Автор: Алексеев М.П.
Теги: русская литература академия наук ссср издательство наука скандинавская мифология
Год: 1980
Текст
Д.М. ШАРЫПКИН
СКАНДИНАВСКАЯ
ЛИТЕРАТУРА
В РОССИИ
ОТВЕТСТВЕННЫЙ РЕДАКТОР
академик М. П. АЛЕКСЕЕВ
70202 578
Ш : 567.80. 4603010101. © Издательство «Наука», 1980 г.
ПРЕДИСЛОВИЕ
Русско-скандинавские литературные отношения — двусторон-
ний процесс взаимного обогащения обеих культур. Предлагаемая
монография и посвящена одному из важнейших аспектов этой
темы — изучению комплекса проблем, связанных с восприятием
и усвоением в России шведской, датской, исландской и норвеж-
ской литератур.1 «Скандинавская литература» — обозначение ус-
ловное; словесность каждой из народностей, населяющих Сканди-
навию, имеет свою национальную языковую специфику и во мно-
гом отлична от других. Но это — литература близкородственных
народов, объединенных общностью происхождения и историче-
ского развития.
Ученые до сих пор больше внимания уделяли русско-сканди-
навским культурным отношениям древнейшей эпохи и значи-
тельно меньше — литературным связям России и стран Севера
нового времени. В этой области сделано немного, но нужно отме-
тить ценные труды писавших до революции Алексея Н. Веселов-
ского, Я. К. Грота, К. Ф. Тиандера и в наше время — М. П. Алек-
сеева, Л. Ю. Брауде, Э. Г. Карху, И. П. Куприяновой, В. П. Не-
устроева, Б. Я. Шайкевича, а также работы зарубежных фило-
логов — Э. Крага, М. Нага, Н. О. Нильссона, К. Г. Обера,
А. И. Стендер-Петерсена. Предлагаемая книга является сжатым
очерком истории русско-скандинавских литературных отношений
главным образом XVIII—начала XX в. При изложении нам при-
ходилось выходить как за указанные хронологические рамки, так
н за пределы сугубо художественно-литературных вопросов и
касаться истории культуры в самом широком смысле этих слов.
1 Другой важный аспект русско-скандинавских литературных связей
рассматривается в кн.: Шарыпкин Д. М. Русская литература в скандинав-
ских странах. Под ред. акад. М. П. Алексеева. Л., 1975. См. также: Щер-
бина В. Р. Методологические аспекты проблемы связи литератур. (На ма-
териале русской и скандинавских литератур). — Scando-slavica, 1976,
t- XXII, p. 193—198; Steffensen E. Russisk litteratur i Skandinavien — f0r og
netop nu. — Information, 1975, oktober 10; Nilsson N. A. Rysk litteratur och
skandinavisk. — Rysk kulturrevy, 1975, N 3, s. 3—7; Egeberg E. [D. M. Sa-
rypkin: Russkaja literatura v skandinavskich stranach. Leningrad, 1975].—
bvantevit, 1977, N 1, s. 105—107.
3
1*
Нас будут интересовать не только творческие контакты русских
писателей со скандинавскими, но и синтетический образ Сканди-
навии, представление о ее истории и культуре, как оно склады-
валось в литературе России на протяжении столетий.
Нам бы хотелось бросить взгляд на историю русской литера-
туры с определенной точки и под определенным углом зрения.
Подобный метод исторического изучения позволит отметить не-
замеченное, то, что раньше казалось не заслуживающим внима-
ния, пополнит наше представление о беспредельном и многогран-
ном богатстве родной культуры. Автор старался подчеркнуть осо-
бую роль борьбы русского народа за национально-культурную
самобытность и социальное освобождение, во многом определив-
шей и направление развития русско-скандинавских литератур-
ных связей.
Методологическая основа настоящей монографии — разрабо-
танное в нашей филологии учение о единстве мирового литера-
турного процесса и общих закономерностях развития всемирной
литературы.2 В истории европейской культуры и цивилизации все
процессы взаимосвязаны: «Всякая нация может и должна
учиться у других»,3 — писал Карл Маркс в предисловии к пер-
вому тому «Капитала». Тем более это касается русского и скан-
динавских народов, испокон веков живущих в непосредственной
географической близости друг к другу, в условиях традиционного
взаимного общения.
Методологические трудности, с которыми нам пришлось столк-
нуться, объясняются спецификой избранной темы. Между рус-
ской литературой и скандинавской не так уж много общего и ти-
пологически сходного: отраженные ими исторические пути раз-
вития весьма отличались друг от друга. Если русская литература
была «зеркалом» могучей революции, то литература скандинав-
ских стран отразила жизнь общества, в котором сходные про-
цессы протекали во много раз слабее либо отсутствовали вовсе.
Поэтому особое для нас значение имело всестороннее исследова-
ние контактных связей, литературно-генетических процессов.
Литературные отношения России со Скандинавией не были
столь интенсивными и устойчивыми, как например с Францией
или Германией. На фоне великих европейских литератур, тради-
ционно известных в России, — французской, немецкой, англий-
ской, итальянской — сочинения скандинавских стихотворцев и
прозаиков нового времени подчас казались русским критикам и
читателям провинциальными, подражательными, написанными
с почтительно-боязливой оглядкой на признанные общеевропей-
ские авторитеты. Однако произведения скандинавских писателей
См.: Алексеев М. П. Восприятие иностранных литератур и проблема
\мъ ™т~22Ъ' Ю НауЧ' сессии Ленингр. ун-та, секция филол. наук,
3 Маркс К., Энгельс Ф. Соч., т. 23, с. 10.
4
вызывали интерес в России, и в этом факте отразилась одна из
особенностей национально-исторического своеобразия русской ли-
тературы — ее всемирность, всечеловеческая восприимчивость, ее
повышенное «чувство чужого», «способность быстро примениться
к нему, ассимилировать его, понять с удивительной полнотой».4
В петровскую пору Швеция являлась политической соперни-
цей России, но в то же время страной, у которой было чему по-
учиться в культурном отношении. В эпоху Просвещения и позже
скандинавская литература — необходимое подспорье для всех изу-
чавших историческое прошлое Руси. В сочинениях, причастных
оссианизму, особенно декабристских, скандинавская тема — один
из аспектов героической темы в литературе русского романтизма.
В этих сочинениях отстаивались основные эстетические принципы
гражданской поэзии, прославлялся подвиг во имя возвышенной
общенациональной цели, возникал образ скальда — борца, воинаг
свободолюбца, В конце XIX—начале XX в. литература Сканди-
навии привлекла русского читателя утонченным и своеобразным
психологизмом, романтической экзотичностью, культом ярко про-
являющейся личности, человеческой индивидуальности.
В заключительных главах книги мы отмечаем ту выдающуюся
роль, которую скандинавская культура сыграла в литературном
развитии России предреволюционных десятилетий, когда в среде
русской творческой интеллигенции возникла потребность в новых
социальных и эстетических идеалах, и рассматриваем этот этан
русско-скандинавских литературных отношений как апофеоз всей
их предыдущей истории, итог многовековой традиции; между тем
предлагаемая монография посвящена главным образом изучению
этой традиции, т. е. литературе XVIII и XIX вв.
Автор выражает глубокую благодарность академику Михаилу
Павловичу Алексееву, а также коллегам — сотрудникам Сектора
взаимосвязей русской и зарубежных литератур Института рус-
ской литературы (Пушкинского Дома) АН СССР за помощь в ра-
боте над предлагаемым исследованием.
4 Алексеев М. П. Восприятие иностранных литератур и проблема ино-
язычия, с. 215.
Введение
ПРЕДЫСТОРИЯ
Русско-скандинавские литературные отношения эпохи средне-
вековья — особая область, требующая специфических методов ис-
следования, поэтому мы коснемся ее лишь постольку, поскольку
это необходимо в интересах дальнейшего изложения материала.
Ныне ученые согласились, что в научном отношении так назы-
ваемые норманизм и антинорманизм, порожденные особенностями
развития России и Швеции в XVII—XVIII вв., были крайно-
стями.1 Государство на Руси создавалось не в результате «едино-
временного акта», а в ходе «длительного процесса внутреннего
социально-экономического развития» нашего отечества; в рамках
данной концепции «для варягов остается весьма скромное и огра-
ниченное» место.2 Русь IX—XI вв. не только входила в сферу
норманнских вторжений, но и поддерживала оживленные эконо-
мические 3 и культурные связи с населением скандинавского Се-
вера. Археологические источники, доказывающие существование
таких отношений, изученные еще очень неполно,4 многочислен-
ные и красноречивые, «продолжают накапливаться с каждым
сезоном».5 Варяги сыграли свою роль в формировании русского
дружинного вооружения, поспособствовали развитию на Руси
прикладного искусства («искусства викингов»),6 выступили и как
1 См., напр.: Алпатов М. А. Русская историческая мысль и Западная
Европа XII—XVII вв. М., 1973, с. 30—53.
2 См.: Шасколъский И. П. Норманнская проблема на современном
этапе. — Тез. докл. V Всесоюз. конф. по изучению скандинавских стран и
Финляндии, ч. 1. М., 1971, с. 44.
3 См.: Шасколъский И. П. Экономические связи России с Данией и
Норвегией в IX—XVII вв. — В кн.: Исторические связи Скандинавии и
России IX—XX вв. Л., 1970, с. 9—63.
4 См.: Клейн Л. С, Лебедев Г. С, Назаренко В. А. Норманнские древ-
ности Киевской Руси на современном этапе археологического изучения. —
Там же, с. 230.
5 Шасколъский И. П. Норманнская проблема на современном этапе,
6 См.: Грабар А. Я. Светское изобразительное искусство домонгольской
аГссср?Лт0Т80мп-лу, mTceW-2P7iOTfl- древнерус- лит- Ин"та рус- лит-
6
культурные посредники между Древней Русью и другими стра-
нами, например Византией и Англией.7
Исландские саги coo&H^ater о династических и иных связях
русских князей со скандинавскими властителями вплоть до се-
редины XII в.8 Снорри Стурлусон рассказывает, что норвежский
конунг Олаф Святой, покровительствовавший скальдам, будучи
изгнан из своего отечества, бежал на Русь к Ярославу, женатому
на сестре его жены Астрид, Ингигерд. При дворе Ярослава бы-
вали знаменитые норвежские скальды Гаральд Смелый9 и Сигват,,
любимый певец Олафа.
Заслуживают доверия указания саг на «энергию и самостоя-
тельность» 10 древнерусских княгинь варяжского происхождения,,
являвшихся при княжеских дворах «самыми действительными
проводниками иноземного культурного влияния»,11 — достаточно
вспомнить супругу Владимира Мономаха Гиду Гаральдсдоттир
(Gycfa Haraldsdottir), сыгравшую, возможно, примечательную роль
в истории старорусского просвещения.12
Но саги в силу своей литературно-художественной специфики
далеко не во всем могут служить достоверным источником для
изучения истории русско-скандинавских культурных отношений.
Описания варяжских приключений на Руси изобилуют романти-
ческими и сказочными «бродячими» мотивами: тут и кораблекру-
шения, и разбойники, и похищения, и чудесные спасения и уз-
навания. «В „сагах о древних временах" была обязательна ска-
зочная фантастика, и во многих из них описываются поездки
в далекие, сказочные страны и особенно „на восток", т. е., в ча-
стности, в Гардарики, или Русь. Поэтому и в сагах, описываю-
щих события X—XI вв., поездки в Гардарики обычно больше по-
7 См.: Василевский В. Г. Варяго-русская и варяго-английская дружина
в Константинополе XI и XII веков. — В кн.: Труды В. Г. Василевского,
т. 1. СПб., 1908, с. 176—355.
8 См.: Браун Ф. А. Русские князья в исландских сагах (реферат).—
Записки Отделения русской и славянской археологии имп. Русского архео-
логического общества, т. 7, вып. 1, 1905, с. 179. См. также: Braun F. А.
Das historische RuBland im altnordischen Schrifttum der X—XIV. Jahrhun-
derten. — In: Festschrift fur E. Mogk. Leipzig, 1924, S. 150—196; Gross S. H.
Jaroslav the Wise in Norse Tradition. — Speculum, 1929, vol. IV, p. 177—
197; Свердлов М. Б. Ф. А. Браун — исследователь скандинавских источни-
ков по истории Древней Руси. — В кн.: Скандинавский сборник. XXI. Тал-
лин, 1976, с. 221—225.
9 См.: Лященко А. И. Былина о Соловье Будимировиче и сага о Га-
ральде. — В кн.: Sertum Bibliologicum в честь... проф. А. И. Малеина. Пб.г
1922, с. 94-136.
10 Рыдзевская Е. А. О пережитках матриархата у скандинавов по дан-
ным древнесеверной литературы. — Сов. этнография, 1937, № 2—3, с. 23.
и Вицилли П. М. Западное влияние на Руси и начальная летопись.
Одесса, 1914, с. 20.
12 См.: Алексеев М. П. Англосаксонская параллель к «Поучению» Вла-
димира Мономаха. — Тр. Отд. древнерус. лит. Ин-та рус. лит. АН СССР,
т- 2- М.-л., 1935, с. 39-80.
7
хожи на „сагу о древних временах", чем на сагу о более близкой
эпохе».13
Хорошо известна «Песнь Гаральда Храброго», будто бы про-
петая в честь его невесты, русской княжны Елизаветы Ярослав-
ны. Однако в самой песни имя Ярославны не названо: «Корабль
прошел мимо обширной Сицилии; быстро шел корабль, на ко-
тором были храбрые мужи; мы были горды, как и можно было
ожидать; меньше всего жду я, чтобы трус достиг того же; но
все-таки девушка в Гардах словно и не хочет меня знать».14
В саге же «Красивый пергамент» («Fagrskinna»), где и при-
ведена эта песнь, говорится, возможно, не о Ярославне, а о дру-
гой «девушке в Гардах» — византийской княжне Марии. Варяж-
ский конунг сватался к ней, но получил отказ императрицы Зои,
ее бабки, которая сама вожделела к Гаральду. Обидевшись, он
с дружиной предпринял лихой набег на Константинополь, ослепил
императора и умыкнул Марию. Натешившись с нею на корабле,
Гаральд, в отличие от Стеньки Разина, не бросил свою княжну
«в набежавшую волну», а отпустил Марию на берег с наказом
передать Зое, что ее отказ его не обескуражил. После этого при-
ключения «поплыл оц на север ... а оттуда поехал назад по Во-
стоку. В этой поездке сочинил Харальд веселые стихи, и их
шестнадцать, и один припев во всех...».15 Наконец, в саге «Пер-
гамент с плоского острова» («Flatey iarbok») говорится, что воз-
любленную Гаральда, гардскую деву, звали не Елизавета и не
.Мария, а «Силькисив, дочь Хаки».16 Исследователи отметили,
что эта Силькисив — персонаж не исторический, а сказочный.17
Очевидно, сочиненная Гаральдом песнь пригодилась ему во мно-
гих «Гардах» для ухаживания за многими девами.
А что означают в сагах Гарды, Гардарики — всегда ли
Русь? В. О. Ключевский и другие историки не сомневались, что
всегда. Однако «великим Гардом» назывался не Новгород (Н61-
mgardr) и не Киев (Kaenugardr), а Константинополь (Mikla-
gardr от mikill — великий). Византийский император величается
в сагах «конунгом Гардов» (Gardkonungr) — новгородские и ки-
евские князья такого титулования не удостаивались. Встречаю-
щееся в сагах определение «girzkr» можно, в зависимости от
контекста, перевести и как «греческий», и как «гардский». По
словам Е. А. Рыдзевской, «исландские авторы... пользовались
восточноевропейской географической номенклатурой, уже утра-
тившей для них конкретное значение».18 «Гарды» находятся во-
13 С те блин-Каменский М. И. Саги как исторический источник. — В кн.:
Рыдзевская Е. А. Древняя Русь и Скандинавия в IX—XIV вв. (Материалы
и исследования). М., 1978, с. 19.
14 См.: Рыдзевская Е. А. Древняя Русь и Скандинавия в IX—XIV вв., с. 58.
15 Там же.
16 Там же, с. 71.
17 Там же.
J8 Там же, с. 190.
8
обще «на Востоке» (austrvegr); и Прибалтика, и Поволжье, и
Ближний Восток —все это «Гарды». Иногда Русь именуется
«новгородской Гардарики» (Holmgardariki) —упоминаются еще
какие-то Хуналанд и Бьялкаланд, которые лежат тоже в преде-
лах Гардарики.19 Откуда бы ни ехали герои саг в Новгород-
Хольмгард, даже из Суздаля, они все равно едут «на восток»
(austr i Holmgarda); вокруг Хольмгарда, по сообщениям «Перга-
мента с плоского острова», бушуют морские волны. Одним словом,
«Гарды», «Гардарики» и «Хольмгард» в сагах по большей части
не столько реальные, сколько эпико-географические обозначения.
Теперь обратимся к вопросу о так называемых варяжских
устных преданиях в составе «Повести временных лет». Как из-
вестно, к их числу относят несколько рассказов: о призвании
на Русь Рюрика с братьями, о военных походах и удивительной
гибели Олега, о приключениях князя Игоря и княгини Ольги,
о женитьбе Владимира Святославича и т. п. Научная литература
об этих преданиях необозрима,20 но историко-литературные вы-
воды из всего этого моря сложнейших и хитроумнейших доводов
нельзя признать исчерпывающими.- Одни ученые полагали, что
все рассказы, героями которых являются норманнские князья на
Руси, — по своему происхождению варяжские.21 Другие, справед-
ливо рассудив, что «если предание ... говорит о варягах, то это
еще не значит,, что только эти последние были средой, в которой
оно сложилось»,22 считали «варяжские рассказы» в составе древ-
нейшей летописи произведениями исконно русского дружинного
фольклора.23 Выдвигались эклектические, компромиссные гипо-
тезы,, согласно которым «варяжские» цредания, хотя и занесены
на Русь скандинавами, по своему происхождению греко- и во-
19 См.: Boer R. С. t)ber die Qrvar-Odds saga. — Arkiv for nordisk filologir
1892, Bd VIII, hf. 2, S'. 107.
20 См., напр.: Лихачев Д. 1) Русские летописи. М.—Л., 1947, с. 158—
160; 2) Устные летописи в составе «Повести временных лет». — Истор. зап.,
1945, № и, с. 201—224; Lichacev D. S. The Legend of the calling in of
Varangians arid political purposes in Russian chronicle-writing from the se-
cond half of the 11th to the beginning of the 12th century. — In: Varangian
Problems. Supplementum I to «Scando-slavica». Copenhagen, 1970, p. 165—
185; Соколов Б. М. Эпические сказания о женитьбе князя Владимира. (Гер-
мано-русские отношения в области эпоса). — Учен. зап. Сарат. гос. ун-та,.
1923, т. 1, вып. 3, с. 69—122; Шахматов А. А. 1) Разыскания о древней-
ших русских летописных сводах. СПб., 1908; 2) Повесть временных, лет,,
т. 1. СПб., 1916; 3) Сказание о призвании варягов. — Изв. Отд-ния рус. яз.
и словесности Акад. наук, 1904, т. 9, кн. 4, с. 284—365; Иловайский Д. И.
разыскания о начале Руси. Вместо введения в русскую историю. М.,
lo/b, п т. д
21 Г
ьм например.: Stender-Petersen A. Die Varagersage als Quelle der
aitrussischen Chronik. Aarhus, 1934 (Acta Jutlandica, VI); Rozniecki S..
22glD minder i den russiske heltedigtning. Kjabenhavn, 1914.
23 у1дзсвская Е. А. Древняя Русь и Скандинавия в IX—XIV вв., с. 162.
В ^.: Свердлов М. Б. От составителя. — Там же, с. 8—17; Анохин Г. И.
хлад Е. А. Рыдзевской в советскую скандинавистику.---В кн.: Сканди-
навскни соорник. XV. Таллин, 1970, с. 177—186.
9
€точно-античные.24 Однако роль культуртрегеров варягам в общем-
то не была свойственна: 25 они направлялись в Византию и на
Русь отнюдь не для собирания и литературной обработки фольк-
лорного и этнографического материала. И почему греческие, ан-
тичные и ближневосточные предания должны были заносить на
Русь варяги, а не сами греки или славяне? Наконец, допускалось,
что «варяжские» рассказы в «Повести временных лет» и похо-
жие на них романтические эпизоды в сагах созданы независимо
друг от друга, но с ориентацией на общие литературно-истори-
ческие источники,26 до нас не дошедшие, восстанавливаемые при
помощи «высшей критики текста» (такназываемые хроникаты).27
Что-либо доказать здесь очень трудно.
По нашему мнению, ошибочна посылка, общая для большей
части подобных построений, что литературно-фольклорные связи
между Русью и Скандинавией были столь же интенсивны, как
торговые и военно-политические связи. Конечно, варягов на Русь
являлось немало; но несколько позже она подверглась нашест-
вию куда более многочисленных, чем варяжские дружины, мон-
голо-татарских полчищ, а о богатстве русско-татарских литера-
турных отношений той поры говорить не приходится. «.. .восточ-
ные сюжеты проникали к нам через западные границы Руси,
от западноевропейских народов».28 И дело здесь не только в том,
что русские в культурном отношении стояли на более высоком
уровне. История знает сколько угодно случаев, когда «варвары»
оказывали достаточно сильное культурное воздействие на более
цивилизованную нацию (например, галлы и готы на древних
римлян, манчжуры на китайцев, американские индейцы и негры
на белых американцев). Очевидно, русский народ сознательно
противился культурному влиянию завоевателей. На вопрос, по-
чему следы «стиля викингов» в искусстве Руси конца XII в. «ме-
нее значительны, чем можно было ожидать»,29 Е. А. Рыдзевская
отвечает так: «По мере обострения в клерикальных кругах кон-
фессиональных противоречий между восточной и западной цер-
ковью, самый термин варяжский, варяжская вера, стал связы-
ваться с католичеством, с латинством, варяги больше не трак-
туются как фактор перенесения христианства из Греции».30
24 См.: Schtick H. Byzanz och Norden. — In: Kulturhistoriska skizzen.
Stockholm, 1922, S. 51—56.
25 См.: Рыдзевская E. А. Древняя Русь и Скандинавия в IX—XIV вв.,
с. 29 и след.
26См.: Boer R. С. Uber die Qrvar-Odds saga, S. 109—112.
27 См.: Азбелев С. Н. Литературные памятники Киевской Руси. —
В кн.: Русская литература и фольклор (XI—XVIII вв.). Л., 1970, с. 26.
28 Лихачев Д. С. Поэтика древнерусской литературы. Л., 1971, с. 12.
29 Грабар А. Н. Светское изобразительное искусство домонгольской
Руси и «Слово о полку Игореве», с. 235.
30 Рыдзевская Е. А. Легенда о князе Владимире в саге об Олафе
Трюггвасоне. — Тр. Отд. древнерус. лит. Ин-та рус. лит. АН СССР, т. 2.
М.—Л., 1935, с. 9.
10
Скандинавское культурное влияние активно отвергалось; как нам
кажется, об этом можно судить по величайшему произведению
древнерусской литературы—«Слову о полку Игореве».
2
Предположение, что «Слово» имеет нечто общее с сагами и
поэзией скальдов, не доказано и не опровергнуто, между тем уче-
ные указывали на важность этого вопроса.31 Для ответа на него
необходимо выяснить, какие традиции развивал автор «Слова»
в истории русской литературы как части литературы всемирной
и от каких традиций он отказывался. И здесь на первый план
выступает предтеча великого поэта — вещий Боян. Литература
о нем огромна, но те слова, которыми он охарактеризован в на-
чале поэмы («Боянъ бо в*6щш, аще кому хотяше п^снь творити,
то раст^кашется мыслпо по древу, сЬрымъ вълкомъ по земли,
шизымъ орломъ подъ облакы»), еще не объяснены достаточно
убедительно.
Памятник был открыт в начале XIX столетия, в эпоху ли-
тературного преромантизма. Естественно, что «Слово» осмысля-
лось его первооткрывателями в духе своего времени. По пред-
ставлениям романтиков, древний певец, будь то Гомер или Ос-
сиан, отличался необузданной фантазией, не подчинявшейся ни-
каким эстетическим нормам и канонам. Бряцая на лире или
арфе, он слагал свои «сладкие гимны» о самых важных собы-
тиях окружающей действительности. Он сладкогласно пел, и
не было преград его эпическому вдохновению: ему внимала вся
природа, с каковой его возвышенная душа и чувствительное
сердце пребывали в самом тесном сродстве. Люди древности, на-
ивные и простодушные, обожествляли певца, и везде ему сопут-
ствовала громкая слава. Так был понят и образ Бояна.32 Конечно,
31 «Гипотезу о скандинавским влиянии на „Слово" нельзя не признать
интересной и заслуживающей серьезного внимания» (Гудзий Н. К. Лите-
ратура «Слова о полку Игореве» за последнее двадцатилетие 1894—1913. —
Журн. М-ва нар. проев., 1914, № 2, с. 371); «...в сфере иноземного влия-
ния нельзя упускать из вида возможность подражания памятникам скан-
динавской литературы» (Орлов А. С. Слово о полку Игореве. М., 1923г
с- 14); «...историческая связь (поэзии скальдов, — Д. Ш.)... с нашим
„Словом" представляется весьма вероятной» (Ржига В. Ф. «Мысленное1
древо»^ в «Слове о полку Игореве». — В кн.: Сборник статей к сорокалетию
ученой деятельности акад. А. С. Орлова. Л., 1934, с. 109) и т. д. Краткие
очерки литературы о скандинавском влиянии на «Слово» см.: Перетц В~
«Слово» i захщньо-европейський серединьов1чний епос. — В кн.: Перетц В~
Слово о полку IropBiM. У Кшви, 1926, с. 81—87; Schlauch M. Scandinavian
Influence on the «Slovo»? —In: Russian epic studies. Philadelphia, 1949r
P. 99-124.
В первом издании «Слова» комментарий о Бояне гласил: «так назы-
вался славнейший в древности стихотворец Русской... Из некоторых
в пример здесь приведенных слов его явствует, что Боян воспевал всегда
ажные происшествия и изъяснял мысли свои возвышенно» (Слово о полку
И
скандинавские скальды, реально существовавшие, подлинно
древние и притом придворные певцы, в такую умозрительную
схему не укладывались.
Как ни странно, подобные типично преромантические пред-
ставления о древнем русском певце Бояне пережили эпоху ро-
мантизма и реализма и — в некоторых главных своих чертах —
дожили до наших дней. (Эти же представления отчасти послу-
жили фундаментом, на котором строят свою аргументацию скеп-
тики).33 Все это время находились критики, которые, говоря
о Бояне, оставляли академическую сдержанность и преисполнялись
пиитическим восторгом. Тогда все, что сказано в «Слове» о Бо-
яне, понималось как собрание комплиментов, идущих один за
другим со все нарастающей интенсивностью: очень хорошо, что
Боян — вещий, что он растекался по древу, помнил усобицы, на-
пускал соколов на лебедей. Законченное выражение концепция
о гениальном и вдохновенном Бояне приняла под пером
Е. В. Барсова.34
Ф. И. Буслаев, как и большинство его современников, видел
в характеристике Бояна «возвышение и расширение творческой
фантазии», хотя и сознавал, что здесь разумеется не возвышен-
ность образа мысли и широта взгляда в современном смысле этих
слов.35 В параллель характеристике Бояна Буслаев приводил за-
чин русской народной песни:
Высота ли, высота поднебесная,
Глубота, глубота окиян море;
Широко раздолье по всей земли,
Глубоки омуты днепровские...
Игореве. Под ред. В. П. Адриановой-Перетц. М.—Л., 1950, с. 2). А. С. Шиш-
ков объяснял Бояна в таком же преромантическом стиле: «Приметим...
богатство сей мысли, когда Боян воспевать кого хотел, растекался мыслию
по деревьям, по лесам, носился воображением по земле, как рыщущий
за снедию серый волк, парил под облаками, как сизый орел, везде смот-
рел, искал, собирал, чем бы наполнить ум свой и обогатить воображение,
дабы потом, взяв лиру, возгласить на ней песнь громкую. Какой велико-
лепный приступ!» (Сочинения и переводы, издаваемые Российскою Ака-
демиею, ч. 1, кн. 8. СПб., 1908, с. 9).
33 См.: Гудзий Н. К. По поводу ревизии подлинности «Слова о полку
Игореве». — В кн.: Слово о полку Игореве — памятник XII века. Под ред.
Д. С. Лихачева. М.—Л., 1962, с. 94.
34 Одна из глав его монографии носит характерное заглавие: «Слово,
как песнь, подобная Бояновой»; здесь сказано: «Автор не скрыл своего
необыкновенного уважения к этому песнотворцу и своего увлечения его
старыми словесами. ... Творчество Бояна было живо и быстро, как пры-
гание белки, широко и раздольно, как скакание волка, восторженно и
возвышенно, как парение орла под облаками... Лишь одна стихия служила
руководящим началом его песнотворчества: это было „замышление"»
(Барсов Е. В. Слово о полку Игореве как художественный памятник Киев-
ской дружинной Руси, т. 1. М., 1887, с. 301, 303).
35 Буслаев Ф. И. Исторические очерки русской народной словесности
и искусства, т. 1. СПб., 1861, с. 394.
12
Однако подобие это чисто внешнее. Такую широту у архаи-
ческого певца до сих пор нигде открыть не удавалось. Певцов,
чья фантазия не подчинялась бы строгим эстетическим нормам
и парила в поднебесье, история литературы не знает. Неукроти-
мый творческий порыв в песенной славе князю неуместен;
она создается по строгим правилам, на определенный случай, по
определенному поводу и на известное лицо. В зачине «Слова»
речь идет не о беспредельности Боянова вдохновения — наоборот,
автор «Слова» определяет ему четкие пределы.
Другие исследователи предполагали, что характеристика Бо-
нна — риторическое вступление, разработанное по приемам клас-
сической поэтики и обязательное для всякого эпического поэта
византийской школы; Боян «заменяет автору музу».36 Алек-
сандр Веселовский писал: «Дружинные певцы забыты. Так за-
быт был наш Боян; стиля его „замышлений" не раскрыть под
риторической фразеологией автора „Слова о полку Игореве"».37
По мнению М. Халанского, все вступление рисует, как Боян
«разбегался мыслию по гуслям, по струнам, соображал слова
песни и мелодию и беря первые аккорды (как поступают тепе-
решние бандуристы)». При этом Халанский замечал, что «му-
зыкальный инструмент, под аккомпанемент которого др.-сев.
герм, певцы сказывали свои песци, арфа, в англосаксонской поэ-
зии называется деревом веселья (gomenyudu)».38 Забегая вперед,
скажем, что, действительно, один из смысловых пластов вступ-
ления — это Боянова игра на некоем музыкальном инструменте,
обозначенном развернутым многочленным метафорическим пе-
рифразом, основообразующий элемент которого («древо») весьма
распространен в качестве образной основы многих древнесевер-
ных кенцингов.39 Метафора в зачине «Слова» заставляет музы-
кальный инструмент Бояна принять масштабы космически-
огромные, делая его как бы средоточием человеческого мира. Од-
нако почему же автор «Слова» такой противник вдохновенной
игры на музыкальных инструментах?
Очевидно, зачин в «Слове» имеет и другой смысл. Спор с Бо-
яном — не застывший риторический прием, а провозглашение но-
вого эстетического кредо. Так думал А. С. Пушкин: «.. .неизвест-
ный творец „Слова о полку Игореве" не преминул объявить
в начале своей поэмы, что он будет петь по-своему, по-новому,
а не тащиться по следам старого Бояна. ... Не решу, упре-
^ Миллер Всев. Взгляд на Слово о полку Игореве. М., 1877, с. 62.
38 веселовский А. Н. Историческая поэтика. Л., 1940, с. 321.
Халанский М. Южно-славянские сказания о Кралевиче Марке
В о°Дязи с произведениями русского былевого эпоса. Варшава, 1893,
с. 216—217.
Как отметила В. П. Адрианова-Перетц, «метафоры „Слова" нередко
ревращаются в постоянные символы, и с их помощью создаются целые
тпизоды ~~ картины, метафорически-символический смысл которых сам ав-
Р раскрывает тем или иным конкретизирующим отдельным словом»
Клорианова-Перетц Я. П. Слово о полку Игореве. Л., 1962, с. 30).
13
кает ли здесь Бояна или хвалит, но, во всяком случае, поэт при-
водит сие место в пример того, каким образом слагали песни
в старину. ... живое и быстрое описание стоит иносказаний со-
ловья старого времени».40 В наше время эту мысль научно обо-
сновали Д. С. Лихачев41 и Г. Н. Поспелов.42
Попытаемся показать, что песнотворчество Бояна в стадиаль-
но-типологическом отношении находится в сродстве и с поэзией
скальдов и что об этом можно судить по тексту «Слова». Хвалеб-
ные песни скальдов и Бояна представляют собою стадию, про-
межуточную между фольклором и литературой, когда выделяется
самое понятие поэзии, происходит переход «от певца к поэту»
(А. Н. Веселовский), «от господства безличного фольклорного
творчества к осознанному личному авторству».43 Текст «Слова»
дает основание полагать, что Боян был непосредственно знаком
со скандинавской скальдической традицией, а может быть, и
учился у варяжских скальдов.
Характеристика, данная Бояну в «Слове», полисемантична.
В зачине он как песнотворец охарактеризован — в метафорическом
смысле — формулой тройственного превращения. Ее можно пони-
мать в нескольких смысловых вариантах.
Формула эта выражает очень архаическое представление о поэ-
тическом творчестве как о волхвовании, сверхъестественном
знании. Поэтическое искусство, как и колдовство, требовало от
древнейшего певца особых оккультных познаний, владения спе-
цифическими приемами поведения. «Вещим» (или «Мудрым»,
hinn Fraedi) прозывался легендарный собиратель песен «Старшей
Эдды», слывший волшебником, общавшимся с нечистой силой.
Слово «fraedi» в древнеисландском языке означает не только
«мудрость», но и «писания», «заклинания» и «стихотворение».44
Боян назван в «Слове» потомком (внуком) Белеса, божества, оче-
видно ведающего и поэзией, т. е. Боян как поэт унаследовал важ-
ные качества своего мифического предка. Поэтому напрашивается
сравнение Бояна со скандинавским Одином, о котором мы знаем
куда больше, чем о Велесе. Один — изобретатель рун, отец песни
и саги, бог мудрости и покровитель скальдов, «небесная мо-
дель» земного вещего песнотворца, сочетающего в себе «рацио-
40 Пушкин А. С. Песнь о полку Игореве. — Поли. собр. соч., т. 12.
М.—Л., 1949, с. 149.
41 См.: Лихачев Д. С. 1) Исторический и политический кругозор автора
«Слова о полку Игореве». — В кн.: Слово о полку Игореве. Под ред.
В. П. Адриановой-Перетц. М.—Л., 1950, с. 30; 2) Слово о полку Игореве.
Историко-литературный очерк. Л., 1955, с. 59, 117—118.
42 См.: Поспелов Г. Н. К вопросу о стиле и жанре творчества Бояна
вещего. — Докл. и сообщ. филол. фак. Моск. гос. ун-та им. М. В. Ломоно-
сова, вып. 2. М., 1947, с. 42—45.
43 Стеблин-Каменский М. И. О некоторых особенностях стиля древне-
исландских скальдов. — Изв. АН СССР. Отд-ние лит. и яз., 1957, т. XVI,,
вып. 2, с. 144.
44 См.: Стеблин-Каменский М. И. Мир саги. Л., 1967, с. 19.
14
нальное знание и экстатическое откровение».45 Один—«бог вдо-
хновения, и само его имя происходит от слова, которое значит
„дух", „исступление", „поэзия"».46 Он «не одновиден» (eigi
ein-hamr) — так скальды обозначали оборотня. У него множе-
ство имен, некоторые из них указывают на его тесную связь
с символами «срединного мира» — ветром и мировым древом.
Один, желая постичь высшую мудрость, руны и заклинания, до-
бровольно принял муку, пронзив себя копьем и повесившись на
мировом древе. «Не скрывается ли здесь... описание ритуала
(шаман взбирается на «мировое древо»)?».47 Обернувшись зве-
рем или птицей, Один быстро переносится на самые отдаленные
расстояния. Он не только пользуется услугами двух волков, но
и сам может превратиться в волка, «вещего зверя». Похитив мед
поэзии, Один принял обличье орла и в таком виде вернулся до-
мой в Асгард.
Стихотворная импровизация в древности воспринималась как
магический обряд, сопровождающийся мистическими превраще-
ниями. Об этом свидетельствуют исторические данные о древ-
нейшей личной поэзии Запада и Востока — кельтов и скандина-
вов, индусов, иранцев и арабов. Поэзия эта отличается функцио-
нальным синкретизмом. Песни ирландских филов похожи на
заклинания. Древнейшие скандинавские певцы и сказители —
тулы (tulir) произносили мифологические и героические сказа-
ния, магические присловия, знали обрядовую премудрость.
Слово «скальд», возникшее до появления письменности (его
первоначальное значение неясно), — среднего рода, подобно дру-
гим словам, обозначавшим сверхъестественных существ. Скаль-
дическое слово обладает магическим воздействием. Пропеть вла-
стителю прославляющую песнь значило наделить его славой; счи-
талось, что хулительные стихи — так называемый «нид» (ni&) —
могли причинить поносимому не только моральный ущерб, но
и телесное повреждение. В древнеисландском языке от глагола
«gala» (петь) производится существительное «galdr», означающее
заговор, знахарскую формулу, ведовство. Таким образом, само
значение слова «скальд» во многом адекватно значению эпитета
«вещий».
Древние певцы «поют, сказывают и действуют»; их творче-
ский метод характеризует все та же тройственная формула кол-
довства. В якутском фольклоре «есть три песни, выросшие из
одного корня, точно три ветви одного дерева»,48 а кельтская вол-
шеоная арфа (Dagde) исторгает три мелодии. Тулы, аккомпани-
руя себе на особом струнном инструменте (|>ula — род арфы),
исполняли свои произведения то песенно, то сказом, то речитати-
ве Мелетинский Е. М. «Эдда» и ранние формы эпоса. М., 1968, с. 229.
Стеблин-Каменский М. И. Старшая Эдда. — В кн.: Старшая Эдда.
4?емСЛандские песни ° богах и героях. М.—Д., 1963, с. 198.
48 Мелетинский Е. М. «Эдда» и ранние формы эпоса, с. 230.
веселовский А. Н. Историческая поэтика, с. 329—330.
15
еюм. Свою песнь они начинали почти шепотом, как произносятся
заговоры и молитвы, постепенно приходя в экстаз.49 Поэтическая
импровизация могла восприниматься как своеобразный обрядо-
вый ритуал. Комментаторы «Слова о полку Игореве» отметили,
что выражение «п'Ьснь творити» «можно поставить в ряд с ши-
роко употребительными в древнерусском языке формулами: мо-
литву творити, память творити».50
Таким образом, эпитет «вещий» в приложении к Бонну, как
и вся характеристика его поэзии, служит указанием на экстати-
ческую природу его песнотворчества. Поэтическая мысль певца
постоянно возвращается к воспеваемому объекту, будучи не в си-
лах его покинуть.
Характеристику Боянова песнотворчества можно понять и
как, условно говоря, скальдическую модель мироустройства. Здесь
обрисованы космологические воззрения скальда, мифологический
реквизит, • которым он пользовался. Основа этих очень древних и
общераспространенных космологических воззрений — индоевро-
пейский миф. Древо, земля и небо, составляющие «совершенно
естественную градацию полета мысли Бояна»,51 — три яруса ми-
роздания. Эмблема высшей сферы — орел, низшей — волк. Миро-
вое древо (как и ветер) — эмблема промежуточного яруса между
небом и землёй. Оно есть символ: жизни, безопасности и благо-
получия, изобилия и счастья. По словам А. А. Потебни, выраже-
ния «Слова» «раст^кашется мыслию по древу» «могут быть на-
меком именно на те случаи, когда в величаньях изображалось ми-
ровое древо».52
Древо это — в скандинавской мифологии ясень Иггдрасиль —
размеряющее, основополагающее (miqtviffr), определяет струк-
туру мира. Снорри говорит: «Тот ясень (Иггдрасиль) больше и
прекраснее всех деревьев. Сучья его простерты над миром и под-
нимаются выше неба. Три корня поддерживают древо, и далеко
расходятся эти корни... Один корень — у асов, другой... — там,
где прежде была Мировая Бездна. Третий... подгрызает. ..
дракон Нидхёгг. В ветвях ясеня живет орел, обладающий вели-
кой мудростью... Белка по имени Грызозуб (Ratatoskr) снует
вверх и вниз по ясеню и переносит бранные слова, которыми осы-
пают друг друга орел и дракон Нидхёгг».53
Изображая таким образом скальдическую модель мироустрой-
ства, Снорри основывался на одной из мифологических песен
«Старшей Эдды», «Речах Гримнира» (Grimnismal), где сказано:
49 Там же, с. 260.
50 Творогов О. В., Дмитриев Л. А. Примечания. — В кн.: Слово о полку
Игореве. Изд. 2-е. Л., 1967, с. 469 (Б-ка поэта. Болып. сер.).
51 См.: Якобсон Р. Композиция и космология плача Ярославны. — Тр.
Отд. древнерус. лит. Ин-та рус. лит. АН СССР, т. 24. Л., 1969, с. 32—34.
52 Потебня А. А. Слово о полку Игореве. Изд. 2-е. Харьков, 1914, с. 229.
53 Младшая Эдда. Изд. подгот. О. А. Смирницкая и М. И. Стеблин-
Каменский. Л., 1970, с. 22—24.
16
РататоСк белка
резво снует
по ясеню Иггдрасиль,
все речи орла
спешит отнести она
Нидхёггу вниз.54
В картине, нарисованной Снорри, волка заменяет дракон (змей),,
генетически связанный в мифе с волком. Конечно, до Бояна по-
добные мифологические.сведения могли дойти из других источни-
ков и в других модификациях. В скандинавском фольклоре упо-
минаются другие космологические модели, в которых волк при-
сутствует:
Легко отгадать,
[ где Одина дом,
^ посмотрев на палаты:
Tv волк там на запад
-V от двери висит,
"Ч4 пар>ит орел сверху.55
>>
^с «Слово о полку Игореве» насыщено эмблемами реального
^ J мира, обобщающими вселенную.56 Поэма представляет собою
^ ^«развитую систему символических образов, имевших внешнюю-
форму предметов реального мира»,57 а сам автор, обладающий:
«повышенной чуткостью к звучанию сйова»,58 склонен любо-
54 Старшая Эдда. Древнеисландские песни о богах и героях, с. 38.
55 Речи Гримнира (Grimnismal). — Там же, с. 36.
56 См.: Лихачев Д. С. Сюжетное повествование в памятниках, стояв-
ших вне жанровых систем XI—XIII вв. — В кн.: Истоки русской беллет-
ристики. Л., 1970, с. 202.
57 Сапунов Б. В. Тисовая кровать Святослава. (Из реального ком-
ментария к «Слову о полку Игореве»). — Тр. Отд. древнерус. лит. Ин-та
рус. лит. АН СССР, т. 17. М.—Л., 1961, с. 324.
58 Булаховский Л. А. О первоначальном тексте «Слова о полку Иго-
реве».—Изв. АН СССР, Отд-ние лит. и яз., 1952, т. 11, вып. 4, с. 443.—
Вопрос о том, чем растекался Боян — «мыслию» или «мысию» (белкой),
продолжает вызывать споры. Первые комментаторы «Слова» (А. И. Мусин-
Пушкин, Д. Н. Дубенский, А. Ф. Малиновский) не сомневались, что ге-
ниальный поэт, говоря словами А. С. Фаминцина, «слагал свои песни,
витая мыслию по лесам» (Фаминцин А. С. Скоморохи на Руси. СПб., 1889,
с 27). Мысль, скользящая по древу, — «фигурное выражение» (А. Н. Ве-
селовский), поэтическая формула, построенная в соответствии с ритори-
ческой терминологией раннего средневековья, по которой сборники рели-
гиозного содержания назывались лествицами; это символ играющего вооб-
ражения, изменяющегося строя мысли (см.: Ржига В. Ф. «Мысленное
древо» в «Слове о полку Игореве», с. 107). Образ мысли, растекающейся
по древу, хорошо согласуется со сходным образом во втором зачине
поэмы («...скача, славию, по мыслену древу»).
С другой стороны, «мысль» нарушает образный параллелизм в трой-
ственной формуле Бояновых превращений: под мыслию «здесь должен
скрываться какой-нибудь зверок» (Барсов Е. В. Слово о полку Игореве
как художественный памятник Киевской дружинной Руси, т. 1, с. 128),
возможно, белка, называемая в некидирых гошграх подходящим к данному
случаю словом «мысь» (см.: МДврс®ШЩи№*в№к^ечЬит по поводу;
оиоЛ"отека )
iy,v'YpTc ч; АС Р \
2 Д. М. Шарыпкин
ваться различными звуковыми повторами, игрой слов. Несущаяся
по мировому древу хтоническая белка очень подходит для эмбле-
матического изображения хода творческой мысли. Белка эта —
мысленная эманация, обтекающая мировое древо и соединяющая
(а вместе с тем и разделяющая) верхнюю и нижнюю мировые
сферы, пребывающие в извечном антагонизме. Если белка, кроме
того, носится с быстротой молнии и подобна ей, то образ этот со-
ответствует представлению о быстром течении мысли импрови-
зирующего певца. Здесь «мысль» аналогична мифологической
«мыси» и в смысловой функции, и в фонетическом звучании.
Читая: «раст^кашется мыслию по древу», — следует помнить,
что по мыслену (воображаемому) древу в поэтическом представ-
лении скальдов бежит воображаемая мысь.
Третий смысловой план зачина — характеристика скальдиче-
ского стиля поэзии Бояна. Снорри говорит: «Поэтический язык
создается трояким путем... Всякую вещь можно назвать своим
именем. Второй вид поэтического выражения — это то, что зо-
вется заменой имен. А третий вид называется кеннингом».59
Слова, заменяющие имена, — хейти (heiti), буквально «назва-
ния», т. е. поэтические синонимы, усиливающие эпическую ва-
риацию и приложимые к стержневым образам дружинной поэ-
.зии, таким как «воин», «битва», «меч», «стяг», «кровь», «волк»,
«орел», «золото». Кеннинги (kenningar), буквально «обозначе-
ние», «примета», — фигурные, дву- и многосоставные метафо-
рические перифразы, своеобразные аллегорические эмблемы и
идеограммы скальдическои поэзии, получившиеся, возможно, из
языковых табу магического обряда.60 Прочтение кеннинга свя-
зано с актом отгадывания; он, как правило, состоит из двух эле-
ментов — существительного, являющегося образной основой, и
определения к нему, однако кеннинг можно было варьировать,
заменяя его составные части различными хейти или другими кен-
нингами.
Роль образной основы кеннинга особенно часто играли три
слова: «древо», «волк» и «орел»; во взаимосочетании кеннинги,
«мыси» или «мысли» в «Слове о полку Игореве». — Тр. Отд. древнерус. лит.
Ин-та рус. лит. АН СССР, т. 14. М.—Л., 1958, с. 61—63). Однако интерес-
ную эту догадку компрометирует та наивность, с которой сторонники
«мыси» поняли функцию этого образа (по Барсову: «выражение быстроты
движения»), и та легкость, с каковой исследователи стали определять
зоологическую породу бегущего по древу существа: «летущая векша»
(Барсов), «мышь» (см.: Егоров Н. М. Мышью или мысыо? — Тр. Отд.
древнерус. лит. Ин-та рус. лит. АН СССР, т. 14. М.—Л., 1958, с. 13) и т. п.
В. Н. Перетц с мудрой осторожностью предлагал сохранить слово «мыслию»
(ввиду последующего «по мыслену древу»), но отмечал: «тут чувствуется
неполнота» (Перетц В. Н. К изучению «Слова о полку Игореве». Л., 1926,
с. 8).
59 Младшая Эдда, с. 60.
60 См.: Стеблин-Каменский М. И. Происхождение поэзии скальдов. —
В кн.: Скандинавский сборник. III. Таллин, 1958, с. 180.
18
образованные при помощи этих основообразующих слов, состав-
ляют разветвленную метафорическую систему.61
«Древо» образует кеннинги, связанные с обозначением му-
жа — князя, воина, его героических деяний и вооружения. «Ка^
кие есть кеннинги мужа? Его называют по его делам, по тому,
что он совершает, принимает либо делает. ... зовут человека
„ясенем", либо „кленом", либо „лесом", либо другими словами
мужского рода, обозначающими деревья».62 Скальды называют
мужа «дубом оружия и сражений, странствий и разных деяний»,
«ясенем битвы», «стволом меча», «древом меча», «древом щита»63
и т. п. Древом обозначается воин и даже части человеческого тела,
например голова, нога, и т. п.64 Древо может быть связано с по-
нятием «поэзия»; тогда это «древо поэтическое, древо поэзии,
древо песен».65 Именно такой образ встречается в стихотворении
знаменитого скальда X в. Эгиля Скаллагримссона «Утрата сыно-
вей» («Sonatorrek»), где сказано буквально следующее: «Из
храма слов вырастает у меня древо песен, покрытое листвою
славы».66 Что же касается белки, то она воспринималась, оче-
видно, как один из аксессуаров мирового древа, так же как его
ветви и корни.
«Волк», как и «древо», прежде всего основообразует кеннинги,
связанные с описанием битв. «Есть зверь, что зовется волк. Его
следует упоминать в кеннингах крови и трупов, называя их его
пищей и его питьем».67 «Волк» связан с «древом» и другими
символами срединного мира. Так, ветер можно называть «волкож
деревьев». Одно из хейти волка—«вещий».68 Функции, выпол-
няемые орлом, аналогичны. «Есть две птицы, которых принято
обозначать в кеннингах не иначе, как упоминая кровь и трупы —
их питье и пищу. Это ворон и орел. Название всех других птиц
мужского рода можно соединить со словами „кровь" и „трупы",,
и такие кеннинги означают орла либо ворона».69
61 См.: Meissner R. Die Kenningar der Skalden. Ein Beitrag zur skal-
dischen Poetik. Bonn—Leipzig, 1921 (Rheinische Beitrage und Hilfsbucher
zur germanischen Philologie und Volkskunde, Bd 1).
62 Младшая Эдда, с. 69.
63 Там же, с. 84—85.
64 Там же, с. 96.
65 Ржига В. Ф. «Мысленное древо» в «Слове о полку Игореве», с. НО;.
66 В. Ф. Ржига замечает: «Под храмом слов здесь разумеются уста.
Акт песнотворчества понимается как органический процесс вырастания
дерева» (там же, с. 111).
67 Младшая Эдда, с. 89.
68 Там же.
69 Там же, с. 91. — Основой кеннингов ворона, этого «лебедя крови»,,
часто служит сокол. Тогда ворон — «сокол Одина», «сокол смерти» и т. д..
(см.: С те блин-Каменский М. И. О некоторых особенностях стиля древне-
исландских скальдов, с. 14, 180). Ф. И. Буслаев отметил, что в древне-
скандинавской поэзии «вместо слов сражаться, убить, быть убиту упот-
ребляются постоянные эпические выражения: „кормил орлов", „ел волчью»
ппЩу", ... „лучше тебе попробовать боя да повеселить орлов", „где ты
19
2*
Конечно, хвалебные песни Бояна по форме должны были от-
личаться от дошедших до нас скальдических хвалебных песен
князьям — драп. Поэзия скальдов не может дать абсолютно от-
четливого представления о творчестве Бояна — хотя бы потому,
что скальдические стихотворения X—XI вв. записаны лишь
в XIII столетии: двести—триста лет бытовали они в устной тра-
диции, подвергаясь искажениям и обессмысливаясь.70 Боян мог
вводить в свои песни различные новации, что не воспрещалось
скальдической поэтикой. Метафоры Бояна могли быть проще и
прозрачнее, чем у скальдов, свободнее выражать абстрактные по-
нятия (как кеннинги в древней англосаксонской поэзии),71
в большем объеме содержать христианско-библейский стилисти-
ческий элемент. И все-таки в Бояновых песнях, обращенных к
князьям, не было порывов романтической фантазии, философской
глубины или лиризма. Содержание этих песен, относившихся
к самому консервативному жанру скальдической поэзии, скудно и
трафаретно, окаменело-схематично и стереотипно. Называлось имя
прославляемого князя, имена его славных предков и поверженных
им врагов. Хвалебная песнь «может начаться с предложения
выслушать сочиненные скальдом стихи. Дальше всегда следует
перечень событий в хронологическом порядке, прославляется храб-
рость и щедрость того, кому посвящена песнь, упоминаются по-
ходы и битвы, приводятся собственные имена и географические
названия, причем повторяются все те же традиционные детали —
бег украшенных щитами кораблей (про корабли Боян, вероятно,
не пел, поскольку прославлял князей за их победы в сухопутных
сражениях, — Д. Ш.), сверкание мечей, потоки крови, пожирание
трупов волками, воронами и орлами»/2 Скальдическая строфа
строилась по такой несложной сюжетной схеме:
корму давал птицам сестер войны"» (Буслаев Ф. И. Историческая хресто-
матия церковнославянского и древнерусского языков. М., 1861, стб. 601—602).
70 В. В. Колесов в статье «Ударение в „Слове о полку Р1гореве"» пи-
шет, что, «отталкиваясь от традиции Бояна и неоднократно его цитируя
(так!), автор строит свое повествование совершенно иначе» (Тр. Отд.
древнерус. лит. Ин-та рус. лит. АН СССР, т. 31. Л., 1976, с. 26). Итак,
исследователь полагает, что автор «Слова» точно цитировал своего пред-
шественника, прямо на него ссылаясь, как это делают современные уче-
ные. Однако необходимо учесть >канровую сущность этих «цитат». Речь
здесь должна идти не о цитатах в нашем понимании этого слова, а об осо-
бой, амебейной по своему происхождению манере поэтического исполне-
ния, которую А. Н. Веселовский называл «антифонизмом при двух. /.
певцах» (Веселовский А. Н. Историческая поэтика, с. 123, 300). Творец
памятника как бы составляет с Бояном хор, являясь его корифеем, призы-
вает Бояна к себе в напарники, заставляя его петь со своего голоса,
делая этого певца своим подручным, как, вероятно, и сам Боян поступал
с Ходьшой (см.: Шарыпкин Д. М. «Рек Боян и Ходына...» К вопросу
о поэзии скальдов и «Слове о полку Игореве». — В кн.: Скандинавский
сборник. XVIII. Таллин, 1973, с. 195—201).
71 См.: Bode W. Die Kenningar in der angelsachsischen Dichtung. Mit
Ausblicken auf andere Literaturen. Darmstadt—Leipzig, 1886.
72 Стеблин-Каменский М. И. Культура Исландии. Л., 1967, с. 101—102.
20
(Такой-то) король выдвинул свой стяг,
Обагрил свой меч (в таком-то месте),
Он обратил в бегство врагов,
Они (такие-то) побежали перед ним.
Автор «Слова» мог быть знаком с поэзией скальдов и непо-
средственно, независимо от Бояна. В «Слове» используются от-
дельные стилистические приемы, наводящие на мысль о скаль-
дах. В зачине памятника имеется развернутое отрицательное упо-
добление — антитетическое сопоставление соколов—лебедей и
пальцев—струн; возможно, это — одна из любимых Бояновых ме-
тафор, поскольку такие обороты характерны для скальдической
поэзии. Ф. И. Буслаев заметил, что «скальды употребляют опи-
сательное выражение для руки: берег или седалище сокола (hau-
kstrond)».73 Самый процесс формирования кеннинга происходил
на почве антитетического параллелизма. Однако прием отрица-
тельного уподобления типичен и для русского фольклора.
В тексте «Слова» можно отыскать несколько двучленных ме-
тафорических формул, но по типу они отличаются от кеннингов.
Формулы эти, заменяющие глаголы, а не существительные, по-
нятнее, «ближе к действительности», чем кеннинги.74
В поэзии скальдов встречаются довольно близкие лексиче-
ские соответствия «Слову». Например, Д. С. Лихачев, отметив,
что слова «копиа поют» «не совсем ясны по своему месту в общей
поэтической композиции» памятника, предположил, что они, «воз-
можно, ... равносильны выражению „происходит война", „идет
бой'4».75 Действительно, в скальдических драпах мечи и копья
«поют», и это значит «идет битва».76 Орлы и волки, в «Слове»
представленные в достаточном количестве, выполняют функции,
приличествующие им и в скальдических стихотворениях. Но все
это, очевидно, образы, встречающиеся во всякой дружинной по-
эзии.
Элементы скандинавского влияния в тексте «Слава», если
они и есть, не представляют собой системы, в хвалебных же
песнях Бояна скальдические приемы и образы составляют проч-
ную стилистическую структуру. Таково отличие поэзии Бояна
от «Слова».
По сравнению с песнотворчеством Бояна «Слово» — новый,
более высокий этап в истории литературы, порожденный «ин-
тенсивным ростом народных основ русской культуры».77 В Скан-
73 Буслаев Ф. И. Исторические очерки русской народной словесности
и искусства, т. 1, с. 397.
74 См.: Чижевский Д. К стилистике старорусской литературы. Kennin-
gar? — Slavisticna revija, Ljubljana, 1957, roc. 10, № 1—4, S. 95.
75 Лихачев Д. С. Комментарий исторический и географический. —
В кн.: Слово о полку Игореве, с. 461.
76 См.: Резанов Вл. Слово о полку Игореве и поэзия скальдов. —
Журн. М-ва нар. проев., 1906, 1 сер., ч. 15, с. 455.
77 Лихачев Д. С. Слово о полку Игореве. Историко-литературный
очерк, с. 210.
21
динавии сага не отбросила поэзию скальдов, она канонизировала
ее в качестве исторического свидетельства. «Слово о полку Иго-
реве» отказалось от поэзии этого типа, чуждой духу развиваю-
щегося русского героического эпоса.
3
Постепенно в России накапливались знания о культуре скан-
динавских стран. В 1573 г. по приказу Ивана Грозного в Мос-
ковском государстве были насильно задержаны два толмача по-
сольства Швеции, знавшие шведский и русский языки. Одного
из этих толмачей вскоре «не стало», а другой, как писал царь
шведскому королю, «учит у нас двух учеников свейскому
языку».78 На царскую службу переводчики поступали не только
по принуждению, но и по вольному желанию: об этом свиде-
тельствует, например, челобитная «иноземца Дацкия земли
Ивашки Адамова, сына Фандензена»,79 поданная в 1647 г. Он
прожил в Москве более десяти лет, но в «торговом промысле»,
очевидно, не преуспел и обратился с просьбой принять его на
службу в Посольский приказ («...а я, иноземец, умею латин-
скому, итальянскому, французскому, цесарскому, галанскомут
дацкому и свейскому языкам и грамотам достаточно умею...»).
Просьба Ивана Адамова была удовлетворена, и он прослужил
в приказе до самой своей смерти, последовавшей в 1662 г. Од-
новременно с ним над переводами «с цесарского, латинского и
свейского языков» трудился и немец Юрий (Яков) Михайлов
Гивнер.
Издавна переведенные на русский язык западноевропейские
космографии (Ботера, Ортелиуса, особенно Меркатора и др.) 80
сообщали любознательному русскому читателю сведения о при-
роде и естественных богатствах скандинавских стран, «лукав-
стве», «непостоятельности» и склонности их обитателей «ко пи-
анству и ко всяким играм и телесным похотем». Русские пере-
водчики вносили и собственные дополнения в переводимые ими
тексты. Подобные рассказы, как правило, очень краткие, пере-
78 Савва В. Несколько случаев изучения иностранных языков руххкими
людьми во второй половине XVI в. — В кн.: Сборник статей в честь Вла-
дислава Петровича Бузескула. Харьков, 1913—1914, с. 156—157 (Сб. Харь-
ков. Истор.-филол. о-ва, т. 21).
79 См.: Кудрявцев И. М. «Издательская» деятельность Посольского
приказа (к истории русской рукописной книги во второй половине
XVII века). —В кн.: Книга. Исследования и материалы, вып. 8. М., 1963т
с. 238.
80 См.: Соболевский А. И. Переводная литература Московской Руси
XIV—XVII веков. СПб., 1903, с. 61; Космография 1670 г. СПб., 1878—1881;
Изборник славянских и русских сочинений и статей, внесенных в хроно-
графы русской редакции. Сост. А. Попов. М., 1869. См. также: Алек-
сеев М. П. Очерки истории испано-русских литературных отношений XVI—
XIX вв. Д., 1964, с. 22—23; Лебедев Д. М. География в России XVII века
(допетровской эпохи). М.—Л., 1949.
22
мешаются баснями о диковинных зверях и других мифических
.существах; тем более захватывающими должны они были ка-
заться древнерусскому читателю.
В конце XVII столетия, перед началом Северной войны, пе-
реводчиками Посольского приказа было составлено статистиче-
ское описание Швеции в качестве приложения к рукописной
компиляции «О начатке шведского и готского государства»,
а в самом начале XVIII в. — также рукописное «Описание трех
путей из державы царского величества, из поморских стран
в шведскую землю и до столицы их. Сочинися же сие самим
преосвященным архиепископом холмогорским Афанасием со сви-
детельством ведущих людей и теми пути многокрайне купечески
шествовавших лета господня 1701, месяца марта».81 Работы эти
имели чисто практическое, прикладное значение.
Конечно же, русские люди узнавали о нравах и обычаях
своих северо-западных соседей из многих других источников. Ста-
тейные списки послов сообщали о происшествиях при шведском и
датском королевских дворах.82 Списки эти сообщали немного
культурно-бытовых подробностей, но иногда они были весьма
курьезны и свидетельствовали о живом любопытстве и наблю-
дательности оказавшихся на Западе московских дипломатов.83
Шведские и датские дела весьма интересовали российское
правительство; его резиденты и тайные агенты в Копенгагене,
Стокгольме, Нарве, Риге и других городах добывали сведения
о внутреннем положении Швеции и Дании, их внешней поли-
тике и торговле. Московские власти собирали «вести» у всех
своих подданных, побывавших в Скандинавии, а таких бывалых
людей находилось немало.84 Благодаря близкому соседству и не-
точной демаркации границ между Россией и Швецией населе-
ние приграничных областей обеих стран не было национально
81 См.: Пекарский П. П. Наука и литература в России при Петре Ве-
ликом, т. 1. СПб., 1862, с. 338—339.
82 См;: Лихачев Д. С. Повести русских послов как памятники литера-
туры. — В кн.: Путешествия русских послов XVI—XVII вв. Статейные
•списки. М.—Л., 1954, с. 319—346.
83 Русские послы, посетившие Копенгаген в 1621 г., были приглашены
ла пир в датский королевский дворец; им там очень понравилось, судя
по «Статейному списку бытности в Дании послов дворянина князя Алек-
сея Львова и дьяка Ждана Шилова»: «... в палатах стены обиты бархаты
золотными и цветными и ковры толковыми фрясками, а на подволоках ре-
заны люди, и звери, и птицы, и травы золочены, а деланы разными об-
разцы. .. А перед столом... били по литаврам и играли в трубки. А в стол
играли в музыку и припевали разными голосы, а игрецов было человек
•с тридцать... А как король с послы сели, и в палате приведена вода
в колодезь, за решетками медяными зделан мужик серебрян, позолочен,
литой, а из него вода пущена, бежит из глаз и из перста, и из грудей
да птички и звери и змейки к нему приделаны, а из них вода ж пу-
щена. .. струйкою невеликою» (см.: Цветаев Д. Литературная борьба с про-
тестантством в Московском государстве. М., 1887, с. 94—95).
84 См.: Чечулин Н. Д. К вопросу о распространении в Московском го-
сударстве иноземных влияний. М., 1902.
23
однородным — в захваченных швеДами областях жило много»
русских, доставлявших московскому правительству ценную ин-
формацию.85 Некоторые из них, живя в Нарве и Стокгольме,
даже сочиняли вирши на русском языке, интересные тем, что
они отражают «литературную культуру тех областей Русского
государства, которые оказались оборваны от него и тем не ме-
нее сохранили с ним живую идейную связь».86 Русские торго-
вые люди часто наезжали в Стокгольм, где имелось особое «рус-
ское подворье» — целая колония купцов-московитов.87 В москов-
ских слободах88 жили иностранцы, «большею частью немцы и
голландцы, иногда шведы», которые, «естественно, и в области
литературной обнаруживали порою некоторое воздействие на
русских».89
Но идеологическое и политическое соперничество между Рос-
сией и Скандинавией не прекращалось. Швеция и Дания пре-
тендовали на главенствующую роль в протестантском мире. Рос-
сийское православие видело в скандинавских «люторах» злей-
ших своих врагов,90 которые постоянно досаждали ему своими
происками и литературными нападками. Правители скандинав-
ских стран не теряли надежды обратить Русь в протестантство
и тем самым подчинить ее своему влиянию.
Так, датский король Кристиан III в письме Ивану IV от
13 мая 1552 г.91 просил царя принять в Москве своего «верного
слугу и подданного» Ганса Переплетчика (Haris Missenherm
85 См.: Голицын Н. В. К истории русско-шведских отношений и на-
селения пограничных с Швецией областей. М., 1903; Грот Я. К. Известия
о Петербургском крае до завоевания его Петром Великим. — В кн.: Труды
Я. К. Грота, т. 4. СПб, 1901, с. 79—80.
86 Лихачев Д. С. Плач о реке Норове 1665 г. — Тр. Отд. древнерус.
лит. Ин-та рус. лит. АН СССР, т. 6. М.—Л., 1948, с. 336.
87 См.: Шасколъский И. 77. Об особенностях русско-шведской торговли
XVII в. — В кн.: Международные связи России в XVII—XVIII вв. М.,
1966, с. 7—34; Рухманова Э. Д. Русская торговля в Стокгольме в 1675 году. —
Тез. докл. VII Всесоюз. конф. по изучению скандинавских стран и Фин-
ляндии. Л.—М., 1976, с. 103—104; Старостина Т. В. «Сказки» русских
торговых людей как источник по истории русской торговли в Швеции
в последней четверти XVII в. — Там же, с. 104—105.
88 См.: Снегирев В. Московские слободы. Очерки по истории Москов-
ского посада XIV—XVIII вв. М., 1956; Звегинцев Е. Слободы иностранцев
в Москве XVII века. — Истор. журн., 1944, № 2—3, с. 81—86.
89 Перетц В. Н. Очерки по истории поэтического стиля в России.
(Эпоха Петра Великого и начало XVIII ст.), вып. 1. СПб., 1905, с. 4.
90 См.: Соколов И. Отношение протестантизма к России в XVI и
XVII веках. М., 1880; Цветаев Д. Протестантство и протестанты в России
до эпохи преобразований. М., 1890.
91 См.: Немировский Е. Л. 1) Историографические заметки к вопросу
о начале книгопечатания на Руси. — В кн.: Книга. Исследования и ма-
териалы, вып. 7. М., 1962, с. 243—251; 2) Возникновение книгопечатания
в Москве. Иван Федоров. М., 1964, с. 65—69; Rasmussen К. Hans Bogbin-
der and Muscovy: A Contribution to the Question of Danish Influence on
Russian Printing in the Mid Sixteenth Century. — Scando-slavica, 1972, t. 18>
p. 199-203.
24
Bogbinder), с тем чтобы тот научил московитов печатать свя-
щенные книги, которые он привезет с собою из Дании и кото-
рые помогли бы царю «в ближайшие годы реформировать цер-
ковь ко благу его подданных, ко их спасению и славе Христо-
вой». Ответ Ивана Грозного на письмо датского короля не
известен, но если он и последовал, то не мог не быть отрица-
тельным: известно, как резко царь выговаривал датскому послу
Ульфельду за его нежелание поклоняться иконам.92 Вообще
в спорах о вере с лютеранами Иван Грозный не скупился на
крецкие выражения, обзывая оппонентов лжепророками, ворами
и разбойниками, врагами креста и собаками, а самое имя Лю-
тера выводил от прилагательного «лютый»: здесь талантливей-
ший русский писатель XVI в. Иван Грозный предвосхитил ба-
рочных полемистов с их пристрастием к разного рода анаграм-
мам и фантастическим этимологиям.
Споры о вере зачастую напоминали диалог глухих; напри-
мер, упсальский архиепископ Лаврентиус Петри, прибывший
в Москву со шведским посольством в 1557 г., не смог найти об-
щий язык с московским митрополитом Макарием не только в пе-
реносном, но и в прямом смысле. По преданию,93 швед говорил
на немецком, которого, видимо, не знал Макарий; тот отвечал
ему по-латыни и на греческом, но его не понимали ни царь, ни
толмач; один из членов шведского посольства не выдержал и
захохотал, после чего Иван Грозный прекратил дискуссию.
В то же время одна из не дошедших до нас первопечатных
книг Ивана Федорова носила светский характер и касалась доб-
рых отношений между Россией и Швецией («Копия с трактата
премирного меж его величеством царем и великим князем Иоан-*
ном Васильевичем, самодержцем всероссийским, и королем швец-
ким Ириком 14-м учиненного 1564 году по титулом»),94 Но эти
добрые отношения окончательно установились лишь в XIX в.
По Столбовскому миру к Швеции отошли обширные земли,
населенные русскими, которых следовало наставить на «путь
истинный». В Швеции писались полемические сочинения против
православия. В 1620 г. королевский придворный проповедник
Юхан Ботвид защитил в Упсальском университете диссертацию,
озаглавленную: «Христиане ли московиты?» («Utrum Moscovitae
sunt Christiani?»). Выходило, что хотя и христиане, но плохие.
92 См.: Путешествие в Россию датского посланника Якова Ульфельда
в XVI веке. Пер. с лат. Е. Барсова. М., 1866; Аделунг Ф. Критико-литера-
турное обозрение путешественников по России до 1700 года, ч. 2. М., 1864,
с. 583.
93 См.: Цветаев Д. Протестантство и протестанты в России до эпохи
преобразований, с. 539.
94 Упомянута в кн.: Дамаскин, епископ. Библиотека Российская как
сведение о всех книгах в России, с начала типографии на свет вышед-
ших. Краткое описание российской ученой истории. СПб., 1881, с, 19.
См. также: Немировский Е. Л. Очерки историографии русского первопеча-
тания. — В кн.: Книга. Исследования и материалы, вып. 8. М., 1963, с. 12.
25
В 1628 г. в Стокгольме был отпечатан на русском языке
«Катехизис си есть греческое слово, а по-русски именуется
крестьянское учение»; знакомство с этой книгой обнаруживают
в своих писаниях многие русские публицисты XVII и начала
XVIII в.
В России внимательно следили за появлением на Западе та-
кого рода сочинений. Нападки лютеран-скандинавов на право-
славную церковь вызывали раздраженные отповеди русских
писателей. Характерны «прения о вере», которые поп Иван Ва-
сильевич Наседка-Шевель вел с пастором-датчанином Фильго-
бером в 1644—1645 гг., когда в Москве находился датский принц
Вальдемар, сватавшийся к царевне Ирине, дочери царя Миха-
ила; 95 сватовство закончилось неудачей, поскольку датчане от-
вергли непременное условие русской стороны — о переходе же-
ниха в православие. Спорящие не желали понимать друг другаг
хотя пользовались услугами хорошего толмача, шведа по нацио-
нальности, Дмитрия Франзбекова (до перекрещения в правосла-
вие— Альфера). В этом споре русская сторона «старалась лишь
обессилить делаемые нападения».96 Наседка вновь и вновь варь-
ировал доводы, аргументированно отвергнутые Фильгобером, по-
путно обвиняя протестантов в еретичестве и накаляя спор.
Одним из литературных отголосков этого спора явилась «По-
весть о российстей земли убо слезам подобно о дацком коро-
левиче», написанная в Москве в 1647 г. рукою некоего «много-
грешного простого монаха»;97 по стилю она очень напоминает
обличительные писания Ивана Наседки. Автор повести пола-
гает, что «не добро есть со иноверными дружитися и любитеся
и к ним присвоятися», тем более что «влепоту убо некто благо-
умен рече, яко весь восток прельщен бысть Маомефом, запад же-
весь Мартином Лютором».98 Гнев автора вызывают конкретные'
представители «иноверных», прежде всего пастор Фильгобер,.
«лют бо бе окаянный той поп и грамотам разным учен, паче ж&
рещи, от самого сатаны обучен и многая еретическая своя пи-
сания предложи, по еретическому преданию и утверждению. ..
И тако паки на своем суперстве ста». Затем — сам датский ца-
ревич, «паганин» и «злодей нечестивый», ведущий в Москве не-
праведную жизнь: «Но вся же дни, жителствуя в том уготован-
ном дворе его, нача бесноватися по своему беззаконному обы-
чаю и вере, в трубы и органы и в прочия различный писки иг-
95 См.: Два сватовства иноземных принцев к русским великим княж-
нам в XVII столетии. М., 1868; Голубцов А. Прения о вере, вызванные де-
лом королевича Вальдемара и царевны Ирины Михайловны. М., 1891.
96 Цветаев Д. Литературная борьба с протестантством в Московском
государстве, с. 8.
97 Памятники прений о вере, возникших по делу королевича Вальде-
мара и царевны Ирины Михайловны, собр. А. Голубцовым. — Чтения:
в Обществе истории и древностей российских, 1892, кн. 2, с. VI.
98 Там же, с. 8, 18.
26
рати; иного же срам есть и писати».99 И в дальнейшем русские
публицисты обличали еретичество и греховный образ жизни
«немцев», используя те же полемические приемы, причем в эпоху
Северной войны особенно доставалось шведам.
В 1675 г. вышла книга (переизданная в 1710 г.) ревельских
пасторов Иоганна Швабе и Иоганна Герхарда «Цурковь Мос-
ковский». 10° По этому случаю русские резиденты доносили из
Стокгольма в Москву: «А сложил и строил злодейственным своим
вымыслом ту книгу-пашквиль королевского величества природ-
ной подданный лифляндец, колыванский житель Иван Шваба.
Печатана та книга латинским языком, королевского величества
в городе Ене, а приписана та книга королевского величества под-
данным колыванским начальным людем».101 Авторы книги пи-
сали, что московиты никуда не годные христиане, а благочестие
их фальшивое, ибо внешние атрибуты религии — иконы — засло-
нили от них внутреннее содержание вероучения. Встречались
в «пашквиле» и политические выпады: «Напечатано в том паш-
квиле невежественными и злодерзостными словами: 1) великий
государь блаженныя памяти.. . Иван Васильевич. . . того пашк-
виля в предисловии... назван. .. дивовище человеческое, неслы-
ханный мучитель и зверь свирепейший; 2) ниже того напеча-
тано. . . толикое мучительство они же москвитяне под великим
московским князем Алексеем Михайловичем в Лифляндской
земле починили и для того достойни, чтоб их имя вечного мол-
чания тьма покрыла, яко о имени Ерострата Ефесского уставлено
есть. И теми злокозненными прилоги прировняли великого го-
сударя его царское величество Ерострату, простому мужику, ко-
торой во Ефеи капище сжег».102
Швеция старалась возможно дольше удержать Россию от во-
оруженного выступления против Запада. В издаваемых швед-
скими подданными рижских «авизах» доказывалось, что славу
царю принесла бы война не с христианской Швецией, а с сул-
таном. Шведские дипломатические агенты — например, И. Г. Спар-
венфельд во время своего пребывания в Москве в конце
1680-х гг. — стремились убедить «старых бояр» в самых добрых
намерениях Швеции по отношению к России. Правительства
московских царей им не верили. Тогда же, в 1689 г., в Москве
сожжен был на костре шведский подданный, силезский немец,
анабаптист Квирин Кульман — мистик, ратовавший в своих
«письмах» и «тетрадях», распространяемых им, за союз право-
Э9 Там же, с. 6—8.
100 Gerhard /. E., Schwabe J. Цурковь Московский. Sive Dissertatio
Theologica de Religione Ritibusque Ecclesiasticis Moscovitarum. Jaenae, 1675.
См.: Немировский Е. Л. Очерки историографии русского первопечата-
ния, с. 6—8.
101 См.: Замысловский Е. Сношения России с Швецией и Данией
в царствование Федора Алексеевича. СПб., 1889, с. 13.
102 Там же, с. 14.
27
славной Руси и Швеции против мусульманской Турции и «вла-
сти папежския веры».103 В сочиненных им «первых книгах. . .
к их царскому величеству» Кульман пророчествовал: «Егда при-
дет москвитин, тогда поляки худо устоят, по глаголом моим, и
той же поляк оному москвитину, с шведы слученному, не будет
противным».104 Здесь же записано и «видение», истолкованное
Кульманом в духе тогдашней шведской пропаганды: «Видел ве-
ликие два Лва, пришедшие с мечами... Вышепомянутому ви-
дению толкование таково. Полуночный Лев — то ' есть швед,
с иными странами, но паче всех москвитянин; восточный же-
Лев — живущие подле венгров, то есть турки и татары».105
Кульмана казнили, но оказалось невозможным помешать рас-
пространению в народе, особенно среди старообрядцев, его тет-
радей, которые, возможно, оказали влияние и на П. Н. Крек-
шина, автора «Сказания о зачатии и рождении императора Пе-
тра Великого», пользовавшегося популярностью у русского чи-
тателя первой половины XVIII столетия.106 В одном из списков
этого сочинения107 приведен характерный рассказ митрополита
Игнатия, будто бы некий дьякон встретил юношу, по имени
Иоанн, в монашеской одежде. Тот сказывал, что родом он —
швед из Стокгольма, сын тамошнего сенатора. Иоанн много
слышал о благочестии русских и потому явился на Русь, принял
православие и стал иноком. При этом юноша швед не преминул:
передать слышанное им на родине «вещание» мудрецов «свей-
ской земли»: «Западные христианские короли припадут к ва-
шим российским царям, просяще мира, и помощи, и заступле-
ния на басурмана турецкого царя. Тогда убо цари ваши послу-
шают прошения их и умилятся над христианы и воздвигнут
войну на басурмана. . . и победы учинят басурманам и оттоле
прославится царство российское».108 Эти «свейские мудрецы», по-
видимому, те самые, которые издавали ревельские «пашквили»
и рижские «авизы».
К числу этих «мудрецов» отчасти принадлежал и И. Г. Спар-
венфельд, антикварий и филолог, один из выдающихся ученых
103 См.: Панченко Л. М. Квирин Кульман и чешские братья. — Тр.
Отд. древнерус. лит. Ин-та рус. лит. АН СССР, т. 19. М.—Л., 1963, с. 330—
348; Тихомиров Н. С. Квирин Кульман. — Рус. вестн., 1867, т. 72, кн. И,
с. 183—222, кн. 12, с. 560-594.
104 См.: Памятники к истории протестантства в России, ч. 1. Собр.
Дм. Цветаев. М., 1888, с. 111.
105 Там же, с. 115.
106 См.: Шмурло Е. Ф. Петр Великий в оценке современников и по-
томства, вып. 1. (XVIII век). СПб., 1912, с. 49.
107 ГПБ, ф. 683 (арх. Семевских), № 12. См. также: Колосова Е. В.
К проблеме традиции древнерусской исторической повести в литературе
XVIII века. («Сказание» П. Я. Крекшина о Петре I как последний этап
развития исторической повести XVII века). —В кн.: Древнерусская лите-
ратура и ее связи с новым временем. М., 1967, с. 298—299.
108 Колосова Е. В. К проблеме традиции древнерусской исторической
повести в литературе XVIII века..., с. 298.
28
писателей шведского барокко, знавший русский язык и литера-
туру.109 В написанной по-русски «Плачевной речи» на погребе-
ние Карла XI (1697) по Спарвенфельд заклинал русских чита-
телей возлюбить шведских королей, благочестивых и милости-
вых ко всем своим Подданным без различия их национальности
и вероисповедания. По его словам, Карл XI отличался не только
«смиренномудрием» и «мужеством во бранях», но и являлся
мудрым государственным деятелем, заботившимся о благе под-
данных: «Кораблоплаванием и купледействия подвижёнием
свидское свое государство с прочими частями света тако сово-
купи». Оплакивают шведского короля якобы не только его еди-
новерцы-соотечественники, но и «от народа славяно-россыского
подданные люди и верйые раби». В заключение следовал пане-
гирик преемнику Карла XI, его сыну Карлу XII, сначала
в прозе,111 потом в стихах.112
Если рассматривать «Плачевную речь» не только как пропа-
гандистское сочинение, то она — любопытнейший образчик твор-
ческого билингвизма. Автор и в языковом, и в сюжетно-стили-
стическом отношениях следует известным ему образцам древне-
русской прозы. Вот отрывок, показывающий, что Спарвенфельд
основательно проштудировал старославянскую Библию (веро-
ятно, он и «славяно-росским» литературным языком овладевал,
сравнивая тексты Священного писания на славянском и швед-
ском языках), а также напоминающий «Повесть о Мамаевом
побоище»: «Земля даждь гробний холм, реки проливают слезий,
Перун запалает светила, воздух здыхает благоухания, свезды
одеваются черностиу».113 Здесь упоминается и языческое боже-
ство древних славян. Шведские барочные писатели весьма ин-
109 См.: Черепнин Л. В. Русские* рукописные сборники из собрания
И. Г. Спарвенфельда. Материалы по историй русской культуры и русско-
шведоких культурных связей XVII в. в архивах Швеции. — Тр. Отд. древне-
рус, лит. Ин-та рус. лит. АН СССР, т. 17. М.—Л., 1961, с. 454—481; Jaco-
bowsky К. V. J. G. Sparvenfeld. Bidrag till en biografi. Akademisk avhand-
ling. Stockholm, 1932; Fies E. Anteckningar om en resa i Ryssland af
J. G. Sparvenfeld. — Historisk tidskrift, 1886, t. VI, s. 86—92.
110 См.: Быкова Т. А. К истории русского тонического стихосложения.
(Неизвестное произведение И. Г. Спарвенфельда). —В кн.: XVIII век,
сб. 3. М.-Л., 1958, с. 449-453.
111 «Яко из сих драгих королевских пепелей воскресе нам, и останется:
феникс некий... толикаго отца толь великий сын благочестивий, благо-
мудрий, благоразумием и благодатию возрастаемый самодержавний наш
началодержец... государь Каролус двенадцатый» (там же, с. 451—452).
112 ...Цела Еуропа слезы проливает:
Мир без Каролуса кто ей подает?
Друзи, не плакайте, як исцелися
Нашего сердца рана. И явися
С'корене славного цвет неразтленный,
Нравов же оческих образ с'вершенный,
Карол дванадцетой во младих летех...
(там же, с. 452—453).
113 Там же, с. 451.
29
тересовались языческим Парнасом собственного и сопредельных
народов; о Перуне Спарвенфельд мог узнать у Герберштейна,
Петрея и Мавроурбина.
Шведская пропагандистская публицистика с началом Север-
ной войны существенно изменила тон в отношении российского
православия. Теперь шведские писатели поносили не всех пра-
вославных, а только московитов-никониан; для русских — под-
данных шведского короля, и особенно для старообрядцев, мно-
гие из которых получили убежище в Прибалтике и на Ижорской
земле, делалось исключение. Приятель Спарвенфельда Нильс
Берг (Николаус Бергиус), сначала профессор богословия в Уп-
сале, а затем проканцлер пярнуской академии «Каролина-Густа-
виана» и суперинтендант Ливонии, сочинил «Опыт о граждан-
ском состоянии и религии московитов».114 Работая над своим
«Опытом», Берг читал в личной библиотеке Спарвенфельда «Ска-
зание о России» Котошихина; 115 он беседовал с русскими
людьми — раскольниками, спасавшимися в Ливонии, а также
с задержанным шведами русским резидентом в Стокгольме боя-
рином А. Я. Хилковым.116 Задача Берга — не только рассказать
о русской церковной жизни, но и доказать, что старообрядцы
по своим нравам и обычаям ближе шведским протестантам, чем
прочие подданные царя. Юст Юль, например, писал по прочте-
нии книги Берга: «В общем раскольники честнее, богобоязнен-
нее и трезвее прочих русских, а по части христианских догма-
тов начитаннее и просвещеннее их».117
В этом же труде Берга помещен еще один стихотворный опус
Спарвенфельда на русском языке. Это послание автору «Опыта» —
«Преосвященному, именитому, достохвальному, вельми ученому,
препочтенному, о Христе духовному отцу и владыке, господину
Николаю Бергиусу, его королевского величества верному мужу
и генеральному суперинтенданту ливонскому... о вере славено-
российской. . . мудрено беседующему.. . писал его милости прия-
тель и раб Иоанн Гавриил Ивановичь Спарвенфельд», в кото-
ром читаем:
Без вычитания отцов восточных
и без вызнания правил толь мочяых,
Аще славяно-российскую веру
хочет вызнати, кто тояей же меру
114 Bergius N. Exercitatio de Statu Ecclesiae et Religionis Moscoviticae.
Holmiae, 1704.
115 См.: Пекарский П. Переписка Лейбница с разными лицами о сла-
вянских наречиях и древностях. — Записки имп. Академии наук, т. 4. СПб.,
1864, с. 4.
116 См.: Рущинский Л. П. Религиозный быт русских по сведениям ино-
странных писателей XVI и XVII веков. М., 1871, с. 34.
117 Записки Юста Юля, датского посланника при Петре Великом
(1709—1711). Извлек из Копенгагенского государственного архива и пере-
вел с датского Ю. Н. Щербачев. М., 1900, с. 72.
30
Зде, в сей беседе обрящет, конечно,
ее же достойно хвалити есть вечно:
Многих народов творцы бо писаху,
Яже той веры противныя бяху,
Глупо, невеждо, бесстудно и ложно,
хоть бы им было молчати возможно.
Зде с самых ясных источников скачет
правды вода, хотя ненависть плачет.118
Как видим, шведский писатель, знакомый с русской виршевой:
поэзией, не только подражал ее образцам, но и обогащал силла-
бическое стихосложение германской тонической метрикой. Ис-
следователи отметили, что, хотя русский язык Спарвенфельда
местами не совсем правилен («вычитание» вместо «чтение»
и т. п.), а его стихи несколько вычурны и грешат не совсем по-
русски расставленными ударениями, в целом стихотворение
шведского сочинителя «окажется недурным и для русского ав-
тора».119
Книгу Берга хорошо знали в России. Напечатанное в ней
стихотворение Спарвенфельда, по мнению П. Н. Беркова, было
известно немецким стихотворцам, писавшим по-русски, — па-
стору Глюку и его коллеге магистру Вернеру Паусу.120 Знал
вирши шведского писателя и В. К. Тредиаковский; но автора
«Трех рассуждений о трех древностях российских» более инте-
ресовала историко-философская концепция книги Берга.121
Таким образом, русско-скандинавские литературные связи на
ранней стадии их становления отнюдь не были идиллической
«дружбой культур»; таковыми им еще предстояло сделаться
в исторической перспективе. Сложный, диалектический процесс
взаимного узнавания русского и скандинавских народов проис-
ходил исподволь, постепенно.
118 См.: Пекарский П. Переписка Лейбница с разными лицами о сла-
вянских наречиях и древностях, с. 56.
119 Петровский Н. Analecta metrica, VI. Мелкие заметки. — Рус. филол^
вестн., 1914, № 2, с. 537.
120 См.: Верков П, П. Из истории русской поэзии первой трети
XVIII века. (К проблеме тонического стиха). —В кн.: XVIII век, сб. 1.
М.—Л, 1935, с. 61—81.
121 См.: Пекарский П. История ими. Академии наук в Петербурге, т 2~
СПб., 1873, с. 208—209.
Глава первая
ЭПОХА ПРЕОБРАЗОВАНИЙ
И ПРОСВЕЩЕНИЯ
i
В эпоху петровских преобразований завершался процесс се-
куляризации русской литературы, начавшийся еще в XVI—
XVII столетиях; все шире проникали в нее гуманистические
идеи; 1 постепенно сближаясь типологически с западноевропей-
скими литературами, она становилась участницей общеевропей-
ского литературного развития.2 Не следует абсолютизировать со-
вершенно справедливые в целом утверждения, что у новой рус-
ской литературы на первых порах не установились равноправ-
ные отношения с литературами, западноевропейскими3 и что
«тогдашние светские книги наши» были «не более как лепет на-
чинающего говорить младенца».4 Этот «младенец» вел спор на
равных с достаточно развитой литературой Швеции, тогда враж-
дебного России государства.
Общее направление петровских реформ было обусловлено не
умозрительными вопросами о сравнительной ценности «славяно-
фильства» или «западничества», «своеобразия» или «подража-
тельности»; речь шла о жизни или смерти Российского государ-
ства, о сохранении любой ценой русской национально-политиче-
ской самостоятельности. Нужно было овладеть оружием, — в бук-
вальном и переносном смысле слова, — которым располагали
недруги России, особенно старый северо-западный ее соперник
Швеция. В этом смысле «западничество» Петра I коренным об-
разом отличалось от так называемого «западничества» его пред-
шественников, которых величают «западниками» в отличие от
разного рода ретроградов, грекофилов и т. п.
Критика русской культурной замкнутости в устах этих «за-
падников» далеко не всегда носила конструктивный характер.
1 См.: Алексеев М. П. Явления гуманизма в литературе и публици-
стике Древней Руси (XVI—XVII вв.). М., 1958.
2 См.: Берков П. Н. О литературе так называемого переходного пе-
риода. — В кн.: Русская литература на рубеже двух эпох (XVII—начало
XVIII в.). М, 1971, с. 19-32.
3 См.: Лихачев Д. С. Поэтика древнерусской литературы. М., 1971, с. 14.
4 Грот Я. К. Петр Великий как просветитель России. — В кн.: Труды
Я. К. Грота, т. 4. СПб., 1901, с. 106.
32
Так, кн. И. А. Хворостинин, в юности близкий друг Лжедмит-
рия, собиравшийся было «отъехать» в Литву, говаривал, что «па
Москве людей нет, все люд глупой», а в писаниях своих слал
этому люду «разные укоризны».5 Его симпатии к Западу про-
являлись также в религиозной индифферентности, несоблюде-
нии постов,. богохульстве, вящем и утонченном эпикуреизме —
и не более того. То же можно сказать и о единомышленниках
Хворостинина, которые отнюдь не были патриотами. Например,
одиннадцатый по счету самозванец Тимошка Лкундинов, выда-
вавший себя за сына царя Василия Шуйского, человек для сво-
его времени образованный, по крайне беспринципный, в Кон-
стантинополе принял магометанство, в Риме — католичество,
а в Швеции (где он виделся и беседовал с канцлером Акселем
Оксеншэрной) — лютеранство.6 В своих виршах Тимошка поно-
сил Москву.7
Не менее колоритен еще один «западник», беглый подьячий
посольского приказа Григорий Карпов Котошихин, автор извест-
ного сказания о России.8 Попав в Швецию, Котошихин поступил
на шведскую службу, а затем принял лютеранство. В своей
книге, сочиненной по прямому заказу шведов, Котошихин, за-
искивая перед ними, всячески хулил московские порядки, про-
тивопоставляя им шведскую «волность благую». Однако воль-
ность в самодержавно-феодальной Швеции была немногим более
«благой», чем на родине переметчика. И не к петровским пре-
образованиям, укрепившим государственную независимость Рос-
сии, вела котошихинская критика русской отсталости, а к завое-
вательным планам Карла XII, мечтавшего покорить Российское
государство.
По словам Алексея Веселовского, «в образе жизни и вкусах
правившего класса заметно было желание не отстать от евро-
пейского строя, виденного в Слободе или в странствиях по Ев-
ропе».9 Одни сбривали бороды, другие наряжались в польское
5 См.: Русская силлабическая поэзия XVII—XVIII вв. Вступ. статья,
подгот. текста и примеч. А. М. Панченко. Изд. 2-е. Л., 1970, с. 60—61
(Б-ка поэта. Больш. сер.).
6 См.: Мошин В. А. Из переписки самозванца Тимошки Акундпнова.—
Тр. Отд. древнерус. лит. Ин-та рус. лит. АН СССР, т. 24. Л., 1969, с. 309—
313; Соловьев С. В. Тимошка Акундйнов. Одиннадцатый самозванец. —
Фннск. вестн., 1847, № 13, с. 1—38; № 14, с. 1—34.
7 Русская силлабическая поэзия XVII—XVIII вв., с. 87.
8 См.: О России в царствование Алексея Михайловича. Сочинение
Григорья Котошихина. Р1зд. 4-е. СПб., 1906. — О Котошихине см.: Марке-
вич А. И. Григорий Карпович Котошихин и его сочинение о Московском
государстве в половине XVII века. Одесса, 1895; Грот Я. К. Новооткрытый
памятник русской истории на шведском языке. — В кн.: Труды Я. К. Грота,
т. 4, с. 65—71; Алпатов М. А. Русская историческая мысль и Западная
Европа XII—XVII вв. М., 1973, с. 338—339.
9 Веселовский Алексей Н. Западное влияние в новой русской лите-
ратуре. Изд. 5-е. М., 1916, с. 31.
3 Д. М. Шарыпкин
33
или венгерское платье. В хоромах кн. В. В. Голицына, напри-
мер, имелись «порсуны», глобусы и карты; он говорил на поль-
ском и по-латыни, был расположен к иностранцам-иезуитам и
реформатам и даже заискивал перед ними.10 Все это служило
подготовке лишь внешней, бытовой стороны петровской реформы.
Характерно, что многие политические и культурные деятели до-
петровского времени, слывшие «западниками», в петровскую
эпоху стали ярыми противниками преобразований. «Живи Алек-
сей Петрович во второй половине XVII в., он был бы в числе
образованных и передовых людей, при Петре же он оказался
в числе активных противников реформ», — справедливо замечает
исследователь.11
«Переимчивость» русских, в устах иностранцев ставшая прит-
чей во языцех, при Петре I обрела новое, национально-патриоти-
ческое содержание; «быстрота, с какою русские выучиваются и
навыкают всякому делу, не поддается описанию».12 Но, учась
у западных европейцев, в том числе у шведов, русские не по-
рывали с национальными культурными традициями, не теряли
чувства собственного достоинства. По словам Юста Юля, «рус-
ские не отрешаются ни от одного из тех старых русских обы-
чаев, которые могут служить им к возвеличению, и в настоящее
время только и делают, что изучают чужие обычаи, пригодные
для такого поддержания и умножения их достоинства и чести».13
Поэтому интерес Петра I к культуре скандинавских стран
отнюдь не помешал ни началу Северной войны, ни открытому
литературно-идеологическому единоборству со Швецией. Осо-
бенно острым оказалось оно в публицистике. Шведы, завладев-
шие славянскими шрифтами амстердамской типографии Яна
Тессинга и Ильи Копиевского,14 в листовках на русском языке 15
всячески хулили царя и восстанавливали против него его под-
10 См.: Ключевский В. О. Западное влияние в России XVII в. — Вопр.
философии и психологии, 1897, янв.—февр., с. 137—155; май—июнь, с. 535—
558* сент.—окт., с. 760—800; Шляпкин И. А. Св. Димитрий Ростовский
и его время (1661-1709). СПб, 1891.
11 Луппов С. П. Книга в России в первой четверти XVIII века. Л,
1973, с. 181.
12 Записки Юста Юля, датского посланника при Петре Великом (1709—
1711) Извлек из Копенгагенского государственного архива и перевел
с датского Ю. Н. Щербачев. М., 1900, с. 222.
13 Там же, с. 144.
14 См.: Быкова Т. А. Книгоиздательская деятельность Ильи Копиев-
ского и Яна Тессинга. — В кн.: Описание изданий, напечатанных кирил-
лицей 1689—январь 1725 г. Сост. Т. А. Быкова и М. М. Гуревич. М.—Л.,
1958, с. 318-341.
is См., напр.: Мурзакевич Н. Н. Подметное воззвание Левенгаупта
1708 г. — Рус. старина, 1876, т. 16, с. 172—173; Тарле Е. В. Северная война
и шведское нашествие в России. — В кн.: Тарле Е. В. Соч., т. 9. М., 1959,
с> 301—841; Документы Северной войны. Полтавский период, т. 1—2. СПб.,
1909 (Тр- имп. Рус. военно-историч. о-ва, т. 1—2); Bosen J. Den svenska
utriKospolitikens historia 1697—1721. Stockholm, 1952.
34
данных.16 Как писал П. П. Шафиров, «король свейской» наде-
ется, что он, «к Москве пришед, его царское величество с пре-
стола низвергнет, и его государство всероссийское разделит на
малыя княжения... и экзерции, одежды и протчее... в новь по
обычаю европейскому для прославления своего народа введен-
ное, отставит, и в старыя их обыкновенности купно с одеждою
и бородами паки приведет».17 В «Рассуждении» Шафирова со-
здан эпический образ врага, желавшего повернуть вспять русское
культурное развитие.
Шведы в своих «письмах» и «листах», адресованных сооте-
чественникам и западноевропейскому читателю, изображали сво-
его восточного неприятеля агрессором и варваром, чуждым ев-
ропейской культуре. Имя автора одного из таких нашумевших
в Западной Европе пасквилей известно: это шведский агент, не-
мец, барон Мартин фон Нейгебауэр.18 В России незадолго до на-
чала Северной войны ему удалось получить должность воспита-
теля царевича Алексея Петровича, которого Карл XII в случае
победы над Россией прочил на московский престол. В Москве
Нейгебауэр пробыл недолго и вскоре вновь вернулся в штаб-
квартиру шведской армии; вскоре он был назначен послом Шве-
ции в Стамбуле.19 Еще до этого, в 1704 г., он издал в Германии
анонимный пасквиль в «форме письма знатного немецкого офи-
цера к тайному советнику одного высокого владетеля о дурном
обращении с иноземными офицерами, которых вызывают к себе
на службу москвитяне».20 Нейгебауэру отвечал своими памфлетами
барон Гюйссен, действовавший с ведома и по поручению царя.21
16 Точно так же поступала шведская пропаганда и во время восстания
Степана Разина, у которого появились доброжелатели при стокгольмском
королевском дворе. Как писал агент Петра I в Западной Европе барон
Гюйссен, шведы тогда поддерживали разинщину «лживыми и непристой-
ными печатными и письменными листами» (см.: Пештич С. Л. Русская
историография XVIII века, ч. 1. Л., 1961, с. 132).
17 Разсуждение, какие законные причины его царское величество Петр
Первый... к начатию войны против короля Карола 12 Шведского 1700 году
имел, и кто из сих обоих потентатов во время сей пребывающей войны
более умеренности и склонности к примирению показывал, и кто в про-
должении оной столь великим разлитием крови християнской и разоре-
нием многих земель виновен, и с которой воюющей страны та война
по правилам християнских и политичных народов более ведена... В цар-
ствующем Санкт-Питербурхе, лета 1716. А напечатано 1717, с. 39—40.
18 См.: Пекарский П. П. Наука и литература в России при Петре Ве-
ликом, т. 1. СПб., 1862, с. 62—69; Оболенский Н. Сведения об иноземце
Мартине Нейгебауэре, бывшем наставнике царевича Алексея Петровича. —
Библиогр. зап., 1859, № 20, с. 641—646.
19 См.: Турция накануне и после Полтавской битвы (глазами австрий-
ского дипломата). М., 1977, с. 18.
20 См.: Пекарский П. П. 1) Наука и литература в России при Петре
Великом, т. 1, с. 65; 2) Нейгебауэр и его брошюра против России. — Отеч.
зап., I860, № 10, отд. 1, с. 689—722.
21 См.: Пекарский П. П. Барон Гюйссен, научно-литературный агент
Русского правительства в начале XVIII столетия. — Отеч. зап., 1860, № 3,
0ТД. 1, с. 49—72.
35
3*
Имена других авторов подобных пасквилей у нас до сих пор
не известны. В 1893 г. Ф. Витберг опубликовал22 переведенные
им в отрывках «Секретные письма серьезных людей о замеча-
тельных предметах государственного и ученого мира, состоящие
из двенадцати различных почт, на 1701. С приложением полного
указателя».23 Ф. Витберг предположил, что «мнения» эти при-
надлежат северогерманским бюргерам и отражают именно их
настроения, между тем этот пасквиль вышел из недр шведской
королевской фельтканцелярии, располагавшейся в силезском го-
роде Фрейштадте; здесь имелся пропагандистский центр, воз-
главлявшийся известным писателем, королевским секретарем
Улуфом Ермелипом (1658—1709 ?). Несмотря на отсутствие
у него академической степени, Ермелин в 1687 г., послужив до
этого в риксархиве, получил профессорскую кафедру при Дерпт-
ском университете, в 1699 г. был назначен на высокий пост
королевского историографа, занимаемый до него Пуффендорфом,
а в 1701 г. стал королевским секретарем и шефом пропаганды.24
Он до тонкостей разбирался в международной политике, в совер-
шенстве владел немецким и латынью, обладал едким остро-
умием — его памфлеты, направленные лично против Петра, про-
никнуты злой иронией.
Сочинения Ермелина были хорошо известны Шафирову —
в его «Рассуждении» упоминается шведский министр «Игерме-
лин»25 — и, вероятно, самому Петру. Коллега Ермелина, коро-
левский секретарь Сёдерельм, благополучно переживший рус-
ский плен, впоследствии рассказывал,26 что он видел и слышал,
как Петр сразу после Полтавской битвы потребовал привести
шефа шведской пропаганды к себе в шатер, там кричал на него
и в гневе зарубил его палашом. Так ли это на самом деле, не-
известно, но если непосредственно после сражения (в «Ведомо-
стях» № 11 от 2 июля 1709 г.) Ермелин еще упомянут
(«.. . тако же первый министр граф Пипер с секретарями Емер-
лином (!) и Цидергермом в полон взяты»),27 то в документах
последующих лет, как русских, так и шведских, его имя пре-
дано забвению.
22 См.: Витберг Ф. Мнения иностранцев-современников о Великой Се-
верной войне. — Рус. старина, 1893, т. 79, авг., с. 268—286.
23 Geheime Briefe so zwischen curiosen Personen iiber notable Sachen
der Staats-und Gelehrtenwelt gewechselt werden, bestehend in zwolf unter-
schiedenen Posten, iiber das 1701 Jahr, nebenst einem tollkommenen Register.
Freystadt, 1701.
24 См.: Olsson S. Olof Hermelin. Lund, 1953; Aberg A. Karolinerna och
Osterlandet. Karl XII's krigare i rysk fangenskap och pa upptacktfarder i
Orienten och Sibirien. Stockholm, 1967, s. 58.
25 Разсуждение..., с. 43.
26 Hallendorf С. Olof Hermelins ode vid Pultava. — Historisk tidskrift,
1898.
27 См.: Гуревич М. М. Неизвестный номер «Ведомостей» за 1709 год.—
В кн.: XVIII век, сб. 3. М.—Л., 1958, с. 455.
36
Актуальные литературно-политические цели должны были
преследовать исторические труды,28 в которых предполагалось
по возможности объективно рассмотреть ход сражений со шве-
дами.
Для составления задуманной Петром «Гистории Свейской
войны» использовались различные вспомогательные материалы,
пе в последнюю очередь шведские. Так, в дело пошла и «ка-
кая-то трофейная „Швецкая гистория"»,29 захваченная у Пере-
валочны. Вероятнее всего, это военные дневники (diarium), ко-
торые регулярно велись королевской фельтканцелярией под на-
блюдением Ермелина. Несмотря па приказ Левенгаупта сжечь
полевой архив у Перевалочны, весь он не сгорел; часть его разо-
шлась по рукам пленных шведов, часть досталась русским,30
в том числе дневники фельтканцелярии. Из сравнения «Гисто-
рии Свейской войны»31 с «Историей Карла XII» королевского
духовника магистра Карла Нордберга,32 плененного при Полтаве,
видно, что оба сочинения писались во многом по одной и той же
литературной канве, но с диаметрально противоположных меж-
дународно-политических позиций. «Гистории Свейской войны»
присуще чувство уважения к неприятелю, совершенно чуждое
Нордбергу.
«Рассуждение» о причинах Северной войны П. П. Шафи-
рова — произведение, наиболее зрелое не только в политиче-
ском,33 но и в литературном отношениях. Это, конечно, не «оп-
равдательная записка царя в ответ на ропот народный»,34 а от-
поведь политическим выпадам внешнего врага. По этому поводу
брауншвейг-люнебургский посланник К. Ф. Вебер сделал сле-
дующую дневниковую запись в феврале 1719 г.: «Главною...
задачей этого сочинения было доказать, что завоевания, совер-
шенные в этой войне русскими, вне Финляндии, его царское ве-
личество имеет полное право считать возвращением только пре-
жде отторгнутых от России владений. Поводом к этому рус-
скому возражению (которое имеется в виду перевести с рус-
ского на немецкий язык и распространить в публике) было
„Deductio, или доказательство", составленное одним шведским
28 См.: Моисеева Г. Н. «История России» Федора Поликарпова как па-
мятник литературы. — В кн.: Проблемы литературного развития в России
первой трети XVIII в. «XVIII век», сб. 9. Л., 1974, с. 81—92.
29 См.: Пештич С. Л. Русская историография XVIII века, ч. 1, с. 161.
30 См.: ЛЬ erg A. Karolinerna och Osterlandet..., S. 58—62.
31 В окончательном виде она носит заглавие «Журнал, или Поденная
записка... государя императора Петра Великого с 1698 года, даже до за-
ключения Нейштадского мира» (СПб., 1770).
32 Nordberg С. Carl den XII's historia, d. 1—2. Stockholm, 1740.
33 См.: Грабарь В. Э. Первая русская книга по международному праву
(«Рассуждение» П. П. Шафирова). — Вестн. Моск. ун-та, 1950, № 7. Сер.
обществ, наук, вып. 3, с. 101—110.
34 Шмурло Е. Ф. Петр Великий в оценке современников и потомства,
вып. 1. (XVIII век). СПб., 1912, с. 9.
37
ученым и касающееся провинций Карелии и Ингерманландии...
Дедукция... содержит в себе сведения... излагаемые с целию
доказать, что завоеванные Петром прибалтийские земли искони
принадлежали Швеции... из этих двух сочинений по крайней
мере можно видеть, как основательны бывают иногда доказа-
тельства той или другой партии».35
Шведский документ, напечатанный в книге Вебера «Преоб-
раженная Россия»,36 носит заглавие пе «Deductio», а, так же как
и у Шафирова, «Рассуждение» — «Discussio criminationum, qui-
bus usus est moscorum czarus, cum bello Svecis illato.. . pretextum
quaereret» (1701). Его автор — все тот же Ермелин — доказы-
вал в нем, что царь нажал на Швецию первым и без достаточно
веских юридических причин. «Рассуждение» Шафирова подво-
дило итог затянувшейся дискуссии.
Главный художественно-литературный прием, на котором
были построены подобные полемические сочинения, — резкая
антитеза. Антитетизм в литературе барокко — сложный эстетиче-
ский принцип, предполагающий использование в процессе обра-
зотворчества целого комплекса художественных приемов, постро-
ений, эпитетов, метафор, оксюморонов и т. п.; но в данном слу-
чае это просто опровержение слов оппонента и обращение его
хулы на него самого.
Шведы утверждали, что Петр начал войну «без праведных
причин, для единого токмо властолюбия»,37 на что получали от-
вет: «Праведная сия брань и на зело правилных причинах осно-
ванная начата бысть.. .».38 Раздавались стереотипные упреки
в жестокости ведения войны. По словам Нейгебауэра, с плен-
ными русские обращаются «при содействии пощечин, палочных
ударов, кнута и тысячи других подобных поруганий».39 Шафи-
ров же утверждал, «что со стороны царского величества во
время сея войны... ежели какая жестокость где и показана, то
более для отмщения швецкой жестокости...», ибо шведы ведут
войну «не по обычаю политичных народов, но со всякою суро-
востию, нелюдкостию и досадительствы».40
Шведы упрекали русских за их гордыню, которая заслужи-
вает божьей кары; еще Пуффендорф писал, что русские «в ве-
35 Записки брауншвейгского резидента Вебера о Петре Великом и об
его преобразованиях. В пер., с предисл. и примеч. П. П. Барсова. — Рус..
арх., 1872, кн. 7—8, стб. 1654. — О Вебере см.: Брикнер Л. Хр.-Фр. Ве-
бер. — Журн. М-ва нар. проев., 1881, япв., с. 45—78; февр., с. 179—221.
36 Weber Ch. F. Das veranderte RuBland. Frankfurt, 1721, S. 340—343.
37 Разсуждение..., с. 2 второй пагинации.
38 Проповеди Гавриила Бужинского (1717—1727). Историко-литератур-
ный материал из эпохи преобразований. Юрьев, 1901, с. 332.
39 См.: Пекарский П. П. Наука и литература в России при Петре Ве-
ликом, т. 1, с. 66—69; Sander F. От Carl XII's krigare under fangenskapen
i Ryssland efter slaget vid Pultava till freden i Nystad. Akademisk afhand-
ling. Stockholm, 1887, S. 7.
40 Разсуждение..., с. 2 второй пагинации.
38
щех благополучных бесчинно и нестерпимою гордостию возно-
сятся».41 В письме 34 (от 24 января 1701 г.) Ермелин и его
подручные писали: «Самый же новый пример того, что высоко-
мерие и самоуверенность порождают несчастие, представляет
теперешний царь».42 Русские публицисты с пафосом утверждали
прямо противоположное. В «Слове похвальном о преславнои над
войсками свейскими победе» под Полтавой Феофан Прокопович
возглашал: «Между инными бо народы немецкими он (швед, —
Д. Ш.) яко сильнейший воин славится и доселе прочиим всем
бяше страшен. Таковое же о себе во народех ощущая мнение,
бсзмерне кичитися и гордитися и народы презирати навыче: еди-
наго себе помышляя быти непобедима, и уязвитися не могуща,
и аки бы от твердой руды составленна».43
Как шведские, так и русские публицисты ставили перед со-
бой задачу более сложную, чем просто опровергнуть неприятеля:
его следовало еще и высмеять и унизить. С течением времени
литературная форма петровских «Ведомостей» все менее напо-
минала статейную роспись, «поместный рассказ» и т. п. Выра-
батывался публицистический стиль нового времени. Исследова-
тели заметили, что «Ведомости» если и перепечатывали материал
из иностранных газет, то делали это не механически, а проду-
манно, всегда преследуя какую-нибудь литературную и полити-
ческую цель.44 Например, рубрика «Из Стеколна пишут» могла за-
ранее настроить читателя на самый иронический лад. Особенно
удался памфлет «Книги политические, которые продаются в Гаге»,
напечатанный, правда, в 1724 г., уже после окончания Северной
войны, но тематически с ней связанный. Здесь по-прежнему вы-
смеивался тогда уже покойный «Каролус 12 король», который
«обучил» на свою голову воевать царя российского и «венчал»
его на императорский трон.45 Политическая сатира петровской
поры положила, согласно мнению П. П. Пекарского, начало «воз-
никновению в нагаей литературе так называемого обличительного
направления».46
Духовная проповедь начала XVIII в. прониклась злобой дня,
превратившись по существу в публицистический литературный
41 Введение в историю европейскую чрез Самуила Пуффендорфа. СПб.,
1718, с. 407-408.
42 См.: Витберг Ф. Мнения иностранцев-современников о Великой Се-
верной войне, с. 278.
43 Феофан Прокопович. Соч. Под ред. И. П. Еремина. М.—Л., 1961,
с 24.
44 См.: Томсинский С. М. Первая печатная газета России (1702—1727).
Пермь, 1959, с. 38; Покровский А. Из истории газеты в России. — В кн.:
Ведомости времени Петра Великого, вып. 2. 1708—1719. М., 1906, с. 47.
45 См.: Рейсер С. А. Книги политические, которые продаются в Гаге. —
В кн.: Описание изданий гражданской печати. 1708—янв. 1725. Сост.
Т. А. Быкова и М. М. Гуревич. М.—Л., 1955, с. 541—563.
46 Пекарский П. П. Наука и литература в России при Петре Великом,
т- 1, с. 479.
39
жанр; опираясь на богатейшие традиции древнерусской гомиле-
тики, она многое позаимствовала и из устного народного твор-
чества,47 и из протестантской, особенно анабаптистской, пропо-
веди. Недаром отмечалось, что сочетание торжественного пафоса
и обличительной иронии сближало проповеди Феофана Прокопо-
вича с выступлениями немецких и шведских ораторов эпохи
Реформации.48
Московская духовная академия стремилась воспитывать своих
слушателей темпераментными полемистами, владеющими оратор-
ским словом не хуже, чем лютеранские пасторы.49 Политическая
сторона публичных выступлений отцов православной церкви при
Петре — по случаю очередной победы над шведами — была
вполне очевидной: «Сегодня торжествовалась годовщина счаст-
ливой победы... над Полтавою... Когда обедня кончилась, царь
со всею свитой вышел на площадь к... полкам, расположенным
кругом. Там поставлена была красная скамейка... и несколько
аналоев с образами, книгами и свечами. На амвон взошел архи-
мандрит Феофилакт Лопатинский.. . и под открытым небом, пред
всем народом произнес проповедь, заключившуюся молебном».50
Но не только непрекращающийся спор определял главное на-
правление шведско-русских культурных отношений. Грамотные
русские люди с пользой для себя знакомились с достижениями
скандинавской культуры. В личных библиотеках самого Петра I
и его сподвижников имелись и книги на иностранных языках,
посвященные политической и гражданской истории Швеции.51
С началом Северной войны Посольскому приказу особенно пона-
добились переводчики со шведского. В 1701 г. туда был принят
на службу один из руководителей школы в Немецкой слободе,
Николай Швилер, знавший латинский, немецкий и шведский
языки,52 но, видимо, прослужил там недолго, потому что уже
в 1702 г. его место по «указу великого государя» занял швед
47 См.: Моисеева Г. Я. Фольклор в литературе петровского времени.—
В кп.: Русская литература и фольклор (XI—XVIII вв.). Л., 1970, с. 104.
48 См.: Грот Я. К. Петр Великий как просветитель России, с. 106.
См. также: Кочеткова Н. Д. Ораторская проза Феофана Прокоповича и
пути формирования литературы классицизма. — В кп.: Проблемы литера-
турного развития в России первой трети XVIII в. «XVIII век», сб. 9,
с. 50—80; Кузьмин А. И. Северная война в проповедях Феофана Прокопо-
вича. — В кн.: От «Слова о полку Игореве» до «Тихого Дона». Сб. статей
к 90-летшо Н. К. Пиксанова. Л., 1969, с. 274—281.
49 См.: Покровский II. Борьба с протестантскими идеями в петровское
время и князь Михаил Кропоткин. — Рус. вестн., 1872, т. 101, сент., с. 220.
50 Записки Юста Юля, датского посланника при Петре Великом
(1709-1711), с, 222.
51 См.: Луппов С. П. 1) Книга в России в первой четверти XVIII века,
с. 173, 194—195, 199, 214, 221; 2) Книга в России в послепетровское время.
Л., 1976, с. 170, 188—190, 205—208.
52 См.: О немецких школах в Москве в первой четверти XVIII в.
(1701—1715). Докумепты московских архивов, собр. С. А. Белокуровым и
А. Н. Зерцаловым. М., 1907, с. I—III. Ср.: Луппов С. П. Книга в России
и первой четверти XVIII века, с. 24.
40
Венедикт Шиллинг.53 Указ гласил: «да он же, Венедикт. . . пере-
водит по присылке в Розряде и в Военном приказе свеиския
письма; да он ж переводит Куранты, потому что, кроме евог
в Посольском приказе свейского языка переводчика нет».54 Вскоре
в России появились военнопленные шведы, изучавшие русский
язык. Петр I писал коменданту Москвы Измайлову в 1714 г.:
«... посылается к вам роспись шведам, которые умеют по-рус-
ски и которых мы могли напамятовать; но понеже их более
того числа есть, того ради везде проведай о них и, собрав,
сколько возможно, пришли сюда, а дело их то, что им перево-
дить книги на российский язык».55 Кроме вышеупомянутого
Шиллинга, в этой росписи названы еще четыре человека: нарв-
ский купец Пертеус, домашний учитель вице-губернатора Кор-
сакова Яган Вульф, приказчик купцов Строгановых Томас Вит
и некто Яков Рейнгольд. Теперь Посольский приказ располагал
поистине внушительным штатом переводчиков; брауншвейг-лю-
небургский резидент при дворе Петра Вебер с удивлением от-
мечал: «Нет в целом свете дипломатической канцелярии, в ко-
торой бы велись дела на стольких языках, как в русской».56
Из стен Посольского приказа вышел и российско-латино-
шведский словарь (по предположению А. И. Соболевского — пе-
реводной).57 Иван Геккерт, преподаватель шведского языка
в Морском шляхетном кадетском корпусе, обучал своих воспи-
танников по переработанному им учебнику шведской грамма-
тики, изданному в Стокгольме; позже этот учебник был отпеча-
тан в Москве.58 Шведский язык изучался также в московских
немецких учебных заведениях,59 например в школе пастора
53 См.: Пекарский П. П. Наука и литература в России при Петре Ве-
ликом, т. 1, с. 224.
54 Богоявленский С. К. Сообщение. — Чтения в Обществе истории и древ-
ностей российских, 1917, кн. 2 (261), с. 31—32. Ср.: Кудрявцев И. М. «Изда-
тельская» деятельность Посольского приказа (к истории русской рукопис-
ной книги во второй половине XVII века). — В кн.: Книга. Исследования
и материалы, вып. 8. М., 1963, с. 221.
55 Голиков И. И. Деяния Петра Великого, т. 5. Изд. 2-е. М., 1838т
с. 76—82. Ср.: Пекарский П. П. Наука и литература в России при Петре
Великом, т. 1, с. 228.
56 Записки брауншвейгского резидента Вебера о Петре Великом..., —
Рус. арх., 1872, кн. 6, стб. 1107.
57 См.: Соболевский Л. И. Переводная литература Московской Руси
XIV—XVII веков. СПб., 1903, с. 122.
53 Шведская грамматика, но нынешнему онаго языка произношению
сочипенная, Королевскою академией) наук аппробированная и по прика-
занию опой издана Абрагамом Салстетом, секретарем королевским, а
с онаго па российский язык переведена и приумножена правилами, раз-
говорами и некоторыми краткими историями Иваном Гекертом. СПб., при
Морском шляхетпом кадетском корпусе, 1773.
59 См.: О немецких школах в Москве в первой четверти XVITT в.;
Белов И. Историческое изложение развития главпого немецкого училища
при евапгелической лютеранской церкви св. Петра. — Журн. М-ва нар.
проев., 1864, ч. 121, февр., отд. 3, с. 135—162; март, отд. 3, с. 163-183.
