком и его
носителем (ср. истолкование предикативного отношения на основе
принципа грамматической взаимообусловленности в интерпретации
В. Г. Адмони [Адмони 1988: 16, 110—112, 165—168]).
652
Субъектно-предикатноюбъектные отношения
Особый вопрос заключается в определении того, где проходит-гра-
ница между подлежащим и его ближайшим окружением. В русском
языке признаками подлежащего во всей их полноте характеризуется
лишь форма именительного падежа. Примыкающие к нему
«бесформенные слова» (Далече грянуло ура и т. п.) и другие «заместители»
подлежащего, в частности выступающие в случаях типа Ее последнее
«прости» звучит в моихушах [Ахманова 1966: 329—330], представляют
собой ту «ближайшую периферию», которую трудно отделить от центра,
но которую вместе с тем нецелесообразно включать в понятие «прото-
типического подлежащего».
К заместителям подлежащего мы относим и инфинитив в случаях
типа Кататься—весело; Руководить—значит проверять (ср. нередко
встречающуюся интерпретацию инфинитива как подлинного подлежащего).
Если форма им. падежа представляет собой такое выражение независимой
субстанции, которое способно быть центром координации со сказуемым
по определенным грамматическим категориям, то инфинитив не может
выполнять такую функцию (о различии синтаксических функций им.
падежа существительных и местоимений, с одной стороны, и инфинитива,
признаваемого подлежащим, — с другой, см. [Шмелев Д.Н. 1976: 40]).
Таким образом, в иерархии представителей родового понятия
НПП выявляется цепочка постепенных переходов: подлежащее (центр
того множества синтаксических единиц, которое охватывается
понятием НПП) — заместители (аналоги) подлежащего (своего рода
пограничная зона между центром и периферией) — другие репрезентации
НПП (явно выраженная периферия). При «более решительном»
разделении сферы НПП на центр и периферию указанные переходные
случаи следует отнести к ближней периферии.
Носитель предикативного признака, выраженный формами
дополнения. Исчерпывается ли понятие НПП теми единицами, о
которых шла речь выше? Думается, что рассмотренные языковые
средства, сближающиеся с подлежащим по функции предицируемого
компонента синтаксической структуры предложения, представляют лишь
часть синтаксических элементов, которые могли бы трактоваться как
НПП. Понятие НПП допускает расширение круга охватываемых им
единиц за счет включения в него форм дополнения.
Рассмотрим в данной связи безличные конструкции с род. падежом
имени в функции субъекта при глаголе с отрицанием: Ее здесь не было-,
Ответа не последовало и т. п. В подобных конструкциях есть все основания
Субъектно-предикатно-объектные ситуации
653
признать наличие предицируемого компонента, т. е. НПП (но не
подлежащего!). Заметим, что формы род. падежа (ее, ответа) не
представляют управления, свойственного тем глаголам, при которых они
выступают: глаголы быть и последовать сами по себе не управляют род.
падежом. Налицо обусловленный отрицанием «сдвиг синтаксических
связей», преобразующий структуру предложения в целом. Ср. также
пассивные конструкции типа Нарушений общественного порядка не
зарегистрировано: форма род. падежа в функции НПП выступает при
страдательном причастии, т. е. при той форме, которая сама по себе (без
отрицания) с род. падежом не сочетается (ср. Зарегистрированы нарушения об-
щственного порядка). Такая соотносительность подчеркивает
сопоставимость в данных условиях им. падежа подлежащего и род. падежа
дополнения как форм, выступающих в функции НПП.
Заслуживают внимания предложения типа Мне не работается;
Брату нездоровится; Ему весело; Ему взгрустнулось. Известна констатация в
таких случаях значения субъекта состояния (см. [Золотова 1982: 26—27]).
Признавая в подобных предложениях денотативно-понятийную субъ-
ектность, следует подчеркнуть, что она сопряжена с
интерпретационным элементом объектности, связанной со всей безличной
конструкцией, включающей косвенное дополнение. Это не только фактор
синтаксической структуры, но и существенный компонент языковой
семантики: денотативно-понятийный субъект получает в данной конструкции
объектную интерпретацию: обозначение безличного предиката
состояния соотносится с обозначением «того, кого оно касается». Именно с
этим связано семантическое различие между способами представления
субъекта как «источника» состояния (Брат грустит) и субъекта, к
которому отнесено (как к косвенному объекту) безличное состояние
(Брату грустно). Сказанное согласуется с замечанием В. В. Виноградова по
поводу предложений типа Мне хочется; Плохо работается и т. п.:
«.. .субъект выступает в роли объекта, на который направлено действие»
[Виноградов 1972: 500] (ср. обсуждение этой проблематики в работе
[Лопашов 1982: 105—109]).
В предложениях типа Меня знобит; Больную лихорадит; Меня клонит
в сон; Меня тянет к морю; Меня подмывает ответить и т. п. Г. А. Золотова
констатирует следующие отношения: «Предицируемый компонент со
значением личного субъекта непроизвольного состояния при безличных
глаголах состояния (физического или душевного) и некоторых глаголах
модального значения, а также при метафорических фразеологически
654
Субъектно-предикатно-объектные отношения
связанных способах выражения состояния» [Золотова 1988: 154].
Соглашаясь с данным истолкованием в той мере, в какой оно отражает
денотативно-понятийную основу выражаемой семантики, заметим, что, с нашей
точки зрения, элемент «субъект состояния» сопряжен здесь с объектной
интерпретацией, исходящей от формы прямого дополнения с ее
значением субстанции, зависимой от действия, выраженного глаголом-сказуемым.
Не менее сложен структурный аспект рассматриваемых
отношений: можно ли говорить в таких случаях о предицируемом компоненте,
о структурном НПП? На наш взгляд, такое истолкование языковых
фактов возможно (хотя изучаемые отношения чрезвычайно сложны и
допускают различные интерпретации).
Признание управляемого члена предложения структурным НПП,
т. е. предицируемым компонентом, требует особых пояснений.
Очевидно, для того чтобы за дополнением мог быть признан статус НПП,
необходимо, чтобы в предложении не было другого компонента,
соотносящегося с предикатом. Если использовать терминологию,
связанную с предикатом и актантами, то речь должна идти об актанте при
одноместном предикате. В этих условиях предикативное отношение,
рассматриваемое в его семантическом и структурном аспектах, есть
основания трактовать как такое отношение, которое может иметь и форму
управления. Здесь есть определенное противоречие между принципом
взаимообусловленности в предикативном отношении [Адмони 1988:
110—111] и односторонней зависимостью от сказуемого,
характеризующей управляемое дополнение. Однако в упомянутых
предложениях управление можно рассматривать как формальную связь,
совместимую со «стоящей выше» функцией предикативного отношения.
В конструкциях с указанными типами дополнений следует
признать наличие НПП, но не основного подкласса (НПП-1), а того
периферийного подкласса синтаксических элементов (НПП-2), который
отличается синтаксической зависимостью от сказуемого, выраженной в
управлении. Как уже было отмечено выше, эта зависимость не
проходит бесследно для способов представления (языковой семантической
интерпретации) смысловой основы семантики субъектности.
Итак, одно из возможных решений рассматриваемого вопроса
заключается в том, что в рамках НПП как класса синтаксических единиц
с функцией предицируемого компонента структуры предложения
могут быть выделены два подкласса: 1) неуправляемый (НПП-1) и
2) управляемый (НПП-2).
Субъектно-предикатно-объектные ситуации
655
Включение в класс НПП языковых единиц не только типа НПП-1,
но и типа НПП-2 представляется целесообразным уже потому, что
благодаря расширению класса синтаксических элементов с функцией
НПП возрастает объяснительная сила этого понятия. Существенно, в
частности, что разграничение и соотнесение подклассов НПП-1 и
НПП-2 позволяет выявить различия в способах языковой
интерпретации семантики субъектности, связанных с указанными
разновидностями НПП (уже в рамках НПП-1 существуют различия в способах
представления субъекта, определяемые спецификой каждой из
репрезентаций НПП], но при сопоставлении НПП-1 и НПП-2 различия в
оттенках представления смыслового содержания субъектности выступают
особенно четко). Вместе с тем необходимо принять во внимание, что
подкласс НПП-2, сближаясь с подклассом НПП-1 в функциональном
отношении (по функции предикандума), существенно отличается от
подлежащего и других представителей подкласса НПП-1 (имеется в
виду дискретное выражение НПП) с точки зрения структурных связей
форм, выражающих предикативный признак и его носителя. Такое
различие, однако, не должно препятствовать тому расширению круга
репрезентаций НПП, о котором шла речь выше. Необходимо
учитывать, что понятие НПП имеет прежде всего функциональную природу,
хотя каждый раз функция рассматривается в единстве с теми или
иными языковыми средствами. Заметим, что уже выражение отношения к
НПП, заключенное в форме предиката неопределенно-личных,
обобщенно-личных и определенно-личных предложений при «значащем
отсутствии» подлежащего с точки зрения типа формального
выражения существенно отличается от НПП в структуре эталонного
двусоставного предложения. Функциональная направленность анализа,
связанного с понятием НПП, неизбежно оказывается сопряженной с
признанием структурной разнородности формальных средств и их связей,
охватываемых данной функцией.
В излагаемых суждениях о НПП важно подведение целого ряда
синтаксических явлений, издавна фигурировавших в тематике подлежащно-
сказуемосгаых и субъектно-предикатных отношений, под некоторое
обобщающее родовое понятие. Введение родового понятия, охватывающего
наряду с подлежащим и другие предицируемые компоненты
предложения, позволяет представить весь этот ряд в определенной системе.
Понятие НПП оказывается особенно необходимым при анализе тех
синтаксических конструкций, в которых нет подлежащего, но имеется
656
Субъекгно-прсдикатно-объектные отношения
другая структура, выполняющая функцию НПП. Критерием
целесообразности использования понятия НПП является его применимость в
тех случаях (в частности, при анализе активных и пассивных
конструкций), когда понятие подлежащего в его традиционном истолковании
оказывается недостаточным. Использование понятия НПП позволяет
избежать такого расширения содержания термина «подлежащее»,
которое привело бы к расплывчатости этого понятия. Ориентация на
центр (прототип), сочетающаяся с учетом периферийных
репрезентаций класса объектов, охватываемого понятием НПП, представляет
собой ту сторону системного анализа, которая связана с принципом поля
(полевой структуры).
Проведенный выше анализ НПП, основанный на фактах русского
языка, отражает специфику свойственных ему синтаксических структур.
Использование понятия НПП по отношению к другим языкам требует
специального анализа каждой из рассматриваемых конструкций. Вместе с
тем представляется, что самый подход к понятию НПП в данной
интерпретации в принципе может быть применен и к фактам других языков.
Суть предлагаемого подхода заключается в следующем: 1)
выделяется группировка формальных средств с функцией НПП; 2) данная
группировка рассматривается как система, имеющая структуру поля;
3) в этой структуре выделяется центр, в роли которого выступает
подлежащее как прототипический представитель класса объектов,
охватываемых понятием НПП; 4) подлежащее, являющееся наиболее
специализированной и регулярной репрезентацией данного класса
грамматических объектов, рассматривается в соотношении с другими его
представителями, относящимися к периферии.
Итоги анализа субъектно-предикатно-объектных ситуаций
В проведенном нами анализе семантических категорий субъектно-
сти и объектности ведущую роль играет рассмотрение СПО-ситуаций. В
данном случае определение структуры поля трактуется как нечто
производное от изучения категориальных ситуаций. Такой подход к
рассматриваемым понятиям вытекает из специфических особенностей
изучаемых семантических категорий и их языкового выражения.
Семантика С и О в их отношении к предикату «рассчитана» на
синтагматическое выражение в структуре предложения. Речь идет о «синтагматически
Субъектно-предикатно-объектные ситуации
657
ориентированной» синтаксической семантике. Поэтому наиболее
целесообразны те способы ее изучения, которые оперируют развернутыми
содержательными структурами, соотнесенными со структурами
синтаксического выражения. К числу таких способов изучения и описания
рассматриваемой семантики относится и понятие «СПО-ситуация». В
данных условиях на долю анализа, базирующегося на понятии ФСП,
остается следующее: 1) определить состав средств данного языка,
используемых для реализации семантических функций С (поле субъектности) и
О (поле объектности); 2) установить иерархию этих средств (центр —
периферия) по признакам наибольшей специализированности для
выражения данной семантики н наибольшей регулярности
функционирования. Заметим, что существенная для анализа ФСП задача определения
пересечений данного поля с другими полями фактически во всем
основном может решаться на уровне анализа СПО-ситуаций.
Существенное отличие СПО-ситуаций (включая залоговые) от
остальных категориальных ситуаций заключается в том, что они
базируются не на одной семантической категории (как, например,
темпоральные, таксисные, локативные, квалитативные, каузальные
ситуации), а на нескольких категориях (субъекта, предиката, объекта),
образующих сложное единство. Если остальные категориальные ситуации
в своем большинстве являются монокатегориальными, то
СПО-ситуаций — поликатегориальньные.
Субъектность и объектность по самому своему существу
представляют собой такие семантические категории, которые не могут быть
самодостаточными, замкнутыми в характеристике только лишь субъекта
или объекта. Эти семантические категории существуют лишь в
отношении к предикату, а через предикат и в отношении друг к другу.
Троичное соотношение С—П—О отражает поликатегориальную природу
рассматриваемых содержательных структур.
Наличие предикативного центра и участников, выступающих в
различных ролях при предикате, явилось основанием для множества
теорий (начиная с концепции Л. Теньера), обращавшихся при
рассмотрении предикатно-аргументных отношений к понятию ситуации.
Таким образом, «ситуативность» в данном типе содержательных
структур, включающих несколько участников (действующих лиц), выражена
наиболее ярко и непосредственно. С этой точки зрения ситуативное
развертывание монокатегориальных структур представляет собой
исследовательскую операцию более отвлеченного характера.
42—1959
658
Субъектно-предикатно-объектные отношения
Обратимся теперь к краткой характеристике полей субъектности и
объектносги.
Субъектносгь как ФСП — это группировка грамматических
(морфологических и синтаксических) и лексических средств данного языка,
служащих для выражения различных вариантов семантики субъекта.
В данном выше определении поля субъектности содержится
указание но только на грамматические, но и на лексические средства
выражения С. Имеется в виду роль лексики в выражении вариантов
рассматриваемой семантической категории на уровне лексически
обусловленных различий между такими разновидностями С, как агенс (Техник
чинит телевизор), субъект-инструмент (Станок обрабатывает детали),
субъект состояния (Зуб болит) и т. п. Подобные разновидности С
отличаются друг от друга различными типами лексических значений С и
П в их взаимодействии.
В русском языке грамматическим центром поля субъектности на
основании критериев наибольшей специализированносги для выражения
данной семантики и наибольшей регулярности функционирования
следует признать подлежащее двусоставных предложений, выраженное
формами им. падежа имен существительных и местоимений (в
конструкциях типа Сын пишет письмо). Подлежащее, отличаясь синтаксическим
содержанием структурного носителя предикативного признака,
является наиболее адекватным выразителем семантики субъекта: роль центра
координации поддерживает семантическое представление С как
источника детерминируемого им предикативного признака (об этом уже
шла речь выше). В подлежащно-сказуемостных конструкциях наиболее
четко представлена структура «С — П» с дискретным и эксплицитным
выражением обоих содержательных компонентов.
Выражение С не подлежащим, а другими структурными
носителями предикативного признака мы относим к периферии поля
субъектности. Основанием для такого вывода служат явления «снижения ранга
субъектности», о которых шла речь выше (ср. понятие «низведение
субъекта» в интерпретации В. Г. Гака [Гак 1976: 93—96]).
Содержательные разновидности С в рассмотренных выше
конструкциях с недискретным выражением НПП (субъекта
неопределенно-личного, обобщенно-личного, определенно-личного, в частности
субъекта-исполнителя при императивном предикате) характеризуются
«более узкой специализацией» по сравнению с типами субъекта,
представленного подлежащим. Это позволяет констатировать относительно
Субъектно-предикатно-объектные ситуации
659
периферийное положение указанных конструкций в поле
субъектности. Вместе с тем они близки к центру анализируемого поля,
поскольку в данных условиях сохраняются признаки субъектности, не
пересекающейся с какими-либо элементами объектности.
Периферийный характер имеет выражение С в причастных
конструкциях типа Человеку, написавшему это письмо, я сказал..., где НПП как
главный член определительного сочетания, с одной стороны, выполняет роль
С по отношению к предикату написавшему, а с другой — роль О (в данном
случае косвенного объекта, адресата) по отношению к предикату сказал.
Явные признаки периферийносги характеризуют все типы выражения
С формами косвенных падежей имен существительных и местоимений,
выступающих в позиции дополнений (Ее здесь не было; Мне не спится; Вам
придется сдать оружие; Документ подписан директором и т. п.). В подобных
конструкциях, как уже было отмечено выше, денотативно-понятийная субъект-
носгь связана с той или иной разновидностью объектной интерпретации.
Наконец, к периферии ФСП субъектности относятся типы
синкретического выражения С в едином комплексе с предикатом в
односоставных предложениях типа Ночь; Тишина. Сопряженность субъекта с
предикатом в одном и том же компоненте предложения при
невыраженности семантического членения «С — П» свидетельствует о
неполноте признаков субъектности и, следовательно, о периферийном
положении рассматриваемых конструкций в данном поле.
Субъектность в русском языке — это ФСП моноцентрического
типа. Данная структура ФСП обусловлена четко выраженной
центральной ролью подлежащего среди прочих соответствий С в
синтаксической структуре предложения.
Поле субъектности, с одной стороны, пересекается с такими
полями, как залоговость и персональность, а с другой — с полем
объектности (пересечение касается той сферы периферии субъектности, где ее
признаки совмещаются с теми или иными проявлениями объектности).
Возможность совмещения признаков С и О в одном и том же элементе
структуры предложения свидетельствует о том, что при четком
противопоставлении центральных типов С и О в периферийных зонах
поля субъектности противопоставление «С — О» утрачивает
абсолютный характер; между субъектностью и объектностью нет резкой грани.
Объектность как ФСП — это группировка грамматических
(морфологических и синтаксических) и лексических средств данного языка,
служащих для выражения различных вариантов семантики объекта.
42*
660
Субъектно-предикатно-объектные отношения
Многое в характеристике поля объектности аналогично данной
выше интерпретации ФСП субъектности. В частности, говоря о
логических средствах выражения объектности, мы имеем в виду такие
разновидности функции О, как объект, подвергаемый воздействию, и
создаваемый объект (см. [Филлмор 1981 а: 374—376]), объекты
передаваемые, приводимые в движение, изменяющие свое свойство или
состояние, и т. п. (см. [Алиева 1975: 18—19]). Во всех подобных случаях
варианты объекта обусловлены взаимодействием лексических
значений словоформ, выполняющих функции объекта и предиката.
В центре поля объектности находятся языковые средства, наиболее
специализированные для выполнения функции О и отличающиеся
наибольшей регулярностью функционирования. Таковы средства
выражения прямого объекта. Имеется в виду непосредственно
затрагиваемый действием объект, выражаемый прямым дополнением (в
русском языке — дополнением, выраженным прежде всего формой
винительного падежа без предлога, а также его соответствием в формах
родительного падежа при отрицании: Вижу какую-то женщину; ср.: Не
вижу никакой женщины). Речь идет о такой разновидности объекта,
которая в наибольшей степени сосредоточивает в себе признаки
объектности, противопоставленные признакам субъектности. Именно
формы вин. падежа, выступая в позиции прямого дополнения и
отличаясь признаком структурно-синтаксической зависимости от
глагола-сказуемого, служат наиболее специализированным и регулярным
средством выражения семантики О с ее признаками содержательной
зависимости от предиката и неактивности. В прямом О наиболее четко
выражены противопоставленность и соотносительность с С. Что же
касается косвенного О, выражаемого различными косвенно-падежными
формами и предложно-падежными сочетаниями, то в этой области
признаки объектности, как известно, могут ослабляться, что ведет к
возможным пересечениям объектных функций с обстоятельственными. В
таких пересечениях находит проявление периферийный статус части
разновидностей косвенного объекта.
К периферийным элементам поля объектности, на наш взгляд,
следует отнести и выражение О именными формами именительного
падежа в позиции подлежащего пассивных конструкций (Эта мысль была
высказана многими учеными). Как уже отмечалось выше, функция О
совмещается в данных условиях с функцией С (субъекта состояния,
субъекта пропозиции, а также субъекта-темы). Сама позиция подлежащего,
Субъектно-предикатно-объектные ситуации
661
будучи центральной позицией для выражения С, является
периферийной позицией для выражения О. Совмещение функций О действия и
С состояния (не говоря уже о признаках С, определяемых на других
основаниях) снижает «статус объектности» и выводит данный тип
выражения О на периферию рассматриваемого поля.
Объектность, как и субъектносгь, представляет собой ФСП
моноцентрического (сильно центрированного) типа. Конструкции с прямым
дополнением, выраженным формами беспредложного вин. падежа,
четко выделяются как центр сферы прямого О и поля объектности в
целом. Конструкции с дополнениями, выраженными другими сильно-
управляемыми косвенными падежами, представляют «ближнюю
периферию», а падежные и предложно-падежные конструкции, в которых
объектные функции пересекаются с обстоятельственными,
представляют периферию «дальнюю».
Семантика объекта взаимодействует с элементами ряда ФСП с
предикативным ядром: персональное™, аспектуальности (прежде всего с
элементами лимитативности) и временной локализованное™ (см. [Бон-
дарко 1983 а: 183—184; ТФГ 1987: 63—90; 210—233]).
Следует подчеркнуть еще раз, что поля субъектное™ и объектности
не противопоставлены друг другу в виде абсолютных
противоположностей. Субъектносгь (на периферии данного поля) может быть выражена
«объектно-специализированными» средствами, а объектность может
сочетаться (также в периферийных для нее позициях) с признаками
субъектное™.
Проведенный анализ субъектно-предикатно-объектных
отношений был направлен на то, чтобы в конкретном описании типов,
разновидностей и вариантов СПО-ситуаций выявить наиболее
существенные признаки языковой категоризации семантического содержания на
основе системы понятий и терминов разрабатываемой нами модели
функциональной грамматики.
Заключение
Проблемы теории значения (стратификация семантики, смысловая
основа и интерпретационный компонент языковых значений, интен-
циональность, семантические инварианты и прототипы,
взаимодействие системы и среды) были рассмотрены в этой книге в той общей
перспективе, которая связана с разрабатываемой нами теорией
функциональной грамматики.
Особое внимание в книге было уделено вопросам аспектологии,
анализу семантики аспектуальности, временной локализованное™, темпораль-
носги, таксиса и временного порядка. В этой доминанте анализа языкового
материала нашел отражение тот факт, что концепция «грамматики
функционально-семантических полей и категориальных ситуаций»
формировалась прежде всего на основе аспектологических исследований.
Функциональная грамматика рассматриваемого типа
ориентирована прежде всего на системно-языковой категориальный аспект
исходно-семантического описания. Его предметом является система
семантических категорий в их языковом выражении. В данной модели
грамматики явно выражена категориальная ориентация. Вместе с тем
учитываются коммуникативно-речевые аспекты предмета исследования.
Особенно четко это проявляется в описании системы вариативности
типовых категориальных ситуаций.
В теоретических построениях и в проведенном анализе языкового
материала были использованы понятия моносистемного и
полисистемного анализа, известные в общей теории системных исследований
[Системные исследования 1978: 26—33].
Моносистемный анализ строится на основе выделения отдельных
уровней, к которым относятся подсистемы, характеризующиеся
единством определенных базисных признаков. Анализ данного типа в сфере
лингвистики по своему существу является
системно-дифференцирующим и вместе с тем уровневым, поскольку дифференциация
664
Заключение
подсистем осуществляется на основе иерархии уровней и аспектов,
вычленяемых в изучаемом объекте. Системно-дифференцирующий
анализ — это необходимый компонент научного описания и
осмысления языковых единств. Для того чтобы представить предмет
исследования как целостную систему, необходимо выделение тех подсистем,
которые образуют многоуровневую структуру изучаемого объекта
(ср. известное истолкование языка как «системы систем»). Системная
дифференциация, реализуемая в лингвистическом анализе (в
частности, как структура грамматического описания языкового материала),
так или иначе, с той или иной степенью точности, глубины и полноты
отражает (точнее, стремится отразить) системную дифференциацию,
существующую в самом предмете анализа. Аспекты онтологии и
эвристики в данном случае, как и в других, находятся в отношениях сложного
взаимодействия. Принцип системно-дифференцирующего анализа
заключен в самой структуре лингвистических дисциплин, в их
многоуровневой классификации (ср. сферы лексикологии и грамматики,
а внутри грамматики — разделы морфологии и синтаксиса, внутри
морфологии — описание отдельных частей речи, присущих им
грамматических категорий; внутри синтаксиса — разграничение различных
типов предложений и т. д.).
Полисистемный анализ, в отличие от моносистемного, направлен
на изучение единств, охватывающих не только однородные, но и
разнородные, разноуровневые элементы. Этот тип анализа доминирует в
разрабатываемой нами модели функциональной грамматики. Цель
такого анализа, базирующегося на функциональной основе, заключается
прежде всего в комплексном изучении взаимосвязей систем, которые
не могут быть сведены к единому структурному основанию, но
объединяются по принципу общности функций.
По своей сущности анализ данного типа, охватывающий элементы
разных уровней и аспектов языка, является системно-интегрирующим
на функциональной основе. Общность семантических функций,
базирующихся на определенной семантической категории (темпорально-
сти, локативности, бытийности, посессивности, кондициональносги и
т. п.), создает предпосылки для рассмотрения разноуровневых единиц,
классов и категорий в составе функциональных единств.
Содержание книги лишний раз свидетельствует о том, что
различие между традиционной (уровневой) и функциональной
грамматикой заключается не в наличии/отсутствии системности, а в том, что
Заключение
665
в разных типах грамматического описания системность выступает
в разных аспектах и формах ее проявления. Принцип системности
неразрывно связан с необходимостью определения специфики его
реализации при подходе к предмету исследования со стороны структуры
изучаемых единиц, классов и категорий и со стороны их функций.
Представляется очевидной необходимость дальнейшего развития
рассматриваемой модели функциональной грамматики в том
направлении, которое предполагает более тесную связь системно-языкового
подхода, базирующегося на категориальной системе грамматики, с
исследованием реализации грамматических единств в разных типах
речи, в высказывании и целостном тексте (см. [Проблемы
функциональной грамматики... 2000; Теоретические проблемы
функциональной грамматики... 2001]).
Представляется актуальным дальнейшее развитие того аспекта
функционально-грамматических исследований, который связан с
понятием категориальной ситуации. Речь идет, в частности, об
использовании этого понятия в сопоставительных и типологических
исследованиях. Думается, что дальнейшие перспективы развития представленного
в этой книге направления функциональной грамматики во многих
отношениях сопряжены именно с интеграцией теории поля с
«ситуативным подходом», с теорией категориальных ситуаций.
Литература
Авилова Н7С. Вид глагола и семантика глагольного слова. М., 1976.
Адмони В. Г. Партитурное строение речевой цепи и система грамматических
значений в предложении // Филол. науки. 1961. № 3.
Адмони В. Г. Основы теории грамматики. М.; Л., 1964.
Адмони В. Г. Статус обобщенного грамматического значения в системе языка //
Вопр. языкознания. 1975. № 1.
Адмони В. Г. Структура грамматического значения и его статус в системе языка //
Структура предложения и словосочетания в индоевропейских языках. Л., 1979.
Адмони В. Г. Грамматический строй как система построения и общая теория
грамматики. Л., 1988.
Адмони В. Г, Система форм речевого высказывания. СПб., 1994.
Акимова Т. Г. Семантические признаки в сфере качественной аспектуальности и
функционирование видо-временных форм английского глагола//Теория
грамматического значения и аспектологические исследования. Л., 1984.
Акимова Т. Г. Значение совершенного вида в отрицательных предложениях в
русском языке // Вопр. языкознания. 1993. № 1.
Акимова Т. Г., Козинцева Н. А. Зависимый таксис (на материале деепричастных
конструкций) // Теория функциональной грамматики: Введение. Аспектуальность.
Временная локализованность. Таксис. Л., 1987 [ТФГ 1987].
Аксаков К. С. Опыт русской грамматики. Ч. I. Вып. I. М., 1860.
Аксаков К. С. Критический разбор «Опыта исторической грамматики русского
языка» Ф. И. Буслаева //Аксаков К. С. Поли. собр. соч. Т. П. Ч. 1. Сочинения
филологические. М., 1875.
Алиева Н.Ф. Индонезийский глагол: Категория переходности. М., 1975.
Алисова Т. В. Очерки синтаксиса современного итальянского языка: (Семантическая
и грамматическая структура простого предложения). М., 1971.
Алпатов В. М. Нестандартные видовые категории в современном японском языке //
Типология вида: Проблемы, поиски, решения. М., 1998.
Амосова Н. Н. Слово и контекст// Учен. зап. Ленингр. ун-та. 1958. № 243. Сер.
филол. наук. Вып. 42.
Андреева Е. В. Функции артикля в высказываниях с модальными признаками
фиктивности/нефактивности (на материале старофранцузского языка XII—XIII вв.) //
Проблемы функциональной грамматики: Категории морфологии и синтаксиса в
высказывании. СПб., 2000.
668
Литература
Андреева Е. В. О значениях и функциях артиклей le, la, les в современном
французском языке // Исследования по языкознанию. СПб., 2001.
Апресян Ю. Д. Синтаксис и семантика в синтаксическом описании // Единицы
разных уровней грамматического строя языка и их взаимодействие. М., 1969.
Апресян Ю. Д. Нетривиальные семантические признаки и правила выбора значений //
Восприятие языкового значения. Калининград, 1980.
Апресян Ю. Д. Интегральное описание языка и толковый словарь // Вопр.
языкознания. 1986 а. № 2.
Апресян Ю. Д. Перформативы в грамматике и в словаре // Изв. АН СССР. Сер. лит.
и яз. 1986 б. Т. 45. № 3.
Апресян Ю. Д. Глаголы моментального действия и перформативы в русском языке //
Русистика сегодня: Язык: система и ее функционирование. М., 1988.
Апресян Ю. Д. Дейксис в лексике и грамматике и наивная модель мира //
Апресян Ю. Д. Избр. труды. Т. II. Интегральное описание языка и системная
лексикография. М., 1995.
Апресян Ю. Д. Лексикографическая трактовка вида: нетривиальные случаи // Труды
аспектологического семинара филологического факультета МГУ им. М. В.
Ломоносова. Т. 2. М., 1997.
Арнольд И. В. Современные лингвистические теории взаимодействия системы и
среды // Вопр. языкознания. 1991. № 3.
Арутюнова Н. Д. Предложение и его смысл: Логико-семантические проблемы. М., 1976.
Арутюнова Н. Д. Семантическая структура и функции субъекта // Изв. АН СССР.
Сер. лит. и яз. 1979. Т. 38. № 4.
Арутюнова Н. Д. Лингвистические проблемы референции // Новое в зарубежной
лингвистике. Вып. XIII. М., 1982.
Арутюнова Н. Д. Типы языковых значений: Оценка. Событие. Факт. М., 1988.
Арутюнова Н. Д. Язык и мир человека. 2-е изд., испр. М., 1999.
Ахапкина Я. Э. Образно-поэтическое настоящее актуальное в ранней лирике О. Э.
Мандельштама// Исследования по языкознанию. СПб., 2001.
Ахманова О. С. Словарь лингвистичеких терминов. М., 1966.
Ахманова О. С, Гюббенет И. В. «Вертикальный контекст» как филологическая
проблема// Вопр. языкознания. 1977. № 3.
Ахутина Т. В. Нейро-лингвистический анализ динамической афазии: (К вопросу о
механизмах построения связного грамматически оформленного высказывания). М., 1975.
Барентсен А. А. Наблюдения над функционированием союза пока II Dutch
Contributions to the VIII International Congress of Slavists. The Hague, 1978.
Барентсен А. А. Об обстоятельствах ограниченной кратности действия в русском
языке. Ч. I // A. A. Barentsen et al. (eds.). Studies in Slavic and General Linguistics.