41
Глюка, воспитателя будущей царицы Екатерины I, когда она
еще была «чухонкой Мартой». Одним из учителей этой школы,
открытой в самом начале XVIII в., являлся немец-пиетист Паус,
живший в Швеции в 1700—1701 гг.60 В 1711 г., уже после
смерти Глюка, эта школа, переданная Приказу книгопечатного
дела, называлась «четырехъязычной», так как в ней наряду с ла-
тинским, немецким и французским преподавался и шведский
язык.61 Пленные шведы организовали в Тобольске школу, в ко-
торой учились и русские дети.62 От шведских военнопленных по-
ступали Петру предложения об устройстве и других училищ.63
Бояре брали шведов в домашние учителя своим детям64 (на-
помним в связи с этим о Густаве Адамыче, воспитателе детей бо-
ярина Ржевского в пушкинском «Арапе Петра Великого»).
Наиболее образованные из этих учителей, возможно, пыта-
лись обучать наукам своих питомцев в соответствии со шведской
системой образования дворянских недорослей, основы которой
изложены в брошюре профессора Упсалы немца Иоганна Шеф-
фера «О воспитании благородного юноши» («De generosi nobi-
lisque informatione», 1678). Молодому дворянину, согласно взгля-
дам Шеффера, надлежало свободно владеть латинским, немец-
ким и французским языками, а также изучать прежде всего по-
литические науки: всеобщую и отечественную историю и граж-
данское право. По шведской методе обучал своих детей генерал
Трубецкой, долгое время живший в шведском плену вместе
с семьей. Вебер отметил, что дочери Трубецкого «с самого ран-
него детства разделяли плен отца своего в Стокгольме и там
получили такое прекрасное воспитание, что по возвращении
своем в Россию могли пристыдить в этом отношении многих рус-
60 См.: Винтер Э. И. В. Паус о своей деятельности. — В кн.: XVIII век,
сб. 4. М.—Л., 1959, с. 313—322.
61 См.: Луппов С. 77. Книга в России в первой четверти XVIII века,
с. 24-25.
62 Роль этой школы в развитии русской культуры необычайно пре-
увеличивалась западноевропейскими публицистами XVIII в. Секретарь па-
рижской Академии наук Фонтенель, введенный в заблуждение Вебером и
Врехом, заявил в своем «Похвальном слове царю Петру I» («Eloge du
Czar Pierre I», 1725): «Поражение шведов под Полтавой доставило царю
Петру, распространявшему просвещение, преимущества, которых он на-
верное не ждал... Таким образом в Тобольске возникла своего рода ко-
лония, которая цивилизовала аборигенов» (Oeuvres diverses de M. de Fon-
tenelle, t. 3. A la Haye, 1729, p. 365—366). Вольтер также полагал, что в Си-
бири шведы завели «даже народные училища, которые со временем сде-
лались так полезны и так известны, что посылали туда детей из Москвы»
(История Карла XII, короля шведского, кн. 2. Творение господина Вол-
тера. Орел, 1820, с. 218—219). Между тем в шведской тобольской школе
училось всего несколько русских детей, не оставивших о себе в дальней-
шем никакой памяти.
63 См.: Пекарский 77. История имп. Академии наук в Петербурге, т. 1.
СПб., 1870, с. XXV.
64 См.: Чечулин Н. Д. Воспитание и домашнее обучение в России
з XVIII веке. —Дела и дни, 1920, № 1, с. 96-112, 1922, № 3, с. 32-46.
42
ских».65 Камер-юнкер при дворе голштинского герцога Карла
Фридриха Берхгольц с уважением отзывался о «шведской» об-
разованности одной из дочерей Трубецкого, супруги валашского
князя Дмитрия Кантемира и матери будущего знаменитого по-
эта: «Его высочество, знавший княгиню еще в Швеции, очень
занимался ею, и так как она женщина весьма приятная и обра-
зованная, то они хорошо проводили время, разговаривая то по-
шведски, то по-немецки».66
Шведская культура воздействовала на русскую в самых раз-
личных областях. Как известно, Петр I считал шведов своими
учителями прежде всего в военном деле. Шведская армия, со-
ставленная на основе общекрестьянских рекрутских наборов и
обученная по самым совершенным для того времени воипским
уставам, разработанным Густавом Адольфом и Карлом XI,
слыла тогда одной из сильнейших в Европе.67 Феофан Прокопо-
вич говорил в «Слове о состоявшемся между империею Россий-
скою и короною Шведскою мире 1721 года»: «Нужда к войне
иметь воинство не новое, но изученное и обыкшее; где тое луч-
шее, как в Швеции, которая людей своих и учением, и делом
так в военном обхождении исправила, что, кажется, ничего иного,
кроме войны, не умеют!».68 Поэтому Петр особенное внимание
обратил на «Военные артикулы» Густава Адольфа, составлен-
ные им в 1621—1632 гг. и в новой редакции Карла XI издан-
ные в 1683 г. на шведском и немецком языках. Артикулы эти
с незначительными изменениями, внесенными Петром, и легли
в основу русских воинских уставов. Последние даже напоминают
местами буквалистский перевод,69 но с какого языка? П. Боб-
ровский сравнивал «Артикулы воинские» Петра с немецкими
текстами шведских военных уставов, поскольку ни Соболевскийг
ни Пекарский не нашли русского их перевода. Царь мог, ко-
нечно, прочитать их и по-немецки, но в его обычае было зака-
зывать русские переводы наиболее важных иноязычных доку-
ментов. Оказалось, что русский перевод шведских воинских ар-
тикулов существует: он отыскался в коллекции академика
В. Н. Перетца, хранящейся в Пушкинском Доме.70 В этой ру-
65 Записки брауншвейгского резидента Вебера о Петре Великом... —
Рус. арх., 1872, кн. 9, стб. 1625.
66 Дневник камер-юнкера Ф. В. Берхгольца. 1721—1725, ч. 1. 1721.
Пер. с нем. И. Ф. Аммона. М., 1902, с. 69.
67 См.: История Швеции. М., 1974, с. 182.
68 Феофан Прокопович. Соч., с. 114.
69 См.: Бобровский П. Происхождение воинских артикулов и изобра-
жения процессов Петра Великого по «Уставу воинскому» 1716 года. СПб.г
1881, с. 4-6.
70 См. рукопись, представляющую собой перевод с печатпого издания:
Воинские артикулы, от велможнейшаго короля и государя Каррола XI
Свейскаго, Готскаго и Венедетскаго короля, лета 1683 обновленные и по-
ставленные, и к тому принадлежащие Деяниа с вышепоименованным ко-
ролевского величества милостивым привелегием... печатаны от Генриха
43
копией содержатся и переведенные на русский язык шведские
протестантские молитвы, которые воинским чинам надлежало
возносить перед началом боя с врагами.
Шведы наряду с голландцами и англичанами являлись и
учителями Петра-флотоводца: шведский военный флот того вре-
мени — это, по словам историков, «великое нововведение» цар-
ствования Карла XI71 — был одним из сильнейших в мире.
В библиотеке Петра I содержались различные шведские мате-
риалы, касающиеся корабельного дела, и среди них переведен-
ный на русский язык «Устав морской шведский».72 По приказу
царя с оригинала73 была переведена на русский и шведская
лоция Балтийского моря, выдержавшая на протяжении XVIII в.
несколько изданий.74
Россия и Швеция второй половины XVII—начала XVIII в.
в социально-политическом, экономическом и культурном отно-
шениях являлись молодыми феодально-абсолютистскими монар-
хиями, но в Швеции процесс становления самодержавной власти
завершился несколько раньше, чем в России. Великая шведская
держава Карла XII — государство с развитой бюрократической
системой управления, коллегиями, палатами, надворными су-
дами, с тщательно разработанной табелью о рангах. В основу
своего законодательства о коллегиях Петр положил шведские
регламенты.75 При составлении земских и городских уложений
также был использован шведский опыт. Шведское военно-уго-
ловное право оказало влияние на русское.
Феофан Прокопович в «Слове о состоявшемся между импе-
рией) Российскою и короною Шведскою мире 1721 года» гово-
рил: «Доволна в том Швециа, которая не вчера уже твердит
философию политическую и в школах, и в сенате, и в учении,
Кейзера в Стеколне. — ИРЛИ, древлехранилище, кол. В. Н. Перетца,
№ 215. — Автор выражает благодарность В. П. Бударагину за указание на
эту рукопись.
71 См.: Карл XII. Сочинение шведского короля Оскара П.— Древняя и
новая Россия, 1880, май, с. 107—146.
72 См.: Пекарский П. П. Наука и литература в России при Петре Ве-
ликом, т. 2. СПб., 1862, с. 483.
73 Monsson J. Een Nytting Sio-Book som klarligen uthwijser Ratta sio-
farten i Oster Sion. Atrycket andra gangen uplagd och forfardigat aff Jac.
Joransson. Stockholm, 1677.
74 Книга морская зело потребная, явно показующая правдивое море-
плавапие в Балтийском море... от Ягана Монсана, бывшего старшего
штурмана и капитана адмиралтейства Свейскаго; и напечатана от Якоба
Еронсена, Форса Бурга и жителя стекголмского, на его коште, и про-
дается у него. Печатана в Стекхолме у Гендрика Кейзера. 1677 году.
А ныне переведена на славенский язык повелением Петра Первого, царя
и самодержца Всероссийского... СПб., 1721.
75 См.: Манъков А. Г. Использование в России шведского законодатель-
ства при составлении проекта Уложения 1720—1725 гг. — В кн.: Историче-
ские связи Скандинавии и России. Л., 1970, с. 112—127; Троицкий С. М.
Русский абсолютизм и дворянство в XVIII в. Формирование бюрократии.
М., 1974, с. 59.
44
и в критике».76 Действительно, столь ценимые в России Петра I
идеологи европейского абсолютизма Самюэль фон Пуффендорф
и Гуго Гроций имели самое непосредственное отношение к фи-
лософско-юридическому обоснованию внутренней и внешней по-
литики великодержавной Швеции. И Гуго Гроций, и Пуффен-
дорф являлись иностранцами на шведской службе: первый был
послом Швеции в Париже, а второй — «государственным исто-
риографом» шведских королей.77 В. Н. Татищев подчеркивал, что
«книги Гроциевы и Пуффендорфовы.. . за лучшие во всей Ев-
ропе почитаются».78 Книга «Введение в гисторию европейскую»
Пуффендорфа, одна из лучших работ по всеобщей истории того
времени, была переведена на русский язык по личному распоря-
жению Петра и отредактирована им; она имелась в библиотеках
сподвижников царя79 и оказала влияние на русскую политиче-
скую мысль первой половины XVIII в.80
Петра интересовали достижения и труды шведских инжене-
ров, рудознатцев, картографов-землепроходцев, садовников, жи-
вописцев, медальеров и граверов: их работа находила широкое
применение в преобразуемой России. А встречаются ли среди
более чем трех тысяч иностранных слов, вошедших в русскую
речь начала XVIII в., шведские слова? Ни одного такого слова
исследователи не обнаружили: Н. А. Смирнов, например, мор-
ские заимствованные термины вывел из Голландии и Англии,
административно-политические — из Германии и Польши (по-
средницы между русской и французской культурами), прочие
отнес к латыни.81 Действительно, шведы сами заимствовали раз-
нообразную терминологию из немецкого, латинского, француз-
ского языков; многие свои сочинения шведские историки, по-
литики, ученые и публицисты писали на немецком и по-латыни.
И все-таки даже беглый просмотр словаря варваризмов, найден-
ных Н. А. Смирновым в русском языке конца XVII—первой чет-
верти XVIII в., дает основание предполагать, что здесь встре-
чаются и шведские слова или во всяком случае слова, заимство-
ванные из сочинений, написанных именно шведами. Это глав-
ным образом административно-политические и военные термины.
Например, к слову «дистрикт» подобраны нешведские языковые
параллели («пол. dystrykt, фр. district, округ от лат. distringere,
76 Феофан Прокопович. Соч., с. 114.
77 См.: Schuck H. Reformationstiden och stormaktstiden. — In: Illustrerad
svensk litteraturhistoria, d. 2. Stockholm, 1928, s. 284.
78 Татищев В. Н. Разговор двух приятелей о пользе наук и училищ.
М., 1887, с. 117.
79 См.: Л у ппо в С. П. 1) Книга в России в первой четверти XVIII века,
с 142, 225, 288; 2) Книга в России в послепетровское время, с. 263.
80 См.: Пекарский П. История имп. Академии наук в Петербурге, т. 1,
с XIV-XXIII.
81 См.: Смирнов Н. А. Западное влияние на русский язык в петровскую
эпоху. СПб., 1910, с. 3.
45
перевязать»),82 но тут же приводится языковой контекст, пред-
ставляющий собой отрывок из документа со «шведской» темати-
кой: «Его величество указал... уступить королю шведскому. ..
город Ревель с некоторым дистриктом». Термину «ланде-гевдинг»
указана явно неблизкая параллель— «англ. land-heading»,83 между
тем совершенно очевидно, что это заимствование из шведского:
«landshofding» — губернатор, начальник округа, «голова зем-
ской», как сказано в «Полном собрании законов Российской им-
перии» (т. 5, № 32449). Таковы были русско-шведские полити-
ческие и культурные отношения, наложившие отпечаток на уст-
ное народное творчество и художественную литературу России
петровского времени.
2
Конец XVII—первая четверть XVIII столетия — пора «мощ-
ного стихийного воздействия»84 русского фольклора на отечест-
венную письменность. Между тем дошедшие до нас фольклор-
ные произведения тех лет подчас поражают однообразием и бед-
ностью содержания, столь не гармонирующими с богатством ис-
торических событий эпохи Северной войны и преобразований.
Анекдоты же о Петре Голикова, Штелина и других к народ-
ному творчеству прямого отношения почти не имеют. Напри-
мер, А. Нартов (или тот, кто под его именем много позже напи-
сал книгу «воспоминаний» о преобразователе России), сообщая
будто бы лично слышанные им царские изречения, зачастую опи-
рается на книжные французские источники (на Вольтера, Мо-
вильона) ,85
Менее всего сохранились героические предания о сражениях
русских со шведами.86 Так, в Нежине бытовала легенда о том,
что в 1709 г. шведы подступили к городской Богоявленской цер-
кви и стреляли по иконе Николая Чудотворца, но тут же якобы
свершилось чудо — они ослепли и были захвачены в плен мест-
ными жителями, о чем тогда же учинена надпись на обратной
стороне иконы.87 Однако экспертиза показала, что запись эта
выполнена «новым языком и новым слогом — не петровского
времени или вообще XVIII века... почерк записи также новый.
Очень может быть, что она сделана... при возобновлении иконы
в 1844 году».88
82 Там же, с. 108.
83 Там же, с. 174.
84 Моисеева Г. Н. Фольклор в литературе петровского времени, с. 89.
85 См.: Рассказы Ыартова о Петре Великом. СПб., 1891, с. XIII—XIX.
86 См.: Соколова В. К. Русские исторические предания. М., 1970, с. 66.
87 См.: Бережков М. Нежинские предания, относящиеся к 1709-му Пол-
тавскому году. — В кн.: Сборник Историко-филологического общества при
Институте кн. Безбородко, 1910—1911, т. VII, отд. 2, с. 3—4.
88 Там же, с. 13.
46
В то же время о разорении православных храмов шведами
и о гневе божием на них писали петровские «Ведомости», ве-
роятно отражая народную молву. Действительно, существовали
рассказы, что в белорусском городе Воложне шведы стреляли
в икону — на сей раз св. Параскевы — и тоже ослепли;89 что
шведы хотели было потревожить мощи угодников, захороненных
у Валаамского монастыря, но не решились из-за некоего при-
видевшегося им чуда;90 что, когда шведы плыли на лодках по
Янг-озеру, св. Илья своими молитвами поднял туман и не пу-
стил неприятеля туда, куда он стремился.91 Впрочем, и народная
молва распространялась не без влияния печатных источников.
Имеются местные, топонимические легенды о борьбе рус-
ского населения со шведами, обидчиками простонародья, «па-
нами».92 Так, двенадцать шведов плыли на лодке по Парос-озеру,
намереваясь расправиться с одним из местных мужиков, молод-
цом-богатырем; а тот взял да и перевернул лодку с ними у кру-
той скалы. Шведы утонули, а камень с тех пор так и называ-
ется «шведским».93 О легендарных молодцах, побивавших шве-
дов (например, о попе Акулове, ходившем с ватагой прихожан
на приграничное шведское селение), писали «Ведомости», стре-
мясь укрепить патриотический дух соотечественников.
Сохранилось две легенды о сражениях Петра I со шведским
войском,94 — но собственно героический элемент в них отсутст-
вует. Обе они записаны со слов сказителя былин И. А. Касья-
нова, человека грамотного и книжного, не чуждого литературных
амбиций, «подправлявшего» слышанное от предшественников;
повествовательный стиль его — «сусальный»,95 «вычурный, псев-
донародный».96 В одной из этих легенд рассказывается о том, как
«горячий» Петр, отправляясь на войну со шведами, велел патри-
арху служить обедню «наскоре», да и ту не достоял — и потерпел
поражение под Нарвой. В другой раз он помолился как следует —
и разбил Карла XII в Полтавском сражении.
89 См.: Соколова В. К. Русские исторические предания, с. 47.
90 См.: Лебедев А. [Рец. на кн.: Протестантство и протестанты в Рос-
сии до эпохи преобразований. Историческое исследование Дм. Цветаева.
М., 1890]. —Журн. М-ва нар. проев., 1892, март, с. 180.
91 См.: Некрылова А. Ф. Предания и легенды, отразившие военные со-
бытия петровского времени. — В кн.: Русский фольклор, вып. 13. Л., 1972,
с. 105.
92 См.: Колесницкая И. М. Русские предания и легенды в публикациях
1860—1870-х годов. — Там же, с. 20—39.
93 См.: там же, с. 23; Некрылова А. Ф. Предания и легенды, отразив-
шие военные события петровского времени, с. 104. — Однако исследова-
тели признают, что такое наименование камень мог иметь и до возникно-
вения легенды, «наслоившейся» позже.
94 См.: Страже в В. И. Петр Великий в народном предании. (Песни и
сказки о Петре Великом). —Этногр. обозр., 1902, № 3, с. 94—121.
95 Некрылова А. Ф. Предания и легенды, отразившие военные события
петровского времени, с. 109.
96 Соколова В. К. Русские исторические предания, с. 68.
47
Сведения, сообщаемые И. Л. Касьяновым о шведском короле,
показывают, что сказитель знаком с исторической литературой
XVIII в.; стремясь сделать свой рассказ «народным», он примити-
визировал почерпнутые в ней сведения. После Полтавы «Карло
не знал, куды деться, и убежал в Англию. И пишет туда Петр I:
„Выслать оттуды Карлу!". Как стали его оттуда посылать, вынуж-
дать к езде, он трех человек своима рукама убил».97 Хотя Карл
бежал не в Англию, а в Турцию, русское правительство действи-
тельно требовало выдворить шведского короля за пределы Осман-
ской империи, и когда, уже после Прутского похода, в Бендерах
янычары пытались арестовать Карла, тот собственноручно убил
несколько турецких воинов. Царь, как о том сообщают Голиков и
другие собиратели анекдотов о Петре I, за глаза высмеивал
Карла; известно это и Касьянову: «Дело дошло до Петра I. Услы-
хал он это, усмехнулся и рукама сплеснул о стегна: „Ах, Карло,
Карло, — говорит, — где ни ходит, а везде воюет"». Рассказчик счел
необходимым добавить: «Карл был широкой, росту среднего, пле-
чистой, настоящий был воин, да на воина попал; Петр I ему не
уступал».98 Это отзвук широко известного в литературе акта опо-
знания шведского короля по прибытии его в Бендеры тамошним
пашой: «... паша... вскоре уведомился о приезде самого короля
шведского... И по признакам оного узнав, удержали в аресте, опи-
сующего: „Статуры не малой, суха с природы, нос с горбиною,
в ногу ранен"».99
Другой рассказ — «О встрече Петра I со шведским королем
на Ладожском озере» — по словам Е. Барсова, «в художественном
отношении так превосходен, что мы ничего не знаем подобного
в русской повествовательной литературе. По местам мы можем
приравнять его только к „Слову о полку Игореве"».100 По бо-
лее же справедливому мнению фольклористов, это «предание. -,.
выраженное в слащавом духе Сахарова, несогласное с народными
воззрениями».101 Здесь русский царь, не поделивший Ладожское
озеро со свейским королем, решает сразиться с ним; «спесивый»
Карл высылает вместо себя своих «начальников». Во время мор-
ского боя Петр обнаруживает свои магически-колдовские способ-
ности (из другой легенды известно, что он высек Ладожское озеро,
так же как Иван Грозный до него сек Волгу): «... взял царь —
97 См.: Барсов Е. Петр Великий в народных преданиях Северного
края. — Беседа, 1872, кн. 5, отд. 1, с. 308.
98 См.: там же.
93 Записки кн. Б. И. Куракина 1700—1710. — В кн.: Архив кн. Ф. А. Ку-
ракина, кн. 1. СПб., 1890, с. 324. См. также: Известия, служащия к исто-
рии Карла XII, короля шведского, содержащий в себе, что происходило
в бытность сего государя при Оттоманской Порте... Издано чрез
В. Тейльса..., ч. 1—2. М., 1789.
103 Барсов Е. Петр Великий в народных преданиях Северного краяг
с. 306.
101 Этногр. обозр., 1896, № 4, с. 193. См. также: Соколова В. К. Рус-
ские исторические предания, с. 68.
48
отвязал от ремня золотой рожок, протрубил на все стороны гром-
ким голосом... Становилась вдруг темень божия, собиралися ве-
тры в тучу густую, расходились воды ярые... Подошел тут пер-
вый вал, приподнял стоймя лодки свейския, а второй вал пона-
кренил их, а и третий — уж как тут и был — захлестнул навек
начальников. Расступилась вода надвое, ушли камнем в топь глу-
бокую души грешные, некрещеные».102 В петровские времена ска-
зители знали, что шведы хотя и грешные души, но крещеные.
А вот поговорка, родившаяся благодаря славной победе Пе-
тра I над Карлом XII в 1709 г. — «Погиб, как швед под Полта-
вой»,— подлинно народная, несмотря на то что первоначально
появилась она, вероятно, в канцелярии барона Шафирова. Шведы
в своих «пашквилях» утверждали, что нарвский урок Петру имеет
непреходящее всемирно-историческое значение. Шведские пропа-
гандисты писали: «И впредь, если захотят изобразить несчастную
осаду, то будут называть ее нарвскою и про потерпевшего пора-
жение будут говорить, что с ним случилось то же, что с москви-
тянами под Нарвой.. .».103 Шведов опровергла сама история, что
лаконично фиксирует русская поговорка.104
«Исторические», или «эпические» и «былевые», песни105 пет-
ровского времени собраны фольклористами в количестве не-
скольких сотен номеров, но в одних случаях «новые историче-
ские краски» в них накладываются на «старый сюжетный
грунт»,106 в других случаях эти краски явно более позднего про-
исхождения, чем начало XVIII в.
В выпуске восьмом песен, собранных П. В. Киреевским, цикл
«Война Северная. Походы шведские» открывают две песпи —
«Русский сон» и «Видение короля шведского». По словам соста-
вителя, «в сих образцах Сон и Видение составляют такое же
точно вступление к великой творческой были, как в „Слове о полку
Игореве".. .».107 Однако в песнях этих «вероятно влияние кпиж-
ной традиции»: 108
102 Барсов Е. Петр Великий в народных преданиях Северного края,
с. 307.
103 См.: Витберг Ф. Мнения иностранцев-современников о Великой Се-
верной войне, с. 276.
104 См.: Белое И. Русская история в народных поговорках и сказа-
ниях. — Истор. вестн., 1884, № 8, с. 233—262.
105 См.: Емельянов Л. И. Русские исторические песпи XVIII века. —
В кн.: Исторические песни XVIII века. Изд. подгот. О. Б. Алексеева и
Л. И. Емельянов. Л., 1971, с. 7—19; Елеонский С. Ф. К вопросу о взаимо-
связях народного творчества и литературы в XVIII веке. — Учен. зап.
Моск. гор. пед. ин-та им. В. П. Потемкина, 1955, т. 48. Каф. рус. лит.,
вып. 5, с. 81—108; Парижская М. Я. Исторические песни и предания на-
чала XVIII в. — В кн.: Русское народное поэтическое творчестзо, т. 1.
М.-Л, 1953, с. 478-529.
106 Емельянов Л. И. Историческая песня и действительность. — В кн.:
Русский фольклор, вып. 10. Л., 1966, с. 224.
107 Песни, собранные П. В. Киреевским, вып. 8. М„ 1870, с. 116.
108 Исторические песни XVIII века, с. 296.
4 Д. М. Шарыпкин
49
Как на кустике сидит птица, млад-сизой орел,
Во когтях своих он держит черна ворона.
Сизой орел — то наш батюшка, православный царь,
А черный ворон — то шведский король.
Победит наш государь землю шведскую
И самого короля во полон возьмет.109
Как ни странно, такая перспектива отнюдь не смущает швед-
ского короля, о чем и говорится в «Видении...»:
Закричал ли король шведский
громким голосочком:
Вот на нашей на сторонке
все темно, и черно:
У, как там ли, во России,
ясно все и красно.. .по
Песня «Сборы шведские», записанная В. И. Далем на Урале,
повествует о подготовке к битве русских не со шведами,
а с французами, т. е. у тех, кто ее сложил, были свежи воспоми-
нания не о 1709, а о 1812 г.
Во матушке каменной Москве
Тут бежит речка быстрая;
По правой сторонке войско царя Белого,
Царя Белого, Петра Первого,
По левую сторонку все «французское).1 u
Комментатор П. Бессонов, полагая, что «во французов все пе-
ределано по отдаленности места», т. е. Урала, предлагает вместо
слов «все французское» читать «войско шведское»; вместо фран-
цузского генерала составителю сборника сквозь строки песни
видится король Карл XII («сам король стоит, Сам король стоит
земли шведския»).112
В песне «Выступ войск» один русский солдат рвется в бой, он
... имеет весьма храбрый дух,
Исполняет волю царскую,
Вооружается за веру он,
Идет ратыо за отечество.113
Комментатор справедливо помечает, что это место «явно сочи-
нено книжником». Все остальные строки песни также трудно
приурочить к какой-либо конкретной войне или конкретной
эпохе, поскольку это вообще плач людей, которых насильно гонят
воевать:
109 Песни, собранные П. В. Киреевским, вып. 8, с. 115—116; Историче-
ские песни XVIII века, с. 47—48.
110 Там же.
111 Песни, собранные П. В. Киреевским, вып. 8, с. 117.
112 Там же.
113 Там же, с. 119.
50
Что катилися горючи слезы,
Горючи слезы солдатския,
Идучй, братцы, в землю шведскую...
Не хотелось мне, добру молодцу, из Москвы итти—114
Вместо «земли шведской» здесь могла бы быть любая другая
земля —персидская,115 прусская или турецкая. Действительно,
в других записях того же песенного сюжета находим строки:
Собирается православный царь во ины земли,
Во ины земли во шведские,
Из-за шведских-то в турецкие.116
На Казань-город собирается или в Астрахань.. ,117
Самая же характерная запись сделана на Урале В. И. Далем:
Куды-то наш батюшка,
Православный царь, собирается.118
В некоторых песнях русские одерживают победу над шведами
и берут в плен шведского майора (как известно, за время Север-
ной войны войска Петра пленили несколько десятков тысяч шве-
дов). П. Бессонов был убежден, что песня «Майор земли швед-
ской» «сложена тотчас за былью, слышен строй военного марша
и весь склад речи современной эпохи», и даже особо указал на
стих, который «отзывается речью тогдашних реляций»:
А втрое того в полон их (шведов, — Д. Ш.) взяли:
Тем прибыль государю учинили.119
Однако точно таким же языком записаны и некоторые вари-
анты песни об атамане (бригадире) Краснощекове, угодившем
в плен к шведам (пруссакам, туркам) и на предложение неприя-
тельского военачальника изменить отечеству («Послужи ты царю
шведскому хоть три года») дающем героический ответ:
114 Там же, с. 118, 121.
us Мотив солдатского плача сохранился в одном из анекдотов А. Нар-
това, хотя никакой «земли шведской» в нем нет: «Его величество в пер-
сидском походе... намерялся с войском идти к Дербенту... Под вечер
ходил он по лагерю... и охотно желал слышать сам, что о сем походе
начальники и подчиненные говорят... Солдаты... варившие тогда для
ужина себе кашу, вели между собою разговор, и когда, между прочим,
один в разных походах бывалый и заслуженный солдат... сказал: „То-то,
братцы, каша веселая прилука наша", — а другой, недавно служивший сол-
дат, вспомня жену свою и вздохнув, на то ему отвечал: „Ах, какое, брат,
веселье, разлука — песгода паша!". „Врешь, дурак, — продолжал старый
солдат, ударив его по плечу, — в походе с царем быть, должно жену и
песгоду забыть"» (Рассказы Нартова о Петре Великом, с. 66). Подслуши-
вавший Петр произвел любителя каши в сержанты, а молодого солдата
послал па приступ крепости с первой же партией.
116 Песни, собранные П. В. Киреевским, вып. 8, с. 122.
117 Там же, с. 124.
118 Там же, с. 123.
119 Там же, с. 132.
51
4*
Ах, если бы была при мне сабля острая,
Послужил бы я над твоей буйной головушкой!120
Эта песня пе показалась комментатору подлинно древней: в ней
«заметна вообще искусственность» и ее «в старших и лучших из-
даниях нет».121
Истинно народная песня даже о победоносном «Полтавском
деле» — не слава царю, а плач о погибших солдатах:
Распахана шведская пашня,
Распахана солдатской белой грудью;
Орана шведская пашня
Солдатскими ногами;
Поливана новая пашня
Горячей солдатской кровью.122
Среди песен, собранных П. В. Киреевским, имеется действи-
тельно замечательная, взятая из «Древних российских стихотво-
рений» Кирши Данилова старина о допросе шведского майора,
правдиво рисующая нравы петровской эпохи:
А и гой еси, Борис Петрович!
Не устрашися маэора допросити, —
Не корми маэора целы сутки;
Еще вы его повторите,
Другие вы сутки не кормите,
И сладко он расскажет,
Сколько у них силы шведския.
А двое-де сутки маэора не кормили,
В третьи винца ему подносили;
А втапоры маэор рассказал,
Правду истинну рассказал всем:
«С королем нашим и генералом силы семь тысячей,
А более того нету!».
И тут государь [в]звесслился:
Велел ему маэора голову отляпать.123
Сохранилась северная былина (о Бутмане Колыбаповиче),124
терой которой назван шведом. Его отчество указывает на его
происхождение: Колывань наряду с Ригой и «Стекольным», по
народным представлениям, служила резиденцией «короля швед-
ского», шведской королевны и т. п. Кем же был реально-истори-
ческий Бутман? Исследователи указывали, что он не швед,
а датский королевский фактор по имени Андрей Бутенант фон
120 Там же, с. 137.
121 Там же.
122 Там же, с. 173.
-— ±ам л\и, и. I/O.
123 Исторические песни XVIII века, с. 59; Песни, собранные П. В. Ки-
реевским, вып. 8, с. 140.
124 См.: Астахова А. М. Былины Севера, т. 1. М.—Л., 1938, с. 556—557;
Опчуков Н. Е. Печорские былины. СПб., 1904, с. 59.
52
Розенбуш,125 построивший еще в 1680-х годах железоделательные
заводы на Усть-реке, в Кижском погосте. Иноземец свирепо экс-
плуатировал крепостных рабочих; они бунтовали и даже посы-
лали челобитную государю в Москву,126 но Петр I встал на сто-
рону заводчика,127 которого знал лично, — тот делал для царя
выписки из иностранных газет.128 Одно, неясно: как успевал
Бутман исполнять обязанности дипломатического и торгового
представителя Дании в Москве и одновременно заниматься сво-
ими заводами в Олонецком крае?
Юст Юль, датский посланник при Петре, проясняет вопрос
о своем сослуживце. Оказывается, было два Бутмана — отец и
сын. Первого звали Генрихом, второго — Андреасом. Генрих Бу-
тенант, родом голландец, натурализовался в Дании и, будучи
в 1688 г. возведен в дворянское достоинство, получил дворянскую
фамилию: Бутенант де Росенбуск (Boutenant de Rosenbusk).
Вскоре он был назначен комиссаром (резидентом) в Москву, где
оказывал царю услуги — выписывал из Дании корабельных ма-
стеров — и себя не забывал: открыл в русской столице большую
торговлю. Бутманы построили на Севере два завода, но не же-
лезоделательные, а чугунно- и медеплавильный. Отец, на имя ко-
торого были записаны заводы, умер 1 ноября 1710 г.; Бутенант-
младший был лишен на них привилегии, поскольку «алчный
князь Меньшиков решил завладеть ими: во-первых, они находи-
лись в подведомственной ему губернии; во-вторых, у Розенбуска
не хватало средств на их содержание, а заводы должны были
изготовлять разные военные принадлежности. И вот князь Мень-
шиков отобрал заводы себе». После этого Бутенант умер, «удру-
ченный бедностью и горем».129
Итак, одного Бутмана царь жаловал, другого довел до
смерти. Легенда о Бутмане имеет два сюжетных варианта: со-
гласно печорской былине, царь награждает героя грамотой на
бесплатное питье по царским кабакам; 130 согласно олонецкому
преданию, велит его казнить.131 Есть за что: былинный швед
горд и заносчив — «Бутман своенравный был: я, скаже, без царя
буду заводы вести». Швед — колдун, он знается с нечистым, и
125 См.: Миллер В с. Датский комиссар как герой русской былины
(к печорской старине о Петре Великом и Бутмане Колыбановиче). — Вести.
Европы, 1909, № 10, с. 688—691.
126 См.: Барсов Е. Петр Великий в народных преданиях Северного края,
с. 298.
127 См.: Голикова Н. Б. Политические процессы при Петре I. По мате-
риалам Преображенского приказа. М., 1957, с. 13.
128 См.: Миллер Вс. Датский комиссар как герой русской былины...,
с. 688—689.
129 Записки Юста Юля, датского посланника при Петре Великом (1709—
1711), с. 302-303.
130 См.: Миллер В с. Датский комиссар как герой русской былины...,
с. 688.
131 См.: Барсов Е. Петр Великий в народных преданиях Северного
края, с. 297—299.
53
слуга его таков же: бросает топор в «дождливую тучу», надеясь
«убить бога». Против государя бунтует именно Бутман, а не кре-
стьяне: «Тут приказал он людям стрелять в гальет царский...
И то не отбой: надо тронуться этому Бутману к царскому галь-
ету. Царь приказал ему войти с гальета на шлюбку и казнил его:
Бутман был нерусской — самозванец. И по тех лет все заведение
его решилось на Устреке, как решили ему житье его».132
В восьмом выпуске песен, собранных П. В. Киреевским,
в разделе «Сказки о Петре» помещена легенда «Как государь и
его ближние люди были за морем, и ходил он по немецким зем-
лям, и был в Стекольном, — а в Немецкой земле Стекольное цар-
ство держит девица».133 Арестовав Петра, девица заключила
его в темницу, подвергла пыткам, а верные ей князья и бояре
набили гвоздями бочку, дабы посадить туда законного царя.
Спасает его неизвестно откуда оказавшийся в «Стекольном»
стрелец, добровольно подменивший собою Петра и преданный
смерти.
Исследователи не раз задавались вопросом: кто же такая эта
«шведская девица»? Правдоподобно предположение В. О. Клю-
чевского, что это сестра Карла XII, принцесса Ульрика Элеонора,
правившая страной во время его отсутствия.134 К. В. Чистов по-
лагает, что в образе этой девицы «слились какие-то глухие вос-
поминания о Христине, какие-то ранние впечатления об Ульрике
Элеоноре Шведской и, может быть, сведения о ее матери Уль-
рике Элеоноре Датской — супруге Карла XI... в свое время,
в связи с малолетством Карла XII, официально объявленной на-
следницей шведского престола».135 Между тем «Стекольное цар-
ство» — не реальная Швеция, а скорее сказочное тридевятое
царство. Девица, судя по всему, «шведская» только потому, что она
антагонистка и противница православного царя. В одной из пе-
сен указаны имя, отчество и фамилия боярина, приближенного
враждебной царю «девицы», — князь Василий Васильевич Голи-
цын.136 Таким образом, девица эта — царевна София Алексеевна,
желавшая извести родного брата, законного царя. Ее замыслам
воспрепятствовали стрельцы, сами вскоре трагически погибшие
по воле спасенного ими же царя.
Ходили слухи, распространяемые, возможно, не без участия
немцев и раскольников — шведских агентов, будто Петр не
только женат на шведке, но и сам швед:137 «...старица Плато-
132 Там же, с. 298.
133 Песни, собранпые П. В. Киреевским, вып. 8, с. 343.
134 См.: Ключевский В. О. Курс русской истории, т. 4. М., 1958, с. 229.
135 Чистов К. В. Русские пародные социально-утопические легенды
XVII—XIX вв. М., 1967, с. 108.
136 См.: Лавровский Н. О петровских песпях. — Филол. зап., 1872,
вып. 1—2, с. 1—32.
137 См.: Мартемъянов Г. А. Малапьин зять. — Истор. вести., 1916, № 6Т
с. 701—722; Семевский М. И. Народные толки о происхождении Петра I. —
Светоч, 1862, № 1, отд. 2, с. 21—60.
54
нида про его императорское величество говорила: он-де швед об-
менной, потому, догадывайся-де, делает богу противно... и об-
разы пишут со шведских порсун, и посту можно не воздержать,
и платье возлюбил шведское, и со шведами пьет и ест, и из их
королевства не выходит, и швед-де у него в набольших, а паче-
де того догадывайся, что он, швед, русскую царицу и от себя со-
слал в ссылку в монастырь, чтоб царевичев не было... и взял-де
за себя шведку царицу Екатерину Алексеевну, и та-де царица
детей не родит, и он-де, государь, сделал указ, чтоб спред буду-
щего государя крест целовать, и тот-де крест целуют за шведа,
окончательно-де станет царствовать швед».138 Некая «жонка» рас-
сказывала одному беглому крестьянину, что Петр «бусурманство-
де на себя взял, веру у шведа перенял».139 Другой крестьянин
осмеливался «громогласно» заявлять, что Петр — «это неистовый
царь; никак он швед».140 Дворцовые крестьяне Васильевы летом
1708 г., т. е. как раз тогда, когда шведы особенно энергично вели
пропаганду среди русского населения, показывали, что над Пет-
ром смеются и немцы, говоря: «С нами воюетца, а у него-де
в царстве вся наша вера».141
Были слухи и несколько другого рода. Об этом свидетельст-
вуют «пыточные дела». Ярославцы Грямины на допросе сказали,
что Петр, по их мнению, «закладен в стене» шведами в Риге.142
Астраханские казаки-повстанцы на следствии признали, что они
«не ведают», в живых ли государь, «и ныне-де говорят, бутто он,
государь, в Стекольном в заточенье...» и даже «в Стекольном за-
кладен в столбе».143
Нижегородский посадский человек Ларион Зломан распрост-
ранял слухи (за что был казнен), что «государь-де ездил в Сте-
кольное и попал там в неволю, и ныне-де он, государь, в неволе,
в Стекольном, а вместо ево к Москве прислан немчин, а к тому-
де немчину и сестра приехала из немецкой земли, и ныне она на
Москве».144
Русская книжная словесность петровской поры, направляемая
правительством, не могла быть безразлична ко всем подобным
«толкам». Их следовало опровергать не только с помощью кнута,
138 См.: Есипов Г. Раскольничьи дела XVIII столетия, извлеченные из
дел Преображенского приказа и Тайной розыскных дел канцелярии. СПб.,
1863, с. 41; Чистов К. В. Русские народные социально-утопические легенды
XVII—XIX вв., с. 101.
139 Там же, с. 168.
140 Там же, с. 101.
141 Там же, с. 175.
142 См.: Голикова Н. Б. Политические процессы при Петре I.. ., с. 161.
143 Там же, с. 277. См. также: Лебедев В. И. Астраханское восстание
1705—1706 гг. по пыточным речам в Преображенском приказе. — Учен. зап.
Моск. гос. пед. ин-та, 1941, т. 2. Каф. истории СССР, вып. 1, с. 16.
144 См.: Голикова Н. Б. Политические процессы при Петре I..., с. 216—
55
но и с помощью искусства и поэзии, доказывая, что Петр — не
подмененный, а истинный, православный великий государь, враг
шведского супостата и его веры.
3
При Петре I со шведского на русский язык переводились раз-
нообразные акты, артикулы, регламенты, «введения», лоции
с объяснительными примечаниями к ним, учебники, т. е. сугубо
деловые документы, не имеющие непосредственного отношения
к художественной литературе в современном понимании этого
термина. Правда, в эпоху барокко какой-нибудь иллюстрирован-
ный или украшенный виньетками атлас или букварь со стихо-
творным предисловием к нему рассматривался как произведение
искусства, изобразительного и словесного, да и соотношение ме-
жду деловой, документальной и художественно-литературной
прозой в те времена было иным, чем в последующие эпохи.
И все же упомянутые нами сочинения, за исключением книг
Пуффендорфа, не более как документы. Что же тогда мы назы-
ваем шведской и русской изящной словесностью начала
XVIII столетия?
Историки шведской культуры обычно отмечают, что в так на-
зываемую «каролинскую пору», т. е. во времена правления коро-
лей Карла X Густава и Карлов XI и XII, «духовная культура...
находит свое лучшее выражение в области практики, в самой
жизни; для науки, литературы, искусства было мало простора».145
Названные короли мало интересовались беллетристикой146 —
точно так же, как и Петр I. Вся литературная и издательская де-
ятельность в обеих странах была подчинена государственно-по-
литическим задачам. Как русская, так и шведская литература
того времени состояла из деловых документов, философско-ис-
торических трактатов, политических памфлетов и панегириков ца-
рям — небесному и земным — в прозе, стихах и драме. В России
вместо прежнего, средневекового писателя «по обету» явился
писец-грамотей, литературный поденщик, пишущий «по указу».147
Всякая литературная деятельность была поставлена на службу
государству.148 «Указы» регламентировали выбор литературных
тем и отбор иностранных книг для перевода на русский язык.
Сходная во многом картина наблюдалась и в «Каролинской»
Швеции. Все ее писатели, за очень немногими исключениями,
были государственными чиновниками, служившими по одному из
145 Андерссон И. История Швеции. М., 1951, с. 249.
146 См.: Illustrerad svensk litteraturhistoria, d. 2. Stockholm, 1928, s. 187.
147 См.: Панченко А. И. О смене писательского типа в петровскую
эпоху. — В кн.: Проблемы литературного развития в России первой трети
XVIII в. «XVIII век», сб. 9, с. 125.
143 См.: Робинсон А. Н. Борьба идей в русской литературе XVII века.
М., 1974, с. 15.
56
ведомств — придворному, духовному или военному. Все они имели
воинские, гражданские или духовные чины и звания, соответст-
вовавшие одному из сорока рангов особой «табели». По швед-
ской табели о рангах все чиновники, и писатели в том числе, де-
лились на четыре группы: генеральскую (господа (herrar) — ко-
ролевские и государственные советники и т. д.), штаб (troman),
обер-офицерскую (trotjanare) и нижних чинов.149 Сервилизму
шведских чиновников-литераторов дивились иностранцы.150 Вме-
сте с тем табель о рангах, регламентируя литературную службу
государству, в конечном счете способствовала известной демокра-
тизации писательской среды, пополнявшейся разночинцами и
даже простолюдинами. Их труд оценивался по их личным та-
лантам, они становились такими же слугами самодержавного го-
сударства, как и потомственные дворяне. Так было и в Швеции,
и в России.
Однако литературе обеих стран «позволялось выполнять не
только практические функции, которые Петр считал важней-
шими. Она должна была также развлекать...».151 Добавим
к этому, что писатель должен был не только развлекать, но и
увлекать и убеждать читателя — умело, в силу своего профессио-
нального мастерства и творческого дарования вести полемику
с врагами государства, воздействовать на воображение и чувства
читателя различными специфически литературными приемами.
Конечно, шведское образованное дворянство, ориентируясь на
культуру континентальной Европы, имело в этом отношении
больше опыта, чем «птенцы гнезда Петрова». Хотя Швеция во
многом отставала от передовых стран Западной Европы, реформы,
«европеизировавшие» ее жизненный уклад, шведские короли
начали проводить лет за восемьдесят до Петра I. Начиная еще
с Эрика XIV они приглашали на шведскую службу иностранных
специалистов — военных, ученых и т. д. По своим нравам и обы-
чаям, отчасти по степени образованности представители высших
классов шведского общества мало чем отличались от французов
или немцев, если не считать их гипертрофированной склонности
к подражанию всему, что было модным в тогдашней Европе.
Если писатели немецкого барокко подражали, как могли,
французам, то шведы раболепствовали перед теми и другими.
Многие из них учились в Голландии и северогерманских универ-
ситетах; да и в шведских «академиях» — Упсальской и Лунд-
ской — преподавание велось зачастую немецкими профессорами
на немецком языке или по-латыыи. Достаточно сказать, что пер-
1,9 См.: Bennich-Bjbrkman В. Forfattaren i ambetet. Studicr i funktion
och organisation av forfattarambeten vid svenska hovet och kansliet 1550—
1850. Uppsala, 1970, s. 72.
150 См.: Norman C. Prasterskapet och det karolinska envaldet. Stockholm,
1948.
151 Панченко А. М. 1) О смене писательского типа в петровскую эпоху,
с 112; 2) Русская стихотворная культура XVII века. Л., 1973, с. 236—241.
57
вую историю шведской литературы («Svecia literata», 1678) со-
чинил немец Иоганн Шеффер на латинском языке. Шведы распе-
вали немецкие псалмы; из Германии в Швецию приходили новые
религиозные идеи, например пиетизм; в шведских лавках прода-
вались книги преимущественно на немецком и французском язы-
ках. Крупнейшие поэты германского барокко — Опитц, Гриф-
фиус и Флеминг — являлись для шведов непререкаемыми лите-
ратурными авторитетами. Шведские поэты того времени, как
правило, многоязычны. Немецкий для них — язык культуры.152
Германское влияние на русскую литературу конца XVII—начала
XVIII в. также было достаточно велико, хотя и не столь интен-
сивно и глубоко, как на шведскую.
Образованные шведы любили роман Фенелона «Телемак» 153 —
в России его также знали: в 1723 г. был завершен «Стацкой ро-
ман... с образца французского Телемака».154 Шведские писатели
знакомились с испанской литературой, в частности с «Дон-Ки-
хотом» Сервантеса, а говорило ли что-нибудь это имя русскому
уху? П. П. Пекарский указал на «Рассуждения о оказательствах
к миру» — полемический трактат, переведенный на русский
с английского и напечатанный в 1720 г., где упоминается о не-
коем «донкихотисме» и приводится объяснение этого понятия
в подстрочном примечании переводчика.155 Академик М. П. Але-
ксеев заметил по этому поводу, что здесь «мы находим, веро-
ятно, первое в русской литературе упоминание о „Дон-Кихоте"
Сервантеса. О том, что имя героя этого романа считалось тогда
в России совершенно неизвестным, свидетельствуют забавные по-
яснения к приводимому тексту, напечатанные издателем мелким
шрифтом».156 Но исследователь добавляет, что у генерала Пат-
рика Гордона еще в 1690-х годах имелся английский перевод
«Дон-Кихота»:157 значит, в России были люди, знакомые с геро-
ями этого романа и до 1720 г. Одним из этих людей был Петр I,
путешествовавший по Западной Европе в 1717 г. По свидетель-
ству «слесаря Петра Великого» А. К. Нартова, «государь, отъ-
езжая к Дюнкирхену и увидя великое множество ветряных мель-
ниц, рассмеявшись, Павлу Ивановичу Ягужинскому сказал: „То-
то бы для Дон-Кишотов было здесь работы!"».158 Однако несом-
152 См.: Fehrman С. Karolinsk barock och klassicism. — In: Ny illustrerad
svensk Htteraturhistoria, d. 2. Stockholm, 1956, s. 3—84; Petersen С Deutsch-
land und Schweden in ihrer geschichtlichen Wechselwirkung. Koln, 1933.
153 См., например: Sanger af en svensk fange i Simbirsk. Utg. af M. Wei-
bull. Lund, 1868.
154 См.: Пыпин А. Допетровское предание в XVIII-м веке. — Вестн.
Европы, 1886, кн. 7, с. 316.
155 См.: Claveria С. Estudios hispano-suecos. Granada, 1954, p. 9—49 (Uni-
versidad de Granada, Collection filologica, IX); Пекарский П. П. Наука и
литература в России при Петре Великом, т. 1.
156 Алексеев М. П. Очерки истории испано-русских литературных отно-
шений XVI—XIX вв. Л., 1964, с. 48.
157 См. там же.
158 Рассказы Нартова о Петре Великом, с. 87.
58
ненно, что в Швеции Карла XII жило гораздо больше знатоков
западноевропейской художественной литературы, чем в России
Петра I.
Но эти немногочисленные знатоки, представители узкого слоя
высшего шведского дворянства и образованного бюргерства,
были каплей в море по сравнению с основной массой населения
Швеции, никогда не слышавшей ни об Опитце, ни о Фенелоне,
ни о Сервантесе. Даже некоторые офицеры и пасторы, не говоря
о солдатах и крестьянах, затруднялись подписать свою фамилию;
их чтением были исключительно Библия и псалмы. Если в Рос-
сии исправление богослужебных книг началось с никонианской
реформы, в 60-х годах XVII в., то в Швеции нечто подобное про-
изошло позже, в самом конце столетия, когда по королевскому
повелению проводилась реформа управления шведской лютеран-
ской церковью: ее главой и президентом духовной консистории
стал сам король. Тогда же в Швеции явилась на свет «рикспсал-
тырь» — огромный свод канонизированных псалмов. И в Шве-
ции, и в России этого времени развивался жанр литературно-пу-
блицистической проповеди,159 призванной объяснить народу и
оправдать в его глазах политику абсолютистской монархии.
Хотя в Швеции, подобно тому как и в петровской России,
число типографий возросло с двух при Густаве Адольфе до сем-
надцати при Карле XII, среди шведских читателей продолжали
пользоваться популярностью рукописные книги того же типа, что
и на Руси: анекдоты и шуточные повести, увеселительные «фа-
теции» и шванки, эзоповы басни и нравоучительные притчи,
вроде изданных в России при Петре «апофегмат». В шведской
литературе конца XVII—начала XVIII в. под немецким влия-
нием возник жанр авантюрно-плутовского романа, в котором
описывались любовные похождения и запутанные приключения,
как правило имевшие место в экзотических иноземных государст-
вах. Романы эти композиционно и сюжетно напоминали россий-
ские «гистории» того же времени — «О Василии Кариотском» и
«О храбром ковалере Александре». Сочинения подобного типа ни
в Швеции, ни в России той эпохи до печатного станка не дохо-
дили. Как в рукописях, так и в печатных изданиях в самой
Швеции и в зависевших от нее лемецких княжествах распростра-
нялись календари на шведском и немецком языках, при Петре
переводившиеся и на русский.160 В Швеции были популярны
159 См.: Сухомлинов М. И. О литературе переходного времепи — копца
XVII и начала XVIII века. — В кн.: Сухомлинов М. И. Исследования по
древней русской литературе. СПб., 1908, с. 548—592.
160 Например: Календарь на 1685 г. исторический, в котором по обык-
новенном времени и праздников, луны, ведра и ненастий описании речь
или молитва о войне турской, которую... учитель во общей высокой школе
в Лейпцике городе ^Матфей Дрессерус говорил и написал. А ныне предла-
гает Иоанн. Генрих Фохт, короля свейского математик. Печатан в Амбурке;
Ягана Гендрика Фохта, короля свейского математика, календарь домашний
и лекарственный, такожде о войне и миру, на нынешний 1690 год... и
59
те же рыцарские романы, что и на Руси, — «Александрия»
Квинта Курция и «Повесть о Трое» Гвидо де Колумна, а также
«Повесть о разрушении Иерусалима» Иосифа Флавия; шведское
переложение последней было завезено в Россию военнопленными
офицерами Карла XII и в конце XVIII в. даже переведено на
русский язык.161
Наряду с типологическими схождениями между русской и
шведской литературами эпохи Северной войны имелись и сущест-
венные различия. Их следует особенно выделить. Западноевро-
пейское барокко, и шведское в том числе, носило на себе печать
кризисной ущербности, пессимизма;162 в России Петра I литера-
тура, проникнутая патриотическим восторгом и оптимизмом,
имела мажорную тональность. Шведская словесность того вре-
мени в большей степени принадлежала литературе нового вре-
мени, чем русская. Система барочных жанров была в ней более
отработанной, слаженной и стройной; зато, как уже отмечалось,
«нестройпость» русской литературы петровской поры «таила
в себе огромные возможности движения вперед».163
Особую роль как шведы, так и русские отводили триумфаль-
ным шествиям и возведению арок и ворот, испещренных аллего-
рическими рисунками, эмблемами и надписями к ним, почерпну-
тыми из одних и тех же сборников символических рисунков и их
толкований.164 Особенно грандиозные торжества состоялись
в Москве в конце декабря 1709—январе 1710 г. по случаю Пол-
тавской победы. Были сооружены врата, описанные в брошюре
«Политиколепная апофеозис... великого государя нашего царя...
Петра Алексеевича... По преславной виктории над химероподоб-
ными дивами, гордынею, рекгне неправдою, и хищением свейским,
на генеральной баталии... под Полтавою... Торжествована лета
господня 1709...» (М., 1709). По свидетельству Юста Юля
(в записи от 30 декабря 1709 г.), он «всюду видел воздвигаемые
триумфальные ворота и застал царя и князя Меньшикова стоя-
щими на площади, на которой находились шведские знамена,
вместо провещания — Действо коронования короля аглинского. Переводил
государственного Посольского приказу переводчик Юрья Гивнер- Коро-
левства Свейскаго математика Гендрика Фохта христианский и планет
алмаиах... на 1692 год, в котором такожде описание жития святаго Анто-
ния. Тут же и прибавка о комете, яже явилась в 1576 году, и что на тое
послсдствованно в пременении веры и кровавых боев... и т. д. См.: Со-
болевский А. И. Переводная литература Московской Руси XIV—XVII веков,
с. 135—136.
161 Краткое описание о жалостном раззорепии Иерусалима. Перевел со
швед. яз. прапорщик Исаак Зедербан. М., 1792.
1(32 См.: Виппер 10. В. Влияние общественного кризиса 1640-х годов на
развитие западноевропейских литератур XVII в. — В кн.: Историко-филоло-
гические исследования. Сб. статей памяти акад. Н. И. Конрада. М., 1974,
с. 55—62.
163 Лихачев Д. С. Поэтика древнерусской литературы, с. 21.
164 См.: Морозов А. А. Эмблематика барокко в литературе и искусстве
петровского времени. — В кн.: Проблемы литературного развития в России
первой трети XVIII в. «XVIII век», сб. 9, с. 204—205.
60
штандарты, барабаны, литавры, пушки и другие военные при-
надлежности, взятые у шведов... Царь.., велел призвать не-
скольких шведских офицеров, чтобы расположить и расставить
знамена и штандарты по порядку и старшинству полков, кото-
рым они принадлежали».165
Через два дня Юль записал: «Так как в начале настоящей
войны, когда шведам случалось брать в плен русских, отнимать
у них знамена, штандарты, литавры и пр. или одерживать над
ними верх в какой-нибудь маленькой стычке, они всякий раз спе-
шили торжественно нести трофеи и вести пленных в Стокгольм,
то этим шведы подали его царскому величеству повод действо-
вать так же и относительно их самих. До моего приезда в Рос-
сию царь уже праздновал таким образом взятие Нарвы, Шлис-
сельбурга и Дерпта».166
Личное соперничество между Петром I и Карлом XII обо-
стряло полемику. После нарвского поражения русских шведские
панегиристы, возвеличивая своего короля,167 особенно глумились
над Петром. Придворный поэт Карла XII Гунно Эрелиус Даль-
шэрна (Gunno Eurelius Dahlstierna, 1661—1709) сочинил сати-
рическую «Боевую готскую песнь о короле и господине Пэдаре»
(«Giota Kiampa-Wisa om Kaningen a Herr Padar», 1701). В этой
песни Нарва изображалась, гордой красавицей, к которой свата-
ются два соперника — благородный рыцарь король-лев Карл и
сиволапый «господин Пэдар», получающий отказ. Подобные со-
чинения, переведенные на немецкий и латынь, распространялись
по всей Европе.
Шведы же печатали карикатуры на Петра и его воинов; они
выбили медали в честь своего нарвского торжества с характер-
ными надписями168 (некоторые из них были впоследствии обра-
щены против шведов на цетровеких арках и в речах русских про-
поведников). Лицевая сторона одной шведской медали была ук-
рашена надписью «Истина превосходит вероятие» («Superant su-
perata fidem»), а оборотная — изображением Карла XII, низвер-
гающего датского и польского королей и русского царя,
с подписью «Наконец правое дело торжествует».169 На лицевой
стороне другой шведской медали — царь, греющийся у своих пу-
шек, бомбардирующих Нарву; на оборотной — позорное бегство
165 Записки Юста Юля, датского посланника при Петре Великом
(1709—1711), с. 116.
. 166 Там же, с. 116—117. См. также: Разсужденпе. .., с. 65 второй пагина-
ции. — См., кроме того, шведское описание церемонии ввода русских воен-
нопленных в Стокгольм: Sannfarding Berattelse om the Ryska — Fangars
Ankomst till Stockholm... Stockholm, 1700.
167 См.: Westerlund O. Karl XII i svensk litteratur fran. Dahlstierna till
Tegner. Lund, 1951.
168 См.: Дмитриев-Мамонов Ф. И. Слава России, или Собрание медалей
дел Петра Великого... М., 1770.
169 См.: Соловьев С. М. История России с древнейших времен, кн. 7
(т. 13-14). М., 1962, с. 624.
61
русских во главе с царем, теряющим шапку, с надписью: «Из-
шед вон, плакася горько».170
На транспаранте, использованном в одной из шведских три-
умфальных процессий, Карл XII представал в образе Георгия По-
бедоносца, убивающего русского змия.171 В ответ русские пане-
гиристы изображали «змием» надменного шведа. На том же
шведском транспаранте Петр был представлен в виде Актеона,
подсматривавшего за купающейся Дианой (Нарвой) и превра-
щенного за это в оленя, разрываемого собаками. На русских
триумфальных вратах 1703 г. Ижорскую землю символизирует
Андромеда, спасаемая от шведского морского зверя русским
«Персеушем». На петровской триумфальной арке 1704 г. Диану,
похищенную шведским львом, спасает российский орел.172
Шведские панегиристы сравнивали Карла с ветхозаветными
героями, главным образом с Гедеоном, несущим меч отмщения.
Сам Карл, упиваясь своей нарвской победой, будто бы сказал:
«Лучшее зрелище было, когда русские взбежали на мост и мост
под ними проломился: точно фараон поглощен был в Чермном
море».173 Русские писатели, наоборот, сравнивали с утонувшим
фараоном шведского короля,174 а Петра I — с Гедеоном,175 с Мо-
исеем, победившим «гордого... свейского фараона»,176 с Давидом,
одолевшим Голиафа, с Самсоном, разрывающим льва, с Юпите-
ром («Иовишем»), прогнавшим исполинов (Феофан Прокопович,
за ним Гавриил Бужинский), и т. п.
Особую роль в эмблематике обеих сторон играл лев: у швед-
ских панегиристов — героическую, у русских — сатирическую pi
комическую. «Гербовая» поэзия — вирши, содержавшие описания
государственных и личных дворянских гербов, —существовала во
всех литературах европейского барокко. В Россию эта традиция
пришла из Польши, как непосредственно, так и через Украину и
Белоруссию.177 И в Швеции были известны украинско-польские
гербовые вирши, о чем, в частности, свидетельствуют материалы,
обнаруженные в Упсале.178 Образцовой «гербовой» поэмой
170 См.: там же.
171 См.: Вертоградский Н. И. Нарвский триумфальный щит. Из Нарв-
ской художественной старины. СПб., 1908, с. 5.
172 См.: Гребенюк В. П. Публичные зрелища петровского времени и их
связь с театром. — В кн.: Новые черты в русской литературе и искусстве
(XVII—начало XVIII в.). М., 1976, с. 135-136.
173 Соловьев С. М. История России с древнейших времен, кн. 7 (т. 13—
14), с. 625.
174 См.: Мартынов И. Ф. Три редакции «Службы благодарственной»
о великой победе под Полтавой. — В кн.: Проблемы литературного развития
в России первой трети XVIII в. «XIII век», сб. 9, с. 139—148.
175 См.: Стефан Яворский. Проповеди, т. 3. М., 1804, с. 185—224.
176 Проповеди Гавриила Бужинского (1717—1727)..., с. 324.
177 См.: Перетц В. Н. Исследования и материалы по истории старипной
украинской литературы XVI—XVIII веков. М.—Л., 1962, с. 145—146.
178 См.: Nilsson N. Л. Russian Heraldic VirSi from 17-th century. Uppsala,
1964.
62
являлся «Орел российский» Симеона Полоцкого; здесь, как и
в поэзии петровской поры, орел побивает льва (правда, не швед-
ского, а польского).179
Заглавный лист книги «Символы и эмблемата» (М., 1705)
был украшен изображением двуглавого орла, которому противо-
стоял шведский лев.180 В фейерверках огненный орел поражал
стрелами этого льва.181 На триумфальных вратах рыкающему
льву доставалось от российских Геркулеса, «Персеуша», «Самп-
сона» и т. д.182 Льва «поражали», «терзали», подвешивали (под
девизами «Да знает правительствовати» и «Урок злодеям»),183
запрягали в колесницы, ездили на нем верхом, стреноживали и
т. п. Поэты заимствовали описания зверей из Физиологов, содер-
жавших главы «О лве»,184 и особенно из басен Эзопа.185 В «По-
литиколепной апофеозис» лев — персонаж басенно-комический:
это осел, «во лвиной коже гордящийся», посрамляемый прочими
зверями. Басни Эзопа были популярны и в Швеции: их содер-
жала первая книга, отпечатанная типографским способом в Сток-
гольме.186
Юст Юль сообщает в дневнике от 12 января 1710 г., что на-
кануне «в 10 часов вечера зажгли в высшей степени красивый
и затейливый фейерверк. Замечательнее всего была в нем сле-
дующая аллегория: на двух особых столбах сияло по короне;
между ними двигался горящий лев; сначала лев коснулся одного
столба, и он опрокинулся, затем перешел к другому столбу и по-
качнул его, так что и этот столб как будто готов был упасть.
Тогда из горящего орла, который словно парил в воздухе, выле-
тела ракета, попала в льва и зажгла его, после чего он весь раз-
летелся на куски и исчез; между тем наклоненный львом столб
179 Орел российский. Творение Симеона Полоцкого. СПб., 1915, с. 50.
180 См.: Пекарский П. П. Наука и литература в России при Петре Ве-
ликом, т. 2, с. ИЗ.
181 См., напр.: Изъявление фейерверка... генваря в 1 день Нового года
нынешняго 1712. СПб., 1711.
182 См., напр.: Торжественная врата, вводящая в храм бессмертный
славы, непобедимому имени новаго в России Геркулеса... грома поража-
ющаго свейскую силу, пленителя Ижерския земли. .. М., 1703. См. также:
Ровинский Д. А. Подробный словарь русских гравированных портретов,
т. 3. СПб., 1888.
183 См.: Морозов А. А. Эмблематика барокко в литературе и искусстве
петровского времени, с. 208.
184 См.: Соболевский А. И. Переводная литература Московской Руси
XIV—XVII веков, с. 152, 368.
185 См.: Адрианова-Перетц В. П. Басни Эзопа в русской юмористической
литературе XVIII века. — Изв. рус. яз. и словесности Акад. наук, 1929,
т. 2, № 2, с. 377—400; Каган-Тарковская М. Д. Басня Эзопа «О льве и
волке» в русских переделках XVII в. — Тр. Отд. древнерус. лит. Ин-та рус.
лит. АН СССР, с. 24. Л., 1969, с. 245-248.
186 Dialogus creaturarum optime moralisatus. Holmiae, 1483 (см.: Са-
вельева E. А. Шведские первопечатные книги в собраниях Ленинграда.—
Тез. докл. VI Всесоюз. конф. по изучению скандинавских стран и Финлян-
дии, ч. 1. Таллин, 1973, с. 70).
63
с короною поднялся и снова стал отвесно. Мысль эта была заим-
ствована царем из рисунка одной серебряной медали, выбитой
по распоряжению шведского короля. Царь показал ее мне».187
Действительно, после Альтранштадтского мира Швеции с Поль-
шей в 1706 г. Карл XII повелел выбить двенадцать медалей, одна
из которых украшена изображением колонны, поверженной с пье-
дестала (эмблема Польши), и колонны, готовой опрокинуться
(Россия), на которую кидается шведский лев.
Панегиристы сравнивали Петра с Александром Македонским:
в древней Руси пользовались известностью и книга о нем Квинта
Курция, и легенды, связанные с походами знаменитого полко-
водца.188 Между тем вся Европа знала, что не Петр, а именно
Карл XII воображал себя новым Александром. Ермелин в письме
34 «о том, что понесенное московским царем поражение есть бо-
жие наказание за его высокомерие и дерзость...», уподоблял раз-
битых под Нарвой русских самонадеянным персам, покорившимся
Александру Македонскому, и добавлял: «Высокомерие предшест-
вует падению, и люди, ослепленные высокомерием и надмен-
ностью, могут пренебрегать предусмотрительностью, необходимою
во всех человеческих поступках.. .».189 После Полтавы подобные
укоризны было особенно удобно переадресовать шведам. По сло-
вам А. Нартова, Петр тогда сказал: «Брат Карл все мечтает быть
Александром, но я не Дарий!».190 На одном из транспарантов,
установленных на Красной площади в конце декабря 1709 г.,191
был изображен Карл, спящий и видящий себя Александром Ма-
кедонским, но Россия, являющаяся ему во сне, предупреждала:
Всяк владения чужого желатель
Злого конца бывает взыскатель.
Поучительной представлялась судьба легкомысленного и само-
надеянного юноши Фаэтона, не справившегося с управлением
солнечной колесницей и пораженного огненной стрелой Юпи-
тера.192 Русским было известно, что в шведском королевском
дворце (Дроттнингхольме) над дверью аудиенц-зала красовался
плафон с изображением гибели Фаэтона. Идейный смысл ри-
сунка был таков: подобная участь ожидает всякого потенциаль-
ного узурпатора государственной власти.193 На московских три-
187 Записки Юста Юля, датского посланника при Петре Великом (1709—
1711), с. 134.
188 См.: Тарковский Р. Б. «Зрелище жития человеческого». — Тр. Отд.
древнерус. лит. Ин-та рус. лит. АН СССР, т. 24. Л., 1969, с. 250.
189 См.: Витберг Ф. Мнения иностранцев-современников о Великой Се-
верной войне, с. 277—278.
190 Рассказы Нартова о Петре Великом, с. 80.
191 См.: Васильев В. Н. Старинные фейерверки в России (XVII—пер-
вая четверть XVIII века). Л., 1960, с. 38.
192 См.: Морозов А. Падение «готфска Фаетона». Ломоносов и эмблема-
тика петровского времени. — Ceskoslovenska rusistika, 1972, N 1, s. 23—27.
193 См.: Fehrman С. Karolinsk barock och klassicism. — In: Ny illustrerad
svcnsk litteraturhistoria, d. 2. Stockholm, 1956, s. 14.
64
умфальных вратах 1703 г. был нарисован павший Фаэтон «с над-
писанием»:
Иже ся в уме своем силна быти мняше
II аки бы Фаетон мир вжещи хотяше
Славою и мужеством множайся силы,
падает же поражен Орла росска стрелы...
Одна из фигур, представленная на фейерверке 1 января 1710 г.
в Москве, являла «Фаетона», поражаемого «Иовишем», с надписью
«Гордому страшно падение». В уподоблении Карла XII Фаэтону
содержался и едкий намек на незаконность его правления: ведь
Карл, вопреки обычаю, был возведен на шведский престол несо-
вершеннолетним.
О театральных потехах при шведскОхМ королевском дворе была
наслышана вся Европа. Отец Карла XII, Карл XI, любил театр,
«как никакой другой монарх на земле», да и сын его в ранней
юности «с жадностию» предавался «маскарадам, театру».195 При-
дворные маскарады, балеты и прочие действа, связанные с цере-
мониалом, в Стокгольме сопровождались фейерверками, комиче-
скими интермедиями, забавами с привлечением животных, диких
и домашних.196 Печатались либретто таких спектаклей.
И Петр культивировал подобные придворные представления,
заботился об их зрелищности,197 сам составлял их программы.198
Юст Юль в записи от 1 января 1710 г. сообщает, что во время
торжественной церемонии ввода пленных шведов в Москву была
исполнена шутовская интермедия: «Потом на санях, на северных
оленях и с самоедом на запятках ехал француз Wimeni(?), за
ними следовало 19 самоедских саней, запряженных парою лоша-
дей или тремя северными оленями... Нетрудно заключить, какое
производил впечатление и какой хохот возбуждал их поезд. Сме-
хотворное зрелище это было вставлено сюда царем по его обыч-
ной склонности к шуткам... без сомнения, шведам было весьма
больно, что в столь сериозную трагедию введена была такая смеш-
ная комедия».199 Иногда устраивались бои зверей, например могу-
чего русского медведя со львом, имевшие, кроме всего прочего,
символическое значение. Придворные Петра и свита голштин-
ского герцога в сентябре 1721 г. «смотрели на травлю льва
с огромным медведем, которые оба были крепко связаны и притя-
194 Ibid.
195 См.: Соловьев С. М. История России с древнейших времен, кн. 7
(т. 13—14), с. G18.
196 См.: Schiick Н. Illustrerad svensk litteraturhistoria, d. 1. Stockholm,
1896, s. 389.
197 См.: Перетц В. Театральные эффекты на школьной сцене в Киеве и
Москве XVII и начала XVIII вв. — В кн.: Старинный спектакль в России.
Л., 1928, с. 80.
198 См.: Крюгер А. Самодеятельный театр при Петре I. — Там же,
с. 358.
199 Записки Юста Юля, датского посланника при Петре Великом (1709—
1711), с. 118.
5 Д. М. Шарыпкин
65
нуты друг к другу веревками. Все думали, что медведю придется
плохо; но вышло иначе: лев оказался трусливым и почти вовсе не
защищался, так что если б медведя вовремя не оттащили, он не-
пременно одолел бы его и задушил».200
На шведской придворной сцене XVII в. ставились пьесы на
библейско-героические и нравоучительные темы, а также из
жизни Александра Македонского.201 Похожие спектакли шли и
при дворе царя Алексея Михайловича, и Петр, видимо, знал их
содержание. Так, памятуя об «Артаксерксовом действе»,202 он
«с большою похвалою» отзывался Юсту Юлю «о великом персид-
ском царе Артаксерксе. Тут, к слову, я сказал его величеству,
что сам он своим могуществом, мудростию, счастием, короче, всем,
подобен царю Артаксерксу».203 Во время Северной войны в Рос-
сии старым драматическим сюжетам начали придавать новое, ак-
туальное политическое звучание.204
В 1704 г. царь по случаю очередной победы над шведами
приказал руководителю немецкой труппы актеров Г. Фюрсту
«учинить комедию торжественную на русском и немецком язы-
ках»; для переделки избрали шедшую на придворной сцене Алек-
сея Михайловича «Историю явную Тамерлана, хана татарского,
как победил салтана турского Баязета».205 Была «учинена» и ста-
рая комедия «О премудрей Июдифе, како Олоферну главу отсече
Июдив», возобновленная в 1710 г. на сцене школьного театра
Московской Славяно-греко-латинской академии.206 Во вновь при-
писанном прологе уничижалась «шведская гордыня»; в тексте
пьесы Олоферн был уподоблен льву, и т. п.207 Петровские публи-
цисты заново отредактировали и «Акт о царе перском Кире и
о царице скифской Томире», в которой устами скифской царицы
древнеперсидский царь обличался в неправедном хищении — так,
как будто это был Карл XII: «Или не довлело тебе свое государ-
ство, что захотел похитить еще мое царство? довольно бы было
200 Дневник камер-юнкера Ф. В. Берхгольца. 1721—1725, с. 123.
201 См.: Johannesen К. I polstjarnans tecken. Studier i svensk barock..
Goteborg—Uppsala, 1966, s. Ш.
202 См.: Артаксерксово действо. Первая пьеса русского театра XVII в.
М.-Л., 1957.
203 Записки Юста Юля, датского посланника при Петре Великом
(1709—1711), с. 266.
204 См.: Варнеке Б. В. Из истории русского театра в начале XVIII века.
Казань, 1905; Русские драматические произведения 1672—1725 годов.
К 200-летнему юбилею русского театра собраны и объяснены Н. Тихоми-
ровым, т. 2. СПб., 1874 (примеч.).
205 См.: Всеволодский-Гернгросс В. Н. Русский театр. От истоков до се-
редины XVIII в. М., 1957, с. 147.
206 См.: там же, с. 141.
207 См.: Попов П. Н. Неизвестная драма петровской эпохи «Иудифь».—
Тр. Отд. древнерус. лит. Ин-та рус. лит. АН СССР, т. 3. М., 1936, с. 195—
254; Щеглова С. Новый список драмы «Юдифь». — В кн.: Юбшейний 3oip-
ник на пошану ак. М. С. Грушевського. Кшв, 1928, с. 235—244.
66
на то тебе и Вавилона, но ты, проливая крови, искал моего
трона».208
Действие романтической «Гистории о великомочном рыцаре
Гендрике, курфирсте, и о преизящной Меленде, дочере Людвига,
курфирста бранденбургского», переведенной «с польского на сла-
вяно-российский диалект», а также комедии «О Индрике и Ме-
ленде» перенесено в Скандинавию. Функции курфюрста бранден-
бургского выполняет здесь король датский, а князя аронского —
король шведский. Как и в начале Северной войны, датский король
самоуверенно вступает в противоборство со Швецией:
Король датский (глаголет). О, коль преславно мое государ-
ство, коль преизрядно и во всех окрестных государствах оное славно!...
Едина шведская корона вражду с нами имеет; надеюсь, что и та нас не
преодолеет: аз имею воинство твердое, ковалерию, инфантерию креп-
кое.209
Как и во время Северной войны, датский король наказан за
свою самоуверенность:
«Вестник ... Неприятель подступает и царство твое вконец разоряет;
уже близ семо достигает и победить тебя желает...
Король шведский (оборотясъ к датскому, глаголет). Встани с пре-
стола, мне покорися, своим королевством под мой скипетр смирися!
(Возстав с престола, биются. Потом датский король и войско его по-
бито. . .)».210
Однако король шведский объят гордыней еще более короля
датского, почему и терпит поражение от принца Индрика.
В начале XVIII столетия в русской драматургии появился но-
вый для нее жанр: панегирические так называемые «школьные»
пьесы, аллегорически рисующие перипетии Северной войны.211
В отличие от шведских и северонемецких действ, восхвалявших
208 См.: Морозов П. О. История русского театра до половины XVIII сто-
летия. СПб., 1889, прилож. 2, с. XXIX.
209 См.: там же, прилож. 1, с. I.
210 См.: там же.
211 См.: Елеонская А. С. Публицистика на сцене. — В кн.: Елеон-
екая А. С. Русская публицистика второй половины XVII века. М., 1978,
с. 232—255; Демин А. С. Русская литература второй половины XVII—на-
чала XVIII века. М., 1977, с. 209—237; Пьесы школьных театров Москвы.
Рапняя русская драматургия (XVII—первая половина XVIII в.). М., 1974,
■с. 7—48; Варанкова Г. С. Пьесы Славяно-греко-латинской академии о Се-
верной войне (о некоторых художественных особенностях). — В кн.: Проб-
лемы литературного развития в России первой трети XVIII в. «XVIII век»,
сб. 9, с. 270—278; Бадалич И. М., Кузьмина В. Д. Памятники русской
школьной драмы XVIII века. М., 1968; Петров Н. И. Очерки из истории
украинской литературы XVII и XVIII веков. Киевская искусственная ли-
тература XVII—XVIII вв., преимущественно драматическая. Киев, 1911,
с. 180—195; Резанов В. И. Из истории русской драмы. Школьные действа
XVII-XVIII вв. и театр иезуитов. М., 1910.
67
5*
деяния Карла XII,212 пьесы эти прославляли победы Петра. Сочи-
нялись они преподавателями Московской Славяно-греко-латин-
ской академии, среди которых было немало образованных людей,
хорошо разбиравшихся в политике. Как известно, для постановки
на сцене академии было подготовлено шесть школьных пьес:
«Страшное изображение» (1702), «Царство мира» (1703), «Тор-
жество мира» (1703), «Ревность православия (1704), «Свобожде-
ние Ливонии и Ингерманландии» (1705) и «Божие уничижите-
лей гордых уничижение» (1710). Сам Петр подчеркивал, что в по-
лемике со шведами речь «не идет о законе, а горда была <Шве-
ция>: война не о вере, но о мере; також и у них <шведов> крест
есть».213 В последней из названных пьес религиозные мотивы
почти полностью уступили место светской политической сатире.
Несмотря на обилие персонифицированных отвлеченных поня-
тий (Гнев Божий, Истина, Воемощество, Мир и т. д.), в школь-
ных комедиях фигурируют те же персонажи, что изображались на
триумфальных вратах. Это как бы движущиеся эмблемы: Иисус
Навин, не дающий шведскому льву поглотить православную цер-
ковь («Ревность православия»), которая в свою очередь противо-
стоит Неправедному хищению, «яко иногда Гедеон со своими
воины»214 («Свобождение Ливонии и Ингерманландии»); Моисей,
ведущий соплеменников в землю обетованную, «по сем за ними
Фараон гонящ с колесницею потоне в мори»;215 «Сампсон», раз-
дирающий льва; Давид, побивающий Голиафа («Давид, единаго
Голиафа со своими убивый, Лва же токмо хрома сотворнвый и
прогнавый, с царским величеством сравняется») 216 («Божие уни-
чижителей гордых уничижение»). Не обходится и без Александра
Македонского («Торжество мира», «Свобождение Ливонии и Ин-
германландии»).
Антитеза добра и зла и в школьных пьесах предельно отчет-
лива: орел низвергает льва, апостол Павел — Идолослужение,
Благочестие — Злочестие, Ревность православия — Неправедное
хищение и т. п., и все это означает: Россия побеждает Швецию,
Петр — Карла. Если в первой из школьных комедий — «Страш-
ном изображении» — добро одолевает зло не без труда, то в «Бот
жием уничижении» оно совершает это с буффонной легкостью:
злодеи не смеют открыть и рта — «кроме словес, в нем же («Пре-
дидействии») прежде токмо единые гордые изобразуются тихо».
Важную роль в школьной драме играют видения и сповиде-
ния. Например, многозначительное видение посещает шведских
212 Например, в 1702 г. меклепбург-швериыская комедийная труппа ра-
зыграла в Ростоке комедию «Победоносным его королевско-шведского ве-
личества оружием благополучно освобожденная Нарва, с великолепною и
почти неслыханною победой над царем московским...» (см.: Морозов П. О.
История русского театра до половины XVIII столетия, с. 224).
213 См.: Пьесы школьных театров Москвы..., с. 328.
214 См.: там же, с. 224.
215 См.: там же, с. 217.
216 См.: там же, с. 229.
68
вождей в «Свобождении Ливонии и Ингермаиландии». Шведы
упрекали Петра за то, что он, решив завоевать Прибалтику, «за-
хотел поступить вопреки определению божию». В письме 20
«о поражении москвитян под Нарвой и почему они никогда не
станут в Лифляндии твердой ногой. . .» утверждалось: «Опытом
доказано, что всякому государству самим богом назначены из-
вестные границы, через которые оно не может переступить, ка-
кие бы труды и усилия оно ни употребляло, и если оно поступит
вопреки божественному определению, то будет наказано за это
стыдом и позором... По всем соображениям такою роковою грани-
цею представляется Лифляндия и Ливония для Московского го-
сударства».217 В защиту своего тезиса шведы приводили следую-
щую историческую параллель: «. . .когда Тиверий, в правление
Августа, осмелился со своими римскими легионами перейти через
Эльбу, некий дух. . . навел на него ужас и приказал ему возвра-
титься назад. В виду этого предопределения Траян приказал пре-
кратить попытки распространить римские пределы за Евфрат».218
В «Свобождении Ливонии и Ингермаиландии» шведы также пы-
таются перейти границы, определенные им богом: «Но, прозна-
менуя их погибель, является между ими с мертвою головою и
мечом обнаженным аггел и по сем смерть на коне бледом с косою.
Сего ради Хищение с своими полки, убояшеся явлений, утекает
во град крепок и заключается».219
Шведские пропагандисты писали: «.. .государь, принужден-
ный иметь дело с варварским государством, похож на человека,
намеревающегося убить дикого зверя: он наносит ему один за
другим жестокие удары, но животное, почувствовав раны, свире-
пеет еще более».220 В либретто «Божьего уничижения...» поби-
тый под Полтавой лев охарактеризован кратко, но метко: «хром,
но лют». Орел российский «купно с Помощию божиею Лву ногу
хрому творит» — под девизом: «И хромых, и нехромых, и лютых,
и не лютых смиряем».221
Панегирические вирши петровской поры — почти исключи-
тельно «победословные рифмы и песни», как они названы в жур-
нале барона Гюйссена.222 До нас дошло несколько сот подобного
217 См.: Витберг Ф. Мнения иностранцев-современников о Великой Се-
верной войне, с. 270—271.
218 Там же, с. 271.
219 Пьесы школьных театров Москвы.. ., с. 226.
220 См.: Витберг Ф. Мнения иностранцев-современников о Великой Се-
верной войне, с. 276—277.
221 См.: Пьесы школьных театров Москвы..., с. 230—231. См. также:
Елеонская А. С. Комическое в школьных пьесах конца XVII—начала
XVIII в. — В кн.: Новые черты в русской литературе и искусстве (XVII—
начало XVIII в.). М., 1976, с. 73—87.
222 См.: Туланский Ф. О. Собрание разных записок и сочинений, служа-
щих к доставлению полного сведения о жизни и деяниях государя импе-
ратора Петра Великого, ч. 8. СПб., 1788, с. 127 и след.
69
рода гимнов, кантов223 и псалмов.224 По жанру очень многие из
них относятся к так называемым «сильвиям» — это небольшие
по размерам «эпиникионы» (победословия) и «евхаристиконы»
(стихи благодарственные).225 Среди победословий элегия как та-
ковая, естественно, места себе не находила, но элегические пар-
тии вкладывались в уста посрамленного неприятеля и звучали
при этом комично. В кантах, как правило, не часто встречаются
наиболее утонченные поэтические приемы барокко: стихотворное
эхо, анаграммы и пр. Это в основном лишенные художественности
прозаические строки, которые сближают со стихами лишь «красно-
гласие» (рифма) и силлабический размер. По сравнению с «надпи-
сями», эпиграммами и школьной драмой панегирические
вирши — наименее сложившийся художественно-литературный
жанр петровской поры, но ему в отличие от других жанров пред-
стоял долгий путь плодотворного развития.
Канты (в русской литературе этот жанр образовался под поль-
ско-украинским влиянием) 226 в честь Петра-победителя сочиня-
лись и сразу после Азовского похода,227 т. е. до начала войны со
Швецией. Но стихотворные панегирики Петру после его победы
над шведами носят, как правило, более секуляризованный харак-
тер: султан, в отличие от шведского короля не хуливший царя
в европейской периодике и не собиравшийся свергать его с трона,
заслуживал некоторого снисхождения.
Стихотворные победословия, относящиеся ко времени Север-
ной войны, в русской и шведской литературах наполнены сход-
ными шаблонными, механически повторяющимися формулами,228
но сходство между этими поэтическими произведениями, напи-
санными в разных странах, скорее всего типологическое. Однако
не исключено, что наиболее образованным русским писателям
петровской поры могла быть известна и шведская поэзия этого
рода на немецком и латинском языках.
В русских гимнах и кантах образотворческой основой является
все та же антитеза, нравственно оценочная («Швед — мрак тем-
223 См.: Позднеев А. В. Русская панегирическая песня в первой чет-
верти XVIII века. — В кн.: Исследования и материалы по древнерусской
литературе. М., 1961, с. 338—358.
224 См.: 3-в В. Духовно-исторические стихи. — Щит веры, 1913, № 2—
3, с. 280—284.
225 См.: Панченко А. М. О смене писательского типа в петровскую
эпоху, с. 127—128.
226 См.: Панченко А. М. Несколько замечаний о генеалогии книжной
поэзии XVII века.— Тр. Отд. древнерус. лит. Ин-та рус. лит. АН СССР,
т. 27. Л., 1972, с. 245.
227 См.: Дробленкова П. Ф., Шепелева Л. С. Вирши о взятии Азова
в 1696_ г. — Тр. Отд. древнерус. лит. Ин-та рус. лит. АН СССР, т. 14. М.—
Л., 1958, с. 427—432; Позднеев А. В. Песнь о взятии Азова в 1696 году. —
Тр. Отд. древыерус. лит. Ин-та рус. лит. АН СССР, т. 10. М.—Л., 1954,
с. 353—357.
228 См.: Перетц В. Н. Очерки по истории поэтического стиля в России.
(Эпоха Петра Великого и начало XVIII ст.), вып. 5. СПб., 1907, с. 3.
70
ный, Царь — свет зёмный») 229 и «гербовая (лев—орел); Петр-
Моисей, Язон, «Персеуш», Александр, а Карл—Фараон, Голиаф,
Змий, Дарий н т. п. Сатирическое осмеяние врага занимает в па-
негириках немалое место. Идучи на рать, незадачливый супостат
похваляется своей силой; после Нарвы в шведских стихотворе-
ниях так поступал «господин Пэдар», теперь, после Полтавы,
в русских кантах — Карл:
Рече бо зверь лютый: «Похищу Россию,
Рукою моею за разорю сию
И во градех ея аз господствовали,
Яко же восхотех, буду обладати».
Но всуе, прегорде, тако ся хвалити,
России преславной зла не сотворити!230
(«Днесь, орле Российский, простри свои
криле. . .» )
Мотив вражеского позорного бегства занимает в этих произ-
ведениях центральное место:
Оставивши вой, бежит — и несть, камо
Зряще по странам семо и овамо,
Бежит в дубравы, бежит в лесы темны,
Просит, да дадут помощь звери зёмны.231
(«Орле Российский! Торжествуй
с нами. ..»)
На шведской медали Петр «изшед <от Нарвы> вон, плакася
горько»; точно так же поступает в русских кантах Карл:
Ныне швед стонет:
Увы, ах,
О, мне страх,
О, мне вред,
Вопиет,
Яко мои вси падоша
И погибоша!232
В песнях о взятии Риги эта последняя обращается к шведской
столице с печальным предупреждением:
Убо, Стекхолми, зри, что ныне Рига:
Будете и ты такова ж верига
Скоро носити и под орлом слыти,
Чесого веема не можешь избыти.233
В другом варианте той же песни («Рига прекрепки в Европе град
бяше, о ней лев царство свое утверждаше») шведский лев, остав-
ляя Ригу, жалуется на судьбу:
229 Песни, собранные П. В. Киреевским, вып. 8, с. 235.
230 Там же, с. 237.
231 Там же, с. 240.
232 Там же.
233 Там же, с. 255.
71
Лев бо от Риги: «Ах, что пыне слышу?
Рече: «Увы мне! едва ныне дышу!
Погубих Ригу и зело мне болна.
Увы, что реку о тебе, Стеколна? 234
От петровской поры до нас дошло не только много посредст-
венных, порой малограмотных панегирических вирш,235 но и пер-
воклассные поэтические произведения,236 особенно такие, как
знаменитый «Епиникион» (1709) Феофана Прокоповича, напи-
санный по случаю Полтавской победы.
Вплоть до конца XVIII столетия тема войны со шведами про-
должала затрагиваться русскими писателями; подчас это было
уже повторением некогда сказанного. Некоторое время после
Ншптадского мира (1721) направляемая свыше российская сло-
весность примирялась было со шведским львом:
Ныне тп в мире, Россия, бываешь,
А со львом шведским в дружбе пребываешь.
(Песня о Ништадском мире) 237
В пьесах, поставленных силами преподавателей и воспитанников
Московского госпиталя («Слава российская», «Слава печаль-
ная»),238 персонифицированная аллегория Швеции, вместе
с другими некогда враждебными России странами оплакиваю-
щая кончину Петра Первого, «отсылает» свейского Марса «в по-
кои»;239 шведам ничего не осталось, как подключиться к хору
певцов российской славы. После окончания Северной войны из
234 Там же, с. 352.
235 См., напр.: Лявреа, или Венец бессмертный славы торжеством побед
похвалы... царю-победителю... (Иоанна Каменецкого). СПб., 1714; Понеже
бог творец всех, сего ради человека словом обогащенна созда... тако ве-
руем и велегласно вопием (М. П. Абрамова). СПб., 1712; Хлеб ангельский,
на крестном жертовнице испеченный. Его царскому священнейшему ве-
личеству. .. трудолюбием Афанасия Заруцкого, протопопа Новгородка Се-
верского, в дар принесенный. СПб., 1717 (об Афанасии Заруцком см.: Ле-
вицкий О. Афанасий Заруцкий, малорусский панегирист конца XVII и на-
чала XVIII ст. Киев, 1896). См. также: Бакланова Н. А. Вирши-панегирик
петровского времени. — Тр. Отд. древлерус. лит. Ин-та рус. лит. АН СССР,
т. 9. М.—Л., 1953, с. 405—407; Поздравительные стихи Петру Великому.
Сообщ. И. П. Морозов. — Рус. арх., 1910, кн. 3. вып. 9, с. 155—156.
2Я6 См.: Розанов И. Н. Великая Северная война в русской поэзии пер-
вой половины XVIII в.— Уч. зап. Моск. гор. пед. ин-та им. В. П. Потем-
кина, 1946, т. 7. Каф. рус. лит., вып. 1, с. 35—40.
237 См.: Позднеев А. В. Русская панегирическая песня в первой чет-
верти XVIII века, с. 353.
23S См.: Державина О. А. Пьеса 20-х годов XVIII в. «Слава печальная»
и литература этого периода. — В кн.: Проблемы литературного развития
в России первой трети XVIII в. «XVIII век», сб. 9, с. 250—258.
239 Слава Российская. .. — Чтения в Обществе истории и древностей
российских, 1892, кн. 2, с. 14; Слава печальная... — В кн.: Пьесы школьных
театров Москвы..., с. 298.
72
Стокгольма в Петербург переехал знаменитый шведский архитек-
тор и художник, любимец Карла XII — Н. Тессин, приглашенный
на русскую службу; теперь он украшал своим искусством уже
не шведский, а российский двор.
В ноябре 1724 г. Петр I командировал в Швецию В. Н. Тати-
щева для ознакомления с состоянием тамошних наук и худо-
жеств. У Татищева и до этой поездки имелись знакомцы-шведы,
в частности королевский библиотекарь и чиновник стокгольмской
Коллегии древностей Генрик Бреммер, в 1700 г. задержанный на
территории России и двадцать лет проживший в русском плену;
он и рекомендовал будущего автора «Истории российской» своим
находившимся в Швеции родственникам — Элиасу Бреннеру,
историку-нумизмату и художннку-мпниатюристу, и его супруге Со-
фии Элисабет Бреннер (Sophia Elisabeth Brenner, 1659—1730),
поэтессе, пользовавшейся громкой прижизненной славой.240 Роди-
тели писательницы, немцы по национальности, натурализовались
в Швеции; Бреннер вышла замуж за шведа и сочиняла стихи на
немецком и шведском языках. Дом своего супруга она превратила
в литературный салон, охотно посещаемый известными писате-
лями и учеными; за Бреннер утвердилась репутация самой обра-
зованной и остроумной женщины Швеции. Свои звучные оды и
панегирические стихи, написанные «на случай», она посвящала
европейским монархам, виднейшим шведским ученым и государ-
ственным деятелям (например, И. Г. Спарвенфельду, королев-
скому церемониймейстеру) .241
К ней-то и обратился Татищев с предложением, о котором
писал И. А. Черкасову 9 апреля 1725 г.: «Надеюсь, что вам не
безызвестно о госпоже Бреннеровой, которая в стихотворении не
токмо в Швеции, но и в других государствах славу имеет. Оную
я уговаривал, чтоб она для бессмертной славы его императорского
величества дела величайшия ниже в стихах изобразить потщи-
лась».242 Итак, шведская одописица, прославлявшая деяния
Карла XII, должна была воспеть русского царя, злейшего его
врага, да еще по литературному плану, составленному русским
подданным!
Этот прозаический план, который г-же Бреннер надлежало
переложить в стихи, озаглавленный «Краткое изъятие из великих
дел Петра Великого, императора Всероссийского», был составлен
весьма дипломатично: имя Карла XII в нем не упоминалось и
гербовая символика отсутствовала. Но в шведской оде, как она
виделась Татищеву, российский монарх должен был предстать
великим полководцем и флотоводцем, мудрым и милостивым за-
конодателем, преобразователем своего отечества — все это было
240 См.: Пекарский П. Новые известия о В. Н. Татищеве. СПб., 1864,
с И—15.
241 См.: Schuck H. Illustrerad svensk litteraturhistoria, d. 1. Stockholm,
1896, s. 71, 336.
242 См.: Пекарский П. Новые известия о В. Н. Татищеве, с. 18.
73
очень непохоже на образ жестокого варвара, каким изображали
русского царя шведские одописцы. Всю жизнь Петр I «войну му-
жественно препровождал, и он паче благорассуждением и храб-
ростию, нежели силою, побеждал»; о Северной войне, однако,
здесь не говорилось ничего — царь «паче же от века неслыхан-
ные на Каспийском море флотом великие провинции завоевал».243
Петр повелел выстроить новые города (Петербург не упомянут),
прорыть каналы и провести «великие перспективные пути», за-
вести мануфактуры; «сам своею персоною не токмо был ученых
людей великий любитель и защитник, но и паче во многих искус-
ствах, яко строение кораблей и мореплавании, архитектурии циви-
лис и милитарис и артиллерии, оставя токарное искусство, в ко-
тором подобного себе не имел, многих, полагающих в том про-
фессию, превзошел». В своей державе Петр будто бы искоренил
«мздоимство» и «неправности», опроверг «суеверия», «доброе
правление духовное и светское в поже лаемое состояние привел»
и «в заключении» оставил бразды правления «достойной того
своей супруге».244
В посмертном собрании стихотворений Бреннер245 ода такого
содержания отсутствует — вероятно, она не решилась ее напи-
сать. По словам Татищева в письме Черкасову, «она тем отгова-
ривалась: на посланное от нее к коронации ее величества ника-
кой отповеди получить не могла, того ради оное до днесь не напе-
чатано, но я ей обещал моими заплатить. Я мню, что сто червон-
ных довольно б ей было».246 Значит, Бреннер все же сочинила
оду российской императрице — правда, шведы считали Екате-
рину I своей единокровной соотечественницей.247
В 1741 г. между Россией и Швецией началась новая война,
и вновь тема противоборства российского орла со шведским львом
стала актуальной и в поэзии, и в ораторской прозе. Так, если из
«Службы благодарственной богу... о великой богом дарованной
победе над свейским королем Карлом XII и воинством его, соде-
янной под Полтавою. . .» после Ништадского мира исключили «на-
ходящиеся там к стороне свейской речения, ради того что с коро-
ною свейскою заключен вечный мир»,248 то теперь похожие «ре-
чения» вновь были вписаны в «службу».
Тогда же вышла в свет самая ранняя из опубликованных
М. В. Ломоносовым од — «Первые трофеи его величества
Иоанна III, императора и самодержца Всероссийского, чрез пре-
243 Там же, с. 18—19.
244 Там же.
245 Tva delar af S. E. Brenners Poetiska Dikter efter dess dod i ljuset
framtedde. Stockholm, 1732.
246 См.: Пекарский 77. Новые известия о В. Н. Татищеве, с. 18.
247 См.: Грот Я. К. Происхождение императрицы Екатерины I. — В кн.:
Труды Я. К. Грота, т. 4, с. 161—179.
248 Пекарский 77. П. Наука и литература в России при Петре Великом,
т. 2, с. 202.
74
славную над шведами победу августа 23 дня 1741 года.. .»,249
обозначившая расцвет русской героико-одической поэзии XVIII в.
Ломоносов бережно сохранил образную систему панегириков пет-
ровского времени (правда, у него не орел, а «орлица, что правит
свой полет ко льву»), отчасти их композиционные элементы, на-
пример описание вражеского бегства:
Вдается в бег побитый швед,
Бежит российский конник вслед
Чрез шведских трупов кучи бледны
До самых Вилманстрандских рвов,
Без щету топчет тех голов,
Что быть у нас желали вредны.
Но его описания битвы ярче, громоподобыее и проще по лексике
и стилю, чем более ранние произведения русской батальной ли-
рики.
Вскоре был заключен новый «вечный» мир со Швецией, и
опять одописцы принялись воспевать «с свеем дружбу», прослав-
ляя Елизавету за то, что для победы ей понадобилось всего два
года, а не двадцать, как Петру («Воскликновение к ея император-
скому величеству»):250
Утвердительница мира, славныя твои дела,
Ежелий Петр востав увидел, как ты славу в плен взяла.
И в какое кратко время возвратила нас к покою,
Что им длилось лет чрез двадцать, то зрим в два года тобою.
В прославлении императрицы участвовала и персонифицирован-
ная Швеция:
Мечем Российским изъязвленна,
Меж ними («соседами», — Д. Ш.) Швеция лежит
Спокойством нашим оскорбленна,
Велик господь ваш, говорит:
Царей премудрых вам венчает,
Щедроте ныне Скиптр вручает,
Она гнушается побед...
Но здесь мой ум ослабевает.
И боле слов не обретает,
Чем должно чтить Елисавет.251
249 См.: Ломоносов М. В. Поли. собр. соч., т. 8. М.—Л., 1952, с. 45—49.
250 Описание фейэрверка и иллуминации, которыя при торжествовании
заключенного между... самодержицею Всероссийского и короною Швед-
скою вечного мира пред имп. Зимним домом в Санктпетербурге 15 сентября
1743 года представлены были. Печатано при имп. Академии наук. СПб.т
1743, с. VII.
251 Ода ея императорскому величеству... великой государыне импе-
ратрице Елисавете Петровне сочиненная на высочайший день возшествия
ея величества на всероссийский Престол которую усерднеише подносит
всеподданейший раб Михайло Херасков. Печатана в Москве. Ноября
24 дня 1753 года, с. VII.
75
Тема русско-шведского противоборства не была забыта, хотя
и относилась теперь писателями к историческому прошлому.
В проповедях и орациях середины XVIII в. сложилось «обыкно-
вение начинать прославление Елизаветы прославлением Петра,
а прославлять Петра. .. можно было за то, за что прославляли его
прежние ораторы».252 И здесь не обходилось без упоминаний
о победах над шведами, так же как о них не забывали авторы
многочисленных Петрнад и анекдотов о Петре. В России перево-
дились и издавались те «истории Карла XII», в которых отдава-
лось должное полководческой и государственной мудрости
Петра I,253 и в их числе памфлет классика датской литературы
Лудвига Хольберга,254 осуждавшего Карла XII, врага Дании, и
сочувствовавшего Петру I, ее союзнику.
С петровских времен на русском языке появлялись так назы-
ваемые «разговоры в царстве мертвых»,255 как отпечатанные в ти-
пографиях, так и рукописные,256 — популярная на Западе разно-
видность политической сатиры. В некоторых из таких «разгово-
ров» собеседниками являлись Петр I и Карл XII. Они обычно
«имели разговор о делах временного земного царствия и о пред-
принятых ими в земном царстве»,257 причем победителем в этих
делах неизменно выходил Петр.258
С 1788 по 1790-е годы Швеция, нарушив мир, вновь воевала
с Россией, ослабленной внутренними смутами и войнами с Тур-
цией, и снова потерпела поражение. Старая тема русско-швед-
ского противоборства опять была подхвачена и публицистами,
и комедиографахми, и одописцами. Под редакцией самой императ-
252 Почетная В. В. Петровская тема в ораторской прозе начала
1740-х годов. — В кн.: Проблемы литературного развития в России первой
трети XVIII в. «XVIII век», сб. 9, с. 336.
253 См.: История, или Описание жизни Карла XII, короля шведского.
Переведена с немецкого языка Птр. Пмрцв [Петром Поморцевым.] СПб.,
1777; Гайльс В. Известия, служащие к истории Карла XII, короля швед-
ского. .. Пер. с французского. Ч. 1—2. М., 1789; Рассуждения Фрпдерика II,
короля Прусского, о свойствах п воинских дарованиях Карла XII... после-
дуемые любопытными и малоизвестными анекдотами. М., 1789; Дух Петра
Великого, императора Всероссийского, и соперника его Карла XII, короля
Шведского. Издано трудами... Осипа Беляева. СПб., 1798; и г. п.
254 Письмо барона Голберга к приятелю о сравнении Александра Вели-
кого с Карлом XII, королем шведским. СПб., 1788.
255 См.: Кузьмин А. И. Военная тема в сатирических «разговорах в цар-
стве мертвых». — В кн.: Русская литература XVIII в. п ее международные
связи. «XVIII век», сб. 10. Л., 1975, с. 87—91.
256 См.: Сперанский М. Н. Рукописные сборникп XVIII века. Материалы
для истории русской литературы XVIII века. М., 1963, с. 162—164.
257 [Крекшин П. #.]. Краткое описание славных и достопамятных дел
императора Петра Великого... представленное разговорами в царстве мерт-
вых. .. самого... Великого Императора... с шведским королем Кар-
лом XVI, ч. III, СПб., 1788, с. 78.
258 См.: Разговор между Петром Великим... и Карлом XII... о славе
победителей, сочиненный господином Ваттелем, советником его светлости
курфирста Саксонского. С французского на российский язык переведен
лейбгвардии конного вахмистром Петром Муравьевым. СПб., 1777.
76
рицы вышли, в очевидное подражание шафировскому «Разсужде-
нию», «Примечании и историческия объяснении на объявление
его величества короля Шведского, изданное в Гельзингфорсе
в 21 день июля, 1788 года. С приложениями» (СПб., 1788). Она же
высмеяла шведского короля Густава II, вознамеривавшегося за-
владеть Петербургом, в сатирической «Сказке о Горебогатыре Ко-
сометовиче и Опере комической из слов скаски составленной»
(СПб., 1789).259
Почти одновременно с «Горебогатырем» Екатерины из-под
пера В. П. Петрова вышло «Приключение Густава III, короля
Шведского, 1788 года июля 6-го дня». Здесь Густаву, который
В покое жить устав,
Войной на Русь воздвигся,
По Карлову остригся...
Оделся в латы,
Как в кожу льва осел.. ,260
является тень Карла XII, хулящая с непонятным в устах этого
короля пафосом антирусскую авантюру Густава III и превозно-
сящая российскую силу:
Сколь ни был Карл угрюм,
Неволей усмехнулся,
Подумавши — никак ума Густав рехнулся...
Впоследок, разъярясь, он возопил: «Щенок!
Тебе ли получать победами венок?
Шишимора, не воин!
Не лавра — смеха ты иль больше слез достоин!..
О череп на хребте носящая улитка!
Смешна твоя на брань попытка,
Смешон порыв
России сопротив!» 261
Действие комедии В. Павлова «Три сундука, или Хитрость
женщины» происходит в чертогах восточного властителя, но его
придворные беседуют о победоносной войне Великого Могола
(«чадолюбивого нашего государя»), т. е. Екатерины II, против
некоего «авского владельца», т. е. Густава III. Вспоминается и
поражение на «полях Патанских» (Полтавских) «авцев», кото-
рыми предводительствовал «славный их царь Каролан двенад-
цатый».262
В комедии И. А. Кокошкина «Поход под шведа», самим ав-
тором названной «смешным п может странным сочинением»,263
259 См.: Грот Я. К. «Горе-Богатырь» Екатерины И. — В кн.: Труды
Я. К. Грота, т. 4, с. 262-268.
260 [Петров В. П.] Приключение Густава III, короля Шведского,
1788 года июля 6-го дня. СПб., 1788, с. 5.
261 [Петров В. П.]. Приключение Густава III..., с. 9, 12.
262 См.: Верков П. П. История русской комедии XVIII в. Л., 1977, с. 265:
263 [Кокошкин И. А.]. Поход под шведа. Комедия в трех действиях
с хорами и балетом. СПб., 1790, с. IV.
77
шведы не фигурируют, но зато представлены русские герои-офи-
церы — молодой граф Хватов и Храбрецов, так и рвущиеся в бой
с неприятелем:
Храбрецов (Хватову, — Д. Ш.). Пойдем, мой друг, доказать, что
мы россияне. (Уходят обнявшись).ш
Патриотическим духом объяты, как и их начальники, и про-
стые солдаты:
Хор. Пойдемте, братцы, воевать,
Пойдемте шведов мы рубить,
Царица наша всем нам мать,
Нам должно, должно победить.265
Однако согласно замыслу комедиографа «смешное» в пьесе со-
всем не в этом, а в том, что недоросль Фалалей, сын помещицы
Дурихиной, желает получать чины, а воевать не хочет, и в том,,
что перед битвой со шведами офицер Трусов сказывается боль-
ным. Скучную комедию эту несколько оживляет роль Провораг
слуги молодого графа; Провор не без юмора вторит героическим
излияниям своего барина, слегка их снижая и пародируя:
Граф. Проклятые шведы, вы нарушаете мое спокойствие; но вы
узнаете, каково мешать моему благополучию, вы узнаете, как дорого
мне оставить мою Клеопатру. Рука моя, обагренная вашею кровию, на-
учит, может быть, вас жить спокойнее и другим не мешать.
Провор, слуга его. О шведы, варвары, изменники, обманщики,
узнаете вы мое мщение, узнаете вы, каково шутить со мною. Я, я, естьли
мне не попадется из вас кто живой, то верно над мертвым испытаю гнев,
ярость и все мое бешенство... Но Аксюта... ах! . ах!266
По одержании русскими очередной победы над шведами
Н. Эмин сочинил стихотворный «Пролог»; театр представляет
Олимп, на котором рядом с классическимР1 богами — Юпитером,
Минервой, Марсом и т. д. — восседает российская Фелица; боги
не устают восхвалять ее, предрекая врагу ее «готву» всяческие
беды:267
Юпитер:
... Еще несчастный готв всех бед своих не знает!..
... Размучен готв, гоним, бледнеет и трепещет
и т. п.
Мир со шведами был отмечен появлением большого числа раз-
ных «Сердечных восторгов» и «Ура русскому воинству», отли-
264 Там же, с. 57.
265 Там же, с. 78.
266 Там же, с. 39—40.
267 Пролог на случай победы, приобретенной над шведами 1790 года
июня 22 дня. Николая Эмина. СПб., 1790, с. 16, 17.
78
чавшихся стереотипностью сюжета, неудачным подражанием
большим поэтам и раболепием перед императрицей.268 Общее
содержание такого рода сочинений передает следующее двусти-
шие:
Пресеклась с готфами кровавая война
И возвратилася любезна тишина.269
Иногда авторы повествуют о том,
... Как вдруг готфы усмирились,
И к монархине всесильной
По неслыханной победе
К миру сами подклонились.270
Используются традиционные «гербовые» образы: орел «высоко
простирает свой полет», причем
Едва главу подъяти смеет
Нань пламя отрыгавший Лев.271
В таких одах «тиранами» именуются отнюдь не монархи, а за-
падновропейские народы, зараженные духом непокорства и пере-
мен:
А вы, лютейшие тираны,
Вкушайте дерзости плоды.
Вы все рассеянны, попранны.. ,272
По этому случаю российской Фелице подается совет:
Гордые башни ты размечи.
Мир как поставить, Европу учи!273
268 См.: Ода на победы россов над турками и шведами в 1789 году.
СПб., 1789; Ода ея императорскому величеству Екатерине Второй... на
заключение мира со Швециею 1790 года [В. П. Петрова]. М., 1790; Ода
Посрамленный герцог Зюдерманландский, или Преславное отражение швед-
ского флота, учиненное адмиралом Чичаговым. 1790 года майя 2 числа.
Соч. флота капитаном... в Кронштадте. СПб., 1790; [Плавильщиков А. А.]
Ода. На заключение мира с королем шведским 1790 года. СПб., 1790; и т. д.
269 Стихи на мир, заключенный между Россиею и Швециею 3-го ав-
густа 1790 года, сочиненные кн. Григорием Хаванским. СПб., 1790.
270 Всепресветлейшей державнейшей великой государыне императрице
Екатерине Алексеевне самодержице Всероссийской... Посвящает, стихи
сии! Верноподданнейший Николай Струйской. На заключение мира со шве-
дами. Писаны в Раздуваевке. Печатаны при имп. Академии наук. СПб.,
1790, с. 5.
271 Колмаков А. Ода на заключение мира со шведами 1790 году ав-
густа 3 дня. — В кн.: Стихотворения Алексея Колмакова. СПб., 1791, с. 19.
272 Ода на заключение мира с готвами. Николая Эмина. СПб., 1790, с. 6.
273 Всепресветлейшей державнейшей великой государыне императрице
Екатерине Алексеевне..., с. 6.
79
Среди этих сочинений встречаются оды, по стилю напоминаю-
щие пародии; так «Великороссийская победоносная ода над шве-
дами» (1789 или 1790) Д. П. Горчакова, печатавшего сатиры под
псевдонимом Иван Доброхотов Чертополох, признана в наше
время «пародией на торжественные оды».274 Однако это не паро-
дия, а скорее шутливая застольная песнь, в которой автор обра-
щается с тостами по очереди к русским героям шведской кампании.
Обращения к героям, главным образом к теням погибших, — от-
нюдь не шутливые, а элегически грустные и возвышенные, — со-
держатся в прозаической поэме А. И. Дмитриева «Слава русских
и горе шведов» (1790), написанной в подражание Оссиану: «Кто
приводит вас в заблуждение, о храбрые скандинавы! уже нет бо-
лее ваших Карлов и древних Густавов; прошли времена для вас
счастливые, в которых, сражаясь с народом еще непросвещен-
ным, вы мужеству его противополагали искусство; но Россия по-
знала дни приятныя на полях Полтавских; бегущий Карл, испы-
тав тамо превратность счастья, унес с собою едину гордыню,
а умение побеждать осталось между нами».275
Героико-классическая ода на «шведскую» батальную тему,
использовавшая образные средства, созданные в петровскую пору
и в первую половину XVIII столетия, в конце века постепенно
выходила из творческого репертуара русских стихотворцев; но тра-
диция ее не умерла: обогащенная воздействием на нее песен Ос-
сиана и лирики скальдов, она увенчалась «Полтавой» А.С.Пуш-
кина.
274 Сводный каталог русской книгп гражданской печати XVIII века.
1725—1800, т. 1. М., 1961, с. 250.
275 [Дмитриев А. И.] Слава русских и горе шведов. СПб., 1790, с. 18.
Глава вторая
СКАНДИНАВИЯ В РУССКОЙ
ПРЕРОМАНТИЧЕСКОЙ ЛИТЕРАТУРЕ
1
Русские историографы и писатели XVIII в. искали в сканди-
навской литературе ответы на вопросы о происхождении восточ-
ного славянства, об истинной роли варягов на Руси. Сама дискус-
сия о роли норманнов в процессе образования Российского госу-
дарства первоначально была порождена традиционным русско-
шведским соперничеством. В великодержавной Швеции XVII—
начала XVIII столетия пробудился, казалось, дух викингов, не-
когда захватывавших чужие земли. Притязания на них швед-
ские историографы обосновывали концепцией «готского величия»,
согласно которой Швеция — материнское лоно всех европейских
и некоторых восточных цивилизаций, поскольку будто бы готы,
в древности вышедшие оттуда, расселились по всему свету и
всюду оставили следы своей высокой материальной культуры.1
Это утверждение на разные лады варьировалось как в исто-
рической, так и в художественной литературе шведского барокко.2
Такова была одна из отдаленных предпосылок «варяжского во-
проса»; «все начиналось не с науки, а с политики».3 Уже Петеру
Петрею,4 шведскому дипломату и дееписателю, побывавшему
в России в Смутное время начала XVII в., была известна легенда
о призвании варягов-князей; шведы слышали ее в 1613 г. ог
новгородских послов во главе с архимандритом Киприаном, кото-
рые говорили, «что за несколько столетий до покорения Новго-
1 См.: Тиандер К. Скандинавское переселенческое сказание. Пг., 1915;
Браун Ф. Разыскания в области гато-славянских отношений. СПб., 1899.
2 См.: Лучицкий И. В. Очерк развития исторической науки в Шве-
ции. — Изв. Киев, ун-та, 1885, № 4, с. 163—187; Low G. Sveriges forntid i
svensk historieskrivning, bd 1. Stockholm, 1908.
3 Алпатов М. А. Русская историческая мысль и Западная Европа XII—
XVII вв. М., 1973, с. 12.
4 См.: История о великом княжестве Московском... которую собрал*
описал и обнародовал Петр Петрей де Ерлезунда в Лейпциге 1620 года.
Пер. с нем. А. Н. Шемякина. М., 1867; Сказания иностранных писателей
о России, изданные археографическою комиссиею. Т. 1. Московские ле-
тописи Конрада Бусова и Петра Петрея. СПб., 1851; Лимонов Ю. А.
«История о великом княжестве Московском» Петра Петрея. — В кн.: Скан-
динавский сборник. XII. Таллин, 1967, с. 261—272.
6 Д. М. Шарыпкин
81
рода Москвою у них был великий князь из Швеции по именг
Рюрик.. .».5 Сочинение Петрея было известно в России; В. Н. Та-
тищев доставил из Швеции и передал в Кунсткамеру среди про-
чих книг и оригинал «Петреевой хроники Российской».6
Русские публицисты до поры до времени почти не спорили
со шведами на эти темы. Ф. Поликарпову, трудившемуся над ма-
териалами по истории Российского государства, специально на-
помнили, что ему не следует уходить в глубь веков, «понеже его
царское величество желает ведать российскую историю, и о сём
первее трудиться надобно, а не о начале света».7 И Поликарпов
в предисловии к своей работе обещал не касаться «баснословных
повестей», ибо «зде не Язонское в Колхиду ради баснотворного
златого руна хождение, но истинно претрудное разных азиат-
ских и европейских стран обхождение.. . Зде суть не предние
оны велехвальныя Геркулесы от живописных лвов кожу обди-
рающи, но самому живому [во Европе грозному и знаменитому]
лву зубы членовные искореняюще».8
Но вот усилиями ученых немцев на службе в Российской ака-
демии наук была создана «норманнская» теория происхождения
Российского государства, и ситуация изменилась. Необходимость
оспорить «надменных соседей», — как немецких писателей, отка-
завших русской государственности в самостоятельном и самобыт-
ном происхождении, так и шведских, на которых первые во мно-
гом опирались, — живо ощущалась деятелями русской культуры.9
М. В. Ломоносов писал, что мнение Миллера о насильственном
завоевании Руси варягами служит «только к славе скандинавцев
или шведов и, как сам господин Миллер говорит, для того вне-
сено, дабы показать, что скандинавцы, против россиян воюя,
славу себе получали. .. российским слушателям будет весьма до-
садно и огорчительно, когда услышат, что народов, одним именем
с ним называемых, скандинавцы бьют, грабят, огнем и мечем
разоряют, победоносным оружием благополучно побеждают. . .
Ежели положить, что Рурик и его потомки, владевшие в России,
были шведского рода, то не будут ли из того выводить какого
опасного следствия».10
5 См.: Замятин Г. Л. К вопросу об избрании Карла Филиппа на рус-
ский престол (1611—1616). Юрьев, 19L3, с. 104.
6 См.: Пекарский П. Новые известия о В. Н. Татищеве. СПб., 1864, с. 27.
7 См.: Пекарский П. П. Наука и литература в России при Петре Ве-
ликом, т. 1. СПб., 1862, с. 317.
8 См.: Моисеева Г. П. «История России» Федора Поликарпова как па-
мятник литературы. — В кн.: Проблемы литературного развития в России
первой трети XVIII в. «XVIII век», сб. 9. Л., 1974, с. 89.
9 См.: Алпатов М. А. Русская историческая мысль и Западная Европа
XII—XVII вв., с. 11—16; Пештич С. Л. Русская историография XVIII века,
ч. 2. Л., 1965, с. 207 и след.
10 Ломоносов М. В. Рапорт в канцелярию Академии паук 16 сентября
1749 г. (по поводу диссертации Миллера «Происхождение имени и народа
Российского»). —Поли. собр. соч., т. 6. М.—Л., 1952, с. 22.
82
Как образовалось русское государство? Кто были варяги по-
своей этнической принадлежности? Их «призвали» или они при-
шли на Русь как завоеватели? Вопросы эти сводились к проблеме
юридической и моральной правомерности существования россий-
ского самодержавия. По мнению официально-монархической ис-
ториографии, все государства, включая, конечно, Русь, «нача-
лися правлением монархическим или самодержавным, которое есть
естественнейшее и удобнейшее из всех других правлений».11
Екатерина II доказывала этот тезис, сочинив «Подражание
Шекспиру, историческое представление без сохранения театраль-
ных обыкновенных правил, из жизни Рюрика» (1786). Шекспи-
ровского в этой пьесе мало,12 зато героями ее являются Рюрик
с братьями — «князи варяго-русские, сыновья Финского короля
Людбрата и супруги его Умилы, средней дочери Гостомысла».13;
Поэтому распря между варягом Рюриком и славянином Вадимом
в интерпретации Екатерины — «скорее семейная княжеская усо-
бица, чем протест свободы против захвата власти чужеземным ти-
раном».14 Екатерина прославляла первого российского само-
держца Рюрика, изобразив его просвещенным монархом, и
кляла первого русского бунтовщика Вадима. Вслед за Екатери-
ной М. П. Муравьев написал повесть под заглавием «Оскольд»,.
где хотел изобразить победоносный варяго-русский поход на
Царьград (повесть не закончена; отрывок из нее опубликован
в «Вестнике Европы» за 1810 г.).15 Повествование это Муравьев
начал с того, чем окончила Екатерина II свою пьесу: здесь Ос-
кольд просит дозволить ему «итти ко Царюграду на грек, кои
набега многие чинили на Киевские границы», и Рюрик, отка-
зываясь судить Вадима «по закону прародителя своего Одина»
(«сей, пришед с Дона, проходил часть Руссии, его закон есть за-
кон славян»), отпускает мятежника вместе с Оскольдом.16 Правда,
в повести Муравьева «девы — мстительницы, неутомимые валки»
погонят корабли отважных новгородцев к Царьграду, чтобы
биться с греками, угрожающими покою русских (а не с внут-
ренним врагом, как в пьесе Екатерины). М. М. Херасков в драме
«Царь, или Спасенный Новгород» (1800), вознамерившись «пред-
ставить весь ужас безначальственного правления, пагубу междо-
11 Критические примечания генерал-майора Болтина на первый том
Истории князя Щербатова. Изданы по высочайшему ея императорского ве-
личества повелению. СПб., 1793, с. 3.
12 Алексеев М. П. Первое знакомство с Шекспиром в России. — В кн.:
Шекспир и русская литература. Под ред. акад. М. П. Алексеева. М.—Л.,
1965, с. 35.
13 Сочинения императрицы Екатерины II на основании подлинных ру-
кописей с объяснительными примечаниями академика А. Н. Пыпина, т. 2.
СПб., 1901, с. 220.
14 Замотин И. И. Предание о Вадиме Новгородском в русской литера-
туре. Воронеж, 1901, с. 28.
15 Вестник Европы, 1810, № 6, с. 81—103.
16 Сочинения императрицы Екатерины II..., т. 2, с. 243, 248.
83
6*
усобий, бешенство мнимой свободы и безумное алкание равен-
ства», идеализировал Рюрика, который предстает славянам «по-
крытый звучащими бронями, как брани бог».17
Другие писатели не соглашались с Екатериной, которая иде-
ализировала варваров, в древности растоптавших славянскую
вольность, погубивших республиканский Новгород, основавших
российское самодержавие. В трагедии Я. Б. Княжнина «Вадим
Новгородский» (написана в 1789, издана в 1793 г.), за которую
автор подвергся репрессиям, явно слышится полемика с Екате-
риной. Рюрик здесь — и захватчик, и тиран:18
Самодержавна власть все ныне пожирает
И Рурик многих здесь веков плоды сбирает...
Коварством Рурика граждански слабы силы:
А воинством Варяг наполнен град унылый...
Его Варягами наполнен весь наш град;
Уж с нами становя своих рабов он в ряд,
Остатки вольности и паших прав отъемлет...
Петр Плавильщиков в трагедии «Всеслав» (1791; первоначальное
заглавие «Рюрик») осуждал варягов, считающих «то геройством,
чтоб, жертвуя своим и подданных спокойствием, свирепостью
меча вселенну устрашать».19
Особенно интересны поэмы А. Н. Радищева — «Бова» (1799)
и «Песни, петые на состязаниях в честь древним славянским бо-
жествам» (1800—1802). Сочинения эти, связанные друг с другом
сюжетно и композиционно, несмотря на свою отрывочность и не-
завершенность, представляют собою идейно-художественное за-
вещание писателя, обладавшего самостоятельной и оригинальной
точкой зрения на вопросы, поставленные отечественной историей
и современной ему действительностью. Радищев вслед за сво-
ими многочисленными предшественниками — русскими, немец-
кими и скандинавскими историографами и публицистами
XVIII столетия — по-новому продолжил дискуссию об историче-
ских путях и судьбах России, юридических основах и правах
дворянского самодержавия, перенеся эту дискуссию из сферы,
научно-публицистической в литературно-поэтическую. В «Бове»
и «Песнях, петых на состязаниях в честь древним славянским
божествам» сказалась хорошая осведомленность Радищева в ис-
ториографической литературе по этим проблемам. Сюжетные кол-
лизии, имена действующих лиц, реалии и даже иронические и
17 [Херасков М. Л/.]. Царь, или Спасенный Новгород. Стихотворная
повесть. М., 1800, с. 1, 59.
18 Княжнин Я. Б. Вадим Новгородский. Трагедия е стихах, в пяти дей-
ствиях. — Рус. старина, 1881, т. 3, с. 733, 736, 752.
Сочинения Петра Плавилыцикова, ч. 1. СПб., 1816, с. 78. См. также:
Бочкарев В. А. Русская историческая драматургия начала XIX века (1800—
1815). —Учен. зап. Куйбышев, гос. пед. ин-та, 1959, вып. 25, с. 70.
84
шутливые намеки в этих стихотворных отрывках исторически зна-
чимы и, возможно, поддаются конкретному истолкованию и
объяснению.
В своей работе о «Бове» 20 М. П. Алексеев показал, что ска-
зочная фабула «второстепенна и незначительна в общем замысле
поэмы» и «представляет собою... рабочую, черновую заппсь тех
„вставных эпизодов" о Бове, которые должны были внешне свя-
зать отдельные песни поэмы некоей условной канвой и тем са-
мым „прикрыть" многочисленные содержащиеся в ней отступле-
ния, т. е. „второй план" повествования, на самом деле являв-
шийся основным».21 Этот основной план повествования и состав-
ляет «философскую поэму... о том, как создавалась Российская
держава».22 Естественно, что в сочинении, посвященном проблеме
образования русского государству, нельзя было не коснуться «ва-
ряжского вопроса». Радищев опровергал фантастическую сказку
монархической историографии о добровольном призвании варягов.
В русской исторической науке второй половины XVIII в.
проблема достоверности исторического источника стояла весьма
остро. Скандинавские легенды и предания о древних королях и
героях, некогда ходивших войною с Севера на Русь, со всех сто-
рон подвергались критике за свою баснословность.
Так, писал И. Н. Болтин, «первый Гербернштейн {так\)...
несколько известий о истории нашей собрал, и то только до вре-
мени Владимирова. После его шведской пастор Петреус о Рос-
сии писал, но недостаточнее и неисправнее перьвого. Сим двум
все прочие последовали, и находящуюся у них пустоту собствен-
ными догадками и вымыслами наполняя, премножество наплели
басен, смеха и презрения достойных».23 В. Н. Татищева укоряли
за то, что он, поверив шведским дееписателям, наполнявшим
свои труды «сказками», сочинил «баснословное... родословие
Рюриково». Характерно, что критики недостоверных историогра-
фических легенд сравнивали их с авантюрно-рыцарскими ро-
манами, к числу которых принадлежал и «Бова». Об «Иоакимо-
вом летописце» говорилось, что «никто об нем сведения кроме
Василья Никитича Татищева не имел... Но пусть он некоим но-
бым волшебником Мерлином, на какой неприступной скале,
с крылатым конем, и с Астольфовым рогом, или в луне с Ролан-
довым разумом (зри поему бешеной Роланд, Orlando furioso,
[сочиненную] Ариостом) был сокровен; обаяние уже кончи-
лось».24
20 См.: Алексеев М. П. К истолкованию поэмы А. Н. Радищева
«Бова». —В кн.: Радищев. Статьи и материалы. Л., 1950, с. 158—216.
21 Там же, с. 183, 185.
22 Там же, с. 174.
23 Критические примечания генерал-майора Болтина на первый том
Истории князя Щербатова, с. 53.
24 Примечания на ответ господина генерал-майора Болтина на письмо
князя Щербатова. М., 1792, с. 84.
85
Мнения о роли варягов в истории Руси были разные; но ис-
торики считали самодержавное правление на Руси не просто
закономерным и неизбежным, но юридически оправданным и
нравственно необходимым, с чем Радищев решительно не согла-
шался. Официально-монархическая теория «призвания», по его
представлению, была построена как нелепая и смехотворная
сказка.
М. П. Алексеев отметил, что «популярности Бовы как сказоч-
ного „русского" королевича в русской литературе XVIII в. не-
сомненно способствовала академическая речь Г. Ф. Миллера
„О народах, издревле в России обитавших" (первоначально
в Бюшниговском «Магазине», т. XV)».25 В речи этой Миллер оп-
ровергал легенду о мирном призвании варягов, которые, по его
твердому убеждению, пришли на Русь как завоеватели. «Варяж-
ские князья Рурик и его братья имели над новгородцами владе-
ние, не по просьбе, но войною... — утверждал Миллер. — Но не
безрассудно ли, что вольной народ, недавно еще пред тем угне-
тение от чужой власти чувствовавший, добровольно избирает себе
государя, и то из самого того иностранного народа, который пред
тем за несколько времени им из-за границ его прогнан, не имея
к таковому своему предприятию иной причины как прежде быв-
шего внутреннего в нем несогласия?».26
Здесь же упоминалось имя сказочного Бовы в связи с именем
легендарного норманнского короля: «В известиях об Отиновом
походе упоминается о некотором царе Российском, с коего до-
черью Риндою якобы Отин прижил одного сына Боуса. Хотя об-
стоятельство сие основывается на одних только молвах и песнях
Древних скальдов, которые Саксонский Грамматик собрал; однако
совсем оного опровергнуть еще не можно. В России есть также
одна древняя сказка о некоем Бове Королевиче и об отце его
Додоне, какое сходство имен заставляет думать, что об одних
лицах говорится. Главная сила состоит в том, что Ринда, мать
Боусова, была российская принцесса».27
«Бова» приходил на ум и М. В. Ломоносову, записавшему на
полях диссертации Миллера: «.. .все те нелепые сказки о бога-
тырях н о колдунах взяты из таких басней, какова у нас о Бове-
королевиче».28 В. Тредиаковский, вспомнив древних шведов, хо-
дивших войною на Русь, «и царя оных Боа, ведомых прежде еще
До рождества Христова», находил, что «история сия несколько
исполнена есть темноты и басней, равно как греческое митфо-
25 Алексеев М. П. К истолкованию поэмы А. Н. Радищева «Бова»т
с. 216.
26 [Миллер Г. Ф.]. О народах издревле в России обитавших. СПб.. 1773,
с 103.
27 Там же, с. 10.
28 Ломоносов М. В. Возражения на диссертацию Миллера. — Поли. собр.
соч., т. 6, с. 39.
86
логических или басновных времен».29 Неодобрительно упоми-
нал об этой «темной истории» и М. М. Щербатов.30
Судя по черновому плану незаконченной поэмы Радищева, его
Бове предстояло посетить черноморское побережье Крыма и Кав-
каза, нижние течения Волги и Дона и т. п., т. е. те самые места,
которые чаще всего упоминаются в волшебных сказках.31 Но са-
мый маршрут путешествия, предпринятого радищевским героем,
отчасти напоминает путь, которым шли с Севера на Юг сначала
древние готы, за ними варяги, — «к Черному морю, на Тавр-
ской остров и к Меотийскому озеру. Иорнанд думал чрез то до-
казать, что оставшиеся при Черном море готфы произошли якобы
от скандинавских, и положение свое утвердить, что Скандия есть
ножны или мать народов».32 Через некоторые из упомянутых
в «Бове» географических пунктов пролегали и маршруты путе-
шествий, предпринятых Екатериной II в 1767 и 1887 гг. У ради-
щевского Бовы, норманна, покидающего родной Север, странника
по натуре, имеются основания «вещать тако»:
— Ты прости, страна родная,
Ты прости, прости навеки.
Мать жестока, мать сурова,
О тебе я не жалею.33
Реальный прототип образа Милитрисы, царицы-мужеубийцы,
прелюбодейки и ненавистницы собственного сына, исследователи
видели в лице императрицы Екатерины.34 Между тем в поэме
присутствует и образ «доброй» старой ведьмы, вожделеющей
к Бове, также своими отрицательными чертами напоминающий
российскую самодержицу; очевидно, эта «стряпуха» — персо-
нифицированная аллегория русской монархии. Всю жизнь ведьма
провела
... В шайке лютых и свирепых,
Ко сребру и злату алчных
Сих Варягов и Норманов...
29 Три рассуждения о трех главнейших древностях Российских.
А именно: 1. О перьвенстве словенского языка пред тевтонским. 2. О пер-
воначалии россов. 3. О варягах руссах... Сочиненные Васильем Тредиа-
ковскпм. СПб., 1773, с. 134—135.
30 История Российская от древнейших времен. Сочинена князь Михаи-
лом Щербатовым, т. 1. СПб., 1770, с. 110.
31 См.: Сенников Г. И. «Бова» А. Н. Радищева и его место в истории
русской прозы. — Филологический сборник, вып. 1. Алма-Ата, 1963, с. 262.
32 \Миллер Г. Ф.]. О народах издревле в России обитавших, с. 12—13.
33 Радищев А. Н. Поли. собр. соч., т. 1. М.—Л., 1938, с. 34.
34 См.: Павлова Н. Г. Сказка «Бова» у Радищева и Пушкина как вид
политической сатиры. — Звенья, вып. 1. М.—Л., 1932, с. 513—539; Кузь-
мина В. Д. Сказка о Бове в обработке А. Н. Радищева. — В кн.: Про-
блемы реализма в русской литературе XVIII века. М.—Л., 1940, с. 277;
Светлов Л. Б. А. Н. Радищев. Критико-биографический очерк. М., 1958,
с. 167.
87
Она была воспитана
... Средь стенаний, вопля, крика
Умирающих злой смертью,
Или злее самой смерти
Во оковах срамных, тяжких
Иль железный неволи,
Иль рабства насилья дерзка...
Радищев оспаривает тех историков, которые идеализировали
будто бы приглашенных русским народом на царство
... Сих Варягов и Норманов,
Коим прозвище в дни наши
Не разбойники морские,
Не наездники, не воры,
Сохрани нас бог, помилуй,
Чтоб их назвали столь мерзко,
Не арабы Мароканскн,
Не Алжирцы, не Тунисцы,
Но те люди благородны,
Что без страха разъезжают
В те суровые годины,
Как яр Позвизд с Чернобогом,
Пеня волны, окропляют
Их верхи людскою кровью;
Грабят всех — без наказанья.35
Основная тема «Бовы», поэмы, обрывающейся в самом начале,
едва намечена; но полемику с теми, кто поддерживает самодер-
жавие, восхваляя иноземную династию варяжских князей, растоп-
тавших русскую свободу, Радищев продолжил в «Песнях, петых
на состязаниях в честь древним славянским божествам». Как и
Миллер, Радищев видел в норманнах завоевателей, но в отличие
от идеологов монархического норманизма и вслед за Ломоносо-
вым поэт считал славян носителями не менее развитой, чем
у скандинавов, культуры и высокого национального самосозна-
ния.
Радищев, создавая в «Песнях» эпическую картину битвы древ-
них русичей с иноземными завоевателями, продолжил традицию
«Слова о полку Игореве». Недаром поэт просит Бояна ниспослать
ему вдохновение «из горних чертогов света, где ты в беседе Омира
и Оссияна торжественно поешь Героев древних или славу бо-
гов».36 Однако само упоминание Оссиапа говорит о том, что Ра-
дищев ориентировался не только на вещего Бояна. Супостаты
в «Песнях» Радищева — не половцы, как в «Слове», и вообще не
восточные кочевники, а северяне, «многолюдные колена кельтс-
ки», которые наступают на русскую землю,
35 Радищев А. Н. Поли. собр. соч., т. 1, с. 34—35.
36 Там же, с. 54.
88
... Сложив свои все силы
Во ополчение едиио,
От мыса, в дальпом море вон торчаща,
Иль от конца земли,
Чрез Северной Улин, и Тул, и Морвен,
И острова Гебридски,
И все брега обширной Скандинавы!.. .37
Варягами предводительствует «вождь полков кельтских»,
«лютый» и «суровый» Ингвар,
Высок, дебел и смугл, а очи малы
Как угль сверкали раскаленной
Из-под бровей навислых и широких;
Власы его кудрявы, желты, густы,
Покрытые огромнейшим шеломом,
Всклокоченно лежали длинны
Врознь по его атлантовым рамедам.
Рука его была как ветвь претолста
И суковата ветвь огромна дуба;
Увесиста, широка длань.
Был глас его подобен
Рычанию вола свирепа.. .38
Это не просто шаблонный гротескный портрет фольклорного су-
постата-великана типа библейского Голиафа или (более близкое
и вероятное соответствие) Редеди из «Слова о полку Игореве».
Ингвар и внешностью, и повадками, и «диким и суровым гла-
сом», и вооружением не случайно напоминает левшинского Стер-
катера. Этот последний — полубог, нечто вроде северного Ге-
ракла. Екатерина II в своем «Историческом представлении»
о Рюрике выводила происхождение первых российских самодерж-
цев «от рода Одина, которого Север обожает, и сына его Инг-
варя».39 Сын верховного скандинавского божества п прародитель
русской монархической династии выведен у Радищева палачом
России. Радищев, возвеличивая, вслед за Ломоносовым, героиче-
ские подвиги изначально вольных россиян и оспаривая историков
монархического направления, опирался на отечественные литера-
турно-сказочные традиции.
2
Писателей все более привлекал мир чувств и переживаний
современника. Искусство греческой и римской античности не ка-
залось более единственным идеальным образцом для подражания;
обнаружилось, что не только древние греки и римляне, но и пред-
ки современных европейцев располагали величественными памят-
никами эпической поэзии. В поэзии сложился принцип обяза-
37 Там же, с. 61—62.
38 Там же, с. 64—65.
39 Сочинения императрицы Екатерины II..., т. 2, с. 243.
89
тельности художественного изображения «местного колорита», за-
ходила ли речь об обитателях собственного отечества или самых
отдаленных стран. Естественно, что особенное внимание русских
писателей и читателей привлекала культура народов, населяю-
щих исторически и географически сопредельные России земли.
Древнесеверная поэзия и мифология пользовались у русских ро-
мантиков «особенною симпатиею».40 П. А. Плетнев имел все ос-
нования заявить в 1840 г.: «В нашей поэзии много произведений,
для которых взято содержание из последнего (скандинав-
ского,— Д. Ш.) источника».41 Источник этот — мифологический
и героический эпос Скандинавии, поэзия скальдов.
Первым в континентальной Европе автором серьезного науч-
ного труда, посвященного древнескандинавской культуре, был
Поль-Анри Малле (1730—1807). Коренной женевец, Малле и по
рождению и по образованию оказался подготовленным к усвое-
нию демократических идей Монтескье и Руссо. В 1752 г. Малле
получил кафедру профессора французской литературы в Копен-
гагенском университете и должность наставника кронпринца,
впоследствии датского короля Кристиана VIII, которого швейцар-
ский ученый тщился воспитать просвещенным монархом. В Ко-
пенгагене Малле изучал скандинавские языки, познакомился
с работами датских и шведских антиквариев и увлекся миром
«Эдды» и поэзией скальдов. Там же он написал свое «Введение-
в историю Дании», которому европейцы в течение столетия были
обязаны почти всем, что они знали о культуре древней Сканди-
навии. В 1753—1758 гг. Малле редактировал выходивший в Же-
неве журнал «Датский Меркурий» («Mercure Danois»), в кото-
ром знакомил соотечественников с политической и культурной
жизнью Севера. В 1762 г. Малле вернулся в Женеву, где, бу-
дучи профессором истории, продолжал работать над своим столь,
успешно начатым трудом — капитальным историческим очерком
Датского государства.
«История Дании» Малле, посвященная древнескандинавской
культуре, состоит из двух книг. Первая из них, «Введение в ис-
торию Дании, или Очерк религии, законов, нравов и обычаев
древних датчан» («Introduction a l'Histoire du Danemark ou Ton
trait de la religion, des lois, des moeurs et des usages de anciens
Danois. Copenhague, 1755), является развернутым комментарием
ко второй книге — «Памятники поэзии и мифологии кельтов,,
в частности древних скандинавов» («Monuments de la Mythologie
et la Poesie des Celtes et particulierment des anciens Scandinaves
pour servir de supplement et de preuve а Г Introduction a l'Histoire
de Danemark», 1756). В этой второй книге швейцарский уче-
40 См.: Замотин И. Ранние романтические веяния в русской литера-
туре. Варшава, 1900, с. 53.
41 Плетнев П. А. Финляндия в русской поэзии. (Письмо к Цигнеусу).—
Соч. и переписка, т. 1. СПб., 1885, с. 451.
90
ный опубликовал на французском языке интересные памятники
средневековой скандинавской литературы. Источниками для
Малле послужили тщательно проштудированные им работы датс-
ких и шведских антиквариев. В предисловии он скромно призна-
вался, что познания его в древнеисландском наречии несовер-
шенны и потому, переводя, он использовал столько же старинные
оригиналы, сколько и современные латинские, датские и шведс-
кие их переложения.
«Памятники поэзии и мифологии» открываются переводом
(частично пересказом) «Видения Гюльви», первой, главной части
«Младшей Эдды» — скальдической поэтики, составленной круп-
нейшим писателем древней Исландии Сыорри Стурлусоном
(1178—1241); свой перевод этого произведения Малле выполнил
по изданию шведского профессора И. П. Ресениуса (1665), снаб-
женному параллельными датским и латинским подстрочни-
ками. Далее в книге Малле следовали другие части «Младшей
Эдды» — «Язык поэзии» и «Перечень размеров», переданные
с большими пропусками. Из «Старшей Эдды» — сборника древне-
исландских песен о богах и героях— Малле выбрал «Прорицание
вёльвы» и «Изречения высокого». Первая песня содержит космо-
гонические и эсхатологические верования, вторая — свод этиче-
ских догм и дидактических правил древних исландцев, а также
говорит о магической силе рун. К этим песням по духу, стилю
и сюжету примыкает переведенная Малле «Песнь о Вегтаме»
{«Сны Бальдра»). Своп переложения швейцарский ученый
снабдил подробным комментарием.
В последнем разделе книги Малле привел образчики лирики
скальдов и близкие к ним в жанровом отношении более поздние
баллады. Раздел открывает «Песнь Краки («Krakumal»), или,
как она названа у Малле, «Смертная песнь Рагнара Лодброка»,
якобы петая легендарным датским конунгом в незапамятные вре-
мена, а на самом деле — баллада XII столетия, приписываемая
по традиции скандинавскому скальду Браги Бодвассону. Затем
идут «Песнь Гаральда Храброго» (у Малле — «Бодрого») из «Са-
ги о Книтлингах», «Похвала Хакону» —песнь на смерть конунга
Хакона Доброго, сочиненная якобы норвежским скальдом X в.
Эйвиндом Скальдаспиллером, «Песня Гротти» и «Заклинание
Хервёр» — поэтические отрывки мифологического содержания
соответственно из саг «О Ньяле» и «О Хервёр» — и средне-
вековая шведская баллада «История о Карле и Гриме, ко-
роле Швеции, и Яльмаре, сыне Гарека, конунга Биармии». Про-
изведения эти Малле взял из трудов датских антиквариев
Оле Ворма, Томаса Бартолина и шведского фольклориста
Е. И. Биорнера. Собранные Малле поэмы были лучшими и наи-
более характерными из известных в то время древнескандинав-
ских поэтических произведений. Но как переводчик он допускал
смысловые и стилистические неточности. Некоторые места в древ-
них сочинениях, показавшиеся ему темными или же неспособ-
91
ными к начертанию нравов, он вольно пересказал или вовсе опу-
стил. В своих переводах скальдических поэм Малле зачастую про-
пускал столь характерные для них своеобразные метафорические
перифразы — кеннинги. Так, воображение романтиков, западно-
европейских и русских, волновало сообщение Малле о том, что
в горных чертогах Одина павшие в битвах герои — эйнхерии —
якобы пьют мед (или даже кровь) из черепов погибших неприяте-
лей. А между тем это промах в переводе с древнеисландского.
В «Песни Краки» Рагнар Лодброк, собираясь переселиться в Вал-
галлу, заявляет буквально следующее: «Скоро мы будем пить
мед из гнутых дерев лба зверя (т. е. из рогов, — Д. Ш.) в доме
Фьёлльнира (т. е. в Валгалле, — Д. Ш.). Храброму пе страшна
смерть».42
В книге «Введение в историю Дании» швейцарский ученый ха-
рактеризовал культуру и религиозные представления, нравы и
обычаи древних скандинавов. Учителями Малле были Тацит и
особенно Монтескье. «Южную», рабовладельческую культуру
Греции и Рима, не укоренившуюся на земле покоренных ими на-
родов, Малле противопоставлял в качестве отрицательного при-
мера обычаям и верованиям вольнолюбивых северян, питавших
отвращение к рабству. В отличие от большинства мыслителей
эпохи Просвещения Малле отнюдь не считал средневековье лишь,
периодом умственного застоя и мистических предрассудков.
Как историк Малле разделял заблуждения своих современни-
ков. Он полагал, что все северные народы — галлы и германцыг
англосаксы и славяне — в старину составляли этническое и ду-
ховное единство. В этом отношении он поверил признанному ав-
торитету того времени, настоятелю французской католической
церкви в Берлине Симону Пеллуатье, который в своей «Истории
кельтов, и в частности галлов и германцев» («Histoire des Cel-
tes et particulierment des Gaulois et des Germains», 1740) уверял,
что почти все европейские народы произошли от кельтов. Малле
решил, что в «Эдде» говорится о богопочитании не только древ-
них исландцев, но и ирландских друидов и что все северные на-
роды в далеком прошлом поклонялись одним и тем же истуканам.
Малле канонизировал эвгемеристическую легенду о том, что
Один — реальное историческое лицо, правитель Трои, который
пришел в шведский город Сегтуну с воинством азиатов-асов из
страны турок, принес с собою искусство рунического письма и
был обожествлен суеверными подданными.
42 См.: Blanck A. Den nordiska renassansen i sjuttonhundratalets litte-
ratur. En undersokning av den «gotiska» poesiens allmana och inhemska fo-
rutsattningar. Stockholm, 1911, s. 226. — «Маллету» поверил и А. Н. Ра-
дищев; он в трактате «О человеке, о его смертности и бессмертии», рас-
суждая о том, что творческое воображение древних певцов «образовалось
всегда окрест их лежащею природою», привел такое сравнение: «Индейские
боги купаются в водах млечных и сахарных; Один пьет пиво из черепа
низложенного врага» (Радищев А. Н. Поли. собр. соч., т. 2, с. 64).
92
Малле опередил и предвосхитил романтиков и в своих рассуж-
дениях о поэтическом языке и стихотворстве северных варваров.
По его словам, просвещенные европейцы говорят на языках, ис-
сушенных логикой и бедных чувствами. Язык же древних скан-
динавов прост и ясен — и вместе с тем звучен, красочен, эмоцио-
нален, ритмичен, богат эпитетами. Это язык истинной поэзии;
люди везде начинали творить стихи задолго до изобретения прозы.
Древнее словесное искусство синкретично, ибо включает в себя
элементы религии, тесно связано с музыкой и ваянием. Искус-
ство первобытных народов обращено ко всем людям, в то время
как литература цивилизованного общества предназначается
лишь малому числу знатоков.
Книгу Малле с удовлетворением прочитали все, кто интересо-
вался национальной историей и фольклором. Работа швейцар-
ского ученого трактовала вопросы, волновавшие теоретиков за-
рождающегося романтизма: здесь прославлялось героическое
прошлое европейских народов, возвеличивался дух древней по-
эзии. Отрывки «рунической поэзии», которыми Малле заключил
свой труд, переводили Томас Перси и Томас Грей, Герстенберг
и Клопшток; Гердер в собранном Малле материале искал под-
тверждения своей гипотезы о первобытном синкретизме искус-
ства и о чрезвычайном значении устного народного творче-
ства для письменной литературы на ранних стадиях ее станов-
ления.
«Историю Дании» Малле43 перевел на русский язык Фе-
дор Петрович Моисеенков (Моисеенко, Моисенко) (1754—1781),
адъюнкт по химии в Академии наук и лектор в Горном корпусе,
писатель-дилетант. Первые части «Истории» появились в рус-
ской печати еще в 70-х годах, когда Моисеенко был студентом,
а последние — в середине 80-х годов, когда переводчика уже не
было в живых. Характерно, что Моисеенков начал переводить со-
чинение Малле не с начала («Введение»), а с конца — те раз-
делы, которые в типично просветительском духе трактовали воп-
росы гражданской истории Дании. Однако и здесь встречались
романические вставные повести из знаменитой латинской хро-
ники Саксона Грамматика (1140—1208) «Деяния датчан» и ци-
таты из скальдических поэм; это отметила критика. В «Санкт-
Петербургском вестнике» появилась рецензия на «Историю»
43 Датская история Г. Маллета, переведенная с французского студен-
том Федором Моисеенковым. Часть первая, содержащая в себе происше-
ствия от начала монархии до вступления на престол Олденбургского дома.
СПб., 1777; Маллетова история Датская. Том вторый от смерти Валдемара
Победоносного, случившияся в 1241 году, до возшествия на престол Хри-
стиана I, первого короля из Олденбургского дому в 1448 году. С фран-
цузского языка перевел Ф. М. СПб., 1783; Маллетова история Датская.
Том третий. С французского языка перевел Федор Моисеенков. СПб.,
1785; Маллетова история Датская. Том четвертый. С французского языка
перевел Федор Моисеенков. СПб., 1786.
93
Малле,44 написанная, как сообщил П. Н. Берков,45 Г. Брайко.
Опубликование хвалебной рецензии на труд Малле именно в этом
журнале — не случайность, ибо «литературная позиция „С.-Пе-
тербургского вестника" может быть охарактеризована как пере-
ход от классицизма к преромантизму».46 Рецензент желал видеть
в русском переводе и «Введение в историю Дании», без которого
сама «История» недостаточно понятна русскому читателю.
Вскоре «Введение в историю Дании» в русском переводе было
опубликовано.47 Разумеется, образованные русские читатели зна-
комились с книгами Малле во французских оригиналах и до вы-
хода в свет моисеенковского перевода — об этом свидетельст-
вует, в частности, рецензия Г. Брайко. Переводчик большим ли-
тературным талантом не отличался: его язык тяжеловесен и
безвкусен. Г. Брайко хоть и сказал, что перевод Моисеенкова «до-
вольно имеет ясности», но тут же прибавил, что «оный... в не-
которых местах не точно изображает мысли автора».48 Три
десятилетия спустя член Вольного общества любителей Россий-
ской словесности Иван Лобойко весьма строго отозвался о Мои-
сеенкове-переводчике: «Изданный в 1785 году Российский пере-
вод Снороновой Эдды с французского перевода Маллета (состав-
ляющего вторую часть введения его в Датскую историю) не
может дать справедливого понятия о подлиннике. Переводчик не
имел ни здравого смысла, ни знания языка».49 Но перевод Мои-
сеенкова сослужил свою службу; он читался, по нему знакоми-
лись с древнесеверной жизнью те, кто не владел французским
языком.
Наибольший успех у русских переводчиков и читателей имела
скальдическая баллада «Песнь Гаральда Храброго». У Малле
в предуведомлении к этой поэме отмечено, что сочинил ее нор-
вежский король Гаральд, живший «в половине одиннадцатого
столетия. Он пробежал все северные моря и разбивал даже
в Средиземном и на берегах Африки... В сей песни он жалуется
на то, что приобретенная им слава чрез толикие подвиги не могла
44 Б[райко] Г. Датская история Г. Маллета, переведенная с француз-
ского студентом Федором Моисеенковым; часть первая... [Рецензия]. —
Санкт-Петербургский вестник, 1777, апрель, с. 308—314.
45 См.: Берков П. Н. История русской журналистики XVIII века. М.—
-Л., 1952, с. 351.
46 Там же.
47 Г. Маллета Введение в историю Датскую, в котором рассуждается
о вере, законах, нравах и обыкновениях древних Датчан. Перевел с фран-
цузского языка на российский Федор Моисенко. Часть первая. СПб., 1785;
Г. Маллета Введение в историю Датскую. Часть вторая, содержащая в себе
достопамятности иконословия и стихотворения древних северных народов.
Перевел с французского языка на российский адъюнкт Федор Моисеенко.
СПб., 1785.
48 Б[райко] Г. Датская история Г. Маллета..., с. 310.
49 Лобойко И. Взгляд на древнюю словесность скандинавского Севера.
СПб., 1821, с. И.
94
тронуть Елисавету дщерь Ярослава царя Российского».50 Первым
песнь эту на русский язык перевел в прозе Г. Брайко и включил
в текст своей рецензии на «Историю Дании» Малле. Переводы
«Пески Гаральда Храброго» и у Брайко и у Моисеенкова, без-
ликие, тяжеловесные и рабски буквалистские, не дают представ-
ления ни об изяществе и кокетливой простоте слога Малле, ни
о сложном древнеисландском оригинале. Гораздо более совершен-
ны стихотворные переложения «Песен Гаральда», осуществлен-
ные Н. А. Львовым и И. Ф. Богдановичем.
Видный общественный и литературный деятель, образованный
и разносторонне талантливый человек, Н. А. Львов особенно ин-
тересовался такими памятниками отечественного и западноевро-
пейского фольклора, которые могли бы пролить свет на древнюю
российскую историю. В своем оригинальном поэтическом творче-
стве Николай Львов стремился оживить народаую балладно-пе-
сенную традицию. Поэтому-то его и привлекла «Песнь Гаральда»,
которую Н. А. Львов перевел в стихах и перевод свой опублико-
вал отдельным изданием в 1793 г.;51 в издании имеется «истори-
ческий перечень о норвежском князе Гаральде Храбром», а также-
французский текст Малле («Ode de Harald Le Vaillant»).
H. А. Львов старался, чтобы его перевод (точнее, вольное поэти-
ческое переложение) как можно лучше выразил жалобу «норвеж-
ского витязя» «на несклонность к себе княжны Елисаветы, до-
чери Новгородского Великого князя Ярослава I». Русский поэт
пытался, насколько позволял текст оригинала, обнажить духовное
убожество витязя — варяга, отвергаемого гордой княжной Елиза-
ветой. Заслуги, которыми кичится Гаральд, — это «подвиги» мор-
ского разбойника:
Корабли мои объехали Сицилию,
И тогда-то были славны, были громки мы.
Нагруженный мой черный корабль дружиною
Быстро плавал по синю морю, как я хотел.
Так, любя войну, я плавать помышлял всегда;
А меня ни во что ставит девка русская.
Воинственный варвар, Гаральд не в состоянии понять, почему^
его «ни во что ставит девка русская», — ведь у него столько до-
бродетелей:
Не досуж ли, не горазд ли я па восемь рук?
Я умею храбро драться и копьем бросать;
Я веслом владеть умею и добрым конем;
По водам глубоким плавать я навык давно;
По снегам на лыжах бегать аль не мастер я?
А меня ни во что ставит девка русская...
50 Г. Маллета Введение в историю Датскую..., ч. I, с. 168.
51 Песнь норвежского витязя Гаральда Храброго, из древней Исланд-
ской летописи Книтлинга сага господином Маллетом выписанная и в Дат-
ской истории помещенная, переложена на российский язык образом древ-
него стихотворения с примеру «Не звезда блестит далече во чистом поле».
СПб., 1793.
95
Несколько по-иному звучит «Песнь храброго шведского ры-
царя Гаральда» в «вольном переводе с французского» И. Ф. Бо-
гдановича, напечатанная лишь в 1810 г., но написанная, очеви-
дно, вслед за публикацией Н. А. Львова.52 Богданович также вос-
пользовался песенным размером, но у этого писателя, согласно
официальной екатерининской концепции о «мирном призвании»
варягов и «варяго-росском» сродстве, Гаральд — не чужак,
а свой, такой же молодец, такой же удалой, как и другие рус-
ские богатыри, рыцарь, совершающий ратные подвиги. Он храбр
духом, плавает на «славных» кораблях, и т. п. Хотя «девка рус-
ская» и велит Гаральду «бресть домой», из текста стихотворения
Богдановича не следует, что она «ни во что» ставит влюбленного
героя.
Журнал «Иппокрена» напечатал еще одно стихотворное пе-
реложение поэмы под заглавием «Песнь Гаралда Храброго».53
Переводчик не обозначил своего имени, но если судить по стилю
и характеру этого сочинения, то можно предположить, что авто-
ром переложения был П. Ю. Львов, как раз тогда печатавший
в «Нппокрене» поэмы на древнесеверные темы. Средневековая
скандинавская культура, в представлении Павла Львова, родст-
венна древнерусской и типологически, и генетически, и потому
он, стремясь в своих произведениях воссоздать характер нацио-
нального русского эпоса, смешивал славянские и скальдические
мотивы. В переложении «Песни», опубликованном «Иппокре-
ной», Гаралд еще более «обрусел», чем у Богдановича; это на-
стоящий «добрый молодец». О своих подвигах и о нелюбви к себе
«русской девицы» храбрый Гаралд повествует спокойно и не то-
ропясь, с эпической истовостью, былинным складом:
Корабли мои как объехали,
Как объехали всю Сицилию;
Возблистали мы честью, славою.
Темной мой корабль с вой храбрыми
Быстро волны сек по моей воле.
Любовался я сей охотою,
Сей охотою мореходною —
А все не мил я Русской девице! ..
Так в русскую литературу вошла скальдическая поэма. От
ее древнеисландского стиля и колорита мало что осталось, но
все-таки больше, чем в переводе Малле. Там поэма о Гаральде —
куртуазная «ода», в русских же переложениях — это «песня»,
петая древним русским складом, имеющим более близкое стро-
фическое соответствие скандинавскому оригиналу. Герой «Оды»
Harald le Vaillant — влюбленный и тоскующий рыцарь, а в рус-
ских переложениях Гаральд Храбрый — варяг-варвар (Н. А.
52 См.: Богданович И. Ф. Стихотворения и поэмы. Л., 1957, с. 245
(Б-ка поэта. Болын. сер., изд. 2-е).
53 Иппокрена, 1801, ч. VIII, с. 361—366.
96
Львов), богатырь-витязь (Богданович), добрый молодец («Иппо-
крена»). Для Малле сама тема «Оды» —чистая экзотика, а для
русского переводчика «Песня» проникнута героическим духом
отечественной истории.
Одновременно с «Песней Гаральда» на русский язык перела-
гался и другой памятппк поэзии скальдов — «Песнь Рагнара Лод-
брока». Это классическое произведение средневековой воинской
поэзии, где образ скандинавского воина и скальда, бесстрашного,
отчаянного, грубого, мужественного и простодушного, единствен-
ное дело в жизни которого — война и только война, — выписан
особенно выпукло и натуралистично. Малле так характеризовал
героя этой поэмы: «Регнер, знаменитый воин, стихотворец и мор-
ской разбойник, государствовал в Дании около начала девятого
столетия. Он после различных морских набегов в отдаленнейшие
страны наконец испытал несчастие в Англии. Будучи взят, сра-
жаясь с его неприятелем Еллою, королем одной части сего ост-
рова, умер от грызений змий, коими наполнена была его тем-
ница».54 Малле признавался, что «не всегда... переводил целые
строфы» поэмы и «часто... из двух делал токмо одну, дабы их
освободить от мест темных и маловажных».55
Действительно, в переводе Малле из 27 строф оригинала оста-
лось только 10. Малле упростил вычурную метафорическую си-
стему поэмы, заменяя реалии обыденной лексикой (до него эту
работу отчасти уже проделал первый издатель «Песни Рагнара»,
датский антикварий Оле Ворм). Но и в таком адаптированном,
нормализованном виде, в слабом, местами косноязычном переводе
Моисеенкова поэма, отражающая миросозерцание викинга, про-
извела впечатление на современников. Каждая строфа поэмы
организована бодрым, динамичным зачином: «Мы билися ударами
меча»; далее умирающий конунг вспоминает о том, при каких
обстоятельствах он посылал своих врагов в «царство Одина»,
когда разливал «ручьи крови» и где «приготовлял кровавую до-
бычу алчным волкам». Батальные сцены, из которых и состоит
почти вся поэма, написанные как нечто совершенно будничное и
привычное, поражают тем не менее грозной воодушевленностыо,
жестокой энергией. «Все море казалось единою раною, и вороны
плавали в крови раненых», «железа наших копий пробивали
латы с великим шумом... мечи в части щиты рассекали», «роса
крови падала с наших мечей», — викинг добавляет: «сие причи-
няло мне такое же удовольствие, как бы я держал красивую де-
вушку в моих объятиях». Рагнар—^фаталист, он верит в судьбу
(«люди влекомы бывают судьбою; не многие из них могут со-
противляться определениям волшебниц»), а «какая другая судьба
мужественного человека, как пе та, чтобы упасть между первыми
посреди града стрел?». Свою мучительную смерть («ядовитые
54 Г. Маллета Введение в историю Датскую..., ч. I, с. 183.
55 Там же, с. 184.
7 Д. М. Шарыпнии
97
змии терзают мою грудь... один змий грызет уже сердце») он
встречает с улыбкой.
Другой прозаический перевод этой поэмы («с немецкого, из
Козегартепа») появился в 1795 г.56 Это переложение отличается
от моисеенковского лишь тем, что здесь больше смысловых не-
сообразностей:
«Мечами бились мы! Во дни младости моей был я на востоке.
Давал кровавый бой волкам. (У Моисеенкова правильнее: «при-
готовлял кровавую добычу волкам»). Обагрял море, и враны
плавали в крови убиенных.
Мечами бились мы! .. дымящиеся кровию копья наши раз-
рывали панцири. Ужасно звучали панцири. (У Моисеенкова точ-
нее: «железа наших копий пробивали латы с великим шумом»).
Щиты от мечей наших раздроблялись в кусы» и т. п.
Наконец, «Иппокрена» на 1801 г.57 напечатала стихотворное
переложение «Смертной песни», выполненное, предположительно,
Павлом Львовым. Если в переводе на русский язык «Песни Га-
ральда», жившего в России и влюбленного в «девку русскую»,
былинный склад еще как-то оправдан, то здесь он во многом
чужд образной структуре и настроению исповеди датского ко-
роля, умирающего в Англии.
К числу переводов этой поэмы на русский язык И. В. Дмо-
ховская58 ошибочно отнесла отрывок, помещенный в журпале
«Муза» под заглавием «Рыцарство».59 На самом деле это часть
«Саги о Рагнаре Лодброке», взятая Малле у Биорнера. В русском
переводе сочинение это мало похоже на «древнее» и писанное
«человеком, знающим историю», как его характеризовал швей-
царский ученый.60 Получилась сентиментальная пастораль, где
речь идет о том, как «датский король Реньер Лодброг, славней-
ший из героев своего времени, будучи одушевлен страстью, кото-
рую Монтань называет затейщицею великих дел», посватался
к прекрасной пастушке Авслеге (фигурирующей впоследствии и
в поэме Парни «Иснель и Аслега» и в сочинениях его русских
переводчиков и подражателей).
Журнал «Растущий виноград» 61 напечатал в сокращении одну
из песен «Старейшей Эдды», помещенную в книге Малле, — «Из-
56 Смертная песнь Регнера Лодброга, короля датского. (С немецкого,
из Козегартена). — Приятное и полезное препровождение времени, 1795,
ч. VIII, с. 341-344.
57 Песнь короля Регнера Лодброка. — Иппокрена, 1801, ч. VIII,
с. 357—361.
58 См.: Дмоховская И. В. Из истории русско-исландских литературных
отношений. (Исландская литература в России во второй половине XVIII—
первой половине XIX в.). —В кн.: Скандинавский сборник. IX. Таллин,
1964, с. 178.
59 Рыцарство. Из Датской истории г. Маллета. — Муза, ежемесячное
издание па 1796 год, ч. IV, с. 183—188.
60 Г. Маллета Введение в историю Датскую..., ч. II, с. 251.
Gl Гавамаал, или Высочайшая наука, преданная дельтам верховным
богом их Одином. — Растущий виноград, 1786, июль, с. 43—51.
98
речения высокого» — канон циничной и прагматической морали
древних скандинавов. По мнению Малле, многие из этих изре-
чений «заключают весьма обыкновенные истины». Действительно,
изречения, напечатанные и в переводе Моисеенкова, и в «Расту-
щем винограде», — это перечень житейских назиданий, которыми
мог бы с удобством руководствоваться средний русский читатель.
Здесь рекомендовалось опасаться недоброжелателей, прилично
вести себя в гостях, соблюдать умеренность в пище и питье, на
войне заботиться о репутации храбреца, во всем знать чувство
меры, опасаться женского коварства и т. п.
Павел Львов перевел древнескандинавские мифологические
песни «Сны Бальдара» («Сошествие Одина»)62 и «Песню Гротти»
(«Роковые сестры»).63 Хотя, по словам переводчика, первую из
этих поэм он взял у Бартолина, а вторую в книге датско-нор-
вежского антиквария Тормода Торфея «История Норвегии» («His-
loria rerum Norvegicarum», 1711), скорее всего, оригиналами
Львову послужили Малле и Перси.64 Любопытны и оригинальные
сочинения П. Львова на северную тему. В «Иппокрене» он печа-
тал «Картины славянской древности», где фигурировали барды,
которые «были то же самое, что скальды у датчан и у всех скан-
динавских народов; одни названия их токмо различны»;65 бес-
страшные воины и героические девы воскуряли фимиам Одипу,
пели песни и сражались. Прекрасная Всеслава и храбрая Влади-
слава из «Славянских песен» П. Львова66 «были героини,—
писал он в предисловии к поэме, —... единый блеск оружия
прельщал прелестные очи северных красавиц... единая слава
оружия довольствовала их собственную любовь. . . единая любовь
оружия могла соединиться с истинною горячностию».67
Владислава в песни, петой «при разбитии Атилы на полях
Каталаунских», указывает своему возлюбленному на завидную
участь его друга, павшего в бою («Мечеслав ликует в чертоге
Одина; лучше за ним последовать, нежели крушиться о нем»),
и взывает к дружинникам-певцам: «Вы же, певцы времен бога-
62 Сошествие Одипа. Извлечение из пордскнх песней. Перевел П... ъ
Ль...ъ [П. Ю. Львов]. —Новости, Ежемесячное издапие на 1799 год,
кн. 1, с. 61—74.
63 Роковые сестры. Подражание языку Нордскому. Подлипник сен ча-
стицы находится в Оркадах Фермодия Торсея, Копенгаген, 1897.— Там же,
с 74-80.
64 Переводчик, говоря о скандинавской мифологии, замечает: «Естьли
кто пожелает иметь достаточное сведение о сем баснословии, то нужно
тому выправиться о сем в Введении в Датскую историю Г. Маллета...
или взять английской перевод сей истории, изданной в 1770 году под
титулом: о древностях Севера, где переводчик выверил, исправил некото-
рые недоразумения и неясности, находящиеся в подлиннике» (там же, с. 74).
65 Львов П. Картина славянской древности, или Празднество славяпо-
россов по окончании жатвы, отправляемое в честь Световиду и Триглаве. —
Иппокрепа, 1799, ч. VI, с. 21.
66 Львов П. Ю. Славянские песни. —Там же, 1801, ч. VIII, с. 231—245.
67 Там же, с. 231.
99
7*
тырских, скальды! возгремите на доброгласных арфах ваших. ..
песнь победы».68 С «любезным ея при начале войны» славянка
прощается следующим образом: «Что медлишь ты?.. Опоясуй
меч твой: он жаждет крови врагов».69 Видя «любезного ея по
окончании войны», та же славянка, восхитившись тем, что его
«разметанные власы.. . издают запах военных огней», самозаб-
венно восклицает: «Твоя грудь раскрылась... посмотрим...
много ли на ней ран? .. Ах! дай мне видеть их, исчислить их и
покрыть несметными лобзаниями. Ах! почто я не могла видеть
твою алую кровь, как текла она из ран?».70 «После одержанной
победы» воинственная славянка высказывает своему возлюблен-
ному пожелание «созерцать» его «богатырское изрядство»; она
замечает, что он «мужествен, подобно богу брани, и прекрасен,
подобно сияющему очами сыну Одина».71 И, наконец, славянка
столь же «радостно» поет и «во время шума сражения» (правда,
«вдали происходящего»): «страшный гул грохочет по лесам, это
воет в пещерах кремнистых скал; звение ратных доспехов и стук
мечей наполняют воздух; мертвые и умирающие покрывают
землю».72 Характерно, что картины эти написаны под влиянием
как древнескандинавской поэзии, так и песен Оссиана.
Возникают вопросы: каково соотношение эддического и скаль-
дического духа и стиля со стилем и духом оссианическим? Как
романтики соотносили труды Макферсона и Малле? Английский
поэт был знаком с книгами швейцарского ученого, изданными
за несколько лет до появления в печати поэм Оссиана, и отыс-
кал в них то, чего никак не мог обнаружить в горах Шотландии.
У Малле Макферсон нашел рассказ о завоевании Англии нор-
маннами, об их быте, нравах и религиозных верованиях. В песнях
Оссиана враги Фингала — коварные локлинцы, морские викинги,
предводимые «конунгом океана» («The king of the Ocean»).
В поэме «Кат-Лода», например, Фингал сражает локлипского
вождя Старно, а в «Каррик-Туре» — Фротала, властителя далекой
северной Соры. Как полагают исследователи,73 Макферсон, рисуя
этих поверженных героев, ориентировался на писания Малле.
Макферсон опасался, что полное отсутствие у него сведений
о верованиях кельтов могло обличить в нем мистификатора
в глазах современников, а потому и в этом вопросе обратился
68 Боеслав и Владислава. — Там же, с. 232, 233.
69 Прощание Славянки с любезным ея при пачале войны. — Там же,
с. 236.
70 Радостная песнь Славянки при возвращении любезного ея по окон-
чании войны. — Там же, с. 239.
71 Радостная песнь Славянки. После одержанной победы. — Там же,
с. 255. — П. Львов счел нужным полепить: «Бальдер был прекраснейший
из сынов Одина» (там же).
72 Песнь Славянки во время шума сражения, вдали происходящего. —
Там же, с. 245.
73 См.: Blanck A. Den nordiska renassansen i sjuttonhundratalets litle-
ralur, s. J 09—114.
100
к Малле. Так появился бог локлинцев Лода, чей жертвенник, как
и бога Одина, находится на вершине холма в кругу камней;
имеется у Макферсона и упоминание о загробном царстве, похо-
жем на скандинавскую Валгаллу, где блаженствуют убитые
в боях герои. Но больше никаких заимствований из Малле в пес-
нях Оссиана нет; в остальном стилистические схождения между
сочинениями шотландского барда и скандинавских скальдов но-
сят историко-типологический характер.
Увлечение Оссианом в России было в эпоху преромантизма
всеобщим. Сложилось и общераспространенное, шаблонное пред-
ставление о типовых особенностях «готической поэзии». Счита-
лось, что творения древнесеверных певцов, памятники глубокой
старины, созданы «в отдаленном и диком веке»74 людьми воль-
ными и воинственными, мужественными, искренними и доброде-
тельными; манеры их были грубы, но они умели чувствовать
красоту дикой природы. Они немногословны, но их песням при-
сущи «высокость и сильные страсти». Оссиан «так краток и так
много вмещает в себе картин, что без напряжения духа не можно
следовать за ним всюду».75
Сам образ песнопевца-барда, в юности воина, вдохновлявшего
соплеменников на подвиги, а затем седого старца, льющего слезы
и вздыхающего о быстротечности и тщете земного существова-
ния, соответствовал представлениям сентименталистов и отчасти
романтиков об идеальном поэте древности. «Трогательные песни»
древних северян «волновали чувства», «томили и возвышали
душу» почитателей Оссиана — русских сентименталистов. Им
нравились сам ритмический строй творений каледопского барда,
глубокий, важный тембр его речи. «Мне и многим кажется, —
писал Н. И. Гнедич, — что к песням Оссиана никакая гармония
стихов так не подходит, как гармония стихов Русских».76
В русской литературе конца XVIII—начала XIX в. появилось
множество «оссианических» сочинений с несколько иными, чем
у Оссиана, сюжетами; исследователи полагают, что это результат
«органического усвоения» 77 русскими поэтами творений Макфер-
сона. Однако сам термин «оссиапизм», когда под ним разумеется
литературное течение, малоудачен. Уже отмечено, что термин
этот, «употребляемый без достаточной определенности», в нашем
литературоведении «обычно используется для указания тта стиль
74 Татищев И. Поэма Оссиана (переведено с английского сочинения,
названного Зеркало. Из Мерсье). — Иппокрена, 1801. ч. VIII, с. 84; см.: Мас-
ло в В. И. Оссиан в России. Библиография. Л., 1928, с. 3.
75 [Подшивалов В. С] Дартула. Из стихотворений Оссиана. — Чтение
для вкуса, разума и чувствований, 1792, ч. V, с. 14; см.: Масло в В. И.
Оссиан в России, с. 13.
76 Гнедич Н. И. Последняя песнь Оссиана. — Северный вестник, 1804,
ч. 1, № 1, с. 65; см.: Маслов В. И. Оссиан в России, с. 26.
77 Иезуитова Р. Поэзия русского оссианизма. — Русская литература,
1965, № 3, с. 56. — Из новейших работ см.: Левин Ю. Д. Оссиан в рус-
ской литературе. Л., 1980.
101
предромантической литературы» вообще.78 Древний Север мыс-
лился духовным и этнографическим единством, в которое, кроме
Руси, включались Финляндия, Скандинавия, Ирландия и Шот-
ландия, а иногда и большее число стран и народов. В стихотво-
рениях, прикосновенных к «оссиаповской» традиции, кельтские,
скандинавские, древнерусские и финские образы составляют под-
час едипый романтический реквизит: барды, арфы, языческие ду-
бравы, тени павших витязей «в туманных облаках» соседствуют
со скальдами, валькириями («валками»), Одином, Валгаллой,
Стрибогом, Ладой и т. п. Увлечение Оссианом, будучи «ранним
романтическим веянием», порождено в конечном счете поисками
опыта эстетического освоения самых разнообразных фольклор-
ных сюжетов, прежде всего отечественных, русских,79 но также и
скандинавских. И. Замотин подчеркнул, что «влияние песен Ос-
сиана у нас обыкновенно шло рука об руку с влиянием сканди-
навской народной поэзии, и нередко даже оба элемента между со-
бою смешивались; при этом второе влияние хронологически явля-
ется более ранним».80
Поэтому наивно думать, будто если в романтическом произ-
ведении фигурируют меланхолические воины, если у героини
грудь бела как снег или если только упомянут какой-нибудь сто-
летний дуб или арфа, то такое произведение непременно про-
должает традицию, возникшую благодаря Оссиану—Макферсону.
Не только поэмы Оссиана, но и некоторые песни «Старшей
Эдды» могут восприниматься как героические элегии, где «эпи-
ческие события проходят перед читателем только в ретроспек-
тиве, в воспоминаниях о прошлом» 81 и где налицо и трагический
колорит, и фаталистическая меланхолия. И в Скандинавии есть
столетние дубы, прозрачные источники, бегущие с поросших мхом
скал, скрывающих в своих расщелинах мрачные пещеры; подоб-
ные пейзажи наличествуют в книгах, посвященных культуре Се-
вера.
Барды считаются принадлежностью исключительно оссианов-
ского стиля. Но те же функции выполняют и песнопевцы древ-
них скандинавов — скальды, сам же термин «бард» существовал
78 Лотман Ю. М. «Слово о полку Игореве» и литературная традиция
XVIII—пачала XIX в.— В кн.: «Слово о полку Игореве» — памятник
XII века. М.—Л., 1962, с. 364.
79 См.: Соколов А. Н. Очерки по истории русской поэмы XVIII и пер-
вой половины XIX века. М., 1955, с. 270.
80 Замотин И. Ранние романтические веяния в русской литературе,
с. 53. — В этом вопросе с И. Замотиным согласен и 10. М. Лотман: «При-
менительно к русской литературе необходимо отметить, что не меньшую,
если не большую, роль в формировании этого стиля сыграли опубликован-
ные Малле на французском языке переводы отрывков подлинного древне-
скандинавского эпоса» (см.: Лотман Ю. М. «Слово о полку Игореве» и
литературная традиция XVIII—начала XIX в., с. 270).
81 См.: Введенский Д. Н. Этюды о влиянии оссиановской поэзии в рус-
ской литературе. Нежин, 1916, с. И.
102
и мог быть известен русскому читателю до Макферсона и незави-
симо от него. Так, Клопшток называл некоторые из своих поэм
«бардитами», памятуя не только об Оссиане, но прежде всего
«в соответствии с сообщением Тацита (конец I в.) о существо-
вании у древних германцев боевых песен, носивших это назва-
ние».82 За двадцать лет до выхода в свет поэм Оссиана русский
академик Яков Штелин напечатал статью, которая так и назы-
валась: «О бардах или первых стихотворцах у древних немцев».83
Статья эта «любопытна как первая историко-литературная работа
на русском языке».84
Д. Ы. Введенский считал особенно для Оссиана характерной
«мысль о том, что храбрые герои по смерти получают в воздуш-
ных чертогах за свою доблесть пир и вообще блаженство», но
привел из поэмы «Кат-Лода» отрывок, где можно угадать изоб-
ражение Одина, восседающего в Валгалле.85 Введенский полагал
типично оссиановским рыцарственный культ женщины; 86 но
в «Предуведомлении» к поэмам Оссиана имеется по этому во-
просу прямая ссылка на Малле.87 Поэтому нельзя не согласиться
с теми, кто считает, что «кельтская и скандинавская поэзия вос-
принималась в России как нечто единое, „северное"».88
Но вряд ли прав в целом Ю. М. Лотман, когда он пишет, что
романтики «не улавливали разницы между этими глубоко отлич-
ными типами художественных произведений».89 Разница между
песнями Оссиана и поэмами скальдов была замечена романтиче-
ской критикой. Само романтическое восприятие культуры древнего
Севера не было статичным. Оно развивалось с успехами археоло-
гии и филологической науки и со сменой литературных направле-
ний и стилей в рамках романтического движения.
«Оссианизм», характерный, общераспространенный, сентимен-
тальный, был «поэзией сломленной силы, безпадежности, созна-
ния невозвратимости прошлого, прощания с уходящей жизнью и
мечты о всепримиряющей могиле».90 У поборников же граждан-
82 Жирмунский В. М. Примечания. — В кн.: Гердер И. Г. Избр. про-
изведения. М.—Л., 1959, с. 341—342.
83 Месячные исторические, генеалогические и географические приме-
чания к Ведомостям, 1740, ч. 1—2, с. 3—8.
84 Берков П. Н. История русской журналистики XVIII века, с. 62.
85 Оссиан, сын Фингалов, бард третьего века: Гальские (иначе: Эрские,
или Ирландские) стихотворения. Переведены с французского Е. Костро-
вым, ч. П. М., 1792, с. 261—265; ср.: Введенский Д. Н. Этюды о влиянии
оссиаиовской поэзии в русской литературе, с. 86.
86 Введенский Д. Н. Этюды о влиянии оссиановской поэзии в русской
литературе, с. 55, 92.
87 Оссиан, сын Фипгалов..., ч. I, с. XI.
88 Дмоховская И. В. Из истории русско-исландских литературных от-
ношений, с. 173.
89 Лотман Ю. М. «Слово о полку Игореве» и литературная традиция
XVIII-начала XIX в., с. 364.
90 Балобанова Е. Пушкин п Оссиан. — В кн.: Пушкин, т. 1. Изд. Брок-
гауз—Ефрон. СПб., 1907, с, 106.
103
ской поэзии, и в особенности у тех, кто увлекался древнескан-
динавской литературой, он становился искусством «воинственных
мотивов и драматизма событий, сильных страстей и пережива-
ний», «мрачного, величавого колорита».91 Жизнь для скандинав-
ского викинга —не «бренность», а живой, полный физических ра-
достей дар богов.
В песнях Оссиана языческие божества упоминаются редко,
а в скандинавской поэзии мифология играет важную роль. Кельт-
ский бард в представлении сентименталистов — эпический ста-
рец, воздыхающий о давно прошедших временах. Но скандинав-
ские скальды «были совсем не похожи на ромаптический образ
„древнего певца", с его обязательными седыми кудрями, скром-
ным общественным положением и песнями, исполненными про-
стоты и лиризма. Древнейшие скальды, о которых рассказывает
исландская традиция, были людьми сильными, могущественными,
деятельными, воинственными».92 Само звучание таких слов, как
«бард» и «скальд», подчас рождало в сознании романтиков опре-
деленные — различные — представления и ассоциации.
Стиль оссианистской прозы отличается от стиля скальдиче-
скоы поэзии. И скальды, и Оссиан охотно прибегают к метафори-
ческим перифразам, но в поэмах Оссиана таких перифразов
меньше, чем в скальдической поэзии. Кеннинги — особые дву- или
многочленные метафоры — типичны именно для поэзии скальдов.
Скальдические строфы сложнее, вычурнее, замысловатее, строже
по размеру и ритму, чем строки Оссиана.
Преромантическая критика многократно указывала на разли-
чия между поэтическими стилями бардов и скальдов. Шотланд-
ский филолог Хыо Блер, уважаемый русскими переводчиками,
в своей «Критической диссертации о поэмах Оссиана» («Critical
Dissertation on the Poems of Ossian», 1763) и в «Лекциях по ри-
торике» («Lectures on Rhetoric», I—III, 1783) писал: «Древние
стихотворения, оставшиеся нам после готов, дышут одними
только сражениями и убийствами.. : Во времена Оссиановы,
хотя главной предмет цельтов была война, однако в их поэзии
встречаем мы и кроткие, нежные чувствования».93 О том же гово-
рил и Гердер в своих «Извлечениях из переписки об Оссиане и
о песнях древних народов» (1773) ,94 В древнеисландской поэзии
больше первобытной силы и варварства, суровости и жесто-
кости. Оссиан — более глубокий психолог, чем скальды. Он
тоньше понимает души людей; он мечтатель-индивидуалист и ли-
рик, эмоциональный, патетичный и «важный». Благодаря этому
91 Базанов В. Очерки декабристской литературы. Публицистика, проза,
критика. М., 1953, с. 262.
92 Стеблии-Каменский М. И. Исландская литература. Л., 1947, с. 9.
93 Поэзия. Ее происхождение и успехи. Из Блера. Пер. Н. Грамма-
тина. — Утренняя заря. Труды воспитанников Университетского благород-
ного пансиона, кн. III. M., 1805, с. 195—196.
94 Гердер И. Г. Избр. произведения, с. 28.
IO'i
песни Оссиана оказались литературным произведением, наиболее
характерным для эпохи раннего романтизма.
Однако Оссиан — явление почти целиком преромантическое.
Песни Оссиана записаны вдохновенным и талантливым поэтом,
но они были и остались во многом литературной подделкой. Они
сыграли важную роль в процессе становления романтизма, но они
явились характерным порождением художественной мысли своей,
переходной эпохи. Между тем Эдда и саги — подлинные произ-
ведения народнопоэтического творчества. Это коренное различие
между песнями Оссиана и древнескандинавской поэзией опреде-
лило судьбы этих памятников в истории русской литературы.
Если в 20-х годах XIX столетия оссианизм в русской поэзии кло-
нился к закату, то интерес к скандинавской литературе и фоль-
клору характерен и для раннего, н для развитого романтизма.
Для этого интереса у русского читателя имелись свои, осо-
бенные причины. В Эдде, сагах и скальдических поэмах исто-
рики и писатели России находили не только экзотические сю-
жеты и поэтические красоты; многое в этих произведениях затра-
гивало важнейшие и наиболее загадочные вопросы отечественной
истории. Как случилось, что варяги обосновались в Новгороде?
Кто же такой Рюрик — тиран или просвещенный монарх, алчный
и трусливый деспот или доблестный воин? И кто был этот ле-
гендарный Вадим — патриот и герой-повстанец или бунтовщик-
честолюбец, убеленный сединами старец или добрый молодец,
влюбленный юноша или почтенный отец семейства? Тут перед
поэтической фантазией открывался широкий простор.95 На эти
вопросы, решавшиеся писателями различных политических лаге-
рей по-разному, в зависимости от их убеждений и художествен-
ных вкусов, летописи отвечали темно и скупо. Поэтому авторы
«исторических» драм и поэм вынуждены были обращаться к дру-
гим источникам, не в последнюю очередь к «Введению» Малле.
Оно было необходимым пособием для всех, кто интересовался
историческим прошлым своего отечества и северной культурой.
1800-й год ознаменовался событием значения эпохального:
вышло в свет «Слово о полку Игореве»; явилась пеобходимость
осмыслить в историческом и художественном плане вновь откры-
тый памятник древней русской литературы, соотнести его с уже
известными эпическими литературными произведениями других
народов, выяснить его национальное своеобразие. Естественно,
что на память первым исследователям «Слова» прежде всего
пришел популярный, всеми читаемый Оссиан. Вслед за «бар-
дами» в сознании преромантиков выстроилась цепочка привыч-
ных ассоциаций: скальды, цельты, Валгалла, Один и т. д. Но на
первом месте теперь возвышался Боян. Критики и ученые-исто-
рики, составители поэтик и профессора российской словесности.
95 См.: Замотин И. И. Предание о Вадиме Новгородском в русской
литературе, с. 1—2.
105
по-прежнему оперируя сведениями, почерпнутыми у Блера, Гер-
дера, Малле и Летурнера, теперь говорили о происхождении поэ-
зии, непременно помещая древнерусских боянов в один ряд
с шотландскими бардами и скандинавскими скальдами: эти по-
следние казалпсь критикам особенно сродни баснословному «со-
ловью старого времени».
Подобные рассуждения встречаются в многочисленных ака-
демических речах начала XIX в., 96 в письмах историка-архео-
графа и библиофила митрополита Евгения Болховитинова,97
в сочинениях Н. Грамматина,98 и т. д. Поэт В. В. Капнист, один
из первых комментаторов и переводчиков «Слова», думал, что
древнерусские обычаи, описанные в «Слове», имели сходство
с обычаями «готических» народов,99 и в этом смысле «Слово» —
произведение, характерное не только для русской, но и для всей
северной, «гиперборейской» поэзии. Переложение на русский
язык «древним русским складом» скальдических песен представ-
лялось Капнисту делом почти столь же важным, как и публи-
кация произведений отечественной народной словесности. В до-
кладе, прочитанном на заседании «Беседы» и озаглавленном
«Краткое изыскание о гиперборянах. О коренном российском
стихосложении» (напечатан в «Чтениях» Общества, 1815, чтение
18-е), Капнист доказывал, что в незапамятные времена существо-
вала самая древняя в мире единая «гиперборейская» культура,
так что «не токмо Греция, но и все южные пределы земли се-
верным сиянием озарялись». При этом автор «Краткого изыска-
ния» ссылался на «Эдду».
«Слово о полку Игореве» явилось не только недосягаемым
образцом для многочисленных подражаний,100 но и стимулировало
развитие исторических жанров в русской литературе. Некоторые
«исторические» поэмы и повести этой эпохи пытались воспроиз-
вести сюжет «Слова», другие посвящены более древнему, басно-
словному героическому прошлому русского народа и ориентиро-
ваны на северную поэзию вообще. В исторической повести
96 См., напр.: Мерзляков А. Слово о духе, отличительных свойствах
поэзии первобытной... М., 1808, с. 5, 7, 13; Гаврилов М. Слово о начале и
успехах искусств, особливо наук изящных... М., 1810, с. 23, 25; Ха-
не нко М. Рассуждение о духе первобытной поэзии... М., 1813, с. 10.
97 Замечания Евгения Болховитинова на Рассуждение о лирической
поэзии. — В кн.: Сочинения Державина с объяснительными примечаниями
Я. Грота, т. VII. СПб., 1872, с. 617.
98 Грамматик Н. Рассуждение о древней русской словесности. М.,
1809, с. 12, 28—29.
99 Краткая повесть о несчастной войне противу половцев удельного
Новгород-Северского князя Игоря Святославича и возвращении его из
плепа с присовокуплением содержания песни о походе сем. — В кн.: Кап-
нист В. В. Собр. соч., т. 2. М.—Л., 1960, с. ИЗ.
100 См.: Прийма Ф. Я. «Слово о полку Игореве» в литературной жизни
начала XIX века. (Материалы). — Тр. Отд. древнерус. лит. Ин-та рус. лит.
АН СССР, т. 10. М.—Л., 1954, с. 229-244.
106
начала XIX в.101 царит еще хаотическое смешение стилей. Описа-
ния кровавых сражений в духе скальдической поэзии соседствуют
с меланхолическими раздумьями и сентиментальными чувство-
ваниями, «варяго-росскии» пафос осепяет образы, навеянные
«Словом». Это особенно характерно для подражательных «исто-
рических отрывков» и «эпических опытов», где фигурируют ви-
тязи немыслимой доблести, Гостомысл, Рюрик, Вадим Новгород-
ский, гордая красавица по имени Всемила или Прекраса, а также
скальды, «валки» и прочий романтический условно-северный рек-
визит.
3
Г. Р. Державин и Н. М. Карамзин сыграли различные роли
в литературном раннеромантическом движении; различались ху-
дожественные вкусы и пристрастия этих писателей, но многие
их произведения в равной мере несут на себе отпечаток увлечен-
ности северной поэзией. Оба они, каждый по-своему, искали
в скандинавской литературе отражения русской истории. По мере
идейной эволюции этих писателей «варяжский» элемент в их по-
эзии все органичнее срастался с «росским», а интерес к литера-
туре Севера все более опирался на достижения исторической и
филологической науки их времени.
Державин в своем эстетическом завещании — «Рассуждении
о лирической поэзии или об оде» (1811), материалы для которого
он собирал тщательно и долго, говорил о том, что скандинавская
литература — одна из увлекательнейших страниц всемирной на-
родной поэзии. Скальды были достойными подражания жрецами
гражданской лирики, владевшими искусством поэтической формы.
Северные певцы «особливо... ставили славу свою в героических
своих песнях». «Дикие даже бедность и угнетение терпевшие
скальды, несмотря на лица сильных, пели их народам и облада-
телям разительные, но полезные истины. Их иногда гнали. . . Сло-
вом, древний вдохновенный скальд был исступник веры, законов,
вольности, славы, чести, любви к отечеству и верности своему го-
сударю. Держа в руках лиру и воспевая песню, метался он
между ужасами и опасностями, как полоумный, проповедуя добро-
детель». У скальдов, кроме того, «утончен был слух», «они были
совершенные мастера звукоподражательного стихотворения».102
Там, где Державин пытался воспроизводить дух и стиль ге-
роической скальдической поэмы, где он выступал как поэт-граж-
данин, его ждал успех. Скальдическая звукопись в стихотворе-
ниях Державина — важный компонент их героического содержа-
ния и специфически северной, «варяго-росской» формы. Акцент-
101 См.: Лотман Ю. М. Пути развития русской прозы 1800-v—1810-\ го-
дов. — Тр. по рус. и славян, филологии, IV. Тарту, 1961, с. 3—57.
102 Сочипения Державппа..., т. VII, с. 522.
107
яым аллитерированым стихом написан следующий отрывок из
оды «На кончину Великой княжны Ольги Павловны» (1795):
... Ночь лишь седьмую
Мрачного трона
Степень прешла,
Звезду златую
Смерть сорвала,
Луч, покатяся
С синего неба,
В бездне погас!
Академик Я. К. Грот, комментируя эти строки, отметил: «Заме-
чательно, что размер этой элегической пьесы очень сходен с тем,
который в древней скандинавской поэзии употреблялся в над-
гробных песнях... Трудно предположить, чтобы такое сходство
формы в однородных произведениях произошло случайно...
В стихотворениях Державина за последующее время встречаются
образы и имена, заимствованные из поэзии скальдов: этим объяс-
няется и метрическая особенность помещаемой здесь пьесы».103
Оды Державина «На Мальтийский орден» (1798) и «На по-
беды в Италии» (1799) характеризуются аллитерированными
звучными метрами, энергичным, мужественным ритмом, стили-
стически чуждыми друг другу лексическими пластами, при
столкновении производящими «далекозвопкий» эффект, скальди-
ческими перифразами-кеннингами типа «луч битв» (о Рюрике),
«вождь бурь», «князь славы» (о Суворове). В оде «На Мальтий-
ский орден» поэту «сонм неких воев зрится», в котором угады-
вается известный русскому читателю герой скальдической поэмы
Гаральд Храбрый:
Уж не Гаральды ль то, Готфриды?
Не тени ль витязей святых?
Их зпамя!
Ода «На победы в Италии», по словам самого поэта, «основана
па древнем северпых народов баснословии. Валка — небесная
дева... Валкал — рай храбрых».104
Менее значительны лишенные героического содержания со-
чинения Державина, бессистемно наполненные варяго-росскими
богами и «героями северными», номенклатуру которых он по-
черпнул главным образом в «Историческом представлении о Рю-
рике» Екатерины. В «Прологе на рождение в Севере порфиро-
родного отрока» (1799) имеется и «Рюрик, великий князь Новго-
родский, родоначальник монархов русских, происшедший от се-
верного бога Одина», и сам Один, который
... нпзвед с Валкала зренье,
Окипул взглядом мпр; зря в Западе раздор,
103 Там же, т. I, с. 655—656.
104 Там же, т. II, с. 271.
108
На Севере покой, склонил с улыбкой взор
II повелел богов позвать на ппровапье,105 —
по все это не создает впечатления художественного единства.
Н. А. Львов, трудившийся над созданием национальной баллады,
упрекал Державина за его антипатриотический, как представля-
лось Львову, эклектизм: «Вот беда только для меня твое нор-
вежское богословие: не вижу я никакой причины к воскресению
замерзших и нелепых богов Северного Океана.
Нелепые их рожи
На чучелу похожи;
Чухонский звук имяп
В стихах так отвечает,
Как пьяный плошкой ударяет
В пивной пустой дощан...
Под песни их хрипучи, жалки,
Под заунывный жалкий вой
Не муз сопляшет строй,
Кувыркаются валки.
Бывало храбрых рай он раем называл,
Теперь он в рай нейдет, пусти его в Валкал».106
Н. А. Львов уговаривал Державина брать образы из отечест-
венной мифологии:
Побереги, братец, Христа ради
И храбрые души,
II нежные уши;
Я слова б не сказал,
Когда, сошедши с тропа,
Эрот бы Лелю место дал
Иль Ладе строгая Юнона,
Затем, что били им челом
II доблесть пели наши деды,
А что нам нужды, чьим умом
Юродствовали Ланги, шведы.107
105 Там же, т. III, с. 38.
106 Львов II. А. Письмо Г. Р. Державину от 24 мая 1799 года. — В кн.:
Сочинения Державина..., т. II, с. 276—277. — Н. А. Львов иронически про-
должал: «Сохрани господи, как первую букву нового твоего рая нечисто
выпишет переписчик: то типографщик с печатным пашпортом тотчас от-
правит первого нашего героя (А. В. Суворова, — Д. III.) вместо награж-
дения за храбрые дела в ссылку па Байкал» (там же).
107 Там же. — Слово «Ланги» озадачило Я. К. Грота. Он писал в своем
комментарии: «Решительно не умеем объяснить, что должно значить это
странное название, совершенно ясно написапнос в двух списках письма»
(там же). Возможно, представления Львова о скандинавской культуре
ассоциативно связаны с именем шведского путешественника Лоренца
Лапга. Н. А. Львов по характеру своих научных и практических занятий
мог быть осведомлен о деятельности этого шведа — инжепера на русской
службе, одно время вице-губернатора в Иркутске. Дневпикп Ланга публи-
ковались в XVIII в. и пользовались известностью; ими, в частности,
интересовался Вольтер, работая над историей Петра (см.: Шафранов-
ская Т. К. Путешественник XVIII в. ЛореПц Лаиг и его дневники.—
109
Совету своего друга Державин отчасти внял: в последующих его
произведениях, например в аллегорической балладе «Жилище
богини Фригги» (1812), представлены преимущественно те се-
верные божества, которые, как тогда считалось, принадлежали
славянскому Олимпу.
Державин, желая «напомнить историю, особливо отечествен-
ную», хотя и не очень верил в подлинность «Бояновой песни»
Сулакадзева,108 не мог удержаться от соблазна на материале этой
песни изобразить доисторическую русскую языческую старину.
Так родилась баллада «Новгородский волхв Злогор» (1813),
сюжет которой, по словам самого поэта, взят «из новогородского
баснословия». Примечание это характерно: Державин из сула-
кадзевской подделки сделал оригинальное поэтическое произве-
дение, использовав весь доступный ему арсенал историко-фило-
логических знаний. Державин, повторив вслед за Малле и Да-
лином, что «с южныя отчизны Оден пришел на край нощной»,
приписал некоторые ипостаси скандинавского бога ужасному
волхву Злогору:
Колдун, слепивший черни взор
Очарованьями, мечтами,
Во громы, в молньи, в вихри, в дождь
Преображавшийся часами,
Был крокодил, волхв, князь, жрец, вождь.109
В этой балладе тема Вадима раскрывается с некоторым важным
отступлением от екатерининской ее трактовки; посадник Новго-
Тез. IV науч. конф. по истории, экономике, языку и литературе сканди-
навских стран и Финляндии. Петрозаводск, 1968, с. 146—147).
108 В своем «Рассуждении о лирической поэзии» Державин писал, что
в древнейшую эпоху «стихотворство... без вдохновения и вкуса, ежели
можно его таковым назвать, было суровое соткание слов силлабическою
прасодиею, которое при вторжении готов рунным называлось. Если спра-
ведливо недавнее открытие одного славеио-рунного стихотворного свитка
I века и нескольких произречений V столетия новогородских жрецов, то
и они принадлежат к сему роду мрачных времен стихосложения. Я пред-
ставляю при сем для любопытных отрывки оных; но за подлинность их
не могу ручаться» (Сочинения Державина...,, т. VII, с. 585—586). По этому
случаю митрополит Евгений замечал: «Я также не совсем доверяю сему
открытию» (там же, с. 346).
109 Сочинения Державина..., т. III, с. 183. — Я. К. Грот, говоря о ли-
тературных источниках этой баллады Державина, упомянул Ломоносова,
которому была известна легенда о «претворении Словенова сына в кро-
кодила», а также Карамзина, который «сказку эту... нашел в рукописных
сочинениях одного дьякона конца XVII века в синодальной библиотеке
(Истор. гос-ва Российского, т. 1, прим. 70 и 91)» (Сочинения Держа-
вина..., т. III, с. 182). Однако державинский «Злогор» по своей фабуле
ближе к сказкам Попова, Левшина и Чулкова, которые сообщение Ломо-
носова украсили романическими подробностями (см.: Досуги, или Собрание
сочинений и переводов Михаилы Попова, ч. 1. СПб., 1772, с. 188—189;
Левшин В. Русские сказки, ч. VI. М., 1883, с. 63—65: Абевега русских
суеверий... сочиненная М. Ч[улковым]. М., 1786, с. 69—70).
110
родский достоин снисхождения, ибо на мятеж его подвигла не
собственная злая воля, а толкнуло наущение лукавого волхва:
Вадима в бунт па Гостомысла
Всю чернь сей поджигал Злогор,
Вперяя против здрава смысла
В варягов и славян раздор...110
В державинской балладе, специально посвященной Вадиму,111
образ этого мятежника возникает на фоне сражения, а гибель
его осмысляется как национальная трагедия.
В памяти потомков Державин остался
... вещим скальдом доблих славяп,
Кто и в железный
Век наш лил пламень
В души, сердца,112
певцом гражданских добродетелей, поэтом-воином. Творчество
Державина наметило новые пути в становлении русской патрио-
тической батальной лирики. Теперь русские поэты, воспевавшие
битвы и победы отечественного оружия, черпали вдохновение не
только в одах Ломоносова и Петрова, но прежде всего в поэмах
Державина. Вслед за скальдами и русские одописцы раннеро-
мантической эпохи расписывали с натуралистическими подроб-
ностями «потоки крови», «струи кровавых рек»;113 обязательно
присутствие «при сих битвах» диких хищников, алчущих и жаж-
дущих. А. Ф. Мерзляков, изобразив ужасы «ратна поля
страшна» («здесь труп трепещущий в пыли, там руки, череп
раздробленный, рассеянные по земли»), добавляет:
Стадами враны с криком страшным
Мозги терзают в черепах,
И с воем ветров преужасным
Стон слышен съединен в лесах.
110 Сочинения Державина..., т. III, с. 183.
111 См.: Маслов В. К литературным обработкам предания о Вадиме Нов-
городском. — Чтения в историческом обществе Нестора Летописца, кн. 22,
вып. I—И. Киев, 1911, с. 1—6.
112 Так говорил Николаи Грамматин в стихотворении «На смерть Дер-
жавина» (1816). Стихотворение это написано скальдпческим размером й
инкрустировано образами скандинавской мифологии:
Дух песнопенья Славу, премудрость
В скальдов вдыхающ, Певший Одепа
Брагге, стени! Здесь на земли
Неукротимой В сонме небесных
Гелы стрелою Скальдов гремит днесь
Сын твой сражен... Гимны ему.
(Стихотворения Николая Грамматина, ч. I. СПб., 1829, с. 67—69).
113 См.: Капнист В. В. Ода па победы Росса в Италии 1799 года.—
Собр. соч., т. 1, с. 142.
111
Там стравгаы вой раздаются
Голодных по зарям волков.114
В молодости и Н. М. Карамзин отдал дань батальной теме,
создавая в этом плане новую традицию — оссианическую:
Многие Барды, тоны возвысив,
Страшные битвы поют;
В звуках их песней слышны удары,
Стон пораженных и смерть.115
У молодого Карамзина там,
... где гром войны гремит —
Где воздух стонет, солнце меркнет,
Земля дымится и дрожит,
там «жизнь бледнеет и трепещет», там «ада дщерь, смерть»
... с улыбкой пожирает
Тьмы жертв, н кровь их жадно пьет.116
О северной поэзии Карамзин судил с подлинным знанием
предмета, научной обстоятельностью, обостренным чувством исто-
рии. В «Письмах русского путешественника» слова, которыми
Карамзин говорит о своем увлечении Оссианом, навеяны, оче-
видно, чтением Гердера: «.. .Смотрю, как быстрый корабль наш
черною своею грудью рассекает волны; читаю Оссиана».117
И Гердер в статье «Извлечения из переписки об Оссиане и о пес-
нях древних народов», опубликованной в 1773 г., писал, что Ос-
сиана он «первоначально прочел... во время.. . долгого морского
пути.. . перед лицом совсем иной, живой и творческой природы,
между бездной моря и небесами».118 Для Гердера (а вслед за
ним и для Карамзина) «бездна моря» открывает широкий фи-
лософско-исторический горизонт. Чтение Оссиана наводит Гер-
дера на мысль о всемирном родстве народов и культур и рож-
дает в памяти образы скальдической поэзии: «... в руках вы
держите книгу песен и деяний древних скальдов, и душа ваша
переполнена ими, и вы плывете мимо тех мест, где все это про-
исходило. .. где некогда мчались по океану с песнею и мечом
скальды и викинги на своих „конях пояса земли" (кораблях),
114 Мерзляков А. Ф. Ратное поле (1796). —В кн.: Мерзляков Л. Ф.
Стихотворения. Л., 1958, с. 186—188 (Б-ка поэта. Больш. сер., изд. 2-е).
115 Карамзин Н. М. К Д. [И. И. Дмитриеву] (1788). —Сочинения Ка-
рамзина. Т. 1. Стихотворения. Пг., 1917, с. 15.
116 Карамзин Н. М. Военная песнь. — Сочинения Карамзина, т. 1,
с. 31. —В «Московском журнале» (1791, ч. II) указано, что песнь эта со-
чинена «при начале Шведской войны» (Сочинения Карамзина, т. 1, с. 402).
117 См.: Сиповский В. В. Н. М. Карамзин, автор «Писем русского путе-
шественника». СПб., 1899, с. 241.
118 Гердер И. Г. Избр. произведения, с. 31.
112
мимо далеких берегов, видевших подвиги Фингала и слышавших
исполненные тоски песни Оссиана, где вас овевает тот самый
вегер, окружает тот самый мир, то самое безмолвие, — поверьте
мае, там скальды и барды читаются иначе, нежели за профес-
сорской кафедрой».119
В своих суждениях о северной поэзии Карамзин творчески
переосмыслил мнения не одного Гердера, но и других теорети-
ков раннего романтизма. Эти суждения подчас противоречивы:
они отражают литературную позицию писателя, стоящего на
перепутье между классицизмом и романтизмом. Карамзин гово-
рил: «песни древних бардов едва ли стоят того, чтобы жалеть
о потере их».120 Это равным образом касалось и древнегерман-
ской и древнегреческой поэзии. Поэтому исследователи решили,
будто внутренний мир древней поэзии, «отражающий мировоз-
зрение малокультурного народа, кажется Карамзину бедным и
незначительным. Идеология примитивного народа не в состоянии
вдохновить даже и гениального поэта на создание произведений,
переживающих века и способных внушать другим великие по-
этические творения».121 Однако необходимо учесть общий кон-
текст суждений Карамзина о древней словесности. Жалеть о по-
тере старинных песен бессмысленно, ибо первобытная поэзия
«происходит и образуется... во времена детства и юпости на-
ции».122 С течением веков и развитием культуры поэзия повзрос-
лела, и жалеть об этом нелепо. Но Карамзин удивляется непо-
средственности и свободной фантазии древних поэтов — «так,
как взрослый человек удивляется иногда разуму, чувству и та-
лантам юного отрока».123 Культура и «древних» и «новых» имеет
свои специфические достоинства: «... благородная и трогатель-
пая простота есть характер древних; а новых украшение и ис-
кусство».124 Древних от новых отличает величавая серьезность.
«Образование и просвещение диких людей было целию древних,
а у нас только удовольствие и забава».125
Карамзин не осуждает безоговорочно «варварство средних
веков, наступившее после греческого и римского просвещения»,
ибо «самое сие так называемое варварство (в котором, однако ж,
от времени до времени сверкали блестящие, зрелые идеи ума)
не послужило ли в целом к дальнейшему распространению света
наук?». При этом северянам Карамзин, вслед за Малле и Гер-
дером, отводил особое место в истории мировой культуры: «Ди-
119 Там же, с. 31—32.
120 Карамзин II. М. О сравнении древней, а особливо греческой, с не-
мецкою и новейшею литературою. — Избр. соч., т. 2. М.—Л., 1964, с. 91.
121 Маслов В. И. Оссианизм Карамзина. Прилуки, 1928, с. 14.
122 Карамзин Н. М. О сравнении древней, а особливо греческой, с не-
мецкою и новейшею литературою, с. 91.
123 Карамзин Н. М. Фплалет к Мелодору (1795). — Избр. соч., т. 2, с. 257.
124 Карамзин Н. М. О сравнении древней, а особливо греческой, с не-
мецкою и новейшею литературою, с. 92.
125 Там же.
8 Д. М. Шарыпьии
ИЗ
кие народы севера, которые в грозном своем нашествии гасили,
подобно шумному дыханию борея, светильники разума в Европе,
наконец сами просветились, и новый фимиам воскурился музам
на земном шаре».126 Прелесть древнесеверной поэзии «в непо-
дражаемой прекрасной простоте, в живости картин из дикой
природы, в краткости, в силе описаний и в оригинальности вы-
ражений».127 Скандинавскую мифологию Карамзин считал до-
стоинои «примечания. . . отечественной музы».
Увлечение Оссианом и северными древностями явилось для
Карамзина творческим стимулом при написании повести «Остров
Борнгольм», по общему признанию исследователей — «одного из
совершеннейших созданий Карамзина, отразившего поворотный
момент его идейной и литературной эволюции».129 Повесть эта,
будучи «первой ласточкой формирующегося историзма», наме-
чает «выход в общие проблемы философии истории», более того:
«в „Острове Борнгольме" складывался романтический метод».130
Метод этот, как известно, требует возможно более точного спе-
цифического воспроизведения местного колорита; между тем этот
вопрос не привлек внимания исследователей.
Борнгольм как место действия повести выбран Карамзиным
не случайно; это — остров, пейзаж которого будто специально
создан для раскрытия «готической» по своему характеру темы
«мрачной природы»: здесь имеются и поражающие воображение
романтика «грозные скалы... откуда с шумом и пеною сверга-
лись кипящие ручьи во глубину морскую», и «седые утесы», на
которых «ничего, кроме страшного, не представлялось» взору
героя,131 и т. п. В этом отношении датский Борнгольм и сосед-
ний с ним шведский (во времена Карамзина) Рюген — места
классически характерные. Еще Козегартен «прославлял с осси-
ановской возвышенностью красоту» этих мест.132 В конце
126 Карамзин Н. М. Фил а лет к Мелодору, с. 257.
127 К. [Карамзин Н. М.]. Предуведомление. Картон, поэма барда Ос-
сиана. Перевод с английского. — Московский журнал, 1791, ч. II, с. 117.
128 Карамзин Н. М. Избр. соч., т. 2, с. 119.
129 Вацуро В. Э. Литературно-философская проблематика повести Ка-
рамзина «Остров Борнгольм». — В кн.: Державин и Карамзин в литера-
турном движении XVIII—начала XIX века. Л., 1969, с. 190.
130 Там же, с. 209.
131 Карамзин Н. М. Избр. соч., т. 1, с. 665.
132 Бизэ А. Историческое развитие чувства природы. СПб., 1891, с. 299.—
Разумеется, здесь, по представлениям сентименталистов, должны были
•обитать и не испорченные цивилизацией дети природы, умеющие ценить
нежные, «томно-горестные» чувства. На Борнгольме герой повести Карам-
зина встречает молодого датчанина, играющего «на своей гитаре печаль-
ную мелодию» («Законы осуждают...»), смотря беспрестанно на море;
это поэтический датский характер, как он обрисован в гердеровых «Извле-
чениях из переписки об Оссиане», где говорилось о «дивной многострун-
ной золотой арфе, из которой персты датчанина-скальда умеют извлекать
все возможные волшебные, мощные, поэтичные, сказочные созвучия —
и в то же время мелодии любви, дружбы, восторга» (Г ер дер И. Г. Избр.
произведения, с. 36).
114
XVIII столетия, в эпоху нарождающегося романтизма, сюда
устремились любители «дикого», типично романтического пей-
зажа, привлеченные «великолепными буковыми лесами и вели-
чественными меловыми скалами».133 Недаром и герой Карам-
зина, едва ступив на берег, тотчас «с некоторым благогове-
нием» углубился во мрак «темной аллеи, под кров шумящих
дубов».134
Здесь, под кровом дубов, герой вспоминает о древнем языче-
стве. «Мысль о друидах возбудилась в душе моей — и мне ка-
залось, что я приближаюсь к тому святилищу, где хранятся все
таинства и все ужасы их богослужения».135 Ночью в замке ге-
рою «казалось, что страшный гром раздавался в замке, желез-
ные двери стучали, окна тряслися, пол колебался, и ужасное
крылатое чудовище, которое описать не умею, с ревом и свистом
летело к моей постели».136
Карамзин знал, что Борнгольм и Рюген — места, где в ста-
рину процветал культ славяно-варяжских истуканов, в XIII сто-
летии ниспровергнутых датскими завоевателями. Среди этих бо-
жеств был и бог зла — Чернобог; Карамзин писал в «Истории
государства Российского»: «имя черта, которым христианские
славяне называли дьявола, произошло, думаю, от Чернобога».137
Карамзин попытался нарисовать и портрет этого чудовища:
«... славяне Бальтийские приписывали зло существу особен-
ному, всегдашнему врагу людей; именовали его Чернобогом.. .
Он изображался в виде льва».138 Ретрские же славяне представ-
ляли подобное божество в образе «медного дракона, украшен-
ного изображением женских голов и вооруженных рук».139 Кры-
латое чудовище, привидевшееся герою, — материализовавшееся
воплощение средневекового варварства, погубившего Борнгольм.
Этот остров и соседний с ним Рюген в средние века были
ареной борьбы между славянами и наступающими германцами.
Исторические источники содержат немало рассказов о драмати-
ческих перипетиях этой борьбы, а также о междоусобных стыч-
ках местных славянских князьков. Датский король Христофор II
«силою овладел островом Борнгольмом», «нарушил права» его
жителей 14° и пытался навсегда покончить с их культурной и ре-
лигиозной самобытностью. Славяне не мирились с иноземным
гнетом. В «Истории государства Российского» Карамзин говорит
о «славянах немецких», что «своевольство неукротимое было
133 Там же.
134 Карамзин Н. М. Избр. соч., т. 1, с. 669.
135 Там же.
136 Там же.
137 Карамзин Н. М. История государства Российского, т. 1. Изд. 2-е,
СПб., 1818, примеч., с. 80.
138 Там же, с. 82.
139 Там же, с. 94.
140 Маллетова история Датская, т. II, с. 115.
115
8*
всегда их характером: как скоро обстоятельства им благоприят-
ствовали, они свергали с себя иго».141
Поэтому исполнены глубокого смысла речи старца-славянина,
говорившего с героем повести «об истории северных народов,
о происшествиях древних и новых времен». Узнав, что герой —
россиянин, старец сказал ему: «Мы происходим от одного на-
рода с вашим. Древние жители островов Рюгена и Борнгольма
были славяне. Но вы прежде нас озарились светом христиан-
ства. Уже великолепные храмы, единому богу посвященные, воз-
носились к облакам в странах ваших, но мы, во мраке идолопо-
клонства, приносили кровавые жертвы бесчувственным истука-
нам. Уже в торжественных гимнах славили вы великого творца
вселенной, но мы, ослепленные заблуждением, хвалили в не-
стройных песнях идолов баснословия».142 Нашествие скандинавов
имело для славян последствия трагические. По Карамзину, если
россиян объединила, спасла и породнила с европейским куль-
турным человечеством христианская вера, то балтийские славя-
не-язычники пали жертвой собственной дикости и разрозненно-
сти. Эта концепция нашла отражение и в героико-эпической
«Истории государства Российского».
Карамзина считали и считают своим противником и норма-
нисты и антинорманисты, настолько самобытен знаменитый рус-
ский историограф в своих оценках и в самом подходе к истори-
ческим и литературным источникам. Еще и в наше время вы-
сказывается мысль, будто «Карамзин, отступая далеко назад от
позиций Татищева и Болтина. . . безоговорочно присоединился
к взглядам Шлецера... Делая шаг назад даже по сравнению
с Миллером, Карамзин заявил, что „дикий" славянский народ
заимствовал от более образованных скандинавов „дух купечества,
предприимчивость и мореплавание", „выгоды новой промышлен-
ности" и т. д., хотя, как известно, источники не позволяли го-
ворить о том, что восточных славян всему научили варяги».143
Действительно, своим грандиозным трудом Карамзин способ-
ствовал канонизации некоторых основных положений монархи-
ческого норманизма. Разделяя заблуждения исторической науки
своего времени, Карамзин ошибочно полагал, будто скандинавы
в дохристианскую эпоху были более приобщены к успехам за-
падной цивилизации, чем славяне; будто варяги «долженство-
вали быть образованнее славян и финнов», «принесли с собою
общие гражданские законы в Россию.. . во всем согласные с древ-
ними законами скандинавскими»,144 и т. п. Но Карамзин ставил
под сомнение главный тезис норманизма — о том, что до при-
звания варягов славяне пребывали в совершенной дикости и не
Карамзин Н. М. История государства Российского, т. J, с. 73.
Карамзин Н. М. Избр. соч., т. 2, с. 668.
Волк С. С. Исторические взгляды декабристов. М.—Л., 1958, с. 309.
Карамзин II. М. История государства Российского, т. 1, с. 113, 237.
116
пмели собственной государственности. В исторической повести
«Марфа посадница, или Покорение Новагорода» (1803), завер-
шающей последний этап эволюции Карамзина как писателя и
непосредственно предшествующей «Истории государства Россий-
ского»,145 будущий историограф устами героини прославлял «сла-
вян великодушных»: «когда великая империя, как ветхое здание,
сокрушалась под сильными ударами диких героев севера, когда
готфы, вандалы, эрулы и другие племена скифские искали везде
добычи, жили убийством и грабежом, тогда славяне имели уже
селения и города, обрабатывали землю».146 Карамзин в «Исто-
рии государства Российского» следовал за Ломоносовым, а не за
академиками-норманистами, когда открывал у русских задолго
до призвания Рюрика и свое самобытное правление, и оригиналь-
ное летоисчисление, и письменность.147
Карамзин, изображая романтические похождения варягов, не
идеализировал их; норманны временами «пленяют воображение
стихотворца», но в целом «заслужили укоризну историка». В Рос-
сию их влекло «желание обогатиться»; их отличали «жестокость
и бесчеловечие... Они плавали в крови несчастных, терзали
пленников, бросали живых и мертвых в море. . . так, в сие же
самое время, норманны, единоземцы Олеговы, свирепствовали
в Западной Европе».148 При Ярославе в Новгороде они «еже-
дневно оскорбляли мирных граждан и целомудрие жен их. Не
видя защиты от князя пристрастного к иноземцам, повгородцы
вышли из терпения и побили великое число варягов».149 Оче-
видно, так же вели себя варяги и во времена Гостомысла и Рю-
рика; поэтому Карамзин почти оправдывает Вадима Новгород-
ского: «Хотя новейшие летописцы говорят, что славяне скоро
вознегодовали на рабство, и какой-то Вадим, именуемый Храб-
рым, пал от руки сильного Рюрика вместе со многими из своих
единомышленников в Новегороде — случай вероятный: люди,
привыкшие к вольности, от ужасов безначалия могли пожелать
властителей, но могли и раскаяться, ежели варяги, единоземцы
и друзья Рюриковы, утесняли их».150
В «Истории государства Российского» воспета и сила рус-
ского оружия, и в этом Карамзин следовал не за норманистамп,
а за Ломоносовым.151 Жестокие завоеватели не могли быть лю-
бимыми героями писателя-сентименталиста и патриота.
145 См.: Лотмаи Ю. Эволюция мировоззрения Карамзина (1789—1803).—
Учен, зап. Тартуского гос. ун-та, 1957, вып. 51, с. 166.
146 Карамзин Н. М. Избр. соч., т. 2, с. 687.
147 См.: Коялович М. О. История русского самосознания по историче-
ским памятникам и научным сочинениям. СПб., 1884, с. 170.
148 Карамзин Н. М. История государства Российского, т. 1, с. 132.
149 Там же, т. 2, с. 9—10.
150 Там же, т. 1, с. 110—111.
151 Русские побили варягов, например, в битве при Листвепе в 1023 г.:
«казалось, что ужас ночи, буря, гроза тем более остервеняли воинов; при
свете молнии, говорит летописец, страшно блистало оружие. Храбрость,
117
Существует ошибочное мнение, будто Карамзин, во всем сле-
дуя за Шлецером, отрицал ценность древнеисландскои саги как
исторического источника.152 К. Ф. Тиандер писал в статье «Саги
в русской науке»: «Шлецер сравнивает исландцев с трубадурами
и древности и „важности" Нестора противопоставляет их моло-
дость и легкомыслие. Для него саги — глупые выдумки, бредни,
сказки. . . Этим строгим приговором Шлецер отвлек внимание
русских ученых от исландских саг. Между прочим, и Карамзин
уверовал его верою».153 Это же до Тиандера утверждалось в тру-
дах историков-норманистов. М. П. Погодин уверял, что «все
в России, не исключая самого Карамзина», приняли мнение Шле-
цера о никчемности саг.154 Об этом же говорил и О. И. Сенков-
ский, считавший — не без оснований — Карамзина недостаточ-
ным и непоследовательным норманистом: «Север средних веков,
до ныне живущий в собственных его сказаниях всею силою
своей геройской и романтической природы, этот прекрасный, жи-
вописный, величественный Север совершенно исчез даже под
искусным пером Карамзина».155 Сенковского оспаривали анти-
норманисты, полагавшие, что «творение нашего историографа. ..
не потерпело именно от того, что оп отвергал, вместе со всеми
учеными критиками, скандинавские саги».156 Но по существу и
антинорманисты видели в Карамзине верного ученика Шлецера
во всем, что касается скандинавской литературы.
Действительно, Карамзин, величая Шлецера «мужем ученым
и славным»,157 различал «летописи, достойные уважения», и ро-
манические «исландские саги, или сказки, весьма недостоверные.
Лейбниц, Ире, Маллет, Шлецер признают их более романами,
нежели историею».158 В «Истории государства Российского» под-
вергался критике Саксон Грамматик, который «дозволил себе вы-
думать всю начальную историю Скандинавии, основываясь
будто бы на древпих стихотворениях и надписях, неизвестных
ни одному человеку, кроме его».159 Но Карамзин критически от-
искусство и счастие Мстислава решили победу: варяги, утомленные бит-
вою с черниговцами, смятые пылким нападением его дружины, отсту-
пили» (там же, т. 2, с. 211).
152 Шлецер в своем комментарии к «Повести временных лет» называл
авторов саг «бесстыдными выдумщиками», «сказочниками»; говорил, что те,
кто доверяет их домыслам, заслуживают презрения (см.: Нестор. Русские
летописи на древнеславянском языке сличенные, переведенные и объяс-
ненные Августом Шлецером, т. 1. СПб., 1809, с. 22).
153 Тиандер К. Поездки скандинавов в Белое море. СПб., 1906, с. 100.
154 Исследования, замечания и лекции М. Погодина о русской исто-
рии. М., 1846, с. 282.
155 Сенковский О. И. Исландские саги в их отношении к Российской
истории. — Библиотека для чтения, 1834, т. 1, отд. III, с. 30.
156 Критический взгляд на статью под заглавием «Скандинавские саги»,
помещенную в первом томе «Библиотеки для чтения». Соч. Сергия Скром-
ненки (С. Строева). М.. 1834, с. 11—12.
157 Карамзин Н. М. История государства Российского, т. 1, с. XXIV.
158 Там же, с. 44.
159 Там же, с. 55.
118
несся и к Шлецеру, и к Малле. Русский историограф «не только
не принимал безусловно за басни всего подозреваемого Шлеце-
ром, но нередко отвергал мнения и самого Шлецера. . . . Карам-
зин встретил на пути своем не одного Шлецера, но Штриттера,
Байера, Миллера и других и в свою очередь критиковал их соб-
ственною своею критикою, кроме многочисленных русских ле-
тописей и историков в свидетели призвал писателей всех стран
и всех веков».160 Карамзин считал поэзию скальдов «историче-
скою достоверностию», а саги — такими произведениями, в кото-
рых хотя и трудно «отличить. .. ложь от истины», но где, «как
и во всех народных сказках, есть конечно истинные преда-
ния»,161 Снорри Стурлусона автор «Истории государства Россий-
ского» величал «лучшим исландским летописцем» и ссылался на
него, повествуя о великом князе Владимире и о варяжских по-
ходах в Биармию, каковым именем «называли скандинавы
всю обширную страну от Северной Двины и Белого моря до
реки Печоры, за коею они воображали Йотунгейм, отчизну ужа-
сов природы и злого чародейства».162 Карамзин был знаком и
с Эймундовой сагой по пересказу Торфея (но в отличие от край-
них норманистов не преувеличивал ее историографической цен-
ности).
Теоретик раннеромантической литературы, Карамзин признал
художественную ценность саг и скальдических стихотворений.
Во-первых, «самые басни древние любопытны для ума внима-
тельного, изображая обычаи и дух времени»; и, во-вторых, «в по-
вествовании о временах отдаленных есть какая-то неизъяснимая
прелесть для нашего воображения: там источники Поэзии!».163
Карамзин легким, изящным слогом — прозой — перевел «Песнь
Гаральда Храброго» с французского стихотворного переложения
Малле. Гаральд здесь не грубый викинг, а влюбленный кавалер.
Рефрен, которым Гаральд завершает каждую строфу своей
«Песни» — «но русская красавица меня презирает», — Карамзин
счел литературно-сентиментальной условностью: «Елисавета не
презирала его (Гаральда): он следовал единственно обыкновению
тогдашних нежных рыцарей, которые всегда жаловались на мни-
мую жестокость своих любовниц».164
Автор «Истории государства Российского», создавая русскую
романтическую систему историософского мышления, опирался
как на отечественную летописную, так и на традицию сканди-
навских саг. И сага и летопись — произведения, стоящие между
письменной литературой и фольклором,165 соединившие в себе
160 Руссов С. О сагах в отношении к русской истории или вообще
о древней Руси. СПб., 1834, с. 28.
161 Карамзин Н. М. История государства Российского, т. 1, с. 44.
102 Там же, с. 38, 204, 231.
163 Там же, с. XXIII, 160.
104 Карамзин Н. М. История государства Российского, т. 2, с. 24.
165 См.: Стеблин-Каменский М. И. Исландская литература, с. 21.
119
народно-эпическое и агиографическое стилевые начала.166 И ле-
топись, и сага выросли на реальной исторической почве. Сочи-
нители саг и летописей стремились скрыть свою авторскую инди-
видуальность нарочито объективным тоном повествования.
Однако в саге, особенно романтической, «бродячих» сказоч-
ных мотивов больше, чем в русских летописях. Не случайно Шле-
цер, историограф эпохп Просвещения, так высоко ставил Не-
стора по сравнению со скальдами: «Сей русс, в сличении даже
с позднейшими северными писателями, так превосходеп, как
рассудок, иногда только затмевающийся, в сравнении с беспре-
станной глупостью».167 Карамзин, более романтик, чем классик,
более моралист и художник, чем бесстрастный летописец или
историк академического типа, часто «рассудку» в рационалисти-
ческом понимании этого термина предпочитал то, что просвети-
телю представлялось «беспрестанной глупостью». Карамзин
ставил перед собой задачу занимательно, увлекательно и красноре-
чиво рассказать о героическом прошлом своего отечества. «Не-
стор жил во мраке первого-надееять века, — писал Карамзин, —
итак, мог ли быть Тацитом? Все летописи тогдашних времен
говорят о суеверных преданиях, единообразных войнах, нападе-
ниях, отражениях и молчат о том, что было бы для нас гораздо
любопытнее: о нравах, обычаях народов, их понятиях, отличных
людях, переменах в образе жизни и проч.».168 Саги же как раз
и говорят преимущественно о нравах, обычаях, понятиях и пра-
вовых представлениях людей средневековья, повествуют о собы-
тиях давних времен более или менее обстоятельно и подробно.
К «музам скандинавским» обращался Карамзин тогда, когда ему
хотелось «воспевать» прошлое.169 Отдельные страницы «Исто-
рии государства Российского» напоминают рыцарский роман из
древнескандинавской жизни, иными словами — романтическую
сагу. В этом случае сами скандинавские источники подсказы-
вали Карамзину определенное художественное решение.
Сразу по выходе в свет «Истории государства Российского»
вокруг нее закипели критические баталии; главными оппонен-
тами Карамзина были декабристы. «Ученая республика» дека-
бристов «практически утверждала союз политики, поэзии и на-
уки»:170 по подсчетам В. Г. Базанова, с 1820 по 1824 г. на за-
седаниях «Вольного общества любителей российской словесно-
сти» было прочитано около 200 публицистических и художест-
венных произведений на исторические и историко-этнографиче-
160 См.: Эйхенбаум Б. М. Черты летописного стиля в литературе
XIX в. — Тр. Отд. древнерус. лит. Ин-та рус. лит. АН СССР, т. 14. М.—Л.,
1958, с. 550.
167 Нестор. Русские летописи на древнеславянском языке..., т. 1, с. 22.
168 Карамзин 11. М. Нечто о науках, искусствах и просвещении. —
Избр. соч., т. 2, с. 157.
169 Карамзин 11. М. История государства Российского, т. 1, с. 193.
170 Базанов В. Ученая республика. М.—Л., 1964, с. 4.
120
ские темы.171 «Исследования по сему предмету для нас чрезвы-
чайно важны потому, что ими можно бы объяснить одно из глав-
нейших недоумений по части древней Русской истории», — пи-
сал виднейший декабристский историограф А. О. Корнилович.1'2
Роль скандинавов в истории русской культуры представлялась
декабристам неясной и спорной. Некоторые из декабристских
писателей «в поисках положительных итогов русско-скандинав-
ских связей. . . порой преувеличивали значение этих послед-
них».173 Так, Александр Рихтер, печатавший в «Соревнователе»
компилятивные и переводные статьи на исторические и лите-
ратурные темы, в одной из таких статей утверждал, что «скан-
динавская литература содержит в себе богатейшие источники
относительно древней Российской Истории».174 К тексту статьи
Рихтер присовокупил «свои замечания о сходстве нравов и обы-
чаев наших предков и древних норвежцев». Из этих замечаний
(но не из самой статьи) следовало, «что варяги или норманны
имели на Россию несравненно более влияния, нежели сколько
доныне у нас думали». Переводчик был убежден, что «от нор-
маннов перешло в наш язык множество слов», даже «мед» и
«пиво», каковые напитки «русские научились приготовлять... от
скандинавов».
Более сдержан в своих оценках И. Н. Лобойко, ученый-исто-
рик, впоследствии профессор Виленского университета, библио-
текарь и цензор в Вольном обществе.175 Лобойко со строгой ака-
демической объективностью, подробно и квалифицированно ха-
рактеризовал произведения древнескандинавской литературы, мо-
гущие послужить источниками истории Севера.176 В первую оче-
редь, это исландские саги, авторы которых «были образованней-
шие во всем Севере люди» и являлись «очевидцами многих важ-
ных между народами происшествий».177 Но п саги не могут слу-
171 Там же, с. 257—258.
172 К. [Корнилович А. О.]. Примечание к статье: О походе новгород-
цев в Финляндию, упоминаемом в русских летописях. Сочинение А. Гип-
пипга. — Соревнователь просвещения и благотворения, 1820, ч. 10, № 5,
с. 126.
173 Волк С. С. Исторические взгляды декабристов, с. 320.
174 Р[ихтер] А. Нравы и обычаи древних норвежцев. (Вольный перевод
с датского). — Соревнователь просвещения и благотворения, 1822, ч. 18,
№ 5, с. 139—157. — Переводчик указал и па оригинал — книгу Г. Л. Ба-
дена «История норвежского государства» (Det Norske Riges Historie ved
Gustay Ludvig Baden. Kj0benhavn, 1804). Однако вероятнее всего, что
А. Рихтер использовал немецкие источники.
175 См.: Данилов В. В. Предисловие к публикации «Воспоминания
о Рылееве И. Н. Лобойко». — В кн.: Декабристы и их время. Материалы
и сообщения. М.—Л., 1951, с. 23.
176 См.: Лб-о \Лобойко И.]. Об источниках Северной истории. — Со-
ревнователь просвещения п благотворения, 1818, ч. 4, № 11, с. 231—239
177 ТахМ же, с. 232. — По сравнению с сагами «древние летописи дат-
чан, норвежцев и шведов со стороны исторического достоинстпа не заслу-
живают большого уважения. Опп составлены в позднейшпе времена не-
сведущими людьми». Исключение — Саксон Грамматик, хотя и он ценится
121
жить первостепенными — тем более основными — источниками
российской истории. Правда, «северным историкам или повест-
вователям Гардарике (Россия) весьма была известна. Варяги
часто проходили все царство; торговля была тогда весьма значи-
тельна», но «поелику Россия весьма отдалена была от Исландии
и двор не содержал скальдов, то никто не имел случая составить
подробное повествование о сем государстве и только случайно
встречаются у исландцев известия о России».178
Александр Бестужев не склонен вовсе отрицать культуртре-
герскую миссию варягов на Руси. Скандинавы раньше по вре-
мени, чем славяне, приняли христианство и приобщились к ев-
ропейской культуре и, как полагал А. Бестужев, оказали
влияние на правосознание 179 и языковое развитие российского на-
рода: «вероятно, что варягороссы (норманны, пришлецы скан-
динавские) слили воедино с родом славянским язык и племена
свои, и от сего-то смешения произошел язык собственно рус-
ский».180 Но Бестужев видел, что варяжским завоеваниям сопут-
ствовали «жестокости», «буйство», «порабощение».181
В статье Андрея Никифоровича Пушкина «О скифах» 182 на-
учный анализ фактов сочетается с некритическим отношением
к источникам, романическим вымыслом. Автор опирается на
«Историю государства Российского», но его историографические
представления более архаичны, чем у Карамзина. По мнению
А. Н. Пушкина, «все полунощные страны до самого Рейна... на-
зывались Скифиею». «Скифов или готфов» (с точки зрения ав-
тора, это одно и то же) «обыкновенно почитают народом муже-
ственным, возмужавшим в просторе воинственной жизни и
свободе»; скифы и готфы повергли «изнеможенный Рим», утратив-
ший «народные добродетели», и в этом историческая заслуга се-
верных народов. От них отпочковались варяги — не особый на-
род, а «скопище бродяг», образовавших «разбойничью респуб-
лику». Идею призвания варягов А. Н. Пушкин не отвергал, но
считал, что они не могли повлиять на язык славян, ибо те
«языка своего крепко держались, не переменяли и не смешивали
его с русским, а напротив подавили его своим языком».
Некоторые декабристские публицисты отрицали всякое зна-
чение варяжского пришествия для российской истории, поскольку
еще до прихода варягов у славян образовались и государственно-
болсе всего «за чистую и прекрасную его латынь». Лобойко сообщал по-
клонникам Малле, что «в Дании и Швеции истории Далина и Маллета
оставлепы и почти забыты» (там же, с. 231, 238).
178 Там же, с. 233.
179 См.: Волк С. С. Исторические взгляды декабристов, с. 320.
180 Бестужев А. Взгляд на старую и новую словесность в России
(1823). —В кн.: Бестужев-Марлинский А. А. Соч., т. 2. М., 1958, с. 521.
181 Бестужев А. Путешествие в Ревель. — Соревнователь просвещения
и благотворения, 1821, ч. 13, кн. II, с. 319—320.
182 Пушкин А. О скифах.— Там же, 1824, ч. 28, № 4, с. 113-181.
122
племенные объединения, и «высшие понятия».183 Независимо от
варягов, разорявших русские прибрежные города, славяне научи-
лись и «кораблеплаванию».184 Культура норманнов, не знавших
«ни земледелия, ни скотоводства», ниже славянской; поэтому ва-
ряги могли лишь снабжать новгородцев награбленным золотом,
получая взамен «первые потребности жизни».185
Крайний антинорманист М. Ф. Орлов отвергал даже самый
факт пришествия варягов. Неистово защищая русскую нацио-
нальную и государственную самобытность, Орлов презрел «сухую
истину преданий» ради «приклонения.. . к бывшему величию
нашего отечества». М. Орлов возмущался, зачем Карамзин «го-
ворит, что Рюрик был иноземец? Что варяги не были славянами?
Что находит он похвального в призвании иностранца на престол
Новгородский? Что лестного в том, что Олег ходил по России
с варяжскими войсками собирать дань для варягов?».186 По иро-
ническому замечанию П. А. Вяземского, «патриотизм» Михаила
Орлова «страдал ввиду прозаического и мещанского происхож-
дения русского народа, которое выводил историк».187
Декабрист М. С. Лунин в своих суждениях о варягах прежде
всего антимонархист. Все, что в российской истории служило
упрочению самовластья, Лунин готов отнести за счет скан-
динавского влияния; и «Русскую правду», юридически закрепив-
шую на Руси феодальный уклад, Лунин счел «сборником норд-
манских учреждений». По его мнению, легенду «о добровольном
подданстве многие поддерживают. . . для выгод правительства».188
Династия, или, как выражался Лунин, «поколение» Рюрика,
«утвердившееся коварством или насилием, сперва оказало услуги
нордманам духом завоеваний и водворениями, распространив-
шими пределы страны». «Виной всему было самодержавие», —
утверждал М. С. Лунин. В цепи подобных рассуждений проблема
историко-культурных русско-скандинавских отношений отходила
на второй план.
Таким образом, «История государства Российского» привлекла
внимание современников и к варяжскому вопросу, и к средне-
вековой скандинавской культуре, и в этом отношении, как и во
многих других, эпохальный историографический труд Н. М. Ка-
рамзина сыграл выдающуюся роль в развитии русской куль-
туры.
183 Анастасевич В. О гражданстве древних славян. — Там же, 1822,
ч. 19,.№ 1, с. 10.
184 Бестужев Н. Опыт истории Российского флота. — Там же, ч. 20,
№ 2, с. 137—175; № 3, с. 271—298; ср.: Рассказы и повести старого моряка
Н. Бестужева. М., 1860, с. 168—170.
185 Гевлич А. Обозрение российской торговли со времени основания
российской монархии. — Соревнователь просвещения и благотворения, 1819,
ч. 7, № 8, с. 130.
186 См.: Нечкина М. В. Декабрист Михаил Орлов — критик «Истории»
Н. М. Карамзина. — Литературное наследство, т. 59. М., 1954, с. 565—566.
187 Вяземский П. А. Иолн. собр. соч., т. VIII. СПб., 1878, с. 384.
188 Лунин М. С. Сочинения и письма. Пб., 1923, с. 78.
Глава третья
ЭПОХА РОМАНТИЗМА
1
Русский романтизм постепенно набирал силы, обзаводился
собственной литературно-эстетической теорией. Начинался про-
цесс консолидации писательских сил, в той или иной мере при-
частных к зарождающемуся романтическому движению. Писате-
лей все более увлекала народная словесность и связанные с ее
изучением важные историко-культурные и эстетические проблемы
народознания. В умах освободителей Европы от Наполеона бро-
дили мечты о мессианском предназначении и всемирно-истори-
ческом призвании русского народа. Русские романтики желали
видеть отечественную литературу оригинальной и самобытной, но
они понимали, насколько ценен идейный и художественный опыт
западноевропейской словесности.
Серьезные археографические предприятия русских антиква-
риев, работа над изданием памятников отечественной древности,
составление библиотек, рукописных собраний и каталогов * — все
это приносило свои плоды: углублялись историко-филологические
знания. Русские ученые и писатели знакомились со скандинав-
ской литературой. Н. П. Румянцев, например, «беспрестапно обо-
гащал» свою библиотеку «достопамятностями северной словесно-
сти».2 Он просил своих коллег переводить для него из исланд-
ских саг «по-русски все, что найдется» в них «относящегося до
России».3
Виднейший русский ученый-филолог А. X. Востоков в скан-
динавской поэзии искал аналоги русским стихотворным разме-
рам. В своем «Опыте о русском стихосложении» Востоков отме-
тил, что «русский стих принимает более ста вариаций», и задал
вопрос: «Не было ли чего-нибудь подобного сему и в скандинав-
ской поэзии, в которой по сказанию Олая Вормия употреблялось
1 См.: Азадовский М. К. История русской фольклористики, т. 1. Л.,
J 959, с. 1G2.
2 См.: Лобойко И. Взгляд на древнюю словесность скандинавского Се-
вера. СПб., 1821, с. 8.
3 Румянцев II. П. Письмо А. X Востокову от 13 января 1825 г.—
В кн.: Переписка А. X. Востокова в повременном порядке с объяснитель-
ными примечаниями И. Срезневского. СПб., 1873, с. 168.