Vol. 17. Amsterdam, 1992.
Барентсен А. А. Об обстоятельствах ограниченной кратности действия в русском
языке. Ч. II // Dutch Contributions to die Eleventh International Congress of Slavists.
Linguistics. Amsterdam, 1994. (Studies in Slavic and General Linguistics. Vol. 22).
Барентсен А. А. Трехступенчатая модель инварианта совершенного вида в русском
языке // Семантика и структура славянского вида. I. Krakow, 1995.
Барентсен А. А. Роль лексического значения глагола при выборе вида в контексте
ограниченной кратности // Семантика и структура славянского вида. П. Krakow, 1997.
Литература
669
Барентсен А. А. Признак «секвентная связь» и видовое противопоставление в
русском языке//Типология вида: Проблемы, поиски, решения. М., 1998.
Барентсен А. А. О таксисных отношениях в сложноподчиненных предложениях с
глаголами восприятия // Functional Grammar: Aspect and Aspectuality. Tense and
Temporality / Ed. by A. Barentsen and Y. Poupynin. München, 2001.
Бахтин M. M. Проблемы поэтики Достоевского. M., 1979.
Велик A. О синтаксичком индикативу и «релативу» // Symbolae grammaticae in
honorem Joannis Rozwadowski, IL Cracoviae, 1928.
Велик А. О je3H4Koj природи и je3H4KOM развитку. Београд, 1941.
Бенвенист Э. Общая лингвистика. М., 1974.
Берг А. #., Бирюков В. В. Познание сложных систем и проблема нетранзитивности
научного объяснения // Философско-методологические основания системных
исследований: Системный анализ и системное моделирование. М., 1983.
Бернштейн С. И. Основные вопросы синтаксиса в освещении А. А. Шахматова // Изв.
ОРЯС АН. Т. XXV. Пг., 1922.
Бирюкова Л. П. Функционирование двувидовых глаголов в современном русском
языке: Автореф. дис. ... канд. филол. наук. Л., 1973.
Бирюлин Л А. Мультипликативные vs. семельфактивные конструкции в русском
языке // Functional Grammar: Aspect and Aspectuality. Tense and Temporality / Ed.
by A. Barentsen and Y. Poupynin. München, 2001.
Блауберг И, В., Саровский В. Н., Юдин В. Г. Философский принцип системности и
системный подход // Вопр. философии. 1978. № 8.
Богданов С. И. Форма слова и морфологическая форма. СПб., 1997.
Бодут де Куртенэ И. А. Избранные труды по общему языкознанию. Т. I—И. М., 1963.
Болдырев H. H. Категориальное значение глагола: Системный и функциональный
аспекты. СПб., 1994.
Болдырев H. H. Функциональная категоризация английского глагола. СПб.; Тамбов,
1995.
Бондарко А. В. Настоящее историческое (praesens historicum) глаголов
несовершенного и совершенного видов в чешском языке // Slavia. XXVII. 1958 а. № 4.
Бондарко А. В. Настоящее историческое глаголов несовершенного и совершенного
видов в современном литературном сербохорватском языке // Учен. зап. Ленингр.
ун-та. № 250. Вып. 44. Л., 1958 б.
Бондарко А. В. Настоящее историческое глаголов несовершенного и совершенного
видов в языке русских памятников XV—XVIII вв. // Учен. зап. ЛГПИ им.
А. И. Герцена. Т. 173. Л., 1958 в.
Бондарко А. В. Настоящее историческое в славянских языках с точки зрения
глагольного вида// Славянское языкознание. М., 1959.
Бондарко А. В. Опыт общей характеристики видового противопоставления русского
глагола// Учен. зап. Ин-та славяноведения АН СССР. Т. 23. Проблемы
славянского языкознания. М., 1962.
Бондарко А. В. Вид и время русского глагола (значение и употребление). М., 1971 а.
Бондарко А. В. Грамматическая категория и контекст. Л., 1971 б.
Бондарко А. В. Формообразование, словоизменение и классификация
морфологических категорий (на материале русского языка) // Вопр. языкознания. 1974. № 2.
670
Литература
Бондарко А. В. Об актуализационных признаках предложения // Теоретические
проблемы синтаксиса современных индоевропейских языков. Л., 1975 а.
Бондарко А. В. Глагольный вид и словари // Современная русская лексикография. Л.,
1975 б.
Бондарко А. В. Теория морфологических категорий. Л., 1976.
Бондарко А. В. Грамматическое значение и смысл. Л., 1978.
Бондарко А. В. Об уровнях описания грамматических единиц (на примере анализа
функций глагольного вида в русском языке) // Функциональный анализ
грамматических единиц. Л., 1980.
Бондарко Л. В, О структуре грамматических категорий: (Отношения оппозиции и
неоппозитивного различия) // Вопр. языкознания. 1981 а. № 6.
Бондарко А. В. Основы построения функциональной грамматики // Изв. АН СССР.
Сер. лит. и яз. 1981 б. Т. 40. № 6.
Бондарко А. В. Принципы функциональной грамматики и вопросы аспектологии.
Л., 1983 а.
Бондарко А. В. Категориальные ситуации (к теории функциональной грамматики) //
Вопр. языкознания. 1983 б. № 2.
Бондарко А. В. Функциональная грамматика. Л., 1984.
Бондарко А. В. Из истории разработки концепции языкового содержания в
отечественном языкознании XIX века (К. С. Аксаков, А. А. Потебня, В. П. Сланский) //
Грамматические концепции в языкознании XIX века. Л., 1985 а.
Бондарко А. В. Опыт лингвистической интерпретации соотношения системы и
среды// Вопр. языкознания. 1985 б. № 1.
Бондарко А. В. О таксисе (на материале русского языка) // Zeitschrift für Slawistik. 1985 в.
Bd. 30. Heft 1.
Бондарко A. J5. Введение. Основания функциональной грамматики // Теория
функциональной грамматики: Введение. Аспектуальность. Временная локализован-
ность. Таксис. Л., 1987 а [ТФГ 1987].
Бондарко А. В. Длительность // Теория функциональной грамматики: Введение.
Аспектуальность. Временная локализованность. Таксис. Л., 1987 б [ТФГ 1987].
Бондарко А. В. Временная локализованность // Теория функциональной
грамматики: Введение. Аспектуальность. Временная локализованность. Таксис. Л., 1987 в
[ТФГ 1987].
Бондарко А. В. К истолкованию понятия «функция» // Изв. АН СССР. Сер. лит. и яз.
1987 г. Т. 46. № 3.
Бондарко А. В. Темпоральность // Теория функциональной грамматики: Темпораль-
ность. Модальность. Л., 1990 а [ТФГ 1990].
Бондарко А. В. Реальность / ирреальность и потенциальность // Теория
функциональной грамматики. Темпоральность. Модальность. Л., 1990 б [ТФГ 1990].
Бондарко А. В. О значениях видов русского глагола// Вопр. языкознания. 1990 в. № 4.
Бондарко А. В. Предельность и глагольный вид (на материале русского языка) // Изв.
АН СССР. Сер. лит. и яз. 1991 а. Т. 50. № 3.
Бондарко А. В. Носитель предикативного признака (на материале русского языка) //
Вопр. языкознания. 1991 б. № 5.
Бондарко А. В. Семантика лица // Теория функциональной грамматики: Персональ-
ность. Залоговость. СПб., 1991 в [ТФГ 1991].
Литература
671
Бондарко А, В. К определению понятия «залоговость» // Теория функциональной
грамматики: Персональность. Залоговость. СПб., 1991 г [ТФГ 1991].
Бондарко А. В. К вопросу о функциях в грамматике // Изв. АН СССР. Сер. лит. и яз.
1992 а. Т. 51. №4.
Бондарко А. В. К проблеме соотношения универсальных и идиоэтнических аспектов
семантики: интерпретационный компонент грамматических значений // Вопр.
языкознания. 1992 б. № 3.
Бондарко А. В. Аспектологическая концепция Эрвина Кошмидера// Вопр.
языкознания. 1992 в. № 4.
Бондарко А. В. Субъектно-предикатно-объектные ситуации // Теория
функциональной грамматики: Субъектность. Объектность. Коммуникативная перспектива
высказывания. Определенность / неопределенность. СПб., 1992 г [ТФГ 1992].
Бондарко А. В. Переходность / непереходность глагола в системе субъектно-преди-
катно-объектных отношений // Теория функциональной грамматики:
Субъектность. Объектность. Коммуникативная перспектива высказывания.
Определенность/неопределенность. СПб., 1992 д [ТФГ 1992].
Бондарко А. В. Глагольный вид в высказывании: признак 'возникновение новой
ситуации' // Russian Linguistics. 1993. Vol. 16.
Бондарко А. В. К проблеме интенциональности в грамматике // Вопр. языкознания.
1994. № 2.
Бондарко А. В. Семантика глагольного вида в русском языке // Beiträge zur Slavistik.
24. Frankfurt am M.; Berlin; Bern; N. Y.; Paris; Wien, 1995.
Бондарко А. В. Проблемы грамматической семантики и русской аспектологии. СПб.,
1996 а.
Бондарко А. В. Теория инвариантности Р. О. Якобсона и вопрос об общих значениях
грамматических форм // Вопр. языкознания. 1996 б. № 4.
Бондарко А. В. Идеи Р. О. Якобсона и проблемы грамматической семантики //
Славянское языкознание: XII Международный съезд славистов. Краков, 1998 г.: Докл.
российской делегации. М., 1998 а.
Бондарко А. В. О стратификации семантики // Общее языкознание и теория
грамматики: Материалы чтений, посвященных 90-летию со дня рождения Соломона
Давидовича Кацнельсона. СПб., 1998 б.
Бондарко А. В. Основы функциональной грамматики: Языковая интерпретация
идеи времени. СПб., 1999.
Бондарко А. В, Системные и коммуникативные аспекты анализа грамматических
единств // Проблемы функциональной грамматики: Категории морфологии и
синтаксиса в высказывании. СПб., 2000.
Бондарко А. В. Принципы функциональной грамматики и вопросы аспектологии.
2-е изд., стереотип. М., 2001.
Бондарко А. В., БуланинЛ.Л. Русский глагол. Л., 1967.
Бородин В. В. К вопросу о формировании совершенного и несовершенного вида в
славянских языках// Вопр. языкознания. 1953. № 6.
Брой В. Семантика глагольного вида как отвлечение от предельных свойств лексем
(иерархическая модель компонентов) // Семантика и структура славянского вида.
И. Krakow 1997.
672
Литература
Брой В. Сопоставление славянского глагольного вида и вида романского типа
(аорист : имперфект : перфект) на основе взаимодействия с лексикой // Типология
вида: Проблемы, поиски, решения. М., 1998.
БуланинА. А. Пассив состояния в русском языке // Учен. зап. ЛГУ. № 375. Л., 1973.
БуланинА. А. Трудные вопросы морфологии: Пособие для учителей. М., 1976.
БуланинА. А. Категория залога в современном русском языке. Л., 1986.
БуланинА. А. О некоторых сложных проблемах категории залога// Исследования по
языкознанию. СПб., 2001.
Булгаков С. Н. Свет невечерний: Созерцания и умозрения. М., 1994.
Булыгина Т. В. Грамматические оппозиции: (К постановке вопроса) // Исследования
по общей теории грамматики. М., 1968.
Булыгина Т. В. К построению типологии предикатов в русском языке //
Семантические типы предикатов. М., 1982.
Булыгина Т. В. Классы предикатов и аспектуальная характеристика высказывания //
Аспектуальные и темпоральные значения в славянских языках. М., 1983.
Булыгина Т. В. Семантико-синтаксические особенности разных типов видовых форм
в русском языке и вопрос об их лексикографической трактовке // Семантика и
структура славянского вида. I. Krakow, 1995.
Булыгина Т. В. Видовая соотносительность и ее отражение в словарях // Труды ас-
пектологического семинара филологического факультета МГУ им. М. В.
Ломоносова. Т. 3. М., 1997.
Булыгина Т. В., Шмелев А. Д. Референциальные характеристики синтаксических
нулевых элементов // Семиотические аспекты формализации интеллектуальной
деятельности. М., 1985.
Булыгина Т. В., Шмелев А. Д. Ментальные предикаты в аспекте аспектологии //
Логический анализ языка: Проблемы интенсиональных и прагматических
контекстов. М., 1989.
Булыгина Т. В., Шмелев А. Д. Референциальные, коммуникативные и прагматические
аспекты неопределенноличности и обобщенноличности // Теория
функциональной грамматики: Персональность. Залоговость. СПб., 1991 [ТФГ 1991].
Булыгина Т. В., Шмелев А. Д. Языковая концептуализация мира (на материале
русской грамматики). М., 1997.
Буслаев Ф. И. «О русских глаголах» Константина Аксакова// Отечественные записки.
1855, август.
Буслаев Ф. И. Опыт исторической грамматики русского языка. М., 1858.
Буслаев Ф. И. Историческая грамматика русского языка. М., 1959.
Бюлер К. Теория языка: Репрезентативная функция языка: Пер. с нем. М., 1993.
Ван-Вейк Н. О происхождении видов славянского глагола // Вопросы глагольного
вида. М., 1962.
Вариантность как свойство языковой системы. М., 1982.
Бахтин Н. Б. Персональность в эскимосском языке // Теория функциональной
грамматики: Персональность. Залоговость. СПб., 1991 [ТФГ 1991].
Вежбицкая Анна. Семантические универсалии и описание языков: Пер. с англ. М., 1999.
Верещагин Е. М., Костомаров В. Г. Язык и культура: Лингвострановедение в
преподавании русского языка как иностранного. 2-е изд. М., 1976.
Вернадский В. И. Из писем 1887—1894 гг. //Любитель природы. Ярославль, 1996.
Литература
673
Берниковская Т. В. Семантика польского предложения: Типовая ситуация с адресат-
ным значением. Минск, 2001.
ВечорекД. Несогласованные асимметричные русские предложения в сопоставлении
с польским. Wrodaw, 1982.
Взаимодействие грамматических категорий в языке и речи: Тезисы докладов
конференции. Вологда, 1996.
Вимер Б. Аспектуальные парадигмы и лексическое значение русских и литовских
глаголов: Опыт сопоставления с точки зрения лексикализации и
грамматикализации // Вопр. языкознания. 2001. № 2.
Виноградов В. В. Словообразование в его отношении к грамматике и лексикологии
(на материале русского и родственных языков) // Вопросы теории и истории
языка. М., 1952.
Виноградов В. В. Из истории изучения русского синтаксиса (от Ломоносова до Потеб-
ни и Фортунатова). М., 1958.
Виноградов В. В. Русский язык: Грамматическое учение о слове. 2-е изд. М., 1972.
Виноградов В. В. Избранные труды: Исследования по русской грамматике. М., 1975.
Виноградов В. В. История русских лингвистических учений. М., 1978.
Витгенштейн Л. Философские исследования// Философские работы. Ч. I. М., 1994.
Воейкова М. Д. Бытийные ситуации // Теория функциональной грамматики: Локатив-
ность. Бытийность. Посессивность. Обусловленность. СПб., 1996 [ТФГ 1996 б].
Воейкова М. Д. Вариативность морфологических характеристик предиката в
вопросительных единствах // Проблемы функциональной грамматики: Категории
морфологии и синтаксиса в высказывании. СПб., 2000.
Володин А. 77. Ительменский язык. Л., 1976.
Володин А. 77. Персональность в агглютинативных языках Евразии (на материале
финно-угорских, самодийских, тюркских, тунгусо-маньчжурских, палеоазиатских
и некоторых кавказских языков) // Теория функциональной грамматики:
Персональность. Залоговость. СПб., 1991 [ТФГ 1991].
Волошинов В. Н. Марксизм и философия языка: Основные проблемы
социологического метода в науке о языке. Л., 1929.
Вольф Е. М. Функциональная семантика оценки. М., 1985.
Вопросы глагольного вида. М., 1962.
Воротников Ю. Л. Позитив в системе степеней качества // Изв. РАН. Сер. лит. и яз.
1998. Т. 57. № 6.
Воротников Ю. А. Конструкции с синтетическим компаративом в русском языке //
Проблемы функциональной грамматики: Категории морфологии и синтаксиса в
высказывании. СПб., 2000.
Воротников Ю. А. О семантическом инварианте категории степеней сравнения //
Исследования по языкознанию. СПб., 2000.
Всеволодова М. В. Способы выражения временных отношений в современном
русском языке. М., 1975.
Всеволодова М. В. Категория именной темпоральности и закономерности ее речевой
реализации: Автореф. дис. ... докт. филол. наук. М., 1982.
Всеволодова М. В. Аспектуально значимые лексические и грамматические семы
русского глагольного слова: (закон семантического согласования, валентность и гла-
43—1959
674
Литература
гольный вид) // Труды аспектологического семинара филологического факультета
МГУ им. М. В. Ломоносова. Т. 1. М., 1997.
Всеволодова М. В. Теория функционально-коммуникативного синтаксиса: Фрагмент
прикладной (педагогической) модели языка: Учебник. М., 2000.
Выготский Л. С. Избранные психологические исследования. М., 1956.
Гагарина Н. В. Аспектуальная семантика и функционирование видов русского
глагола в детской речи: Автореф. дис. ... канд. филол. наук. СПб., 1997.
Гагарина Н. В. Современные теории онтолингвистики о виде и времени глагола:
противоречия и пути их разрешения // Исследования по языкознанию. СПб.,
2001.
Гайсина Т. М. Лексико-семантическое поле глаголов отношения в современном
русском языке. Саратов, 1981.
Гак В. Г. К проблеме синтаксической семантики (семантическая интерпретация
«глубинных» и «поверхностных» структур) // Инвариантные синтаксические
значения и структура предложения. М., 1969.
Гак В. Г. Высказывание и ситуация // Проблемы структурной лингвистики. 1972. М.,
1973.
Гак В. Г. Номинализация сказуемого и устранение субъекта// Синтаксис и
стилистика. М., 1976.
Гак В. Г. Неопределенноличность в плане содержания и в плане выражения //
Теория функциональной грамматики: Персональность. Залоговость. СПб., 1991
[ТФГ 1991].
Гак В. Г. Языковые преобразования. М., 1998.
Гвоздев А. Я. Современный русский литературный язык. Ч. 2. Синтаксис. М., 1958.
Геберт Л. Взаимозависимость между значением глагола и видом: сопоставление
двух теорий вида// Семантика и структура славянского вида. II. Krakow 1997.
Гжегорчикова Р. Новый взгляд на категорию вида в свете когнитивной семантики //
Труды аспектологического семинара филологического факультета МГУ им.
М. В. Ломоносова. Т. 2. М., 1997.
Гипотеза в современной лингвистике. М., 1980.
Гиро-Вебер М. Вид и семантика русского глагола // Вопр. языкознания. 1990. № 2.
Гладров В. Функциональная грамматика и сопоставительная лингвистика//
Исследования по языкознанию. СПб., 2001.
Гловинская М. Я. Семантические типы видового противопоставления русского
глагола. М., 1982.
Гловинская М. Я. Семантика глаголов речи с точки зрения теории речевых актов //
Русский язык в его функционировании: Коммуникативно-прагматический
аспект. М., 1993.
Гловинская М. Я. Еще раз к вопросу об инвариантах совершенного и
несовершенного вида // Труды аспектологического семинара филологического факультета МГУ
им. М. В. Ломоносова. Т. 1. М., 1997.
Гловинская М. Я. Инвариант совершенного вида в русском языке // Типология вида:
Проблемы, поиски, решения. М., 1998.
Горелов И. //. Проблема функционального базиса речи: Автореф. дис докт. филол.
наук. М., 1977.
Грамматика русского языка. Т. 1. Фонетика и морфология. М., 1953.
Литература
675
Груздева Е. Ю. Таксисные отношения во временных полипредикативных
конструкциях нивхского языка: Автореф. дис. ... канд. филол. наук. Л., 1994.
Грунсгсий Н. К. Очерки по истории разработки синтаксиса славянских языков.
Юрьев, 1910.
Гулыга Е. В., Шенделъс Е. И, Грамматико-лексические поля в современном немецком
языке. М., 1969.
Гуревич В. В. О значениях глагольного вида в русском языке // Рус. яз. в школе. 1971. № 5.
Гуревич В. В. Глагольный вид в аспекте актуального членения // Труды аспектоло-
гического семинара филологического факультета МГУ им. М. В. Ломоносова.
Т. 1. М., 1997.
Гуревич В. В. Видовая семантика в русском и английском языках // Типология вида:
Проблемы, поиски, решения. М., 1998.
Гусман Тирадо Р. Функционально-семантическое поле аспектуальности в русском и
испанском языках: опыт функциональной грамматики // Типология вида:
Проблемы, поиски, решения. М., 1998.
Гусман Тирадо Р. О сложноподчиненных предложениях, выражающих
генеративные отношения // Исследования по языкознанию. СПб., 2001.
Гухман M. M. Развитие залоговых противопоставлений в германских языках: Опыт
историко-типологического исследования родственных языков. М., 1964.
Гухман M. M. Грамматическая категория и структура парадигм // Исследования по
общей теории грамматики. М., 1968.
Данеш Ф., Гаузенблас К. Проблематика уровней с точки зрения структуры
высказывания и системы языковых средств // Единицы разных уровней грамматического
строя языка и их взаимодействие. М., 1969.
Демина Е. И. Пересказывательные формы в современном болгарском литературном
языке// Вопросы грамматики болгарского литературного языка. М., 1959.
Демъянков В. 3. «Субъект», «тема», «топик» в американской лингвистике последних
лет// Изв. АН СССР. Сер. лит. и яз. 1979. Т. 38. № 4.
Демъянков В. 3. Предикаты и концепция семантической интерпретации // Изв. АН
СССР. Сер. лит. и яз. 1980. Т. 39. № 4.
Демъянков В. 3. Доминирующие лингвистические теории в конце XX века // Язык и
наука конца 20 века. М., 1995.
ДобиашА. J5. Синтаксис Аполлония Дискола. Киев, 1882.
Докулил М. К вопросу о морфологической категории // Вопр. языкознания. 1967. № 6.
ДресслерВ. У. Против неоднозначности термина «функция» в «функциональных»
грамматиках// Вопр. языкознания. 1990. № 2.
Дружинина А. Ф. О недостаточных глаголах в русском языке // Рус. яз. в школе. 1963. № 4.
ДуневА. Я. Функционирование форм несовершенного вида русского глагола в
обобщенно-фактическом значении: Автореф. дис. ... канд. филол. наук. СПб., 1999.
Дунев А. И. О лексико-грамматической координации видовой семантики // Язык.
Функции. Жизнь. СПб., 2000.
ДурсгпгАндерсен П. В. Совершенный и несовершенный виды русского глагола с позиции
ментальной грамматики: Семантика. Прагматика // Труды аспектологического
семинара филологического факультета МГУ им. М. В. Ломоносова. Т. 1. М., 1997.
Духанина В. В, Высказывания с формами совершенного вида в наглядно-примерном
значении в современном русском языке: Автореф. дис.... канд. филол. наук. СПб., 1995.
43*
676
Литература
Дьгмарский Ai. Я. Дейктический модус текста и единицы текстообразования (на
материале русского языка) // Проблемы функциональной грамматики: Категории
морфологии и синтаксиса в высказывании. СПб., 2000.
ДэжеЛ. Типологические вопросы русской аспектуальности // Аспектуальные и
темпоральные значения в славянских языках. М., 1983.
Дэже А Типологическая характеристика русской грамматики в сопоставлении с
венгерской. Будапешт, 1984.
Евтюхин В. Б. Группировка полей обусловленности: причина, условие, цель,
следствие, уступка // Теория функциональной грамматики: Локативность. Бытий-
ность. Посессивность. Обусловленность. СПб., 1996 б [ТФГ 1996 б].
Евтюхин В. Б. Категория обусловленности и вопросы теории синтаксических
категорий. СПб., 1997.
Евтюхин В. Б. Обусловленность в тексте // Исследования по языкознанию. СПб., 2001.
Елисеева А. Г., Селиверстова О. Н. Семантические типы предикатов в английском
языке // Семантические типы предикатов. М., 1982.
Есперсен О. Философия грамматики: Пер. с англ. М., 1958.
Жинкин Н. И. О кодовых переходах во внутренней речи // Вопр. языкознания. 1964. № 6.
Жинкин Н. И. Грамматика и смысл: (Разбор случая семантической афазии у ребенка) //
Язык и человек. М., 1970.
Жирмунский В. М. О природе частей речи и их классификации // Вопросы теории
частей речи (на материале языков различных типов). Л., 1968.
Жукова А. Н. Грамматика корякского языка: Фонетика. Морфология. Л., 1972.
Зайлер Г. Инвариантность и вариативность: параметрическая модель исследования
языковых универсалий // Вопр. языкознания. 1988. № 3.
Зализняк А, Л. Русское именное словоизменение. М., 1967.
Зализняк А. А., Падучева Е. В. О контекстной синонимии единственного и
множественного числа существительных // Информационные вопросы семиотики,
лингвистики и автоматического перевода. Вып. 4. М., 1974.
Зализняк Анна А., Шмелев А. Д. Лекции по русской аспектологии. München, 1997.
Зализняк Анна А., Шмелев А. Д. Введение в русскую аспектологию. М., 2000.
Звегинцев В, Л. Смысл и значение // Теоретические и экспериментальные
исследования в области структурной и прикладной лингвистики. М., 1973 а.
Звегинцев В. А. Язык и лингвистическая теория. М., 1973 б.
Звегинцев В. Л. Предложение и его отношение к языку и речи. М., 1976.
Зеленщиков А. В. Пропозиция и модальность. СПб., 1997.
Золотова Г. А. Очерк функционального синтаксиса русского языка. М., 1973.
Золотова Г. А. Коммуникативные аспекты русского синтаксиса. М., 1982.
Золотова Г. А. О принципах классификации простого предложения // Актуальные
проблемы русского синтаксиса. М., 1984.
Золотова Г. Л. Синтаксический словарь: Репертуар элементарных единиц русского
синтаксиса. М., 1988.
Золотова Г. А. Глагольный вид с точки зрения текста // Семантика и структура
славянского вида. I. Krakow, 1995.
Золотова Г. А. Аспектологические проблемы с точки зрения структуры текста//
Труды аспектологического семинара филологического факультета МГУ им. М. В.
Ломоносова. Т. 1. М., 1997.
Литература
677
Золотова Г. А., Онипенко Н. /С., Сидорова М. Ю. Коммуникативная грамматика
русского языка. М., 1998.
Золотова Г. А. К вопросу о таксисе // Исследования по языкознанию. СПб., 2001.
Зорихина-Нилъссон Н. Русские деепричастные конструкции в зеркале шведского
языка (выражение отношения разновременности между действиями) // Functional
Grammar: Aspect and Aspectuality. Tense and Temporality / Ed. by A. Barentsen and
Y. Poupynin. München, 2001.
Зубова А. В. Поэзия Марины Цветаевой: Лингвистический аспект. Л., 1989.
Зубова А. В. Актив-пассив и субъектно-объектные отношения в поэзии Марины
Цветаевой// Wiener slawistischer Almanach. Sonderbd. 32. Wien, 1992.
Зубова А. В. Современная русская поэзия в контексте истории языка. М., 2000.
Ибрагимова Ф. М. Выражение реляционных ситуаций при функционировании
глагольных форм несовершенного вида в современном русском языке: Автореф. дис.
... канд. филол. наук. Л., 1983.
Иваницкий В. В. /¡идо-временные оппозиции в языках разных систем: Эволюция и
современное состояние. Кемерово, 1992.
Иванова И. 77. Вид и время в английском языке. Л., 1961.
Иванчев С. Контекстово обусловена ингресивна употреба на глаголите от
несвършен вид в чешкия език// Годишник на Софийския университет.
Филологически факултет. 1961. T. 54. Кн. 3.
Иванчев С. Проблеми на аспектуалностга в славянските езици. София, 1971.
Иванчикова Е. А. Употребление многократных бесприставочных глаголов в русском
литературном языке XIX века // Материалы и исследования по истории русского
литературного языка. Т. 4. М., 1957.
Ильенко С. Г. Персонализация как важнейшая сторона категории предикативности //
Теоретические проблемы синтаксиса современных индоевропейских языков. Л., 1975.
Ильенко С. Г. Синтаксические единицы в тексте. Л., 1989.
Ильенко С. Г. Текстовый аспект в изучении синтаксических единиц // Текстовый
аспект в изучении синтаксических единиц. Л., 1990.
Ильенко С. Г. Синтаксис текста и текст синтаксиса // Синтаксис текста и текст
синтаксиса. Л., 1992.
Исаченко А. В. Грамматический строй русского языка в сопоставлении с словацким.
Морфология, П. Братислава, 1960.
Казаков В. П. Синтаксис имен действия. СПб., 1994.
Калакуцкая А. П. Адъективация причастий в современном русском литературном
языке. М., 1971.
Калашник Д. М. Выражение ограниченной длительности действия при
функционировании глаголов с приставкой по- в современном русском языке: Автореф.
дис. ... канд. филол. наук. Л., 1985.
Караванов А, А. Семный состав способов глагольного действия совершенного вида с
приставкой по-: Автореф. дис. ... канд. филол. наук. М., 1991.
Кароляк С. Понятийная и видовая структура глагола // Семантика и структура
славянского вида. I. Krakow 1995.
Кароляк С. Вид глагольной семантемы и видовая деривация // Семантика и
структура славянского вида. И. Krakow, 1997.
678
Литература
Кароляк С. К вопросу о типологии вида в славянских и романских языках //
Типология вида: Проблемы, поиски, решения. М., 1998.
Карцевский С. [Из книги «Система русского глагола»] // Вопросы глагольного вида.
М., 1962.
КасевичВ. Б. Семантика. Синтаксис. Морфология. М., 1988.
Касевич В. Б. Субъектность и объектность: проблемы семантики // Теория
функциональной грамматики: Субъектность. Объектность. Коммуникативная
перспектива высказывания. Определенность / неопределенность. СПб., 1992 [ТФГ 1992].
КасевичВ. Б. Типологические заметки// Исследования по языкознанию. СПб., 2001.
Категоризация мира: пространство и время: Материалы научной конференции. М., 1997.
Категории грамматики в их системных связях (в теоретическом и лингводидак-
тическом аспектах): Тезисы докладов конференции. Вологда, 1991.
Категория посессивности в славянских и балканских языках. М., 1989.
Кацнельсон С. Д. Историко-грамматические исследования. Т. 1. Из истории
атрибутивных отношений. М.; Л., 1949.
Кацнельсон С. Д. Содержание слова, значение и обозначение. М.; Л., 1965.
Кацнельсон С. Д. Порождающая грамматика и процесс синтаксической деривации //
Progress in Linguistics. The Hague; Paris, 1970.
Кацнельсон С. Д. Типология языка и речевое мышление. Л., 1972.
Кацнельсон С. Д. Теоретико-грамматическая концепция А. А. Потебни //
Грамматические концепции в языкознании XIX века. Л., 1985.
Кибрик А. Е. Подлежащее и проблема универсальной модели языка // Изв. АН
СССР. Сер. лит. и яз. 1979. Т. 38. № 4.
Кибрик А. Е. Предикатно-аргументные отношения в семантически эргативных
языках // Изв. АН СССР. Сер. лит. и яз. 1980. Т. 39. № 4.
Киклевич А. К. Лекции по функциональной лингвистике. Минск, 1999.
Кинэн Э. А. К универсальному определению подлежащего // Новое в зарубежной
лингвистике. Вып. XI. М., 1982.
Киреевский И. В. Письмо к К. С. Аксакову от 1.06.55 // Киреевский И. В. Поли. собр.
соч. Т. 1.М., 1861.
Климонов В. Д. К вопросу о закономерностях в историческом развитии
грамматических категорий (на материале вида и времени в русском языке) // Исследования
по языкознанию. СПб., 2001.
Клобуков Е. В. Теоретические проблемы русской морфологии. М., 1979.
Клобуков Е. В. Семантика падежных форм в современном русском литературном
языке: (Введение в методику позиционного анализа). М., 1986.
Клычникова 3. И. Коммуникативная природа письменной речи и ее понимание //
Учен. зап. Моск. гос. пед. ин-та иностр. яз. им. М. Тореза. Т. 44. Психология и
методика обучения иностранным языкам. М., 1968.