124
186 различных мер?».4 18 апреля 1812 г. Востоков представил
в «Вольное общество» выполненный им перевод одной из наи-
более характерных песен «Старшей Эдды» — «Речей Вафтруд-
нира» («Vaftrudnismal»), озаглавленный: «Вафтруднер. Отрывок
из баснословных преданий скандинавских, изданных под назва-
нием Эдды». Востоков древнеисландского языка не знал и пере-
лагал «Речи Вафтруднира» по хорошему немецкому переводу
Ф. Д. Гретера.5
Поэма эта, представляющая собой свод космологических и
эсхатологических воззрений древних скандинавов, относится
к распространенному в средневековой литературе жанру «состя-
зания в мудрости», восходящему к ритуальному диалогу, и об-
ладает стройной композицией: строго симметричные вопросы и
ответы «в правильных шестистрочных строфах объединяются
в группы в повторяющихся числовых соотношениях».6
А. X. Востоков перелагал древнеисландскую поэму «русским
сказочным размером»,7 употребляя чисто русские былинные идио-
матические обороты и присловия, устойчивые лексические штампы
и обязательные эпитеты. Горы у него непременно «каменны»,
небо — «синее со облаки», солнце — «красное», месяц — «ясен»;
скандинавский исполин обращается к богу Одину с такими сло-
вами: «А биться нам о велик заклад О своей буйной головушке —
Кто кого переможет в премудрости»; эйнхерии «по-вся-дни те-
шатся битвами И рубятся до смерти богатырския».8 По убежде-
нию поэта-переводчика, «тон скандинавской поэзии несколько схо-
ден с простонародным русским, и потому решился русский пере-
водчик употребить размер, а отчасти и слог, древних русских
стихотворений как согласнейпгий с простотою и — так сказать —
диковатостью предмета».9 Исландские имена Востоков не трансли-
терировал, а переводил, стараясь сделать свое переложение образ-
ным и понятным читателю. Турсы (исполины) Бергальмир (в не-
мецком переводе Гретера: Bergalt), Трудгельмир (у Гретера:
Starkalt) и Аургельмир (Uralt) стали у Востокова соответственно
«Старичищем Горынищем», «Старосилищем» и «Самостаром»,
кони Скимфакси и Хримфакси превратились в Светлогрива и Тем-
ногрива и т. п.10 На иноязычном материале русский поэт стре-
4 Опыт о русском стихосложении, сочиненный Александром Востоко-
вым... Изд. 2-е, значительно пополненное и исправленное. СПб., 1817,
с. 145-Т-146.
5 Die Fabel von Wafthrundner. — In: Nordische Blumen. Leipzig, 1789, S. 222.
6 Стеблин-Каменский М. И. Комментарий. — В кн.: Старшая Эдда.
Древнеисландские песни о богах и героях. М.—Л., 1963, с. 222.
7 Востоков А. X. Стихотворения. М., 1935, с. 313 (Б-ка поэта. Больш.
сер.).
8 Там же, с. 320—321.
9 Там же, с. 313.
10 В этом нет ничего предосудительного и с нашей современной точки
зрения; советские переводчики «Младшей Эдды» сочли возможным пойти
по тому же пути: Скимфакси — «Инеистая грива», Хримфакси — «Темная
125
милея создать произведение, по духу близкое русской литератур-
ной сказке.
Поэты-сентименталисты равнодушно, а подчас и с иронией
взирали на писателей, увлекавшихся культурой скандинавского
Севера. Например, В. Олин, издатель «Журнала древней и новой
словесности», предпочитал варварам-скандинавам сентименталь-
ного Оссиана. Следуя за Эдуардом Гиббоном, английским истори-
ком эпохи Просвещения и автором «Истории заката и падения
Римской империи» («History of the Decline and Fall of the Ro-
man Empire», 1776), Олин полагал, что древние германцы «по-
гружены были в совершенное невежество».11 «Когда готфы... ов-
ладели Италиею, настали, так сказать, века варварства. Робкие и
миролюбивые музы, устрашенные стуком оружия, улетели с лица
земного».12 В поэме Олина «Оскар и Альгос» (1823), которую он
назвал «песнью скальдскою»,13 ничего скальдического нет. В ней,
по словам А. Бестужева, «беглые стихи, несколько удачных кар-
тин, искры чувства — и только».14
М. Т. Каченовского и редактируемый им «Вестник Европы»
древнесеверная культура интересовала постольку, поскольку она
помогала «решить важные загадки, встречающиеся в первом,
весьма недостоверном периоде нашей истории».15 Свою неприязнь
к романтической литературе Каченовский распространил и па
древнескандинавскую словесность. «В „Эдде", — с неодобрением
писалось в «Вестнике Европы», — поэты скандинавские рисуют...
природу грубую и дикую. Их картины имеют характер суровости
даже в самых нежных изображениях».16 В 1819 г. журнал напе-
чатал трактат виленского профессора Ивана Снядецкого, который
северную поэзию, «любящую натуру дикую, простую, необразо-
ванную искусством», признавал «плодом ума невежественного,
униженного суеверием».17
В творчестве крупнейших русских поэтов-романтиков обозна-
чались две тенденции в подходе к скандинавской теме: одна из
этих тенденций явственнее в поэзии К. Н. Батюшкова, другая —
в произведениях В. А. Жуковского. Оба они были необыкновенно
грива»; имена волков—«Обман» и «Ненавистник»; имя великана — «По-
жиратель трупов», и т. д. (см.: Младшая Эдда. Изд. подгот. О. А. Смир-
шщкая и М. И. Стеблин-Каменский. Л., 1970, с. 19, 20, 25).
11 Олин В. О древних германцах. (Из Гиббона). — Журнал древней п
новой словесности, 1818, № 9, с. 89.
12 Олин В. Взгляд на историю поэзии. — Там же, № 1, с. 46.
13 Олин В. Оскар и Альтос. СПб., 1823, с. 1.
14 Бестужев А. Взгляд на русскую словесность в течение 1823 года. —
Полярная звезда на 1824 год. См. в кн.: Полярная звезда, изданная
А. Бестужевым и К. Рылеевым. М.—Л., 1960, с. 267.
15 Вестник Европы, 1825, № 10, с. 81.
16 О почитании птиц у некоторых древних народов. — Там же, 1819,
ч. 105, № 11, с. 179.
17 О творениях классических и романтических. Сочинение Ивана Сня-
децкого, заслуженного профессора Виленского университета, знаменитого
литератора польского. — Там же, ч. 104, № 7, с. 191.
126
восприимчивы ко всем новому в романтической литературе Запад-
ной Европы. Характерно заглавие записной книжки Батюшкова,
хранящей его сокровенные думы и литературные намерения:
«Чужое — мое сокровище»; Жуковский так же мог бы озаглавить
всю свою переводную поэзию; однако в отношении скандинавской
культуры он более сдержан и насторожен, нежели Батюшков.
Это объясняется особенностями мировоззрений и творческой
ориентации обоих поэтов. Батюшкова, поэта более демократиче-
ских, чем у Жуковского, убеждений и более, нежели он, связанного
с поэтическими традициями классицизма, поэта, чье творческое
воображение отличалось «необычайной яркостью воспроизведе-
ния» 18 реальности, скандинавская поэзия привлекала героиче-
ским свободолюбием, языческой материальностью и посюсторон-
ностью.
«Скальдской» повести «Оскольд» своего двоюродного дяди и
воспитателя М. Н. Муравьева Батюшков посвятил восторженные
строки в «Письме к И. М. Муравьеву-Апостолу о сочинениях
М. Н. Муравьева» (1814). Повесть «Оскольд» отвечает одному из
главных требований романтической поэтики — художественному
воспроизведению местного колорита изображаемой страны и
эпохи. Изображение древней российской истории должно поста-
вить главною целью национальной литературы. «История наша,
история народа, совершенно отличного от других по гражданскому
положению, по нравам и обычаям, история народа, сильного и
воинственного от самой его колыбели и ныне удивившего не-
имоверными подвигами всю Европу, должна быть любимым на-
шим чтением от самого детства».19 Нужна серьезная работа,
«надобны книги, надобны карты географические, надобны све-
дения», — писал Батюшков Н. И. Гнедичу в мае 1817 г.20
Пребывание в Финляндии,21 культура которой воспринима-
лась Батюшковым как специфически скандинавская, усилило его
интерес к далекому прошлому варяго-русского Севера. Об этом
свидетельствует прозаическая поэма Батюшкова «Отрывок из
писем русского офицера о Финляндии» (1809). Все почти до не-
правдоподобия ужасно в сей «бесплодной пустыне», в «сих про-
странных вертепах»: и непроходимые дебри девственных лесов, и
суровый климат гиперборейской ночи, и дикие нравы древних
обитателей этой страны. Во вводной части «Отрывка» наличест-
вуют речевые штампы и образы, которыми живописали сканди-
навскую природу и Вольтер в «Истории Карла XII», и Малле во
«Введении в историю Датскую», и многочисленные путешествен-
ники по Швеции и Норвегии. В финских дебрях раздаются «рез-
18 Розанов И. Н. Русская лирика. От поэзии безличной — к исповеди
сердца. Историко-литературные очерки. М., 1914, с. 152.
19 Сочинения К. Н. Батюшкова, изданные П. Н. Батюшковым, т. 2.
СПб., 1885, с. 80—83.
20 Там же, т. 3, с. 439.
21 См.: Вознесенский А. К. Батюшков в Финляндии. Гельсингфорс, 1916.
127
кий крик плотоядной птицы», «завывания волка, ищущего до-
бычи», «рев источника, образованного снегом»; «сыны диких
лесов», некогда здесь обитавшие, населяли «пещеры» и, ко-
нечно же, «полагали пределом блаженства... победу над врагом,
из черепа которого (страшное воспоминание!) пили кровь, и сла-
вили свое могущество».22
Все это мало похоже на реальную Финляндию; критика отме-
тила, что поэт, у которого «не было ни способов, ни времени
ознакомиться с ее (Финляндии, — Д. III.) достоверною исто-
рией»,23 заимствовал свою картину финлядской природы из статьи
французского естествоиспытателя Бернара Ласепеда (1756—
1825) — «Леса и обитатели стран, покрытых льдами» («Les foretes
et les habitants des regions Glaciales»), посвященной Северной
Америке.24 Отсюда критик сделал вывод, что Батюшкову, стили-
зовавшему свое описание под Оссиана, было безразлично, каким
литературным источником воспользоваться.
Это не совсем так; Батюшков потому и обратился к Ласепеду,
исследователю Америки, что желал воссоздать местный колорит
Финляндии во всех реальных деталях, как они виделись русскому
поэту-романтику сквозь призму культурно-исторических и лите-
ратурных реминисценций. Финляндия и Северная Америка из-
давна считались областями, сходными в климатическом и этно-
графическом отношениях. Малле указывал, что «было такое
время, в которое все лице Европы не другое какое представляло
позорище, как леса Америки».25 Хотя Малле не соглашался со
шведским историком XVII в. Улуфом Рюдбеком и Адамом Бре-
менским, будто Северная Америка—«Винляндия» (Vinland),
открытая скандинавскими викингами, — не что иное, как Фип-
ляпдия (Fanland),26 гипотеза эта не казалась бессмыслепной пи-
22 Сочинения К. Н. Батюшкова..., т. 2, с. 3—4.
23 Майков Л. II. О жизни и сочинениях К. Н. Батюшкова. — В кн.:
Сочинения К. Н. Батюшкова..., т. 1, кн. 1, с. 80.
24 Lecons de litterature et de morale. Paris, 1808, vol. 1, p. 80—81.—
По словам Л. Н. Майкова, на сделанпые Батюшковым заимствования из
этой статьи впервые указано А. Д. Галаховым в примечаниях к Полной
русской хрестоматии (Изд. 3-е. М., 1848, с. 66—67) (примечания Л. Н. Май-
кова в кн.: Сочинения К. Н. Батюшкова..., т. 2, с. 382). На самом деле
у А. Д. Галахова были предшественники. Фипляндско-шведский литера-
тор И. Эмап в письме к Я. К. Гроту от 26 мая 1839 г. находил картину
Финляндии Батюшкова «странной и непонятной», утверждая, что русский
поэт изобразил не Финляндию, а Америку, подражая «некоему французу»
(см.: Карху Э. Финляндская литература и Россия 1800—1850. Таллин,
1962, с. 95). Я. К. Грот сообщил об этом П. А. Плетневу, и Плетнев
написал в статье «Финляндия в русской поэзии» (1841): «Эта так называе-
мая „Картина Финляндии" не что иное, как переделка описания Америки
у Ласепеда» (Плетнев П. А. Соч. и переписка, т. 1. СПб., 1885, с. 456).
25 Г. Маллета Введение в историю Датскую, в котором рассуждается
о вере, законах, нравах и обыкновениях древних Датчан. Перевел с фран-
цузского языка на Российский Федор Моисенко. Часть первая. СПб.,
1785, с. 90.
26 Там же, с. 225—226.
128
сателям-романтикам. Почитаемый ими Гердер говорил о культур-
ной общности всех северных стран, включая Америку и Финлян-
дию, и подчеркивал, что «ритмика скальдов не была ограничена
Исландией и Скандинавией», что «плачи и походные песни, песни
боевые и надгробные, исторические гимны, восхваляющие пред-
ков и обращенные к ним, — все это общее для бардов Оссиана и
для североамериканских дикарей».27
Батюшков, нарисовав пейзаж северной дикой природы, не
следовал слепо за Ласепедом. Л. Н. Майков сличил оба отрывка
и нашел, «что наш автор значительно приспособил подробности
Ласепедовой картины к условиям финляндской природы, а при
обработке статьи для издания „Опытов" и сократил многие заим-
ствования».28 Батюшков сослался на «древние предания сканди-
навов», а «страшные явления» природы напомнили ему «мрач-
ную мифологию скандинавов, которым божество являлось почти
всегда в гневе, карающим слабое человечество». Свирепых дика-
рей-кровопийц облагородила поэзия скальдов: «она смягчила
нравы, укротила зверство и утешила страждущее человечество
своими волшебными песнями о богах, о героях, о лучшем мире и
о прекрасной будущей жизни». Не меньшую роль в деле просве-
щения диких сыграла народная словесность, в частности те песни
«Эдды», в которых рисуется гибель старого и зарождение нового,
прекрасного мира: «Сегодня все мертво, завтра все цветет, все
благоухает. Народные басни всегда имеют основанием истину».29
В 1811 г. Батюшков напечатал в «Вестнике Европы» (ч. 55,
№ 3, с. 178—180) поэтический отрывок под заглавием «Сон
ратников. Вольный перевод из поэмы „Иснель и Аслега"». Обра-
щение Батюшкова к поэзии Эвариста-Дезире Парни — явление
закономерное. Для русских романтиков литература Франции
оставалась одним из главных источников знаний о скандинавской
культуре. На страницах французских журналов, читаемых и
в России, таких как «La Decade», «Nouvelle bibliotheque», «Le
Spectateur du Nord», печатались стихотворения, имитирующие
скандинавскую средневековую балладу и поэмы, окрашенные
условно-северным, оссиановским колоритом.30 Скандинавской
темы касались и Шатобриан, и Шарль Нодье, и Маршанжи, и
Мильвуа. В России особенный интерес вызвало творчество
Парни, который «считался в свое время обновителем интимной
лирики»,31 а его элегии «были своего рода типом, определяющим
общие свойства жанра».32 Парни создал и большую оссианист-
27 Гердер И. Г. Избр. произведения. М.—Л., 1959, с. 29.
28 Примечания Л. Н. Майкова в кн.: Сочинения К. Н. Батюшкова...,
т. 2, с. 382.
29 Сочинения К. Н. Батюшкова..., т .2, с. 2, 3—4, 7.
30 См.: Ehrhard M. V. A. Joukovski et le preromantisme russe. Paris,
1938. p. 251-252.
31 Майков Л. Я. О жизпи и сочинениях К. Н. Батюшкова, с. 97.
32 Томашевский Б. В. Пушкин, т. 1. М.—Л., 1956, с. 120.
9 Д. М. Шарыпкин
129
скую поэму «Иенель и Аслега», написанную якобы «в подража-
ние скандинавам» («Isnel et Aslega, poeme en quatre chants,
imite du Scandinave» 1802; последний вариант: 1808).
Отрывки из «Иснеля и Аслеги» переводили Александр Про-
жин33 и В. И. Туманский,34 Денис Давыдов35 и многие другие,
включая А. С. Пушкина. Переводчиков этой поэмы привлекало
главным образом искусство французского поэта соединять ана-
креонтические настроения с элегическими, эротические мотивы —
с оссиановскими пейзажными зарисовками. Батюшков учился
у Парни сочетать эпический сюжет с лирическим самовыраже-
нием, историческую тему — с раскрытием мира интимных пере-
живаний, избегать фальши в выражении нежных чувств, писать
простым и благородным поэтическим языком. В письмах
Н. И. Гнедичу, отосланных в марте и апреле 1811 г., Батюшков
сообщал, что взялся за Парни и потому, что тот «признан луч-
шим писателем в роде легком», и потому, что «прекрасная» его
поэма о скандинавах выдержана «в тоне северной поэзии, кото-
рую, конечно, отличать должно от греческой». Батюшков вслед
за Парни избегал «фальшивых, темных, глупых, надутых выра-
жений», писал «сильно», «живописно», изображаемое брал
«с натуры».86
Исторические элегии Парни и Батюшкова существенно раз-
нятся друг от друга: у французского поэта более развит сенти-
ментально-элегический элемент, у русского — героико-историче-
ский. Скандинавский местный колорит у Батюшкова выписан
более яркими красками, чем у Парни. П. А. Плетнев сравнил
оригинал с переложением Батюшкова и отдал предпочтение по-
следнему. Плетнев писал: «Я не верю во французскую поэзию:
особенно когда она облекается в краски чужеземных народных
преданий, ей не выдержать надлежащим образом ни тона, ни ко-
лорита».37 Для русского поэта древний Север — не край экзотики:
все здесь дышит родной историей. Батюшков в письме Гнедичу
(апрель 1811 г.) цитировал отсутствующие в оригинале Парни
строфы своего «переложения», в которых патриотические чув-
ства нашли зримое выражение:
Иный места узрел знакомы.
Места отчизны, милый край,
33 Сновидения героев скандинавских. Из Рагпу Александр Прожин. —
В кн.: В удовольствие и пользу. Труды воспитанников Университетского
благородного пансиона, ч. ТТ. М., 1811, с. 382—383.
34 Туманский В. 1) Прости, Иснель! .. 2) А слега, друг преступный,
но прекрасный. — Благонамеренный, 1819, ч. 6, № 7, с. 25; № 15. с. 31.
35 Давыдов Д. Сижу на берегу потока... (1817). —Северная звезда на
1829 год; см.: Резанов В. И. Из разысканий о сочинениях В. А. Жуков-
ского, вып. II. Пг., 1916, с. 337.
36 Сочипрпиет К. Н. Батюшкова..., т. 3, с. 164.
37 Плетнев П. А. Финляндия в русской поэзии. (Письмо к Цигпеусу). —
Соч. и переписка, т. 1, с. 454.
130
Уж слышит псов домашний лай,
Уж зрит отцов поля и домы.. ,38
Литературным источником исторической элегии «На разва-
линах замка в Швеции» (1814) Плетнев, а за ним и другие
критики считали стихотворение Фр. Маттисона «Элегия, написан-
ная на развалинах древнего замка» («Elegie, in den Ruinen eines
alten Bergsthlosses geschrieben»).39 Но замечено, что Маттисону
Батюшков подражал лишь «отчасти» 40 и «во всех отношениях»
превзошел его «как поэт».41 Действительно, только в первых семи
строках элегии Батюшкова можно различить слабый отзвук
стихотворения Маттисона. В остальном это очень несходные про-
изведения. У немецкого поэта — средневековая рыцарская
идиллия, у Батюшкова — раннефеодальный скандинавский Се-
вер; у Маттисона — напыщенно-сентиментальная сентенциоз-
ность, слезливая чувствительность, у Батюшкова — воспоминания
о героических давнопрошедших днях, переданные энергичным,
звучным стихом:
Там пели звук мечей и свист пернатых стрел,
И треск щитов, и гром ударов,
Кипящу брань среди опустошенных сел
И грады в зареве пожаров;
Там старцы жадный слух склоняли к песне сей,
Сосуды полные в десницах их дрожали,
И гордые сердца с восторгом вспоминали
О славе юных дней...
Собственно элегическая тема стихотворения «На развалинах
замка в Швеции» навеяна, вероятно, не столько Маттисоном,
сколько Гердером, писателем, которого Батюшков любил и хо-
рошо знал. В 1806 г. опубликован гердеровский «Дневник моего
путешествия в 1769 году» («Journal meiner Reise im Jahre 1769»);
здесь буржуазное настоящее Швеции противопоставлено ее ге-
роическому прошлому:
«Швеция! Вот я вижу перед собою утес Олафа! Что за вре-
мена, когда он жил и умер! Какие величественные думы наве-
вает вид его могилы, окутанной туманами и облаками, омы-
ваемой волнами, объятой сумраком и волшебством его эпохи! Как
изменился мир! Какие три периода — мир древнескандинавский,
мир Олафа и наше время экономически бедной и просвещенной
Швеции! Отсюда некогда выходили в море готы, морские разбой-
38 Сочинения К. Н. Батюшкова..., т. 3, с. 167.
39 См.: Плетнев П. А. Финляндия в русской поэзии, с. 458.— Указы-
вался и другой литературный образец — стихотворения Мидьвуа (см. Нев-
зоров П. Русская художественная словесность в начале нынешнего века.
СПб., 1888, с. 38).
40 Зам о тин И. Ранние романтические веяния в русской литературе.
Варшава, 1900, с. 64.
41 Плетнев 27. А. Финляндия в русской поэзии, с. 458.
131
ники, викинги и норманны! Здесь раздавались песни скальдов,
здесь они творили чудеса! Здесь сражались Лодброги и Скилле!
Это были совсем иные времена! Здесь, в этих сумрачных, унылых
краях, я буду читать их песни и слышать их, словно сам я на
море... Как все здесь изменилось с тех времен, когда на этом
море царили ганзейские города... где это все? Распалось! Изне-
женность нравов повлекла за собой слабость, лживость, бездея-
тельность, политическую неустойчивость... скудел их дух, под
конец покинувший Европу».42
О том, что это сочинение Гердера было известно Батюшкову,
свидетельствует его письмо Д. П. Северину от 19 июня 1814 г.
Строки этого письма текстуально близки приведенному отрывку
из гердеровского дневника:
«Итак, мой милый друг, я снова на берегах Швеции,
В земле туманов и дождей,
Где древле скандинавы
Любили честь, простые нравы,
Вино, войну и звук мечей.
От сих пещер и скал высоких,
Смеясь волнам морей глубоких,
Они на бренных челноках
Несли врагам и казнь, и страх.
Здесь жертвы страшные свершалися Одену,
Здесь кровью пленников багрились алтари...
Но в нравах я нашел большую перемену:
Теперь полночные цари
Курят табак и гложат сухари,
Газету Готскую читают
И, сидя под окном с супругами, зевают.
Эта земля не пленительна... В ней нет ничего приятного,
кроме живописных гор и воспоминаний».43
Элегии Батюшкова присуще высокое патриотическое, почти
одическое звучание:
Война, война врагам отеческой земли!..
Стихотворение проникнуто гражданскими настроениями, вос-
поминаниями воина-скальда о бранях за освобождение Европы,
битвах, которые, однако, не принесли вольности родине поэта.44
Именно так воспринимали это стихотворение декабристы и
А. С. Пушкин, отметивший, кроме того, и художественное ма-
стерство Батюшкова. Напротив строки «там старцы жадный слух
склоняли к песне сей» Пушкин пометил: «Прекрасно»; а ртрофы,
несущие главную смысловую нагрузку стихотворения,
42 Г ер дер И. Г. Избр. произв., с. 326.
43 Сочинения К. Н. Батюшкова..., т. 3, с. 283.
44 См.: Базанов В. Очерки декабристской литературы. Поэзия. М.—Л.,
1961, с. 49-50.
132
Где вы, отважные толпы богатырей,
Вы, дикие сыны и брани и свободы? —
Пушкин оценил еще выше: «Живо, прекрасно».45
Батюшков, переложив в 1816 г. на русский язык «Песнь
Гаральда Храброго», использовал не только труд Малле, но и
поэму Парни «Иснель и Аслега», сочинение Маршанжи «Поэзия
галлов »(«La Gaule poetique», 1813) 46 и комментарии к оссиани-
ческой поэме Ж. Ш. Монтброна «Скандинавы, перевод со свеогот-
екого» («Les Scandinaves, poeme, traduit du Sweogothique»,
1801).47 Из всех русских поэтов Батюшков, по словам Я. К. Грота,
«самый даровитый» переводчик «Песни Гаральда».48 Поэт создал
яркий образчик жанра героической баллады. Эту бодрую песнь
воина, полного сил и благих порывов, любили декабристы;
В. Раевский читал ее солдатам в ланкастерских школах на уро-
ках словесности.49
Однако в воображении Батюшкова подчас возникал отврати-
тельный двойник Гаральда — дикарь, под стать левшинскому
исполину Стеркатеру или радищевскому Ингвару. И дело здесь,
видимо, не в болезненной фантазии поэта, как полагал И. Н. Ро-
занов, не только в «параллелизме представлений», при котором
«Батюшков считал нужным для публики предназначать более
красивое».50 Создавая образ благородного норманнского витязя,
Батюшков считал неблаговидной роль варягов-завоевателей
в древней русской истории. В письме Батюшкова П. А. Вязем-
скому (февраль 1816 г.) возникает гротескно сниженный образ
посрамляемого норвежца:
«... думал видеть в нем (Гаральде, — Д. Ш.) героя
В великолепном шишаке,
С булатной саблею в руке
И в латах древнего покроя...
Но, закрыв книгу, я увидел совершенно противное. Прекрас-
ный идеал исчез.
И предо мной
Явился вдруг... чухна простой:
До плеч висящий волос
45 Пушкин А. С. Поли. собр. соч., т. 12. М.—Л., 1949, с. 258.
46 См.: Батюшков К. Н. Письмо к П. А. Вяземскому (февраль 1816).—
В кн.: Сочинения К. Н. Батюшкова..., т. 3, с. 371.
47 Батюшков писал П. А. Вяземскому осенью 1811 г. об этой поэме:
«... она хоть и ничего не значит как поэма, но значит много как компи-
ляция; а я ныне хочу писать что-нибудь о скандинавах и без нее как
без рук» (Сочинения К. Н. Батюшкова..., т. 3, с. 139).
48 Примечания Я. К. Грота в кн.: Сочинения Державина, т. 7. СПб.,
1872, с. 276.
49 См.: Бейсов П. С. О «курсе поэзии» Владимира Раевского. — Во-
просы философии, 1950, № 3, с. 354.
50 Розанов И. Н. Русская лирика..., с. 274.
133
И грубый голос,
И весь герой чухна чухной.
Этого мало преображения: герой начал действовать: ходить и
есть и пить; кушал он необыкновенно поэтическим образом:
Он начал драть ногтями
Кусок баранины сырой,
Глотал ее, как зверь лесной,
И утирался волосами.
Я не говорил ни слова. У всякого свой обычай... Но вот что
меня вывело из терпения: перед чухонцем стоял череп убитого
врага, окованный серебром, и бадья с вином. Представь себе, что
он сделал:
Он череп ухватил кровавыми перстами,
Налил в него вина
И все хлестнул до дна...
Не шевельнув устами.
Я проснулся и дал себе честное слово никогда не воспевать
таких уродов и тебе не советую».51
Батюшков сдержал это данное самому себе слово: скандинав-
ская тема не затронута в его позднейших произведениях.
Но исторические и художественные сочинения, посвященные Се-
веру, навсегда остались его любимым чтением.
В. А. Жуковский, поклонник субъективной романтической
лирики, проникнутой мистической символикой, в целом был рав-
нодушен к объективистски-безличному, язычески грубому скан-
динавскому эпосу. Это ощущается даже в тех произведениях
Жуковского, в которых поэт разрабатывал сюжеты, в сознании
его современников ассоциировавшиеся с образами саг и скальди-
ческих поэм (например, тема Вадима Новгородского). Батюшкову
не удалось «разъярить» Жуковского на эпическую поэму о вре-
менах Рюрика.52 Однако Жуковский горячо интересовался россий-
ской историей, полагая, что «для литератора и поэта история не-
обходимее всякой другой науки»,63 и потому не мог пройти мимо
скандинавской литературы, «не был чужд непосредственного
влияния кельтической и скандинавской поэзии».54 В статье моло-
дого Жуковского «Мир и война» (1798) баталия между шведами
и русскими изображена в оссиаповско-скальдической традиции,
как того и требовала сама тема: «кровь брызжет под ударами;
меч, рассекая воздух, с свистом упадает на крепкую броню; она
51 Сочинения К. Н. Батюшкова..., т. 3, с. 371—372.
52 Там же, с. 466.
53 Жуковский В. А. Поли. собр. соч., т. 3. СПб., 1906, с. 516.
54 Резанов В. И. Из разысканий о сочинениях В. А. Жуковского,
вып. II, с. 66.
134
зыблется, и багровая кровь струится по блестящей стали. Стон
пораженных, мешаясь со звуком оружий, раздается в долине, и
земля дрожит под тяжкими стопами противоборцев».55
П. А. Плетнев указал на другое произведение Жуковского,
«посвященное красотам скандинавского героизма»: «Песнь барда
над гробом славян победителей» (1806). Жуковский, «говоря
о славянах, для картины своей заимствует черты из скандинав-
ских нравов».56 Действительно, Жуковский «скорбную песнь
о жертвах боя» превращает «в песнь славы» 57 и вообще заим-
ствует краски из скальдическо-оссиановской палитры.
В комментарии к стихотворению Жуковского «Три песни»
(1816) указывается, что в этом переводе баллады Уланда «Die
drei Lieder» «имя короля Siegfried изменено на Освальд, соответ-
ственно и немецкий колорит баллады заменен северным — скан-
динавским».68
Декабристов древнескандинавская литература интересовала
не только с историографической, но и с эстетической, историко-
литературной точек зрения. Журналы «Сын отечества» и в боль-
шей степени «Соревнователь» регулярно осведомляли читателя
о новых успехах скандинавистики; не забывались старые толко-
ватели древнесеверпой словесности, в частности Хью Блер,59 на-
зывались новые имена, например исландского антиквария Финна
Магнусена (1781 —1848), представлявшего свои труды в Датское
королевское ученое общество; говорилось об издательской дея-
тельности этого общества,60 рецензировались работы, посвящен-
ные памятникам древнегерманского эпоса, могущим напомнить
«нашу песнь о походе Игоря».61 Такого рода публикации можно
отыскать почти в каждом номере «Соревнователя». Средние века
не казались декабристам-романтикам эпохой духовного помраче-
ния. В литературе Скандинавии этой поры декабристов привле-
кало героическое предание, дух мужества, жажда независимости.
55 Жуковский В. А. Поли. собр. соч., т. 3, с. 4.
56 Плетнев П. А. Финляндия в русской поэзии, с. 461.
57 Резанов В. И. Из разыскании о сочинениях В. А. Жуковского,
вып. ТТ. с. 396.
58 Примечания Ц. Волъпс в кн.: Жуковский В. А. Стихотворения, т. 1.
Изд. 1-е. Л.. 1939, с. 398 (Б-ка поэта). См. также: Жуковский В. А. Стихо-
творения. Вступ. статья, подгот. текста и примеч. Н. В. Измайлова.
Изд. 27е. Л., 1956, с. 814 (Б-ка поэта. Болъга. сер.).
59 См.: О поэзии вообще. Переведено с английского языка из Блера
покойным Павлом Александровичем Никольским. — Сын отечества, 1817,
№ 26, с. 241—255.
60 См.: Ученые известия, извлеченные из иностранных журналов. —
Соревнователь просвещения и благотворения, 1818, ч. 3, № 9, с. 373;
№ 11, с. 241; Ученые известия. Швеция и Дания.— Там же, 1820, ч. 9,
№ 1, с. 85—86; Новости литературные. — Сын отечества, 1822, № 27,
с 37—38, и др.
61 Словарь, служащий к объяснению л одлинного текста песни о Нибе-
лунгах... Соч. К. Ф. Л. Арндта. Раусбург, 1815. — Соревпователь просве-
щения и благотворения, 1819, ч. 5, № 1, с. 116.
135
На Севере в «сие время... умственные силы пробуждались от
долговременной дремоты своей», — писал «Соревнователь».62
В литературно-эстетическом манифесте декабристов — очерках
Ореста Сомова «О романтической поэзии» — Скандинавии отве-
дено почетное место. По мысли Сомова, между русской и сканди-
навской культурами имеется близкое типологическое соответствие.
«Ни одна страна в свете не была столь богата разнообразными
поверьями, преданиями и мифологиями, как Россия. Поэт может
в ней с роскошью выбирать то, что ему нравится, и отметить,
что не нравится. Скажут, что все сип поверья, предания и мифо-
логии неясны и мало известны. — Может быть: но мы имеем две,
довольно ясные и с которыми писатели нас ознакомили: мифоло-
гию древних славян и мифологию скандинавскую».63
Согласно А. Ф. Рихтеру, у скальдов есть преимущества перед
другими средневековыми стихотворцами. Как и каледонские
барды, скальды — дружинные певцы, северные тиртеи, но они
в отличие от бардов не принадлежали к замкнутой касте друидов,
«как кажется, не составляли никакого ордена».64 Рихтер идеали-
зировал скальдов, полагая, что все они — вдохновенные певцы
из народа, а предмет их поэзии — весь мир: «Чье сердце преис-
полнялось божественным огнем, кого сильно поражали красоты
природы, тот брал лиру и передавал другим свои чувства... Они
воспевали богов и людей, героев и целые поколения, великие
происшествия и маловажные обстоятельства, преподавали учение
о природе и таинствах веры; но преимущественно воздавали
похвалы трем божествам: любви, храбрости и славе». Поэмы
скальдов, отличающиеся «двумя особенными качествами: просо-
диею и мифологиею», благодаря этим особенностям сохранились
лучше, чем произведения бардов или древнерусских боянов. Про-
содия, «основанная на самой искусной гармонии, доставила ту
выгоду, что песни скальдов и сохранились в таком виде, как они
вышли из уст поэта, несмотря на то, что они чрез несколько
веков передавались по одному только преданию. Мифология обра-
зовала новый пиитический язык, богатый фигурами и сильный
в выражениях».65
В изображении А. Ф. Рихтера гипотетические древнерусские
бояны, певцы-импровизаторы, — жрецы чистого искусства, творттьт
интимной лирической поэзии. Они «не сопровождали воинов на
поле битвы, не воспламеняли в сражении сердца к мужеству...
но кто вдохновен был Фебом, кто питал в сердце своем любовь
к изящному, тот брал лиру и прославлял в своих стихах все то,
62 Взгляд на успехи словесности и изящных искусств на Западе. —
Там же, 1825, ч. 32, № 10, с. 85.
63 Сомов О. О романтической поэзии. Опыт в трех статьях. СПб.,
1823. с. 87.
64 Рихтер А. О бардах, скальдах и стихотворцах средних веков. СПб.,
1821, с. 7.
65 Там же.
136
что внушали ему чувства, что ему нравилось, было близко его
сердцу, приятно или горестно для воспоминания».
Наоборот, кандидат Харьковского университета В. И. Брай-
кевич признавал средневековую скандинавскую литературу менее
интересной и самостоятельной, чем кельтская или древнерус-
ская: исландское стихотворство зародилось «искусственно» «со
времен ближайшего сообщения с Англиею», и сначала «было
простое подражание англосаксонскому».66 Впрочем, в другой
статье67 Брайкевич с похвалой отозвался о творениях Сэмунда
Мудрого и Снорри Стурлусона.
В 1821 г. вышла в свет брошюра Ивана Лобойко, посвящен-
ная древнескандинавской словесности; на труд этот автора вдох-
новили «неутомимое усердие и дружба... знаменитого датского
филолога профессора Эразма Христиана Раска».68 В брошюре
говорилось о главных родах исландской литературы — эддических
поэмах, балладах — «героических и народных песнях», сагах.
«Драгоценнейшим памятником» древностей скандинавских Ло-
бойко называл песни Эдды, ибо в них изображается «вера» скан-
динавов, «их младенчество, их понятия о божестве, о происхож-
дении мира и человека и надежды их на жизнь будущую».
На втором месте после Эдды — саги; они показывают, «что нор-
манны несравненно более имели связей с предками нашими, не-
жели сколько отечественные и соседственные летописи означают».
Примечательны суждения о древнесеверной литературе Але-
ксандра Бестужева. Он писал, что первый век словесности всех
народов «был возрастом сильных чувств и гениальных творе-
ний».69 Северная литература порождена романтической эпохой
средних веков — эпохой «драматической, поэтической: жизнь не
текла, а кипела в этот век набожности и любви, век рыцарства
и разбоев».70 Скандинавы, как и кавказские горцы, были людьми
«столько же гордыми, как бедными, столько же свободными, как
бесстрашными»; «нужда выживала скандинавов из отчизны,
а безумие отваги, жадность к славе влекли их к опасностям и
завоеваниям». Средневековые поэты пели «про битвы и подвиги
предков», «про славу и любовь».
Произведения литераторов-декабристов, касающиеся сканди-
навской темы, различны по творческому методу и стилю, по
66 Брайкевич В. О северной поэзии, ее присхождении и характере. —
Соревнователь просвещения и благотворения, 1820, ч. 9, № 3, с. 267.
67 Брайкевич В. О просвещении исландцев. Извлечение из книги «Die
Edda von Fr. Rahl» (Berlin, 1812). —Там же, № 2, с. 155—157.
68 Лобойко И. Взгляд на древнюю словесность скандинавского Севера,
с. 50.
69 Бестужев А. Взгляд на русскую словесность в течение 1824 и на-
чале 1825 г.—В кн.: Бестужев-Марлинский А. А. Сочинения, т. 2. М.,
1958, с. 547.
70 Бестужев А. О романе Н. Полевого «Клятва при гробе Господнем».—
Там же, с. 575.
137
идейной и эстетической направленности: это стихотворения и
поэмы, продолжающие одическую традицию классицизма, и пре-
романтические оссианистские песни, и баллады в духе развитого
романтизма. Произведения эти сближает одухотворяющий их
историко-героический и гражданский пафос.
К. Ф. Рылеев, создавая свои «думы» — исторические баллады
и лиро-эпические поэмы, проникнутые патриотическим и граж-
данским чувством, желая «напоминать юношеству о подвигах
предков».71 Эти подвиги совершались и тогда, когда новгородцы
с оружием в руках отстаивали древнюю республиканскую воль-
ность. Исторический материал для своих «дум» Рылеев черпал
у Ломоносова, Шлецера и Миллера, у Малле и особенно у Карам-
зина: в некоторых думах поэт «прямо перелагал в стихи про-
заический рассказ Карамзина, заимствуя от него отдельные об-
разы, выражения, иногда целые картины».72
Но у Рылеева своя, отличная от карамзинской, точка зрения
на исторический процесс в целом и на проблему образования
Российского государства в частности. Как и Радищев, Рылеев не
отвергал с порога гипотезу Миллера о насильственных варяжских
завоеваниях на Руси. Миллеру, в глазах Рылеева самоотвержен-
ному труженику и историку-гражданину, в примечаниях к поэме
«Войнаровский» посвящены восторженные строки. Рылеев отда-
вал должное той смелости, с которой Миллер выступил против
официально апробированной концепции о «добровольном призва-
нии»: «Миллер за десятилетние труды свои получил вместо на-
грады одни неприятности. Он... не унижал дарований своих,
изменяя истине, а потому имел многих неприятелей... на поле-
зные труды его не обращали внимания и даже, поверит ли этому
потомство, диссертацию о начале русского государства... запре-
тили потому только, что историограф утверждал в ней, будто
Рюрик вышел из Скандинавии».73
Рылеев замышлял исторический труд «Судьба России», первая
часть которого должна была называться «Распри в Новгороде.
Рюрик», а вторая — «Владимир. Введение христианства. Уделы»,
а также поэму «Гаральд и Елизавета», т. е., по всей вероятности,
еще одно русское переложение «Песни Гаральда Храброго».74 За-
мыслов этих поэт не осуществил, но и в дошедших до нас «Ду-
мах» скандинавская тема занимает важное место.
Варяги силой покорили вольнолюбивую древнюю Русь:
71 Рылеев К. Ф. Думы. Предисловие к отдельному изданию. — Поли,
собр. соч., М.—Л., 1934, с. 120.
72 Маслов В. И. Литературная деятельность К. Ф. Рылеева. Киев,
1912, с. 182.
73 Примечания к поэме «Войнаровский», написанные П. М. Строевым
и авторизованные Рылеевым. — В кн.: Рылеев К. Ф. Поли. собр. соч., с. 290.
74 Рылеев К. Ф. Дух времени или судьба рода человеческого. —
Там же, с. 414.
138
Народы мирной сей страны
На гордых пришлецов восстали,
И смело грозных чад войны
В руках с оружием встречали...
Но тщетно!. .75
Патриоты повержены, но не сломлены духовно; они намерены
смыть вражьей кровью позор поражения и убеждены в своей
конечной победе:
Над кипящею пучиною
Подпершись сидит Вадим
И на Новгород с кручиною
Смотрит нем и недвижим.
До какого нас бесславия
Довели вражды граждан —
Насылает Скандинавия
Властелинов для славян!
Грозен князь самовластительный!
Но наступит мрак ночной,
И настанет час решительный,
Час для граждан роковой.76
Тирану Владимиру, потомку Рюрика, заполучившему киев-
ский стол с помощью варягов, наступление рокового для его рода
часа предрекает старец-славянин; в устах волхва это прорицание
носит характер эсхатологического предсказания. В черновом ва-
рианте «Владимира Святого» старец говорит почти цитатами из
первой песни «Старшей Эдды» («Прорицание Провидицы»):
Планеты прервут течение,
Стихии смешаются...
Все, что мы видим,
Все, что мы слыш<им>,
Исчезнет,
Пройдет, как тень,
И разрушенный мир
Превратится в ничтожество.77
Историческая тема в думах Рылеева связана с темой поэта и
романтической поэзии. Древнерусские бояны в изображении Ры-
леева напоминают скандинавских скальдов: и тех и других при-
влекали «великолепные пиршества, богатырские потехи и при-
ветливость доброго князя, а славные победы над греками,
ляхами... могли воспламенять дух пиитизма в сих диких сынах
Севера. И грубые норманны услаждали слух свой песнями скаль-
75 Рылеев К. Ф. Рогпеда. —Там же, с. 132.
76 Рылеев К. Ф. Вадим. — Там же, с. 403—404.
77 См.: Снытко Т. Г. Программа и черновой отрывок думы «Владимир
Святой». — Литературное наследство, т. 59. М., 1954, с. 221.
139
дов».78 Но на скальдов бояны походят лишь внешне; это — рус-
ские патриоты, поющие о подвигах вольных славян:
«Воспой деянья предков нам!» —
Бонну витязи вещали.
Певец ударил по струнам —
И вещие зарокотали...
Бонна пламенным словам
Герои с жадностью внимали
И, праотцев чудясь делам,
В восторге пылком трепетали.. ,79
С точки зрения председателя Вольного общества Ф. Н. Глинки,
страны древнего Севера «справедливо могут наименоваться ко-
лыбелью свободы», где «никогда не раздавался обидный челове-
честву звук оков».80 В «Письмах русского офицера» Глинка
в декабристско-романтическом духе восторженно отозвался
о культуре свободной Исландии, а также указал на основной
источник своих познаний в древнескандинавской литературе:
«Маллет повествует, что многие норвежцы, не стерпя ига раб-
ства, в правление одного из древних своих королей ушли на
остров Исландию. Там-то, на самом краю северного мира, наса-
дили они древо свободы, которое чрез долгое время зеленело
в благоустроенной их республике. Все лучшие историки и поэты
Севера родились в Исландии: свобода и музы водворили щастие
на льдистых берегах ее. Поэзия рассыпала там цветы свои, и
лиры скальдов воспевали героев, славу и любовь».81
А. И. Одоевский написал стихотворение «Тризна» (1828)
о первооткрывателях Исландии, бежавших от преследований Га-
ральда. Это аллегорическое стихотворение свидетельствует о вер-
ности поэта декабристским политическим идеалам и после
декабря 1825 г. Поэт-скальд обращается к «изгнанникам от-
чизны» со словами ободрения:
Утешьтесь о павших! Они в облаках
Пьют юных валкирий живые лобзанья.
Их чела цветут на небесных пирах,
Над прахом костей расцветают преданья.
Утешьтесь! За павших ваш меч отомстит.
И где б ни потухнул наш пламенник жизни,
Пусть доблестный дух до могилы кипит,
Как чаша заздравная в память отчизны.82
Поэты пушкинской плеяды в раннем своем творчестве также
отдали дань скандинавской теме. Юный А. А. Дельвиг в 1812
78 Рылеев К. Ф. Бонн. — Поли. собр. соч., с. 139—140.
79 Рылеев К. Ф. Рогнеда. — Там же, с. 134.
80 Г[линка] Ф. Подробный отчет другу о приятном вечере в обществе
просвещенных людей. — Сын отечества, 1818, ч. 45, № 13, с. 22.
81 Глинка Ф. Н. Письма русского офицера, ч. II. М., 1815, с. 116—117.
82 Одоевский А. И. Поли. собр. стихотворений. Изд. 2-е. Л., 1958, с. 70
(Б-ка поэта. Больш. сер.).
140
(или 1813) г. написал стихотворение в жанре романтического
«пророчества»; эсхатологические фантазии характерны для эпохи
наполеоновских войн. Поэт прорицал невиданные мятежи, со-
циальную смуту, разгул хтонических сил, конец мира:
Настанет час ужасной брани,
И заструится кровь рекой,
Когда порок среди стенаний
Восторжествует над землей.
Брат кровью брата обагрится,
Исчезнет с дружеством любовь,
И жизни огнь в отце затмится
Рукой неистовой сынов...
Чудовища с цепей сорвутся
И полетят на мир толпой.
Моря драконом потрясутся,
Земля покроется водой.
Дуб твердый и ветвисты ивы
Со треском на луга падут.
Утесы мшисты, горделивы
Друг друга в океан сотрут.
Свои разрушит Фенрис цепи
И до небес разверзнет пасть,
И вой поднимется свирепый,
И огнь посыпется из глаз.
Светильник дня животворящий,
Который обтекает свет,
Во всем величии горящий,
В его ужасный зев падет.83
Стихотворение Дельвига представляет собой поэтический пе-
ресказ «Прорицания провидицы», а также «Песни о Вегтаме»
(«Сны Бальдра»), эддических поэм, приведенных во второй части
«Введения» Малле; в первом томе своего труда швейцарский
ученый много места уделил эсхатологическим представлениям
древних скандинавов. Они верили, что «в сем смятении убегут
звезды, небо разверзнется, и войско злых духов и великанов,
управляемое их государями, выйдет для нападения на богов...
боги пробудятся и соберутся, великий дуб покачает его ветви,
небо и земля придут в ужас. Боги вооружатся. Герои станут
в боевой строй. Один представится одетым его золотым шлемом
и светлыми латами; он возьмет в десницу его широкий меч.
Он нападет на волка Фенриса; но он от него будет поглащен, и
Фенрис погибнет в то же самое мгновение. Тор будет задушен
в волнах яда, испускаемого змием при его погибели. Огнь все
пожрет, и пламя поднимется даже до небес».84 Русский перевод-
чик «Песни о Вегтаме» Павел Львов писал о божестве зла древ-
них скандинавов — Локе: «Лок есть злое существо, или злое на-
чало, которое должно пребыть сковано до приближения сум-
рака — или мерцания — богов. Тогда род человеческий, звезды и
83 Дельвиг А. А. Поли. собр. стихотворений. Изд. 2-е. Л., 1959, с. 64—65
(Б-ка поэта. Болып. сер.).
84 Г. Маллета Введение в историю Датскую..., ч. 1, с. 85.
141
солнце исчезнут; земля потонет в морях; огнь пожрет твердь; сам
Один и все боги его племени тогда погибнут».85 В общем кон-
тексте истории русской поэзии стихотворное прорицание Дель-
вига предшествует «Предсказанию» М. Ю. Лермонтова и напол-
нено во многом сходным идейным содержанием.
Е. А. Баратынский прославился как «певец Финляндии»; од-
нако среди поэтов пушкинского круга он менее других увлекался
скандинавской литературой. Находясь в Финляндии, Баратын-
ский не был связан с финляндским общественным литературным
движением, шведского языка, по-видимому, не знал86 и потому
не знакомился со стихами финляндских романтиков, «для кото-
рых было характерно обращение к героическому прошлому».87
Вряд ли можно также локализовать пейзаж, нарисованный в зна-
менитой элегии Баратынского «Финляндия». Природа в поэзии
раннего Баратынского, лишенная зримого образа, изображается
преимущественно в отвлеченно-психологических образах, звуко-
вых, временных и пространственных представлениях.88 Поэтому
беспредметны споры о том, какая именно часть Финляндии —
юго-западная или восточная — произвела на автора элегии наибо^
лее яркое впечатление.89 Баратынский был заранее подготовлен
к встрече с девственной природой скандинавского Севера, с «от-
чизной бранного Одена», опоэтизированной Батюшковым, и
в свою очередь воспел ее, вдохновляясь оссиановскими ремини-
сценциями. Характерно, что когда Баратынский «пропел» свою
«Финляндию» друзьям, то им казалось, будто «тени Одена и бо-
гатырей его слетели слушать эту песнь».90
Юного Н. М. Языкова
Манили думы величавы
К браннолюбивой старине:
На веча Новграда и Пскова,
На шум народных мятежей,
В походы воинства Христова
Противу северных князей.. ,91
85 Сошествие Одина. Извлечение из нордских песней. Перевел П...ъ
Ль...ъ [П. 10. Львов]. —Новости. Ежемесячное издание па 1799 год,
кп. 1, с. 74.
86 См.: Амбус А. А. Е. А. Баратынский в Финляндии. Историко-биогра-
фический комментарий. — Русская филология, 1. Сборник студенческих
научных работ Тартуского гос. ун-та. Тарту, 1963, с. 146—147.
87 Карху Э. Финляндская литература и Россия. 1800—1850, с. 104.
88 См.: Купреянова Е. П. Е. А. Баратынский. — В кн.: Баратын-
ский Е. А. Полн. собр. стихотворений. Вступит, статья, подгот. текста и
примеч. Е. Н. Купреяновой. Л., 1957, с. 20 (Б-ка поэта. Болып. сер.).
89 Эти споры резюмируются в статье Гейра Хетсо «Финляндия
в жизни и творчестве Баратынского» (Scando-slavica, t. 13, 1967, p. 17—37).
90 Коншин П. М. Воспоминания о Баратынском или четыре года моей
финляндской службы с 1819 по 1823 г. — Литературный Ульяновск, 1955,
с. 214.
91 Языков Н. М. К Вульфу, Тютчеву и Шепелеву (1826). —Поли. собр.
стихотворений. Изд. 2-е. М.—Л., 1964, с, 216 (Б-ка поэта. Болып. сер.).
142
Поэт переложил на русский язык «Смертную песнь Рагнара
Лодброка» под заглавием «Песня короля Регнера» (1822).
По признанию Языкова, он «читал Историю Дании Маллета и
почерпнул оттуда заглавие этим стихам».92 Из русских перевод-
чиков скальдических поэм Языков — самый свободный импрови-
затор; даже батюшковское весьма вольное переложение «Песни
Гаральда Смелого» казалось ему «почти переводом».93 Языков-
ский Регнер не собирается умирать; бодрый и жизнерадостный,
он в поэтическом восторге поет о минувших битвах в назидание
потомству:
Мы бились мечами; на память сынам
Оставил я броню и щит мой широкий,
И бранное знамя, и шлем мой высокий,
И меч мой, ужасный далеким странам.
Мы бились жестоко — и гордые нами
Потомки, отвагой подобные нам,
Развесят кольчуги с щитами, с мечами
В чертогах отцовских на память сынам.94
Вскоре, однако, стершиеся преромантические образы и сю-
жеты утратили свою выразительность в глазах большинства рус-
ских писателей:
Бойцы, кони, мечи, щиты, кольчуги,
Готовы все поэту на услуги;
Воспел бы их в избытке юных сил,
Но стареюсь и драки разлюбил.95
В то же время интерес в России к древнескандинавской поэзии
и народной словеоности не исчез, но стал более пристальным.
2
После декабрьского восстания 1825 г., в эпоху зрелого роман-
тизма, прозаические жанры — и особенно исторический роман —
становились не менее любимыми, чем поэма или элегия. Роман-
тиков интересовали и литературные источники, могущие предло-
жить занимательные сюжеты для их последующей литературной
обработки. Одним из таких источников и были так называемые
королевские саги — части огромной хроники знаменитого средне-
векового исландского писателя Снорри Стурлусона «Хейм-
92 Языков Н. М. Письмо А. М. Языкову 19 ноября 1822 г.— В кн.:
Письма Н. М. Языкова к родным за дерптский период его жизни (1822—
1829). Языковский архив, вып. 1. СПб., 1913, с. 21.
93 Там же.
94 Языков Н. М. Поли. собр. стихотворений, с. 67.
95 Катенин П. А. Княжна Милуша. Сказка (1834). — Избр. произведе-
ния. Изд. 2-е. М.—Л., 1965, с. 259 (Б-ка поэта. Болып. сер.).
143
скрингла» («Круг земной»). Саги эти говорят о родовых распрях
норвежских конунгов, о нравах, походах, битвах и пирах скан-
динавских викингов, об их связях с властителями древней Руси,96
обстоятельно и подробно повествуют об обычаях, понятиях и пра-
вовых представлениях людей средневековья, о событиях давних
времен. Саге не чужды образность и психологизм; происшествия,
о которых в ней рассказывается, драматичны, а речи персонажей
живы и непосредственны.97 В саге явственно проступает элемент
романтического вымысла.
Скандинавская сага стала участницей литературного процесса
в России эпохи романтизма. Саги читали и переводили. Русские
журналы печатали теоретико-литературные статьи, посвященные
сагам.98 Говорилось, что неправы литературные консерваторы,
которые почитают саги «за неудобопонятную смесь мифологиче-
ских повестей и вымышленных происшествий». Сага — художест-
венно правдивое изображение героического периода жизни на-
родов Севера. «Нет ничего оригинальнее, истиннее описываемых
нравов. ...Тут есть страницы, достойные Тита Ливия».99 Сага
подобна историческому роману в том смысле, что говорит о нор-
маннах «живо», «представляя их образ действий, верований и
мыслей».
Отмечалось, что сага имеет свои жанровые особенности.
От заурядной средневековой исторической хроники она отлича-
ется отсутствием назидательно-критических суждений, а от ро-
мана — «верностью содержания». Самое слово «сага» означает
«то, что говорят, что рассказывают: это — „fabula" латинцев».
В таком произведении «не выражалось понятие об изображении»,
т. е. «сущность предания» не претерпевала искусственного изме-
нения. Сага—«дебют истории», «переход от поэзии к прозе»,100
«от басни к истории», «самое богатое развитие из устного рас-
сказа». Это эпопея «без формы», «роман без произвольного
96 См.: Гуревич А. Я. История и сага. М., 1972.
97 См.: С те блин-Каме некий М. И. Мир саги. Л., 1967. — Историю пуб-
ликования и комментирования саг см.: Blanck A. Den nordiska renassan-
sen i sjuttonhundratalets litteratur. En undersokning av den «gotiska» poe-
siens allmana och inheinska forutsattningar. Stockholm, 1911.
98 Опыт библиографического описания подобных заметок предпринят
в статье: Дмоховская И. В. Из истории русско-исландских литературных
отношений. (Исландская литература в России во второй половине XVIII—
первой половине XIX в.). — В кн.: Скандинавский сборник. IX. Таллин,
1964, с. 172-190.
99 Иомсвикингские летописи, изданные с рукописи на пергамине, на-
ходящейся в Стокгольмской Королевской библиотеке. Копенгаген, 1825. —
В кн.: Собрание статей, относящихся к наукам, искусствам и словесности,
заимствованных из разных иностранных периодических изданий 1823-го,
24 и 25 годов. М., 1826, с. 341—342.
юо Hoved-Beretning etc. — Отчет в трудах Общества для древних
письменных памятников Севера в продолжение 1825, 1826 и 1827 г. (Ко-
пенгаген). (Из «Globe», Т.). —Московский вестник, 1830, ч. II, № V,
с. 69-76.
144
вымысла».101 «Рассказ прост, без всяких прикрас, слог благоро-
ден; сильное отличается связною краткостию; происшествие рас-
сказывается в приличных выражениях, кои передают его всегда
так, как оно было; словом, форма везде соответствует материи; и
та и другая сливаются в одно целое».102
Н. М. Карамзин в «Истории государства Российского» первым
по достоинству оценил сагу не столько как исторический источ-
ник, сколько как художественное произведение. Возник вопрос:
имеет ли право и может ли русский писатель в своем творчестве
подражать стилю саг? Ученые и литераторы, чуждые романтиче-
ского направления, отвергали повествовательную манеру Карам-
зина-историографа, упрекали его в «суесловии», «особенно
в описании басен»; считали, что он более беллетрист, чем деепи-
сатель.103 Переоценив сагу, Карамзин «дельность» исторического
повествования якобы принес в жертву «красоте» слога.
Наоборот, романтикам пришлись по душе и саги, и литератур-
ный стиль Карамзина-историографа. Н. Полевой, увлеченный
пропагандист романтического художественного метода в русской
литературе, одобрял оба вида исторического повествования: и
строгий — ученый, академический, и художественный, свободно-
поэтический. «Московский телеграф» писал: «Есть два рода
истории: повествовательный и догматический. Первый граничит
с поэзиею, последний с философиею». Догматическая история мо-
жет принимать форму чисто философского рассуждения, а по-
вествовательная — «форму эпопеи, драмы, романа, повести».104
Труд Карамзина Полевой считал летописью, написанной «ма-
стерски, художником таланта превосходного»,105 а в сагах нахо-
дил самобытность, которой так недостает еще русскому историче-
скому роману.106 Согласно Полевому, северная сага характеризует
101 Речь о древней скандинавской литературе. (Сочинение Ампера).
Пер. В. Межевича. — Телескоп, 1833, № 23, с. 261—236. — Переводчик
представлял читателям видного французского филолога-германиста, про-
фессора Сорбонны Жан-Жака Антуана Ампера, автора «превосходных»
«Очерков Севера».
102 Объем и важность древней Северной словесности. С немецкого
М. Кедров. — Журн. М-ва нар. проев., 1839, ч. 24, ноябрь, с. НО.— Эта
статья — сокращенное переложение работы известного немецкого филолога
П. Э. Мюллера «О происхождении, расцвете и упадке исландского дееписа-
ния» (Ober den Ursprung, die Bliite und den Untergang der islandischen
Geschichtschreibung, von P. E. Miiller. — In: Historisch-antiquarische Mit-
teilungen, hrsg. von der Koniglichen Gesellschaft fur nordische Altertums-
kunde. Kopenhagen, 1835).
103 См.: Дмитриев М. О противниках и защитниках историографа Ка-
рамзина. М., 1829, с. 35—36.
104 Доктор Ястребцев. Отрывки из ненапечатанного сочинения: Введе-
ние в географию и историю. — Московский телеграф, 1829, ч. XXVI,
с. 269, 271.
105 Щолевой] Н. История государства Российского, сочинение Н. М. Ка-
рамзина.—Там же, ч. XXVII, с. 467.
106 См.: Oldnorkiskc Saeger. Древние северные саги. Сага воинов Иомс-
бургских, изд. Карл-Христианом Рафном. — Там же, 1825, ч. II, с. 53—54.
Ю Д. М. Шарышшн
145
скандинавскую народность точно так же, как русская простона-
родная песня передает дух россиян: «Истина и полнота бывают
в сем случае доведены до высочайшей степени: народ или тот,
кто был его представителем, тут весь, вполне, с его жизнью,
духом, умом, нравами, языком».107 Историю древнего варяго-рус-
ского Севера следовало и писать как роман, ибо «подвиги народа
деятельного и предприимчивого имели всю прелесть романа».108
«История русского народа» Н. Полевого и писалась во многом
как исторический роман. Хотя Полевой и посвятил свой труд не-
мецкому историку культуры Б. Г. Нибуру, отграничившему строго
достоверные исторические свидетельства от народных легенд и
преданий, но пошел в прямо противоположном направлении:
«несомненной печатью древности» казалась ему «простодуш-
ная баснословность». Полевой честно признавался, что исто-
рические первоисточники вообще «большею частию» ему недо-
ступны и что то же он «должен сказать об источниках скандинав-
ских»,109 и потому сведения, сообщаемые сагами, брал из вторых
рук. Первые главы «Истории» Полевого дотошно расписывают
нравы, обычаи, понятия и «морские разбои» «скандинавов, норд-
манов или варягов», но он не отделял баснословное предание от
критически проверенного факта, одинаково доверяя самым разно-
речивым свидетельствам. В результате «первый том „Истории
русского народа" писан с удивительной опрометчивостию. Г-н По-
левой утверждает, что дикая поэзия согревала душу скандинава,
что песнопения скальда воспламеняли его, что религия усиливала
в нем врожденную склонность к независимости и презрению смерти
(склонность к презрению смерти!), что он гордился названием
Берсеркера, и пр.; а через три страницы г-н Полевой уверяет, что
не слава вела его в битвы; что он ее не знал, что недостаток пищи,
одежды, жадность добычи были причинами его походов».110
Но заслуга Н. Полевого, автора «Истории», перед русской
художественной литературой состоит в том, что он в своем труде
отверг академическую сухость повествования ради романтической
занимательности, дал «живое... изображение Скандинавии и
нравов диких ее обитателей».111 При этом Полевой не только
у Тьерри и Гизо перенимал ту необходимую для художника «спо-
собность. .. представлять исторические события в связи и кар-
107 Полевой Н. О романах Виктора Гюго и вообще о новейших рома-
нах. — Там же, 1830, ч. XIII, с. 373.
108 Le Roman de Rou et des dues de Normandie, par Robert Wace, poete
normand du XII siecle, publie par Frederic Pluquet, etc. Py и герцоги Нор-
мандские. Роман Роберта Baca, нормандского поэта XII века, в первый
раз изданный Фредериком Плюке. Из Р. Е. Деппинга. — Московский вест-
ник, 1828, ч. X, № XIV, с. 172.
109 История русского народа. Сочинение Николая Полевого, т. 1. М.,
1829, с. LXXVIII.
110 Пушкин А. С. История русского народа, сочинение Николая По-
левого. Статья II. — Поли. собр. соч., т. 11, с. 122—123.
111 Там же, с. 120.
146
тинно»,112 которую подметил у французов Белинский. Особенно
много дал Полевому труд выдающегося шведского писателя-ро-
мантика Эрика Густава Гейера (1783—1847) «История государ-
ства Шведского. Часть первая»,113 в немецком переводе.114 «Мо-
сковский телеграф» расхваливал Гейера, своим трудом показав-
шего, что древнейшая история Севера «выходит из сказочных
преданий». «Все, что только осталось нам о скандинавах», здесь
собрано «с величайшим тщанием» и рассмотрено «взглядом про-
ницательным»; здесь «почва и корень исторических познаний»,
«начало критической шведской истории». Повествование Гейера,
«ясное и привлекательное», способно доставить читателю «прият-
ное занятие».115 Полевой сожалел, что этот «отличный историк
и поэт шведский нашего времени почти неизвестен у нас».118
Когда автор «Истории русского народа» ссылался на скандинав-
ские саги и подражал их стилю, он следовал не столько фран-
цузским романтиком, сколько Гейеру.
Особым вниманием критики пользовались саги, касающиеся
истории Руси. В 1833 г. Королевское общество северных анти-
квариев в Копенгагене издало одну из наиболее интересных ча-
стей «Саги об Олафе Святом» («Olafs saga helga») под заглавием
«Эймундова сага» (оригинал с параллельным латинским пере-
водом).117 Действие этой романической саги происходит на Руси
(в Гардарики); сага рассказывает о распрях сыновей и преемни-
ков Владимира Святославича.
Погодин, рецензируя датское издание этой саги, писал, что
она является «замечательным повествованием», забытым евро-
пейскими историками со времен Тормода Торфея, датского анти-
квария, автора «Истории Норвегии» на латинском языке (1711).
Карамзин, «муж ученейший», пересказал эту сагу, и то «кратко»,
в «Торфеевом сокращении». Погодин находил ее «истинно истори-
ческой».118 По совету и под руководством Погодина ученик его,
студент словесного отделения Московского университета Д. Лав-
довский, перевел Эймундову сагу на русский язык с латинского
переложения.119
Несравненно лучшим, стилистически более точным и литера-
турным явился перевод этой саги, выполненный О. И. Сенков-
112 Белинский В. Г. Поли. собр. соч.. т. 2. М., 1953, с. 337.
113 Geifer Е. G. Svea rikets harder, Forsta delen. Stockholm, 1825.
,J4 Geifer E. G. Schwedens Urgeschichtc. Leipzig, 1826.
115 Обозрение шве декой литературы за 1825 год. — Московский теле-
граф, 1825, ч. VI, № ХХТТ, отд. ТТТ, с* 172—174.
116 История русского народа, т. 1, с 38.
117 Eimundar Saga. Eymundi et Ragnaris, Norveericorum Principum, tan-
dem Polskae vel Polociae in Russia Dynastarum, Vitae et Gesta. Hafniae,
1833. См.: Лященко А. И. Эймундова сага и русские летописи. — Изв.
АН СССР, т. XX, 1926, с. 1061-1086.
118 Эймундова сага. (Сообщено профессором Погодиным), — Учен. зап.
имп. Моск. ун-та, 1834, ч. III, с. 374—385.
119 Там же, с. 386-401, 576-596.
147
10*
ским непосредственно с исландского оригиналаlzv и напечатан-
ный с большой вступительной статьей и комментарием.121 Сен-
ковский старался близко придерживаться подлинника; переводчику
удалось передать «подлинный цвет, всю привлекательную про-
стоту и резкость» 122 древнего повествования. Но «гением пере-
вода» 123 барон Брамбеус себя не показал. Он допустил множество
характерных «маленьких ошибок»,124 не.знал точного лексиче-
ского значения отдельных слов и выражений,125 русифицировал
скандинавские имена («Рагнар Агнарович»), злоупотреблял по-
лонизмами и т. п.
Комментарий Сенковского к Эймундовой саге своеобразен: его
сочинил не ученый-исследователь, а беспринципный журналист,
нимало не стеснявший своей фантазии, удивлявший читателя
парадоксами и броскими сентенциями, рассчитанными на сен-
сацию и литературный скандал. Напрасно поклонники Сенков-
ского думали, что он первый нарисовал картину скандинавского
Севера «блистательно» и «занимательно», «ясно», «поэтично» и
«верно».126 «Весь этот Север, покрытый на суше бродящими
толпами богатырей, на воде непобедимыми флотами», с его «ис-
ступленными берсеркерами», «морскими князьями» и «щитонос-
ными девицами»,127 до Сенковского достаточно картинно изобра-
жен у Маллета, Далина, у Карамзина, Полевого и у многих
других авторов.
120 Между тем переводы саг на русский язык делались с немецкого
(в лучшем случае с параллельного латинского текста). Таково переложе-
ние «Саги о Хервёр» под заглавием «Скандинавские предания (Сага
о Герфоре)», напечатанное в «Молве» (1833, ч. VI. № 84, с. 334—336;
№ 85, с. 338—340: № 86, с. 342—343; № 87, с. 346—348); отрывок отсюда
был помещен в «Московском наблюдателе» (1836, ч. VII, с. 357—368) под
названием «Барсерки (из очерков Севера)».
121 Библиотека для чтения, 1834, т. 1, с. 1—77; т. 2, с. 1—77. Затем —
отдельным изданием: Eymundar saga. Эймундова сага. Сказания об Эймунде
Ринговиче и Рагнаре Агнаровиче, скандинавских витязях, поселившихся
в России в начале XI века. Перевел с исландского и критически объяснил
О. Сенковский. СПб., 1834.
122 Сенковский О. И. Примечания к Эймундовой саге. — Библиотека
для чтения, 1834, т. 2, с. 47.
123 Так Сенковский назван в статье: Belaew N. Т. Eymundar saga and
Icelandic Research in Russia. — In: Saga-Book of the Viking Society, vol. 11,
1934, p. 96.
124 См.: Ober K. H. 0. I. Senkovskij, Russia's First Icelandic Scholar.—
In: Scandinavian Studies, 1968, vol. 40, p. 189—199.
125 В частности, Сенковский «принял винительный падеж за именитель-
ный, и таким образом вышел из текста и из латинского перевода смысл
другой, нежели какой в них заключается» (см.: Саблин С. Примечания
в статье: Извлечение из Саги Олава, сына Триггвиева, короля норвежского.
Перевел с исландского протоиерей Стефан Сабинин. — Русский историче-
ский сборник, издаваемый Обществом истории и древностей Российских.
Ред. проф. М. Погодин. Т. IV, кн. 1, М., 1840, с. 108, 116).
126 Савельев П. О жизни и трудах О. И. Сенковского. — В кн.: Собр.
соч. Сенковского (барона Брамбеуса), т. 1. СПб., 1858.
127 Сенковский О. И. Скандинавские саги. — Библиотека для чтения,
1834, т. 1, с. 38.
148
В свое время профессор Сенковский осуждал Карамзина-
историка за романический вымысел; в письме (1822) Лелевелю
Сенковский говорил о Карамзине: «... он не имеет других пред-
ставлений, кроме тех, которые могут быть помещены в романе».128
Критикуя булгаринского «Мазепу», барон Брамбеус заявлял:
«...исторический роман, по-моему, есть побочный сын, без роду
и племени, плод сладострастного прелюбодеяния истории с вооб-
ражением».129 Теперь же Сенковский упрекал Карамзина за не-
достаточно высокую оценку романтических преданий: именно
«басня» — основа древней истории. В Англии «один из первых
Вальтер Скотт постиг эту мысль века, — и старался выразить ее
романом».130 Для эпохи романтизма характерна подобная ссылка
на Вальтера Скотта: его романы воспринимались тоже как «саги»,
но не подлинно древние, а искусственно созданные писателем-
романтиком нового времени.
Сенсация, на которую рассчитывал барон Брамбеус, произо-
шла, все с интересом прочли первые номера «Библиотеки для
чтения», и никто не остался равнодушным. Критика с неодобре-
нием отзывалась о Сенковском, который «бесстыдно» идеализи-
ровал «быт скандинава дикого, кровожадного, во сне и наяву
мечтавшего только о грабежах, у которого один только закон:
право сильного, одна вера: вечное пресыщение кровью, бесконеч-
ное и ежедневное повторение кровопролитий, которого нравы:
жить и умереть на разбое, если не с соседними народами, то
с самими собою, с своими земляками».131 Такой взгляд на варягов
стал общераспространенным; саги рисовали своих героев аван-
тюристами, завоевателями, пиратами. Норманнам «любезны были
звуки оружий, кровавые поля битв, грабительства»;132 на Русь
соплеменники Элмунда и Олафа Трюггвасона принесли с собою
«только страсть к отважным воинским приключениям».133 Хотя
викинги были смелыми мореплавателями, им далеко до культур-
ных европейцев — Колумба и Магеллана. «Сын отечества» пере-
печатал из «Foreign Quarterly Review» статью, в которой пере-
сказывалась «Сага об Эйрике Красном» (часть «Саги об Олафе
Трюггвасоне»); 134 комментатор подчеркивал, что, хотя Америка
128 См.: Каверин В. Барон Брамбеус. Л., 1929, с. 26.
129 Там же.
130 Собр. соч. Сенковского (баротта Брамбеуса), т. 8, с. 44.
131 Руссов С. В. О сагах в отношении к древней истории или вообще
о древней Руси. СПб., 1834, с. 21. См. также: Скромненко С. [Строев]. Кри-
тический взгляд на статью иод заглавием «Скандинавские саги». М.,
1834. с 31.
132 tjto побудило Олега пеюенести столицу из Новгорода в Киев? —
Вестник Европы, 1829, № 9, с. 36.
133 Составные начала и направление древней Отечественной словес-
ности. Лекция проф. [И. И.] Давыдова. — Учен. зап. имп. Моск. ун-та.
1834. ч. III, с. 290.
134 Antiquitates Americana... (Американские древности, или извлече-
ния из северных писателей касательпо Америки до времен Колумба). Ко-
пенгаген, 1837 года. — Сып отечества, 1838, т. 5, ч. 2, сентябрь—октябрь,
149
была открыта за пять веков до Колумба (так говорит сага), скан-
динавов привел туда «ряд счастливых случайностей». Высокая
идея, воодушевлявшая Колумба, не имеет ничего общего с низ-
менными побудительными причинами набегов, творимых север-
ными морскими разбойниками. Открытия варягов, «не имевшие
ни цели, ни предмета», «не возбудили соревнования ни в ком и
легко погрязли в забвении», и потому их деяния меркнут в срав-
нении со славным подвигом отважного генуэзца.
Авантюрные сюжеты северных саг увлекали читающую пуб-
лику: об этом свидетельствует нашумевшая полемическая бро-
шюра Юрия Венелина135 (псевдоним угорского русина Георгия
Гуца). Венелин, почитавший долгом славянина отстаивать древ-
нее величие Руси и поносить варягов, называл «скандинавома-
нией» не только распространение норманнской теории, но и
всеобщее увлечение сагами.136 Фаддей Булгарин, сочтя удобным
использовать интерес среднего читателя к древнему Северу в ко-
рыстных целях, издал популярный, рассчитанный на обыватель-
ские вкусы четырехтомный очерк истории России (1837).
В первом томе этой «ручной книги для русских всех сословий»
имеется «Взгляд на физическое свойство древнего скандинавского
Севера», рассуждение «О древнейших источниках истории Севера,
или сагах» и даже «Исторические выводы из саг», но все это
откровенно переписано главным образом у Полевого, а также
у Сенковского и Карамзина. Сочинение Булгарина насыщено об-
щеизвестными истинами и банальными сентенциями.137
Саги могли дать русским писателям богатый исторический
материал для художественного осмысления: разнообразные сооб-
щения различных по жанру скандинавских литературных источ-
ников, прежде всего королевских саг, открывали широкий простор
с. 1—48. — Английский журнал воспользовался данными, приведенными
в книге: Собрание свидетельств древнескандинавских писателей о путе-
шествиях мореплавателей Севера в Аморпку. сХ по XIV столетие (Samlinef
af de i Nordens Oldskrifter indeholdte Efterretninger om do gamle Nord-
boers Opladelsesreiser til America, fra det 10-de til 14-de Aarhimdrede. Kjtf-
benhavn. 1837).
135 Венелин Ю. Скандипавомапття it on поклонппктт, пли Столетие изыс-
кания о варягах. СПб., 1836.
136 В другой своей статье Ю. Венелин говорил: «Вообще все произве-
дения скандинавомании представляют немало примеров веселого буфон-
ства... У нас некоторые писаки вышли из пределов и уже неистов-
ствуют. .. Сами шведы над ними смеются потому, что ныне именно в Скан-
динавии менее всех скандппавомании и больше здравого смыслу»
(Венелин Ю. У славян задуплйскпх. — Телескоп. 1835, ч. 27, с. 175, 178).
137 Ф. Булгарин метал громы и молнии в академических «каталожных
ученых», испещряющих страпппы своих трудов «выпосками и ссылками»,
но тут же, противореча сам себе, заявлял: «Просвещенный читатель
легко может удостовериться, что я пе компилятор» (Россия в историче-
ском, статистическом, географическом и литературном отношениях. Руч-
ная книга для русских всех сословий, Фаддея Булгарина, ч. III. СП.,
1837, с. 3). На самом деле историческое сочинение Булгарина — беззастен-
чивая компиляция,
150
для творческой фантазии. Конечно, не следует нреувеличивать
роль исландской саги в русской романтической литературе,
нельзя согласиться с О. И. Сенковским, что в 1830-х годах никто
из писателей не решился бы написать исторический роман, «не
изучая саг».138 Далеко не все романисты обращались к сагам:
большинству достаточно было «Истории государства Россий-
ского»; но сага — обязательный элемент литературного фона для
каждого произведения на древнесеверную тему.
Произведения исландской литературы помогали поэтам и ро-
манистам облекать историю «в одежду пиитическую». Фабула
саги — полотно, по которому романист «может вышивать всякими
узорами, и сколько исторических узоров у него под рукою? — Во-
дворение норманов в земле Новгородской, бунт Вадима, дерзкий
поход Аскольда и Дира под Константинополь..., чудесные по-
ходы Олеговы».139
В. К. Кюхельбекер еще в 1823 г. сочинил национально-истори-
ческую балладу «Святополк Окаянный», следующим образом оп-
ределив жанр этого произведения: «сага».140 Здесь рассказыва-
ется о родовых распрях властителей феодальной Руси. Туровский
князь Святополк (ок. 980—1019) узурпировал власть, распра-
вившись со своими родными братьями; княжескими раздорами
поспешили воспользоваться старые враги Руси — варяги, земляки
враждующих между собою Рюриковичей. Однако вторжение на
Русь ничего хорошего им не сулит:
... Здесь, пришлецы, оставите вы кости,
В песках моей страны!
Да! ляжешь здесь и ты, варяг отважный!
Грабитель и герой,
Ты к нам примчался по равнине влажной
На славу и разбой...
Конечно, романтическая баллада Кюхельбекера имеет мало
общего с исландской королевской или родовой сагой, но поэту
удалось воспроизвести некоторые характерные ее черты. В ней
говорится именно о родовых распрях. По словам В. Брайкевича,
«саги (летописи или сказания) наполнялись повествованиями
о грабительствах и ужасных насильствах».141 Характерна запись
в дневнике Кюхельбекера от 7 ноября 1834 г.: «История — самая
безобразная, самая нелепая и вместе самая ужасная сказка».142
138 См.: Сенковский О. И. Путешествие по Исландии господина Мар-
ине. — Библиотека для чтения, 1837, т. 24, с. 146—147.
139 Погодин М. Письмо о русских романах. — Северная лира 1827 год,
изданная Раичем и Ознобишиным. М., 1827, с. 254.
140 Кюхельбекер В. К. Избр. произведения, т. 1. Изд. 2-е. М.—Л., 1967,
с. 177—179 (Б-ка поэта. Болып. сер.).
141 Брайкевич В. О просвещении исландцев, с. 160.
142 Дневник В. К. Кюхельбекера. Материалы к истории русской лите-
ратурной и общественной жизни 10—40 годов XIX века. Л., 1929, с. 218.
151
В 1830-х годах изменился самый подход писателей к басно-
словному периоду русской истории. Примелькавшиеся ходульные
фигуры деимоверно храбрых варягов и традиционные, стершиеся
сюжетные штампы преромантического «оссианизма» утратили
былую привлекательность для русских романтиков. Сама тема
была скомпрометирована. Например, К. С. Аксаков под псевдо-
нимом К. Эврипидин напечатал в «Молве» (1835, ч. X, № 27—
30) несколько сценок пародийной драмы «Олег под Константи-
нополем», сюжет которой взят, по словам В. Г. Белинского, «из
отечественной истории (источником служила «История государ-
ства Российского» Карамзина)» и в которой фигурировали варяги
и князь Игорь, «коего „фантастический" и „колоссальный" образ
основан на четырех могучих чувствах: любви к своему народу,
идеальной любви к одной неземной деве, любви к войне и, на-
конец, падкости к грабежу».143 Эпигонская трагедия Дмитрия
Кашкина «Оскольд в Киеве» (1836) вызвала критические на-
смешки.144
Н. И. Надеждин просил писателей оставить в покое времена
«великанов сумрака» Рюрика и Олега, «коих самое бытие оказы-
вается историческою загадкою».145 Иное дело Владимир Свято-
славич, креститель Руси: с него начиналась достоверная история
православной России; о его похождениях созданы легенды, а его
образ овеян поэтическими преданиями. Н. Полевой в своей
«Истории русского народа» призывал романистов нового поколе-
ния произвести «отдельный и обширный разбор» всего того, что
сохранила о Владимире народная память. О распрях его преем-
ников красноречиво повествуют источники — летописи и саги.
Романы, посвященные эпохе Владимира, не производят впе-
чатления художественно цельных произведений: их авторы
экспериментировали, пробуя силы в новом для себя жанре рас-
сказа, сочетавшего достоверную историю и фантастический вы-
мысел. Подчас исторические трактаты одаренных дилетантов
(например, Н. Полевого) имели больше художественных досто-
инств, чем романы, в которых сухое перечисление событий раз-
бавлено выспренней риторикой. К числу таких неудавшихся ро-
манов относится «Сказание о Святополке Окаянном, великом
князе Киевском» (1832) Павлинпя Атрешкова. В предисловии
автор признавался, что задумал было большое сочинение, где бы
эпоха, «изобилующая игрою страстей сильных, положениями
пиитическими», была изображена «занимательно», но не совладал
с материалом: получилось несколько очерков, соединенных «хо-
дом происшествий исторических».146 Здесь фигурируют варяги,
143 Белинский В. Г. Поли. собр. соч., т. 1, с. 221.
144 См., напр.: [Сенковский О. И.]. Сочинения Дмитрия Кашкина, т. 1.
М., 1836. — Библиотека для чтения, 1836, т. 19, с. 37—41.
145 Телескоп, 1832, ч. 4, с. 233.
Мб Атрешков П. Сказание о Святополке Окаянном, великом князе
Киевском. СПб., 1832, с. 3—4.
152
«как стая лютых псов», «остервенелые злобою и хмелем», кида-
ющиеся на новгородцев; битва изображена в традиционном
стиле («пресыщенная кровию долина, усеянная падшими», «от-
вратительные лики сраженных, отторгнутые члены их, обломки
оружий» й т. п.).
Другая тенденция — беллетризация исторического материала
в подражание Вальтеру Скотту147 — прослеживается в романе
М. Загоскина «Аскольдова могила. Повесть времен Владимира I»
(1833). Специально к сагам Загоскин, вероятно, не обращался,
но сознавал, по словам рецензента, что «ни один период нашей
истории не представляет таких богатых и таких разнообразных
сюжетов для романа, как наш период норманский», «беспредельно
романтический».148 В романе Загоскина, сторонника официальной
народности, варяги — персонажи отрицательные, потому что они
пришельцы с Запада, где господствует дух вольности и непокор-
ства. Варягов призвали славяне-язычники; будучи язычником,
Владимир «ласкал еще сих наемных воинов», ходил вместе
с ними грабить заморские земли, «изучился сей ратной хитрости
сего воинственного народа» и заполучил киевский стол с по-
мощью многочисленной норманнской дружины. Кичливые варяги
притесняют простолюдинов, «того и норовят, чтобы с них по-
следнюю одежонку стащить». Норманны — авантюристы, желав-
шие прославиться и приобрести богатство в заморских походах.
Впрочем, плохие не только варяги. Роман Загоскина «Аскольдова
могила» начинается словами: «Может быть, многим из читателей
моих не понравится фанатический характер и буйные речи од-
ного из действующих лиц сего романа, которое под именем
Неизвестного появляется в первой главе».149 Действительно, речи
этого героя не понравились цензору В. Флерову; в донесении от
23 марта 1850 г. Московскому цензурному комитету (о возмож-
ности переиздания романа) цензор называл речи Незнакомого
«буйными и дерзкими».150 «Буйные речи Неизвестного будут для
многих камнем преткновения и соблазна», — писал цензор и тре-
бовал на основании соответствующих циркуляров «исключить и
смягчить» эти речи. Почему же они смогли появиться в под-
цензурной печати начала 1830-х годов, когда особенно свиреп-
ствовала реакция? Донесение цензора отчасти отвечает на этот
вопрос: «Издание 1-е как по времени, так и по цене могло быть
доступно только людям образованным и богатым, которые могли
сделать должную оценку буйным речам Неизвестного».151 Итак,
147 См.: Майков Бал. Н. Вальтер Скотт—Загоскин. — В кн.: Майков В. Н.
Критические опыты (1845—1847). СПб., 1889, с. 414.
148 Сенковский О. И. Аскольдова могила. Повесть времен Владимира 1.
Сочинение М. Загоскина. М., 1833. Рецензия. — Библиотека для чтения,
1834, т. 1, с. 44.
149 Аскольдова могила. Повесть времен Владимира I. Сочинение М. За-
госкина, ч. I. M., 1833, с. 1. —На самом деле имя этого героя: Незнакомый.
150 Щукинский сборпик, вып. 1. М., 1902, с. 32.
151 Там же.
153
дерзкие речи Незнакомого были рассчитаны на «должную» —
резко отрицательную — оценку читателей благонамеренных и
сугубо преданных властям. В его-то уста автор романа и вложил
антимонархические тирады, некогда произносимые декабристами.
Незнакомый клянет Рюриковичей, превознося древнюю воль-
ность славян; Владимирова прадеда Олега он называет «плото-
ядным зверем», который «любил упиваться кровью беззащитных
народов, не терпел соседей, если они не были его рабами».
Междоусобия князей «радуют дух» Незнакомого. Цензор В. Фле-
ров особо выделил возмутившие его речи «злодея»: «Когда Яро-
полк, подстрекаемый Сванельдом, пошел войною на родного
своего брата Олега, — режьтесь, злодеи, думал я, губите самих
себя! и когда останется из вас один, последний из всего нена-
вистного рода вашего, тогда — да, тогда только наступит час
мести, и один удар сотрет навсегда с лица земли сие поколение
гнусных кровопийц и предателей!».152 Подобно тому как дека-
бристы пытались вести агитацию среди солдат и крестьян, Незна-
комый старается взбунтовать киевлян: «Hv-ка, детушки, гоните
из Киева разбойников-варягов; мечите в Днепр наших грабите-
лей; топите всю эту гурьбу мироедов, которые питались кровью
вашею под сению враждебного для вас поколения злодеев Рюрика
и Олега».153 По словам Незнакомого, великий князь — тиран,
установивший на Рустт полицейский террор: «Нет, молодец! по-
падись только в лапы к этому медведю, а уж живой из них не
вырвешься».154 На реплику благочестивого и послушного госпо-
дам поселянина — «иль ты думаешь, что для твоей буйной головы
и плахи во всем Киеве не найдется?» — Незнакомый спокойно
отвечает: «Как ни найтись! . . протяпи только шею, а за этим
у вашего батюшки, великого князя, дело не станет».155 Верные
престолу соотечественники прогоняют незадачливого агитатора;
не потребовалось даже участия княжеских властей. В историко-
литературном плане роман М. Н. Загоскина «Аскольдова могила»
представляет собой самое раннее известное нам произведение
художественной прозы в русской подцензурной печати, в котором
наличествовал образ бунтаря, своим «фанатическим характером»
похожего на декабристов, и раздавались «буйные и дерзкие», по
существу декабристские речи.
Иногда рассказ строился таким образом, что становился
«фантастико-романтическим сказанием» на чисто, «поэтической
основе»,156 напоминавшим литературную сказку: таков роман
А. Вельтмана «Святославич, вражий питомец. Диво времен Крас-
152 Аскольдова могила, ч. ТТ, с. 96—97; см.: Щукинский сборник, вып. 1,
с. 321.
153 Аскольдова могила, ч. I. с. 40.
154 Аскольдова могила, ч. II, с. 157.
155 Аскольдова могила, ч. I, с. 43.
158 См.: Лихопин М. Вельтмап и его сочинения. Статья ТТ. — Москов-
ский наблюдатель, 1836, ч. VIT, с. 223.
154
ного солнца Владимира». Как и в сагах, в этом произведении
Владимир выступает в облагороженном облике (все преступления
князя-варяга приписаны его двойнику-кикиморе, брату, прокля-
тому отцом в материнской утробе и воспитанному на горе людям
нечистой силой). Следуя сагам, Вельтман реконструировал быт
норманнов, рассказывал, какое оружие они носили, какая
утварь хранилась в их замках, какие у них были корабли, как
происходили морские битвы между викингами, и т. п. В тексте
романа имеются прямые ссылки на «Сагу об Олафе Трюггва-
соне», а ее персонажи оказываются героями «Святославича».157
Сагу Вельтман считал более достоверным историческим источни-
ком, чем летопись Нестора, о котором писатель отзывался
с иронией.158
Но своеобразный психологический реализм исландской саги
не привлек русских романтиков. Варяги в их произведениях —
герои или однозначно положительные, или отрицательные. Хотя
было известно, что в сагах «характер варварский», а не рыцар-
ский, что здесь «заметны сильные страсти, но нет еще ничего
похожего на рыцарскую любовь, на рыцарскую восторжен-
ность»,159 варяги у Вельтмана — западные рыцари, сентименталь-
ные благородные кавалеры и нежно-чувствительные дамы.160
В сагах Вельтман, как и другие русские писатели-романтики,
черпал преимущественно исторический и этнографический ма-
териал, местный колорит древней эпохи.
3
Внимание романтиков привлекали не только сами саги, но и
вкрапленные в прозаический их текст скальдические стихотворе-
ния. Умы русских писателей эпохи романтизма волновала за-
157 См.: Вельтман Л. Святославич, вражий питомец. Диво времен Крас-
ного солнца Владимира, ч. I. M., 1835, с. 173, 176.
158 «Кто не знает из вас, читатели, Нестора, того маститого старца, что
стоит в храме Русской истории на гранитном иодножии, как древний ку-
мир, которого глаголам веруют народы, пред которым историки, как жрецы,
ходят с кадилом, а романисты черпают из 300-ведерной жертвенной чаши
события прошедших веков и разводят каждое слово водяными вымыс-
лами?» (там же, с. 38).
159 Рыцарство средних веков в Европе, его начало, дух, понятия,
нравы и учреждения. — Библиотека для чтения, 1838, т. 27, ч. 2, отд. III,
с. 117—166. Перевод части работы Ж.-Ж.-А. Ампера «De la chevalerie»
(«О рыцарстве») из журнала «Revue des deux Mondes» (1838, t. 13).
160 «Владетель Фэрея, могущий Зигмунд Брестерзон» такими словами
утешает своего друга: «Пей, Окке... пей! черной думой не потушишь
горя! Слезами только можно унять слезы! а виноград есть слезы Фреи.
Каждый год плачет она о погибели Одена»; на что Окке отвечает: «Ты...
понимаешь муку безнадежной страсти!» (Вельтман А. Святославич, вра-
жий питомец..., с. 165—167). «„Зигмунд, ты опять оставляешь меня!" —
повторила сквозь слезы Торальда. Не отвечая ни слова, Зигмунд поцело-
вал слезу Торальды» (там же, с. 178).
155
гадка: как соотносятся «Слово о полку Игореве» и поэзия скаль-
дов, что в них общего и что различного? Конечно, такого рода
сближения, как правило, исторической конкретностью не отли-
чались. Митрополит Евгений в замечаниях на державинское
«Рассуждение о лирической поэзии» писал, что в древних рус-
ских стихотворениях «заметны порывы» северной скандинавской
лирической поэзии, и приводил такой комментарий к выражению
«А мои ти куряни... конецъ копия въскръмлени...»: «Наши
толкователи, может быть, не ведали, что у северных воинствен-
ных народов был обычай новорожденным своим младенцам давать
пищу концом меча; (см. Далинову Шведскую историю, часть 1,
кн. 1, с. 331 русского переводу...) Как бы то ни было, но это
прекрасное подражание точно скалдским песням».161 «История
Шведского государства» выдающегося писателя Швеции эпохи
Просвещения Улуфа Далина содержала очерк обычаев и верова-
ний древних скандинавов, однако на указанной митрополитом
Евгением странице этой книги говорится не о «скалдских пес-
нях», а об ирландских и вообще древнесеверных обычаях.162
Однако уподобление «Слова» произведениям древнескандинав-
ской литературы, а Бояна — скальдам в первой трети XIX в.
не всегда чистая риторика. Утверждение, что повествование
о походе Игоря имеет сходство с памятниками древнеисландской
литературы, в споре со скептиками выглядело как аргумент в за-
щиту подлинной древности «Слова». Скептики отрицали наличие
такого сходства: например, тот же митрополит Евгений, проти-
вореча сам себе, писал К. Ф. Калайдовичу 18 января 1814 г.:
«Северное песнопение древнее (ссылаюсь на скандинавские саги
и эдды) никогда не было так высокопарно, как песнь Иго-
рева».163 О. И. Сенковский соглашался, что «Слово о полку Иго-
реве» «можно бы назвать настоящею скандинавскою сагою,
если бы только оно не носило на себе явных следов новейшего
подражания».164 Наоборот, А. Вельтман полагал, что «„Слово"
сродни исландским сагам».165
161 Замечания Евгения Болховитинова на Рассуждение о лирической
поэзии. — В кн.: Сочинения Державина с объяснительными примечаниями
Я. Грота, т. VII. СПб., 1872, с. 617.
162 Олофа Далина история Шведского государства, ч. 1, кн. 1. СПб.,
1805, с. 330-331.
163 Сын отечества, 1839, т. 8, с. 18; см.: Смирнов А. О «Слове о полку
Игореве». 1. Литература «Слова» со времени открытия его до 1876 г. Во-
ронеж, 1877, с. 20—21.
164 Сенковский О. И. Путешествие по Исландии господина Мармие,
с. 141.
165 Вельтман Ал. Упоминаемый «бо Ян» в «Слове о полку Игореве»
есть старец Ян, упоминаемый Нестором. — Москвитянин, 1844, № 1,
с. 213. — Зато Вельтман в своем комментарии к «Слову» вообще не говорил
о варягах: «В нем все свое, родное, близкое сердцу. Певец Игоря ни
у кого не занимает ни души, ни слова, ни образа» (Слово об ополчении
Игоря Святославича князя Новгород-Северского на половцев в 1185 году.
А. Ф. Вельтмана. М., 1833, с. V).
156
Н. Полевой и М. Погодин сформулировали гипотезу о законо-
мерности литературно-генеалогической зависимости «Слова» от
исландских саг. Н. Полевой полагал, что вся древнерусская ли-
тература носит на себе следы влияния саг. Поскольку вполне
вероятно, что пришедших на Русь варяжских князей сопрово-
ждали северные песнопевцы, на пирах провозглашавшие свои
лиро-эпические песни, то можно думать, что «Слово» написано
русским скальдом, учеником варягов, о чем и свидетельствует
«явный скандинавский образ» «Слова о полку Игореве», его
«прямое» сюжетное сходство «со скандинавскими сагами».166
М. Погодин считал, что «Слово» и саги выросли из одних
фольклорных мотивов, бытовавших в варяжской среде как
в Скандинавии, так и на Руси. «Наши Слова, наши саги имели
один и тот же источник с исландскими».167 В интерпретации
Полевого и Погодина уподобление «Слова» скандинавским сагам
оказалось одним из звеньев в их норманистскои концепции
древнерусской истории и удобной мишенью для критики со сто-
роны патриотов-антинорманистов, например М. А. Максимо-
вича.168
Построения Полевого и Погодина уязвимы и в строго филоло-
гическом отношении. «Слово» во многом не похоже на саги. Запи-
санные в XIII—XIV вв., саги до письменной фиксации бытовали
в устной традиции; «Слово» же, очевидно, записано тогда, когда
оно сочинено. Саги, как правило, повествуют о событиях, на
целые столетия предшествовавших записи. Саги зачастую иска-
жают картину быта и нравов давно прошедших эпох; «Слово» же
правдиво повествует о делах живой современности. Саги отно-
сятся к разным жанрам древнеисландской литературы: это и
волшебные и богатырские сказки («саги о древних временах»),
и исторические хроники (ряд «королевских саг»), и рыцарские
романы (некоторые «саги об исландцах»), и переводные произ-
ведения, в своих континентально-европейских оригиналах имею-
lee История русского народа, т. 1, с. 266—267, 274. — В рецензии на
вельтмановское издание «Слова» Н. Полевой писал: «Мы полагаем, что на-
родная поэзия русская, при соединении нордманов с славянами, образо-
валась в виде саг или поэм, которые были петы русскими боянами или
баюнами. Славянский образец таких поэм находим мы в древних песно-
пениях сербов и чехов; нордманский — в песнопениях скандинавских
скальдов» (Полевой Н. Очерки русской литературы, ч. II. СПб., 1839,
с. 136).
167 Погодин М. Письмо к С. П. Шевыреву о десятой его лекции. —
Московитянин, 1845, ч. 1, № 1, с. 16.
168 «От разных народов наслушалась песен древняя Русь, и, может
быть, многие звуки из тех песен отзывались в пении Русском. Однако
источником народной поэзии Русской было собственное живое чувство: ее
„зараждает души глубина!". Исландская сага никогда не была родником
нашей исторической поэзии, до нее и без нее бывшей: она только впала
в нее и утонула в ней» (Максимович М. О народной исторической поэзии
в древней Руси (1845). Письма к М. П. Погодину; см.: Максимович М. А.
Собр. соч., т. 3. Киев, 1880, с. 480—481, 488).
157
щие иную жанровую природу; сага более приурочена к опреде-
ленному литературному жанру, чем «Слово о полку Игореве».
Мир саги — это духовный мир исландского народа на протяжении
нескольких веков развития в особых исторических условиях.
«Слово о полку Игореве» порождено иной национально-истори-
ческой обстановкой.
Возникал вопрос и о природе скальдического песнотворче-
ства. Когда Иозеф Мюллер в 1811 г. опубликовал свой немецкий
перевод «Слова о полку Игореве», Якоб Гримм указал на типо-
логическую общность русского памятника с древнегерманскими
эпическими песнями.169 Зачин «Слова», такие эпизоды, как плач
Ярославны, сон Святослава и возвращение Игоря из плена, живо
напомнили исследователю соответствующие мотивы в древне-
скандинавской литературе. Предполагалось, что автор «Слова»
был поэтом того же типа, что каледонские барды или северные
скальды.
Подобно древнерусским боянам, скальды — северные тиртеи,
вдохновенные певцы, содержание их поэзии — предметы высокие,
чувства торжественные.170 Стихотворения скальдов «дышали во-
сторгом и великим воинским подвигом, расцвечались живым
воображением».171 В романе М. Н. Загоскина «Аскольдова мо-
гила» изображен норвежский «вещей скальд» по имени Фенкал
(ср. Фингал Оссиана), «пленник и любимец» князя Владимира,
«молодой человек прекрасной и благородной наружности», играю-
щий на музыкальном инструменте, «похожем на лютню или
ручную четырехструнную арфу». «Свободный сын дикой Скан-
динавии», он тоскует по своей родине, «отчизне неустрашимых
витязей и вдохновенных певцов». Там его поэтическая мысль
«неудержимо» носилась по синему морю, омывающему крутые
берега и утесистые скалы угрюмой Норвегии; «бывало, мощный
голос его сливался с воем полуночных бурь; он пел о славе древ-
них нормандских витязей», а здесь, на чужбине, «тихий и уны-
лый», тоскует и скорбит, «едва заглушая рыдания в стесненной
груди».172 Загоскин описал и самый процесс скальдического песно-
пения, немилосердно подражая Парни (ср. песнь первую «Иснеля
и Аслеги»): «Как бессильный ропот умирающего тихо потрясает
воздух, когда последний вздох вылетает из груди его, так засто-
нали струны под вещими перстами скальда. Устремив неподвиж-
ный взор на черные тучи, которыми подернута была вся северная
169 См.: Grimm, Gebriider. Die Lieder der alten Edda. — Morgenblatt fur
gebildete Stande, 1812, N 67, S. 265—267.
170 См.: Рихтер А. О бардах, скальдах и стихотворцах средних ве-
ков, с. 7.
171 Составные начала и направление древней отечественной словес-
ности. Лекция проф. Давыдова. — Учен. зап. имп. Моск. ун-та, 1834, ч. III,
с. 292.
172 Загоскин М. Н. Аскольдова могила. Повесть времен Владимира
Первого. — Собр. соч., т. 6. М., 1901, с. 152.
158
сторона небосклона, он запел унылым и сладкозвучным го-
лосом».173
Самая же песнь скальда Фенкаля вся состоит из общих мест
и образных клише преромантического оссианизма и потому мо-
жет напомнить и песню рыбака-датчанина в повести Карамзина
«Остров Борнгольм» («Законы осуждают...»), и элегию Батюш-
кова «На развалинах замка в Швеции», и много других подоб-
ных, но менее оригинальных и талантливых сочинений:
Где вы, глубокие долины,
Родные горы и поля,
Леса дремучие, и море,
И тихий кров моих отцов?
Увижу ли тебя, о, Берген, —
Страна и славы и певцов,
Отчизна витязей могучих,
Свободных Севера детей? ..
И девы Скании младые
Толпилися вокруг певца,
И старцы мудрые внимали
Его и песням и речам.174
Конечно, скальды, подлинно древние придворные певцы, не
укладывались в такую схему умозрительных представлений.
Однако наряду с романтической идеализацией скальдов, позво-
ляющей сближать их с автором «Слова», постепенно набирала
силу иная тенденция осмысления северного песнотворчества —
научно-историческая. В большинстве своем скальдические хва-
лебные песни с их замысловатыми метафорическими перифра-
зами бедны по смыслу и лишены всякого лиризма. Общим свой-
ством поэзии «дикого народа» является «гиперболический и ме-
тафорический способ выражения», пышный, так называемый
«восточный стиль».175 Эта «странность» служит доказательством
того, что «утонченность литературная не всегда идет наравне
173 Там же.
174 Скальду Фенкалу у Загоскина принадлежит еще несколько песен,
банальных и похожих одна на другую, например:
Зову тебя, Рикмора тень,
Из лона неги, наслажденья!
Приди, оставь Асгарда сень,
И, как порывы вдохновенья,
Ты овладей моей душой...
Й повесть скальда затвердит
Потомство шумною толпою!
(Загоскин М. П. Собр. соч., т. 6, с. 302)
Характерно, что, сочиняя такие песни, Загоскин вспоминал о Бояне: «Ве-
щие персты Фенкала пробежали по звонким струнам: они зарокотали»
(там же).
175 Краткое обозрение словесности древних народов, сочиненное орди-
нарным профессором имп. СПб. университета Яковом Толмачовым. СПб.,
1820, с. 15.
159
с утонченностию цивилизации и что варварство не предохраняет
от изысканности».176 Песни скальдов «столь же сухи и холодны,
как климат земли, ими обитаемой».177
Сухой и холодной казалась знатокам и знаменитая «Песнь
Гаральда Смелого», некогда пленившая воображение целого по-
коления русских поэтов.178 Н. Полевой перепечатал в своем жур-
нале ученое рассуждение скандинавского антиквария Олафа
Бартолина из его книги «Датские древности» об этой скальдиче-
ской поэме, а также о «Смертной песни Рагнара Лодброка».179
Ни Бартолин, ни вслед за ним Полевой в своих примечаниях не
находили в истории Гаральда ни документальной достоверности,
ни лиризма.180 Карамзин своим изящным переводом преобразил
«Песнь Гаральда Смелого».181 Метрика скальдического стиха вы-
чурна и изощренна; она далека от метрики «Слова о полку Иго-
реве»;182 метафоры скальдов трудны для восприятия.
В романе «Асмунд Тирсклингур» (действие которого происхо-
дит в Исландии) немецкого писателя Карла Франца Фан дер
Фельде, автора исторических повестей, популярных в России
1820-х годов, один из героев читает скальдическую любовную
песнь такого содержания: «Я вешаю круглоскованную змею
в конце моста куропатки на виселицу щита Оденова». Никто из
слушателей «не умеет добраться до смысла» этой песни, напо-
минавшей шараду и дававшей представление о лирике скальдов;
тогда чтец расшифровывает метафоры, составляющие песнь:
«Круглая зияющая змея есть замысловатое изображение поня-
176 речъ о древней скандинавской литературе. (Сочинение Ампера),
с. 261—296.
177 О религии и нравах древних скандинавов. — Атеней, 1829, ч. 2,
с. 20.
178 У среднего читателя этот сюжет продолжал пользоваться успехом.
Фабула романа В. Эртеля «Гаральд п Елисавета, или Век Иоанна Гроз-
ного» (ч. I—II, СПб., 1831) имеет точки соприкосновения с фабулой скаль-
дической поэмы, где также фигурируют Гаральд и Елисавета. Но действие
романа происходит в XVI столетии; Елисавета здесь — дочь одного из поч-
тенных обитателей пемепкой слободы в Москве, а Гаральд — граф фон
Фалькенегг, родом из Нижней Саксонии. Вдобавок ромап Эртеля довольно
слаб в художественном отношении и написан немцем, знавшим русский
язык не в совершенстве. Критика отметила, что «язык русский... не есть
природный язык сочппителя... Внутреннее достоинство романа пе... удов-
летворительно. Век Иоанна Грозного представлен в нем слабо, скудно и
безжизненно. Русских почти нет на позорище, и если они являются, то
действуют не по-русски» (Телескоп, 1831, ч. 5, № 18, с. 260—261).
179 Две песни Скандинавских витязей. С латинского. — Московский
телеграф, 1825, ч. II, с. 221—230.
180 «Его походы в Палестину, Африку, Сицилию, любовь к нему гре-
ческой императрицы и самая женитьба на Елизавете Ярославне похожи на
сказку» (там же, с. 221).
181 «Где же пламенная любовь Гаральда к Елизавете.. ? — Этот куплет
совершенно переделан в Истории государства Российского (т. 2, при-
меч. 41)» (там же, с. 227).
182 Словарь древней п повой поэзии, составленный Николаем Остоло-
повым. часть третья. СПб., 1021, с. 64—65.
160
тия: кольцо. Куронаткин мост есть рука, па которой охотник не-
сет сокола. Следственно, яснее дня, что конец его не что иное,
как палец». Автор романа резюмирует устами героини: «Итак,
все твое пышное многословие не что иное значит, как: „Я наде-
ваю перстень на палец"?».183
С метафорическими особенностями поэзии скальдов читателя
знакомила и «Литературная газета», имея в виду лишь пополне-
ние «материальных припасов поэзии и вообще литературы». Пред-
ложив «несколько извлечений из поэтических вокабулов скаль-
дов исландских»,184 редакция высказала надежду, что ее «при-
ношения» «явятся в свое время оправленные в стихи».185 Десять
лет спустя С. К. Сабинин перевел скальдические висы, встречаю-
щиеся в тексте «Саги об ОлафеТрюггвасоне»; перевод Сабинина —
по существу подстрочник — не претендовал на художественность
и даже на стилистическую грамотность, зато представил поэзию
скальдов во всей ее специфической и неуклюжей (на чужом, не-
скандинавском языке) вычурности. Здесь встречаются такие
тяжеловесные многосоставные конструкции, как «свидетель ши-
пения змия трупов»,186 и т. п.
Таким образом, уже в эпоху романтизма накопилось доста-
точно данных для вывода о том, что «Слово о полку Игореве» —
отнюдь не памятник придворного поэтического искусства, петый
скальдом или певцом скальдического типа, что метафоры
в «Слове» принципиально отличны от скальдических; аллитера-
ция в «Слове» — поэтическое украшение, выполняющее иные
ритмообразующие функции, чем в скальдических песнях. Ста-
новилось очевидным, что некоторые особенности метрики «Слова»
присущи и былинному стиху, а национально-языковое и стили-
стическое своеобразие этого последнего — вне подозрений.
Романтикам особенно существенным казалось то обстоятель-
ство, что древний песнотворец — будь то скандинавский скальд
183 Асмунд Тирсклипгур. Повесть, сочинение Фан дер Фельде. Пер.
с нем. В. Тило. СПб., 1829, с. 24—26.
184 Эти вокабулы выписаны из «Введения в историю Датскую» Мал-
лета: «Небо, череп исполина Имера; радуга, мост богов; море, поле пира-
тов, пояс земли; земля, супруга Одинова, дочь ночи, корабль, плавающий
по столетиям, основание воздуха» и т. п. (см.: Литературная газета, т. 1,
1830, № 21, И апреля, с. 170).
185 На предложение «Литературной газеты» откликнулся Ф. И. Тютчев,
тотчас сочинивший стихотворение «Конь морской» (опубликовано в 1879 г.).
Стихотворение это, в котором встречаются скальдические перифразы,
те же, что и в издании Дельвига и Пушкина, «как будто показывает, что
поэту был известен характер метафоры-кенпинга» (Чижевский Д. К сти-
листике старорусской литературы. Kenningar? — Slavisticna rivija, 1957,
т. X, № 1-4, с. 105).
186 С. К. Сабинин пояснял: «НгазНппг» — «змий трупов» у скандинав-
ских поэтов значит «меч», почему «свидетель шипения змия трупов» —
свидетель свиста «меча» (Извлечение из Саги Олафа, сына Триггвиева,
короля норвежского... Перевел протоиерей Стефан Сабинин. — Русский
исторический сборник, 1840, т. 4, кн. 1, с. 114).
11 Д. М. Шарыпкин
161
или автор «Слова о полку Игореве» — не просто слагал вдохно-
венные гимны, в которых прославлял героев; он поклонялся язы-
ческим богам. Скальдические поэмы отличаются двумя особен-
ными качествами — не только просодией, но и мифологической
поэтикой, образовавшей «новый поэтический язык, богатый фи-
гурами и сильный в выражениях».187 Религия скандинавов, «бо-
гатая вымыслами странными и предметами в преувеличенном
виде», придала соответствующий характер и скальдическим сти-
хотворениям.188 Скальды верили во все чудесное: в богов, вели-
канов, леших, домовых, колдунов и прочие сверхъестественные
существа; такова «северная феогония».189 Скальду следовало быть
не только изобретательным художником и обладать историче-
скими и генеалогическими познаниями, но и «преимущественно
знать обстоятельно северное учение о богах, как основание
пиитического языка и мифологических образов... Скажите, не
соответствует ли этим требованиям как нельзя лучше сочини-
тель „Слова о полку Игореве"?».190
Мифологическая наука делала в эпоху романтизма первые
шаги. Романтики полагали, что пантеон языческих божеств на
Руси не был полностью самобытным и числил в своем составе и
кумиров других, сопредельных народов, что в Новгороде и Киеве
чтили некоторых варяжских богов и что, в частности, канониза-
ции Перуна поспособствовал культ скандинавского Тора.191 Эти
мысли высказал еще в XVIII в. В. Н. Татищев в «Истории Рос-
сийской» (глава: «О идолослужении бывшем»); в числе «разных
богов имян славянских», которые «у разных писателей древних...
находятся», он назвал и скандинавские божества: «Один или
Водин» («Водин и Один едино, что Водим») и Тор—«тот же,
что и Перун, оба значат гром».192 Русские фольклористы-ска-
зочники — М. Д. Чулков, М. И. Попов и В. А. Левшин — изда-
вали в конце XVIII в. мифологические лексиконы, игравшие
187 Рихтер А. 1) Скандинавская мифология. Читано в собрании СПб.
Вольного общества любителей словесности, наук и художеств. 4 ч. Декабря
1819. — Благонамеренный, ч. 8, 1819, с. 291; 2) О бардах, скальдах и стихо-
творцах средних веков. СПб., 1821, с. 7.
188 Об истории и словесности исландцев. -- Вестник Европы, 1825, № 10,
май, с. 10.
189 Составные начала и направление древней отечественной словес-
ности. Лекции проф. Давыдова, с. 292.
190 Погодин М. Письмо к С. П. Шевыреву о десятой его лекции,
с. 20, 22.
191 Полной ясности в этом вопросе нет и по сей день; см.: Анич-
ков Е. В. Язычество и древняя Русь. СПб., 1912; Леже Л. Славянская ми-
фология. Воронеж, 1908; Rozniecki S. Perun und Thor Ein Beitrag zur
Quellenkritik der russischen Mythologie. — Archiv fur slavische Philologie,
1901, Bd 23.
192 Татищев В. Н. История Российская, т. 1. М.—Л., 1962, с. 101. —
То же сказано и в «Лексиконе Российском историческом, географическом
и гражданском, сочиненном... Василием Никитичем Татищевым» (ч. 1.
СПб., 1793, с. 167).
162
роль литературно-энциклопедических справочников, у<5 предна-
значавшихся «больше для стихотворцев, нежели для историков»;194
самую номенклатуру языческих божеств эти писатели черпали
из книг, имеющих прямое отношение и к мифологии Севера.
И. Болтин, выражая официальную точку зрения (Екатерины II),
писал, что баснословие северных народов «прилично может при-
ложено быть к руссам».195 Эту мысль канонизировал Н. М. Карам-
зин: «Славяне охотно умножали число идолов своих и принимали
чужеземных.. . Бальтийские славяне поклонялись Водану, или
скандинавскому Одину, узнав о нем от германских народов».196
В эпоху романтизма Н. Полевой считал, что «первобытные руссы»
(варяги) приняли религию «покоренных ими славян» 197 и Перун
заменил им Одина, а Стефан Сабинин в письме от 20 июня 1840 г.
к Погодину доказывал, что скандинавский Один и славянский Во-
лос «суть одни и те же лица».198
Смешение русских и северных божеств нашло отражение и
в романтической художественной литературе: таковы «Хоры Пе-
руну» (1827) А. Н. Муравьева, где воспевается Перун, наделен-
ный ипостасями Одина; таков «Днепровский брег» (1829; отрывок
пз поэмы «Владимир Великий») Елагина, где варяго-русское бо-
гопочитание составляет живописно-сказочный местный колорит
древности. Сюжеты этих и подобных им сочинений довольно ба-
пальны и примитивны; иное дело — стихотворение М. Ю. Лермон-
това «Жена Севера» (1829), принадлежащее к числу наименее
объясненных произведений поэта и требующее специального ком-
ментария.
193 См.: Верков П. Н. Литературные энциклопедии на русском языке
(XVIII—XIX вв.). Библиографический обзор.— Тр. Ин-та книги, доку-
менты, письма, вып. III. Л., 1934, с. 15—42.
194 См.: Попов М. Краткое описание языческого баснословия, собран-
ного из разных писателей. — В кн.: Досуги, или Собрание сочинений и
переводов Михаила Попова, ч. 1. СПб., 1772, с. 182.
195 Подражание Шекспиру... вновь изданное с примечаниями генерал-
майора И. Болтина. СПб., 1792, с. X. — Болтину вторил Павел Львов:
«Славяне, руссы и варяги чтили Одина и во многом придерживались скан-
динавского баснословия» (Львов П. Картина славянской древности, или
Празднество славянороссов. — Иппокрена, 1800, ч. VI, с. 5). См. также:
Лотман Ю. М. «Слово о полку Игореве» и литературная традиция XVIII—
начала XIX в. — В кн.: «Слово о полку Игореве» — памятник XII века.
М.-Л., 1962, с. 364.
196 Карамзин Н. М. История государства Российского, т. II. СПб.,
1818, с. 87, 90.
197 История русского парода. Сочипение Николая Полевого, т. 1, с. 75.
198 Отрывки из писем протоиерея Сабинина на имя секретаря Обще-
ства, профессора Погодина. — Русский исторический сборник, издаваемый
Обществом истории и древностей российских, т. IV, кн. 1. М., 1840, с. 110. —
В качестве «отца поэзии» Белее — «божество, тождественное с Одином», —
писал С. Сабинин в статье «Волос, сравненный с Одином» (Журп. М-ва
«ар. проев., 1843, ч. 11, с. 36). «И если в саге Олафа Трюггвасона упоми-
пается о капищах, существовавших в России во время Владимира Ве-
ликого, то эти капища, конечно, принадлежали варягоруссам, а не славя-
нам» (Русский исторический сборник..., т. IV, кн. 1, с. 146).
163
11*
Стихотворение это о том, как в давнопрошедшие «года волшеб-
ной старины» где-то па севере, «покрыта таинств легкой сеткой,
меж скал полуночной страны» являлась «Она», жена Севера,
«грозная дочь богов». «Кто зрел ее, тот умирал»- И только
скальды способны были «смотреть на деву издали» и, благого-
вейно лицезрея «немое виденье», «посвящать» ей «вдохновенье».
Это стихотворение, вероятно, не случайно вызывает в памяти
пушкинский «Портрет», опубликованный в том же 1829 г. (в аль-
манахе «Северные цветы»). Здесь также
С своей пылающей душой,
С своими бурными страстями,
О жены севера, меж вами
Она является порой
И мимо всех условий света
Стремится до утраты сил,
Как беззаконная комета
В кругу расчисленном светил.
Известно, что юный Лермонтов почитал Пушкина своим учите-
лем и подражал ему в стихах. У обоих стихотворений могла быть
функционально аналогичная автобиографическая, бытовая основа;
обе жены Севера — и у Пушкина, и у Лермонтова — имеют, по-
видимому, реальный, земной прототип, хотя они и представлены
читателю в качестве персонифицированных небесных светил.
Но декорация, скрывающая бытовые причины, заставившие Лер-
монтова взяться за перо, внешняя структура сюжета лермонтов-
ского стихотворения, его событийная фабула, композиция и образ-
пая система иные, чем у Пушкина. «Жена Севера» Лермонтова —
произведение вполне оригинальное, свидетельствующее о раннем
и своеобразном интересе юного поэта к фольклору, к националь-
но-исторической теме: не исключено, что в основу стихотворе-
ния положено произведение устного народного творчества —
легенда, полуисторическое свидетельство, сказочное предание.
В примечаниях к первому тому «Собрания сочинений» Лер-
монтова об этом стихотворении сказано: «Возможно, что это фраг-
мент поэмы „Два брата" (1829), действие которой происходит
в Финляндии».199 Но, во-первых, «Жена Севера» несомненно не
«фрагмент», а завершенное произведение с четко оформленным —
в противоположность поэме «Два брата» — сюжетом, а во-вторых,
и в поэме действие имеет место не столько в исторически и гео-
графически конкретной Финляндии, сколько на условно-оссиани-
стском «Севере». Принадлежность разбираемого стихотворения
к литературной традиции оссианизма подчеркнута как заглавием,
так и общим колоритом: тут и «волшебная старина», и «скалы по-
луночной страны», п «скальды северных лесов».
199 Лермонтов М. Поли. собр. соч., под наблюдением И. Л. Андрони-
кова, т. 1. М., 1953, с. 363.