Князев Ю. П. Нейтрализация противопоставлений по лицу и залогу // Проблемы
теории грамматического залога. Л., 1978.
Князев Ю. П. Заметки о перфекте пассива в русском языке // Лингвистические
исследования 1981: Грамматическая и лексическая семантика. М., 1981.
Князев Ю. П. Результатов, пассив и перфект в русском языке // Типология
результативных конструкций (результатив, статив, пассив, перфект). Л., 1983.
Литература
679
Князев Ю. П. Акциональность и статальность: Их соотношение в русских
конструкциях с причастиями на -«, -т. München, 1989.
Князев Ю. П. Типология вида и русский глагольный вид // Труды аспектологического
семинара филологического факультета МГУ им. М. В. Ломоносова. Т. 2. М., 1997.
Князев Ю. П. Параметры для типологии вида и русский вид // Типология вида:
Проблемы, поиски, решения. М., 1998.
Князев Ю. П. Формирование видо-временных противопоставлений в детской речи //
Исследования по языкознанию. СПб., 2001.
Кожевникова Кв. Спонтанная устная речь в эпической прозе. Praha, 1971.
Кожевникова Л. П. Речевые противопоставления парных глаголов совершенного и
несовершенного видов в современном русском языке: Автореф. дис. ... канд. фи-
лол. наук. СПб., 1993.
Кожевникова Л. П., Кожевников А. Ю. Междометные глаголы // Язык. Функции.
Жизнь. СПб., 2000.
Козинцева Н. А. В идо-временные формы предельных и непредельных глаголов в
современном армянском языке // Теория грамматического значения и аспектоло-
гические исследования. Л., 1984.
Козинцева Н. А. Временная локализованность действия и ее связи с аспектуальны-
ми, модальными и таксисными значениями (на материале армянского языка в
сопоставлении с русским). Л., 1991.
Козинцева Н. А. Структурно-типологическая характеристика категории пересказы-
вательности // Типологические и сопоставительные методы в славянском
языкознании: Сб. статей. М., 1993.
Козинцева Н. А. Категория эвиденциальности: проблемы типологического анализа //
Вопр. языкознания. 1994. № 3.
Козинцева Н. А. К вопросу о категории засвидетельствованности в русском языке //
Проблемы функциональной грамматики: Категории морфологии и синтаксиса в
высказывании. СПб., 2000.
Козинцева Н. А. Функции прошедшего несовершенного в повествовании //
Functional Grammar: Aspect and Aspectuality. Tense and Temporality / Ed. by A. Bar-
entsen and Y. Poupynin. München, 2001.
Колшанский Г. В. Паралингвистика. M., 1974.
Комри Б. Общая теория глагольного вида // Труды аспектологического семинара
филологического факультета МГУ им. М. В. Ломоносова. Т. 1. М., 1997.
Кондаков Н. И. Логический словарь-справочник. М., 1976.
Копров В. Ю. Аспекты сопоставительной типологии простого предложения (на
материале русского, английского и венгерского языков). Воронеж, 1999.
Корди Е. Е. О способах выражения таксиса во французском языке // Исследования
по языкознанию. СПб., 2001.
Коробова M. M. Глаголы несовершенного вида с непарновидовыми значениями и их
лексическая характеристика// Слово и грамматические законы языка. М., 1989.
Короткое Н. П., Панфилов В. 3. О типологии грамматических категорий // Вопр.
языкознания. 1965. № 1.
Косериу Э. /Сонтрасгивная лингвистика и перевод: их соотношение // Новое в
зарубежной лингвистике. Вып. XXV. М., 1989.
Котелева Н. 3. Значение слова и его сочетаемость. Л., 1975.
680
Литература
Кошелев А. Д. К описанию ядерного значения совершенного вида // Труды аспекто-
логического семинара филологического факультета МГУ им. М. В. Ломоносова.
Т. 3. М., 1997.
Кошелев А. Д. К описанию главного видового значения русского глагола //
Типология вида: Проблемы, поиски, решения. М., 1998.
Кошмидер Э. Очерк науки о видах польского глагола: Опыт синтеза // Вопросы
глагольного вида. М., 1962 а.
Кошмидер 9. Турецкий глагол и славянский глагольный вид // Вопросы глагольного
вида. М., 1962 б.
Крекич Й. К вопросу об общем значении глаголов совершенного вида // Acta Univer-
sitatis Szegediensis. Dissertationes slavicae. Sectio lingüistica. XVII. Szeged, 1985.
Крекич Й. К «вечному вопросу» об инварианте совершенного вида // Исследования
по языкознанию. СПб., 2001.
Кржижкова Е. Темпорально-квантитативная детерминация глагола //
Československá rusistika. 1966. Roč. 11. Č. 2.
Кронгауз M. A. Префиксация как аспектологическая проблема// Труды ашектологическо-
го семинара филологического факультета МГУ им. М. В. Ломоносова. Т. 3. М., 1997.
Кронгауз М. А. Приставки и глаголы в русском языке: семантическая грамматика.
М., 1998.
Кубрякова Е. С. Номинативный аспект речевой деятельности. М., 1986.
Кубрякова Е. С. Модели порождения речи и главные отличительные особенности
речепорождающего процесса // Человеческий фактор в языке: Язык и
порождение речи. М., 1991.
Кубрякова Е. С, Демьянков В. 3., Панкрац Ю. Г., Лузина Л. Г. Краткий словарь
когнитивных терминов. М., 1996.
Кубрякова Е. С, Клобуков Е£. [Рец. на кн.:] Теория функциональной грамматики [в 6 т.] /
Отв. ред. А. В. Бондарко. Л. / СПб.: Наука, 1982—1996 // Изв. РАН. Сер. лит. и яз.
1998. Т. 57. №5.
Кузнецов A.B. Социально-профессиональный компонент в содержании предикатов
высказываний неопределенно-личного типа в современном русском языке //
Лингвистические исследования 1986: Социальное и системное на различных уровнях
языка. М., 1986.
Кузнецов С. А. Флективная морфология русского глагола (словоизменение и
формообразование). СПб., 2000.
Кузнецов С. А. Проблема разграничения понятий «словоизменение» и
«формообразование» // Исследования по языкознанию. СПб., 2001.
Кузьмина И. В., Немченко Е. В. Синтаксис причастных форм в русских говорах. М., 1971.
Курилович Е. Заметки о значении слова// Вопр. языкознания. 1955. № 3.
Курилович Е. О методах внутренней реконструкции // Новое в лингвистике. Вып. 4.
М., 1965.
Кустова Г. И. Перцептивные события: участники, наблюдатели, локусы //
Логический анализ языка: Образ человека в культуре и языке. М., 1999.
Кюльмоя Я. Я. Конструктивная обусловленность видовременных форм глагола в
сложных предложениях//Типология вида: Проблемы, поиски, решения. М., 1998.
ЛакоффДж. Мышление в зеркале классификаторов // Новое в зарубежной
лингвистике. Вып. XXIII. М., 1988.
Литература
681
Лангаккер Р. В. Модель, основанная на языковом употреблении // Вестник
Московского университета. Сер. 9, Филология. 1997. № 4.
Лаптева О. А. Русский разговорный синтаксис. М., 1976.
Лейкина Б. М. К проблеме взаимодействия языковых и неязыковых знаний при
осмыслении речи // Лингвистические проблемы функционального моделирования
речевой деятельности. Л., 1974.
Лейкина Б. М. Несколько задач по решению неоднозначности и экспликации
имплицитных связей // Вычислительная лингвистика. М., 1976.
Леман Ф. Альтернация акциональных функций русского глагола // Семантика и
структура славянского вида. П. Krakow, 1997 а.
Леман Ф. Грамматическая деривация у вида и типы глагольных лексем // Труды ас-
пектологического семинара филологического факультета МГУ им. М. В.
Ломоносова. Т. 2. М., 1997 б.
Леонтьев А. Н. Проблемы развития психики. 3-е изд. М., 1972.
Леонтьев А. Н. Деятельность. Сознание. Личность. 2-е изд. М., 1975.
Леонтьева Н. И. Устранение некоторых видов избыточной информации в
естественном языке // Машинный перевод и прикладная лингвистика. Вып. 10. М., 1967.
Ли Вон Бок, Петрухина Е. В. К вопросу об изучении русского глагольного вида в
корейской аудитории // Язык, сознание, коммуникация: Сб. науч. статей,
посвященный памяти Галины Ивановны Рожковой. Вып. 6. М., 1998.
Ли Вон Бок. Видовая парность русских глаголов с функциональной точки зрения:
Автореф. дис. ... канд. филол. наук. М., 1999.
Лихачев Д. С. Поэтика древнерусской дитературы//Лихачев Д. С. Избр. работы: В 3 т.
Т. 1. Л., 1987.
Логический анализ языка: Язык и время. М., 1997.
Ломов А. М. Вид и длительность // Материалы по русско-славянскому языкознанию.
Воронеж, 1974.
Лопатин В. В. Формы вежливости как компонент внешней прагматики
высказывания // Otázky slovanské syntaxe. IV /1. Brno, 1979.
Лопашов Ю.Л. О грамматических средствах выражения субъекта и объектов в
албанском языке // Категория субъекта и объекта в языках различных типов. Л., 1982.
Лосев А. Ф. О коммуникативном значении грамматических категорий // Учен. зап.
Моск. гос. пед. ин-та им. В. И. Ленина. Т. 234: Статьи и исследования по
языкознанию и классической филологии. М., 1965.
Лосев А. Ф. Введение в общую теорию языковых моделей. М., 1968.
Лурия А. Р. Основные проблемы нейролингвистики. М., 1975.
Маковский М. М. Системность и асистемность в языке: Опыт исследования
антиномий в лексике и семантике. М., 1980.
Максимов Ю. М. Семантическая структура предложения в грамматике В. П.
Сланского//Актуальные вопросы русской филологии. М., 1976 а.
Максимов Ю. М. Внутренняя форма слова в грамматическом учении В. П. Сланского
//Актуальные вопросы русской филологии. М., 1976 б.
Максимов Ю. М. «Мысль», «мышление», «язык» в учении В. П. Сланского // Вопросы
грамматики и семантики русского языка. М., 1977 а.
Максимов Ю. М. О грамматической теории В. П. Сланского // Вопросы грамматики
и семантики русского языка. М., 1977 б.
682
Литература
Максимов Ю. M. В. П. Сланский в русской грамматической традиции: Автореф.
дис. ... канд. филол. наук. М., 1980.
Малеев Б. Г. Обобщенно-личный тип функционирования глагольных форм в
современном русском языке: Автореф. дис. ... канд. филол. наук. Л., 1979.
Мальчуков А. Л. Опыт исчисления таксисных значений (на материале тунгусских
языков) // Исследования по языкознанию. СПб., 2001.
Малышкина Н. В. О переводимости способов действия русского глагола на
немецкий язык (на материале переводов художественной прозы): Автореф. дис.... канд.
филол. наук. Калинин, 1979.
Марков Ю. Г. Функциональный подход в современном научном познании.
Новосибирск, 1982.
Масленникова А. А. Лингвистическая интерпретация скрытых смыслов. СПб., 1999.
Мослов Ю. С. Роль так называемой перфективации и имперфективации в процессе
возникновения славянского глагольного вида. М., 1958.
Мослов Ю. С. Глагольный вид в современном болгарском литературном языке:
(Значение и упротребление) // Вопросы грамматики болгарского литературного
языка. М., 1959.
Мослов Ю. С. [Рец. на кн.:] Е. Koschmieder. Beiträge zur allgemeinen Syntax. Heidelberg,
1965 // Вопр. языкознания. 1966. № 5.
Маслов Ю. С. Универсальные семантические компоненты в содержании
грамматической категории совершенного/несовершенного вида // Сов. славяноведение.
1973. № 4.
Маслов Ю. С. Введение в языкознание. М., 1975.
Маслов Ю. С. К основаниям сопоставительной аспектологии // Вопросы
сопоставительной аспектологии. Л., 1978.
Маслов Ю. С. Грамматика болгарского языка: Для. студентов филологических
факультетов университетов. М., 1981.
Маслов 70. С. Результатив, перфект и глагольный вид // Типология результативных
конструкций (результатив, статив, пассив, перфект). Л., 1983.
Маслов Ю. С. Очерки по аспектологии. Л., 1984.
Матханова И. 77. Выражение состояния в высказываниях с формами несов. вида в
современном русском языке: Автореф. дис. ... канд. филол. наук. Л., 1988.
Матханова 77. 77. Высказывания с семантикой состояния в современном русском
языке. Новосибирск, 2000.
Межкатегориальные связи в грамматике. СПб., 1996.
Мелиг X. Семантика предложения и семантика вида в русском языке // Новое в
зарубежной лингвистике. Вып. XV. М., 1985.
Мелиг X. Р. Гомогенность и гетерогенность в пространстве и времени // Семантика
и структура славянского вида. I. Krakow, 1995.
Мелиг X. Р. Некоторые аналогии между морфологией существительных и
морфологией глагольного вида в русском языке // Труды аспектологического семинара
филологического факультета МГУ им. М. В. Ломоносова. Т. 3. М., 1997.
Мелиг X. Р. Вид, отрицание и референциальный статус глагольной предикации в
тексте//Типология вида: Проблемы, поиски, решения. М., 1998.
Мельников Г. П. Семантика и проблемы тюркологии // Сов. тюркология (Баку).
1971 а. № 6.
Литература
683
Мельников Г. П. О типах дуализма языкового знака// Науч. докл. высш. школы. Фи-
лол. науки. 1971 б. № 5.
Мельников Г. П. Системный подход в лингвистике // Системные исследования. 1972.
М., 1972.
Мельников Г. П. О принципиальных возможностях передачи содержания текста
при машинном переводе на современных ЭВМ // Теория и практика
научно-технической информации: Материалы семинара. М., 1974.
Мельников Г. П. Системология и языковые аспекты кибернетики. М., 1978.
Мельников Г. П. Природа падежных значений и классификация падежей //
Исследования в области грамматики и типологии языков. М., 1980.
Мельчук И. А. Курс общей морфологии. Т. П. Вена, 1998.
Мельчук И. А., Холодович А. А. К теории грамматического залога // Народы Азии и
Африки. 1970. № 4.
Меновщиков Г. А. Способы выражения единичности и множественности в языках
различного типа// Вопр. языкознания. 1970. № 1.
Меновщиков Г. А. Язык науканских эскимосов: (Фонетическое введение, очерк
морфологии, тексты, словарь). М., 1975.
Меновщиков Г. А. Язык эскимосов Берингова пролива. Л., 1980.
Меновщиков Г. А., Бахтин Н. Б. Эскимосский язык. Л., 1983.
Мещанинов И. И. Понятийные категории в языке // Труды Военного ин-та иностр.
языков. 1945. № 1.
Мещанинов И. И. Понятийные категории и грамматические понятия // Вестник
Московского университета. 1946. № 1.
Мещанинов И. И. Соотношение логических и грамматических категорий // Язык и
мышление. М., 1967.
Мещанинов И. И. Члены предложения и части речи. Л., 1978.
Мещанинов И. И. Глагол. Л., 1982.
МиллерДж. Э. Типология и варианты языка: английский перфект// Типология
вида: Проблемы, поиски, решения. М., 1998.
Милославский И. Г. К определению основных понятий аспектологии // Изв. АН
СССР. Сер. лит. и яз. 1987. Т. 46. № 5.
Милославский И. Г. Вопросы аспектологии в пассивной и активной грамматике
русского языка // Рус. яз. за рубежом. 1988. № 6.
Милютина М. Г. Вариативность процессных ситуаций при функционировании
глаголов несовершенного вида в современном русском языке: Автореф. дис. ... канд.
филол. наук. СПб., 1994.
Михайлов В. А. Смысл и значение в системе речемыслительной деятельности. СПб.,
1992.
Моделирование языковой деятельности в интеллектуальных системах. М., 1987.
Моисеев А. И. Что значит «у него нет книги» и «у него есть книга»: (семантические
компоненты и пресуппозиции) // Исследования по семантике. Вып. 5:
Семантические связи языковых единиц. Уфа, 1980.
Москальская О. И. Грамматика текста. М., 1981.
Мухин А. М. Системные отношения переходных глагольных лексем (на материале
английского и русского языков). Л., 1987.
684
Литература
Мухин А. М. Морфологические и синтаксические категории // Исследования по
языкознанию. СПб., 2001.
Мучник И. 77. Грамматические категории глагола и имени в современном русском
литературном языке. М., 1971.
Мыркин В. Я. Текст, подтекст и контекст// Вопр. языкознания. 1976. № 2.
Мэрченд X. Об одном вопросе из области вида: сравнение английской
прогрессивной формы с итальянской и испанской // Вопросы глагольного вида. М., 1962.
Настов Д. М. Аспектульные значения аналитических образований и разряды
глагольной лексики в узбекском языке // Теория грамматического значения и аспек-
тологические исследования. Л., 1984.
Настов Д. М. Проблемы тюркской аспектологии: Акциональность. Л., 1989.
Настов Д. М. «Значение» и «функция» в функциональной грамматике А. В. Бон-
дарко // Исследования по языкознанию. СПб., 2001.
Недялков В. 77. Начинательность и средства ее выражения в языках разных типов //
Теория функциональной грамматики: Введение. Аспектуальность. Временная
локализованность. Таксис. Л., 1987 [ТФГ 1987].
Недялков И. В, Залог, вид, время в тунгусо-маньчжурских языках
(формально-смысловые связи общих показателей): Автореф. дис.... докт. филол. наук. СПб., 1992.
Недялков И. В, Семантические ранги дискурсных функций видовых граммем //
Исследования по языкознанию. СПб., 2001.
Недялков И. В., Недялков В. П. Статив, результатов, пассив и перфект в в
эвенкийском языке // Типология результативных конструкций (результатив, статив,
пассив, перфект). Л., 1983.
Некрасов Н. 77. О значении форм русского глагола. СПб., 1865.
Никитина Т. Н., Откупщикова М. И. К вопросу о текстовой избыточности // Научно-
техническая информация. Сер. 2. 1970. № 7.
Николаева Т. М. О принципе «не-кооперации» и/или о категориях
социолингвистического воздействия // Логический анализ языка: Противоречивость и
аномальность текста. М., 1990.
Николаева Т. М. От звука к тексту. М., 2000.
Нилова М. Л. Выражение длительности в высказываниях с глаголами несовершенного
вида в современном русском языке: Автореф. дис.... канд. филол. наук. Л., 1991.
Новое в зарубежной лингвистике. Вып. XVII. М., 1986.
Норман Б. Ю. К вопросу о внутренней структуре функционально-семантического
поля (на материале поля градации в болгарском языке) // Исследования по
языкознанию. СПб., 2001.
Нуртазина М. Б. Выражение аспектуально-таксисных отношений в высказываниях
с формами прошедшего времени в современном русском языке: Автореф. дис. ...
канд. филол. наук. Л., 1985.
Оглоблин А. К., Храковский В. С. А. А. Холодович: творчество и научная школа //
Типология и грамматика. Л., 1990.
ОркинаА. Н. Выражение значений таксиса в высказываниях с формами настоящего
и будущего времени в современном русском языке: Автореф. дис.... канд. филол.
наук. Л., 1985.
ОркинаА. Н. Аспектуально-темпоральная характеристика высказываний с
семантикой обусловленности временного и условного типов. Чебоксары, 1999.
Литература
685
Остин Дж. Л. Слово как действие // Новое в зарубежной лингвистике. Вып. XVII.
М., 1986.
Ответы на вопросы аспектологической анкеты филологического факультета
МГУ//Труды аспектологического семинара филологического факультета
МГУ им. М. В. Ломоносова. Т. 2. М., 1997.
Откупщикова М. И. Роль местоимений в сокращении структуры связного текста //
Информационные вопросы семиотики, лингвистики и автоматического
перевода. Вып. 2. М., 1971.
Павлов В. М. Проблема языка и мышления в трудах Вильгельма Гумбольдта и в
неогумбольдтианском языкознании // Язык и мышление. М., 1967.
Павлов В. М. Темпоральные и аспектуальные признаки в семантике «временных форм»
немецкого глагола и некоторые вопросы теории грамматического значения // Теория
грамматического значения и аспектологические исследования. Л., 1984.
Павлов В. М. Понятие лексемы и проблема отношений синтаксиса и
словообразования. Л., 1985.
Павлов В. М. Полевые структуры в строе языка СПб., 1996.
Павлов В. М. Полевой подход и континуальность языковой системы // Общее
языкознание и теория грамматики: Материалы чтений, посвященных 90-летию со дня
рождения Соломона Давидовича Кацнельсона. СПб., 1998.
Павлов В. М. Принцип поля в грамматическом исследовании и идея противоречия //
Исследования по языкознанию. СПб., 2001.
Падучева Е. В. Некоторые проблемы моделирования соответствия между текстом и
смыслом в языке // Изв. АН СССР. Сер. лит. и яз. 1975. № 6.
Падучева Е. В. Денотативный статус именной группы и его отражение в
семантическом представлении предложения // Научно-техническая информация. Сер. 2.
1979. № 9.
Падучева Е. В. Высказывание и его соотнесенность с действительностью (референ-
циальные аспекты семантики местоимений). М., 1985.
Падучева Е. В. Семантика вида и точка отсчета: (В поисках инварианта видового
значения) // Изв. АН СССР. Сер. лит. и яз. 1986. Т. 45. № 5.
Падучева Е. В. Вид и лексическое значение глагола (от лексического значения
глагола к его аспектуальной характеристике) // Russian Linguistics. 1990. Vol. 14.
Падучева Е. В. Семантические исследования: Семантика времени и вида в русском
языке. Семантика нарратива. М., 1996.
Падучева Е. В. Наблюдатель и его коммуникативные ранги (о семантике глаголов
появиться и показаться) II Научно-техническая информация. Сер. 2.
Информационные процессы и системы. 1998 а. № 12.
Падучева Е. В. Семантические источники моментальности русского глагола в
типологическом ракурсе // Типология вида: Проблемы, поиски, решения. М., 1998 б.
Падучева Е. В. Наблюдатель как Экспериент «за кадром» // Слово в тексте и в
словаре: Сб. статей к семидесятилетию академика Ю. Д. Апресяна. М., 2000.
Падучева Е. В., Успенский В. А. Подлежащее или сказуемое?: (Семантический
критерий различения подлежащего и сказуемого в биноминативных предложениях) //
Изв. АН СССР. Сер. лит. и яз. 1979. Т. 38. № 4.
ПайарД. О категории вида в русском языке // Труды аспектологического семинара
филологического факультета МГУ им. М. В. Ломоносова. Т. 1. М., 1997.
686 Литература
Панова Г. И. О содержательных типах повторяемости действия в русском языке //
Функциональный анализ грамматических единиц. Л., 1980.
Панова Г. И. Морфологические категории в современном русском языке: аспекты
формального выражения глагольного вида и рода существительных. СПб.; Абакан, 1996.
Панова Г. И. Об уровнях преодоления неоднозначности омонимичных
морфологических форм в русском языке // Язык. Функции. Жизнь. СПб., 2000.
Панова Г. И. О формальном выражении морфологических категорий в русском
языке // Исследования по языкознанию. СПб., 2001.
Папп Ф. Паралингвистические факты: Этикет и язык // Новое в зарубежной
лингвистике. Вып. XV. М., 1985.
Парменвва Т. Практическая функциональная грамматики русского языка // Specimi-
na philologiae slavicae. 127. München, 2000.
Перцов H. В. К проблеме инварианта грамматического значения. I. Глагольное
время в русском языке // Вопр. языкознания. 1998 а. № 1.
Перцов Н. В. К проблеме инварианта грамматического значения. П. Императив в
русском языке // Вопр. языкознания. 1998 б. № 2.
Перцов Н. В. Заметки об инварианте // Типология и теория языка: От описания к
объяснению: К 60-летию А. Е. Кибрика. М., 1999.
Перцов Н. В. Инварианты в русском словоизменении. М., 2001.
Перцова H. if. Проблемы глубинной семантики: Материалы к
библиографическому справочнику // Предварительные публикации. Вып. 87 / Ин-т рус. яз.
АН СССР. Проблемная группа по экспериментальной и прикладной
лингвистике. М., 1976.
Петров В. В. Философия, семантика, прагматика // Новое в зарубежной
лингвистике. Вып. XVI. М., 1985.
Петрухина Е. В. Функционирование презентных форм глаголов совершенного и
несовершенного вида в чешском языке в сравнении с русским: Автореф. дис. ...
канд. филол. наук. М., 1978.
Петрухина Е. В. Видовая семантика и понятие предела действия // Актуальные
проблемы русской морфологии. М., 1988.
Петрухина Е. В. Аспектуальные классы глаголов и модели протекания действия во
времени в славянских языках // Труды аспектологического семинара
филологического факультета МГУ им. М. В. Ломоносова. Т. 3. М., 1997 а.
Петрухина Е. В, Внутреннее время действия и его представление в русской и
западнославянских картинах мира // Категоризация мира: пространство и время:
(Материалы научной конференции). М., 1997 б.
Петрухина Е. В. Аспектуальная категоризация действий в русском языке в
сопоставлении с некоторыми другими славянскими языками (вид и фазисно-временные
способы глагольного действия): Автореф. дис. ... докт. филол. наук. М., 1997 в.
Петрухина Е. В. Сопоставительная типология глагольного вида в современных
славянских языках (на материале русского, западнославянских и болгарского
языков) // Типология вида: Проблемы, поиски, решения. М., 1998 а.
Петрухина Е. В. Грамматическая и лексическая категоризация действий и их
параметров в славянских языках (сопоставительное исследование русского,
западнославянских и болгарского языков) // Научные труды филологического ф-та МГУ.
Вып. 3: (К XII Международному съезду славистов в Кракове). М., 1998 б.
Литература
687
Петрухина Е. В. [Рец. на кн.:] А. В. Бондарко. Проблемы грамматической семантики
и русской аспектологии. Санкт-Петербург, Издательство С.-Петербургского
университета, 1996 // Вопр. языкознания. 1998 в. № 6.
Петрухина Е. В. Аспектуальные категории глагола в русском языке в сопоставлении
с чешским, словацким, польским и болгарским языками. М., 2000.
Петрухина Е. В. Об универсальном и идиоэтническом компонентах языкового
содержания // Исследования по языкознанию. СПб., 2001.
Пешковский А. М. Русский синтаксис в научном освещении. 7-е изд. М., 1956.
Пешковский А. М. В чем же, наконец, сущность формальной грамматики? //
Пешковский А, М. Избранные труды. М., 1959.
Пиотровский Р. Г. Текст, машина, человек. Л., 1975.
Пихлак А. И. Аспектуальность в эстонском языке: (в сопоставлении с русским
языком) // Семантика и функционирование категории вида русского языка. Вопросы
русской аспектологии, III. (Учен. зап. Тартуского гос. ун-та. 1978. Вып. 439).
Плунгян В. А. К определению результатива// Вопр. языкознания. 1989. № 6.
Плунгян В. А. Глагол в агглютинативном языке (на материале догон). М., 1992.
Плунгян В. А. Перфектов, комплетив, пунктив: терминология и типология //
Типология вида: Проблемы, поиски, решения. М., 1998 а.
Плунгян В. А. Грамматические категории, их аналоги и заместители: Автореф.
дис. ... докт. филол. наук. М., 1998 б.
Плунгян В. А. Общая морфология: Введение в проблематику. М., 2000.
Плунгян В. А. Теория грамматики и грамматическая типология: о некоторых
пересечениях// Исследования по языкознанию. СПб., 2001.
Полянский С. М. Основы функционального анализа категории таксиса.
Новосибирск, 1990.
Поспелов Н. С. Соотношение между грамматическими категориями и частями речи
(на материале современного русского языка) // Вопросы грамматического строя.
М., 1955.
Поспелов Н. С. О двух рядах грамматических значений глагольных форм времени в
русском языке // Вопр. языкознания. 1966. № 2.
ПотебняА. А. Из записок по русской грамматике. Т. I—И. М., 1958.
Потебня А. А. Мысль и язык // Потебня А. А. Эстетика и поэтика. М., 1976.
Потебня А. А. Из записок по русской грамматике. Т. IV. Вып. П. М., 1977.
Принципы описания языков мира. М., 1976.
Проблемы функциональной грамматики. М., 1985.
Проблемы функциональной грамматики: Категории морфологии и синтаксиса в
высказывании. СПб., 2000.
Прокопович Е. Н. Функции многократных бесприставочных форм глагола в русском
литературном языке второй половины XIX в. // Вопр. языкознания. 1963. № 2.
Прокопович Е. Н. Глагол в предложении: Семантика и стилистика видо-временных
форм. М., 1982.
Пупьгнин Ю. А. Взаимосвязи категорий вида и залога в русском языке при
функционировании форм несовершенного вида в пассивных конструкциях // Теория
грамматического значения и аспектологические исследования. Л., 1984.
Пупьгнин Ю. А. Системные связи грамматических категорий глагольного предиката
в современном русском языке: Автореф. дис. ... докт. филол. наук. Л., 1989.
688
Литература
Пупынин Ю. А. Функциональные аспекты грамматики русского языка: Взаимосвязи
грамматических категорий. Л., 1990.
Пупынин Ю. А. Взаимные связи грамматических категорий вида и залога в русском
языке // Семантика и структура славянского вида. I. Krakow, 1995.
Пупынин Ю. А. Усвоение системы русских глагольных форм ребенком (ранние
этапы) // Вопр. языкознания. 1996. № 3.
Пупынин Ю. А. Аспектуальная характеристика глаголов перемещения в
пространстве: процессная vs. реляционная семантика // Семантика и структура славянского
вида. IL Krakow 1997.
Пупынин Ю.А. О роли перцептора в функционировании грамматических
категорий вида, залога и времени в русском языке // Проблемы функциональной
грамматики: Категории морфологии и синтаксиса в высказывании. СПб., 2000.
Пупынин Ю.А. О семантическом инварианте пассивных форм СВ в русском языке //
Functional Grammar: Aspect and Aspectuality. Tense and Temporality / Ed. by A. Bar-
entsen and Y. Poupynin. München, 2001.
РазмусенЛ. П. О глагольных временах и об отношении их к видам в русском,
немецком и французском языках // Журнал Министерства народного просвещения.
1891. Т. 275.
Раппапорт Г. Перфективация состояний // Типология вида: Проблемы, поиски,
решения. М., 1998.
Распопов П. П. Строение простого предложения в современном русском языке. М.,
1970.
Рахилина Е. В. Основные идеи когнитивной семантики: Сб. обзоров. М., 1997.
Рахилина Е. В. Показатели посессивности и их функции в русском языке //
Исследования по языкознанию. СПб., 2001.
Ревзин И. И. Так называемое «немаркированное множественное число» // Вопр.
языкознания. 1969. № 3.
РейхенбахГ. Философия пространства и времени: Пер. с англ. М., 1985.
Реферовская Е. А. Аспектуальные значения французского глагола // Теория
грамматического значения и аспектологические исследования. Л., 1984.
Реформатский А. А. Введение в языковедение. 4-е изд. М., 1967.
РождественскаяМ. В. О «странной» любви М. Ю. Лермонтова// Памятники старины:
Концепции. Открытия. Версии: Памяти Василия Дмитриевича Белецкого.
1919—1990. T. IL СПб.; Псков, 1997.
РуденкоД. И. Имя в парадигмах «философии языка». Харьков, 1990.
Руденко Д. И. Когнитивная наука, лингвофилософские парадигмы и границы
культуры // Вопр. языкознания. 1992. № 6.
Русская грамматика. Ч. 1. Praha, 1979.
Русская грамматика. Т. 1—2. М., 1980.
Русский язык: Энциклопедия. М., 1979.
Сабанеева М. К. Видовое, таксисное и текстовое своеобразие прошедшего
предварительного (passé antérieur) в современном французском языке // Исследования по
языкознанию. СПб., 2001.
Садовский В. Н. Основания общей теории систем: Логико-методологический анализ.
М., 1974.
Литература
689
Сальников Я. Еще раз о видовых парах (глаголы типа 'нравиться* и 'понравиться') //
Russian Linguistics. 1975. Vol. 2.
Сальников Я. Безличные предложения типа 'Крышу сорвало ветром' // Russian
Linguistics. 1977. Vol. 3.
Свидерский В. Я., Зобов Р. А. Новые философские аспекты элементно-структурных
отношений. Л., 1970.
Селиверстова О. Я. Семантический анализ предикативных притяжательных
конструкций с глаголом быть II Вопр. языкознания. 1973 № 5.
Селиверстова О. Я. Об объекте лингвистической семантики и адекватности ее
описания // Принципы и методы семантических исследований. М., 1976.
Селиверстова О. Я. Семантический анализ экзистенциальных и посессивных
конструкций в английском языке // Категории бытия и обладания в языке. М., 1977.
Селиверстова О, Я. Второй вариант классификационной сетки и описание некоторых
предикатных типов русского языка // Семантические типы предикатов. М., 1982.
Селиверстова О. Я. Контрастивная синтаксическая семантика: Опыт описания. М., 1990.
Селиверстова О. Я. Семантика СВ и понятие «работы» // Труды аспектологического
семинара филологического факультета МГУ им. М. В. Ломоносова. Т. 2. М., 1997.
Серебренников Б. А. К проблеме типов лексической и грамматической абстракции:
(О роли принципа избирательности в процессе создания отдельных слов,
грамматических форм и выбора способов грамматического выражения) // Вопросы
грамматического строя. М., 1955.
Серебренников Б. А. К проблеме сущности языка // Общее языкознание. М., 1970.
Серебренников Б. А. О лингвистических универсалиях// Вопр. языкознания. 1972. № 2.
Сильницкий Г. Г, Семантические типы ситуаций и семантические классы глаголов //
Проблемы структурной лингвистики. 1972. М., 1973.
Сильницкий Г. Г. Структура глагольного значения и результатов // Типология
результативных конструкций (результатив, статив, пассив, перфект). Л., 1983.
Системные исследования. М., 1978.
СкорикП. Я. Грамматика чукотского языка. Ч. 2. Л., 1977.
Сланский В. Грамматика как она есть и как должна бы быть: Пять научных бесед,
предложенных в С.-Петербургском Педагогическом музее. СПб., 1886.
Слагцева А Е. Категория времени в художественном содержании (на материале
лирики М. Ю. Лермонтова) // Филологический сборник (статьи аспирантов и
соискателей). Вып. VI—VII. Алма-Ата, 1967.
Слюсарева Я. А. Смысл как экстралингвистическое явление // Как подготовить
интересный урок иностранного языка. М., 1963.
Слюсарева Я. А. Проблемы лингвистической семантики // Вопр. языкознания. 1973. № 5.
Слюсарева Я. А, Методологический аспект понятия функции языка // Изв. АН СССР.
Сер. лит. и яз. 1979. Т. 38. № 2.
СмирницкийА. И. Лексическое и грамматическое в слове// Вопросы
грамматического строя. М., 1955.
Смирнов И. Я. Типы временной нелокализованности действия в русском языке (на
материале высказываний с формами настоящего и простого будущего времени):
Автореф. дис. ... канд. филол. наук. Л., 1987.
Смирнов Я. Я. Семантика субъекта/объекта и временная локализованность // Теория
функциональной грамматики: Субъектность. Объектность. Коммуникативная пер-
44—1959
690
Литература
спектива высказывания. Определенность / неопределенность. СПб., 1992 [ТФГ
1992].
Смирнов И. Н. Ситуации временной нелокализованности действия и семантика
интервала (на материале русского языка) // Проблемы функциональной
грамматики: Категории морфологии и синтаксиса в высказывании. СПб., 2000 а.
Смирнов И. Н. Простая повторяемость как переходная зона между локализованно-
стью и нелокализованностью действия во времени // Язык. Функции. Жизнь.
СПб., 2000 б.
Смит К. С. Двухкомпонентная теория вида // Типология вида: Проблемы, поиски,
решения. М., 1998.
Смысловое восприятие речевого сообщения (в условиях массовой коммуникации).
М., 1976.
Современник. 1855. Т. 2.
Современный русский язык: Морфология. М., 1952.
Соколова Е. П. Частные значения несовершенного вида в высказываниях с формами
сослагательного наклонения в современном русском языке: Автореф. дис.... канд.
филол. наук. СПб., 1992.
Солнцев В. М. К вопросу о семантике, или языковом значении // Проблемы
семантики. М., 1974.
Солнщв В. М. Язык как системно-структурное образование. 2-е изд. М., 1978.
Солнцев В. М. Вариативность как общее свойство языковой системы // Вопр.
языкознания. 1984. № 2.
Стеблин-Каменский М. И. История скандинавских языков. М.; Л., 1958.
Степанов Ю. С. К общей лингвистической теории значения // Проблема значения в
лингвистике и логике. М., 1963.
Степанов Ю. С. О предпосылках лингвистической теории значения // Вопр.
языкознания. 1964. № 5.
Степанов Ю. С. Семиотическая структура языка (три функции и три формальных
аппарата языка) // Изв. АН СССР. Отд. лит. и яз. 1973. Т. 32. Вып. 4.
Степанов Ю. С. Основы общего языкознания. М., 1975 а.
Степанов Ю. С. Методы и принципы современной лингвистики. М., 1975 б.
Степанов Ю. С. Иерархия имен и ранги субъектов // Изв. АН СССР. Сер. лит. и яз.
1979. Т. 38. №4.
Степанов Ю. С. К универсальной классификации предикатов // Изв. АН СССР. Сер.
лит. и яз. 1980. Т. 39. № 4.
Степанов Ю. С. В поисках прагматики: (Проблема субъекта) // Изв. АН СССР. Сер.
лит. и яз. 1981 а. № 4.
Степанов Ю. С. Имена. Предикаты. Предложения. М., 1981 б.
Степанов Ю. С. В трехмерном пространстве языка. М., 1985.
Степанов Ю. С. Индоевропейское предложение. М., 1989.
Степанов Ю. С. Некоторые соображения о проступающих контурах новой
парадигмы//Лингвистика: Взаимодействие концепций и парадигм. Вып. I. Ч. I.
Материалы межведомственной научно-технической конференции. Харьков, 1991.
Степанов Ю. С. Изменчивый «образ языка» в науке XX века // Язык и наука конца
20 века. М., 1995.
Степанов Ю. С. Язык и метод в современной философии языка. М., 1998.
Литература
691
Телин H. К типологии глагольной префиксации и ее семантики в славянских
языках. Упсала; Ольденбург, 1983.
Телин Н. Познание, перспектива и метафора времени // Типология вида:
Проблемы, поиски, решения. М., 1998.
Теоретические проблемы речевого общения. М., 1977.
Теоретические проблемы функциональной грамматики: Материалы Всероссийской
конференции (СПб., 26—28 сентября 2001 г.). СПб., 2001.
Теория грамматического значения и аспектологические исследования. Л., 1984.
Теория функциональной грамматики: Введение. Аспектуальность. Временная ло-
кализованность. Таксис. Л., 1987 [ТФГ 1987].
Теория функциональной грамматики: Темпоральность. Модальность. Л., 1990
[ТФГ 1990].
Теория функциональной грамматики: Персональность. Залоговость. СПб., 1991
[ТФГ 1991].
Теория функциональной грамматики: Субъектность. Объектность.
Коммуникативная перспектива высказывания. Определенность / неопределенность. СПб., 1992
[ТФГ 1992].
Теория функциональной грамматики: Качественность. Количественность. СПб.,
1996 а [ТФГ 1996 а].
Теория функциональной грамматики: Локативность. Бытийность. Посессивность.
Обусловленность. СПб., 1996 б [ТФГ 1996 б].
Теория функциональной грамматики: Введение. Аспектуальность. Временная ло-
кализованность. Таксис. 2-е изд., стереотип. М., 2001.
Тимберлейк А. Инвариантность и синтаксические свойства вида в русском языке //
Новое в зарубежной лингвистике. Вып. XV. М., 1985.
Тимберлейк А. Заметки о конференции: Инвариантность, типология, диахрония и
прагматика//Типология вида: Проблемы, поиски, решения. М., 1998.
Типология вида: Проблемы, поиски, решения. М., 1998.
Типология итеративных конструкций. Л., 1989.
Типология пассивных конструкций: Диатезы и залоги. Л., 1974.
Типология результативных конструкций: (результатив, статив, пассив, перфект).
Л., 1983.
Типология конструкций с предикатными актантами. Л., 1985.
Тирофф Р. Вид и его взаимосвязь с временем // Типология вида: Проблемы, поиски,
решения. М., 1998.
Тихонов А. Н. Чистовидовые приставки в системе русского видового
формообразования // Вопр. языкознания. 1964. № 1.
Тихонов А. Н. Члены видовых корреляций — грамматические формы одного слова
// Филол. науки. 1965. № 2.
Тихонов А.Н. Виды глагола и их отношение к слово- и формообразованию // Труды
аспектологического семинара филологического факультета МГУ им. М. В.
Ломоносова. Т. 3. М., 1997.
Тихонов А. Н. Видовые корреляции в современном русском языке // Типология
вида: Проблемы, поиски, решения. М., 1998.
ТоммолаХ. Аспектуальность в финском и русском языках. Helsinki, 1986. (Neuvostoli-
ittoistituutin Vuosikirja. 1986. № 28).
44*
692
Литература
Томмола X. Неужели перфект? Не перфект ли уже? // Functional Grammar: Aspect and As-
pectuality. Tense and Temporality / Ed. by A. Barentsen and Y. Poupynin. München, 2000.
Трубецкой H. С. Основы фонологии: Пер. с нем. M., 1960.
Туровская С. Н. Употребление вида глагола в высказываниях с модальным смыслом
необходимости (к вопросу о доле участия вида в формировании модального
значения) // Типология вида: Проблемы, поиски, решения. М., 1998.
Улуханов И. С. О некоторых возможностях описания словообразования с
функциональной точки зрения // Исследования по языкознанию. СПб., 2001.
Успенский В. А. К понятию диатезы // Проблемы лингвистической типологии и
структуры языка. Л., 1977.
Фессалоницкий С.А. Из отзывов о брошюре К. С. Аксакова «О русских глаголах» //
Учен. зап. Ленингр. пед. ин-та. Т. 248. Л., 1963.
Филипенко М. В. Об иерархии аспектуальных характеристик в высказывании (к
анализу адвербиалов — определителей «процесса») // Вопр. языкознания. 1997. № 5.
Филиппов К. А. К вопросу о референциальной неопределенности высказывания //
Функционально-текстовые аспекты языковых единиц. СПб., 1995.
Филлмор Ч. Дело о падеже Новое в зарубежной лингвистике. Вып. X. М., 1981 а.
Филлмор Ч. Дело о падеже открывается вновь // Новое в зарубежной лингвистике.
Вып. X. М., 1981 б.
Философия, логика, язык. М., 1987.
Философская энциклопедия. Т. 5. М., 1970.
Философский энциклопедический словарь. М., 1983.
Фортунатов Ф. Ф. О залогах русского глагола// Изв. отд. рус. яз. и словесности АН. 1903.
Т. IV. Кн. 4.
Фортунатов Ф. Ф. Сравнительное языковедение // Фортунатов Ф. Ф. Избр. труды. Т. 1.
М., 1956.
Фортунатов Ф. Ф. О преподавании грамматики русского языка в средней школе //
Фортунатов Ф. Ф. Избр. труды. Т. 2. М., 1957.
Фортунатов Ф.Ф. Разбор сочинения А. В. Попова «Синтаксические исследования»,
1. Отчет о 26-м присуждении наград гр. Уварова // Записки имп. Академии наук.
1884.T.XLIX.
Функциональный анализ грамматических аспектов высказывания. Л., 1985.
Функциональный анализ грамматических единиц. Л., 1980.
Функциональный анализ грамматических категорий. Л., 1973.
Функциональный анализ грамматических категорий и единиц. Л., 1976.
Функциональный анализ грамматических форм и конструкций. Л., 1988.
Хартунг Ю. Дистрибутивный и суммарно-дистрибутивный способы глагольного
действия в современном русском языке: Автореф. дис. ... канд. филол. наук.
Ростов н/Д, 1979.
ХолодовичА. А. Введение в языкознание. Ч. III. Грамматика. Л., 1951.
ХолодовичА. А. Залог. 1: Определение. Исчисление// Категория залога: Материалы
конференции. Л., 1970.
ХолодовичА. А. Проблемы грамматической теории. Л., 1979.
Храковский В. С. Конструкции пассивного залога (определение и исчисление) //
Категория залога: Материалы конференции. Л., 1970.
Храковский В. С. Пассивные конструкции // Типология пассивных конструкций:
Диатезы и залоги. Л., 1974.
Литература
693
Храковский В. С. Диатеза и референтность (к вопросу о соотношении активных,
пассивных, рефлексивных и реципрокных конструкций) // Залоговые конструкции в
разноструктурных языках. Л., 1981.
Храковский В, С. Императивные формы НСВ и СВ в русском языке и их
употребление// Russian Linguistics. 1988. Vol. 12.
Храковский В. С. Взаимодействие грамматических категорий глагола (опыт анализа)
// Вопр. языкознания. 1990. № 5.
Храковский В. С. Пассивные конструкции // Теория функциональной грамматики:
Персональность. Залоговость. Л., 1991 [ТФГ 1991].
Храковский В. С. Статус сирконстантов в синтаксической структуре предложения //
Семантика и структура славянского вида. I. Krakow, 1995.
Храковский В. С. Грамматические категории глагола (опыт теории взаимодействия) //
Межкатегориальные связи в грамматике. СПб., 1996.
Храковский В. С. Понятийная база и опыт классификации семантических типов
множества ситуаций // Труды аспектологического семинара филологического
факультета МГУ им. М. В. Ломоносова. Т. 2. М., 1997.
Храковский В. С. Типология семельфактива // Типология вида: Проблемы, поиски,
решения. М., 1998.
Храковский В. С. Диатезы и залоги (тридцать лет спустя) // Слово в тексте и в словаре:
Сб. статей к семидесятилетию академика Ю. Д. Апресяна. М., 2000.
Храковский В. С. Таксис (история вопроса, определение и типология форм) // Func-
tional Grammar: Aspect and Aspectuality. Tense and Temporality / Ed. by A. Barentsen
and Y. Poupynin. München, 2001.
Храковский В. С., Володин А. Я. Семантика и типология императива: Русский
императив. Л., 1986.
Цейтлин С. Н. Категория предикативности в ее отношении к высказыванию и
предложению // Теоретические проблемы синтаксиса современных индоевропейских
языков. Л., 1975.
Цейтлин С. Н. Строение предложения и речевая ситуация (к проблеме
эллиптичности предложения) // Функциональный анализ грамматических категорий и
единиц. Л., 1976.
Цейтлин С. Н. Детская речь: Инновации формообразования и словообразования
(на материале современного русского языка): Автореф. дис. ... докт. филол. наук.
Л., 1989.
Цейтлин С. Н. Язык и ребенок: Лингвистика детской речи. М., 2000.
Цейтлин С. Н. Детские речевые инновации: опыт анализа // Исследования по
языкознанию. СПб., 2001.
Цеплинская Ю. Э. К вопросу о виде как языковой универсалии // Труды
аспектологического семинара филологического факультета МГУ им. М. В. Ломоносова. Т. 3.
М., 1997.
Чвани К. В. Вид как часть универсального набора семантических признаков //
Типология вида: Проблемы, поиски, решения. М., 1998.
Чейф Уол. Л. Значение и структура языка: Пер. с англ. М., 1975.
Черенков А. //. Высказывания с видовыми формами русского глагола в тендентивно-
предельном и нетендентивно-предельном употреблении: Автореф. дис. ... канд.
филол. наук. СПб., 1996.
694
Литература
Черняк В. Д. Семантика частей речи и ресурсы русской синонимики // Язык.
Функции. Жизнь. СПб., 2000.
Черткова М. Ю. Грамматическая категория вида в современном русском языке. М., 1996.
Черткова М. Ю. Инварианты русского вида и аспектуальные универсалии // Труды
аспектологического семинара филологического факультета МГУ им. М. В.
Ломоносова. Т. 1.М., 1997.
ЧерчЛ. Введение в математическую логику. Т. I. М., i960.
Чинчлей К. Г. Типология категории посессивности. Кишинев, 1990.
Шадрин В. И. Категориальная ситуация как компонент ситуативной модели
перевода// Исследования по языкознанию. СПб., 2001.
Шатуновский И. Б. Семантика вида: к проблеме инварианта// Русистика сегодня. М.,
1992.
Шатуновский И. Б. Семантика предложения и нереферентные слова. М., 1996.
Шахматов А. А. Синтаксис русского языка. Л., 1941.
Шведова Н. Ю. Входит ли лицо в круг синтаксических категорий, формирующих
предикативность? // Русский язык за рубежом. 1971. № 4.
Шведова Н. Ю. О соотношении грамматической и семантической структуры
предложения // Славянское языкознание: VII Международный съезд славистов.
Варшава, август 1973 г.: Доклады советской делегации. М., 1973.
Шведова Н. Ю. Дихотомия «присловные — неприсловные падежи» в ее отношении
к категориям семантической структуры предложения // Славянское языкознание:
VIII Международный съезд славистов (Загреб — Любляна, сентябрь 1978 г.):
Доклады советской делегации. М., 1978.
Шведова Н. Ю., БелоусоваА. С. Система местоимений как исход смыслового строения
языка и его смысловых категорий. М., 1995.
Швейцер А. Д. Современная социолингвистика: Теория, проблемы, методы. М., 1976.
Швейцер А. Д. Теория перевода: статус, проблемы, аспекты. М., 1988.
Шелякин М. А. Категория вида и способы действия русского глагола:
(Теоретические основы). Таллин, 1983.
Шелякин М. А. Русские местоимения (значение, грамматические формы,
употребление): Материалы по спецкурсу «Функциональная грамматика русского языка».
Тарту, 1986.
Шелякин М. А. Морфология современного русского языка: (Введение в
морфологию. Имя существительное. Имя числительное). Тарту, 1989.
Шелякин М. А. О семантике неопределенно-личных предложений // Теория
функциональной грамматики: Персональность. Залоговость. СПб., 1991 [ТФГ 1991].
Шелякин М.А.О спорных вопросах русской аспектологии // Труды
аспектологического семинара филологического факультета МГУ им. М. В. Ломоносова. Т. 1. М., 1997.
Шелякин М. А. Об инвариантном значении и функциях сослагательного наклонения
в русском языке // Вопр. языкознания. 1999. № 4.
Шмелев Д. Н. Стилистическое употребление форм лица в современном русском
языке // Вопросы культуры речи. Вып. 3. М., 1961.
Шмелев Д. Н. Синтаксическая членимость высказывания в современном русском
языке. М., 1976.
Шубик С. А. Категория залога и поле залоговости в немецком языке. Л., 1989.
Щедровицкий Г. П. Смысл и значение // Проблемы семантики. М., 1974.
Литература
695
ЩербаЛ. В. Избранные работы по русскому языку. М., 1957.
ЩербаЛ. В. Избранные работы по языкознанию и фонетике. Т. I. Л., 1958.
ЩербаЛ. В. Языковая система и речевая деятельность. Л., 1974.
Щур Г. С. Теория поля в лингвистике. М., 1974.
Язык. Функции. Жизнь. СПб., 2000.
Якобсон Р. О. Разработка целевой модели языка в европейской лингвистике в
период между двумя войнами // Новое в лингвистике. Вып. IV. М., 1965.
Якобсон Р. О. Шифтеры, глагольные категории и русский глагол // Принципы
типологического анализа языков различного строя. М., 1972.
Якобсон Р. О. В поисках сущности языка // Семиотика. М., 1983.
Якобсон Р. О. Избранные работы. М., 1985.
Якобсон Р. О. Работы по поэтике. М.,1987.
Яковлева Е. С. Фрагменты русской языковой картины мира (модели пространства,
времени и восприятия). М., 1994.
Янко-Триницкая И. А. Возвратные глаголы в современном русском языке. М., 1962.
Ярцева В. Н. Иерархия грамматических категорий и типологическая
характеристика языков // Типология грамматических категорий. М., 1975.
ЯсаиЛ. Существует ли вид в неславянских языках? (заметки о типологии вида) //
Studia Slavica Savariensia. 1993. № 2.
ЯсаиЛ. О принципах выделения видовой пары в русском языке // Вопр.
языкознания. 1997. № 4.
Ясаи Л. Особенности выражения видовых значений в венгерском языке
(типологические наблюдения)//Типология вида: Проблемы, поиски, решения. М., 1998.
ЯсаиЛ. О специфике вторичных имперфективов видовых корреляций //
Исследования по языкознанию. СПб., 2001.
Яхонтов С. Е. Конструкции, называемые пассивными в китайском языке //
Категория залога: Материалы конференции. Л., 1970.
Adamec Р. К něktenm problémům koncepce transformační syntaxe slovanských jazyků //
Slavica slovaca. 1972. Roč. 7. Č. 3.
Andersson S.-G. Zur Interaktion von Temporalität, Modalität, Aspektualität und Aktionsart
bei den nichtmturischen Tempora im Deutschen, Englischen und Schwedischen //
Tempus — Aspekt — Modus: Die lexikalischen und grammatischen Formen in den
germanischen Sprachen / Hrsg. von W. Abraham und Th. Janssen. Tübingen, 1989.
AntínmáF., Gebert L. L'aspetto verbale in polacco// Ricerche Slavistiche. XXII—XXIII. 1975.
Antinucci F., Gebert L. Semantyka aspektu czasownikowego // Studia gramatyczne. War-
szawa, 1977.
Bartsch R. Dynamic Conceptual Semantics: A logico-philosophical investigation in to
concept formation and understanding. Stanford, 1998.
Bartschat B. Die Funktion des Aspekts in russischen Texten // Zeitschrift für Slawistik.
Bd. 33. 1988.
Benveniste A. Les relations de temps dans le verbe français // Bulletin de la Société de
linguistique de Paris. 1959. T. 54. Fase. 1.
Bogusiawskij A. The problém of the negated imperative in perfective verbs revisited // Rus-
sian Linguistics. 1985. Vol. 9.
BondarkoA. V. On field theory in grammar: diathesis and its field// Linguistics. 1975. Vol. 157.
696
Литература
Bondarko A. V. Das Genus verbi und sein funktional-semantisches Feld // Satzstruktur und
Genus verbi. Berlin, 1976. (Studia Grammatica, XIII).
Bondarko A. V. Functional Grammar: A Field Approach. Amsterdam; Philadelphia, 1991.
Bondarko A. V. Meaning vs. use in inflection // Morphologie: Ein internationales Handbuch
zur Flexion und Wortbildung=Morphology: An International handbook on inflection
and word-formation / Ed. by G. Booij, Ch. Lehmann, J. Mugdan, W. Kesseiheim,
S. Skopeteas. Vol. 1. Berlin; N. Y., 2000.
Breu W. Zur Rolle der Lexik in der Aspektologie // Die Welt der Slaven. Jg. XXIX, 1.
N.F. VIII, 1. München, 1984.
Breu W. Zum kontrastiven Vergleich des Verbalaspekts im Englischen und Russischen //
Probleme der Russischen Gegenwartssprache und -Literatur in Forschung und Lehre.
Materialien des Internationalen MAPRJAL-Symposiums. Marburg, 8—10 Oktober
1985. Hamburg, 1986.
Breu W. Komponentenmodell der Interaktion von Lexik und Aspekt // Slavistische
Beiträge. Bd. 342. München, 1996.
Breu W. Zur Position des Slavischen in einer Typologie des Verbalaspekts: (Form,
Funktion? Ebenenhierarchie und lexikalische Interaktion) // Probleme der Interaktion von
Lexik und Aspekt (ILA) / Hrsg. von W. Breu. Tübingen, 2000. (Linguistische Arbeiten,
412).
Brunot P. La pensée et la langue. 3me éd. Paris, 1953.
Bühler К. Sprachtheorie: Die Darstellungsfunktion der Sprache. Jena, 1934.
BuschaJ., Freudenberg-Findeisen R., Fortsireuter E.t Koch H., Kuntzsch L. Grammatik in
Feldern: Ein Lehr- und Übungsbuch für Fortgeschrittene. München, 1998.
BybeeJ., Dahl Ö. The Création of Tense and Aspect Systems in the Languages of the World
// Studies in Language. 1989. Vol. 13.
Chung 5., Timberlake A. Tense, aspect, and mood // Language Typology and Syntactic
Description. Vol. III. Grammatical Catégories and the Lexicón. Cambridge, 1985.
Chvany С V. The Role of Verbal Tense and Aspect in the of the Tale of Igor's Campaign //
The Structural Analysis of Narrative Texts / Kodjak et al. (eds). Columbus, Ohio, 1980.
Chvany C. V. Background perfectives and plot line imperfectíves: toward a theory of
grounding in text // The Scope of Slavic Aspect / M. S. Flier, A. Timberlake (eds).
Columbus, Ohio, 1985.
Comrie B. Aspect: an introduction to the study of verbal aspect and related problems.
Cambridge etc., 1976.
Comrie B. Tense. Cambridge etc., 1985.
Comrie B. Some thoughts on the relation between aspect and aktionsart // Functional
Grammar: Aspect and Aspectuality. Tense and Temporality / Ed. by A. Barentsen and
Y. Poupynin. München, 2001.
Coseriu E. Bedeutung und Bezeichnung im Lichte der strukturellen Semantik //
Sprachwissenschaft und Übersetzen. München, 1970.
Dahl Ö. On the définition of the telic-atelic (bounded-nonbounded) distinction // Syntax
and Semantics. Tense and Aspect. Vol. 14. N. Y.; San Francisco; London, 1981.
Dahl Ö. Tense and Aspect Systems. Oxford; N. Y.; Blackwell, 1985.
Dahl Ö.f Karlsson F. Verbal aspects and object marking: a comparison between Finnish and
Russian // International Review of Slavic Linguistics. 1976. Vol. 1. № 1.
Литература
697
Daneš F. The Relation of Centre and Periphery as a Language Universal // Travaux
linguistique de Prague, 2: Les problèmes du centre et de la périphérie du système de la
langue. Prague, 1966.
Daneš F. Pokus o strukturní analýzu slovesných významů // Slovo a slovesnost. 1971.
Roč. 32.
Daneš F. On Prague school functionalism in linguistics// Functionalism in Linguistics / Ed.
by R. Dirven and V. Fried. Amsterdam; Philadelphia, 1987.
Daneš F., Hlavsa Z. et al. Větné vzorce v češtině. Praha, 1981.
Dik S. С Functional Grammar. Amsterdam, 1978.
Dik S. C. Some Principies of Functional Grammar // Functionalism in Linguistics / Ed. by
R. Dirven and V. Fried. Amsterdam; Philadelphia, 1987 a.
Dik S. C. Functional Grammar. Amsterdam, 1987 b.
Dokulil M. К otázce morfologických protikladů // Slovo a slovesnost. 1958. Roč. XIX. № 2.
Dokulil M. К pojetí morfologické kategorie //Jazykovedný časopis. 1967. Roč. 18.
Dokulil M., Daneš F. К t. zv. významové a mluvnické stavbě věty // O vědeckém poznání
soudobých jazyků. Praha, 1958.
Dressler W. U. Wealth poverty of functional analyses, with special reference to functional
deficiencies // Form and Function in Language: Proceedings of the First Rasmus Rask
Colloquium, Odense University, November 1992 / Sh. Millar and J. Mey (eds.). Odense
Univ. Press, 1995.
Durst-Andersen P. Mental Grammar: Russian Aspect and Related Issues. Columbus, Ohio, 1992.
EllisJ. On contextual meaning// In memory of J. R. Firth. London, 1966.
Fielder G. E. Narrative context and Russian aspect // Verbal Aspect in Discourse / Thelin
N. B. (ed.). Amsterdam; Philadelphia, 1990.
Fillmore CA. /. The Case for Case // Universals in Linguistic Theory / Ed. by E. Bach,
R. T. Harms. N. Y. etc., 1968.
Fillmore Ch.J. The case for case reopened // Syntax and Semantics. Vol. 8 / Ed. P. Cole and
J. M. Saddock. N. Y.; San Francisco; London, 1977.
Foley W. and R. van Valin. Functional Syntax and Universal Grammar. Cambridge, 1984.
Fontaine J. Grammaire du texte et aspect du verbe en russe contemporain. Paris, 1983.
Forsyth J. A Grammar of Aspect: Usage and Meaning in the Russian Verb. Cambridge,
London; N. Y.; Melbourne, 1970.
Fortuin Egbert L.J. Polysemy or monosemy: Interpretation of the imperative and the da-
tive-infinitive construction in Russian. Amsterdam, 2000.
The Function of Tense and Text / Ed. by J. Gvozdanovič. North-Holland, Amsterdam;
Oxford; N. Y.; Tokyo, 1991.
Functional Grammar: Aspect and Aspectuality. Tense and Temporality / Ed. by A. Bar-
entsen and Y. Poupynin. München, 2000.
Functionalism in Linguistics / Ed. by R. Dirven a. V. Fried. Amsterdam; Philadelphia, 1987.
Galton H. The Main Functions of the Slavic Verbal Aspect. Skopje, 1976.
Gardiner A, H. The Theory of Speech and Language. Oxford, 1932.
Givón T. Functionalism and Grammar. Amsterdam, 1995.
Givân T. Prototypes: Between Plato and Wittgenstein // Noun Classes and Categorization:
Proceedings of Symposium on Categorization and Noun Classification, Eugene,
Oregon. October 1983. (Typological Studies in Language. Vol. 7 / Ed. by С Craig.
Amsterdam; Philadelphia, 1986).
698
Литература
Gladrow W. Die Äquivalenz als linguistisches Problem der künstlerischen Übersetzung //
Zeitschrift für Slawistik. Bd. 33. 1988.
Gladrow W. Der Äquivalenzbegriff der konfrontativen Linguistik // Zeitschrift für
Slawistik. Bd. 35. 1990.
Gladrow W. Funktional-semantische Felder und Äusserungsstruktur // Slavische
Sprachwissenschaft und Interdisziplinarität / Hrsg. von G. Freidhof, H. Kusse und F.
Schindler. Nr. 6. München, 2000. (Specimina philologiae slavicae, 129).
GreimasA.J. Sémantique structurale: recherche de méthode. Paris, 1966.
Grenoble L. Evidentiality and footing in Russian // Slavic Linguistics Colloquium: Harvard
university: Harvard studies in Slavic linguistics. Vol. II / Ed. by Olga T. Yokoyama.
Cambridge, Mass., 1993.
Guiraud-Weber M. L'aspect du verbe russe: (Essais de présentation). Paris, 1988.
Halliday M. A. K. Explorations in the Functions of Language. London, 1973.
Halliday M.A.K.An Introduction to Functional Grammar. London, 1985.
Hansen B. Zur Grammatik von Referenz und Episodizität. München, 1996. (Specimina
philologiae slavicae. Supplementbd. 46).
Hausenblas K. Über die Bedeutung sprachlicher Einheiten und Text // Travaux
linguistique de Prague, 2: Les problèmes du centre et de la périphérie du système de la
langue. Prague, 1966.
Hausenblas K. Explicitnost a implicitnost jazykového vyjadřování // Slovo a slovesnost.
1972. Roc. 33. C. 2.
Havránek В. Genera verbi v slovanských jazycích. I. Praha, 1928.
HewsonJ. Underiying meaning, surface meaning, and reference // Proceedings of the twelfth
International congress of linguists. Vienna, august 28 — september 2. Innsbruck, 1978.
Hielmslev L. La catégorie des cas. Aarhus, 1935.
Hrabě V. Několik poznámek к pojmu predikace // Rusko-české studie. Praha, 1960.
Johanson L. Aspekt im Türkischen: Vorstudien zu einer Beschreibung des
türkeitürkischen Aspektsystems. Uppsala, 1971. (Acta Universitatis Upsaliensia, 1).
Karolak S. Aspekt a Aktionsart w semantycznej strukturze jczyków slowiaňskich // Z pols-
kich studiów slawistycznych. Ser. 8. Warszawa, 1992.
Keenan E. Towards a universal définition of «subject» // Subject and Topic / Ed. Ch. N. Li.