164
Обитатели оссианистского Севера, по понятиям того времени,
пребывали «в мечтательном суеверии».200 Баснословные предрас-
судки северян «беспрестанно являют им привидения; там день
столько же благоприятен им, как и самая ночь: что-то бледное
и облачное, кажется, призывает мертвых возвратиться па землю,
подышать холодом, проникающим и живых».201 В стихотворении
Лермонтова ощущается непосредственное влияние поэм Оссиана.202
Из произведений Макферсона и комментариев к ним Лермонтов
мог почерпнуть такие сведения о «дельтах»: «Нет, может быть,
парода во всем свете, который бы столько верил привидениям».203
Явлению призраков в поэмах Макферсона почти всегда сопут-
ствует луна, «главный предмет картин и намеков» Оссиана,204
чаще «омраченная», реже «испускающая лучи свои».205 «На древ-
нем Севере все почти чувствовавшие вдохновение, подобно фин-
ляндцам, посвящали себя поэзии. Вдохновение сие особенно было
спльно при новолунии».206 Несомненно, оссиапистский лунный
пейзаж производил впечатление на юного Лермонтова. Луна, «ца-
рица лучших дум певца», всегда была любимым образом поэта-207
Но к сюжету «Жены Севера» мотив явления призрака в лунных
лучах имеет лишь косвенное отношение.
В предисловии к переводу Кострова об оссианистских тенях
написано: «Ужас их не окружал. Они протекали воздушное про-
странство с таким кротким и приятным движением, какое Гомер
приписывает своим богам и богиням».208 У Лермонтова же
200 Брайкевич В. О просвещении исландцев, с. 150.
201 М[ухано]в А. Отрывки Г-жи Сталь о Финляндии (из книги «Les
dix annees d'exil», с замечаниями). —Сын отечества, 1825, ч. 101, с. 151.
202 Библиографические данные о русском оссианизме см.: Иезуитова Р.
Поэзия русского оссиапизма. — Русская литература, 1965, № 3, с. 53—74;
Маслов В. И. Оссиаи в России. Библиография. Л., 1928. (См. также: Ле-
вин Ю.. Д. Оссиан в русской литературе. Л., 1980, — примеч. ред.).
203 Оссиан, сын Фингалов, бард третьего века: Гальские (иначе: Эрские,
или Ирландские) стихотворения. Переведены с французского Е. Костро-
вым, ч. I. M., 1792, с. VIII.
204 См.: Татищев И. Поэма Оссиана (переведено с английского сочи-
нения, названного Зеркало. Из Мерсье). — Иппокрепа, 1801, ч. VIII, с. 78.
205 В поэме «Каррик-Тура» «лупа сокрывала багровое лицо свое в обла-
ках востока; внезапно устремляется с горы порывистый вихрь и песет
в себе дух Лоды» (Оссиан, сын Фингалов..., ч. I, с. 267). В «Теморе»
«луна смотрела сквозь облаки окуренпа парами, скрывающими в себе тени
мертвых». В поэме «Описание октябрьской ночи в Шотландии» «нощь
тиха и безоблачна... Луна испускает лучи свои на вершипу горы...
я вижу привидение, облеченное в одежды белейшие снега, имеющее руки,
подобные алебастру, и черные власы. Ах! се дщерь нашего вождя, кото-
рую смерть за несколько дней пред сим похитила... Но дыханпе ветров
тень гонит пред собою: она теряет свой образ и, помалу измопяясь,
превращается в белые пары, простирающиеся по холму» (Поэмы древних
бардов. Пер. А. Дмитриева. СПб., 1788, с. 2).
206 Брайкевич В. О северпой поэзии, ее происхождении и характере,
с 38—39.
207 См.: Сакулин П. II. Земля и небо в поэзии Лермонтова. — В кн.:
Вепок М. Ю. Лермонтову. М.—Пг., 1914, с. 5—6.
208 Осспап, сын Фингалов..., ч. I, с. IX.
165
Кто зрел ее, тот умирал.
И слух в угрюмой полуночи
Бродил, что будто как металл
Язвили голубые очи.
Костров подчеркивал, что в песнях Оссиана «не находится
ни одной черты, касающейся до богопочитания тогдашнего вре-
мени»,209 что кельты «храмов никогда... не сооружали и никакое
место не было посвящено единствеппо для богопочитания. Оссиан
показывает даже некое презрение ко храмам».210 У Лермонтова,
наоборот,
... Финна дикие сыны
Ей храмины сооружали...
Героиня стихотворения, «дочь богов», подобна Диане, Церере
и Прозерпине, в античной мифологии олицетворявшим луну.
Диану, богиню целомудрия, нельзя было безнаказанно видеть про-
стым смертным; Церере, культ которой сопрягался с почпыми ми-
стериями и таинствами, сооружали храмы; Прозерпине поклоня-
лись «как дочери богов» Цереры и Юпитера. Об античных боже-
ствах подробно рассказывалось в руководствах по мифологии, ко-
торые Лермонтов штудировал в детстве.211
О бытовании цереал на Севере Лермонтов должен был знать
из обширной литературы на эту тему, обязательной для каждого
культурного читателя эпохи романтизма. Улуф Далин сообщал,
что древние скандинавы поклонялись «великому на небе светилу»,
луне; «таким образом, сия Урания, сия Астарте, сия Фригга, су-
пруга Одена или Солнца, была самая та великая Дияна Ефеская,
которой в Азии и во всем свете поклонялись; так же и древний
жертвенник Фригги в Швеции именовался Дияниновым храмом.
Преждебывшие пароды скифские в России называли ее Златою
Бабою... У эстляндцев почиталась она за матерь богов, а у древ-
них финнов называлась златая сия Баба Юмалою или небес-
ною».212 Богослужепие северное совершалось «без всякого велико-
209 Там же, с. XXXIV.
210 Там же, с. XVIII.
211 Там указывалось, что луна — «богиня, в виде которой почитали ме-
сяц, называется также Дианою» (Краткое понятие о мифологии или
о древних языческих богах и баснях... Соч. И. И. Ленца. Перевел с не-
мецкого... Стефан Орлов. М., 1788, с 22). Диану древние «называли Гека-
тою от греческого слова, означающего: издали поражать... Лучи сии,
равно как и солиевы, назывались стрелами. Влияние и тех и других
было страшно» (Трессан, аббат. Всеобщая мифология, сравненная с исто-
рией, ч. HI. M., 1818, с. 41). «Таинства Церерины были важнейшие
во всей древности и по превосходству названы мистериями» (там же, с. 3).
Цереалы «торжествовались ночью и... участвовавшие были обязаны при-
сягою содержать обряд в тайне» (Полная баснословпая история со вклю-
чением толкования оной. Собрал из разных французских писателей Ми-
хайло Сушков, ч. I. M., 1792, с. 30).
212 Олофа Далпна история Шведского государства, ч. 1, кн. 1,
с. 168-170.
166
лепия и убранства. На севере по большей части отправлялось оно
под открытым небом в рощах или на возвышенных местах и го-
рах, где поставлялись амвоны каменные от востока к западу».213
О богослужениях древних много говорится в художественной
литературе преромантизма, в том числе и у Карамзина. Неболь-
шой городок Геймлигенбейль близ Кенигсберга «приводит на
мысль» автору «Писем русского путешественника» времена язы-
чества. В диких лесах здесь возвышались священные дубы; один
из них сохранился до наших дней. «Под мрачною его тенью вар-
вары обожали идола Курхо и славили его в диких своих гимнах.
Вечное мерцание сего естественного храма и шум листьев напол-
няли сердце ужасом, в который жрецы язычества облекали бого-
почптание».214 На острове Борнгольм герой одноименной повести
Карамзина под кровом шумящих дубов вспоминает о древнем
язычестве. «Мысль о друидах возбудилась в душе моей — и мне
казалось, что я приближаюся к тому святилищу, где хранятся
все таинства и все ужасы их богослужения».215 В «Славянской и
российской мифологии» Кайсарова говорилось: «Обыкновение бо-
готворить идолов в густоте лесов было так употребительно у сла-
вян, что даже когда боги их получили храмы, то они по большей
части все еще воздвигаемы были в лесах».216
Рассказы эти генеалогически восходят к сообщению Тацита
в его «Германии» («Germania», 40, 627) о том, что на острове
Ране (нынешнем Рюгене) тамошние жители поклоняются вер-
ховному божеству женского рода: «У них ничего замечательного
нет, кроме того, что они воздают общее поклонение Нерте (Ner-
thus), то есть матери-земле, и верят, что она вмешивается в чело-
веческие дела, посещает народы. Стоит на острове Океана
(т. е. Балтийского моря, — Д. III.) нетронутый лес, и в нем хра-
пится священная колесница, покрытая завесою (сеткой: veste, —
Д. Ш.): прикасаться к ней позволено лишь одному жрецу. Он
узнает, что богиня присутствует в святилище... мир и покой
тогда только знакомы народу, тогда только любимы им... боже-
ство омывается в сокровенном озере; при этом прислуживают
рабы, которых тут же поглощает озеро. Оттого таинственный
страх и благоговейное неведение предмета, который видят лишь
осужденные на смерть».217
Таков литературный фон лермонтовской «Жены Севера»;
однако ни одна из приведенных цитат не дает исчерпывающего
объяснения образной системы стихотворения Лермонтова. Особый
интерес в этой связи представляет знаменитая «Символика и ми-
213 Там же, с. 203-204.
214 Карамзин Н. М. Избр. соч., т. 1. М.—Л., 1964, с. 106-107.
215 Там же, с. 669.
216 Славянская и российская мифология, соч. г. Кайсарова. М., 1810,
с 27.
217 Перевод А. Гильфердинга (см.: Гилъфердинг А. История балтийских
славян, т. 1. М., 1855, с. 199—200).
167
фология древних народов», написанная основателем символиче-
ской школы толкования мифов, профессором античной литературы
Гейдельбергского университета Ф. Крейцером совместно с его
учеником и подражателем, коллегой по университету, профессо-
ром истории Францем-Йозефом Моне (1796—1871), автором
отдела о северном язычестве.218 «Московский телеграф», назвав
«Символику» «превосходнейшим творением», «необходимым для
всякого просвещенного человека»,219 напечатал перевод статьи
Моне из сокращенного издания.220 В редакционном предуведомле-
нии к переводу говорилось, что, хотя автор и допустил «некото-
рые ошибки», «невозможно не отдать справедливости уму и
обширным сведениям г-на Моне... Это сочинение может навести
исследователя истории древних северных народов на многие
истины».221
Вряд ли прав М. К. Азадовский, объясняя опубликование
статьи Моне в «Московском телеграфе» «отсутствием основ фило-
логической подготовки и четких общественных позиций» у Н. По-
левого.222 Редактор «Московского телеграфа» печатал статьи
по истории, литературе и фольклору с очень строгим выбором;
в журнале Полевого публиковались лишь лучшие зарубежные
труды. Для своего времени Полевой был неплохо осведомлен и
в вопросах мифологии. В частности, он хорошо знал историю
издания «Старшей Эдды»,223 высоко и квалифицированно оцени-
вал труды ее переводчика и комментатора Финна Магнусена.224
Полевой подверг справедливой критике компилятивное сочинение
С. Руссова «Сокращение скандинавской мифологии».225 Хотя со-
218 В шеститомиой «Символике» Крейцеру принадлежало четыре тома
{Стешет Ft. Symbolik und Mythologie der alten Volker, besonders Griechen,
Th. 1—4. Leipzig—Darmstadt, 1810—1822), а Моне — два (Мопе F. 7. Ge-
schichte des Heidenthums im nordlichen Europa, Th. 1—2. Leipzig—Darm-
stadt, 1822—1823). Вышел и сокращенный пересказ работы Крейцера с со-
ответствующей статьей Моне в виде приложения: Creuzers Fr. Symbolik
und Mythologie der alten Volker, im Auszuge. Leipzig—Darmstadt, 1822.
219 Подстрочное примечание к рецензии «Известие о Ямантаге редком
идоле... Соч. Г. Фишера фон Вальдгейм. М., 1826» (Московский теле-
граф, 1826, ч. III, с. 75).
220 Историческое обозрение мифологии Северных народов Европы. —
Московский телеграф, 1827, ч. XIV, № 7, с. 167—190; № 8, с. 251—278;
ч. XV, с. 25-34.
221 Там же, ч. XIV, с, 168.
222 Азадовский М. К. История русской фольклористики, т. 1, с. 238.
223 См.: Датский перевод Семундовой Эдды. (Из Геттпттгепских Уче-
ных ведомостей). — Московский телеграф, 1825, ч. IV, № 15, с. 208—213.
224 Там же, с. 210; История русского народа, т. 1, с. 76.
225 «„Перевод с иностранного языка", — говорит он, и дело кончено!
Требуется, чтобы переводчик сказал: с какого именно языка, какое именно
сочинение, кто его автор, чем руководствовался этот автор; знаком ли
он с новыми исследованиями о своем предмете? Вот условия, sine qua
поп. [...] Несоблюдение ученых условий заставляет нас думать, что
г-н Руссов перевел старую книжечку, еще Маллетовых времеп: так по-
думайте, смотря на некритическое и не философическое изображение скан-
динавской мифологии, в ней заключающееся» (Сокращение скандинавской
168
чинение Моне и наивно во всем, что касалось славянства, ничего
«реакционного» в русских условиях в нем не было. Теолого-ми-
стические вопросы отнюдь не везде выдвинуты автором на пер-
вый план. Работа содержала не только обзор мифологических си-
стем древнесеверных народов, но и ставила актуальные в то время
историософские проблемы — о духовном содержании националь-
ных культур, об отношении современников к древней истории
своих народов, о ценности культурного наследства. «Памятники
легко можно разрушить, но трудно искоренить духовную соб-
ственность, а в ней-то и состояло северное язычество»,226 —
утверждал Мопе. Статья, в которой говорилось о необходимости
«гражданского правлепия» для образования «геройских преда-
ний», прозвучала свежо и смело. Именно Крейцер и Моне были
первыми в европейской науке толкователями скрытой мистической
символики античных и средневековых легенд, не имевших, каза-
лось, ни малейшего отношения ни к одному из языческих Олим-
пов.
В работах Моне, как в полном изложении, так и в сокращен-
ной статье, сообщалось о британской Церере по имени Керидвен
(Ceridwen);227 здесь же содержались строки, которые могли по-
мочь Лермонтову оформить внешнюю декорацию сюжета в его
стихотворении:
«... в мифологии Цельтов находилась и первородная жена
(Церидвен). Она имела разительное сходство с Церерою и, также
как Церера у греков, служила поводом большей части таинств.
Солнцу, Гу, противополагается она как луна; всемирному отцу
как мать земли... К сравнению с Церерою в ней, конечно, не под-
ходит то, .. .что является как образовательница юного поколения,
так же как правительница и учредительница Бардов; далее, что
она является птицею, исполинскою женщиною и беснующеюся, и
что служение ее бывало иногда бурно и необузданно... Церидвена
мифологии. Перевод с иностранного языка, расположенный по русскому
алфавиту Степаном Руссовым. СПб., 1829 (рецензия). — Московский теле-
граф, 1829, ч. XXVIII, № 15, август, с. 334—335).
226 Московский телеграф, 1827, ч. XIV, с. 182.
227 Материалом для символического истолкования Моне послужило ска-
зание XII в. о первом ирландском барде Ханесе Талисине, вобравшее ряд
сказочных и романических сюжетов и относимое сторонниками теории
о кельтском происхождении «Легенды о Святом Граале» к числу произве-
дений, непосредственно ей предшествовавших (см.: Дашкевич Н. Из исто-
рии средневекового романтизма. Сказание о Св. Грале. Киев, 1877, с. 17—
42). Сказание это говорит о том, как «мать бардов», волшебница Керид-
вен, выварила в «котле вдохновепия» три «капли жизни», каковые, попав
в плоть ее сына Ханеса Талисина, принесли ему божественный дар
поэтического вдохновения и даже пророчества, «знание таинств и буду-
щего всего сущего» (см.: Мопе F. /. Geschichte des Heidenthums im nord-
lichen Europa, Th. 2, S. 519—525). По толкованию (в духе «солярпой» ми-
фологии) Моне, Талисип — бог солнца древних кельтов, а Керидвеп —
«мать земли» и богиня лупы. В книге сообщалось о посвященных Ке-
ридвен ночных богослужениях (ihr nachtlicher Gottesdienst) бардов, возно-
сивших ей молитвы, сопровождаемые неистовыми песнопениями.
169
имела, так же как Гу, множество имен и встречается под весьма
многоразличными видами, а потому оба сии существа, по при-
чине бесконечно обширного своего значения, составляли основание
Друидского многобожия и тайного учения».228
Не следует удивляться, что в стихотворении Лермонтова фи-
гурируют «Финна дикие сыны» и скальды (вместо бардов).
В упомянутой статье Моне, например, давалось четкое определе-
ние историко-географических и культурно-этнографических гра-
ниц древнего Севера, которое, несмотря на свою, с нашей совре-
менной точки зрения, путаность и научную несостоятельность,
обосновывало духовное и даже кровное древнесеверное срод-
ство.229
У Лермонтова тоже «скалы финские» — место «встречи» древ-
нерусского «праздника Лады» («Два брата»), «дружин Днепра
седой певец» — бард («Песнь барда», 1830); «могила Оссиана»
стоит хотя и в «горах Шотландии», но «среди степей», которые
в поэзии принадлежат исконно русскому пейзажу («Гроб
Оссиана», 1830). В поэме «Олег» (1829) одновременно с типично
оссианистскими картинами «языческой дубравы», «дуба высо-
кого», битвы призраков и т. п. раздается «смелый глас» «скальдов
северных», является русское божество («И шумно взволновались
воды. .. Восстал в средине столб туманный. . . и вот Стрибог
по озеру идет»), причем сам «владетель русского народа» в кано-
ническом тексте—«варяг», а в вычеркнутых строках—«родом
финн». Поэтому и Жену Севера скальды могли лицезреть равным
образом как в условно-поэтической Финляндии, так и в оссиани-
стской Шотландии, тоже «полуночной стране» и вдобавок родине
предполагаемых предков поэта. Есть основания думать, что
«Финна дикие сыны» — не финны, а финнии, духовные дети
Финна-Фингала, соплеменники и сподвижники Оссиана,230 и
228 Московский телеграф, 1827, ч. XIV, с. 174.
229 «На Севере Европы и ныне обитают еще четыре великие поколения
(Volkerstamme) народов, разделяющихся на многие частные роды. Вера
(равно как язык) в древности бывала всегда обща целому поколению...
Из упомянутых нами поколений севернее всех финское, из коего входят
в рассмотрение наше только лапландцы, собственно финны, эстонцы, лп-
вонцы, курляндцы и сродственные им литовцы, пруссаки и венгры. Много-
численнейшее поколение суть народы славянские, из коих Северу при-
надлежат русские, поляки, силезцы, моравцы, богемцы, сербы, померане и
венды. Третье поколение немецкое, обнимает три народа северные: дат-
чан, норвежцев, шведов и три южные: саксонцев, франков и готфов. По-
следнее поколение есть цельтическое, которое на юге простирается даже
в Италию и в Испанию; но здесь в рассмотрение наше принимаются из
него только галлы и обитатели Британских островов» (там же, с. 168—169).
230 Чародейство финнов в 20—30-х годах также было притчей во язы-
цех (см.: Грот Я. К. О финнах и их народной поэзии. — Современник,
1840, т. XIX, с. 5—101), но финские мифологические песни (см.: Finnische
Bunen. Finnisch und Deutsch von D. Schroter. Mit einer Musikbeilage.
Upsala, 1819; Sjogren A. J. Uber die finnische Sprache und ihre Literatur.
SPb., 1821), казавшиеся темными по смыслу, весьма далеки от стихотворе-
ния Лермонтова. Тогдашнее представление о финнах-язычниках прекрасно
170
в этом отношение молодого Лермонтова к северной поэзии ти-
пично и для других поэтов эпохи романтизма. Дискуссия о варя-
гах и споры вокруг Нестора и «Слова о полку Игореве» заставили
русских романтиков заинтересоваться исландскими сагами, стихо-
творениями скальдов, датским и шведским балладным фолькло-
ром, мифологией скандинавов: литература Севера помогала пи-
сателям России лучше понимать и ярче воссоздавать в своих про-
изведениях отечественную древность.
4
В сознании русских романтиков постепенно складывалась си-
стема представлений о национальном своеобразии скандинавской
культуры. Говоря о нравах и обычаях шведов и датчан, роман-
тики отграничивали характер простонародный, крестьянский, об-
разовавшийся в эпоху раннего средневековья и не претерпевший
якобы изменений вплоть до нового времени, от характера пред-
ставителей высших сословий, участников придворных интриг,
инициаторов войн и государственных переворотов.
Отражение северного крестьянского характера романтики не
без оснований признавали необходимым искать в скандинавской
народной поэзии. Она славилась своим богатством; шведские и
датские фольклористы считались едва ли не самыми учеными
в Европе, а записанные ими песни и баллады — богатейшим со-
бранием такого рода произведений.231 Еще в начале XVI столе-
тия была опубликована хроника Саксона Грамматика «Деяния
данов», содержащая наряду с историческими преданиями, леген-
дами и отголосками мифов также сюжеты, которые позднее легли
в основу некоторых датских и шведских баллад. В Дании фольк-
лористика имела древние традиции: в 1591 г. историограф Ан-
дреас Соффренсен Вед ель, а в 1695 г. антикварий Петер Сюв вы-
пустили первые сборники датских народных песен. В XVIII—
начале XIX в. собранием и толкованием баллад занимались из-
вестные ученые: Б. К. Сандвиг, напечатавший книгу «Старей-
шие датские песни» («Danske Sange af den aeldsge Tidsrum»,
1779), Расмус Нюруп, Расмус Раек, Финн Магнусен, Кристиан
Молбок, комментировавший средневековые баллады («Bermaerk-
ninger over vore danske Folkevise i Middelaldern», 1823), и
мн. др. Как и в Дании, в Швеции баллады пользовались осо-
бенной любовью и признавались «национальным жанром». Па-
мятники шведского балладного фольклора впервые опубликовал
иллюстрируют те строки из «Руслана и Людмилы», где Фипп повествует
Руслану о «седых колдунах», обитающих в Финляндии, но у колдунов
этих мало общего с лермонтовскими вдохновенными скальдами, в экстазе
«пламенного восторга» поклоняющимися своей богине.
231 См.: Коккьяра Д. История фольклористики в Европе. М., I960»
с. 289—290.
171
в 1737 г. антикварий Е. И. Биорнер, а в 1814 г. Карл Густав
Гейер издал совместно с этнографом и поэтом А. А. Афцелиусом
четырехтомное собрание «Шведских народных песен» («Svenska
folkvisor»); годом раньше из печати вышел классический труд
Афцелиуса «Летопись сказаний шведского народа, или Отечест-
венная история, как она отразилась в народных песнях, сказ-
ках и преданиях» («Svenska folkets sagohafder eller Fadernes-
landets historia saan hon lefvat och till en del lefter i foiks&nger,
sagner och minnesmarken»). Шведские и датские баллады пере-
водились и комментировались в странах континентальной Ев-
ропы: в Англии — Р. Джемисоном,232 в Германии — Вильгель-
мом Гриммом («Altdanische Heldenlieder, Balladen und Marchen»,
1811) и другими литераторами и учеными.
Русские писатели исстари обращались к Саксону Грамма-
тику. В 1765 г. Яков Козельский перевел «Историю Датскую»
Людвига Хольберга, где говорилось, «что не все Саксоновы басни
презирать должно, что многие из них... так же важны быть
могут, как греческие и египетские басни».233 Саксона внимательно
читали Татищев и Ломоносов, Болтин и Щербатов, Левглин и
Карамзин; авантюрно-сказочные мотивы левшинской «Повести
о исполине Стеркатере» восходят в конечном счете к Саксону
Грамматику.234
В эпоху романтизма критика ставила Саксону в заслугу его
фольклоризм, обращение «к изустным рассказам» и «народным
стихотворениям датчан, с которыми он любил справляться и пе-
реводить их при всяком удобном случае»,235 а также к мифоло-
гическим и героическим преданиям.236 П. И. Прейс, первый про-
фессор-славист в Петербургском университете, прибегал к Сак-
сону, пытаясь объяснить темные места в «Слове о полку Иго-
реве», восходящие к древнейшему мифу.237 Хроника Саксона
Грамматика интересна тем, что «чудесное и волшебство» играют
в ней главную роль; Саксон выводит на историческое поприще
232 Jamieson R. Popular heroic and romantic ballades, translated from
the Northern languages. Edinburg, 1814; Nordby C. H. The Influence of
Old Norse literature upon Englich literature. New York, 1901. -•
233 История Датская, сочиненная господином Голбергом, ,которую со-
кратил и приписал к ней свои примечания артиллерии капитан Яков Ко-
зельский, ч. 1. СПб., 1765, с. 119.
234 См.: Левшин В. Русские сказки, содержащие древнейшие повест-
вования о славных богатырях, сказки народные и прочие, оставшийся че
рез пересказывания в памяти приключения, ч. 6. М., 1783, с. 73—78.
235 Критические изыскания об истории датских и норвежских преда-
ний, соч. П. Е. Мюллера. Копенгаген, 1823. (Kritische Untersuchungen der
Sagengeschichte Danemarks und Norwegens). — В кн.: Собрание статей, от-
носящихся к наукам, искусствам и словесности..., с. 343—345.
236 См.: О поэзии скандинавов. (History of the Northmen, by H.-'Wea-
thon. 1831, с 49—109). —Сын отечества, 1832, № 30, с. 333—357, 390—402;
№ 31, с. 24—38, 83-95.
237 См.: Алексеев М. П. П. И. Прейс в работах над «Словом о полку
Игореве». — Докл. и сообщ. филол. ф-та ЛГУ, вып. 3. Л., 1951, с. 238.
172
богов, «заставляя их действовать по-человечески», как простых
бопдов. Материал для своих повестей он черпал «из песней».238
Песням этим родственны и те датские и шведские баллады,
которые сочинены «в средние веки» неизвестными авторами из
простонародья. «Сии народные стихотворения» — не подражание
немецким балладам; хотя темы и сюжеты тех и других частично
совпадают, «способ представления оных обыкновенно различен».
От скальдических стихотворений датские баллады отличаются и
по форме и по содержанию: поэзия, в них господствующая,
«проста и натуральна», происшествия в них описаны «с боль-
шею силою, и люди действуют с большею живостию». Баллады
окрашены лиризмом, чуждым скальдической поэзии; «тон их
печален и жалобен», они «удобны для пения и для распростра-
нения в народе».239 Баллады — поистине простонародный эпос.240
Подобно «сказкам кормилиц» и «бабьим пословицам», они мо-
гут «разлить яркий свет» на историю народов Скандинавии.241
В 1834 г. «Телескоп» напечатал содержательную статью
Ф. А. Кони, характеризовавшую шведскую балладу;242 Кони пи-
сал, что «энергия народного духа» шведов наиболее «ясно, полно
и звучно» выразилась в «лирических его отзывах» — песнях и
сказках. Редкая страна может похвалиться таким обилием бал-
лад и старинных романсов, как Швеция. На «сходбищах», похо-
жих на русские деревенские посиделки, у вечернего огня швед-
ские крестьяне распевают свои песни: после каждой строфы, пе-
той запевалой, хор повторяет припев. Шведская баллада по
форме отличается двух- и четырехстрочными строфами с реф-
реном.243 В большей части романсов господствуют четырех- и пя-
тистопные ямбы и хореи, а в самых древних песнях — «люби-
мейший стих скандинавов», анапестический. Мелодии баллад
«облечены покровом тайной меланхолии», что Кони, как и дру-
гие романтики, объяснил «следствием ^климата», развившего
«флегматическую систему» психики северян.
В качестве иллюстрации к своему рассуждению Ф. Кони по-
старался подобрать как можно более характерную народную бал-
ладу с трагическим содержанием и грустно-комическим загла-
вием: «Неопытная фрейлина» («Oskyldig hoffroken»). Балладу
238 Исландская. письменность. — Московский наблюдатель, 1838, ч. XV,
с. '409-422.
239 О датских народных песнях. — В кн.: Собрание статей, относящихся
к наукам, искусствам и словесности..., с. 141—144.
240 См.: Schwedische Volksschaffen von Studach. Шведские народные
песни, перевел на немецкий Штудах. Штокгольм. — Московский вестник,
1827, ч. VI, № 24, с. 482.
241 Очерки Севера (Сочинение Ампера). Пер. О. [А. Н. Очкина].—
Сын отечества, 1834, т. 45, № 9, с. 43.
. 242 Ко ни Ф. Нечто о старинных народных шведских песнях. — Теле-
скоп, 1834, ч. 21, с. 45—55. *'
243 См.: Steblin-Kamenskij M. J. The Ballad in Scandinavia and Ballad
origins (Some marginal notes). — Scandinavica, 1971, vol, 10, N t. :p.: r25'j:L31.
173
эту, взятую у Афцелиуса, Кони перевел «размером подлинника
почти подстрочно». Эта, по словам переводчика, «самая народ-
ная» баллада принадлежит «грубому началу феодализма в Шве-
ции» : в песне этой осуждается похотливый старик — король, до-
могающийся любви юной фрейлины Карины. В обмен на ее бла-
госклонность король предлагает Карине поочередно коня с золо-
тою сбруею, венец с алмазною тесьмою, наконец, «полвласти и
полцарства», но Карина отвергает дары и требует:
А мне — простой девице —
Оставь души покой!
Разгневанный тиран приказывает казнить неуступчивую краса-
вицу лютой казнью — посадить ее в «бочку гвоздяную», но Ка-
рина неустрашима и горда:
— Давай с гвоздями бочку!
Пытай скорей меня!
На что еще отсрочку:
Я — не люблю тебя!
И слуги подхватили
Прелестное дитя,
И в бочке с гор скатили,
Смеяся и шутя.
Над бочкой, в которой умирает Карина, витают голубки, но не
это апофеоз баллады — он там, где следует божественное от-
мщение деспоту:
И вдруг два тощих врана,
Откуда ни возьмись,
На злобного тирана...
Схватили — и взвились —
На дальнее кладбище
Несутся по полям...
И сделался он пищей —
И вранам, и волкам!244
Ф. Кони представлял себе скандинавский национальный ха-
рактер самостоятельным, гордым, непокорным. Иным изобразил
его О. И. Сенковский в своей статье о северных балладах.245
По его словам, шведские и датские поселяне отличаются «просто-
той», «чистою нравственностью»; сквозь их «северную свире-
пость» проглядывают «самые нежные чувствования». Антифео-
244 Кони Ф. Нечто о старинных народных шведских песнях, с. 53—
55. — Эта баллада пересказана и в погодинском «Московском вестнике»,
но о заключительных ее строфах не говорится ничего: «В песне „Твер-
дость девы" одна юная девушка противится любви короля и погибает му-
чительною смертию: во время ее терзаний две голубки летают около нее.
и внезапно является третья, вероятно, душа мученицы; песня такого же
содержания поется у немцев» (Schwedische Volksschaffen von Studach. —
Московский вестник, 1827, ч. VI, ч. 24, с. 482).
245 Сенковский О. И. Баллады народов скандинавских. — Библиотека
для чтения, 1836, т. 19, с. 20—32.
174
дальное звучание имеют лишь баллады, занесенные в Сканди-
навию из Западной Европы: песни эти, компрометирующие древ-
них королей и князей, не согласуются с народным духом, нра-
вами и обычаями храбрых и бранолюбивых, но преданных своим
монархам северян. Даже легенда о гибели вещего Олега каза-
лась Сенковскому чуждой народному духу, поскольку причиной
смерти князя она выставляет роковую его опрометчивость.246
Барон Брамбеус пересказал прозой несколько наиболее харак-
терных, по его мнению, скандинавских баллад, героев которых
отличала рабская покорность судьбе. Если какая-нибудь север-
ная баллада, опубликованная в журнале Сенковского, и рисо-
вала образ тирана, его поступки должны были иметь в глазах
читателей моральное оправдание: «гневный царь», о котором пе-
лось в балладе, переведенной Д. Кропоткиным,247 прогнал скаль-
дов из своей страны за дело: они нарушали общественную нрав-
ственность, прославляя свободную любовь.
И. Сенковский и Ф. Кони снабжали свои публикации про-
странным историко-литературным и текстологическим коммента-
рием, материал для которого черпали в немецких изданиях. Каж-
дому своему переводу Кони предпосылал в качестве эпиграфа
первые четыре стиха перелагаемого оригинала, объяснял идиомы
и т. п. Переводя шведскую балладу «Чудесная арфа» («Den un-
derbara harpan»), Кони учел все варианты ее записи, даваемые
Афцелиусом, «все изменения, встречающиеся в разных ориги-
налах, которые имели другое значение или особенный поэтиче-
ский колорит».248
246 В одной из своих статей Сенковский писал: «Эта... „народная"
басня есть басня иностранная... у нашего летописца, вероятно, был сбор-
ник знаменитейших басен всего мира» (Взгляд на суеверие и предрас-
судки Поликарпа Пузины. СПб., 1834. — Библиотека для чтения, 1834, т. 6,
с. 46—47).
247 Кропоткин Д. Рютмюр, или Изгнание скальдов. Скандинавская бал-
лада. — Библиотека для чтения, 1838, т. 27, с. 7—12.
248 Кони Ф. Две древние народные шведские песни. (Из сборника Аф-
целиуса и Гейера). —Сын отечества, 1838, т. 5, ч. 2, с. 16. — Баллада эта
повествует о ссоре двух царских дочерей: старшая сестра приревновала
младшую за ее красоту и утопила ее в море. Утопленница мстит ей после
смерти, обнаруживая характер своевольный и дерзкий:
И невод рыбачий в безлунную ночь
Прекрасную вытащил царскую дочь.
Гусляр шел дорогой из чуждой дали
И поднял он труп безмогильный с земли.
И сделал он арфу из тела красы,
Чтоб смертных пленять в золотые часы.
Украшен цветами высокий алтарь,
Ликует за свадебной трапезой царь.
И юный гусляр стоит у ворот:
— Послушай, невеста, что арфа споет! —
На первый удар завопила струна:
«В мой пояс златистый сестра убрана!»
Бледнея, невеста на барда глядит.
175
Другая баллада, переведенная Кони, «Сила скорби», инте-
ресна как не совсем обычная в русской поэзии вариация «мо-
тива Леноры». Этот балладный сюжет, широко представленный
в фольклоре и романтической литературе всех европейских
стран, в своей наиболее распространенной художественной обра-
ботке общеизвестен: невеста сетует на судьбу, отнявшую жизнь
у ее жениха, и несет божью кару; мертвец-жених на вороном ко-
не-призраке отвозит девушку на кладбище и увлекает ее за со-
бою в могилу.249 Этот сюжет варьировали не только В. А. Жу-
ковский, автор «Людмилы» и «Светланы», но и П. А. Катенин
(«Ольга», 1816), М. Загорский («Лиза», 1820), Г. П. Кругликов
(«Привидение», 1820) и многие другие поэты-романтики. Известен
похожий сказочный сюжет в русском и украинском фольклоре,
только в сказке героине уже на кладбище удается бежать от
мстителя-мертвеца и спастись от смерти.250 Высказывалось пред-
положение, что какой-нибудь вариант подобной сказки был зна-
ком Жуковскому, поскольку в тексте его «Людмилы» встреча-
ются строки, имеющие аналогию в сказке и отсутствующие
в Бюргеровой «Леноре».251
Строфы эти прямо совпадают с соответствующим абзацем
в тексте одной из заонежских сказок о женихе-мертвеце.
Жуковский:
Светит месяц, дол сребрится,
Мертвый с девицею мчится.
Путь их к келье гробовой.
«Страшно ль, девица, со мной?» 252
Русская народная сказка:
Ночь лунная, ясная.
Мертвец едет,
Катю везет.
«Катенька моя, не боишься ли ты меня?» 253
В руке ее кубок заздравный дрожит.
Удар повторился, и струны, как гром:
«Сестра обручилась с моим женихом!»
И дурно невесте — туманится взор,
И девы с невесты снимают убор.
Но третий аккорд застонал по струнам:
«Сестра отдала меня в жертву волнам!»
В чертогах смятенье, и вопли, и плач]
И грозно секирой сверкает палач.
(Там же, с. 19—21).
249 См.: Созонович И. Ленора Бюргера и родственные ей сюжеты в на-
родной поэзии европейской и русской. Варшава, 1893.
250 См.: Лупанова И. П. Русская народная сказка в творчестве писате-
лей первой половины XIX в. Петрозаводск, 1959, с. 67—68.
251 Там же.
252 Жуковский В. А. Поли. собр. соч., т. 1, с. 53.
253 См.: Коренной П. Заонежские сказки. Петрозаводск, 1918, с. 28.
176
Забытая ныне публикация Ф. Кони говорит о том, что сход-
ство это чисто типологическое. Приведенные строки из баллады
Жуковского — общее место, переходящее из песни в песню. Оно
отсутствует в «Леноре» Бюргера, но наличествует в качестве ре-
френа в немецкой балладе, которую хорошо знали и Бюргер, и
Жуковский (она и легла в основу и «Леноры», и «Людмилы»):
Der Mond scheint so helle,
Die Toten reiten sclmelle.
Feins Liebechen! graut dir nicht?
Баллада эта пересказана Гердером в его обзоре северных народ-
ных песен; в одном из вариантов шведской баллады о женихе-
мертвеце имеется такой же припев:
Manen skiner,
Dodman rider;
Аг du inte raddar an, Bolla?
(Месяц светит;
Мертвый скачет;
Не страшно ли тебе еще, Болла?) 254
В переведенной Кони балладе жених-мертвец оказывается не
врагом живых людей и мстителем за свой потревоженный покой,
а верным любовником и доброжелателем. Смерть не иссушила
его нежных чувств, и для его возлюбленной поездка на клад-
бище заканчивается относительно благополучно.255
Ф. Кони сознавал, что скандинавский фольклор может слу-
жить «обильным родником пояснений» для истории и русской на-
родной словесности;256 так же думали и отечественные этно-
графы. И. Снегирев, например, говоря о русских пословицах,
искал к ним параллели в «Старшей Эдде», в «Изречениях высо-
кого» — «так называемых Одиновых правилах», «кратких, рез-
ких, замысловатых изречениях» народной этической мудрости
Кони Ф. Две древние народные шведские песни, с. 19.
Когда ж на кладбище пришли через лес,
С главы его волос мгновенно исчез.
«Взгляни-ка на месяц!» — жених прошептал.
Она поглядела, а мертвый пропал.
И, сев на могилу, невеста поет:
«Здесь буду я ждать, пока бог позовет!» —
Но голос из гроба, что деве так мил,
Ей шепчет: «Христина! беги от могил!
Слезинка здесь каждая землю пробьет,
И сердце мне кровью, мой друг, обдает!
Но каждая радость па сердце твоем
Мне розами веет в подземный мой дом!»
(Там же)
См.: Кони Ф. Нечто о старинных народных шведских песнях, с. 49.
12 Д. M. Шарыпкин
177
древних скандинавов. Исследователь восхищался богатством по-
словичного фольклора «готфов», у которых изъяснение поговор-
ками, загадками и притчами было «предметом состязания и
славы».257 Загоскин в романе «Аскольдова могила» заставлял
9ВД
своих героев^варягов говорить преимущественно пословицами^00
шведские поговорки цитировал в своих статьях и Сенковский.259
Достижениями северных фольклористов интересовался
П. В. Киреевский, пристально изучавший западноевропейские
сборники песен, желая освоить новые способы исследования и
собирания такого же рода произведений.260 Даже И. П. Сахаров,
питавший врожденное недоверие ко всему иностранному, не об-
ходил вниманием баллады и сказки, изданные скандинавскими
этнографами; ему были известны рассказы Саксона Грамматика
и Снорри Стурлусона.261 Собиратель русских народных сказок
И. П. Сахаров сознавал, что у скандинавов, говоря словами
Ф. Кони, сказка есть жанр, соединяющий эпос с лирикой, — «та
ступень, по которой народ переходит от внешних созерцаний
к самопознанию внутреннему».262 По мнению критики, Сахаров
воссоздал старинную жизнь «из развалин и обломков» та-
кими же методами, что и Афцелиус.263
Русские читатели могли знать, что Афцелиус не только пуб-
ликовал народные песни, но и комментировал «Эдду»,264 и сам
этот факт показался бы теперь исполненным особого значения:
сюжеты, развитые скандинавской средневековой балладой, стали
находить и в «Эдде». Во Франции страсбургский профессор
Ф. В. Бергман выбрал и опубликовал древнеисландские мифо-
логические песни,265 мотивы которых имеют точки соприкосно-
вения с сюжетами народных песен; это начинание французского
257 Снегирев И. О пословицах вообще и в особенности о русских. —
Атеней, 1829, ч. 2, с. 431—452.
258 Варяг Фрелаф вспоминает, что на его родине есть поговорка: «Не
бойся ни моря бурного, ни грома небесного, а меча Ингелотова». Тот же
Фрелаф похваляется: «Не досталось обижать орла приморского ни ясному
соколу, ни белому кречету; так этой ли вороне разнокрылой обидеть меня,
молодца!» (Загоскин М. Н. Аскольдова могила. Повесть времен Владимира
Первого, с. 111, 114).
259 «Еще и нынче шведские мужики, услышав гром, говорят: „старый
Тор катается"» (Сенковский О. И. Путешествие по Исландии господина
Мармие, с. 125).
260 См.: Азадовский М. К. История русской фольклористики, т. 1,
с. 337.
261 См.: Пыпин А. Н. История русской этнографии, т. 1. СПб., 1890,
с. 295.
262 Кони Ф. Нечто о старинных народных шведских песнях, с. 46.
263 См.: Бычков А. Обозрение шведской литературы. — Москвитянин.
1842, ч. V, № 9, с. 39.
264 Об этом говорилось в статье: Датский перевод Семундовой Эдды.
(Из Геттингенских Ученых ведомостей). — Московский телеграф, 1825,
ч. IV, № 15, с. 208-213.
265 Poemes islandais..., tires de l'Edda de Saemund, publies avec une
traduction, des notes et un glossaire. Paris, 1838.
178
ученого было с одобрением встречено русскими критиками.266
Поэт В. Любич-Романович взял для переложения из «Старшей
Эдды» «Песнь о Триме», наиболее родственную по жанру и
стилю скандинавским балладам,267 желая на иноязычном мате-
риале создать сочинение, близкое русской литературной сказке.
Поэт переводил древнеисландскую песнь стихом ершовского
«Конька-Горбунка», употребляя русские сказочные и былинные
идиомы и присловия, используя обязательные эпитеты и мета-
форические клише.268
Скандинавский фольклор много значил для А. Вельтмана, ав-
тора романа «Святославич, вражий питомец» и других произве-
дений. «Святославич», написанный с претензией на энциклопе-
дичность, — характерный для Вельтмана «роман-амальгама»,269
своеобразный сборник культурно-исторических и этнографических
материалов для поэтического воссоздания варяго-русской ста-
рины. Критика признала лучшими те места этого романа, ко-
торые «дышат преданиями скандинавов»; таковы сцены пребы-
вания князя Владимира у «свейского конунга Эрика», картина
266 См.: Грот Я. К. Поэзия и мифология скандинавов. — Отечественные
записки, 1839, т. IV, с. 1—38; Обозрение иностранных журналов.—
Журн. М-ва нар. проев., 1839, ч. 24, с. 145, и т. п.
267 См.: Стеблин-Каменский М. И. Комментарий. — В кн.: Старшая
Эдда. Древнеисландские песни о богах и героях, с. 232.
368 Любич-Романович В. Песнь о Триме, или Отнятие молота. Сканди-
навская поэма. — Сын отечества, 1842, № VII, июль, с. 3—10.
Тор проснулся — млата нет!
Ищет, яростью пылает,
Оьесть грозится целый свет
И брадою потрясает;
Но напрасно: млат с небес
Неразгаданно исчез!
Оказывается, «молот-сокрушитель» Тора похитил великан Трим
(Трюм), властитель «царства бурь и ураганов», желая заполучить в жены
богиню Фрею, «дивную красою»; но вместо Фреи к Триму отправляется
сам Тор, переодетый певестой. На свадебном пиру он отличается неде
вичьей прожорливостью; мнимая невеста
Восемь щук, всего вола
Молодецки уплела
И нашла для лакомств место;
Меду с целый котелок
Стал ей на один глоток!
Выбрав подходящий момент, Тор расправляется с великанами и вновь об
ретает заветный молот:
И, увидя млат родимый,
Злобно улыбнулся Тор;
И, чтоб смыть скорей позор,
Выхватил его, и Трима
Вмиг на месте положил,
И потом и всех избил.
269 См.: Бухштаб Б. Первые романы Вельтмана. — В кн.: Русская проза.
Под ред. Б. Эйхенбаума и Ю. Тынянова. Л., 1926, с. 224.
179
12*
древних скандинавов. Исследователь восхищался богатством по-
словичного фольклора «готфов», у которых изъяснение поговор-
ками, загадками и притчами было «предметом состязания и
славы».257 Загоскин в романе «Аскольдова могила» заставлял
своих героев^варягов говорить преимущественно пословицами;^00
шведские поговорки цитировал в своих статьях и Сенковский.259
Достижениями северных фольклористов интересовался
П. В. Киреевский, пристально изучавший западноевропейские
сборники песен, желая освоить новые способы исследования и
собирания такого же рода произведений.260 Даже И. П. Сахаров,
питавший врожденное недоверие ко всему иностранному, не об-
ходил вниманием баллады и сказки, изданные скандинавскими
этнографами; ему были известны рассказы Саксона Грамматика
и Снорри Стурлусона.261 Собиратель русских народных сказок
И. П. Сахаров сознавал, что у скандинавов, говоря словами
Ф. Кони, сказка есть жанр, соединяющий эпос с лирикой, — «та
ступень, по которой народ переходит от внешних созерцаний
к самопознанию внутреннему».262 По мнению критики, Сахаров
воссоздал старинную жизнь «из развалин и обломков» та-
кими же методами, что и Афцелиус.263
Русские читатели могли знать, что Афцелиус не только пуб-
ликовал народные песни, но и комментировал «Эдду»,264 и сам
этот факт показался бы теперь исполненным особого значения:
сюжеты, развитые скандинавской средневековой балладой, стали
находить и в «Эдде». Во Франции страсбургский профессор
Ф. В. Бергман выбрал и опубликовал древнеисландские мифо-
логические песни,265 мотивы которых имеют точки соприкосно-
вения с сюжетами народных песен; это начинание французского
257 Снегирев И. О пословицах вообще и в особенности о русских. —
Атеней, 1829, ч. 2, с. 431—452.
258 Варяг Фрелаф вспоминает, что на его родине есть поговорка: «Не
бойся ни моря бурного, ни грома небесного, а меча Ингелотова». Тот же
Фрелаф похваляется: «Не досталось обижать орла приморского ни ясному
соколу, ни белому кречету; так этой ли вороне разнокрылой обидеть меня,
молодца!» (Загоскин М. Н. Аскольдова могила. Повесть времен Владимира
Первого, с. 111, 114).
259 «Еще и нынче шведские мужики, услышав гром, говорят: „старый
Тор катается"» (Сенковский О. И. Путешествие по Исландии господина
Мармие, с. 125).
260 См.: Азадовский М. К. История русской фольклористики, т. 1,
с. 337.
261 См.: Пыпин А. Н. История русской этнографии, т. 1. СПб., 1890,
с. 295.
262 Кони Ф. Нечто о старинных народных шведских песнях, с. 46.
263 См.: Бычков А. Обозрение шведской литературы. — Москвитянин.
1842, ч. V, № 9, с. 39.
264 Об этом говорилось в статье: Датский перевод Семундовой Эдды.
(Из Геттингенских Ученых ведомостей).—Московский телеграф, 1825,
ч. IV, № 15, с. 208—213.
265 Poemes islandais..., tires de l'Edda de Saemund, publies avec une
traduction, des notes et un glossaire. Paris, 1838.
178
ученого было с одобрением встречено русскими критиками.266
Поэт В. Любич-Романович взял для переложения из «Старшей
Эдды» «Песнь о Триме», наиболее родственную по жанру и
стилю скандинавским балладам,267 желая на иноязычном мате-
риале создать сочинение, близкое русской литературной сказке.
Поэт переводил древнеисландскую песнь стихом ершовского
«Конька-Горбунка», употребляя русские сказочные и былинные
идиомы и присловия, используя обязательные эпитеты и мета-
форические клише.268
Скандинавский фольклор много значил для А. Вельтмана, ав-
тора романа «Святославич, вражий питомец» и других произве-
дений. «Святославич», написанный с претензией на энциклопе-
дичность, — характерный для Вельтмана «роман-амальгама»,269
своеобразный сборник культурно-исторических и этнографических
материалов для поэтического воссоздания варяго-русской ста-
рины. Критика признала лучшими те места этого романа, ко-
торые «дышат преданиями скандинавов»; таковы сцены пребы-
вания князя Владимира у «свейского конунга Эрика», картина
266 См.: Грот Я. К. Поэзия и мифология скандинавов. — Отечественные
записки, 1839, т. IV, с. 1—38; Обозрение иностранных журналов. —
Журн. М-ва нар. проев., 1839, ч. 24, с. 145, и т. п.
267 См.: Стеблин-Каменский М. И. Комментарий. — В кн.: Старшая
Эдда. Древнеисландские песни о богах и героях, с. 232.
268 Любич-Романович В. Песнь о Триме, или Отнятие молота. Сканди-
навская поэма. — Сын отечества, 1842, № VII, июль, с. 3—10.
Тор проснулся — млата нет!
Ищет, яростью пылает,
Съесть грозится целый свет
И брадою потрясает;
Но напрасно: млат с небес
Неразгаданно исчез!
Оказывается, «молот-сокрушитель» Тора похитил великан Трим
(Трюм), властитель «царства бурь и ураганов», желая заполучить в жены
богиню Фрею, «дивную красою»; но вместо Фреи к Триму отправляется
сам Тор, переодетый певестой. На свадебном пиру он отличается неде
вичьей прожорливостью; мнимая невеста
Восемь щук, всего вола
Молодецки уплела
И нашла для лакомств место;
Меду с целый котелок
Стал ей на один глоток!
Выбрав подходящий момент, Тор расправляется с великанами и вновь об
ретает заветный молот:
И, увидя млат родимый,
Злобно улыбнулся Тор;
И, чтоб смыть скорей позор,
Выхватил его, и Трима
Вмиг на месте положил,
И потом и всех избил.
269 См.: Бухштаб Б. Первые романы Вельтмана. — В кн.: Русская проза.
Под ред. Б. Эйхенбаума и Ю. Тынянова. Л., 1926, с. 224.
179
12*
языческого богослужения в Упсале в честь «Инге—Фрея, внука
Оденова», и т. п.270 Варяжские жрецы в романе распевают гимны,
являющиеся поэтическими переложениями первой, пророческой
песни «Старшей Эдды» — «Прорицание вёльвы»,271 и произносят
«волхвования Одина», явно подражая магическим присловиям
второй песни той же «Эдды» — «Изречениям высокого».272 Поют
песнь и норманнские воины, хотя и менее удачно, потому что
слишком уж далеко отступают от буквы и духа древнесканди-
навской героической поэзии,273 и совсем неудачно, в эпигонски-
оссиановском стиле, поет знатная шведка Мальфрида: ее песнь
«слишком нова и никак нейдет в сравнение» с древними гим-
нами.274
Филологический роман Вельтмана насыщен историческими
экскурсами, носящими фантастико-романический характер. На
берегах русских рек автор «Святославича» в изобилии находит
варяжские эпонимы, а легенду об исходе Одина из Асгарда на
Танаисе (Дону) и дальнейшее путешествие асов через «Гарда-
рикию» (Русь) до Упсалы Вельтман без малейших сомнений и
оговорок считает «правдой истинной». Писатель-романтик увле-
кался более чем рискованными этимологическими догадками. Ас-
гард у Вельтмана — Азов, а Гардарике «есть, кажется, не что
иное, как Орда»; даже слово «туфли» он выводит «от норманн-
См.: Лихонин М. Вельтман и его сочинения. Статья II, с. 229.
Солнце чернело, тонула земля,
Падали светлые звезды;
Боролись стихии друг с другом,
Вздымалися волны до неба.
Но чудище войт в пучине огня;
Видит, что все возвращается снова в пределы:
Земля показалась из вод, раскинулась зелень по Иде,
Буря прошла, орел воспарил,
На горах раздались добровестные звуки!
{Вельтман А. Святославич, вражий
питомец, ч. I, с. 190).
Знаю я песнь, звуки ее, как щит от стрелы, от копья и меча
Колеблется твердь, в небеса заплескала пучина.
Шипит Ормунгапдур, цепями звуча;
Но в мир тишиной пронеслась песнь Одина!
и т. д.
(Там же)
Варяги, ударяя в щиты, пели:
«Берег святой! пристанище молниеносного, древнего Тора!
Берег святой! в недрах твоих лежит Одена небесного племя!
Берег святой! хранящий останки властительных Херров,
потомков Арея и Атта!»
и т. д.
(Там же, с. 196)
Лихонин М. Вельтман и его сочинения. Статья II, с. 229—230.
180
ского Toff el — башмаки, черевики».275 В. Г. Белинский, величая
Вельтмана «поэтом в науке», «поэтом-археологом», а его «ученые»
примечания— «прелестными поэтическими грезами», рожденными
«всею прихотливостью, всем своенравием его таланта», имел осно-
вания упрекнуть автора за его чрезмерный норманизм.276
Все же фантастическая причудливость вельтмановских эти-
мологии в «Святославиче» — не «сатира па этимологистов», как
полагал М. Лихонин, и не «элемент пародии на собственные воз-
зрения» (Б. Бухштаб), а сознательная попытка воспроизвести
процесс народного этимологизирования. Вельтман, комментатор
«Слова о полку Игореве», углубленно изучал произведения сред-
невековых авторов, в том числе саги; их стилю он и подражал
в своем творчестве.
Исследователи уличали Вельтмана в стилистическом эклек-
тизме: создавая литературно-сказочные сюжеты, писатель бес-
системно склеивал авантюрные фабулы волшебных сказок и саг,
рыцарских романов и былин; различные сюжетные линии в ро-
манах Вельтмана подчас не пересекаются, а сам сюжет чересчур
статичен; автор как будто нарочно злоупотребляет читательским
вниманием, постоянно прерывая изложение вставными отрыв-
ками недосказанных повестей; он произвольно «меняет темп и
пропорции» повествования, благодаря чему «несвязанности» и
«несообразности» сюжета становятся постоянной особенностью
его романов; «возникают серьезные сомнения, не есть ли такая
конструктивная манера органический порок творчества Вельт-
мана».277 Предполагалось, что приемы гротескного сказа в его
произведениях восходят к .Стерну.278
Но дело здесь не в «органических пороках» конструктивной
манеры Вельтмана и даже не в подражании Стерну; головолом-
ная запутанность композиции и сюжетная многоступенчатость
в романах Вельтмана объясняются особой творческой установкой
275 Варяги в «Святославиче» говорят на условно-«скандинавском»
языке, не придерживаясь правил грамматики и не затрудняя себя упо-
треблением лексических идиом, свойственных древнеисландской речи:
«Nil kommin? едут? — вскричал он (воин) на нормандском языке, подошед
скорыми шагами к перилам. — Fioldi skip fyrer Nevo! ok enu mikil skip! —
много кораблей идут к Нево! один огромный корабль! — отвечали на
ладьи» (Святославич, вражий питомец, ч. II, с. 5).
276 «Самый город Валдай, славный своими сайками, происходит у него
от Wald (лес) и Еу (остров); он подкрепляет это мнение еще и тем, что
подле Валдая, на озере, есть острова, из коих один покрыт лесом, кото-
рый называется Темный лес... В таком же духе писаны г. Вельтманом и
его ученые примечания к его роману „Святославич, вражий питомец";
в них у него все происходит от немцев: сам Адам чуть ли не немец, так
как у некоторых все происходит от славян, и сам Адам чуть ли не сла-
вянин» (Белинский В. Г. О Господине Новгороде Великом... А. Вельт-
мана]. М., 1834. — Поли. собр. соч., т. 2, с. 209).
277 Бухштаб Б. Первые романы Вельтмана, с. 226.
278 См.: Ефимова 3. С. Начальный период литературной деятельности
А. Ф. Вельтмапа. — В кн.: Русский романтизм. Под ред. А. И. Белецкого.
Л., 1927, с. 81.
181
писателя. Он хотел не просто воссоздать варяго-русскую ста-
рину, а и писать так, как, по его мнению, сочиняли средневеко-
вые поэты. Он стилизовал свой роман под древнее произведение.
«Сюжетные несообразности» в романах Вельтмана имеют свою
поэтику. Перед глазами автора «Святославича» были мифологи-
ческие и героические песни «Эдды», а также «Слово о полку
Игореве»: композиция этих памятников эллиптична.279 Вельтмаи
понимал, что средневековые певцы, как и их слушатели, знали
соответствующие сказания в полном их составе, но говорили ча-
сто о событиях всем известных, и потому довольно было намека
или напоминания, чтобы в сознании современников возникли
нужные представления и ассоциации. Такую сложную, искусст-
венную форму якобы древнего повествования — хроники-саги —
Вельтман противопоставлял широко распространившимся
в 1830-х годах подражаниям Вальтеру Скотту; это понял и оце-
нил В. Г. Белинский.280 Описывая батальные сцены, Вельтман
намеренно следовал скальдическому стилю: «Настала сеча ве-
ликая, брань крепкая, лом копейный, щитов скепание».281
Как и произведения средневековых авторов, романы Вельт-
мана почти не содержат статических описаний северной природы,
между тем его современники немало потрудились, живописуя
гранитные скалы Швеции и девственные леса Финляндии. По-
добные пейзажи рисовались в традиционно оссиановском духе и
стиле, хотя здесь далеко не всегда можно говорить о прямом
влиянии Оссиана: северный романтический пейзаж восходит не
столько к Макферсону, сколько к Малле, Гердеру, немецким и
французским сентименталистам, Жермене де Сталь и Парни,
к Державину и Карамзину, Батюшкову и Жуковскому. Даже
если романтику и случалось бывать в какой-нибудь из стран
Севера (сюда относили и Финляндию), нарисованный им пейзаж
трудно локализовать; все там усредненно-типическое, абстракт-
но-обобщенное — или невообразимо ужасное, или подернутое ми-
стической дымкой, легкой сеткой таинственности. Такой пейзаж,
хотя и не лишенный зримого образа, рассчитан на восприятие
отвлеченно-психологическое, призван вызвать определенные куль-
турно-исторические реминисценции или пробудить сентименталь-
но-лирическое настроение.
В эпоху романтизма много и охотно цитировали Альфьери,
который в автобиографии воспел «энергическую тишину» и «без-
279 См.: Hoffmann E. Beobachtungen zum Stil des Igorliedes. — Archiv
fur slavische Philologie, 1923, Bd 38, H. 3—4, S. 242—244.
280 «Кто бы стал поэтизировать древпюю Русь в форме вальтерскоттов-
ского романа, а не в форме полуфантастической, полушутливой сказки —
у того вышел бы не роман, а какая-то пародия на роман, что-то бледное,
безжизненное, насильственное и натянутое» (Белинский В. Г. Предки Ка-
лимероса. Александр Филиппович Македонский. (Соч. А. Вельтмана. М.,
1836). — Поли. собр. соч., т. 2, с. 115).
281 Вельтман А. Святославич, вражий питомец, ч. II, с. 71.
182
молвное величие» скандинавской природы.282 «Пламенный поэт»,
Альфьери «везде любит сближение крайностей» и потому оча-
рован «дикой, величественной природой» Севера, столь непохо-
жей на итальянскую, южную: «... зрелище странное, невообра-
зимое, поэтическое даже для того, кто никогда не писал сти-
хов!».283 Древнесеверный пейзаж, изображенный самим Н. Поле-
вым, сродни картинам природы в книгах Альфьери, мадам де
Сталь, Тьерри и Батюшкова. На Севере все имеет «вид мертвый
и мрачный», но временами величественно-прекрасный и загадоч-
но-таинственный. Всюду борение стихий, «громады камней, рас-
сеянных в ужасном беспорядке, и пирамидальные, гранитные
скалы в разнообразных видах», «оледенелые потоки, угрюмые
сосны и ели, обгорелые камни» и т. п.284 «Сие протяжение зе-
мли» покрыто «мрачными лесами», климат суров, природа уг-
рюма и неприветлива, и жители Скандинавии «мощны, крепки,
суровы, как природа, их окружающая; дики, как леса, ими оби-
таемые; неукротимы в страстях своих».285
Как поэт, Е. Баратынский, конечно, несравненно выше Н. По-
левого; Баратынского природа скандинавского Севера привлекла
своим «совершенным отличием» от русской гиперборейской эк-
зотичностью. Но, хотя, по словам поэта, долгие годы, проведен-
ные им в Финляндии, «глубоко напечатлелись в его воображе-
ние»,286 пейзаж, им созданный, — типично оссиановский, экзоти-
чески-северный:
Суровый край, его красам,
Пугаяся, дивятся взоры;
На горы каменные там
Поверглись каменные горы...
На них шумит сосновый лес;
С них бурно льются водопады;
Там дол очей не веселит;
Гранитной лавой он облит,
и т. п.
Исследователи отметили, что Баратынский в «Эде» «придал
местности фантастически преувеличенные контуры»,287 да и са-
мое заглавие поэмы говорит о тех литературных ассоциациях,
которые приходили на ум поэту: Эда фонетически созвучна с Эд-
дой — малопонятным и поныне заглавием древнескандинавского
282 См.: Новая скандинавская поэзия. — Галатея, 1829, № 49, с. ИЗ.
283 История русского народа, т. 1, с. 6.
284 Н. П. [Полевой Н. А.]. Отрывок из писем о Финляндии.—Москов-
ский телеграф, 1825, ч. II, с. 283—297.
285 История русского народа, т. 1, с. 5.
286 Эда, финляндская повесть, и Пиры, описательная поэма Евгения
Баратынского. СПб., 1826, с. 2.
287 Him S. Imatra som natursevardet till och med 1870. En reselittarar
undersokning med lokalhistorisk begransning. Helsingfors, 1958, s. 210.
183
эпоса. Именно так («Эдда») ошибочно называли эту северную
поэму Баратынского А. С. Пушкин и А. А. Бестужев.288
Не только поэты-романтики, но ученый филолог Ампер, со-
вершивший летом 1827 г. путешествие по Скандинавии, изобра-
жал ее природу, которую созерцал воочию, так, как если бы
только читал о ней в преромантических поэмах и у Оссиана. Го-
товясь к встрече с природой Севера, путешественник вспоминал
народные песни скандинавов, их саги и мифологию. Еще не
добравшись до датской границы, Ампер заранее знал, что по-
среди своих пустынь скандинавские крестьяпе остались с древ-
них времен такими же варварами, что их «почти узнал бы Та-
цит». Природа Севера для французского путешественника начи-
нается «еще до Берлина»: именно тут «вдруг вступаешь в полосу
растительности, покрывающую Скандинавию и Россию», тут про-
стираются обширные пространства воды, на которых «как бы
плавают леса» — северные лагуны, коих «характер столь тих и
мечтателен».289
Амперу доподлинно известно, что «печаль есть истинный ха-
рактер Севера» и что там ее встречаешь везде: в «неясном свете
сумерек», в «мягкости» окружающей тишины, в «молчаливости
и величии природы, в мрачном взгляде человека, в медленной
его походке и жалобном пении, в морских туманах, долгих ночах
и продолжительных сумерках».290 Путешественник надеется
«встретить хоть пару медведей, чтобы довершить наши северные
впечатления», но не имеет этого удовольствия, хотя он слышал,
что шведские крестьяне охотятся на этих страшных зверей
«с удивительною неустрашимостью». Ампер многозначительно
резюмирует свои впечатления от путешествия по Скандинавии:
«Я думал, что попал в гости к Оссиану».291
И действительно, романтическая фантазия населяла Сканди-
навию призраками, мифическими существами, ведьмами и вы-
ходцами с того света. Страной таинственного безмолвия и мисти-
ческой поэзии изобразила Север мадам де Сталь. По мнению ро-
мантиков его леса, реки и озера кишат русалками, сильфидами,
гномами и троллями, в его селениях живут колдуны и водятся
вампиры.292 Нигде, кроме как в Швеции, суеверия не имели та-
ких важных следствий в общественной жизни, и нигде они не
производили «заблуждение, такое всеобщее и гибельное».293
В средневековых скандинавских городах поселился ужас: они
288 См.: Хетсо Г. Финляндия в жизни и творчестве Баратынского.—
Scando-slavica, i. XXII, 1967, S. 33.
289 Очерки Севера (Сочинение Ампера), с. 33—34.
290 Там же, с. 178—179, 201.
291 Там же, с. 329.
292 См., напр.: Колдуны в Швеции. Сказка. — Русский ипвалид. Лите-
ратурные прибавления, 1832, № 6, с. 45—46; Вампир. Рассказ из хроники
Саксона Грамматика. — Колокольчик, 1831, № 2, с. 5—6. и т. д.
293 Суд над ведьмами. — Московский наблюдатель, 1838, ч. XV, с. 117—
139.
184
оглашались воплями жертв, терзаемых палачами на черных пла-
хах при неверном свете факелов; приблизительно так выглядела
Скандинавия в изображении французских романистов, испытав-
ших на себе влияние готического романа: Шарля Нодье, Виктора
Гюго, Проспера Мериме и др.
«Неизъяснимые происшествия» в Дании и Швеции приклю-
чаются на каждом шагу — такова фабула «готической» повести
немецкого философа и новеллиста, датчанина по происхождению,
Генриха Стеффенса, переведенной Н. Полевым.294 Из гробов
встают мертвецы, ночью в церквах играются таинственные
свадьбы и совершаются убийства, а люди говорят «дикими» и
«ужасными» голосами. В романе Фан дер Фельде «Арвед Гюл-
леншэрна», две главы из которого Н. И. Павлищев перевел и на-
печатал в «Московском вестнике»,295 одним из главных героев вы-
ступает знаменитый шведский мистик Эмануэль Сведенборг. Он
вещий прорицатель и толкователь снов и видений, человек «страш-
ный» и «таинственный», лицо, окруженное легендами, да и сам
этот образ создан на основе легенд о шведском духовидце.296
Эпиграф «из Шведенборга» предваряет V главу повести
А. С. Пушкина «Пиковая дама», где покойница-графиня ночью
является к Германну, чтобы сообщить ему тайну трех карт. Све-
денборгом интересовалось весьма большое число лиц: одно их
перечисление занимает в работе П. И. Сакулина о кн. В. Ф. Одо-
евском несколько страниц;297 наиболее пылким поклонником
шведского философа-мистика был сам Одоевский. Фабула рас-
сказа «Душа женщины» (1838), в котором повествуется о загроб-
ном царстве и осуждается тяжкий грех — «гордость смирения»,
подсказана Одоевскому книгой Сведенборга «О небесах, о мире
духов и о аде», известной русскому читателю во французском
переводе. Другие мистические рассказы Одоевского, проникнутые
идеей «двоемирия», общения с миром духов, также ориентиро-
ваны на Сведенборга: такова серия рассказов под общим загла-
вием «Беснующиеся». Герой одного из этих рассказов—«Орлах-
ская крестьянка» (1838), полагающий, что рядом с людьми жи-
вут духи, распространяющие влияние магнетизма, наделен фами-
294 Неизъяснимое происшествие (Соч. Генриха Стеффепса). — В кн.:
Повести и литературные отрывки, изданные Николаем Полевым, т. III.
М., 1829, с. 254—268.
295 Смерть Карла XII. (Отрывок из ромапа Фан дер Фельде «Арвед
Гилленштирна»). —Московский вестник, 1828, ч. VII, № 3, с. 279—301.
296 ДруГПе шведские ученые представлялись европейскому читателю
сродни Сведенборгу, например выдающийся химик Юхан Якоб Берцелиус.
«В недавно изданной Истории Диавола — ибо там (в Швеции, — Д. Ш.)
беспрестанно печатаются подобные книги — автор влагает в уста демона,
желающего обольстить жертву свою, следующее обещание: я сделаю из
тебя Берцелиуса» (Свидание с Берцелиусом. С франц. N. N. N. — Сын оте-
чества, 1834, т. 16, с. 200).
297 См.: Сакулин П. П. Из истории русского идеализма. Князь
В. Ф. Одоевский. Мыслитель. Писатель, т. 1, ч. II. М,, 1913, с. 395—397.
185
лией Валкирин, наводящей на мысль о мифических посланницах
Одина, воздушных девах-воительницах. Повести этой (опублико-
ванной в «Отечественных записках», 1842, т. XX) предпослан
эпиграф «из Шведенборга»: «Я предвижу, что многие почтут
слова мои за выдумку воображения; я уверяю, что здесь нет
ничего выдуманного, но все действительно бывшее и виденное не
во сне, а наяву». Отрывок этот является сентенцией, которой
Сведенборг обычно предварял свои мистические откровения.
Критические суждения о романе Н. Греча «Черная жен-
щина» (1834; переиздан в 1838 г.) помогают лучше уяснить
общественно-эстетическое значение фантастико-романтических
увлечений в литературной среде, связанных с интересом к скан-
динавской культуре. Роман Греча — своеобразная энциклопедия
духовидения, собрание рассказов и анекдотов о провидениях,
слабо скрепленное общей интригой и фабулой и почерпнутое ав-
тором в различных французских и немецких, письменных и уст-
ных источниках. Здесь встречается анекдот об огненном шаре,
якобы пролетевшем через залы Зимнего дворца, когда там давался
праздник в честь шведского короля; рассказ о том, как датский
резидент наблюдал факельное шествие призраков, и о том, что
шведский король Густав III увлекался гаданием на картах,298
и т. п. Здесь же имеется известный анекдот о знаменитом виде-
нии Карла IX, почти дословно переписанный из знаменитой но-
веллы Мериме 2" без ссылки на источник.300
Судя по критическим отзывам на роман Греча, интерес ро-
мантиков к скандинавской мистической теме не был целиком
реакционным явлением в литературе той эпохи. Официальная
уваровская доктрина — «самодержавие, православие, народ-
ность» — не оставляла много места для пропаганды оккультных
суеверий, не говоря уже о том, что мистическая экзальтация
в художественном произведении могла быть воспринята как со-
чувственное воспоминание об относительно более либеральном
предыдущем царствовании — Александра I. По словам того же
Греча, «вера в чудесное основывается не на расчетах и заключе-
ниях рассудка, а на каком-то неизъяснимом внутреннем чув-
стве»,301 и это неизъяснимое внутреннее чувство не поддавалось
298 См.: Греч Н. Черная женщина. — Сочинения Николая Греча, ч. 1.
СПб., 1838, с. 60-62.
299 См.: Лвессаломова Г. С. Новелла Проспера Мериме «Видение
Карла IX». — Учен. зап. Ленингр. гос. ун-та, № 276. Сер. филол. наук,
вып. 54, 1959, с. 82—95.
300 В отличие от Греча В. А. Жуковский в статье «Нечто о привиде-
ниях» (1848), также пересказавший анекдот о видении Карла IX, под-
черкнул, что «должен следовать повествованию Проспера Мериме, кото-
рое во всем главном верно, хотя Мериме, по образу и подобию своих со-
отечественников, не мог воздержаться, чтобы не украсить простой истины
вымыслом некоторых живописных обстоятельств» (Жуковский В. А. Поли,
собр. соч. в одном томе. М., 1902, с. 160).
301 Греч Н. Черная женщина, с. 56.
186
контролю властей и не подлежало цензуре. Охранительная кри-
тика в лице Сенковского и Булгарина осуждала мистические ув-
лечения. Сенковский утверждал, что привидений в природе не
бывает: они «существуют только как оптические обманы» и «до-
казывают только, что есть люди с расстроенными нервами».302
Булгарин ругал шведов «лицемерами и святошами», воображение
которых «довольствуется вымыслами мистицизма», и призывал
читателе» не верить Сведенборгу, «будто он переносится из одной
планеты на другую и беседует с духами».303
В. Г. Белинский видел, что романтико-мистические настрое-
ния — своеобразный, хотя и пассивный протест против монархи-
ческой реакции, желавшей задушить всякую мысль, неподвласт-
ную полицейской регламентации. Роман «Черная женщина», слу-
жащий к «оправданию возможности духовидений», критик назы-
вал «сказкой доброй», которая «читается скоро и с удовольст-
вием».304 «Во всяком случае, успех романа г. Греча „Черная
женщина", по нашему мнению, говорит много в пользу нашего
общества, как доказательство, что в нем есть живая потребность
внутренней жизни».305 А. И. Герцен в «Былом и думах» (ч. II,
гл. XVI), высказываясь о мистических увлечениях архитектора
А. Л. Витберга, писал, что его мистицизм «лежал долею в его
скандинавской крови»;306 Витберг умел своему мистицизму при-
давать «такую пластичность и такой изящный колорит, что воз-
ражение замирало на губах, жаль было анализировать, разлагать
мерцающие образы и туманные картины его фантазии».307
302 Сенковский О. И. Черная женщина и животный магнетизм. По по-
воду ромапа «Черная женщина» Н. Греча. 1834. — В кн.: Собр. соч. Сен-
ковского (барона Брамбеуса), т. 8, с. 86. — Сенковский писал: «Само собою
разумеется, что если бы я был Карлом IX или Густавом III, тот или
другой из моих льстецов увидел бы то же, и еще яснее меня, как скоро я
спросил бы его об этом; но протокола нашего общего видения еще не сле-
довало бы употреблять в доказательство существования ни домовых, ни ле-
ших» (там же, с. 86—87).
303 Летняя прогулка по Финляндии и Швеции в 1838 году Фаддея
Булгарина. Ч. П. СПб., 1839, с. 149. — «Сын отечества» перепечатал из
французского журнала повесть о Сведенборге, в которой здравомыслящие
герои с презрением отзываются о шведском мистике. Один из геров за-
являет: «Сряду три дня я ходил к Сведенборгу, и всегда мне отказывали:
то он беседовал с Семирамидою, то с Юлием Цезарем. Неужели и это не
шарлатанство? Представьте себе: человек, встав утром с постели, говорит
слуге: «„Сегодня никого не принимай, но если придет Навуходоносор —
то. проси!" — Истинно одни только шведы могут позволить так смеяться
над нами» (Сведенборг. С французского С. Навроцкой. — Сын отечества,
1844, кн. 6—7, с. 1-21).
304 Белинский В. Г. Сочинения Николая Греча. СПб., 1838. — Поли. собр.
соч., т. 2, с. 536.
305 Там же.
306 Герцен продолжал: «Это та самая холодно обдуманная мечтатель-
ность, которую мы видим в Шведенборге, похожая в свою очередь на
ошепиое отражение солнечных лучей, падающих на ледяные горы и снега
Норвегии» (Герцен Л. И. Собр. соч. в 30-ти тт., т. 8. М., 1956, с. 287).
307 Там же, с. 288.
187
Влияние Витберга-мистика даже несколько «поколебало» со-
знание Герцена, но он не отступил с материалистических пози-
ций; его «реальная натура» «взяла верх», ему не суждено б^ло
«подниматься на третье небо», он всю жизнь оставался «совер-
шенно земным человеком»: «Дневной свет мысли мне роднее лун-
ного освещения фантазии».308 То же мог бы сказать о себе и Бе-
линский. Отметив, что вера в чудесное «есть добрый элемент в че-
ловеке, признак благоговейного и трепетного предощущения та-
инства жизни», критик подчеркивал, что чрезмерное увлечение
таинственным может породить самые нелепые суеверия.309 Ок-
культизм, теософия и другие псевдофилософские увлечения в ари-
стократической среде свидетельствовали об отрыве художествен-
ного сознания романтиков-мистиков от народного здравого смысла
и опыта трезвой наблюдательности. Скандинавия не была в этом
повинна.
Но в эпоху романтизма существовало и другое, более близкое
к реальности представление о скандинавской культуре. Оно
складывалось исподволь, начиная с XVII столетия, независимо от
преромантических увлечений, в «Лаппонии» (1673) Иоганна
Шеффера, в вольтеровской «Истории Карла XII» — здесь нари-
сован реальный северный пейзаж с его болотами, каменистой
почвой, соснами, красноверхими домиками и т. п. Скалы Севера,
его леса, озера и бедные селенья картинно, но довольно верно
изобразил в своих «Очерках природы» (1784) французский путе-
шественник Бернарден де Сен-Пьер, побывавший в Скандинавии,
а также в России. Общеевропейскую известность получили
«Письма о путешествии в Исландию» (1777) финско-шведского
просветителя Г. Портана, вскоре переведенные на немецкий
(1779), английский (1780) и французский (1783) языки. Воль-
ное переложение этих писем, выполненное с учетом и других
источников, появилось и в русском переводе.310
Сам жанр путешествия (в частности, по Скандинавии)
в 1820—1830-х годах начинал избавляться от тяготения к сен-
тиментальной чувствительности и требовал точных, детализиро-
ванных зарисовок реальной действительности. Русский читатель
познакомился с мемуарами английского священника Э. Гендер-
сона, посетившего Исландию, человека, далекого от художествен-
ной литературы, пытавшегося рисовать северный пейзаж непо-
средственно с натуры, по личным впечатлениям.311 И у Ампера
в его «Очерках Севера» встречаются не только подражательно-
308 Там же.
309 Белинский В. Г. Поли. собр. соч., т. 2, с. 536.
310 Любопытные известия, или Сокращенная история об острове Ис-
лапде, собранная из Блефкения, Ангрима Ионаса и других разных исто-
риков Г. Пейрером. Перевел с французского Илья Грешпщев. М., 1789.
311 Отрывок из его мемуаров напечатан в «Северном архиве» (1822,
т. 1); см.: Дмоховская И. В. Из истории русско-исландских литературных
отношений, с. 178.
188
оссиаиистскые картины дикой природы и стандартно-прероманти-
ческие выражения восторга ее красотами, но и меткие наблюде-
ния, вполне реальные зарисовки и бытописания. За это «Очерки»
и были одобрены русской критикой: хорошо, что Ампер многое из
того, что ему встречается, старается рассмотреть, отметить и
зарисовать, — это делает его взгляд на вещи оригинальным, его
замечания — остроумными.312 В. Г. Белинский считал сочинение
Ампера «занимательным» потому, что он «представляет множество
фактов касательно нравов, домашней жизни, народного духа и
характера описываемых им стран».313
Много сделал Ксавье Мармье, знакомя европейскую публику
с жизнью Скандинавии. Он, посетив Данию, Швецию, Норвегию
и Исландию, не только знакомился с их природой, с нравами
и обычаями их жителей, но изучал новую романтическую поэзию
Севера. Статьи и книги Мармье переводились, печатались и ре-
цензировались в русской прессе. Отмечалось, что Мармье более
чуток и восприимчив, чем Ампер, для которого главное — оссиа-
нические настроения; «нравственное и вещественное состояние»
Исландии Мармье описал живо и верно.314 Изображенные им
скандинавские крестьяне — не северяне вообще, портреты кото-
рых как бы списаны с образов древних варягов, и не первобыт-
ные поселяне, а натуральные мужики, «великие ростом и молча-
ливые», употребляющие спиртные напитки и любящие читать
книги. «Величайшее наслаждение норвежских простолюдинов по
воскресеньям и праздникам есть сидеть, облокотясь на стол, и
молча пить, или стоять по целым часам на солнце, или, накоиец,
спать»,315 На прелесть северного пейзажа Мармье указал не Ос-
сиан, а национальный поэт Швеции Эсайас Тегнер.316
Русские путешественники, описывая Скандинавию, также от-
ходили от преромантически-оссиановской традиции. Н. В. Гоголь,
прибыв во время своего европейского путешествия в 1829 г.
к берегам Швеции, нашел здесь мало «занимательного» с поэти-
ческой точки зрения: «Несколько странного вида разбросанных
хижин. Народ вообще хорош, особливо женщины стройны и не-
312 См.: Очерки Севера. Сочииеппе Ампера. СПб., 1835. (Рец.). — Библио-
тека для чтения, 1834, т. 7, с. 45.
313 Белинский В. Г. Сочинение Ампера. СПб., 1835. — Поли. собр. соч.,
т. 1, с. 249.
314 Сенковский О. И. Путешествие по Исландии господина Мармиет
с. 97-152.
315 Христиания и общий вид Норвегии (из Мармье). —Библиотека для
чтения, 1837, т. 25, с. 97.
316 «Он отворил балкон и взял меня за руку: „Сознайтесь, что в на-
шей северной природе много прекрасного!" — сказал он мне. В самом
деле, вид из его окон был очарователен... Зеленелся сосновый лес, пере-
резанный, множеством озер. Лучи солнца едва пробивались сквозь облака,
и весь этот ландшафт скрывался в каком-то таинственном полумраке —
все дремало вокруг нас: все погружено было в безмолвие...» (Знаком-
ство с Тегнером. Из записок Мармье. — Сын отечества, 1838, т. 1, с. 181).
189
дурны собою».317 На острове Борнгольм Гоголя восхитили не
дикие обнаженные скалы и девственные дубовые леса, как Ка-
рамзина, а «цветущая зелень долин и красивые домики»/18
В. А. Жуковский, посетивший Швецию в 1838 г., в своих крат-
ких «Очерках Швеции» (1838) изобразил типичную европейскую
провинцию. «Гранит, сосны и красные домики, в различных по-
ложениях и отношениях, составляют общий шведский вид.. .»,319 —
писал Иван Головин, побывавший в Швеции в 1839 г. Шведская
природа напомнила путешественнику отечественные пейзажи. Рус-
ские журналы отмечали, что культурные отношения России и
Скандинавии все более оживляются «день ото дпя»;320 проясня-
лось отличие скандинавской культуры от финляндской.321
Романтическая традиция требовала, чтобы Скандинавия под
пером путешественников представала страной призраков и мисти-
ческих видений; вместе с тем становилось известно, что Север —
край науки и просвещения. В Швеции функционируют два уни-
верситета, упсальский и лундский, и несколько академий: исто-
рии и древностей; изящных искусств и музыки. Шведская ака-
демия занимается отечественной словесностью.322 Дания — страна
антиквариев и ученых обществ; датчане увлекаются изданием
древних рукописей и сочинением трактатов.323 Ампер сообщал,
что в Дании и Норвегии книги читаются с большим рвением, чем
в континентальной Европе. И в Исландии культурная жизнь не
замирает; как ни странно об этом слышать («Ученые общества
в Исландии! Литература и просвещение в стране вечных льдов и
непогод!»),324 литература «не отказывает Исландии в своих уте-
шениях». Просвещение распространяется здесь среди простого
народа, в стране отсутствуют неграмотные, и каждый крестьянин
знает историю своего народа, саги и песни древних скальдов.
317 Письмо к М. И. Гоголь от 12 ноября 1829 т. —Гоголь И. В. Поли,
собр. соч., т. 10. М., 1940, с. 161.
318 Там же.
319 Поездка в Швецию в 1839 году Ивапа Головина. СПб., 1840, с. 67.
320 См.: Новейшие шведские поэты. — Библиотека для чтения, 1839,
т. 34, с. 20.
321 «Самая резкая противоположность господствует между баснослов-
ными преданиями скандинавов и финнов. Там главный бог — Один; здесь —
Вейнемэйнен. Первый, вооруженный мечом, есть представитель высшей
воинственности, соединенной с хитростью: он могуществепнейший герой,
его силы в битвах. Другой, с арфой в руках, есть олицетворение высшей
мудрости...» (Плетнев П. Л. Финляндия в русской поэзии, с. 452).
322 См.: Упсальский университет. — Русский инвалид, 1823, № 250,
с. 998—999; О шведских университетах и других учебных заведениях. —
В кн.: Собрание статей, относящихся к наукам, искусствам и словес-
ности. .., с. 23—26; Лундский университет. — Библиотека для чтения, 1837,
т. 25, с. 32—39.
323 См., напр.: Нечто о датском Королевском обществе ученых. —В кн.:
Собрание статей, относящихся к наукам, искусствам и словесности...,
с. 47—49.
324 Ученые общества в Исландии. (Из «Foreign Quarterly Review»).—
Телескоп, 1832, ч. 7, с. 260.
190
Такой русские романтики представляли себе Скандинавию:
краем дикой оссиановской природы — и бедных и небольших, но
высокоцивилизованных городов; страной неистовых суеверий и
поэтических мечтаний — и развивающегося просвещения; запад-
ноевропейским провинциальным уголком с славным прошлым, —
хотя и отягощенным мрачными воспоминаниями о варяжских
набегах, — скромным настоящим и туманным будущим. Хорошее
знакомство с новой романтической литературой могло бы весьма
расширить представление русских писателей о Скандинавии, по
в 1820—1830-х годах в полном русском переводе не вышло почти
ни одного значительного произведения датской и шведской лите-
ратуры XIX столетия. Такие переводы появились лишь в 1840-х
годах, уже в период формирования русской реалистической ли-
тературы. Поэтому скандинавскому романтизму не суждено было
сыграть выдающуюся роль в русском литературном процессе, но
эта роль все же значительна и заслуживает изучения.
Глава четвертая
ПРОИЗВЕДЕНИЯ СКАНДИНАВСКИХ ПИСАТЕЛЕЙ
В РОССИИ ПЕРВОЙ ПОЛОВИНЫ XIX в.
1
Скандинавский романтизм зародился в 1780—1790-х годах,
тогда же, когда и другие развитые европейские романтические ли-
тературы, и под влиянием аналогичных во многом факторов.
Бурные события в политической жизни скандинавских стран и
всей Европы, проникновение в страны Севера новых философ-
ских и эстетических идей, прежде всего из Германии и Франции,
буржуазные экономические реформы — все это обусловило кризис
датской и шведской просветительской идеологии. Но скандинав-
ский романтизм обладал и самобытными особенностями: его
корни уходят в мир богатой древнесеверной словесности — саг,
скальдических поэм, средневековых преданий и баллад, издавав-
шихся датскими и шведскими антиквариями с начала XVI в.
Баллада оказала особенно большое воздействие на скандинав-
скую эпическую и лирическую поэзию. К балладным сюжетам
и мотивам обращались датские преромантики Иоганнес Эвальд
(1743-1781) и АдольфШак фон Стаффельд (1769-1826).1 Твор-
чество Адама Элепшлегера (1779—1850) открыло новый этап
в истории скандинавской литературы. Особенно прославился он
как драматург, черпавший вдохновение в исторических преда-
ниях скандинавов, в сагах, героической «Эдде», книгах Саксона
Грамматика.
У Эленшлегера в Дании имелись литературные союзники и
последователи, наиболее выдающиеся из которых — Бернгард Се-
верин Ингеман (1789—1862) и Иоганнес Карстен Гаух (1790—
1872) — особенно известны как авторы исторических романов
в духе Вальтера Скотта. Были у Эленшлегера и противники. Один
из них, писатель-сентименталист Йене Баггесен (1765—1826),
в юности преромантик, в зрелые годы едко критиковал эстети-
1 См.: Dansk litteraturhistorie, bd 1—2. Kjafbenhavn, 1964—1965; Br0n-
sted M. Danmarks litteratur, bd 1—2. Ktfbenhavn, 1964; Elbeck J. Dansk lit-
teraer kritik fra Anders S0rensen Vedel til Sophus Clausen. K0benhavn,
1964; Kofoed N. Hovedlinier i dansk litteratur. Lund, 1962; Mitchel Ph. M.
A History of Danish literature. Copenhagen, 1957; Billeskov-Jensen F. J.
Danmarks digtekunst. Bog 3. Kobenhavn, 1958; Hansen P. Ilustreret dansk
litteratur historie, bd 1—3. Kj0benhavn, 1902.
192
ческие теории немецкого и датского романтизма. Другой, Фреде-
рик Северин Грундвиг (1783—1872), поэт, философ, фольклорист
и общественный деятель, с позиций протестантского пиетизма
упрекал Эленшлегера в религиозном вольномыслии. В 1840-х го-
дах, когда в датской литературе возникли реалистические тен-
денции, с Эленшлегером спорил драматург Иоган Людвиг Хей-
берг (1791—1860), предпочитавший романтической трагедии жи-
вой и веселый французский водевиль. Начал свой творческий
путь Ханс Кристиан Андерсен.
В шведской литературе первой трети XIX в.2 просветитель-
ские традиции продолжали поэты Франц Микаэль Францен
(1772—1847) и Йухан Улуф Валлин (1779—1839), хотя они и
отдали дань романтизму. В 1802 г. был создан по инициативе
поэта Лоренцо Хаммаршёльда (1785—1827) и новеллиста Класа
Йухана Ливийна (1781—1844) первый романтический литератур-
ный кружок. Вскоре романтизм стал ведущим направлением
высокой литературы. Его приверженцы именовали себя «новыми
романтиками» (в отличие от «старых», средневековых мистиков).
Хотя в стане романтиков не было четкого идейно-эстетического
размежевания, шведский романтизм не являлся единым лите-
ратурным течением.
Одна группа шведских романтиков объединилась вокруг жур-
нала «Фосфор» («Phosphoros»), который редактировал стихотво-
рец и философ-эстетик Пер Даниэль Аттербум (1790—1855).
Оппоненты упрекали — не всегда справедливо — «фосфористов»,
увлекавшихся эстетикой Шеллинга и мистикой Тика, в том, что
они варьируют в основном сюжеты, уже разработанные в за-
падноевропейской романтической литературе, что в их творчестве
преобладают фантастические и сказочные мотивы, туманно-мечта-
тельные и сумеречные настроения. «Фосфористам» противостояли
члены так называемого готского союза — писатели-романтики,
объединенные вокруг журнала «Идуна» («Idun»), среди них
Бернгард фон Бесков (1796—1868), Карл Август Никандер
(1799—1839) и Вильгельм Бёттингер (1807—1878). Они покло-
нялись не европейскому средневековью, как «фосфористы», а до-
феодальному героическому прошлому скандинавских народов,
когда процветал патриархально-крестьянский демократизм.
«Готы» старались черпать вдохновение прежде всего в древне-
скандинавской литературе, в памятниках народного творчества.
Не случайно активным членом союза стал ученый, собиратель
фольклора Арвид Август Афцелиус (1785—1871), который издал
«Шведские народные песни с древнейших времен» (1814—1816).
2 См.: Stolpe S. Fran runsten till ballad. Svenska folkets litteraturrens
historia. Stockholm, 1963; Gustafsson A. Den svenska litteraturens historia.
Stockholm, 1963; Ny Illustrerad svensk Litteraturhistoria, d. 3. Stockholm,
1956; Schuck H. Sveriges litteratur intill 1900. Stockholm, 1952; Schuck II.,
Warburg K. Illustrerad svensk litteraturhistoria, d. 5—6. Stockholm, 1929—
1930.
13 Д. М. Шарыпкин
193
Один из виднейших идеологов «готизма», поэт, историк и фи-
лософ Эрик Густав Гейер (1783—1847), в молодости защищал
идею сословной монархии и выступал противником французской
революции. Однако благодаря пристальному непредвзятому изу-
чению освободительной борьбы шведского крестьянства и внима-
нию к нуждам и потребностям общественного развития Гейер
впоследствии перешел на позиции демократического либерализма
и утопического социализма. Другой теоретик «готов», крупней-
ший шведский поэт Эсайас Тегнер (1782—1846), писатель энци-
клопедической образованности, знакомый со всеми богатствами
национальной и общеевропейской культуры, в своем творчестве
синтезировал худоя^ественный опыт и романтиков, и просветите-
лей. Славу национального скальда Швеции он заслужил своей
патриотической и философской лирикой. В эпоху либеральных
реформ он во многом отошел от политических и художественных
идеалов молодости. Тоска, меланхолия, скорбные воспоминания
о былом наполняют немногочисленные стихотворения поэта
1830—1840-х годов.
В шведской литературе этого времени исключительно боль-
шую роль стала играть периодическая печать. В Швеции вновь
пишутся классицистические драмы и нравоучительные сентимен-
тально-бытовые повести. Шведская проза этой поры во многом
ориентирована на шведского и немецкого читателя-буржуа; она
весьма популярна в Германии. Повседневный быт заполняет по-
вести Фредерики Бремер {1801 —1863), где чувствительно описы-
ваются семейные радости и огорчения. Но Бремер способствовала
оживленному обсуждению женского вопроса и вошла в историю
литературы как создательница шведского семейного романа. Со-
фия Маргарета фон Кнорринг (1797—1848) старалась видеть
в сельских жителях людей с общечеловеческими заботами и стра-
стями. Жизнь «маленьких людей» описывала в своих многочис-
ленных — правда, довольно скучных и растянутых — романах
Эмилия Флюгаре-Карлен (1807—1892). Август Бланш (1811—
1868), либерал и член риксдага, с юмором, правдиво и тонко
изображал быт стокгольмского мещанства.
Виднейшим писателем этого периода был Карл Йухан Луве
Альмквист (1793—1865), острейший социальный критик и
утопист-фурьерист, художник разносторонний и самобытный.
Расходясь и с «фосфористами», и с «готами», Альмквист искал
новых путей в литературе. Альмквист — очень изобретательный
рассказчик; увлекательную интригу, полную событиями фабулу
он умел наполнить философским, реально-жизненным содержа-
нием. Самый значительный труд Альмквиста — огромный, насчи-
тывающий более ста произведений цикл поэм, драм, новелл и
романов под общим заглавием «Куст шиповника, или Свободные
фантазии» (1832—1840).
В Норвегии романтическая литература, возникшая после
1Я14 г. (года принятия демократической Эйдсволлской копсти-
194
туции), пропикнута патриотическим пафосом и настроениями
оссианистской героики.3 Но в первой половине XIX столетия
норвежская литература еще была мало кому известна за преде-
лами своего отечества.
Русские писатели и читатели издавна интересовались всем
новым в скандинавской литературе. В «Письмах русского путе-
шественника» Н. М. Карамзин рассказал о своих встречах
с Йенсом Баггесеном, происшедших сначала в Цюрихе, а потом
в Женеве, в доме Лафатера. В главе «Цюрих» Карамзин писал:
«Я познакомился... с ...господином Баг. (так, — Д. Ш.). Сей
последний сочинил на датском языке две большие оперы,
которые отменно полюбились копенгагенской публике».4 Либретто
одной из этих опер, озаглавленной «Хольгер-Датчанин», Баггесен
составил по мотивам поэмы Виланда «Оберон», но прославил ге-
роические подвиги не немецкого, а датского воина.5
Карамзин, характеризуя Баггесена, нарисовал портрет поэта
с нелегкой судьбой. Толпа сначала восхитилась его талантами, по-
том же стала преследовать человека, преданного своим возвышен-
ным идеалам. «Вы удивитесь, но тут нет ничего чудного. Зависть
вооружила против него многих писателей; они вздумали уверять
публику, что оперы господина Баг. ни к чему не годятся. Моло-
дой автор защищался с жаром, но он был один в толпе неприя-
телей. В газетах, в журналах, в комедиях — одним словом, везде
его бранили. Несколько месяцев он отбранивался, наконец почув-
ствовал истощение сил своих, с больною грудью оставил место
боя».6 Баггесен, писатель чувствительный, как и полагается сен-
тименталисту, «любит аханье и восклицания».7
Но Карамзин отметил и рассудочную ограниченность Багге-
сена в воззрениях на поэзию (глава «Женева»): «Разговор зашел
о стихотворстве, Багзен уверял, что он никогда не будет писать
стихами (однако ж недавно выдал он многие пьесы в стихах),
потому что сей род сочинений есть совсем неестественный и ме-
шает чувствам изливаться во всей их полноте и свободе».8 Дейст-
вительно, позднейшие его выступления против Эленшлегера —
стихотворца, которого Баггесен «старался представить в смешном
виде»,9 принесли ему репутацию литературного консерватора.
3 См.: Beyer E. Utsyn over norsk litteratur. Oslo, 1967; Paasche F.
Norges litteratur fra 1814 til 1850. arene. Oslo, 1959; Bull F. Norges litte-
ratur fra Reformasjonen til 1914 Oslo, 1958.
4 Карамзин Н. М. Избр. соч. в 2-х т., т. 1. М.—Л., 1964, с. 244.
5 См.: Тиандер К. Ф. «Лабиринт» Баггесена и «Письма русского путе-
шественника» Карамзина. — В кн.: Тиандер К. Ф. Датско-русские исследо-
вания, вып. 1. СПб., 1912, с. 10.
6 Карамзин Н. М. Избр. соч. в 2-х т., т. 1, с. 244.
7 Там же.
8 Там же, с. 325.
9 Строев С. Обозрение истории датского языка и словесности. Пер. из
лекции профессора Вольфа. — Учен. эап. имп. Моск. ун-та, 1834, июнь,
№ XII, с. 568.
195
13*
В начале 1800-х годов Гете высоко отозвался о драмах Элен-
шлегера;10 о датском писателе заговорила германская пресса.
В 1812 г. «Вестник Европы» перепечатал из немецкого журнала
рецензию на трагедию Эленшлегера «Хакон Ярл».11 Вероятно,
впервые здесь был представлен русскому читателю «г. Еленшле-
гер», датский стихотворец, «слава и украшение отечественного
своего театра»; желая быть известным за пределами Дании,
Эленшлегер сам перевел свою пьесу на немецкий язык. Рецен-
зент занимал антиромантическую позицию, равным образом как
и один из редакторов тогдашнего «Вестника Европы» — М. Г. Ка-
ченовский. В рецензии говорилось, что Эленшлегер «пристал
к ученой секте, ежедневно усиливающейся. Члены сего расколь-
нического сословия — которые делают невыгодную честь госпо-
дину Гете — сочли слишком обыкновенными все театральные
пружины, употребляемые древними и новейшими творцами, и
решились прибегнуть к сверхъестественным способам. Вдохнове-
ние, призраки, чудеса составляют у них завязку и развязку».12 От-
ношение рецензента к самой трагедии двойственно. Он признавал
интересной ее фабулу (драматические переживания древнесевер-
ного героя в переломный исторический момент). Русскому чита-
телю любопытно было узнать, что один из героев трагедии, Олаф
Трюггвасон, отправлялся на Русь «для обращения к вере хри-
стианской князя Валдемара (Владимира) и для того чтобы во-
друзить крест на брегах языческих».13 Но, по словам рецензента,
Эленшлегер сочинил «странное произведение».14 Его читатель мо-
жет вообразить, что родина драматурга «погружена еще во мраке
тринадцатого столетия. Трагедия г. Еленшлегера, по-видимому,
принадлежит более к сему отдаленному веку, нежели к на-
шему».15 Просвещенный зритель не может без омерзения взирать
на сцену, где норвежский король, убив своего сына, показывает
окровавленные руки.
Подлинную общеевропейскую славу принес Эленшлегеру ле-
стный отзыв о нем мадам де Сталь в ее книге «О Германии»
10 См.: Погодин А. Драматургия Эленшлегера. — В кн.: Эленшлегер
Адам. Пьесы. Пер. с дат. М., 1968, с. 5.
11 Гакон Ярль. Немецкая трагедия (Hacon Jarl, ein Trauerschpiel von
Oehlenschleger. Tubingen, 1810). —Вестник Европы, 1812, ч. 64, № 16,
с. 272-279.
12 Там же, с. 273.
13 Там же, с. 274. — Трактовка исторической темы в творчестве Элен-
шлегера интересовала члена Вольного общества Ивана Лобойко, отбирав-
шего произведения скандинавской литературы, могущие послужить источ-
никами истории Севера. «Трагедия Эленшлегера „Палнаток", сочиненная
в 1809 г., принадлежит теперь к любимейшим пиесам Датского театра», —
писал И. Лобойко в брошюре «Взгляд на древнюю словесность скандинав-
ского Севера» (СПб., 1821, с. 20).
14 Гакон Ярль. Немецкая трагедия, с. 277—278.
15 Там же, с. 273.
196
(1813) —апологии романтизма.16 С Жерменой де Сталь Эленшле-
гер познакомился в 1804 г. в Швейцарии.17 Во втором томе книги
«О Германии» («De L'Allemagne», tome II) в главе XXV, оза-
главленной «Разные театральные пьесы, немецкие и датские»
(«Diverses pieces du theatre allemand et danois»),18 Сталь говорила
о «датчанине Эленшлегере», который сам переводит свои драмы на
немецкий язык. Она ошибочно полагала, что сходство между
датским и немецким языками «позволяет одинаково хорошо пи-
сать на обоих»; так поступал «еще Баггесен, тоже датчанин».
Эленшлегер-драматург озарен богатой фантазией. Его пьесы
имеют успех, ибо в них соединены «французские правила с гер-
манским вдохновением», поэзия — с исторической правдой.
Эти суждения Сталь пересказывались русскими периодиче-
скими изданиями,19 ее сочинение «О Германии» было хорошо
знакомо русскому читателю. По нему «знал немецкую словесность»
Евгений Онегин; 20 на страницах «Соревнователя» в 1820 г. книгу
«О Германии» пропагандировал П. А. Плетнев.21
В русских периодических изданиях много говорилось о сооте-
чественнике и современнике Эленшлегера — скульпторе Торвальд-
сене, создававшем «одушевленные произведения», смотря на ко-
торые казалось, что «читаешь прекрасную оду Поэта».22 «Вестник
Европы» цитировал отрывок из похвального слова Торвальдсену,
в котором Эленшлегер возвеличивал новое, романтическое искус-
ство Скандинавии: «Ежели предки наши разрушили памятники
Римские; зато искусство северных жителей ныне восстановляет
их и делает достойными древней Еллады. Если кимвры, германцы,
лонгобарды, норманны не имели понятия о красоте художествен-
ных произведений; зато в окрестностях леса древней Турингии
восстал великий Винкельман, потомок Витекинда, пошел в Ита-
лию не разрушать изящное, но показать достоинство того, чем
она обладала. Если дикие норманны некогда опустошали области;
зато ныне в недрах Дании явился человек, который платит долг
за своих предков и сохраняет честь их».23
Нам известны две повести Эленшлегера в русских переводах
начала XIX в., одна из них написана в духе готического романа.24
16 См.: Заборов П. Р. Жермена де Сталь и русская литература первой
трети XIX века. — В кн.: Ранние романтические веяния. Л., 1972,
с 181—182.
17 См.: Эленшлегер. (Из Мармье). — Библиотека для чтения, 1837, т. 25,
с 10—124.
18 Oeuvres completes de Madam de Stael, t. XI. Liege, 1830, p. 26—28.
19 См., например: Оленшлегер. — Русский инвалид, 1815, № 17, с. 68.
20 См.: Пушкин А. С. Поли. собр. соч., т. 6. М.—Л., 1937, с. 219.
21 См.: Заборов П. Р. Жермена де Сталь и русская литература первой
трети XIX века, с. 192.
22 Северная пчела, 1826, 22 мая, № 61.
23 Вестник Европы, 1820, ч. 112, № 14, с. 154.
24 Рахмут фон Адохт. Исторический анекдот. Соч. Еленшлегера.
Из «Morgenblatt». —Вестник Европы, 1818, ч. 86, № 8, с. 241—248.
197
Тема другой повести,25 действие которой происходит в романтиче-
ской Италии, — противопоставление поэта, веселого мудреца, жи-
вущего сердечными порывами, расчетливой и рассудочной толпе.
В 1820-х годах русские читатели уже имели общее представ-
ление о датской литературе, которая, по словам А. Ф. Мерзлякова,
«доведена до весьма значительной степени совершенства».26 «Сын
отечества» напечатал статью о художествепной литературе Дании
нового времени, составленную декабристом А. Бестужевым по
немецким и датским критическим материалам.27 Оценочным кри-
терием здесь служит отношение датских писателей к развитию
европейского просвещения и свободомыслия. Историю датской ли-
тературы автор ведет от Лудвига Хольберга, бескорыстного слу-
жителя муз, «исправлявшего недостатки» и заблуждения сооте-
чественников. После смерти великого историографа, драматурга
и баснописца литературные нравы в Дании испортились. Литера-
тура «сделалась обильным источником не просвещения и не благо-
денствия народного, а ненасытного корыстолюбия. Книгопро-
давцы и типографщики превратили ее в ремесло ... Они нани-
мали людей, которые за поденную плату писали о чем угодно.
Публика до такой степени привыкла к сим произведениям коры-
столюбия, служившим пищею злобе и зависти, что ежедневно
возвещали в газетах о появлении новых книжек, книжечек и кни-
жонок».28
Тем самым статья А. Бестужева — одно из ранних выступле-
ний русского дворянского писателя против зарождающегося
торгашеского профессионализма в отечественной литературе. Отри-
цательным примером служила здесь абсолютистская Дания сере-
дины XVIII столетия (аналог екатерининской России), где «под-
лый и площадной слог... развратил вкус и нравы», а «необуздан-
ное своевольство тиснения» истребляло «всякое приличие и
нравственность».29 «Дурной вкус» в датской литературе начал
истребляться после того, как «французская революция и послед-
ствия оной произвели в сочинениях и в общественном тоне важ-
25 Искатели приключений. Повесть Эленшлегера. Пер. В. Половцева. —
Благонамеренный, 1824, ч. 26, № 10, с. 237—282.
26 Мерзляков Л. Краткое начертание теории изящной словесности, ч. 1.
М., 1822, с. 55.
27 Б[естужев] А. Главные периоды Датской литературы. — Сын оте-
чества, 1822, ч. 79, № 30, с. 145—155.
28 Там же, с. 147.
29 В выноске А. Бестужев излагал декабристский взгляд на обществен-
ную функцию литературной цензуры: «Автор сей статьи и всякой благо-
мыслящий читатель конечно убеждены в пользе и необходимости... цен-
зуры, которой благоразумие и бдительность столько же служат успехам
истинного просвещения, сколько они нужны и для сохранения обществен-
ного и частного спокойствия. Кому не известно, сколько благоразумная
цензура препятствует распространению ложных и вредных понятий,
сколько отвращает она случаев и предлогов делать чувствительнейшие
оскорбления личной чести почтеннейших писателей и граждан?» (там же,
с. 148).
198
путо перемену, придав им более смелости и решительности».30 Те-
перь Дания выставлялась как положительный пример для России.
После Великой французской революции и либеральных политиче-
ских реформ датские писатели осознали, «что Дания сама в со-
стоянии сотворить свою литературу и не имеет надобности заимст-
вовать познания из Франции и Германии».31 И вот в начале
XIX в. из-под пера Эленшлегера и Ингемана вышли сочинения,
украсившие датскую словесность.
Шведская литература интересовала русских читателей больше,
чем датская: сказывались давние традиции культурных отноше-
ний между сопредельными государствами, соперничавшими на
протяжении нескольких веков. В первые десятилетия XIX столе-
тия выросла культурно-посредническая роль Финляндии, пере-
шедшей под власть России. В 1820-х годах русские литературные
архаисты уже знали, что шведская поэзия под влиянием «новой
немецкой школы» романтиков обогатилась сочинениями, «отвер-
гаемыми здравым рассудком и вкусом».32 Русские декабристские,33
а затем дворянско-либеральные издания приветствовали возник-
новение романтической литературы в Швеции. «Московский теле-
граф», ставивший своей задачей пропаганду романтических идей,
напечатал «Обозрение Шведской литературы за 1825 год»,34 в ко-
тором перечислялись имена виднейших писателей-романтиков
Швеции и заглавия их только что вышедших произведений.35
Русские критики задавались вопросом: каково соотношение
в культуре Севера элементов исконно национальных и привнесен-
ных извне? Этот вопрос волновал и самих скандинавов, и фран-
30 Там же, с. 151—152.
31 Там же, с. 148—149.
32 Нечто о состоянии просвещения в Швеции. — В кн.: Собр. статей,
относящихся к наукам, искусствам и словесности, заимствованных из раз-
пых иностранных периодических изданий 1823-го, 24 и 25 годов. М., 1826,
с. 146.
33 Ученые известия, Швеция и Дания. — Соревнователь просвещения
и благотворения, 1820, ч. 9, № 1, с. 85; Б[естужев] Н. Замечания на не-
большую шведскую поэму под названием: «Аксель». —Сын отечества, 1822,
ч. 79, № 35, с. 69—80.
34 Московский телеграф, 1825, № 22 (декабрь), с. 163—175.
35 Из прозаических сочинении здесь выделялись «История Швеции»
Гейера, слог которого «чист, важен, звучен и приятен», и повесть «Пико-
вая дама» Ливийтта (имя автора пе упоминалось) (см.: Шарыпкил Д. М.
Вокруг «Пиковой дамы». Шведская Пиковая дама. — В кн.: Временник
Пушкинской комиссии. 1972. Л., 1974, с. 128—131). Говорилось о стихотвор-
цах — «светлом гепттп» Францена, об Эрике Шёберге (псевдоним: Вита-
лис). прославившемся «необыкновенным, шутливым свойством своих со-
чинений (humour)», о Никандере и Дальгрене, поэзия которых отличается
«насмешливостью». Эти же имена, а также имена пх предтеч (Бельмана,
Чельгрепа, Леопольда, Оксеншэрпы, Лиднера) встречаются и на страни-
цах других пусских газет и журналов. См., напр.: Северная пчела, 1827,
21 апреля, № 48; П—а Я. Отечественные известия. Або. (Отрывок из
иттгьма). — Московский вестпнк, 1827, ч. 6, с. 118; Замечание о литературе
ч папиных искусствах в Швеции. — Атепей, 1828, ч. 2, № 6, с. 224—228;
.Московский вестник, 1828, ч. И, с. 187—192.
199
цузских, немецких и английских критиков. В Швеции уже тогда
начинался столь оживившийся впоследствии спор между «евро-
пеистами» и «скандофилами», отдаленно напоминавший дискус-
сии западников и славянофилов в России. Речь шла о междуна-
родном значении и перспективах развития литературы, о пользе
межнационального культурного общения.
В «Обозрении Шведской литературы за 1825 год» говорилось,
что, хотя в Швеции много писателей и журналов, литературы там
как таковой «не существует». Ее самобытности вредит будто бы
ее чрезмерная восприимчивость ко всему чужеземному. «В Шве-
ции переводы выходят гораздо в большем количестве, нежели ори-
гинальные сочинения... Множество переводов, которые, подобно
саранче, истребляют все свое. Романы Вальтера Скотта переве-
дены почти все».36
«Галатея» С. Е. Раича37 утверждала нечто совершенно про-
тивоположное: шведская литература существует, и она хороша
именно потому, что Швеция провинциальна, а ее связи с Западом
не столь уж оживленны. В статье «Новая скандинавская поэзия»,
заимствованной из неназванного французского источника, Шве-
ция изображалась идеальным пристанищем муз, патриархальным
уголком, словесность которого еще не прониклась торгашеским
духом. Запад развращен. В Германии, к примеру, «есть один род
поэзии — это мистицизм, который, смешавшись с семейственными
и даже площадными нравами и обычаями, нисходит до притор-
ности. .. В Германии царствует всеобщая прилипчивая го-
рячка— писать».38 В Англии дела обстоят не лучше: «...иена-
сытное корыстолюбие, движение промышленности... страх и
предчувствие политических переворотов... выгнали поэзию из об-
щественных кругов». Во Франции и того хуже: она «с своею
гражданственностию.. . есть государство в высшей степени анти-
поэтическое».39
Иное дело Швеция, беднейшее европейское государство («зато
там гораздо меньше нужд»), сохранившее еще характер «необык-
новенной простоты». Здесь издаются «маленькие книжки», зато
как же они ценны и весомы, сколько в них «силы, энергии»!
Здесь, писал автор статьи, используя оссианистскую прероманти-
ческую фразеологию и проводя весьма ретроградную идею,
«в древних лесах, под вековыми утесами» Севера «музы нашли
убежище, безопасное от насильственного присвоения смутной и
исключительной гражданственности» .40
В этой статье упоминались Францен, Гейер и Аттербум, но
идеальным поэтом изображен здесь Виталис, не примкнувший
86 Московский телеграф, 1825, № 22 (декабрь), с. 163, 171.
87 Новая скандинавская поэзия. — Галатея, 1829, № 49, с. 111—124;
№ 50, с. 175-187.
38 Там же, с. 115, 117.
39 Там же, с. 116-117.
<° Там лее, с. 117.
200
uli к одной из литературных партий Швеции. Пока шел спор
между двумя школами («одна привязалась к Боало и Расину,
другая погрузилась в немецкий мистицизм»), ни одна из которых
не имела за душой «ничего народного, глубокого, истинного»,
Виталис оставался, по выражению журнала, «нейтральным» и
«бросал стрелы сатиры в ту и другую партию».41 Как «Москов-
скому телеграфу», так и «Галатее» шведская литература понадо-
билась в качестве параллели к отечественной, примера, в первом
случае во многом отрицательного, во втором — положительного.
Национальный поэт Швеции Эсайас Тегнер находился в центре
внимания критиков, писавших о шведской литературе. В России
о нем услышали в начале 1820-х годов как о певце героических
деяний Карла XII42 и как о теоретике литературного романтизма.
Тегнер — прославленный поэт-романтик, не отказавшийся от луч-
ших традиций классицизма, придавший «шведской поэзии на-
циональный вид, без нарушения правил Аристотеля и Боало».43
Голос Тегнера — «сильный и одушевленный», потому что и в новую
литературную эпоху он не презрел эстетические законы, по кото-
рым творили классики. Тегнер имеет «ясное понятие относительно
поэтических явлений каждого века».44 Такой поэт не мог не заин-
тересовать русских писателей, и в романтическую эпоху не поры-
вавших с традициями классицизма.
Поэма Тегнера «Сага о Фритиофе» (1825) привлекла внима-
ние европейцев еще тогда, когда отдельные ее песни печатались
на страницах журнала «Идуна». Переводчица Тегнера на немец-
кий язык Амалия фон Гельвиг познакомила с поэмой Гете, и тот
нашел ее превосходной: «.. .здесь древняя, могучая, исполински
дикая поэзия, по неизъяснимому превращению, очаровательно
является нам в новом, мечтательно нежном и однако же вовсе не
искаженном виде».45 Уже в 1820-х годах «Сага о Фритиофе» была
переведена на английский и французский языки.46 И хотя рус-
ский перевод поэмы еще не существовал, читатели «Московского
телеграфа» были осведомлены о ее содержании (сын простого
крестьянина побеждает сопротивление знати и соединяется брач-
ными узами с дочерью конунга) и художественных достоинствах.
Критика отметила, что Тегнер сохранил специфический колорит
литературного источника поэмы — исландской романтической
саги, свойственную ей сдержанность в описании страстей, лако-
41 Там же, с. 185—186.
42 См.: Тегнер. — Русский инвалид, 1822, № 76, с. 327; В[естужев] Н.
Замечания на небольшую шведскую поэму под названием: «Аксель»,
с 69—80.
43 Нечто о состоянии просвещения в Швеции, с. 146.
44 Значительность изучения греческой литературы для нашего вре-
мени. Академическая речь, произнесенная Е. Тегнером. Стралзунд, 1826. —
Атеней, 1828, ч. 4, № 14—15, с. 255.
45 См.: Труды Я. К. Грота, т. 1. СПб., 1898, с. 753.
46 Библиографию этих переводов см.: там же, с. 866—869.
201
низм, но смягчил тон в сентиментальном духе и сознательно ввел
анахронизмы.47
Его фантазия богата и пышна, но он «рассказывает приклю-
чения своего героя, не прибавляя к ним ничего», что мешало бы
рисовать «живо и верно жизнь, нравы, обычаи, законы и рели-
гиозные поверья сего отдаленного времени».48 Каждая песнь по-
эмы написана особым, лишь ей свойственным размером: это и
разн'осложные рифмованные стансы, или гекзаметры, или ямбы без
рифм. «Между общим тоном каждой песни и метром оной всегда
есть какая-то гармония». Тегнер, «нежный и величественный, ве-
селый и важный, страстный и задумчивый... попеременно живо-
писует, и всегда с равным искусством, невинные игры детства,
радости и мучения любви, пиры и битвы, наслаждения семейст-
венной жизни и, упоительные для героев Севера, странствования
морские».49
Н. Полевой, старавшийся уловить каждое новое слово в евро-
пейской литературе, причислил Тегнера к лику ее вождей. «По-
смотрите, — писал критик в 1833 г., — на две крайние стороны
Европы: Швецию и Италию. Там и здесь — роман и романтизм;
школа классиков падает, новые идеи народности проявляются
Тегнерами, Манцони и многочисленными их спутниками».50
2
Имеются основания предполагать, что творчеством Тегнера
интересовался и А. С. Пушкин — автор «Полтавы» и «Медного
всадника». Скандинавскую литературу он знал не хуже своих
современников. Литературными источниками его «оссиановских»
поэм были не только песни, изданные Джемсом Макферсоном,51
в русских и французских переводах, но и те сочинения преро-
мантиков (Парни,62 Мильвуа53), в которых препарированы и
47 См.: Обозрение Шведской литературы за 1825 год, с. 165.
48 Die Frithiofs-Saga etc. История Фритиофа. Сочинение Э. Тегнера,
переведенное со шведского языка на немецкий Амалиею Гельвих, урожден-
ною баронессою фон Имгоф. Штутгарт и Тюбинген, 1826. — Московский
телеграф, 1828, ч. XXIII (сентябрь), с. 451—452.
49 Там же, с. 423—424.
50 См.: Замотин И. И. Романтизм двадцатых годов XIX столетия в рус-
ской литературе, т. 1. М., 1914, с. 207.
51 См.: Иезуитова Р. Поэзия русского оссианизма. — Русская литера-
тура, 1965, № 3, с. 53—74.
52 См.: Венгеров С, «Оссиановские» стихотворения Пушкина.— В кн.:
Душкин. [Собр. соч.], т. 1. Под ред. С. А. Венгерова. СПб., 1907, с. 90;
Шарыпкин Д. М. Исповедь Финна в поэме «Руслан и Людмила». — В кн.:
Временник Пушкинской комиссии, 1970. Л., 1972, с. 79—91.
53 См.: Лернер Н. О. Забытые плоды лицейской музы. 1. Гараль и
Гальвина. — В кн.: Лернер Н. О. Рассказы о Пушкине. Л., 1929, с. 38—47.
202
«применены» образы и мотивы скальдических стихотворений.54
К этим стихотворениям в русских переложениях Пушкин обра-
щался и непосредственно.55 Он, как и некоторые другие его совре-
менники, понимал, что кельтская поэзия во многом отлича-
ется от скандинавской, но различия эти поэту не представлялись
принципиально важными. «Скальд и бард одно и то же, по край-
ней мере — для нашего воображения», — пометил Пушкин
па полях 2-й части «Опытов в стихах и прозе» К. Н. Батюш-
кова.56
По мере идейной и творческой эволюции Пушкина углубля-
лось и осложнялось его отношение к комплексу тем и мотивов,
условно именуемому «северным», «оссианическим». Героическая
тема в ее традиционно оссиановском выражении для зрелого
Пушкина — уже не романтическая, новая, а устаревшая. Так,
кн. П. А. Вяземского, который в «Биографических и литератур-
ных записках о Денисе Ивановиче Фонвизине» говорил, имея
в виду Державина, о «выходках сего героического нордманца»,
Пушкин на полях книги поправил: «Классического».57 «Норман-
нская» тема — литературный реликт, поэтому Пушкин относит ее
к числу ложноклассических, оставляя принадлежностью новой
литературной эпохи лишь такую героику, которая имеет под-
линно глубокие корни в национальной истории, подтвержда-
ется документальными источниками, доступными проверке
и толкованию. Именно такой и была героика Полтавской
битвы — не с романтическими норманнами и «готфами», а с ре-
ально-историческими шведами, угрожавшими независимости Рос-
сии Петра I.
Исторические источники «Полтавы» обследованы основа-
тельно,58 при этом отмечалось, что Пушкин обращался и к со-
54 См.: Beck Th. J. Northern antiquities in French learning and litera-
ture (1755—1855). A Study in preromantic Ideas, vol. 1. New York, 1945;
Castren G. Norden i den franska litteraturen. Stockholm, 1910; Blanck A.
Den nordiska renassansen i Sjuttonhundratalets litteratur. En undersokning
av den gotiska poesiens allmana och inhemska forutsattningar. Helsingfors,
1911.
55 Розова Зоя. Отголоски Песни Гаральда Смелого в поэзии Пушкина. —
В кн.: Юбилейный сборник Русского археологического общества в... Юго-
славии. Белград, 1936, с. 339—349.
56 Пушкин А. С. Поли. собр. соч., т. 12, с. 268.
57 Новонайденный автограф Пушкина. Заметки на рукописи книги
П. А. Вяземского «Биографические и литературные записки о Денисе Ива-
новиче Фонвизине». Подгот. текста, статья и коммент. В. Э. Вацуро и
М. И. Гиллельсона. М.—Л., 1968, с. 55.
58 См.: Измайлов Н. В. К вопросу об исторических источниках «Пол-
тавы». — В кн.: Пушкин. Временник Пушкинской комиссии, вып. 4—5.
М.—Л., 1939, с. 435—452; Житецкий Иг. «Полтава» в историческом и исто-
рико-литературном отношениях. — В кн.: Пушкин. Собр. соч., т. III. Под ред.
С. А. Венгерова, с. 6—28; Поливанов Л. Сочинения Пушкина, с объясне-
нием их и сводом отзывов критики, т. II, М., 1887, с. 151—204.
203
чинениям шведских авторов (к Адлерфельду, Нордбергу) .59
Среди литературных источников поэмы особый интерес представ-
ляют художественные произведения, в том или ином отношении
касающиеся «шведской темы». В этой связи назывались «Думы»
Рылеева,60 Петриады,61 которые Пушкин, впрочем, ценил не слиш-
ком высоко, соглашаясь с Вяземским, что в них нет «ничего на-
ционального. .. кроме имен».62 Много говорилось о «Мазепе»
Байрона63 (там фигурирует Карл XII), но, по замечанию
Н. В. Измайлова, «Полтава» не похожа на поэму Байрона «ни по
теме, ни по художественной манере и разработке темы».64 Ин-
тересно предположение Д. Якубовича, согласно которому Пушкин
во время работы над «Полтавой» читал роман на «шведскую
тему» популярного тогда в России немецкого писателя К. Ф. Фан
дер Фельде «Арвед Гюлленшэрна». «Одно имя Карла XII в пору
создания „Полтавы" должно было привлечь внимание поэта»,65 —
справедливо отмечает исследователь.
59 В черновиках «Полтавы» стихи («Песни первой»)
Урок тяжелый и кровавый
Ей задал Шведский Паладин
имеют вариант:
б. Урок кровавый
ей натвердил Густава сын.
(Пушкин А. С. Полн. собр. соч., т. 5, с. 58).
Между тем Пушкину было известно (от того же Вольтера), что отцом
Карла XII был не Густав Адольф, а Карл XI. Скорее всего поэт намере-
вался дополнить свою характеристику Карла XII. Герой Полтавы — духов-
ный «блудный сын» Густава Адольфа, героя Тридцатилетней войны,
в 1617 г. продиктовавшего России унизительный для нее Столбовский мир,
собирателя земель под власть шведской короны. Карл XII же промотал
ее былое достояние. «Чего не предвидел Карл, того опасался Густав
Адольф, как будто его гений предусматривал и предугадывал гений Петра.
Он знал Россию лучше Карла, почитал русских опасными соседями, пони-
мал значение Балтийского моря и запер его нам» (см.: Поездка в Шве-
цию в 1839 году Ивана Головина. СПб., 1840, с. 51—52). Пушкин отказался
от своего намерения, возможно, потому, что борьба Петра за Прибалтику
и Петербург не была темой его поэмы о Полтавской битве.
60 См.: Измайлов Н. В. К истории создания «Полтавы» Пушкина.—
Учен. зап. Чкалов, гос. пед. ин-та, 1949, вып. 3, с. 55—56; Владимиров П. В.
А. С. Пушкин и его предшественники в русской литературе. Киев, 1899,
с. 43.
61 См.: Соколов А. Н. «Полтава» Пушкина и «Петриады». — В кн.: Пуш-
кин. Временник Пушкинской комиссии, вып. 4—5, с. 57—90; Коплан Б.
«Полтавский бой» Пушкина и оды Ломоносова. — В кн.: Пушкин и его
современники, вып. XXXVIII—XXXIX. Л., 1930, с. 113—121.
62 Пушкин А. С. Полн. собр. соч., т. 11, с. 40.
63 См.: Жирмунский В. М. Байрон и Пушкин. Л., 1924, с. 175—189
(глава VI. Преодоление байронизма. «Полтава»). Из последних работ на
эту тему см.: Фридлендер Г. М. «Полтава» Пушкина и «Мазепа» Бай-
рона.—В кн.: Philologica. Л., 1973, с. 337—341.
64 Измайлов Н. В. К истории создания «Полтавы» Пушкина, с. 72.
65 Якубович Д. Литературный фон «Пиковой дамы».— Литературный
современник, 1935, т. 1, с. 210.
204
Конечно, число письменных и устных источников, затрагива-
ющих тему борьбы Петра со Швецией Карла XII и служащих
литературным фоном «Полтаве», может быть увеличено. И. П. Лип-
ранди, например, сообщает, что Пушкин в 1824 г. встречался со
старым казаком, свидетелем Полтавской битвы Николаем Искрой,
рассказывавшим поэту о шведском короле будто бы по собствен-
ным воспоминаниям.66 Легенды о великой Северной войне имели
устное бытование в народе.67 Пушкинисты не обследовали еще
с достаточной полнотой французскую героико-оссианическую
поэзию эпохи наполеоновских войн, когда во Франции сочинялись
трагедии и поэмы на полтавскую тему.68
Правомерно предположить, что Пушкин, работая над «Полта-
вой», обратился и к поэме Тегнера «Аксель» («Axel», 1822) —
своеобразному аналогу «Полтаве». Поэма эта написана при об-
стоятельствах, достойных примечания. В 1818 г. официальная
Швеция отметила столетие со дня гибели Карла XII, которого
шведские либеральные поэты-романтики, и в их числе Тегнер,
чтили как героя, подобного Наполеону — в их глазах защитнику
Европы от самодержавной России. Юбилейные торжества непо-
мерно растянулись; несколько лет подряд шли разговоры о возве-
дении грандиозного памятника воинственному королю.69
К юбилею был приурочен выход в свет двухтомной моногра-
фии Б. Эннеса (внука одного из шведов — участников Полтавского
сражения) «Данные к биографиям воинов короля Карла XII»,70
где говорилось об участи его соратников, погибших и угодивших
в русский плен при Полтаве.71 Против желания составителя труд
его вносил диссонанс в мажорные тона юбилейного ликования.
С одной стороны, восторженные славословия «короля-воина»,
с другой — описание плачевных судеб рядовых его сподвижников,
вовлеченных им в гибельную для Швеции авантюру.
Очевидно, работа Эннеса и послужила одним из творческих
импульсов, побудивших шведского поэта взяться за перо. Она
66 Из дневника и воспоминаний И. П. Липранди. — Русский архив,
1866, стб. 1459-1465.
67 Так, Е. В. Барсов находил записанное им ритмизированное эпиче-
ское сказание о встрече Петра I со шведами «превосходным» и даже упо-
доблял его «Слову о полку Игореве» (см.: Барсов Е. Петр Великий в па-
родных преданиях Северного края. — Беседа, 1872, кн. 5, с. 306). Об этом
см.: Азбелев С. Н. Устные героические сказания о Куликовской битве. —
В кн.: Современные проблемы фольклора. Вологда, 1971, с. 37.
68 См.: Castren G. Norden i den franska Htteraturen, s. 189—190, 197.
69 «В Швеции предполагали воздвигнуть памятник Карлу XII; за не-
достатком сбора предприятие сие оставлено и собранная сумма поступила
в военное ведомство» (Московский телеграф, 1825. ч. II, с. 355).
70 Biografiska Minnen af Konung Carl XII: s Krigare... med Bilagor af
В. Е. Ennes, bd I—II. Stockholm, 1818—1819.
71 Автор «описывает довольно беспристрастно, наряду с их страда-
пиями, и добро, испытанное ими в земле победителей» (Грот Я. К. О пре-
бывании пленных шведов в России при Петре Великом. — Труды
Я. К. Грота, т. 4, с. 123).
205
давала возможность взглянуть на события столетней давности под
разными углами зрения. Поэма Тегнера о любви шведского воина
и русской девушки во времена Полтавы — произведение, в основу
которого положен романтически осмысленный трагический кон-
фликт любви и долга, патриотизма и сознания причастности че-
ловека ко всему человечеству.72 В этом плане поэма Тегнера да-
лека от пушкинской.
«Аксель» скоро стал любимой книгой шведского читателя. Во
время своего визита в Швецию Ксавье Мармье имел возможность
убедиться в том, что «шведы читают Акселя с наслаждением;
впрочем, он имеет для них национальную важность. Содержание
его заимствовано из истории Карла XII. Вступление поэмы посвя-
щено памяти этого бесстрашного воина, который всегда представ-
ляется воображению шведского мужика в исполинских формах,
с ярким венцом славы на голове».73 Ф. В. Булгарин, побы-
вавший в Швеции, засвидетельствовал, что «„Аксель" сделал Тег-
пера любимым народным поэтом».74 Финляндско-шведский фоль-
клорист Э. Лённрот в письме 31 августа 1841г. просил Я. К. Грота
перевести «Акселя» на русский язык, потому что здесь «материал
настолько же русский, насколько и шведский, так что труд этот
найдет, без всякого сомнения, большой спрос в России».75
Ни Лённрот, ни Грот тогда не знали, что «Аксель» перево-
дился на русский язык еще в 1820-х годах. Подробный пересказ
этой поэмы напечатал «Сын отечества» в 1822 г.76 — вскоре после
того, как она увидела свет. Автором статьи был брат и едино-
мышленник декабриста А. Бестужева, Н. Бестужев («моряк»).
Он жил в Голландии, знал голландский язык и, вероятно, мог чи-
тать по-шведски. Его привлекла героическая тема в поэме Тег-
нера, а также заметная неприязнь шведа к самодержавной Рос-
сии. Статья Н. Бестужева — своеобразный отклик печатного ор-
гана декабристов па юбилейные празднества в память Карла XII.
Бестужев писал: «Подобно древним скандинавам, шведы ны-
нешних времен всегда жаждут чести и подле баснословных геро-
72 См.: Ljunggren С. Tcgners «Axel». Li ttcr a In rh is torisk skizz. Gotc-
borg, 1897.
73 Знакомство с Тегнером. (Из записок Мармье). —Сын отечества,
1838, т. 1, с. 187.
74 Летняя прогулка по Финляндии и Швеции, в 1838 году. Фаддея
Булгарина. Ч. II. СПб., 1839, с. 187. — Эта книга наряду с сомнительными
домыслами содержит и бесспорно ценные сведения, что признал Я. К. Грот,
относившийся к Булгарину с крайней антипатией, в письме П. А. Плет-
неву от 8 августа 1847 г.: «У Булгарина записано много интересного»
(Переписка Я. К. Грота с П. А. Плетневым, т. III. СПб., 1896, с. 109).
75 Письма Э. Леннрота к Я. К. Гроту. — Труды юбилейной сессии,
посвященной 100-летию полного издания «Калевалы». Петрозаводск, 1950,
с. 206. См. также: Карху Э. Финляндская литература и Россия 1800—1850.
Таллин, 1962, с. 123.
76 Б[естужев] Н. Замечания на небольшую шведскую поэму под назва-
нием «Аксель». — Сын отечества, 1822, ч. 79, № 35, с. 69—80.
206
ичсских преданий бардов своих ставят подвиги, приключения и
романический характер Карла XII. Они забывают зло, причинен-
ное Швеции его победами, падение государства, бывшее след-
ствием его войн, худо обдуманных, напрасные обеты о тщетных
предприятиях и видят только одну его славу и добродетели».77
Таким образом, Н. Бестужев отвергал идеализацию личности
Карла XII. Но Тегнер — не историк, а поэт. Прелесть «Акселя»,
небольшой поэмы, написанной четырехстопным размером, «не-
возможно выразить». Вполне закономерно, что она обрела ев-
ропейскую известность. «Английские, немецкие и голландские ли-
тераторы переводят теперь сие произведение скандинавской музы.
Остается пожелать и нам, чтобы какой-нибудь любитель изящного
предпринял обогатить словесность нашу переводом сей поэмы!».78
Из пересказа ее содержания в «Сыне отечества» очевидно, что она
имеет большее отношение к российской истории, чем «Мазепа»
Байрона. Пушкин мог заинтересоваться вышеуказанной публика-
цией: именно в 1822 г. в «Заметках по русской истории
XVIII века» он впервые как историк обратился к теме Петра Ве-
ликого.79
В 1826 г. в Стокгольме была издана книга на французском
языке Марианны Эренстрём «Очерк литературы и изящных ис-
кусств в Швеции».80 Подобно тому как Жермена де Сталь открыла
французам литературно-романтическую Данию, Эренстрём, полу-
чившая прозвание «шведской мадам де Сталь», пропагандировала
в континентальной Европе культуру Швеции. Обращаясь к Тег-
неру, она патетически восклицала: «Я приветствую тебя, о Тег-
нер! Оссиан Скандинавии, поэт божественный... Какие сцены, ка-
кие картины являет нам твой „Аксель"!».81 Поэма эта — лучшее
произведение шведской литературы, говорила Эренстрём. Она со-
общала, что «Акселя» читают в Европе повсеместно: он переве-
ден на немецкий язык несколько раз и удостоился похвалы Гете.
Имеется и английский перевод «Акселя», причем в Англии изго-
товлены гравюры, изображающие сцены из него.82 Этот перевод и
эти гравюры могли быть известны Пушкину.
Полностью на русский язык «Аксель» был переложен в прозе
финляндским корреспондентом «Московского вестника» Ф. Хаке
77 Там же, с. 69.
78 Там же, с. 80.
79 См.: Леноблъ Г. У истоков «Полтавы». — Новый мир, 1959, № 10,
с. 240,
80 См.: Notice sur la litterature et les beaux-arts en Suede par Ma-
rianne d'Ehrenstrom. Stockholm, 1826.
81 Ibid., p. 94.
82 Книга Эренстрём привлекла внимание европейских читателей и была
замечена русской критикой. «Атеней» в июньской книжке 1828 г. хвалил
«Очерк» шведской писательницы, который «может почесться историею ли-
тературы, живописи и музыки в Швеции», и превозносил «Оссиана Скан-
динавии» — Тегнера (см.: Замечание о литературе и изящных искусствах
в Швеции. — Атеней, 1828, ч. 2, № 6, с. 224—228).
207
и напечатан в этом журнале, 6 которому покровительствовал и
в котором сотрудничал Пушкин84 как раз тогда, когда он интен-
сивно работал над завершением «Полтавы».85 Поэт мог познако-
миться с переводом Хаке и раньше — в корректуре или в ру-
кописи.
Переводчик в подстрочном примечании высоко отзывался
о поэтическом стиле Тегнера, красоты которого прозаическое
переложение не способно передать: «Шведский язык... в сочине-
ниях Тегнера чист и богат прекрасными оригинальными выраже-
ниями и оборотами: всякой сочинитель шведский в этом отноше-
нии должен уступить ему первенство. ... Его слог вообще отли-
чается своею силою, краткостию, но притом и приятностию и
чистотою. Он везде оригинален. Часто попадаются такие выраже-
ния, которых невозможно перевести на другой язык».86 Но пере-
вод Хаке, буквалистски точный и вполне литературный, мог слу-
жить занимательным чтением.
Подобно «Полтаве», «Аксель»—лирическая поэма («романс»,
как сам Тегнер определил ее жанр), соединяющая героико-эпиче-
ский и новеллистический планы повествования.87 Тегнер ближе
Байрону,88 чем автор «Полтавы», но и шведский поэт, одушевлен-
ный надындивидуальным, торжественным одическим пафосом,
отошел от Байрона в своем стремлении к эпической объективно-
сти. Не в пример Пушкину, Тегнер не старался точно воспроизво-
дить историческую действительность, но у шведского националь-
ного поэта есть свой, резко отличный от пушкинского взгляд на
историю. Отражение этого взгляда в «Акселе» могло привлечь
особенное внимание Пушкина.
Русский поэт, отходя от Байрона, децентрализует лирическую
сюжетную схему, увеличив число героев как исторических, так и
вымышленных. У Тегнера же всего четыре действующих лица,
причем двое из них, государи-соперники Карл XII и Петр I, —
персонажи эпизодические. Сюжет «Акселя», хотя и имеет точки
соприкосновения с «Полтавой», довольно далек от пушкинского.
Полтавское сражение здесь — предыстория, упоминаемая в ро-
маническом зачине. Зато в поэме Тегнера имеется картина вы-
83 Аксель, романс Исайи Тегнера. Пер. с швед. Ф. Хаке. — Московский
вестник, 1828, ч. 10, № 15, с. 215—242; цензурное дозволение от 24 августа
1828 г.
84 См., напр.: Тойбин И. М. Пушкин и Погодин. — Учен. зап. Курск,
гос. пед. ин-та, 1956, вып. V, с. 70—102.
85 См.: Измайлов Н. В. К истории создания «Полтавы» Пушкина, с. 54.
86 Аксель, романс Исайи Тегнера, с. 317. (Далее ссылки на это изда-
ние в тексте).
87 См.: Гуковский Г. Л. О стиле «Полтавы» Пушкина. — Учен. зап.
Ленингр. гос. ун-та, 1945, № 72. Сер. филол. наук, вып. 9, с. 20.
88 См.: Book Fr. Esaias Tegner. Stockholm. 1963, s. 122—130; Werin A.
1) Esaias Tegner. Fran Det eviga till Mjaltsjukan. Lund, 1934, s. 477—484;
2) Tegners byronism. Lund, 1946.
208
мышленной битвы, в которой шведы будто бы взяли реванш.89
В отличие от Мазепы Аксель — не историческое лицо, не старик
и не демонический злодей, а романтически влюбленный юноша,
но оба они — враги России и Петра, да и героини в обеих поэмах
похожи друг на друга.
В экспозиции оба поэта отходят от Байрона: Пушкин начи-
нает развивать новеллистический сюжет, постепенно подводя по-
вествование к героико-исторической теме, Тегнер же в зачине
продолжает оссианическую традицию, ориентируясь, очевидно, на
Парни (ср. его поэму «Иснель и Аслега»). У Тегнера элегиче-
ский повествователь вздыхает о минувших днях: «В дни детства
моего я знал одного из старых воинов Карловых: он остался на
земле победным памятником среди развалин. Все серебро его го-
ловы состояло в блестящих сединах главы столетней. .. В самом
еще младенчестве напечатлелся в памяти моей величественный
вид сего потомка богатырей... Старец почил сном смертным. Мир
его праху! Из уст его я слышал повесть: прими ее, Север, и плачь
со мною об участи Акселя» (с. 216—217).
В параллель этим строкам можно было бы привести элегиче-
ский эпилог «Полтавы»:
Прошло сто лет — и что ж осталось
От сильных, гордых сих мужей,
Столь полных волею страстей?
Их поколенье миновалось —
И с ним исчез кровавый след
Усилий, бедствий и побед
и т. п.
Но это сходство скорее всего «типологическое», а потому внеш-
нее, иллюзорное: обе цитаты — повествовательные клише оссиа-
нической поэзии. Нас же будут интересовать лишь более или ме-
нее близкие совпадения или нарочитые различия (последние осо-
бенно) в конструктивных «мелочах», образотворческих деталях,
лексике и фразеологии обеих поэм. Цитированные выше строки
из «Акселя» интересны в другом отношении: они могли бы на-
помнить Пушкину о его встрече со старым казаком, знавшим
Карла, о которой рассказывает Липранди. Исследователи упоми-
нают об этой встрече как об одном из творческих импульсов, по-
будивших Пушкина взяться за поэтическую разработку полтав-
ской темы.
Далее в поэме Тегнера следует рассказ романического старца,
т. е. собственно авторское повествование. Остановимся на героико-
национальной эпической теме шведско-российского государствен-
ного спора, столь важной для обоих поэтов. У Пушкина «швед-
ский паладин», хотя и не обделен личным героизмом, — персо-
89 Русские десанты, высадившиеся на берегах Швеции в конце Север-
ной войны, действовали, как правило, успешно.
14 Д. М. Шарытткин
209
паж отрицательный; такая трактовка соответствует исторической
истине. В «Полтаве» после проигранной битвы
Щадят мечты покой героя,
Урон Полтавы он забыл.90
Это — деталь характеристики Карла XII как недальновидного го-
сударя. Та же деталь у Тегнера разрастается в характеристику
шведского национально-героического характера: «В душе одного
Карла таилась надежда к спасению... Великий король нахо-
дился в Бендерах. Области его были опустошены: имя его, неза-
долго славное, сделалось предметом посмеяния; народ его, по-
добно израненному витязю, уже чувствующему холод смерти, стоя
на коленях, еще боролся под прикрытием щита... Буря развеяла
листы книги судеб, земля потряслась, но он стоял непоколебим,
как каменный свод в разрушенном городе, как скала в бурном
море, как твердость души над могилой» (с. 217—218).91 Но и
Тегнер не во всем оправдывает «шведского паладина», что будет
показано ниже.
Петр в «Полтаве» целиком положителен; и у Тегнера он не
лишен привлекательности. Это полководец, наводящий трепет на
своих врагов: «О Аксель! .. лучше было бы тебе еще раз слышать
гром, которым царь Петр гремел при Полтаве» (с. 224). С герои-
ней, прибывшей в Петербург в мужском платье для поступления
на военную службу, Петр снисходительно шутит. «Вождь диких
дружин, проницательно взглянув на нее, говорит: „Молодой че-
ловек! ты, кажется, будешь опаснее для дев Севера, нежели для
мущин"». Тут же царь призывает своих подданных учиться
у шведов военному делу: «.. .однако ты можешь у них научиться
войне, — их война на жизнь и смерть» (с. 235).
Однако творение Петра — молодой Петербург — изображено
Тегнером с нескрываемой неприязнью; быть может, когда Пушкин
во вступлении к «Медному всаднику» влагает в уста Петра зна-
менитый монолог —
Отсель грозить мы будем шведу.
Здесь будет город заложен
Назло надменному соседу, —
и от себя добавляет:
Красуйся, град Петров, и стой
Неколебимо, как Россия, —
90 Пушкин А. С. Поли. собр. соч., т. 5, с. 61. (Далее в данной главе
ссылки на пятый том этого издания в тексте).
91 Вопреки очевидности, Карл XII не верил, что шведы способны про-
играть сражение. В грамоте, отправленной королем в Стокгольм после
Полтавской битвы (видимо, именно эту грамоту и везет герой поэмы Тег-
нера), говорилось, что в результате Полтавы «неприятель не получил
перевеса и не приобрел самомалейшей выгоды» (см.: Грот Я. К. Карл XII
о полтавском погроме 1709 г.— Труды Я. К. Грота, т. 4, с. 157).
210
русский поэт вспомнил, кроме всего прочего, и следующие строки
из поэмы национального скальда Швеции: «Тогда уже находился
град Петров на завоеванном берегу спящего Севера. Тогда он был
мал, как новорожденный дракон, лежащий при заливе и изгибаю-
щийся на песке, согретом солнцем; но приметны уже свойства мо-
лодого чудовища: уж яд кипит в зубах его, оно шипит раздвоен-
ным языком. — Там снаряжали флот, коему назначено было смер-
тию и пламенем опустошить берега Свей» (с. 234—235).
Вымышленная битва-реванш Тегнера похожа на описанную
Пушкиным Полтавскую главным образом потому, что оба автора
имели перед собой исторический рассказ об одном и том же сра-
жении. Не исключено, что на Тегнера оказала влияние поэма
Вальтера Скотта «Мармион» (1808), также заканчивающаяся опи-
санием битвы, исход которой решает судьбу героя и его родины;
на близость поэмы «Мармион» «Полтаве» указал В. М. Жирмун-
ский.92 Битва, описанная Тегнером, распадается на те же части,
что и Полтавская в изображении Пушкина, с той существенной
разницей, что шведы в «Акселе» атакуют дважды (первый раз
неудачно) и притом без оперативной паузы.
В начале битвы «малочисленная и худо вооруженная толпа, —
последняя сила Швеции, — с надеждою и отвагою в душе без
страха вступила в бой. Но враги сражались не один на один»
(с. 236). У Пушкина конница нависает над полем боя «тяжкой
тучей» (с. 58), и у Тегнера русские «покрывают равнины подобно
туче» (с. 236). Пушкин говорит о том, что «гром пушек» Петра
во многом решил исход сражения; это историческая истина.
Бросая груды тел на груду,
Шары чугунные повсюду
Меж ними прыгают, разят,
Прах роют и в крови шипят.
(с. 58)
Шведы, понесшие потери, откатились назад.
Пальбой отбитые дружины,
Мешаясь, падают во прах...
(с. 56)
У Тегнера — похожая картина (только русские занимают здесь
недриступную позицию не за шанцами, как при Полтаве, а на
гребне некоей скалы): они «мещут гром с вершины скалы, не-
приступной для всякой храбрости, и смерть безнаказанно пора-
жает редеющие ряды» (с. 236).
В «Полтаве» перелом в сражении наступает с появлением на
поле битвы Петра; у Тегнера аналогичную роль играет Аксель,
который, как и пушкинский Мазепа, «вырастает до размеров
92 См.: Жирмунский В. М. Байрон и Пушкин, с. 176.
211
14*
главного антагониста русского царя, вытесняя в художественном
отношении менее заметную фигуру Карла».93 «Лик» Петра «ужа-
сен», а «движенья быстры» (с. 56); у Тегнера «тогда, подобно
гневному Тору с молотом и поясом мужества, является Аксель
на поле сражения... его грудь — сталь, его рука — смерть»
(с. 237). И Петр, и Аксель богоподобны: первый «весь как божия
гроза», а второй не только похож на древнескандинавского гро-
мовержца (Тора), но и является шведам «ангелом-помощником
в крайней беде» (с. 237). Петру «коня подводят», и тот
... мчится в прахе боевом,
Гордясь могущим седоком.
Аксель же «повсюду летает... на белом иноходце» (с. 237).
У Пушкина
Тогда-то свыше вдохновенный
Раздался звучный глас Петра:
«За дело, с богом!»
«„Бог и король Карл!" (кричит у Тегнера Аксель,— Д. Ш.).—
И по полю раздались клики: „Бог и король Карл!"» (с. 237).
В «Полтаве»
Еще напор — и враг бежит:
И следом конница пустилась,
Убийством тупятся мечи,
И падшими вся степь покрылась,
Как роем черной саранчи.
(с. 59)
В «Акселе» же «вскоре поле устилается трупами и оружиями,
и мечи шведов слепо, но безопасно ударяют в тыл врагов, в ди-
ком беспорядке бежавших» (с. 237).
Как видим, канва, по которой нарисована картина битвы
в обеих поэмах, аналогична не только композиционно, но и в фа-
бульных деталях, в оттенках художественной мысли, в словах,
несущих основную коммуникативную нагрузку. Возможно, и здесь
Пушкин верен себе: как правило, его произведения, продолжаю-
щие четко очерченную литературную традицию, стилистически
ориентированы на конкретные тексты — в данном случае на текст
поэмы Тегнера. Но идейные смыслы обоих рассказов диамет-
рально противоположны.
Теперь обратимся к новеллистическому сюжету. Тегнер
ближе, чем Пушкин, следует фабуле «восточных поэм» Байрона:
героиня и герой любят друг друга, но их соединению мешает пре-
пятствие (война между их государями и народами, а также
93 Там же.
212
клятва, данная Акселем Карлу: не прикасаться к деве без его
разрешения).
Аксель в первой части поэмы напоминает пушкинского моло-
дого казака, влюбленного в Марию. В обеих поэмах картинно
изображена драматическая поездка гонца по государственно важ-
ному поручению. Один скачет в столицу России, другой — в сто-
лицу Швеции. Одного посылает верный слуга Петра — Кочубей,
другого — сам король Карл: «В один вечер сказал он Акселю:
„Вот письмо (он дал ему письмо), возьми его, Аксель, и скачи
день и ночь в Швецию; там вручи его Совету"» (с. 218).
Пушкинский казак скачет ночью:
Кто при звездах и при луне
Так поздно едет на коне?
(с. 29)
И Карл приказывает Акселю: «.. .отправься ныне же вечером»
(с. 218). Пушкинский казак
... на север держит путь,
Казак не хочет отдохнуть
Ни в чистом поле, ни в дубраве,
Ни при опасной переправе.
И у Тегнера «молодой Аксель с радостию седлает коня своего и
едет день и ночь; едет лесом по границам Украины» (с. 220).
«Потехой» пушкинского молодца служит «ретивый конь» — и
Тегнер подчеркивает, что «молодой Аксель страстно любил ска-
кать на коне» (с. 218). Депеша у казака зашита в шапке:
Зачем он шапкой дорожит?
Затем, что в ней донос зашит...
Аксель же, «с радостию взяв письмо, зашил его в пояс». У Пуш-
кина «булат потеха молодца», но
За шапку он оставить рад
Коня, червонцы и булат,
Но выдаст шапку только с бою,
И то лишь с буйной голового.
Нечто подобное как раз и происходит с Акселем; «вдруг засвер-
кали вокруг него (Акселя,— Д. Ш.) копья и сабли, и в минуту
сомкнулся около пего блестящий круг.
„Ты везешь письмо из Бендер, сойди, отдай его мне —- отдай
или умри!". Удар меча его был ясным шведским ответом... один
против двадцати устремлялся булат его» (с. 220).
Каждая из приведенных деталей в обеих поэмах сама по себе
могла бы быть принята за общий для всех поэтов-романтиков об-
разно-лексический элемент поэтического стиля эпохи. Но слу-
213
чаиность появления всей отмеченной совокупности этих деталей
маловероятна.
Истекающего кровью Акселя спасает от смерти героиня своим
внезапным появлением.94 Зовут ее, так же как и возлюбленную
пушкинского Мазепы, Марией; между тем дочь Кочубея, по ука-
занию самого Пушкина, «называлась Матреной» (с. 65), героиня
«Мазепы» Байрона — Терезой, а в черновиках русский поэт име-
новал свою героиню то Анной, то Натальей.95 Не Тегнер ли от-
части подсказал Пушкину романическое имя для его героини?
Такое предположение тем более уместно, что и некоторыми об-
стоятельствами своей жизни, внешностью и характером Мария
Тегнера походит на пушкинскую.
Обе они — дочери украинских магнатов, верных сподвижни-
ков Петра; правда, у шведского поэта Мария становится сиротой
еще в предыстории: «Отец мой пал в полках царя; чуть-чуть
помню образ моей матери» (с. 228). Кочубей был очень богат;
указанием на это обстоятельство Пушкин начинает свою поэму:
Богат и славен Кочубей.
Его луга необозримы;
Там табуны его копей
Пасутся вольны, нехрагшмы.
У Пушкина «вольность» и «нехранимость» табунов Кочубея —
сама собой разумеющаяся мелкая реалистическая деталь мест-
ного колорита. И в шведской поэме отец героини богат, и на его
лугах пасутся вольные табуны. Но у Тегнера эта деталь несет
большую образно-смысловую нагрузку, разрастаясь в целую кар-
тину; вольные животные противопоставлены здесь людям, опу-
94 «... па бурном бегуне, в зеленой охотничьей одежде, с румяными
чанитами, вихрем мчится витязь-дева, прекраспая как луч солнечный.
Устрашенная толпа разбойников бежит» (с. 222).
95 См.: Измайлов Н. В. К истории создания «Полтавы» Пушкина, с. 63;
Житецкий Иг. «Полтава» в историческом и историко-литературном отно-
шениях, с. 22. — Однако следует учитывать, что имя это украшает родовой
герб Мазепы; там изображен крест, увенчанный луною, и на ее фоне
звезда с именем «Мария», выписанным вязью. Пушкину могли быть
известны «гербовые» вирши начала XVIII столетия, посвященные Мазепе;
образчик такого рода сочинений, взятый из книги «Зерцало от Писания
Божественнаго...» (Чернигов, 1706), приведен в книге П. Пекарского
«Наука и литература в России при Петре Великом» (т. И. СПб., 1862,
с. 116):
Ясне вельможный месяце, пане Иоанпе,
Предостойный гетмане, богом дарование! ..
Звезда от Иакова светло возсияла,
В кресте Мазепов местце себе восприяла.
Звезда от Иакова Христа знаменует —
Христос пребывает в вас, триумфи готуст,
Добрая аки лупа пребывает во веки,
Удостоит вас жити с евангельскими лики.
214
тайным общественной ложью, условностями и предрассудками.
«Не видал ли ты на обширной равнине наших веселых табунов?
Отважные, как витязь, легкие, как лань, они не принадлежат
никому... они... пробегают по полям и неподкованным копытом
поражают противников, страдают и веселятся. О, свободные чада
пустыни, как приятна, как счастлива ваша жизнь на зеленых
полях!» (с. 229).
Пушкинская Мария, пе в пример томным героиням «семей-
пых» романов, «свежа, как вешний цвет, взлелеянный в тени
дубравной» (с. 19). Тегнер специально подчеркивает, что его
Мария «не похожа... на красавиц идиллий, которые, вздыхая,
блуждают по зеленым рощам — изображения вечной тоски...
зарею румянились щеки» (с. 223). У героини Пушкина
Вокруг высокого чела,
Как тучи, локоны чернеют.
Ее уста, как роза, рдеют.
И у героини Тегнера «густые черные локоны лежали как полночь
над розовым садом; веселая отважность гордо и величественно
изображалась на челе» (с. 223).
Пушкинскую Марию тяготила жизнь в семействе деспотиче-
ского отца; и вот
... бежала своенравно
Она семейственных оков,
Томилась тайно, воздыхала...
(с. 22)
И Мария у Тегнера рассказывает: «Вечное одно и то же в замке
становилось несносно для вольного духа моего» (с. 229). Возлюб-
ленная Мазепы
... с неженскою душой
Она любила конный строй,
И бранный звон литавр, и клики...
Тема «неженской души» героини широко развита в поэме Тег-
нера: «О как щастливы мущины! они сильны... восхищающая
опасность, блеск славы... принадлежат им... Препояшусь мечом
и — я муж!.. Я выросла на иноходце и свинец мой еще никогда
не ошибался» (с. 228, 233). Тегнер, заставив свою героиню обла-
читься в мужское платье, обыграл, в отличие от Пушкина, тра-
диционный авантюрно-романический, многократно опошленный
мотив травестийного переодевания.96
96 Аналогичное сюжетное осложнение встречается в повести Егора
Аладьина «Кочубей» (Невский альманах на 1828 год, с. 228—303), осуж-
денной Пушкиным за «своевольные искажения» психологического правдо-
подобия и исторической истины (см.: Пушкин А. С, Поли. собр. соч., т. 5,
с. 335).
215
Заключительное сражение, в котором героиня и герой встре-
чаются на поле боя как неприятели, не приносит радости ни-
кому: победного пира в поэме Тегнера не происходит. Слепой
рок разит равно и побежденного, и победителя. Мария смер-
тельно ранена (возмояшо, неистовым Акселем, хотя прямо об
этом не говорится). Следует традиционно-романическая сцена
ночной встречи-прощания, аналогичная сцене последнего свида-
ния Мазепы с Марией. Пушкин:
Ночные тени степь объемлют.
На бреге синего Днепра
Между скалами чутко дремлют
Враги России и Петра.
Но сон Мазепы смутен был.
В нем мрачный дух не знал покоя.
(с. 61)
Тягнер: «Уже битва, утихши, подобно насыщенному зверью,
покоилась на поле, и луна с высоты проливала свой бледный
свет на опустошение. Аксель, вздыхая, бродит по берегу залива
среди трупов, лежащих друг подле друга... между крутых скал»
(с. 238). Пушкин:
И вдруг в безмолвии почиом
Его зовут. Он пробудился.
Глядит: над иим, грозя перстом,
Тихонько кто-то наклонился.
Он вздрогнул, как под топором...
Пред ним с развитыми власами,
Сверкая впалыми глазами,
Вся в рубище, худа, бледна,
Стоит, луной освещена...
«Иль это сон? .. Мария... ты ли?»
Тегнер: «... и... вдруг слышит голос знакомый, сетующий в ти-
шине ночи... он... видит неизвестного юношу, который, уяз-
вленный и истощенный от потоков крови, опирается на скалу.
Месяц выходит из-за туч и озаряет бледные черты лица, и он,
трепеща от ужаса, воскликнул: „О Боже спаситель! это она!"»
(с. 238). Пушкинская героиня, сойдя с ума, бредит, говоря
о волчьей голове, кровавых усах и т. п. Правда, это «бред
прозрения», но все-таки бред. Единственная разумная фраза, ею
произнесенная, такова: «Отец и мать глаза закрыли». У Тегнера
умирающая тоже говорит возлюбленному: «У меня нет... ни
отца, ни матери; ты был мне матерью, отцом: ты был мне всем»
(с. 240). После этого она, попрощавшись с героем, отдает богу
душу в отличие от пушкинской Марии.
Но безумные речи, в которых бредовые идеи перемежаются
со словами прозрения, звучат и в поэме Тегнера. Правда, произ-
носит их пе героиня, а герой, лишающийся рассудка от горя:
216
«Тогда выходит из подземных рек не смерть, а меньший брат
ее, бледное сумасшествие... шатается оно по земле, и дико и
пристально взирает то на высоту небес, то в глубину земли...
Оно прикоснулось к голове Акселя, и с тех пор стопы его блу-
ждают вокруг могилы» (с. 241). Шведский поэт страдал припад-
ками безумия, первый из которых начался у него как раз тогда,
когда он дописывал «Акселя».97 Бред безумного героя, страдаю-
щего муками совести, воспроизведен Тегнером ярко и точно,
как бы с натуры; возможно, Пушкин вспомнил монолог Акселя,
когда сочинял последний диалог Марии и Мазепы, хотя, конечно,
придал ему вполне оригинальную художественную форму.
Мария — у Пушкина:
Ах, тише, тише, друг! .. Сейчас...
Постой... услышать могут нас.
(с 61)
Аксель: «Тише, тише! ты, синяя волна, не шуми, ударяя о брег!
ты мешаешь моему сну... ты приносишь смерть к моему берегу»
(с. 240).
Мазепа — у Пушкина:
Мария, бедная Мария! ..
(с 61)
Аксель: «О, сколь счастлив был тогда бедный Аксель!.. Она
мне бедному отдала сердце» (с. 240).
Мария — у Пушкина:
Что за рассказ у них смешной?
Она за тайну мне сказала,
Что умер бедный мой отец,
И мне тихонько показала
Седую голову — творец!
Подумай; эта голова
Была совсем не человечья...
(с. 61)
Аксель: «Мне говорят, что земля засыпала мою невесту и что
трава растет над верною грудью, — неправда! Она в сию ночь
сидела на крутизне скалы... В голове моей было так тяжело,
так темно» (с. 240).
Мария — у Пушкина:
... С тобою розно
Зачем в ночи скитаюсь я?
Пойдем домой.
97 См.: Tegners psykiska ohalsa. Lund, 19-16.
217
Я принимала за другого
Тебя, старик.
(с 61)
Аксель: «.. .в будущую весну я повезу ее домой... Здесь ныне
юноша стоял весь в крови... Он был похож не знаю на кого»
(с. 240). Далее Аксель умоляет погаснуть звезды, которые ви-
дели, как он совершил кровавое убийство; в монологах Марии и
Мазепы тема «звезды — свидетеля преступления» не затронута.
Зато она развита Пушкиным несколькими страницами ранышз:
Но мрачны странные мечты
В душе Мазепы: звезды ночи,
Как обвинительные очи,
За ним насмешливо глядят.
(с. 44)
Аксель: «Вы, звезды, горящие в небесах! умоляю вас, потухните!
исчезните! я знаю благую утреннюю звезду: она зашла в крова-
вое море» (с. 241).
Мария — у Пушкина:
Его усы белее снега,
А на твоих засохла кровь!
(с. 61)
Аксель: «... еще запах крови несется от берега; у меня самого
на руке кровь» (с. 241).
Герой Тегнера умирает, и сама его судьба служит немым
укором «королю-воину» Карлу XII, который принес лучшие силы
своего народа в жертву ложно понятым государственным инте-
ресам Швеции и погубил величие шведской державы. На этом
кончается поэма Тегнера.
Подведем итоги. Указанные нами параллели могут быть вос-
приняты невнимательным читателем как неизбежные общие
места романтической поэзии: эпическая повесть о сражении; пол-
ководец на коне, вдохновляющий ряды соратников на подвиг;
типовая внешность романической героини; ночное явление девы
погубившему ее возлюбленному и роковое с ним объяснение,
и т. п. Но эти общие места в обеих поэмах нашли специфическое
художественное воплощение, будучи приурочены к конкретной
истории. Пушкин если и следует в чем-либо по стопам Тегнера, то
всегда говорит свое слово. Например, в описании битвы русских
со шведами, там, где у Тегнера поэтический вымысел, у Пуш-
кина — исторический факт. Он последовательно как бы восста-
навливает истину, затемненную шведским поэтом. Образу «ви-
тязь-девы» можно подобрать параллели в европейской байрониче-
ской поэзии; по в лице Марии Тегнер пытался изобразить
национальный украинский женский характер героической эпохи
218
Северной войны. Какой бы робкой ни была эта попытка, она
должна была привлечь внимание Пушкина, который не мог найти
ничего подобного ни в сухой «Истории Малой России»
Н. Н. Бантыша-Каменского, ни в поэмах Байрона.
Сцены роковых свиданий встречаются во многих художествен-
ных произведениях; но мало где они исполнены такого глубокого
философско-исторического смысла, как у Тегнера, тем более что
в «Акселе» сцена эта осложнена мотивом безумия как особого
экстатического прозрения. К этой теме Пушкин обращался не
раз: достаточно вспомнить Евгения из «Медного всадника». Здесь
повторена фабульная схема поэмы Тегнера: героиня умирает,
а герой сходит с ума от горя — и все это в конечном счете бла-
годаря державной воле монарха, преследовавшего надындивиду-
альные, государственные цели. Не в «Акселе» ли зерно замысла
«Медного всадника»? Если это действительно так, то можно
было бы поставить вопрос о полемике русского национального
поэта со шведским. Приведенные нами параллели могут иметь
и историко-типологический смысл, характеризуя литературный
фон «Полтавы» и «Медного всадника».
Итак, имеются основания предполагать, что творческая
встреча Пушкина и Тегнера состоялась. Тегнер, великий нацио-
нальный поэт Швеции, пользовался громкой прижизненной
славой; было бы странно, если бы Пушкин обошел его своим вни-
манием. «Библиотека для чтения» через год после гибели рус-
ского поэта справедливо отметила, что Тегнер «в шведской сло-
весности то же, что Пушкин в нашей. Тегнер и Пушкин, два
поэта современные, поэты двух стран соседственных, сходны во
многом относительно своих дарований. Это одна из причин, по
которой мы непременно должны короче познакомиться с гением
прославленного скальда».98
3
Романтизм в русской литературе 1830-х годов, пережив уже
свой расцвет, постепенно уступал место новому художественному
методу — реалистическому. Сходный процесс в литературах Скан-
динавии начался много позже. Скандинавская романтическая ли-
тература была знакома русскому читателю мало, в основном лишь
понаслышке. «Ученая Европа едва подозревает существование
поэзии и литературы совершенно особенных, уединившихся во
льдах Севера», — писал В. Н. Олин в 1830 г.," а в конце того же
десятилетия ему вторил «Журнал Министерства народного про-
свещения», выражая пожелание, «чтобы наши ученые обратили
98 Шведский поэт Тегнер. — Библиотека для чтения, 1838, т. 27, с. 57.
99 Олин [В. H.J. Новейшая поэзия скандинавская. (Из «Foreign Re-
view»). — Карманная книжка для любителей русской старины и словес-
ности на 1830 год, ч. 1, № 2, с. 155.
219
наконец внимание свое» на скандинавскую литературу.100 Подоб-
ные сетования — не просто риторическая фигура. Они обрамляют
русские статьи о скандинавской культуре пе только потому, что
одни авторы подражали другим: шведская и датская литературы
первых десятилетий XIX в. так и не сделались по-настоящему
духовным хлебом насущным для среднего русского читателя. По
словам А. И. Герцена («Былое и думы»), в оригинальных рус-
ских «романах и повестях, в поэмах и песнях» того времени, «с ве-
дома писателя или нет, везде сильно билась социальная артерия,
везде обличались общественные раны».101 Произведения же дат-
ских и шведских романтиков столь непосредственно и широко
социальные проблемы не обсуждали. Все же сочинения скандина-
вов переводились в 1830-х годах даже более интенсивно, чем
в предшествующие десятилетия. Больше стало появляться и ста-
тей о литературе Севера, переводных и оригинальных, в русской
периодике. Как вспоминает Герцен, «ни в одной области ведения,
ни в одной литературе... не было значительного явления, которое
не попалось бы какому-нибудь из нас и не было бы тотчас сооб-
щено всем».102 К числу таких явлений относились и лучшие про-
изведения Эленшлегера и Тегнера, Бескова и Аттербума.
Критика признавала «замечательнейшими явлениями новей-
ших времен» в датской изящной словесности творчество трех пи-
сателей — Баггесена, Ингемана и Эленшлегера. Этот последний
среди них—«звезда первой величины».103 Эленшлегер освободил
датскую литературу от подражательности.104 Его сочинения про-
никнуты «спокойной глубокой меланхолией», чуждой и немецкой
метафизической выспренности, «пламенной мрачности, от коей не
избегли ни Шиллер, ни Новалис, ни сам Гете», и французской
утонченной чувствительности.105 Эленшлегер обратился к отечест-
венным преданиям, наложившим печать оригинальности на его
творчество; им обязан он «многими красотами» в своих произве-
дениях.106
Эленшлегер, облекая в драматическую форму «печальные и
суровые мифы» средневековья, «с великим искусством... сглажи-
вает жестокости». Датский язык Эленшлегера—«звучный и
плавный, сочный и элегический».107 Благодаря Эленшлегеру дат-
100 С. П. Обозрение иностранных журналов. — Журн. М-ва нар. проев.,
1839, ч. 24, с. 155.
101 Герцен А. И. Собр. соч., т. 8. М., 1956, с. 327.
102 Там же, т. 9, с. ИЗ.
103 Строев С. Обозрение истории датского языка и словесности. Пер.
из лекций профессора Вольфа. — Учен. зап. имп. Моск. ун-та, 1834, июнь,
№ XII, с. 567.
104 Эхо, журнал словесности и мод, издаваемый Платоном Волковым,
1831, ч. 1, с. 127.
105 Эленшлегер. (Из «Retrospective Review»). Пер. А. Ш[ишкова]. —
Телескоп, 1831, ч. 1, № 17, с. 45.
106 О поэзии скандинавов. (History of the Northmen, by H. Weathon,
1831...). — Сын отечества, 1832, т. 31, с. 87.
107 Эленшлегер, с. 47.
220
ское драматическое искусство Процветает.108 Эленшлегер не только
прекрасный драматург, повести его тоже «превосходны».109
О. И. Сенковский считал, что после смерти А. С. Пушкина в жи-
вых осталось лишь два великих поэта: Тегнер и Эленшлегер.
Слава этого последнего не в том, что он «плодовитее Гете и раз-
нообразнее Шиллера», и не в том, что его фантазия легко пере-
носится с экзотического Востока на мрачный Север. Эленшле-
гер — «поэт национальный... он написал несколько произведе-
ний, которые сделались совершенно народными... он вполне
постиг поэзию Севера».110
Швеция интересовала критиков более, чем Дания, которая, как
подметил видный французский филолог-германист и путешест-
венник Жан-Жак-Антуан Ампер, «всех менее имеет в себе
скандинавского», ибо она только «дверь Скандинавии, узел, свя-
зывающий ее с Германиею».111 Швеция «из всех земель... пред-
ставляет для России наиболее интереса. Сама природа сравняла
их во многих отношениях... Смежные друг с другом, шведы
и русские представили в трении своем события, которые должны
пленить всякого».112
«Литературная газета» А. А. Дельвига и А. С. Пушкина по-
местила рецензии на произведения шведских поэтов-романтиков
Бескова и Никандера. Возможно, рецензии эти доставил редакции
барон Е. Ф. Розен,113 уроженец Ревеля, известный стихотворец,
увлекавшийся культурой германского мира. Однако рецензии эти,
по-видимому, сочинения не оригинальные, а переводные; во вся-
ком случае статья «Шведская поэзия» 114 перепечатана из поль-
ской газеты «Tygodnik Petersburski» («Петербургский еженедель-
ник»).
По словам редакции, произведения Бескова и Никандера вы-
браны для рецензирования будто бы наугад: «Не имея возмож-
ности читать все новейшие произведения шведской литературы,
мы в „Литературной газете" будем говорить только о тех, кои
нам попадутся».115 Иными словами, Бесков и Никандер — рядо-
вые, типичные писатели-романтики, и, таким образом, выбор для
рецензирования их сочинений не так уже случаен. Еще менее
случайно, что статья «Шведская поэзия» заимствована из «Петер-
бургского еженедельника», выходившего на польском языке. Это
издание, подчеркивала редакция, «есть, по мнению многих, лучшая
иноязычная газета в России. Литературное отделение П. Ежене-
ю8 Датский театр. — Библиотека для чтения, 1834, т. 4, с. 103.
109 Строев С. Обозрение истории датского языка и словесности, с. 572.
110 Эленшлегер. — Библиотека для чтения, 1837, т. 25, с. 102—124.
111 Очерки Севера. (Сочинение Ампера). Пер. О. [А. Н. Очкина].—
Сын отечества, 1834, т. 45, № 9, с. 46.
112 Поездка в Швецию в 1839 году Ивана Головина, с. 12.
113 См.: Блинова Е. М. «Литературная газета» А. А. Дельвига и
А. С. Пушкина 1830—1831. Указатель содержания. М., 1966, с. 87.
114 Литературная газета, 1830, т. II, № 49, 29 августа, с. 103—104.
115 Там же, с. 93.
221
личаются «силой и мужеством», «сосредоточенностью мыслей»,
«могуществом воображения», «лаконизмом удивительно характе-
ристическим». Вот благородно-простодушный шведский поэт Эрик
Шёберг. Как и подобает истинному поэту, он «пожертвовал на-
деждою своего счастья гордой независимости своего духа; он
отказался, находясь в самой роковой крайности, от пособий, кои
хотели заставить его купить ценою похвал: он умер, не достигнув
еще зрелости возраста, уже знаменитый, но до гроба бедный».127
Иной точки зрения на шведский романтизм придерживался
Ампер, статьи которого переводились на русский язык
в 1830-е годы. Возникновение романтического направления
в шведской литературе либеральный французский критик счи-
тал следствием политического переворота в Швеции начала
XIX столетия. Возведение на шведский трон Бернадотта, вос-
ставшего против Наполеона, казалось Амперу «революцией либе-
ральной»: «... независимость вещь заразительная, и литературное
освобождение последовало именно потому, что совершилось осво-
бождение политическое». В литературе это освобождение «на-
звали... романтизмом».128 Ныне в Швеции, писал Ампер, спор
между классиками и романтиками окончательно решен победой
«революционной партии» романтиков. В. Г. Белинский во многом
согласился с этой концепцией Ампера, отметив в рецензии на его
книгу «Очерки Севера»: «Битва романтизма с классицизмом в Шве-
ции и победа первого над последним, которая, раньше или позже,
была им одержана в начале нынешнего столетия почти во всех
странах Европы и которую, мне кажется, гораздо справедливее
должно назвать победою здравого смысла над невежеством и
предрассудками, описана Ампером чрезвычайно занимательно».129
Русские журналы с интересом отнеслись к статьям о шведской
литературе Ксавье Мармье,130 посетившего Швецию в 1837 г.
К этому путешествию Мармье тщательно подготовился. Германи-
стикой он увлекся еще в 1820-х годах благодаря близкому зна-
комству с А.-Э. Лагранжем, другом Альфреда де Виньи, автором
работ о Жан Поле, дипломатом и ученым, изучавшим немецкую
культуру. В начале 1830-х годов Мармье, деятельный сотрудник
журнала «Revue Germanique», обратил особое внимание и на
скандинавскую литературу. В Дании Мармье подружился и по-
роднился с Эленшлегером (женился на его родственнице),
а в Швеции виделся с Тегнером; ш отчет французского путеше-
ственника о поездке в Скандинавию и заинтересовал русских чи-
тателей.
127 Там же, с. 165.
128 Очерки Севера, с. 318.
129 Белинский В. Г. Сочинение Ампера. СПб., 1835. — Поли. собр. соч.,
т. 1. М., 1953, с. 249.
130 О нем см.: Прийма Ф. Я. Ксавье Мармье и русская литература. —
В кн.: Вопросы изучения русской литературы XI—XX веков. М.—Л., 1958,
с. 141-155.
131 См.: Writers U. Xavicr Marmier och Svcrige. Stockholm, 1949, s. 10—11.
224
В статьях Мармье о шведской литературе много живописных
деталей, географических и этнографических наблюдений, тонких
и верных замечаний о психическом складе и обычаях скандина-
вов. Но здесь же ощущается претенциозное желание выступить
перед соотечественниками в роли французского Тацита, в укор
им живописать простоту нравов патриархального Севера, не ис-
порченного еще до конца буржуазной цивилизацией и не знаю-
щего слишком бурных политических потрясений. Говоря о Тег-
нере, Мармье рисовал образ поэта, нарочито непохожий на фран-
цузских радикалов. Поэзия Тегнера, «нежная и религиозная»,
будто бы вся преисполнена «благочестия» и «отеческих настав-
лений». Она очень нравится шведским крестьянам. Да и по
внешности Тегнер — шведский мужик, «мужчина. . . высокий и
здоровый... Простолюдины вполне разделяют... почтение к поэту;
крестьяне по воскресениям читают Тегнеровы стихи».132
В каждом творении Тегнера «виден северянин, швед»; Тегнер,
«один из самых народных поэтов в нынешней Скандинавии. ..
был верным органом общей мысли, обыкновенного расположения
души своих соотечественников»,133 но это душевное расположение,
по Мармье, все те же кротость, смирение, религиозное благоче-
стие. Такое понимание «народности» в условиях российской дей-
ствительности имело точки совпадения с уваровским.
В изображении Мармье так же «народны» и другие шведские
романтики старшего поколения, сумевшие уже поладить с тради-
ционно-консервативной Шведской академией. Францена все хва-
лят за «непорочность души, кротость его характера... Он чело-
век характера нежного, мечтательного, идиллического», Аттер-
бум — «меланхолик», Стагнелиус создал «философию мистическую
и эфирную», и то лишь «для себя», Виталис погружен в «мисти-
ческие грезы».134 Но эти поэты в конце 1830-х годов совсем
не были «новейшими», как их представила русскому читателю
«Библиотека для чтения». Полуправдивый рассказ Мармье давал
во многом искаженное представление о литературной жизни
Швеции тех лет, когда на страницах шведских газет не прекра-
щались публицистические баталии. Шведскую поэзию Мармье
сближал с поэзией Финляндии,135 находившейся на более низкой
стадии общественно-исторического развития. Но статьи Мармье
так или иначе знакомили русского читателя с культурой Сканди-
навии. Имея в виду прежде всего их, «Журнал Министерства на-
132 Знакомство с Тегнером. (Из записок Мармье). —Сын отечества,
1838, т. 1, с. 177-198.
133 Шведский поэт Тегнер. — Библиотека для чтения, 1838, т. 27, с. 59.
134 Новейшие шведские поэты. Францен. Аттербом. Стагнелиус. Вита-
лис. — Библиотека для чтения, 1839, т. 34, с. 21—22, 23.
135 См.: Народная финляндская поэзия. Финляндский поэт Рунеберг. —
Там же, с. 26—37.
15 Д. М. Шарыпкин 225
родного просвещения» в 1839 г. констатировал: «Литература Се-
верной Европы преимущественно занимала наши журналы».136
В 1839 г. к «шведской теме» обратился и Ф. В. Булгарин,
пытавшийся в своей книге путевых впечатлений от поездки
в Швецию 137 охарактеризовать ее литературную жизнь. Книга
эта содержит немало сведений, интересных русскому читателю,
но собраны они бессистемно, частью «из немецких и французских
журналов и некоторых путешествий», частью получены Булга-
риным от некоего его шведского «друга» «г. Бара, молодого лите-
ратора с умом, образованным классически, с изящным вкусом».138
Среди сколько-нибудь известных шведских писателей того вре-
мени литератор с таким именем не значится,139 а многие сведе-
ния, сообщаемые автором «Летней прогулки», не подтверждаются
другими источниками.
В книге Булгарина заслуживает внимания очерк истории
шведской журналистики — самый подробный из существующих
на русском языке. Но из авторских сентенций очевидно, что со-
ставлен он тенденциозно, с целью доказать, что и в шведской ли-
тературе господствует «торговое направление». Это —скрытая по-
лемика Булгарина с литераторами дворянского лагеря, хулив-
шими издателя «Северной пчелы» и противопоставлявшими ему
патриархально честных шведских писателей. В то же время ли-
беральное направление в публицистике Швеции Булгарин осу-
дил, назвав шведских демократов «рабулистами» и приписав
«испорченность» их нравов влиянию французских революпион-
ных идей.140 Идеальный — «замечательный» и «прекрасный» —
поэт, по Булгарину, консерватор П. Г. Линг, крайний национа-
лист; вообще чем поэт народнее, тем будто бы менее понятен
он инонациональному читателю: «Бельман никогда не будет из-
вестен вне Швеции, и перевести его невозможно. Это лучшее
доказательство оригинальности и самостоятельности таланта!».141
Против подобных идей неоднократно восставал В. Г. Белинский.
В литературе Швеции первой трети XIX столетия господство-
вали лирико-поэтические жанры; на русский язык переводились
образчики шведской поэзии в прозе и стихах. Эти переводы за-
136 Г. И. История литературы. — Журн. М-ва нар. проев., 1839, ч. 23,
с. 265.
137 Летняя прогулка по Финляндии и Швеции в 1838 году Фаддея
Булгарина. Ч. II. СПб., 1839.
138 Там же, с. 148.
139 Может быть, этим литератором является Юхан Фредерик Бар
(Johan Frederik Bahr, 1805—1875), в юности стихотворец-дилетант; но по
образованию он не «классик», а химик; кроме того, нет никаких данных
о его встречах с Булгариным.
140 «Вспыхнула Французская революция; распространились новые идеи
и, по несчастию, везде получали восторженный прием, потому что в них
не вникали, я увлекались только поверхностным их блеском» (Летняя про-
гулка. ... с. 177).
141 Там же, с, 100.
226
елуживают внимания хотя бы потому, что те же мотивы нашли
отражение в сочинениях русских писателей. Журнал «Галатея»
напечатал прозаический неревод первой песни поэмы Юхана
Стагнелиуса (1793—1823) «Владимир Великий» («Vladimir den
btore», 1817).l42 В поэме говорится о любви русского великого
князя к принцессе Анне и о крещении Руси. Стагнелиус идеали-
зировал христианское средневековье, противопоставляя «святую
Русь» безбожной Франции, предмету его политических антипа-
тий, бросив тем самым вызов шведским либералам. Поэт «рели-
гиозный и склонный к мечтательности», Стагнелиус, который,
как отмечал Ампер, «почерпал вдохновение из идей и доброде-
телей христианских»,143 привлек внимание М. Н. Загоскина, в ро-
мане «Аскольдова могила» (1833) противополагавшего эти добро-
детели «буйным речам» разгромленных декабристов.
И у Загоскина, и у Стагнелиуса многогрешный князь прозре-
вает, пируя со своими приближенными; подробности различны
только в деталях, хотя и не исключено, что это — лишь типо-
логическая параллель. В повестях Загоскина немало «общих
мест» русской и западноевропейской исторической романистики.
У Стагнелиуса пир происходит «в высоком, ярко освещенном
шатре»,144 а у Загоскина—«в обширном покое»;145 в шведской
поэме Владимир пирует «среди вождей» (с. 226), а в русском
романе — в кругу «ближних бояр» (с. 282). У Стагнелиуса Вла-
димир «из огромного, жемчугом осыпанного кубка» пьет «слад-
кое вино Лесбоса» (с. 226), а у Загоскина князь ведет себя более
по-русски: из «турьего рога» вкушает «мед сладкий» (с. 282).
У Стагнелиуса, знакомого с содержанием «Слова о полку Иго-
реве», вероятно, по пересказу братьев Гримм,146 Владимира пе-
нием услаждает Боян: «быстрые персты Баяна летали по струнам
золотой арфы» (с. 226). Загоскину Боян показался анахронизмом
в данной ситуации, и романист написал: «Дворцовый кифарник
играл на звонких гуслях» (с. 282).
В обоих произведениях князя не радуют никакие развлечения.
В шведской поэме «ни великолепие празднеств, ни волшебные
звуки музыки, ни взоры красоты, ни сок винограда не могли усы-
пить пробуждающейся тоски кающегося сердца». Владимир за
столом сидит «печальный», душа его полна «какою-то грустью —
тоской» (с. 232). У Загоскина — то же самое, но он повествует
142 Владимир Великий. Стихотворение Стагнелиуса. (Пер. с швед.).
Песнь первая. — Галатея, 1829, № 44, с. 226—245.
143 Очерки Севера (Сочинение Ампера), с. 317.
144 Владимир Великий, с. 226. (Далее ссылки на это издание в тексте).
н5 цИТв по; Загоскин М. Н. Аскольдова могила. Повесть времен Вла-
димира Первого. — Собр. соч., т. 6. М., 1901, с. 282. (Далее ссылки на это
издание в тексте).
146 См.: Grimm, Gebruder. Die Lieder der alten Edda. — Morgenblatt fur
gebildete Stande. Tubingen, 1812, N 67, S. 265—267.
227
15*
об этом сладкоречиво, в псевдобылинном стиле: «Пасмурен, как
ночь осенняя, грозен и угрюм, как туча громовая, Владимир-Сол-
нышко сидел за передним кондом стола, покрытого яствами...
Ему известны были... укоризны собственной его совести»
(с. 262, 282).
В роли утешителя-искусителя у Стагнелиуса выступают кня-
жеский льстец Иоанн и сам Сатана, являющийся пред князем
в «образе отца Владимира» (с. 243): в шведской романтической
поэме много мистики. В «Аскольдовой могиле» мистики нет сов-
сем, и аналогичную роль играет «дядя великокняжеский, знаме-
нитый воевода Добрыня» (с. 282). Иоанн тщетно пытается разо-
гнать княжескую тоску, поведя такую речь: «Восседая на пре-
столе Рюрика, ты владеешь цветущими землями... Блестящий
Новгород... Псков, Киев и Изборск повинуются твоим законам»
(с. 229); «отец Владимиров», то бишь Сатана, продолжает:
«Возвесели дух мой на небесах... в битвах бог браней не
управляет уже могущею дланию пенящегося коня своего... Мо-
гущий глас молвы и славы не возбуждает более к подвигам рода
смертных» (с. 243—244). То же самое Добрыня сообщает князю
в нарочито более истовой и «задушевной» речи: «Высоко ты
сидишь на своем златокованном столе... ты славен и велик...
так о чем тебе, государю нашему, задумываться? Уж не приску-
чило ли тебе сложа руки сидеть? Не берет ли охота у соседа в го-
стях побывать, загулять на пир незванный к царю византий-
скому? Так за чем дело стало? Вымолви слово княжеское»
(с. 283).
У Стагнелиуса после пира ночью Владимира посещает мисти-
ческое видение. Ему является «жена, цветущая небом.. .водежде,
белой, как свет полуденный, как снег на вершинах вековых гор»,
и представляется: «Я мать Святослава, прежде называлась муд-
рою Ольгою, но теперь в небесах — Еленою» (с. 238). У Заго-
скина Владимир видит только естественные сны, но в них, по
его словам, «образ юной девы, которой препоручала меня уми-
рающая Ольга, приходил мне на память. Иногда во сне она явля-
лась мне, окруженная дивным светом, в той же белой одежде»
(с. 69). В шведской поэме Ольга прорицает: «В книге Всевыш-
него огненными словами начертана непременная судьба России.
Я вижу — дни счастливейшие воцаряются в градах и весях;
ангелы с пламенными мечами, в блестящих доспехах окружают
престол Рюриков; торжествуя, парят русские орлы над изумлен-
ною землею, разносят веления предвечного и мещут его перуны.
Гордо вознесет Москва главу свою к облакам, праведною рукою
будет взвешивать судьбы народов и, покрытая небесным щитом,
спокойно будет сидеть на своем вечном престоле» (с. 241—242).
В русском романе подобные речи произносят все положительные
герои — это общие места охранительной риторики тех дней.
В прозе и стихах на русский язык переводились лирические
произведения Виталиса и Гейера. В альманахе Олина помещены
228
прозаические переводы двух стихотворений Виталиса 147 — типич-
ных для творчества этого поэта элегий в оссианическом стиле:
«Посвящение луне» (дева — видение, сотканное из лунных лучей)
и «Фантазия весенняя» (пробуждение любовного чувства, гармо-
нирующего с просыпающейся природой). Гейера переводил —
в стихах — уроженец Ревеля литератор А. Грен, владевший швед-
ским языком. Для поэзии Гейера наиболее характерна героико-
элегическая тема, однако переводчик выбирал близкие ему по
настроению образчики субъективно-медитативной лирики швед-
ского поэта-философа.148 Переводя шведских поэтов, особенно по-
трудился барон Е. Ф. Розен.149 В «Литературной газете»,
в статьях, ему приписываемых,150 характеризуется шведская ли-
рика, остановившая внимание Розена. Ему больше всего нравятся
поэты-элегики, которые «поют, как мелодические певцы весны
в уединенных рощах: поют как бы из благодарности к дару пес-
нопения»,151 пишут «языком гибким, сжатым и звучным».162
Более всего удались Розену переводы стихотворений Аттер-
бума, шведского поэта, о котором позже подробно говорил
Мармье.153 В поэзии идейного вождя «фосфористое» нет «ничего
утомительного, ни болезненного»; это «вопль души», «молитва»,
«меланхолия, сладкая и лучезарная». Аттербум мастерски сочи-
няет символико-аллегорические стихотворения. «Одна из самых
замечательных частей его произведений есть ряд маленьких поэм
о цветах. Все цветы там описаны не с щепетильной сухостью
ботаника, но с поэтическим чувством, которое они возбуждают
или по преданию, или по символической идее, и это чувство при-
дает описанию жизнь, движенье, мысль. Некоторые из этих сочи-
нений, например описывающие лилию... полны всей свежестью,
всей прелестью идиллии. Другие, как например описания фиалки,
нежны и меланхолически, как элегия; третьи, например, имеют
характер драматический. Но есть много чопорных, произведенных
с усилием, обремененных философскими идеями и отвлеченными
147 См.: Карманная книжка для любителей русской старины и словес-
ности на 1830 год, ч. 1, с. 176—177. — Оригиналом для перевода послу-
жило английское прозаическое переложение этих стихотворений в журнале
«Foreign Review»; подлинники их —в «Собрании стихотворений» Виталиса
(Samlade dikter af Vitalis, Stockholm, 1828).
148 См., напр.: Вечер. (Из Гейера). С швед. А. А. Грен. — Радуга, жур-
нал философии, педагогики и изящной литературы, издаваемый А. Бюрге-
ром, Ревель, 1832, кн. 9—12, с. 654; Стихотворения. — Русский инвалид.
Литературные прибавления, 1832, № 93, с. 743; Из Гейера. С швед.
А. Грен. — С.-Петербургский вестник, 1834, т. II, с. 147.
149 См.: Вацуро В. Э. Е. Ф. Розен. Биографическая справка. — В кн.:
Поэты 1820—1830-х годов, т. 1. Л., 1972, с. 551—554 (Б-ка поэта. Болып.сер.).
150 См.: Блинова Е. М. «Литературная газета» А. А. Дельвига и
А. С. Пушкина 1830—1831. Указатель содержания, с. 87.
151 Литературная газета, 1830, т. II, № 49, 29 августа, с. 103.
152 Там же.
153 См.: Новейшие шведские поэты, с. 23—28.
229
образами».154 Некоторые из этих стихотворений и перевел в сти-
хах Е. Ф. Розен.155
В подражание Аттербуму русский поэт сочинял и собственные
стихи на аналогичные темы. Стихотворения эти окрашены сход-
ными настроениями и орнаментированы похожими метафорами.
Это можно видеть, сравнив, например, стихотворение Аттербума
«Лилия» в переводе Розена с оригинальным его стихотворением
«К Лилии». У шведского поэта Лилия, исповедуясь путнику>
говорит:
... Я ангел пленный,
Воспоминаньем грустно наклоненный,
Чем была я, цвет мой говорит!
Гордыня привела ее к грехопадению, и вот она проливает «неж-
ные слезы»:
И в груди святое шепчет чувство:
«О смиренье, бога лучший дар!».156
У Розена Лилия — не цветок, а девушка, и действие происходит
не в прошлом и не на небесах, а на земле и в душе поэта, но
через все стихотворение, написанное в сходных поэтических вы-
ражениях, проходит тот же мотив «нежных слез» о грехопадении:
Хотя раскаянье во мне
Горит спасения залогом —
Но как любить меня теперь?
Невинность милая! не верь
Моей любви, проклятой богом! 157
Справедливо считается, что Розен в оригинальном поэтиче-
ском творчестве тяготел к немецкой романтической традиции,158
что в нем преобладает «немецкий элемент»,159 что поэт «воспитан
на чтении певцов германских»,160 — недаром современники иро-
нически величали его «германо-русским пиитой».161 Но Розен —
«пиита» столь же германо-русский, сколько и шведско-русский,
что и было тонко подмечено В. К. Кюхельбекером в дневниковой
записи 14 января 1834 г.: «Стихотворения в первых 4-х частях
154 Там же, с. 28.
155 «Роза солнца», «Мотылек и роза». См.: Бар. Розен. Стихотворе-
ния. — Сын отечества, 1829, т. 2, Я° 8, с. 173—175.
156 Барон Розен. Лилия. (Из Аттербома). —Московский телеграф, 1829,
ч. 26, с. 40-43.
157 Барон Розен. К Лилии. — С.-Петербургский вестник, 1831, т. I, с. 159.
158 См.: Вацуро В. Э. Е. Ф. Розен, с. 552.
159 Козмин И. К. Очерки из истории русского романтизма. СПб., 1903,
с. 44.
160 Три стихотворения барона Розена. М., 1828. Рецензия. — Москов-
ский телеграф, 1828, ч. XXVIII, № 7, с. 110.
161 См.: Вацуро В. Э. Е. Ф. Розен, с. 552.
230
Сына отечества" на 1829 год почти все выходят из ряда тех, ка-
кие обыкновенно попадаются в журналах. Два перевода Розена
(Е. Ф.) из Аттербома знакомят нас, и весьма удачно, с шведским
поэтом, который стоит того, чтобы его знали и впе его отечества;
заглавия этих двух пиэс: „Роза солнца" и „Роза и мотылек"; —
последняя особенно игрива и свежа.
„Пробуждение весны", собственное стихотворение Розена,
в духе двух его переводов. Однако же картина и метафоры тут
народные, русские».162
Вероятно, именно по переводам Розена составил себе пред-
ставление о шведской поэзии И. И. Лажечников, автор романа
«Последний новик» (1831—1839). В нем фигурирует поэт-швед.
Хотя по фабуле романа, действие которого имеет место в начале
XVIII в., он певец-импровизатор, напоминающий оссианического
барда-скальда (он — старик-слепец), этот герой очень похож и на
поэта-романтика 1820—1830-х годов. Как и Аттербум, юношей
учился он в Упсальском университете. Природа создала его
«странным». В «те лета, когда другие рвут играючи цветы на
лугу жизни», он был погружен в философско-метафизические раз-
думья — «уж задумывался и, тревожимый непонятным чувством,
искал чего-то, сам не зная чего».163 Находясь во власти субъек-
тивно-лирических настроений, этот поэтически настроенный швед
предавался созерцанию красот природы (следует перечисление
основных сюжетов натурфилософских стихотворений Аттербума,
Гейера и Виталиса): «...убегал... смотреть на радужную игру
северного сияния... в полуночные часы спешил. .. украдкой. ..
проводить утомленное солнце в раковинный дворец его на дно
моря и опять в то же мгновение встретить его, освеженное вол-
нами, в новой красоте начинающее путь свой среди розовых
облаков утра... в тиши осеннего вечера, один под открытым
пебом, усеянным звездными очами, освещенным великолепным
ночником мира, терялся... умом и сердцем в неизмеримости этой
пустыни, исполненной величия и благости творца!».164 Этот швед
читает и стихотворение в прозе, могущее напомнить поэзию Стаг-
нелиуса: «.. .вижу: из сумрака выступает дева, любимица небес;
голова ее поникнута, взоры опущены долу, волосы падают не-
брежно по открытым щекам; румянец стыдливости, играя по
щекам ее, спорит с румянцем зари утренней, засветившей во-
сток».165
Отношение Лажечникова к такой поэзии двойственно: она
благозвучна — но монотонна и слабо связана с реальной жизнью.
Один из персонажей романа, тоже швед, по человек трезво мысля-
щий и прозаический, цейгмейстер Вульф, насмешливо говорит
162 Дневник В. К. Кюхельбекера. Материалы к истории русской лите-
ратуры и общественной жизпи 10—40 годов ХТХ века. Л., 1929, с. 160.
1Г'3 Лажечников П. П. Последний повитг. М., 1002, с. ПО.
,г'4 т- - '.ко. с. 07.
,"ri Там же. с. 78.
231
старику-скальду: «.. .что мне до мяканья, с кашлем пополам,
ваших стихотворцев на козьих ножках:
Фиялочка прелестна!
Почто в лесу цветешь?
Или:
Она сидит, она глядит...
и с места ни шагу!».166
Стараясь верно воспроизвести колорит изображаемой эпохи,
Лажечников обращался к литературным произведениям, содержа-
щим необходимый ему культурно-исторический материал.
4
В русской литературе 1840-х годов победила «натуральная
школа», а датский и шведский литературный реализм находился
еще в зачаточном состоянии. Для скандинавской литературы это
была эпоха поисков и блужданий, проб и ошибок. В этих усло-
виях она не могла иметь особенно большое значение для русского
литературного процесса, но в 1840-х годах интерес к ней воз-
рос по сравнению с предыдущим десятилетием. Появлялось все
больше переводов с датского и шведского языков. Если в рус-
ских журналах 1830-х годов печатались лишь отрывки сочинений
Эленшлегера,167 то теперь наиболее значительные его произведе-
ния были полностью переложены на русский язык.168
Переводы эти выполнял уроженец Швеции В. Дерикер,169 на-
борщик в типографии Э. Праца, где печатались «Библиотека для
чтения» и «Сын отечества». Мнения критиков о художественных
166 Там же, с. 69.
167 См., напр., Гагбарт и Сигна. (Скандинавское предание). — Русский
инвалид. Литературные прибавления, 1832, № 56. с. 445—446; Песнь слепца.
Из трагедии Эленшлегера «Эрих и Адель». Пер. Ф. Кони. — Сын оте-
чества, 1836, № 33, с. 354—356; Агнета. Баллада Эленшлегера. Пер. С. Сте-
панова. — Русский инвалид. Литературные прибавлепия, 1839, № 5,
с. 101—102.
168 Гагбарт и Сигна, скандинавская драма Эленшлегера, в пяти дей-
ствиях, в стихах (переведенная В. Дерикером, наборщиком Б. для Ч.,
типографии Э. Праца). — Библиотека для чтения, 1839, т. 36, с. 1—94;
Старкотер. Скандинавская драма Эленшлегера, в пяти актах. Пер. В. Дери-
кера. — Там же, 1840, т. 12, с. 35—146; Волунд. Скандинавская сага...,
Адама Эленшлегера... —Сын отечества, 1841, т. 3, № 39, с. 455—479; Алла-
дин, или Волшебная лампа. Драматическая сказка в двух частях. — Там же,
1842, т. 1—2, № 1, с. 1—128; т. 9—10, № 10, с. 1—154; Ярл Хакон. Скан-
динавская драма, в пяти актах. Эленшлегера. — Там же, 1844, май, № 9,
с. 249-262, № 10, с. 281-298.
169 В. Дерикер перевел также: Взятие Сеуты. Драматическое представ-
ление, в трех актах, Стагнелиуса. — Библиотека для чтения, 1840, т. 39,
г. 23-47.
232
достоинствах переводов Дерикера разноречивы. Одни «ручались
за дарование» переводчика, знавшего языки оригиналов, «точно
соблюдавшего» их «тон» и «норманнский колорит».170 С другой сто-
роны, П. А. Плетнев отметил, что Дерикер «не в совершенстве
освоил язык нового своего отечества и потому, употребляя все
усилия сохранить требования русского стиха, видимо, находится
и борьбе» с самим собою. В результате «мы или не чувствуем
прелести поэзии, или теряем лучшие ее краски», а местами и
вовсе «только добираемся» до смысла.171
Действительно, Дерикер пытался «улучшить» Эленшлегера,
вставлял в тексты своих переводов собственные сентенции (типа:
«высокомерие — бредовый порок»,172 и т. п.). Его работы ни в коей
мере не могут сравниться не только со стихотворными перево-
дами В. А. Жуковского, а даже и Я. К. Грота, но переложения
Дерикера все же выполняли свою функцию: знакомили русского
читателя с творчеством Эленшлегера. У этого писателя имелись
в России поклонники — тот же Плетнев, Д. Коптев 173 и Ф. Кони.174
Каролина Павлова посвятила Эленшлегеру восторженное стихо-
творение, написанное на немецком языке.175 Журнал «Репертуар
и Пантеон» уделял много места датским комедиографам, авторам
сочинений «прелестных, по удивительному юмору и остроумию»,176
и вообще драматургам Дании, страны, в которой «сцена сделалась
паролем» культурной жизни.177
В истории русско-скандинавских литературных отношений осо-
бое место принадлежит Я. К. Гроту, в XIX в. лучшему их зна-
току. С 1840 до 1852 г. Грот был ординарным профессором исто-
рии и языка России в Гельсингфорсском (Александровском) уни-
верситете; долгое пребывание в Финляндии помогло ему близко
познакомиться и с литературной жизнью Швеции.178 В 1840 г.
началась многолетняя, почти каждодневная переписка Грота
с Плетневым, содержащая множество важных сведений с вос-
приятии в России скандинавской литературы. Оба корреспон-
дента относились к взаимному обмену посланиями весьма серь-
170 Менцов Ф. Н. Обозрение русских журналов. — Журн. М-ва нар.
проев., 1839, ч. 24, с. 181—182.
171 Плетнев П. А. Алладин, или Волшебная лампа... Перевел с немец-
кого В. Дерикер. Рецензия. — Современник, 1843, т. 29, с. 257—259.
172 Сын отечества, 1844, № 9, май, с. 250.
173 См.: Коптев Д., Гакон Ярл. (Драма Еленшлегера). — Галатея, 1840,
№ 8, с. 150-153; № 9, с. 167-171.
174 См.: Кони Ф. Адам Эленшлегер, датский поэт. — 1) Литературная
газета, 1841, № 36, с. 141—144; 2) Пантеон, 1842, № 4, с. 32—38.
175 См.: Kjetsaa G. Karolina Pavlova — eine russische Bewunderin von
Oehlenschlager. — Scando-slavica, t. 21, 1975, S. 19—24.
176 Панорама театров. Дания. — Пантеон, 1840, ч. Ill, № 7, с. 80.
177 Драматический телеграф. Разные известия, толки и слухи. Копен-
гаген. — Репертуар и Пантеон, 1842, ч. VII, с. 74.
178 См.: Карху Э. Финляндская литература и Россия 1800—1850. Тал-
лин, I9G2, с. 113—270.
233
езно, желая, чтобы эти последние являлись «магазином совре-
менных записок о литературе».179
Грот принялся изучать скандинавскую культуру с сознанием
первопроходца, полагая (не вполне справедливо), что русские
поэты-романтики — Жуковский, Баратынский, а до них Держа-
вин — «показывают совершенно недостаточное и ложное понятие
о скандинавском мире», черпая представления о нем из Осей-
ана.180 Грот записал в своем дневнике 30 июня 1844 г.: «Если я
не буду знакомить Россию с миром скандинавским... то надолго
еще может отдалиться время этого полезного знакомства. Скоро
ли опять найдется человек, которого природа и судьба поставят
для этого в такие благоприятные обстоятельства, как меня?».181
Уже первая статья Грота, напечатанная в «Современнике»,182
свидетельствует о том, что ее автор успел основательно позна-
комиться со шведской литературой. Он со знанием дела харак-
теризовал шведский язык, благозвучный, «богатый и очень обра-
ботанный», отличающийся «силой и нежностью», и шведскую
литературу — средневековую и новейшую, романтическую, в ко-
торой критик особенно выделял Тегнера, Францена, Гейера и
Стагнелиуса.183 В следующем номере «Современника» 184 Грот до-
полнил свою статью обозрением шведской литературы за один
истекший год —1838; это был перевод заметки К. Ю. Лен-
стрёма — идейного вождя либеральных студентов Упсалы, лите-
ратурного союзника Альмквиста. Заметку эту Грот выбрал из
альманаха «Зимние цветы» («Vinterblommor»), живо напомнив-
шего ему «Северные цветы» «нашего покойного Дельвига».185
После ознакомления с этим обзором русская критика отметила,
что шведская литература, в которой столь много поэтов, пишу-
щих не для широкой публики, а для узкого круга друзей, «да-
лека от цветущего состояния».186
В 1841 г. Грот опубликовал выполненный им стихотворный
перевод «Саги о Фритиофе» Тегнера;187 к творчеству классика
шведской романтической поэзии переводчик обратился не слу-
чайно. Грот, получивший образование в Царскосельском лицее,
179 Переписка Я. К. Грота с П. А. Плетневым, т. II. СПб., 1896, с. 619.
(Далее сокращенно: Переписка).
180 Там же, т. I, с. 239.
181 Там же, т. II, с. 899.
182 См.: Грот Я. К. Знакомство с Рунебергом. Из путешествия по Фин-
ляндии в 1839 году. — Современник, 1839, т. 13, с. 5—57.
183 См.: Труды Я. К. Грота, т. 1, с. 1—29.
184 См.: Грот Я. К, Зимние цветы. (Альманах). 1839. — Современник,
1839, т. 14, с. 5-20.
185 Труды Я. К. Грота, т. 1, с. 918.
186 Г. И. История литературы. — Журн. М-ва нар. проев., 1839, ч. 23,
с. 272.
187 Фритиоф, скандинавский богатырь, поэма Тегнера в русском пе-
реводе Я. Грота. Гельсингфорс, 1841; отрывки из этого перевода печата-
лись ранее в русских журналах: Современник, 1840, т. 18, с. 237—246;
Отечественные записки, 1849, т. 10, с. 94—99.
234
был поклонником Пушкина и Байрона; Тегнер принадлежал
к той же плеяде великих европейских романтиков: «... он очаро-
вывает и увлекает именно роскошью фантазии, истинным вооду-
шевлением и юношеским огнем, которым согреты его сжатые,
звучные стихи».188 Грот хорошо владел искусством версификации.
Свою литературную деятельность он начал, переложив на рус-
ский язык в стихах байроновского «Мазепу»; этот перевод,
напечатанный в «Современнике» (1837, т. 9, с. 94—128), удосто-
ился похвалы В. А. Жуковского.189 Тогда же Грот принялся изу-
чать шведский язык. Швед Паули, гимнастическую залу кото-
рого посещал будущий переводчик «Саги», подарил ему одно из
ранних изданий этой поэмы, и Грот «с жаром» принялся ее чи-
тать (с помощью немецкого ее переложения).190
Перевод требовал вдохновения и упорного труда. Грот при-
знавался: «Едва ли я буду в состоянии что-нибудь другое в жизни
сделать с таким пламенным рвением, с каким переводил Фри-
тиофа... Несколько раз трудности приводили меня в уныние.
Тогда я хотел лучше все перевести прозою; принимался за прозу,
по чувствовал, что поэзия подлинника исчезает, и вновь перехо-
дил к стихам».191 Грот искал «энергические выражения» для
своего перевода в русской народной поэзии, читая «Бову-короле-
вича»,192 но в этом деле переусердствовал (скандинавского витязя
назвал «богатырем»), за что и получил выговор от Белинского.193
На фоне вольных переложений и прозаических буквалистских
переводов, в изобилии печатавшихся русскими журналами, труд
Грота выделялся своей художественностью.
Тем не менее «Фритиоф» встретил со стороны русской кри-
тики менее восторженный прием, нежели ожидал переводчик.
Шевырев хотел было похвалить поэму в «Москвитянине», но
промолчал.194 Другие периодические издания перевод Грота «не
бранили»,195 но и не славословили. Так, рецензия О. И. Сенков-
ского — очередное рассуждение этого литератора о необходимости
изучать скандинавские древности. О поэме и ее переводе он смог
сказать лишь самые общие вещи («особая верность» духу отда-
лепой эпохи, «хороший подарок» русской публике).196 Плетневу,
печатно отделавшемуся банальными комплиментами в адрес
188 Грот Я. К. Знакомство с Рунебергом. — Труды Я. К. Грота, т. 1, с. 12
189 См.: К биографии Якова Карловича Грота. СПб., 1895, с. 7.
190 в то Время на русский язык были переведены (в прозе) уроженцем
Финляндии Федором Лапгетнельдом только несколько отрывков «Саги
о Фрптиофе», см.: Телескоп, 1835, ч. 27, с. 435—464; Русский инвалид. Ли-
тературные прибавления, 1839, № 1, с. 424—425; № 2, с. 129—131.
191 Переписка, т. II, с. 565.
192 Там же, с. 273.
193 См.: Белинский В. Г. Фритиоф, скандинавский богатырь. Рецен-
зия. — Поли. собр. соч., т. 5. М., 1954, с. 661.
194 См.: Переписка, т. I, с. 471, 896.
195 Там же, с. 375.
196 Библиотека для чтения, 1841, т. XLVI, с. 72.
235
своего друга,197 поэма Тегнера казалась малоинтересной.198 В пе-
чати появился и резко отрицательный отзыв — Н. Кукольника,
которого Плетнев и Грот не любили, величая за глаза «известным
вралем и назойником».199 В отместку Кукольник утверждал, что
поэма, прославляющая вольнолюбивых древних героев, «нравст-
венно бесполезна», и обобщал: «Впрочем, всякая народная поэ-
зия имеет свойства поэзии поддельной для других племен».200
Наибольший интерес представляет рецензия В. Г. Белинского,
в которой изложены его суждения о народности литературы и
о значении поэтического перевода.201 Белинский приветствовал
издание Грота, несмотря на то что считал скандинавскую лите-
ратуру «проникнутой провинциализмом».202 Шведская, датская,
голландская, польская и чешская литературы, по мнению кри-
тика, неоднократно им высказанному в 1830-х годах, «органически
развившиеся и имеющие свою историю», хотя и блещут «име-
нами знаменитых классиков» («так известны в Европе имена
Элеяшлегера, Тегнера...»), но лишены всемирного исторического
значения; круг влияния такой литературы ограничен «пределами
выражаемой ею национальности».203 Теперь же, отвечая критикам
охранительного направления, вменявшим в достоинство сканди-
навской литературе национально-культурную замкнутость, Белин-
ский разъяснял свою позицию.
Поэма Тегнера глубоко национальна, и, «несмотря на свою
народность», Фритиоф «общедоступен, понятен и в высшей сте-
пени интересен для всякой публики и на всяком языке, если пе-
редан хоть так хорошо, как передал его на русский язык г. Грот.
Причина этому — общечеловеческое содержание и самый харак-
тер скандинавской народности».204 Основная идея поэмы должна
быть общечеловеческой, родственной всем народам. Ведь рисуе-
мые Тегнером «времена варварства» — это героическая эпоха ак-
тивного человеческого и гражданского деяния, «мир великих под-
вигов, благородного самоотвержения, обожания чести, славы и
красоты, мир доблести... общественной нравственности!».205
Критик, предъявлявший жесткие требования к художественному
переводу, будь то буквальный, точный перевод или свободное поэ-
197 Современник, 1841, т. 32, с. 26—27.
198 См.: Переписка, т. I, с. 89.
199 Там же, с. 397.
200 Русский вестник, 1841, № 8, с. 403.
201 См.: Пеустроев В. Скандинавские заметки В. Г. Белинского. — В кн.:
Белинский, историк и теоретик литературы. М.—Л., 1949, с. 435—448;
Брауде Л. Ю. Шведская литература в России (1820—1840) и В. Г. Белин-
ский. — В кн.: Скандинавский сборник, IX. Таллин, 1964, с. 157—171.
202 Белинский В. Г. Поли, собр соч., т. 2, с. 32.
203 Белинский В. Г. Общее значение слова «литература». — Там же,
т. 5, с. 646.
204 Белинский В. Г. Фритиоф, скандинавский богатырь, с. 661.
205 Белинский В. Г. Статьи о народной поэзии. Ст. II. — Поли. собр.
соч., т. 5, с. 326.
236
тическое переложение, высоко оценил труд Грота. «Он умел со-
хранить колорит скандинавской поэзии подлинника, и поэтому
в его переводе есть жизнь: а это уже великая заслуга в деле та-
кого рода».206 Ободренный похвалой Белинского, Грот впоследст-
вии перелагал на русский язык и другие образчики шведской
поэзии,207 которая казалась увлеченному переводчику даже еще
более «полновесной мыслями», чем русская.208
После того как в 1840 г. праздновалось двухсотлетие Гельсинг-
форсского университета,209 Грот и Плетнев приступили к состав-
лению альманаха, который позднее вышел на русском и шведском
языках.210 Предполагалось объединить силы «благомыслящих»
писателей Севера против «тлетворного» западного влияния и «тор-
гового» направления в журналистике.211 Грот собирал и редак-
тировал альманах очень тщательно, но конечный результат разо-
чаровал составителей: альманах, несмотря на сотрудничество
в нем с русской стороны Одоевского, Соллогуба, Плетнева и
Грота, а со шведской — Францена, оказался типично провин-
циальным изданием, мало интересным столичному читателю. Как
отметил И. Эман в одной из статей, помещенных в альманахе, все
выступившие в нем финляндские поэты, писавшие на шведском
языке, отличились «в высокой степени каким-то идиллическим
направлением»;212 не отставали от них и русские прозаики.
Белинский похвалил лишь статью «Воспоминания Александров-
ского университета», сочиненную Гротом, которого критик уважал
за хороший перевод «Фритиофа».213 Некоторые другие участ-
ники «Альманаха», по замечанию Белинского, лишены «совре-
менных понятий об искусстве». Тираж книги так и остался не-
раскупленным.214
Тем не менее Плетнев продолжал воодушевлять своего прия-
теля, несколько обескураженного неудачей, на дальнейшее под-
вижничество.215 Так у Грота родился замысел систематически пе-
чатать в «Современнике» «скандинавские листки» — собирать
206 Белинский В. Г. Фритиоф, скандинавский богатырь, с. 661.
207 См.: Труды Я. К. Грота, т. 1, с. 897—898; т. 5, с. 370—410.
208 Переписка, т. I, с. 104.
209 См.: Карху Э. Финляндская литература и Россия. 1800—1850,
с. 203-212.
2,0 Альманах в память двухсотлетнего юбилея имп. Александровского
университета, изданный Я. Гротом. Гельсингфорс, 1842 (Calender till minne
af kejserliga Alexanders universitets andra secularfest, utg. af J. Grot. Hel-
singfors, 1842).
211 Грот и Плетнев тогда не считали В. Г. Белинского своим главным
врагом — им был для них по старой памяти Ф. В. Булгарин.
212 См.: Карху Э. Финляндская литература и Россия. 1800—1850, с. 179.
213 См.: Белинский В. Г. Альманах в память двухсотлетнего юбилея
имп. Александровского университета, изданный Я. К. Гротом. Гельсинг-
форс, 1842. Рецензия. — Полн. собр. соч., т. 6, с. 108—110.
214 Переписка, т. I, с. 518.
215 Письмо П. А. Плетнева Я. К. Гроту от 17 июля 1842 г. — Там же,
с 568.
237
«любопытные факты современной деятельности в Скандинавии» 21в
с преимущественным вниманием к художественной литературе.
Грот поначалу увлекся этой новой затеей, старательно обдумывал
общий план всей серии, собирал анекдоты, делал очерковые за-
рисовки скандинавских нравов и обычаев.
Слафянофилом Грот не был и смеялся над «закоренелым сла-
вянизмом» С. П. Шевырева.217 Ознакомление соотечественников
с западноевропейской литературой Грот считал большим для них
благом. В этом смысле характерна напечатанная в XX томе «Со-
временника» (1840) статья Грота «Мысли шведского писателя от-
носительно истории литературы», представляющая собой пере-
сказ литературно-теоретической концепции Аттербума.218 С ним
Грот согласен, что критики, вполне справедливо требующие от
литературы «оригинальности» и «национальности», хорошенько
не объяснили себе значения этих критериев. Единственно пра-
вильный к ним подход — беспристрастно исторический. Аттербум
прав, вслед за Гете утверждая, «что народная оригинальность,
когда действительно существует, никогда не исключает усвоения
многого истинного и прекрасного, ибо она способом такого усвое-
ния всегда умеет сохранять свою самобытность и отличительность.
Слепой патриотизм нередко усиливается доказать, что для су-
ществования этой оригинальности талант непременно должен
поставить себя в совершенную независимостть от всяких инозем-
ных влияний. Но это толкование нелепо и неисполнимо: едва ли
найдется хоть одно европейское государство, где бы литература
могла представить такой отдельный, в самом себе замкнутый
мир».219 Такова же точка зрения и Грота — историка русско-скан-
динавских культурных отношений и критика.
Но Грот не был и «западником»: он сочувствовал политиче-
ским воззрениям славянофилов. Для России и Швеции Грот счи-
тал благом не литературную и культурную, а политическую изо-
ляцию от революционной и либерально-свободомыслящей Запад-
ной Европы. Плетнев не скрывал, почему ему хотелось превратить
«Современник» в журнал, «посвященный исключительно Сканди-
навии»: тогда можно было бы «плюнуть на гнилую западную Ев-
216 Современник, 1842, т. 28, с. 29. См. также: Труды Я. К. Грота, т. 1,
с. 247.
217 «Он принадлежит к школе самых закоренелых славянистов, кото-
рые года два тому назад все носили старинные шапки-мурмолки, покуда
какой-то глубокий изыскатель не открыл, что это был остаток норманн-
ского обычая: тотчас все мурмолки исчезли!» (Письмо Я. К. Грота
П. А. Плетневу от 28 февраля 1845 г. — Переписка, т. II, с. 411—412).
218 Самый факт опубликования этой статьи в русской печати опровер-
гает мнение одного из авторов журнала «Маяк», согласно которому извест-
ность Аттербума-мыслителя «не простирается далее пределов Швеции»
(Пастор Зедерголъм. Современное состояние философии. — Маяк современ-
ного просвещения и образованности, 1840, ч. V, с. 31).
2,9 Труды Я. К. Грота, т, 1. с. 308-309.
238
noiiy» 22° с ее вечными смутами. Грог осуждал Запад во многих
^скандинавских листках». Он порицал шведских либералов.221
Ему импонировал Мармье, идеализировавший скандинавскую па-
триархальность. С ним в 1842 г. Грот встречался в Гельсингфорсе,
а Плетнев — в Петербурге, и оба они поначалу не могли нарадо-
ваться новому знакомству.222 Но когда Мармье, присмотревшись
к российской действительности, отозвался о ней с меньшим со-
чувствием, чем прежде, Грот в очередном «листке» критиковал
«довольно певерные» суждения французского путешественника
ц о скандинавской литературе.
Воздавая хвалу шведским поэтам-романтикам, Грот не мог
пройти мимо крупнейшего прозаика Швеции того времени —
Альмквиста. Русский критик ценил его «огромное дарование»,
отдавал должное его «таланту, удивительному по своей неимовер-
ной плодовитости, самобытной силе и редкой многосторонности».223
Но Гроту претил политический радикализм и утопический социа-
лизм Альмквиста, а редактируемые им периодические издания
напоминали издателю «Современника» и его гельсингфорсскому
корреспонденту столь несимпатичные им «Отечественные запи-
ски». В одном из «листков» Грот говорил о неэтичном, с точки
зрения плетневского «Современника», отношении Альмквиста
к оппонентам,224 в другом — порицал его повесть «Так можно!»,
где в резкой форме отрицался церковный брак.225 Заметив, что
перо Альмквиста «красноречиво, увлекательно», Грот восставал
на «то ложное и опасное учение, которое начало было возникать
в Западной Европе, будто брак есть установление лишнее...
Все знают имя французской писательницы (Жорж Санд, —
Д. Ш.), поднявшей знамя этой безумной школы и увлекшей за
собою многих; так и в Швеции даже человек с талантом, Альмк-
вист, заразился заблуждением и написал в подтверждение мнимой
истины роман „Det gar an!" («Можно!»).226
Альмквисту в шведской литературе того времени противо-
стояла Фредерика Бремер. В своих многочисленных «семейных»
романах она продолжала традицию сентиментально-бытовой по-
вести XVIII в., идеализируя социально-нравственные ценности,
столь уважаемые Плетневым и Гротом. Поскольку Бремер, кроме
того, была весьма популярна не только в Швеции, но и в других
скандинавских странах и в Германии, Грот обратил на ее книги
особое внимание. Публикация какого-либо из ее романов на рус-
ском языке явилась бы вызовом «натуральной школе».227 Плет-
220 Переписка, т. I, с. 611; т. II, с. 52.
221 Труды Я. К. Грота, т. 1, с. 264.
222 Переписка, т. I, с. 527—528, 560.
223 Труды Я. К. Грота, т. 1, с. 12, 256.
224 Современник, 1842, т. 28, с. 29—51.
225 Там же, 1843, т. 30, с. 218—240.
226 Труды Я. К. Грота, т. 1, с. 273.
227 См.: Переписка, т. I, с. 522.
239
нев писал Гроту 22 апреля 1842 г.: «Чувство твое при чтении
г-жи Бремер я понимаю: так меня бесит большая часть нынеш-
них сочинений, претендующих на высшую идею искусства».228
Решено было перевести и опубликовать «Семейство» («Hemmet»,
1839) — самый большой и знаменитый роман Бремер.
Его на русский язык перевела сестра Я. К. Грота Роза Кар-
ловна Грот, печатавшаяся также под псевдонимом: Апполлон-
ская.229 Художественные достоинства этого перевода, тщательно
выверенного по оригиналу и отредактированного Я. К. Гротом,
впоследствии высоко оценил Белинский.230 Пока продолжалось
растянувшееся на весь 1842 г. печатание этого романа в «Со-
временнике», Грот в «листках» не уставал восхвалять «истинно
христианскую философию» Бремер, тем самым невольно подго-
тавливая холодно-иронический прием, оказанный «Семейству»
русскими журналами.
Лишь «Сын отечества» похвалил этот роман за то, что он на-
писан просто, «без романтических затей».231 Другим критикам
эта простота показалась слишком примитивной, а идейный за-
мысел романистки — несостоятельным. Рецензия Белинского 232
осуждала не только «Семейство», но и все направление плетнев-
ского «Современника». Плетнев всячески демонстрировал якобы
полную аполитичность своего журнала и, вероятно, устно распро-
странял афористическую сентенцию Грота: «Современник — тихо
разговаривающий господин, а публика — прохожие. Остальные
журналы — бранящиеся на улице люди».233 Иронически называя
плетневский журнал «самым почтенным, самым безукоризнен-
ным», Белинский говорил: «Он напоминает собою то блаженное
время... русской журналистики... в котором люди любили лите-
ратуру для литературы... Полемики не было; вместо ее царство-
вала любезность самого лучшего тона».234 По сравнению с про-
изведениями русской реалистической литературы роман Бремер
выглядел «нравоучительным и чинным», а его основная мысль,
что человеческое счастье заключается только в семейной жиз-
228 Там же, с. 520.
229 В «Современнике» (1843, т. 32, с. 297—308). Р. К. Грот напечатала,
кроме того, подборку различных сведений о Фр. Бремер. Публиковались
ее переводы из Никандера, шведского писателя-романтика, некогда отме-
ченного «Литературной газетой» Пушкина и Дельвига: Участь и гибель
римской фамилии Ченчи. Из шведского поэта Никандера. — Современник,
1845, т. 39, с. 5—6; Непризнанный клад. Рассказ шведского поэта Никан-
дера.—Там же, с. 157—189. — Список литературных трудов Апполлонской
см.: Библиографический словарь русских писательниц кн. Н. Н. Голицына.
СПб., 1889, с. 74.
230 См.: Белинский В. Г. Семейство, или Домашние радости и огорче-
ния. Рецензия. — Поли. собр. соч., т. 8, с. 105.
231 См.: Шведский роман госпожи Фредерики Бремер. — Сын отечества,
1843, кп. 1, с. 18—22.
232 См.: Белинский В. Г. Семейство..., с. 101—105.
233 Переписка, т. I, с. 225.
234 Белинский В. Г. Семейство..., с. 101.
240
HII __ не просто смешной и наивной, но и социально вредной. Ро-
ман, проповедующий общественную пассивность, равнодушие
к «широко раскинувшейся, бесконечно разнообразной жизни»,
должен быть отвергнут новым, молодым русским читателем. В то
же время Белинский признавал Бремер «писательницей не без
дарования» и не отказывал ей в умении «хорошо и легко рас-
сказывать» и «даже с некоторым успехом очерчивать ха-
рактер».
Отношение Плетнева и Грота к Белинскому претерпело изме-
нения с конца 1830-х годов, что было вызвано во многом идейной
эволюцией самого Белинского. Если Плетневу когда-то казалось,
что Белинский «полон истинных мыслей и знания искусства»,235
то после статьи Белинского «Взгляд на литературу русскую
в 1840 г.» издатель «Современника» увидел в писаниях знамени-
того критика «пристрастие»,236 «надоедливое широковещание»,237
«неясность и завиранье»,238 «произвольные требования» к литера-
туре.239 Грот, не имевший в отличие от Плетнева четко осознан-
ной литературно-идеологической позиции, поначалу не разделял
этой антипатии своего приятеля к критику, столь высоко отозвав-
шемуся о «Фритиофе».240 Но после рецензии Белинского на «Се-
мейство» Грот решил внять Плетневу, неоднократно призывав-
шему его «чаще и резче вносить статьи, противоположные духу
гнусного учения Отечественных записок».241 Сочинив такого рода
статью, Грот отослал ее в «Москвитянин» и, хотя не .во всем
сочувствовал его направлению, в сопроводительном письме
к Шевыреву величал этого последнего своим «литературным
братом».242
У «Москвитянина» был свой взгляд на шведскую литературу.
Не одобряя героико-лирического, социально активного направле-
ния в шведской поэзии (почему Шевырев и замолчал «Фрити-
офа»), «Москвитянин» приветствовал «скандофильские» тенден-
ции в литературе Севера.243 А. Бычков уверял читателя, что скан-
динавы, презрев Запад, «умственную и литературную жизнь
сосредоточили только около самих себя и мало заботятся о славе
европейской»,244 а шведская поэзия с ее любовью ко всему «иде-
альному» и «религиозному», сильная своей «народностью», отвер-
гает «французскую мысль и фразу».245 Поэтому Шевырев желал
235 Переписка, т. I, с. 163.
236 Там же, с. 215.
237 Там же, с. 228.
238 Там же, т. II, с. 7.
239 Там же, с. 28.
240 Там же, с. 61.
241 Там же, с. 202.
242 Там же, с. 776.
243 См.: Бычков А. Обозрение шведской литературы. — Москвитяшш,
1842, кн. 5, № 9, с. 33-56.
244 Там же, с. 33.
245 Там же, с. 42.
16 Д. М. Шарыпкин
241
заручиться литературной поддержкой Грота246 и напечатал его
ответ Белинскому.247
Эта злополучная статья принесла Гроту репутацию политиче-
ского ретрограда, рассорила его с передовыми журнально-общест-
венными кругами и скомпрометировала его культурно-просвети-
тельскую деятельность. Здравая мысль, что идеологические споры
между русскими критиками не должны мешать развитию русско-
скандинавских литературных контактов, затемнена здесь раздра-
женно-полемическими выпадами против Белинского. Грот имел
основания утверждать, что и в «Семействе» «заметно старание
сочинительницы расширить круг действия женщины, вывести
ее из той тесной сферы, в которой она по большей части бывает
заключена».248 Но резонные мнения историка литературы тонут
в этой статье среди филиппик против «секты сенсимонистов»,
«г-жи Жорж Занд», Альмквиста и, конечно же, против «разруши-
тельного направления» критика «Отечественных записок», забыв-
шего о «христианской нравственности», религии и гражданских
обязанностях. В обстановке николаевского режима статья Грота
была воспринята как донос; любопытно, что именно так расце-
нили ее и представители того литературного лагеря, к которому
примыкал Грот. «Доносом» назвали его статью Погодин и Вязем-
ский, читавшие ее в корректуре, причем Плетнев не сделал ни-
чего для спасения доброго имени своего приятеля.249
Белинский, отвечая Гроту, порекомендовал ему впредь не от-
влекаться от «невинных и усладительных занятий» «в наполнении
приятельского журнала пустенькими статейками о финляндских
нравах и литературе» для того, «чтоб необдуманно и опрометчиво
бросаться в омут полемики, самой мутной и тинистой».250 Грот
послушался Белинского и полемику прекратил;251 да и от романа
246 См.: Карху Э. Финляндская литература и Россия. 1800—1850,
с. 197, 223.
247 Грот Я. К. О романе «Семейство», соч. Фредерики Бремер. — Моск-
витянин, 1844, кн. 2, № 2, с. 171—186.
248 Труды Я. К. Грота, т. 1, с. 323.
249 Плетнев сообщил Гроту в письме от 16 февраля 1844 г.: «Воскре-
сенье (13 февраля). От князя Вяземского получил следующую записку
с корректурным листом Москвитянина № 2-го: „Погодин, присылая мне
прилагаемую у сего статью, просил моего совета: напечатать ли ее?
не скажут ли, что это донос? У нас легче стало поджигать, чем разжигать
пожар. Я заметил карандашом некоторые выражения, которые лучше бы
выкинуть... Как вы думаете? Вы журналист, вы редактор, вы приятель
Грота: кому же, как не вам всего ближе решать этот вопрос". ... Вместо
ответа на записку Вяземского я тотчас сам поехал к нему и спросил:
читал ли он статью в Отечественных записках против „Семейства" — и на
его отзыв, что нет, сказал так: возражение написано столь мягко и слабо,
что нечего и говорить об умягчении фраз в нем. Тем я и кончил мой
приговор» (Переписка, т. II, с. 187—188).
250 Белинский В, Г. Парижские тайны. Роман Эжена Сю. Рецензия. —
Поли, собр. соч., т. 8, с. 194.
251 Полемику пытался продолжить «Пантеон», опубликовавший одну
из повестей Бремер в русском переводе (см.: Надежды, горе и радости
242
Бремер он не был в таком уж восторге. В письме Плетневу от
1 марта 1844 г. Грот пересказывал «умное», по его выражению,
суждение о Бремер упсальской газеты: «Семейство» — роман
«слабый», его мужские характеры «неопределенны, неверны», ху-
дожественность здесь подменена религиозностью и т. п.252 Грот
сожалел, что работа над переводом романа Бремер почти целый
год лишала его возможности «заняться каким-нибудь более дель-
ным трудом».253 Соглашаясь с Белинским, назвавшим его статьи
о Скандинавии «пустенькими», Грот говорил: «.. .мне кажется,
что все, что я ни пишу, так сухо и ничтожно. . . Недостатки моих
писем из Швеции полагаю я не в частных промахах, а в общем
их плане и духе. Я нахожу, что они слишком занимаются частно-
стями, мелочами, — чем бы в главных чертах показывать поло-
жение края, дух народа и общества, характер истории и учреж-
дения».254
Однако Плетнев продолжал просить у Грота скандинавских
материалов для «Современника». Скрепя сердце, Грот принялся
за поиски таковых и случайно наткнулся на действительно вы-
дающееся произведение — роман великого датского писателя
X. К. Андерсена «Импровизатор» в шведском переводе. Со швед-
ского этот роман и был переложен Р. К. Грот под наблюдением
се брата и напечатан в «Современнике» и отдельным оттиском
в 1844 г. Памятуя о горьком опыте с «Семейством», Грот и Плет-
нев не возлагали особенно радужных надежд на успех «Импрови-
затора» у публики. Плетнев говорил, что это «прелестное» сочи-
нение создано «не для толпы, а для художников».255
Действительно, в мнении русской критики «Импровизатор»
разделил участь «Семейства». На первый взгляд этот факт может
показаться невероятным. Принято думать, что чем крупнее тот
или иной иноязычный писатель, чем большую роль сыграл он
в истории родной ему литературы, тем восторженнее будут при-
няты за рубежом его книги: участие в литературном процессе
других народов ему будто бы гарантировано. Так, например, по-
скольку мы знаем, что Андерсен — великий писатель, а Белин-
ский и Добролюбов — замечательные критики, постольку они
сельского пастора. Рассказ Фредерики Бремер. — Репертуар и Пантеон, 1844.
тг. X, с. 273—288). Здесь Белинский — автор отзыва на «Семейство» — по-
именован «одним из русских quasi-писателей и quasi-критиков» (там же,
с 273).
252 См.: Переписка, т. II, с. 195. — Плетнев с раздражением отвечал
Гроту 8 марта 1844 г.: «Отзыв упсальской газеты о Бремер писан челове-
ком, слишком похожим па наших журпалистов» (там же, с. 202). В «Совре-
меннике» (1846, т. XLVI, с. 291—306) появился еще один перевод из Бре-
мер: «Суженая, или Женушка моя» — на сей раз небольшого рассказа,
и в переводе не Апполлонской, а Ю. П. Лундаля.
253 Переписка, т. И, с. 639.
254 Там же, т. III, с. 146, 225.
255 Там же, т. II, с. 289. — Эта мысль развита Плетневым в рецензии
па «Импровизатора» (Современник, 1845, т. 37, с. 95—96).
243
16*
должны были полюбить Андерсена и высоко оценить его творче-
ство.256 Однако слава великого писателя за рубежом может и не
соответствовать масштабам и самобытности его гения. Это и слу-
чилось на первых порах с Андерсеном. Русский читатель воспри-
нял «Импровизатора», а затем и сказки Андерсена как сочинения
«запоздало» романтические.257 Русского читателя могли бы при-
влечь своеобразно примененная Андерсеном традиция народно-
сказочного повествования, романтическая «трансцендентальная»
ирония, приемами которой датский писатель столь блестяще вла-
деет, но нечто подобное было уже в сказках братьев Гримм,
у Гофмана, Жан Поля и Тика, а все они в 1840-х годах представ-
лялись устаревшими не только Белинскому, но даже литератур-
ному архаисту Плетневу. Последний писал Гроту (22 октября
1840 г.): «Надобно признаться, что не без терпения приходится
восхищаться Гофманом. У него так много недоговоренного,
с боку набросанного и перепутанного с частностями немечины,
что устанешь прежде, нежели выберешься на эту светлую, очаро-
вательную дорогу истинной поэзии и философии. Удивительно
для меня, отчего такие изумительные гении, как Ж. Поль и Гоф-
ман, прибегали к изысканностям».258
И вот в рецензии Сенковского высмеивались «всепереводящие
немцы», вслед будто бы за которыми и плетневский журнал
«прельстился» романом, дышащим «сладостью вроде Августа Ла-
фонтена. ... Чувствительные читательницы, конечно, найдут его
интересным. ... Для менее чувствительных он, мы боимся, пока-
жется утомительным и скучным».259 Белинский, отметив, что ро-
ман «не лишен занимательности» и что итальянские нравы очер-
чены в нем «не без таланта», не мог одобрить сентиментальной
восторженности Андерсена и поверить в психологическую досто-
верность романических приключений героя. Белинский особо
подчеркнул, что этот «невинный роман» может «с удовольствием
и пользою» читаться не серьезным взрослым читателем, а «моло-
дыми девушками и мальчиками, в свободное от классных заня-
тий время».260 В рецензии на «Импровизатора» в «Финском вест-
256 См.: Брауде Л. Ю. Андерсен в русской и советской критике. —
В кн.: Исторические связи Скандинавии и России IX—XX вв. Л., 1970,
с. 313—323; Брауде Л. Ю., Шиллегодский С. П. Сказки Г. X. Андерсена
в России. — Учен. зап. Ленингр. гос. пед. ин-та им. А. И. Герцена, 1959,
т. 198, с. 271—293.
257 См.: Неустроев В. П. Андерсен и проблема романтической тради-
ции. — В кн.: Русско-европейские литературные связи. Сб. статей к 70-ле-
тию со дня рождения академика М. П. Алексеева. М.—Л., 1966, с. 326—331;
Сурпин М. Л. Сказки Г. X. Андерсена в России. — Учен. зап. Ярослав,
гос. пед. ин-та им. К. Д. Ушинского, 1958, вып. XXVIII, с. 169—205.
258 Переписка, т. I, с. 107.
259 Импровизатор, или Молодость и мечты итальянского поэта... Ре-
цензия. — Библиотека для чтения, 1845, т. 69, с. 34.
260 Белинский В. Г. Импровизатор... СПб., 1844. Рецензия. — Полп.
собр. соч., т. 8, с. 491.
244
нике», которую, по-видимому, следует приписать Белинскому,261
те же мысли изложены резче и определеннее. Здесь «Импровиза-
тор» уподоблен «Живописцу» и «Аббаддонпе» Н. Полевого, между
тем, говорится в рецензии, русскому читателю нужны совсем дру-
гие герои: «Мы хотим видеть современного человека, каков бы он
ни был.. . Мы хотим действительности во что бы то ни стало, и
самый любимый герой наш теперь — не поэт, не импровизатор,
не художник, но чиновник, или пожилой откупщик, ростовщик,
вообще приобретатель, то есть самое непоэтичное существо в мире.
...Таков уже наш вкус или... дух века».262 Перевод сам по
себе признавался «очень хорошим», но поскольку роман «для
русской публики не может представлять в настоящее время ни
малейшего интереса», постольку «переводчик напрасно потратил
время на перевод этого романа».263
Грот напечатал в «Современнике» и «Звездочке» А. О. Ишимо-
вой несколько сказок Андерсена в переводе своей сестры, отобрав
наиболее благочестиво-нравоучительные («Бронзовый вепрь»,
«Лист», «Цветы маленькой Иды» и т. п.),264 но они были вовсе не
замечены критикой. Лишь в 1858 г. Добролюбов, познакомив-
шийся со сказками Андерсена во французском переводе, называя
их «премилыми», «забавными и трогательными», рекомендовал их
исключительно для детского чтения.265 Таким образом, Андерсену
во второй трети XIX столетия не суждено было стать непосредст-
венным участником русского литературного процесса. Интерес
к нему в России возник позже, когда начали писательскую дея-
тельность те, кто в 1840—1850-х годах детьми знакомились со
сказками Андерсена.
В 1844 г. финляндско-шведский литератор Ю. Лундаль пере-
вел на русский язык повесть Альмквиста «Дворец» и предложил
ее для опубликования в «Современнике». Поправление перево-
дов Лундаля, плохо знавшего русский язык, было для Грота ра-
261 См.: Морозов В. М. К вопросу об идейно-общественной позиции
журнала «Финский вестник» (сотрудничество В. Г. Белинского и Н. А. Нек-
расова в журнале в 1845 году). — Учен. зап. Карело-финского гос. ун-та,
1955, т. V, вып. 1, с. 97—100.
262 Замечательнейшие книги, вышедшие в С.-Петербурге с 1-го января
по 1 марта. Импровизатор, или Молодость и мечты итальянского поэта.
Роман датского писателя Андерсена. Пер. с шведского. СПб., 1844. ... Две
части... — Финский вестник, 1845, т. II, с. 17.
263 Там же. — Характерно, что Грот, почти согласившийся с этим
приговором Белинского, писал Плетневу 28 ноября 1845 г.: «... не мало
времени отнял у меня и „Импровизатор"... А время, жертвуемое мною
на это, не могло ли бы употребляемо быть с большею пользою?» (Пе-
реписка, т. II, с. 640).
264 См.: Библиографический указатель к произведениям Г. Хр. Андер-
сена. Русские переводы. — Филологические записки, Воронеж, 1876,
вып. IV, с. 6.
265 См.: Добролюбов П. А. Французские книги. — Сбор, соч., т. 3. М.—Л.,
1962, с. 483-484,
245
ботой «скучной» и «самой неблагодарной».266 Но даже несмотря
на это обстоятельство, а также на антипатию Грота и Плетнева
к Альмквисту, они опубликовали это произведение — одно из са-
мых метафизически-отвлеченных, символико-аллегорических
в творчестве шведского писателя. Оно не имело успеха даже
у друзей Плетнева, который сообщал Гроту 7 марта 1845 г.:
«Вот что написал мне Коптев о „Дворце" Альмквиста. .. „Эта
повесть могла родиться только в младенческой литературе или
назначена как сказка для младенцев. Есть хорошее, но все
вместе — ай... ай!"».267
К этому времени Грот окончательно утратил интерес к про-
паганде современной ему скандинавской литературы, Швеция на
поверку оказалась не идиллически-патриархальной утопией,
а «республикой.. . по нынешнему положению в ней дел: там.. .