N. Y., 1976.
Klimonow W. D. Das semantische Spektrum der russischen Verbalaspekte // R. J. Pittner,
K. Pittner (Hrsg.). Vorträge der 4. Münchner Linguistic-Tage. München; Newcastle,
1996.
Koschmieder E. Zeitbezug und Sprache: Ein Beitrag zur Aspekt- und Tempusfrage.
Leipzig; Berlin, 1929.
Koschmieder £. Nauka о aspektach czasownika polskiego w zarysie: Próba syntézy. Wilno,
1934.
Koschmieder Е. Primäre und secundare Funktionen// Die Welt der Slaven. 1962. Bd. VII. № 4.
Koschmieder Е. Beiträge zur allgemeinen Syntax. Heidelberg, 1965.
Koschmieder E. Gesammelte Abhandlungen zur Phonetik, Phonologie und Morphologie
der slavischen Sprachen. Neuried, 1979.
Koschmieder Е'. Aspektologie des Polnischen. Neuried, 1987.
Kosta P. Probleme der Svejk-Übersetzungen in den west- und südslavischen Sprachen:
Linguistische Studien zur Translation literarischer Texte. München, 1986.
Литература
699
Lakoff G. Women, Fire and Dangerous Things: What Catégories Reveal about the Mind.
Chicago; London, 1988.
Langacker R. W. Semantic représentations and the linguistic relativity hypothesis // Foun-
dations of Language. Dordrecht; Boston, 1976. Vol. 14. № 3.
Langacker R. W. Foundations of Cognitive Grammar. Vol. I. Theoretical Prerequisites.
Stanford, 1987.
Leech G. N. Meaning and the English Verb. London, 1971.
Lehmann V. Satzsemantische oder verarbeitungssemantische Aspektbeschreibung// Slavis-
tische Beiträge. Bd. 200. München, 1986.
Lehmann V. Verbal aspects and scripts: an example of interaction between grammatical
meanings and cognitive modeis // Y. Tobin (ed.). From Sign to Text: A Semiotic View of
Communication. Amsterdam; Philadelphia, 1989. (Foundations of Semiotics. Vol. 20).
Lehmann V. Grammatische Zeitkonzepte und ihre Erklärung// Kognitionswissenschaft, 2.1992.
Lehmann V. Die russische Aspekte als gestufte Kategorien: (Ein Beispiel für die Bedeutung
der kognitiven Linguistik in der slavistischen Sprachwissenschaft) // Die Welt der
Slaven. Jg. XXXVIII, 2. N.F. XVII, 2. München, 1993.
Lehmann V. Ipf. Aspekt 8c вдруг plötzlich': (Die «Entstehung einer neuen Situation» als
Indikator für Grammatizitätgrade und Lexikalische Aktionale Funktionen) // Functionai
Grammar: Aspect and Aspectuality. Tense and Temporality / Ed. by A. Barentsen and
Y. Poupynin. München, 2001.
Lehmann V. I Hamburger Studiengruppe. Interaktion chronologischer Faktoren beim
Verstehen von Erzähltexten: (Zur Wirkungsweise aspektueller und anderer Defaults) //
Slavistische Beiträge 304. Slavistische Linguistik 1992. Referate des XVIII. Konstanzer
Slavistischen Arbeitstreffens Bamberg 14.—18.9.1992. München, 1993.
Leinonen M. Russian aspect, «temporal'naja lokalizacija» and definiteness / indefiniteness.
Helsinki, 1982.
Li Ch. N., Thompson S. A. Subject and topič: a new typology of language // Subject and
Topič / Ed. by Ch. N. Li. N. Y., 1976.
LinstedtJ. On the Semantics of Tense and Aspect in Bulgarian. Helsinki, 1985. (Slavica
Helsingiensia, 4).
Mathesius V. Obsahový rozbor současné angličtiny na základě obecně lingvistickém. Praha, 1961.
Mehlig H. R. Linguistische und didaktische Überlegungen zum Verbalaspekt im
Russischen // Zielsprache Russisch. 1980. Heft 1.
Mehlig H. R. Verbalaspekt und Determination// Slavistische Beiträge. Bd. 230. München, 1988.
Mehlig H. R. Wesen und Funktion des Präsens im Slavischen // Temporalität und
Tempus: Studien zu allgemeinen und slavistischen Fragen. Wiesbaden, 1995.
Mehlig H. R. Some Analogies between the Morphology of Nouns and the Morphology of
Aspect in Russian // Folia Lingüistica. 1996. XXX / 1—2.
Mehlig Я. R. Überlegungen zur sog. allgemeinfaktischen Verwendungsweise des ipf.
Aspekts im Russischen // Functionai Grammar: Aspect and Aspectuality. Tense and
Temporality / Ed. by A. Barentsen and Y. Poupynin. München, 2001.
Nagel E. The Structure of Science: Problems in the Logic of Scientific Explanation.
London, 1961.
Nedjalkau I. Converbs in Evenki // Converbs in Cross-linguistic Perspective. Structure and
Meaning of Adverbial Verb Forms —Adverbial Partiáples, Gerunds — Empirical Approaches to
Language Typology 13 / Ed. by M. Haspelmath and E. Koenig. Berlin; N. Y., 1995.
700
Литература
Nedjalkov I. Converbs in the languages of Eastern Siberia // Language Sciences. 1998.
Vol. 20. № 3.
Neústupný J. On the Analysis of Linguistic Vagueness // Travaux linguistique de Prague,
2: Les problèmes du centre et de la périphérie du système de la langue. Prague, 1966.
Poldaufl. Verbal Aspect: A Slavonic-English comparison // Language Form and Linguistic
Variation / Anderson J. (ed.). Amsterdam, 1982.
Poupynin Y. A. Interaction between Aspect and Voice in Russian. München, 1999.
Probleme der Interaktion von Lexik und Aspekt (ILA) / Hrsg. von W. Breu. Tübingen,
2000. (Linguistische Arbeiten, 412).
Quine W. O. From a Logical Point of View. N. Y., 1953.
Rauh G. Über die deiktische Funktion des epischen Präteritums: Die Reintegration einer
scheinbaren Sonderform in ihren theoretischen Kontext // Indogermanische
Forschungen. 1982.87.
Regnell C. G. Über den Ursprung des slavischen Verbalaspektes. Lund, 1944.
Reichenbach H. Elements of Symbolic Logic. N. Y., 1947.
Russisch im Spiegel des Deutschen: Eine Einführung in den russisch-deutschen und
deutsch-russischen Sprachvergleich / Von einem Autorenkollektiv unter Leitung von
W. Gladrow. Leipzig, 1989.
Sacker U. Aspektueller und resultativer Verbalausdruck im Franzözischen, Italienischen
und Deutschen. Tübingen, 1983.
SearleJ. Intentionality. Cambridge, 1983.
Sgall P., HajičováJ. A «Functional» generative description (background and framework) //
The Prague Bulletin of Mathematical Linguistics. 1970. Vol. 14.
Sgall P., Hajičová Е., PanevováJ. The Meaning of the Sentence in Its Semantic and Prag-
matic Aspects. Prague, 1986.
Skalická F. Text, kontext, subtext // Acta Universitatis Carolinae. Philologica, 3. Slavica
Pragensia, III. Praha, 1961.
Skalická V. Die Situation und ihre Rolle in der Sprache // Omagiu lui Alexandru Rosetti la
70 de ani. Bucuresti, 1965.
Smith С. S. The Parameter of Aspect. Dordrecht, 1991.
Speech Acts, Meaning and Intentions: Critical Approaches to the Phiiosophy of John
R. Searle/ Ed. by A. Burkhardt. Berlin; N. Y., 1990.
Stunová A. Aspect and séquence of events in Russian and Chech: a contrastive study //
A. A. Barentsen et al. (eds.). Studies in Slavic and General Linguistics, 11. Amsterdam,
1988.
Stunová A. In defence of language-specific invariant meanings of aspect in Russian and
Chech // Eds. A. A. Barentsen et al. Studies in Slavic and General Linguistics, 16.
Amsterdam, 1991.
Stunová A. A Contrastive Study of Russian and Chech Aspect: Invariance vs. Discourse.
Amsterdam, 1993.
The Syntax of Sentence and Text: A Festschrift for František Daneš. Amsterdam;
Philadelphia, 1994.
Temporalität und Tempus: Studien zu allgemeinen und slavistischen Fragen.
Wiesbaden, 1995.
Tense-Aspect: Between Semantics and Pragmatics / Ed. by P. J. Hopper. Amsterdam, 1982.
Tesnière L. Eléments de syntaxe structurale. Paris, 1959.
Литература
701
Thelin N. В. Verbal Aspect in Discourse: On the State of the Art // Verbal Aspect in
Discourse/N. B. Thelin (ed.). Amsterdam; Philadelphia, 1990.
ThieroffR. Das finite Verb im Deutschen. Tempus — Modus — Distanz. Tübingen, 1992.
Timberlake A. Invariance and the syntax of Russian aspect // Tense-Aspect: Between Se-
mantics and Pragmatics / Ed. by P. J. Hopper. Amsterdam, 1982.
Travaux linguistique de Prague, 2: Les problèmes du centre et de la périphérie du
système de la langue. Prague, 1966.
Typology of resultative constructions. Amsterdam; Philadelphia, 1988. (Typological Stu-
dies in Language. Vol. 12).
Ultan R. Toward a typology of substantival possession // Working Papers on Language
Universals (California). 1970. № 3.
Uspensky B. A., Zhivov V. M. Center — periphery opposition and language universals //
Linguistics. 1977. Vol. 196.
Van Wijk N. Sur l'origine des aspects du verbe slave // Revue des études slaves. T. IX,
fesc. 3—4. 1929.
VendlerZ. Verbs and times// VendlerZ. Linguistics in Philosophy. Ithaca, N. Y., 1967.
Verbal Aspect in Discurse / Ed. by N. B. Thelin. Amsterdam; Philadelphia, 1990.
Voeikova M.D. Russian Existential Sentences: A Functional Approach. München, 1999.
Weinrich H. Tempus: Besprochene und erzählte Welt. Stuttgart, 1964.
Wierzbicka A. On the semantics of the verbal aspect in Polish // То honor Roman Jakobson.
Vol. 3. The Hague; Paris, 1967.
Wittgenstein L. Philosophical Investigations. N. Y., 1953.
Whdarczyk H. L'aspect verbal dans le contexte en polonais et en russe. Paris, 1997.
WüllnerF. Die Bedeutung der sprachischen Casus und Modi. Münster, 1827.
Zimek R. К chápání posesivnosti // Rusko-české studie. Praha, 1960.
Предметный указатель*
Активность/пассивность 118,149,154, 219,
234, 242,319, 589—592, 594,595, 597,600—
607,609,612,629
Актуализационная категория 90, 91,236,447,
475-477, 546—547, 563,565
Актуализационный признак 90,133,447
высказывания 90,276,349,446,447,625
целостного текста 90, 349,447
Аспектуальная ситуация 291,292,294,296,
301,319,320, 322,323,329,348, 382,391—
394,396,397,424,427,442
Аспектуальность 10,103,116,120,135,144,
168,194,197,200—202,261,273,274,275,
289,291,298, 301,302, 304,307,308, 310,
311, 315,321,323—325,330,338,359,363,
365—367,371, 389—391,393,397,405,406,
421,427,442,466,473—476,484, 508,509,
526, 528,529, 536,539,543,589,590, 622,
661,663
Аспектуально-таксисная ситуация 152, 292,
324, 325,329,391,392,420,422,436,505,
508,516
Аспектуально-темпоральный комплекс 10,
275, 359,362,427,440,473,483,536,539
Бытийность 103,116, 120,135,144,151,168,
292,298, 311, 316,317,327,490, 570,664
Вариант 119,154,155,160—164,166—170,
180,185,188,191,199,221,237,251,257,
259,264—266, 268, 270,273,274,276—282,
289—292,294,296, 320—324, 326—328,
335—338,345, 346, 349, 373,374, 380, 391,
392,402,403,409,413,423,424,426,433,
434,436,437,439,441,444,445,462,467,
468,474,490,506,509,520,526,529,538,
549,550,558, 598,613,620,623,637,650,
658—661
Вариативность 9,120, 135,157, 160, 162,163,
165,166,168—170,172,185,193,204,207,
222,237,251,263, 265, 266,273,285,300,
303, 318, 320, 323,337,341, 346,388,393,
400,403,427,434,516,523,540,556,623,
663
Вид глагола (глагольный вид, категория вида)
29,46-48,110—113, 115,116,120, 144,
145,148,149,155,160, 167—169, 176,179,
183,185,190,194,195,201—203,206—208,
210,211,214—218,220—224,228,232,239,
252,256—262,264,266,274, 293, 301, 304,
310, 324, 332, 333, 348, 349, 353, 355, 360—
367, 369, 371—373, 375—383, 385, 388—
390, 393, 398,400,404,406,410—414,417—
419,421,424,426,431,436,438,441,444,
450—452,458,463,465,468,493-497, 504,
505, 509,512, 513, 526, 529, 532, 533,536,
594, 604
Возникновение новой ситуации (ВНС) 301,
392,401,407,414—416,418—427,519, 520,
522,528—530,532,534
Временная локализованность 10,91, 144,151,
168,200,258,259,261,301, 307,315, 323,
330,359—361, 371, 385, 389, 391,427,440,
442—444,446,448—454,456—458,460,
462—468,472,473,476,494, 536, 538, 539,
566,622,625,661,663
Временная ориентация 267—269, 274,475,
477,479,482,512,536
абсолютная 111,481,482,488, 512
относительная 111,481,482
Временной дейксис 193, 266—268, 271—274,
278,280, 283,285,477,478,482,484,490,
536—538
непрототипический 266,272
прототипический 266, 267, 272,274
Временной дейктический центр 478—483,
493,559, 560, 567
Временной порядок 10, 90,91,168, 200, 261,
275, 307,359, 372,381,389,392,427,441,
448,473, 504, 511, 517, 519—529, 531,533—
539, 663
Время глагола (категория времени) 27, 39,48,
63,66, 74, 88—91, ПО, 143—145, 148—151,
166,168,176, 179,183, 189,192,194, 201,
203,205,206, 210,211,213,214,217,224,
239,240,246,255—262, 290,293, 303,306,
307, 311, 333, 334,344, 350, 353, 355, 359—
Настоящий указатель включает лишь те термины и прочие названия, которые отражают
основное направление проводимого в данной работе анализа.
Предметный указатель
703
362, 364,444,447,452,459—463,467,468,
473,475—481,483—486,488—493,496,
503—505,510—512,514,515,526—528,
533, 536,549, 559,561—563, 566
Главное значение 177,178,185,189,190, 252,
601
Грамматическая категориальность 73,175,
180,249,251,252
Грамматическая категория (ГК) 9, 28, 29, 39—
43,45,46,48,49,61,69,70—73, 75,78,80,
81,83,84,86,87,92,114,115,120,134,144,
148,150,151,163—165,168,170,175—177,
184,189,194—196,199,201—203,205—
213,216—218,220—222,224,225,227,228,
231—235,238,239,242,246—249,253,
255—262,273,285,293,297,299, 302—310,
314, 325, 332, 334, 348, 352, 364, 366, 375,
379,381, 388,389, 393,406,411,413,462,
463,467,477,483—485,489,504,505,526,
533,547—549,559,563,566,569—571,
580—582,585,586,589,592,593,607,616,
619,652,664
Грамматическая форма 20—22,25—27, 30,32,
33,35—37,42,43,45,46,48,49,61,70,72,
83,84,87,109, ПО, 112,118—120,130,
141—144,147,149—153,156,160,161,
163—172,175,179,180,182—192,198,202,
204,206,207, 211,212,221—223,226,230,
243,244,247,249—253,255—257,263,264,
293,296,298, 304, 307, 311,319,332—334,
341,344,353—355,372,380,382—384, 388,
393,398,413,419,450,452,461—464,466,
478,479,483,484,492,533,547,559,560,
589, 592,595,632
Грамматическое единство 9,227, 303—309,
665
Грамматическое значение 9,22,29,35,56,57,
60,64,70—73,76,87,88,102,104,105, ПО,
118,119,133,137,141, 143,146—149,151,
152,155,156,165,166,169—173,175—177,
179,180,183,187,188,191—193,204,226,
240—245,247—249,252,254,257,259,260,
268,273,295,302,305,308,332, 333,373,
404,461, 540,547,558, 561, 582
Граммема 168,170,207,208,212,214, 217—
220,233,239,246—248,257, 307,411,413,
533
Данная ситуация (ДС) 301,392,415,421,422,
426,519,520,522,528—530,534,535
Длительность 47, 66, 68,114, 135,149, 152,
242,258,273,292, 301, 322,324, 353, 361,
366,378, 394, 396, 399,409,420-442,451,
466,475,494,519,520,522
Естественная классификация 78, 228—231,
237,238, 384,441
Залог 20, 21, 29, 144, 148, 154, 155, 175, 194,
206,210,215,218,220,221, 234, 260, 261,
311, 330, 364, 388, 389,486, 548, 589, 592—
595, 597, 599,603, 604,607, 609, 612, 618,
619,621,623,630
Залоговость 10, 135, 151, 194, 200, 202, 261,
298, 302, 311, 315, 327,366,484, 550, 589—
592,598,600,602,609,618,619,647,659
Идея времени 10,168,273, 291, 359, 361, 362,
427,444,466,473,475, 505, 536, 539, 540
Императивная ситуация 237, 255, 330, 352
Инвариант 9, 31, 100, 159—164, 166—171, 180,
184—186,188,226,227,237, 247,263—265,
268,278, 303, 318, 322,323, 345, 363, 373,
380,417, 506, 507, 532,540, 623, 663
Инвариантное значение 163, 167—169, 180,
246, 248, 305, 348, 372, 376, 380, 390, 398,
505, 508
Инвариантность
неограниченная 169, 171,186
ограниченная 169—171,187, 264
Инвариантность/вариативность 9, 160—163,
165,167—170,172,193, 204, 207,222,226,
246,247, 263,265, 266,273, 285, 318, 323,
363, 381, 388, 540
Интенциональность 9, 141—147, 149, 150,
152—156,278,295, 341,342, 356,372, 380,
404,421, 525, 540,663
Интерпретационный компонент языкового
значения 9, 108,109, ИЗ, 114, 118—120,
268,663
Исходно-семантическое направление анализа
296,298—300, 365
Исходно-формальное направление анализа
296, 298—300
Информация
контекстуальная 103,104, 106, 122, 131,
350
ситуативная 36,103—107, 122,131, 350
энциклопедическая 36, 103, 104, 107, 108,
131,350
704
Предметный указатель
Категориальная грамматика 292,663
Категориальная доминанта текста 336, 349
Категориальная ситуация (КС) 9, 10,152, 237,
289, 291,292,294—296, 301—303,306,
319—330, 332,334—338,349,359,392,407,
442,444,452,468,474, 516, 539, 550,551,
621,623,656,657,663,665
Категориальная характеристика
высказывания 292,301,303, 319,320,323, 349,350,
391,392,444,475,620,621
Категориальный признак 239,240,248,249,
251, 255,313,327—329,444
Категоризация семантики (семантического
содержания) 9, 120,139, 204,405,427,624,
661
Качественность 103,168, 135, 261, 298, 302,
311—315,317, 329,471,484
Квалитативная ситуация 152, 291,320, 327,
657
Количественностьбб, 103,135,168, 200, 261,
298, 302, 313—315, 317, 325, 364,441,467,
484, 549
Коммуникативная перспектива высказывания
261,262,302,315,364,381
Компаративность 313
Контекст 21,22,103,104,119,126,144,163,
169,170,173,174,177—181,184,188—203,
243, 244,249,251—254,259,260, 295,333,
334, 345,348, 354,355,363,368,373,375,
380, 382, 383, 386—388, 390, 394, 398,401,
403,407,408,413,416,420,426,433,437,
450,487,500,512,523,528,547,550,551,
555,558,573,578,623,645,646
Контекстуальная информация 103, 104,106,
122,131, 350
Континуальность 136, 183,215, 278,306,423,
486
Коррелятивность 205, 207—215,217,218,221
Кратность 296,301, 310, 366,386,387,397,
431,442,466,467
Лексико-грамматический разряд 194—196,
199,202,214, 215,229,234,235,238,260,
303, 307,388,411,430,616,642
Лимитативность 310, 366, 371,436,466,661
Лицо (категория лица) 39,63,66, 88—91,110,
119,143,144,149,150, 166,173, 186,187,
194,203,205, 206,208,210,211,213, 217,
229,234,239, 246, 258,260, 261, 293,307,
350, 364,388, 389,411,447,448,460,461,
469,471,475—477, 543—552, 554—557,
559—561,563, 565—567,569—586, 599,
636, 642,650
Личностная характеризация временного
дейксиса 268—272, 278,280
Локализованность/нелокализованность
действия (ситуации) во времени (Л/НЛ) 90, 91,
107,144,145,151, 295, 302, 308, 326, 329,
330, 349, 353, 381, 388, 390—392,421,443—
453,456,462—468,471,472,549, 634, 636
Локативная ситуация 10,152,291, 321, 323,
338,392,622,657
Локативность 10,103, 120,135, 200, 261, 262,
275,291,298, 302, 308, 311, 315—317, 320,
326,471,484,543,622,664
Маркированность/немаркированность 153,
165,204,222,225,226,387, 389
Межкатегориальные связи 196, 257, 260—262,
302,466
Модальная ситуация 91, 237, 291, 294, 319,
320, 323,327,329,349, 392,448
Модальность 80, 85, 88—91, 94, 103, 116,135,
137,141,144, 150,151,168, 200, 202, 235—
237,261,272, 276,291,298, 302, 307, 311,
315, 316, 327, 328, 364, 366, 371, 381, 389,
391,447,448,460,469,475,476,497, 543,
547, 548, 589,625
Момент речи 44,45, 106,111,149,150,188,
191,192,244,255,258,261,266—269, 271,
274,278,327,335, 361,377,428,439,462,
473,476—484,488,493-495, 500, 510, 512,
514, 535—538, 550, 559, 560, 562—567
Морфологическая категория 71, 72, 89, 94,
148,149,192, 207, 209, 214, 220, 244, 253
Наблюдаемость 194, 272, 273, 275—277, 279,
280,282,283, 285, 385, 394,455,457,474
Начинательность 114, 115, 137, 258, 374,420
Нейтрализация грамматических оппозиций
225, 377,461
Некатегориальное значение 245—250, 252,
254—256
Неоппозитивное различие 11, 222, 227—229,
231—235, 238
Несобственная функция грамматической
категории 249, 255, 256
Носитель предикативного признака (НПП)
576, 584, 585, 591, 596, 598—600,602, 603,
605—607, 647—656,658, 659
Предметный указатель
705
Объект 80,112,133,144,242,275,315,372,
388,402,407,416,418,444,445,452,453,
455,463,471,523,558,571,572, 577,580,
581,583, 584,586, 589—600,602,603,605—
611,613—615,617—625,627—630,633,
635—638,640—645, 647,648,653, 656,657,
659—661
Объектность 103,151,261,262,275, 298,302,
315,330, 391,543, 548,550,580,582, 591,
609,618—620,637,638,641,643,653,656—
661
Общая ситуация 292, 320—325, 327—331, 335,
337,391,458,474, 516,550,620—622
нефокусированная 328
фокусированная 328, 329
Общее значение 24—27, 35, 154,160,161,
163—166,168—180,182—190,192,223—
226,264,334,353, 370, 372,376,381,388,
393,416,601
Обязательность (облигаторность)
грамматических категорий 39,134, 153,
155,192,239,243,260,299,379
категориальных значений 239—248
категории вида 366,369,379—381
Ограниченность действия пределом (ОГР)
116,185,190,291,310,366—376,379,384—
386,390, 398—400,408—410,414,418,421,
423—425,437,500, 532
Оппозиция И, 100,162,164,166,169,178,
204,210,212,222—228,231—235,238,248,
263,303,343,376,601,602
привативная 176,186—187,189,190,218,
222—226,266,270,375,379,600—602,
604—607
эквиполентная 176,186,187,192,222—
224,600,605
Определенность/неопределенность 67,68,
195,242,248,250,253,256,261,262,296,
302,315,326,364,372,381,549,566
Основное значение 27, 71,74,94,169, 170,
171,180,181,183—188,192,252,264, 382,
383, 385,390
Переносное (метафорическое) значение 110,
189,191,244
Переходность/непереходность 118,175,364,
402,411,591,592,599,605,608—620,637
Перфектность 301,302,312,366,422,475
Персональная ситуация 296, 319, 320, 329,
335,349,549—551,553
Персональность 10, 90, 103,120,135, 151, 168,
197, 200,261,272,291,298, 302, 311, 315,
327, 330, 364, 366, 391, 392,447,469,476,
484, 543—553, 555, 556, 559, 560, 563—567,
569—571, 574—581, 583, 585, 586, 589, 625,
647, 659, 661
Персональный дейксис 552, 556, 558—561,
563, 565—567
Перцептивность 194, 266, 268, 270, 273—285,
385, 392, 394—396
Перцептор 273,276,278—280,521
План содержания текста (ПCT) 102, 104, 105,
107,108,117,123,133—135, 322
Полевая структура 119,170,183, 263, 278, 318,
486,545,570, 585, 590,607, 615, 640, 647,
656
Понятийная категория 72, 73, 80—86, 89, 92,
94,136—138, 543
Посессивная ситуация 10, 152, 291, 292, 320,
323
Посессивность 10, 103,116—118, 120, 135, 137,
144,152, 298, 302, 311, 315—317, 321, 544,
549,550, 570,622,664
Предел 366, 368—371, 373—375, 385, 391, 394,
397, 39^-401, 403-405,407—409, 411,
413—416,418,421, 423-426,432,435, 436,
441,442,467,494, 500, 532,619,620
абсолютный 373, 399
внешний 398
внутренний 398, 399,406,409,414
имплицитный 398,399,412,413
относительный 373, 374, 399,409
потенциальный 398—400,402,403,412,
413
реальный 370, 398, 399,401, 412,413, 421
эксплицитный 398, 399,401, 412, 413
Предельная ситуация 347,407
Предельность/непредельность (П/НП) 195,
293, 301, 310, 363, 369, 371, 373, 399,400,
401,404—414,416,417,496, 528
Предельность
нетендентивная 369, 399,400,403,404,
407,408,412,413,421,423,425
тендентивная 369, 373, 399—402,404,407,
408,412,423,425
Предикат 70,80, 82,124,133,154, 275,279,
303,312—314, 316, 317, 326,333,428,431,
432,441,444—446,448,452,453, 455—457,
464,468,471,482,490,492, 500, 505, 507,
508, 514, 529, 533, 571—573, 576, 584, 585,
45 —1959
706
Предметный указатель
589—591,595-600,609,619,621,622,
624—627,629—632,634—636,638,639,
643—650,653—660
Предикативная категория 90,91, 307,447,
448,475, 547, 563
Предикативность 88—91,94,150, 151,168,
272,307,316,446—448,460,475,546,581
Пространственный дейксис 279, 280
Пространственный порядок 275, 522—524
Прототип 9,119,155,167,170,190,225,226,
232,263—268,271,273,278, 280—283,318,
374,396,397,419,423,507,508,540,623,
626—628,631,640,656,663
Процессная ситуация 332,382, 392—397
Процессность 119,135, 258, 274, 323, 353,
367—369, 376, 385, 386,392, 394, 396, 397,
404,434,465,509
Речевая ситуация 22,90,103, 106, ПО, 129,
131,144,151,169, 181,188, 191,192,194—
196,198—200,203,243,244,260,270, 295,
342, 351, 373, 380, 390, 394, 398,447,450,
480,562,578
Семантика
глубинная 104, 113, 119
грамматическая 11,16,74, 88, 93, 122,142,
143,145,151,152,164,169,180,188,
264,295,429,451
лексическая 141, 617
поверхностная 113
языковая 74,79,88,93,107—109,132,168,
188,331,443,522,622,653
Семантическая категория 10, 72,73, 76, 88—
90, 94,103,120,135—138,144,160,168,
235,285,289—292,294,296,298,300,305,
310,317, 319, 320,321, 323—325,331, 336,
338, 359,447,474,476,483,484, 536, 539,
544,631,656-658,663,664
Семантическая маркированность 153, 204,
222,224,225
Семантическая немаркированность 153, 204,
222,224,225,375,376,379, 384,386,413
Синтаксическая категория 85, 88, 91, 207, 247,
253,307,475,546,603
Система 9,10, 38,43,44,48, 51,69, 72, 78, 79,
83—85,92,99,100—102,104,117,120,122,
127,130—132,135—139,143,145,151,156,
159—170,172,175—179,181,183—185,
188—190,192—204,206,207,213, 217,221,
223,225,227,229—235, 237,242,243,246—
251, 253—256,261,263—265,275,285,
289—291, 293—299, 301—305, 308—311,
315—317,320—324, 326, 327, 332, 335—
343, 345—347, 350, 351, 355, 356, 359—361,
364—366, 372, 375, 380, 382—384, 386,
388—391, 393, 397, 399,406,410—412,414,
442,450—452,462—465,473,474,476,
478—480,483—485, 512, 525, 533, 536, 539,
543, 544, 548—551, 553, 559,560, 564, 566,
569,575,576,578,581, 583,584, 586,589,
592, 594, 595, 601,609, 611—613, 619,656,
661, 663—665
Системно-дифференцирующий анализ 293,
663, 664
Системно-интегрирующий анализ 293,664
Системный анализ 11,656
моносистемный 663
полисистемный 663, 664
Ситуативно актуализированная речь 149,150,
172,271,295,480,483, 536, 549, 562,563
Ситуативно неактуализированная речь 149,
150,172,271,272,295,480,483, 549,562—
564,566
Скрытая категория 67, 253,254
Смысл 9, 21,22, 25, 26, 31, 32, 36, 37, 51, 53, 56,
60,62,71, 74,79,99—104,109—114,117,
119—123,125—130,135,137—139,141,
142,144—148, 151, 152,155, 156, 199, 245,
257, 291, 298, 300, 301,322, 348, 351, 364,
378, 379, 381,413,419,421,460,461, 540,
613
актуальный 265, 380,404, 525
высказывания 79,102, 104,106, 107, ПО,
114, 119,125,134,135, 244, 259, 266,
325, 341, 351, 380,403,404,430,432,
445,460, 506,639
речевой 56, 80,103—105,107,123,131,135,
141,147,199,268,291, 322,342,350,
380,421,424,562
текста 102,104,105,108, 118, 132—135,
143,147,477,562
Смысловая основа языкового значения 9, 108,
109,364,375,399,622,623,663
Смысловая релевантность 9,142,146, 372,
424,427
Способ действия 114,115,202,221,235,258,
269,301, 315, 366,371,373, 375,385, 388,
Предметный указатель
707
391,408,410,413,416,423,428—431,434—
437,441,464,615,616
Среда 9,11,102,141,159—161,165,170,172,
183,184,188,193—204,237,251,252, 260,
265,293,295,296,314, 315,323,326,328,
340, 343, 345, 346, 350, 356, 376, 380—385,
387—390, 393,403,412,413,500, 501, 544,
545,553,578,579,583,663
ближняя 200, 201,389,406
внелексемная 380, 389, 390
внеязыковая 147,199,200,203
внутрилексемная 380,389, 390,412
внутриязыковая 147,199, 200t 203
дальняя 200,201,389
системно-языковая (парадигматическая)
199,200,381,412
речевая (синтагматическая) 199,200, 323,
345,381,550
Степень прототипичности 264,272,341,624
Стратификация семантики 9,15, 31,99—102,
120,123,125,132,139,156,540,663
Структура
грамматической категории 170,206,208,
212,214,215,220,221,224,227,228,
231,232,234,293,304,305,307,308,
334,484
значения 119,130,166,169,172,181,182,
265
категориальной ситуации 319, 320, 324,
516,517
среды 202
функционально-семантического поля 290,
294,296,308,311, 314,315, 318,320,
321,337,405,462,483,484,486,512,
515,516,569,659
Субъект 70, 80, 81,112,133,144,152—154,
171,229,242,263,272,275,276,281,283,
284,291,312,315,316,326, 346,372, 387,
388, 394, 395,402,403,407,416,418,420,
444,445,452—457,463,464,469—471,481,
482,507,521,523,524,544,550,552,553,
558, 560, 571—573, 576—586, 589—603,
605—607,609,610,616,619—644,647—
650,652—660
Субъектно-предикатно-объектное отношение
10,581,585,621,623,624,628,629,641,
643—645,647,656,661
Субъектно-предикатно-объектная ситуация
(СПО-ситуация) 391, 621—623,625—627,
629,636,640,642,643,656, 657,661
Субъектность 103,151,261, 262,275,291,298,
302, 315, 330, 391, 543, 548, 550, 579, 580,
582, 637—643, 653—656,658—661
Таксис 10,144,151, 168, 200, 261, 289, 290,
293,298, 301, 302, 306, 307, 311,315, 321,
323, 324,329, 330, 359, 361, 362, 372, 381,
391,427,441,473,478,488,491, 503—517,
519,520, 536,539,569, 622, 663
зависимый 503, 504, 508, 512—517, 570
независимый 503, 504, 508, 511—513, 515—
517,570
Таксисная ситуация 10, 291, 292, 294, 322, 323,
329,349, 391, 508—510, 515—517, 657
Темпоральная ситуация 10, 91, 291, 292, 296,
319, 322, 324, 327, 329, 334, 335, 349, 392,
448,474,510,515,622,657
Темпоральность 10,90, 91, 103, 116, 120, 135,
144,151,168, 194,197, 200,259, 261, 267,
268, 272,273,275,276, 289—292, 295,298,
301, 302,304,306—308, 311,315, 316, 321,
323, 324, 326, 330, 338, 359, 364, 366, 371,
381, 389,391,427,440,447,448,467,473—
478,480,483—487,489—493, 536, 539, 543,
547, 549, 559, 564—567, 589,625, 663,664
Тендентивность
контролируемая 401
неконтролируемая 401,402
Традиционная (уровневая) грамматика 290,
293,294,298,299,664
Транзитивная/интранзитивная ситуация 620
Транспозиция ПО, 119, 151,191—193, 269,
270, 346
Уровни семантики 9, 99—101, 108, 113, 123,
124, 156,166,413
Фазовость 301, 366,442
Фиксируемый период 270, 274, 394—396
Формообразование 208, 209, 212, 214, 215,
217,219—221,413
словоизменительное 208, 209, 212
словообразовательное 208, 209
Функциональная аспектология 301
Функциональная грамматика 9—11, 135,136,
139,285,289, 293—296, 298—303,315,
317—320, 336—338, 340, 391, 393,468, 539,
540, 551, 569, 661, 663—665
Функционально-семантическое поле (ФСП)
9—11, 72, 73, 89,103, 115, 136, 189, 194,
45*
708
Предметный указатель
195,200,202,203,227,228,235,237,238,
253,261,289—296,298,299, 301—303,
305—311, 313—321,324,325, 329,331,
334—338, 352, 359, 365—367, 389,405,427,
444,462,464,468,471,472,474,483—486,
491, 512, 516, 543, 546—548, 563,569, 572,
581, 585, 590,601,613,621,657—661,663
моноцентрическое 290, 311, 366, 384,484,
569, 659,661
полицентрическое 290, 311, 314,315,464,
512,515,569
Функциональный потенциал 300, 348, 352—
354, 356
Функционирование языковых единиц 44—46,
142,155,188,196,197,247,293,296,300,
320, 323, 336,337,342,343,356, 364
Функция
высказывания 276,341, 345, 348, 350, 351,
356, 364, 392, 394
интенциональная 144,155, 341,351, 356
коммуникативная 279, 343,392,393
прагматическая 346,352, 552
семантико-прагматическая 198,350, 548,
582
семантическая 58,143,145—147,149—151,
178,249,254,255,289,310, 342—345,
350,354, 356,418,452,491,501, 513,
548,582,614,657,664
структурная 58, 118, 198, 243, 342,548,600
функция-потенция (Фп) 197,198, 295,
339—341, 345, 350—352, 356
функция-реализация (Фр) 197,198, 295,
339—341, 346, 350, 351, 356
целостного текста 172, 276, 351, 356, 540
языка 340, 343, 360
языковой единицы 9,151, 155,197, 198,
204, 340, 341, 343, 350, 351, 356
Целостность действия (Ц) 145,185, 190, 265,
366—377, 379, 384—386, 390, 398,409,
413—418,421,500,532
Частное значение 35,160,163,164,166—169,
173,174,177—180,185—191, 204, 251,252,
262, 264, 333, 334, 344, 353, 354, 376, 382—
388, 393,416,427,434,489,496, 601, 606
Экзистенциальная ситуация 292, 326, 327, 329
Языковая интерпретация смыслового
содержания 109, ПО, 119,187,433, 556, 559, 566,
603,622, 654
Языковое значение 9, 20, 29—31, 34, 36,48,
53,59,73—75,78,79, 87,93,102, 104,107,
108,113,116,117,119, 121,122,124, 128—
131,133, 137—139, 141,152, 156, 175,183,
188, 199, 200, 338, 351,433, 566,610, 622,
624,639, 663
Указатель имен
Авилова Н. С. 216, 363,667
Адамец П. 52,124
Адмони В. Г. 11,142,183, 184, 257, 258, 263,
318,332,563,651,654,667
Акимова Т. Г. 406,414,417,423,619, 667
Аксаков К. С. 9,14,16,17,18,19,20,21,22,23,
24,25,26,27,28,29,30, 37,46,58,61,62,
94,173,176,458,460,572,573,667
Алиева Н. Ф. 596,610,613,660,667
Алисова Т. В. 330,621,667
Алпатов В. М. 365,367, 667
Амосова H. H. 667
Андреева Е. В. 341, 345,667
Антинуччи Ф. 418
Апресян Ю. Д. 139,266,273,330, 363,410,
414,416,417,433,495,496, 555,621,668
Аристотель 311,414
Арнольд И. В. 196,668
Арутюнова Н. Д. 101,117,621, 625,626,630,
668
АхапкинаЯ. Э. 285, 341,668
Ахманова О. С. 107,159, 339, 580,652,668
АхутинаТ. В. 52,121,122,668
Барентсен А. А. 167, 363, 364, 393,408,409,
414,416,417,505,668
Бахтин M. M. 146,669
Белич А. (Белип А.) 669
Белоусова А. С. 139, 317,694
БенвенистЭ. 117, 150,480, 545, 551, 552, 554,
555,557,562,573,575,669
Берг А. Н. 193,195,669
Бернштейн С. И. 297,669
Бирюков В. В. 193,195,669
Бирюкова Л. П. 669
Бирюлин Л. А. 364,669
Блауберг И. В. 193,669
БоасФ. 241
Богданов С. И. 167,669
Бодуэн де Куртенэ И. А. 9,16, 37, 51,65,66,
68, 75, 80,93,94,253, 293,669
Бондарко А. В. 90,91,104,108,136,141,166,
167,179,183,190,193,194,195,200,206,
207,208,209,211,215,216,217,224,227,
234,261,264,266,273,275,276,277,293,
294,295,300,301,315,320,323,324,332,
333, 340, 344, 348, 350, 353, 361, 363, 364,
372, 377, 382,385, 386, 387, 391, 393, 394,
397, 398,407, 416,423,427,447, 448,452,
453,454,456,463,466,469,475,476,480,
485,489,492,496, 505, 520, 538, 562, 563,
591, 595,604,605,616, 636,661, 669—671,
719
БородичВ. В.47,671
Брой В. 363,365, 366,408, 671,672
БуланинЛ.Л. 216, 219,486,487, 594,602, 612,
672
Булгаков С. Н. 283, 672
БулыгинаТ. В. 215, 228, 362, 363, 364, 388,
402,444,453,456,457,464,471, 584, 598,
599,626,636,650,672
Буслаев Ф. И. 19, 20,21, 23, 26, 29,46, 572, 672
Бюлер К. 340,672
Вайнрих X. 480
Ван-Вейк Н. 47,672
Бахтин Н. Б. 544, 581, 672
Вежбицкая (Вежбицка) А. 139,417, 672
Вендлер 3. 404
Верещагин Е. М. 107,672
Вернадский В. И. 283,672
Берниковская Т. В. 330,673
ВечорекД.651,673
Вимер Б. 364,673
Виноградов В. В. 10,16, 18,46, 51, 77, 85, 87,
88,89, 90,91, 92, 94, 95, 137, 150, 180, 182,
214, 215,229, 236, 272, 293, 307,446,447,
448,475,489, 546,563, 570, 653, 673
Витгенштейн Л. 231, 283,673
Воейкова М. Д. 294, 317, 673
Володин А. П. 554, 581, 673
Волошинов В. Н. 125,673
Вольф Е. М. 237,673
Воротников Ю. Л. 313,673
Всеволодова М. В. 318, 364,441,492, 673, 674
Выготский Л. С. 102,121, 674
Вюльнер Ф. 26
Гагарина Н. В. 367,674
ГайсинаТ.М.331,674
Гак В. Г. 289, 322, 330, 331, 332, 558, 621, 658,
674
710
Указатель имен
Галтон Г. 531,532
ГардинерА. 123
Гаузенблас К. 346, 348
Гвоздев А. Н. 532,674
ГебертЛ.364,418,674
Гжегорчикова Р. 364, 674
Гиро-Вебер М. 363,417,418,674
Гловинская М. Я. 142,167,363, 373,410,414,
416,417,419,674
Горелов И. Н. 52,106,674
Груздева Е. Ю. 505,675
Грунский Н. К. 60,675
Гулыга Е. В. 136,485,675
Гумбольдт В. 15,18,45, 53,94, 99,685
Гуревич В. В. 364,365,367,393,532,675
Гусман Тирадо Р. 316,365,366,675
Гухман M. M. 136,595,675
ГюббенетИ.В. 107,668
Данеш Ф. 10, 52,124, 346,348,419,675
Демина Е. И. 250,675
Демьянков В. 3. 231,263,626,633,675,680
ДобиашА.В.92,675
Докулил М. 52,124,180,205,224,675
Дресслер В. 289, 343,675
Дружинина А. Ф. 212,675
Дунев А. И. 364, 384, 393, 675
Дурст-Андерсен П. В. 363,675
Духанина В. В. 393, 675
Дымарский М. Я. 135, 676
ДэжеЛ.406,619,676
Евтюхин В. Б. 316,676
Елисеева А. Г. 466,676
Есперсен О. 85,119,136,293,297,543,574,
676
Жинкин Н. И. 52,102,121,122,676
Жирмунский В. М. 230,231,676
ЖуковаА.Н.581,676
Зайлер Г. 167,676
Зализняк А. А. 211, 239,676
Зализняк Анна А. 215,676
Звегинцев В. А. 36,108, 127,128,676
Зеленщиков А. В. 238,676
Зобов Р. А. 193
Золотова Г. А. 276,289,294, 308,362,364,365,
385,457,464,475,480,505,562,637,649,
651,653,654,676,677
Зорихина-Нильссон Н. 338, 505, 677
Зубова Л. В. 149,154,677
Ибрагимова Ф. М. 393,677
Иваницкий В. В. 406,677
Иванова И. П. 366,461,462,465, 677
Иванчев С. 115,453,677
Иванчикова Е. А. 489,677
Ильенко С. Г. 90,294,447,677
Исаченко А. В. 363, 368,416,599, 602,604, 677
Казаков В. П. 515,677
Калакуцкая Л. П. 488, 677
Калашник Д. М. 441,677
Караванов А. А. 410,677
Кароляк С. 365, 366,677,678
Карцевский С. И. 678
Касевич В. Б. 142,207,236,627,678
Кацнельсон С. Д. 10, 11, 22, 36, 82, 86, 102,
104, 108,109,123,141, 142, 226, 244, 253,
611,612,625,648,678
Кибрик А. Е. 626, 630,678
Киклевич А. К. 289,339,678
Кинэн Э. А. 648, 678
Киреевский И. В. 27,28,678
Климонов В. Д. 364,678
Клобуков Е. В. 207,211,213, 302,678
Клычникова 3. И. 130, 678
Князев Ю. П. 363,367,422,486, 598,678, 679
Кожевников А. Ю. 679
Кожевникова Кв. 105,679
Кожевникова Л. П. 393, 679
Козинцева Н. А. 250,261,410,423,453, 679
Колшанский Г. В. 52,106,679
Комри Б. 264, 364,407,679
Кондаков Н. И. 159,229,679
Копров В. Ю. 338,679
Корди Е. Е. 505,679
Коробова М.М. 215, 679
Короткое Н. П. 239,679
Косериу Э. 10,15, 52,100, 679
Костомаров В. Г. 107,672
КотеловаН. 3.131,679
Кошелев А. Д. 363,680
Кошмидер Э. 10, 15,100,143, 293, 322, 330,
359, 360, 361, 362, 387,449,450,451,452,
460,468,495,497, 516, 537, 555,680
Крекич Й. 363, 680
Кржижкова Е. 431,680
Кронгауз М. А. 364, 680
Указатель имен
711
Кубрякова Е. С. 104,142,231,263, 302,680
Кузнецов А. В. 551, 680
Кузнецов П. С. 216
Кузнецов С. А. 209,680
Кузьмина И. В. 606, 680
Курилович Е. 177—179,181,183,611, 680
КусговаГ.И.275,680
Кюльмоя И. П. 364,680
Лакофф Дж. 231,263,680
Лангаккер Р. В. 52,263,681
Лаптева О. А. 681
Лейкина Б. М. 36,52,108,129,131,681
Леман Ф. 145, 363,529,681
Леонтьев Л Л 52
Леонтьев Л Н. 52,681
Леонтьева Н. И. 134,681
Ли Вон Бок 364, 681
Лихачев Д. С. 284,681
Ломов А. М. 432,436,437,438,441,681
Лопатин В. В. 554,616,681
Лопашов Ю. Л. 653,681
Лосев Л Ф. 681
Лузина Л. Г. 680
Лурия А. Р. 52,121,122,681
Маковский M. M. 196,681
Максимов Ю. М. 51,681, 682
Малеев Б. Г. 583,682
Мальчуков А. Л. 505, 682
Малышкина Н. В. 115,682
Марков Ю. Г. 194,682
Масленникова Л Л 146,196,682
Маслов Ю. С. 9—11,47,136,160,188,211,213,
219,250,301, 302,359—365,367, 369,371,
386, 388,397,400,402,403,408,410,414,
415,416,417,422,434,441,480,486,487,
496, 503,504,505,562, 580,682
Матханова И. П. 262,341,393,682
Мелиг X. Р. 363,364,390, 393,407,453,682
Мельников Г. П. 52,125,126, 195,196, 233,
682
Мельчук И. А. 592,683
Меновщиков Г. А. 86,136,581, 683
Мещанинов И. И. 10,16,77, 80, 81, 82, 83,84,
85, 86, 89,92,94,136,293,683
Миллер Дж. Э. 365,367,683
Милославский И. Г. 363,683
Милютина М. Г. 393,683
Михайлов В. А. 132,683
Моисеев Л И. 580,683
Москальская О. И. 683
Мухин Л М. 207,608, 683,684
Мучник И. П. 214,684
Мыркин В. Я. 123,684
Мэрченд X. 465,684
Нагель Э. 197
Насилов Д. М. 345, 365, 406,410, 619, 684
Недялков В. П. 115,364, 684
Недялков И. В. 364, 365,406, 684
Некрасов Н. П. 26,27, 37,46,173,174, 175,
176,684
Немченко Е. В. 606, 680
Никитина Т.Н. 134,684
Николаева Т. М. 106, 257, 684
Нилова М. А. 393,441, 684
Норман Б. Ю. 313, 338, 684
Нуртазина М. Б. 505, 684
Оглоблин А. К. 116, 684
Онипенко Н. К. 276, 289, 294, 362, 677
ОркинаЛ. Н. 262, 505,684
Остин Дж. Л. 142, 555, 685
Откупщикова М. И. 134,135, 684,685
Павлов В. М. 130,142, 263, 318, 365,405, 410,
528, 685
Падучева Е. В. 167,266,273,363,364,365,
386,410,414,416,444,453,456,471, 545,
555,573,625,626,630,636,676,685
ПайарД.363,685
Паневова Я. 52
Панкрац Ю. Г. 680
Панова Г. И. 214, 221, 222,453,454, 686
Панфилов В. 3. 239,679
Папп Ф. 554,686
ПарменоваТ. 318,686
Перцов Н. В. 167, 239, 686
Перцова H. H. 107,686
Петров В. В. 142,686
Петрухина Е. В. 120, 263, 295, 296, 318, 348,
362,363, 364,365, 377, 388,410,681,686,
687
Пешковский А. М. 10,16, 19, 37,41,46, 51, 58,
72,73,74,75,76,88,93,94,95,116, 117,118,
136,179,182,191,192, 367,458,461,477,
563,608,610,611,626,687
Пиотровский Р. Г. 129,687
ПихлакЛИ. 619,687
712
Указатель имен
Плунгян В. А. 167, 206,224,239, 365, 367,410,
687
Полянский С. М. 505, 687
Поспелов Н. С. 215,480, 562, 687
Потебня А. А. 9,15,16,19,27,31-49,52,53,
56,58,59,61,62,73, 80, 82,92—95,99,107,
173,174,175,182,191,205,293,449,472,
493,494,608,615, 687
Прокопович Е. Н. 489,687
Пупынин Ю. А 262,273,363,364,367,393,
687,688
Размусен Л. П. 367, 371,488,489, 688
Раппапорт Г. 688
Распопов П. П. 651,688
Рахилина Е. В. 263, 317, 688
Ревзин И. И. 52, 256,688
Рейхенбах Г. 152,156,451, 521—523, 688
Реферовская Е. А 365,406,688
Реформатский А. А 209,688
Рождественская М. В. 284, 688
Руденко Д. И. 116,142, 688
Сабанеева М. К. 505, 688
Садовский В. Н. 193,669,688
Сальников Н. 419, 638,689
Свидерский В. И. 193,689
Сгалл П. 52
Селиверстова О. Н. 36,107,117,317, 363,425,
444,456,464,466,626,636,676,689
Серебренников Б. А. 136,241, 331, 332,689
Сидорова М. Ю. 276,289,294,362,677
Сильницкий Г. Г. 330, 331,416,621,689
Скаличка В. 52,123
СкорикП.Я.581,689
Сланский В. П. 19, 51—62, 75,93, 689
СлащеваЛ.Е.285,689
Слюсарева H. A 127, 340,689
Смирницкий А. И. 214,689
Смирнов И. Н. 453,454,458, 689,690
Смит К. С. 365, 367,690
Соколова Е. П. 393, 690
Солнцев В. М. 52,128,167,195,690
Соссюр Ф. де 164
Стеблин-Каменский М. И. 570,690
Степанов Ю. С. 131,142,625, 629, 630, 690
Телин Н. 364—366,691
Тимберлейк А. 167,363, 365,366, 371,691
Тирофф Р. 364, 365, 367, 529, 691
Тихонова Н. 216,691
Томмола X. 364, 366,406, 619, 691,692
Трубецкой Н. С. 223, 224, 225, 227,600, 692
Туровская С. Н. 364, 692
Улуханов И. С. 299, 692
Ульянов Г. К. 46
Успенский В. А 330,621,625,630, 692
Фессалоницкий С. А. 28,29, 692
Филипенко М. В. 393, 397, 692
Филиппов К. А 106,692
Филлмор Ч. 124, 596,621,623,630, 637, 660,
692
Фортунатов Ф. Ф. 9,19, 21, 29, 62—65, 73, 75,
94,175,176,222, 371, 383,512,692
Фреге Г. 101
ХартунгЮ. 114,692
Холодович А. А 116,136, 330, 400,405,407,
416,420, 553, 554, 592, 597,621, 623, 684,
692
Храковский В. С. 116,136, 141, 261, 330, 364,
365, 367, 393, 505,554, 592,597, 598, 599,
600,621,623,650,684,692,693
Хьюсон Дж. 52
Цейтлин С. Н. 104,123, 145, 367,460, 693
Цеплинская Ю. Э. 363, 693
Чвани К. В. 365, 367,693
Чейф У. Л. 630, 693
Черенков А И. 393,693
Черткова М. Ю. 215, 363, 694
ЧерчА694
ЧинчлейК.Г. 117,694
Шадрин В. И. 323,694
Шатуновский И. Б. 167, 694
Шахматов А А 10, 16, 37,46,69—72, 75, 80,
82,94,136,176,222,223,293, 297, 369,486,
552, 555, 556, 631,632, 633, 694
Шведова Н. Ю. 139, 317,475,489, 546, 627,694
Швейцер А Д. 113,199,694
Шелякин M. A 167, 207, 235, 301, 353, 363,
387,388,405,408,410,425,430,436,453,
545, 555,558, 575, 584,694
Шендельс Е. И. 136,485,675
Указатель имен
713
Шмелев А. Д. 215,362,363, 388, 584, 598,599,
650,672,676
Шмелев Д. Н. 552, 557, 583,621,652,694
ШубикС.А.318,694
Щедровицкий Г. П. 129,130, 694
ЩербаЛ. В. 16, 77—79,94, 205,230, 695
Щур Г. С. 136, 695
Юдин В. Г. 193, 669
ЮхансонЛ. 451
Якобсон Р. О. 10,39,101, 113,114,148, 149,
154,161,162—167,170,172,176,177,178,
179,183,186,190,191,192,222—227,241,
242, 250, 339,340, 343, 345, 376, 384,478,
503,504, 532, 544, 563,578,601,610, 642,
695
Яковлева Е. С. 362,695
Янко-Триницкая И. А. 216,695
Ярцева В. Н. 206, 325,695
Ясаи Л. 215, 219, 365, 366,695
Яхонтов С. Е. 604,695
Adamec Р. 125, 695
Andersson S.-G. 695
Antinucci Fr. 417,418, 695
Bartsch R. 52,695
Bartschat B. 695
Benveniste E. 695
Boguslawskij A. 695
Bondarko A. V. 179, 301, 340, 695, 696
Breu W. 363,408,414,417,696
Brunot Р. (Брюно Ф.) 137,696
Bühler K. 340,696
BuschaJ. 318,696
BybeeJ.365,366,696
Dahl Ö. 186, 365, 366,370,410, 619, 696
Daneš Fr. 124, 289, 341,346,349,419,626,697
Dik S. С. 289,341,697
Dokulü M. 124,180,224,697
Dressler W.U. 289,697
Durst-Andersen P. 364, 697
EUisJ.697
FielderG.E.365,697
Fillmore Ch. 136,621, 623,630, 697
FoleyW.289,697
Fontaine J. 364,365,697
Forsyth J. 363, 364, 697
Fortstreuter E. 696
Fortuin Egbert L. J. 52,697
Freudenberg-Findeisen R. 318, 696
Galton H. 365,414,416,426, 531, 532, 697
Gardiner A. f. 123,697
Gebert L. 417,418, 695
GivonT.231,263,289,697
GladrowW. 113,318,698
GreimasA.J.621,698
Grenoble L. 250, 698
Guiraud-Weber M. 417,418, 698
Hajičová Е. 101,124,630, 700
Halliday MAR. 289, 340, 698
Hansen B. 453, 698
Hausenblas K. 123, 254, 698
Havránek В. 594,698
HewsonJ. 52,698
Hielmslev L. 26,698
Hlavsa Z. 626
Hrabě V. 698
Johanson L. 365, 366,451,698
Karolak S. 363, 698
Keenan E. 630,698
Klimonow W.D. 364, 698
Koch H. 696
Koschmieder E. 100,143, 190, 360, 361, 387,
449,450,451,698
KostaP. 113,698
Kuntzsch L. 696
Lakoff G. 263,699
Langacker R. W. 52,197, 289, 364,699
Leech G. N. 185,699
Lehmann V. 145, 363, 364,416, 528, 529, 699
Leinonen M. 453,699
ChungS.364,696
ChvanyC.V.365,696
Comrie B. 264, 364, 365, 366,367, 393,407,495,
619,696
Coseriu E. 100, 696
714
Указатель имен
Li Ch. N. 630,699
Linstedt J. 699
Mathesius V. 101,340,699
Mehlig H. R. 363,364,390,407,480,699
Nagel E. 198,699
Nedjalkov I. 505,699, 700
Neústupný J. 700
Panevová J. 124, 630, 700
Poldaufl.365,700
Poupynin Y. A. 262,700
Quine W. O. 700
Rauh G. 480, 700
Regnell С G. 47,700
Reichenbach H. 451,700
Sacker U. 528, 700
SearleJ. 142,700
SgallG. 101, 124,630,700
Skalická V. 104,123,700
Smith C. S. 365, 366, 700
Stunová A. 167,296, 348, 363,365,377,426, 700
TesnièreL.621,700
Thelin N. B. 348, 365, 393, 701
Thieroff R. 528,529,701
Thompson S. A. 630, 699
Timberlake A. 363,364,696, 701
Ultan R. 136, 701
UspenskyB.A.701
VanWijkN.47,701
Valin R. van 289, 697
VendlerZ.404,626,701
Voeikova M. D. 701
Wlodarczyk H. 363
Weinrich H. 480,562,701
Wierzbicka A. 414,416,417, 701
Wittgenstein L. 231, 701
Wüllner F. 26, 701
Zhivov V. M. 701
ZimekR. 136,701
Список трудов
Александра Владимировича Бондарко
1958
1. Настоящее историческое (praesens historicum) глаголов несовершенного и
совершенного видов в чешском языке // Slavia. XXVII. 1958. № 4. С. 556—584.
2- Настоящее историческое глаголов несовершенного и совершенного видов
в языке русских памятников XV—XVIII вв. // Учен. зап. Ленингр. гос. пед. ин-та
им. А. И. Герцена. Т. 173. Л., 1958. С. 55—71.
3. Настоящее историческое глаголов несовершенного и совершенного видов
в современном литературном сербохорватском языке // Учен. зап. Ленингр. гос.
унта. Сер. филол. наук. 1958. Вып. 44. № 250. С. 141—157.
4. Настоящее историческое глаголов несовершенного и совершенного видов
в славянских языках: Автореф. дис. ... канд. филол. наук. Л.: ЛГУ, 1958. 20 с.
1959
5. Вопросы глагольного времени на IV Международном съезде славистов //
Вопр. языкознания. 1959. № 3. С. 131—135.
6. Настоящее историческое в славянских языках с точки зрения глагольного
вида // Славянское языкознание / Отв. ред. В. В. Виногра-дов. М.: АН СССР, 1959.
С. 48—58.
1961
7. К вопросу о глаголах движения в чешком языке (формы типа ponesu,
poletím) // Slavia. 1961. XXX. № 4. С. 527—547.
8. По поводу теории синтаксического индикатива и релятива // Учен. зап.
Ленингр. гос. пед. ин-та им. Л И. Герцена. Т. 225. Л., 1961. С. 193—209.
1962
9. К вопросу о состоянии видовой дифференциации глагола в древнерусском
языке// Историческая грамматика и лексикология русского языка: Материалы и
исследования / Отв. ред. Р. И. Аванесов. М.: АН СССР, 1962. С. 76—84.
Составители — Е. В. Андреева, Я. Э. Ахапкина, М. Д. Воейкова, Н. В. Гагарина, Р. Гусман
Тирадо, Е. В. Петрухина, Зд. Скоумалова, Л. Ясаи. Данный список трудов воспроизводит (с
некоторыми дополнениями, касающимися публикаций последнего времени) сборник работ автора,
опубликованный в 2000 г.: Член-корреспондент РАН Александр Владимирович Бондарко / Отв.
ред. И. В. Недялков. Изд-во СП6ГУ, 2000.
716 Список трудов Александра Владимировича Бондарко
10. Опыт общей характеристики видового противопоставления русского
глагола // Учен. зап. Ин-та славяноведения АН СССР. Т. 23. Проблемы славянского
языкознания. М.: АН СССР, 1962. С. 179—203.
11. Система глагольных времен в современном русском языке // Вопр.
языкознания. 1962. № 3. С. 27—37.
12. В чем заключается предмет синтаксиса и какова должна быть его структура //
Науч. докл. высш. шк. Филол. науки. 1962. № 1. С. 214—215.
13. К вопросу о глаголах движения в древнерусском языке // Программа и тез.
докл. Всесоюзной конференции по славянской филологии (17—22 дек. 1962 года) /
Ред.: Б. А. Ларин, В. Б. Оболевич, Г. И. Сафронов. Л.: ЛГУ, 1962. С. 58—59.
14. [Выступление по докладу М. Стевановича] // IV Международный съезд
славистов: Материалы дискуссии. Т. II: Проблемы славянского языкознания / Гл. ред.
В. В. Виноградов. М.: АН СССР, 1962. С. 220—221.
15. [Рец. на кн.:] А. В. Исаченко. Грамматический строй русского языка в
сопоставлении со словацким. Морфология, П. Братислава: Словацкая АН, 1960. 577 с. //
Вопр. языкознания. 1962. № 5. С. 137—143.
1963
16. К вопросу о «транспозиции» (употребление прошедшего времени глагола в
современном русском языке для обозначения абстрактного настоящего) // Учен. зап.
Ленингр. гос. пед. ин-та им. А. И. Герцена. Т. 248. Л., 1963. С. 51—60.
17. Многочленные видовые корреляции при имперфективации приставочных
глаголов в современном чешском языке // Исследования по чешскому языку:
Вопросы словообразования и грамматики: Сб. статей / Под ред. А. Г. Широковой. М.:
АН СССР, 1963. С. 3—31.
18. Об одном типе видовой соотносительности глаголов в современном русском
языке// Науч. докл. высш. шк. Филол. науки. 1963. № 1. С. 65—76.
19. [Ответ на вопрос] 24. С какви морфологични средства се изразяват в
историята на славянските езици глаголновидовите различия // Славянска филология.
Т. I: Материали за V Международен конгрес на славистите. Отговори на въпросите
за научната анкета по езикознание / Ред. Ив. Леков, Ст. Стойков. София: Изд. на
БАН, 1963. С. 153.
20. [Ответ на вопрос] 25. С какви морфологически средства са създадени
различията на славянските езици в областта на начина на глаголното действие (фазовост, дистри-
бутивност, фреквентност, преходност и др.) // Славянска филология. Т. I: Материали за
V Международен конгрес на славистите. Отговори на въпросите за научната анкета по
езикознание/ Ред. Ив. Леков, Ст. Стойков. София: Изд. на БАН, 1963. С. 160—161.
1965
21. Об относительном и абсолютном употреблении времен в русском языке (в
связи с вопросом о «темпоральности») // Вопр. языкознания. 1965. № 6. С. 44—54.
22. Некоторые особенности переносного употребления времен глагола // Рус.
яз. в шк. 1965. № 5. С. 79—83.
23. Языковедческая проблематика в журнале «Československá rusistika» за 1964
год // Науч. докл. высш. шк. Филол. науки. 1965. № 4. С. 200—204.
Список трудов Александра Владимировича Бондарко 717
24. О постановке курса «Введение в языкознание» // Программа и тез.
семинара по курсу «Общее языкознание» (для преподавателей пед. институтов). Л.:
ЛГПИ им. А. И. Герцена, 1965. С. 15—18.
25. Современное сравнительно-историческое языкознание // Программа и тез.
семинара по курсу «Общее языкознание» (для преподавателей пед. институтов). Л.:
ЛГПИ им. А. И. Герцена, 1965. С. 27—30.
26. Глагольное время и «темпоральность» // XVIII Герценовские чтения. Филол.
науки: Программа конференции, тез. докл. (20 апр. — 25 мая 1965 г.) / Отв. ред.
М. Г. Воскобойников. Л.: ЛГПИ им. Л И. Герцена, 1965. С. 9—10.
27. Об относительном употреблении времени в современном русском языке //
Программа и тез. докл. к седьмой научно-методической конференции
Северо-Западного зонального объединения кафедр русского языка педагогических
институтов/ Отв. ред. Л Г. Руднев. Л., 1965. С. 41—42.
1966
28.0 некоторых типах эволюции грамматических категорий в их отношении к
категориям понятийным // Основные проблемы эволюции языка: Материалы
всесоюзной конференции по общему языкознанию (9—16 сент. 1966 г.). Ч. II / Отв. за
вып. Л. И. Ройзензон, Ю. Ю. Авалиани, Р. И. Могилевский. Самарканд: Изд-во «ФАН»
Узб. ССР, 1966. С. 82—85.