теперь делами управляют газетчики».268 Плетнев писал 14 июня
1847 г. Гроту по поводу его книжки о Финляндии: «Книга твоя
в нашу эпоху есть отрадный анахронизм»;269 Грот с горечью
сознавал, что он и его друг отстали от века. «Современник» хи-
рел, терял подписчиков. По признанию самого Плетнева, это был
журнал «без влияния, без интереса» и нимало не соответствовал
своему названию. После того как «Современник» в 1847 г. пере-
шел к Н. А. Некрасову и И. И. Панаеву, Грот еще некоторое
время печатал свои «скандинавские листки» — теперь уже в Мос-
квитянине» и «СПб. ведомостях»,270 — до тех пор, пока в 1853 г.
не покинул Гельсингфорс, чтобы занять кафедру профессора
в Царскосельском лицее.271 Начиная с 1845 г. и до конца десяти-
летия главным проводником сведений о скандинавской литературе
в России стал «Финский вестник» (с 1848 г. — «Северное обо-
зрение») Ф. К. Дершау.
Собственно, мысль издавать подобный журнал впервые заро-
дилась у Я. К. Грота. В письме от 13 сентября 1840 г. А. О. Ипти-
мовой, а также, по-видимому, в беседах с разными лицами, в том
числе с Дершау, Грот излагал план издания некоего «Финлянд-
ского вестника», журнала политического и литературного, кото-
рый «находил бы очень обильные материалы в журналах, газетах
и всяких книгах, выходящих. . . во всей Скандинавии».272 Эту
мысль и подхватил Ф. Дершау, сын абоского коменданта, по
натуре предприниматель и делец, прошедший журналистскую
школу в редакции «Северной пчелы» под началом Ф. В. Булга-
266 Переписка, т. II, с, 639—640.
267 Там же, с. 416.— Кроме того, «Современник» (1846, т. XLIV, с. 186—
195) напечатал еще две «Мелкие статьи» Альмквиста: «1. Ночь поэта,
2. Болонка баронессы. С шведского Ю. Л[ундаль]>>.
268 Переписка, т. II, с. 595.
269 Там же, т. III, с. 88.
270 См.: Труды Я. К. Грота, т. 1, с. 457—508.
271 См.: Карху Э. Финляндская литература и Россия. 1800—1850, с. 307.
272 Переписка, т. I, с. 54.
246
puna. Усыпив бдительность Плетнева обещанием издавать жур-
нал, который бы выходил в Лбо исключительно для финлянд-
цев,273 Дершау через цензурный комитет274 добился высочай-
шего разрешения печатать журнал, выходивший в Петербурге,
исключительно для русского читателя. Дершау широковеща-
тельно обещал знакомить его с произведениями скандинавских
писателей «в хороших и верных переводах»,275 давать подробные
отчеты о литературном движении на Севере и т. п.276 По словам
Дершау, его журнал имел главной своей целью «знакомить Рос-
сию со Скандинавией».
Но это, как известно, была ложь: редакция журнала, отсту-
пив от первоначально выдвинутой программы, поставила перед
собой задачу «изучения России», «нас самих».277 Трудно сказать,
кого Дершау хотел ввести в заблуждение больше — цензуру или
читателя; скорее всего, он просто желал угодить всем людям без
изъятья, сделать журнал доходным предприятием. Дершау при-
влекал к участию в журнале людей разной, подчас диаметрально
противоположной идеологической ориентации — В. Г. Белинского,
В. Н. Майкова, А. В. Старчевского, Аполлона Григорьева (имела
место неудачная попытка пригласить и Я. К. Грота), но непре-
менно бойких полемистов, способных принести успех изданию.
Плетнев имел основание сравнивать Дершау с Краевским.278
Благодаря сотрудничеству в журнале Белинского и будущих
петрашевцев в целом позицию «Финского вестника» следует при-
знать передовой.279 Журнал Дершау поддерживал «натуральную
школу», помещал «физиологические очерки», хулил «чистое ис-
кусство» и славянофилов. Все это звучало свежо и смело — и
привлекало подписчиков.
В «Финском вестнике» напечатаны: исторический роман Ин-
гемана,280 повести шведских беллетристов — Меллина,281 с кото-
273 См.: там же, с. 47.
274 См.: Морозов В. М. К вопросу об идейно-общественной позиции
журнала «Финский вестник»..., с. 85.
275 См.: Переписка, т. II, с. 886.
276 См.: От редакции Финского вестника. — Финский вестник, 1845,
т. I, с. 1—3.
277 См.: Морозов В. М. К вопросу об идейно-общественной позиции
журнала «Финский вестник»..., с. 88—89.
278 Переписка, т. III, с. 56—57.
279 См.: Морозов В. М. 1) «Финский вестпик» в борьбе против лите-
ратурно-общественной реакции. — Учен. зап. Петрозавод. ун-та, 1957, т. VI,
вып. 1, с. 49—66; 2) «Финский вестник» — идейный соратник «Современ-
ника» в борьбе за «натуральную школу». — Учен. зап. Петрозавод. ун-та,
1958, т. VII, вып. 1, с. 131—151.
280 Эрик Менвед. Роман датского писателя Ингемана. — Финский вест-
ник, 1847, т. XIII, с. 5—88; т. XIV, с. 5-52; т. XVI, с. 5-59; т. XVII,
с. 101—150.
28i Чужой между своими. Повесть Меллина. (С шведского). — Финский
вестник, 1845, т. II, с. 45—136.
247
рым Дершау переписывался,282 и Флюгаре-Карлен,283 прозаиков,
оставивших след в истории шведской литературы, и в качестве
«образчиков вкуса шведской публики» несколько новелл Альм-
квиста.284 Журнал рассказал об идейной эволюции Гейера — от мо-
нархической консервативности к республиканскому либерализму,285
что подтверждал и опубликованный в том же номере журнала
пересказ историко-философской лекции286 шведского историка,
осуждавшей крепостное право.287 «Финский вестник» знакомил
читателя с литературой не только Дании и Швеции, но и Норве-
гии, а также Исландии. Правда, и раньше русские читатели
знали, что в Норвегии издаются литературные журналы,288 скла-
дываются «патриотические гимны»289 и ставятся хорошие
пьесы,290 а в Исландии, где литература тесно соприкасается
с «гражданскою историею»,291 пишутся «многие нравоучительные
сочинения».292 Теперь на страницах «Финского вестника» исланд-
ской и норвежской литературам предсказывался скорый рас-
цвет.293
Однако при отборе скандинавских материалов Дершау не был
последователен. По его словам, он руководствовался «не столько
эстетическим, сколько статистическим масштабом. „Финский вест-
ник" будет передавать те произведения изящной литературы скан-
динавов, которые имели или имеют особенный успех в отечестве
282 См.: Карху О. Финляндская литература и Россия 1800—1850, с. 226.
283 До гроба. Рассказ Эмилии Карлен. — Финский вестник, 1845, т. V,
с. 11—34; Год. Повесть Эмилии Карлен. (С шведского). — Финский вест-
ник, 1847, т. XXIV, с. 5-80.
284 Клятва. (Повесть Альмквиста). С шведского. — Фипский вестник,
1845, т. III, с. 1—16; Часовня. Повесть К. Альмквиста. (С шведского).—
Там же, т. V, с. 39—90; Обыкновенные люди. Самая простая повесть, рас-
сказанная К. И. Л. Альмквистом. (С шведского). — Там же, 1847, т. XIX,
с. 5-66.
285 См.: Эрик Густав Гейер и Ганс Ерта. — Финский вестник, 1847,
т. XVII, с. 9—12.
286 О королевской власти в Швеции. Лекции упсальского профессора
истории Эрика Густава Гейера. — Финский вестник, 1847, т. XVII, с. 12—20.
287 См.: Морозов В. М. Общественно-политическая позиция журнала
«Финский вестник» в первой половине 1847 года. — В кн.: Вопросы лите-
ратуры. Петрозаводск, 1960, с. 59.
288 См.: Иностранные известия. — Московский телеграф, 1825, ч. II,
№ 6, с. 150.
289 Очерки Севера (Сочинение Ампера). II. Норвегия, с. 189.
290 См.: Поэт и министр. — Репертуар и Пантеон, 1843, т. 2, ч. V,
с. 278-279.
291 Об истории и словесности исландцев. — Вестник Европы, 1825, № 10,
май, с. 82—83.
292 Исландская литература XIX века. — Московский телеграф, 1826,
ч. X, № 13, с. 57—60. См.: Дмоховская И. В. Из истории русско-исландских
литературных отношений. (Исландская литература в России во второй
половине XVIII—первой половине XIX в.). —В кн.: Скандинавский сбор-
ник. IX. Таллин, 1964, с. 181.
293 См.: Дингелъштедт П. 1) Литература Исландии. — Финский вест-
ник, 1845, т. V, с. 49—94; 2) Норвежцы. — Там же, т. VI, с. 33—142.
248
авторов».294 И Дершау рядом с повестями Альмквиста печатал
нравоучительные повести Бремер295 и С. М. фон Кноринг.296 Ре-
цензируя роман этой последней, некрасовский «Современник»
отмечал «растянутость рассказа, мелочные подробности, болтли-
вость, отсутствие живописи и, особенно, неверный взгляд на
смысл событий».297 А критик «Отечественных записок» иронизи-
ровал: «За шведский роман. . . вы принимаетесь с тем чувством,
какое овладевает вами, когда вы совершаете редкий и трудный
визит к какой-нибудь старушке-тетушке, охотнице до нравствен-
ных сентенций».298
Из оригинальных русских художественных произведений на
«скандинавскую тему» журнал Дершау напечатал лишь повесть
и трагедию Н. В. Кукольника, который в духе высочайше утвер-
жденной для «Финского вестника» программы превозносил бла-
годеяния, будто бы оказанные царскими войсками финнам и лиф-
ляндцам.299 Переводные же сочинения, прикосновенные к северной
теме, в «Финском вестнике» по большей части рассчитаны на не-
взыскательный читательский вкус. Это либо нарочито «ужасные»,
«кровавые» повествования,300 либо старые анекдоты «из жизни
королевы Христины»,301 переложенные подчас не со скандинав-
ских языков, а с французского, как однажды вынуждена была
признать редакция журнала.302
294 Финский вестник, 1845, т. I, с. 39.
295 Дневник. Роман Фредерики Бремер. (Со шведского). — Финский
вестник, 1845, т. III, с. 76—174; т. IV, с. 5—132; Соседи. Сцены из вседнев-
ной жизни. Сочинение Фредерики Бремер. (Со шведского). — Там же, 1847,
т. XVII, с. 5-128.
296 Родственники. Роман шведской писательницы баронессы Кпор-
ринг. — Финский вестник, 1847, т. XXII, с. 5—98.
297 Родственники. Роман... Кнорринг. Рецензия. — Современник, 1848,
т. 8, с. 170.
гэв Родственники. Роман... Кнорринг. Рецензия. — Отечественные
записки, 1848, т. 56. с. 59—60.
299 Кукольник Н. 1) Егор Иванович Сильвановский, или Завоевание
Финляндии при Петре Великом. Повесть. — Финский вестник, 1845, т. I,
с. 5—82; 2) Генерал-поручик Паткуль, трагедия в пяти актах, в стихах. —
Там же, 1846, т. VIII, с. 3-120.
300 Страшная быль. — Финский вестник, 1845, т. IV. с. 17—21; Жажда
крови. Из записок моего деда. —Там же, т. VI, с. 22—28; Кровавая баня.
1520. Пер. В. Толбина. — Там же, 1846, т. XI, с. 72—94.
301 Черта из жизни королевы Христины. (Из записок барона Оксен-
шерна). —Финский вестник, 1846, т. XI, с. 201—204; Мщение. (Эпизод
из жизни королевы Христины). Пер. К. Л. Жуковой. — Там же, т. XII,
с. 1—36; Афоризмы королевы Христины. (Со шведского). —Там же, с. 42—
47; Страница из истории романической жизни Христины. — Там же, 1847,
т. XVII, с. 1—22, и т. д.
302 Редакционное примечание, открывающее роман «Струэнзе, Датский
первый министр, или Королева и любимец» (Финский вестник, 1846, т. XI,
с. 8—283; т. XII, с. 5—171), гласит: «Этот исторический роман принадле-
жит к лучшим произведениям известного литератора Арну, мужа знаме-
нитой актрисы Плесси. Роман „Струепзе" (так!) переводится на датский
язык».
249
Когда «Финский вестник» объявлял, что он не придерживается
«никакой журнальной партии исключительно», то это, видимо,
констатация факта, а не «декларация, вызванная цензурными со-
ображениями».303 Так, в журнале напечатано претенциозное рас-
суждение П. Соловьева «Теоретический взгляд на драматическое
искусство вообще и в особенности на драму Эленшлегера „Амлет",
новейшее произведение знаменитого датского поэта».304 По словам
В. М. Морозова, П. Соловьев — «случайный для „Ф. В." сотруд-
ник»,305 а появление его статьи па страницах журнала — недора-
зумение. На самом деле П. Соловьев, смененный Я. К. Гротом
на кафедре русской истории Гельсипгфорсского университета, дав-
ний знакомец Дершау, помогавший ему подбирать скандипавские
материалы, — сотрудник не случайный.306 Статья Соловьева на-
писана в защиту «чувства эстетического» и направлена против той
самой «натуральной школы», которую журнал, казалось бы, дол-
жен был последовательно отстаивать. «... знаем, что высказанные
нами теоретические убеждения не сойдутся с образом мысли этой
(«натуральной»,— Д. Ш.) школы, с ее взглядом на литературу.
Нас обвинят в школьной притязательности, в застарелости наших
требований идеального».307 Правда, тут же имеется редакционное
примечание: «С этой мыслью почтенпого автора, равно как и с не-
которыми другими, мы не согласны», — но в других подобных же
случаях редакция хранила молчание.
А таких случаев немало: Дершау позаботился, чтобы не только
сторонники реалистического взгляда на искусство и мир, но и их
противники, например мистики, нашли в его журнале интересо-
вавший их материал. «Финский вестник» объявлял одной из важ-
ных своих задач ознакомление русского читателя с учением Све-
денборга.308 Шведский мистик был запрещен православной духов-
ной цензурой; ловко преодолевая ее препоны, что не удалось,
например, П. А. Плетневу,309 Дершау печатал статьи о Сведен-
борге.310
Наряду с отзывом Белинского об «Импровизаторе» Андерсена
Дершау опубликовал заметку, восхвалявшую «задумчивого и меч-
303 См.: Морозов В. М. К вопросу об идейно-общественной позиции
журнала «Финский вестник» с. 90.
304 Финский вестник, 1847, т. XIV, с. 29—39.
305 Морозов В. М. «Финский вестник» — идейпый соратпик «Современ-
ника» в борьбе за «натуральную школу», с. 137.
306 Плетнев, сообщая Гроту в письме от 26 апреля 1847 г. о появле-
нии статьи «экс-профессора Соловьева» в «Финском вестнике», добавлял:
«С Дершау они созданы друг для друга: то же невежество, то же бес-
стыдство и та же дерзость» (Переписка, т. III, с. 56—57).
Эд7 Финский вестник, 1847. т. XIV, с. 36.
308 Там же, 1845, т. I, с. 4.
309 См.: Переписка, т. I, с. 52, 54.
310 Похвальное слово Эммануилу Сведенборгу от имени Стокгольмской
Академии наук, 7-го октября 1772 года... — Финский вестпик, 1846, т. VTTT,
с. 1—22; Биография знаменитого визионера Сведепборга. — Там жо, 1847,
т. XIV, с. 11—29; Месмер, Сведепборг, Фурье. — Там же, т. XVI, с. 13.
250
тательного» поэта, сердце которого «сохранилось чистым и непо-
рочным; оно бьется для семейственных уз и религии, оно не знает
необузданных желаний».311 Редакция не указала имени автора
этой заметки; между тем это сочинение Мармье, позаимствованное
«Финским вестником» из «Библиотеки для чтения» девятилетней
давности.312 Плетнев писал Гроту 21 февраля 1845 г.: «Говорят,
Дершау в надуванье превзошел Булгарина. ... У него только
и было материалу, что на первую книжку».313 Этим обстоятель-
ством «хитрый», как называл его Белинский,314 Дершау обескура-
жен не был. В первом номере «Северного обозрения» Плетнев
обнаружил «какую-то статью Уварова (министра) под пышным
заглавием: „Философия литературы'4. Это, вероятно, перевод
с французского из его давно изданной книги. Издатели о том
умолчали, чтобы обольстить читателя новостию».315
Плетнев не ошибся. Из «Библиотеки» Дершау перепечатал,
немного подправив стиль, и статью «Эленшлегер».316 В издатель-
ском примечании к статье «Исторические известия об открытиях
древних скандинавов» 317 сказано, что она выбрана «из превосход1
ного и до крайности любопытного сочинения Генриха Выйтона
„История Северных народов", напечатанного в 1831 году на анг-
лийском языке в Лондоне и Филадельфии»; при этом редактор
добавлял: «Заметим, что сочинение это почти вовсе не известно
России».318 Но это — перепечатка статьи тринадцатилетней дав-
ности из «Сына отечества» (1832, ч. 30, с. 333—357). Иногда,
когда обман мог легко раскрыться, Дершау оправдывался: «,,Ал-
ладдин" (Эленшлегера, — Д. Ш.) был уже напечатан в 1842 году
в „Сыне отечества" и, стало быть, некоторой части русской пуб-
лики знаком, но мы все-таки надеемся заслужить этим посильным
приношением благосклонность наших читателей — хотя бы только
потому, что оно будет служить воспоминанием об одном новом
отрадном явлении посреди всегда преобладающих грустных и
смешных».319 Но эти «приношения» не прибавляли ничего нового
к тому, что уже давно было известно русскому читателю о скан-
динавской литературе.
Во время европейской революции 1848 г. цензурные строгости
в России усилились: в 1850 г. прекратилось и «Северное обозре-
ние» — последний русский журнал середины XIX столетия, отво-
311 Андерсен, датский поэт.— Финский вестник, 1847, т. XVI, с. 17—18.
312 Датский поэт Андерсен. — Библиотека для чтения, 1838, т. 26,
с. 50-61.
313 Переписка, т. II, с. 405.
314 См.: Морозов В. М. К вопросу об идейно-общественной позиции
журнала «Финский вестник»..., с. 96.
315 Переписка, т. III, с. 179.
316 Финский вестник, 1846, т. VII, с. 1—26. См.: Эленшлегер. — Библио-
тека для чтения, 1837, т. 25, с. 102—124.
317 Финский вестник, 1845, т. III, с. 293—316.
318 Там же, с. 293—294.
3,9 Северное обозрение, 1850, т. III, с. 520.
251
дивший Скандинавии так много места. Классики шведской и дат-
ской романтической литературы уходили из жизни;320 в России
середины XIX в. их уже мало кто читал. Сочинения скандинав-
ских романтиков-поэтов и прозаиков-бытописателей нового поко-
ления не могли увлечь русского читателя 1850—1870-х годов, вос-
питанного на произведениях отечественной реалистической лите-
ратуры. Публикация материалов, касающихся скандинавской
культуры, продолжалась на страницах русской периодической пе-
чати и в эти годы, однако носила все более случайный, эпизоди-
ческий характер. Так, в начале 1850-х годов «Отечественные
записки» перепечатали из «Revue des deux Mondes» две статьи,321
в которых подводился итог скандинавскому литературному разви-
тию эпохи романтизма, но сами эти публикации звучали как про-
щание с романическим Севером Оссиана и скальдов, Элепшлегера
и Тегнера. Следующий период истории русско-скандинавских ли-
тературных отношений открылся в конце XIX столетия, когда
реалистическая литература Дании, Норвегии и Швеции пережи-
вала свой расцвет.
320 См.: Некролог. Гейер... — Журн. М-ва нар. проев., 1847, ч. 54, с. 26;
Юбилей Эленшлегера. — Современник, 1849, т. XII, с. 235; Некролог. Элен-
шлегер... — Северное обозрение, 1850, т. III, с. 519—520.
321 Скандинавский Север в последние пятьдесят лет. — Отечественные
записки, 1852, т. LXXXII, с. 1—9; Очерк истории датской литературы
за последнее пятидесятилетие. — Там же, 1853, т. LXXXVII, № 3—4,
с. 21-30.
Глава пятая
А. СТРИНДБЕРГ и Г. ИБСЕН
В РУССКОЙ ЛИТЕРАТУРЕ
1
Причины популярности скандинавской литературы в России,
сложные и многообразные, еще подлежат научному исследованию;
сейчас можно сказать лишь следующее. 80-е—начало 90-х годов
XIX в. — важная, интересная и своеобразная, но не самая блестя-
щая пора русской реалистической литературы. В стране царила
идеологическая и политическая реакция. Россия проводила в по-
следний путь Достоевского и Тургенева, стала свидетельницей ре-
лигиозного отречения Льва Толстого, еще не увидела полного рас-
цвета зрелого чеховского таланта, еще не имела Горького. Между
тем именно в это время скандинавский реализм, сформировав-
шийся во многом под влиянием русской классики, достиг апогея
в своем развитии. Скандинавские драма и роман, отмеченные но-
визной и экзотичностью тематики, яркостью и свежестью худо-
жественной формы, получали тогда международное признание,
входили в моду. Русского читателя доляша была привлечь анти-
буржуазная направленность крупнейших скандинавских писате-
лей-реалистов, их своеобразный руссоизм, постановка ими со-
циально-моральных проблем, актуальных и для русской порефор-
менной действительности, повышенный интерес этих авторов к
деревенской теме, сочувственное изображение жизни и быта кре-
стьян. Русских читателей «освежала» бодрость и мужественность
мировоззрения скандинавских реалистов, их смелое и «доверчи-
вое» отношение к жизни, являвшееся противоположностью и про-
тивовесом «пресыщенности», безыдейности и «болезненной мечта-
тельности» западноевропейского буржуазно-литературного дека-
данса.1 Важно подчеркнуть, что произведения скандинавских
авторов подчас мерцали отраженным светом русской реалистиче-
ской литературы, что также в немалой степени способствовало
увлечению читателей России «талантливыми шведами».
Первоначально Август Стриндберг стал известен в России как
историк. Стриндберг, изучая в 70-х годах культурные взаимо-
отношения Швеции с Китаем и Россией, обнаружил в одном
1 Фирсов В. Шведский беллетрист-отрицатель. — Книжки Недели, 1894,
№ 3, с. 161.
253
из архивов карту, составленную шведским этнографом XVIII в.
Ренатом.2 Сопроводив карту «обширным текстом» на француз-
ском языке, шведский автор, по его собственному признанию,
переслал находку «знающему и симпатизирующему шведам Его
Превосходительству академику Я- К. Гроту».3 В 1881 г. в статье
«Новооткрытый памятник русской истории на шведском языке»
Я. К. Грот сообщал: «Нельзя также умолчать о старинной карте
Зюнгарии (Джунгарии, — Д. Ш.), найденной в линчепиигском
архиве г. Стриндбергом и присланной им в Русское географиче-
ское общество с предоставлением нам права первого издания
этой карты».4 В том же году карта Рената с комментариями
Стриндберга вышла в Петербурге отдельным изданием,5 а сам
комментатор был награжден большой серебряной медалью за за-
слуги в области изучения истории старинной русской географии.
Хотя позднее Стриндберг в одной из своих статей и жаловался,
что издатели якобы исказили его текст,6 тем не менее он весьма
гордился единственным в его жизни официальным отличием.
В 1888 г. состоялась новая русская публикация карты с прило-
жением описания, составленного А. Макшеевым.7 В предисло-
вии к описанию русский автор называл находку Стриндберга
замечательной и любопытной, но имя шведского исследователя
исказил, именуя его Стриндсбергом. А. Макшеев многое почерпнул
из пояснительной записки Стриндберга и неоднократно на нее
ссылался.8
Первым русским читателем художественных произведений
Стриндберга была Софья Ковалевская, в 80-х годах профессор
математики Стокгольмского университета. В декабре 1883 г.
С. В. Ковалевская сообщила издателю «Русской мысли»
С. А. Юрьеву, что она уже так хорошо овладела шведским язы-
2 О судьбе Рената Стриндберг рассказал в статье «Из заметок о судь-
бах пленных шведов после Полтавской битвы» («Ur anteckningar om cle
svenska fangarnas 6den efter slaget vid Pultava», 1881) и в других сочи-
нениях. Статья, вероятно, написана независимо от работы Я. К. Грота
«О пребывании пленных шведов в России при Петре Великом» (Журн.
М-ва нар. проев., 1853, № 2, с. 119—178), так как Стриндберг не владел
русским языком.
3 Strindberg A. Samlade skrifter, a. 53. Stockholm, 1920, s. 152.
4 «Она сделана в 1730 годах, — продолжал Я. К. Грот, — с замечатель-
ной для того времени точностью шведским офицером Ренатом... О состав-
ленной им карте упоминали в прошлом столетии наши академики Байер
и Миллер. Надо надеяться, что Русское географическое общество для
пользы науки не замедлит воспользоваться правом, так любезно уступлен-
ным ему шведским ученым обществом» (Грот Я. К. Труды, т. 4, СПб.,
1901, с. 65—66).
5 Carte de la Dzoungarie par Renat. Publiee par la Societe Imper. Russe
de Geographie. St. Petersburg, 1881.
6 Strindberg A. Samlade skrifter, d. 53, s. 152.
7 Макшеев А. Карта Джунгарии, составленная шведом Ренатом во
время его плена у калмыков с 1716 по 1733 год. — Записки Русского гео-
графического общества, т. 11, СПб., 1888, с. 107 и ел.
8 Там же, с. 110, 111 и т. д.
254
ком, что совершенно свободно читает по-шведски и успела
«довольно порядочно» познакомиться со шведской литературой.
Ковалевская писала, что среди молодых шведских писателей «есть
ттесколько очень многообещающих: во главе их стоит бесспорно
Стриндберг, человек чрезвычайно талантливый, по приверженец
самого крайнего направления и в литературе, и в жизни, и по-
этому сделавшийся страшилищем и „козлищем отпущения" всей
„благомыслящей" части общества»-9 В другом письме в редакцию
«Русской мысли» (1890 г.) С. Ковалевская указала на специфи-
ческую национально-шведскую «типичность» стиля Стриндберга,
затрудняющую восприятие его творчества иностранным читате-
лем, и на социально-критическую остроту его сочинений, не под-
ходящих под условия царской цензуры.10 Тем не менее Ковалев-
ская горячо рекомендовала крестьянские повести шведского пи-
сателя для русской печати. Стриндберг, писала С. Ковалевская
в 1890 г. сотруднику редакции «Северного вестника» Б. Б. Глин-
скому, «считается родоначальником новой литературной школы
в Швеции; некоторые из его писаний весьма „нигилистичны" и
в России, вероятно, встретили бы препятствия со стороны цен-
зуры. Но некоторые из его рассказов, особенно рассказы из народ-
ного быта, чрезвычайно удачные, с удобством годились бы для пе-
ревода».11
Письма С. В. Ковалевской разным лицам говорят о том, что
она много думала о Стриндберге, чувствовала к нему личную
симпатию и во многом была с ним согласна.12 По свидетельству
Эллен Кей, Ковалевская даже называла Стриндберга «гениаль-
ным» писателем.13 Можно поэтому предположить, что в своем
литературном творчестве С. Ковалевская в определенной мере
использовала идейно-художественный опыт Стриндберга. В драме
«Борьба за счастье» (1887 г.) писательница по-стриндбергски
связала вопрос о правах шведских женщин с проблемой общест-
венного обновления. В своей биографии С. Ковалевская, подобно
Стриндбергу — автору цикла автобиографических произведений,
коснулась тех же моментов детской душевной жизни, что и
Стриндберг в «Сыне служанки». В сочинепиях С- Ковалевской,
как и у Стриндберга, большую идейно-композиционную роль
играет пейзаж, тщательно детализированный, с обилием естествен-
нонаучных подробностей.
Именно С. В. Ковалевская, насколько нам удалось опреде-
лить, первой упомянула имя Стриндберга-беллетриста в русской
печати, назвав его автором «превосходных» реалистических про-
9 Ковалевская С. В. Воспоминания и письма. М.. 1961, с. 269.
10 См.: Менделевич Г. Неизвестное письмо Софьи Ковалевской. Лите-
ратурная газета, 25 июня 1964 г.
11 Ковалевская С. В. Воспомипапия и письма, с. 310.
12 Леффлер Анна-Шарлотта. Софья Ковалевская. Пер. В. Лучицкой.
СПб.. 1893, с 224, 245.
13 См.: Ковалевская С. В. Воспомппаттия и письма, с. 411.
255
изведений. В статье «Три дня в крестьянском университете
в Швеции» С. Ковалевская писала: «Если просматривать швед-
скую и норвежскую литературу конца 60-х—начала 70-х годов,
невольно поражаешься обилием романов и повестей из крестьян-
ского быта, появившихся в ней в это время. Первым произведе-
нием этого рода, составившим эпоху в скандинавской литературе,
были знаменитые рассказы из крестьянской жизни Бьёрнсона...
Несравненно более реальны и свидетельствуют о гораздо более
близком знакомстве с описываемой средой рассказы Гарборга
по-норвежски, а по-шведски превосходный роман Стриндберга
„Жизнь в шхерах"».14
Тогда Стриндберг еще не был сколько-нибудь широко известен
в России как беллетрист.15 На русский язык его стали пере-
водить в 90-е годы,16 когда его сочинения появились в немец-
ких и французских изданиях. Большинство этих переводов точ-
ностью и художественностью не отличались. Со шведского ори-
гинала переводили только Анна и Петр Ганзен, а также, возможно,
В. Э. Форсалес (псевдоним — Фирсов), близкий к редакции
«Русской мысли». Переводчики жаловались на трудности, свя-
занные с переложением на русский язык сочинений шведского
писателя — тонкого стилиста. В. Э. Фирсов признавался, что не-
обыкновенная сжатость изложения в произведениях Стриндберга,
его «своеобразный» язык, его постоянная склонность к употреб-
лению шведских идиом делают этого автора труднопереводимым.
«Трудно сохранить художественную прелесть рассказа, когда то и
дело приходится заменять одно меткое народное слово длинным
оборотом, выпускать комические и весьма характерные прибаутки
и заменять своеобразную речь шведских рыбаков книжным язы-
ком».17
14 Ковалевская С. Три дня в крестьянском университете в Швеции. —
Северный вестник, 1890, № 11, с. 145—146. — Имелся в виду роман «Оби-
татели острова Хемсё» («Hemsoborna», 1887).
15 В картотеке Н. Н. Бахтина (ИРЛИ, рукописный отдел) наиболее
ранний русский перевод из Стриндберга датируется 1892 г. Нам удалось
найти перевод 1890 г. (Стриндберг А. Он женился! (For att bli gift, 1884).
Пер. В. А. Москалевой. — В кн.: Рассказы и очерки (Литературное прило-
жение к газете «День»), т. II. СПб., 1890, с. 34—36), но поиски в изданиях
предшествующего периода результатов не принесли.
16 Стриндберг А. 1) Обитатели Гемсэ (Hemsoborna). —Русский вест-
ник, 1892, № 7, с. 140—178; № 8, с. 118—152; № 9, с. 100—120; 2) Над ту-
чами (Over molnen). —Север, 1892, № 2, с. 1173—1180; 3) Угрызения со-
вести (Samvetskval). —Север, 1892, № 7, с. 381—384; № 8, с. 423—430;
4) В гору (Tjanslekvinnans son). — Русский вестник, 1893, № 2, с. 44—81;
№ 3, с. 81—112; 1894, № 3, с. 3—55; № 4, с. 3—58; 5) Результат (Ersatt-
ning). — Всемирная иллюстрация, 1893, № 17, с. 290—291; 6) Вопросы со-
вести (Ett dockhem). — Труды, 1885, № 10, с. 125—142; 7) Две жены
(Slitningar). —Живописное обозрение, 1897, № 14, с. 227—234, и т. д. Вы-
ходили и отдельные издания: Скандинавские повести и рассказы. Пер.
В. Фирсова. М., 1894 (сборник включал только произведения Стриндберга);
Стриндберг А. В пучинах (I havsbandet). СПб., 1898, и др.
17 Фирсов В. Э., ук. соч., с. 166.
256
Тогда же, в начале 90-х годов, на русском языке стала появ-
ляться критическая литература о Стриндберге, как переводная.18
так и оригинальная,19 о чем узнал и сам шведский автор, рев-
ниво следивший за своей международной репутацией.20 Русская
критика всех направлений по разным поводам обратила внима-
ние на антибуржуазность воззрений Стриндберга, на его нена-
висть к капиталистическому городу, на правдивость и художест-
венную яркость лучших его произведений. Отмечалось, что в со-
чинениях Стриндберга привлекали его демократизм, презрение
к мещанской пошлости, искренность, но отталкивали не знающая
пределов откровенность, пессимизм, парадоксальность выступле-
ний об эмансипации женщин. Читателей интриговала загадоч-
ность и противоречивость личности шведского автора, в одно и
то же время мужественного, смелого, неукротимого, решительного
и — слабого, чувствительного, даже истеричного. Первым целиком
посвященным Стриндбергу сочинением на русском языке явился
пересказ содержания статьи шведского писателя «Что такое Рос-
сия?» (1892 г.). Анонимный рецензент приветствовал стриндбер-
говскую концепцию истории России, резко расходившуюся с офи-
циальными шведскими историографическими теориями и основан-
ную на признании самобытности и величия русской культуры.21
Самым плодовитым русским критиком Стриндберга стал
В. Э. Фирсов. Поводом для его выступлений о Стриндберге яви-
лась упомянутая выше статья «Что такое Россия?», в которой
поддерживалась идея франко-русского союза. В примечаниях
к своему переводу повести «Угрызения совести» В. Фирсов на-
зывал Стриндберга «одним из самых выдающихся писателей Шве-
ции», создавшим в скандинавской литературе реалистическую
18 См.: Рейнгольд А. Август Стриндберг. — Север, 1892, № 30, с. 1523—
1528; № 35, с. 1773—1778; Гансон О. 1) Новейшее литературное движепие
в Швеции. — Труд, 1893, № 10, с. 158—169; 2) Литературное движение
в Швеции. — Вестник иностранной литературы, 1893, № 12, с. 221—230;
Гейденстам К. Август Стрипдберг. — Книжки Недели. 1896, № 8. с. 268—
270, и др.
19 [Боборыкин П.] Иностранное ободрение. — Артист, 1891, № 18,
с. 180—181; Боборыкин П. Противник женских прав в Швеции. — Книжки
Недели. 1893, № 4, с. 243—248; «Исповедь безумца» Стриндберга. — Север-
ный вестник. 1893, № 12, с. 96—97; Булгаков Ф. Исповедь безумца. — Но-
впе время, 1893, 12 (24) декабря, и т. д.
20 Стриндберг писал одному из своих корреспондентов 10 мая 1894 г.:
«Они (критики, — Д. Ш.) бьют меня в Стокгольме, я умираю па одни
день, по воскресаю в Карлстаде, они убивают меня в Кристиантш. а я
всплываю в Париже, в котором Pigeon сейчас издал „Lcs revollcs Scandi-
naves", где я единственный швед. Я погиб в Риме, освистан в Неаполе,
взошел, подобно солнцу, в Копенгагене, зашикай в Берлине Аспазпей и
рогоносцами, по тотчас же вынырнул в Москве... Нет, я неистребим!»
(Slrindberg A. Fran Fjardingen till В1А Tornot. Ett brevnrval. 1870—1012.
Stockholm, 1946, s. 252).
21 Шведский романист о России. — Книжки Недели, 1892. Д1 2.
с 228—232.
'/., 17 Д. М. Шарыпь-т; 257
школу и выступившим против устаревших романтических услов-
ностей. Критик писал, что талант Стриндберга ярко проявился
в его новеллах с их правдивостью, высокой художественностью и
зрелостью мысли.22 В другой статье В. Фирсов говорил о русо-
фильстве Стриндберга, о симпатиях шведского писателя к рус-
ской реалистической литературе, о тех его качествах, которые
близки русским читателям, и о причинах, по которым Стринд-
берг должен интересовать читающую публику России. По сло-
вам критика, основные черты шведского и русского националь-
ного характера «поразительно сходны»: это и любовь к истине,
и широта натуры, и морально-этический максимализм, искрен-
ность, душевность, глубина, неутолимая жажда истины, «абсо-
лютной правды», отвращение к доктринерству, педантизму,
к «беспощадности в осуждении виноватого», ко всему напыщен-
ному, крикливому, «дутому», к обдуманной лжи. «Подмечен-
ная Достоевским черта характера великоросса — во всем доходить
до крайних логических выводов, хватать через край — существует
также в характере шведа и смягчена только разницей темпера-
мента». Этим сходством национальных характеров, выразившимся
в литературе обоих народов, критик пытался объяснить тот факт,
что Тургенев, Толстой, Достоевский и другие русские писатели
овладели вниманием шведских читателей так, «как редко овладе-
вали иностранцы», а сочинения скандинавских авторов встретили
в России горячий прием и вошли в моду, несмотря па «тусклость»
переводов. Литературное направление, возглавляемое Стриндбер-
гом, отмечал В. Фирсов, близко гоголевской школе, поэтому
шведский реалист — «отнюдь не натуралист, а такой же пропо-
ведник художественной правды, каким был у нас Гоголь». Во мно-
гом, подобно русским классикам, Стриндберг изображает жизнь
такой, какова она есть, ничего не приукрашивая, но обобщая су-
щественные черты изображаемого. Все сочинения Стриндберга
«в высшей степени» содержательны. «В погоне за правдой»
Стриндберг подчас доходит до «крайностей» реализма, рассказы-
вает о вещах, «о которых не принято говорить». Но крайности
эти, несомненно портящие некоторые его произведения, далеки
от «неприличия» и «скабрезности» французских натуралистов, тем
более что у Стриндберга достаточно художественного такта.
Из этих посылок, в целом верных, но сформулированных без до-
статочной социально-эстетической и политической определенно-
сти, следовало, что Стриндберг, «фанатический поклонник
правды», является «одним из полезнейших писателей нашего вре-
мени».23
Другие критики либерального толка отмечали, что Стриндберг
по духу и направленности близок русским народникам, в част-
22 Север, 1892, № 7, с. 381—382.
23 Фирсов В. 3., ук. соч., с. 159—182.
258
ности Глебу Успенскому, является непримиримым противником
города и сторонником деревни, возвращения к природе, «резко
критикует весь современный капиталистический общественный
строй жизни».24 В его талантливых романах, повестях и драмах
находили глубокое понимание жизни, жажду справедливости,25
видели в нем писателя-реалиста,26 считающего, что лишь нераз-
рывная связь с реальной действительностью, с землей, претворе-
ние реального в искусстве делает литератора подлинным худож-
ником.
Лев Толстой высоко оценил антивоенную психологическую
новеллу Стриндберга «Угрызение совести» («Samvetskval», 1884),
написанную под толстовским же влиянием, считал шведского пи-
сателя глубоким, «основательным» психологом. О Стриндберге-
руссоисте Лев Толстой мог узнать еще в 80-х годах, например
от своего швейцарского издателя, русского эмигранта Е. М. Ку-
пинского-Элпидина, близкого знакомого Стриндберга; есть основа-
ния предполагать, что между Стриндбергом и Толстым существовал
личный контакт.27 Отзыв Л. Н. Толстого о Стриндберге отно-
сится к 1894 г. Домашний учитель детей Толстого В. Ф. Лазур-
ский записал в дневнике 20 июня 1894 г.: «Вечером я читал
рассказ Стриндберга («Русская мысль», май) „Угрызение сове-
сти". Лев Николаевич внимательно слушал и рассказ похвалил,
сказав, что разобрано основательно».28
Однако противоречия Стриндберга подчас мешали читателям
составить о нем неискаженное общее представление, нарисовать
его портрет во весь рост. В 90-х годах в буржуазно-либеральной
критике сложилась концепция об отступничестве Стриндберга
от идеалов демократии и реализма, о женоненавистничестве и
ницшеанстве писателя, «осмеивающего и оплевывающего то са-
мое, что сам же горячо отстаивал вчера».29 Поскольку проблема
положения женщины в обществе в России была особенно
актуальна, вопрос об антифеминизме Стриндберга в начале 90-х го-
дов оказался центральным в русской критической литературе
о шведском писателе. Даже такие опытные литераторы, как
П. Боборыкип и Вс. Чешихин (Ветринский), в статьях о натура-
24 Скандинавские повести и рассказы в переводах В. Фирсова М.,
1894, Рецензия. — Нива, 1894, с. 560.
25 3. В[енгерова]. L. Bemardini. La litterature Scandinave. Paris, 1894,
Рецензия. — Вестник Европы, 1894, № 12, с. 889—890.
26 3. В[енгерова]. A. Strindberg. Margite, la femme du chevalier Bengt.
Paris, 1898. Рецензия. — Вестник Европы, 1899, № 3, с. 403.
27 В письме Биргеру Мернеру от 19 ноября 1885 г. Стриндберг, предло-
жив перевести на шведский язык роман Н. Г. Чернышевского «Что де-
лать?», добавил: «В случае, если Вы найдете издателя, я охотно напишу
предисловие или попрошу это сделать Толстого, с которым я имею связь»
{Strindberg A. Brev, bd. V. Stockholm, 1956, s. 209).
28 Литературное наследство, № 37—38. М., 1939, с. 448.
29 Дионео [Шкловский И. В.]. Писатели конца века. Стриндберг. —
Одесские новости, 16 марта 1895 г.
17 Д- М. Шарыпкин 259
листических драмах Стриндберга идеи далеко не положительных
персонажей этих пьес приписали их автору.30
Действительно, в конце 80-х—начале 90-х годов Стриндберг
переживал идейный и творческий кризис, в его так называемых
«натуралистических» драмах на первом плане оказалась «война
полов», на некоторые произведения этих лет повлияла ницшеан-
ская философия. Но концепция об отступничестве Стриндберга
от демократических идеалов в целом ошибочна. И в его натура-
листических драмах сильны социально-критическая тенденция,
протест против косного мещанского быта. Стриндберг не стал ниц-
шеанцем и в ряде произведений 90-х—900-х годов развенчал ниц-
шеанского сверхчеловека.
Антифеминистские выступления писателя, несмотря на их бо-
лезненную эмоциональность, в большинстве его сочинений были
направлены не против женщин вообще, а против развращенной
женщины-мещанки, против разложившейся буржуазной семьи,
карикатурных форм буржуазного женского движения. В. Э. Фир-
сов в своей статье о Стриндберге цитировал предисловие писа-
теля к его «Рассказам о браке» (1884 г.), где говорилось, что
«женский вопрос» «может касаться лишь меньшинства женщин
привилегированных классов и совсем немыслим в народе. Возь-
мите хоть семью крестьян. Мужик и его жена получили одинако-
вое образование... О порабощении ее не может быть и речи, так
как в крестьянской семье она прежде всего мать. В культурной
среде оба пола развращены, вследствие чего брачная жизнь
осложнилась... Стриндберг убежден, что все беды современной
культурной женщины зависят лишь от извратившего ее нелепого
воспитания. Он согласен, что муж и жена обязательно должны
иметь одинаковое общее образование, одинаково ясное представ-
ление об окружающей их действительности, одинаковые права
на труд».31
Творчество Стриндберга привлекло А. П. Чехова. Знамена-
тельно, что один из крупнейших русских писателей конца XIX—
начала XX в. понял Стриндберга, сумел увидеть то главное, что
определяет его творчество в целом. Чехов, по его словам, «с боль-
шим удовольствием» 32 читал сочинения шведского писателя, даже
заботился об их опубликовании.33 Если первый отзыв Чехова
30 Боборыкин П. Литературный театр. — Артист, 1894, № 34, с. 26, 28;
Чешихин Вс. Драмы Стриндберга. — Артист, 1894, № 38, с. 58.
31 Фирсов В. Э., ук. соч., с. 169—170.
32 Чехов А. П. Поли. собр. соч., т. 18, М., 1949, с. 146. В письме
к Е. М. Шавровой-Юст от 9 мая 1899 г. Чехов сообщил, что читал Стринд-
берга «еще в восьмидесятых годах (или в начале девяностых)» (там же).
Представляется наиболее вероятным, что впервые с произведениями швед-
ского писателя Чехов познакомился именно в начале 90-х годов, когда
Стриндберга стали переводить на русский язык.
33 Чехов писал Е. М. Шавровой-Юст 15 мая 1899 г.: «Без всякого со-
мнения, уважаемая collega, поставить „Юлию" на сцене нельзя: сокра-
щения и выпуски ни к чему бы не повели. Напечатать же можно и
260
о Стриндберге в книге «Остров Сахалин», раздраженно-ирониче-
ский, касается антифеминизма шведского писателя,34 то второй
отзыв, в высшей степени положительный, даже восторженный,
содержит оценку Стриндберга-художника и датируется 1899 г.,
когда многие его произведения были уже переведены на русский
язык. В письме от 9 мая 1899 г. Чехов горячо благодарил
Е. М. Шаврову-Юст за присланный ему перевод драмы «Фрекен
Жюли» и советовал: «Вот если бы Вы перевели рассказы
Стриндберга и выпустили в свет целый томик! Это замечательный
писатель. Сила не совсем обыкновенная».35
Чехов не разделял мнения о Стриндберге Льва Львовича Тол-
стого, который утверждал, что «Стриндберг — не скромный писа-
тель, не сдержанный и не разумный писатель, напротив, он —
необузданный, безрассудный, неуравновешенный... Стриндберг —
прежде всего человек ненормальный, полубольной... Стриндберга
совесть так завалена развращенными мыслями и чувствами, так
отуманена бредом, что он ходит в потемках... Стриндберг — даже
не художник в настоящем смысле этого слова, вещи его слишком
торопливо написаны, точно начерно, — ради только идеи, которую
он хочет высказать».36 В записной книжке Чехов пометил:
«Своими рассуждениями о Стриндберге и вообще о литературе
Л. Л. Толстой очень напоминает Лухманову».37
Шведский автор был близок Чехову некоторыми чертами био-
графии и творческого метода. Родившись в мещанских семьях,
Чехов и Стриндберг прошли нелегкую жизненную школу, мучи-
тельно вырабатывая передовое, демократическое миросозерцание,
по чеховскому выражению, — «выдавливая из себя по капле раба».
Оба писателя, веря в будущее, боролись с неистинностью бытия,
т. е. с мещанским, филистерским прозябанием, лживой моралью.
Чехов и Стриндберг были реалистами в самом высоком смысле
этого слова. Оба они оживляли, обновляли реализм, оплодотво-
ряли его новыми приемами, расширяли его границы. Сюжеты
повестей Чехова и Стриндберга драматичны, многоплановы, на-
сыщены материалом. Эти произведения отличаются глубокой объ-
ективностью повествования, не исключающей эмоциональной
субъективности. Оба писателя умели, не меняя голоса, говорить
должно. Беллетрист Горький ... советует напечатать пьесу в „Жизни".
Что вы об этом думаете? Если согласны, то пошлите пьесу в редакцию
„Жизни" на имя В. А. Поссе. „Отца" пошлите прочесть. „Юлию", конечно,
можно было бы послать и в „Русскую мысль", но теперь лето, дачное
время, и я боюсь, что там потеряют рукопись» (Чехов А. П. Поли, собр
соч., т. 18, с. 155).
34 Чехов А. П. Поли. собр. соч., т. 10, с. 142.
35 Там же, т. 18, с. 146.
36 Толстой-сын Л. Письма из Швеции. — Санкт-Петербургские ведо-
мости, 27 января 1900 г. — Чехов мог узнать мнение о Стриндберге
Л. Л. Толстого, с которым был знаком, и в личной беседе.
37 Чехов А. 27. Поли. собр. соч., т. 12, с. 277. — Н. Л. Лухманова —
третьестепенная мещанская писательница.
261
17*
о страшном и смешном, возвышенном и низменном, великом и
ничтожном. Они концентрировали внимание на изображении внут-
реннего мира человека, подчеркивая его ценность и значитель-
ность, делая это просто и ненавязчиво, без ложного пафоса и сен-
тиментальности. Их описания всегда предметны, осязательны и
пластичны. Среда активно воздействует на внутренний мир ге-
роев. Пейзаж, природа отражает человеческие настроения и пере-
живания, отрицая все неживое, неестественное, гибнущее. Они
умели создавать картину по немногим ее деталям, подвергавшимся
строгому отбору, могли сугубо кратко, немногими словами ска-
зать многое.
Чехов и Стриндберг реформировали театр. Чехов в письмах
к актерам и в беседах с ними, а Стриндберг, кроме того, теат-
рально-эстетических трактатах, содержание которых могло быть
известно Чехову из статей о шведском писателе, выступали про-
тив сценического схематизма, внешней театральности. Новелли-
стическое искусство позволило им расширить границы драматур-
гического жанра, увидеть драматическое не только в чрезвычай-
ных человеческих чувствах и поступках, но и во всем течении
жизни, соединить комическое и трагическое в одной картине,
сосредоточить внимание на душевных движениях героев.
Чехов настолько высоко ценил Стриндберга, что считал воз-
можным сравнивать его с Горьким. О том, что Чехов действи-
тельно сравнивал Горького со Стриндбергом, в затерявшейся ли
корреспонденции, или в личной беседе, свидетельствует письмо
Горького, адресованное Чехову в мае 1899 г.: «Удивляюсь Вам!
Что общего Вы нашли у меня со Стриндбергом?».38 Разумеется,
существует принципиальное различие между творческими мето-
дами молодого Горького и Стриндберга, развивавшего иные нацио-
нальные традиции. Но между ними было много и общего. В твор-
честве молодого Горького и Стриндберга главной является тема
человека, освобождающегося от социальных и моральных пут ста-
рого мира, от общественной лжи, от мещанской пошлости во имя
идеала будущего. Очерки и рассказы Горького 90-х годов и многие
произведения Стриндберга, пронизанные острой тенденцией, бун-
тарскими и революционными настроениями, патетикой и эмо-
циями, соединяют романтическую героизацию с эпическим разма-
хом, реалистическое отражение жизни с сочными и подробными
натуралистическими описаниями, символикой, гротеском и гипер-
болизацией.
А. М. Горький был достаточно знаком с произведениями
Стриндберга, чтобы составить более или менее полное представле-
ние обо всем его творчестве. По собственному признанию Горького,
Стриндберг — «романист и новеллист» — доставил ему «много вы-
соких наслаждений и многому научил».39 Горький высоко оценил
38 М. Горький. Собр. соч., т. 28. М., 1954, с. 78.
39 Горький А. М. Август Стриндберг. — В кн.: М. Горький. Материалы
и исследования, т. I. M.—Л., 1934, с. 90.
262
антимещанский пафос драмы Стриндберга «Фрекен Жюли», в ко-
торой, как сказано в письме Горького Чехову (май 1899 г.), ярко
изображен «аристократизм холопов».40 М. Горький указал на куль-
турно-литературную традицию, развиваемую Стриндбергом, под-
черкнул ее исконно скандинавское национальное своеобразие
(«Швед этот — прямой потомок тех норманнов, что на протяже-
нии истории всюду являлись творцами чего-то сильного, краси-
вого, оригинального...»), отметил качества творческой индиви-
дуальности шведского писателя (человечность, «смелое сердце»,
«ясная голова», «большая душа»), столь страшные правящим
классам, «скотам наших дней». В драме Стриндберга Горького
привлек «глубокий и резкий» реализм шведского писателя.
В статье «Аллегория Оливии Шрейнер» (1899 г.) Горький писал,
что Стриндберг «близко подходит» к аллегории, «трудной литера-
турной форме», в которой можно излагать «предвзятые» мысли,
«нравоучения в художественных образах». «Надо думать, что
в форме аллегории можно удобнее и проще сказать то, что хочешь.
Аллегория позволяет быть схематичным. Нужен огромный талант,
нужно иметь глубокое философское образование, нечеловеческую
опытность и сделать массу технической работы».41 Получив
в подарок от преподавателя Гельсингфороского университета
В. М. Смирнова фотографию Стриндберга, Горький писал Смир-
нову: «Очень горжусь тем, что имею столь хороший портрет од-
ного из любимых моих писателей».42
А. М. Горький не мог, разумеется, принять индивидуализма и
анархизма Стриндберга, его модернистских увлечений. Каждая
книга Стриндберга, говорил Горький, «возбуждала желание спо-
рить с ним, противоречить ему», но добавлял: «... и после каж-
дой книги чувство любви, чувство уважения к Стриндбергу ста-
новилось все глубже и крепче». Происходило это потому, что
Горькому были близки главные, определяющие творческую инди-
видуальность Стриндберга черты: «чудесное бунтарство» швед-
ского писателя, антимещанский пафос его произведений, его раз-
носторонность и всеобъемлющая эрудиция, его «изумительное
40 М. Горький и А. Чехов. Переписка, статьи, высказывания. М.—Л.,
1937, с. 30.
41 М. Горький. Несобранные литературно-критические статьи. М., 1941,
с. 34.
42 Смирнов В. М. Максим Горький в Гельсингфорсе (из личных воспо-
минаний).—Ин-т мировой лит. АН СССР, Архив А. М. Горького,
МОТ 12—7—1, л. 3. См. также: Головина С. А., Корицкая Н. Ф. Редкая
фотография (о фотографии, изображающей Стриндберга и подаренной
А. М. Горькому В. М. Смирновым, — Д. Ш.). — Горьковские чтения. М.,
1962, с. 120; Григорьев А. Л. Горький о литературе Запада. — Учен. зап.
Ленингр. гос. пед. ин-та им. А. И. Герцена, т. 15, 1938, с. 31—32; Шат-
кое Г. В. М. Горький и скандинавские писатели. — В кн.: Горький и
зарубежная литература. М., 1961, с. 82—107; Михайловский Б. В. 1) Горь-
кий и скандинавские литераторы. — Науч. докл. высшей школы, филол.
науки, 1960, № 2, с. 90—98; 2) Творчество М. Горького и мировая лите-
ратура 1892—1916. М., 1965.
263
умение соединять науку с искусством». Горький понял, что серд-
цевиной отношения Стриндберга к женщине является «высокая
оценка роли женщины в мире и неисчерпаемая любовь к женщине
как матери, как существу, которое, творя жизнь, побеждает
смерть».43 Горький относил Стриндберга к числу писателей, кото-
рые, «начав с индивидуализма и квиетизма, дружно приходят
к социализму, к проповеди активности, все громче зовут человека
к слиянию с человечеством».44 Горький сравнивал Стриндберга со
своим любимым героем Данко, который, «чтобы осветить людям,
заплутавшимся во тьме противоречий жизни, путь к свету и сво-
боде. .. вырвал из груди сердце, зажег его и пошел впереди лю-
дей».45 По словам Горького, которыми он начал свою статью
о шведском писателе, Стриндберг был для него «самым близким
человеком в европейской литературе», писателем, «наиболее сильно
волновавшим» его «сердце и ум».46
В 1900—1910-х годах, когда началась «эпоха перевода пол-
ных собраний сочинений» 47 и когда речь все чаще заходила об
отголосках и проявлениях «скандинавского влияния» в русской
литературе того времени,48 произведения Стриндберга на рус-
ском языке выходили непрерывно. В 1908—1912 гг. московские
издательства В. М. Саблина и «Современные проблемы» одновре-
менно выпустили двенадцати- и пятнадцатитомное собрания со-
чинений Стриндберга, которые были далеко не «полными», как
их называли издатели. Издатели, их выпустившие, «пробавля-
лись дешевыми и, следовательно, плохими переводами».49 Неко-
торые сочинения шведского автора подверглись в России цензур-
ным гонениям. Драму «Фрекен Жюли», например, цензура при-
знала «безнравственной».50 Атеистическая пьеса «Ключи от рая»
не увидела света вплоть до Октябрьской революции.51
Первым драматическим произведением Стриндберга, сыгран-
ным на русской сцене, была трагедия «Преступление и престу-
пление» (в русском переводе: «Виновны — не виновны»), постав-
ленная 8 декабря 1901 г. петербургским Новым театром с Ли-
дией Яворской в главной роли. Пьеса эта, посвященная проблеме
«больной совести», выдержанная в мрачных тонах и темных
красках, произвела на буржуазную публику «тяжелое и вместе
43 М. Горький. Август Стриндберг, с. 89.
44 М. Горький. Разрушение личности. — В кн.: М. Горький. Собр.
соч., т. 28, с. 78.
45 М. Горький. Август Стриндберг, с. 90.
46 Там же, с. 89.
47 Гофман В. Наша переводная литература. — Вестник Европы, 1910,
№ 3, с. 402.
48 Веселовский Ю. Литературные очерки, т. 2. М., 1910, с. 365.
49 Гофман В. Ук. соч., с. 38.
50 Ростиславлев А. «Падение» графини Юлии. — Театр и искусство,
1906, № 3, с. 38.
51 Стриндберг Л. Ключи от рая, или Земные странствия апостола
Петра. Пер. В. Мориц. М., 1923.
264
с тем смутное» впечатление.52 Восприятию образов Стриндберга
мешали и громоздкие натуралистические декорации.53
Более удачно драма «Преступление и преступление» была
инсценирована Всеволодом Мейерхольдом на сцене любительского
театра в Териоках 14 июля 1912 г. Сцена являла собой как бы
картину, окруженную широкой черной рамкой. Декорации,
а также актеры, державшиеся статуарно, чтобы реплики казались
полновеснее, концентрировались в глубине сцены, освещенной
притушенным светом рампы. Широко использовалась символика
цвета. Цвет героини был красно-роковым. Желтый цвет означал
преступление. В сцене, представлявшей Люксембургский сад, на
фоне желтой зари вырисовывались черные стволы деревьев.
Александр Блок, присутствовавший на спектакле, в письме к ма-
тери от 15 июля 1912 г. характеризовал своеобразный импрес-
сионистско-спмволический стиль шведского драматурга 900-х го-
дов— его «простоту», т. е. психологическую достоверность, с ко-
торой передана душевная смятенность, напряженность духовной
жизни персонажей, меткость и лаконизм реплик, внутреннюю
динамичность действия: «Спектакль был весь праздничный и,
несмотря на некоторые частные неудачи, был настоящий...
Я поразился: простота доведена до размеров пугающих: жизнь
души переведена на язык математических формул, а эти фор-
мулы в свою очередь написаны условными знаками, напоминаю-
щими зигзаги молний на очень черной туче; в те годы Стринд-
берг говорил исключительно языком молний; мир, окружающий
его тогда, был, как грозовая июльская туча, — tabula rasa, на ко-
торой молния его воли вычерчивала какие угодно зигзаги. .. Ни-
чего, кроме сине-черного и красного. Таковы Софокл и Стринд-
берг».54
Одноактная пьеса «Самум», поставленная Верой Комиссар-
жевской весной 1905 г., и драма «Пляски смерти», шедшая как
на провинциальных сценах, так и в петербургском Новом театре,
успеха не имели, зато «Фрекен Жюли» (в русских переводах:
«Графиня Юлия», «Графиня и лакей» и т. п.), игравшаяся начи-
ная с 1900 г. в провинции и в петербургском Новом театре
(1906 г.) с Л. Яворской в главной роли, привлекла внимание
52 Критик консервативного «Нового времени» так писал об этой поста-
новке: «По сцене ходят какие-то люди и друг другу кричат: „у—у—у,
преступник, ты убил свою дочь, ты убил отца, ты убил любовницу!"...
Да и вообще ничего понять нельзя. Одно лишь ясно, что Стриндберг
не просто пессимист, а сверхпессимист и что даже сам Собакевич при-
шел бы в ужас от его мрачного мировоззрения... А театрам не следо-
вало бы ставить таких мрачных пьес скандинавских драматургов» (Г. Ре-
цензия на постановку драмы «Виновпы — не виновны». — Новое время,
1901, 3 (16) мая). См. также: Nilsson N. Л. Strindberg p& rysk seen. Medde-
landena fr&n Strindbergssallskapet, N 20, 1956; OlUn G. Strindbergs drama-
tik. Stockholm, 1961.
53 См.: Театр и искусство, 1904, № 42, с. 748.
54 Блок А. Собр. соч., т. 8. М.—Л., 1963, с. 398—399.
265
публики.55 Драма «Отец» ставилась на сцене Александрийского
театра в 1904 г., в московском Новом театре — осенью 1904—
весной 1905 г. с Мамонтом Дальским в главной роли, а затем
шла в провинции: в Нижнем Новгороде, Владивостоке.
Пьеса игралась в почти полных залах.56 Зрителей «захваты-
вала» и заставляла «задумываться» яркость, сжатость, сила дра-
матургического языка Стриндберга и «мрачный», подавляющий
фон, на котором развивается действие.57 Интересовался Стринд-
бергом и К. С. Станиславский, о чем свидетельствует его наме-
рение поставить на сцене Художественного театра драму швед-
ского писателя о Петре Великом, которая, однако, так и не была
завершена.58
Буржуазная критика и в 1900—1910-х годах не отказалась
от ошибочной концепции об упадке и «конце» Стриндберга —
художника и общественного деятеля. Много говорилось о проти-
воречиях писателя, о переходе его от одних философских и поли-
тических взглядов к другим, часто противоположным, «с анек-
дотической быстротой»,59 о том, что исследователь, который
захотел бы «выяснить истинную физиономию Стриндберга», ока-
зался бы «перед сизифовым трудом».60 При этом не всегда заме-
чались черты, определяющие творческую индивидуальность
Стриндберга, — остросоциальная критика, руссоизм, яркий и свое-
образный реализм его произведений. Литературно-политическая
реакция ниспровергала Стриндберга — писателя с «ненормальной
фантазией и больной совестью». По словам А. Басаргина,
Стриндбергу присущи «несомненная односторонность» в освеще-
нии им общественных проблем, «досадный субъективизм» в вос-
создании картин современной ему действительности, «отрыви-
стость» формы, подчас граничащая с «фельетонной спешностью»
и «литературного неряшливостью».61
Стриндберг не заинтересовал многих литераторов-символистов.
А. Белый быстро пережил свое «увлечение Стриндбергом».62
К. Бальмонт мимоходом упомянул имя шведского писателя
в числе наименее интересовавших его авторов.63 Критик-симво-
лист В. Гофман считал Стриндберга «слабым художником», у ко-
55 См.: Nilsson N. A. Strindberg pa rysk seen, s. 11—12.
56 Театр Корша (рецензия на постановку драмы «Отец»,— Д. Л7.).—
Московские ведомости, 1905, № 69, с. 4.
57 Линский Вл. Новый театр. «Отец», трагедия Стриндберга. — Театр
и искусство, 1904, № 22, с. 714.
58 См.: Nilsson N. A. Strindberg och konstnarliga teatern i Moskva. Med-
delandena fran Strindbergssallskapet, N 21, 1957, s. 16.
59 Колтоновская Е. Август Стриндберг. — Вестник Европы, 1912, № 7,
с. 341.
60 Даурский А. Август Стриндберг. — Путь, 1912, № 7, с. 51.
61 Басаргин А. Август Стриндберг. — Московские ведомости, 4 (17) ок-
тября 1908 г.
62 Белый А. Арабески. М., 1911, с. 164.
63 ралъмонт К. Д. Горные вершины. М., 1904, с. 79,
266
торого отсутствуют «художественный вкус», «эстетический такт»
и чувство меры, находил у него «равнодушие к стилю», «навязчи-
вые идеи», «странный бред», «разнузданность воображения» и
«развинченность всех чувств».64 Близкий к символистам по твор-
ческому методу Л. Андреев принципиально отказался написать
статью о шведском писателе, о чем и сообщил А. М. Горькому
в 1912 г.: «О Стриндберге я писать не стал: и поздно, да и мало
я его знаю, никогда он меня не захватывал и не думал я о нем.
С таким „мнением" не стоит и соваться».65
По-иному воспринял Стриндберга Александр Блок, в авто-
биографии 1915 г. отнесший свое «знакомство с творениями» Ав-
густа Стриндберга к числу событий, «особенно сильно повлияв-
ших» на его жизнь.66 Хотя Блок впервые упомянул имя швед-
ского писателя в записной книжке за июль—август 1902 г.
в списке интересовавших его зарубежных авторов,67 начало под-
линного увлечения творчеством Стриндберга относится к 1911 г.,
когда поэт, все глубже осознавая антигуманистическую сущность
«страшного мира», ощущая особенную неприязнь ко всем видам
«декадентства», литературного и житейского, настойчиво искал
новых путей в искусстве. Блок 29 мая 1911 г. писал Владимиру
Пясту, тоже поклоннику Стриндберга, что все более ревнует
Пяста к шведскому писателю, и добавлял: «... положительно ду-
маю, что в нем теперь нахожу то, что когда-то находил для себя
в Шекспире».68 Андрею Белому в письме от 25 января 1912 г.
Блок заявил, что находится «под знаком Стриндберга».69 На
Блока произвела впечатление прежде всего «мужественность»
шведского писателя, т. е. его бесстрашие перед самыми темными,
теневыми сторонами жизни, перед «мистикой быта», его стрем-
ление победить в себе «стриндберговщину», как Блок называл
мистические увлечения Стриндберга.
В апреле 1912 г. Блок, узнав, что Стриндберг тяжело болен,
посоветовал В. Пясту поехать в Стокгольм и навестить умираю-
щего писателя. Пяст посетил Швецию в качестве корреспондента
газеты «Русское слово». Тяжело больным Стриндбергом он при-
нят не был, но встретился со старшей дочерью писателя Карин
и ее мужем, В. М. Смирновым, который знал и любил стихи
Блока. Вернувшись в Петербург, Пяст подарил Болку портрет
Стриндберга и подробно рассказал о своих шведских впечатле-
ниях, о последних днях писателя, о любви к нему простого на-
рода.70 Блок внимательно следил за путешествием Пяста. Еще
64 Гофман В. Ук. соч., с. 406.
65 Цит. по кн.: М. Горький. Материалы и исследования, т. I, с. 172.
66 Блок А. Собр. соч., т. 7, с. 15—16.
67 Блок А. Записные книжки. 1901—1920. М., 1965, с. 34.
68 Блок А. Собр. соч., т. 8, с. 339.
69 Александр Блок и Андрей Белый. Переписка. М., 1940, с. 285.
70 См.: Пяст В. 1) Август Стриндберг (вместо некролога). —Новая
жизнь, 1912, № 5, с. 201—211; 2) Встречи. М., 1929, с. 206—241.
267
в марте 1912 г. поэт закончил набросок «Стриндберг (и Ибсен)»,71
а в апреле — статью «От Ибсена к Стриндбергу», в которой
о Стриндберге говорилось лишь несколько слов. В мае Блок за-
вершил статью «Памяти Августа Стриндберга», специально по-
священную шведскому писателю.
Стриндберг для Блока — прежде всего «рабочий» со «страдаль-
ческим лицом», это «демократ», «товарищ». В черновом варианте
статьи тема эта обозначена особенно четко: «Это имя — самое че-
ловеческое имя сейчас: имя товарища. Брат, друг, учитель — это
всегда: товарищ — это сейчас; в этом имени — открытый взгляд,
честность, правда, высказываемая легко в глаза, правый мир
и правая ссора, пожатие широкой и грубой руки».72 С именем
Стриндберга Блок связал постановку актуального в то время во-
проса о «новом человеке», мужественном и честном положитель-
ном герое современности, причем сделал это не случайно, так как
тема «нового человека» — одна из центральных в творчестве
шведского писателя, испытавшего сильное влияние Н. Г. Черны-
шевского. Вопрос о «человеке», о необходимости пристального
внимания к современнику ставился Блоком и до увлечения
Стриндбергом в статьях «О драме» (1907 г.), «Литературные
итоги 1907 года» (1908 г.), «Вопросы, вопросы и вопросы»
(1908 г.) и других. Поэт обращался и непосредственно к Черны-
шевскому, к 60-м годам, когда необходимость появления «новых
людей» стояла особенно остро. Выдвигая один из самых жгучих
вопросов предреволюционной эпохи — о новом человеке, положи-
тельном герое современности, Блок продолжал традицию глав-
ным образом русской классической, а также передовой западно-
европейской литературы. «Пробный тип» нового человека поэт
видел в личности Стриндберга, замечательного художника
и честного, искреннего, деятельного человека, беспокойного, не-
утомимого искателя истины.
Знакомство с произведениями шведского писателя сыграло
большую роль в процессе развития идей и эстетических взглядов
Блока. Достаточно сказать, что начиная с 1912 г. тема России
в творчестве поэта теснейшим образом соединена с темой «нового
человека», затронутой в статье «Памяти Августа Стриндберга»,
и в связи с его именем. В некоторых стихотворениях, написанных
Блоком в 1911—1915 гг., имеет место прямая перекличка со
Стриндбергом.
Теме «вочеловечения» посвящена поэма «Возмездие», напи-
санная в «главных чертах» в 1911 г., когда «именно мужествен-
ное веянье преобладало: трагическое сознание неслиянности и
нераздельности всего — противоречий непримиримых и требовав-
71 В рукописи этот набросок назван именно так. В составленном Бло-
ком «Списке моих работ» (ИРЛИ) это сочинение имело другое назва-
ние: «Ибсен и Стриндберг».
72 Ин-т рус. лит. АН СССР, рукописный отдел, ф. 654, он. 1, № 191,
л. 48.
268
ших примирения. Ясно стал слышен северный жесткий голос
Стриндберга, которому остался всего год жизни».73 В Прологе по-
эмы звучат мотивы, для Блока связанные с именем Стриндберга, —
мужественного восприятия жизни, «обновления путей человече-
ства», «нового человека», полемика с Ибсеном. Несмотря на то
что эпиграфом к поэме поставлены слова Ибсена «Юность — это
возмездие», Блок с позиций художника и человека, «мужественно
глядевшего в лицо миру», полемизировал со слишком узким для
него максимализмом ибсеновского Бранда:
Ты все благословишь тогда,
Поняв, что жизнь — безмерно боле,
Чем quantum satis Бранда воли,
А мир — прекрасен, как всегда.
Начальные строки Пролога к поэме написаны под непосредствен-
ным влиянием Стриндберга.74
Как уже говорилось, Стриндберг в представлении Блока — «ра-
бочий», «ремесленник»; он всегда «с тиглем», его «громадная
лаборатория» завалена «инструментами и колбами», и т. д. При-
мечательна фраза в письме Блока к матери от 17 июля 1913 г.:
«Осматривали завод торфяных изделий (стриндберговское заня-
тие)».75 Стриндберг, как было известно поэту, много мечтал о «но-
вой демократии», о воплощении социальных утопий в действи-
тельность. Аналогичные мысли Блока, его мечты о превращении
«убогой финской Руси» в «Новую Америку» («в новую, а не
в старую Америку»), его некоторые замыслы, например драмы
о фабричном возрождении России, в какой-то мере связаны с его
увлечением Стриндбергом.
Внимание Блока, однако, привлекают и те произведения
Стриндберга, которые посвящены столь типичной для творчества
шведского писателя конца 90-х—начала 900-х годов теме обре-
73 Блок А. Собр. соч., т. 3, с, 296.
74 Л. К. Долгополов, говоря о том, что мир для Стриндберга, автора
книги «Ад», — «это непрекращающийся хаос, единственным господином
в котором является „вездесущий неотвратимый случай" {Стриндберг А.
Поли. собр. соч., т. 2. М., 1909, с. 185—186)», задает вопрос: «Не под влия-
нием ли Стриндберга созданы начальные строки Пролога (к поэме «Воз-
мездие»):
Жизнь — без начала и конца.
Нас всех подстерегает случай.
(III, 301)».
(Поэмы Блока и русская поэма конца XIX—начала XX веков. М.—Л., 1964,
с. 118).
На вопрос этот должно ответить утвердительно. Сама строка Блока
является почти цитатой из драмы Стриндберга: «Жизнь — отрывок без
начала и конца!» (Стриндберг А. На пути в Дамаск. Пер. А. Старк,
СПб., 1911, с. 184).
75 Блок А. Письма к родным, т. II. Л., 1927, с. 217,
269
ченности, «омертвелости» старого мира, процессу тяжелому, ми-
стическому, ужасному, — т. е. та самая «стриндберговщина»
(выражение Блока), к которой, как уже показано, не сводится
ни Стриндберг, ни блоковское восприятие его сочинений. К числу
этих «стриндбергианских» произведений относятся книга «Ад»,
драмы «Пляски смерти» и «На пути в Дамаск» и т. д. Это — и
темы стихотворений Блока из цикла «Пляски смерти», написан-
ных в 1912—1913 гг., когда поэт особенно увлекался Стриндбер-
гом. Но для названных произведений Стриндберга и Блока харак-
терны не только инфернальные, упадочные настроения. В «Пля-
сках смерти» Блока, как и в соответствующей драме Стриндберга,
конкретна и остра социальная сатира. Русский поэт с большой
силой художественного обобщения констатирует факт загнива-
ния, историческую обреченность «страшного мира». Реалистиче-
ское отражение действительности в стихотворениях цикла
«Пляски смерти» не вытесняет блоковского символа. По отношению
ко многим произведениям поэта третьего периода его творчества
можно говорить о соединении реализма и символики в его поэ-
зии, не о «вытеснении» и «изживании», а о «реалистическом пере-
рождении» блоковского «романтического» символа, и в процессе
этом определенную роль сыграла увлеченность Блока творчест-
вом Стриндберга.
Стихотворение «Женщина» (1915 г.), более грустное, чем
ироническое, с глубоким трагическим подтекстом, произведение
о несостоявшейся встрече, о страданиях одиночества, столь ярко
изображенных в произведениях шведского писателя, Блок посвя-
тил «памяти Августа Стриндберга». В стихотворении этом, как и
во всех других произведениях Блока, написанных с учетом худо-
жественного опыта Стриндберга, поэт по-своему осмыслил даже
наиболее близкие ему образы шведского писателя. Глубоко само-
бытная поэзия Блока, отразившая стихию назревавшей револю-
ции, органически впитала и переплавила достижения не только
русских, но и западноевропейских писателей, в том числе и тра-
диции творчества Стриндберга.
В то время, когда шведские реакционеры на страницах бур-
жуазных газет проклинали своего замечательного соотечествен-
ника и желали ему скорейшей кончины, когда Вернер фон Хей-
денстам заявлял: «Стриндберг, поэт разложения, должен, закры-
вая глаза, помнить, что первое из того, что нам необходимо
сделать, это забыть его»,76 —в России Александр Блок написал
такие проникновенные, знаменательные строки: «Стриндберг —
утро, тотчас, когда начинается большая работа. Он — менее всего
конец, более всего — начало. Благоговейное изучение его — есть
тот труд, который молодит усталые души»,77
76 Svenska Dagbladet, 3 III 1911.
77 Елок А- Собр. соч., т. 5, с. 469.
270
В 900-х годах находились и другие русские критики и пи-
сатели, прежде всего из демократического лагеря, объективно су-
дившие о Стриндберге. Так, В. Г. Короленко хотя и осудил Стринд-
берга — автора драмы «Соната призраков», где увидел только
«заигрывание с модернизмом», оценил реалистические произведе-
ния шведского писателя, «в которых побуждения людей доступны
оценке здравого смысла и от которых веет и поэзией и самой
,,реальной" правдой».78 Отмечалось, что и в 900-х годах писатель
пытается разрешать самые жгучие и «трудные» социальные про-
блемы, что он решительно отвергает ницшеанство и декадент-
ский аморализм, бичует мещанство и пошлость во всех ее видах.79
Выражалась надежда, что «мощное прогрессивное движение
шведского пролетариата» послужит Стриндбергу «путеводной звез-
дой» и поможет ему преодолеть идеологические противоречия.80
В некрологе, напечатанном большевистской «Правдой», гово-
рилось о популярности в России творчества Стриндберга и о том,
что писатель просил похоронить его без участия пастора среди
могил для бедняков. Заканчивался некролог многозначительно:
«Максим Горький в своей телеграмме с выражением скорби о кон-
чине Стриндберга заявляет:
— Никто никогда не имел на меня такого сильного влияния,
как Стриндберг».81
2
Драматургия Генрика Ибсена сыграла выдающуюся роль
в литературном развитии России второй половины 1890-х—на-
чала 1900-х годов.82 В это время в России переоценивались куль-
78 Короленко В. Г. Северные сборники, т. 5. СПб., 1908. Рецензия. —
Русское богатство, 1908, т. 10, с. 177.
79 Арефьев-Уральский П. В. Письмо из Берлина (о немецкой поста-
новке драмы «Преступление и преступление», — Д. Ш.). — Звезда, 1904,
№ 44, с. 8.
80 Линшип Анна. А. Стриндберг в своих последних произведениях. —
Новый журнал для всех, 1910, № 20, с. 84.
81 Кончина Стриндберга. — Правда, 4 мая 1912 г.
82 Вопросу о восприятии драматургии Ибсена в России посвящено
много статей и несколько книг. См.: Соболев Ю. Ибсен на русской сцене. —
Рампа и жизнь, 1916, № 20, с. 3—4; Книппер-Чехова О. Л. Ибсен в Ху-
дожественном театре. — В кн.: Литературно-художественный сборник «Крас-
ной панорамы». Приложение к журналу «Красная панорама», апрель, Л.,
1928, с. 80—82; Базилевская-Соловъева И. Доктор Штокман на сцене
МХТ. — В кп.: Ежегодник Московского Художественного театра, 1951—
1952 гг. М., 1956, с. 369—370; Янковский М. Ибсен па русской сцене.—
В кн.: Ибсен Г. Собр. соч., т. 4. М., 1959, с. 747—783; Михайловский Б.
Горький и Ибсен. — Вопросы литературы, 1958, № 3, с. 31—62; Шарып-
кин Д. М. Блок и Ибсен. — В кн.: Скандинавский сборник. VI. Таллин,
1963, с. 159—176; Шах-Азизова Т. К. Ибсен, Чехов, МХТ. — В кп.: Вопросы
театра. М., 1965, с. 227—239; Шайке вин Б. А. Драматургия Ибсена в Рос-
сии. Ибсен и МХТ. Киев. 1968; Nilsson N. A. Ibsen in Russland. Stockholm,
1958 (Acta Universitatis Stockholmiensis. Etudes de philologie slave, VII}",
271
турные ценности, в среде творческой интеллигенции появились
надежды, радостные предчувствия, возникла потребность в новых
эстетических идеалах. В этом отношении русская литература опи-
ралась прежде всего на собственные национальные традиции, но не
только на них. Драмы виднейшего норвежского писателя Генрика
Ибсена, отличающиеся глубоким психологическим реализмом, про-
никновенной символикой, подвергали резкой критике буржуазную
действительность, ставили общечеловеческие социальные и мо-
ральные проблемы, актуальные и для пореформенной России.
Споры об Ибсене были остры и ожесточенны. Творчество нор-
вежского драматурга, благодаря своей сложности и многосторон-
ности, давало пищу для самых противоречивых оценок. Уже
в первой половине 90-х годов на русском языке возникла боль-
шая литература об Ибсене, насчитывающая десятки статей, книг
и брошюр, как переводных, так и оригинальных.83 В 1898 г.
открылся Московский Художественный театр К. С. Станислав-
ского и В. И. Немировича-Данченко, обратившийся к драмам Иб-
сена. В годы, предшествовавшие первой русской революции,
пьесы норвежского драматурга шли в лучших театрах Москвы
и Петербурга, а «Враг народа» («Доктор Штокман») на сцене
МХТ был воспринят революционно настроенной молодежью как
политическая демонстрация. После кончины Ибсена в 1906 г.,
в эпоху реакции, интерес к нему как непосредственному уча-
стнику литературного процесса постепенно угасал. Но об Ибсене
по-прежнему много писали, его переводили и ставили на сцене;
он занял место в пантеоне вечных спутников русского читателя.
Знаменательно, что первым русским писателем, который за-
интересовался Ибсеном, был И. С. Тургенев, столь чутко следив-
ший за всем новым в европейской литературе. Его отзыв о дра-
матурге известен со слов Ялмара Бойесена, ученого, писателя и
журналиста, норвежца по происхождению, натурализовавшегося
в Америке.84 Бойесен, как и многие другие либерально настроен-
ная М. Ibsen i russisk andsliv. Oslo, 1967, и др. — Однако труды эти или
носят преимущественно театроведческий характер, или посвящены 1900—
1910-м годам. Еще далеко не все факты, касающиеся темы «Г. Ибсен
в русской литературе», привлечены, осмыслены и обобщены. Воздействие,
оказанное творчеством Ибсена на идейное и художественное сознание рус-
ских писателей и критиков в 90-х годах, как историко-литературная про-
блема еще ждет своего изучения.
83 Картотека Н. Н. Бахтина (Ин-т рус. лит. АН СССР, Рукописный от-
дел) содержит около тысячи названий статей и книг об Ибсене, напечатан-
ных в России за полвека, с начала 1870-х годов и до 1917 г. Однако
истинное число подобных сочинений неизмеримо больше: не было такого
печатного органа, который бы систематически не писал о норвежском
драматурге.
84 О знакомстве Бойесена с Тургеневым см.: Алексеев М. П. Мировое
значение «Записок охотника». — В кн.: Творчество И. С. Тургенева. Сбор-
ник статей. М., 1959, с. 118—120.— Бойесен переписывался с Тургеневым,
однако в дошедшей до нас их переписке об Ибсене не говорится ничего
(см.: Тургенев И. С. Полп. собр. соч., т. 13, кн. \. Ццсьма, с, 229 и 526).
272
ные норвежцы, восторженно поклонялся таланту Тургенева, с ко-
торым встретился в 1873 г., а Ибсена ошибочно считал политиче-
ским реакционером. Тургенев знал Ибсена лишь по имени и мог
судить о характере его произведений только по той не вполне
объективной характеристике, которую дал ему Бойесен; он уве-
рял Тургенева, что у норвежского драматурга «отсутствует вера
в человечество»; Ибсен «любит утверждать, что меньшинство
всегда право и что он потерял бы всякое уважение к самому себе,
если бы он нашел, что сходится по какому-нибудь важному во-
просу с мнением большей части человечества».85 Тургенев осудил
аристократический индивидуализм Ибсена, заметив: «Я не со-
мневаюсь в последовательности Ибсена и должен заметить, что
имеется возможность такого стечения обстоятельств, при котором
меньшинство всегда окажется правым, но ведь это исключение,
а не правило. В природе здоровье всегда преобладает над бо-
лезнью, если бы в мире возобладал отрицательный принцип,
у человечества не хватило бы жизненных сил для продолжения
существования».86 Говоря так, Тургенев судил как представитель
русской классической литературы, в которой утверждение гума-
нистического идеала неизменно брало верх над нигилистическим
отрицанием.
В том же 1873 г. появилось первое на русском языке сочи-
нение, специально посвященное Ибсену,87 — комментированный
перевод статьи английского критика Эдмунда Госсе,88 которая
имела общеевропейский резонанс и прославила как Ибсена, так
и самого Госсе.89 Критик называл норвежского драматурга заме-
чательнейшим поэтом современности, едва ли не единственным,
могущим претендовать на мировое значение. Ибсен — прежде
всего сатирик, бичующий социальные пороки, исследующий те-
невые стороны современной жизни. Госсе выражал надежду, что
компетентные переводчики вскоре познакомят Европу с творче-
ством Ибсена. Редакция «Искры» сочувственно замечала: «Нам
остается прибавить с своей стороны, что мы вполне разделяем
это желание английского критика».90
Первым переводчиком Ибсена на русский язык был Петр Гот-
фридович Ганзен (1846—1930), видный пропагандист скандинав-
ской литературы в России и русской культуры в Дании. Приехав
в Россию в 1871 г., Ганзен десять лет провел в Сибири служа-
щим Северного телеграфного агенства, изучил русский язык и
85 См.: Батуринский В. П. К биографии Тургенева. — Минувшие годы,
1908, № 8, с. 65—66.
86 Там же; см. также: Адмони В. Г. Генрик Ибсен. М., 1956, с. 162.
87 Норвежский сатирик. — Искра, 1873, № 6, с. 3—5.
88 Gosse Ed. Ibsen the Norwegian Satirist. — Forthnightly Review, 1 jan.
1873.
89 См.: Decker C. R. Ibsen in England. —В кн.: Decker С. R. The Victo-
rian Conscience. New York, 1952, p. 116.
90 Норвежский сатирик, с. 5.
273
попробовал силы в качестве переводчика, переложив с русского
на датский «Обыкновенную историю» И. А. Гончарова, а с дат-
ско-норвежского на русский — драмы Ибсена «Союз молодежи»
и «Столпы общества». «Обыкновенная история» была издана
в Копенгагене в 1878 г. отдельной книгой, экземпляр которой
Ганзен послал Гончарову; затем он отправил русскому писателю
и свои переводы из Ибсена. Так завязалась переписка, опублико-
ванная лишь в 1961 г.,91 из которой мы знаем мнение Гончарова
о творчестве Ибсена. Гончаров «внимательно прочитал» обе
пьесы и признал, что они «писаны талантливым автором»,92 «хо-
роши. .. притом в духе времени и будь они переведены на настоя-
щий русский язык, то и могли бы быть замечены публикою, как
выдающиеся из ряда».93 Но характерно, что в 70-х годах Гонча-
ров не смог отыскать в их идейном содержании ничего принци-
пиально нового для классической русской литературы, «ничего
такого, что не повторялось бы много раз и в нашей и в других
литературах».94
Особенные нарекания вызвало качество переводов. В то время
Ганзен еще не овладел русским языком в достаточной степени
для того, чтобы художественно переводить норвежского драма-
турга. Гончаров, ссылаясь на мнение редактора «Вестника Ев-
ропы» М. М. Стасюлевича, писал Ганзену, что в его переводах
«нет свободы и живости разговорной речи, от этого все диалоги
лиц выходят вялы, натянуты, неестественны — и эти недостатки
сообщаются и действию и характерам действующих лиц». В том же
письме Гончаров указывал на объективные причины, по которым
Ибсену трудно заполучить широкого читателя в России эпохи
реакции: «Сверх того в журналах редко и неохотно дают место
и своим, русским драмам и комедиям (кроме Островского, Поте-
хина), а переводным никогда.
Печатать же их отдельно — это риск: едва ли книга будет
иметь сбыт, даже ежели Вы прибавите к ней критический этюд
об Ибсене.
Допустить их на сцену, вероятно, затруднится драматическая
ценсура (особенно «Союз молодежи»)».95
Гончаров оказался прав. Цензура долгое время не пропускала
многие пьесы Ибсена, такие как «Союз молодежи», «Враг на-
рода», «Привидения», «Бранд». Гончаров советовал Ганзену,
91 См.: Ганзен П. Г. Из литературных воспоминаний. Моя переписка
с И. А. Гончаровым в 1878 г. —1879—1885 гг. Публикация М. П. Ганзен-
Кожевниковой. — В кн.: Литературный архив. Материалы по истории лите-
ратуры и общественного движения, вып. 6. Под ред. акад. М. П. Алексеева.
М.-Л., 1961, с. 37-108.
92 И. А. Гончаров — П. Г. Ганзену 8 июня 1878 г. См.: Ганзен П. Моя
переписка с И. А. Гончаровым в 1878 г. —1879—1885 гг. — Литературный
архив, вып. 6. М.—Л., 1961, с. 68.
93 И. А. Гончаров —М. И. Статюлевичу 30 мая 1878 г.— Там же, с. 70.
94 И. А. Гончаров — П. Г. Ганзену 8 июня 1878 г. — Там же, с. 68.
95 И. А. Гончаров — П. Г. Ганзену 14 февраля 1879 г. — Там же, с. 95.
274
шознакомясь здесь с русской сценой и с нашим репертуаром»,
«переделать эти пиесы и приспособить к нашему языку и нра-
вам».96 Но Ганзен, справедливо считая, что Ибсен «не нуждался
пи в переделках, ни в приспособлениях», десятилетиями не вы-
пускал из рук свои переводы, до тех пор пока в сотрудничестве
с женой Анной Васильевной не подготовил их к печати в начале
900-х годов.
Первой драмой Ибсена, поставленной на русской сцене, была
«Нора», ранее сыгранная в Гамбурге, Берлине, Мюнхене и Вене,
а также в немецком и польском театрах Петербурга. В феврале
1884 г. драма, добросовестно переложенная на русский с един-
ственного существовавшего тогда немецкого перевода Петром
Вейнбергом,97 шла на сцене Александрийского театра в бенефис
М. Г. Савиной с участием М. М. Петипа (Хельмер). Публика
не осталась довольна ни содержанием пьесы, ни ее моралью.98
«Нора», драма «шведского писателя Генриха Ибсена», была вос-
принята как одна из многих пьес, критикующих основы брачной
жизни и мужской эгоизм.99 Рецензенты дружно отметили, что
пьеса мало сценична и скучна, в ней недостает драматизма, есть
длинноты, «звучит резонерская нота», конец мало правдоподо-
бен, ибо «матери так легко не расстаются со своими детьми»,100
а Савина явно не вошла в роль. Указывалось, что социально-пси-
хологическая драма Ибсена непривычна для зрителя: «Публика
вообще у нас больше всего интересуется фабулой, действием и
остается равнодушной к психологическим тонкостям».101
Постановка «Кукольного дома» положила начало русской кри-
тической литературе об Ибсене. Творческий путь норвежского
драматурга обозревался в большой — во многом компилятив-
ной — статье видного историка литературы П. О. Морозова.102
Он писал, что Ибсен отличается «редким в наше время» граж-
данским мужеством, силой воли, прямотой характера. Его «основ-
ная идея» — борьба против общественной лжи и защита прав
личности. Его драматические характеры жизненны, это — типы,
имеющие общечеловеческое значение. Вместе с тем критик отме-
чал, что ибсеновский радикализм ограничен безотрадным, песси-
мистическим взглядом на человечество как на «тупую, инертную
96 Там же.
97 Нора. Драма Генриха Ибсена. Пер. П. И. Вейнберга. — Изящная
литература, 1883, т. III, с. 182—214; т. IV, с. 301—352; отдельное издание:
СПб., 1883.
98 Бенефис г-жи Савиной. — Новости и биржевая газета, 1884, № 41,
10 февраля, с. 3.
99 «Шведская» комедия в бенефис примадонны «русской» драматиче-
ской труппы. — Сын отечества, 1884, № 7, с. 87.
100 А. П. Бенефис г-жи Савиной. — Неделя, 1884, № 7, 5 февраля, с. 232.
101 Там же.
102 Морозов П. Генрик Ибсен и его драмы. — Наблюдатель, 1884, № 10,
с. 48—69; № И, с. 42—60. — Статья вышла и отдельной брошюрой: СПб.,
1884.
18 Д. М. Шарыпкин
275
массу», критикой «отношений семейных», а не «общественно-по-
литических». В статье П. Морозова впервые приводилось столь
часто цитированное впоследствии знаменитое письмо Ибсена
к Георгу Брандесу от 20 декабря 1870 г., особенно рельефно
раскрывающее миросозерцание драматурга: «Все, чем мы живем
до сих пор, — все это последние крохи с революционной трапезы
конца прошлого столетия, — и мы уж чересчур долго пережевы-
вали и пережевываем эту пищу. Новое время требует новых
идей, а старые понятия — нового содержания и разъяснения.
„Свобода, равенство, братство" давно уже не имеют того смысла,
какое имели во времена покойной гильотины.. . Единственная
цель, к которой должно стремиться, это — революция внутрен-
няя, революция человеческого духа, которая имела бы результа-
том полное освобождение от всех вообще традиций, мешающих
его правильному развитию».103
Георг Брандес посетил Россию в 1887 г. и читал в Петер-
бурге и Москве лекции о главных направлениях в европейском
литературном развитии. Тогда же была переведена на русский
язык и опубликована статья Брандеса, специально посвященная
Ибсену.104 Датский критик видел в Ибсене идеал писателя-совре-
менника. Ибсен — вольнолюбец, его «главная радость» — «трево-
жить и раздражать», будить спящих, привлекать внимание к на-
болевшим общественным вопросам. Свобода для Ибсена — это
борьба, «стремление». Ибсен — пессимист, но это не унылое при-
мирение с действительностью, а своеобразный «пессимизм него-
дования», т. е. презрение к социальному устройству, при котором
«царят насилие и своекорыстие». Драматург знает, что «сама
жизнь.. . не есть зло». «Пессимизм» Ибсена — по сути дела исто-
рический оптимизм: «Даже стук гильотины так мало страшит
его, что, напротив, гармонически сливается с его оптимистиче-
ским и революционным миросозерцанием». Но и Брандес не мог
не указать на неопределенность политических воззрений драма-
турга, на абстрактность его духовных порывов, антидемократи-
ческий элемент в проповеди Ибсена — Стокмана («Враг народа»).
Проблема перевода Ибсена на русский язык сложна и мно-
гоаспектна. «Ибсен для нас... — синоним сжатого стиля», —
писал норвежский критик Олаф Брок, упрекая русских перевод-
чиков в «улучшении» Ибсена.105 Реплики героев норвежского дра-
матурга точны, лапидарны, многозначительны, насыщены глу-
103 Наблюдатель, 1884, № 11, с. 60.
104 Брандес Г. 1) Генрик Ибсен (Georg Brandes: Moderne Geister,
Kj0benhavn, 1887). — Русская мысль, 1887, кн. XI, с. 90—125; 2) Новые вея-
ния. Литературные портреты и критические очерки с приложением авто-
биографии Г. Брандеса и его характеристики. Пер. Э. К. Ватсона. — Пан-
теон литературы, т. IV, сентябрь—декабрь, 1889, СПб., с. 347—388.
105 Брок О. Поли. собр. соч. Генриха Ибсена. Пер. с датско-норвежского
А. и П. Ганзен. Тт. 3, 4, 5, 6 и 7. Рецензия. — Сб. Отд. рус. яз. и словес-
ности имп. Акад. наук, т. 84. СПб., 1908, с. 46—97.
276
боким символическим содержанием. Сам Ибсен считал искусство
драматической прозы, «писания простым, правдивым, верным
действительности языком» несравненно более трудным, чем сло-
жение стихов.106 Между тем у русских литераторов-ремесленни-
ков, начавших переводить норвежского драматурга в конце
80-х годов, не было никакой концепции ибсеновского стиля. Скан-
динавскими языками многие из них не владели. «Наши перевод-
чики, как это не раз отмечалось критикой, — писал впоследст-
вии П. Ганзен, — вообще часто грешат по части знания языков,
с которых берутся переводить, не говоря уже о знании иностран-
ной литературы и культуры. В результате не редкость встретить
в переводах положительные бессмыслицы. Больно за иностран-
ных писателей, попадающих „в переделку" к таким перевод-
чикам. . .».107
Так, Д. А. Мансфельд, переводивший «Врага народа» 108 с не-
мецкого, не владел в достаточной степени и этим языком. Его
работу критика признала неудовлетворительной, ибо он «не только
плохо перевел пьесу, но присочинил к ней много своего. Кроме
того, он внес в произведение Ибсена какой-то странный, Ибсену
вовсе не свойственный, не то развязный, не то и прямо пошлый
тон».109 Н. Мирович не знала языка оригинала, и в ее бесцветном
переводе ио «вместо датского и норвежского Стокмана получился
немецкий Штокман», оказались «английские названия местностей
и должностных лиц».111 М. Лучицкая переводила Ибсена с немец-
кого, и ее переложения,112 изобилующие языковыми курьезами,—
не переводы, а малограмотные переделки. Исключение состав-
ляла Вера Спасская, добросовестная переводчица, знавшая дат-
ский язык и обратившаяся к драмам Ибсена по совету Г. Бран-
деса.
В 1891—1892 гг. вышло первое собрание сочинений Ибсена113
на русском языке, содержавшее ^отредактированные ремеслен-
ные переводы лишь некоторых пьес драматурга. Таким же ком-
106 Ибсек Г. Письмо к актрисе Вольф от 28 мая 1883 г. — Цит. по кн.:
Адмони В. Г. Генрик Ибсен, с. 180.
107 Ганзен П. Генрик Ибсен в русских переводах. — Русские ведомости,
1903, № 356, 29 декабря, с. 3.
108 Ибсен Г. Враг человечества. (Доктор Штокман). Пер. Д. А. Манс-
фельда. М., Рассохин, 1892 (переизд. — 1897, 1901).
109 Иванов Ив. Враг человечества («Доктор Штокман», пьеса в 5 дей-
ствиях, пер. Д. Мансфельда). — Артист, 1893, № 30, с. 171 (Библиография).
110 Ибсен Г. Доктор Штокман. Пер. Н. Мирович. М., 1891 (Артист, 1891,
№ 15, Приложение).
111 Ганзен П. Генрик Ибсен в русских переводах, с. 2.
112 Ибсен Г. Нора. Пер. М. В. Лучицкой. — В кн.: Сборник произве-
дений скандинавских писателей, вып. 1. Киев, 1891. —Затем Лучицкая
перевела все пьесы Ибсена: Поли. собр. драматических произв. Генриха
Ибсена. Пер. М. Лучицкой. Тт. 1—2. Киев—Харьков, Иогансон, 1900—1901
(переизд. тт. 1—3, 1912).
113 Полн. собр. драматических произв. норвежского поэта-драматурга
Генриха Ибсена в переводах под ред. А. А. Алексеева, вып. 1—5. М., 1891.
277
18*
мерческим было и собрание сочинений Ибсена, изданное И. Юров-
ским (тт. 1—6, СПб., 1896—1897). По словам Н. К. Михайлов-
ского, большая часть включенных сюда переводов отличалась
«ремесленной небрежностью, а подчас и просто безграмотностью. ..
Беда не в отдельных лишь грамматических безобразиях... а и
в том, что чуть не целые страницы... являются каким-то непо-
нятным набором слов. . . .К сожалению, едва ли не худшим из
переводчиков является сам издатель, г. Юровский... ».114 Переводы
эти 115 компрометировали норвежского драматурга в глазах русских
читателей и зрителей.116 Но существовало уже несколько хороших
работ Анны и Петра Ганзен.117 Общественные и нравственные
проблемы, поставленные Ибсеном, волновали, будили мысль.
Русский читатель был осведомлен о спорах, кипевших вокруг
имени Ибсена в Западной Европе. На Ибсена, благодаря проти-
воречивости его миросозерцания и творчества, на Западе на-
падали критики самых различных направлений, и в особен-
ности политические консерваторы; у норвежского драматурга было
больше врагов, чем друзей. Французский критик, симпатизируго-
114 Михайловский Ник. Литература и жизнь. — Русское богатство, 1896,
№ И, с. 21—22.
115 В 90-х годах важнейшие драмы Ибсена в русских переводах выхо-
дили приблизительно в следующей последовательности: «Кукольный дом»
(«Нора», «Нора, или Домашний очаг куколки», «Нора, или Кукольный
дом») (1891, 1891, 1896, 1898, 1900); «Привидения» («Призраки») (1891,
1891, 1892, 1894, 1896); «Враг народа» («Враг человечества», «Доктор Шток-
ман») (1891, 1891, 1892, 1897, 1900); «Женщина с моря» («Эллида», «Дочь
моря») (1891, 1896); «Гедда Габлер» («Эдда Габлер») (1891, 1891, 1891,
1896, 1900); «Воители в Хельгеланде» («Вожди в Гельгеланде», «Северные
богатыри») (1892, 1892, 1896, 1900); «Комедия любви» (1892, 1897); «Столпы
общества» («Устои общества») (1892, 1892, 1896, 1900); «Дикая утка»
(1892, 1896); «Строитель Сольнес» («Счастливец», «Зодчий Сольнес») (1893,
1896); «Маленький Эйольф» (1895, 1895, 1895, 1896); «Союз молодежи»
(1896); «Росмерсхольм» (1897); «Йон Габриель Боркмап» («Джон Габриэль
Боркман», «Тени прошлого») (1897, 1897, 1897); «Бранд» (1897), «Пер Гюнт»
(«Пер Гинт», 1897); «Когда мы, мертвые, пробуждаемся» («Когда мы
воскресаем из мертвых», «Когда мы, мертвецы, воскресаем», «Когда мы,
мертвецы, пробуждаемся») (все 1900 г.).
116 Русские постановки Ибсена в период до создания МХТ в основном
успехом не пользовались, что объясняется не только варварским языком
ремесленных переводов, но и неподготовленностью публики к восприятию
«новой драмы» и незаинтересованностью актеров, не сумевших еще в долж-
ной степени понять и оценить Ибсена. Ставились «Кукольный дом» (1891,
театр Корша, в главной роли М. А. Потоцкая; 1895, там же, Нора — Аза-
рова; 1895, Суворинский театр в Петербурге, Нора — Л. В. Яворская; 1900,
Александрийский театр, Нора — Потоцкая); «Северные богатыри» (1892,
Московский Малый театр, в главных ролях Г. Н. Федотова, М. Н. Ермо-
лова), «Доктор Штокман» (1892—1893, театр Корша, ПГтокман — И. П. Ки-
силевский); «Пир в Сольхауге» (1895, Александрийский театр, в главных
ролях В. Н. Давыдов, М. Г. Савина, В. А. Мичурина-Самойлова). Кроме
того, с ибсеновским репертуаром гастролировали иностранные труппы —
Сара Бернар, Элеонора Дузе и др. (см.: Янковский М. Ибсен на русской
сцене.— В кн.: Ибсен Г. Собр. соч., т. 4, с. 747—783).
117 «Гедда Габлер» (1891); «Джон Габриэль Боркман» (1897); «Когда
МЫ, мертвецы, пробуждаемся» (19Q0).
278
щий символистам, Шарль Саролеа писал, что Ибсеп — «ипохон-
дрик, бегущий от людей», «ненавистник общества и своей эпохи»,
«исповедующий культ героев и абсолютного индивидуализма»,
«моралист, и только потом уже — поэт».118 Неоромантик Кнут
Гамсун ниспровергал Ибсена-реалиста с модернистских позиций
«нового поколения». Ибсен пишет «туманно» и «глубоко», но его
не следует смешивать с истинными творцами новых литератур-
ных форм: «Ибсен — символист! Он-то, писатель без малейшей
мягкости, внутренняя жизнь которого так суха, так неподатлива!
Некоторые из его опытов в этом роде просто высоко комичны».119
Макс Нордау ополчился на Ибсена как на декадента, «мистика,
эготиста и анархиста», относящегося к народу «с высокомерным
презрением средневекового феодала». Посылки, выводы и основ*
ные идеи его пьес «нелепы» и «надуманы». «Будучи сам психо-
патом, Ибсен может себе представить душевную жизнь других
не иначе, как при ненормальном состоянии задерживающих цен-
тров».120 В «эгоизме», желании «разрушить предания» и «уничто-
жить без всякого стеснения все окружающее» обвиняли Ибсена
консервативные немецкие публицисты Герман Тюрк и Мария
Герцфельд.121
Одним из немногочисленных компетентных и доброжелатель-
ных толкователей творчества драматурга был видный норвеж-
ский критик-радикал Г. Йегер.122 Он полемизировал с теми, кому
«не по себе лицом к лицу с таким строгим судьей», как Ибсен, кто
боится его «страстного трагизма». «Краеугольными камнями»
ибсенизма Йегер считал «истину, свободу и любовь», «громовую...
обличительную проповедь». Ибсен создал новую форму драмы —
аналитическую, действие которой «начинается там, где шаблон-
ное драматическое произведение кончается... драмы Ибсена
в сущности не что иное, как великие заключительные катастрофы.
Положение действующих лиц уж определено, прежде чем пьеса
началась; все решающие моменты пройдены; задача пьесы —
только осветить и разъяснить данное положение и вывести из него
все следствия».123 Книга Йегера ценна обилием фактов, биогра-
фических подробностей, интересных наблюдений; переводчик снаб-
дил ее библиографическим указателем, включающим два раздела:
118 Ibsen H. Etudes sur sa vie et son oeuvre par Charles Sarolea. Avec
un portrait cTIbsen. Paris. Рецензия. — Русская мысль, 1892, кн. 3, с. 120
(библиографический отдел).
119 Гамсун К. Литературное движение в Норвегии. — Вестник иностран-
ной литературы, 1893, № 12, с. 240.
120 Нордау М. Вырождение. СПб., 1894, с. 372, 377, 392.
121 Тюрк Г. Философия эгоизма. Ницше, Ибсен и Штирнер. Пер. со вто-
рого немецкого издания с предисловием А. И. СПб., 1898; Герцфельд М.
Скандинавская литература и ее современные тенденции. Пер. под ред.
И. А. Шляпкина. СПб., 1899.
122 Г. Ибсен (1828—1888). Биография тт характеристика, Соч. Г. Йегера,
Пер. с норвежского К. Бальмонта. М., 1892,
w Там же, с, 256,
279
«Сочинения Генрика Ибсена» и «Сочинения о Генрике
Ибсене».124
Русская либеральная критика не могла четко сформулировать
свое мнение об Ибсене и, стараясь казаться беспристрастной,
колебалась в оценках его творчества. Профессор-историк
И. И. Иванов, в начале девяностых годов еще либерал и лишь
впоследствии перешедший в стан реакции, называл Ибсена «пев-
цом одинокой личности».125 В представлении этого критика Иб-
сен— «в полном смысле романтик», вырабатывающий новый,
противоположный реалистическому, метод в искусстве драмы.
Тем самым Иванов предвосхитил символистскую интерпретацию
творчества Ибсена. Вс. Чешихин (Ветринский), в критических
статьях которого противоречиво сочетались либеральные и народ-
нические, демократические тенденции, не соглашаясь с Ив. Ива-
новым, показывал, что «крайний индивидуализм» Ибсена нахо-
дит «полное примирение с духом солидарности», с «любовью
к человеку». Отстаивая реалистический метод в искусстве,
Ч. Ветринский осуждал Ибсена за его «мечтательный идеализм»,
склонность «к меланхолии» и чувствительность.126
П. Боборыкину, «русскому Золя» (каковым он желал себя счи-
тать) , не нравилось, что Ибсен — более сатирик и моралист, чем
«мастер»-натуралист, точно воспроизводящий детали и подроб-
ности быта. По мнению Боборыкина, Ибсен способен очень
повредить начинающему драматическому писателю, ибо тот, пе-
ренимая опыт норвежца, «может увлечься непомерно своими
идейно-моральными задачами, может вдаться в ненужный сим-
волизм, заставить нас, изображая жизнь русского губернского
и уездного города, присутствовать перед решением роковых во-
просов нравственного развития и падения всего современного че-
ловечества».127 Наиболее гражданственной была позиция В. Поссе,
который зорче других рассмотрел в Ибсене борца «с призраками»
общественного неблагополучия, сторонника эмансипации жен-
щин — и писателя, лишенного душевного «внутреннего единства»,
индивидуалиста.128
Критика охранительного направления справедливо сочла Иб-
сена своим кровным врагом. Норвежский драматург, по словам
Ю. И. Николаева (Говорухи-Отрока), сотрудника консервативных
«Московских ведомостей», — «разрушитель основ». В драмах
124 Там же, с. VII—X.
125 См.: Иванов Ив. 1) Романтизм наших дней. — Русские ведомости,
1891, № 68, 11 марта, с. 2—3; 2) Идеалы Ибсена. «Доктор Штокман».—
Русские ведомости, 1891, № 151, 2 июня, с. 2; 3) «Северные богатыри»,
драма Ибсена. — Артист, 1892, № 20, с. 109—115 и др.
126 Ветринский Ч. Генрик Ибсен. Литературно-биографический очерк.—
Колосья, кн. 6, 1892, с. 1—42; кн. 7, с. XVII—LI.
127 Боборыкин П. Литературный театр. (Письмо 4-е). — Артист, 1893,
№ 27, с. 14-17.
128 Поссе Вл. Генрик Ибсен. Критический очерк. — Книжки Недели,
1891, № 5, с. 1-40,
280
Ибсена фельетонист видел лишь «пошлость», «отвратительную
ложь на природу человека», отрицание «всего векового опыта
человечества». «Да, наконец и мы дождались своего, — писал
Говоруха-Отрок, — и нам подражают. Потому что это мы первые
положили основание сомнительному ремеслу, заключающемуся
в выкраивании разных „пиес" „с прогрессивной начинкой"».
«Это просто реализм харчевни и полпивной, с одной стороны,
и реализм порнографических картинок — с другой. И все это
непременно сдобрено „гражданским" мотивом».129 Р. Сементков-
ский называл Ибсена «варягом», призывая которого русский чи-
татель глубоко заблуждается, ибо у норвежского драматурга
«даже меньше, чем у наших писателей», типов, имеющих право
претендовать на общечеловеческое значение. В его драмах по-
стоянны «исключительные положения», «бесконечные натяжки»,
фальшь, «разгул романтически настроенной фантазии», нравст-
венный нигилизм.130
Символисты старшего поколения также по-своему развенчи-
вали Ибсена-сатирика и реалиста-драматурга, пытаясь его име-
нем освятить свои знамена, представить его своим предтечей.
Ибсен был для них мистиком, поклонником «красоты», идеали-
стом и врагом грубого материализма, плоской «гражданствен-
ности», пророком нового религиозного сознания, художником,
сплетающим воедино поэзию и философию. Таким представлял
себе Ибсена ведущий критик раннесимволистского «Северного
вестника» А. Волынский.131 К. Д. Бальмонт перевел книгу Йегера
об Ибсене, но не согласился с ее выводами. Для Бальмонта Иб-
сен — один из «наиболее выдающихся символистов, декадентов
и импрессионистов», и потому его драмы, «носящие философский
характер», должны перелагаться «крайне отвлеченным, неясным
языком».132 И Бальмонт, слабо владевший норвежским, в своих
переводах драм Ибсена охотно «допускал... вольности».133 «При-
видения» в переводе Бальмонта, писал норвежский критик Олаф
Брок, «очень слабая работа, со многими ошибками, неточностями,
неудачными местами.. .».134 Ганзен находил в переложениях
Бальмонта «множество грубых ошибок и искажений смысла, даже
129 Николаев Ю. По поводу драмы Ибсена «Нора». — Московские ве-
домости, 1892, 4 января, № 4, с. 3—4.
130 Сементковский Р. Что такое Ибсен? — Исторический вестник, 1894,
т. 57, № IX, с. 792—812.
131 См.: Волынский Л. Литературные заметки. — Северный вестник,
1893, № 5, с. 110, 117.
132 Бальмонт К. Д. Горные вершины, с. 79.
133 Бальмонт К. Д. Примечание переводчика. — В кн.: Йегер Г. Генрик
Ибсен, пер. с норвежского К. Бальмонта. М., 1892, с. 274. — Бальмонт
перевел отрывки из «Бранда» (1892), а также — целиком — драмы «Приви-
дения» (1892, 1894, 1896, 1908, 1910, 1915), «Дикая утка» (1892, 1908), «Ма-
ленький Эйольф» (1908).
134 Брок О. Поли. собр. соч. Генриха Ибсена... Рецензия, с. 76.
281
в таких местах, которые не представляли ни малейших трудно-
стей для перевода».135
Сочинения Н. М. Минского и Д. С. Мережковского об Ибсене
послужили «бранным кличем» символистской школы.136 Минский
считал Ибсена писателем, преодолевающим в искусстве дека-
данс, но сам этот термин в устах Минского имел извращенный,
декадентский смысл: Ибсен, отказываясь от социальной критики,
утверждает подлинную эстетическую ценность — «любовь человека
к самому себе». Если драматург — автор «Кукольного дома» и
«Врага народа» — «забыл о существовании поэзии», то в его позд-
них пьесах — «Женщина с моря», «Гедда Габлер» — демониче-
ские героини «живут для себя, а не для идеи».137 По Мережков-
скому, Ибсен — идейный союзник Ницше. Основу мировоззрения
норвежского драматурга составляет «вражда против современ-
ного буржуазного строя», но с позиций радикального аристокра-
тизма. Ибсен, «крайний индивидуалист», воюет с демократией,
низводящей всех «к одному уровню». Как художник, он готовит
«великий умственный переворот», созидает новое эстетическое
миросозерцание. Его драмы проникнуты любовью к «высшей»
красоте. «Всюду поэт показывает нам, что земное существование
нельзя ограничить земными пределами, что люди живут и стра-
дают для прекрасных и одиноких мгновений высшего идеа-
лизма. .. Поэт приводит нас к вечным пределам жизни.. .».138
Темы, казавшиеся символистам специфически ибсеновскими,
заняли видное место в их творчестве. Герой стихотворения Баль-
монта «Скиталец, после долгих лет разлуки...» (1 VI 1892),
пророк-сверхчеловек, «шел в мир избранником небес»; стихотво-
рение это представлялось поэту «вполне соответствующим харак-
теру личности Бранда» и было «навеяно непосредственным изу-
чением этого произведения Ибсена».139 В стихотворениях сборника
«Под северным небом» (1892) — «У скандинавских скал»,
«У фьорда», «Норвежская девушка», «Горный король. Сканди-
навская баллада» и других — звучат «брандовские» и «пергюн-
товские» мотивы: восхождение «на высоты», мечты о Соль-
вейг и т. п.
Мережковский в романе «Юлиан Отступник» (1896) создал
тип ницшеанского героя, наделив его и чертами ибсеновского
Юлиана («Кесарь и Галилеянин»). Мережковскому-художнику
близок известный рационалистический схематизм Ибсена —
135 Ганзен П. Генрик Ибсен в русских переводах, с. 3.
136 См.: Брюсов В. Далекие и близкие. М., 1912, с. 49.
137 Минский Н. Генрих Ибсен и его пьесы из современной жизни. —
Северный вестник, 1892, № 9, с. 75—102; № 10, с. 65—100. — Вышла и
отдельная книга: Минский Н. Генрих Ибсен. Его жизнь и литературная
деятельность. СПб., 1897.
138 Мережковский Д. С. Генрик Ибсен. — В кн.: Мережковский Д. С.
Вечные спутники. СПб., 1897, с. 317.
139 Бальмонт К. Д. Приложение. — В кн.: Йегер Г. Генрик Ибсен, с. 287.
282
творца идеологической драмы. Однако Мережковский сущест-
венно переосмыслил Ибсена. В романе «Юлиан Отступник» нрав-
ственную победу одерживает не истина (раннее христианство),
как у Ибсена, а красота (позднее язычество). «Изящное дарова-
ние» Зинаиды Гиппиус, по словам С. Венгерова, «замерло
в холоде чисто головного желания стать российской Геддой
Габлер».140 Минский написал драму «Альма» (1900), героиня ко-
торой являет собой нечто среднее между Геддой и Норой.
Критика отметила, что Минский, проповедуя в этой пьесе «пол-
ную свободу» чувств, «состряпал окрошку из Ничше, Ибсена,
Метерлинка, буддизма, Толстого.. .».141
Академическая и либерально-народническая критика пыталась
спорить с символистами — поклонниками Ибсена, но делала это не-
уклюже, без пафоса и собственной положительной идеи. Чаще
всего бранили и декадентов, и превозносимого ими Ибсена. Так,
осмеивался «судорожный восторг» А. Волынского перед «мисти-
ческими до абсурда», «противоестественными» и «несуразными»
пьесами норвежского драматурга.142 Иногда, споря с символи-
стами, критики-либералы незаметно для себя сами становились
на их точку зрения. Я. В. Абрамов полемизировал с «современ-
ными психопатами всех родов, всеми этими декадентами, эсте-
тами», но в унисон с ними утверждал, что Ибсен «выступил
проповедником самого крайнего индивидуализма»;143 даже соли-
дарное с Абрамовым «Русское богатство» указало ему, что среди
проповедников «крайнего индивидуализма» голос Ибсена «далеко
не самый сильный».144 Символы норвежского драматурга истол-
ковывались произвольно и примитивно. А. Богданович, например,
так разъяснял основную мысль Ибсена: «Наверх... на высоты...
на звезды!.. В области великого безмолвия... Иными словами —
только в общественной работе, руководясь идеалом, можно найти
цель, достойную человека».145 Алексей Веселовский мечтал услы-
шать от Ибсена «без оговорок и иносказаний горячую обличитель-
ную речь» и горько сетовал: «Но зачем же... зачем все стреми-
тельнее врывается в это творчество его названный друг — симво-
лизм? Зачем, словно туманное облако, окутывает он яркие и
живые очертания?».146
140 См.: Венгеров С. А. Героический характер русской литературы.
СПб., 1911, с. 78.
141 Михайловский Н. К. Об «Альме», «трагедии из современной жизни»
г. Минского. — Русское богатство, 1900, № 5, с. 128.
142 См.: Меньшиков М. Критический декаданс.—Книжки Недели, 1893,
№ 7, с. 211—242.
143 Абрамов Я. В. Ибсен и Бьёрнсон. СПб., 1897, с. 26.
144 Абрамов Я. В. Ибсен и Бьёрнсон... Рецензия. — Русское богатство,
1898, № 3, с. 31.
145 Б[огданович] А. Критические заметки. — Мир Божий, 1895, № 9,
с. 200.
146 Веселовский А. Генрих Ибсен. Этюд. — В кн.: Собр. соч. Генрика
Ибсена, т. 5. СПб., 1897, с. XLV-XLVI.
283
Н. К. Михайловский,147 главный хранитель традиций народ-
нической критики, идейной основой творчества Ибсена считал
«конфликт личной воли и сознания с силами роковой необходи-
мости», иными словами, выступал против историко-материалисти-
ческого детерминизма. Но Михайловский энергично полемизи-
ровал с теми, кто любуется «именно слабыми сторонами» Ибсена,
«его туманным символизмом, его пристрастием к таинственному,
необъяснимому». Хотя Ибсен и приносит «чрезмерные жертвы на
алтарь символизма», сам он отнюдь не примыкает к «странной
банде магов, декадентов и цимбалистов», ибо он в отличие от них
не «мелочь», а крупный художник, большой человек с нравствен-
ным здоровьем и чистой, чувствительной к страданиям человече-
ства совестью. Статья Михайловского как бы подводила итог
всему сказанному об Ибсене русской демократической критикой.
Михайловский ценил Ибсена — обличителя общественной лжи,
лицемерия, жестокости, проповедника героического индивидуа-
лизма и социальной активности, личной ответственности, не позво-
ляющей гражданину удалиться из жизни «в келью под елью».
Русской марксистской концепции творчества Ибсена еще не
существовало.
3
На этом фоне особенно значительны суждения об Ибсене
крупнейших писателей России предреволюционной эпохи —
Л. Н. Толстого и А. П. Чехова. Суждения эти, преисполненные
глубокого смысла и характеризующие литературные позиции этих
писателей, обладают большой историко-культурной ценностью и
требуют специального изучения. По Л. Толстому и Чехову можно
судить и о той роли, какую сыграл Ибсен в русском литератур-
ном процессе.
Мемуаристы свидетельствуют, что об Ибсене Лев Толстой
судил с неприязнью и раздражением. Он находил Ибсена «скуч-
ным»,148 а его произведения—«искусственными и рассудоч-
ными».149 В толстовских черновиках есть слова еще более резкие
и пристрастные. Ибсен назван там «писателем, лишенным истин-
ного художественного дара», сочинявшим «сумасшедшие, не
имеющие никакого человеческого смысла драмы».150
Подобная предвзятость объясняется общими особенностями
мировоззрения, а также обычаями литературно-критической
147 Михайловский Пик. (Об Ибсене). — Русское богатство, 1896, № 11»
с. 20—47, № 12, с. 115-143.
ш Пчельников П. М. Из дневника (8 января 1892). —В кн.: Л. Н. Тол-
стой в воспоминаниях современников, т. I. M., 1955, с. 529.
149 Бирюков П. И. Биография Льва Николаевича Толстого, т. 3. М.,
1922, с. 284.
150 Толстой Л. П. Предисловие к роману В. фон Поленца «Крестьянин».
Черновики, № 1, рук. № 1; № 10, рук. № 5. — В кн.: Толстой Л. П. Поли,
собр. соч., т. 53. М., 1952, с. 522, 526.
284
практики «тяжелого на руку» Льва Толстого. Он не считал
Ибсена религиозным писателем, связанным с народной почвой.
Его отталкивали индивидуализм норвежского драматурга, при-
частность Ибсена к «новому», целиком декадентскому, по мне-
нию Толстого, искусству. Он видел в Ибсене ложный, «вредный»
авторитет, подлежащий ниспровержению. Он не находил в твор-
ческом методе норвежца черт, присущих эстетике русской реали-
стической литературы. Ибсен был человеком иного темпера-
мента, иного направления ума, чуждого Толстому психического
склада. И все же если рассмотреть, сопоставив их, многочислен-
ные отзывы Толстого об Ибсене, то становится ясно, что русский
писатель напряженно интересовался норвежским драматургом,
старался как можно глубже его понять.
В 1889 г. Толстой прочел (в немецком переводе) «Комедию
любви», созданную в романтический период творчества Ибсена,
в которой норвежский драматург хотя и отрицал буржуазный
брак, но был по существу враждебен проповеди безбрачия, столь
занимавшей тогда Толстого. Не мог ему понравиться и стиль ран-
него Ибсена: риторичность, тяжеловатый юмор, стихи, обезобра-
женные посредственным немецким переводом. Несколькими
месяцами позже Толстой высказал переводчику Ибсена П. Ган-
зену свое принципиальное возражение против поэтического сти-
хотворства: «вообще и так не знаешь, как бы выразить свои
мысли достаточно просто и ясно, а тут еще намерепно связывать
себя рифмой!».151 Понятна поэтому дневниковая запись Толстого
от 19 ноября 1889 года: «Вечером читал „Комедию любви"
Ибзена. Как плохо! Немецкое мудроостроумие — скверно».152
Не оценил Толстой и драм Ибсена с общефилософской абстракт-
ной проблематикой и аллегорическими образами (например,
«Бранд» и «Дикая утка»), в которых немалую роль играет роман-
тическая символика. Русский писатель отметил в дневнике
20 августа 1890 года: «Встал поздно, слаб, читал Ибсена „Wilde
Ente". Нехорошо».153
Петр Ганзен 7 августа 1891 г. обратился к Толстому с пись-
мом, в котором сообщал, что он «временно» прекратил свой
семилетний труд над переводом сочинений Толстого на датский
язык и взялся за любимых своих норвежских писателей — Бьёрн-
сона и в особенности Ибсена. Толстому, в то время особенно
ревниво следившему за своей европейской литературной репута-
цией, это не могло прийтись по душе. Ибсен, по словам перевод-
чика, стал признанным мировым литературным авторитетом;
издатели «различных национальностей спешат приобрести право
ыа перевод его новых сочинений; это сообщение не могло не
вызвать неудовольствия Толстого, ниспровергавшего авторитеты.
161 См.: Ганзен П. Пять дней в Ясной Поляне. — Исторический вест-
ник, 1917, № 1, с. 145—146. — Ганзен посетил Толстого в апреле 1890 г.
152 Толстой Л. Н. Поли. собр. соч., т. 50—51, с. 180.
153 Там же, с. 79.
285
Ганзен особенно хвалил «Гедду Габлер». В пьесе этой выведен
«страшно отрицательный тип» женщины с двумя преобладаю-
щими чертами: «стремлением к полной личной свободе и отрица-
нием всяких нравственных обязанностей». Толстой осуждал та-
ких женщин и полагал, что Ибсен должен придерживаться про-
тивоположного мнения. Тем не менее Ганзен, читая эту пьесу,
«не мог отделаться от того впечатления, что перемена в обычных
авторских приемах Ибсена (до сих пор он преимущественно вы-
ставлял женщин как бы образцами) произошла под влиянием
чтения „Крейцеровой сонаты"».154
В ответном письме Ганзену от 14 сентября 1891 г. Толстой
с раздражением говорил, что если ему по душе Бьёрнсон-моралист,
потому что тот «во всем верен себе, искренен, любит добро и
потому имеет что сказать и говорит сильно», то он «не может
того же сказать про Ибсена», у которого нет таких качеств, как
«искренность, горячность, серьезность». «Его драмы — я почти
все читал, — и его поэма „Бранд", которую я не имел терпения
дочесть, все выдуманы, фальшивы и даже очень дурно написаны
в том смысле, что все характеры не верны и не выдержаны.
Репутация его в Европе доказывает только страшную бедность
творческой силы в Европе».155 Однако Толстой в письме
к М. А. Шмидт от 6 сентября 1891 г., заметив, что «не любит»
Ибсена, предлагал ей для прочтения пьесы драматурга в немец-
ких переводах,156 а «Росмерсхольм» не встретил толстовского
осуждения. Толстой записал в дневнике 21 августа 1890 г.:
«Встал рано, убрал, купался... Читал Ибсена „Росмер".. .
Недурно пока».157
Благоприятное впечатление эта пьеса произвела на Толстого
потому, что в ней Ибсен говорил о духовном просветлении и
перерождении «падшего» человека. Герой драмы, богатый пото-
мок старинного рода, поработившего окружающее население, по-
толстовски пережив душевный кризис, искус нравственного ни-
гилизма, решает искупить вину предков и сделать все, что в его
силах, — проповедуя и творя добро, — чтобы приблизить «счастье
для всех, создаваемое всеми», «видеть своих соплеменников
облагороженными» и свободными, радостными и безгрешными.158
154 См.: Л. Толстой и зарубежный мир. — Литературное наследство,
т. 7, кн. 1. М., 1965, с. 329—330.
155 цит по статье: Nolin В., Lundberg В. A. A letter from Lev Tolstoj
to P. E. Hansen plus some Remarks on the Text of the Jubilee Edition of
Tolstoj's Golected Works. — Scandoslavica, t. XIII, 1967, p. 59—65. — Здесь
приведена фотокопия толстовского письма Петру Ганзену от 14 сентября
1891 г. Текст этого письма (неправильно прочтенного Ганзеном) в Пол-
ном собрании сочинений Л. Н. Толстого (т. 66, с. 44—45) печатается
с искажениями.
156 цит по кн . дев Николаевич Толстой. Сборник статей и материа-
лов. М., 1951, с. 54—55.
157 Толстой Л. Н. Поли. собр. соч., т. 51, с. 80.
158 Любопытно отметить, что Михайловский, поклонник крестьянской
общины, которого, как и Толстого, в драмах Ибсена отталкивали «разные
286
И все-таки Толстой, читая все выходившие в свет драмы Ибсена,
не полюбил его как писателя.
По воспоминаниям В. Ф. Булгакова, Толстой однажды при
встрече с ним «с любопытством прослушал» его «рассуждения
о том, что Ибсен в некоторых своих творениях близок Тол-
стому».159 Однако из статей об Ибсене Толстой мог заключить,
что Ибсен постоянно оспаривает толстовские идеи. Именно это
утверждалось в статье французского критика графа М. Прозора,
остановившей внимание Толстого. «„Маленький Эйольф", — писал
критик, — является ... прекрасным ответом на гениальное сочи-
нение Льва Толстого, на „Крейцерову сонату". По очевидному
мнению Ибсена, на которого, как он сам сказал, „Крейцерова
соната" произвела чрезвычайно сильное впечатление, Толстой
упустил из вида внутреннюю связь, существующую между всеми
формами любви. Он не заметил, что все выставленное им зло
происходит не от свирепости этого чувства в душе тех, которые
делаются его жертвами, а от природного бессилия этих жертв.
Если же найдется существо, полное страсти, но с достаточной
силой, чтобы выдержать все испытания любви, то Ибсен не сом-
невается в том, что она окончательно дойдет у него до полного
своего развития, до самоотвержения и милосердия. И потому
в самых низших ее проявлениях есть что-то священное. Моралист
должен обращаться с ними осторожно, ибо, отрывая наше сердце
от земли, которой оно принадлежит, мы его не возвысим, а только
иссушим».160
Толстой зафиксировал в дневнике (4 июня 1895 г.) полное
несогласие с этой мыслью: «Читал вчера об Ибсене, что он гово-
рит, что, отрекшись от плотской любви, застынешь, что она при-
ведет к истинной. — Какое заблуждение! Только отрекшись от нее
или пока не знаешь ее, знаешь истинное умиление любви».161
На любимых героев Ибсена, и в частности на знаменитую
Нору из «Кукольного дома», Толстой смотрел глазами «естест-
венного» человека, не затронутого модными на Западе идейными
веяниями патриархального крестьянина. Писательницу Л. Я. Гу-
ревич в конце 90-х годов Толстой, «сердясь, уверял... что совер-
шенно не понимает Ибсена.
Я пробовала возражать ему. Он упорно твердил:
— Нет, нет, ничего в нем не понимаю.
— И про „Нору" вы то же скажете?
уродства символического, магического и архаически-наивного характера»,
в «Росмерсхольме» «нашел как бы отклик того», что его «давно занимало,
и тотчас же» Ибсен стал для него «интересен и понятен» (Русское богат-
ство, 1896, № И, с. 3).
159 Булгаков Вал. Ф. О Толстом. Воспоминания и рассказы. Тула,
1964, с. 114.
160 Прозор М. Характер ибсеновских драм. (По поводу «Маленького
Эйольфа»). — Северный вестник, 1895, № 6, с. 39—40.
161 Толстой Л. Н. Поли. собр. соч., т. 53, с. 35.
287
Ведь это уж совсем простая, реалистическая вещь.
— И про Нору.. . нисколько не лучше».162
Таким же образом восприняли «Нору» настоящие деревенские
бабы и мужики, которым эту пьесу читала вслух преподаватель-
ница харьковской воскресной школы X. Д. Алчевская, занимав-
шаяся благотворительностью. «Драма эта далека от народной
жизни, — рассуждала учительница, — но почему же народу не
следует вглядываться в другие слои общества, почему не анали-
зировать, не сравнивать, не проводить параллели, не задумы-
ваться над тем, какова... внутренняя жизнь высших слоев обще-
ства. .. Когда мы приступили к чтению, аудитория моя была
чрезвычайно оживлена; ее занимало решительно все. .. но по
мере развития драмы я все больше и больше чувствовала, как
энергия моих слушателей слабеет, и с ужасом замечала скучные
длинноты, которые ускользали от меня при одиночном чтении...
наконец, настали и полнейшие недоразумения: старостиха неожи-
данно заподозрила, что Нора находится в связи с доктором Ран-
ком, другом дома, и, ставши на эту фальшивую точку зрения,
ни за что не хотела сдвинуться с нее. Другие, быть может, не
думали этого, но тем не менее обвиняли Нору и во лжи, и в ли-
цемерии, и в непокорности мужу... Даже грусть и раздумье
Норы не трогают бессердечных на этот раз женщин... Возвра-
щаясь из хаты, я с горечью сознаю фиаско, которое потерпела
с драмой Ибсена».163
Л. Толстой не уставал осуждать норвежского драматурга за
аллегорическую «темноту», за психологическую немотивирован-
ность отдельных поступков ибсеновских героев. В. А. Поссе Тол-
стой сказал, что Ибсен ему «не нравится», ибо «пишет не просто,
гуманно, загадками, которые сам, вероятно, не сможет разга-
дать».164 Толстой возмущался культом Ибсена — творца «новой
драмы», принимавшим все более уродливый, декадентский ха-
рактер. В трактате «Что такое искусство?» (1898) Толстой вы-
ступил против Ибсена, стоящего, по мнению русского писателя,
во главе всей «бессмысленной» декадентской культуры Запада.
С позиций адепта русской реалистической литературы Толстой
в предварительном наброске своего трактата — «О том, что на-
зывается искусством» (1896)—обвинял Ибсена (а с ним Кип-
линга, Золя, Метврлинка) в том, что они создают произведения
психологически «необъяснимые» и непонятные народу. В основ-
ном тексте своего трактата Толстой с едкой иронией пересказал
содержание драм Ибсена «Строитель Сольнесс» и «Маленький Эй-
ольф», прибегнув к своему излюбленному приему «остранне-
ния» — осмешнения художественного произведения, увиденного
162 Л. Н. Толстой в воспоминаниях современников, т. I, с. 536.
163 Алчевская X. Чтение шведских и норвежских писателей в деревне
и в городе. — Русское богатство, 1903, № 1, с. 7—10.
164 Л. Н. Толстой в воспоминаниях современников, т. II, с. 55.
288
глазами не испорченного ложной культурой простого человека.
У Ибсена, писал Толстой, «представляется то архитектор, который
почему-то не исполнил своих прежних высоких замыслов и вслед-
ствие этого лезет на крышу построенного им дома и оттуда летит
торчмя головой вниз; или какая-то непонятная старуха, выводя-
щая крыс, по непонятным причинам уводит поэтического ребенка
в море и там топит его.. .».165
Критикуя Ибсена, Толстой как бы примеривался нанести удар
по великому учителю норвежского драматурга — Шекспиру. Имя
Ибсена Толстой ставил в ряд с именами величайших «ложных»
мировых литературных авторитетов. В дневнике Толстого запи-
сано 11 октября 1900 г.: «... Сейчас ходил и думал: есть рели-
гия, философия, поэзия, искусство большого большинства на-
рода. .. И есть религия, философия, поэзия, искусство толпы куль-
турной: ... поэзия — Шекспир, Дант, Ибсен».166
Можно предположить, что Толстой не ограничился полемикой
с Ибсеном только в своем трактате об искусстве, письмах и днев-
никах, что она нашла место и в художественном драматическом
творчестве великого русского писателя. И не только полемика:
Толстой в какой-то мере учитывал и художественный опыт
Ибсена-драматурга.
Одновременно с трактатом «Что такое искусство?» Толстой
задумал драму, в конце 1900 г. получившую окончательное
заглавие — «Живой труп». Исследователи указывают, что, хотя
в основу сюжета «Живого трупа» положены обстоятельства имев-
шего место в действительности судебного дела, а замысел пьесы
зародился еще в 90-х годах,167 непосредственно к драматическому
творчеству Толстой приступил в январе 1900 г. Посмотрев
в Московском Художественном театре пьесу А. П. Чехова «Дядя
Ваня», Толстой записал в дневнике: «Ездил смотреть „Дядю
Ваню" и возмутился. Захотел написать „Труп"».168 Поэтому суще-
ствует мнение, что «Живой труп», созданный «в споре с чехов-
ской драматургией»,169 появился на свет «под звездою Чехова»,170
и это-то обстоятельство и обусловило не канонически-толстовскую
165 Толстой Л. И. Поли. собр. соч., т. 30, с. 168.
166 Там же, т. 54, с. 48. — Сравнения Ибсена с Шекспиром не редкость
в тогдашней критике, русской и западноевропейской. Указывалось, на-
пример, что у Ибсена некоторые роли «элементарнее, проще по составу»,
чем у Шекспира, но «зато темперамент, размах внутренней силы, патура
у героев у героинь Ибсена не уступают природе какого угодно трагиче-
ского лица у Шекспира» (Иванов Ив. «Северные богатыри», драма Иб-
сена. — Артист, 1892, № 20, с. 109).
167 Балухатый С. Д., Мишин В. С. «Живой труп». История писания и
печатания. — В кн.: Толстой Л. Н. Поли. собр. соч., т. 34, с. 563.
168 Толстой Л. Н. Полн. собр. соч., т. 54, с. 10; см.: Осло вин В. В.
Драма «Живой труп» (Эволюция замысла). —В кн.: Л. Н. Толстой. Статьи
и материалы. Горький, 1963, с. 99—118.
169 См.: Русская литература конца XIX—начала XX в. Девяностые
годы. М., 1968, с. 27—28.
170 Лакшин В. Я. Толстой и Чехов. М., 1963, с. 189,
289
форму драмы.171 С мнением этим можно согласиться лишь от-
части: ведь Толстой ошибочно счел Чехова подражателем Иб-
сена, о чем вспоминал впоследствии А. С. Суворин: «О „Чайке"
Чехова Л. Н. сказал, что это вздор ничего не стоящий, что она
написана, как Ибсен пишет».172 Л. Толстой создавал «Живой
труп» в споре не столько с чеховской, сколько с ибсеновской дра-
матургией.
В 1899—1900 гг. драмы Ибсена заняли важное место в ре-
пертуаре Художественного театра. В феврале 1899 г. была по-
ставлена «Гедда Габлер» — со Станиславским в роли Левборга.
Спектакль породил споры, причем имя Ибсена вновь стали со-
прягать с именем автора «Крейцеровой сонаты». Редактор газеты
«Курьер», влиятельный литературный и театральный критик
Я. А. Фейгин выступил в декабре 1899 г. с нашумевшими
статьями «в защиту» Гедды Габлер.173 Он идеализировал «непо-
нятную» и чуждую Толстому натуру Гедды. Он отвергал мнение
части московской публики о том, что «Гедда Габлер» — «сума-
сшедшая пьеса». По его словам, Ибсен в этой драме «задался
тем же жгучим вопросом, который выразился у Льва Толстого
в „Крейцеровой сонате", — полным отрицанием возможности ду-
ховного общения в современном браке». Ибсен, говорил критик,
«в одной Гедде Габлер, подобно тому как Лев Толстой в одном
Позднышеве, хотел представить нам итог „миллиона терзаний",
испытываемых миллионами женщин, но не в столь резкой и все-
объемлющей форме». Фейгин уверял, что Ибсен еще громче,
чем Толстой, призывает к нравственному очищению и моральному
самоусовершенствованию, целомудрию и аскетизму. «„Гедда Габ-
лер" оказалась сильнее невесты Позднышева. Она бросила Лев-
борга. Но ужас, отчаяние испытала и она, и эти ужас и отчаяние
неизлечимо ранили ее девственно-чистое сердце».
Мнение Толстого о «Гедде Габлер» известно. Он еще в апреле
1894 г. сказал Г. А. Русанову о «Гедде», что «это недурно», но
он «решительно не понимает, зачем она сожгла эту рукопись».174
Толстому не понравилось, что героиня пьесы Ибсена по ходу
действия сжигает рукопись книги своего бывшего возлюбленного,
руководствуясь не только «понятными» чувствами — ревностью,
жаждой мести, завистью и отчаянием, но и побуждаемая психо-
171 Этот факт отметили рецензенты по выходе пьесы; см., напр.: Анич-
ков Е. «Живой труп». — Ежегодник императорских театров, 1911, № 6,
с. 24—39; Гуревич Л. Я. «Живой труп» в Художественном театре. — Все-
общий ежемесячник, 1911, № И, с. 97—109; Ьибиков И. Вскрытие «Живого
трупа» Л. Н. Толстого (М., 1911), и др.; см. также: Данилов С. С. Очерки
по истории русского драматического театра. М.—Л., 1948, с. 401—402; Са-
мойлов В. В. Идейные и художественные особенности драмы Л. Н. Тол-
стого «Живой труп». — В кн.: Лев Николаевич Толстой. М., 1965, с. 109, и др.
172 Суворин А. С. Дневник. М.—Пг., 1923, с. 146—147.
178 [Фейгин Я. A.J. Письма о современном искусстве, III. — Русская
мысль, 1899, кн. XII, с. 174—183.
174 Л. Н. Толстой в воспоминаниях современников, т. I, с. 323.
290
патологическими, подсознательными импульсами и алогичными,
с точки зрения нормального здравого смысла, мотивами. Толстому
никак не могла импонировать демоническая Гедда. В декабре
1899 г. опубликована статья Я. А. Фейгина, защищающая Гедду
Габлер, а 1 января 1900 г. Толстой записал в дневнике: «Читаю
газеты, журналы, книги и все не могу привыкнуть приписать
настоящую цену тому, что там пишется, а именно: .. . драмы
Ибсена. . . Ведь это полное убожество мысли, понимания и чу-
тья».175
В марте 1900 г. Толстой на заседании Московского психоло-
гического общества слушал доклад Л. Е. Оболенского «Аристо-
кратизм как всеобщий идеал»,176 в котором говорилось и об Иб-
сене. Тогда же Толстой, по совету В. И. Немировича-Данченко,
перечитал «Доктора Штокмана» и осудил аристократическую
чванливость, воинствующий индивидуализм «врага народа».
«Представьте мое радостное изумление, — вспоминает Немирович-
Данченко, — Толстой сам пришел ко мне. .. Он вернул мне „Док-
тора Штокмана4' и сказал: „Нет, нехорошо. Очень уж он, этот
доктор Штокман, чванный"».177 X. Н. Абрикосову Толстой заме-
тил, что «основа, на которой построена драма, не может служить
основой, так как недостаточно драматична».178 Но Толстому при-
шлась по душе бескомпромиссная правдивость, искренность и
бесстрашие «врага народа». Имеппо таким, благородным и просто-
душным борцом за правду, изобразил своего доктора Штокмана
К. С. Станиславский на сцене МХТ в октябре 1900 г. По словам
X. Н. Абрикосова, «Лев Николаевич говорил, что... это произ-
ведение («Враг народа», — Д. Ш.). . . более разумное, чем другие
произведения Ибсена».179
В то время, когда Толстой работал над «Живым трупом», осо-
бенно много говорили о последней пьесе Ибсена «Когда мы, мерт-
вые, пробуждаемся». Опубликованный в конце 1899 г., ибсенов-
ский «драматический эпилог» породил большую критическую ли-
тературу. Ибсена окончательно причислили к символистам и при-
писали ему, подчас без достаточных на то оснований, взгляды,
совершенно неприемлемые для Толстого.
Говорилось, что Ибсен все более «вдается в символизм» и
все более превращается из социального «обвинителя» в «нрими-
175 Толсти Л. Н. Поли. собр. соч., т. 54, с. 7.
176 См.: Гусев Н. Н. Летопись жизни и творчества Льва Николаевича
Толстого 1891—1910. М., 1960, с. 347.
177 Л. Н. Толстой в воспоминаниях современников, т. ТТ. с. 141.
178 Там же, с. 147.
179 Л. Н. Толстой в воспоминаниях современников, т. II, с. 147. —
С этой драмой Толстой был знаком еще в начале 90-х годов. В его днев-
нике имеется запись от 18 сентября 1891 г., представляющая собой ци-
тату из «Врага народа»: «Человек бывает силен только, когда он одип
(Ибсен)» (Толстой Л. Н. Поли. собр. соч., т. 52, с. 53). Т. Мотылева пи-
шет по этому поводу: «Афоризм этот чем-то привлекал Толстого, в чем-то
совпадал с одной из граней его противоречивого мировоззрения» (Моты-
лева Т. О мировом значении Л. Н. Толстого. М.. 19Г)7. с. 303).
291
19*
ригеля», что в его последней драме на первом месте—«загадоч-
ное, мистическое»,180 что пьеса эта «является идейным заверше-
нием всего цикла его философско-социальных драм, начинающе-
гося „Норой". Она проникнута духом примирения и высшей
терпимости, к которым пришел драматург в конце своей долгой
литературной пропаганды».181
В этой драме «сосредоточены все самые сильные и самые
слабые стороны творчества Ибсена. Сильная сторона — это тонкая
психология, поразительное знание, в особенности, женской души.
Слабая — неестественные положения, аффектированные речи, за-
гадочные сравнения, символистика, какой нельзя встретить в дей-
ствительной жизни, воплощения моральных схем и отвлеченных
идей в человеческих личностях».182 Ибсен поставил здесь два ос-
новных вопроса — «какова истинная цель жизни и где верная
дорога к ней» — и отвечал на них якобы так: «Жизнь дана нам,
чтобы, сохраняя чистую и спокойную совесть, наслаждаться лю-
бовью».183
Литературное происхождение героя «драматического эпилога»
Ибсена вели от столь нелюбимого Толстым Бранда: «Когда чи-
таешь драматический эпилог Ибсена о „дне воскресения", не-
вольно задаешь себе вопрос, когда же написан Ибсеном пролог?
И невольно мысль наша останавливается на могучей фигуре
Бранда, тоже всю жизнь искавшего правды жизни, тоже стремив-
шегося к обетованной горе, тоже погибшего па вершине ее. . .».184
Вновь заговорили о том, что Ибсен намеренно полемизирует
с Толстым.185 Разбирая последнюю драму Ибсена, Я. А. Фейгин
ощущал «невольный страх», будто бы слыша «суровый приговор
об этой драме нашего великого писателя Льва Толстого»: «это
попросту бред, лишенный жизни, характеров и действия». Однако
он не смущался: «Но как ни глубоко наше уважение к каждому
слову автора „Крейцеровой сонаты", мы должны забыть о его
суровом приговоре, — он слишком беспощаден, чтобы быть спра-
180 Когда мы восстанем после смерти. (Новая драма Ибсена). — Новый
журнал иностранной литературы, 1900, № 3, с. 313.
181 Новая пьеса Ибсена. — Театр и искусство, 1900, № 5, с. 939.
182 Б. А. Новейшие течения в драме. (Новая драма Ибсена «Когда мы,
мертвые, проснемся»). — Научное обозрение, 1900, № 5, с. 959.
183 Ибсен и эпилог его драм. (По поводу последней драмы «Weim wir,
Todten, erwachen» д-ра Макса Адлера. Пер. с немецкого С. Гольдштейна). —
Мир Божий, 1900, № 6, с. 64. — Сравните письмо Л. Толстого к А. А. Тол-
стой (18 X 1857): «Чтобы жить честно, надо рваться, путаться, биться,
ошибаться, начинать и бросать, и опять начинать и опять бросать, и вечно
бороться и лишаться. А спокойствие — душевная подлость» (Толстой Л. Н.
Поли. собр. соч., т. 60, с. 231).
184 [Фейгин Я. А.]. Письма о современном искусстве. Новая драма
Ибсена. — «Когда мы. мертвые, пробуждаемся». — Русская мысль, 1900,
кн. III, с. 235.
185 Гуревич Л. Новая драма Ибсена: «Когда мы, мертвые, пробуж-
даемся».—Несколько слов об Ибсене как о человеке. — Жизнь, 1900,
т. IV, с. 369.
292
ведливым по отношению к такому могучему таланту, как Иб-
сен».186
Приговор Толстого последней драме Ибсена был действительно
суров. Пьеса разгневала русского писателя своей «неестествен-
ностью» и «выдуманностью». А. Цингер вспоминает о встрече
с Толстым зимой 1900 г., когда «Лев Николаевич... как о све-
жей литературной новинке говорил о... драме Ибсена „Когда
мы, мертвые, пробуждаемся".
. .. Лев Николаевич, постепенно одушевляясь, говорил:
— Это ужасно! И почему это вздумалось старику написать
такую ерунду?
— Это о новой драме Ибсена, — шепнул мне Бирюков.
Лев Николаевич вкратце рассказал содержание драмы, кото-
рая в его изложении выходила какой-то бессмыслицей, еще более
смешной, чем пересказ „Кольца нибелунгов" в трактате об искус-
стве. Финал драмы Лев Николаевич изложил приблизительно
так: — А потом они зачем-то бросаются в какую-то пропасть, и
на них почему-то обрушивается снежный обвал, а какая-то мона-
хиня неизвестно зачем их благословляет. И все это почему-то на-
зывается „Когда мы, мертвые, воскресаем".
Слушатели смеялись, а Лев Николаевич продолжал:
— И зачем это нужно было умному старику брать такую не-
естественную, выдуманную тему? Точно мало самых интересных,
самых глубоких сюжетов можно найти где угодно, кругом в на-
стоящей жизни!» 187
Когда осенью 1900 г. в газеты просочился слух о том, что
Толстой работает над новой пьесой, Вл. И. Немирович-Данченко,
посетив Ясную Поляну в начале октября 1900 г., просил передать
новое произведение Московскому Художественному театру. Тол-
стой отказался, сославшись на отсутствие охоты доделывать
драму.188 Знаменательно, что разговор коснулся последней пьесы
Ибсена.
Режиссер МХТ убеждал Толстого, что Ибсену безосновательнЬ
навязывается «туманный символизм». «Именно в этой пьесе Иб-
сен является настоящим поэтом-реалистом. И поскольку это
не мешает признавать в нем могучий талант общественно-фило-
софской мысли, то я назвал бы его „реалистом возвышенных
образов"».189 Драма эта — не заключительная веха творческого
пути Ибсена, а «развязка, эпилог драмы, бывшей до пьесы. ... Вот
и все значение названия пьесы драматическим эпилогом». Рубек
потому живой мертвец, что любовь он принес в жертву «игре»,
искусству, — «отсюда трагические последствия» в его судьбе.
186 Русская мысль, 1900, кн. III, с. 223.
187 Л. Н. Толстой в воспоминаниях современников, т. II, с. 144.
188 Толстой Л. Н. Поли. собр. соч., т. 54, с. 48.
189 Свои мысли о «драматическом эпилоге» Ибсена В. И. Немирович-
Данченко изложил в статье «Когда мы, мертвые, пробуждаемся» (Русская
мысль, 1900, № 9, с. 183-196). N •
19 Д- М. Шарыщшн 293
«Когда мы, мертвые, пробуждаемся, мы видим, что никогда не
жили! Эта мысль пройдет через драму — эпилог...».
Толстой не согласился с реалистической трактовкой ибсенов-
ской драмы. «Говорили опять об Ибсене, — вспоминает Немиро-
вич-Данченко, —опять он его бранил, говорил, что эту пьесу
„Когда мы, мертвые, пробуждаемся" прочитал и опять она ему
не понравилась. „Если бы она была такой, как вы рассказываете
ее содержание в своей статье, тогда она была бы пьеса хоро-
шая"».190
Свою пьесу «Живой труп» Толстой, конечно, хотел сделать
«хорошей», то есть тщательно избегал всякого рода аллегорий
и символов, свел до минимума подтекст, играющий столь важ-
ную роль в последней пьесе Ибсена. Толстой добивался, чтобы
его пьеса была доступна большему числу читателей, чем драма-
тическая поэзия Ибсена. Отрицание буржуазного брака и господ-
ской морали в пьесе Толстого полнее и последовательнее, чем
в драматическом эпилоге Ибсена, а общественный фон, на кото-
ром рисуется картина взаимоотношений героев, — ярче и рельеф-
нее. «Живой труп» Федя Протасов и живой мертвец Рубек пере-
живают трагедию, ибо оторвались от животворящей природы и
обретаются в душном для них «культурном» буржуазном кругу.
Оба они мечтают о настоящей жизни, но их воззрения на истину
и добродетель противоположны. Федя с его по-толстовски чуткой
совестью, любовью к добру, страстью всепрощения и самопожерт-
вования убивает себя, чтобы не причинять несчастья другим
людям, и в этом свидетельство его нравственного воскресения.
Рубек и живет, и умирает, думая лишь о себе; его «пробуждение»
носит индивидуалистический и эстетский характер. Если со-
звучие заглавий («Живой труп» и «Когда мы, мертвые, пробу-
ждаемся») не случайно, то оно несет в себе полемический запал
немалой силы. Недаром среди персонажей драмы Толстого фи-
гурирует непризнанный, чванный, опустившийся «гений» Иван
Петрович, который называет себя «русским гением», но изре-
кает идеи, представлявшиеся Толстому квинтэссенцией западно-
европейского индивидуализма и декадентства. Толстой вложил
в уста Ивану Петровичу мировоззренческое кредо Ибсена—Ру-
бека, как его понимал русский писатель: «И жизнь и смерть для
гения безразличны. Я умираю в жизни и живу в смерти. Ты
убьешь себя, чтобы они, два человека, жалели тебя. А я — я убью
себя затем, чтобы весь мир понял, что он потерял».191
Иван Петрович приветствует идею Фединого самоубийства —
даже приносит ему пистолет в заключительной сцене, — ибо рас-
сматривает отчаянное решение Протасова как бунт самовластного
индивида против законов божеских и человеческих. «Что ж?
ты застрелиться хочешь, — обращается «гений» к Феде. — Можно,
190 Л. Н. Толстой в воспоминаниях современников, т. II, с. 143.
191 Толстой Л. П. Поли. собр. соч., т. 34, с. 61.
294
можно. Я понимаю тебя. Я все понимаю, потому что я гений...
За твое... большое путешествие. Я ведь стою выше этого. Я не
стану удерживать тебя».192 Иван Петрович подобно ибсеновскому
Стокману и с его интонациями обличает дворянскую аристокра-
тию и мещан, восклицая: «Аристократы! Я аристократ духа. А это
выше». «Жалкие люди. Копошатся, хлопочут. И не понимают —
ничего не понимают... А что нужно для человечества? Очень
мало: ценить своих гениев, а они всегда казнили их, гнали, му-
чали. Нет. Я не буду вашей игрушкой. Я выведу вас на чистую
воду. Не-е-е-т. Лицемеры!».193 Если Стокман у Ибсена — высокий
драматический герой, то Иван Петрович — единственный коми-
ческий персонаж в толстовской «драме-комедии» «Живой труп».
Но пьеса «Живой труп», как и «Когда мы, мертвые, пробу-
ждаемся», — «драматический эпилог», и в этом Толстой в какой-то
мере следовал Ибсену, признанному мастеру аналитической
композиции. Важно подчеркнуть главное: патриарх и классик
русской реалистической литературы не прошел мимо круп-
нейшего зарубежного драматурга, прокладывавшего новые пути
в искусстве, спорил с ним — и внимательно вчитывался в его про-
изведения.
4
Творчество А. П. Чехова — новый по сравнению с Толстым
этап в истории русского реализма. Художественный метод Че-
хова, его мировоззрение складывались тогда, когда Ибсен был
необходимым и неотъемлемым элементом культурной атмосферы
эпохи. Оба они — Ибсен раньше по времени, Чехов позже — вы-
ступили творцами новой, психологической драмы, раскрывающей
внутренний мир человека. Они обновляли реалистический метод
в искусстве, расширяли его возможности, возвышали его до про-
никновенной философской символики. Вряд ли права Т. Шах-
Азизова, говоря, что именно общность между Ибсеном и Чеховым
«обязывала чеховскую антипатию (к Ибсену, — Д. Ш.) быть осо-
бенно весомой и обоснованной: отрицание при наличии близости
всегда значительнее».194 Отрицание «при наличии близости»
совсем не обязательно.
Мнения Чехова об Ибсене слагались постепенно, по мере зна-
комства с произведениями норвежского драматурга и в процессе
идейного и творческого становления самого Чехова. Его сужде-
ния об Ибсене немногочисленны и отрывочны, и это поставило
перед историками литературы трудно разрешимую задачу их ис-
толкования и осмысления. Исследователи жалуются на «мимолет-
ность» и «неразвернутость»,195 лапидарность и недостаточную вра-
192 Там же.
193 Там же, с. 61, 96.
194 Шах-Азизова Т. Ибсен, Чехов, МХТ. — В кн.: Вопросы театра, с. 231.
195 Там же, с. 228.
295
19*
зумительность этих суждений.196 До нас дошло лишь одно письмо
Чехова, где прямо говорится об его отношении к Ибсену. Чехов
писал актеру МХТ А. Л. Вишневскому: «Вы знаете, Ибсен мой
любимый писатель».197
Комментируя это заявление, Т. Шах-Азизова полагает, что
«в общем контексте подлинных и переданных чеховских сужде-
ний об Ибсене определение „мой любимый писатель" приходится
понимать как иронию. . .».198 Действительно, до нас дошло не-
сколько иронических отзывов Чехова о разных пьесах Ибсена
в разных сценических интерпретациях. Однако тон чеховского
письма к А. Л. Вишневскому серьезен и почтителен. Ирония
была бы неуместна в послании к поклоннику Ибсена, актеру,
вдохновенно игравшему ответственные роли в пьесах норвеж-
ского драматурга, адресату, которого Чехов просил об одолже-
нии — достать ему билет на ибсеновский спектакль. Контекст,
«перевешивающий» фразу из письма к Вишневскому («...Иб-
сен мой любимый писатель»), составляют главным образом не
суждения самого Чехова, а свидетельства мемуаристов о чехов-
ском отношении к Ибсену.
Свидетельства эти во многом субъективны и противоречивы.
О. Л. Книппер заявила в 1928 г.: «Чехов как-то не мог вполне
серьезно относиться к Ибсену. Он ему казался неискренним, на-
думанным, нагроможденным, мудрствующим.. .».199 В более позд-
нем варианте это заявление выглядит несколько иначе: «К Иб-
сену Антон Павлович относился как-то недоверчиво и с улыбкой,
он казался ему сложным, непростым и умствующим».200 Разно-
чтения эти отражают не столько работу мемуаристки над литера-
турным стилем, сколько некоторую неуверенность в обоснован-
ности самого заявления. Чехов мог относиться к писателю-со-
временнику (например, к Стриндбергу) «как-то недоверчиво и
с улыбкой» и все-таки «вполне серьезно».
К. С. Станиславский вспоминает: «Когда шла „Эдда Габлер",
он (Чехов, — Д. Ш.) часто, зайдя во время антракта в уборные,
засиживался там, когда уже шел акт. Это нас смущало — значит
не нравится, думали мы, если он не торопится в зрительный зал.
И когда мы спросили у него об этом, он совершенно неожиданно
для нас сказал:
— Послушайте же, Ибсен же не драматург!».201
Но известно, что Чехов не считал драматургом в общеупо-
требительном смысле этого слова не только Ибсена, но и Горь-
кого, и самого себя. Чехов говорил, что такому «талантливому,
196 Nilsson N. A. Ibsen in Russland. Stockholm, 1958, S. 224.
197 Чехов А. П. Поли. собр. соч., т. 20. М., 1951, с. 178.
198 Шах-Азизова Т. Чехов и западноевропейская драма его времени.
М., 1966, с. 27.
199 Книппер-Чехова О. Л. Ибсен в Художественном театре, с. 80.
200 Чехов в воспоминаниях современников. М., 1960, с. 96.
201 Станиславский К. С. Собр. соч., т. 5, с. 343.
296
сочному» писателю, как Горький, надо писать не пьесы, а по-
вести, и добавлял: «А впрочем, он то же может сказать про
меня.. . Какой я драматург, в самом деле.. .».202 Очевидно, Че-
хова не удовлетворяло искусство актеров, игравших Ибсена как
обычного, а не принципиально «нового» драматурга, т. е. в тра-
диционно-натуралистической манере. И сам Станиславский при-
знает: «... в Ибсене мы оказались недостаточно реалистичны
в области внутренней жизни пьесы».203
Станиславский пишет: «Помню, например, что Антон Павло-
вич смотрел репетиции „Дикой утки" и, видно было, — скучал.
Он не любил Ибсена. Иногда он говорил:
— Послушайте же, Ибсен не знает жизни. В жизни так
не бывает».204
Но из того, что Чехов скучал на репетициях «Дикой утки»,
совсем не следует, что он вообще «не любил Ибсена». Сам Ста-
ниславский признает, что «разучивать Ибсена» для труппы МХТ
означало «нести тяжелую обязанность».205 Слова, обращенные
Чеховым к актерам МХТ, можно понять как упрек в очень де-
ликатной форме: пьесы Ибсена нельзя играть так, как «бывает
в жизни».
У Ибсена Чехов учился построению драмы высшего типа, где,
по словам критика, «центр тяжести — не во внешних приключе-
ниях, а в духе и сердце героя».206 Во время работы над «Чайкой»
Чехов подписался на собрание сочинений Ибсена под редакцией
И. Юровского.207 Герой драмы, доктор Дорн, с одобрением гово-
рит о модернистской пьесе Треплева, перечисляя черты, прису-
щие «новой драме», какой ее создал Ибсен: жестокий рационали-
стический схематизм, возвышенность и метафизическая отвлечен-
ность основной идеи, абстрактный порыв к «вершинам духа»:
«Вы взяли сюжет из области отвлеченных идей, — обращается
Дорн к Треплеву. — Так и следовало, потому что художественное
произведение непременно должно выражать какую-нибудь боль-
шую мысль. Только то прекрасно, что серьезно... Но изобра-
жайте только важное и вечное... если бы мне пришлось испы-
тать подъем духа, какой бывает у художников во время
творчества, то, мне кажется, я презирал бы свою материальную
оболочку и все, что этой оболочке свойственно, и уносился бы
от земли подальше в высоту...».208 Современная Чехову русская
критика отметила, что и Чайка, и Дикая утка Ибсена — худо-
202 См.: М. Горький и А. Чехов. Переписка. Статьи. Высказывания.
М., 1951, с. 208.
203 Станиславский К. С. Собр. соч., т. 1, с. 219.
204 Там же, т. 5, с. 352.
205 Там же, т. 7, с. 252.
206 Иванов Ив. Театр г. Корша. «Враг человечества», драма Генрика
Ибсена. — Артист, 1892, № 24.
207 См.: Письма Чехова к П. Ф. Иорданову от 24 ноября и 17 декабря
1896 г. и 7 июня 1897 г. — Чехов А. П. Поли. собр. соч., т. 17, с. 95.
208 Цехов А. П. Поли. собр. соч., т. 11, с. 156—157.
297
Жественные метафоры, обозначающие печальные судьбы персо-
нажей обеих пьес, что оба произведения сходны «но своему ха-
рактеру» и «по настроению».209 В протоколе заседания Те-
атрально-литературного комитета (14 сентября 1896 г.),
разрешившем к постановке «Чайку», отмечен «ибсенизм» Че-
хова.210 При этом чеховское восприятие произведений Ибсена
носило творческий характер, никогда не проявляясь в виде худо-
жественной зависимости, формальных механических заимство-
ваний. Чехов внимательнее к бытовым мелочам: искусство новел-
листа позволило ему увидеть драматический конфликт не столько
в напряженных жизненных ситуациях, сколько во всем течении
обыденного бытия.
Чехов считал Ибсена большим художником, но был далек
от апологетики Ибсена-идеолога. Чехова, верного заветам рус-
ской демократической культуры и реалистической литературы,
интересовали не отдельные героические личности, как Ибсена,
а вся масса людей, жизнь народа во всей многосторонности ее
проявлений. Чехова увлекали не столько диалектика и логика
мысли возвышающегося над толпой индивида, сколько душевные
движения, чувства и настроения обычного человека.
Как и Толстого, Чехова раздражал мещанско-декадентский
культ Ибсена — «аристократа духа». А эстетская критика с са-
мого начала противопоставила «идеалистическую тенденцию»
«возвышенного» Ибсена «плоскому реализму» «приземленного
бытописателя» Чехова. Например, А. Волынский в своей извест-
ной статье 1893 г.211 представлял норвежского драматурга
«орлом в поэзии, с крепкими мощными крыльями», уносящим
мысли читателя «куда-то вдаль, под облака» от «гнетущей тоски
заурядного, пошлого существования». Иное дело Чехов. Его ум
«не волнуем идеями широкими, смелыми». Он «не обладает тою
нервною чуткостью, которая позволяет писателю даже при скром-
ном образовании, ограниченном научном кругозоре, улавливая
свежие струи жизни, откликаться на высшие запросы мысли...».
Критик-эстет «не рад» за Чехова, ибо «в мещанстве суждений —
погибель для таланта... Мещанство в мыслях пригибает душу
к земле, разъедает творческую фантазию». У Чехова—«едино-
мыслие с толпою», у Ибсена—«порыв благородного эгоизма».
Этот ибсеновский «порыв благородного эгоизма» более всего
привлекал либеральную и либерально-народническую критику.
Ибсена рисовали духовным близнецом русских народников, а его
героев-индивидуалистов — рупорами его идей. Утверждалось без
достаточных на то оснований, что Ибсен субъективен от начала
до конца, что он «главный и единственный» герой своих драм,
209 См.: Гуковский М. Э. Новые веяния и настроения. Одесса, 1903, с. 48.
210 См.: Русская литература конца XIX—начала XX в. Девяностые
годы, с. 354.
211 См.: Волынский А. Литературные заметки. — Северный вестник,
1893, № 5, с. 111-130.
298
что драма «Враг народа» «более всех других напоминает био-
графию самого автора, именно доктор Штокман с наибольшим
правом может быть назван вторым я Ибсена».212 Эта наиболее
характерная для норвежского драматурга пьеса «полнее всего
выражает его излюбленные идеи, воплощает настроение поэта
в наиболее зрелый и плодотворный период его творчества. .. .Дея-
тельность Штокмана.., в самом широком смысле народническая:
она будет массу превращать в народ, среди него создавать лично-
убежденных, нравственно-самостоятельных людей, т. е. истинных
либералов и аристократов».213
Другим главным произведением Ибсена считали «Дикую
утку». Ее герой, «борец за правду», воплощенная искренность,
Грегерс Верле — «сродни Штокману».214 Он «поборник истины
и ради нее жертвует всем. Он знает, что этим разобьет жизнь
Гиальмара, находящегося в счастливом неведении, но что делать!
Абсолютная справедливость этого требует».215
Полемика с обветшалыми идеями либерального народничества,
посрамление «поборников истины», разбивающих жизни ближ-
них, разного рода «либералов» и «аристократов» — одна из цен-
тральных тем в творчестве Чехова. В книге «Остров Сахалин»
осмеян врач, «старик без усов и с седыми бакенами, похожий
лицом на драматурга Ибсена». Сходство это не только внешнее,
и само сравнение не случайно. Образ старика-доктора, созданный
на документальной основе сахалинских впечатлений Чехова,
обобщает, гротескно снижая их, черты Ибсена-Стокмана, «врага
народа». Сахалинский доктор честен и принципиален, но его
честность и принципиальность чрезмерны и прямолинейны. Он —
мизантроп и брюзга:
«— Когда приблизительно идет здесь последний снег? — спро-
сил я.
— В мае, — ответил Л.
— Неправда, в июне, — сказал доктор, похожий на Ибсена.
— Я знаю поселенца, — сказал Л., — у которого калифорний-
ская пшеница дала сам 22.
И опять возражение со стороны доктора:
— Неправда. Ничего ваш Сахалин не дает. Проклятая земля.
— Позвольте, однако, — сказал один из чиновников, — в 82 го-
ду пшеница уродилась сам 40. Я это отлично знаю.
— Не верьте, — сказал мне доктор. — Это вам очки втирают».216
212 Иванов Ив. Театр г. Корша. «Враг человечества», драма Генрика
Ибсена, с. 158.
213 Иванов Ив. Идеалы Ибсена. «Доктор Штокман», драма в 5 дей-
ствиях Генрика Ибсена. — Русские ведомости, 1891, № 151, 4 июня, с. 2.
214 Ветринский Ч. Генрик Ибсен. Литературно-биографический очерк. —
Колосья, 1892, кн. 7, с. XXXТ.
215 Энгельгардт А. Из общественной и литературной хроники Запада. —
Вестник иностранной литературы, 1891. № 6, с. 327.
216 Tjexoe А. П. Поли. собр. соч., т. 10, с. 25—26.
399
Подобно Стокману, «доктор, похожий на Ибсена» в ссоре
с местными властями — «у него произошло крупное недоразумение
с начальником острова». Доктор ожесточенно сражается с бюро-
кратическим сплоченным большинством, но сражается в одиночку,
презирая окружающих, а потому и не страшен сильным мира сего:
«Доктор показал мне целую кипу бумаг, написанных им, как
он говорил, в защиту правды и из человеколюбия. Это были ко-
пии с прошений, жалоб, рапортов и... доносов.
— А генералу не понравится, что вы у меня остановились, —
сказал доктор и значительно подмигнул глазом...
— А я рад, что вы остановились у нашего врага, — сказал он
(генерал — Д. Ш.), прощаясь со мной. — Вы будете знать наши
слабые стороны».217
Можно предположить, что Ибсен-Стокман осмеян и в более
раннем чеховском произведении — драме «Иванов» (1887—1889),
подытожившей идейные и художественные искания Чехова
80-х годов. В то время Чехов уже мог быть знаком с драмами
Ибсена. В 1887—1889 гг., когда на немецких сценах с триум-
фом прошли «Враг народа» и «Дикая утка», появились русские
переводы этих пьес, первоначально запрещенные цензурой и хо-
дившие по рукам. Е. М. Шавровой-Юст Чехов писал 9 мая 1899 г.,
что он читал одну из драм Стриндберга «еще в восьмидесятых го-
дах (или в начале девяностых)».218 Скорее всего, Чехов запамя-
товал: «в восьмидесятых годах» он читал не Стриндберга, тогда
на русский язык еще непереведенного, а другого скандинавского
драматурга—Ибсена. В 1887—1889 гг. Чехов мог составить пред-
ставление об Ибсене и по статьям в русской прессе.
П. Морозов первым назвал Ибсена «норвежским народником».
Критик утверждал, что Ибсен-Стокман относится к людям «с бес-
пощадностью гордого римского патриция»; он уверен, что «силен
только тот, кто одинок», кто «может презирать окружающее его
общество и обходиться без его содействия». Его нравственное
требование — «абсолютное, не допускающее никаких уступок, ни-
каких соглашений; оно должно быть выполнено во всей строгости,
несмотря ни на какие препятствия».219 Георг Брандес подчерки-
вал, что Ибсен «находит средних людей мелкими, эгоистичными,
ничтожными», что драматург, как и его герой, мятежный доктор,
«не чувствует себя сыном народа, частью целого... — он чувствует
себя только гениальным индивидуумом, и единственное, во что он,
собственно говоря, верит, и что он уважает, это личность».220
Именно таким и предстает один из главных персонажей пьесы
«Иванов» — земский врач Евгений Константинович Львов.
Доктор Стокман — прежде всего «человек правдивый» (П. Моро-
217 Там же, с. 26—27.
218 Чехов А. П. Поли. собр. соч., т. 18, с. 146.
219 Морозов П. Генрик Ибсен и его драмы. — Наблюдатель, 1884, № И,
с. 51, 58.
220 Брандес Г. Генрик Ибсен. — Русская мысль, 1887, кн. IX, с. 97, 99.
300
зов), «неподкупно-честный» (Г. Брандес). Вот как характери-
зуется в драме Чехова доктор Львов:
Саша. Моя антипатия. Ходячая честность. Воды не попро-
сит, папиросы не закурит без того, чтобы не показать своей не-
обыкновенной честности. Ходит или говорит, а у самого на лбу
написано: я честный человек! Скучно с ним.
Шабельский. Узкий, прямолинейный лекарь!...
Иванов. Он меня ужасно утомил, но все-таки мне симпати-
чен: в нем много искренности.
Шабельский. Хороша искренность!., все... не просто,
а с тенденцией: и голос дрожит, и глаза горят, и поджилки тря-
сутся. .. Черт бы побрал эту деревянную искренность! 221
Подобно Стокману, Львов противопоставляет себя другим лю-
дям, и Иванов советует ему: «Голубчик, не воюйте вы в одиночку
с тысячами, не сражайтесь с мельницами, не бейтесь лбом об
стены... Да хранит вас бог от... горячих речей».222 Львов, как
и Стокман, и Грегерс Верле («Дикая утка»), нетерпим к люд-
ским слабостям и порокам. Подобно тому как Грегерс Верле губит
семейство Экдалей, Львов способствует разрушению семьи Ива-
новых. «Что вы можете сказать? — говорит Львову Саша. — Что
вы честный человек? Вошли вы сейчас сюда, как честный чело-
век, нанесли ему (Иванову, — Д. Ш.) страшное оскорбление,
которое едва не убило меня; раньше, когда вы преследовали его,
как тень, и мешали ему жить, вы были уверены, что исполняете
свой долг, что вы честный человек. Вы вмешивались в его
частную жизнь, злословили и судили его; где только можно было,
забрасывали меня и всех знакомых анонимными письмами, — и
все время вы думали, что вы честный человек. Думая, что это
честно, вы, доктор, не щадили даже его больной жены и не
давали ей покоя своими подозрениями. И какое бы насилие,
какую жестокую подлость вы ни сделали, вам все бы казалось,
что вы необыкновенно честный и передовой человек!».223
19 сентября 1901 г. Чехов был на премьере «Дикой утки»
в Московском Художественном театре. Раньше, 14 мая 1901 г.,
М. А. Членову он писал, что его «обязали... присутствовать на
репетициях „Дикой утки"»,224 а Л. В. Средину в письме от
24 сентября прямо заявил: «„Дикая утка" на сцене Художествен-
ного театра оказалась не ко двору. Вяло, неинтересно и слабо».225
Постановка на сцене этой пьесы Ибсена показалась Чехову не-
своевременной, а игра актеров, не сумевших передать осо-
бенностей ибсеновского психологизма, — плохой. Пессимизм «Ди-
кой утки» на фоне предреволюционного общественного брожения
возбуждал к себе ироническое отношение. Леонид Андреев, на-
221 Чехов А. П. Поли. собр. соч., т. И, с. 40.
222 Там же, с. 24.
223 Там же, с. 78.
224 Там же, т. 19, с. 86.
225 Там же, с. 139—140.
пример, находил, что «Дикая утка» — «жизнерадостная вещь,
быть может, даже против воли того, кто написал ее. Быть может,
он хотел ею огорчить, унизить и отнять всякую надежду, но у
пессимизма есть своя роковая черта, на которой он невиннейшим
образом переходит в оптимизм. Отрицая все, приходишь к вере
в приметы; опровергая всю жизнь, являешься ее невольным апо-
логетом».226 К. С. Станиславский вспоминает, что Чехов «не мог
смотреть без улыбки»227 на А. Р. Артема, наделившего своего
героя, старика Экдаля, чертами русского помещика и заставив-
шего его говорить «с задушевными нотами в голосе».228
А. Л. Вишневский рассказывает, что «однажды, сидя на берегу
реки, А. П. громко рассмеялся... Сквозь смех он сказал: „Не
нужно играть Артему в ибсеновских пьесах". Он видел в Худо-
жественном театре пьесу Ибсена „Дикая утка". В ней Артем
выходил на сцену с выпотрошенным кроликом в руках».229 Чехов
смеялся столько же над актером, сколько и над его героем, носите-
лем пессимистического взгляда на возможность улучшения мира.
Критика отмечала: «глубокий пессимизм заключается в этой фразе
старика Экдаля „Лес мстит за себя", а именно: нельзя безнака-
занно производить рубку, ломку существующего, ибо все сущест-
вующее имеет право на существование, а потому нельзя и пытаться
внести какое-либо улучшение в наличную „душу жизни" — горе
тому, кто рубит лес.. .».230 Чехов был иного мнения.
Ибсен боролся с пошлостью обыденного бытия, а МХТ пред-
ставил его приземленным бытописателем. По словам критика,
«это было не исполнение ибсеновской драмы, а — перевод ее на
общедоступный язык... Играли ниже, чем Ибсен есть... Есть
одно слово, которое за последнее время так часто употребляют,
что само уже употребление стало почти пошлостью; слово это —
пошлость. За Ибсеном — честь введения этого понятия в общий
обиход. И в „Дикой утке" это сделано особенно ярко. Ибсен —
первый в драме — вооружился против пошлости в жизни...
Трагедия его пьес — ужас перед отвратительностью пошлости».231
Отсюда становится понятным следующий отзыв Чехова об Ибсене
в передаче Станиславского: «у него же нет пошлости».232
16 марта 1904 г. Чехов видел постановку ибсеновской
драмы «Привидения», осуществленную труппой Передвижного
театра П. Н. Орленева. Орленев трактовал пьесу как глубоко
пессимистическую и натуралистическую, на первый план выдви-
226 Андреев Л. Дикая утка (1901). —В кн.: Андреев Л. Собр. соч. Рас-
сказы, очерки, статьи. СПб., 1911, с. 285.
227 А. П. Чехов в воспоминаниях современников, с. 398.
228 Сутугин С. «Дикая утка». — Театр и искусство, 1902, № 14, с. 293.
229 Вишневский А. Л. Незабвенное... — Солнце России, 1914, № 228—
25, июнь, с. 7.
230 Кожевников В. Роль «Дикой утки» в пьесе Ибсена. — Театр и ис-
кусство, 1901, № 43, с. 766.
231 Сутугин С. «Дикая утка», с. 293.
232 Станиславский К. С. Собр. соч., т. 5, с. 352.
302
пул проблему биологической наследственности, сделал своего
героя, Освальда, главным персонажем спектакля, настойчиво
подчеркивая в его поведении психопатологические черты. Чехов
писал жене 18 марта 1904 г.: «И пьеса дрянная и игра неваж-
ная, вроде как бы жульническая».233 П. Н. Орленев вспоминает,
что Чехов сказал ему: «Вот бы вам, Орленев, сыграть с моей
женой „Привидения4'. Какой бы это был спектакль».234 Эти чехов-
ские слова свидетельствуют отнюдь не о «положительном отноше-
нии к Ибсену», как полагал Б. В. Михайловский,235 — они полны
иронии. Ни Орленеву, ни Книппер символические роли в пьесах
Ибсена не давались. Сама актриса, по ее словам, «избегала»
говорить с Чеховым о своей работе над Ибсеном, ибо Чехов
«благодушно, с тонкой улыбкой, но неотразимо вышучивал то,
к чему мы относились с большой серьезностью и уважением».236
По-иному отнесся Чехов к постановкам на сцене МХТ
«Врага народа» («Доктор Штокман») и «Столпов общества».
Правда, памятуя о впечатлении, произведенном на него «Врагом
народа» в конце 80-х годов, Чехов в письме к О. Л. Книппер от
16 марта 1901 г. называл пьесу «консервативной».237 Однако
в других письмах к жене он советовал актерам «приниматься»
за работу над спектаклем, интересовался, почему Штокман «идет
так редко».238 Л. Андреев писал, что на премьере присутствовал
«в первых рядах Ант. П. Чехов. На него смотрят чуть ли не
с чувством некоторого превосходства: „смотри-ка, дескать, как
у нас-то играют: здорово?"».239 На сей раз актерам было чем
похвалиться. В изображении Станиславского Штокман, честный
гражданин, благородный и добрый человек, выступал против
«пошлости» и «низости», в защиту «таланта», «общественного
долга», «истины».240 Реплика Штокмана «да, я революционер!»
вызвала гром аплодисментов.241 Чехов имел возможность убе-
диться, что на сцене МХТ Враг народа превратился в бунтаря
и народолюбца.
Премьера «Столпов общества» состоялась в феврале 1903 г.
Постановка созвучной эпохе социально-критической пьесы
в реалистическом сценическом исполнении стала большим худо-
233 Чехов А. П. Полп. собр. соч., т. 20, с. 251.
234 А. П. Чехов в воспоминаниях современников, с. 423.
235 Михайловский Б. В. М. Горький и западноевропейская драматургия
конца XIX—начала XX в. — В кн.: Горький и зарубежная литература.
М., 1961, с. 53.
236 Книппер О. Л. Ибсен в Художественном театре, с. 80.
237 Чехов А. П. Поля. собр. соч., т. 19, с. 62.
238 Там же, с. 160, 191.
239 Андреев Л. Диссонанс (1901). —В кн.: Андреев Л. Собр. соч. Рас-
сказы, очерки, статьи, с. 275.
240 См.: А. Б[огданович]. Критические заметки. Московский Художе-
ственный театр... Пьесы Чехова «Дядя Ваня» и «Три сестры» — «Доктор
Штокман». —Мир Божий, 1901, № 4, с. 1—12; Беляев Ю. Актеры и пьесы.
СПб., 1902, с. 275, и др.
241 Вишневский А. Л. Ключи воспоминаний. Л., 1928, с. 80.
303
жественным достижением МХТ. Ставя эту драму Ибсена, режис-
серы желали утвердить «полезную победу» «глубокого и серьез-
ного направления» над «красивыми пустяками».242 На сцене
изображалась «монотонная обычная жизнь, в которой под покро-
вом однообразной тишины и мирной бесцветности совершаются
незаметные несправедливости.. .».243 О. Л. Книппер на этот раз
получила вполне реалистическую, соответствующую ее дарова-
нию роль (Лоны), которую сыграла блестяще, показав себя
«большой артисткой». В ее игре «не замечалось даже искусства:
до такой степени артистка сжилась с изображаемым лицом,
создавая одну из самых симпатичных женских фигур, полных
яркой индивидуальности».244 Актеры сумели воспроизвести и
подчеркнуть национальный норвежский колорит всем поведением
на сцене и даже особым произношением слов.245
Поэтому понятно, что никакой иронии не было в письме
Чехова к А. Л. Вишневскому от 7 ноября 1903 г.: «Так как
скоро я приеду в Москву, то благоволите оставить для меня одно
место на „Столпы общества", хочу посмотреть удивительную
норвежскую игру, и даже заплачу за место. Вы знаете, Ибсен
мой любимый писатель».246
Это серьезное и принципиальное, откровенное и чистосердеч-
ное признание из уст самого Чехова свидетельствует о том, что
русский писатель в годы революционного подъема отбросил все
второстепенное и наносное, что заставляло его быть сдержанным
в выражении своего положительного отношения к Ибсену —
создателю нового стиля в драматическом искусстве, сатирику и
борцу за истинные устои общества: «свободу» и «правду». Ибсен
и Чехов, говоря словами О. Л. Книппер, были «оптимистами
будущего и пессимистами настоящего»,247 мечтали о всесторон-
нем освобождении человеческой личности, утверждали в литера-
туре гуманистический идеал.
В письме к А. П. Чехову 5 мая 1899 г. А. М. Горький отнес
Ибсена к числу писателей, стремящихся трактовать «вопросы
коренные, вопросы духа» и потому особенно нужных «могучей»
русской литературе, переживающей перелом в своем развитии.
Этими словами Горький определил и значение Ибсена для лите-
ратуры России 90-х годов. Творчество самого Горького открывает
не только новую эпоху в истории русской литературы, но и
новый этап в восприятии драматургии Ибсена.
242 Письма В. И. Немировича-Данченко к А. П. Чехову. — В кн.: Еже-
годник Московского Художественного театра, 1944, т. 4, с. 153
243 И. [Игнатов И. H.J. «Столпы общества» (Художественный театр,
спектакль 24-го февраля). — Русские ведомости, 1903, № 56, 26 февраля,
с. 3. — Эту статью Чехов внимательно прочитал (см.: Чехов А. П. Поли,
собр. соч., т. 20, с. 60).
244 И. [Игнатов И. Н.]. «Столпы общества», с. 3.
246 См.: Шайкевин Б. А. Драматургия Ибсена в Рс сии, с. 76.
246 Чехов А. П. Поли. собр. соч., т. 20, с. 178.
i47 Книппер О, Л. Ибсен в Художественном театре, с, 80,
ВМЕСТО ПОСЛЕСЛОВИЯ
Намерение автора написать послесловие к этой книге не было
исполнено. В тот момент, когда работа над монографией близи-
лась к завершению, тяжелая болезнь и внезапная кончина оста-
новили его перо. Книга, которая, как предполагалось, должна
была отметить собой очередной этап исследовательской работы
автора, стала, к сожалению, итогом его научного пути.
Монография Дмитрия Михайловича Шарыпкина (1937—1978)
является результатом многолетней и целенаправленной работы.
Первые прикосновения к ее тематике можно обнаружить уже
в ранних его работах начала 1960-х годов, посвященных, напри-
мер, отношению А. Блока к скандинавским писателям. Едва ли
не с первых публикаций автора, увидевших свет вскоре после
окончания им скандинавского отделения филологического факуль-
тета Ленинградского университета им. А. А. Жданова (1960),вни-
мание его сосредоточилось на всестороннем изучении русско-
скандинавских литературных отношений.
Последовательно осуществляя свою задачу, Д. М. Шарыпкин
подготовил первую монографию «Русская литература в сканди-
навских странах'»" (1975), в основу которой легла кандидатская
диссертация, успешно защищенная в 1968 г. по окончании аспи-
рантуры при Институте русской литературы (Пушкинский Дом)
АН СССР в Ленинграде. Научная общественность встретила
книгу Д. М. Шарыпкина с большим интересом, благожелательные
отклики появились и в зарубежной научной печати.
В этот период начал, очевидно, складываться замысел новой
книги, которая могла бы послужить продолжением темы, осве-
щая ее на этот раз с другой стороны — со стороны восприятия
в России национальных литератур Швеции, Норвегии, Дании,
Исландии. Материалы этого рода затрагивались предшественни-
ками Д. М. Шарыпкина сравнительно редко, а во многих.случаях
требовались первоначальные разыскания и систематизация забы-
тых фактов. С декабря 1967 г. Д. М. Шарыпкин работал в Сек-
торе взаимосвязей русской и зарубежных литератур Пушкинского
Дома, что несомненно помогло ему стать хорошим специалистом
в истории не только скандинавских литератур, но и русской лц-
305
тературы разных ее периодов. В 1972—1973 гг. исследователь
начал вплотную заниматься старой, но далеко еще не решенной
проблемой связей литературы и фольклора Древней Руси с по-
эзией скандинавских скальдов. Тогда же была им написана мо-
нографическая статья о восприятии в русской литературе произ-
ведений Г. Ибсена. Так наметился диапазон будущего иссле-
дования — от первых контактов Руси с культурой скандинавского
Севера до рубежа XIX и XX вв.
На многовековом пути развития русско-скандинавских куль-
турных взаимоотношений автором были намечены некоторые яв-
ления, определявшие собой дальнейший ход событий и дававшие
представление о характерных для данной эпохи формах межлите-
ратурного общения. Над изучением таких явлений исследователь
работал с особенной заинтересованностью, возвращаясь к ним не-
однократно. Таким было для него «Слово о полку Игореве», ко-
торому посвящено немало любопытных страниц и в настоящей
книге. Таким было культурное общение и соперничество России
и Швеции в эпоху преобразований Петра I. Не менее занимали
автора преромантические и романтические представления рус-
ских людей о Скандинавии, наложившие отпечаток на русское
искусство конца XVIII и первой половины XIX в. Много внимания
уделил Д. М. Шарыпкин Пушкину и пушкинской эпохе, внеся
ценный вклад в советскую пушкинистику. Наконец, как уже упо-
миналось, издавна привлекали его внимание период скандинав-
ского реализма и популярность в России, как и в других стра-
нах, на исходе прошлого столетия таких писателей, как А. Стринд-
берг и Г. Ибсен. Остается только сожалеть, что ученый не успел
осуществить еще один свой замысел — написать работу «Сканди-
навское многоязычие и русская литература», где он собирался
дополнить свои наблюдения примерами языкового «обмена» между
писателями родственных по культуре скандинавских стран,
а также изучением истории знакомства северных соседей России
с ее языком.
Книги и статьи Д. М. Шарыпкина не содержат исчерпываю-
щей истории русско-скандинавских литературных связей. Чита-
тель этой монографии пожелал бы, наверное, найти в ней и дру-
гие главы — например, главу о таком немаловажном явлении
в европейской культуре, как К. Гамсун, главы о Л. Хольберге и
X. К. Андерсене. Однако книга и в существующем своем виде
содержит большую часть материалов, которые могли бы составить
основу полной истории общения литератур России и Скандина-
вии, если принять во внимание также и все написанное автором
в предыдущие годы. Многие мысли Д. М. Шарыпкина послужат
отправным пунктом для продолжения исследований русско-скан-
динавской проблематики, и не раз еще мы вспомним с благодар-
ностью об авторе этой книги,
Р. Ю. Данилевский
БИБЛИОГРАФИЯ ТРУДОВ Д. М. ШАРЫПКИНА
1961-1980 гг.
1961
Август Стриндберг и некоторые особенности реализма в скандинав-
ской литературе. — Учен. зап. Ленингр. гос. ун-та, № 308, сер. филол.
наук, вып. 62, с. 150—163.
1963
Блок и Стриндберг. — Вестн. Ленингр. ун-та, № 2, сер. истории, языка
и литературы, вып. 1, с. 82—91.
Блок и Ибсен. — В кн.: Скандинавский сборник. VI. Таллин, с. 159—176.
История создания драмы Авг. Стриндберга «Местер Улуф». — В кн.:
Науч. конф. по истории, экономике, языку и литературе скандинавских
стран и Финляндии. Тарту, с. 82—83.
Роман Авг. Стриндберга «Красная комната».— В кн.: Скандинавский
сборник. VII. Таллин, с. 103—122.
«Сага о Фритьофе» Тегнера в русском переводе Я. Грота.— Учен. зап.
Ленингр. гос. ун-та, № 321. Сер. филол. наук, вып. 67, с. 91—109.
1964
Первоначальная редакция статьи А. Блока «Памяти Августа Стринд-
берга». — В кн.: Блоковский сборник. Тарту, с. 552—556.
История создания драмы Авг. Стриндберга «Местер Улуф».— В кн.:
Скандинавский сборник. IX. Таллин, с. 113—125.
Лермонтов в скандинавских странах. — Русская литература, № 3,
с. 80-83.
1965
Первый полный перевод «Старшей Эдды». — В кн.: Скандинавский
сборник. X. Таллин, с. 278—286.
Чехов и Горький о Стриндберге. — В кн.: 2-я науч. конф. по истории,
экономике, языку и литературе скандинавских стран и Финляндии. М.,
с. 181—184.
1966
Август Стриндберг и Софья Ковалевская. — Вопросы литературы, № 8,
с. 251—254.
Чехов о Стриндберге. — Русская литература, № 3, с. 162—166.
Георг Брандес и Тургенев. — В кн.: 3-я науч. конф. по истории, эконо-
мике, языку и литературе скандинавских стран и Финляндии. Тарту,
с. 195-197.
307
1967
Хронологическая канва жизни и творчества Н. В. Гоголя. — В кн.:
Г о г о л ь Н. В. Собр. соч. в 7-ми тт., т. 7. М., с. 430—460.
1968
Август Стриндберг и русская литература. Автореф. дис. на соискание
учен, степени канд. филол. наук. Л., 23 с. (Ин-т рус. лит. (Пушкинский
Дом) АН СССР).
Кони А. Ф. Собр. соч. в 9-ти тт., т. 6. М. (подготовка текстов и ком-
ментарий совместно с другими авторами).
Георг Брандес и Тургенев.— В кн.: Скандинавский сборник. XIII.
Таллин, с. 166—182.
Н. Г. Чернышевский в скандинавских странах. — В кн.: 4-я науч. конф.
по истории, экономике, языку и литературе скандинавских стран и Фин-
ляндии. М., с. 319—323.
Этюд Г. Брандеса «Лаврецкий». — В кн.: Тургеневский сборник, вып. 4.
М.-Л., с. 150-155.
1969
«Стихотворения в прозе» и скандинавские писатели. — В кн.: Турге-
невский сборник, вып. 5. М.—Л., с. 318—329.
1970
Гамсун. — В кн.: История западноевропейского театра, т. 5. М.,
с. 418-423.
Сценическое искусство Норвегии и Швеции. — Там же, с. 423—446.
Стриндберг в России. — В кн.: Исторические связи Скандинавии и
России (IX—XX вв.). Л., с. 294—312.
Русская культура и норвежские писатели. (О последних книгах Мар-
тина Нага). —Русская литература, № 4, с. 208—213.
1971
А. Чехов и Л. Толстой об Ибсене. — В кн.: 5-я науч. конф. по исто-
рии, экономике, языку и литературе скандинавских стран и Финляндии.
М., с. 173-176.
1972
Исповедь Финна в поэме «Руслан и Людмила». —В кн.: Временник
Пушкинской комиссии, 1970. Л., с. 79—91.
Скандинавская тема в русской романтической литературе. — В кн.:
Ранние романтические веяния. Л., с. 96—167.
1973
СёдербергЯ. «Доктор Глас. Серьезная игра». Пер. со шведского.
М., 1971 (рец.). —Звезда, № 1, с. 221.
Ибсен в русской литературе (1890-е годы). —В кн.: Россия и Запад.
Из истории литературных отношений. Л., с. 269—303.
Русская литература на страницах журнала «Скандо-славика». — Рус-
ская литература, № 3, с. 214—221.
"308
«Рек Бонн и Ходына...» К вопросу о поэзии скальдов и «Слове о полку
Игореве». — В кн.: Скандинавский сборник. XVIII. Таллин, с. 195—201.
Боян в «Слове о полку Игореве» и поэзия скальдов. — В кн.: 6-я науч.
конф. по истории, экономике, языку и литературе скандинавских стран
и Финляндии. Тарту, с. 62—64.
1974
Вокруг «Пиковой дамы». 1. Шведская «Пиковая дама». 2. Эпиграф
к главе V. — В кн.: Временник Пушкинской комиссии, 1972. Л., с. 128—138.
Пушкин в шведской литературе. — В кн.: Пушкин. Исследования и
материалы, т. 7. Л., с. 251—262.
Литература XIX—XX вв. — В кн.: История Швеции. М., с. 617—636.
1975
Русская литература в скандинавских странах. (Ответств. ред. акаде-
мик М. П. Алексеев). Л., 220 с. (Ин-т рус. лит. (Пушкинский Дом)
АН СССР). Рец.: Nepomnjasjtij A. Rysk Strindbergsforskare. — Ny-
heter fran Sovjetunionen, 1975, november, N 22, s. 28—29; Nils son N. A.
Rysk litteratur och skandinavisk. — Rysk kulturrevy, 1975, N 3, s. 3—7;
Steffensen E. Russisk litteratur i Skandinavien — for og netop nu.—
Information, 1975, 10 X.
Скандинавская тема в русской романтической литературе (1825—
1840). — В кн.: Эпоха романтизма. Из истории международных связей рус-
ской литературы. Л., с. 148—198.
Л. Н. Толстой в скандинавской литературе. — Русская литература,
№ 1, с. 211—219.
Сказочная повесть В. А. Левшина «О исполине Стеркатере». — В кн.:
Русская литература XVIII в. и ее международные связи. «XVIII век»,
сб. 10. Л., с. 220—225.
1976
Русские дневники шведов — полтавских пленников. — В кн.: Восприя-
тие русской культуры на Западе. Л., с. 59—85.
Полтавский пир Петра I по русским и шведским источникам. — В кн.:
Сравнительное изучение литератур. Сб. статей к 80-летию академика
М. П. Алексеева. Л., с. 82—87.
Достоевский в восприятии шведских писателей. — В кн.: Достоевский.
Материалы и исследования, т. 2. Л., с. 270—276.
Боян в «Слове о полку Игореве» и поэзия скальдов. — В кн.: «Слово
о полку Игореве» и памятники древнерусской литературы (Тр. Отд. древ-
нерус. лит., т. 31). Л., с. 14—22.
Скандинавское литературоведение. — В кн.: Большая советская энцик-
лопедия. Изд. 3-е, т. 23. М., с. 495—496.
Пушкин и Тегнер (поэмы «Полтава» и «Аксель»). —В кн.: 7-я науч.
конф. по истории, экономике, языку и литературе скандинавских стран
и Финляндии. Л., с. 19—21.
«Пиковая дама» и повесть Мармонтеля «Окно». — В кн.: Временник
Пушкинской комиссии, 1974. Л., с. 139—142.
1977
Радищев и роман Мармонтеля «Велизарий». — В кн.: А. Н. Радищев и
литература его времени. «XVIII век», сб. 12. Л., с. 166—182.
Скандинавская литературная русистика (1971—1975). — Русская лите-
ратура, № 1, с. 179—191.
20 Д« М. Шарыпкин 309
1978
Пушкин и «Нравоучительные рассказы» Мармонтеля. — В кн.: Пушкин.
Исследования и материалы, т. 8. Л., с. 107—136.
Скандинавская литература в России (1820—1850). —В кн.: От роман-
тизма к реализму. Л., с. 56—116.
Арвидсон С; Аурелль Т.; Брандес Г.; Грундтвиг С.-Х.; Густавсон Л.;
Карлфельдт Э. А.; Кеннинг; Кнорринг С. М.; Круканн И.; Ларсен Г. О.;
Рейсс-Андерсен Г.; Саломонссон К.; Сённербю К.; Сервисен В.— В кн.:
Краткая литературная энциклопедия, т. 9. М., стб. 69, 81, 145, 247, 252, 348,
856, 366, 393, 413, 656-657, 678, 690, 692-693.
1980
Шведская тема в русской литературе петровской поры.— В кн.: Рус-
ская культура XVIII века и западноевропейские литературы. Л., с. 5—62.
Творчество Георга Брандеса по русским источникам и материалам,—
В кн.: Русские источники для истории зарубежных литератур. Л.,
с. 184-232.
Приняты к печати:
Гамсун К.; Скандинавские страны. — В кн.: Лермонтовская энцикло-
педия. М.
Главы о театре и драматургии Норвегии и Швеции для изд.: История
западноевропейского театра, т. 7. М.
УКАЗАТЕЛЬ ИМЕН*
Абрамов М. П. 72
Абрамов Я. В. 283
Абрикосов X. Н. 291
Август, имп. 69
Авессаломова Г. С. 186
Адам Бременский 128
Адамов И. 22
Аделунг Ф. П. 25
Адлер М. 292
Адлерфельд Г. 204
Адмони В. Г. 273
Адрианова-Перетц В. П. 12—14, 63
Азадовский М. К. 124, 168, 178
Азарова 278
Азбелеа С. Н. 10, 205
Аксаков К. С. 152
Акулов 47
Акундинов Т. 33
Аладьин Е. В. 215
Александр I 186
Александр Македонский 64, 66, 68,
71, 76
Алексеев А. А. 277
Алексеев М. П. 3—5, 7, 22, 32, 58,
83, 85, 86, 172, 244, 272, 309
Алексеева О. Б. 49
Алексей Михайлович, царь 27, 33,66
Алексей Петрович, царевич 34, 35
Алпатов М. А. 6, 33, 82
Алчевская X. Д. 288
Альмквист К. Й. Л. 194, 234, 239,
242, 246, 248, 251
Альфьери В. 182, 183
Амбус А. А. 142
Аммон И. Ф. 43
Ампер Ж.-Ж.-А. 145, 155, 160, 184,
188—190, 221, 224, 227, 248
Анастасевич М. Г. 123
Андерсен X. К. 193, 243-245, 251,
306
Андерссон И. 56
* Составлен Н. А. Колобовой.
Андреев Л. Н. 267, 302
Андроников И. Л. 164
Аничков Е. В. 162, 290
Анохин Г. И. 9
Арвидсон С. 310
Арефьев-Уральский Н. В. 271
Аристотель 201
Арндт К. Ф. Л. 135
Артаксеркс 66
Артем А. Р. 302
Аспазия (псевд. Розенберг Э.) 257
Астахова А. М. 52
Атрешков П. 152
Аттербум П. Д. 193, 200, 220, 225,
229—231, 238
Аурелль Т. 310
Афанасий, архиепископ холмогор-
ский 23
Афцелиус А. А. 172, 173, 175, 178,
193
Баггесен Й. 192, 195, 197, 220
Бадалич И. М. 67
Баден Г. Л. 121
Базанов В. Г. 104, 120, 132
Базилевская-Соловьева И. Н. 271
Байер А. 119, 254
Байрон Дж. Г. Н. 204, 207—209, 212,
214, 235
Бакланова Н. А. 72
Балобанова Е. В. 103
Балухатый С. Д. 289
Бальмонт К. Д. 266, 279, 281, 282
Бантыш-Каменский Н. Н. 219
Бар Ю. Ф. 226
Баранкова Г. С. 67
Баратынский Е. А. 183, 184, 234
Барсов Е. В. 12, 17, 25, 48, 53, 205
Барсов П. П. 38
Бартолин 0. 160
т
20*
Бартолин Т. 91, 99
Басаргин А. 266
Батуринский В. П. 273
Батюшков К. Н. 126—134, 142, 159,
182, 183, 203
Бахтин Н. Н. 256, 272
Бейсов П. С. 133
Белецкий А. И. 181
Белинский В. Г. 147, 152, 181, 182,
187—189, 224, 226, 235—237, 240-
242, 244, 245, 247, 251
Белов И. 41, 49
Белокуров С. А. 40
Белый А. 266, 267
Бельман К. М. 199
Беляев О. П. 76
Беляев Ю. Д. 303
Бергиус Н. 30, 31
Бергман Ф. В. 178
Бережков М. 46
Берков П. Н. 31, 32, 77, 94, 103, 163
Бернадотт Ж.-Б. (Карл XIV) 224
Бернар С. 278
Бернарден де Сен-Пьер Ж.-А. 188
Берхгольц Ф. В. 43, 67
Берцелиус Ю. Я. 185
Бесков Б. 193, 220—223
Бессонов Hi А. 50, 51
Бестужев Н. А. 123* 199, 201, 206 ■
Бестужев-Марлинский А. А. 122,
ЧЙ6, 137, 184, 198, 206, 207
Бёттингер В. 193
Бибиков И. 290
Бйзэ А. 114'
Биорнер Е. И. 91, 98, 171
Бирюков П. И. 284, 293
Бицилли П. М. 7
Бланш А. 194
Блер X. 104, 106, 135
Блефкенйй 188
Блинова Е. М. 221, 229
Блок А. А. 265, 267—270, 305, 307
Боборыкин П. Д. 257, 259, 260, 280
Бобровский П. О. 43
Богданович А. И. 283, 303
Богданович И. Ф. 95—97
Бойесен Я. 272, 273
Болтин И. Н. 83, 85, 116, 163
Болховитинов Е. А. см. Евгений
Болховитинов
Ботвид КЬ 25
Ботер 22
Бочкарев В. А. 84
Браги Бодвассон 91-
Брайкевич В: И; 137, 151, 165
Брайко Г. Ж 94, 95
Брандес Г. 276, 300, 301, 307, 308, <
310
Брауде Л. 10. 3, 236, 244
Браун Ф. А. 7, 81
Бремер Ф. 194, 239—243, 249
Бреммер Г. 73
Бреннер С. Э. 73, 74
Бреннер Э. 73
Брикнер А. 38
Брок О. 276, 281
Брюсов В. Я. 282
Буало Н. 201
Бударагин В. П. 44
Бужинский Г. 38, 62
Бузескул В. П. 22
Булаховский Л. А. 17
Булгаков В. Ф. 287
Булгаков Ф. В. 257
Булгарин Ф. В. 150, 187, 206, 226,
246, 251
Бург Ф. 44
Бусов К. 81
Бутенант А. 53
Бутенант Г. 53
Бухштаб Б. Я. 179, 181
Быкова Т. А. 29, 34, 39
Бычков А. Ф. 178, 241
Бьёрнсон Б. 256, 283, 285, 286 ■■:
Бюргер А. 229
Бюргер Г. А. 176, 177
Вадим Новгородский 83", 84,-105, 107,
НО, 111, 117, 134, 151
Валдемар Победоносный 26, 93 - *■
Валлин Й. У. 193'
Варнеке Б. В. 66
Вас Р. 146
Василевский В. Г. 7
Васильев В. Н. 64
Васильевы 55
Ватсон Э. К. 276
Ваттель 76
Вацуро В. Э. 114, 203, 229, 230
Введенский Д. Н. 102, 103 '
Вебер К. Ф. 37, 38, 41-43
Вейнберг П. И. 275
Вельтман А. Ф. 154—156, 179—182 »
Венгеров С. А. 202, 203, 283
Венгерова 3. В. 259
Венелин Ю. 150
Вертоградский Н. И. 62
Веселовский Александр Н. 13^-15,
17, 20 - •
Веселовский Алексей Н. 3, 33, 283
Веселовский Ю. А. 264 * "
Виланд К. М. 195
Винкельман И. И. 197
Винтер Э. И. 42
Виньи А., де 224
Вит Т. 41
Витберг А. Л. 187, 188
Витберг Ф. А. 36, 39, 49, 64, 69.
Вишневский А. Л. 296, 302, 304
312
Владимир Мономах 7
Владимир Святославич 85, 119, 138,
139, 147, 152, 154, 163
Владимиров П. В. 204
Вознесенский А. К. 127
Волк С. С. 116, 121, 122
Волков П. А. 220
Волынский А. Л. 281, 283, 298
Вольпе Ц. С. 135
Вольтер Ф. М. 42, 46, 109, 127, 204
Вольф Л. 277
Ворм О. 91, 97
Востоков А. X. 124, 125
Врех К. Ф. 42
Всеволодский-Гернгросс В. Н. 66
Вульф А. Н. 142
Вульф Я. 41
Выйтон Г. 251
Вяземский П. А. 123, 133, 203, 204,
222, 242
Гаврилов М. В. 106
Гайльс В. 76
Галахов А. Д. 128
Гамсун К. 279, 306, 308, 310
Ганзен А. В. 256, 275, 276, 278
Ганзен П. Г. 192, 258, 273—278, 281,
282, 285, 286
Ганзен-Кожевникова М. П. 274
Ганзон О. 257
Ганс Переплетчик 24
Гарборг А. 256
Гаух И. К. 192
Гвидо де Колумна 60
Гевлич А. 123
Гейденстам К. 257
Гейер К. Г. 172
Гейер Э. Г. 147, 194, 199, 200, 222,
228, 229, 234, 248, 252
Геккерг И. 41
Гельвиг А., фон 201, 202
Гендерсон Э. 188
Герберштейн (Гербернштейн) С. 30,
85
Гердер И. Г. 93, 103, 104, 106, 112—
114, 129, 131, 132, 177, 182
Герстенберг В. Г. 93
Герхард И. Е. 27
Герцен А. И. 187, 188, 220
Герцфельд М. 279
Гете И. В. 196, 201, 220, 221, 238
Гиббон Э. 126
Гивнер Ю. 22
Гида Гаральдсдоттир 7
Гизо Ф. 143
Гиллельсон М. И. 203
Гильфердинг А. Ф. 167
Гиппиус 3. Н. 283
Глинка Ф. Н. 140
Глинский Б. Б. 255
Глюк Э. 31, 42
Гнедич Н. И. 101, 127, 130
Гоголь Н. В. 189, 190, 258, 308
Голберг, барон 76
Голиков И. И. 41, 46, 48
Голикова Н. Б. 53, 55
Голицын В. В. 34, 54
Голицын Н. В. 24
Голицын Н. Н. 240
Головин И. Г. 190, 204, 221
Головина С. А. 263
Голубцов А. 26
Гольдштейн С. Н. 292
Гомер 11
Гончаров И. А. 274
Гордон П. 58
Горчаков Д. П. 80
Горький А. М. 253, 261—264, 267,
271, 296, 297, 303, 304, 307
Госсе Э. 273
Гофман В. 264, 266, 267
Гофман Э. Т. А. 244
Грабар А. Н. 6, 10
Грабарь В. Э. 37
Грамматин Н. Ф. 104, 106, 111
Гребенюк В. П. 62
Грей Т. 93
Грен А. А. 229
Гретер Ф. Д. 125
Греч Н. И. 186, 187
Грешищев И. 188
Григорьев А. А. 247
Григорьев А. Л. 263
Гримм В. 172
Гримм Я. 158
Гримм Я. и В., братья 227, 244
Грифиус А. 58
Грот Р. К. (псевд. — Апполлонская)
240, 243
Грот Я. К. 3, 24, 32, 40, 74, 77, 106;
108—110, 128, 133, 156, 170, 179;
201, 205. 206, 210, 233—251, 254,
307
Гроций Г. 45
Грундвиг Ф. С. 193
Грундтвиг С. X. 310
Грушевский М. С. 66
Грямины 55
Гудзий Н. К. 11
Гуковский Г. А. 208
Гуковский М. Э. 298
Гуревич А. Я. 144
Гуревич Л. Я. 287, 290, 292
Гуревич М. М. 34, 36, 39
Гусев Н. Н. 291
Густав II Адольф 43, 59, 77, 204
Густав III 77, 186, 187
Густавсон Л. 193, 310
Гюго В. 143, 185
Гюйссен Г. 35, 69
313
Давыдов В. Н. 278
Давыдов Д. В. 130
Давыдов И. И. 149, 158
Далин У. НО, 122, 148, 156, 166
Даль В. И. 50, 51
Дальский М. В. 266
Далыпэрна Г. Э. 61
Данилевский Р. Ю. 306
Данилов В. В. 121
Данилов С. С. 290
Данте Алигьери 289
Дарий 64, 71
Даурский А. 266
Дашкевич Н. И. 169
Дельвиг А. А. 140, 142, 161, 221,
222, 229, 234, 240
Демин А. С. 67
Депнинг Р. Е. 146
Державин Г. Р. 106—111, 114, 182,
203, 234
Державина О. А. 72
Дерикер В. 232, 233
Дершау Ф. К. 246—251
Джемисон Р. 172
Дингелыптедт П. 248
Дионео см. Шкловский И. В.
Дмитриев А. И. 80, 165
Дмитриев И. И. 112
Дмитриев Л. А. 16
Дмитриев М. А. 145
Дмитриев-Мамонов Ф. И. 61
Дмитрий Ростовский 34
Дмоховская И. В. 98, 103, 144, 188,
248
Добролюбов Н. А. 243, 245
Долгополов Л. К. 269
Достоевский Ф. М. 253, 258, 309
Дрессерус М. 59
Дробленкова Н. Ф. 70
Дубенский Д. Н. 17
Дузе Э. 278
Евгений Болховитинов 106, НО, 156
Егоров Н. М. 18
Екатерина I 42, 55, 74
Екатерина II 77, 79, 83, 84, 87, 89,
108, 110
Елеонская А. С. 67, 69
Елеонский С. Ф. 49
Елизавета Петровна, имп. 75, 76
Елизавета Ярославна, кн. 8, 95
Емельянов Л. И. 49
Ермелин У. 36—39, 64
Ермолова М. Н. 278
Еронсен Я. 44
Ерта Г. 248
Есипов Г. Е. 55
Ефимов 3. С. 181
Жан Поль (Рихтер И. П. Ф.) 224,
244
Жирмунский В. М. 103, 204, 211
Житецкий И. В. 203
Жукова К. Л. 249
Жуковский В. А. 126, 127, 130, 134,
135, 176, 177, 182, 186, 190, 233-
235
Заборов П. Р. 197
Загорский М. П. 176
Загоскин М. Н. 153, 154, 158, 159,
178 227
Замотин И. И. 83, 90, 102, 105, 131,
202
Замысловский Е. Е. 27
Замятин Г. А. 82
Заруцкий А. 72
Звегинцев Е. 24
Зедербан И. 60
Зерцалов А. Н. 40
Зломан Л. 55
Золя Э. 288
Ибсен Г. 268, 269, 271—304, 306—308
Иван IV 22, 24, 25, 27, 48
Иван Федоров см. Федоров Иван
Иванов И. И. 277, 280, 289, 297, 299
Игнатов И. Н. 304
Игорь, кн. 135, 152, 156, 158
Йегер Г. 279, 281, 282
Иезуитова Р. В. 101, 165, 202
Измайлов 41
Измайлов Н. В. 135, 203, 204, 208,
214
Иловайский Д. И. 9
Ингеман Б. С. 192, 199, 220, 247
Ингигерд 7
Иоанн Дамаскин 25
Иоанн (Иван) III 74
Ионас А. 188
Йорданов П. Ф. 297
Иосиф Флавий 60
Ире И. 118
Ирина Михайловна, кн. 26
Ишимова А. О. 245, 246
Каверин В. А. 149
Каган-Тарковская М. Д. 63
Кайсаров А. С. 167
Калайдович К. Ф. 156
Каменецкий И. 72
Кантемир Д. К. 43
Капнист В. В. 106, 111
Карамзин Н. М. 107, 110—120, 122,
123, 138, 145, 147-150, 152, 160,
163, 172, 182, 190, 195
314
Карл IX 186, 187
Карл X 56
Карл XI 29, 43, 44, 54, 56, 65, 204
Карл XII 29, 33, 35, 37, 39, 42, 44,
47—50, 54—56, 59—62, 64—66, 68,
71, 73, 74, 76, 77, 127, 188, 204—
210, 212, 213, 218
Карл Филипп 82
Карл Фридрих 43
Карлфельдт Э. А. 310
Карху Э. Г. 3, 128, 142, 206, 233,
237, 242, 246, 248
Касьянов И. А. 47, 48
Катенин П. А. 143, 176
Каченовский М. Т. 126, 196
Кашкин Д. Н. 152
Квирин Кульман 27, 28
Кедров М. 145
Кей Э. 255
Кейзер Г. 44
Киплинг Р. 288
Киприан, архимандрит 81
Киреевский В. П. 49—51, 52, 54, 71
Киреевский П. В. 178
Кирша Данилов 52
Кисилевский И. П. 278
Клейн Л. С. 6
Клопшток Ф. Г. 93, 103
Ключевский В. О. 8, 34, 54
Книппер-Чехова О. Л. 271, 296, 303,
304
Кнорринг С. М. 194, 249, 310
Княжнин Я. Б. 84
Ковалевская С. В. 254, 307
Кожевников В. М. 302
Козегартен И. Г. Л. 98, 114
Козельский Я. П. 172
Козмин Н. К. 230
Коккьяра Д. 171
Кокошкин А. И. 77
Колесницкая И. М. 47
Колесов В. В. 20
Колмаков А. 79
Колосова Е. В. 28
Колтоновская Е. А. 266
Колумб X. 149, 150
Кони А. Ф. 308
Кони Ф. А. 173—178, 233
Конрад Н. И. 60
Коншин Н. М. 142
Копиевский И. 34
Коплан Б. И. 204
Коптев Д. И. 233
Коренной П. Г. 176
Корицкая Н. Ф. 263
Корнилович А. О. 121
Короленко В. Г. 271
Корсаков 41
Корш Ф. А. 266, 278, 297, 299
Костров Е. И. 165
Котошихин Г. К. 30, 33
Кочеткова Н. Д. 40
Коялович М. О. 117
Краг Э. 3
Краевский А. А. 247
Крейцер Ф. 168, 169
Крекшин П. Н. 28, 76
Кристиан II 24
Кристиан VIII 90
Кропоткин Д. Т. 175
Кропоткин М. 40
Кругликов Г. П. 176
Круканн И. 310
Крюгер А. 65
Кудрявцев И. М. 22'
Кузьмин А. И. 40, 76
Кузьмина В. Д. 67, 87
Кукольник Н. В. 236, 249
Купинский-Элпидин Е. М. 259
Купреянова Е. Н. 142
Куприянова И. П. 3
Куракин Б. И. 48
Курций Квинт 60, 64
Кюхельбекер В. К. 151, 230, 231
Лавдовский Д. 147
Лаврентиус П. 25
Лавровский Н. 54
Лагранж А.-Э. 224
Лажечников И. И. 231
Лазурский В. Ф. 259
Лакшин В. Я. 289
Ланг Л. 109
Лангетельд Ф. 235
Ларсен Г. О. 310
Ласепед Б. 128, 129
Лафатер И. К. 195
Лафонтен А. 244
Лебедев А. 47
Лебедев В. И. 55
Лебедев Г. С. 6
Лебедев Д. М. 22
Левенгаупт А. Л. 34, 37
Левин Ю. Д. 101, 165
Левицкий О. И. 72
Левшин В. А. 110, 162, 172, 309
Леже Л. 162
Лейбниц Г. В. 30, 31, 118
Лелевель И. 149
Лённрот Э. 206
Ленобль Г. 207
Ленстрём К. Ю. 234
Ленц И. И. 166
Леопольд К. Г. 199
Лермонтов М. Ю. 142, 163—167.
169—171, 307
Лернер Н. О. 202
Летурнер П. 106
315
Леффлер А.-Ш. 255
Лжедмитрий I 33
Ливийн К. Й. 193, 199
Лиднер Б. 199
Лимонов Ю. А. 81
Линг П. Г. 226
Линский В. 266
Линшип А. 271
Липранди И. П. 205, 208, 209
Лихачев Д. С. 9, 10, 12, 14, 17, 21,
23, 24, 32, 60
Лихонин М. Н. 154, 180, 181
Лобойко И. Н. 94, 121, 124, 137, 196
Ломоносов М. В. 64, 74, 75, 82, 86,
88, 89, 111, 117, 138, 172, 204
Лотман Ю. М. 102, 103, 107, 117, 163
Лундаль Ю. П. 243, 245, 246
Лунин М. С. 123
Лупанова И. П. 176
Луппов С. П. 34, 40, 42, 45
Лухманова Н. Л. 261
Лучицкая В. 255
Лучицкая М. В. 277
Лучипкий И. В. 81
Львов А. Ф. 23
Львов Н. А. 95—97, 109
Львов П. Ю. 96, 98—100, 142, 163
Любич-Романович В. И. 179
Лютер М. 25, 26
Лященко А. И. 7, 147
Мавродин В. В. 17
Мавроурбин 30
Магеллан Ф. 149
Магнусен Ф. 135, 168, 171
Майков В. Н. 153, 247
Майков Л. Н. 128, 129
Макарий, митрополит московский 25
Максимович М. А. 157
Макферсон Д. 100—103, 126, 158, 165,
166, 170, 182, 184, 202
Макшеев А. И. 254
Малиновский А. Ф. 17
Малле (Маллет) П.-А. 90—101, 103,
105, 106, 110, 113, 115, 118, 119,
122, 127, 128, 138, 141, 143, 148,
168, 182
Мансфельд Д. А. 277
Манцони А. 202
Маньков А. Г. 44
Маркевич А. И. 33
Маркс К. 4
Мармонтель Ж.-Ф. 309, 310
Мармье К. 151, 189, 197, 206, 224,
225, 229, 238, 251
Мартемьянов Г. А. 54
Мартынов И. Ф. 62
Маршанжи Л.-А.-Ф. 129, 133
Маслов В. И. 101, 111, 113, 138, 165
Маттисон Фр. 131
Межевич В. С. 145
Мейерхольд В. Э. 265
Мелетинский Е. М. 15
Меллин Г. Г. 247
Менделевич Г. А. 255
Менцов Ф. Н. 233
Меншиков А. Д. 53, 60
Мережковский Д. С. 282, 283
Мерзляков А. Ф. 106, 111, 112, 198
Мериме П. 185, 186
Меркатор Г. 22
Мернер Б. 259
Мерсье Л.-С. 101
Месмер Ф. 250
Метерлинк М. 283, 288
Миллер В. Ф. 13, 53
Миллер Г. Ф. 82, 86—88, 116, 119, 254
Мильвуа Ш.-Ю. 129, 131, 202
Минский Н. М. 282, 283
Мирович Н. (псевд. Ивановой 3. Н.)
277
Михаил Федорович, царь 26
Михайловский Б. В. 263, 271, 303
Михайловский Н. К. 278, 283, 284,
286
Мичурина-Самойлова В. А. 278
Мишин В. С. 289
Мовильон Э. 46
Моисеева Г. Н. 37, 40, 46, 82
Моисеенков (Моисеенко, Моисенко)
Ф. П. 93—95, 97—99, 128
Молбек К. 171
Моне Ф.-Й. 168—170
Монсон Я. 44
Монтброн Ж. Ш. 133
Монтескье Ш. 90, 92
Мориц В. 264
Морозов А. А. 60, 63, 64
Морозов В. М. 245, 247, 248, 250, 251
Морозов И. П. 72
Морозов П. О. 67, 68, 275, 276, 300,
301
Москалева В. А. 256
Мотылева Т. Л. 291
Мошин В. А. 33
Муравьев А. Н. 163
Муравьев М. Н. 83, 127
Муравьев П. 76
Муравьев-Апостол И. М. 127
Мурзакевич Н. Н. 34
Мусин-Пушкин А. И. 17
Муханов А. И. 165
Мюллер И. 158
Мюллер П. Э. 138, 145, 172
Наг М. 3, 272, 308
Надеждин Н. И. 152
Назаренко В. А. 6
316
Наполеон I Бонапарт 124, 205
Нартов А. К. 46, 51, 58, 64
Наседка-Шевель И. В. 26
Невзоров Н. 131
Нейгебауэр М., фон 35, 38
Некрасов Н. А. 245, 246
Некрылова А. Ф. 47
Немирович-Данченко В. И. 272, 291,
293, 294, 304
Немировский Е. Л. 24, 25, 27
Нестор 155, 156, 171, 190
Неустроев В. П. 3, 236, 244
Нечкина М. В. 123
Нибур Б. Г. 146
Никандер К. А. 193, 199, 221, 223,
240
Николаев Ю. И. 280, 281
Никольский П. А. 135
Нильссон Н. А. 3, 62, 265, 266, 271,
296, 309
Ницше Ф. 283
Новалис Ф. 220
Нодье Ш. 129, 185
Нордау М. 279
Нордберг К. 37, 204
Нюруп Р. 171
Обер К. Г. 3, 148
Оболенский Н. 35
Оболенский Л. Е. 291
Одоевский А. И. 140
Одоевский В. Ф. 185, 237
Ознобишин Д. П. 151
Оксеншэрна А. 33, 199
Олаф Святой 7
Олаф Трюггвасон 10
Олег, кн. 117, 123, 151, 152, 154, 170
Олин В. Н. 126, 219, 223, 228
Ончуков Н. Е. 52
Опиц Л. 58, 59
Орленев П. Н. 303
Орлов А. С. И
Орлов М. Ф. 123
Орлов С. 166
Ортелиус 22
Основин В. В. 289
Оссиан И, 100—105
Остолопов Н. Ф. 160
Островский А. Н. 274
Очкин А. Н. 173, 221
Павлищев Н. И. 185
Павлов В. 77
Павлова К. К. 233
Павлова Н. Г. 87
Панаев И. И. 246
Панченко А. М. 28, 56, 57, 70
Парижская М. Я. 49
Парни Э.-Д. 129, 130, 133, 182, 202,
209
Паус И. В. 31, 42
Пейрер Г. 188
Пекарский П. П. 23, 30, 31, 35, 38,39,
41-45, 58, 63, 73, 74, 82
Пеллуатье С. 92
Перетц В. Н. 11, 18, 24, 43, 44, 62,
65, 70
Перси Т. 93, 99
Пертеус 41
Петина М. М. 275
Петр I 23, 24, 28, 30, 32, 34, 35, 37,
38, 40, 41, 43—49, 51, 53—66, 68-
76, 82, 109, 203—205, 207-214,
216—218, 254, 266, 306, 309
Петрей (Петреус) П. 30, 81, 82, 85
Петров В. П. 77, 79, 111
Петров Н. И. 67
Петровский Н. М. 31
Пештич С. Л. 35, 37, 82
Пиксанов Н. К. 40
Пипер К. 36
Плавильщиков А. А. 79
Плавильщиков П. А. 84
Плетнев П. А. 90, 128, 130, 131, 135,
190, 197, 206, 233—239, 242—247,
250, 251
Плюке Ф. 146
Погодин А. С. 196
Погодин М. П. 118, 147, 151, 157, 162,
163, 208, 242
Подшивалов В. С. 101
Позднеев А. В. 70, 72
Покровский А. А. 39
Покровский Н. А. 40
Полевой Н. А. 137, 145, 146, 148, 150.
152, 157, 160, 163, 168, 183, 185.
202, 245
Поленц В., фон 284
Поливанов Л. И. 203
Поликарпов Ф. П. 82
Половцов В. А. 198
Поморцев П. 76
Попов М. И. 110, 162, 163
Попов П. Н. 66
Портан Г. 188
Поспелов Г. Н. 14
Поссе В. А. 261, 280, 288
Потебня А. А. 16
Потехин А. А. 274
Потоцкая М. А. 278
Похов А. 22
Почетная В. В. 76
Прац Э. 232
Прейс П. И. 172
Прийма Ф. Я. 106, 224
Прожин А. 130
Прозор М. 287
Пуффендорф С. 36, 38, 39, 45, 56
317
Пушкин А. Н. 122
Пушкин А. С. 80, 87, 103, 130, 132,
133, 146, 161, 164, 184, 185, 197,
202—219, 221, 222, 229, 235, 240,
306, 309, 310
Пчельников П. М. 284
Пыпин А. Н. 58, 83, 178
Пяст В. А. (псевд. Пестовского) 267
Радищев А. Н. 84, 87—89, 92, 138,
309
Раевский В. Ф. 133
Разин С. Т. 8, 35
Раич С. Е. 151, 200
Расин Ж. 201
Раек Р. 171
Раек Э. X. 137
Рафн К.-Х. 145
Резанов В. И. 21, 67, 130, 134, 135
Рейнгольд А. 257
Рейнгольд Я. 41
Рейсер С. А. 39
Рейсс-Андерсен Г. 310
Ренат 254
Рессениус И. П. 91
Рихтер А. Ф. 121, 136, 158, 162
Робинсон А. Н. 56
Ровинский Д. А. 63
Розанов И. Н. 72, 127, 133
Розен Е. Ф. 221, 229—231
Розенбуш А. Б., фон 53
Розова 3. Г. 203
Ростиславлев А. 264
Румянцев Н. П. 124
Рунеберг Й. Л. 225, 234, 235
Русанов Г. А. 290
Руссо Ж.-Ж. 90
Руссов С. В. 119, 149, 168, 169
Рухманова Э. Д. 24
Рущинский Л. П. 30
Рыдзевская Е. А. 7—10
Рылеев К. Ф. 121, 126, 138—140, 204
Рюдбек У. 128
Рюрик (Рурик) 82—86, 89, 105, 107,
108, 117, 123, 134, 138, 139, 152,
154
Сабинин С. К. 148, 161, 163
Саблин В. М. 264
Савельев П. О. 148
Савельева Е. А. 63
Савина М. Г. 275, 278
Саксон Грамматик 93, 118, 121, 171,
172, 178, 184, 192
Сакулин П. Н. 165, 185
Саломонссон К. 310
Салстет А. 41
Самойлов В. В. 290
Санд Ж. 239, 242
Сандвиг Б. К. 171
Сапунов Б. В. 17
Саролеа Ш. 279
Сахаров И. П. 48, 178
Сведенборг (Шведенборг) Э. 185—
187, 250
Свердлов М. Б. 7, 9
Светлов Л. Б. 87
Северин Д. П. 132
Сёдерберг Я. 308
Сёдерельм 36
Семеновский М. И. 54
Сементковский Р. И. 281
Сенковский О. И. 118, 147—153, 156,
174, 175, 178, 187, 189, 221, 235,
244
Сённербю К. 310
Сенников Г. И. 87
Сервантес М. 58, 59
Сервисен В. 310
Симеон Полоцкий 63
Сиповский В. В. 112
Скотт В. 149, 153, 182, 192, 200, 210
Скромненко С. М. см. Строев С. М.
Смирницкая О. А. 16
Смирнов А. О. 156
Смирнов В. М. 263, 267
Смирнов Н. А. 45
Снегирев В. Ф. 24
Снегирев И. М. 177, 178
Снорри Стурлусон 7, 16—18, 91, 119,
137, 143, 178
Снытко Т. Г. 139
Снядецкий И. 126
Соболев Ю. В. 271
Соболевский А. И. 22, 41, 43, 60, 63
Созонович И. П. 176
Соколов А. Н. 102, 204
Соколов Б. М. 9
Соколов И. 24
Соколова В. К. 46—48
Соллогуб В. А. 237
Соловьев П. 250
Соловьев С. В. 33
Соловьев С. М. 61, 62, 65
Сомов О. М. 136
Софокл 265
Соффренсен Ведель А. 171
Софья Алексеевна, царевна 54
Спарвенфельд И. Г. 27—31, 73
Спасская В. М. 277
Сперанский М. Н. 76
Средин Л. В. 301
Стагнелиус Ю. 225, 227, 228, 234
Сталь Ж., де 165, 182—184, 196, 197,
207
Станиславский К. С. 266, 272, 290,
291, 296, 297, 302, 303
Старк А. 269
318
Старостина Т. В. 29
Старчевский А. В. 247
Стасюлевич М. М. 274
Стеблип-Каменский М. И. 8, 14—16,
18-20, 104, 125, 126, 144, 173, 179
Стерн Л. 181
Стефан Яворский 62
Стеффенс Г. 185
Стражев В. И. 47
Стриндберг А. 253—271, 296, 300,
306—308
Строгановы 41
Строев С. М. (псевд. — Скромненко)
118, 149, 195, 220, 221
Струйский Н. Е. 79
Суворин А. С. 290
Суворов А. В. 108, 109
Сулакадзев А. И. НО
Сурпин М. Л. 244
Сутугин С. И. 302
Сухомлинов М. И. 59
Сушков М. 166
Сэмунд Мудрый 137
Сю Э. 242
Сюв П. 171
Тамерлан 66
Тарковский Р. Б. 64
Тарле Е. В. 34
Татищев В. Н. 45, 73, 74, 82, 85,
116, 162, 172
Татищев И. И, 101, 165
Тацит 92, 103, 120, 167
Творогов О. В. 16
Тегнер Э. 189, 193, 201, 202, 205—
212, 214—221, 224, 234, 307, 309
Тейльс В. 48
Тессин Н. 73
Тессинг Я. 34
Тиандер К. Ф. 3, 81, 118, 195
Тиберий 69
Тик Л. 193, 244
Тило В. И. 161
Тит Ливии 144
Тихомиров Н. С. 28, 66
Тойбин И. М. 208
Толмачев Я. В. 159
Толстая А. А. 292
Толстой Л. Л. 261
Толстой Л. Н. 253, 258, 259, 283—
295, 298, 308, 309
Томашевский Б. В. 129
Томсинский С. М. 39
Торвальдсен Б. 197
Торфей Т. 99, 119, 147
Траян 69
Тредиаковский В. К. 31, 86
Трессан, аббат 166
Троицкий С. М. 44
Трубецкой И. Ф. 42, 43
Туманский В. И. 130
Туманский Ф. О. 69
Тургенев И. С. 253, 258, 272, 273,
301, 307, 308
Тынянов Ю. Н. 179
Тьерри О. 146, 183
Тюрк Г. 279
Тютчев Ф. И. 142, 161
Уваров С. С. 251
Уланд Л. 135
Ульрика Элеонора Датская 54
Ульрика Элеонора Шведская 54
Ульфельд Я. 25
Успенский Г. И. 259
Ушинский К. Д. 244
Фаминцин А. С. 17
Фан дер Фельде К. Ф. 160, 161, 185,
204
Федоров Иван 24, 25
Федотова Г. Н. 278
Фейгин Я. А. 290—292
Фенелон Ф. 58, 59
Феофан Прокопович 39, 40, 43—45,
62, 72
Феофилакт Лопатинский 40
Фильгобер 26
Фишер фон Вальдгейм Г. 168
Флеминг П. 58
Флеров В. 153, 154
Флюгаре-Карлен Э. 194, 248
Фонвизин Д. И. 203
Фонтенель Б. 42
Форсалес В. Э. (псевд. — Фирсов
В. Э.) 256-260
Фохт И. Г. 59
Франзбеков Д. (Альфер) 26
Францен Ф. М. 193, 200, 225, 234,
237
Фридлендер Г. М. 204
Фридрих II (Фридерик) 76
Фурье Ш. 250
Фюрст Г. 66
Хакс Ф. 207, 208
Халанский М. Е. 13
Хаммертёльд Л. 193, 222
Ханенко М. 106
Хворостинин И. А. 33
Хейберг И. Л. 193
Хейденстам В., фон 270
Херасков М. М. 75, 83, 84
Хетсо Г. 142, 184
Хилков А. Я. 30
Хованский Г. А. 79
Хольберг Л. 76, 172, 198, 306
319
Христиан I 93
Христина, королева Швеции 54, 249
Христофор II 115
Цветаев Д. В. 23—26, 28, 47
Цигнеус (Сигнеус) Фр. 130
Цидергерм 36
Цингер А. 293
Чельгрен Ю. Г. 199
Черепнин Л. В. 29
Черкасов И. А. 73, 74
Чернышевский Н. Г. 259, 268, 308
Чертополох И. Д. 80
Чехов А. П. 260—263, 284, 289, 290,
295—304, 307, 308
Чечулин Н. Д. 23, 42
Чешихин-Ветринский В. Е. 259, 260,
280, 299
Чижевский Д. К. 21
Чистов К. В. 54, 55
Чичагов В. Я. 79
Членов М. А. 301
Чулков М. Д. 110, 162
Шаврова-Юст Е. М. 260, 261
Шайкевич Б. А. 3, 271, 304
Шак фон Стаффлер А. 192
Шарыпкин Д. М. 3, 20, 199, 202, 271,
305—307
Шаскольский И. П. 6, 24
Шатков Г. В. 263
Шатобриан Ф.-О. 129
Шафиров П. П. 35—38, 49
Шафрановская Т. К. 109
Шах-Азизова Т. К. 271, 295, 296
Шахматов А. А. 9
Швабе И. 27
Швилер Н. 40
Шёберг Э. 199, 200, 225, 228, 229
Шевырев С. П. 157, 162, 235, 238, 241
Шекспир В. 83, 289
Шеллинг Ф. В. Й. 193
Шепелев П. Н. 142
Шепелева Л. С. 70
Шеффер И. 42, 58, 188
Шиллегодский С. П. 244
Шиллер Ф. 220, 221
Шиллинг В. 41
Шипов Ж. 23
Шишков А. А. 220
Шишков А. С. 12
Шкловский И. В. (псевд. — Дионео)
259
Шлецер А. Л. 116, 118—120, 138
Шляпкин И. А. 34, 279
Шмидт М. А. 286
Ймурло Е. Ф. 28, 3?
Шнейдер О. 263
Штелин Я. 46, 103
Штриттер И. Г. 119
Штудах С. В. 173
Шуйский В. И. 33
Щеглова С. А. 66
Щербатов М. М. 83, 85, 87, 172
Щербачев Ю. Н. 30, 34
Щербина В. Р. 3
Эвальд И. 192
Эгиль Скаллагримссон 19
Эзоп 63
Эйвинд Скальдаспиллер 91
Эйхенбаум Б. М. 120, 179
Эленшлегер А. 192, 193, 195—199,
220, 221, 224, 232, 233, 250—252
Эман А. Д. 128
Эман И. 128, 237
Эмин Н. Ф. 78, 79
Энгельгардт А. 299
Энгельс Ф. 4
Эннес Б. 205
Эрик XIV 25, 57
Эрнстрём М. 207
Эртель В. 160
Юль Ю. 30, 34, 40, 53, 60, 61, 63—66
Юровский И. Н. 278, 297
Юрьев С. А. 254
Яворская Л. В. 264, 265, 278
Ягужинский П. И. 58
Языков А. М. 143
Языков Н. М. 142, 143
Якобсон Р. О. 16
Якубович Д. П. 204
Янковский М. М. 271, 278
Ярослав Мудрый 7, 95, 117
Ястребцев И. И. 145
Aberg A. 36, 37
Baden G. L. см. Баден Г. Л.
Beck Th. J. 203
Belaew N. Т. 148
Bennich-Bjorkman В. 57
Bergius N. см. Бергиус Н.
Bernardini L. 259
Beyer E. 195
Billeskov-Jensen F. J. 192
Blanck A. 92, 100, 144, 203
320
Bode W. 20
Boer R. 9, 10
Book F. 208
Brandes G. см. Брандес Г.
Braun F. А. см. Браун Ф. A.
Br0nsted M. 192
Bull F. 195
Carl XII см. Карл XII
Castren G. 203, 205
Claveria G. 58
Decker C. R. 273
Egeberg E. 1
Ehrhard M. 129
Elbeck J. 192
Fehrman G. 58, 64
Fies R 29
Gerhard J. E. см. Герхард И. Е.
Gosse Ed. 273
Gross S. H. 7
Gustafson А. см. Густавсон А.
Hallendorf G. 36
Hansen P. см. Ганзен П. Г.
Him S. 183
Hoffmann E. 182
Jacobowsky K. V. 29
Johannesen K. 66
Kjetsaa G. 233
Kofoed N. 192
Lichacev D. S. см. Лихачев Д. С.
Ljunggren G. 206
Low G. 81
Lundberg B. A. 286
Meissner R. 19
Mitchel Ph. M. 192
Monsson J. см. Монсон Я.
Nag M. см. Наг М.
Nepomnjascij A. 310
Nilsson N. А. см. Нильссон Н. A.
Nolin B. 286
Nordberg С. см. Нордберг К.
Nordby С. Н. 172
Norman G. 57
Ober К. Н. см. Обер К. Г.
Ollen G. 265
Olsson S. 36
Рагпу см. Парни Э. Д.
Rasmussen К. 24
Rosen J. 34
Rozniecki S. 9, 162
Sander F. 38
Sarolea Ch. см. Саролеа Ш.
Schlauch M. И
Schroter D. 170
Schuck H. 10, 45, 65, 73, 193
Schwabe J. см. Швабе И.
Sjorgen A. J. 170
Steffensen E. 1, 310
Stender-Petersen A. 9
Stolpe S. 193
Warburg K. 193
Weathon H. 172, 220
Weber Ch. F. см. Вебер К. Ф.
Werin A. 208
Westerlaund О. 61
Willers U. 224
ОГЛАВЛЕНИЕ
Предисловие 3
Введение. Предыстория 6
Глава первая. Эпоха преобразований и Просвещения 32
Глава вторая. Скандинавия в русской преромантической литературе 81
Глава третья. Эпоха романтизма 124
Глава четвертая. Произведения скандинавских писателей в России
первой половины XIX в 192
Глава пятая. А. Стриндберг и Г. Ибсен в русской литературе . . . 253
Вместо послесловия 305
Библиография трудов Д. М. Шарыпкина 1961—1980 гг 307
Указатель имен 311
митрий Михайлович Шарыпкин|
СКАНДИНАВСКАЯ ЛИТЕРАТУРА В РОССИИ
Утверждено к печати
Институтом русской литературы
(Пушкинский Дом) АН СССР
Редактор издательства Я. А. Румянцева
Художник М. Я. Рагулевич
Технический редактор Г. А. Бессонова
Корректоры М. А. Горилас, Т. А. Румянцева
и СИ. Семиглазова
ИБ № 9026
Сдано в набор 03.06.80. Подписано к печати 08.10.80.
М-38940. Формат 60x90Vie> Бумага типографская № 1.
Гарнитура обыкновенная. Печать высокая. Печ. л. 20'/4.
Усл. печ. л. 20.25. Уч.-изд. л. 24. Тираж 4850.
Изд. N* 7570. Тип. зак. 1499. Цена 1 р. 90 к.
Ленинградское отделение издательства «Наука»
199164, Ленинград, В-164, Менделеевская линия, 1
Ордена Трудового Красного Знамени
Первая типография издательства «Наука»
199034, Ленинград, В-34, 9 линия, 12
В