29.0 соотношении грамматических и понятийных категорий (глагольный вид и
аспектуальность) // Программа и тез. докл. к VIII научно-методической конференции
Северо-Западного зонального объединения кафедр русского языка педагогических
институтов / Отв. ред. А. Г. Руднев. Л.: ЛГПИ им. А. И. Герцена, 1966. С. 17—19.
1967
30. РУССКИЙ ГЛАГОЛ / РЕД. Ю. С. МАСЛОВ. Л.: ПРОСВЕЩЕНИЕ, 1967.
192 с. [В соавт. с Л. Л. Буланиным].
31. К проблематике функционально-семантических категорий: Глагольный вид и
«аспектуальность» в русском языке// Вопр. языкознания. 1967. № 2. С. 18—31.
32. Некоторые случаи переносного употребления времен // Рус. речь. 1967.
№ 5. С. 34—37.
33.0 постановке курса «Введение в языкознание» // Учен. зап. Ленингр. гос. пед.
ин-та им. А. И. Герцена. Вопросы общего языкознания: Материалы
республиканского семинара преподавателей общего языкознания/ Отв. ред. Л Г. Руднев. Л.: ЛГПИ
им. А И. Герцена, 1967. С. 217—227.
34. Современное сравнительно-историческое языкознание // Учен. зап.
Ленингр. гос. пед. ин-та им. А. И. Герцена. Т. 354. Вопросы общего языкознания:
Материалы республиканского семинара преподавателей общего языкознания / Отв.
ред. А. Г. Руднев. Л., 1967. С. 154—173.
35.0 взаимодействии языковых уровней в рамках
функционально-семантических категорий // Уровни языка и их взаимодействие: Тез. науч. конференции (4—
7 апр. 1967 г.) / Ред.: Л. И. Базилевич, Г. В. Колшанский, Е. И. Шендельс. М.:
I МГПИИЯ им. М. Тореза, 1967. С. 32—35.
718 Список трудов Александра Владимировича Бондарко
36. О типах аспектуально-темпорального контекста при функционировании
форм прошедшего времени в русском языке // XX Герценовские чтения (межвуз.
конференция). Филол. науки: Программа и краткое содержание докладов (13 апр. —
27 мая 1967 г.) / Отв. ред. М. Г. Воскобойников. Л.: ЛГПИ им. А. И. Герцена, 1967.
С. 97—99.
37. Соотношение категорий аспектуальности и темпоральности в русском
языке // Программа и тез. докл. к IX научно-методической конференции
Северо-Западного зонального объединения кафедр русского языка педагогических институтов.
Ч. 1 / Отв. ред. А. Г. Руднев. Л.: ЛГПИ им. А. И. Герцена, 1967. С. 75—77.
1968
38. Аспектуальность как один из элементов структуры предложения (на
материале русского языка в сопоставлении с чешским) // Otázky slovanské syntaxe. II.
Brno, 1968. S. 263—268.
39. Кратно-соотносительное употребление форм настоящего-будущего и
прошедшего совершенного в современном русском языке // Учен. зап. Ленингр. гос. пед. ин-та
им. А. И. Герцена. Л., 1968. Т. 281. С. 96—132.
40. О настоящем-будущем совершенном в современном русском языке
(грамматическая форма и контекст) // Науч. докл. высш. шк. Филол. науки. 1968. № 1.
С. 3—13.
41. Общие и частные значения грамматических форм (на материале категорий
времени и вида в русском языке) // Вопр. языкознания. 1968. № 4. С. 87—99.
42. Система времен русского глагола (в связи с проблемой
функционально-семантических и грамматических категорий): Автореф. дис. ... докт. филол. наук. Л.:
ЛГПИ им. А. И. Герцена, 1968. 36 с.
43. Функционирование видов в прошедшем времени в современном русском
языке // Учен. зап. Ленингр. гос. пед. ин-та им. А. И. Герцена. Т. 373. Л., 1968.
С. 30—63.
44.0 частных значениях грамматических форм (на материале временных форм
русского глагола) // Программа и краткое содерж. докл. к X научно-методической
конференции Северо-Западного зонального объединения кафедр русского языка
педагогических институтов. Ч. 1. [Отв. ред. не указан]. Л.: ЛГПИ им. А. И. Герцена, 1968.
С. 21—24.
45. О «конкуренции видов» в русском языке // XXI Герценовские чтения
(межвуз. конференция). Филол. науки: Программа и краткое содерж. докл. / Отв. ред.
Л Л. Григорьев. Л.: ЛГПИ им. А. И. Герцена, 1968. С. 7—8.
1969
46. К определению вида бесприставочных глаголов движения в
древнерусском языке (в сопоставлении с чешским) // Славянская филология: Сб. статей / Отв.
ред. П. Л Дмитриев. Л.: ЛГУ, 1969. С. 39—49.
47. К функциональному анализу элементов разных языковых уровней //
Единицы разных уровней грамматического строя языка и их взаимодействие: (Докл.
Список трудов Александра Владимироваича Бондарко 719
симпозиума. 18—22 апр. 1967 г.)/Отв. ред. В. Н. Ярцева, Н. Ю. Шведова. М.: Наука,
1969. С. 246—256.
48. О будущем сопоставительном // Рус. речь. 1969. № 4. С. 62—65.
49. О функционально-семантических категориях // Actes du Xe Congrès des
linguistes, I / Ed. par A. Grant et al. Bucarest Editions de l'Académie de la République
Socialiste de Roumanie, 1969. P. 30—63.
50. О функционально-семантических микрополях и граммемах в процессе
речи // Рус. яз. за рубежом. 1969. № 2. С. 66—69.
51. Оборот «Как прыгнет!» в русском языке (в сопоставлении с некоторыми
другими славянскими языками) // Учен. зап. Моск. гос. пед. ин-та им. В. И.
Ленина. № 341. М., 1969. С. 27—31.
52. Частные значения грамматических форм и функционально-семантические
микрополя (на материале русского глагола) // Filologické studie I. Sborník pedagogické
fakulty UK. Philologica 4 / Uspořád. F. Cuřín, M. Kubík, J. Kout, V. Vitvar. Praha:
Universita Karlova, 1969. S. 85—94.
53. Грамматические категории в «несобственных» функциях // XXII Герценовские
чтения: Программа и краткое содерж. докл. (15 апр. — 10 мая 1969 г.) / Отв. ред.
А. Л. Григорьев. Л.: ЛГПИ им. А. И. Герцена. 1969. С. 8—10.
54. Граммема и морфологическая категория // Юбилейная
научно-методическая конференция Северо-западного зонального объединения кафедр русского
языка педагогических институтов: Программа и краткое содерж. докл. (27 янв. —
1февр. 1969 г.)/Отв. ред. А. Г. Руднев. Л.: ЛГПИ им. А. И. Герцена, 1969. С. 24—26.
55. Лингвистические основы описания глагольного вида в русском языке //
Актуальные вопросы преподавания русского языка и литературы: Международная
конференция преподавателей русского языка и литературы (Москва, 22—28 авг.
1969 г.): Тез. докл. и выступлений/ Ред. Е. М. Верещагин, М. Н. Вятюнев, П. Н.
Денисов и др. М.: МГУ им. М. В. Ломоносова, 1969. С. 43—47.
1970
56. Значение видов русского глагола// Рус. яз. в нац. шк. 1970. № 1. С. 21—31.
57. Вопросы теории функционально-семантического поля и возможные ее
приложения к анализу видовых значений русского глагола// Всесоюзная
конференция «Научно-методические основы преподавания русского языка в педагогических
институтах» (Алма-Ата, 1970 г.) / Ред. Н. М. Андреев, 3. И. Жакова, Н. Н. Прокопо-
вич, А. В. Текучев. М.: Акад. пед. наук СССР, 1970. С. 26—29.
58. Заметки о граммеме // Filologické studie П. Sborník pedagogické fakulty UK:
Věnováno prof. dr. L. V. Kopeckému, k pětasedmdesátým narozeninám / Uspořád.
M. Kubík a J. Kout. Praha: Universita Karlova, 1970. S. 23—28.
59. Лексико-грамматические разряды слов //Актуальные проблемы
лексикологии: Тез. докл. и сообщений Всесоюзной науч. конференции (17—20 июня 1970 г.) /
Отв. ред. А. Е. Супрун. Минск, 1970. С. 25.
60. Морфологические категории и лексико-грамматические разряды // Тез. XII
научно-методической конференции Северо-Западного зонального объединения
кафедр русского языка педагогических институтов / Отв. ред. А. Г. Руднев. Л.: ЛГПИ
им. А. И. Герцена, 1970. С. 21—23.
720 Список трудов Александра Владимировича Бондарко
61. О постепенных переходах в области частных видовых значений // XXIII
Герценовские чтения (межвуз. конференция). Филол. науки: Краткое содерж. докл.
(7—28апр. 1970г.)/Отв. ред. А. Л. Григорьев.Л.: ЛГПИ им. А. И. Герцена, 1970.
С. 180—183.
62. [Diskusní příspěvek ad: M. Dokulil. Dialektika výrazu a významu v morfologické
struktuře slova v slovanských jazycích // Čs. přednášky pro VI. MSS v Praze, Praga 1968,
17—26] // VI. Mezinárodní sjezd slavistû v Praze 1968 (Praha, 7—13.8.1969): Acta sjesdu
1 (Vydal Mezinárodní komitét slavistû — Čs. komitét slavistû / Red. rada: B. Havránek,
M. Drozda et al. Praha: Academia, 1970. S. 40.
63. [Diskusní příspěvek ad: J. Veyrenc, Aspect et synonymie syntaxique //
Communications de la délégation française et de la délégation suisse, Paris, 1968, 143—155] // VI.
MSS v Praze 1968: Acta sjezdu 1. Praha: Academia, 1970. S. 258—259.
1971
64. ВИД И ВРЕМЯ РУССКОГО ГЛАГОЛА: (ЗНАЧЕНИЕ И УПОТРЕБЛЕНИЕ).
М.: ПРОСВЕЩЕНИЕ, 1971. 239 с.
65. ГРАММАТИЧЕСКАЯ КАТЕГОРИЯ И КОНТЕКСТ / ОТВ. РЕД. В. М.
ЖИРМУНСКИЙ. Л.: НАУКА, 1971. 116 с.
66. Виды глагола и способы действия в русском языке // Рус. яз. в нац. шк. 1971.
№ 2. С. 6—17.
67. О взаимоотношениях форм аориста и настоящего совершенного в старых
белорусских, чешских и польских памятниках// Исследования по славянскому
языкознанию: Сб. в честь профессора С. Б. Бернштейна / Отв. ред. Е. В. Чешко. М.:
Наука, 1971. С. 28—32.
68.0 новой модели описания грамматического строя русского языка // Вопр.
языкознания. 1971. № 6. С. 31—45. [В соавт. с В. И. Кодуховым].
69. Предикативность и функционально-семантические категории // Теоретические
проблемы синтаксиса современных индоевропейских языков: Тез. докл. (20—23 апр.
1971 г.) [Отв. ред. не указан]. Л.: Наука, 1971. С. 30—31.
70. Принцип поля при исследовании грамматических явлений // Вопросы
грамматики русского языка: Программа и краткое содерж. докл. на XIII научно-методической
конференции Северо-Западного объединения кафедр русского языка, 27—29 янв.
1971 г. / Отв. ред. С. Г. Ильенко. Л.: ЛГПИ им. А. И. Герцена, 1971. С. 20—23.
71. Универсальные и неуниверсальные функции в грамматике // Универсалии
и их место в типологических исследованиях (Мещаниновские чтения 1971 г.): Тез.
докл. / Отв. ред. В. Н. Ярцева. М.: ЛО ИЯ АН СССР, 1971. С. 7—9.
72. Членение «язык—речь» и анализ функционально-семантических полей //
Научная сессия по проблеме «Язык и речь» 22—26 ноября 1971 г.: Тез. докл.
Тбилиси: Ин-т языкознания АН Груз. ССР, 1971. С. 10—12.
1972
73. RUSSKIJ GLAGOL. PRAHA: UNIVERSITA KARLOVA V PRAZE, FAKULTA
FILOSOFICKÁ, 1972. 192 S. (STÁTNÍ PEDAGOGICKÉ NAKLADATELSTVÍ,
PRAHA). [В соавт. с Л. Л. Буланиным]; 2-е изд.: PRAHA, 1977.
Список трудов Александра Владимировича Бондарко 721
74. Вопросы теории падежа в исследовании Е. В. Чешко «История болгарского
склонения» // Сов. славяноведение. 1972. № 1. С. 119—122.
75. К теории поля в грамматике — залог и залоговость (на материале русского
языка) // Вопр. языкознания. 1972. № 3. С. 20—35.
1973
76. Категории и разряды славянской функциональной морфологии
(морфологические категории и лексико-грамматические разряды) // Славянское
языкознание: VII Международный съезд славистов (Варшава, авг. 1973 г.): Докл. советской
делегации/ Отв. ред. С. Б. Бернштейн. М.: Наука, 1973. С. 42—62.
77. О некоторых аспектах функционального анализа грамматических явлений //
Функциональный анализ грамматических категорий / Отв. ред. А. В. Бондарко. Л.:
ЛГПИим;А. И. Герцена, 1973. С. 5—31.
78. Классификация морфологических категорий // Типология грамматических
категорий («Мещаниновские чтения 1973»): Тез. докл. / Ред. В. Н. Ярцева. М.:
ЛОИЯАН СССР, 1973. С. 25—29.
1974
79. Понятийные категории и языковые семантические функции в грамматике //
Универсалии и типологические исследования / Отв. ред. В. Н. Ярцева. М.: Наука,
1974. С. 54—79.
80. Принципы построения функциональной грамматики современных
славянских языков // Грамматическое описание славянских языков: Концепции и методы:
Сб. докладов/Отв. ред. Н. Ю. Шведова. М.: Наука, 1974. С. 23—31.
81. Формообразование, словоизменение и классификация морфологических
категорий (на материале русского языка) // Вопр. языкознания. 1974. № 2. С. 3—14.
82. Проблема лингвистической семантики// Всесоюзная научная конференция
по теоретическим вопросам языкознания: Тез. докл. и сообщений пленарного
заседания / Отв. ред. В. Н. Ярцева. М.: ИЯ АН СССР, 1974. С. 21—22.
83. Принцип поля при анализе грамматических категорий // Proceedings of the
llth International congress of linguists (Bologna—Florence) / Ed.: L. Heilmann.
Bologna: Soc. ed. il Mulino, 1974. P. 625—629.
84. Ю. С. Маслов: (К 60-летию со дня рождения) // Науч. докл. высш. шк. Филол.
науки. 1974. № 6. С. 122—123. [В соавт. с П. А. Дмитриевым и О. И. Фоняковой].
1975
85. Глагольный вид в русском языке как морфологическая категория (к
характеристике типа коррелятивности) // Изв. Воронеж, пед. ин-та. Т. 146: Вопросы
русской аспектологии / Под. ред. М. А. Шелякина. Воронеж, 1975. С. 48—63.
86. Глагольный вид и словари // Современная русская лексикография / Отв.
ред. А. М. Бабкин. Л.: Наука, 1975. С. 40—54.
87. Классификация морфологических категорий // Типология грамматических
категорий («Мещаниновскиечтения»): Сб. статей/ Отв. ред. В. Н. Ярцева. М.:
Наука, 1975. С. 56—76.
46—1959
722 Список трудов Александра Владимировича Бондарко
88. Морфологическая категория как система и как признак // Sborník
pedagogické fakulty University Karlovy v Praze. Filologické studie V. Praha: Universita Karlova,
1975. S. 17—22.
89. О видах русского глагола (из проблематики соотношения значений вида и
способов действия): Статья первая // Рус. яз. за рубежом. 1975. № 5. С. 63—65.
90. О видах русского глагола: Статья вторая // Рус. яз. за рубежом. 1975. № 6.
С. 63—65.
91. Об актуализационных признаках предложения // Теоретические проблемы
синтаксиса современных индоевропейских языков: Сб. статей / Отв. ред. В. Г. Ад-
мони. Л.: Наука, 1975. С. 139—147.
92. Проспект функциональной морфологии русского языка // Zeitschrift für
Slawistik. 1975. Bd. XX. Heft 5/6. S. 726—743.
93. On field theory in grammar: diathesis and its field // Linguistics. 1975. Vol. 157.
P. 43—65.
1976
94. ТЕОРИЯ МОРФОЛОГИЧЕСКИХ КАТЕГОРИЙ. Л.: НАУКА, 1976. 255 с.
95. Актуализационные семантические признаки высказывания (роль признака
временной локализованности: ситуативно актуализированная или неактуализиро-
ванная речь) // Otázky slovanské syntaxe. IV/1. Brno, 1976. S. 135—139.
96. К интерпретации одушевленности-неодушевленности, разрядов пола и
категории рода (на материале русского языка) // Славянское и балканское
языкознание. Т. 2: Проблемы морфологии современных славянских и балканских языков /
Сост. и ред. Е. И. Демина. М.: Наука, 1976. С. 25—39.
97. Категориальные и некатегориальные значения в грамматике // Принципы
и методы семантических исследований / Отв. ред. В. Н. Ярцева. М.: Наука, 1976.
С. 180—202.
98. Освещение вопросов глагольного вида в работах представителей
ленинградской аспектологической школы // Ruštinár. Roč. XI (XXIV). 1976. № 5. S. 4—5.
99. Проспект функциональной морфологии русского языка и фрагмент
«Категория залога» // Функциональный анализ грамматических категорий и единиц /
Отв. ред. А. В. Бондарко. Л.: ЛГПИ им. А. И. Герцена, 1976. С. 5—36.
100. Синтаксическая семантика и речевой смысл // Проблемы синтаксической
семантики: Материалы научной конференции [Отв. ред. не указан]. М.: МГПИИЯ
им. М. Тореза, 1976. С. 13—17.
101. К вопросу о месте лексики в грамматическом описании (о нехарактеризо-
ванных лексико-грамматических разрядах в русском языке) // Тез. докл.
Республиканской науч. конференции на тему: «Актуальные проблемы лексикологии и
фразеологии» (21—23 октября 1976 г.) / Ред. Л. М. Грановская. Баку: Азерб. пед. ин-т рус.
яз. и лит. им. М. Ф. Ахундова, 1976. С. 20—22.
102. Das Genus verbi und sein funktional-semantisches Feld // Studia Grammatica
XIII: Satzstruktur und Genus verbi/ Hrsg. von R. Lötzsch, R. Růžička. Berlin: Akademie-
Verlag, 1976. S. 33—49.
103. Stand und Perspektiven der Aspektologie in der UdSSR // Theoretische Linguistik
in Osteuropa: Originalbeiträge und Erstübersetzungen / Ed. W. Girke, H. Jachnow.
Tübingen: M. Niemeyer Verlag, 1976. S. 123—139.
Список трудов Александра Владимировича Бондарко 723
1977
104. Источники смысла высказывания // Slavica slovaca. 1977. Roč. 12. № 3.
С. 183—188.
105. О языковом и речевом аспектах существования лингвистических объектов
(на материале морфологических категорий) // Язык и речь: Сб. докл. на Всесоюзной
научной сессии по проблеме «Язык и речь» (22—26 ноября 1971 г., г. Тбилиси) /
Отв. ред. Т. С. Шарадзенидзе. Тбилиси: Ин-т языкознания АН Груз. ССР, 1977.
С. 96—103.
106. Значение и смысл: аспекты грамматической семантики // Тез. симпозиума
«Проблема значения в современной лингвистике» [Отв. ред. не указан]. Тбилиси:
Мецниереба, 1977. С. 16—19.
107. Исследования в области грамматической семасиологии: Проблемы и
результаты // Семасиология и грамматика: Краткие тез. докл. и сообщений к науч. конференции
языковедов Центрально-Черноземной зоны / Отв. ред. В. Г. Руделев. Тамбов:
Тамбовский пед. м-т, 1977. С. 3—7.
1978
108. ГРАММАТИЧЕСКОЕ ЗНАЧЕНИЕ И СМЫСЛ / ОТВ. РЕД. Б. А.
СЕРЕБРЕННИКОВ. Л.: НАУКА, 1978. 175 с.
109. О категориальных значениях видов русского глагола// Вопросы русской ас-
пектологии III: Учен. зап. Тартуского гос. ун-та. Вып. 439. Тарту, 1978. С. 3—9.
110. Принципы описания категориальных значений морфологических форм в
современных славянских языках// Славянское языкознание: VIII Международный
съезд славистов (Загреб—Любляна, сент. 1978): Доклады советской делегации /
Отв. ред. В. И. Борковский. М.: Наука, 1978. С. 58—75.
111. Теория значения и трактовка категории залога // Проблемы теории
грамматического залога/ Отв. ред. В. С. Храковский. Л.: Наука, 1978. С. 43—49.
112. К исследованию аспектов и уровней грамматической семантики // Тез. IV
Всесоюзного симпозиума по психолингвистике и теории коммуникации (Москва,
17—20 апр. 1978 г.) / Отв. ред. Ю. А. Сорокин. М.: ИЯ АН СССР, 1978. С. 29—31.
113. Grammatical meanings and speech sensé// Proceedings of the 12th International
Congress of Linguists. Vienna. Aug. 28—Sept. 2, 1977. (Innsbrucker Beiträge zur
Sprachwissenschaft Sonderband)/Eds W. U. Dressler & W. Meid. Innsbruck: Institut für
Sprachwissenschaft der Universität Innsbruck, 1978. P. 173—174.
1979
114. Принципы сопоставительного исследования аспектуальных отношений //
Acta Lingüistica Academiae Scientiarum Hungaricae. 1979. T. 29 (3—4). P. 229—247.
115. Форма слова// Русский язык: Энциклопедия / Отв. ред. Ф. П. Филин. М.: Сов.
энцикл., 1979. С. 378—379; 2-е изд.: Ред. Ю. Н. Караулов. М.: БРЭ: Дрофа, 1998.
С. 603—604.
116. Формообразование// Русский язык: Энциклопедия/ Отв. ред. Ф. П. Филин.
М.: Сов. энцикл., 1979. С. 379—380; 2-е изд.: Ред. Ю. Н. Караулов. М.: БРЭ: Дрофа,
1998. С. 604—605.
46*
724 Список трудов Александра Владимировича Бондарко
117. Языкознание на VIII Международном съезде славистов // Вопр.
языкознания. 1979. № 4. С. 152—159. [В соавт. с Е. А. Земской, А. Е. Супруном, А. Н.
Кожиным, Е. И. Деминой, Л. В. Куркиной].
1980
118. Глагол. Общая характеристика // Русская грамматика. Т. I / Гл. ред.
Н. Ю. Шведова. М.: Наука, 1980. С. 582—583.
119. Категория времени // Русская грамматика. Т. I / Гл. ред. Н. Ю. Шведова.
М.: Наука, 1980. С. 626—636.
120. Употребление видов // Русская грамматика. Т. I / Гл. ред. Н. Ю. Шведова.
М.: Наука, 1980. С. 604—613.
121. Взаимные связи морфологических категорий глагола// Русская грамматика.
Т. I / Гл. ред. Н. Ю. Шведова. М.: Наука, 1980. С. 641—646.
122. Об уровнях описания грамматических единиц (на примере анализа
функций глагольного вида в русском языке) // Функциональный анализ грамматических
единиц/ Отв. ред. А. В. Бондарко. Л.: ЛГПИ им. А. И. Герцена, 1980. С. 5—28.
123. Диахронические аспекты грамматической теории поля // II Всесоюзная
научная конференция по теоретическим вопросам языкознания «Диалектика
развития языка»: Тез. докл. / Отв. ред. В. Н. Ярцева. М.: Наука, 1980.
124. Об уровнях описания грамматических значений // Теория языка, методы
его исследования и преподавания: Сб. статей: К 100-летию со дня рождения
Л. В. Щербы / Отв. ред. Р. И. Аванесов. Л.: Наука, 1981. С. 40—44.
125. Основы построения функциональной грамматики (на материале русского
языка) // Изв. АН СССР. Сер. лит. и яз. 1981. Т. 40. № 6. С. 483—495.
126. О структуре грамматических категорий (отношения оппозиции и неоппо-
зитивного различия) // Вопр. языкознания. 1981. № 6. С. 17—28.
127. Семантические основания грамматической типологии // Вопросы
сравнительной типологии (германские, романские, тюркские языки): Тез. докл. / Отв. ред.
Д. Б. Буранов. Ташкент, 1981. С. 20—22.
1982
128. Аспектуальные ситуации и вопрос о «категориальных ситуациях» в
грамматике // Учен. зап. Тартуского гос. ун-та. Вып. 625. Семантика аспектуальности в
русском языке: Вопросы русской аспектологии. Тарту, 1982. С. 3—20.
129. Грамматические категории слова в тексте и в системе языка (на материале
глагольного вида) // Русский язык: Текст как целое и компоненты текста (Виногра-
довские чтения. XI) / Отв. ред. Н. Ю. Шведова. М.: Наука, 1982. С. 122—141.
130. О семантической вариантности в грамматике (вариантность
категориальных ситуаций) // Вариантность как свойство языковой системы: Тез. докл.
конференции. Ч. I / Ред. В. М. Солнцев. М.: Наука, 1982. С. 46—49.
131. Об уровнях анализа грамматических категорий слова // Studia gramatyczne. V.
Materiály z XIII posiedzenia Miçdzynarodowej Komisji Struktury Gramatycznej Jczyków
Slowianskich (Mogilany, 22—24 paždziernika 1979 г.). Wrodaw; Warszawa; Krakow;
Gdaňsk; Lodž: Zaklad Narodowy im. Ossoliňskich: Wyd-wo PAN, 1982. S. 85—97.
Список трудов Александра Владимировича Бондарко 725
1983
132. ПРИНЦИПЫ ФУНКЦИОНАЛЬНОЙ ГРАММАТИКИ И ВОПРОСЫ АС-
ПЕКТОЛОГИИ / ОТВ. РЕД. В. Н. ЯРЦЕВА. Л.: НАУКА, 1983. 208 с. 2-е изд.,
стереотип.: М.: ЭДИТОРИАЛ УРСС, 2001. 208 с.
133. Проблемы и методы сопоставительного изучения грамматических
категорий в славянских языках // Славянское языкознание: IX Международный съезд
славистов (Киев, сент. 1983 г.) / Отв. ред. С. Б. Бернштейн. М.: Наука, 1983. С. 34—
47.
134. Аспектуальные ситуации // Аспектуальные и темпоральные значения в
славянских языках: Материалы заседаний комиссии по изучению грамматического
строя славянских языков / Отв. ред. Н. Ю. Шведова. М.: Наука, 1983. С. 11—19.
135. Категориальные ситуации (к теории функциональной грамматики) // Вопр.
языкознания. 1983. № 2. С. 20—32.
136. Построение функциональной грамматики // Проблемы функциональной
грамматики: Тез. конференции (Звенигород, 1—2 апр. 1983 г.) / Отв. ред. В. Н.
Ярцева. М.: ИЯ АН СССР, 1983. С. 10—12.
137. A funkcionális szemantikai kategoriák: az aspektualitás // Orosz és szovjet
általános nyelvészet / Szerk.: Dezsó László, Ju. Sz. Maszlov. Budapest: Tankonyvkiadó,
1983.1. 281—293.
1984
138. ФУНКЦИОНАЛЬНАЯ ГРАММАТИКА/ ОТВ. РЕД. В. H. ЯРЦЕВА. Л.:
НАУКА, 1984. 136 с.
139. Введение. Теория значения в аспектологических исследованиях // Теория
грамматического значения и аспектологические исследования / Отв. ред. А. В.
Бондарко. Л.: Наука, 1984. С. 5—21.
140. Грамматическая форма и контекст (о понятиях «частное значение», «функция
грамматической формы» и «категориальная ситуация») // Русский язык:
Функционирование грамматических категорий. Текст и контекст (Виноградовские чтения XII—
XIII) / Отв. ред. Н. Ю. Шведова. М.: Наука, 1984. С. 13—32.
141. О грамматике функционально-семантических полей // Изв. АН СССР. Сер.
лит. и яз. 1984. Т. 43. № 6. С. 492—503.
142.0 системно-структурной организации грамматических категорий слова //
Слово в грамматике и словаре / Ред. Ю. Н. Караулов. М.: Наука, 1984. С. 29—38.
143. Ю. С. Маслов (к 70-летию со дня рождения) // Науч. докл. высш. шк. Филол.
науки. 1984. № 4. С. 93. [В соавт. с Н. А. Козинцевой и Т. Г. Акимовой].
1985
144. Из истории разработки концепции языкового содержания в
отечественном языкознании XIX века (К. С. Аксаков, А. А. Потебня, В. П.
Сланский)//Грамматические концепции в языкознании XIX века / Отв. ред. С. Д. Кацнельсон. Л.:
Наука, 1985. С. 79—123.
145. К теории функциональной грамматики // Проблемы функциональной
грамматики/ Отв. ред. В. Н. Ярцева. М.: Наука, 1985. С. 16—29.
726 Список трудов Александра Владимировича Бондарко
146. Лимитативность и глагольный вид в русском языке // Учен. зап. Тартуского
гос. ун-та. Вып. 719. Функциональные аспекты грамматики русского языка. Тарту,
1985. С. 23—43.
147. О таксисе: на материале русского языка // Zeitschrift für Slawistik. 1985.
Bd. 30. Heft LS. 3—16.
148. Опыт лингвистической интерпретации соотношения системы и среды //
Вопр. языкознания. 1985. № 1. С. 13—23.
149. Функционально-грамматическое описание полей аспектуальности и таксиса в
русском языке (принципы анализа) // Функциональный анализ грамматических
аспектов высказывания: Межвуз. сб. науч. трудов / Отв. ред. А. В. Бондарко. Л.: ЛГПИ
им. А. И. Герцена, 1985. С. 4—16.
150. Семантические категории и их языковая интерпретация // Семантические
категории языка и методы их изучения: Тез. Всесоюзного научного совещания.
4. 1. / Отв. ред. Л. М. Васильев. Уфа: Изд-во Башкирского ун-та, 1985. С. 3—4.
1986
151. Семантика предела// Вопр. языкознания. 1986. № 1. С. 14—25.
152. Семантические категории, функционально-семантические поля и
категориальные ситуации в грамматике // Функционально-типологические проблемы
грамматики: Тез. научно-практической конференции. Ч. I / Отв. ред. А. В.
Бондарко. Вологда: Вологодский ГПИ: ЛО ИЯ АН, 1986. С. 23—25.
153. Функционально-грамматические аспекты преподавания русского языка
как иностранного // Probleme der russischen Gegenwartssprache und Literatur in
Forschung und Lehre: Materialien des Internationalen MAPRJAL-Symposiums. Marburg,
8.-10. Oktober 1985 / Hrsg. von E. Wedel. Hamburg: Helmut Buske Verlag, 1986.
5. 9—25. (Hamburger Beiträge fur Russischlehrer, Bd. 35).
154. Основные понятия функциональной грамматики в аспекте сопоставительных
исследований // Всесоюзная научно-практическая школа по сопоставительному и
типологическому языкознанию / Отв. ред. В. Н. Ярцева. М.: ИЯ АН СССР, 1986. С. 6—7.
155. Соломон Давидович Кацнельсон (1907—1985) // Изв. АН СССР. Сер. лит. и
яз. 1986. Т. 45. № 3. С. 286—287. [В соавт. с А. В. Десницкой, А. И. Домашневым,
Ю. С. Масловым].
156. [Выступление по докладу Н. Телина] // IX Международный съезд
славистов: Материалы дискуссии. Языкознание / Отв. ред. П. Т. Тронько. Киев: Наук,
думка, 1986. С. 127.
157. [Выступление по докладу Л. Н. Смирнова] // IX Международный съезд
славистов: Материалы дискуссии. Языкознание / Отв. ред. П. Т. Тронько. Киев:
Наук, думка, 1986. С. 262—263.
158. [Выступление по докладам А. Г. Широковой и Г. Беличевой] // IX
Международный съезд славистов: Материалы дискуссии. Языкознание / Отв. ред. П. Т. Тронько.
Киев: Наук, думка, 1986. С. 270.
1987
159. Введение. Основания функциональной грамматики // Теория функциональной
грамматики: Введение. Ашектуальность. Временная локализованность. Таксис / Отв.
ред. А. В. Бондарко. Л.: Наука, 1987. С. 5—39.
Список трудов Александра Владимировича Бондарко 727
160. Содержание и типы аспектуальных отношений // Теория функциональной
грамматики: Введение. Ашектуальность. Временная локализованность. Таксис / Отв.
ред. А В. Бондарко. Л.: Наука, 1987. С. 40—45.
161. Лимитативность как функционально-семантическое поле // Теория
функциональной грамматики: Введение. Аспектуальность. Временная
локализованность. Таксис/ Отв. ред. А. В. Бондарко. Л.: Наука, 1987. С. 46—63.
162. Лимитативные ситуации // Теория функциональной грамматики:
Введение. Аспектуальность. Временная локализованность. Таксис / Отв. ред. А. В.
Бондарко. Л.: Наука, 1987. С. 85—98.
163. Длительность // Теория функциональной грамматики: Введение.
Аспектуальность. Временная локализованность. Таксис/ Отв. ред. А. В. Бондарко. Л.:
Наука, 1987. С. 98—124.
164. Временная локализованность // Теория функциональной грамматики:
Введение. Аспектуальность. Временная локализованность. Таксис/ Отв. ред. А. В.
Бондарко. Л.: Наука, 1987. С. 210—233.
165. Общая характеристика семантики и структуры поля таксиса // Теория
функциональной грамматики: Введение. Аспектуальность. Временная
локализованность. Таксис/ Отв. ред. А. В. Бондарко. Л.: Наука, 1987. С. 234—242.
166. [Таксис] Замечания об отношениях недифференцированного типа //
Теория функциональной грамматики: Введение. Аспектуальность. Временная
локализованность. Таксис/ Отв. ред. А. В. Бондарко. Л.: Наука, 1987. С. 253—256.
167. Заключительные замечания о таксисе в русском языке // Теория
функциональной грамматики: Введение. Аспектуальность. Временная локализованность.
Таксис/Отв. ред. А. В. Бондарко. Л.: Наука, 1987. С. 295—296.
168. Грамматические категории и функционально-семантические поля //
Македонска академи]а на науките и уметносгите. Одделение за лингвистика и литературна
наука: Прилози. Т. 12. № 2. CKonje, 1987. С. 11—20.
169. К истолкованию понятия «функция» // Изв. АН СССР. Сер. лит. и яз. 1987.
Т.46.№З.С. 195—207.
170. К системным основаниям концепции «Русской грамматики» // Вопр.
языкознания. 1987. № 4. С. 3—15.
171. Семантические категории в аспекте сопоставительных исследований //
Сопоставительная лингвистика и обучение неродному языку / Отв. ред. В. Н. Ярцева.
М.: Наука, 1987. С. 26—37.
172. The Systems Principie in Functional Grammar // Proceedings of die Fourteenth
International Congress of Linguists (Berlin/GDR, Aug. 10—15,1987). Vol. I / Eds: W.
Bahner, J. Schildt, D. Viehweger. Berlin: Akademie-Verlag, [s. а.]. Р. 900—904.
1988
173. Интерпретационные аспекты семантики длительности в русском языке //
Язык: система и функционирование / Отв. ред. Ю. Н. Караулов. М.: Наука, 1988.
С. 35—44.
174. Направления функционально-грамматического описания «от формы» и «от
семантики» // Функциональный анализ грамматических форм и конструкций: Межвуз. сб.
науч. трудов / Отв. ред. А. В. Бондарко. Л.: ЛГПИ им. А. И. Герцена, 1988. С. 5—11.
728 Список трудов Александра Владимировича Бондарко
175. О функциональных основаниях исследования грамматических систем
современных славянских языков // Славянское языкознание. X Международный съезд
славистов: Докл. советской делегации / Отв. ред. Н. И. Толстой. М.: Наука, 1988.
С. 17—31.
176. Понятия «семантическая категория», «функционально-семантическое
поле» и «категориальная ситуация» в аспекте сопоставительных исследований //
Методы сопоставительного изучения языков / Отв. ред. В. Н. Ярцева. М.: Наука, 1988.
С. 12—18.
177. Методологические принципы функциональной грамматики //
Методологические проблемы языкознания / Отв. ред. А. С. Мельничук. Киев: Наук, думка,
1988. С. 88—90.
1989
178. Взаимодействие категорий грамматики (к программе исследований,
планируемых в ЛО ИЯ СССР) // Взаимодействие языковых единиц и категорий в
высказывании: Тез. осенней школы-семинара (Арбавере, сент. 1989 г.) / Отв. ред. П. А. Эс-
лон. Таллин: Таллинский гос. пед. ин-т, 1989. С. 15—18.
1990
179. Темпоральность // Теория функциональной грамматики: Темпоральность.
Модальность/ Отв. ред. А. В. Бондарко. А: Наука, 1990. С. 5—58.
180. Модальность. Вступительные замечания // Теория функциональной
грамматики: Темпоральность. Модальность/ Отв. ред. А. В. Бондарко. Л.: Наука, 1990.
С. 59—67.
181. Реальность / ирреальность и потенциальность // Теория функциональной
грамматики: Темпоральность. Модальность/ Отв. ред. А. В. Бондарко. Л.: Наука,
1990. С. 72—79.
182. К анализу категориальных ситуаций в сфере модальности: императивные
ситуации // Теория функциональной грамматики: Темпоральность. Модальность / Отв.
ред. А. В. Бондарко. Л.: Наука, 1990. С. 80—89.
183. Таксис // Лингвистический энциклопедический словарь / Гл. ред. В. Н.
Ярцева. М.: Сов. энцикл., 1990. С. 503—504.
184. Функциональная грамматика//Лингвистический энциклопедический
словарь/ Гл. ред. В. Н. Ярцева. М.: Сов. энцикл., 1990. С. 565—566.
185. Функционально-семантическое поле // Лингвистический
энциклопедический словарь/ Гл. ред. В. Н. Ярцева. М.: Сов. энцикл., 1990. С. 566—567.
186. О роли интерпретационного компонента в структуре грамматического
значения (на материале категории вида) // Съпоставително езикознание. 1990. XV.
№ 2. С. 27—33.
187. Интерпретационные аспекты семантики субъекта (на материале русского
языка) // Съпоставително езикознание. 1990. XV. № 4/5. С. 117—121.
188. Интерпретационный компонент языковых значений и понятие
эквивалентности в сопоставительной лингвистике // Zeitschrift für Slawistik. 1990. Bd. 35.
Heft 4. С. 482—487.
Список трудов Александра Владимировича Бондарко 729
189. О значениях видов русского глагола // Вопр. языкознания. 1990. № 4.
С. 5—24.
190. Глагольный вид как категория преимущественно интерпретационного
типа // Всесоюзная конференция по лингвистической типологии: Тез. докл. / Отв.
ред. В. М. Солнцев. М.: Наука, 1990. С. 27—28.
191. Структура императивной ситуации (на материале русского языка) //
Функционально-типологические аспекты анализа императива. Ч. 2. Семантика и
прагматика повелительных предложений / Отв. ред. Л. А. Бирюлин, В. С. Храковский.
М.: Наука, 1990. С. 4—9.
1991
192. FUNCTIONAL GRAMMAR: A FIELD APPROACH / ED. F. A. LUELSDORFF;
TRANSL. BY I. S. CHULAKI. AMSTERDAM; PHILADELPHIA: J. BENJAMINS
PUBLISHING COMPANY, 1991. 207 p.
193. Семантика лица // Теория функциональной грамматики: Персональность. Зало-
говость/ Отв. ред. А В. Бондарко. СПб.: Наука, 1991. С. 5—40.
194. К определению понятия «залоговость» // Теория функциональной грамматики:
Персональность. Залоговость/Отв. ред. А. В. Бондарко. СПб.: Наука, 1991. С. 125—-141.
195. Формы и функции возвратности и взаимности. Вступительные замечания //
Теория функциональной грамматики: Персональность. Залоговость / Отв. ред.
А. В. Бондарко. СПб.: Наука, 1991. С. 239—241.
196. Носитель предикативного признака (на материале русского языка) // Вопр.
языкознания. 1991. № 5. С. 27—4L
197.0 методах функционально-грамматических исследований// Русский язык и
современность: Проблемы и перспективы развития русистики: Всесоюзная науч.
конференция (Москва, 20—23 мая 1991 г.): Доклады. Ч. 2 / Отв. ред. О. Л. Дмитриева. М.:
ИЯ АН СССР, 1991. С. 46—53.
198. Предельность и глагольный вид (на материале русского языка) // Изв.
АН СССР. Сер. лит. и яз. 1991. Т. 50. № 3. С. 195—206.
199. Словообразование и функциональная грамматика // Die Beziehungen der
Wortbildung zu bestímmten Sprachebenen und sprachwissenschaftlichen Richtungen /
Hrsg. von H. Jelitte, G. A. Nikolaev. Berlin; Frankfurt am M.; Bern; N. Y.; Paris:
Peter Lang, 1991. S. 277—298. (Beiträge zur Slavistik. 16) [В соавт. с В. Д. Калиу-
щенко и В. М. Павловым].
200. Аспекты анализа межкатегориальных связей в грамматике // Категории
грамматики в их системных связях (в теоретическом и лингводидактическом
аспектах): Тез. докл. конференции (Вологда, 13—14 июня 1991 г.) / Ред. Л. А.
Бирюлин, А. В. Бондарко, С. М. Кибардина, В. С. Храковский. Вологда: ЛО ИЯ
АН СССР: Вологодский гос. пед. ин-т, 1991. С. 19—20.
201. Грамматические категории: соотношение системы и среды // Типология
фамматических категорий: Тез. докл. Всесоюзной науч. конференции (Ленинград, май
1991 г.) / Отв. ред. А А. Бирюлин, В. С. Храковский. Л.: ЛО ИЯ АН СССР, 1991.
С. 13—15.
202. Юрий Сергеевич Маслов// Науч. докл. высш. шк. Филол. науки. 1991. № 2.
С. 126—128.
730 Список трудов Александра Владимировича Бондарко
1992
203. Переходность / непереходность глагола в системе субъектно-предикатно-
объектных ситуаций // Теория функциональной грамматики: Субъектность. Объ-
ектность. Коммуникативная перспектива высказывания. Определенность /
неопределенность / Отв. ред. А. В. Бондарко. СПб.: Наука, 1992. С. 114—125.
204. Субъектно-предикатно-объектные ситуации // Теория функциональной
грамматики: Субъектность. Объектность. Коммуникативная перспектива
высказывания. Определенность/неопределенность/Отв. ред. А. В. Бондарко. СПб.:
Наука, 1992. С. 29—71.
205. Аспектологическая концепция Эрвина Кошмидера // Вопр. языкознания.
1992. №4. С. 131—142.
206. К вопросу о функциях в грамматике // Изв. АН СССР. Сер. лит. и яз. 1992.
Т. 51 №4. С. 14—26.
207. К проблеме соотношения универсальных и идиоэтнических аспектов
семантики: интерпретационный компонент грамматических значений // Вопр.
языкознания. 1992. № 3. С. 5—20.
208. О соотношении понятий «носитель предикативного признака» и
«подлежащее» на материале русского языка // Etudes de linguistique romane et slave / Ed.:
W. Banýs. Cracovie: Ecole Normale supérieure à Cracovie, 1992. С 95—103.
209. Функциональная грамматика в сфере славистики: Проблемы и перспективы //
I Jornadas Andaluzas de Eslavística: Resúmenes de Ponencias y comunicaciones / Ed. R. Guz-
mán Tirado. Granada: Ave María, 1992. P. 17—18.
210. Аспекты содержания высказывания // Высказывание как объект
лингвистической семантики и теории коммуникации: Тез. докл. республиканской научной
конференции. Ч. I. Теория высказывания, прагматические категории и
прагматические типы высказываний. Семантические категории и семантические типы
высказываний / Отв. ред. М. П. Одинцова. Омск: Омский гос. ун-т, 1992. С. 5—6.
211. К проблеме стратификации семантики // Типологическое и сопоставительное
изучение славянских и балканских языков: Тез. докл. и сообщений межреспубликанской
конференции (окт. 1992 г.) / Отв. ред. Т. Н. Молошная. М.: Ин-т славяноведения и
балканистики РАН, 1992. С. 5.
212. [Рец на кн.:] Сазонова И. К. Русский глагол и его причастные формы: Толково-
грамматический словарь. М.: Рус. яз., 1989. 590 с. // Вопр. языкознания. 1992. № 1.
С. 138—143. [В соавт. с Ю. П. Князевым].
213. [О состоянии русского языка (материалы почтовой дискуссии)] // Рус. речь.
1992. № 2. С. 48—53.
1993
214. Глагольный вид в высказывании: признак «возникновение новой ситуации» //
Russian Linguistics. 1992/1993. Vol. 16. № 2/3. P. 239—259.
215. К вопросу о типах грамматической семантики: признак интенционально-
сти // Типологические и сопоставительные методы в славянском языкознании: Сб.
статей / Отв. ред. Т. Н. Молошная. М.: Ин-т славяноведения и балканистики РАН,
1993. С. 4—15.
Список трудов Александра Владимировича Бондарко 731
216. О функциях языковых единиц// Вопросы
сопоставительно-типологического исследования разносистемных языков: Общетеоретические и конкретные
вопросы функциональной грамматики / Отв. ред. П. Эслон. Таллинн: Tallinna peda-
googikaülikool, 1993. С. 4—14.
217. Предельность и глагольный вид (к проблематике славянской
функциональной аспектологии) // Славянское языкознание: XI Международный съезд
славистов: Докл. российской делегации / Отв. ред. Н. И. Толстой. М.: Наука, 1993.
С. 219—232.
218. Функциональная грамматика в сфере славистики: проблемы и
перспективы // Рус. яз. за рубежом. 1993. № 2. С. 49—57.
219. La gramática funcional en la esfera de la eslavística: problemas y perspectivas //
Sendebar: Boletín de la E.U.T.I. de Granada. № 4 / Ed. L. Márquez Villegas. Granada:
Universidad de Granada, 1993. P. 111—127.
1994
220. Вопросы функциональной грамматики // Вопросы современного состояния
и исторического развития систем русского и болгарского языков / Отв. ред. Т. Ча-
лыкова. Шумен: Константин Преславски, 1994. С. 9—16.
221. К проблеме интенциональности в грамматике (на материале русского
языка) // Вопр. языкознания. 1994. № 2. С. 29—42.
222.0 функциях глагольного вида в высказывании: признак «возникновение
новой ситуации» // Acta Universitatis scientiarum socialium et artis educandi Tallinnen-
sis. А 2 / P. Eslon-Toimetanud. Tallinn: Tallinna pedagoogikaülikooli toimetised, 1994.
P. 58—71.
223. Функции языковых единиц в потенциальном и результативном аспектах //
Граматика и семантика на славянските езици в коммуникативен аспект: Доклади от
заседанията на Комисията за изучаване на граматически строеж на славянските
езици при Международния комитет на славистите (София, 15—17 октомври 1991 г.) /
Съст. д. Станишева, Р. Ницолова. София: Университетско изд-во «Св. Климент
Охридски», 1994. С. 15—25.
224. Notes on the fonctions of grammatical units in language systém and in discourse //
The Syntax of Sentence and Text: A Festschrift for František Daneš / Ed. Sv. Čmejrková,
F. Štícha. Amsterdam; Philadelphia: J. Benjamins Publishing Company, 1994. P. 307—
316.
1995
225. Семантика глагольного вида в русском языке // Beittvige zur Slavistik. 24.
Frankfurt am M.; Berlin; Bern etc., 1995. 103 s.
226. Временная последовательность как актуализационная категория
высказывания и текста // Филологический сборник: (К 100-летию со дня рождения академика
В. В. Виноградова) / Отв. ред. М. В. Ляпон. М.: ОЛЯ РАН, 1995. С. 70—76.
227. О возможных подходах к изучению видовой семантики // Семантика и
структура славянского вида. I / Отв. ред. С. Кароляк. Krakow: Wyd-wo naukowe WSP,
1995. С. 27—42.
732 Список трудов Александра Владимировича Бондарко
228. Теория предикативности В. В. Виноградова и вопрос о языковом
представлении идеи времени // Вестник Московского ун-та. Сер. 9. Филология. 1995. № 4.
С. 105—111.
229. Значение и смысл: проблема интенциональности // Лингвистика на исходе
XX века: итоги и перспективы: Тез. международной конференции. Т. I / Ред.
И. М. Кобозева. М.: МГУ, 1995. С. 68—69.
230. Pour une histoire de la notion de contenu linguistique // Histoire. Epistemologie.
Langage. 1995. T. XVII. Fase. 2: Une familière étrangéte: la linguistique russe et
soviétique/ Ed. par P. Sériot. P. 113—124.
1996
231. Проблемы грамматической семантики и русской аспек-тологии. СПб.:
Изд-во С.-Петербургского ун-та, 1996. 220 с.
232. Временная последовательность как категория текста (на материале
русского языка) // Anafora w strukturze tekstu / Pod. red. M. Grochowskiego. Warsawa: Ener-
geia, 1996. S. 15—21.
233. Временной порядок и другие компоненты аспектуально-темпорального
комплекса // Взаимодействие грамматических категорий в языке и речи: Тез. докл.
конференции (Вологда, 27—29 сентября 1996 г.) / Отв. ред. А. В. Бондарко.
Вологда: Русь, 1996. С. 11—13.
234. К интерпретации понятия «смысл» // Словарь. Грамматика. Текст: Сб.
статей/ Отв. ред. Ю. Н. Караулов, М. В. Ляпон. М.: Ин-т русского языка им. В. В.
Виноградова РАН, 1996. С. 316—321.
235. Категория временного порядка и функции глагольных форм вида и
времени в высказывании (на материале русского языка) // Межкатегориальные связи в
грамматике / Отв. ред. А. В. Бондарко. СПб.: Дмитрий Буланин, 1996. С. 6—21.
236.0 категории временного порядка (на материале русского языка в
сопоставлении с немецким) // Slawische und deutsche Sprachwelt: Typologische Spezifica der
slawischen Sprachen im Vergleich mit dem Deutschen: Vorträge der Konf. Berlin, 27. bis
31. März 1995 / Hrsg. von W. Gladrow und S. Heyl. Frankfurt am M.; Berlin; Bern;
N. Y.; Paris; Wien: Peter Lang, 1996. S. 128—137. (Berliner Slavistische Arbeiten, Bd. 1).
237. Семантика глагольного вида и категория временной последовательности //
Проблемы современного теоретического и синхронно-описательного
языкознания. Вып. 4. Семантика и коммуникация / Под ред. Л. В. Сахарного. СПб.: СПбГУ,
1996. С. 10—18.
238. Теория инвариантности Р. О. Якобсона и вопрос об общих значения
грамматических форм // Вопр. языкознания. 1996. № 4. С. 5—18.
239. Качественность. Вступительные замечания // Теория функциональной
грамматики: Качественность. Количественность / Отв. ред. А. В. Бондарко. СПб.:
Наука, 1996. С. 5—7.
240. Количественность. Вступительные замечания // Теория функциональной
грамматики: Качественность. Количественность/ Отв. ред. А. В. Бондарко. СПб.:
Наука, 1996. С. 161—162.
241. Локативность. Вступительные замечания // Теория функциональной
грамматики: Локативность. Бытийность. Посессивность. Обусловленность / Отв. ред.
А. В. Бондарко. СПб.: Наука, 1996. С. 5—6.
Список трудов Александра Владимировича Бондарко 733
242. Бытийность. Вступительные замечания // Теория функциональной
грамматики: Локативность. Бытийность. Посессивность. Обусловленность / Отв. ред.
А. В. Бондарко. СПб.: Наука, 1996. С. 52—53.
243. Посессивность. Вступительные замечания // Теория функциональной
грамматики: Локативность. Бытийность. Посессивность. Обусловленность / Отв.
ред. А. В. Бондарко. СПб.: Наука, 1996. С. 99-—100.
244. Обусловленность. Вступительные замечания // Теория функциональной
грамматики: Локативность. Бытийность. Посессивность. Обусловленность / Отв. ред.
А. В. Бондарко. СПб.: Наука, 1996. С. 138.
1997
245. О системе анализа семантики глагольного вида (на материале русского
языка) // Труды аспектологического семинара филологического факультета МГУ
им. М. В. Ломоносова. Т. 1 / Отв. ред. М. Ю. Черткова. М.: МГУ, 1997. С. 6—18.
246. Ответы на вопросы аспектологической анкеты филологического
факультета МГУ // Труды аспектологического семинара филологического факультета МГУ
им. М. В. Ломоносова. Т. 2 / Отв. ред. М. Ю. Черткова. М.: МГУ, 1997. С. 143—145.
247. Семантика вида и тендентивная / нетендентивная предельность глаголов
(на материале русского языка) // Семантика и структура славянского вида, II / Отв.
ред. С. Кароляк. Krakow: Wyd-wo naukowe WSP, 1997. С. 31—49.
248. Проблемы инвариантности / вариативности и маркированности /
немаркированности в сфере аспектологии // Типология вида: проблемы, поиски, решения:
Тез. международной науч. конференции / Отв. ред. М. Ю. Черткова. М.: МГУ
им. М. В. Ломоносова, 1997. С. 11.
249. Теория инвариантности Р. О. Якобсона и современная проблема
грамматической семантики // Материалы международного конгресса «100 лет Р. О.
Якобсону» / Ред. С. И. Гиндин, Н. П. Гринцер, Е. П. Шумилова. М.: Издательский центр
РГГУ, 1997. С. 93.
250. К вопросу о языковой интерпретации смыслового содержания // Ars transfer-
endi: Sprache. Übersetzung. Interkulturität: Festschrift für N. Salnikow zum 65.
Geburtstag/Hrsg, von D. Huber. Frankfurt am M.; Bern; N. Y.; Paris; Wien: Peter Lang, 1997.
S. 45—54.
1998
251. Аспекты системного анализа грамматических единств // Русистика:
Лингвистическая парадигма конца XX века: Сб. статей в честь профессора С. Г. Ильенко /
Отв. ред. В. Д. Черняк. СПб.: Изд-во СПбГУ, 1998. С. 95—106.
252. Идеи Р. О. Якобсона и проблемы грамматической семантики // Славянское
языкознание: XII Международный съезд славистов. Краков, 1998 г.: Докл.
российской делегации / Отв. ред. О. Н. Трубачев. М.: Наука, 1998. С. 84—97.
253. К вопросу о временных отношениях // Типология. Грамматика. Семантика: К
65-летию Виктора Самуиловича Храковского / Ред. Н. А. Козинцева, А. К. Оглоблин.
СПб.: Наука, 1998. С. 157—173.
734 Список трудов Александра Владимировича Бондарко
254. К истокам одного из направлений функционально-грамматических
исследований // Славистический сборник: В честь 70-летия профессора П. А. Дмитриева /
Ред. Г. И. Сафронов, Г. А. Лилич. СПб.: СПбГУ, 1998. С. 21—28.
255. О понятиях «семантическая категория», «функционально-семантическое
поле» и «категориальная ситуация» в концептуальной системе функциональной
грамматики// Florilegium Slavicum: Liber ad honorandum HerbertJelitte/ Eds.: E. Bog-
danova, M. Sobieroj. Frankfurt am M.; Bern; N. Y.; Paris; Wien: Peter Lang, 1998.
P. 71—83.
256. О стратификации семантики // Общее языкознание и теория грамматики:
Материалы чтений, посвященных 90-летию со дня рождения С. Д. Кацнельсона/ Отв. ред.
А В. Бондарко. СПб.: Наука, 1998. С. 51—63.
257.0 структурных типах грамматических значений // Творческое наследие
B. Г. Адмони и современная филология / Отв. ред. Н. О. Гучинская. СПб.: РГПУ им.
А. И. Герцена, 1998. С. 53—67.
258. Проблемы инвариантности/ вариативности и маркированности /
немаркированности в сфере аспектологии// Типология вида: Проблемы, поиски, решения / Отв.
ред. М. В. Черткова. М.: Школа «Языки русской культуры», 1998. С. 64—80.
259. Функциональная модель грамматики (теоретические основы, итоги и
перспективы) // Язык и речевая деятельность. Т. I. СПб., 1998. С. 17—30.
1999
260. ОСНОВЫ ФУНКЦИОНАЛЬНОЙ ГРАММАТИКИ: ЯЗЫКОВАЯ
ИНТЕРПРЕТАЦИЯ ИДЕИ ВРЕМЕНИ. СПБ.: ИЗД-ВО СПБГУ, 1999. 260 С; 2-е изд.:
СПБ.: ИЗД-ВО СПБГУ, 1999. 260 с; 2-е изд.: СПб.: изд-во СПбГУ, 2001. 258 с.
261. Грамматическая категория — функционально-семантическое поле —
грамматическое единство// Исследования по славянским языкам. 4. Сеул, 1999. С. 1—22.
262. «Эквивалентность при существовании различия»: концепция Р. О.
Якобсона и современная проблематика стратификации семантики // Роман Якобсон:
Тексты, документы, исследования / Отв. ред. X. Баран. М.: РГГУ, 1999. С. 530—540.
263. Из проблематики системного анализа в сфере лингвистики (типы
системного анализа, инварианты и прототипы, система и среда) // Философия и типы
современного сознания: Материалы науч. конференции. 12 ноября 1999 г. / Отв. ред.
Ю. Н. Солонин. СПб.: С.-Петерб. философское общество, 1999. С. 11—13.
264. Временной дейксис и перцептивность // Система языка и структура
высказывания: Материалы чтений, посвященных 90-летию со дня рождения Владимира
Григорьевича Адмони (1909—1999) / Отв. ред. С. А Шубик. СПб.: Наука, 1999.
C. 10—12.
265.0 соотношении понятий инварианта и прототипа при анализе грамматической
семантики // Филология и культура: Тез. II Международной конференции (12—14 мая
1999 г.). Ч. I / Отв. ред. H. H. Болдырев. Тамбов: Тамбовский гос. ун-т, 1999. С. 7.
2000
266. Системные и коммуникативные аспекты анализа грамматических единств //
Проблемы функциональной грамматики: Категории морфологии и синтаксиса
Список трудов Александра Владимировича Бондарко 735
в высказывании / Отв. ред. А. В. Бондарко, С. А. Шубик. СПб.: Наука, 2000.
С. 9—35.
267. Понятия «инвариант» и «прототип» в системе анализа грамматической
семантики // Когнитивная семантика: Материалы Второй Международной
школы-семинара по когнитивной лингвистике/ Отв. ред. Н. Н. Болдырев. Ч. 2. Тамбов: Изд-
во Тамбовского гос. ун-та, 2000. С. 166—168.
268. О формальности языковых значений // Язык: теория, история, типология /
Под. ред. Н. С. Бабенко. М.: Эдиториал УРСС, 2000. С. 16—21.
269. Meaning vs. use in inflection // Morphologie: Ein internationales Handbuch zur
Flexion und Wortbildung=Morphoiogy: An International handbook on inflection and
word-formation / Ed. by G. Booij, Ch. Lehmann, J. Mugdan 8c W. Kesseiheim, S. Sko-
peteas. Vol. 1. Berlin; N. Y., 2000. P. 607—616.
270. К вопросу об инвариантности грамматических значений // Nyelv, aspektus,
irodalom: Köszöntö könyv Krékits Józsel 70. születésnapjára / Szerk.: Györke Zoltán.
Szeged: JGYTF, 2000.1. 45—49.
2001
271. Проблемы теории значения в сфере грамматики// Русский язык:
исторические судьбы и современность: Международный конгресс исследователей русского
языка (Москва, филологический факультет МГУ им. М. В. Ломоносова, 13—16
марта 2001 г.): Труды и материалы / Под общей ред. М. Л. Ремневой и А. А.
Поликарпова. М.: Изд-во МГУ, 2001. С. 7—8.
272. К истолкованию семантики модальности // Язык, литература, эпос: (К 100-
летию со дня рождения академика В. М. Жирмунского) / Отв. ред. академик
Д. С. Лихачев. СПб.: Наука, 2001. С. 34—40.
273. Теория функциональной грамматики: итоги и перспективы //
Теоретические проблемы функциональной грамматики: Материалы Всероссийской науч.
конференции (СПб., 26—28 сент. 2001 г.) / Отв. ред. А. В. Бондарко. СПб.: Наука,
2001. С. 7—8.
Редактирование
1. Функциональный анализ грамматических категорий: Сб. науч. тр. Л.:
ЛГПИ им. А. И. Герцена, 1973. 192 с.
2. Функциональный анализ грамматических категорий и единиц. Л.: ЛГПИ
им. Л И. Герцена, 1976. 138 с.
3. Функциональный анализ грамматических едининц. Л.: ЛГПИ им. А И.
Герцена. 1980. 147 с.
4. Теория грамматического значения и аспектологические исследования. Л.:
Наука, 1984. 279 с.
5. Функциональный анализ грамматических аспектов высказывания: Межвуз.
сб. науч. тр. Л.: ЛГПИ им. А И. Герцена, 1985. 145 с.
6. Функционально-типологические проблемы грамматики: Тез.
научно-практической конференции «Функциональное и типологическое направления в грамма-
736 Список трудов Александра Владимировича Бондарко
тике и их использование в преподавании теоретических дисциплин в вузе».
Вологда: Вологодский ГПИ: ЛО ИЯ АН, 1986. 79 с.
7. Теория функциональной грамматики: Введение. Аспектуальность.
Временная локализованность. Таксис. Л.: Наука, 1987. 348 с. 2-е изд., стереотип. М.:
Эдиториал УРСС, 2001. 348 с.
8. Функциональный анализ грамматических форм и конструкций: Межвуз.
сб. науч. тр. Л.: ЛГПИ им. А. И. Герцена, 1988. 152 с.
9. Императив в разноструктурных языках: Тез. докл. конференции
«Функционально-типологическое направление в грамматике. Повелительность». Л.: ЛО
ИЯ АН СССР, 1988. 158 с.
10. Реферовская Е. А. Коммуникативная структура текста в лексико-грамматиче-
ском аспекте. Л.: Наука, 1987. 167 с.
11. Функциональный анализ языковых единиц. М.: ЛО ИЯ АН СССР, 1989.161с.
12. Теория функциональной грамматики: Темпоральность. Модальность. Л.:
Наука, 1990. 263 с.
13. Теория функциональной грамматики: Персональность. Залоговость. СПб.:
Наука, 1991. 370 с.
14. Козинцева Н. А, Временная локализованность действия и ее связи с аспекту-
альными, модальными и таксисными значениями. Л.: Наука, 1991. 143 с.
15. Категории грамматики в их системных связях (в теоретическом и лингво-
дидактическом аспектах): Тез. докл. конференции (Вологда, 13—14 июня 1991 г.).
Вологда: Вологодский ГПИ: ЛО ИЯ АН СССР, 1991. 123 с.
16. Теория функциональной грамматики: Субъектность. Объектность.
Коммуникативная перспектива высказывания. Определенность/ неопределенность. СПб.:
Наука, 1992. 304 с.
17. Теория функциональной грамматики: Качественность. Количественность.
СПб.: Наука, 1996.264 с.
18. Теория функциональной грамматики: Локативность. Бытийность. Посес-
сивность. Обусловленность. СПб.: Наука, 1996. 229 с.
19. Межкатегориальные связи в грамматике. СПб.: Дмитрий Буланин, 1996.
231с.
20. Взаимодействие грамматических категорий в языке и речи: Тез. докл.
конференции (Вологда, 27—29 сент. 1996 г.). Вологда: Русь, 1996. 80 с.
21. Павлов 5. М. Противоречия семантической структуры безличных
предложений в русском языке. СПб.: Наука, 1998. 186 с.
22. Общее языкознание и теория грамматики: Материалы чтений,
посвященных 90-летию со дня рождения С. Д. Кацнельсона. СПб.: Наука, 1998. 144 с.
23. Проблемы функциональной грамматики: Категория морфологии и
синтаксиса в высказывании. СПб.: Наука, 2000. 346 с. [Соредактор — С. А. Шубик].
24. Теоретические проблемы функциональной грамматики: Материалы
Всероссийской научной конференции (СПб., 26—28 сент. 2001 г.). СПб.: Наука, 2001.
288 с.